Глава 1. Введение: В начале был протест

Итак, всё только начинается. Отбушевал шторм 2012 года: 6 мая, Болотная площадь, волна выступлений за честные выборы и против «партии жуликов и воров». В протест потянулись совершенно новые люди, ранее не ангажированные политикой, хотя, возможно, и интересовавшиеся ей. Как правило, это были студенты последних курсов либо молодые квалифицированные специалисты.

Казалось бы, все эти события должны вдохнуть жизнь в ту самую привычную оппозицию, которая существовала уже очень давно, но не была особо заметна, находясь в «андеграунде» политики. Протесты 2011–2012 годов дали очень мощный толчок политизации российского общества. На ключевых должностях в оппозиционных движениях даже сейчас, в конце 2018 года, находятся практически все те же люди, которые появились именно тогда, выйдя на улицы по зову сердца. Это были абсолютные авантюристы, люди, которые не знали, куда шли, но чётко осознавали, что их ждёт большое приключение. Приключение довольно опасное, полное подводных камней и целых айсбергов. Людей в политику потянуло, они в ней остро нуждались. Это было поколение тех самых нынешних «тридцатилетних» — тогда ещё девчонок и парней, которые мечтали, что 2018 год, следующие выборы президента станут важной, даже судьбоносной точкой для всей страны. Волна протестов вселяла оптимизм.

Многие, кто пытался развивать тогда свои движения и ячейки, участвовать в партийной жизни, возможно и парламентской оппозиции, не смогли закрепиться в политике и были выброшены с этого поля, а их следы пропали. Но была и та часть людей, для которых политика стала смыслом жизни, вторым домом и кораблем всех мечтаний. Люди стремились к своей мечте — к 2018 году, когда всё должно было измениться, когда мы должны были показать результат, к которому долго и упорно шли. Мы были настоящими романтиками с большой дороги, которые бросили вызов системе и самим себе.

Я не надеялся сделать политическую карьеру. Для меня это была возможность выйти из жизненной фрустрации, обрести себя, потому что профессия юриста не вселяла в меня никаких эмоций. Я видел, что страна нуждается в переменах, что нужны реформы, что у нас даже уже есть гражданское общество, про которое мы так много слышали и читали. Поколение тридцатилетних — это поколение стыка, людей, заставших и поздний «совок», и ельцинские «лихие 90-е», и бесконечные пертурбации, и ту деформацию и выгорание людей, которые не смогли приспособиться к новым российским реалиям — «не вписались в рынок». Мы были переходным поколением. Нам хотелось реализовываться, хотелось идти в политику, потому что в нашей жизни её еще не было. В 90-е годы политика была от нас далека в силу возраста, и вот сейчас мы как раз подходили к тому рубежу, когда нужно было наверстывать упущенное.

Особый толчок мне дали президентские выборы 2012 года. Тогда мне нравился Михаил Прохоров. Это был не классический политик, которыми было перенасыщено электоральное поле, — это был большой предприниматель, хоть и из девяностых, но, как говорится, у каждого свои недостатки. Мне казалось, что Прохоров — «президент мечты», которому можно и нужно помогать, если вы связываете своё будущее с Россией и хотите, чтобы страна стала лучше для всех. Но, как и многие мечты, идеализация Прохорова оказалась большим заблуждением: он стал яркой, но короткой вспышкой на политическом небосклоне. А ведь 2013 году думалось совсем иначе: что Прохоров вот-вот пойдёт на выборы мэра (а затем и выше), что у него будет партия, которая навяжет конкуренцию «Единой России», что партия привлечет ощутивший свои интересы креативный класс и тех самых рассерженных горожан. Но уже на открытии избирательного офиса Прохорова в Москве, где я присутствовал, всё было как-то скупо, отсутствовал масштаб. Было ощущение, что передо мной больше декорация, а не долгосрочное планирование. Интуиция меня не обманула и партия, к сожалению, оказалась пустышкой. На выборы мэра Прохоров не пошёл, сославшись на какие-то явно выдуманные причины. Как мне тогда представлялось, это был крах большого политического проекта, который навязывал бы конкуренцию текущей власти и создавал плюрализм мнений на застоявшемся оппозиционном пространстве.

Алексей Навальный в разговорах критически относился к Михаилу Прохорову, ревновал и воспринимал его как потенциального конкурента в протестной среде. Впрочем, у Навального не было какой-то предметной критики в адрес Прохорова: в основном это были эмоциональные выпады в духе «посмотрите, какой он жулик, он всех вас обманул». Затем такую же риторику Алексей будет использовать в отношении многих своих оппонентов, что из оппозиции, что от власти. Это важная причина, что у Навального не случилось хоть какого-то сотрудничества ни с Прохоровым (хотя на это надеялись многие из актива новой молодой оппозиции), ни с другими сопоставимыми по величине политиками.

Тем не менее, в начале 2013 года еще не казалось, что Прохоров и его партия «Гражданская платформа» — это полностью провальный проект. Активистам уличного уровня нужна была «своя» партия, ведь даже на фоне юношеских симпатий партия Навального «Народный альянс» не вызывала особого энтузиазма. Средний возраст протестных активистов тогда не был таким юным, как в 2018 году, это были достаточно зрелые люди, которые приобрели уже жизненный опыт и имели устоявшееся мировоззрение и понятные политические позиции. Партия успешного бизнесмена была для них предпочтительнее очередного проекта под руководством вчерашнего блогера.

Навальный именно в контексте появления потенциального идеологически близкого оппонента в лице Прохорова и взял курс на единоличное правление большим оппозиционным кораблём. Его целью было стать королем оппозиции, человеком с непререкаемым авторитетом. Человеком, которому никто не рискнёт кинуть вызов, и человеком, который мог бы победить любого на оппозиционном поле. Забегая вперёд, замечу, что к 2018 году примерно так и случится: в оборот войдёт даже термин «выжженная земля», которым оперирует Леонид Волков и все ближайшее окружение Навального. Эту «выжженную землю» мы создавали себе сами, начиная с 2013 года, когда формировалась новая конфигурация оппозиции. Мы сами вокруг себя всё выжигали, часто сами не до конца понимая простую истину: ломать — не строить. Как представляется, такой подход к политике в своих сторонниках Навальный с тех давних пор культивировал сам или, во всяком случае, не препятствовал этому. Есть только «мы» и «они», причём если «мы» — понятие узкое, включающее Алексея, его проекты и сторонников, то «они» — это легион, состоящий не только из чиновников из «партии жуликов и воров», но даже и коллег по оппозиционному движению, не согласных признавать Навального единственным и безальтернативным кандидатом от протестных сил. Впрочем, обо всём этом будет рассказано дальше.

Пока же, возвращаясь в 2013 год, вспомним, что вместе с крахом «Гражданской платформы» в лету канули и все пост-президентские обещания Михаила Прохорова, оставив фрустрированных сторонников у разбитого корыта. Хотя «Гражданская платформа» и провела в Москве федеральный съезд с большим апломбом: люди с разных регионов, разных национальностей, со сцены Станислав Кучер рассказывал о больших планах «Гражданской платформы». Я был на том съезде и даже задал вопрос Кучеру: есть ли у них планы развивать какие-то молодежные движения в рамках партии, идти в ногу со временем и навязывать свою повестку на улицах? Тогда я больше концентрировался на уличной деятельности, видимо, в силу эксцессов юношеского максимализма, либо мне казалось, что будущее России должно решиться именно на улицах. Сейчас, конечно, это выглядит глупо, сейчас вообще многое выглядит глупо по сравнению с пиком протестной активности в начале 2010-х годов. Станислав Кучер резко отрезал, что «комсомола», как он выразился, в «Гражданской платформе» «нет и не будет». И нет у партии таких целей — развивать уличные активности. Весьма странно для протестной политической силы.

Мой вопрос во многом был связан ещё и с тем, что в то же время я общался со многими активистами, волонтёрами. Хотя тогда еще понятие «политический волонтёр» было достаточно диковинным и по сути появилось только в мэрскую кампанию. Это сейчас сформировалась такая традиция, что в штабах волонтёром называют любого, кто проявляет хоть какую-то маломальскую активность, фактически любой сторонник автоматически становится волонтёром, что придаёт больший вес структуре и создаёт у внешнего наблюдателя впечатление, что всё грандиозно и массово. Сегодня слово «волонтёр» уже, наверное, стало словом-паразитом, которое употребляется по поводу и без. А в начале 2013 года были сторонники, были активисты и были неопределившиеся. Люди в уличной политике больше делились, как мне кажется, на два лагеря: старая «демшиза» и что-то совершенно новое, свежее, перспективное и лишённое тяжёлого наследия «лихих 90-х». Демшизой называли ту самую привычную оппозицию, которая выходила «винтиться» (умышленно задерживаться) на все несогласованные мероприятия вроде «Стратегии-31» как на праздник. Ещё не было жестких правовых норм, и люди часто отделывались только символическими штрафами. Был пласт привычных оппозиционеров, многих уже не в первом поколении, достаточно взрослых и даже ещё советских диссидентов. Это были такие субтильные дядечки с толстыми линзами в очках, в старых пальтишках, с длинными волосами и бородой в духе Карла Маркса — или в духе известного по интернет-мемам персонажа Соломона Хайкина. И до 2011–2012 годов городские сумасшедшие и «демшиза», с некоторыми проблесками нацболовской молодёжи, которую «демшиза» побаивалась, были основой всей оппозиции.

С 2012 года это, конечно, изменилось. Тогда большую силу стали набирали движения наблюдателей за выборами. Казалось, что эти группы станут мощным флагманом независимого гражданского общества. Огромное количество новых людей, прежде всего молодёжи, записывались мониторщиками, считая, что таким образом они участвуют в общем протесте, при этом отстаивая простую, базовую демократическую ценность — честные и прозрачные выборы. Впрочем, резкий взлёт движений наблюдателей также быстро пошёл на спад уже через год, а то и меньше. Сложно сказать, с чем это связано: то ли обстановка изменилась, то ли люди разочаровались, что система слабо реагирует на выявленные нарушения, то ли сами организации стали превращаться в бюрократические структуры, с которыми активисты изначально приходили бороться. Кроме того, очевидно, что многим идеалистам не понравилось, что мониторинговые миссии стали принимать уродливую форму «грантоедов»: «Голос», «Гражданин наблюдатель» — работали на грантах. Причём «Голос», что пикантно, был на кремлевском гранте, а про «Гражданин наблюдатель» была информация, что тот имеет иностранное финансирование. Для части людей наблюдение стало способом очень неплохо зарабатывать и ездить по всему миру, разумеется за счёт и западных фондов. В обиход вошёл термин «электоральный туризм».

К весне 2013 года я, всё ещё продолжая искать себя, заинтересовался деятельностью Фонда борьбы с коррупцией, мне нравился и сам Алексей Навальный. Он казался сильным политиком, который не лезет за словом в карман. Политиком новой формации: очень открытым, европейским человеком, который сам первым тянет руку своему стороннику. Немаловажную роль играл его возраст: моё поколение привыкло к тому, что политик в России — это старый грузный дядька, который существует в политике с тех пор, когда мы еще не родились. Он ходит в черном пыльном костюме, ездит на «Волге», был замешан в каких-то «мутных» историях в 90-е годы и работал в государственных структурах. Навальный, конечно, был совсем другим, и это подкупало. Было очевидно и его отличие от старого «каспаровского» пула или более ранних оппозиционеров: Навальный демонстрировал свежую перспективу в том, что касалось формирования гражданских институтов. В то время многие «олд-скульные» оппозиционеры рассчитывали, что за счет стариков можно провести пару-тройку одиночных пикетов и тем самым отбить грант у иностранного инвестора или «засветиться» в иностранной прессе, что всегда было особым поводом для гордости в той среде. У Навального же был совершенно другой подход: он строил свою структуру с невиданным для нас форматом — Фонд борьбы с коррупцией. ФБК — это некоммерческая организация, которая, используя квалифицированных специалистов, трудится каждый день, проводит самые резонансные расследования и достигает немалых высот, выходя на новую, активную в он- и оффлайне аудиторию.

В то время многие хотели попасть к Навальному, в его проекты. Новый, простой, одетый в модную клетчатую рубашку, джинсы, в кроксы или кеды — Навальный представлял собой эталон для зарождающего креативного класса: дизайнеров, айтишников, менеджеров среднего и низшего звена, студентов. Навальный умел нравиться своей аудитории, у него стал пропадать этот «крайне-правый» бэкграунд, которым пропаганда всех пугала. В 2013 году Навальный перестал быть правым или левым. Причём многим это нравилось: мол, Алексей вырос, он больше не в коротких штанишках красно-коричневого националиста, а «Русский марш», на котором он однажды побывал, был просто способом заработать свою аудиторию. Все подумали, что для построения настоящей федеральной карьеры и выхода на новую аудиторию Навальный должен меняться, сдвинуться справа к политическому центру. Тогда это выглядело невинным политическим зигзагом.

Сегодня, в 2018 году, становится очевидно, что Алексей на протяжении пяти лет постоянно менял свою идеологическую платформу, а уже ближе к 2016 году стало ясно, что у Алексея ее вообще нет. Его нельзя назвать ни левым, ни правым, ни центристом. Он популист. Популист, чья партия существует без внятной программы и «заточена» только на него персонально. Навальный — человек, у которого нет долгосрочного плана, политик, который может быть и леваком, и дружить с «фашиствующими» элементами, а назавтра сидеть с радикальным антифашистом Алексеем Гаскаровым и пить чай. Навальный в этом плане — человек всеядный. Не было ни одной резонансной темы, которую Алексей не пропустил бы через себя, через какие-то кейсы, через свой блог в Живом журнале. Уже в 2013 году Навальный умел лавировать между политическими интересами различных группировок, включая властные, при этом ни имя никакой ярко выраженной идейной платформы, кроме борьбы с коррупцией. Эта борьба осталась единственной твердой валютой Алексея Навального, которой он очень удачно спекулировал на протяжении многих лет. И, несомненно, останется в этом бизнесе и в будущем. Как никуда не денутся политические амбиции и личностные особенности.

Кстати, об особенностях. Любопытная встреча произошла у меня в апреле 2013 года с Ильёй Пономаревым, на тот момент депутатом Госдумы от «Справедливой России». Речь, конечно, зашла и об Алексее Навальном, который на тот момент был для меня практически непререкаемым авторитетом. Пономарёв на той встрече, первой и единственной, которая у нас была, сказал совершенно пророческие вещи, которые у меня до сих пор не выходят из головы. На вопрос о том, как он относится к Навальному, он задумался на несколько секунд, взяв мхатовскую паузу, и выдал как на духу и, как мне показалось, совершенно искренне: «Вы знаете, я, конечно, считаю Алексея Навального своим политическим другом, но в нём сидят задатки абсолютного тирана. Если этот человек возьмёт власть, то свободы больше не станет, он будет очень императивным вождём и никому спуску не даст, он будет укреплять прежде всего себя».

Тогда мне показалось, что Илья лукавит или, может быть, обижен на Алексея. Но Пономарёв был прав. Императивность сопровождала все кампании Навального. Алексей всегда ставил и будет ставить цель быть единоличным вождём. В то время Пономарёв выдвигал гипотезы, что Алексей будет узурпировать оппозицию, всю деятельность будет выстраивать только вокруг своих структур, а любая другая более уязвимая сила в оппозиции будет либо подчинена, либо развалена Навальным.

Позже, как все знают, Илья Пономарёв был вынужден уехать из России. Он, кстати, в момент разговора с Навальным считался популярным площадным трибуном и перспективным протестным политиком. Пономарёв был потрясающе начитан и эрудирован, был депутатом, и по сути его голубые фишки были выше, чем у Алексея Навального. Тем не менее режим «съел» именно Илью Пономарева, вынудив его покинуть страну. Хотя Пономарёв имел более позитивную повестку: пытался участвовать в выборах, взаимодействовать с КПРФ. А Алексей Навальный проводил более радикальную и бескомпромиссную линию, что нас, его сторонников, собственно говоря, и подкупало. Вот такая удивительная жизненная вилка произошла: когда один более позитивный политик вынужден покинуть страну, а более агрессивный, наоборот, продолжил свою деятельность. Но это вопрос уже, конечно, к тем большим людям, которые определяют политику в России.

 

Глава 2. Маниакально-депрессивное состояние, или Вагон-ресторан с Навальным

Весной 2013 года начиналась кировская кампания — то самое пресловутое дело «Кировлеса», которое тянется до сих пор. Первый уголовный процесс против Алексея Навального, обвинительный процесс, который казался судьбоносным, но неясно, стал ли таким на самом деле. Тогда казалось, что режим Навального по-настоящему боится, поэтому и фабрикует дело. Многие действительно верили, что Алексея посадят, что дело «Кировлеса» станет для него последним, а режим восторжествует. В целом такое «маниакально-депрессивное» состояние, когда настроение варьируется от «режим на грани коллапса» до «нас всех посадят вместе с Навальным», стало характерным для сторонников Алексея на том этапе.

Тогда, в апреле, казалось, что все прогрессивные и не очень политические силы страны, от мала до велика, собирались в Киров на первое заседание, которое должно было начаться против Алексея. С тех пор я ни разу не видел большей консолидации и концентрации разных политических сил вокруг одного человека. В том поезде в Киров в плацкартном вагоне я встретил очень многих людей, значительная часть которых впоследствии станет бомондом протестного движения. Представители мелких незарегистрированных партий и движений, левых, правых, любых, все ехали в Киров с одной целью — поддержать человека, в котором все признавали наиболее подходящего лидера. Позже этот же человек будет топить все эти маленькие движения, они пропадут и их размоет как следы на песке. Впрочем, у них будет альтернатива — стать лоялистами Навального, войти, даже на ролях бесплатных волонтёров, в его проекты и потом в них раствориться.

Поездка в поддержку Навального напоминала лихой молодёжный выезд ни какой-то рок-фестиваль, когда вы заходите в поезд, и в каждом вагоне едет по несколько групп единомышленников, которые говорят о об одном и том же, да и по символике на одежде понятно, что они все едут на одно и то же мероприятие. Таким политическим фестивалем весной 2013 года стал первый суд по делу «Кировлеса». Я ехал тогда со своей группой политических романтиков, которые затем, к сожалению, завязали с «политотой» и ушли в быт.

Как раз в поезде Москва-Киров и состоялась моя первая личная встреча с Алексеем. До этого я его пару раз видел на улицах, подходил к нему на митинге 6 мая 2012 года, и он говорил, что мы молодцы, хоть и сторонники Михаила Прохорова. Было видно, что ему чертовски не нравится Прохоров, но ему нравятся люди, которые ему симпатизируют и которые является его потенциальными сторонниками. Такая сугубо политическая позиция, казавшаяся нам тогда человеческой.

У Алексея, когда я его встретил в коридоре вагона, была забинтована рука, какой-то порез на кисти. Он ехал в отдельном купе, а не в плацкарте, как все. В плане бытовых благ у Навального всегда были четкие границы со своими ближайшими помощниками и уж тем более с массой сторонников. Алексей всегда оставался абсолютным VIP, хотя поначалу казался «своим парнем». В коридоре поезда мы не без теплоты поздоровались:

— Алексей, едем вас поддерживать.

— Да, ты все правильно сделал, спасибо большое, сейчас очень важно сплачиваться вокруг меня. Вы сделали правильный шаг.

Тогда Алексей был гораздо более открытый, хоть и со своим политическим интересом, в нем не было той фальши, поверхностности и этого не очень приятного взгляда как бы сквозь собеседника. В то время он заглядывал тебе в глаза пристально. У Алексея глаза расположены не симметрично в горизонтальной плоскости, и это придает его взгляду особый, даже страшноватый шарм, с тяжестью и глубиной. Многие тогда шутили, что у него взгляд как у терминатора, и когда он на тебя смотрит, то буквально сканирует. Сейчас взгляд Навального потускнел, но в 2013 году его глаза еще горели, это был взгляд человека, который был обязан взять от жизни всё, зажечь огонь в любой душе.

И вот мы с ним поговорили, пожали руки. Он пригласил нас в вагон-ресторан, где уже собиралась вся компания. Там действительно оказалась вся профессиональная оппозиция: были журналисты «Дождя», Тимур Олевский, Илья Барабанов, который уже тогда ходил хвостиком за Навальным, фотограф Евгений Фельдман — те люди, которые являются главными адептами Навального сейчас. Я стал наивно что-то спрашивать, откровенно говорить с ними о том, что чувствую достаточно заметный разрыв между обычными россиянами, людьми, не интересующимися политикой, и вами, вот этим оппозиционным бомондом. Это уже потом у меня замылился глаз, и я перестал замечать, что они другие — и я другой. А тогда, перейдя этот барьер и попав в пул профессиональных политиков и журналистов, я остро чувствовал эту вопиющую разницу, хотя и не мог четко сформулировать, откуда берется это различие между «нами» и «ими».

Многие перед поездкой мне говорили: ты рискуешь, едя в Киров, тебя уволят с работы, ты потеряешь всех клиентов, у тебя будут проблемы с полицией. Я и сам, честно говоря, «параноил» на этот счет. Особенно после дела по событиям 6 мая 2012 г., когда людям, участвовавшим в событиях на Болотной площади, дали реальные сроки. В те дни все это еще воспринимали очень близко к сердцу: каждого узника знали поименно, знали, где они сидят, на какой стадии находятся их дела, кем они до этого были, где работали. Это, конечно же, заслуга тех, кто занимался их делами, информировал сторонников, привлекал людей, собирал деньги. Позже этого и в помине не будут: мало кто будет знать жертв с мероприятий Навального и их дальнейшую судьбу.

У лидера «Левого фронта» Сергея Удальцова тогда тоже были большие проблемы. Вся «тусовочка» его на тот момент уже забыла, его считали сбитым лётчиком. Забвению, кстати, также поспособствовал и Алексей Навальный. Несмотря на то, что Удальцов был в большой беде, он говорил: «Ну да, а что? Он левак, а я не левак. Он пока сидит, а я на свободе и продолжу борьбу». Навальный совершенно не стеснялся заявлять о своих идеологических противоречиях с человеком, который очевидно уже скоро сядет в тюрьму. У Алексея в то время таких проблем не было. Никто в силу его тогдашнего авторитета даже не мог подумать, что он какой-то поп Гапон, и многие процессы вокруг него могли быть искусственно подстроены. Никто Навального всерьёз не осуждал за это кулуарное уничижительное отношение к Удальцову.

Во время поездки в Киров все пили. Алексей тоже пил, и хотя это было все внешне бомондово и даже богемно, мне казалось, что это очень здорово — такая настоящая тусовка. Конечно, тогда не было той критической массы сторонников, которая есть сейчас. Имелся небольшой пул его политических фанатов, знакомых между собой, и мало кому было меньше 25, люди сами себе покупали билеты, с ними не нужно было «сюсюкаться». Ехало много маленьких политических субъектов, один-два человека от движения. В общей сложности в Киров на заседание поехало человек 40–50. Было видно, что Навальный расстроен, даже когда он сидел в вагоне-ресторане, он внимательно смотрел, сколько людей едет его поддержать, спрашивал. На тот момент, я думаю, он рассчитывал, что за ним поедет несколько сотен, а то и какая-нибудь тысяча. Гигантомания была тогда, и сейчас никуда не делась. Навальному уже казалось, что он заслуживает более серьёзной поддержки.

В то время всей организованной поддержкой Алексея в Кирове рулил Николай Ляскин. Николай занимался тогда, как и сейчас, уличными движухами. Тогда же впервые появилось его персональное изобретение — агитационный куб — конструкция, которая скоро станет легендарной и которую будут использовать все, включая политических оппонентов. Агиткуб представляет собой металлический каркас, на который вешаются баннеры. Надо сказать, баннеры на кубе были практические всегда не в поддержку Навального, а содержали обструкции государственных чиновников, например Игоря Шувалова. Казалось бы, как связаны дело «Кировлеса» и Шувалов? Я думаю, под общий шумок кировского процесса отбивались гранты и явно проплаченные темы по Шувалову. Киров стал средоточием прессы, и такие действия были очень заметны.

В Кирове все эти 40–50 человек из навальновского пула сконцентрировались у собранного Ляскиным куба, который расположился очень символично — между кукольным театром и судом. Тогда я первый раз увидел манеру Ляскина заводить людей: признаюсь, он мне показался абсолютным клоуном. Николай кричал такие бравурные, площадные лозунги, достаточно пустые по содержанию, но заводящие: «Они нас боятся! Нас не остановить!» Ляскин всё повторял и повторял эти фразы в микрофон. Не сказать, что действо выглядело естественно, но толпе нравилось — и полиции, и журналистам, и провокаторам. Мне это показалось глупым, моё нутро еще отвергало подобные лозунги и скандирования, все воспринималось как какое-то нелепое скоморошничество. Но пройдет несколько лет, и я сам буду устраивать подобные встречи и выкрикивать аналогичные лозунги. Это и есть пропаганда, которая незаметно впитывается в тебя.

Киров не был похож на большой московский митинг, где можно было раствориться в толпе. Здесь тебя оценивали, ведь присутствовали только избранные. Мне вообще показалось, что в толпе все друг друга знают, а я единственный, которого никто не знал. Это была та самая «тусовочка», которая выбрала Алексея Навального в лидеры, отсюда же сформировалось его ближайшее окружение, которое до сих пор определяет всю жизнь на оппозиционном пространстве.

Вся эта толпа, которая собралась между судом и кукольным театром, не пошла в суд. Хотя казалось бы, Алексей Навальный находился в суде, ему нужна была поддержка, и именно затем все и ехали. Но политика устроена по-другому. В зале суда все достаточно строго, приставы не дали бы разгуляться, а на улице активисты могли выразить себя, пообщаться с журналистами, попасть на фотографии иностранной прессы. Поэтому все остались на улице, а Навальный с большим пулом адвокатов пошёл в суд. Даже я, тогда еще совсем никому не известный «салага», умудрился раздать десятки интервью разным СМИ, начиная от BBC, заканчивая какими-то неизвестными скандинавскими радиокомпаниями. Я понял, какие большие перспективы открываются одним нахождением в «тусовочке». Так я уже стал патентованным оппозиционером, просто пообщавшись с западной прессой. Действительно, стать модным тру-оппозиционером из «тусовочки» было совершенно элементарно: достаточно иметь подвешенный язык, мало-мальски разбираться в политике и быть образованным человеком, а также не выглядеть отпетым маргиналом. Плюс, наверное, было заметно, что я буквально «горел» тем, что вокруг происходило, и такая энергетика располагала ко мне многих людей. Я нашёл то, что долго искал: это было внимание, маленькая популярность и реализация пока еще зарождавшихся амбиций и расчёт на большие планы. Поездка в Киров сподвигла меня окончательно перейти в стан «навальнистов», попытаться интегрироваться в какие-то его проекты. Было не особо важно, в какие именно, — тогда всё воспринималось как единое целое, как «движ».

Было видно, что люди из окружения Алексея, — и Николай Ляскин, и Владислав Наганов (Гаганов), и Любовь Соболь и Георгий Албуров — стоят особняком, ощущая себя неким бомондом. Они вели себя, за исключением Ляскина, гораздо более надменно, чем сам Алексей, видимо, близость к «телу» кружила им головы. Особо выделялись Албуров и Наганов, эта парочка тогда еще друзей. Наганов казался монстром «навальной» политики: человеком со строгим взглядом, которой смотрел на тебя как комиссар на потенциальную «контру» — ему действительно не хватало только нагана, а кожаный плащ Нео из «Матрицы» у него уже был. Позже Наганов будет изгнан из Фонда борьбы с коррупцией и официально признан лузером. В кулуарных разговорах Алексей Навальный уже 2016 году обронит фразу: «Посмотрите на Наганова, даже он, полное посмешище и неудачник, умудряется мутить какие-то союзы в Подмосковье, о нем еще пишет пресса». Вот так спустя годы люди из топов окружения лидера становились пугалом для менее опытных и перспективных политиков.

Георгий Албуров, несмотря на свой молодой возраст, вел себя под стать Наганову, чувствовал свою уникальность, но спустя годы никто так и не поймет, в чем же его уникальность заключается, и почему его так ценит Навальный. Понятное дело, что он был посвящен во все тайны, очень многие заказные расследования проводились через него: пиар-акция против МТС, против того же Шувалова. Расследование против Чайки, которое якобы проводил Албуров, на самом деле было неизвестно откуда взято уже в готовом виде, а над формой подачи просто поколдовали другие отделы ФБК. В отличие от того же Наганова, обладавшего хоть какой-то породой, Албуров казался этаким «позолоченным буддой», почесывающим своё пузико, человеком, которой садится на подоконник и болтает ножками. И при этом никто не мог сказать, сколько Албурову лет, было понятно, что он еще совсем молодой и неопытный, но по своему пафосу думалось, что ему уже лет пятьдесят, из которых тридцать он провел в топе политики.

Самую яркую характеристику, которой можно его охарактеризовать, я услышал позже от одного из сотрудников ФБК: если ты идешь о чем-то спрашивать Албурова либо даже здороваешься, то тебя не покидает ощущение, что ты у него в долг просишь. Говорят, что раньше таким Албуров не был, что до Кирова, до мэрской кампании он был простым жизнерадостным студентом из Уфы, который почти случайно оказался в Москве и внезапно стал одним из ближайших сподвижников Навального. А «забронзовел» он уже от общения с Алексеем.

Албуров был настоящий антиперсонаж, который не обладал никаким особенным талантом, но имел покровительство Навального. Тот всегда на публике хвалил Албурова, добавляя, что, мол, Жора звезд с неба не хватает, у него даже нет высшего образования, зато он хорошо делает свою работу. Это потом, кстати, перерастет в мем, постоянно всплывающий на летучках: «Жора, ну у тебя же нет высшего образования, получи ты хоть какое-нибудь в самом захудалом ВУЗе, хоть в заборопокрасочном. Чтобы мы писали хоть что-то в твоих профайлах, когда ты будешь кандидатом». Абсолютная лояльность Навальному с младых ногтей сыграла в плюс Албурову: какие бы перестановки ни сотрясали ФБК, Албуров всегда оставался священной коровой, которую никогда не трогали и против которой никто не смел высказываться. Он всегда стоял особняком, предпочитал даже не общаться с большей частью сотрудников Фонда, да и его кабинет располагался в отдельной комнате.

