ТРОЕ ДРУЗЕЙ НА ОХОТУ ПОШЛИ,

МЕРТВУЮ БАБКУ НА ЕЛКЕ НАШЛИ...

С утра пахнет тмином.

С тех пор, как ребята обнаружили крылатых скорпионов, мы сидим в наглухо забитом доме. А с тех пор, как полопались черные люки вокруг поселка, люди боятся выходить из дома даже «днем». Под словом «день» я подразумеваю те два с небольшим часа «старого» времени, за которые лохматое сиреневое солнце совершает полный пробег.

Что ждет ребят в Полянах, сказать сложно. Зато весьма нетрудно предсказать, что ждет всех нас, если продолжать зарываться в землю. В соседнем доме женщина сошла с ума от жажды; ее вопли разносились часа три, потом оборвались. А мы прячем глаза друг от друга. Потому что в нашей кладовке осталась вода, но никто не предложил ее соседям. По крайней мере, водки мы могли им передать. Я не осмелился озвучить такое предложение. Невзирая на ружье, меня забили бы насмерть. А сумасшедшую из соседнего дома наверняка прибили свои же, соседи. Мы делаем вид, будто не понимаем этого. Саша-Нильс храбрее меня, и дело не только в возрасте и оставшихся четырех патронах. Наверное, это не храбрость.

Это порядочность. Нильс всерьез намерен добраться до второго поворота на Сосновую, до переулка, что ведет к даче прокурора. Он обыскал поселок, живых больше нет. Но сержант вбил себе в голову, что там ждет помощи девочка...

Мы не слышим его. Мы сильно изменились. Внешне и внутренне. Несмотря на пугающие внешние изменения, я полагаю, что внутренние деформации несут воистину необратимый характер. Мы почти не разговариваем, но в вербальных коммуникациях нет нужды. Те, кто еще дышит, а на поселок набирается человек двадцать, превосходно чувствуют друг друга на расстоянии. Я подпираю спиной дверь кладовки, напротив меня Лида, растрепанная и страшная, с садовым секатором на коленях. Неделю назад Лида была дебелой толстушкой шестидесяти лет с аккуратно заколотым на затылке седым хвостиком. Теперь моя напарница встряхивает огненной гривой, она потеряла килограмм пятнадцать веса и приобрела изумительный медный цвет кожи. Она прячет ноги под длинной юбкой, сделанной из портьеры, потому что стыдится длинных пальцев. Кисти рук она тоже прячет под резиновьми желтыми перчатками. Лида сидит расслабленно, смежив веки, но не спит. Она слушает меня и всех остальных в доме.

Она нас пасет.

По диагонали от Лиды как бы дремлет бравый генерал. Вчера он выплюнул последнюю золотую коронку, а сегодня, после дежурства, собирается играть в сталкера. Он поведет Нильса на прокурорскую дачу. Шепотом он намекнул мне, что знает, где у прокурора сейф с оружием. Генералу не терпится понюхать пороху. Я знаю, зачем ему оружие. После бездарного похода в пионерлагерь остались еще две коммуны. Там вода, консервы, по слухам, у них есть автомобиль с функционирующим мотором. Якобы кто-то слышал работающий двигатель...

Кстати, Томченко не прячет ноги. Поэтому сразу заметно, что пижамные штаны, раньше загребавшие песок, не достают генералу до щиколоток. Ноги Томченко удлинились. Самое время расти для семидесятилетнего юноши. Он сосет леденцы, уверяя, что так меньше хочется пить. Стопы генерал замотал тряпками, но всем и так прекрасно известно, что там. Там ничего особенного, просто мы потихоньку начинаем походить на обезьян.

Бывший генерал как бы спит, завесив глаза рыжими кудрями, зажав между колен топорик. Оружие он отбил в тяжелом бою на соседской кухне, считает личным трофеем и не оставляет другим дежурным. Генерал дремлет и следит за шуршанием моего карандаша.

Он тоже пасет.

Мы охраняем остатки воды, но в большей степени присматриваем друг за другом. Мы почти не спим на дежурстве и тревожно переглядываемся, когда у кладовой дежурит другая тройка. Мы так договорились, дежурить по трое, чтобы сложнее было вступить в сговор. Не знаю, догадываются ли остальные, кто помоложе, что в сговор намерены вступить как раз таки старики. Старики быстрее меняются, с каждым часом мы чувствуем себя крепче молодых. Лида и генерал «обрабатывают» меня, но я пока держусь. Я пытаюсь растолковать им, что спасение не в том, чтобы сбежать, прихватив запасы провианта.

