МЧИТСЯ МНЕ НАПЕРЕРЕЗ 600-й «МЕРСЕДЕС» —

МОЙ АСФАЛЬТОВЫЙ КАТОК ПОНАДЕЖНЕЕ, БРАТОК!

Корки, короче. Я погнал по нижней дороге, в объезд озера. Вот сам не знаю, почему мне та дорожка больше по вкусу, хотя корней на ней не меньше... Гоню и гоню, и чую, шо подвеске кабздец придет, и шо до асфальта не дотяну на хрен, глушитель на дороге оставлю, а остановиться не могу... Ну нету сил ногу с педали скинуть, точно приросла, блин! И назад все время оглянуться тянет, и сосны перед носом так и пляшут, только успеваю пот с ресниц смахивать.

Шо запомнил, так это уроды какие-то палаток наставили, на откосе самом, у лагеря детского. В другой день я бы их шуганул, туристы хреновы, блин! Им ведь трошки волю дай, так мигом на нашу сторону переплывут и сделают такой вид, шо забору нашего не бачили. Ага, уже приплывали такие уроды! А после, когда их собака сторожей назад в озеро загнала, вопили, шо до властей дойдут и так не оставят...

Корки, короче, а не народ. Потому я, хоть и гнал очертя башку, уродов этих, в красных палатках, засек. Козлы бритые, повысовывались, один губастый, мне рожу скорчил, типа, шумно ему, говнюку. Потом — шшварк! Шишкой здоровенной в стекло запулили. Ну ни хрена себе, где это видано, блин?!

Пятка у меня сама на педаль легла, по инерции, но я сдержался. Только на повороте самом, пока руль выкручивал, еще раз обернулся.

Этот кретин кидал, тот, шо мне язык показывал. Сосунок, блин, а наглый, как танк, глазенки водянистые. Убил бы сукина сына, но некогда!

Ну некогда мне было, а жаль... Может, если бы тогда вылез, палатки бы их посшибал, иначе бы обернулось? Ерунда это все, конечно, но хрен его знает...

Корки, короче. Запомнил я шишку и глазенки наглые.

А потом стало некогда рассуждать, еле успевал в повороты вписываться. Если бы темнеть вдруг не начало, я бы заметил стекло. Уже задами пионерлагерь проскочил, там поровнее пошло, накатано вдоль болота. Навстречу — никого, ну, блин, и втопил до упора! Я фары врубил, но слишком поздно оказалось. Сразу же вижу — навстречу фары летят! А как раз второй спуск по прямой начинался, по косогору, там бор прореженный, далеко видать, только все темнее и темнее становилось. Я никак врубиться не мог, что там на небе творится, то ли туча такая черная, чи шо...

И вдруг — разом стемнело. Я гадом буду — только вперед и смотрел, никуда больше, чтобы в кювет на скорости не завалиться, там сразу смерть, потому шо пни вывернутые, корнями наружу...

А мне в рожу — фары из темноты. А скорость на прямом участке — за восемьдесят. А может, и сто, я не смотрел.

Подушка, конешна, сработала, блин. Только я все равно от удара вырубился. Если бы не подушка — вообще каюк настал бы. Последнее, шо помню, — это как пол сминался и педали по ногам стукнули. Представил только, что зараз ноги оторвет, и вырубился.

Очухался — тишина, во рту кровищи полно, щеку прикусил или зуб выбил. Рука правая болит так, шо приподнять не могу, но ноги вроде целы. Ногами двигаю кое-как. И дышать тяжко, потому как харей в подушку ткнулся.

И тут слышу, вроде скребутся снаружи. Это Дед пришел, но я тогда не знал и заорал, как порося под ножом. Я решил, что это медведь белый ща мне хоботом мозги высосет...

— Товарищ, вы живы там? — спросил Дед.