Наганова и Албурова тогда критиковали, и было за что. Впрочем, уже в то время было модно любые неприятности протестного движения сваливать на «кровавый режим», хотя в большинстве случаев коллективный режим просто пользовался неграмотностью и раздолбайством самих оппозиционеров. И вот в Кирове Албуров как раз и подставил Навального. На Албурове еще были некоторые организационные функции, которые впоследствии с него снимут, потому что Навальный поймёт, что в этом он полный ноль и лучше держать его в золотой клетке за запертой дверью ФБК.

В Кирове по поручению Навального Албуров снял помещение, которое должно было стать долгосрочным городским штабом, где бы могли останавливаться все эти туристы-активисты и сторонники, где мог бы сам Навальный общаться с прессой или проводить тимбилдинги. Албуров сделал из рук вон плохо, жутко напутав с арендой, впутавшись в серую схему оплаты, что привело к череде обысков в этом помещении. Не думаю, что это был «распил», суммы за аренду штаба там фигурировали незначительные, скорее, ситуацию можно объяснить абсолютной безалаберностью Албурова.

Всеми уличными процессами занимался Николай Ляскин, справлялся с задачей он достаточно талантливо. Потом я уже понял его феномен, впервые ощутив на площади у кукольного театра. Ляскин показался мне позже достаточно идейным, человеком слова, никогда не зазнавшимся и по праву занимавшим свое место. Человеком, которого можно было уважать. Про Николая, одного из немногих, можно сказать, что он никого не кидал, он, что называется, ходил по земле. Если Наганов был абсолютно фантасмагоричным и комичным персонажем, а Албуров — необъяснимым блатом, то Ляскин был простой парень, который понимает, как разговаривать с провокаторами, как успокоить полицию, как разъяснить сложные вещи простым языком. Это такой мужик, который сварит кашу из топора и с которым не пропадешь. Он был находкой для Фонда. Но Навальный вел себя с ним невнимательно, не оказывая ему должной поддержки, которую он оказывал своим конъюнктурным фаворитам: Албурову, позже Леониду Волкову, Ивану Жданову и другим.

Троица Албуров-Наганов-Ляскин определяла «движ» вокруг Навального, периодически подключалась еще и Любовь Соболь. Но она всегда была в чём-то антропофобкой, социопаткой и ей было достаточно сложно участвовать во всем этом. Соболь выглядела девочкой-отличницей, закончившей МГУ, которая влюблена в Алексея и пытается эту любовь амортизировать в деятельность. Тогда она казалась чертовски перспективным расследователем, политиком, думалось, что на ней одной всё держится в Фонде, что она — некий интеллектуальный центр около Алексея. Потом я понял, что Соболь — действительно очень неплохой человек, но она, конечно, не была никаким интеллектуальным центром, она была лишь традиционным активистом, которого Алексей так и не решился «отбрить». Потом, уже после мэрской кампании, случатся моменты, когда от Любови Соболь попытаются избавиться: её будут занижать и она потеряет все свои котировки. Но она останется с Алексеем. Мне кажется, это вообще последний человек в мире, который предаст Навального. В этом плане у нее есть моральный стержень, которого нет у других. Для Соболь весь «движ» — это личная война, за Алексеем она пойдет в огонь и воду. Это безусловно верный, въедливый и очень идейный человек, просто ее идейность не политическая, а личностная.

Остальные люди вокруг — маленькие оппозиционные чиновнички из ФБК или ближайшие партнёры Навального. Владимир Милов, экс-лидер партии «Демократический выбор», хоть и находился в орбите у Алексея, был менее заметен. Ильи Яшина из «Солидарности» и ПАРНАСа тогда и в помине не было. Сама «тусовочка» считала Яшина вечным мальчиком оппозиции, который будет вести свои кампании где-то под Немцовым, и всерьёз рассчитывать на него не стоит. Возможно, этот «мальчик в тельняшке» где-то и присутствовал, но чтобы его можно было заметить, надо было хорошенько присмотреться к тому месту, где он мог стоять.

Вот такой получилась моя поездка в Киров, мои первые эмоции и впечатления, многие из которых впоследствии подтверждались. Это был втягивающий момент, момент, когда я определился, что нужно быть с Алексеем, и тут будет развиваться новая политическая вселенная. Несмотря на странности и пафос его команды, я уже многое стал понимать. И мне это нравилось, черт побери!

 

Глава 3. Несколько слов о старых временах

Алексей Навальный во время Кировского процесса стал объединительной фигурой. Многие в оппозиции ранее относились к нему с предубеждением, считали его агентом Кремля или уж очень «фашиствующим» или просто испытывали к нему обычный человеческий скепсис. Таких, кстати, всегда было очень много. Нельзя сказать, что Алексей стал лидером оппозиции из-за своих человеческих качеств или политической платформы. Он скорее был эмоциональным символом по принципу «на безрыбье и рак рыба». Старая оппозиция относились к Алексею сочувственно, но это была солидарность по анти-государственному принципу. Есть, мол, человек, против которого возбуждено дело, и процесс грозит ему длительным заключением, что может сломать ему всю политическую судьбу. На волне этого понимания и жалости многие оппозиционеры зарыли топор войны и стали устраивать вылазки в Киров. Многие, правда, ездили за хайпом, благо возможностей пообщаться с журналистами было хоть отбавляй.

Тогда, как, впрочем, и сейчас, оппозиция представляла собой закрытый мирок, где сформировались непонятные простому обывателю традиции. Но вся оппозиция давала понять «новооглашенным» адептам, что здесь есть возможности, есть способы реализоваться, найти тот свободный от обрыдлого офиса мир, который так всех манил. Для молодых искателей это была золотая жила. И конечно, всех грела общая мечта, которая тогда ещё не называлась «прекрасной Россией будущего». В те дни все были бОльшими реалистами, но все равно хотелось менять страну к лучшему. Люди чувствовали свои силы, навыки и понимали, что нужно дерзать.

Это была эпоха романтизма для поколения, которое только открыло для себя политику, пока мы ещё не искупались в грязи и интригах. Старшие товарищи нас, бывало, тогда пугали за рюмкой чая, что мы оцениваем оппозиционный мир сквозь розовые очки, и здесь очень много тайных течений. Но мы шли с широко закрытыми глазами, и не было никаких печальных размышлений.

В Кирове, во время моего первого «настоящего» политического выезда, я понял, что весь оппозиционный мир очень слабо воспринимал людей извне. То ли это какой-то страх перед возможными провокаторами, то ли это нежелание пускать и делиться даже возможным куском хлеба. Это было довольно закрытое сообщество, которое воспринимало только тех, кого знало лично, и тех, кого «кто-то» привел.

Приехав в Киров, я был достаточно открытым человеком без «оппозиционной звёздной болезни», проявляющейся в невнимательности к простым людям и завышенном чувстве собственной значимости. Позже начнут говорить, что мы боремся с пресловутыми «запутинскими» 86 %, а нас всего лишь 14 %. Многим нравилась эта элитарность, даже какая-то сакральность, вокруг которой сформировалось свое медиа-пространство, свой пул СМИ.

Я неоднократно был в Кирове в связи с «Кировлесом». Я понял, что так можно заводить полезные связи, и что мне это интересно. Показавшийся сначала странным и неискренним Николай Ляскин координировал весь процесс взаимодействия со сторонниками и делал это довольно успешно. Со временем я понял Ляскина, он очень умело нейтрализовывал провокаторов, работал с городскими сумасшедшими, которых в Кирове набиралось очень много. Почему-то элитарная оппозиция, которая высоко ценилась на Западе и среди либеральной интеллигенции, привлекала городских сумасшедших — удручающе выглядящих людей, которые могли прийти к суду в одних плавках. И это далеко не преувеличение.

Как раз в Кирове к суду все время приходил странный дед, который вел себя неадекватно и агрессивно, матерился, призывал устроить революцию, резать, вешать и убивать. Мы всегда думали, что это какой-то провокатор или психически нездоровый человек. Но однажды в разговоре с ним он заявил мне, что является председателем кировского отделения «Яблока», так еще и якобы главой местного отделения тогда ведущей оппозиционной Партии 5 декабря. Для меня открытие сего факта стало шоком — ведь человек был очевидно душевнобольным. Он на полном серьезе в одних плавках, а то и босиком стоял у здания суда. Но со временем я к такому контингенту на оппозиционных мероприятиях привыкну.

Кстати говоря, Партия 5 декабря в те дни мне казалась самой свежей и перспективной из всех оппозиционных политических сил в стране. У них был организованный качественный десант, с ними я познакомился еще в первую поездку в Киров. Были очень интересные ребята: Наталья Пелевина, Андрей Быстров, Юлия Галямина — люди, которым впоследствии предстоит сыграть ключевую, во многом роковую роль во многих процессах. Тогда это была такая хорошая компания единомышленников. Глядя на них, я думал, что если зарождаются такие политические субъекты, пусть и незарегистрированные, то у оппозиции есть будущее. Тем более это были взрослые, образованные и политически подкованные люди.

Андрея Быстрова можно было назвать эрудитом, Наталья Пелевина заражала всех своим энтузиазмом, эмоциональностью и стремлением идти до конца. Еще тогда, в 2013 году я, проникся к ней симпатией как к уверенному лидеру. Что бы с ней ни происходило, я всегда в нее верил, потому что ни у кого больше не было подобного уровня бескомпромиссности. Другой момент, конечно, что у Пелевиной были свои личные цели.

Бренд Партии 5 декабря, впрочем, впоследствии разлетится на отдельные осколки. Наталья Пелевина пойдет поднимать ПАРНАС Михаила Касьянова и Бориса Немцова, Андрей Быстров растворится где-то в научной деятельности, Юлия Галямина будет сотрудничать с «Яблоком» и развивать собственный большой проект «Школа местного самоуправления» и станет достаточно успешным местным политиком.

Партия Навального «Народный альянс» тогда существовала, но была незаметной. В Киров приехала в те дни одна женщина, которая много мне рассказывала про «Альянс», но я не мог понять, почему эту замечательную партию в Кирове представлял один-единственный суперпафосный Владислав Наганов, который только флагом махал. Было, правда, в Кирове и местное отделение «Народного альянса», три человека, которых я видел на первом заседании по делу «Кировлеса», но которые потом все куда-то делись. От партии у них только и было, что значок на лацкане пиджака. Хотя, насколько я знаю, партией тогда занимались не самые некомпетентные люди, например Владимир Ашурков, ранее работавший директором по управлению и контролю активами CTF Holding Ltd, управляющей компании консорциума «Альфа-групп» Михаила Фридмана. Алексей Навальный, впрочем, с самого начала демонстрировал, что он не умеет заниматься партийной работой, и более того выстраивать ее на долгий период. И получался парадокс: было много людей, которые, как мне казалось, видели в Навальном лидера, но, если бы нужно было сделать выбор, скорее вступили бы в Партию 5 декабря или даже ПАРНАС, но не в «Народный альянс».

Там же произошёл инцидент, который положил начало долгой вражде Любови Соболь и предпринимателя и общественного деятеля, а также бывшего игрока в покер Максима Каца, который приезжал в Киров поддержать Навального. Соболь с самого начала почему-то невзлюбила Каца, а Навальный, и в этом большой его минус, никогда не старался примирить своё окружение с другими оппозиционными деятелями. Он скорее этому либо потворствовал, либо смотрел на происходящее с ухмылкой, мол, ничего страшного, успокоятся. Так, вражда Соболь и Кац происходила при невмешательстве самого Навального, который, зная полную лояльность Соболь, вполне бы мог в ультимативной форме заставить прекратить ругань. Но этого не последовало. В одну из поездок в Киров Любовь Соболь откровенно послала Каца на три буквы и провоцировала его целый день. Максим, надо признаться, видимо, ожидал, что начинается новый виток противостояния, и повел себя достаточно сдержанно, решив не отвечать эмоциональной девушке в подобном тоне. Это был очень тревожный звоночек: многие тогда отмечали, что команда Навального может себе позволить вести себя очень агрессивно, и сам Алексей на это никак не реагирует. Такая тенденция потом уже станет привычной: Навальный не будет тушить пожар конфликта, а извлечет из него личную пользу. Этот тренд быстрее всего впитали его самые близкие люди: Албуров замыкался и шёл по пути наибольшего высокомерия. Любовь Соболь это проявляла по-женски, и как кошка прыгала на тех, в ком она чувствовала слабость и отсутствие должной лояльности к Навальному.

На Максима тогда уже многие в команде бурчали, что потом не помешало привлечь его к мэрской кампании Навального, где тот станет там одним из главных действующих лиц. Но фундамент плохого отношения к Кацу, во многом субъективного, был заложен именно там. К Кацу относились с большой ревностью, видя в нем перспективного технолога.

Показательный эпизод произошел между мной и Навальным в одну из летних поездок в Киров, которая состоялась уже в ходе подготовки мэрской кампании. Политическая жизнь в дороге кипела в вагоне-ресторане, шли разговоры, диспуты или наоборот все в едином одобрении критиковали кого-то. За столом и вокруг него сидели Алексей, я, кто-то из пресс-пула и небольшая компания активистов. Речь зашла о Михаиле Прохорове. Один журналист рассуждал, что Прохоров еще не до конца выбыл из гонки и, вероятно, существуют перспективы. Алексей, слушая журналиста, сильно насупился, и было видно, что он страшно злится: «Прохоров предатель, он все слил». И потом, посмотрев на меня, добавил: «Ну вот один из людей, который поддерживал Прохорова, у него и спросите, почему так вышло». Навальный, конечно, поставил меня в тупик, сказать мне по существу было нечего. Я понимал, что он хочет показать на моём примере: посмотрите, люди совершают ошибки, но все равно они все приходят ко мне. Алексей всегда придерживался этого тезиса, что только он один есть единый и неделимый лидер оппозиции. Такое неожиданное обращение от Навального вогнало меня тогда в краску, мне пришлось что-то ответить. Не помню, о чём я конкретно говорил (видимо, о своем новом видении Прохорова), но Алексей, слушая меня, удовлетворенно пил чай.

Навальный часто устраивал подобные проверки для людей, и если бы ты ответил не удовлетворительно, тебя бы перестали замечать. Думаю, выбери я в той истории другую стратегию ответа, он бы просто поставил на мне крест. Никого плюрализма и никаких размышлений здесь быть не могло. Навальный вел эти разговоры совершенно спокойно, без агрессии, но со своим фирменным взглядом, полной испепеляющей ненависти к людям, которых он записал во враги. По этому взгляду видно, что людей он не любит в принципе. Он был преисполнен энтузиазма выстроить карьеру, совершить политические изменения, вести себя как лидер радикально и бескомпромиссно, он был готов рассуждать о разных сценариях смены власти, но становилось все яснее, что, формально выступая от и во имя «народа», людей он не любил и не любит. И тот вроде бы незначительный эпизод в поезде меня тогда слегка кольнул. С одной стороны, было приятно, что лидер протеста апеллирует ко мне, совершенно рядовому активисту, но с другой, было и ощущение, что я для него в тот момент стал лишь инструментом для донесения собственной позиции по Прохорову.

В Киров приезжал и Дмитрий Гудков. Еще будучи депутатом Госдумы от «Справедливой России», он старался ездить, помогать организаторам ивентов у суда, выстраивать какие-то отношения с чиновниками и системными политиками. В те дни, казалось, что Гудков старался искренне подружиться с Навальным и понравиться ему, потому что у них была общая оппозиционная история на волне протестов 2012 года. Но Навальный умудрялся даже тогда отнестись к Гудкову достаточно прохладно. Казалось, что он думал, будто Гудков пытается его использовать, поэтому не стоит с ним уж очень сильно сближаться и показывать своим «хомячкам», что Гудков свой парень, он скорее попутчик. Навальный на людях не позволял себе негативных высказываний в адрес Дмитрия Гудкова, но чувствовалось, что его присутствие ему не нравится и особых благодарностей он выражать не станет. Надо сказать, совсем не смущало, что с нами ездил Гудков, депутат Госдумы, это впоследствии мы проникнемся духом неудачничества и измельчаем настолько, что любой депутат, который будет обращать внимание, будет становиться в наших глазах чуть ли не божеством, спустившимся на землю. Это, собственно, один из многих парадоксов сегодняшних навальнистов: формально декларируя полное отрицание действующей власти и всех её институтов, включая «ваши выборы фарс», на деле лидеры и бомонд протеста стали весьма чувствительны к любому вниманию к себе со стороны представителей системных и «кремлевских» сил.

 

Глава 4. Кто хочет стать мэром, или Всем по кубу!

Параллельно с кировским процессом начала зарождаться мэрская кампания. Алексей Навальный потихоньку собирал команду, которая объединялась на базе «старого» Фонда борьбы с коррупцией, располагавшегося тогда на Николоямской улице. ФБК ассоциировался с проектами «РосПил», «РосЯма» и расследованиями, которые Навальный публиковал в Живом журнале.

Впервые в ФБК я попал в начале лета 2013 года, меня позвали поучаствовать в старте мэрской кампании. Тогда все это было на плечах ближайшей команды Навального: Владислава Наганова, которого Алексей особо ценил за знания электорального законодательства, вечно заряженной на борьбу Любови Соболь, специалиста по уличной активности Николая Ляскина, а также непотопляемого Георгия Албурова, в начале формально ответственного за многие сферы деятельности. Никто особо и не верил, что у этой кампании есть перспективы, потому что нужно было еще собрать подписи муниципальных депутатов, что казалось совершенно нереализуемой задачей. Но чем дольше шел процесс по «Кировлесу», тем яснее становилось, что Алексея не посадят. Интуитивно. Никто только не понимал, как власть выйдет из ситуации: возьмет и просто не посадит Алексея, либо его посадят, потом выпустят. Не понимал до конца и я.

Мэрская кампания начиналась. Те агитационные кубы, которые мы опробовали в Кирове, решено было ставить и в столице. Вместе с началом уличной активности планировалось разворачивать борьбу за подписи муниципальных депутатов. Этим занимался специальный штаб, куда начали стягиваться наблюдатели и активисты. Там же впервые появился в оппозиционном и политическом пространстве Роман Рубанов. Тот самый Рубанов, который станет злым гением всей фондовской жизни, который во время кампании станет кошельком, финансовым уполномоченным, а затем уже и директором ФБК.

Рубанов, по собственным словам и по легенде, которая его сопровождала, пришёл самым обычным волонтёром в штаб. И практически с места в карьер «обычный волонтёр» Роман занял видную роль, проявляя харизму и императивность. Рубанов был очень немногословный, с виду высокомерный, с орлиным взглядом человек. Весь его образ был воплощением строгости, он ходил в кипельно-белой рубашке в обтяг и неизменным галстуком. Иногда даже казалось, что под этой строгостью нет и человека. Его публичный образ — это имидж западного управленца, готового к большим свершениям. Никто не знал, чем он занимался до этого, неловкие попытки нагуглить его ничем не увенчались. Сам Роман говорил, что работал в финансовой сфере, что он отлично знает языки, что, вроде бы, где-то занимался наблюдением за выборами. Такой человек-загадка, достаточно эрудированный. Тогда ещё никто не догадывался, что Роман Рубанов станет самой значительной и теневой фигурой за Алексеем Навальным. Пока же Рубанов стал основным действующим лицом штаба по сбору подписей муниципальных депутатов. Кроме него там были наблюдатели, активисты и стандартный штат сотрудников ФБК.

В те дни в штабе появился юрист Дмитрий Крайнев, который, как и Рубанов, был из наблюдателей. Несмотря на, по его словам, какую-то успешную карьеру по юридической практике, он решил с головой окунуться в штаб Навального. До этого Дмитрий занимался разной наблюдательской деятельностью. Поначалу он воспринимался как, выражаясь модным термином, технократ, которому в политике интересны не идеи, а сам процесс. Но со временем Крайнев, пропитавшись «навальным» духом, станет существенно более резким и радикальным в суждениях. Рубанов, Крайнев и ряд менеджеров поменьше, которых приведет потом Рубанов, в будущем сформируют костяк «нового» ФБК. Пока же они были сотрудниками предвыборного штаба.

Вернемся к агитационным кубам. Так оказалось, что первым заявителем кубов, которые тогда ещё были пикетами, стали пять человек, включая меня и Ляскина. Кандидат Навальный не был ещё зарегистрирован, поэтому мы подавали обычное уведомление в префектуру ЦАО, чтобы нам разрешили провести пикет. Спустя годы этот момент, конечно, трогает меня, ведь я стал одним из первых пяти заявителей и организаторов агитационных кубов за Навального, ну и просто потому, что быть первым всегда круто. В префектуре ЦАО, кстати, нам без особых проблем согласовали этот, как и многие последующие пикеты с кубами. Вообще, оглядываясь назад, создается ощущение, что кампанию с самого начала сопровождал режим попутного ветра. Кубы впоследствии согласовывали и на самых проходных точках города.

Никто, кроме нас, в те дни еще не обладал кировским опытом обращения с кубами, поэтому Николай Ляскин на собственной машине развозил и ставил эти кубы. Мой куб был на площади у Маяковского, туда приехали Андрей Быстров и Сергей Васильченко, ставший впоследствии одним из рекордсменов по количеству кубов за всю мэрскую кампанию. Люди приезжали, брали листовки и расходились раздавать их в разные концы площади.

Сам Навальный часто наведывался общаться со сторонниками и простыми прохожими на кубы, особенно в первое время. Тогда он был гораздо проще, и его снобизм так еще не проявлялся. В нем чувствовалась естественность и раскованность, внутренние бесы еще не расхолаживали его натуру. Со временем я начну общаться с ним гораздо плотнее, узнаю его как руководителя и как личность и буду видеть, как он начнет меняться, как бездна внутри начнет его бередить. У него будет становиться все больше и больше тайн, а лицо превратится в маску. Впрочем, некоторые до сих пор видят в нем «своего парня». Правда, в основном это относится к совсем новым и юным адептам.

Все первые пять кубов прошли очень спокойно, полиция приезжала проверяла документы и уезжала дальше по свои делам. На контрасте с последующими годами многие удивятся, что тогда Алексею Навальному разрешали практически все. Хотите устанавливать конструкция с баннерами критического содержания — пожалуйста! Хотите делать это в центре — пожалуйста! Такое миролюбие муниципальных властей и полиции казалось нам добрым знаком, что придавало дополнительный импульс в сборе подписей. Сбор шел действительно рьяно, ребята обзванивали муниципальных депутатов и спрашивали, готовы ли те поставить подпись. Задача, казалось, была нерешаемая, но это не убавляло энтузиазма. Нужно было собрать 120 подписей, но мы знали, что в Москве не было столько оппозиционно или нейтрально настроенных муниципальных депутатов. После того, как собрали только половину от необходимого количества, в штабе и около поползли слухи, что, если что, мы готовы платить за недостающие подписи, и возможность покупки подписей была. Тогда все отбросили излишнюю принципиальность в деле борьбы с «партией жуликов и воров» и сосредоточились на задаче — во что бы то ни стало быть на этих выборах, а в этом деле все средства были хороши.

Кампания набирала обороты, появилось новое помещение на Лялином переулке. Поиском помещения занимался Ляскин, сделал это сразу и без хлопот и волнений. В то время мы ещё не успели испортить о себе впечатление и не слыли людьми, которые склонны провоцировать полицию или, как минимум, использовать серые схемы в вопросах оплаты аренды. К нам тогда доверчиво и дружелюбно относились и собственники, и подрядчики.

Помещение на Лялином было потрясающим. Лялин переулок расположен недалеко от Садового кольца, рядом с метро «Курская», это очень старый, маститый район Москвы, который располагал к себе. Офис, надо сказать, был совсем не дешевым, но тогда деньги в кампанию были заряжены в достаточном количестве. Офис занимал два этажа с большими окнами и с возможностью расположения людей на улице и во дворе под аркой.

В те дни в штабе появился Леонид Волков, в 2009–2013 годах депутат Екатеринбургской городской Думы. Навальный очень гордился тем, что позвонил ему в Екатеринбург и просто сказал: «Бросай всё и приезжай» — и тот приехал. Волков, конечно, мерк на фоне Владимира Ашуркова. Ашурков был эрудит, медиатор, внимательный, спокойный, абсолютно уверенный в себе и, что немаловажно, его любили и сотрудники и сторонники. Волков был полной ему противоположностью.

В арке рядом с офисом на Лялином переулке Леонид Волков провел одну из первых стратегически важных летучек штаба, куда были приглашены тогда еще немногочисленные волонтеры. Всё происходило на детской площадке старого образца с горкой, Леонид забрался на эту горку, а люди расположились вокруг. Самое забавное, что на лавочках по периметру площадки жили бомжи, и они в это время тоже лежали все по своим местам и слушали Волкова не менее внимательно, чем активисты. Очень гротескная картина. Ведь там собрались разные люди в большинстве своем даже без электорального опыта, и сам Леонид говорил довольно пространные вещи без какой-либо системности: поднимаем агитацию, поднимаем сеть, начинаем кубический процесс, начинаем спамить в интернете.

Волкова представляли обладателем сакральных знаний, но у него не было никакого опыта в политтехнологической сфере, хоть он и был до этого екатеринбургским депутатом. О его репутации ходили тревожные слухи: дескать, очень давно он организовывал мероприятия для «Демократического выбора» в Екатеринбурге и занимался крупным «распилом» с них. Плюс ходили слухи о плотной работе Волкова с иностранными фондами, в частности с американским National Democratic Institute (NDI). Через всего лишь несколько месяцев или даже недель Волков станет высокомерным, считая себя политтехнологом номер один, но к началу мэрской кампании он был еще неуверенным в себе человеком, пытающимся действовать методом проб и ошибок.

Тогда же Леонид рассказал о своей «формуле успеха» из трёх очень незамысловатых частей, это была буквально ученическая технология проведения кампании в три этапа. Первое — мы должны были усиленно поработать на узнаваемость кандидата. Как говорил Леонид, Навальный должен быть из каждого утюга, кругом должны стоять кубы, работать агитаторы, раздающие листовки и газеты и организующие встречи. Второй этап — мы мотивируем голосовать за Навального, чтобы люди определились, что это их кандидат. И третий этап — мы мотивируем людей прийти на участки, проголосовать за него. Эта ничем не выдающаяся стратегия будет применятся Волковым и во всех последующих кампаниях.

Неизвестно, насколько именно «формула успеха» Волкова дала Навальному в сентябре 2013 года тот результат, который он получил, но затем она точно перестала действовать. А ближе к 2016 году в ФБК заговорят уже о некоем «эффекте Волкова»: когда однажды прыгнув выше головы, ты больше не можешь снова так подняться, не умея развиваться и не рискуя применять новые методы. Волков будет комплексовать с учетом этой мэрской кампании, у него начнется звездная болезнь, из-за которой он просто выпадет из реальности и заразится обычными российскими «болячками»: выстраиванием кланов, кумовством, блатом и полным неприятием инноваций. Потом успехи Волкова в мэрской кампании начнут подвергать сомнению: мол, это воля случая и новизны. А самым критичным мнением будет то, что это вообще не его достижение, а многочисленных волонтеров и других специалистов, в частности того же Максима Каца.

 

Глава 5. Процесс по «Кировлесу» как договорняк

И вот приближалась судьбоносная поездка в Киров на итоговое заседание суда по делу «Кировлеса». Ляскин, отвечавший за поддержку на кировских процессах, предложил собрать некий актив, продемонстрировав там реальную поддержку Навальному. Мне даже оплатили поездку в Киров, и я поехал. У нас был план поставить три куба на той самой площади между кукольным театром и судом, напротив суда и через дорогу от него. Была задача показать прессе, прежде всего иностранной, а их как всегда было большинство, хорошую картинку. Удивительно, но нам и там власти без проблем согласовали установку этих трёх агиткубов.

В Кирове традиционно собрался бомонд серьезных оппозиционный людей: и Наталья Пелевина, и актив «Партии 5 декабря», но ни у кого не было настроения «победа или смерть», никто не был настроен радикально, никто не готовился к эмоциональным выпадам на случай реального срока. У нас было скорее традиционное позерстование перед прессой, желание показать, что мы есть и что у Алексея есть поддержка. Люди действительно чувствовали, что его не посадят, это передавалась кулуарно из уст в уста. Когда заседание прошло и Навальному дали настоящий срок в пять лет, у всех должен был наступить шок. Но шока не было. Плакал только один единственный человек — это была тогдашний пресс-секретарь Навального Анна Ведута, показательно рыдавшая в окружении прессы. Очень странно было наблюдать, как уверенно потом та же Ведута вела себя на апелляции, утверждая, что никого не посадят.

Там же была и семья Навального, его жена Юлия и мама Людмила Ивановна, которые вели себя даже более сдержанно: у Юлии были заметны слёзы на глазах, но в целом семья как будто воспринимала приговор как временное неудобство. Все последующие события только подтверждают эту конспирологическую теорию. Позже, даже в Фонде борьбы с коррупцией меня в открытую отговаривали ехать на апелляцию, дескать, это все формальность. Так и вышло.

Навального «закрыли», но в Кирове это никого не потрясло, хотя там собрались основные активисты. Как в дурном кино, когда Алексея стали увозить, мы почувствовали, что наша миссия подходит к концу. Я крикнул, что Алексея сейчас будут вывозить, дорогу перекрыли, мы оббежали всю улицу, чтобы просто посмотреть, как автозак уедет в следственный изолятор. Был в этом какой-то абсолютно стадный интерес, непонятно откуда берущийся.

Дальше было непонятно, что делать. Мы решили собрать всех, кто есть, и провести спонтанный проход по городу. Это было, конечно, довольно диковатое зрелище, и вспоминая сейчас, мне как-то неловко за него. Нас было человек тридцать, в первых рядах шли довольно известные люди, в том числе и та же Наталья Пелевина, которая была с Навальным в самые сложные минуты. Алексей потом ее предаст и будет топить с особой злобой, когда выйдет в эфир тот самый скандальный фильм про ее связь с оппозиционным экс-премьером Михаилом Касьяновым. Навальный будет пользоваться такими приемами, устраняя оппонентов: позорить, смеяться, заражая этим чувством своих подчиненных, чтобы у людей появлялось и крепло чувство дистанции и даже враждебности между «нами» и «ими», в числе которых могли бы быть и давние, но в чем-то провинившиеся коллеги по протестному движению.

Мы прошлись по Кирову достаточно гротескным проходом с криками и лозунгами: «Жулики и воры — пять минут на сборы! Свободу Алексею Навальному!» Но пройдя полгорода без какого-либо плана дальнейших действий, мы стали тяготиться текущей ситуацией неопределенности. Что делать дальше? Но, как говорится, выручила полиция, которая делает так, что у тупиковых ситуаций появляется положительное, с точки зрения пиара и увеличения собственной групповой сплоченности, продолжение: можно так ходить часами и днями, но мы всегда рассчитывали, что полиция вмещается, будет резонанс и можно как-то логически закончить это шествие.