Бежать все равно некуда, но они не верят. Они вдолбили себе, что нашего оружия и ловкости достаточно для преодоления «полосы препятствий». Этим смешным людям недоступны логика и анализ. Дюжину раз я рисовал им схему взаимодействий между белыми, розовыми и черными. Заслоны практически непреодолимы. Чтобы их осилить, нужна реакция, превосходящая человеческую в несколько раз, нужны средства защиты и оружие с широким спектром поражения.

Это полоса препятствий для подготовленных солдат.

К счастью, я слышу мысли дежурных, слышу, как они коротко общаются между собой, как они злятся на меня. Я не слышу отдельных слов и фраз, это не телепатия в привычном понимании. Мы распознаем позывы друг друга, как собака распознает настроение хозяина. По интонации, обертонам, тональности.

Лида готова воткнуть мне секатор в глаз, она не скрывает своих кровожадных устремлений. За стенкой ее сестра беспрерывно молится, вместе с ней молятся еще две наши женщины. Меня так и подмывает им крикнуть, чтобы заткнулись и не мешали писать.

Я записываю время, когда появляются розовые шары, в каком направлении летят. Записываю, если что-то появляется из люков. Записываю, когда приходят белые, и стараюсь зафиксировать время Больших перестроек.

Большими перестройками мы с Зиновием назвали периоды, когда полностью меняется геометрия «цементного леса», захватившего две трети поселка. Теперь мы знаем о нем гораздо больше, чем раньше точнее — уверяем себя, что знаем. Лес не опасен, когда к нему не прикасаешься, он тянется далеко на север и юг, врезаясь в сосняк, который тоже давно переродился. Непонятно, почему цементный лес растет только по левую руку от Березовой аллеи, и непонятно, как далеко он растекся. Возможно, до самого залива. Непонятно также, отчего уцелел треугольник сосняка за озером. А правее сосняка...

Рыжая проволока.

Зеленый бор превратился в ржавую проволоку. Мы так и не пришли к согласию, мертвое это образование или новый вид растительности, но, по крайней мере, красный проволочный лес, окружающий поселок полукольцом, — неизменен. Чего нельзя сказать о «цементных минаретах». Они уже давно не минареты, эта пена, или как ее еще назвать, полностью меняет внешнюю структуру два, а то и три раза в день. Вчера утром серая пемза походила на развалины древнегреческих храмов, во все стороны торчали ровные колонны, обломки портиков, арочных конструкций, а уже к вечеру вместо колонн снова «распустились» «поганки» и «сморчки» восьмиметровой высоты.

Оно изменило структуру почвы. Парни подбирались к «сморчкам» вплотную, кидали в ближайшую расщелину между «грибами» бутылку. Это когда мы последний раз выходили на поиски уцелевших, в сторону Сосновой аллеи. Так вот, глубина щели оказалась не меньше десятка метров; выкопать такую яму без соответствующей техники — совершенно немыслимо. Оно не копает ямы большим ковшом, Оно запускает под землю миллионы маленьких ковшиков. Парни принесли образцы почвы от подножия ближайшей поганки. У Элички дома нашлась лупа; сквозь нее заметно, как шевелятся частички земли, и это отнюдь не жуки и не черви. Насекомые, превращающие землю в твердую пемзу, слишком малы.

Наши ребята и девушки по очереди взглянули в лупу, после чего я пожалел, что затеял подобный коллоквиум. Эффект получился еще более удручающий, чем от изучения стеклянной банки с куском живой пемзы. Мужчины вздрагивали с отвращением, женщины вскрикивали. Никто, кроме мальчика, не высказал конструктивных идей. Именно Зинка предложил взять для анализа четыре щепотки сухой земли. Один образец — в метре от поганок, но строго на юг, по ходу распространения цементного леса. Следующая проба — еще на метр дальше, и последняя — в стороне, в метре от фронта наступления.

Результаты оказались более чем интересными и в известной степени прогнозируемыми. В пробах два и три шевеление в почве ступенчато замедлялось, а в пробе четыре, взятой на пустыре, ближе к Березовой аллее, вообще ничего подозрительного не происходило. Ломкие стебельки травы, иссохшие корни, трупики насекомых. Итак, поганки растут, выбрасывая впереди себя споры, частицы слишком мелкие для нашей лупы. Но споры удивительным образом распространяются строго в сторону Новых Полян. На юг.

Я не ботаник... Однако вам встречалось растение, способное высевать семена исключительно в южном направлении?

Эличка принесла паяльную лампу. Мы прокалили на лопате бурые рассыпанные комки, но неуловимое шевеление почвы не стихло.

— Вышвырните эту дрянь к чертовой матери! — посоветовал депутат Мартынюк.

— Что стар, что млад, не наиграются никак! — загомонили женщины. — Как притащил, так и забирай!

Я поглядел на сержанта Сашу, но даже он не поддержал наших изысканий. Мне стало обидно, потому что на этого парня я возлагал большие надежды. По сравнению со своим истеричным приятелем в форме Саша-Нильс не терял душевного равновесия.

