— Нет! — заявил я доктору Винченто с порога. — На такое мы не договаривались…

Я отлично сознавал, что несу околесицу, но не сумел справиться с первым позывом. Винченто ждал, он очень спокойно поправил прическу, положил на стол чемоданчик и принялся копаться в бумажном содержимом. За стенкой оба инженера, Сэм и Александр, двигали технику. За последние три месяца мне навезли целую гору новой аппаратуры, в некоторых ящиках я до конца так и не разобрался.

— У тебя неважное настроение? — Винченто с головой зарылся в бумаги, всем видом давая понять, что нисколько не разозлился.

— Это уже не тесты! — брякнул я. — Вы хотите, чтобы я озвучивал бредни больного человека. Вы же знаете, что я могу сказать что-нибудь лишнее!..

Внутри я понимал, что никуда не денусь, а у шефа достаточно рычагов, чтобы меня принудить.

В первую очередь — деньги. Ежемесячно мы с новым санитаром Томми заезжали в банк, и я отправлял тетке сто пятьдесят честно заработанных долларов. К слову сказать, я преуспел в добыче баксов нетрадиционными путями, помимо, так сказать, официальной зарплаты.

Я получил от знакомых хакеров программы с подсказками и довольно лихо начал зашибать в сетевых играх. Дело не только в подсказках. Многие люди слишком нервно дергают мышью, когда надо стрелять или совершать другие молниеносные действия. Они пьют кофе, курят у экранов и отвлекаются, не задумываясь о математической стороне вопроса.

Помимо игр, я за деньги разгадывал, на скорость, кроссворды. Я участвовал в десятках телевизионных и виртуальных шоу, где надо было быстро ответить на вопросы. Они удивительные люди, эти американцы. Живут и понятия не имеют, как называются столицы штатов в их собственной стране. По почте стали приходить груды посылок с яркими, но никчемными призами, которые я тут же раздаривал санитарам и охране. Куколка считает, что меня любят за просто так. Возможно, толика любви заключена в электробритвах, пылесосах, садовых гамаках и путевках на Сейшелы…

Думаю, что Лида половину денег пропивала, но что-то оставалось и на передачи для мамы. С мамой дело обстояло не лучше, но и не хуже, чем раньше, и на этом обстоятельстве Винченто всегда мог меня скрутить. Без него я маму не вытащу, тем более со справкой из психдиспансера.

Ну, и в-третьих, в чем я не хотел бы никому признаваться, это общение. Куколка, Дэвид, Александр, тот же Барков, в конце концов, они крутились вокруг меня ежедневно, и я не представлял что случится, если их у меня отнимут. Даже противный Томми, скользкий розовый тип, которого Барков открыто называл гомосеком, не доставлял мне неудобств. В Томми действительно заключалась некая червоточина; отдаленно, некоторыми штрихами он напоминал мне нянечку Марину, что бросилась в Питере под автомобиль… Но даже с Томми можно было поболтать о машинах или самолетах. Конечно, он не возился со мной, как Дэвид, ему нельзя было поручить выбрать нужную книгу в городской библиотеке или обсудить большую политику, но он тоже, черт возьми, был живым человеком.

За год с лишним я избавился от депрессии, я забыл, что такое одиночество.

А Винченто легко мог мне об этом напомнить. И легким нажатием определял мою больную точку.

Не говоря уже о грядущей операции. Одну мне сделали и наверняка потратили уйму денег. Надо признать, что за год я стал чувствовать себя гораздо увереннее, иногда я начинаю верить, что левая рука вернется к жизни. А в бассейне и на тренажеpax меня ломали так, что впору стать первым гимнастом планеты. Мышцы нарастают, но проклятые ноги не желают слушаться…

Это прозвучит как неблагодарность, но я не могу сказать Винченто «спасибо» за медицину. Паралич лечат совсем другие люди, а оплачивает трудолюбивый американский народ. Это так, я не ерничаю. Весь вопрос в другом, и когда-нибудь я его намеревался задать. Когда обрету независимость, накоплю достаточно средств, я спрошу Винченто, или самого Пэна Сикорски, а знает ли народ США, на кой ляд потрачены эти десятки и сотни тысяч?

А в то утро я насупился и выглядел полным идиотом. Мне не следовало говорить «нет», и я не представлял, как вылезти из ситуации. К счастью, трудное положение разрядил Барков.