Когда вмешалась полиция, началась кутерьма, правоохранители попыталась задержать Ляскина, а все стали его отбивать. Впервые в жизни я участвовал в столь сумасшедшем действии. Когда полиция пыталась пробраться к какому-то из протестующих, другие образовывали цепь. И тут кто-то, по-моему, это был Илья Гачегов, очень идейный и заряженный на борьбу, в то время еще и силовую, прокричал: «Связка! Цепь!» Он и выглядел соответствующе: на нем была тельняшка без рукавов, накаченный и с невозмутимым лицом. После этого призыва кто-то меня схватил за руки, и мы сцепились. А полиция просто подъехала с другой стороны, где цепи не было, подошла к Ляскину и забрала его в «бобик». Прессе это все, конечно, понравилось: крики, цепь, люди в тельняшках, при задержании Ляскин еще и упал очень красиво. Тогда мне казалось, что все это довольно логичный процесс, борьба как-никак, но гораздо позже я узнал о «науке винтиться». «Винтиться» нужно уметь еще и красиво, когда тебя задерживают при таком резонансе и таком скоплении прессы. Лютым чемпионом этой науки был Илья Яшин, которого тогда в Кирове не было. Вторым спецом был сам Алексей Навальный, который на тот момент уже был в СИЗО, а замыкал тройку как раз Николай Ляскин, которого так эффектно задержали к явному удовольствию прессы. С ним также задержали Артура Абашева, он отвечал за Кировский штаб. Впоследствии тот самый мужественный человек в тельняшке, Илья Гачегов, горько разочаруется в Навальном и будет подвергать его регулярной критике. И таких людей было очень много, в том числе и Виталий Брамм, наиболее яркий кировский оппозиционер тоже уйдёт: кто-то раньше, кто-то позже, каждый по своим причинам, разочаровывались в Навальном.

Ляскина и Абашева задержали, но толпа пошла дальше с двумя дополнительными лозунгами: «Свободу Николаю Ляскину! Свободу Артуру Абашеву!» Мне как человеку довольно ироничному все это напоминало игру на выживание в столь малочисленном составе, такая русская рулетка. Было довольно смешно проводить действия, которые ведут только к задержанию, кто-то, однако, благоразумно предложил идти к следственному изолятору, где содержался Навальный и где, собственно, полиция нас и ждала. С Ляскиным и Абашевым, кстати, все было хорошо, они вышли буквально спустя пару часов, как спал весь протестный пыл. Это был никакой не «кровавый режим», а привычная и затянувшаяся игра, когда оппозиция придумывает бессмысленную акцию, а полиция проводит бессмысленное и дежурное задержание.

Толпа пришла к этому СИЗО, там было много прессы, но никто не понимал, что происходит. Туда же подогнали ОМОН, хотя люди пришли уже успокоившиеся и накричавшиеся. Это была сюрреалистическая картина: правоохранители стояли в касках, со щитами, а напротив мы, но уже мирно и без напряжения. В голове сидела мысль, которой я тогда ни с кем не стал делиться, что все это понарошку.

Важную роль в ситуации сыграл депутат Дмитрий Гудков. Одно его появление у ворот СИЗО обнадежило людей. Благодаря своему депутатскому статусу он смог зайти внутрь, посмотреть, где содержится Алексей, и подтвердил нам, что у него все относительно хорошо. Гораздо позже Гудков станет «агентом Кремля» и «блатным сынком», Навальный будет его полоскать так и эдак. Часть новой оппозиционной молодёжи в лице проекта «Протестная Москва» будет просто уничижать достоинство Гудкова. Но в тот момент, понимая беду Алексея, все сплотились вокруг него.

Параллельно мы следили за тем, как развивалась ситуация по какой-то сумасшедшей спирали в Москве. С Кировым это было не сравнить, хотя все самые «ядерные» активисты были здесь. В Москве народ собирался на Манежной площади и на Тверской улице рядом с Госдумой. Собирались, как правило, студенты и люди, возмутившиеся приговором Навальному. Опытные активисты восприняли эти волнения с тревогой, говорили, что этим ничего не добиться, но что, наоборот, массовые акции усугубят положение, потому что власть не привыкла ломаться и подвергаться шантажу толпы.

Стоит отметить, что новость о том, что сама прокуратура обжаловала приговор Алексею Навальному, пришла параллельно с тем, как ситуация развивалась в Москве. Надо понимать, что это был не результат массовых выступлений в центре столицы. Это был в принципе нонсенс, что прокуратура, гособвинитель, просившая реальный срок, сама же этот приговор с реальным сроком и обжалует. А когда она это делает еще и в отношении главного оппозиционера и врага системы, то все это очень странно. Все понимали, что после того, как прокуратура изменила своем мнение, больше суток Алексей в СИЗО не продержится. Все были в крайнем замешательстве, Ляскин и часть активистов остались в Кирове встречать Алексея, а я вместе с другой частью поехал обратно в Москву.

Никто не знал тогда, каков размах акции был в Москве. Наиболее горячие головы, конечно, потом скажут, что, мол, видите, как важно выходить на улицу, перекрывать дорогу и пикировать с полицией, чтобы добиться своего. Я с этим категорически не согласен, потому что прокуратура слишком рано обжаловала приговор, не после и даже не на пике этих волнений, а фактически до них. Я вообще не уверен, что государственная машина может так быстро реагировать. Очевидно, это была внутренняя заготовка прокуратуры, совершенно не связанная с московскими событиями.

В итоге в пресловутом кировском СИЗО Алексей Навальный провел всего лишь одну ночь, что в принципе нонсенс для всех сидевших оппозиционных политиков. Многие, кто углублялся в этот процесс, как я, и находился внутри, находил для себя какие-то оправдания этой небывалой ситуации. Оправдания думающим людям были точно нужны, потому что если смотреть на произошедшее трезво, то вывод напрашивался сам собой: всё это абсолютная постановка с участием Навального, гапоновщина с его стороны.

Как только стало известно, что Навальному дали реальный срок, Леонид Волков моментально заявил, что кампания заканчивается. Большинство стало проклинать Волкова, что это провокация и что вообще он засланный казачок, потому что, казалось бы, наоборот, именно сейчас нужен был резонанс — человека сажают, а он ведет предвыборную кампанию, на него оказывают давление, чтобы не допустить до выборов. Ведь можно же было перепрофилировать кампанию на защиту и поддержку кандидата. Это было бы стандартным и понятным ходом для оппозиции, не воспользоваться которым было бы странно. Другие люди говорили, что Волков поступил правильно, дескать, таким образом он шантажирует мэрию и администрацию президента. Тогда получается, что власть изначально заказала участие Алексея на этих выборах для их большей легитимации, а Волков просто напомнил им об исполнении своих обязательств. В общем, как ни посмотреть на данный поступок Волкова, напрашивается неутешительный вывод об абсолютном «зашкваре».

Но если это так, то получается, что Алексей Навальный еще в самом начале мэрской кампании был в прямой договоренности с определенными людьми из власти. Отсюда и такое благосклонное потворствование его кампании: кубы в самом центре на проходимых улицах, штаб, благополучный сбор подписей муниципальных депутатов. В пользу этого говорит еще и то, что потом «Единая Россия» по велению и.о. мэра Собянина додала тех недостающих подписей муниципальных депутатов. Получается, что сама власть хотела видеть Алексея Навального на мэрских выборах. Эту ситуацию я отдам на размышление читателю, но нашей официальной версией на тот момент было то, что именно народные волнения на Манежной привели к тому, что власть сломалась и изменила свое решение.

Когда на следующий день Алексей Навальный триумфально вернулся в Москву, где его на Ярославском вокзале встречали как победителя с цветами, уже никто не вспоминал про вчерашние несостыковки…

 

Глава 6. Особенности работы избирательного штаба на Лялином переулке

20 июля 2013 года Алексей Навальный триумфально вернулся из Кирова, где сутки отсидел в СИЗО, в Москву. На Ярославском вокзале его ждали несколько сот человек, включая весь московский актив его сторонников, случайные сочувствующие прохожие. Царил режим наибольшего благоприятствования для таких мероприятий, чувствовалась, что мэрия также готова участвовать в этом негласном соглашении о ненападении друг на друга. Сейчас, по прошествии времени, складывается впечатление, что многое напоминает театральное представление, и по сути все это стало большой пиар-акций к мэрской кампании.

В дорогущем офисе на Лялином переулке потихоньку зарождался московский штаб, практически до конца были собраны подписи депутатов, необходимые для прохождения муниципального фильтра. Все слепилось в единый пучок: и освобождение Алексея Навального, и прохождение фильтра с помощью и.о. мэра Москвы Сергея Собянина и «Единой России». В то время этот странный момент постарались очень быстро проскочить: Алексей его вообще не обсуждал вместе со своей маленькой командой, а в кулуарах это комментировалась так что, не стоит рефлексировать лишний раз по этому поводу, нужно оседлать беса, и если система дает возможности, мы ими воспользуемся.

В тот период Навальный довольно успешно строил из себя прагматичного политика, который готов пользоваться любыми возможностями. Наиболее радикальные сторонники, включая и молодого меня, себе и в мыслях не могли представить, что Алексей в сговоре с властью. Мы искали и находили оправдания, что таким образом власть втягивает его в какую-то ловушку, чтобы потом подставить или посадить его. Сегодня уже понятно, что это была никакая не подстава, а рука помощи для Алексея, выводящая его на совершенно новую орбиту, превращая его из широко популярного в узких крагах блогера-правдоруба в политика федерального масштаба.

На начальном этапе в штабе на Лялином переулке все же оставалась «тусовочка». На момент моего возвращения из Кирова в команде штаба были и Албуров, и Соболь, где-то проглядывал Ляскин тогда еще полностью не обосновавшийся на улице. Соболь предлагала игрушечные, детские проекты, например, что-то с помощью проектора показывать на зданиях, Албуров помогал людям подавать уведомления на агиткубы в префектуру ЦАО. Но все они больше и больше показывали, что не готовы работать с массами людей, для этого у них не было ни квалификации, ни опыта, ни желания. Когда нужно было заняться огромным делом, рассчитанным на целый город, а не офис, стало понятно, что они эти задачи не вытянут.

Навальный решил привлечь к работе уже упоминавшегося выше Максима Каца. Это решение было воспринято многими, мягко говоря, в штыки. Никто не понимал, чем вообще было обосновано это решение, с учетом того, что даже сам Навальный с ним был в очень прохладных отношениях. Основная часть команды откровенно ненавидела и травила его, чему, что парадоксально, порой молчаливо потворствовал и сам Алексей. Но в один момент Навальный в ультимативной форме поставил в известность свою команду о приходе Каца: он нам нужен, чтобы выводить кампанию на новый уровень. При этом у Максима толком и не было своей команды, кроме тех условных пяти людей, которые занимались с ним городскими проектами. У него не было никакого опыта участия в таких избирательных кампаниях, он никогда не занимался уличной работой.

Важным моментом стало то, что только что присоединившийся к команде Леонид Волков отреагировал на Каца очень позитивно. Более того, после переезда из Екатеринбурга в столицу первое время Волков жил у Каца. И тогда все немного поумерили свой пыл в отношении Максима, посчитав их друзьями. Конечно, до сих пор остается тайной, почему выбор пал именно на Каца и почему Навальный на первых порах не разрешал его трогать. Сразу же от руководства кампанией была отцеплена Любовь Соболь, сдулись полномочия Георгия Албурова, а затем и Владислава Наганова вытеснит Волков. Из старого состава ФБК останется только Николай Ляскин, который сыграет важную роль в этой мэрской кампании.

Как оказалось, Кац привёл с собой довольно квалифицированных людей, и штаб начал из унылой тусовочки превращаться в настоящую кампанию. Было понятно, что все эти казачки из сомнительных фондов, которые всегда крутились возле Навального, типа Олега Козловского, считавшегося мастером акций красивого «винтилова», и странные ветераны протестов 2011–2012 года — все они были не способны к долгой и конструктивной работе. А работа предстояла серьёзная.

«Тусовочка» начала таять. Кац постепенно выжимал всех бездельников и пиар-актеров, которые прибились к штабу до него, и все это сопровождалась скандалами. Возникали понятные конфликты. Но Максим держался молодцом, понимая, что пришел в абсолютно разбалансированный штаб, где не было никакой функциональности в работе. Нездоровое албуровское наследие, когда вся «кубическая» активность записывалась в таблицы Excel, а то и на доске, срочно нужно было менять. Кац начал создавать электронный сервис для волонтеров, чтобы они могли записываться на агиткубы, выбирать себе удобные места и время и получить инструкции. Уже тогда, в 2013 году, Кац мыслил достаточно прогрессивно в этом русле. По сути, он был пионером политического онлайн-сервиса у нас в России, и это был по-настоящему прорыв.

Конечно, контраст чувствовался, но мало кому из «старослужащих» хотелось отдавать пальму первенства «постороннему» Максиму Кацу. К Навальному как-то пришла некая группа недовольных волонтеров-кубистов, сказав, что им нужно поговорить. Мы вышли на задний двор штаба. Я был на тот момент самым активным заявителем кубов, общался и учил агитации приходящих волонтеров, присутствовал при том разговоре. Я был, наверное, в каком-то смысле моральным авторитетом для волонтеров или, во всяком случае, воспринимался ими как «свой», поэтому пришел вместе со всеми в роли медиатора. Волонтеры в достаточно грубой форме начали выговаривать Алексею, что мы привыкли относиться к Кацу плохо, и наше мнение во многом сформировалось под вашим началом, что Кац жестко с ними общается, говорили о том, что их не уважают, и вообще нужно с этим что-то делать. Алексей был непреклонен, сказав, что Максим продолжит работать и будет руководить уличной агитацией, поэтому смиритесь и лучше займитесь делом. У Каца, действительно, была своя специфика. Он, например, выгонял из штаба волонтеров, которые слонялись по нему без дела, в общей работе стало меньше эмпатии, исчезла «домашняя» атмосфера.

Лично я остался не согласен с решением Максима по двум кандидатурам. Убрать из штаба Владимира Малышева, который пахал на кубах как вол и уже позже расстаться с Владимиром Путилиным, сотрудником штаба с Лялиного переулка.

Леонид Волков тогда вел себя довольно странно. Бросалось в глаза, что он жуткий социопат и не может нормально общаться с массами, что его мнение совершенно невозможно понять и он не готов оперативно решать возникающие проблемы. Он все время куда-то отлучался, в штабе его можно было найти очень редко, говорили, что он встречается со спонсорами, что ему так легче и так далее. Создавалось впечатление, что человек просто не выдерживает заданный темп кампании. На протяжении всей кампании не было прямой сцепки Волкова с коллективом, да и с реальностью. Зато была его сцепка с личным Живым журналом, его задачей было общаться прессой и писать посты. Он был скорее пресс-секретарем, чем руководителем кампании.

Максим Кац начал стабилизировать рабочие процессы в штабе, ввел дисциплину и по-нормальному познакомился со всеми людьми. В отличие от Волкова, он был достаточно общительный, за ним не нужно было бегать неделями, чтобы решить какой-то оперативный вопрос, который через день бы уже «протух». До Волкова можно было достучаться только через почту, хотя казалось бы, человек сидел в трех метрах от тебя, но ты не можешь с ним нормально поговорить. Кац в этом отношении был совершенно другой. У Каца с виду было гораздо больше задач, он не генерировал воздух, но всегда был готов выслушать тебя и внять советам. С приходом Максима заработал колл-центр и включилась в массовом масштабе кубическая активность. Кац ее существенно облегчил: появились и водители, и люди, помогающие собирать сами каркасы кубов, закончились непонятные перебои с агитационным материалом. Все налаживалось, в штабе наконец-то заработал ресепшн.

Первое время в июле все еще сидели на Лялином переулке, там же сидел и Роман Рубанов, который уже превратился из обычного сотрудника в императивного директора, накинув на свою белую рубашку и пиджачок. Его лицо приобрело бронзовый оттенок, так что стало понятно, что у этого человека какой-то невероятно расширенный карт-бланш на принятие решений. Он сам работал на виду и садился всегда так, чтобы видеть самому весь штаб. Потом стало ясно, что Рубанов уже отвечает за сбор донатов, он стал финансовым уполномоченным. Но помимо всего прочего Роман был не против влезть вообще в любой процесс: сделать замечание по расстановке, по безопасности офиса, по поведению сотрудников и так далее. Всегда считалось, что эти вопросы в любой кампании являются самыми ключевыми, и их решение можно доверить только богу. И Рубанов нежданно-негаданно становится таким богом. Казалось, что он даже более влиятельный, чем Леонид Волков, потому что никого так не боялись сотрудники, как Рубанова. Он мог уволить буквально за секунду, и никто бы данное решение никогда не оспорил. Такая вот странная система установилась в работе предвыборного штаба, что стало непонятно, кто главнее: Рубанов, Кац, редкий Волков или сам Алексей Навальный, который часто выглядел очень уставшим и затравленным.

Навальный во время мэрской кампании сильно изменился. Он стал напоминать тифозного больного. Совершенно точно, в этом был виноват ужасный график встреч: он проводил их по три-четыре в день. Это сильно изматывало: говорить одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы, плюс было достаточно жаркое лето. Навальный осунулся, его лицо пожелтело, он тоскливо улыбался, подавая тогда еще всем подряд руку. Было видно, что он подавлен не только физически, но и морально. Какой-то внутренний компромисс происходил в его душе, но какой именно, можно было только догадываться. И чем дальше шла кампания, тем тяжелее становилось Алексею, он редко появлялся в штабе на Лялином, постоянно находясь на встречах со сторонниками. Считалось, что это крайне важно, потому что только на встречах он сможет выйти в оффлайн, тем более никто из кандидатов в мэры Москвы больше встречи не проводил.

На встречах было очень много всего завязано: нужно было выпускать и распространять газеты, в том числе и районные. Тогда же появилось довольно спорное решение, что график встреч будет держаться в секретном режиме для публики, чтобы на встречи не приходили одни и те же городские сумасшедшие или провокаторы, которые отпугивали бы те самые противостоявшие нам «путинско-собянинские» 86 % граждан (хотя в начале кампании наша собственная социология показывала, что против нас целых 98 %).

Встречи представляли собой довольно примитивный и стандартный процесс: сцена, сзади задник с баннером и кафедра для Алексея. Встречами рулил Ляскин, он сформировал себе небольшую команду, в которой было несколько охранников-волонтеров и несколько монтажников. У Алексея был один и тот же спич на все встречи и небольшая часть, посвященная округу и району встречи. В основном он, конечно, работал на личную узнаваемость. Встречи не носили какой-то прикладной характер. Не было никаких сервисов, чтобы решать личные и мелкие вопросы района, эта была встреча обещаний. Некоторые шутили, что можно было отдел встреч переименовать в отдел обещаний. Никаких реальных подвигов на этих встречах не совершалось, более того, существовало достаточно жесткое табу на взятые обязательства по решению местных проблем. Многие потом жаловались, что передавали какие-то документы или жалобы волонтерам, а потом находили их в соседней урне. И это действительно было, чего скрывать.

Зато был отличный контент: расставлялись стульчики, раскладывались фирменные зонтики, приходили люди, которым было действительно интересно, которые слушали нового для них человека, многие просто останавливались, проходя мимо. Откровенно говоря, все это были не потенциальные сторонники, сторонников было меньшинство. Как со смехом говорили в штабе, основную численность на таких встречах набивали сотрудники управы и разных государственных ведомств, правоохранителей и людей от наших оппонентов, которые задавали провокационные вопросы, работая на публику. Но главная задача по встречам выполнялась — надо было гнать контент для газет, для теневых спонсоров и для обычных донаторов, чтобы показать, что есть массовость и есть трудяга Алексей, работающий на износ. Тогда же и появились эти мастера фотографий, которые умели на встрече снять 15 человек так, как будто их там было 150. Это потом стала традицией, и Волков на всех последующих кампаниях не уставал напоминать, что нам нужны как раз такие фотографы. И главными людьми на каждой встрече были не кандидат, не безопасность, не, прости Господи, люди, пришедшие послушать кандидата. Главными были фотографы.

Я был на одних из первых встреч, которые было решено сделать в районе Зюзино у Константина Янкаускаса. Считалось что это хорошее место для старта, там такой хороший и популярный муниципальный депутат демократических убеждений, который еще и свою подпись поставил за Навального. Решено было попробовать, вроде бы и сторонники есть у него есть, и волонтерская база, и на выборах много набрал, и работает постоянно на земле… Но старт получился неубедительным. Можно сделать скидку на то, что народ еще не узнал об Алексее, но было смешно и грустно. На первые три встречи приходило буквально по 5-10 человек, и Константин, конечно, не продемонстрировал тогда свою поддержку в районе. Алексей был дико недоволен, ведь на первую встречу ко всему прочему приехала практически вся команда, включая Максима Каца и Наталью Пелевину.

Вокруг Навального тогда действительно сплотилась практически вся оппозиция, но самому Алексею это было, казалось, не нужно. Он, в частности, так и не нашел никакого нормального применения возможностей и актива Партии 5 декабря. Впоследствии «декабристы» всё же поставят свои кубы. Люди были нужны Навальному если не как пушечное мясо, то как политические пешки: если приходите к нам, приходите агитировать со всеми, но никто не будет церемониться с вашей самобытностью и заслугами. По кампании стало очевидно, что в дальнейшем не будет никакого плюрализма, никакого сотрудничества и заигрываний с кем бы то ни было. Выстроится единоначалие: либо вы встраиваетесь в эту систему, либо не работаете с ней в принципе. И потихоньку некоторые люди, пришедшие в команду Навального из других дружественных политических субъектов, исчезали, не приняв этот вождизм. Впрочем, «таяние актива» случится позднее, пока же поддержка Навального среди протестно настроенных горожан росла как на дрожжах.

После первых неудачных встреч было решено увеличить штат отдела встреч, Николай Ляскин получил больше полномочий. Своей командой Николай руководил на теплом приятельском общении, никем не понукал, его по-настоящему любили и уважали, и, пожалуй, больше такого человека в штабе и не было. Были у него, конечно, и свои минусы: с просьбами жителей можно было поступать иначе.

В штабе тем временем началась бюрократия, отделы стали расти: отдел кубов, отдел рекламы, отдел контента, отдел редакции, который постоянно сотрясали скандалы и пертурбации. В тех отделах, где был Кац, устанавливалась относительная стабильность, а в отделах, которыми напрямую руководил Волков, там частенько царил полный бардак.

В отделе интернета тогда была по-настоящему профессиональная и интеллектуальная девушка Екатерина Патюлина, которая впоследствии станет камнем преткновения между Волковым и Кацем. Патюлина и Кац тогда испытывали друг к другу симпатию, а Волкова просто всегда тянуло к красивым девушкам, в том числе «чужим». Волков решил во чтобы то ни стало её добиться. Вообще Леонид в разгар кампании вёл какой-то невероятно богемный образ жизни: открытые веранды на «Красном Октябре», вино. На одной из первых массовых встреч с волонтерами, которая проходила в центре Москвы в кафе, он, будучи с женой, вел себя также очень развязано, в том числе и в отношении других девушек. Было понятно, что всё это рано или поздно приведет к конфликту, но никто не хотел думать, что на самом решающем отрезке кампании всё расстроят именно низменные мексиканские или какие-то восточные страсти Волкова. Под откос будет пущен и труд многих сотрудников штабов, и волонтеров, которые, не получая ни гроша, дни напролёт трудились на благо кампании.

Мы, признаюсь, доставляли немало хлопот жителям близлежащих домов на Лялином переулке. Особенно это обострилось, когда появились ежевечерние встречи по обучению новых волонтеров. Это происходило всегда достаточно поздно, ближе к полуночи, люди жаловались, вызывали полицию. Приезжающих на вызов сотрудников правоохранительных органов все с удовольствием фоткали как «цепных псов режима». Мы, конечно, использовали этот контент в своих целях, подавая его в сети под соусом «полицейского беспредела».

В начале августа 2013 года у штаба появилось уже и второе помещение в Армянском переулке в старом аристократическом районе Москвы. Помещение находилось в старинном особняке гламурного розового цвета в три этажа, в пешей доступности от Лялиного переулка. Аренда его, очевидно, стоила каких-то космических сумм и явно была оплачена не на донаты простых жертвователей. Никто не вел особой франдрайзинговой кампании под этот офис, деньги полились внезапно просто как из нефтяной трубы.

К тому времени Леонид Волков умудрился построить невероятно раздутую корпорацию из штаба, где некоторые отделы вообще дублировали друг друга. С тем уровнем бюрократии, этот особняк со всеми тремя этажами был, безусловно, нужен. На Армянской переулке на первом этаже сидела охрана и чуть слева юристы, на втором и третьем множество остальных отделов, туда же переехали Волков и Роман Рубанов.

Юридический отдел под руководством Дмитрия Крайнева тоже разросся до приличных размеров: по пять человек занималось только одними договорами. У юристов был свой чатик для общения, который даже назывался «Юридический фашизм», и эта глупая шутка на самом деле отражала суть работы отдела. Крайнев был до безумия помешан на мелочах, которые никакой роли в кампании не играли. Они могли по полдня заниматься договором на поставку синих туалетных кабинок, а то вдруг контрагенты подадут на нас в суд. Крайнев настолько был склонен к перестраховке, что на серьезные дела времени порой не оставалось.

Крайнев также имел отношение к самому главному позору этой кампании — «РосВыборам», где он допустил ряд правовых ошибок. «РосВыборы» были сугубо навальновским проектом по организации наблюдения за выборами. Название проистекает из общей сети проектов ФБК: «РосЯма», «РосПил». Проект не был постоянно действующим, а реанимировался по случаю. Изначально планировалось, что развертывание «РосВыборов» станет апогеем кампании и поможет защитить добытый за месяцы упорной работы итоговый результат. В действительности же должного организационного и управленческого внимания «РосВыборам» уделено не было, руководство кампании странным образом избегало глубоких и массовых действий по этому проекту, относясь к нему без энтузиазма. В итоге внутри проекта, который был вынесен за скобки кампании и даже располагался в другом помещении, сложился кризис управления. Данный кризис привел к крайне слабой работе до и в период выстраивания сетки наблюдения, а также к моментальному бездействию «РосВыборов» после дня голосования. Большие районы остались без наших наблюдателей, особенно Новая Москва и окраины — Бирюлево, Чертаново и др.

Все уличные активности, все волонтеры, все то, чем запомнилась эта мэрская кампания, осталось в Лялином переулке, где остался Кац вместе с колл-центром и всей полевой деятельностью. Мне повезло, там закрепился и я. Меня все знали и, думаю, уважали, потому что я начал кампанию ещё в роли обычного агитатора. Я был юристом, который занимался сопровождением важных правовых программ, по которым о кампании судили обыватели. Это было правовое сопровождение людей на агиткубах: проблемы с полицией, с нападениями. Я был не просто юристом, а помощником волонтеров, которому в любое время суток можно было позвонить с насущными вопросами. Я всегда был рядом, вне зависимости от того, платят мне за эту конкретную активность или нет. Для меня это была не просто работа, но общественная и, не побоюсь пафоса, историческая миссия, где нужно было по-настоящему себя показать.

Также я занимался правовым сопровождением по баннерам «Навальный», и на этом нужно остановиться отдельно. Была задумана идея «пассивной» агитации из дома с помощью печатных баннеров, которые мы раздавали людям, а они их вешали на внешнюю сторону балкона. Волков очень гордился этим проектом, но вскоре стало понятно, что он не привлёк достаточной волны популярности: люди не особо стремились рассказать всему двору о том, что Навальный — их кандидат. Многие просто боялись тогда ассоциироваться с Навальным и помогали нам инкогнито. Плюс появилась еще одна очень большая проблема: проект баннеров стал единственной программой, по которой нам так отчаянно и по-настоящему противодействовали. Управы и муниципалитеты снимали эти баннеры, а полиция покрывала, хотя мы боролись за них, провозили заявления в УВД от потерпевших, требовали вернуть эти срезанные баннеры. Баннеров было мало, но возни с ними было очень много. И Волков наконец-то признал, что никакой агитационного выхлопа от этого проекта нет, однако есть большое «но» — привлечением внимания к ситуации мы показываем общественности, что есть противодействие властей, есть пострадавшие волонтеры, а значит, нас боятся, и этот проект мы закрывать не будем. Самое главное, что это противодействие «режима» было, скажем прямо, законным: чуть позже мы обнаружили достаточно старое, чуть ли не десятилетней давности постановление правительства Москвы о незаконности размещения таких баннерных конструкций на несущих фасадных стенах домов. А когда проект только запускали, Дмитрий Крайнев утверждал, что это все законно, не проработав детально. По сути мы подставляли тех людей, наших сторонников, кто приезжал брать баннеры. Мы повторяли им одну и ту же мантру: что все законно, просто нам так противодействуют. Многие заводились, чувствуя несправедливость, были даже хардкор-активисты, который брали по пятому баннеру после того, как первые четыре были срезаны коммунальщиками.

Всем было тогда откровенно плевать, что в результате этого эффектного срезания могли пострадать люди, которые на стропах спускались с крыш или случайные похожие. Да и наши сторонники были в опасности: бывали случаи, в том числе выложенные в YouTube, когда они буквально дрались на балконе за этот несчастный баннер. Иногда случайные соседи запутывались в стропах этих высотников. Некоторые дела подобного рода даже дошли до уголовного розыска, но никого в кампании, кроме меня, они особо не трогали — ни Волкова, ни Навального. С помощью баннерного проекта они только поддерживали нужный им градус скандальности. Надо сказать, небезуспешно.

Самое ужасное началось потом — людей стали вызывать в административные территориальные инспекции, составляли на них протоколы. Я со своей помощницей пытался помогать людям, но правозащитной линии в кампании совершенно не уделялось должного внимания. Я ездил в эти инспекции, поддерживая людей с их делами. Однажды на Соколе абсолютно неадекватный глава управы даже обвинил меня в том, что я на него напал. Мы зашли в управу вместе с волонтером, который помогал вешать баннер, нас там совершенно, и тогда я понял истинный уровень ненависти к нам. Мы, конечно же, не нашли никакого кабинета заседания этой самой административной территориальной инспекции и зашел к юристам. Там сидела такая развязная дама, которая крутилась в кресле, разговаривала по городскому телефону, накручивая его длинный шнур. Я долго обращался к ней, она не реагировала, в итоге я просто нажал на «сброс» стационарного телефона и связь оборвалась. Она вскочила и с криком «Вы на меня напали!» выбежала в коридор. Тут откуда ни возьмись появился тот самый глава управы, который выгнал нас, сказав, что управа — этого его дом и он нам совершенно не рад. Потом, кстати, этого же главу управы посадили за хищение. Как говорится в известной кричалке Навального, «жулики и воры — пять минут на сборы».