— Роботы, — впервые произнес тогда Зиновий. — Нанороботы, управляемые из единого центра.

— Нано... кто? — замандражировал Мартынюк. — Молодой человек, прекратите нести всякую чушь!

— Да, пацан, ты уж базарчик фильтруй, — проявил неожиданную солидарность со своим вечным оппонентом Жан Сергеевич. — Хотишь, чтобы куры старые опять завыли?

Зиновий не хотел, чтобы кто-то выл. Мальчик послушался меня и выкинул комок породы подальше от дома, на асфальт. Как будто расстояние что-то меняет. Чтобы не злить публику, мы прекратили изучение подземелий. Кроме того, из щелей между минаретами в любой момент могли выскочить белые. Белые тоже видоизменяются, но, к счастью, они шумные. Сержант убил уже четверых медведей, они трусливые и довольно неповоротливые... если не подпускать их слишком близко.

Важно другое. Белые, представляющие собой гротескную помесь носорога с саранчой, обитают именно там, в подземных кавернах под серым лесом. Они не удаляются далеко от своих нор и сразу удирают туда в случае опасности. Мы для них — тоже опасность. Одного сержант подстрелил на дороге, но нам не удалось отрезать от него даже маленький кусочек. Валентин стоял на стреме, точнее — сидел на крыше, и свистнул, как только заметил, что со стороны ржавого леса летят шары. Мы бросили белого и укрылись в доме, а когда воздушный налет миновал, мертвое чудовище уже исчезло. Таким образом, нам все время что-то мешает взять... гм... биопсию.

И опять же, на острие нашей деревенской науки оказался мальчик. Допускаю, что он не прав, но почему же нам никак не удается захватить трофей? Зиновий предположил, что мы имеем дело не с животными а с прототипами животных. Слава богу, кроме меня, никто его не слышал. Нервы у всех и так натянутыми предела.

Прототипы животных.

Искусственные биологические образования. Никто не съедает трупы и не утаскивает в пещеры. Невозможно за несколько минут бесследно растворить слоновью тушу, а эти пузатые мертвецы исчезали бесследно, не оставляя на воспаленном асфальте даже лужицы.

Они целиком впитывались в землю, иначе не объяснить. Получив смертельные ранения, псевдоживой организм немедленно начинает разлагаться, пока полностью не разрушается, возвращаясь в подземный котел с протоплазмой. Зиновий сказал, что так же разрушаются монстры в компьютерных играх. После того как их пристрелишь, они еще некоторое время маячат на экране, а затем распадаются, чтобы не мешать игроку охотиться за свежими трофеями.

Компьютерная игра, пошутил Зиновий. Что-то есть в этих словах. Слишком механически монстры себя ведут. Я придержу свои предположения, пока дети не вернутся.

Я знаю, что детей нельзя брать с собой. Я знаю, что это чистое безумие, но еще большее безумие — сидеть в норе, пока не закончится вода. Зиновий меня убедил, он умненький мальчик. Мы четырежды сверили часы и четырежды прогнали в памяти маршрут.

Мы должны успеть проскочить между волнами, между прозрачными лепестками.

Будем осторожны и терпеливы.

Мы должны успеть, потому что побежим не наружу, эпицентр. Вероятно, это единственный способ выяснить, что же происходит. Я взял с Зиновия клятву, что он не станет ни к чему прикасаться. Что бы мы там ни нашли, на Белом озере, кого бы ни встретили, дети только смотрят, запоминают и вообще стоят за спиной. Если почувствуем, что не успеваем проскочить между волнами, будем окапываться. Там полно старых траншей, для схрона достаточно сорока сантиметров глубины. Нам придется идти в зарослях красной проволоки, но вдоль просеки остался широкий пустой коридор. Трава там вся выгорела, земля выглядит, как будто выжгли напалмом, и нет люков.

Черные страшнее прочих. Опаснее белых и розовых. Человеческий глаз не успевает проследить за черными каплями, вырывающимися из люков. Они непредсказуемы; некоторые люки так и остались безопасными кусками псевдометалла, на них можно сидеть и даже лечь спать, а другие бросаются на все живое, проходящее в двадцати шагах. Это похоже на бросок жабьего языка, на охотящегося хамелеона...