Ну, корки, короче. Товарища себе нашел! Сам не пойму, как я его узнал. Видел-то всего раза три, и то издаля, нужен он мне больно! Я до сих пор толком не могу запомнить, як его кличут, то ли Сан Лексеевич, то ли Лексей Александрыч. Он с бидоном и палочкой, и в сапожках, ну чисто — леший. А запомнил его только потому, шо он истопником чи вроде как сторожем к соседям нанялся. Как раз к тому, справа, хату которого прежде моей ватой облепило.

— Я-то живой, — отвечаю. — А как они?

— Кто «они»? — Дед ножик достал, кое-как подушку распороли, хоть воздуха вдохнул нормально. Волосы все в стекле, блин, башка в порезах, рука болит, из носу юшка потекла...

А главное — не различаю ничего, шо там впереди. Капот, блин, дыбом встал. Бензином воняет, корки, короче, я сразу усек, что машину на свалку можно гнать. Но стоит на дороге, ты прикинь! Помолился про себя, ключ крутанул — завелась, блин! Хрипло так, и шо-то там залязгало в движке, но завелась, дрянь такая!

Дед мне руку подал, кое-как начали выгружаться. Дверцу перекосило, стойка ушла назад сантиметров на десять, торпеду порвало, но приборы светятся! Выгрузились, блин, жопой в сосновые иголки. Ноги совсем ослабели, не могу встать. Хорошо еще сумрачно, не так заметно, как я в бабу превращаюсь.

— Слышь, старый! — говорю. — Шо ты мне пургу гонишь? Где люди с той машины, с которой мы поцеловались? Я гадом буду, сама она уехать не смогла бы после такого лобового...

— Нет никого, — говорит Дед. — Там стекло.

И помог мне вертикаль принять. С минуту я пялился на пустую дорогу. Никакой тачкой впереди и не пахло, и заховать ее было негде. Нас окружали плоский, как стол, черничный склон, и шеренги редких сосен. Мне почудилось, что вдали, над кронами, пролетел розовый аэростат, но когда я глянул еще раз, ничего там не летало.

Померещилось, видать...

«Мерседес» застыл с разбитой мордой посреди ровной тропы. Судя по вскопанным колеям от колес меня отшвырнуло назад на пару метров и развернуло боком. Багажником я ткнулся в кочку и потому не слетел на обочину. Все могло бы закончиться полным абзацем, но повезло. Офигительно повезло, подумал я и снова рюхнулся на задницу. Сижу, пузыри пускаю и чувствую, что скоро опять вырублюсь. Мутило сильно, ребра ныли так, что не вдохнуть, и словно хрустнуло что-то в голове. И ноги не держали, хоть тресни.

Старикан не соврал, там было стекло.

Я его не сразу разглядел, потому что повернулся неловко и от боли в плече едва сознание не потерял. А еще я решил, что оглох, такая тишина повисла. Ни дятла, ни кукушки долбаной, ни ветерка, чтобы шумело по верхам. Стекло отсвечивало самую капельку, если смотреть против солнца. Оно поднималось выше деревьев, уж не знаю, насколько высоко, и потихоньку сползало по склону. Оно пропускало сквозь себя деревья и кусты, и камни, но почему-то отшвырнуло мою тачку. Или меня вместе с тачкой. Стеклянная, блин, стена. Только замечать ее сразу я навострился гораздо позже.

— Взгляните, если вас не затруднит, — позвал истопник, а сам ползает на коленках посреди дороги. — Вы согласны, что стукнулись здесь?

Хоть убей, я не врубался, чего от меня старый хрыч добивается. Я повернул шею, чтобы посмотреть на «мерс». Кажется, я ее поворачивал минут десять. Глядел на любимого железного, блин, коня и думал, что на такой тачке мне до города не доехать. Удар пришелся не совсем в лоб, левый амортизатор накрылся однозначно, и шаровая держалась чудом. Арку буквально притерло к резине, крыло смялось гармошкой, из-под капота стучали подозрительно черные капли. Гидроусилителю пришел кабздец, радиатор активно удобрял дорогу кипящим антифризом, и воняло этой грушевой дрянью для поливки стекол. Даже запах кофе перебило. Хорошая была машина.