А в сентябре у всех этих пострадавших от проекта баннеров начались суды. Я еще не понимал, перейду ли после мэрской кампании в ФБК и какие задачи буду выполнять. Как-то я обратился к Крайневу, что у людей идут суды, им присылают штрафы и надо бы как-то помочь. Он меня резко прервал: «Зачем ты в это лезешь? Тебе что, больше всех надо? Тебе кто-то поручал задачу по правозащите этих людей?» Он сказал это абсолютно безапелляционно, мол, у тебя есть свои текущие задачи, которые определяют твою нужность Фонду. Я тогда опешил, и самая большая моя ошибка состоит в том, что я не отстоял тогда свою позицию: надо было идти напрямую к Навальному, нужно было взывать к общественности, потому что в итоге оказалось, что всех тех людей, у которых начались районные суды по баннерам, мы просто кинули. Надо сказать, что с проблемой оплаты штрафов для активистов во время кампании частично помогал Кац, но в конце кампании Каца уже не стало, а выполнять обязательства перед пострадавшими волонтерами стало не кому и не за что.

Особенно стыдно мне стало в декабре 2017 года, когда случился мой громкий разрыв с Алексеем Навальным и начался моя общественная травля. Тогда мне в комментарии, где лился поток оскорблений, написала одна женщина, с которой я контактировал в 2013 году по баннерам: «Виталий, а вы помните, как вы меня оставили с судом в октябре 2013 года, когда мне нужно было помочь? Это же ведь вы плохой, а не Навальный и его штаб». Очень неловко открыто признать, что я поступил тогда ровно так же, как и вся эта система, выстраиваемая Навальным. Для меня карьерная перспектива осенью 2013 года была более значимой, и я, что греха таить, поступил наперекор собственной совести, выполнив ту «животную» директиву Крайнева. Но женщина, конечно, не поняла этого: многие видят отдельные части, не видя сути проблемы. Очень сложно донести эту суть всей системы Навального, что с тобой будут возиться только до тех пор, пока ты будешь им нужен. Навальному и Волкову просто не до этого: они целиком и полностью сосредоточены на великих политических свершениях, а не на заботах о каких-то там активистах с сорванными баннерами или районными судами. Нет им дела и до волонтеров, пострадавших от рук «приближенных» к руководству людей.

В самый разгар мэрской кампании произошла одна история, которая до сих пор, спустя много лет, не выходит у меня из головы. Внутри не прекращается моральный спор. Как человек, ответственный за сохранность и правовую безопасность волонтеров, я крайне остро воспринял те события. В один из дней, ближе к полуночи, мне на мобильный раздался звонок. Несмотря на предыдущий шквал звонков и огромную усталость, всё равно ответил. Интуиция подсказывала, что звонят в такое время не по пустяку. В трубке раздался встревоженный и нервный голос человека, который сообщил об избиении в метро своего друга, волонтера нашей кампании. Ребята ехали в сторону метро «Юго-западная», один парень был в футболке «Навальный». Кому-то из пассажиров совсем не понравилась майка и он подошел «предъявить». После непродолжительного разговора пассажир «съездил» нашему волонтеру по лицу, да так сильно, что рассек тому бровь, а половина лица быстренько превратилась в одну сплошную гематому. Серьезнейшей инцидент. Бросив личные дела, на которые и так не оставалось никакого времени, я прыгнул в такси я помчался на «Юго-западную». Возле станционного пункта полиции встретил растерянных ребят, видно — воспитанных и скромных, абсолютно трезвых. Пострадавшим оказался, действительно, наш сторонник и волонтер Илья, молодой парень, вежливый. Напал на него мужчина лет сорока пяти, но выше Ильи на две головы, со стойким запахом алкоголя и в мятом костюме. Мужчина, завидев мой приезд, сразу поспешил предложить поговорить тет-а-тет. Я отказался куда-то уходить, и он натурально принялся шептать на ухо:

- Я известный адвокат, — уверенно начал он и сразу представился.

- Мне неважно, вы избили человека. Волонтер, утверждает, что вы побили его за майку. Я буду оказывать ему правовую поддержку, — ответил я, а также сообщив, что официально представляю штаб Алексея Навального.

- Вы, не поняли. Я известный адвокат, знаю и ваших. Давайте замнем прямо сейчас. Полиция не против, — заговорщически шипел он.

- Вы избили человека и предлагаете мне забыть про это и уехать?

- А еще поговорить с Ильей и убедить его не писать заявление, — шел ва-банк пьяный авантюрист.

- Это невозможно. Илья справедливо считает, что прощать вас нельзя.

- Ну, смотрите тогда. Я бы помог вашей кампании и позже найду как решить вопрос, только без вас.

Я только усмехнулся и пошел решать с ребятами, что делать дальше. Илья не стал сдаваться под сомнительным напором нападавшего, и вместе с полицией мы поехали по всевозможным процедурам освидетельствования и только под утро попали в ОВД к дознавателям. На протяжении всей ночи «адвокат» ныл, что мы совершаем ошибку и уже открыто предлагал мне деньги. Особенно расстарался перед продувкой на алкогольное опьянение. Тогда же он заявил, что в отличных отношениях с Вадимом Кобзевым и Ольгой Михайловой, адвокатами Навального.

Утром мы расстались. Пообещал Илье, что это дело мы не оставим и будем поддерживать его до конца. Тогда я не знал, что говорю неправду. В штабе мое руководство в принципе, никак не отнеслось к инциденту. Дмитрий Крайнев, узнав подробности ночных приключений, только буркнул, чтоб не сильно опаздывал на работу и к обеду был. Судьба пострадавшего его не слишком волновала, как будто волонтеров лупили каждый день и пачками.

Дальше началось самое интересное. Неожиданно позвонил адвокат Навального Кобзев и начал выспрашивать об Илье. Мол, реально ли волонтер, действительно ли был в майке, настоящие ли побои? Моему удивлению не было предела: откуда Кобзев узнал мой телефон и прослышал про инцидент? Я нигде про это не писал, Илья к нему не обращался. Оставался только один вариант — на него вышел сам «известный адвокат» из метро. Кобзев косвенно сам и подтвердил:

- Пусть дальше разбираются между собой. Там побои, максимум. Их дело.

- Я понимаю, но мне руководство не говорило прекращать оказывать поддержку по этому делу.

- ОК.

Через пару дней поговорить по этому делу подошел Максим Кац. Он был введён в курс дела кем-то из начальства. Видимо, среди руководства пошли разговоры. Кац не стал ни о чем просить, но в своей аккуратной манере обозначил, что, мол, «странная ситуация, давай, сосредоточься лучше на текущих задачах». Я сигнал понял. Позже про это дело спросил и Леонид Волков. Причем по его тону можно было легко понять, что Илье больше помогать не надо.

Илья. продолжал мне звонить, а я не знал, как объяснить ему напрямую, что помогать больше не смогу и штаб этого делать не будет. Сдержал «известный адвокат» свои пьяные ночные обещания. «Порешал» по своим связям вопрос.

Сейчас, совершенно очевидно, любитель бить людей в пьяном виде действительно вышел на друзей-адвокатов, а те на своего клиента Навального. Дальше — дело техники. Думаю, многие знакомы с подобной техникой и не раз страдали от неё на личных примерах.

 

Глава 7. «Алексей, гадом не окажись!»

Кампания начала достигать своего апогея, количество кубов достигло рекордных отметок, и если раньше мы ставили по 5 агиткубов в день, то усилиями инновационного подхода Максима Каца мы ставили и 30–40 кубов день по всей Москве. У Каца, в отличие от Леонида Волкова, была выстроенная стратегия и цель — поставить 200 кубов. Волков же ориентировался только в сиюминутной ситуации, не имея никакой дальней перспективы. И ближе к концу кампании он уже сидел в странном писательском угаре, с красными глазами и взъерошенными волосами, строча посты, которые якобы были связующим звеном между кампанией и сторонниками. Сложно уже сказать, какой резонанс имели эти статьи в Живом журнале, но это явно не та роль, которую должен был исполнять начальник кампании, уходя в глубокий онлайн.

Состояние Волкова становилось порой критичным, и для него не было чем-то странным, скажем, ходить по штабу босиком. Эта сцена надолго врезалась у меня в память. В штабе, как всегда, присутствовала в большом количестве пресса, заходили волонтёры, случайные прохожие. И среди всей этой бьющей ключом жизни появляется абсолютно босой начальник кампании с мокрыми зачесанными назад волосами, с трясущимися руками, в расстёгнутой чуть ли не до пупка рубашке и острым запахом пота. Волков, видимо, выходил на улицу в дождь, ибо когда он проходил по штабу, за ним тянулась вереница мокрых следов. Кто-то из присутствующих даже задал вопрос: «А кто это?» Прямо скажем, Волков тогда совсем не был представительным светским руководителем, а скорей напоминал собой поехавшего бомжа. Красные глаза выдавали в нем человека, который не спит ночами. Ко всему прочему Волков вляпался в скандал, когда он пошёл после работы в стриптиз-клуб, и позже в Интернете появилось видео, где он в окружении полуголых девиц наконец-то получает удовольствие от жизни.

Практически вся мэрская кампания проходила втёмную, тогда на это многие закрыли глаза, мотивируя свой обскурантизм тем, что якобы мы шли к серьёзной цели и поэтому можно было использовать «взрослые» методы борьбы. Для успокоения обывателя оставили немногочисленные подотчётные расходы: закупку канцелярских принадлежностей, оплату логистики, работу с подрядчиками. Все это делалось с избирательного счёта, чтобы не спалиться. Но всё, что касалось внутренней работы штаба, шло через черный нал, находившийся, как правило, в знаменитом «рюкзаке Волкова». И когда Леонид Волков был в том самом стрип-клубе, с ним был его знаменитый рюкзак. Это был ларчик, всегда набитый пачками денег. Примерно раз в неделю Волков приходил в штаб на Лялином переулке, садился в уголок, открывал свой рюкзачок, набитый бабками, и выдавал деньги для всех нужд, трат и инициатив, которые проводились штабом. Некоторых сотрудников штаба тогда очень повеселило, а многих и растрогало, что он был там с этим самым рюкзаком, полным денег. Оставалось только надеяться, что он не потратил их на женщин с пониженной социальной ответственностью. Смех смехом, но вообще это, конечно, нонсенс, когда руководитель избирательный кампании в ночное время на полном серьёзе идет в стриптиз-клуб отдыхать с рюкзаком, полным денег, возможно, даже присланных донаторами или обналиченными Романом Рубановым со счета для каких-то оплат. Или эти деньги мог раздобыть сам Волков, который постоянно ездил на какие-то встречи, якобы с «предпринимателями». Я сам, правда, не верил, что есть предприниматели, которые из чувства альтруизма будут спонсировать кампанию в таких объемах. Но деньги были, работа кипела, а значит, места вопросам о происхождении средств не было.

У меня как раз в то время появился дополнительный правовой проект. Я занимался помощью и компенсацией, за которой обращались пострадавшие от кампании. В основном это были люди, бравшие наклейки: им царапали машины, разбивали стёкла. Ближе к сентябрю это приобрело массовый размах, но мы, конечно, скрывали масштаб, приходилось врать и мне самому. Мы сами этих людей не искали, но если такие обращались в штаб, мы им всё возмещали при условии наличия доказательной базы. Всё это, естественно, делалось черным налом. Волков натурально открывал свой рюкзак и давал мне пачки денег, без какой-либо отчетности. И дело было не только в том что, что я был надежным сотрудником (а в этом плане мне действительно можно было доверять), но в том, что в какой-то момент денег в кампании стало так много, что никто не задумывался о том, как их тратить и вводить какую-то финансовую дисциплину.

О том, что финансовой дисциплины не было никакой, свидетельствует такой вопиющий случай. В начале кампании, в отделе производства, который занимался заказом и производством баннеров, листовок и мерчендайзинга, сотрудник однажды взял из черной кассы 300 тысяч рублей налом и просто на следующий день не вышел на работу, будучи даже неоформленным. Никакой службы безопасности у нас не было, заявлять в полицию было бесполезно, и, конечно, эти деньги так и не вернулись в кампанию. А ведь среди жертвователей было немало романтиков из регионов, которые перечисляли нам последние деньги.

Зарплаты в штабе также шли только втёмную. Не знаю, под каким предлогом списывали суммы для выплат с избирательного счета, потому как они начислялись, было совершенно непонятно. Изначально я получал 10 тысяч в неделю. Кац, не привыкший жадничать по зарплате со своими сотрудниками, поднял ее. Этим, кстати, он очень отличался от Фонда борьбы с коррупцией, который всегда во всех коалициях экономил на людях. ФБК платили меньше, чем другие субъекты по коалиции, даже при сопоставимых бюджетах. Такая тенденция существовала не то просто из-за мизантропических принципов, не то из-за банального «РосПила» зарплатного фонда. В зависимости от того, как развивалась кампания, деньги платили раз в одну или две недели. Приезжал человек из розового особняка на Армянском, в моем случае это был Дмитрий Крайнев, и буквально в конверте передавал наличные.

Несмотря на то, что кампания позиционировалась как европейски-ориентированная и прозрачная, никто из руководства не раскрывал размера своих зарплат. В штабе активно ходил слух, что зарплата того же Крайнева достигала 200–250 тысяч. Можно только догадываться, сколько получали сам Волков или теневой Рубанов! Кац в то время говорил, что он нисколько не получает в кампании, но, откровенно говоря, я думаю, он лукавил.

Когда мэрская кампания подходила к концу, Максим Кац решил, что мы не сможем бесконечно масштабироваться добровольцами и волонтёров-кубистов нужно переводить на платную основу, благо деньги в кампании водились. Исповедуя рыночный подход к вопросу о политических волонтёрах, Кац столкнулся с волной критики от хардкорных навальнистов. Волков тоже был против и считал, что волонтер — это прежде работающий за идею и в удовольствие человек. Фраза про «получать удовольствие» сильно резала слух, и в дальнейшем я слышал ее на разных кампаниях. Возможно, она шла от самого Навального. Во всяком случае потом, уже в 2016 году, он подчеркивал, что платить надо только тем, от кого ты требуешь повышенное исполнение обязанностей и соблюдение тайн, в том числе и финансовых.

Конфликты с полицией почти не происходили, а все эксцессы на агиткубах были в основном связаны с тем, что наш волонтер подрался с кем-то других политических взглядов, либо на него напали какие-то оппоненты. Но в целом кампания проходила достаточно вольготно, все наши инициативы реализовывались, и никто нас особо не душил. Даже из-за странных финансовых махинаций в штабе не было существенных преследований, потом, правда, завели только одно уголовное дело, связанное с Яндекс-кошельками, когда Константин Янкаускас, Николай Ляскин и Владимир Ашурков собирали деньги на кампанию еще в самом ее начале. Схему тогда предложило само руководство, она была достаточно мутная, но помогающая наиболее быстро собрать деньги. Время показало, что это очень глупое и недальновидное предприятие.

Сам Крайнев никогда не занимал таких больших руководящих постов, и у него не было подобного количества людей в подчинении, поэтому вполне возможно, что у него началась звездная болезнь на фоне повышенного внимания прессы и кандидата. И он стал таким юристом-актером, «косплеящего» персонажа из сериала «Белые воротнички». Думаю, именно тщеславие помешало ему быть гораздо более эффективным руководителем юридической службы.

В какой-то момент в мэрской кампании появилась прогрессирующая тенденция к завышению показателей. Бывало так, что когда мы говорили, что у нас сотня агиткубов, а это была фикция: приезжая на запланированный куб, можно было обнаружить, что его нет. Еще более странные истории начались с платными заявителями кубов, с которыми из-за опасений работали по договору. Приезжая к таким кубистам, мы иногда встречали странных людей, которые заявляли, что у них все украли, а были такие, кто продавал эти кубы в префектуру. Среди этих нанятых волонтёров сторонников было меньшинство, в основном это был способ подзаработать. И мы, таким образом, уже совсем не отличались от «Единой России», которая нанимала обычных промоутеров.

Был забавный случай с одним из рекордсменов кубов, звездой тогда еще «Народного альянса» Виталием Наковым. Виталий стоял на своём кубе в одиночестве где-то на северо-востоке Москвы и очень захотел в туалет. Он оставил куб и газеты и пошёл по своим делам, но когда он вернулся через пять минут, то ни куба, ни газет уже не было. Мошенники из префектур и управ имели особый зуб на нашу агитацию и охотились за кубами и газетами. Был скандальный эпизод, когда волонтер сфотографировала в приоткрытой комнате префектуры пачки наших газет. Как такой объем материала мог быть в наличии у префектуры, можно только догадываться. Не надо забывать, что Волков совершенно не контролировал работу по изготовлению и распространению этих газет, и там творился абсолютный бардак.

Волков регулярно проводил летучки во дворе на Лялином переулке, все сотрудники штаба вставали кругом. Приходил Леонид и начинал вещать. Как правило, это была политинформация как на комсомольском утреннике, где все друг перед другом бодрятся. Кому-то одному задавался якобы камерный вопрос при всех:

— Виталий, а как у нас обстоят дела с защитой людей на кубах и с баннерами?

— Успешно справляемся с провокациями. Не даем нарушать права!

— Молодцы! Продолжайте в том же духе

Такое нахваливание себя шло по кругу как в секте, острые вопросы не задавались, скандалы не поднимались. Но вот однажды Волков спросил: «Ребята, поднимите руку, кто из вас получал в почтовый ящик нашу газету». Руку не поднял никто. Я тогда жил на Войковской, это не самый окраинный район, там было много волонтеров и было даже платное распространение газет, но за всё лето я не видел ни одной газеты именно в почтовом ящике. Куда девались все эти объемы, которые мы за большие деньги печатали и распространяли через подрядчиков? Очевидно, что многие газеты воровались и передавались в управы. Волков не смог выстроить никакой системы по контролю за качеством распространения газет, и бюджет на них мы расходовали впустую. Также случались казусы, когда мы печатали десятки тысяч дорогих глянцевых листовок с какой-то ошибкой. Был известный случай, когда мы умудрились напечатать большой пробный тираж листовки против нелегальной иммиграции тиражом в несколько десятков тысяч экземпляров, но она не вышла, потому что просто кому-то в последний момент она разонравилась, хотя до этого прошла все стадии согласования.

Кампания подходила к концу, и ее нужно было как-то глобально завершать, и мы провели ряд дорогих масштабных уличных концертов с огромной сценой. Эта помпезность вселяла оптимизм: мы наконец-то занимаемся большой политикой! Никто не задумывался в те динамичные дни, что нам просто позволяли вести кампанию и закрывали глаза на наши реальные нарушения.

Одну из последних встреч кандидата мы проводили в Сокольниках и сделали ее с размахом. Никакого разрешения у нас не было, мы действовали по наитию и, как тогда казалось, очень умело обманываем власть. План был наполеоновский: в течение ночи на аллее от метро к парку Сокольники мы устанавливаем огромную сцену сродни тем, что делают рок-звездам для концертов на открытом воздухе, а следующим днём под шумок проводим гала-встречу. Моя задача была приехать с вечера и проследить, чтобы не было никаких проблем ни с полицией, ни с органами исполнительной власти, хотя никаких разрешающих документов у нас не было. У нас было символическое уведомление в префектуру на проведение встречи, в котором не было ни слова об использовании о возведении такой масштабной сцены. Сцена перегородила всю пешеходную аллею, люди обходили ее по проезжей части и через дворы жилых домов. Собрав столь огромную сцену с этими колонками, мы рассчитывали, что власти просто никуда не денутся. Самое смешное, что ночью приезжала полиция. Я показывал им наши нелепые бумажки от префектуры, и они, удовлетворившись этим, уезжали. Днём приезжали какие-то люди из правительства Москвы, также разводили руками и ни с чем уехали. Мы были в шоке: такого, что позволяли нам тогда в городе, не разрешали больше никому.

И вечером мы начали грандиозную гала-встречу с кандидатом Алексеем Навальным. Перекрыв всю дорогу к парку Сокольники, мы воспользовались тем, что люди, шедшие туда, просто упирались в нашу сцену и оставались у нас. Этот тактический ход позволил нам бравировать невероятной численностью сторонников. В какой-то момент мероприятия у полиции сдали нервы, и приехавший ОМОН перерубил кабель одного из генераторов в надежде, что звук остановится, но он продолжал работать от запасного генератора, над ними подтрунивали тогда, что звук шёл от бога. Мы, помню как сейчас, лежали в «куче мале» с ОМОНом, рвавшемся ко второму генератору, кто-то кричал, а Навальный всё еще выступал на сцене. После этой встречи его задержали очень эффектно: на сцену вбежал большой полицейский в форме, Навальный пошутил: «Надеюсь, меня задерживают не потому, что я болею за “Спартак”» (до этого он как раз отвечал на один из вопросов от собравшихся относительно своих футбольных пристрастий). Конечно, ни за какой «Спартак» Алексей не болел, в личных разговорах он не мог сказать ничего ни про «Спартак», ни про игроков, ни футбол вообще. Видимо, технологи посчитали, что это прибавит ему рейтинга у москвичей, массово болеющих именно за эту футбольную команду.

После Сокольников мы провели большой музыкальный концерт на проспекте Сахарова. Здесь у нас было всё четко, и все детали мероприятия были согласованы. Забавно, кстати, что одновременно с нами проходил концерт в поддержку Сергея Собянина, в том же районе, но чуть вглубь за Садовое кольцо. Тем не менее, проблем с согласованием не было. Во время этой кампании мы сполна пользовались всеми благами, которые были и у кандидата от власти, и те блага, которые мы недополучили, были по большей части из-за нашей безалаберности и неопытности. В то время мы думали, что это все же болезни роста, но оказалось, что это привычные родовые особенности нашей большой команды.

Основной целью концерта на проспекте Сахарова была демонстрация поддержки Навального известными людьми шоу-бизнеса. Звёзд выбирали специальные сотрудники штаба, пытаясь выделить тех, на кого ориентируются наши сторонники, и тех, кто способен укрепить или создать у людей лояльность к нашему кандидату. Речь, разумеется, не шла ни о каком бесплатном концерте. Информацию о людях, помогавших выходить на продюсеров и имевших какие-то связи в музыкальной сфере, тщательно скрывалась. Везде стоял только коммерческий вопрос. Все хотели видеть Юрия Шевчука, но, когда обратились к нему, он отказал, заявив, что не хочет играть в эти сомнительные игры. Хоть он человек и протестный, но, как я думаю, испытывал большие сомнения относительно Навального, не зная чего от него ожидать. Когда Шевчук слетел, переговоры шли дальше.

Сам Навальный очень хотел «Ляписа Трубецкого», тогда эта группа была на пике популярности в протесте. Ребята приехали тогда за свой прайс, но во всем их поведении за сценой чувствовалась некая надменность: ничего личного, только бизнес. Сергей Михалок, вокалист «Ляписа», без особых эмоций размялся под сценой, вышел, отыграл и уехал. Трудно назвать это искренней политической поддержкой Навального.

Вячеслав Петкун («Танцы минус»), также выступавший на концерте, перед исполнением очередной композиции сделал мхатовскую паузу… «Алексей, — сказал Петкун, — сейчас я к тебе обращаюсь». По большому экрану показывают лицо Петкуна, тут же операторы выхватывают Алексея, показывая попеременно то его, то Вячеслава. И Петкун продолжает: «Алексей, главное, гадом не окажись». В тот момент я в первый раз увидел, как Навальный по-настоящему растерялся, как у него забегали глаза. Это был очень сильный момент всей кампании, потому что никто и никогда публично не смел ещё усомниться в нём столь философски и искренне. Здесь нужно подчеркнуть, что Навальный на тот момент уже превратился в некого аристократического политика: аккуратный свитер Fred Perry в духе выпускников элитных колледжей Англии или США, легкий загар, прическа в духе лондонского отличника.

Концерт на Сахарова состоялся, и при плохой погоде мы собрали достаточно большое количество народу. От этого все были преисполнены оптимизма, нам оставалось сделать последний рывок и поучаствовать в наблюдении за выборами, которое мы благополучно провалили. Причем трудно сказать, почему именно. Вообще с проектом «РосВыборы» случилась парадоксальная ситуация: о наблюдении за выборами говорили все, от Навального до рядовых волонтеров, но в действительности в самой команде мало кто понимал, как это все организовать и что для этого нужно. С другой стороны, в день голосования ряд сотрудников центрального штаба, те же Рубанов или Елена Марус (сегодня — арт-директор ФБК), казалось, имитируют бурную деятельность, только «приобщаясь» к процессу мониторинга, но ничего, строго говоря, не делают. Во всяком случае, оперативно обжаловать электоральные нарушения у этой «приобщившейся» команды не получилось. Но, надо отметить, юристы из объединенного наблюдательского колл-центра справлялись с оперативными вопросами.

Каких-то вопиющих нарушений на московских выборах нам тогда поймать и не удалось, хотя Дмитрий Крайнев на них и охотился. Нам не хватило организационной смекалки, и мы не смогли использовать даже тех волонтеров, которые у нас были. У нас остались не закрыты наблюдением многие депрессивные районы, где у нас была крайне низкая поддержка: все эти классические спальные районы типа Бирюлево, Чертаново, Новой Москвы, Отрадного. Было очень странно, что в наблюдении мы сконцентрировались как раз в самых обеспеченных районах города, где у Навального была наибольшая поддержка. Конечно, это было, скажем так, не очень эгалитарно — концентрировать своих сторонников по уровню дохода, делая ставку на городской истеблишмент. Но мы так и не предложили для депрессивных районов никаких социальных сервисов, а голосовать за размытые политические лозунги люди там были не готовы.

Со всеми собранными по наблюдению жалобами мы экстренно принимали людей в розовом особняке на Армянском переулке. Люди приходили опустошенными и приносили жалобы, протоколы, копии. Мы все это собирали и готовили заявления для передачи в суд. Получился довольно большой объем документов — 951 заявление, в нескольких экземплярах каждое. Все это нужно было успеть распечатать в авральном режиме, работая вторую ночь на ногах.

В тот же день был и день рождения Анны Ведуты, пресс-секретаря Навального. Анна всегда вела себя слишком пафосно и агрессивно, ей всюду мерещились враги. Эта была девушка, которая за словом в карман не лезла, за глаза ее называли мегерой. Многие журналисты ее также весьма не любили за резкий нрав и чувство, которое она транслирует: если Алексей с кем-то общается, то это уже большое одолжение для СМИ. Хотя он как раз за это ее и ценил, ведь таким своим отношением, она подчеркивала его исключительность, делая из Навального важного королька. При том Алексей не упускал случая крикнуть на неё или отправить за шаурмой (не шутка). Собственно, нетрудно было заметить, как Навальный всячески подминает под себя команду, чувствуя себя небожителем с барскими замашками. А под конец мэрской кампании он вообще превратится в самодура, которому и самому нужно получать ухаживания от подчиненных, и предъявлять к ним какие-то невероятно изощренные просьбы. Навальному всегда нравилось не только главенствовать в коллективе, но и унижать своих же подчиненных.

Праздновали день рождения Ведуты в том самом розовом особняке на последнем этаже. Музыка орала, вино лилось рекой, а на день рождения собрались все сотрудники штаба, кто был не занят в рабочих процессах. В итоге получилось так, что практически сразу после дня голосования остановили работу многие отделы, кроме юридического и группы сотрудников, обеспечивавших подачу и процесс заявлений. Поводов для такой разудалой вечеринки не было: мы не прошли во второй тур, а в штаб тянулась вереница расстроенных сторонников, осунувшихся после бессонной ночи, с жалобами по наблюдению. А на верхнем этаже на Армянском громыхает музыка и орут веселые пьяные люди. Все это выглядело как в дешевых фильмах, когда ты заходишь к себе домой и видишь, как у тебя буквально люстра шатается под потолком. Кто-то из пришедших с очередной жалобой сторонников задал вполне резонный вопрос: «А что вообще отмечаем-то?» Вместо того, чтобы мобилизовать дополнительные силы на обработку итогов наблюдения, готовить какие-то протестные мероприятия, был устроен этот сумасшедший валтасаров пир с катающимися по полу пустыми бутылками и пьяной в хлам именинницей.

На следующее утро после этой вечеринки и нашей всенощной работы по подготовке всех тех 951 жалоб по наблюдению мы поехали в Мосгорсуд. У нас был заготовлены для жалоб массивные большие коробки из-под бумаги для принтера, их облепили стикерами. В то время, как наш юрист Николай Кузнецов упорно работал на текстом этих заявлений, Крайнев придумывал способы эффектной подачи. Все коробки должны были быть заполнены заявлениями, чтобы мы показали прессе огромный объем этой фактуры: вы посмотрите, как грязно прошли выборы! Хотя все заявления были типовые, доказательную базу в такие сжатые сроки нам собрать практически не удалось. Мы «докопались» до факта подкупа избирателей, когда и.о. мэра Сергей Собянин раздавал продуктовые наборы с горошком и колбасой. Мы просили людей приносить свидетельства. Откликнулся один старик, который подтвердил, что получал колбасу и горошек.

— А есть, может быть, какие-то свидетельства?

— Я, — говорит, — съел. И колбасу и горошек. Но зато у меня осталось поздравление от Собянина.

Кто-то даже приносил собянинскую колбасу нам в штаб. Всё это выглядело комично, как последние попытки хоть как то зацепиться за уходящий поезд.

В суд приехали Навальный и Волков, однако Анна Ведута там так и не появилась, видимо, не придя в чувство после дня рождения. Хотя по сути это был апофеоз всей кампании. Это, конечно, было не только очевидным непрофессионализмом с её стороны, но и банальным неуважением к труду сотрудников и волонтёров, которые поверили в нас.

И тут Дмитрий Крайнев заглядывает в коробки и видит, что они наполовину пустые и нам не хватает бумажного объема. У Крайнева случилась форменная истерика, полетели пух и перья, что чуть не привело к драке с другим сотрудником штаба. Крайнев сказал: «Делайте, что хотите, но все эти коробки должны быть полны бумаги». Мы взяли пачки чистой белой бумаги, вытащили из упаковки и положили в каждую коробку со дна, сверху накинув сами заявления. Бумаги в итоге оказалось так много, что стало казаться, что нарушений мы выявили на целый Гаагский трибунал. Крайневу эта идея очень понравилась, так что на пресс-конференции мы даже не стеснялись демонстрировать журналистам содержимое наших коробок.