В коттедже Элички сохранились два фотоаппарата, но в этом пекле испортились батарейки и механика, иначе бы я непременно заснял черные люки «за работой». Самые «голодные» дергаются, даже когда просто стоишь вблизи. Их поверхность вспучивается, натягивается; так и кажется, что изнутри вынырнет исчадие ада, утыканное клыками и шипами. Самое неприятное состоит в том, что люки перемещаются, хотя мы ни разу не видели, чтобы черная клякса ползла по земле, или по стене, или по стволу дерева. Кстати сказать, люки, поселившиеся на деревьях, — самые свирепые. Я осмелюсь высказать предположение, что жизненный цикл черных клякс достаточно короткий. Они стареют и перед распадом выбрасывают семя-детку. Детка в диаметре не больше двадцати сантиметров, но расширяется с бешеной скоростью. Детка гораздо опаснее старого люка.

Мне довелось наблюдать с чердака, как исчезла женщина, секретарша депутата. Тогда мы еще не знали о почковании люков. Растрепанная брюнетка стояла в компании нескольких женщин на границе с соседним участком. Ближайший люк находился от них далеко, явно за пределами «броска». Секретарша Мартынюка внезапно отделилась от группы и отправилась за угол, очевидно, к туалету. В домик-туалет мы ходим напрямик, сквозь дыру в заборе, но секретарша направилась в обход, словно решила совершить вечерний моцион. Я сразу понял, отчего она ведет себя так нелепо. Естественная ситуация: девушка стеснялась чужих взглядов. Ей пришлось сделать изрядный крюк, в обход мумифицированных кустов крыжовника. До меня слишком поздно дошло, что у заборчика совсем недавно блестел здоровенный черный люк, а теперь исчез.

У меня перехватило дыхание.

Кто-то окликнул девушку, когда она обходила последний куст. Она обернулась ответить, боязливо глянула на небо и собиралась уже шагать дальше, когда из-за соседского сарайчика метнулся иссиня-черный язык.

Я все равно не успел бы предупредить. Женщины замолкли, никто не осознал, что произошло. Затем все разом принялись кричать, засуетились, попрятались по подвалам. Проклиная себя за тупость, я торопился вниз, к ребятам, оставив напарника дежурить. Я засек, где пакость пряталась, а как с ней бороться, мы уже знали. Старый добрый огонь, черт подери! У отчима Эли, Георгия, в подвале нашлась паяльная лампа. Главное при уничтожении люков — стоять сбоку и стремиться, чтобы пламя сразу охватило большую поверхность.

Эта сволочь пищит, когда ей больно...

Когда мы добежали до сарайчика, от секретарши Мартынюка на земле осталась одна расческа. Спасать ее никто не стремился. Клякса мгновенно вытягивает ложноножку и так же стремительно запихивает в себя жертву, растворяя на ходу. Мы сожгли эту сволочь мы прошлись по периметру, внимательно заглядывая во все щели вокруг дома. Генерал обнаружил еще одну детку, не способную пока к атакам на живое...

Живое — это мы; иной живности в близлежащих зарослях не встречается. По крайней мере, мы не встретили. Зиновий под большим секретом рассказал мне о летучих скорпионах, которые проникли в человека через глаза. Неприятное пополнение для нашего «зоопарка», но... пока скорпионов никто близко не видел. За озером, если долго наблюдать в бинокль, мелькают черные точки. Однако сюда пока не добрались. Если доберутся — это конец; хоть трижды заколоти все окна, щели все равно останутся...

Белые, розовые, черные... Классификация крайне убогая, но пока не приходит в голову ничего умнее. Три вида хищников, по определению Зиновия, — подземные падальщики, летучие и наземные. Большая триада, и не исключено, что встретятся новые обитатели ржавых лесов.

Меня отвлекли... Важные новости. Не просто важные, а сногсшибательно важные! Шабашникам молдаванам удалось завалить белого медведя. Его взяли, что называется, на подсадку. Проще говоря, подложили на тропинке труп старушки, накануне скончавшейся от инсульта. После посещения сержантом Комаровым пионерлагеря наши коммуны окончательно размежевались. Но зрителем быть не запретишь...

Забавная охота, да? Я пишу эти строки, перечитываю и порой искренне недоумеваю — неужели я сам такое написал? Ровным крупным почерком, с соблюдем полей и абзацев. По привычке проверяю грамматику» добавляю запятые.

Мне страшновато читать аккуратные буквы.

Итак, ничего особенного. Шабашники подложили безглазой твари труп соседки. Всего-то делов! Доверчивое мохнатое пугало вылезло из цементных дебрей, ощупало трехметровыми усами заботливо приготовленное тело, еще долго топталось, не решаясь подставляться на открытой местности. Ребята продумали операцию очень хитро; откуда только прорастают в нас с такой скоростью пещерные навыки? Они отнесли тело бабушки на условную границу между Сосновой и Березовой аллеями, туда, где еще не беснуются провода и конструкции из металла. Это бывшая волейбольная площадка пионерлагеря, недалеко от пирса, а сейчас там размечена земля под новый котлован. Вне всяких сомнений, жидкая пемза не добралась до котлована, и можно не ожидать массовой вылазки белых. А розовые шары не нападают там, где негде махнуть «хвостом», они слишком нежные...