Я выпучил глаза. Барков сумел пройти ко мне в палату и с интересом осматривался, помахивая своей рыжей мухобойкой. Они изменили запись на его магнитной карте, чтобы Владислав беспрепятственно посещал соседа! Точно распознав мои взбудораженные мысли, Винченто резко захлопнул чемоданчик.

— Ближайшее время будем работать в группе. Мистер Барков получил четвертый уровень доступа на две недели, пока ты, Питер, не начнешь справляться самостоятельно.

С чем справляться? Что он еще задумал?

Шеф сделал вид, будто не заметил моей внезапной вспышки.

— Охренеть! — исчерпывающе обозначил Барков свои впечатления от студии. Но я ожидал от него большего восхищения.

И началась новая работа. Первая неделя была самой сложной. Мы садились рядом, плечом к плечу, а напротив, отделенный стеклом, помещался один из инженеров. Сначала я просто читал тексты, отпечатанные на принтере. Так я впервые познакомился с глубоким внутренним миром моего соседа по столу. И внутренний его мир был не просто глубок, он был бездной, в которой тонуло все. Он был черной дырой, в худшем смысле этого слова, он был воронкой, что затягивала любые образы, понятия и движения мысли, чтобы, спустя время, выплюнуть их чудовищные трансформации.

Милая Дженна, милая моя заговорщица! Она наивно полагает, что Барков пишет скетчи о том, как удачнее свернуть себе шею. Или прославляет прелести марихуаны.

Все гораздо сложнее.

Передать по памяти плоды его ночных терзаний не легче, чем выловить в моих детских сказочках лишние слова. Несмотря на то, что он пишет на русском. Он сказал, что пытался писать на английском, но теряется вся изюминка.

Итак, я читал его сочинения, а Владислав подсказывал, если что не так, потому что знаков препинания там не было вовсе, и прошла неделя, пока я научился угадывать верные интонации. Бог бы с ним, если бы он забывал только запятые! Как выяснилось, в тексте присутствовали скрытые вопросительные знаки, а без них терялась половина идеи.

Откровенно говоря, вопросительные знаки смысла не добавляли.

Пробегая словоблудия Баркова, я наталкивался на знакомые обрывки фраз. Нечто подобное, очень похожее, подсовывал мне Винченто в Москве, в виде тестов. Выходит, они уже тогда, почти два года назад, проверяли, сработаюсь ли я с Владиславом? По сравнению с ним я был пай-мальчиком. Сочиненная мной в детстве серия про кролика в стране удавов имела внятную завязку, кульминацию и счастливый финал…

«…Какой неистовый кайф — подставить обнаженное горло их слезам и пусть целуют меня в губы и рвут на себе застывшую как битум кожу я буду слизывать соль их слез и смеяться потому что теперь вам не догнать меня по дороге наверх не догнать не догнать не догнать…» Каково?

Я читал вслух, инженер записывал. Потом читал сам Барков. Несомненно, они сверяли наши варианты, и я бы дорого дал, чтобы послушать, возникнет ли разница. До колик в животе я боялся произнести что-нибудь лишнее. Но своего портативного магнитофона у меня не было. Тогда не было. Позже я раздобыл все, что надо… Винченто огорчала моя дикция, а я злился и не мог понять, чего он добивается. Какая ему, на фиг, разница, если я все равно читаю по-русски? Шеф больше не утруждал себя романтическими сентенциями о пользе наших опытов для человечества. Он внятно ставил задачу и добивался ее исполнения. А я, как последняя дворняга, дрожал за свои привилегии…

После второй недели взаимного недовольства Баркова забрали, и сразу стало понятно, зачем дикция. Оператор Сэм поставил передо мной ноутбук и воткнул диск. Я потерял дар речи.

Несколько первых секунд, пока крутились титры на японском языке, я приходил в себя и спрашивал у Бога, за что он меня так упорно возвращает в одну точку. На самом деле, это было простым совпадением, что из сотни лент, которые принес Сэм, совершенно случайно сверху лежала именно эта. Та самая трагическая история про двух голубых и девчонку, расстрелянных на забытой барже. История прежняя, но кое-что в изображении поменялось.

Теперь внизу бежала белая полоска с репликами героев на русском языке, а сами артисты вновь заговорили на японском, только приглушенно, едва слышно. Александр примостился рядом со мной и сказал, что моя задача — следить за репликами Яманэ, отмеченными синим цветом. Остальное можно пропускать, озвучат другие.