Я выплюнул юшку и на полусогнутых заковылял к Деду. По пути чуть не стошнило, и мухи перед глазами прыгали.

Шмякнулся я именно там, где он показывал, без базара! Среди шишек и корней куски бампера валялись и остатки фар. Только обо что шмякнулся — непонятно.

— Стекло, — сказал Дед. — Оно разбегается, но вы его догнали.

— Разбегается? — на всякий случай я снова присел. И подальше от старикана отодвинулся. Я еще не вполне окреп, чтобы отбиться от умалишенного.

— Согласен, термин неточен, и недостаточно данных, чтобы утверждать с уверенностью, — резво заквохтал Дед. — Я слежу за ним не так давно. Где-то оно удаляется от условного центра со скоростью бегущего человека, а где-то тащится по крошке в час. Несомненно одно: это граница некоей области либо зоны, и зона расширяется, имея центр примерно в районе северной оконечности Белого озера... Но это весьма приблизительно... Или разбегается, как вам удобнее... На данном участке вам повезло, граница скользит достаточно быстро. Поэтому удар получился не слишком сильный и слегка по касательной. Даже на большой скорости вы догнали стекло с трудом.

— Догнал стекло?

— Именно. Хотя я не уверен, что данный феномен можно назвать стеклом. Скорее двусторонним зеркалом... Я бы даже рискнул предположить, что мы имеем дело с пресловутой «кротовой норой», н-да... Вам здорово повезло, что вас просто оттолкнуло назад.

— Какая еще, блин, нора?!

— Это, гм... релятивистский термин, обозначающий пространственно-временную аномалию в точке скопления больших масс материи. — Дед по-доброму посмотрел на меня и поправился. — Черная дыра, так проще?

Он поставил свой бидончик, чтобы ягода не высыпалась, и резво пробежался вниз по склону. Я сидел враскоряку, промокнув от пота, сплевывал кровь и гадал, появится ли хоть кто-нибудь нормальный на этой дороге. Локтем старался не шевелить, хотя уже понял — перелома вроде нет. Зато оказалось, что жутко болит левая коленка, аж в глазах потемнело, когда резко разогнулся.

— А я гляжу, несется кто-то, — шепелявил Лексей Саныч, или как его там, пока мы меня обратно в салон запихивали. — Гляжу, что далеко, ну никак мне не успеть вас предупредить... Уж я бежал, кричал, а вы и не приметили...

— Постой, отец! — От таких слов я аж затрясся. — Так ты шо, давно тут бродишь? Ты шо, заранее знал про фигню эту? Ну... про стекло, про нору?

— Часа три назад наткнулся. — Он почесал в затылке, спокойно так, будто я его о дожде спрашивал. — Вот, пройтись до станции решил пешочком, заодно ягод пособирать. У вас, кажется, губа разбита, возьмите мой платок... Павел на три дня приехал, отпустил меня в город. После нашего воздуха поселкового, сами понимаете, в автобусе трястись никакой радости...

— И что?.. — Во рту у меня словно месяц не было воды. Смешно сказать, но прямо я ему вопрос задать боялся. — И что там, на станции?

— Оно везде, — просто ответил Дед. Вокруг уже стало так темно, что я почти не различал его лица. — Я наткнулся на стену, когда почти добрался до платформы. Я увидел впереди убегающих белок, потом выдр... Они прыгали через пути, убегали от стекла, они чуяли опасность. А мы каким-то образом сразу оказались внутри...

— Почему внутри? Кто сказал, что с другой стороны нет такой же параши? — Про себя я твердо решил, что если тачка поедет, Деда надо непременно прихватить с собой. Если мне совсем хреново будет, так хоть руль вывернет. Хоть он и шизнутый, но помочь сумеет...