Парни привязали тело к врытой в землю скамейке, а сами засели в двух окрестных домах. Вскоре вылезли двое белых, но один чего-то испугался. Второго парни окружили с самодельными алебардами и топорами. Я смотрел издали. Честное слово, когда все они, одновременно, с воплями и рычанием, ринулись на белого мохнатого зверя, во мне словно проснулся дикий охотник. Несколько секунд я боролся с искушением схватить топор и ринуться к ним на помощь.

Я привыкаю к первобытным замашкам. Мы все привыкаем.

Как и следовало ожидать, чудовище абсолютно несъедобно, более того — в нем нет ни грана того, что мы привыкли называть мясом. Я успел рассмотреть внутренности гиганта вблизи, пока не налетели розовые.

Это не животное и не насекомое.

Ума не приложу, как классифицировать белого. Жидкокристаллическая полупрозрачная структура. Под шерстью — слой геля, сантиметров пять толщиной. Даже распотрошенный, медведь совершенно не пах зверем. Белый растворялся, впитывался пересохшей почвой, а горе-охотники стояли вокруг, в отчаянии сжимая подсобные средства убийства. Затем кто-то крикнул, что летят шары; пришлось прятаться. Парни были злые, как черти, голодные и подозрительные. Меньше всего мне хотелось бы оказаться в их компании. Раньше строители никого не подпускали к своей воде, а нынче, судя по результатам охоты, примутся за нас.

Забавно... Поймал себя на том, что мне спокойнее на дороге, рядом с разлагающейся тушей белого, чем в обществе этих... представителей рода сапиенсов. Медведь, по крайней мере, мертвый. Впрочем, я пристрастен к шабашникам; полагаю, что со стороны сообщество нашего подвала выглядит не лучше. Единственное, что меня беспокоит, да и то не сильно...

Куда-то подевались две женщины. Я совершенно уверен, что в бараках детского лагеря, помимо строителей, прятались как минимум две семейные пары. Русских мужчин от молдаван я, пожалуй, не отличу; все одинаково похожи на демонов преисподней, вымазаны в грязи, темнолицые, и кожа у всех одинаково отливает сиреневым. Женщин я бы заметил, я каждый час по нескольку раз смотрю в бинокль Валентина на столовую лагеря. Нет ни женщин, ни детей. Во всяком случае, они ни разу не появились на улице. Не удивлюсь, если случилось нечто неприятное.

Я привык К неприятному.

Меня опять оторвали, много дел. Следует усилить дежурство и охрану воды. Они могут напасть в темное время со стороны сада; там легко подобраться к дому. Мы разломали мебель и заколачиваем внутренние проходы на первом этаже. Я слишком спокоен. Последние сутки мне не совсем нравится умиротворенное состояние, в котором я пребываю. Похоже, что мы начинаем обживаться...

Мы дойдем туда, непременно, черт подери! Мы найдем... Понятия не имею, что мы найдем. Может быть, это будет инкубатор, как его описывает Эля. Зинка спрашивает, не соскочила ли девочка с катушек? Полагаю, мы все соскочили, знаковый момент.

Это абсурдно, но я верю девочке. Потому что в тишине я тоже слышу, в полной тишине. Загвоздка в том, что полной тишины добиться в нашем бардаке нереально, а старику так непросто сосредоточиться. Девочка легче погружается в себя, это здорово...

Мы направимся по самому краю, по опушке леса, чтобы спрятаться, если нападут розовые шары. Повадки этих сволочей мы изучаем в бинокль. Шары летают над проволочными зарослями, но ловят добычу только на открытых участках.

Остается вопрос — кого они ловят, если мы не вылезаем из укрытий.

Этот вопрос первый озвучил сержант Саша, которого его приятель Комаров звал Нильсом. Кличка прилипла; мы теперь его все зовем Нильсом. На тему бестолковости милиции сочиняют миллионы шуток, но сержант Нильс продемонстрировал изрядную гибкость ума. Он следил за шарами часа четыре, и на второй день, и на третий. Я опять же имею в виду привычные сутки. Саша заметил, что если это животные, то должны давно помереть с голоду, потому что после первой же стеклянной волны из леса сбежали даже кроты. Но шары не погибают с голоду, напротив, чувствуют себя превосходно. Саша попросил у девочки лист ватмана и зарисовал схемы патрулирования. Он так и назвал полеты шаров — патрулированием, и в чем-то прав. Они летают по две связки бусин, строго параллельно, на северо-западе и юго-востоке. Поднимаются и со скоростью километров шестьдесят в час зигзагами, порхают над ржавыми колючками, в которые превратились сосны. Нильс верно подметил — на Земле нет такого хищника, который вынес бы в непрерывном движении многодневную голодовку.