Я робко начал, но постепенно втянулся. Действо мне чем-то напоминало караоке, когда певец только открывает рот, а пьяные посетители кабака хватаются за микрофон. Сам я, конечно, не бывал в подобных местах, но видел в кино. Когда я ошибался, произносил фразу слишком быстро или, напротив, отставал, Александр кивал Сэму, и они повторяли эпизод сначала. Таким макаром за три дня я озвучил несчастного японца, а наутро Александр включил мне новую версию фильма.

Свой голос я, как всегда, не узнал. Мне он показался неприлично писклявым, впрочем, японцы квакали не лучше. Сэм сказал, что за тембр и высоту я могу не беспокоиться, все еще будет обработано электроникой. Остальных актеров озвучивали другие русские дублеры. Я мог лишь поразиться, как это мои инженеры за ночь провернули столь непростую работу.

И мы принялись за следующий фильм. Десять фильмов, двадцать, сорок… Где-то на десятой ленте я сделал следующее открытие. Я узнал гнусавую, слегка заплетающуюся речь Баркова. Синхронизатор из него был никакой, представляю, как злился Винченто, а с инженеров, наверное, семь потов сошло, пока они завершили монтаж. В одной и той же картине мы с Барковым не участвовали, зато я натолкнулся на две одинаковые версии, где каждый из нас озвучивал одного и того же героя. Несмотря на косноязычие, партия Владислава звучала впечатляюще и даже трогательнее, чем мой вариант…

С Барковым я встречался в буфете, иногда мы выползали вместе погулять в сад или перекидывались в карты. Нам редко удавалось остаться одним, чаще я гулял с Куколкой, и разговор все откладывался. А постепенно я стал забывать о нашей с ним совместной деятельности и почти убедил себя, что Винченто передумал заставлять меня читать истории чужого безумия. Я прятал голову в песок, как та африканская птица.

Следовало бы помнить, что в Крепости ничего не происходит случайно и все начинания доводятся до финала. Нашим бы московским начальникам такое упорство!

В один прекрасный день шеф сказал, чтобы Томми отвез меня в Голубую операционную, что надо сделать кое-какие замеры. Без задней мысли я покатил на первый этаж. Помимо замеров, они сделали мне укольчик.

Я не придал значения, но весь тот день меня буквально захлестывала энергия, если так можно выразиться в отношении паралитика. Потом мы ездили вниз снова и снова, а я все не придавал значения смене своих настроений. Меня в жизни так много кололи, и за уколами следовало так много реакций, что я почти не обращал внимания, что там медики творят с моим телом.

Послушнее оно не становилось.

На пятый день шеф явился на пару с доктором Сью. В отличие от миссис Элиссон, мамы Дженны, доктор Сью угловатая и крайне непривлекательная Коротенькие седые волосы стоят торчком, плечи нелепо вывернуты, и крайне невнятно доносит она до собеседника слова. Это я потом узнал, что в Штатах тоже есть свои диалекты. Еще год назад мне было бы наплевать на ее внешность, но в последнее время я очень болезненно относился ко всему, что связано с противоположным полом. Если бы не Куколка, я бы непременно подвинулся рассудком на почве собственной несостоятельности… А накануне Куколка меня впервые поцеловала, так что я ни о чем другом не мог думать. Едва проснувшись, я подгонял стрелки часов и проклинал того идиота с белой бородой, который закрутил землю вокруг светила со скоростью двадцать четыре часа на один оборот. Не мог подтолкнуть нашу планетку чуток поскорее, чтобы обед шел сразу за завтраком, а там и время для прогулки!

Одним словом, я душой парил в горных сферах и не сразу заподозрил неладное. Сью и Винченто нацепили наушники, Александр дал отмашку, а мне, без лишних слов, подсунули один из опусов Баркова.

— Я не могу… — начал я.

— Надо, Питер! — твердо произнес шеф. — Мы с тобой как единая команда. Наша работа нужна людям. Читай!

И я почувствовал, что не могу сопротивляться.

— Читай медленно, от начала, пока действие не остановится, — так же твердо, глядя мне в глаза, протрубила доктор Сью.

Меня буквально колотило от возбуждения.

— Что вы мне укололи? — без обиняков спросил я.

— Антидепрессант, — без запинки проговорил Винченто. — Нам нужно, чтобы ты читал с подъемом, а не тосковал, как покинутый утенок.