Несмотря на такой крайневский креатив, в итоге вся наша эпопея с заявлениями закончилась бесславно. Крайнев допустил критическую ошибку в плане тактики подачи заявлений: нужно было сначала подавать заявления в районные суды, а уже после обжаловать их решения, если это станет необходимо, в Мосгорсуде. Крайнева потом обвиняли, что он сделал это умышленно. Вся наша деятельность по обжалования казалась несерьёзной, чувствовалось, что даже Навальному это не особо надо. Самое печальное, что эту кампанию мы вообще не рассматривали как проигрышную. Видимо, с нами случился традиционный комплекс российской оппозиции, когда, если ты не проваливаешься совсем с треском, то считаешь это своей победой.

В кампании было еще одно очень трогательное мероприятие, которое помогло поставить жирную точку — финальный митинг на Болотной площади, который нам также согласовали. Но перед самим мероприятием начались какие-то странные события: говорили, что возможны массовые беспорядки, что выборы сфальсифицированы. В штабе на Лялином переулке начали собираться люди, которые имели опыт акций прямого действия, готовые к силовому развитию сценария. В команде Ляскина появились мужички с крепко сбитыми лицами, подтянулся даже большой мастер «перформансов» Петр Верзилов из группы «Война»/Pussy Riot. Напряжение в штабе возрастало и все что-то ждали. Волков, как я понял, не хотел никаких выступлений, это позже он будет заявлять, что власть в России сменится не правовым путем, но в тот раз он сунул голову в песок, когда дело приняло такой крутой оборот. В итоге, впрочем, ничего не случилось и все спокойно поехали на финальный митинг.

Людей на Болотной собралось меньше, чем на концерт на Сахарова, но правоохранители все равно говорили о том, что мы превысили заявленный лимит в пять раз. Стали раскачивать эти привычные «качели» с полицией, пошли слухи, что сейчас площадь будут зачищать. В целях безопасности было предложено перевести всю команду на сцену. А до этого выступал Николай Ляскин и, что называется, прощупывал толпу, пытаясь понять их готовность к радикальным действиям. Но толпа была настроена миролюбиво. Алексей был такого же мнения и выступления на сцене продолжалось в прежнем порядке.

Тогда к микрофону выходили не имевшие отношения к кампании люди, но которым лично симпатизировал Навальный. Выступал и Петр Верзилов, сказав тут же ставшую крылатой фразу «Навальный любит вас». Сразу пошли шутки, что вот теперь мы окончательно превратились в секту, но мало кто мог предположить, что уже через четыре года эта шутка станет правдиво-трагичной.

Без сомнения, Навальный рассчитывал на такой вариант, когда силовики проявят инициативу и прыгнут на нас, чтобы получилось «красивое» завершение кампании. Но полиция вела себя сдержано. Конечно, всерьез, думаю, никто из штаба не рассчитывал на насильственный сценарий в тот вечер, и, более того, Навальный в тот вечер сказал свою знаменитую фразу, которую ему теперь частенько припоминают в интервью: «Я вас сейчас не зову переворачивать машины». Алексей, конечно, провоцировал, «щупал», как тот же Ляскин, но у правоохранительных органов хватило тогда ума не ввязываться в провокацию, потому что разгон полицией у самой сцены сыграл бы штабу на руку. Все закончилось спокойно, и на этом все разошлись.

Заканчивалась и вся мэрская кампания. Нам даже выдали финальную премию с тех денег, что осталась. Волков со своим неизменным рюкзачком, который мелькал в кадрах хроники из стриптиз-клуба, сел в подвале штаба на Лялином переулке и, вызывая всех по одному, выуживал из недр рюкзака деньги и раздавал. Мне дали 50 тысяч. Премия была для меня хорошим знаком, и я понимал, что могу всерьёз рассчитывать на переход в штат Фонда борьбы с коррупцией.

Представление о мэрской кампании, какой я её увидел, будет неполным без рассказа об одном неприятном инциденте, случившемся уже после голосования. В определенный момент стало казаться, что Леонид Волков не знает, как красиво закончить кампанию. Несуразный финальный митинг на Болотной не поставил в ней логическую точку, не дал разгоряченной политическим «движем» общественности ответа: что делать дальше? Неясно также было, что делать с людьми, втянутыми в процесс агитации. И тогда штаб не придумал ничего глупее и опаснее, чем… продолжать ставить агитационные кубы. И это в условиях, когда наш кандидат уже не кандидат и установку агитации необходимо было согласовывать в префектурах в соответствии с жесткими нормам закона о пикетированиях.

Был выпущен финальный тираж газеты с итогами кампании. Так как нормальной схемы распространения не было, всё уперлось в кубы. В день пытались ставить не больше 2–3 кубов, но на каждом из них возникали серьезные проблемы с полицией, которая теперь требовала согласования, ведь период агитации закончился вместе с выборами. В ФБК закрывали на это глаза. Именно в Фонде, потому что аренда предвыборных штабов тоже закончилась.

Я стал указывать менеджерам, что нельзя продолжать работать по той же формуле, что и в рамках кампании. Они только разводили руки и кивали на Волкова: это было его решение — дораздать все газеты, не придумывая ничего нового. А как же люди, у которых начинали сложности с правоохранителями? Сначала пытались «отбиться» адвокатом, вялым и при этом очень дорогим. Проблемы с законом предсказуемо не исчезли, даже когда у куба появился «авокадо в костюме», как называли того адвоката менеджеры кампании.

По традиции, подключили меня как ведущего специалиста по подобным ситуациям. Я был дешевле адвоката раз, наверное, в 20, но заметно эффективнее и энергичнее. Впрочем, мое мнение не восприняли и продолжили «гнать процесс». Опять же, любое задержание можно было трансформировать в эмоциональное сообщение в твиттере, которое потом разнесли бы активисты.

Кончилось всё так, как и должно было кончиться, — скандалом с полицией и пострадавшими волонтерами, которые потом еще долго расхлебывали. На одном из кубов у станции метро «Новокузнецкая» случилась целая операция местных полицейских, приехавших десантом задерживать волонтеров и «арестовывать» куб. Делали всё жестко и без объяснений, явно чувствуя за собой законную правоту. Я успел подъехать под самое завершение этого печального банкета. Ребята отказались сами сворачивать куб, тогда полицейские, вооружившись ножницами, стали резать натянутые баннеры и раскручивать стойки. Активистов, кто хоть как-то пытался этому противостоять, без церемоний крутили и тащили в служебные машины. На мои требования объяснить свои действия оперативники в штатском стали тыкать в меня ножницами. А после скрутили, вывернув плечо и порвав пиджак, после чего потащили в машину. В служебной «ГАЗели» сидели ранее скрученные и ничего не понимающие волонтеры. Как захотелось тогда, чтобы их глаза в этот момент увидели в Фонде те, кто принял решение продолжить ставить кубы после выборов!

Самое страшное произошло минутой позже. К машине вели одну из наших волонтеров, и перед тем, как посадить к нам, полицейский ударил ее по лицу. Я в страшном аффекте сорвался с места и открыл дверь изнутри. Сзади меня тянули за пиджак сидевшие вместе с нами оперативники. Я только и успел выкрикнуть: «Ты зачем это сделал?!» Сержант, ухмыльнувшись, не промедлил с ответом: «Это ты сделал, а я ничего не делал». Шок.

Мне казалось, что после моих сообщений в штаб о случившемся Фонд сейчас землю перевернет, но поможет нам или, как минимум, все про это узнают. В ФБК, однако, отреагировали вяло и, как будто издеваясь, прислали ко мне того самого «авокадо в костюме». В ОВД я остался один, так как чуть ранее, практически с боем, вызвал скорую помощь и добился, чтобы ее пропустили к пострадавшей девушке-волонтеру. Других ребят удалось эвакуировать со скорой, а меня полицейские оставили для составления протоколов об административном нарушении.

По итогам у нас на руках были видеозаписи инцидента с разных камер, которые мы передали в ФБК в надежде, что это станет сильнейшим обвинением в адрес полиции и вызовет большой общественный резонанс. Все карты были у нас на руках. Но что сделал Фонд? В ФБК решили… «потерять» видеозаписи и не развивать ситуацию дальше. Мне было дежурно рекомендовано не ходить в ОВД по повесткам и сидеть незаметно. И на это всё. Правда, пострадавшему волонтеру дали адвоката. Хотя бы так.

 

Глава 8. Фонд борьбы с коррупцией как семейный бизнес

Закончилась мэрская кампания, и начался новый этап, ставший историческим для команды Навального — мэрский штаб трансформировался в новый состав Фонда борьбы с коррупцией. ФБК до мэрской кампании и после нее — это две совершенно разные организации. Конечно, оставалась некоторая невразумительная элитка — Георгий Албуров, Любовь Соболь, но даже Николай Ляскин до мэрской кампании не был формальным сотрудником ФБК. Впрочем, та же Соболь, потеряв тогда свои управленческие функции в Фонде, так и не вернула их впоследствии.

Перестановки и изменение властных полномочий были связаны с личностью одного человека — Романа Рубанова. Никто так и не понял, в чем заключался алгоритм перевода сотрудников из штаба в Фонд. Но прослеживалась нехитрая человеческая логика: брали людей, которых привел сам Рубанов, а также тех, которые импонировали лично ему или Елене Марус. Марус, придя неопытным сотрудником в мэрский штаб из команды Каца, станет серым кардиналом под стать самому Рубанову. Марус не стеснялась и сама себя называть Черной королевой, ее действительно боялись в штабе. Вместе с ней в Фонд попали и ее подруги, например руководитель социологической службы Анна Бирюкова, которая как-то слишком отчаянно пыталась выстроить с нужными людьми неформальные отношения: встречалась с Албуровым, потом стала женой Леонида Волкова.

Любовь Соболь поначалу долго не могла встроиться в новую систему. Она переживала, что больше не любимая девочка Навального, который многое ей позволял и давал высокие должности, несмотря на ее возраст и неопытность. С приходом Романа Рубанова Соболь перестанет быть директором Фонда. Слишком вольготная жизнь закончится и для Албурова и для Владислава Наганова, которого окончательно выкинут по инициативе Волкова.

В Фонд пришли девочки, работавшие в штабе с Рубановым: Ася Раменская, Анна Юдина, Анна Додонова — они будут олицетворять внутреннюю работу ФБК, получая лучшие должности, их будут высоко ценить и многое доверять. Додонова даже будет пытаться узурпировать власть на своем уровне, увольняя неугодных. Все эти «девочки», как их называли в Фонде, вызывали у многих недоумение. Они ничего выдающегося не умеют, слабо понимают в СММ и не разбираются в соцсетях, но по принципу «моя команда» Рубанов ставил их на ключевые должности, на которых они худо-бедно справлялись. Справедливый вопрос: откуда вообще эти девочки взялись? Вы не поверите, но Роман Рубанов говорил, что якобы познакомился с некоторыми при игре в «мафию»! История, в которую невозможно не поверить. И вот эта «могучая кучка», выросшая до большой компании со множеством отделов, переехала в новое помещение на Автозаводской, в бизнес-центр «Омега-Плаза».

Меня вместе со всем юридическим отделом штаба за исключением ряда позиций перевели в Фонд на ставку. Я был безумно этому рад, но меня напрягало, что моя кандидатура не удовлетворяет Дмитрия Крайнева, хоть за меня и заступался Волков, видя темп моей работы.

Позже стало известно, что Максим Кац тоже хотел попасть в Фонд и с частью своей команды якобы вел кулуарную борьбу. Против выступил Рубанов, потому что Кац ему был не нужен, и уж точно с прицепом своей команды. Конспирологические теории говорят, что конфликт Волкова и Каца был управляемый: Волкова провоцировали и грели, а Кац, выстроив свою часть структуры целиком, был вынужден уйти. Ушел в целом по-тихому, когда совсем поехавший Волков в открытую выступал против него на почве Патюлиной. Эта история всплывет спустя много лет, но демократическая общественность нисколько не осудит Волкова. Та самая общественность, которая равняется на западные морально-нравственные рамки, в которых кого угодно линчевать за «харрасмент». Но Леонида Волкова все дружно простили. У каждого, мол, свои слабости.

Образовался новый юридический отдел под руководством Дмитрия Крайнева. Потом Крайнев начнет проявлять свой чиновничий норов, выдавливая одного из главных интеллектуалов отдела — Николая Кузнецова. Также Крайнев попытается избавиться и от меня, и зимой 2014 года я также уйду из Фонда, потому что терпеть мытарства Крайнева не было больше сил. Больше всего меня смущала теневая выдача зарплаты: он доставал из стола пачку денег и буквально «отслюнявливал» мне зарплату. Деньги были маленькие, он мне выдавал по 7 тысяч в неделю. Никакого оформления, зарплатных бюллетеней и в помине не было. И только с течением времени сотрудников начали более-менее официально трудоустраивать.

Вскоре Марус стала арт-директором компании, а Бирюкова, ставшая женой Волкова, возглавит социологическую службу ФБК. Анну Ведуту на должности пресс-секретаря сменит Кира Ярмыш, еще одна незаметная девочка, «поплывшая» со временем от звездной болезни. У Ярмыш впоследствии появится свой фаворит Руслан Шаведдинов, который тоже станет пресс-секретарем кампании и ведущим YouTube-канала «Навальный Лайф».

Все эти бесконечные половые отношения сопровождали работу Фонда, и с 2013 года ФБК начнет действовать по порочному принципу семейной клановости. Три семьи — семья Волкова, семья Рубанова и пара Ярмыш-Шаведдинов — будут представлять руководство Фонда и сформируют его новую «элитку». К ним также примкнёт Иван Жданов, большой любитель следовать руководству. Такой подход к делу полностью убивает принципы меритократии, которыми так хвастается Фонд и к следованию которым денно и нощно призывает Алексей Навальный.

2013 год заканчивался тем, что ФБК становился по сути ручной организацией Романа Рубанова. Что касается другого профита, то его не было. Многие сторонники жаловались, что мы все тогда потеряли. Тот успех, который достигли в мэрскую кампанию, не смогли ни закрепить, ни развить. И единственное, чем бахвальствует сейчас Фонд, — это база жертвователей. Это была та печка, от которой они всегда плясали. Но все те сотрудники, которые набрались опыта в мэрской кампании, разбрелись, и никто даже и не пытался поддерживать с ними связь. Был, правда, один странный проект, которым пытались продлить волну взаимодействия с волонтерами — «Народный депутат». Это была пустая и неудачная история, готовившаяся под избирательные кампании 2014–2015 годов. Под проект Любовь Соболь написала пару сырых законопроектов про ЖКХ, явно на скорую руку. Руководил проектом Рубанов, что было очень странно, потому что он всегда был очень непубличной персоной и сторонился выступлений. Состоялось только одно мероприятия в рамках «Народного депутата» — собрались на модном дизайн-заводе «Флакон», пофоткались и на этом всё.

У самого Навального к этому моменту была партия «Народный альянс», которая никакого официального участия в мэрской кампании не принимала. Это была общая особенность всех его партий: Алексей всегда был вождем партии, но никогда не принимал участия в партийной жизни, рассматривая партию как запасной вариант, такой чемоданчик, который бросить жалко и тащить тяжело. В 2013 году в «Народном альянсе» собрался, наверное, самый сильный состав, который когда-либо был в навальновских партиях. Все справедливо полагали, что как раз сейчас, на волне мэрской кампании партия должна стать главным инструментом политической борьбы. В партии тогда были взрослые квалифицированные люди, которые пришли туда осознано, но со временем и они куда-то разбрелись, из того состава остался только верный Николай Ляскин и еще пару человек. Важно понимать, что когда Навальный в пятый, седьмой или пятнадцатый раз регистрирует свою партию, то многие люди, которые там были ранее, уходят разочарованными именно из-за бездействия и невнимания своего лидера к реальным партийным делам.

На волне подъема гражданского общества и политического воодушевления в 2013 году «Народный альянс» кипел, приходили новые активисты. Дмитрий Крайнев развел бурную деятельность по регистрации партии, на чем сильно старался пиариться сам. Но, как всегда, за волной пыли, которую он пускал в глаза, оказалась куча ошибок. Даже внутри партии были юристы, которые критиковали Крайнева именно по процедурным вопросам, но их сразу записывали в еретики. Дмитрий никого не слушал. Так прошли сроки по регистрации региональных отделений, и с регистрацией мы пролетели. Люди стали уходить, началась грызня. Многие решили, что партия нужна была Фонду как бесплатный придаток, аккумулирующий волонтеров, которых можно было «выдергивать» на мероприятия, требующие массовки. Люди, видевшие эту тенденцию, говорили, что партии нужно срочное отделение от Фонда, но их сразу гасили, а то и объявляли платными провокаторами от власти.

И в довершении 2013 года произошло странное заседание по апелляции приговора по делу «Кировлеса». В Киров поехал небольшой десант: поехал я с группой сторонников, чтобы организовать небольшую поддержку на процессе, и активисты Партии 5 декабря. Крайнев мне тогда говорил, что Алексея не посадят, и ехать не надо. То же самое говорил и сам Алексей. Но при этом была разыграна трагикомедия в суде, как Алексей прощался с женой на апелляции. Тогда мне казалось, что это правильная линия поведения, что надо так подыгрывать, но потом я понял, что в этом и есть весь Навальный. Пока оппозиционные судьбы ломались направо и налево, Навальный знал, что ему ничего не будет. Остается только догадываться, на чем зиждилась такая уверенность в конце 2013 года.

В поезде по дороге туда вообще произошла забавная история между одним волонтером и адвокатом Вадимом Кобзевым. Адвокаты ехали «на полном расслабоне», Кобзев напился в хлам и сидя, как пьяный геолог, начал хамить волонтеру. Конфликт чуть было не перерос в потасовку, но их удалось разнять. Было бы забавно, если бы волонтер Навального избил адвоката Навального. Прямо пир духа.

 

Глава 9. «Крым не бутерброд»

2014 год ознаменовался созданием под выборы в Московскую городскую Думу пробной демократической коалиции «За Москву». Видно было, что сам Алексей Навальный совсем не заинтересован в этой «Москве», потому что его отвращали те люди, которые играли там важную роль. Это были старые либералы еще «каспаровского» призыва: Денис Билунов, Сергей Давидис, Ольга Романова и другие.

С созданием нового ФБК зародился и знаменитый формат летучек: одна летучка на неделе была рабочая, где обсуждали рабочие цели и задачи, а другая была посвящена политическим вопросам. На политических летучках буквально по Оруэллу проходили «пятиминутки ненависти»: Алексей упражнялся в красноречии, объясняя сотрудникам текущую конъюнктуру, в которой крутился Фонд. И вот как раз на этих летучках Навальный обычно высказывал очень большой скепсис. Больше всего ему досаждало одно только присутствие «каспаровских» людей в одном с ним политическом пространстве. Тем не менее от ФБК в коалицию «За Москву» отрядили Николая Ляскина и Любовь Соболь. (Несмотря на показную незаинтересованность Навального, он не мог допустить, чтобы на оппозиционном поле появилась коалиция, где не были бы представлены «его» люди.) Также там были экс-лидер «Демократического выбора» Владимир Милов, Илья Яшин из «Солидарности»/ПАРНАСа, Юлия Галямина и Наталья Пелевина, стремительно набиравшая политический вес в рамках Партии 5 декабря и ПАРНАСа.

Представлялось, что эта коалиция должна стать такой коммуной, но по факту это была скорее дисфункциональная «коммуналка». Коалицией рулил Билунов, про которого тогда шутили, что был как та золотая антилопа из мультфильма, которая превращала в золото все, к чему прикасалась, только наоборот. Билунов все превращал в дерьмо. Поэтому никто особо в коалицию и не верил, смотря на нее скорее как на попытку вдохнуть новую жизнь в старые оппозиционные наработки «донавальной» эпохи. Коалиция ничем и не запомнилась, кроме совместных фоток для отчетности перед инвесторами и одним мероприятием во «Флаконе». Сразу после неудачных выборов в Мосгордуму коалиция благополучно сдохла, даже не став прообразом для будущей более широкой «Демократической коалиции».

Кандидаты от ФБК выбрали себе районы под выборы. Николай Ляскин выдвигался по Новокосино-Ухтомскому, а Любовь Соболь — по Даниловскому. Более респектабельным районом Соболь привлекла своей кампании больше внимания, Навальный чаще писал о ней. Соболь собрала довольно сильную команду, начальником штаба у нее была Любовь Якубовская, ушедшая под конец кампании из-за несерьезного, как она считала, отношения к выборам самой Соболь. На место Якубовской пришла Анна Велликок, которая считалась тогда восходящей звездой политтехнологий. Но дальше в Фонде у нее работа не задалась, потому что Роман Рубанов считал ее человеком Михаила Ходорковского и его «Открытой России», что автоматически делало невозможной её полную лояльность по отношению к ФБК. Впрочем, тогда Соболь подписи собрать не смогла.

Изначально я был в ее кампании и как раз занимался разработкой юридических методичек по сбору подписей с другими юристами. Соболь всю кампанию сильно нервничала и, не собрав подписи, готова была «дорисовать» нужное количество. Этот вариант действительно существовал, чему есть свидетели, хотя, конечно, Любовь никогда не подтвердит это на публику. К счастью, в итоге разум возобладал и Соболь и ее команда отказались от этого варианта.

Я же из ее кампании перешёл к Николаю Ляскину юристом. Мы также вели сбор подписей, но нормальной поддержки от фонда Алексея Навального не было. Мы очень старались, проводили встречи в районе, но также нужное количество подписей — около 5.000 — собрать не могли. Мы не стали юлить и честно в этом признались.

У Навального, повторюсь, изначально и не было личной заинтересованности в этом проекте, он не был лидером коалиции и говорил, что выборы в МГД нам совершенно не нужны. Видимо, он руководствовался той позицией, что, потеряв возможность участия в этих выборах из-за дела «Кировлеса», он может и должен признавать фальшивыми любые выборы, в которых в силу этого не участвует. Многие тогда, конечно, обиделись на такую позицию, потому что еще год назад в момент острой необходимости все сплотились вокруг Навального, а сегодня он демонстративно отказывался помогать другим. Все были в тот момент крайне удивлены, потому что с таким подходом Навального столкнулись впервые. Навальный, я уверен, изменился уже давно, но «внешние» люди стали замечать это только сейчас.

По выборам в Мосгордуму вел свою кампанию и Владимир Милов, ставший к моменту кульминации предвыборной кампании 2017 года сотрудником и лицом канала «Навальный LIVE». Тогда его смело можно было назвать политической проституткой. Не реже, чем «раз в год», Милов менял своих политических друзей, был выгнан из «Солидарности». Назвал своего коллегу Сергея Давидиса поросенком. В целом его отношение к людям вообще, не только к Давидису, всегда было хамским. Он собирал подписи в Ясенево, за что получил позорную кличку «сенатор из Ясенево», но также ничего не собрал, а «дорисовать» не получилось.

В 2014 году мне еще старался строить козни Дмитрий Крайнев, хотя я уже и не являлся сотрудником Фонда. Год спустя сам Крайнев с треском вылетит с должности начальника юридического отдела — его подсидит карьерист Иван Жданов, сблизившийся с Волковым. Крайнев, впрочем, к тому моменту начнет всех потихоньку раздражать. Провал с (не)регистрацией «Народного альянса» руководство запишет все-таки на него, хотя публично, как всегда, будет обвинять всех вокруг, но не себя. Что показательно, кстати, что на дворе 2018 года, а кейса по обжалованию ситуации с «Народным альянсом» в ЕСПЧ до сих пор нет. Крайнев перед увольнением окончательно слетел с катушек, и внутренние совещания отдела могло идти три-четыре часа, в течение которых сотрудники сидели в закрытой переговорке и слушая его самозабвенные спичи. Это я подчеркиваю для того, чтобы люди не думали, что ФБК — это какой-то край особой судьбы и работа мечты. Там присутствуют все те же проблемы и скандалы, слабости и пороки, что и в «обычных» офисах.

Пришедший на смену Крайневу Иван Жданов проявил себя полным лоялистом, став, как казалось, лучшим другом для всех юристов отдела, он сможет их всех перенастроить под себя. Жданова любило руководство, он был спокойный, уверенный в себе и не страдающий лишней эмпатией молодой чиновник. Так Жданов стал бессменным руководителем юридической службы, хотя к его юридическим талантам имелись серьёзные претензии. Следует, однако, отдать должное тому, что, не имея сам особых личных талантов, Жданов смог окружить себя хорошими специалистами, которым и делегировал фактически важные полномочия. Из таких специалистов отмечу, например, Вячеслава Гимади, который является настоящей кладезью юридической мудрости, хотя и не всегда может найти общий язык с живыми людьми. Впрочем, для юристов, работающих с бумагами, это вполне обычное явление.

На тот момент сбор подписей для Мосгордумы закончился, и я пошёл помогать Варваре Грязновой, которая продолжала борьбу и смогла договориться с «Яблоком». У нее получилась очень честная самобытная кампания, но уровень, к сожалению, был совсем не тот, что у Навального. Это была в значительной степени и моя первая, так сказать, социально-ориентированная кампания, где во главу угла ставились проблемы простых граждан, а не глобальные и неосуществимые проекты или скандирования про «жуликов и воров».

Так заканчивался 2014 год, который стал провалом для оппозиции после яркого 2013-го. Выборы в Мосгордуму закончились для нас ничем. Навальный сидел под домашним арестом, в ФБК сообщали сводки о его состоянии: очень нервничает, изможден психологически. Фонд превратился в китайскую компартию, которая на любые новости о состоянии вождя отвечает утроенной энергией в работе или, во всяком случае, имитацией таковой.

2014 стал годом уныния: все понимали, что после мэрской кампании что-то надломилось в нашем электорате. Тогда никто ни на что не надеялся. В 2014 году случился и Крым, ставший особым ударом по оппозиции. Навальный долго не мог определиться, как комментировать эту ситуацию. Видимо, не удовлетворяясь больше своими 2 % оппозиции, он ответил в угоду «крымскому» большинству, но очень неуверенно, сказав знаменитую фразу, что Крым — это не бутерброд, его нельзя передавать туда-суда. Многие российские оппозиционеры, впрочем, не удовлетворились этим, посчитав, что здесь Навальный занял слишком «лоялистскую» позицию.

В то время многие искренне надеялись, что события в соседней стране станут неким катализатором событий здесь. По вопросу самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик либеральная оппозиция всецело выступила на стороне Киева. Но, как оказалось, украинцем вообще не нужна поддержка нашей оппозиции. На одном из украинских политических ток-шоу Алексея Навального, выступавшего по скайпу, подвергли обструкции, а после его нейтрального комментария про Крым Навальный стал для нового украинского политического мейнстрима практически вторым Путиным.

Многие тогда ездили на революционную Украину. Так, в мае 2014 года я вместе с некоторыми сотрудниками ФБК поехал на выборы наблюдателями от нашей партии и миссии Михаила Ходорковского, который все это организовывал и оплачивал. Не совсем была понятна цель такого наблюдения, возможно, это был какой-то банальный отмыв или нужный эксперимент. Но потом, уже осенью, я поехал на Украину уже с большим интересом. Там проходили президентские выборы, которые сильно волновали с технологической стороны. Мы старались выстраивать отношения с людьми, бывшими на Майдане, перенимать их позитивный, как многим казалось, опыт. Поэтому когда Навальный потом говорил, что ни он, ни его люди никогда не соприкасались ни с Украиной, ни с украинскими политиками, он лукавил.

В конце года заварилось то самое дело «Ив Роше» с участием Алексея Навального и его брата Олега. Волков, оставшийся в Фонде единоличным лидером, решит организовать протест 30 декабря в этой связи. Тогда поползли разговоры, что Волков не умеет брать на себя ответственность, что не умеет работать с людьми и крайне не так уверен в себе, как многим казалось ранее. 30 декабря на Манежную площадь вышло совсем немного людей, около тысячи, были задержания. Тогда же я впервые вместе с правозащитниками из «ОВД-Инфо» создал объединенный штаб на базе «Мемориала». Это был прекрасный опыт, потому что в ФБК никто не умел и, что главное, не хотел заниматься правозащитой.

В 2014 году усиливались слухи о том, что Навальный через Илью Яшина пытается получить влияние в ПАРНАСе, а то и войти в правление партии. «Народный альянс» не регистрировали, а Партия прогресса оказалась очередной ненужной фонду игрушкой. Но на 2015 год мы питали особые надежды, ожидая новую «Демократическую коалицию», вокруг которой уже кипели диспуты. С особым нетерпением я предвкушал демократические праймериз, которые должны были открыть дорогу в политику молодым.

 

Глава 1. Марш «Весна» и убийство Немцова

            Зимой 2015 года в рамках только что созданной «Демократической коалиции» было принято решение провести марш. Оппозиция тогда была в застое, и какое-нибудь крупное уличное мероприятие, объединяющее разных людей, было бы весьма кстати. Однако у марша «Весна», как его решили назвать, не было никакой конкретной повестки. Это было мероприятие «за всё хорошее, против всего плохого», но с хорошим дизайном, который придумали в Фонде борьбы с коррупцией, и с моральной поддержкой остальных членов коалиции, которые, впрочем, никакого серьезного участия в организации не принимали.

            Выделялся, конечно, бывший зампред Правительства РФ, а ныне сопредседатель партии ПАРНАС Борис Немцов. Тогда по личной популярности он, возможно, даже обходил Алексея Навального, хотя не светился так в соцсетях и в целом одеяло на себя не тянул. Все тогда говорили, что спокойный и рассудительный Борис Ефимович выполняет роль медиатора, решая конфликты и снимая напряжение в отношениях между субъектами оппозиции. Роль Немцова была исключительна и незаменима, и с утратой этого человека, оппозиция потеряет многое: не только мозги, но и большую часть совести. Немцов был всегда предан делу, которому служил, и не рушил общие начинания из эгоистичных побуждений. Его любили и сторонники Навального старой волны, и старые сотрудники ФБК. Новые технократы вроде относились к нему без предубеждения и особых чувств, но для тех, кто был в протесте не первый год, Немцов был человеком очень большого авторитета.