На Земле нет, это верно, знаковый момент. В данном вопросе мы уверенно сходимся с Зиновием, но вслух не высказываем свое коллективное мнение.

От зноя у соседей умер ребенок.

Умер от жары мужчина, он пожелал остаться в своем доме, в одиночестве. Поодиночке не спастись, это бред. Погибли безумцы, пытавшиеся пробраться в город вдоль дороги. Эля ведет отдельный листок, где зачеркивает погибших красным карандашом, а синим — тех, кто исчез без вести. С этим листочком она обегала под прикрытием мужчин все окрестные дома.

Слабая видимость учета. Тем не менее гражданам импонируют зачатки государственности. Возмущенные граждане, а такие еще остались, даже несколько сменили вектор нападок. Смешно наблюдать, как хрипящие, полумертвые от иссушающей жары туземцы приползали из соседних домиков и что-то требовали от Элички. Сержант Нильс отгонял их, вначале ласково, а потом — с пистолетом в руке.

... О чем я? Снова отвлекли. Ах, да, граждане больше не приходят, а листками и пеналом с разноцветными карандашами нынче заведую я. Соседи не ищут правды, потому что поголовно все заняты иным: до бывают воду из ржавого леса.

Как интересно скроен сапиенс!

Теперь у меня почти не осталось сомнений, что мы выживем. Точнее сказать — останутся в живых те, кто способен очень сильно измениться. Те, кто приспособятся, вероятно, дадут начало новому сапиенсу и новой системе отношений. Любопытно было бы взглянуть на будущий вариант Нового завета, как он будет трактовать человеколюбие и сострадание...

Рубить рыжие ветки непросто: моментально тупятся ножи и топоры. За два часа светового дня взрослый мужчина едва способен наломать три-четыре килограмма сучков. Рубить можно только под неласковыми лучами сиреневого гиганта; короткой жаркой ночью лес переходит в атаку. Это необъяснимо, но лишний раз доказывает нереальность бегства. За два с четвертью часа темноты рыжая проволока восстанавливается и даже захватывает лишние сантиметры ранее пустынных участков. Кроме того, короткими ночами проволока ядовита.

А может быть, и не проволока. Может быть, ядовит кто-то или что-то, скрывающееся днем в непроходимых зарослях. Во всяком случае это не розовые шары и не медведи; тем нужны свободные пространства. Люков поблизости от ржавого леса тоже нет. За темное время суток мы и сборщики из соседних домов потеряли четверых, самых жадных. Таких людей я вычеркиваю из списков синим карандашом, поскольку мы не констатировали явную смерть. Самые жадные пропадают без вести, вот и все. Обидно, что они же были самыми сильными.

Или я не прав? Или сила человеческая не только в возможностях рук и ног?..

Что уж тут требовать от женщин? В результате, каждый следит за соседом, и вместо одного общего котла, в котором планировалось выпаривать ветки, мы имеем несколько костров с отдельными кастрюльками. Все бы ничего, но более крепкие товарищи напрочь отказываются поить ослабших старичков.

Приятная старость ждет тех, кто сегодня более-менее ловко управляется с топором!

Навострились добывать воду, выпаривая в закрытой кастрюле рубленые рыжие ветви, или как их правильнее назвать? Среди нас нет ни одного ботаника, но, скорее всего, это все же ветви, хотя смотрится, как ржавая проволока. Первый сок или варево, черт возьми, не вызывал ни малейшего желания употребить его в пищу. Бурая горькая масса, маслянистая, однако верткая, как ртуть. Пришлось пить ее прямо из кастрюли, потому что примерно из пятнадцати килограммов веток на дне набралось едва ли пол-литра гадости, и при попытке зачерпнуть ложкой жидкость выскальзывала.

Договорились, что первыми дадим попить детям; однако почти сразу затеялась драка. Блондинка Тамара закатила истерику, чтобы не делиться с соседями, ее тут же поддержали другие. Затем кто-то высказал мнение, что ржавые ветки не могут выделять ничего, кроме яда...

Я попробовал.

Горько и гадко, вяжет рот, как настойка дубовой коры, и не обошлось без расстройства желудка. Но сок ржавого леса не отторгается организмом! Замечательно уже то, что мы сможем создать запас коричневого варева, перед тем как направиться в свой последний и решительный бой...

Очень смешно. Я же предупреждал, что мы упускаем время. Утром, после бессонного плаванья в поту, я сумел вытащить на чердак Белкина, депутата Мартынюка и Муслима. Я показал им то, что, по моему мнению, должно было их насторожить.