Не знаю, как насчет снятия тоски, но волю эта штука ломала капитально. Я не хотел, чертовски не хотел заниматься этим делом и сам не мог объяснить, почему. Просто у меня было предчувствие, что это неправильно, вот и все. Но отказаться не мог, словно что-то двигало моим языком и губами. Сконцентрироваться на тексте я тоже не мог, меня неудержимо тянуло раскачивать головой и вдобавок что-нибудь спеть.

Они этого и добивались.

Я в последний раз попытался воспротивиться, но ничего путного не добился.

«…Вопрос не в том, быть или не быть, вопрос в том, как воспротивиться тому, кто поставил передо мной этот вопрос и лишил меня способности к мысли, ибо „быть-не быть" — не более чем глупая прямая, линейное решение, оставляющее за бортом многовариантность наших…»

— Стоп! — рявкнул Винченто. Японец Яманэ, разевавший на экране рот, тоже замер, вместе со мной.

— Питер, что ты чувствуешь, когда читаешь этот текст? — строго спросила доктор Сью.

— Отвращение, — признался я. — Тоску.

— Что ты видишь, если читать с закрытыми глазами?

— Свинцовое небо, дорогу с глубокими колеями, заполненными водой. Вдоль дороги лежат мертвые птицы. Много мертвых птиц, и летают их грязные перья. — Я моментально отыскал нужный образ. — И дорога не ведет в город. Она обрывается…

— Великолепный медиум, — обращаясь к Винченто, произнесла доктор Сью. — Питер, так мы ждем от тебя, чтобы ты произносил слова с выражением. Не следи за монитором, все равно придется делать монтаж. Поступим иначе… Просто сосредоточься на своих ощущениях, какими бы тоскливыми они ни были. Читай медленно и представляй себе любые картины, которые вызывает текст. Давай, попробуем еще раз!

Я убедился, что фильм мне действительно мешал. Без знакомого ироничного лица Яманэ дело пошло гораздо быстрее.

«…У холода есть имя другое — ласка…

Имя могилы моей — колыбель…

Псы жары не достанут нас сквозь гранит

Своими клыками…»

— Но в фильме нет таких стихов, — беспомощно возразил я.

— Значит, будут! — железно отрубила доктор Сью. — Картина еще не готова, Питер. И мистер Винченто тебе говорил, что подобные ленты компонуются специально, по заказу Антинаркотического комитета. Наша роль в заказе — целевым образом воздействовать на определенные группы риска, чтобы вывести детей из депрессии, из зависимости от химических препаратов. Чем напряженнее сюжет, чем более давящая атмосфера создается, тем веселее и проще станет для зрителя встреча с реальным миром… Читай, внятно и с выражением!

Я и сам не заметил, как отбарабанил четыре листа.

После прочтения во рту оставался противный гнилостный привкус. Барков ухитрялся создавать упадок из ничего. Его разрушительный талант заметно превосходил мои скромные способности. Винченто не усмотрел ничего противоестественного в моей просьбе оставить некоторые картины на вечер для вторичного просмотра. Я отобрал ленты с синхроном Владислава, переписал на отдельный диск те куски его речей, которых не было в первоначальном английском варианте, и отправил по почте своему сетевому дружку. Он имел неплохие контакты в саунд-индустрии, а со мной его связывали несколько удачных проектов по объегориванию телелотерей. Проще говоря, за мой счет он трижды бесплатно прокатился в круиз.

Я совершил должностное преступление. Никому не позволялось выносить за пределы Крепости материалы работ.

— Русский не понимаю, — откликнулся на второй день хакер. — Но ребята из студии подкинули несколько ссылок на сайты с оккультной медитацией. Посылаю их тебе, ознакомься. Очень похоже на стиль коллективных молений под гашиш, с раскачиванием и бормотаньем нараспев. Твой приятель мог бы иметь поклонников…

У каждого таланта где-то есть поклонники, согласился я и раздумал посылать собственный голос.

Они кололи мне средство, подавляющее волю. Теперь я знал это наверняка, но ничего не мог поделать. Самое печальное, что я не мог сказать Дженне о своих подозрениях насчет себя и ее.