            Немцов вместе с Навальным пиарили готовящийся марш «Весна», чтобы хоть каким-то образом разбудить оффлайн, потому что с 2013 года на улицах Москвы никто нормально не агитировал. Эта проблема в оппозиции обсуждалось, и больше всего она досаждала самому Навальному, который только-только вышел из-под домашнего ареста и которому сразу хотелось взять быка за рога и показать, кто в коалиции хозяин. Навальному хотелось приключений. И как открыто говорили в ФБК, время, проведенное Навальным под домашним арестом, негативно отразилось на его моральном и физическом состоянии. Он стал грузным, обрюзгшим, застоявшимся человеком с реваншистским настроем, у него появилась какая-то психическая неуравновешенность. По нему домашнее заточение очень больно ударило именно в плане амбиций: он привык быть с 2013 года на первых местах во всех оппозиционных хит-парадах, а тут так надолго выпал из процесса. Конечно, тоска рвала ему душу. Марш «Весна», в том числе, должен был помочь Навальному вернуться в строй, почувствовать ритм жизни.

            Уличными мероприятиями хотели разбудить сторонников, поэтому ФБК придумал целую серию пикетов, которые мы проводили в рамках предварительной агитации. Леонид Волков тогда окончательно вернулся из Люксембурга. Всем в Фонде стало понятно, что жизнь в Европе не приносит ему того дохода, который приносили бы занятия политикой в России. Хотя сам Волков не хотел признавать свой предпринимательский провал. Он всем рассказывал, что ему стало скучно, да и вообще он может зарабатывать удаленно: я, мол, вернулся в Россию не как сотрудник ФБК, а энтузиастом, который будет всегда рядом. Все это было, конечно, чушью, он целыми днями терся в ФБК, приходил и уходил как штатный сотрудник, и не было заметно, что он поддерживает какую-то стороннюю IT-деятельность. Он был полностью погружен в политику, присутствовал на всех летучках и раздавал свои советы. И в марше «Весна» он выступил полноценным технологом. Он, как и Навальный, хотел вернуться в большую уличную политику. С тех пор, кстати, в среднем каждые полгода Волков старался придумать кампанию или ивент, с помощью чего он раскручивал себя лично и параллельно зарабатывал.

            Были разработаны предваряющие марш уличные мероприятия, довольно нехитрые. Тогда как раз только появилась база «Демократической коалиции», и мы старались максимально активно работать с волонтерами, чтобы не упустить лидерство перед другими членами коалиции. В пробном варианте мы попытались установить кубы в трех местах Москвы, но приезжала полиция и объясняла, что хоть мы и имеем право вести предварительную агитацию, но такую сложную конструкцию, как куб, нам никто ставить не даст. Кубы тогда согласовать так и не удалось, как мы ни старались. Впрочем, наша позиция, признаюсь, была не очень обусловлена с правовой точки зрения. Поэтому Николай Ляскин придумал тогда альтернативный способ агитации – огромные брендированные шары, которые мы накачивали газом. Опыт с шарами к маршу «Весна» был признан успешным, они легко транспортировались и метро, и в наземке и не вызывали никакой агрессии сотрудников полиции. Весь агитационный цикл к этому маршу мы провели без задержаний, а если и было реагирование полиции, то все обходилось без протоколов. Потом, кстати, шары «Навальный-2018» будут поданы как космическое ноу-хау, но бывалые сразу вспомнили, что их использовали еще три года назад, и поэтому у будущей президентской кампании в этом аспекте не будет никакого новаторства.

            Было только случай, когда Алексей Навальный устроил вместе с Борисом Немцовым агитационный рейд в метро. Это должно было вызвать широкий отклик у наших сторонников: стояла плохая зимняя погода, и идея с агитацией в метро казалась очень заманчивой. Тогда мы еще считали, что агитировать в  метро можно, но позже откажемся от этой тактики, поскольку тот агитационный рейд в метро быстро закончился задержанием Навального, большие проблемы были и у обычных волонтёров, которые поехали с ним. Ребят долго держали в отделении, с ними была наш юрист Анна Барвашова, которая билась за них до последнего, а я потом еще долго в частном порядке помогал им на судах. Алексея Навального тогда задержали на сутки, но буквально через несколько дней закрыли снова отбывать снова административный арест. В момент, когда задержали Навального, задержали и Романа Рубанова, но для него, удивительно, никаких административных последствий не было. Я тогда приехал ему помогать, его немного подержали в опорном пункте на станции метро «Чистые пруды». Роман как-то ловко и умело отделался от сотрудников полиции, которые ничего не смогли ему вменить, и моя помощь как юриста ему по большому счету и не понадобилась. Более того, он даже попросил подождать его не внутри опорного пункта, а снаружи.

            Борис Немцов перед этим рейдом заехал в Фонд и вел себя очень скромно, на него даже мало кто обращал внимания. Навальнисты смотрели на него сквозь призму возможного объединения ПАРНАСа и Партии прогресса, дескать, вот скоро Навальный займет место третьего лидера рядом с Немцовым. Для «новых» навальнистов, в отличие от «старожилов» оппозиции, Немцов был «лидером демшизы», и многие его недооценивали. Это позже, уже после его смерти, все начнут восхищаться размахом и искренностью Бориса Ефимовича. А тогда он был вождем устаревших в политики людей, не способных на качественные кейсы, людей, которые занимаются только уличным акционизмом. Все это тогда казалось каким-то пережитком, а будущее, мы верили, было только за нами, за прогрессивными диджитал-навальнистами. Поэтому к Немцову относились хоть и по-доброму, но со снисхождением: главный-то тут Лёха, а Борис — только, так сказать, из уважения к возрасту. Дураки мы были, дураки…

            Я тогда участвовал в подготовке к маршу и отвечал за правовую безопасность, собрал пул юристов, которые должны были незамедлительно реагировать, если начнутся задержания. Потом эти юристы станут костяком моего собственного проекта «Прогрессивное право». И со многими людьми, с кем познакомился в рамках той подготовки, я потом сотрудничал еще многие годы. Марш «Весна» вообще дал последний приток людей перед 2018 годом, тогда пришло много новых лиц в партию и в волонтёрскую сферу. И даже более того: кампания «Навальный-2018» по приросту качественных людей была горазда беднее того неожиданного всплеска в момент создания первой «Демократической коалиции». Тогда многие наши сторонники поверили в проект, но с развалом «Демкоалиции» общественные настроения изменились не в нашу пользу, и это сильно сказалось на будущей президентской кампании. Но тут, забегая вперед, Навальный может винить только себя, потому что как первую, так и вторую коалиции развалил именно он, его эгоизм, вождизм и нежелание идти на компромиссы.

            Мы продолжили вести кампанию по подготовке к маршу. Я также отвечал за работу уличных точек агитации с шарами. Людей было крайне мало, наверное, всего было вовлечено около 20 волонтеров, но наша задача состояла в том, чтобы неустанно гнать контент в твиттер. Почему-то именно эта соцсеть стала нашей базовой. Мы превращались в твиттер-тусовку, в чем нас справедливо и обвинят после провала «Демкоалиции» на региональных выборах. Но даже на агитации в Интернете мы работали только на свою аудиторию, не выходя за пределы этих пресловутых двух процентов. Считалось, что к президентским выборам мы свое нагоним, а сейчас можно и так обойтись, никого это не тревожило. Все эти фотографии людей с шарами марша «Весна» неистово форсились в онлайне Волковым и Рубановым, которые понимали, что это единственный способ популяризировать мероприятие. С уличной агитацией не задалось, во многом арест Навального испугал людей.

            Но убийство Бориса Немцова стало абсолютным шоком для всех.

            Произошло это поздно вечером в пятницу, 27 февраля, в то самое время, когда московской планктон обычно напивается. Я также был в одном из баров у себя в Чертаново, в ночи мне написал один из друзей, что, похоже, Бориса Немцова убили. Я отвечал ему, что этого просто не может быть, но вскоре об этом стали писать и все информагентства. Честно говоря, будучи в подпитии, я какое-то время был уверен, что это опять чьи-то плоские шутки, потому что такое в оппозиции проскакивало и раньше. Но списавшись с другими товарищами, я понял, что это правда.

            Я был в шоке. Буквально душа ушла в пятки. Невозможно было поверить в то, что его убили. Один из лидеров оппозиции, человек с такой политической историей… Кто? Как это вообще могло случиться? Появились те чудовищные кадры на мосту, которые до сих пор стоят перед глазами. Борис Ефимович лежит на мостовой, задралась одежда, и на теле видны эти следы от выстрелов. Почему он? И самое главное, за что? Неужели, можно убить за этот марш? И непонятно было, что делать. Может, ехать туда к мосту? Или сразу устраивать акцию протеста? Знаю, что кто-то поехал на мост, я предпочел помянуть Бориса Ефимовича, выпив залпом водки, хотя никогда её не пил. Но полная растерянность не отпускала. Ехать ли домой спать, готовясь к завтрашнему дню, или продолжать снимать стресс алкоголем? И никто из тех, с кем я тогда созванивался из оппозиции, не понимал, что делать.

            В ту ночь не нашлось ни одного лидера, кто сказал бы что-то конкретное. Алексей Навальный сидел в спецприёмнике, и невозможно было спрогнозировать его поведение, и никто из лидеров  ФБК ничего не говорил. Это можно было списать на растерянность, но оказалось, что у людей вообще нет готовности брать на себя ответственность в экстренных ситуациях. И в отсутствии Навального никто из его истеблишмента не готов брать на себя бремя лидерства. Все настолько привыкли к купанию в лучах славы, что даже в такой чудовищной ситуации, как гибель Бориса Немцова, никто не хотел и не мог ничего делать. Этот тезис крутился у меня в голове всю ту страшную ночь, и на следующий день он полностью подтвердился.

            До семи утра я не мог уснуть, поспал буквально пару часов и в девять поехал в ФБК в совершенно разбитом состоянии на собрание, запланированное заранее на десять утра в субботу.  По дороге на меня, отнюдь не лидера всей структуры, обрушился шквал звонков, все звонили с одним-единственным вопросом: «Что делать?» Я с пустотой в голосе отвечал, что нужно приезжать в Фонд, и там все решится. Но когда я приехал в ФБК, ожидая увидеть там весь состав встревоженных сотрудников, я был обескуражен. Сотрудников Фонда почти и не было, но был под завязку набитый зал людей. Казалось, что все сидят друг на друге, на столах, на подоконниках, был забит коридор, люди были везде. И у всех были красные, невыспавшиеся глаза. Увидев появление хоть кого-то из известных лиц, они с ходу облепили меня всё теми же вопросами: «Что теперь будет? Что нам делать?» В фонде почти не было никого из сотрудников: Николай Ляскин согласовывал в мэрии новый маршрут для траурного шествия (изначально, ещё когда Немцов был жив, мэрия предлагала нам маршрут в Марьино, но мы тогда же отказывались, требуя предоставить место в центре), а где были Волков и Рубанов - совершенно непонятно, наверное там же.

            Все собравшиеся большом зале ФБК люди жаждали ответов от первых лиц. Но никого из них не было, поэтому я сам к активистам решил выйти. Люди совершенно не понимали, что у нас происходит, видимо, считая, что мы проводим за закрытыми дверями какое-то совещание. А я просто сидел и собирался с мыслями, понимая, что от меня зависит сейчас многое. Люди напишут эти слова в твиттер, и я тогда оказался как бы лидером всей движухи, человеком, с которым ассоциировался и Навальный, и весь ФБК. И я вышел к людям.

            Думаю, что если нет никакой политической повестки, то нужно прежде всего оставаться человеком, поэтому сначала я предложил почтить память Бориса Немцова минутой молчания. Потом уже, отвечая на многочисленные вопросы, я говорил, что марш «Весна» с теми достаточно размытыми политическими требованиями, которым его планировали, уже не состоится. Говорил, что сейчас Николай Ляскин буквально выгрызает в мэрии маршрут в центре, чтобы мы смогли почтить память Бориса Ефимовича. Что нам нужна будет помощь в подготовке всех траурных мероприятий. И предложил всем присоединиться к акции возложения цветов на месте гибели Немцова. Все мы вместе как единое целое переживали смерть человека, которого знали, но никто не был знаком близко.

            Это выступление далось мне тяжело, казалось, что я выступал несколько часов, хотя наверняка оно продлилось не более десяти минут. Но самое главное, нам удалось воспользоваться помощью этих людей, которые пришли в ФБК, чтобы подготовить это море цветов для возложения на Большом Москворецком мосту и организовать навигацию по измененному маршруту.

            Конечно, все скорбели, но ФБК как-то по-особому отнесся к трагедии, подойдя к этому скорее как к рабочему кейсу, который нужно решить в кратчайшие сроки. Плакали волонтеры, сторонники, которые приходили, но никто из сотрудников не пропустил эту трагедию через себя. Все пришедшие люди часы напролёт повязывали траурные ленточки на цветы и флаги, казалось, что это все держалось на плечах волонтеров, и я вообще не видел тогда весь штат ФБК, словно многие просто не вышли на работу, дескать, суббота – законный выходной день.

            Мэрия пошла нам навстречу, согласовав маршрут в центре. Со времен больших протестов 2011-2012 годов был организовано самое массовое выступление российской оппозиции. Гибель Немцова смогла объединить всех, такого количества людей из оппозиции в центре Москвы я не видел ни до, ни после. Там были все.

            Я снова отвечал на митинге за правовую безопасность, стоял на рамках входа, и с точки сбора уходил самым последним. Почтить память Немцова пришло очень много известных людей, многие шли почти инкогнито, не лезли в толпу, где в первом ряду на виду у журналистов давились все популисты вроде Леонида Волкова. Там же за основной колонной я встретил бывшего сопредседателя СПС и соратницу Немцова Ирину Хакамаду, она шла одна, заплаканная и ненакрашенная, меня это потрясло до глубины души. Тогда, увидев её в одиночестве и совершенно потерянной, с ненаигранной скорбью, я как-то по-другому стал к ней относиться.

            На марше случилась несколько скандалов с участием Волкова. Он вообще вел себя целый день отвратительно, позёрствовал,  ругался с полицией и с людьми из ПАРНАСа. Один раз он в каком-то неврозе схватил древко от флага, у него кто-то спросил, зачем оно ему, на что он соврешенно по-хамски сквозь зубы ответил: «Ментов сейчас пи***ть будем». Леонид всегда любил в узком кругу побравировать, бросив громкую фразу, продемонстрировать собственную как бы крутость. Но тогда на траурном марше по Немцову эта фраза звучала особенно неуместно.

            А чуть позже произошёл скандал, который стал, наверное, главным морально-нравственным катализатором развала всей «Демократической коалиции», со стороны фонда точно. Когда строились колонны и формировался первый ряд, где были все журналисты, Леонид Волков продолжил вести себя как сволочь. Стал задирать Константина Мерзликина, соратника Немцова и помощника Михаила Касьянова по партии ПАРНАС. Волков везде лез в первый ряд, и хотел поделить единую колонну на блоки, чтобы выделиться отдельным авангардом ФБК и выстроить свой собственный первый ряд. Константин не выдержал и начал отчитывать за этот никчемный самопиар. Весь его праведный гнев обрушился на Волкова на глазах у всех людей: Мерзликин по-мужски стал его трепать, казалось, еще чуть-чуть и он просто пропишет Волкову в бубен. Мерзликин выглядел совершенно правым, и Волков начал постепенно сдавать. Никакой драки не было, конфликт замялся, боксеров, что называется, развели по разным углам. Но Леонид Волков, будучи человеком с дурным характером, затаил на Мерзликина обиду, что сказалось на дальнейших отношениях с ПАРНАСом. Волков с Мерзликиным потом долгое время нормально не общались, и Волков на собраниях ФБК не упускал возможности сказать о нём гадости. Думаю, обида тлеет в нём до сих пор.

            Марш в память Немцова тогда прошёл в целом спокойно. Однако была задержана группа националистов, за которых заступились и мы и «ОВД-Инфо». Им потом дали административный арест, мы защищали ребят в судах, часть из них представлял я, а часть – наши юристы. Также была задержана молодая мама с маленьким ребёнком, за нее вступилась Мария Баронова, которая за вечер подняла всю правозащитную Москву на уши, найдя уполномоченного по делам детей. В результате задержанную маму выпустили. Фонд, кстати, как всегда, никакой инициативы в правозащите не проявлял, все было сделано исключительно на гражданской инициативе. Очень сильно помогало «ОВД-Инфо», уже тогда эти ребята сильно выделялись своим желанием не делить мир на своих и чужих, для них все люди с гражданской позицией представляли ценность. В этом отношении правозащитники были впереди многих политиков, и может, если бы их поменять местами, то у независимой политики в России стало бы больше шансов.

            Когда Алексей Навальный вышел из спецприёмника, все ждали от него каких-то радикальных действий и заявлений. Казалось, что сейчас вот выйдет Алексей, и «что-то будет». Но Навальный к смерти соратника отнёсся очень сдержанно, выступил как лидер, осудил убийство, но… Всё ФБК праздновало освобождение Навального презентацией партийных проектов, которые мы готовили в его отсутствие. Никто даже не объявил минуты молчания по Немцову. Навальный сидел в углу как Масляков в КВН и оценивал шутки. Алексей, конечно, очень быстро нашёл себя после смерти Немцова, в нем не было никакой растерянности, он успешно обживался в роли единоличного лидера оппозиции. Оставался только Михаил Касьянов, с которым у Навального были мега-отвратительные отношения.

 

         Глава 2. Демократические праймериз и яшинские «титушки»

            Прошлый, 2014 год, был застойным для оппозиции. Коалиция «За Москву» потерпела полное фиаско (ни один кандидат не смог пройти в Мосгордуму, а большинство и вовсе не смогло зарегистрироваться, не набрав необходимое количество подписей), случился Крым, что было положительно воспринято большинством граждан России, но депрессивно сказывалась на большей части оппозиции. Роста сторонников не было, а каждый новый человек, пришедший в 2015 году, считался манной небесной, за которого сразу хватались, пытаясь интегрировать его во все проекты сразу. Старые же люди из той волны, которая присоединилась в 2012-2013 годах, к которой принадлежал и я, в основном либо бездействовали, либо ждали новых ярких кампаний, на которых можно было бы в том числе и профессионально подзаработать. Многие стали участвовать в деятельности, организованной другими партиями и движениями. Речь прежде всего о ПАРНАСе.

            ПАРНАС набирал силу, в начале 2015 года он считался наиболее амбициозной и перспективной партией, в которой есть живые региональные отделения и, что немаловажно, регистрация. Обладание регистрацией, хоть каким-то правовым статусом, всегда считалось шиком, вокруг этого строились многие оппозиционные институты. «Демократическая коалиция» и создавалась на базе ПАРНАСа по той причине, что это была единственная из имеющихся в наличии либеральных и несистемных партий, у которой была регистрация.

            Постепенно некоторые активисты стали сближаться с Михаилом Касьяновым и помощником ещё со времён работы в Правительстве РФ Константином Мерзликиным. Касьянов на тот момент сам воспрянул духом: у него был очень неплохой аппарат, часть людей из оппозиционной Партии 5 декабря перешла к нему, и это придало ПАРНАСу новую жизнь. Помимо регистрации у ПАРНАСа были деньги, а многие хотели развивать свои проекты, получая, хоть какое-то финансирование. У Навального тем временем невозможно было добиться никакого финансирование на любой проект, инициатива которого шла снизу. Даже если ты придёшь с реально полезной идеей, со своей командой для ее реализации, то финансирование все равно будет сугубо твоей личной проблемой. Никто платить тебе не будет, да и вряд ли похвалит.

            Алексей Навальный с Фондом борьбы с коррупцией испытывали огромную ревность к Касьянову, ведь они так и не могли преодолеть этот барьер с регистрацией партии. Партия прогресса как раз совершала свою последнюю попытку получить регистрацию, что давало ей возможность хоть как-то поддерживать жизнь и привлекать новых членов. Для партии наступили последние бодрые времена, когда в конце 2014 и начале 2015 годов отмечался прирост активистов в связи с маршем памяти Бориса Немцова. Дальше будет уже хуже: двое пришли, пятеро ушли. Люди приходили, надеясь на возможную регистрацию, да и Навальный тогда еще поддерживал публичный фронт партии.

            Михаил Касьянов, конечно, торжествовал, понимая, что находится в уникальном положении и может многим диктовать свои условия. Но надо отдать ему, Мерзликину и всему аппарату ПАРНАСа должное: во всех переговорах с Навальным они показывали гибкость. Касьянов демонстрировал готовность к диалогу, показывал, что в коалиции не будет перегибать палку с игрой в вождизм, несмотря на своё тотальное преимущество в опыте и умении выстраивать аппаратную работу. Единственное, чего не было у Касьянова, – это чувства хайпа, выражаясь фигурально. Он отстал от оппозиционных трендов, однако политического чутья и деловой порядочности у него было не занимать.

            Касьянов вел себя довольно осторожно, не конфликтуя, а Фонд же, наоборот, был как молодой боксер, стараясь урвать побольше суверенитета в этой новой демократической коалиции. Это потом приведет к череде вялых конфликтов в «Демократической коалиции» и к полному разрыву в 2016 году.

            Также в коалицию вошли и либертарианцы, в то время совершенно непонятный проект, представленный только громким названием и парой десятков сторонников в Москве. В Партии прогресса их называли марсианами за их тогда совсем непонятную идеологию, которая казалась нонсенсом даже в более чем толерантном поле либеральной оппозиции. К «Демкоалиции» присоединилась также партия Владимира Милова «Демократический выбор» и остатки Партии 5 декабря.

            Основными субъектами, основавшими «Демократическую коалицию», были структура Навального и партия ПАРНАС во главе с Касьяновым. Их отношения нельзя было назвать дружескими или дипломатичными, всё было очень натянуто. С самого начала в коалиции чувствовалось, что она зародилась несколько искусственно: ненатурально, в результате переговоров с более высокими людьми, которые давали на это деньги. Говорили, что и Михаил Ходорковский стоял за ее созданием и что он же является  одним из ее «кошельков».

            Как только появилась коалиция, заговорили о том, что нужны были праймериз. Праймериз — это, если кто не знает, такое искусственное «мероприятие ради мероприятия» перед большим избирательным циклом, госдумовским и президентским. Тогда старались играть на долгосрочную перспективу, считая что, проведя праймериз в выбранных регионах, участники коалиции смогут сплотиться и выработать механизмы взаимодействия между лидерами. Именно лидерами, потому что у обычных волонтеров и сторонников не было особой привязки ни к кому из субъектов. А в стане лидеров, увы, после убийства Бориса Немцова взаимоотношения стали значительно ухудшаться.

            Для проведения праймериз выбрали три региона и поделили их между собой: Новосибирск остался за ФБК и Навальным, Калугу и Калужскую область поделили пополам между ПАРНАСом, «Демократическим выбором» и «Открытой Россией» Ходорковского, Кострому и область отдали ПАРНАСу и «Открытой России». Всю процедуру, систему и техническое сопровождение, а также имиджевую ответственность, отдали ФБК.

            Что такое праймериз? Для нас это было неизведанное окно в мировую политику, институт прямых выборов, возможность раз и навсегда снять самую главную старую болезнь российской оппозиции - междоусобные распри и кулуарные склоки. Теперь же в результате голосования наших сторонников партийный список по каждому региону должен был формироваться публично по образу и подобию настоящего демократического общества. Занявший первое место на голосовании в праймериз автоматически мог рассчитывать на первое место в избирательном списке коалиции, и баллотировался бы от партии ПАРНАС в на выборах в областную Думу соответствующего региона. Одномандатные кампании тоже зависели  от результатов праймериз: в «Демкоалиции» решили, что одномандатников можно выдвинуть из остальных лидеров голосования праймериз. Большой неудачей для коалиции было то, что в 2015 году в Москве никаких выборов не было и невозможно было воспользоваться всеми волонтерскими и ресурсами СМИ, но, с другой стороны, основной задачей коалиции стала массовая интервенция в регионы. Выбор регионов был определен на закрытом совете лидеров коалиции. Чувствовалось, что без скрытых интересов не обошлось и здесь.

            ФБК с ленцой и, как будто, с одолжением, без видимой заинтересованности подошел к этим праймериз,  хотя публично Навальный всегда продвигал идеи праймериз, говоря, что это самая честная процедура, и вообще демократия начинается с неё. Все, однако, прекрасно понимали, что в регионах нет достаточного количества готовых кандидатов, что у нас не то, что конкуренция, у нас дефицит претендентов в этих выбранных регионах. Праймериз на самом деле проводили для поддержания имиджа «Демократической коалиции», чтобы успокоить сторонников и инвесторов, продемонстрировав им свою бурную активность в регионах.

            Кандидатов набирали с миру по нитке, искали их, где и как могли. Особенно большие проблемы возникли в Костроме и в Калуге. По Костроме сразу пошёл Илья Яшин. Считалось, что надо уже куда-нибудь пристроить этого «мальчика», который долгое время таскался хвостиком за Борисом Немцовым, но так не смог проявить себя. Полагали, что Яшин особенный, и ему нужно дать еще один шанс, но лучше подальше от Москвы, где он неизбежно провалится. В Новосибирске и Калуге явных фаворитов не было, и их начали искусственно создавать, отправив, например, в Калугу ученого Андрея Заякина из сетевого сообщества «Диссернет» (того самого, которое проверяет на плагиат диссертации крупных российских чиновников, включая министров).

            Конкуренции на предварительных выборах не было. В каждом регионе изначально определялся фаворит, который выдвигался так называемым «синедрионом», таким тайным советом коалиции, который непублично вел свою деятельность. В синедрион входили Волков с Навальным, Мерзликин с Касьяновым, а также Милов, и там шли ожесточенные споры. Несмотря на в общем-то показушный характер праймериз, члены «синедриона» всё-таки пытались «протолкнуть» через них своих людей. Так, например, в Новосибирске Волков толкал близкого друга и непонятного компаньона Сергея Бойко.

            Для Леонида Волкова главной задачей было провести эти выборы не хуже, чем в почивший в Бозе «Координационный совет оппозиции» (2012-2013), — так, чтобы с технической точки зрения голосование было идеальным. Он разработал безопасную схему, когда голосование проходит в два уровня: онлайн  и вживую на участках. Задумка была серьёзная, и год обещал быть ударным, но как всегда подвела халатность.

            В ФБК долго не могли подобрать менеджеров, которые поедут в регионы организовывать праймериз. Изначально предполагалось, что туда отправят известных людей, которые успели себя зарекомендовать и у которых был управленческий опыт. Но в итоге Фонд отрядил туда менеджеров среднего звена. Кампанию по подготовке праймериз менеджеры должны были вести с достаточно ограниченным штатом. Сразу стало понятно истинное отношение Фонда ко всей затее: для них это была навязанная инициатива и просто возможность заработать денег от коалиции, причем достаточно приличных.

            Праймериз также использовались ФБК под свои нужды: у Фонда созрел тайный план, который назывался «Тагил». Суть «Тагила» заключалась в том, чтобы организовать серию поездок, митингов и выступлений непосредственно Алексея Навального по этим трем регионам, с целью подспудной презентации Навального как лица новой коалиции. ФБК всегда оставался вождистской структурой, где все крутилось вокруг Навального, и что бы мы ни делали, в каких бы коалициях ни участвовали, все приходило к тому, что мы должны работать на личный рейтинг Алексея, а не на институты гражданского общества. Это и стало основной задачей наших специалистов в регионах – проведение успешных и массовых митингов Навального, и даже когда позже начались региональные кампании, выступления Навального также остались в приоритете. В той же костромской Шарье, о которой речь ниже, мы тратили на них больше усилий, чем на собственно работу по праймериз.

            Регионы явно имели разные приоритеты у «синедриона». Так, в Кострому готовить праймериз поехала одна-единственная Татьяна Торочешникова без каких-либо помощников, она была человеком активным, но всё-таки одной было трудно что-то построить. А вот в Новосибирск, напротив, поехала целая команда. Волков считал этот город наиболее перспективным, поэтому решил сделать для себя Новосибирск базовым регионом. Еще со стадии праймериз Волков начал завозить туда специалистов, готовить инфраструктуру для долгой кампании и для последующего сбора подписей. Калуга для ФБК была неинтересна, и праймериз там проводили по сути для галочки, поэтому туда отправили Станислава Волкова. Станислав был совсем новый человек в ФБК, еще необстрелянный и без опыта в политическом менеджменте. Помогать Станиславу Волкову поехал один из наших партийцев Сергей Лебедев, который проявил себя там просто отвратительно, временами пьянствовал, и потом руководство его уволило. Обычно Фонд более-менее скрупулезно подбирает команды, но в этот раз все было сделано халатно. Именно Калуга, несмотря на близость к Москве, стала самым проблемным регионом, потому что местные власти и правоохранители вели себя там совершенно неадекватно.

            Кроме фаворита от коалиции – профессора Заякина, чей штаб расположился в Обнинске, на праймериз были заявлены и другие кандидаты, которые могли бы «выстрелить», включая местных бизнесменов, правозащитников и бывших «яблочников».

            Изначально команда поехала в Калугу без меня. Но по приезде там сразу начались какие-то странности: местные правоохранительные органы врубили жуткую слежку, а команда достаточно испуганно и напряженно начала себя вести. Причем сверхсложных задач перед ребятами не стояло: нужно было в день ставить один-два куба, гнать этот злосчастный контент, как всегда заполняя все соцсети веселыми фоточками. В этом плане все было по-прежнему, земля не сошла со своей оси: спонсоры и сторонники должны видеть, что работа идет, а что фактически происходит на земле, было мало кому интересно. И когда в мае 2015 года начались проблемы с нашей командой в Калуге, меня вызвал директор ФБК Роман Рубанов и, объяснив, какие сложности в преддверии выступления Навального там возникли, отправил меня на помощь нашим.

            Учитывая опыт того, как не слишком порядочно может вести себя Фонд, не выполняя своих финансовых обязательств, я сразу договорился с Рубановым обо всем пакете премий целиком:  размер заплаты, оплата арендной квартиры в Калуге, компенсация необходимых поездок в Москву. Роман выполнил все мои условия, но, кстати, впоследствии я иногда пренебрегал такой тактикой, не обговаривая все вознаграждения, и Фонд даже до сих пор мне должен денег. Поэтому всем, кому не посчастливится работать со структурами Навального, даю бесплатный совет: всегда обговаривайте все финансовые условия наперед, потому что в дальнейшем могут быть проблемы.