— Ну и что? — без всякого интереса спросил Белкин. Скорее всего, его мысли были всецело прикованы к страданиям супруги. Кроме меня, хирург ни с кем не делился. Речь идет о мелких черных прыщиках, вскочивших у меня сзади на шее и на спине; я их с трудом усмотрел в зеркале. У доктора тоже вскочили прыщи, но у Нели, его жены, прыщи уже превратились в язвы.

— Что вы пытаетесь доказать? — скучно поскреб щетину депутат.

— Они сближаются, разве не видно? — Я протянул ему бинокль. — Ржавый лес уже вплотную притерся к стене поселка. Еще немного, и...

— Он прекрасно горит, — снова зевнул Мартынюк. — Подожжем, и все. Что вы панику наводите?

— Оно горит быстро, но еще быстрее растет на выжженных участках.

— Кажется, именно вы ратовали, чтобы мы попрятались в погребах? — сощурился Мартынюк. — А теперь вы будете подбивать людей к поджогам?

Они ушли, но Муслим остался.

— Ржавые кусты уже перешагнули забор, — сообщил он. — Там пониже, отсюда не видать. Асфальт в два счета вскрывает, да... Это вот, я что хотел сказать? — Он помялся, моргая воспаленными глазами. — Если к Белому пойдете, я с вами...

... Я снова забыл, о чем собирался рассказать. О том, как у ряда ответственных товарищей возродилась идея отрядить команду в Новые Поляны. Люди быстро забывают плохое, они забыли, чем закончилась первая вылазка. По счастью, первую вылазку организовала не наша «коммуна», а соседи. Казалось бы, они рассчитали верно: не пошли по открытому пространству вдоль берега озера, а побежали через проходную, к ближней роще. Из шестерых трое погибли, не добравшись даже до опушки, а ведь тогда там росли еще вполне узнаваемые сосны. Розовые гирлянды напали молниеносно, точно поджидали в засаде. Уцелевшие дачники достигли соснового бора, а наутро двое вернулись в поселок. Они рассказывали то, что знал и без них. Укрываясь под деревьями, достигли шоссе. Асфальт был залит кровью и выглядел так словно дорогу недавно бомбили. Повсюду валялись куски автомобилей, словно распиленные гигантским лобзиком.

Там прокатилось стекло.

Трое парней перебрались через шоссе и нагнали стекло уже на подходе к Полянам. Потом они услышали или почувствовали, что сзади их настигает следующая волна. Парни отыскали траншею, залегли и пропустили стекло над собой. Эта волна несла зной и катилась гораздо быстрее той, что была впереди. Осталось неясным, просочилось второе стекло сквозь первое или они слились, но пропускать людей наружу прозрачная преграда отказывалась. Не проявляла агрессивности, но и не пропускала. Она ползла по крошке в час, а ребята шли вдоль нее на юг, приканчивая остатки воды, пока не додумались сделать подкоп.

Точнее, они стали искать узкий овражек или траншею, по которой можно пролезть наружу. И нашли, на свою голову. Это был полузасыпанный окоп времен войны, расположенный перпендикулярно фронту стекла. Парни поползли и каким-то чудом успели отбежать, пока стекло не нарезало из них гуляш.

Потому что снаружи оно миролюбиво не больше, чем помесь мотопилы с сенокосилкой.

Трое отважных дачников уберегли конечности и припустили к Полянам. Они с восторгом окунулись в привычную прохладу Карельского перешейка, чуть ли не с восторгом восприняли укусы комаров. Они обнимались и уже верили, что спасены. Тут-то парней и поджидал главный номер нашего лесного цирка. О подобном и я не подозревал.

Трещина.

Ребятам никто не поверил, кроме меня и, пожалуй, Зиновия. Они видели белые пятиэтажки поселка, припаркованные целенькие автомобили, видели витрины магазина и... ряд черных люков на утоптанном футбольном поле. Они видели ларьки, в которых, без сомнения, поджидали бесчисленные упаковки с водой... Однако добраться до Полян и до ларьков мешала трещина. Разлом в земле выглядел самым ужасающим образом. Со слов ребят, до противоположного края было метров двадцать, снизу поднимался горячий дым, трещина уходила в обе стороны, насколько хватало глаз.

А сзади мягко настигала стеклянная смерть.

Парни бежали вдоль трещины минут сорок, пока окончательно не выдохлись. Несколько раз они наткнулись на останки воскресных пикников. Вспоротые авто, четвертованные человеческие тела, свинина в маринаде и на шампурах, готовая к жарке.

И окаменевшая вода в открытых бутылках.

Ребята поняли, что их опередила еще одна волна, а может быть, и не одна. Надежды на спасение таяли, но Господь, если он есть, послал им еще одно искушение. В какой-то момент ребята выбрались на приличную асфальтовую дорогу, на которой стоял нетронутый катаклизмом сияющий легковой «пежо». Слева дорога обрывалась, разрубленная дымящейся трещиной, а направо манила далекая перспектива. Чистая серая полоса асфальта, без признаков крушений и и смертей. Все, как прежде, если не оглядываться на провал и не обращать внимания на протянувшуюся вдоль обочины цепочку черных люков.