— Нет ветра, — сказал он. — Не просто нет ветра, а полный штиль, уже три часа. И температура растет, вы чувствуете? Мы как будто под компрессом, под колпаком, все сильнее влияние парникового эффекта. Это стекло, оно вокруг и сверху... Я считаю, что нам совершенно необходимо найти людей и вместе отправиться к Белому озеру...

— Слышь, отец! — позвал я. — Полезай в машину, я тебе заплачу. Худо мне, втыкаешься? Видать, трахнулся башкой. Боюсь один ехать. До больнички какой дотянем или хотя бы до телефона. Я свой не взял...

— Это не сотрясение.

— А?...

— Я говорю, что ваша голова болит не от удара. Что-то новое в атмосфере, изменился состав воздуха. Мне тоже было нехорошо, и рвота, но потом улеглось. У вас нет ощущения, что воздух газированный?

— Шо-то ты гонишь, отец... — Я осторожно пошевелил ноздрями, но не учуял ничего, кроме смолы и грушевой «вонючки» для стекол. А еще было жарко, очень жарко.

Я подумал, говорить ли ему о белых «медведях» и о том, что с домом, где его сторожка, сделалось, и решил, что лучше заткнуться. Хватит нам того, что живы пока остались.

— Вы не поняли, — ласково так сказал Дед. — Вперед ехать нельзя. Там никого больше нет. Второй раз стекло может вас убить. Я был на станции, там полно трупов...

Я даже не врубился сначала, что он такое лопочет. И тут сквозь темноту в последний раз проглянуло солнце и показались шары. Розовые шары летели вдоль отступающей прозрачной границы, с нашей стороны. Стекло и правда убегало довольно резво, быстрее пешехода. Без единого звука катилась по лесу прозрачная стена, или не совсем прозрачная... Просто становилось все темнее, и я не был уверен, что мне не показалось...

— Ага, вы тоже заметили? — Старикан показал вниз, в сторону шоссе. — Именно то, о чем я вам говорил. Приблизительно раз в семнадцать минут оно приобретает зеркальную окраску, это сигнализирует об опасности. Я шел вдоль стекла три часа, дьявольски устал, стоптал все ноги... Все это время я двигался по расширяющейся спирали. Встречались места, где я не мог догнать границу, но чаще она двигалась медленно. Иногда и вовсе застывала...

— Отец, ты больной? — без подкола спросил я. — Ты шо, три часа тут шнырял и не пересрался?

Он уставился на меня и заморгал. Туповатый «келдыш» попался, сразу видно!

— Вы имеете в виду, почему я не напуган? Смею уверить, я весьма и весьма напуган. Но если уткнуться носом в землю и закрыть голову руками, от этого ведь не станет легче?

Он смахнул иголки с колен.

— Залезай, — сказал я. — Поедем назад... Рискнем по верхней дороге.

— Есть вероятность, что там еще хуже...

Старый придурок начинал меня бесить своими учеными оборотами.

— Это почему?

— Это только гипотеза... — Он вынул из кармашка очки протер их и снова сунул в карман. — Я забирался на дерево. Со стороны Белого озера горит лес, и стекло непрозрачное...

— Что с того? Но мы же можем хотя бы попробовать! У меня башка чугунная, понимаешь? Не xoчу один гнать...

— Попробовать можем, — без энтузиазма кивнул Дед. — Когда появляется отражение, оно атакует... pежет встреченный объект, как масло, под самыми разными углами. Словно невидимая гильотина, понимаете? Отрезанные части исчезают, но это еще не все...

— Что еще?.. — Про отрезанные части я бы сам мог ему порассказать, но решил дослушать, а заодно разобраться со зрением. Почти наверняка этот Лексей Лексеич, или как его, тронулся мозгами, но злить его пока не стоило. Пусть базарит...

Там внизу, метрах в двадцати, на дорожке, куда я не доехал, расплывалось черное пятно. Сначала это было похоже на кусок бампера, затем — на забытый плащ и на нефтяную лужу. Хрен его знает, я близко нефтяных луж не встречал, но эта зараза росла в размерах.