            В 2015 году и ФБК, и в целом «Демократическая коалиция» работали втемную: никаких договоров, никаких банковских счетов – только черный нал. Зарплаты выдавались в конверте, даже все обеспечение шло через личные карты координаторов штабов либо передавалось налом при личных встречах. Ни о какой белой бухгалтерии и цивилизованных финансовых отношениях речи тогда не было. Приходилось, глядя друг другу в глаза, выбивать себе приемлемые финансовые условия, гарантиями которых тогда служило только честное слово руководителя. У Рубанова в этом плане была специфическая репутация, и только его неоднократный ответ на неоднократно заданный вопрос служил гарантией от этих странных проволочек с выплатами. Совершенно непонятно, почему Рубанов себя так вел. Многие говорили, что он как рачительный хозяйственник блюдет целостность бюджета Фонда, экономя на сотрудниках каждую копеечку. Я какое-то время соглашался этим с мнением, но все вскрылось после праймериз. Тогда, спустя несколько месяцев, на меня вышли «миловцы» из «Демократического выбора» (они еще были в нем) и предложили работать у них в Калужской области, что интересно, зарплату объявили на 40% больше, чем мне платил Фонд. Это очень странно, потому что бюджет каждому субъекту коалиции выделялся примерно одинаковый, а значит, и расценки должны быть одинаковые. Возникал закономерный вопрос: куда шли сэкономленные деньги? действительно ли они перебрасывались на другие статьи расхода либо Фонд просто пилил?

            Приехав в Калугу, я увидел, что дела там действительно шли не лучшим образом, и все были напуганы. Мы стали искать квартиру через открытые источники, газеты и объявления. Сразу откликнулись две девушки модельной внешности, которые приехали на автомобиле с номерами АМР и значком «Динамо». Квартиры нам показывали в самом центре ниже рыночной стоимости, что тоже навело нас на подозрение. На прощание девушки добавили: заезжайте в квартиру, а мы к вам вечером еще заглянем. Тут не нужно было быть Джеймсом Бондом или Штирлицем, чтобы понять, что девушки были от спецслужб и самое безобидное, что нас могло ожидать, это просто квартира, полная жучков. Хотя, думаю, без имиджевых подстав с участием этих девушек не обошлось бы. Вспомнилась сразу история начала 2010-х годов про «Катю Муму».

            Такое внимание со стороны органов очень сильно напрягало. Передвигаясь по городу на автомобиле одного из наших сотрудников, мы видели постоянную и навязчивую слежку. Складывалось ощущение, что местные органы делали это специально, чтобы подавить наш настрой. Когда мы-таки сняли квартиру, практически ежедневно видели стоявшую под окнами «Ладу», люди из которой ходили за нами по пятам. Мы в магазин за хлебом – они за нами, мы ехали на машине – и они ехали.

            Я, конечно, транслировал сотрудникам всю сектантскую чушь, которую я возненавижу уже гораздо позже: про то, что не надо бояться, мы обязательно победим, за нами правда, а «жуликам и ворам — пять минут на сборы». И это работало на поднятие духа. Чувствовался авантюризм, когда ты приезжаешь в чужой регион как некий политический Индиана Джонс, против тебя слежка, которая одновременно и пугает, и подстегивает чувство собственной значимости. Романтика! Которой, правда, пользовались и будут пользоваться политиканы разных мастей.

            У нас были плохие ожидания, и мы боялись, что силовики могут ворваться в помещение, пока мы спим. Дело дошло до того, что Станислав Волков в узком коридоре нашей квартиры намотал из веревок из скотча целое шпионское препятствие. Это, соглашусь, выглядело комично, но такая «шпионотерапия» немного успокаивала нас. Покидая квартиру, мы также закрывали окна, чтобы с чердака через окна никто не влез. Да, признаюсь, дело доходило до паранойи.

            Согласование двух пустячных агиткубов в день, по сути только для фото, давалось нам с огромным боем, администрация жутко противодействовала. К кубам приходили спортсмены-боксеры из местного патриотического клуба, с перебитыми носами, похожие на баварских разбойников, которые ходили вокруг нас и отрабатывали удары по воздуху. К нам подсылали ростовых кукол и цирковые ансамбли, которые рекламировали свои балаганы с песнями и плясками. И неизбежно вокруг нашего куба росло суетливое комедиантское движение, которое организовала городская администрация.

            Местная общественность в наших праймериз была, впрочем, совершенно не заинтересована, сюрпризов вроде того, что выиграет кто-то иной, кроме Заякина, мы не ждали. Нашей главной задачей было провести митинг Навального. Кое-как его согласовали на окраине города. Навальный приехал вместе со своими людьми, которые должны были обеспечивать безопасность мероприятия, но совершенно с этим не справились, и митинг прошёл очень нервно. Мы насчитали всего 70 человек присутствующих, и как минимум половина из них были сотрудники в штатском и провокаторы, которые специально пришли подвергать обструкции выступление.

            Из-за халатности охраны одна из женщин пронесла в сумочке резиновый член, который благополучно полетел в Навального во время его выступления. К счастью, кинули его криво, и он упал где-то рядом, закатившись под сцену под общий гогот толпы. Также пришла одна бабушка, местный профессиональный провокатор, в окружении двадцати тех самых боксеров. Они проталкивали бабушку через толпу к сцене с криком: «Пропустите старушку!». Алексею, конечно, было тяжело выступать в этих новых экстремальных условиях, но главная цель была выполнена – хорошие фотки, на которых уж не разберешь, где провокатор в толпе, а где сторонник. Благо фотографировать эффектным ракурсом «толпу» из семидесяти человек в Фонде уже прекрасно научились.

            Под конец того митинга я догадался поставить на прилегающие улицы скаутов, которые следили бы за обстановкой на подходе. В какой-то момент, прямо как в голливудском вестерне с Клинтом Иствудом в главной роли, бежит по полю Николай Касьян, наш верный маленький соратник. Бежит, весь красный и запыхавшийся, язык уже болтается на плече, и, не добегая до меня метров сто, кричит: «Провокация! Провокация!» И подбегая ближе, рассказывает о том, что к нам идет целая армия провокаторов, человек тридцать, и у каждого по два пакета в руках, в которых лежат наши мятные листовки. Чем ответить этим мужикам с мятыми листовками, было совершенно непонятно. Кстати, листовки до этого у нас были украдены непонятными лицами по вине ФБК. У Фонда мы запросили бюджет на платных промоутеров, которые могли бы распространять листовки перед митингом, в ответ одна из любимиц Рубанова – Ася Раменская прислала нам странных молдаван из Москвы, видимо считая, что мы не сможем найти людей на месте. Молдаване имели запойный вид. В один из дней эта компания действительно запила, и мы их еще сутки искали, затем при загадочных обстоятельствах неизвестные у них якобы отняли листовки, что наталкивало на нехорошие мысли.

            Я побежал к полиции предупредить о грядущей провокации со стороны этих сомнительных людей с пакетами, но полиция, естественно, проигнорировала все мои просьбы. Надо сказать, что не вмешивалась они ни со стороны нас, ни со стороны администрации. Как говорят в футбольном матче – арбитр дает поиграть, так вот и полиция давала нам «поиграть», что и привело к полному цирку. В какой-то момент к месту проведения митинга подогнали «ГАЗель» с изображением молодого Навального на фоне американского флага, даже он сам тогда оценил, что это было его лучшее фото. А вот когда подошли провокаторы, они просто оставили пакеты с нашими листовками у входа и ушли восвояси. Смысл этого перформанса никто так и не понял.

            В Калуге, несмотря на близость к Москве и большие возможности привлечь специалистов и волонтерские ресурсы, кандидаты не слишком старались. Единственным кандидатом, который более-менее проводил встречи, был Андрей Заякин. И то на его встречи приходило по 5 человек, трое из которых были местными силовиками. Всё было похоже на имитацию работы, которая никак не тянула на настоящий политический процесс. Остальные кандидаты просто подтягивали своих друзей в качестве сторонников, количество которых было также ничтожным. 

            Все стали осознавать, и Волков в том числе, что в процедуре голосования примет участие максимум несколько сотен человек и в оффлайне, и в онлайне. Чертовски маленькая цифра, невозможно «продать» спонсорам и рядовым активистам. Впрочем, Волкова, как казалось, это ничуть не тревожило, для него была важна только имиджевая и техническая составляющая этого голосования. Нас же это серьёзно удручало.

            Во время самой процедуры голосования задачей Волкова было собеседовать тех людей, кто придет на участок отдать свой голос на праймериз «живьем». Леонид тогда сильно кичился тем, что, якобы, благодаря опыту депутатства и общения с жителями, сейчас буквально за несколько вопросов он определит, наш это пришёл сторонник или засланный казачок. Если по ходу собеседования выяснялось, что человек не обладает каким-то базисом знаний или идеологией, то его не признавали нашим сторонником и к голосованию не допускали. Такая достаточно субъективная процедура с самого начала вызвала много кривотолков, которые затем только усилились в связи с рядом обстоятельств. Так, Волков собеседовал людей иногда по тридцать секунд, а иногда и по несколько минут. Не обошлось и без скандалов, когда он не допустил к голосованию нескольких сторонников, которых привел один из кандидатов, старый демократ Алексей Дуленков, но пропускал явных «титушек», которые не знали, например, кто такой Михаил Касьянова. Видимо, волковскому эгоистичному нутру импонировал тот факт, что они, не зная Касьянова, все равно наши сторонники. Был еще один скандал в Малоярославце, где на голосование приходили рабочие с завода, который возглавлял кандидат, а их в итоге не допустили. У Волкова на этот счет была жесткая директива - рубить таких голосующих.

            Все понимали, что основная теневая задача была в том, чтобы победил Андрей Заякин из «Диссернета». Он был не просто лояльный Фонду человек, он сотрудничал с отделом расследований и был связан с людьми из Европы, откуда бывало приходили материалы для расследований по недвижимости и счетам российских чиновников. Заякин был незаменим, и ко всему прочему, он хорошо относился к самому Навальному, а известных людей из старой когорты, испытывающих к Алексею искреннюю симпатию и лояльных, было не так уж и много.

            Калуга оставила двойственное впечатление. Уже тогда было видно, что Фонду это не особо нужно, по-настоящему ни организационную, ни политическую душу они в это дело не вкладывали. Навальный очень тяготился всей этой работой на коалицию, ставя только собственный проект «Тагил» и своих кандидатов во главу угла. Но и сама «Демократическая коалиция», в чем ее огромный минус, не выдвигала особых требований к партнерам, а все внутренние конфликты питались эгоистичными устремлениями или дележом полномочий.

            Особые кривотолки между Фондом и центром коалиции в лице ПАРНАСа вызывал брендинг. У Навального непреодолимое отторжение вызывал символ партии – бордовый бычок, хотя, конечно, здесь дело было не в бренде, а в необходимости признавать первенство именно ПАРНАСа в коалиции. Вместе с тем, будучи единственной зарегистрированной партией, политическая сила Михаила Касьянова объективно претендовала как минимум на то, чтобы быть «первой среди равных» в «Демкоалиции». Так или иначе, арт-директор ФБК Елена Марус говорила, что наши цвета совершенно другие, и визуальный образ коалиции должен перекликаться с нашем колоритом. Нашим цветом 2015 года был мятный: мятные кубы, мятная агитация, что мы с лихвой реализовали во время костромской избирательной кампании. Подобное «перетягивание одеяла» по брендбуку закончилось тем, что Фонд победил, и бордовый цвет убрали из раскраски «Демократической коалиции». Но, как мне казалось, ПАРНАС затаил справедливую обиду и вернулся к этой проблеме в 2016 году, когда на расширенных праймериз к выборам в Госдуму бордовый все-таки утвердили фирменным цветом. Цветовой диспут станет одним из многих споров, которые в итоге развалят коалицию.

            В Калугу во время праймериз однажды приехал Михаил Касьянов, чтобы провести встречу с местными сторонниками и журналистами. Мы ожидали, что он заедет в штаб познакомиться с командой, которая от «Демкоалиции» готовит праймериз, но ни он, ни его окружение не нанесли нам визит. Мы решили, что если гора не идёт к Магомеду, Магомед всё же сам отправится к горе. И мы всей командой пошли на встречу Касьянова в гостинице «Шератон». Там мы обнаружили, что обеспечения безопасности на встрече нет никакого, и туда мог попасть любой человек с улицы. Встречу могли сорвать и банально не закидать Касьянова яйцами. А на подъезде к гостинице как раз уже тёрлись десятки провокаторов с какими-то непонятными сумками, с тортом, с краской, с какими-то вонючими пакетами. Было понятно, что как только Касьянов зайдет, его сразу закидают всем этим добром. Мы, как люди, отвечавшие за регион, по собственной инициативе взяли организацию на себя, поставили фейсконтроль на входе, отсеяв десятки провокаторов, вели переговоры с администрацией гостиницы, чтобы нам выделили дополнительную охрану.

            В целом все прошло без эксцессов, но, к сожалению, Касьянов так и не уделил нам внимания. Это настораживало, потому что я не был врагом Касьянова, более того, признавал, несмотря на все трения, в нем самого опытного человека, ставшего со смертью Бориса Немцова и единственным, на кого можно всерьёз рассчитывать в большой политике. Придя к власти, Касьянов был бы, как я тогда считал, единственным, кто смог бы объединить элиты вокруг себя. Этим качеством Навальный похвастаться не мог, он был таким пацаном, который пел нахрапом и пытался «бортануть» того же Касьянова. В подобных условиях я очень удивился, что коалиция развалилась только в следующем году.

            По приезду в Москву нас ждал новый вызов. Вместо Татьяны Торочешниковой, планировавшейся изначально, в Кострому поехал Станислав Волков. ФБК вообще не хотел участвовать ни в каких праймериз в Костроме, и теневая договоренность была о том, что первое место займет Илья Яшин. Однако никакой работы с избирателями он там не вел, все бремя того, чтобы Яшин занял это первое место, легло на его питерского друга политтехнолога Андрея Пивоварова. Пивоваров обосновался со своей командой в Костроме и уже заранее готовился к сбору подписей после запланированной победы Яшина на праймериз. Яшин по этому плану занимал первое место, второе решили отдать настоящему мужику, иначе не скажешь, Владимиру Андрейченко, по виду напоминавшему честного работягу. Был еще некий Николай Сорокин, достаточно перспективный, как мне тогда показалось, местный политик, но и он сразу в кулуарном разговоре заявил, что у него здесь планов нет. Остальные кандидаты были совершенно лишены амбиций и числились в списках ради галочки.

            Я был обескуражен, мне казалось, что мы едем для того, чтобы в решающий момент повысить количество избирателей на праймериз. Мне, человеку с демократическими взглядами, который относился к этому не только и не столько как к работе, сколько как к возможности менять мир вокруг, это было странно. Потому что, делая такой прорыв политике, делая эти праймериз, мы наступали на те же самые российские грабли. Играя в договорные игры и подтасовки, мы по сути обманывали своих сторонников, сами становясь тем самым драконом из сказки. Ну или «коалицией жуликов и воров», если угодно.

            Тогда выяснилось, что с кандидатами уже хорошенько поработала та самая команда Пивоварова, которая тянула всеми силами на первое место Яшина. По приезде в Кострому мы начали обзвон кандидатов, чтобы пригласить всех на встречу, понять их настроения и чтобы они мобилизовали все свои ресурсы. Но во время обзвона к нам подошли Пивоваров и его помощник юрист Андрей Давыдов и в безапелляционной форме заявили, что мы зря тревожим людей и только мутим воду.

            Был и еще один престранный эпизод. В Костроме снова началось серьезное напряжение с сотрудниками полиции: в очередной раз лютовал местный уголовный розыск, задержавший перед моим приездом двоих волонтеров, коих у нас всего было пятеро. Я приехал и увидел, что нашему начальнику штаба Станиславу Волкову Давыдов дает в руки плакат с надписью «Свободу политзаключенным» и отправляет его в пикет к суду. Я очень удивился, потому что в сложившейся правовой реальности между нами и силовиками Станислава могли просто задержать и мы бы остались еще и без начальника штаба. На что Андрей Давыдов ответил, что ничего не будет, Станислав же только постоит у здания суда. А пикеты у суда как раз запрещены, что, по идее, юрист Давыдов должен был знать. Ко всему прочему, напротив суда было еще учебное заведение, где также нельзя проводить одиночные пикеты. Либо это банальное незнание законов со стороны юриста Давыдова, либо очевидное вредительство, когда команда Пивоварова в открытую подставляла начальника штаба в надежде избавиться от него перед голосованием. В итоге я все-таки отговорил Станислава Волкова от одиночного пикета, невзирая на угрозы Пивоварова нажаловаться на меня в Москву другому Волкову, а ребят, к счастью, освободили.

            В одни из первых дней работы в Костроме случилась еще одна показательная ситуация. Разбирая документы, которые были до нас, мы обнаружили удивительную картину. Коалиция для Костромы заказала билборды на 700 тысяч рублей, что было достаточно существенной для бюджета суммой. Но эти билборды не провисели и нескольких часов, их сняли неизвестные лица и унесли в неизвестном направлении. По мотивам происшествия не было ни судебного разбирательства, никакой внутренней проверки. Когда мы высказали все свое недоумение Андрею Давыдову, почему никто не занялся расследованием этого вопроса, он нервно выдернул у нас из рук эти документы и сказал, что мы занимаемся полной ерундой, и вообще не стоит в это лезть. Ситуация была более чем подозрительная. Остается только надеяться, что это не был распил, а банальная невнимательность со стороны костромского штаба.

            Само голосование в Костроме проходило гораздо «веселее», чем в Калуге, и сначала мы наивно полагали, что местная администрация «тащит» некоего своего кандидата, которого удалось внедрить в наш список. В первый же день толпами пошли какие-то «титушки», на которых мы сначала и не обратили внимания. Это была маргинальная молодежь, словно все сплошь алкоголики и наркоманы. Поняв, что таких людей идет целый поток, мы начали задавать им вопросы, на которые они достаточно клишировано отвечали, но некоторых мы отбраковывали. Что самое удивительное, эти люди очень быстро подстраивались под наши вопросы, и уже следующая партия «титушек» приходила с готовыми правильными ответами. Было видно, что либо они координировались между собой, либо кто-то из штаба сливает им информацию.

            Возле штаба голосования постоянно крутилась парочка низкоуровневых технологов-деляг, которые занимались как раз подобными мероприятиями: массовками и подгонами в регионе. Мужики были абсолютно бандитского вида — в белых рубашках, черных штанах, с прокуренными красными глазами. В какой-то момент не кто иной, как технолог Ильи Яшина Андрей Пивоваров сказал, что он с ними сотрудничает и они будут помогать собирать ему подписи. Технологи-деляги, кстати, тоже проголосовали и было заметно, что они знакомы с некоторыми из «титушек». Я понял, что эти люди явно не от администрации региона, когда узнал, что они все как один голосовали… за Яшина. Но мы были натасканы на то, что «кровавый режим» всегда и везде нам мешает, поэтому все еще лелеяли мысль о том, что это происки администрации: заявить о подвозе со стороны Яшина или вообще отозвать голоса, сорвав голосование.

            Мы стали следить за эти субъектами, смотрели, в какие машины они садятся, и обнаружили, что на улице у них был некий центр, которым руководили координаторы, инструктировавшие «титушек». Через несколько часов один из таких координаторов  пришел к нам в штаб, и мы, решив, что вот тут-то он и попался, попросили у него для ксерокопии документы и собрались уже вызвать полицию. Но произошло удивительное: Пивоваров, который все это время молча наблюдал за ходом голосования, резко схватил этого координатора и начал его просто выпихивать на улицу, параллельно вырвав у нас его паспорт.

            Таким образом, паззл стал потихоньку складывался: весь этот процесс организовали Пивоваров с Давыдовым, чтобы Яшин занял первое место, потому что, судя по динамике первого дня и начала второго, лидерство Яшина было очень слабым, он вполне мог уступить Андрейченко либо даже Сорокину. Ни в чьи планы это не входило, поэтому начались такие игры.

            В какой-то момент один из «титушек» привел своего брата, тут и я уже не выдержал и предложил провести подробное собеседование сам, как у нас это и было заявлено в регламенте голосования. Выяснилось, что человек ничего не знает об оппозиции и вообще он сторонник Путина. Но опять вмешался Пивоваров, мол, нормальные ребята, пусть голосуют. Было видно, что Пивоваров рубился буквально за каждый голос. Учитывая общую крайне низкую явку, такое его рвение было вполне оправданным.

            Одному из сотрудников я дал задание проследить, куда идут все эти группы «титушек» после голосования. Он обнаружил, что на центральной площади, которые местные называли «Сковородка», с «титутшками» встречался тот самый штабной юрист Давыдов, который о чем-то с ними разговаривал. Данное обстоятельство окончательно рассеяло сомнения, что эти маргиналы, явно не наши сторонники, а подвоз команды Пивоварова. Я тогда внутренне оправдал ситуацию тем, что это делали не мы, а другие субъекты коалиции, да и вообще Яшин — не наш человек, нечего переживать за его нечестность. Конечно, зря я после детально не обсудил этот момент с Леонидом Волковым и Алексеем Навальным, хотя, скорее всего, они были в курсе используемой «политтехнологии» и не видели в происходящем ничего зазорного. Как говорится, «не рефлексируйте — голосуйте».

            После всех обозначенных выше махинаций «золотой мальчик оппозиции» Илья Яшин стал-таки кандидатом номер один по Костроме. Беда, правда, в том, что он совершенно не подходил Костромской области, это был политик другого менталитета. И многие тогда недоумевали этой политической конъюнктуре, ведь тот же Андрейченко был местный, и все его знали. Но большие боссы «Демократической коалиции» решили иначе.

            В последний день между нами и Пивоваровым с Давыдовым вспыхнул уже совершенно какой-то нервный конфликт. Они, видимо, понимая, что мы им ломаем всю программу с подвозом, сорвались на нас по невероятному пустяку. Пивоварову для какой-то работы экстренно понадобился стол, за которым все еще сидели наблюдатели, и он вместе с Давыдовым попытался этот стол отнять. Я решил не конфликтовать и отдал им этот несчастный стол. Понимаю, что упоминание этой совершенно детсадовской сцены борьбы Пивоварова за стол на глазах у всех избирателей выглядит глупо, и читатель справедливо ужаснется на какой уровень пала жизнь в оппозиции, но из песни слов не выкинешь.

            Под закрытие голосования приехал сам Яшин, он нас всех тепло обнял, даже Пивоваров пожелал нам удачи, сменив гнев на милость. Разумеется, это была игра. Мы не стали оставаться на банкет с «победителем», собрались и всей командой вернулись в Москву. Нас ждало насыщенное лето, и мы не унывали.

 

Глава 3. Страх и ненависть в Обнинске

            Шла середина лета 2015 года, отгремели праймериз, и все члены коалиции перешли к работе в тех регионах, которые изначально были за ними закреплены: Новосибирск за Фондом борьбы с коррупцией, Калуга за ПАРНАСом, «Демократическим выбором» и «Открытой Россией», а Кострома за ПАРНАСом и «Открытой Россией».

            До сих пор не остыли эмоции от весьма странного, вряд ли заслуженного первого места Илья Яшина в Костроме, но натянутых отношений с ним тогда ни у кого не было. Все старались конъюнктурно закрывать глаза на различные подозрительные эпизоды. В Калуге все более-менее утряслось с первым местом фаворита Андрея Заякина из «Диссернета». В Новосибирске кампания сконцентрировалась на большом друге Леонида Волкова Сергее Бойко. У Бойко не было политического опыта и какого-то вменяемого бэкграунда, зато была высокая протекция в ФБК. При этом нам никто не объяснил, за что его надо было теперь носить на руках. Хотя первое место он так и не занял, но от Савина, победителя праймериз, благодаря теневой операции Фонда, смогли очень аккуратно избавиться так, что комар и носа не подточит.

            Фонд начал большую кампанию в Новосибирске по сбору подписей для регистрации Сергея Бойко как кандидата. Собрать нужно было почти 20 тысяч подписей. ФБК подошёл к этой задаче со всей ответственностью. Задача была решаемая, но тяжелая: узнаваемость у Бойко в городе была очень низкая, а опыта по сбору такого количества подписей тогда у нас не было вообще. И в Новосибирск отправился весь бомонд ФБК вместе с Леонидом Волковым и Романом Рубановым, даже Алексей Навальный старался как можно чаще туда приезжать. У меня же после напряженных праймериз оставалось много дел в Москве как делового, так и семейного характера, которые необходимо было завершить. Я решил сосредоточиться на них и провести необходимую перезагрузку.

            Кампания в Новосибирске набирала обороты, я следил за всеми новостями онлайн. Наш старый-добрый метод «гнать контент» работал, поэтому, судя по соцсетям, казалось, что всё идёт в лучшем виде. Из Новосибирска летели сектантские заголовки про то, что у нас лучшая кампания и лучшая система по сбору подписей, гениально выстроенная Волковым.  Но появлялись истории, что сборщики буквально на грани и не спят, выбиваясь из сил, чтобы собрать эти необходимые 15-20 тысяч подписей.  Забегая вперед, можно сказать про президентскую кампанию Навального, что все, кто еще в 2015 году участвовал в кампании по сбору подписей, понимали, какая это была авантюра 2017 году по сбору 200 тысяч по всей стране, которые требовались для выдвижения на выборах президента.

            Стоить отметить, что именно ФБК и его специалисты были субъектом «Демократической коалиции», но не Партия прогресса, ее не воспринимали даже волонтёрским придатком. ФБК не пытался интегрировать партию ни в деятельность коалиции, ни в избирательные кампании, ни в сбор подписей. Лишь иногда Навальный оперировал названием партии в пику ПАРНАСу, утверждая, что принципиальная разница между Партией прогресса и структурой Михаила Касьянова в том, что последняя зарегистрирована, но у нас потенциала и людей гораздо больше. Все, конечно, закрывали глаза на такое откровенное вранье. В политических целях было выгодно выставлять то, что помимо крутых специалистов в Фонде есть еще массовая партия. По сути же партии не было, была только кучка единомышленников, которая исходя, из альтруистических побуждений, развивала редкие партийные проекты на голом энтузиазме.

            В Новосибирске, как казалось из Интернета, всё шло хорошо, поэтому я удивился неожиданному звонку от Леонида Волкова, сказавшего, что срочно требуется моя помощь. Я подумал, что речь идет о Новосибирске, но оказалось, что нет. Волков предложил мне поехать… в Обнинск. Я поинтересовался, почему туда, учитывая, что ФБК ведён кампанию в Новосибирске, но Леонид отвечал весьма уклончиво. Создавалось впечатление, что он не мог быть до конца откровенен, потому что мы общались в мессенджере, через малозащищенную связь. Он говорил, что переживает за Андрея Заякина, всё-таки он наш человек, что появились некие напряги в рамках «синедриона», тайного совета «Демкоалиции», и есть сомнения в том, что они смогут обеспечить ему нормальную кампанию. В итоге мы сможем потерять нашего «светоча».

            Волков брал меня минимум как юриста, с непонятным объемом полномочий и обязанностей: мол, на месте разберемся, главное сейчас — понять, что там происходит. Моя задача была неясна, поэтому к общей затее я отнесся с определенным скепсисом, не сказав Волкову ни «да», ни «нет», но согласившись съездить с ним в Обнинск, чтобы уже потом принять решение. Тогда же я посоветовался с людьми из Фонда, с которыми близко общался и мнению которых доверял. Они тоже советовали съездить сначала с Волковым, а потом уже думать: дескать, «Лёня-то не подставит». И я согласился на эту, как очень скоро окажется, авантюру.

            В ситуации с Обнинском я совершил ту ошибку, которую избежал во время праймериз, не обговорив изначально ни размер вознаграждения, ни компенсаций за социальные расходы, что впоследствии мне вышло боком. Поездку мне так никто и не оплатил, и когда я напоминал об этом директору ФБК Рубанову, он клялся и божился, что уже в следующем месяце он непременно со мной рассчитается. Однако этого так и не произошло.

            Через несколько дней после телефонного разговора Волков заехал за мной, прямо к дому, что для него было очень несвойственно. Такая обходительность по отношению к нижестоящим сотрудникам была сродни молнии среди ясного неба. Мы поехали в Обнинск. По дороге мы планировали заехать в Малоярославец, посмотреть, что делается еще и там, и разнюхать, как продвигается местная одномандатная кампания у Евгения Кузника. Кузник оставался кандидатом от коалиции и полностью входил в ее систему, но, как и Заякин, вел параллельно две кампании - одномандатную и партийную.  Волков считал, что в малоярославском штабе царит бардак и требовалось навести там порядок. Леонид отрицательно относился к начальнику штаба Кузника Александру Ларенкову из ПАРНАСа, и всячески интриговал против него. Для ФБК было выгодно, чтобы его место занял Николай Левшиц, которым Фонд мог бы манипулировать и получать полезную информацию. К я понял уже позже, одна из целей нашей поездки была оказать поддержку Левшицу, чтобы потом его похвалить на «синедрионе» и закрепить его в Малоярославце. В такие сложные шахматы на доске интриг коалиции я оказался волей-неволей втянут.

            Сам Николай Левшиц был, мягко говоря, весьма колоритным персонажем. Несколькими годами позже выяснилось, что с виду мягкий и хитроватый Николай — бывший уголовник

            В дороге Леонид Волков показал тогда себя полным циником, но я узнал его и с другой стороны. Волков, с которым ты находишься в доверительных отношениях по очень пикантному делу, особенно когда вы долгое время находитесь вместе, — это совсем другой Волков. Он снимает маску снобизма и начинает относиться к тебе с повышенным уважением, но потом, по окончании дела, снова внутренне закрывается. Я понял, что он не только управленец, который талантливо или бесталанно ведет кампании, он еще и жуткий интриган, который в рамках первой «Демократической коалиции» (первая коалиция создавалась под избирательный цикл 2015 года, вторая — следующего, особенно в контексте выборов в Госдуму) большую часть времени уделял таким кулуарным интригам и попыткам протащить своих людей на нужные ему места. И это при том, что в самом разгаре была кампания в Новосибирске, а там, судя по твиттеру, нужно было постоянно держать руку на пульсе. Но Волков всё же решил бросить кампанию и резко сорваться в Обнинск.

            Дорога была чудесная, хоть Волков и водил достаточно неуверенно и мы еле тащились по трассе. Мы ехали на его Volkswagen Tiguan, и Леонид рассказывал, какая это зверь-машина, на которой он приехал с Урала, посмотрев в дороге всю Русь. Волков вообще любил кичиться тем, что он там не просто политический нувориш или представитель перспективного прозападного истеблишмента, а сермяжный мужичок-боровичок, который здесь со всеми жизни хлебнул. У него это получалось, надо признать, весьма неловко. «Не верю!», — сказал бы Станиславский.