Это была одна из объездных магистралей, вытянувщаяся, как стрела, почти до самой кольцевой. Сюда еще не пришел африканский зной, еще не потекли под землей раскаленные реки протоплазмы. Неизвестно, куда подевался водитель из «пежо». На торпеде валялись солнцезащитные очки, на пассажирском сиденье — дамская сумочка, в замке покачивались ключи.

Все трое были взрослые ответственные мужчины. У них в поселке остались дети и жены. Все трое подумали об одном — можно забраться в чужое авто и махнуть до Петербурга. Сейчас становилось можно все. Чем черт не шутит, рассуждали они, а вдруг это подаренный шанс спастись? Позади приближалась растекаясь кошмарным лезвием до самого неба, стеклянная гильотина. Стена ползла наискосок, прижимая беглецов к трещине. Становилось ощутимо теплее.

— Валим в Питер? — предложил самый молодой.

— У меня жена в поселке, — помотал головой другой.

— У всех жена, — зло сплюнул молодой и взялся за дверцу машины.

— Меня двое детей ждут, — с тоской пробормотал третий.

— Всех дети ждут, — парировал молодой.

Он прыгнул за руль, а двое решили возвращаться к семьям. Они смотрели, как красивый бежевый автомобиль с визгом развернулся, сорвав щебень с обочины, и устремился к городу. Несколько секунд мужчины с завистью глядели вослед и боролись с желанием броситься за товарищем. «Пежо» проехал метров тридцать, не больше, а потом случилось то, что оба вернувшихся никак не смогли внятно описать.

Что-то выпрыгнуло из ближайшего к проезжей части черного люка.

Даже не так. Круглая пластина, так похожая на чугунную крышку, не распалась, не перевернулась и не отъехала в сторону; по крайней мере, человеческий глаз не успел засечь этот момент. От люка словно бы протянулась длинная жирная клякса, чмокнула о боковое стекло летящей машины и втянулась обратно в землю. «Пежо» всеми четырьмя колесами оторвался от дороги, завалился набок и еще несколько секунд скользил по инерции на боку, высекая шлейф огненных искр из асфальта. Затем он уткнулся бампером в столбик ограждения и замер.

Уцелевшие дачники переглянулись. Им страшно не хотелось подходить к машине, но и сбежать так просто они тоже не могли.

— Ты видел? — спросил один.

— Похоже на лягушку, — ответил товарищ. — Надо взглянуть.

Он пошарил глазами вокруг себя, подбирая оружие. Нашлась толстая палка с заостренным концом. — Не н-надо, — предостерег первый. Несмотря на подступающий зной, у него стучали зубы.

— Оглянись, — предложил товарищ с палкой. — Их тут полно, этих люков, но никто еще не пострадал. Это машина. Я уверен — дело в машине!

Он убедил себя в том, что черный люк питается быстро катящимися автомобилями. Оказывается, совсем не сложно убедить себя и в гораздо более неправдоподобных вещах, когда хочешь остаться в здравом рассудке. Позже, вернувшись в поселок, парень горячо убеждал и нас в коварном характере люков, а нам так не хотелось верить в его слова. В окрестностях поселка люки вели себя весьма пристойно; Муслим и Зиновий даже рискнули попрыгать на одном из них, и оба не провалились.

А другие очень быстро поплатились жизнью. Как супруги Рымари. Мы поверили, мы уговорили себя, что черные люки охотятся исключительно на «пежо» и «мерседесы».

Это неправда. Хищник охотится, когда голоден.

В данном очевидном постулате заключен краеугольный момент, исток наших ошибок. Мы наведались в гости к соседям, дом раньше принадлежал семье художника, и там выслушали всю эту историю с хищным люком. Мы выслушали, но не сделали выводов, даже после того как Саша-Нильс озаботился питанием расплодившейся нечисти.

— Что же они жрут, когда мы не выходим?! — воскликнул он, но никто не ответил.

В тот момент нам казалось, что существуют более серьезные проблемы. Например, нехватка воды.

Я выступал против похода в Новые Поляны, учитывая печальный опыт соседей. Однако наше «парламентское большинство» подняло гвалт, меня обвинили чуть ли не в стремлении уморить детей голодом. Хорошо, нет — так нет, ступайте. У меня не было ни сил, ни малейшего желания спорить, только вот воду и остатки продуктов следовало бы делить по-честному. А они забрали себе большую часть, мотивируя тем, что вернутся из Полян с добычей.

Они сами стали добычей.