Мне начинало казаться, что наша с ней встреча, и даже сексуальная близость, были запрограммированы начальством. Потому что один раз, когда мы сцепились с шефом по поводу врезки в русский, кстати, фильм барковских тезисов, Винченто дал понять, что может легко отменить мои прогулки в «виноградную беседку». Это было наше тайное место для встреч, где Куколка, давным-давно, проделала проход в густых кустах, и получилась закрытая со всех сторон полянка. Парк был слишком велик, садовник ухаживал за дорожками, иногда срезал ветки электроножницами, но дальние уголки, примыкавшие к корпусу «А», никто не обихаживал. Вот мы там и прятались. Иногда целовались рассказывали всякие истории и мечтали, что, когда Куколка подрастет и получит деньги, мы сможем путешествовать.

Винченто знал. Ничего подлее он не мог придумать, но угроза сработала. Я уверил себя, что, так и быть, закончу. Осталось совсем немного. Шеф обещал мне, что в ближайший год мы к этому не вернемся.

Мы покончим с кино и займемся чем-нибудь веселым.

Месяц спустя мы сидели с Барковым в «банановой беседке», и у меня с собой уже было устройство, регистрирующее присутствие электроники, Томми и Дэвид покупали по частям, не догадываясь, зачем мне нужны отдельные компоненты.

Так что я был уверен в отсутствии прослушки.

Я спросил Владислава, какого черта он портит бумагу, и кто ему посоветовал заняться подобным графоманством. Барков без тени смущения ответил, что Леви предложил ему писать на русском.

— Леви? Ты сочинял для нашего фанатика?

— Я сочиняю только для себя! — гордо задрал подбородок Барков. Невзирая на свои тридцать два года, порой он вел себя как троечник, что единственный в классе получил пятерку за контрольную. — Я сочиняю, что хочу и когда захочу. Просто Элиссон и Сью вздумалось попробовать мои сквозняки на вкус.

— А Леви? — не отставал я. — Леви и без тебя чокнутый. Сплошные монахи, обеты и мессии…

— Яйцеголовый, он тронутый, это без вопросов, — охотно сел на любимого конька Барков. — И мне насрать, с кем он там перетирает о святых мощах. Но доктор Сью пишет работу по его теме. Ну, втыкаешься, не статью, а офигенную монографию, как лечить таких вот пацанов, попавших под влияние религии…

— С кем он перетирает? — не разобрал я. В тот момент мне и открылась истина. У Леви тоже была студия! Потому-то Барков настолько уверенно пользовался наушниками и вообще проявлял крайне мало любопытства. До меня он провел немало времени на пару с «апостолом».

— Они собираются лечить религиозных фанов? — задумался я. — Что-то не стыкуется, Владислав. Для чего им порхать вокруг одного чудака Леви, когда в психушках пруд пруди реальных сатанистов, иеговистов и прочих сдвинутых? Я еще в Москве читал, и сам таких видел. Там материала можно набрать на десять монографий… И потом, они вовсе не обязательно сумасшедшие, это последствия суггестии, внушения…

— Ты не умничай, — поморщился Барков.

— Подожди-ка, расскажи мне до конца! — бурлил я. Мне все не давало покоя, что я так легко сдался под напором Винченто. Я, дурак, надеялся, что буду, как и раньше, копаться с рисованными кретинами, а вместо этого предстояло озвучить настоящий полнометражный фильм…

— Да нечего рассказывать! — сплюнул Барков Мы сидели с ним в углу беседки, под зелеными гроздьями бананов, и я зорко следил, чтобы никто не приближался. — Возникают новые течения, кто-то замутил очередную херню насчет пришествия очередного бога, или что-то в этом роде… Ты же знаешь, что мне по фигу, я не вдавался. Ну, как мне сказал Леви, принесли к нему конспекты, просили обработать и выдать прогноз…

— Постой, — перебил я. — Кто замутил? Стало быть, он обманывает, что сам все изобретает?

— А я почем знаю? Что-то и сам нафурычил, наверное. Я, пока у него в келье не побывал, и слушать не хотел. Знаешь, Петька, для того чтобы повеситься, на хрен не надо вступать в братства…

— Дальше. Что было дальше?

— Ну, чего… Он сказал, что изучил, сделал им свой прогноз. Ты в курсах, как он прогнозы фигачит? Он тусуется в Сети со всякими придурками. Ну, есть же куча чатов и форумов, как и у нас, где собираются отморозки и готовы мусолить любой бред. Их бы всех собрать да отправить в корпус «Б», вот и диссертации готовые… Короче, Леви выносит идейку наружу и смотрит, как толпа отреагирует на базар.

— Так зачем для этого Леви? — не утерпел я. — Без него, что ли, никак не опросить?