— Слышь, дед, как тебя, погляди!

— Опа, очередная новинка...

— И вон там... — Я показал еще ниже по склону. Еще две черные лужи растеклись и застыли почти правильными кругами, метра по два в диаметре. Хотя с такого расстояния точно было не разглядеть.

Мне показалось, что стало еще темнее, и воздух... Черт, старикан был прав, воздух точно шипел в легких, как крепкая газировка. Горячая, блин, газировка.

— Дед, похоже, мы на пару шизнулись? — предположил я.

— Как будто люки, да? — Он сделал несколько шагов по дорожке, но потом одумался и вернулся. — Люки... Вот только куда они ведут?

Я подумал, что знаю, куда, но вслух не скажу.

— Хорошо бы прокатиться до Белого, — затянул свою песню старикан. — Хотя бы краем глаза взглянуть, что же там взорвалось...

— Дед, вались в тачку, надоел ты мне! Будешь нудить — оставлю на дороге! И поедем назад, в поселок. Вперед все равно никак...

Он мигом заткнулся и послушно залез в машину. Правда, пассажирская дверца перестала закрываться, пришлось деду всю дорогу придерживать ее рукой. Я тронул с места; одной рукой крутить баранку оказалось чертовски тяжело. Помпа гидроусилителя приказала долго жить. Предстояло развернуться на полосе шириной меньше трех метров.

— Думаешь, потравили нас?

— Для отравления галлюцинации слишком четкие... Я был бы рад предположить, что все это мерещится мне одному, но я встретил вас, и встречал других... Там, на станции, я видел, что стало с теленком.

— С теленком?

— С теленком. Он не мог убежать, хотя очень хотел. Наверное, он мычал, но сквозь стекло не слышно. Вы обратили внимание, как тихо? Это оттого, что граница не пропускает звуки. Поэтому я и склонен считать, что мы внутри. Когда оно прозрачно, тогда пропускает мелкую живность. На станции я видел теленка и видел клетки с курами. Куры были в порядке, а теленка разрезало пополам. Оно каким-то образом реагирует на скопление живых целей.

— Пополам? — Мне припомнились голые женские ноги, торчащие из серой ваты.

Мы медленно взбирались обратно в гору. Я уже не был точно уверен, чего хочу больше — прорваться к шоссе нижней дорогой или снова увидеть поселок. Мотор хрипел, но слушался.

— На Белом озере детский лагерь и фазенда лесника, — бубнил дед. — Вероятно, им нужна помощь... — Трупы, — вспомнил я. — Где трупы? Какие трупы?

Мы базарили, как два конченых психопата.

— На станции, — оживился старикан. — Я вышел на станцию почти вплотную за стеклом. Оно там двигалось очень медленно. Теленка разрезало по диагонали, почти пополам, представляете? И передняя его часть исчезла. Я видел его целым, а спустя секунду только зад, представляете?

— Представляю, — сказал я. — Слышь, отец, ты за мной посматривай, ладно? Если шо, ключ повернешь...

Хотя, если честно, башка уже не кружилась, как раньше. Я почти оклемался и стал думать, что «келдыш» прав. Это не от удара; какая-то гадость была распылена в воздухе. Глюки, сказал я себе, як пить дать, глюки. Потравили нас химией, вот медведи с хоботами и мерещатся. Мне бы только до телефона доползти...

— Там были люди... — Дед снова затянул свою песню. Он говорил словно через силу, словно убеждал себя, что обязан мне все рассказать. — Некоторых стекло пропустило, представляете? Они очутились на нашей стороне и даже не заметили. А от других остались только ноги. Там стояла очередь, возле киоска, представляете? Стекло прошло, и осталась очередь из одних ног, они потом упали... Оно резало избирательно, в десятке метров от ларька две девочки уцелели... Я кричал им, пытался предупредить, но с той стороны меня не видели и не слышали. У меня вообще сложилось впечатление, что с той стороны границы все воспринимается несколько иным образом...

Я хотел ему сказать, чтобы заткнул пасть, но тут он сам выдохся. В метре от обочины, прямо посреди черничника, набирал силу очередной черный люк. Теперь мы могли разглядеть эту дрянь вблизи. Настоящий люк, даже слегка рифленая поверхность, очень похожая на чугун, только здоровенный, блин. Если бы мы не видели раньше, как они растут, я бы решил, что круглую железяку просто выронили с грузовика.

Наверное, пока она росла и была жидкой, то просто сожрала траву и кустики... и даже откусила сосенку. Сосенку я заметил только теперь. Аккуратно так подрезанная под самый корешок, лежала в стороне. Откатилась немножко, короче. Но пенька и в помине не было. А люк подсох, и теперь на него сверху иголки, шишки всякие сыпались. Корки, короче, натуральная ракетная, блин, шахта...

— Давно сформировался, — хрипло произнес у меня над ухом Дед. — Если вы не возражаете, я бы вышел, и...

— Возражаю, — сказал я и нажал на педаль.

Я бы предпочел сунуть волыну в рот, чем потрогать пальцем эту черную парашу. А еще я представил, что будет, если следующий люк затвердеет посреди тропы.

— Слышь, отец, ты шо, Келдыш, блин? Шо ты лезешь, куда тебя не звали?

— Мне неловко об этом упоминать, но... Я действительно много лет отработал на кафедре физики...

— То-то, я слышу, пальцы разгибаешь... А какого хрена к Павлу нанялся?

— Наука вся в прошлом, — он лыбился кривенько, вроде как виновато. — У меня астма разыгралась... Поддался, знаете, прочитал объявление, что в загородный дом требуется сторож-истопник, с проживанием...

Мы выкатились обратно к озеру. Чмырей этих, возле палаток, не было, но мне показалось, что вроде бы кто-то купался недалеко от берега.

— Почему мы остановились? — спросил Дед.

— Потому что. Помолчи минуту, как человека прошу!

К озеру выкатились, а не светлее ни фига. Сосняк расступился, и я, наконец, рассмотрел, блин, шо такое на небе творится. Мама родная, там натуральное затмение началось, звездочки моргают, ну корки, одним словом.

Шо там на нашей Сосновой аллее деется, отсюда было не видать, но огоньки мелькали, и крики доносились, вроде как даже со смешком. Электричество в поселке пропало, это к гадалке не ходи, но мне на электричество глубоко положить было. Я думал о своем: что было глюками, а что — нет? Раз людишки живы и смеются, стало быть, никаких белых медведей в поселке нету...

А обо что я тачку разбил?

— Вы боитесь заезжать в поселок? — допетрил дед. — А что там случилось?

— Ни хрена я не боюсь! — разозлился я и свернул к воротам.

Короче, как пацан, поддался на «слабо». Свернул бы, как сразу хотел, к верхней дороге, глядишь — прорвались бы. Но не свернул и угодил во все это дерьмо вторично.

Мы проскочили под шлагбаум, и тут на меня снова накатила тошнота. Не помню, как по тормозам дал и наружу выкатился...

Их двое было, чмырей этих ментовских — блондинчик, сопляк совсем, а второй — лимита сраная, по харе видать, красный, весь в прыщах, и озирался, будто слямзил что-то. Впрочем, я не удивился бы, что так и есть, от говнюков этих еще не того дождешься. За компанию менты волокли цыгана помятого, в желтом свитере. Это я после разглядел, что он в желтом, когда второй раз малость того... рассвело. Он и не цыган оказался, а шабашник, даг, что ли, их шайка у писателя флигель поднимала. Я так с ходу врубился, что менты на дага этого висяка какого скинуть хотят, но меня, орлы, от понятых увольте!

Тут такое, на хрен, из стен лезет, какой я вам понятой, блин?!..