— Братан, а зачем мы с тобой? — резонно возразил Барков. — Я по глюкам спец, не скрою. Иной раз такой сквозняк под крышу вмажет, сам пугаюсь… Откуда что берется? Леви, он профи, при— кинь! И потом, он ведь малой, моложе тебя, так. А вся эта херня, она на молодняк рассчитана. Ну, колдовство там, крест кверх ногами, нирвана…

— На молодняк?

Мы посмотрели друг на друга. Я никак не мог ответить себе на вопрос, понимает ли Барков, куда мы вляпались. Я и сам толком не понимал, просто чувствовал, что происходит что-то неприятное.

— Конечно, на молодняк. На пацанву, — подтвердил самоубийца. — Когда меня к Левику прислонили, как раз шел базар о какой-то новой церкви, то ли блудных сыновей, то ли потерявшихся… Я толком и не припомню, мне пополам, кто у них там потерялся. Ну, сыновья, это понятно кто, молодняк. И фишка, короче, такая.

Школа там, «ботинки», родаки, политика — это все вне церкви, все от беса, потому что, если бы было наоборот, то люди бы росли в полном ажуре. В справедливости, короче.

А поскольку никакой правды нет, то значит, вся окружающая лабуда заражена семенем беса. Во, я даже слова запомнил! И сыновья должны вернуться к церкви.

— Пока я не услышал ничего нового…

— А ни хрена нового и нет. Что я, дебил, по твоему, не втыкаюсь? Вся ботва в том, что имеется в виду не обычная наша церква, с попами, иконками золотыми и колокольцами. Они там, короче, заблудшие, возвращаются и пускают по кругу косячок. А попа у них тоже нету, есть старший сын. Но он ничему не учит и не заставляет. В этом отличие и самый кайф, так сказал Леви.

— В чем кайф? В допинге?

— Да нет! Трава — это само собой, для приближения к нирване. Фишка в том, что обычная церква… как сказать-то?

— Христианская?

— Ну да, верно! Она, короче, тоже прогнила и зависла вне святого круга. А доказательство очень простое. Леви аж пищал от гордости, что именно он эту мыслю развил. Доказательство такое, что попы, они талдычут то же самое, что и политики, и вообще, взрослые. Родаки и предки. И там, в бумагах, что принесли для Левика, все так внятно растолковано, что я чуть сам не решил вступить к этим блудным сыновьям…

— А что тебе сказала доктор Сью? Что Леви придумал новую секту?

— Нет, наоборот. Она сказала, что есть сведения, будто наркоши затягивают пацанов и девок, бесплатно снабжают их травкой, а те рады, потому что впервые им никто не клюет мозги, как надо жить. Ну вот, короче. Она сказала, что наша контора изучит это явление и подаст данные для полиции и для психологов, чтобы развенчать, и все такое…

— Барков, ты веришь в это?

Владислав злобно плюнул на центр клумбы.

— Петя, тебе не по фигу, во что я верю? Я слышу, какой у тебя сквозняк в башке, и могу поставить сто к одному, что если ты так дальше будешь напрягаться, скоро станешь хуже, чем наш Малевич!

— Ну, положим… А для чего Леви понадобились твои записи?

— Сью сказала, что мои сочинения помогут развенчать Церковь. Якобы, они работают заодно с тайными агентами ФБР, и те внедрят своих людей к старшим сыновьям. А при помощи моих текстов у адептов возникнет это… Стойкое отвращение, вот! А ты удивляешься, Петька, зачем мы им нужны!

— Ладно, — сказал я и включил мотор. — Ничего мне от тебя не добиться… Одно ты мне скажи, за каким бесом я читаю твои бредни, на русском языке?

— Ну… Видать, у тебя с выражением получается, — отвел глаза Барков. — А у меня дикция подкачала…

Меня так и подмывало рассказать ему о сайтах американских правозащитников, где упоминались моленья враскачку и чтение нараспев. Под грибочки и дурман. Где очень кстати пришлась бы дикция Владислава.

Но я прикусил язычок. В те дни я ему не вполне доверял. Я хотел сам во всем разобраться.

— А зачем на русском? — спросил я. — Кто их теперь переводить будет? Ты же для Леви писал, так он на нашем ни бум-бум! Как он твои куски поймет?

— Петя, почему куски? — изумился Барков. — Леви вообще ни черта не понимает. Все давно на русском, и не кусками, а целиком…