Он мне машет — мол, стоять! Я грю — ни хрена себе, сопля такая, сержант сраный мне будет указывать, где мне стоять. Я ваще конкретно не просек, какого хрена эти чувырлы у нас в поселке забыли, нечего им тут отсвечивать рожами своими, нехай на дорогах порядок налаживают...

— Чего тебе? — говорю, а сам смотрю — он девку эту рахитичную, падчерицу брокера жирного, в охапке держит. Никак, смекаю, чушок этот черномазый на инвалидку взобраться пытался? Ну, ни хрена себе, до чего дошли, мало им теток на трассе, совсем нюх потеряли! Если бы не мои дела... ну, в смысле, я же тогда думал, что с катушек съезжаю... короче, если б не это, не поленился бы я к писателю заскочить, мозги ему вправить — кого он на шабашку набрал, а?!

— Мы по вызову! — сержант долдонит. — Где тут у вас?... — и фамилию этого козла из прокуратуры называет.

Ага, больше мне делать нечего, чем с прокурором в буру гонять! Я на небо поглядел — там звезды высыпали, охренеть, настоящее затмение, чин-чинарем. Короче, прикинь, у них разборки, а я, в натуре, в одиннадцать утра на созвездия любуюсь. И никому ведь не скажешь, молчать надо!

— Не знаю такого! — говорю. — Слышь, сержант, будь человеком, уйди с дороги! Некогда мне тут с вами лясы точить, мне в город надо!

— Товарищ милиционер! — завел свою шарманку дед. — В районе озера Белое произошел взрыв, и, по-видимому, выброс неизвестного газа. Надо немедленно...

Мент только рукой махнул, а девка эта перекошенная, брокерова отрыжка, тут как заверещит:

— Дядя Жан, вы разве не видите, что творится?! Куда вы поедете один? Это же опасно!

— Вам действительно лучше задержаться, — гундосит блондинчик и капот мне, зараза, «акээмом» своим сраным царапает. — Как же вы так с машиной неаккуратно?

Ах ты, говнюк, думаю! Ты мне указывать будешь где мне задерживаться. Может, еще выйти, помочь следствию, понятым к тебе наняться, сопляк?

Но вслух не стал его гнобить, хотя одного звонка бы хватило. Я сказал:

— Слышь, служивый, запиши номер моей машины если есть желание, но сейчас мне тереть с вами некогда, усек?

«Дядя Жан»... Вот, блин, коза чумовая, дядю себе нашла! Ну, тупые шнурки пошли! У самой сиськи из кофты вываливаются, а зовет меня, как мелкая. Да она всех так зовет, одно слово — инвалидка! Не, девка-то вроде ничо, не озорная, даже побазарить можно, прикольная девка. Только урод, а так — ничо...

— Мы случайно о дерево стукнулись! — затрещал дед, а сам меня в вертикаль привести пытается.

Он тянет, а я никак ногам приказ отдать не могу, не поднимаюсь, короче. Я во мраке хату свою рассмотреть пытаюсь, но не видать ни черта!

— А куда вы так торопитесь? — ментяра этот мне. — Вы живете где? Здесь?

Нет, думаю, я туда ни за какие бабки не вернусь. Хоть режь меня, хоть ешь меня, удавлюсь, а в дом — ни ногой!

— Да, конечно же! — Это дурочка косоглазая влезла. — Жан Сергеевич же местный, он здесь, на Сосновой, живет...

Ну, ты прикинь, вот собака бешеная!

— Что же вы в таком состоянии за руль сели? — гнусит сержант, на меня не глядя. Одним словом, достал меня служивый. Меня достать непросто, но седни блин, выдалось не воскресенье, а шоу про «точку кипения»!

Корки, короче. Я хотел деду отмашку дать, что, мол, поехали, глядишь — по верхней дороге прорвемся, но тут у ментов рожи перекосило, и про меня все разом забыли, потому что... по новой начался восход.

Восход начался на юго-западе, но это фигня.

Над серыми минаретами всходило совсем не Солнце.