            В дороге Леонид спросил меня как человека, который непосредственно занимался праймериз в Калуге, что я думаю по поводу региона вообще и той ситуации, которая складывалась после нашего отъезда. Я откровенно сказал, что слышал, будто там появился бывший технолог «Единой России» Зайцев. Это был странный и подозрительный момент от менеджеров «Открытой России», руководивших калужской кампанией. Поняв мой негативный настрой к Калуге, Волков сразу открыл все карты своей ненависти к другому технологу, руководителю по всей калужской области от «Демкоалиции» Виталию Шушкевичу. Конкуренции Леонид никогда не любил, и его понесло. Сколько гадости полилось на Шушкевича! Мол, он обыкновенный аферист, который зарабатывает кучу бабок на Ходорковском, а Ходорковский совершенно не понимает, кого он нанимает на работу. Что такие люди позорят не только «Демкоалицию», но бросают тень и на самого Навального. О Шушкевиче я узнала тогда много нового, но, как впоследствии выяснилось, это была бессодержательная критика. Очевидно, у Волкова к нему была не просто профессиональная неприязнь, но прямо-таки личная ненависть. Волков буквально в руль бил кулачками, когда речь заходила о Шушкевиче. Говорил, что это позор, что это ничем хорошим не закончится, и вообще большая ошибка, что Ходорковский доверяет таким людям, которые приводят потом «черного» технолога Зайцева, который наверняка уже собирает подписи по реанимациям и моргам. Досталось тогда и Марии Бароновой. Я уже не помню, как речь зашла о бедной Марии, но Волков всегда, как речь заходила о коалициях и Ходорковском, сразу вспоминал о Бароновой. Видимо, у него выработался рефлекс: говорим о Ходорковском, подразумеваем Баронову. Леонид кипятился: ты посмотри, это же просто «сумасшедшая тёлка», она еще и делает какие-то заявления. Я молча кивал, а Волков говорил: ну вот ты же видишь все и понимаешь. Сейчас, признаюсь, мне стыдно перед людьми за то, что я в те моменты молчал и кивал, да и, пожалуй, был склонен верить в клевету по отношению к коллегам. В качестве оправдания могу лишь сообщить, что тогда состоял в секте, в которой было только одного «правило бойцовского клуба» - лояльность: думай как все и смотри в ту же сторону, что и все. В этой секте даже такие безобидные, как Шушкевич, или даже полезные, постоянно «впрягающиеся» за несправедливо обиженных активистов, как Баронова, люди становятся «врагами».

            По подъезде к Малоярославцу досталось, конечно, и Михаилу Касьянову, и Наталье Пелевиной, и Кириллу Хрусталеву, работавшему в ПАРНАСе и занимавшемуся, помимо прочего, работой в соцсетях. К Хрусталеву у Леонида тоже была неприязнь, а это, напомню, была только середина 2015 года, до скандала с праймериз было еще долго. «Ну что они могут сделать?!», - кричал Волков. Тут меня, конечно, кольнуло, поскольку Хрусталёва я неплохо знал, считал человеком талантливым и достаточно порядочным. Впрочем, и тогда я не возражать Волкову, проявив слабость. Проявлять эмоции или даже очень деликатно возражать в команде Навального значило навсегда получить черную метку. Возражать было нельзя, даже в таких дорожные разговорах.

            Первой нашей точкой был Малоярославец, где на заводе по производству коммунальных счетчиков располагался штаб Евгения Кузника, местного предпринимателя и кандидата «Демократической коалиции». Мы появились неожиданно и застали там и Левшица, и Ларенкова. Было видно, что Левшиц уже чувствует себя полноправным руководителем малоярославской кампании, а под Ларенковым вовсю ходуном ходит пол от интриг со стороны того же Левшица и Волкова. Левшиц, судя по всему, был в курсе нашего приезда.

            Волков хозяином, таким львом управления зашел в штаб, хотя, по сути, к Калуге он не имел никакого отношения, его вотчиной оставался Новосибирск. Леонид демонстративно достал ноутбук и устроился на рабочем месте Ларенкова, формального руководителя кампании, задрал ноги на стол и деловито углубился в экран. Параллельно он продолжал критически комментировать всё, что происходило вокруг. Ларенков отнёсся к этому внешне спокойно и не стал вступать в полемику насчет того, что он «за спиной у всех мутит союзы с Кацем» (он вел кампанию в Калужской области от партии «Гражданская инициатива») и вообще действует вне интересов коалиции. Вместе с тем это и главной причиной нашего заезда в Малоярославец. Ходили слухи, в том числе и в соцсетях, что Максим Кац, не являясь членом «Демократической коалиции», выходил на наших людей в регионе и пытался договориться о сотрудничестве. Волкова это особенно «вымораживало», поскольку Кац оставался для него не просто врагом – вражиной еще со времен мэрской кампании 2013 года. Я же придерживаюсь того мнения, что Леонид просто «съехал с катушек» и ревновал Каца к его влиянию и популярности, так как тот, в отличие от Волкова, всегда был на виду и выстраивал процессы публично. В какой-то момент Леонид  очень жестко «наехал» на Ларенкова, буквально «эй, ты, мальчик». Мозг тут же проецирует, что будет, если гипотетические «волковы» придут к власти. Люди не просто не смогут выстроить управление в стране, они погрязнут во внутренних склоках, что приведет к катастрофической неразберихе. (Позже я имел возможность убедиться, что Волков, сам себя убедив в профнепригодности Ларенкова, хотел его благополучно «сплавить» на уровне всего «синедриона».)

            Приездом в Малоярославец мы неформально поддержали Николая Левшица и, посчитав свою миссию выполненной, уехали. Перед Александром Ларенковым мне было безумно стыдно и, когда я несколько позднее встретил его в Обнинске, мы ту ситуацию обсудили. А пока у нас с Волковым оставалась одна задача: аккуратно захватить кампанию Андрея Заякина. На партийный сбор подписей по всей области мы не претендовали.

            Приехав в Обнинск, мы застали очень «интересный» штаб. Там присутствовал Сергей Лебедев, которого ранее из Калуги «сплавили» из штаба по праймериз - за общую неэффективность работы. Впрочем, в Обнинске он был в роли курьера-водителя. Сергей, неприятно удивлённый нашему визиту, тогда подумал, что это моих рук дело, мол, я выстраивал все процессы против него. Это не так. Я хоть и был фанатично настроен делать всё идеально (таких позже Навальный не под запись будет называть «полезными идиотами»), но старался не ради коалиции, а ради какого-то высшего гражданского блага. В штабе также был Дмитрий Нестеров, известный наблюдатель и член московского отделения Партии прогресса. Присутствовала Антонина Зикеева, которая еще со стадии праймериз занималась Обнинском, взаимодействовала с либертарианцами и была начальником штаба Заякина. Я отлично относился к Зикеевой: мы с ней были знакомы были по кампании Варвары Грязновой. Зикеева тогда взяла в кампанию в трудный момент, когда у нас закончилось история с выдвижением Николая Ляскина. Мне очень не хотелось сейчас с Антониной конфликтовать, хотя я понимал, что мы приехали для рейдерского захвата одномандатной кампании Заякина, что может быть сопряжено с увольнением ключевых менеджеров.

            Я себе не представлял механику этой процедуры: в Обнинск мы приехали вдвоем, а потом Волков должен был уехать, а я остаться. И когда я позже задавал вопросы Волкову: я один теперь? будут ли еще наши специалисты? будет ли волонтерская подпитка? «Мы постараемся кого-нибудь тебе прислать или перебросить из Новосибирска», - отвечал Волков. В разговорах у нас четко прослеживалась мысль, что это не эгоистичный акт вредительства, но попытка показать: у нас-то в Новосибирске все идеально работает, а у вас тут форменное безобразие, которое нуждается в срочной отладке. И вот мы, такие мастера и лучшие люди в оппозиции, порядок наведем и покажем вам кузькину мать.

            На самом деле Леонид Волков прекрасно понимал, что и в Новосибирске всё было, мягко говоря, не так идеально, процесс сбора подписей шёл туго, и могло так сложиться, что, даже собрав необходимое количество подписей, список коалиции на выборы не попадет. Обнинск нужен был как запасная площадка, куда можно будет передислоцировать команду из Новосибирска и сохранить лицо в весьма неудачном сценарии. Волков перестраховывался, и я нужен был как якорь для укрепления в городе. Следовало успешно собрать необходимое количество подписей и, главное, проследить, чтобы кампания Заякина тихо не умерла. Естественно, нужно было избавиться от людей, которые не испытывали достаточной лояльности к нашему крылу. Мы с Волковым быстро поняли, что в обнинском штабе ни к ФБК, ни к Навальному, ни к нашей затее лояльно никто не относится.       

            Волков меня оставил в Обнинске с заданием провести подробный аудит всех происходящих там процессов и подготовить ему подробную аналитику. Леонид, в свою очередь, пообещал мне выбить деньги из «Демкоалиции», поговорить с Михаилом Касьяновым и Константином Мерзликиным, чтобы поток денег на кампанию Заякина увеличился. Так Волков мотивировал меня остаться в Обнинске. В городе, помимо прочих, работала Дарья Макухина, политтехнолог, которая от коалиции отвечала за местную кампанию. Несмотря на молодой возраст, в ней чувствовался опыт и страсть к работе. У Дарьи была волчья хватка, необходимая в таких выматывающих процессах. Она мне импонировала, хотя я понимал, что придётся с ней поконфликтовать. Макухина, судя по всему, тоже догадалась о цели нашего визита в Обнинск.

            Помимо нас город приехал еще Илья Гачегов, человек в тельняшке, который «отбивал» Николая Ляскина у полиции в Кирове в далеком теперь уже 2013 году. Гачегов ранее работал в Новосибирске, но не был глубоко погружен во внутрикоалиционные «разборки». Волков его привлёк, что называется, для количества. Однажды Роман Рубанов спросил Волкова: «А зачем ты вообще его туда притащил?» И Леонид в ответ произнес фразу, которая до сих пор звенит у меня в голове и объясняет многое в кадровой политике, да и личности Волкова: «Он дешевый». Это означало, что ему не нужно платить, что он аскетичен в быту, а считалось, что аскетичный волонтер — это идеальный волонтер, которого не нужно баловать хорошим съемным жильем или нормальным питаем в отличие от бомонда ФБК, жившего в лучших гостиницах и апартаментах.

            Когда мы только уезжали с Волковым из Москвы, нам был дан нравственный вождистский наказ от Алексея Навального: «Вы посмотрите, что там с подписными листами. Если их нигде не увидите, ни на столах, ни в руках у сотрудников, значит, никаких подписей они не собирают. Значит, они жулики и только имитируют общий процесс». Это весьма наглядно демонстрирует, какого мнения Навальный был о своих коллегах по «Демкоалиции». Алексей реально допускал мысль, что в Обнинске никто вообще ни черта не делает. Может, там люди не были профи в опции «гнать контент в твиттер», но я быстро понял, что люди там честно работают, звезд с неба не хватают, но Макухина была профессионал. Во многом не хватало ведущих специалистов, юристов, а я как раз формально приехал туда как юрист.

            Сразу, когда было решено, что я остаюсь, была поставлена задача по смене помещения штаба: текущее было слишком маленьким. Пришлось мотивировать Заякина, что нам нужен другой штаб. Как мудрые китайцы, мы, то есть Фонд, готовили больший штаб под возможный приезд нашего десанта.

            Помимо того, что я поселился в городской гостинице Обнинска, кстати, за свой счет (ещё верил, что всё компенсируют), мне удалось договориться там же об аренде нового помещения. Это была очень успешная операция, о чем я отчитался перед Волковым. Начав знакомиться с процессом, тут же почувствовал сложности — прежде всего с тем, что Зикеева стала тормозить слияние. Плохо работали сборщики подписей, был большой процент брака в подписных листах. Отличались в лучшую сторону только сборщики из Москвы. Тем не менее, все можно было исправлять, находя общий язык. Макухина, занятая в кампании по сбору подписей за партийный список ПАРНАСа по Обнинску, по уму выстраивала процессы. Как оказалось, они действительно общались с Кацем, но, если убрать вождистскую пропаганду, с ним необходимо было сотрудничать. Мы люди примерно одних взглядов и, как минимум на стадии сбора подписей, такое сотрудничество не смотрелось бы дико. Макухина делала всё верно, хоть и против наших, то есть навальновских интересов. Постепенно я стал созывать свою команду, с которой работал в Костроме и Калуге. Но все шло тяжело.

            Я писал Волкову, что сам Андрей Заякин не настроен на кампанию и достаточно легковесно ко всему относится. Он был такой ученый аутист, вечно в себе, витающий в облаках, больше двух метров роста, якобы помешан на науке, хотя в оппозиции на него просто молились, называя «светилом российской науки». Заякин, хоть и не проявлял особой заинтересованности в кампании, но настаивал на том, чтобы Зикеева непременно осталась. Таким образом он хотел сохранить человеческие отношения, и его можно было понять. Но судьба Зикеевой была решена, и Волков настаивал на скорейшем разрешении вопроса. Леонид сам объявил об увольнении. Заякин сказал, что не будет самолично никакого увольнять, тем более Зикееву. Макухина выступила на своей стороне, начались интриги, а мне пришлось уехать на пару дней. Перед этим я выстроил процессы по сбору подписей, мы организовали колл-центр. Впрочем, в моё недолгое отсутствие всё это было сломано, и Заякин самолично оставил Зикееву. Начались скандалы, хотя, мы потихоньку подтаскивали волонтеров из Москвы и разворачивали агитационный процесс. Не пошло.

            Но что-то изменилось в планах Волкова. Мы с ним состояли в очень горячей переписке, где также присутствовал и Мерзликин. Волков по-прежнему настойчиво просил убирать не устраивающих его людей, но постепенно у всех появлялось понимание того, что кампанию Андрея Заякина спасти не удастся ни в каких условиях. Впоследствии вышло так, что подписи, собранные по общему партийному списку от коалиции на выборы в заксобрание, даже не понесли сдавать в областной избирком. Были допущены дикие «косяки» в Калуге, что грозило вероятным уголовным преследованием за предоставление подписей очень сомнительного содержания. Посему решили не рисковать. Кампания прошла впустую. А Заякин, видимо, не желая рассориться со всеми окончательно, закончил свою кампанию тихо и без лишних объяснений. Интеллигент всё-таки.

            Бесславно завершился Обнинск, рейдерский захват не удался. Отношения внутри коалиции были изрядно испорчены. Многие решили, что в той ситуации я выступил неким киллером от Фонда. На самом деле, это не я был плохой, это были правила игры ФБК, которые устанавливал Навальный. Но с меня это ответственности не снимает, конечно. Я покинул Обнинск врагом многих людей. Ни Зикеева, ни другие бывшие в Обнинске люди мне случившегося не простили. Сам Заякин, кстати, оказался весьма гибким и позже продолжил свое сотрудничество с ФБК. В частности, насколько известно, именно он, а никакой не Георгий Албуров, больше причастен к расследованию по генпрокурору Юрию Чайке и именно он получал всю фактуру.

            Когда мы уезжали в Москву после бесславного окончания кампании, Волков уже полностью потерял интерес к Калужской области. Плюс что-то менялось в Новосибирске: не то там появлялись шансы, не то Волков уже был серьезно настроен на Кострому. Там был Илья Яшин, и Фонд считал этот регион более перспективным. Да и Яшина было проще держать под контролем, чем Заякина. У последнего был популярный «Диссернет», а Яшин, помимо самого себя, не представлял особо никого.

            Любопытный нюанс. На волне всех конфликтов, когда я еще находился в Обнинске, на меня вышел Кирилл Шулика, полномочный представитель от «Демократического выбора», за которым была частично закреплена Калужская область. Он начал меня мягко «разводить»: давай, ты не будешь устраивать здесь склоки, а просто пойдешь к нам юристом. Тут же предложил улучшенный оклад, на что я, конечно, согласиться не мог, потому что сразу бы потерял всякое уважение в Фонде. Мы были тогда пионерами, и Родину за гараж не продавали.

 

Глава 4. Здесь не ступала нога либерала

            Продолжалось лето 2015 года. В Москве почти вся жизнь остановилась, коалиция работала в регионах, все волонтеры были заняты в кампаниях. Казалось, что «Демократическая коалиция» цветет и пахнет, но это было на поверхности. Внутри постоянно шла жесткая борьба за лидерство даже в самых незначительных моментах. Но вся внешняя работа проходила спокойно и без эксцессов, если не считать тотальную слежку правоохранительных органов. Впрочем, как мы тогда догадались, это была в целом региональная специфика. Мы в Москве избаловались, считая, что весь беспредел сконцентрирован в столице. А местные уголовные розыски, зачастую не понимая разницы между нами и закоренелыми бандитами, отчаянно жестили, ведь в регионах мы были доселе невиданным зрелищем.

            Как многие скептики и предполагали, кампания в Новосибирске быстро закончилась, фактически принудительно, хотя подписи за кандидата были собраны. Более 15 тысяч подписей были действительно очень хорошей цифрой для тех лет, и насколько я знаю, этот рекорд по сбору подписей на настоящих подписных листах в рамках избирательного процесса не был побит Фондом борьбы с коррупцией и впоследствии. Однако местный ЦИК не пропустил эти подписи, в которых якобы были найдены нарушения. Леонид Волков в то время уверял, и оппозиционная общественность ему верила, что это очевидный беспредел властей. Но такие разговоры быстро сошли на нет, потому что Волков ничтоже сумняшеся начал быстро реализовывать свой «план Б» на лето, переключив своё внимание на Кострому, где готовился вести свою кампанию Илья Яшин.

            У Яшина уже были собраны подписи командой Пивоварова, и его даже зарегистрировали в качестве кандидата. Всю готовую команду из Новосибирска в срочном порядке начали перебрасывать в Кострому. Встал вопрос: а что, собственно говоря, делать с командой Пивоварова, с Михаилом Коневым, с тем самым юристом Андреем Давыдовым и другими? Волков в этом отношении был полным милитаристом, но говорил, что это не захват региона, а приезд более квалифицированной команды под серьёзные задачи. К тому же нарисовалась формальная причина: Андрей Пивоваров был задержан за нарушение закона в процессе сбора подписей, якобы он купил некую базу личных данных и пытался ей воспользоваться. Пивоварова закрыли в следственном изоляторе, Волков, публично погрустив по этому факту, с удовольствием отправился в Кострому перехватывать эстафетную палочку. Команда Пивоварова показала отличный результат, все-таки только в Костроме появился зарегистрированный кандидат от коалиции, и, конечно, имела полное морально право сопротивляться. Поэтому переезд штаба дался не совсем гладко, но Волков вел себя как монголо-татарская орда, взяв их наскоком и без компромиссов. Так произошло это слияние в виде захвата.

            Волков уже не относился к этой кампании с пиететом и рвением, как это было в Новосибирске, где он вёл от начала и до своё детище. К тому же на кампанию в Костроме оставалось совсем немного времени: с начала августа до выборов в середине сентября. В целом история с Костромой была этакой заблаговременно приготовленной «моральной подушкой» на случай провала: мол, мы приехали на выжженную землю, как могли строили структуру, но не успели. Так он и говорил потом на закрытых совещения в Фонде, посвященных итогам костромской кампании: без нас и такого не было бы! Удивительно, как наши партнеры по коалиции все это проглотили.

            Я в это время наконец-то смог выделить себе неделю отдыха, но тут снова появился Роман Рубанов с привычной уже за это лето фразой: «Давай, нам нужна помощь». Мне предложили стать руководителем северо-восточного штаба в Костромской области. Учась на своих ошибках, я сразу обговорил все финансовые условия. Вся костромская кампания снова строилась черным налом, но по аналогии с 2013 годом старались сохранять видимость порядка, работая с волонтерами по договорам. Однако все топ-менеджеры, многие штабные и сопутствующие расходы вроде питания, проживания и логистики оплачивались втемную. Надо признать, конечно, что Фонд в этом плане не был чемпионом, были и другие политические субъекты, у которых имелась только черная бухгалтерия по всем статьям, поэтому у нас особых проблем в ходе костромской кампании с финансами не было. Только однажды произошла история, когда уже на этапе наблюдения из Москвы везли самые настоящие черные сумки с деньгами, и силовики перехватили эту машину, и деньги пропали. Наши сотрудники как раз должны были встречать эту машину, и буквально сидя за деревом, видели, как эти деньги вместе силовиками уплывают от нас.

            Уже в 2015 было видно, что у Волкова происходила стагнация идей. Все его кампании велись по достаточно примитивному лекалу, он не следил за тенденциями на политическом поле. Волков снова придерживался своих фирменных скупых «трех этапов» (узнавание кандидата, поддержка кандидата, приход на выборы) без каких-либо сюрпризов и доработок, оправдывая себя тем, что в 2013 году эта тактика сработала, а значит, работать будет и впредь. Мы снова работали на узнаваемость, затем - на мотивацию за Илью Яшина, а после на мотивацию прийти на избирательные участки. Надо сказать, что Яшина в Костроме не знал ровным счетом никто, он не подходил для Костромской области ни электорально, ни по менталитету, поэтому узнаваемость приходилось поднимать с нуля.

            После сложного Новосибирска чувствовалось, что многие приехали в Кострому в расслабленном настроении. Когда я спрашивал Волкова о планах, он говорил, что на 70% будем вести кампанию в Костроме, и все лучшие силы сосредоточим в столице региона. Оставшиеся силы кинут на область, которую поделили на три части: северо-восток, запад и прилегающие к Костроме районы.

Именно эту, самую лакомую в электоральном и в плане сосредоточения специалистов область отдали Сергею Бойко, который никогда раньше не вел никакие кампании. Понятное дело, что ФБК не хотел бросать своего кандидата, который «пролетел» с выборами в Новосибирске, но в наших глазах это выглядело откровенным блатом. Бойко все время крутился в костромском штабе, большую часть времени проводя в разговорах с лидерами, а не в непосредственной работе в районах. Вторую часть, западную с центром в городе Буй, отдали Николаю Левшицу, тому самому, которому еще с кампании в Малоярославце благоволил Волков. Мне досталась северо-восточная часть, самая удаленная, самая большая по площади, но менее населённая и менее электорально ориентированная. Нас бросили буквально на целину, в дикие районы, в которых никто и никогда не вел нормальную политическую кампанию, где никогда не ступала нога либерала.

            Центром северо-восточного региона была Шарья. Это маленький городок с двадцатью тысячами зарегистрированных избирателей, которых фактически было только половина. Городок вырос из железнодорожной станции Транссиба, за которой уже простирались дремучие леса. Многие как раз знали Шарью только как одну из станций по дороге в Киров, куда мы ездили двумя годами ранее на суд над Навальным. Я, кстати, с удовольствием согласился на этот медвежий угол, потому что задача стояла амбициозная – быть первопроходцем данного региона в современной истории страны. Агитировать и разговаривать с людьми нужно было там, где этого никто никогда и не делал, да и вообще - понять Русь и увидеть жизнь в одном из самых бедных регионов страны. Для меня как для почвенника, человека, ориентированного на внутренние задачи страны, это был большой вызов. К тому же у меня уже была команда, которая с тем же энтузиазмом восприняла этот вызов, которая будет впахивать с полной отдачей и искренностью. Те волонтеры, кто приезжал «тусить», даже не добирались до нашего штаба, где царила достаточно аскетичная атмосфера. Они оставались в областном центре, где были костромские клубы и прочие радости жизни, что, собственно говоря, многим и нужно было прежде всего. Политические тусовщики совмещали отдых с работой, точнее говоря – в процессе отдыха иногда для разнообразия занимались работой.

            Я отправился в Кострому с Сергеем Васильченко, партийцем и членом моей команды, взяв с собой еще одного активиста из Рязани. К нам тогда же присоединился и скромный парень Александр Туровский, для которого это была вообще первая кампания.  Скоро к нам приехал еще и Николай Касьян, юный активист, еще тогда несовершеннолетний, но очень верный навальнист, который был с нами и на праймериз в Калуге и в Костроме. И Илья Пахомов, который также выбрал Шарью , а не тусовочную Кострому. Мы все были сконцентрированы прежде всего на работе, а не на сопутствующих удовольствиях. Коллектив подобрался мужской, суровой, а мне предстояло всех держать в узде.

            Работа нас ждала большая и тяжелая, территориальный охват был колоссальный. Все райцентры были далеко разбросаны, расстояния выматывали физически, а дорог почти не было. Как-то мы ехали по одной такой разбитой ухабистой дороге с Сергеем Васильченко, и он мне говорит: «Посмотри, там собаки». Мы смотрим в сторону заброшенных, покосившихся домиков и понимаем, что это не собаки, а волчья стая, которая какое-то время даже бежала параллельно с нами. Там было весьма колоритно. Места дикие, нехоженые.

            Приехав в Кострому, я увидел, что ничего не готово, никакой предварительной работы проведено не было: не было ни аналитики по Шарье, ни инфраструктуры, никакого жилищного фонда для сотрудников штаба, ничего. Всё приходилось решать на ходу. Получив последние напутствия от Рубанова и взяв деньги на предварительное время, чтобы нам было на что вести кампанию, мы отправились дальше на восток – в Шарью.

            Шарья потрясала. Город практически целиком состоял из двухэтажных деревянных бараков, в некоторые даже страшно было заходить, бараки тянулись от вокзала до самого центра. Недалеко был посёлок Ветлужский, где стояли четырех- и пятиэтажные дома более-менее новой постройки, работал градообразующий завод «Кроностар», было хоть что-то похожее на цивилизованный мир. Но мы быстро привыкли и к шарьинской глуши.

            Поселились мы в гостинице «Шарья», старой советской гостинице в центре города. Это была самая дешевая гостиница, где в номерах пахло сыростью, отваливались обои, а односпальные кровати были горкой. Санузел был только на этаже, а грибок и всевозможные бактерии украшали единственный душ. Роману Рубанову всё это, однако, не помешало задавать нам вопросы, почему мы так шикуем и живем в гостинце, а не в дешевом доме, как сделал Левшиц в Буе, поселив всех чуть ли не парижской коммуной. Я отвечал Рубанову, что здесь в принципе нет рынка жилья, нет никакого выбора. На всю Шарью был один риелтор с одной-единственной двухкомнатной квартирой, в которой даже холодная вода шла с трудом. Поэтому мы и поселились в гостинице в более чем спартанских условиях, с прицелом на то, что наша команда планировала расширяться. К тому же мы жили все вместе, и можно было контролировать весь коллектив. А это немаловажный аспект, когда ты ведешь кампанию в таких маленьких городках, и сотрудники полиции могут вести себя очень непредсказуемо, а то и агрессивно. Мне пришлось еще какое-то время убеждать наше костромское начальство, что это не шик, а вынужденная мера.

            Там же мы сняли помещение под штаб, которое было кабинетом директора этой гостиницы, по иронии судьбы оказавшегося видным местным единороссом. Он же был и владельцем нашей гостиницы, магазинов и других гостиниц в городе, вообще владел чуть ли не половиной Шарьи. Но этот хозяин Шарьинской земли на удивление радушно принял нас: сдал все требуемые номера, за 10 тысяч сдал свой кабинет и еще бесплатно выделил помещение в подвальчике, где мы обустроили склад. Мы существовали сверхкомпактно: под одной крышей мы и работали, и жили, там же у нас была дешевая столовая. Это было очень удобно и, самое главное, безопасно для волонтёров.

            Серьезно помог Сергей Васильченко, без него мне не удалось бы совершить маленькое управленческое чудо. Шарья вообще стала самым ярким штабом всей костромской кампании, где собрались люди из разных регионов, с разными взглядами и разной степенью лояльности к Навальному и Яшину. Люди смогли объединиться ради такой непростой работы. Если человек придерживался демократических взглядов, переживал за позитивные перемены в стране и был готов много работать – это был наш человек. Никто из нас не допытывал волонтёров, насколько каждому близок тот или иной оппозиционный кандидат - это был один из секретов нашего маленького, но по-настоящему дружного коллектива, где каждый готов был биться друг за друга.

            Постепенно мы стали обрастать новыми людьми, но вскоре вскрылась странная кадровая особенность. К нам в Шарью людей не присылали, а ссылали в наказание за то, что они ленились или оказывались профнепригодны в других районах. Многие перевоспитывались и возвращались обратно в Кострому с совершенно иным настроем на кампанию, а некоторые оставались, видя в нас более сильный и искренний коллектив. Через некоторое время наша агитбригада разрослась за полутора десятков человек.

            В день мы ставили пять агитационных точек, и некоторые находились от Шарьи в двух сотнях километрах. Можете себе представить, что это за расстояние по таким разбитым дорогам, когда людям ежедневно надо было с самого утра уезжать, а вечером приезжать. Люди агитировали целый день, а не несколько часов. У нас были огромные траты на бензин и износ автопарка. У Васильченко удалось арендовать небольшой «каблучок», на котором мы развозили кубы.

            Подъем у нас был с семи до восьми, и в восемь я всех собирал в том самом кабинете единоросса на летучку. Кстати, последние нам совершенно не мешали, и никакого противодействия со стороны партии власти не было. Эта была одна из приятных специфик некоторых региональных кампаний, когда по политической линии никто друг другу не мешает, да и полиция в Шарье вела себя скромно. На летучке мы распределяли людей по логистический плану, и к девяти утра никого в штабе уже не было. Ежедневно от трех до пяти машин разъезжалось по разным райцентрам, и по нескольку кубов стояло в самой Шарье. Местные жители нас уже знали, здоровались, со многими семьями мы общались по многу раз. Местные знали, что «агитирует ПАРНАС», олицетворяя кандидата от коалиции целиком и полностью именно с этой партией.

            Сотрудники штаба возвращались поздно на вечернюю летучку, в восемь или девять вечера, чтобы обсудить итоги дня и поделиться эмоциями. Все жутко уставали, но выходных у нас не было. Такое решение мы приняли самостоятельно, потому что времени на кампанию у нас было совсем немного. Очевидно, что в Костроме был более легкий режим, и все приезжавшие оттуда люди спрашивали, за кого мы так вкалывали: неужели за Яшина? Мы откровенно говорили, что ни за какого Яшина мы не вкалывали, а работали за идею демократических преобразований в стране, как бы пафосно это ни звучало. Впрочем, в нашей «штрафной» шарьинской команде никакого пафоса не было, только кровь, пот и слезы.

            Кстати, моей большой проблемой как руководителя было то, что коллектив совершенно не воспринимал Яшина авторитетом, регулярно обсмеивая мужскими и довольно жесткими шутками. Вскоре стали глумиться и над кандидатской речью Яшина. Речь это была нескромная, вызывающая, из города в город одинаковая на протяжении всей кампании. Его фразочки мы разобрали на перлы, а стены в штабе буквально завесили цитатами, ставшими для нас мемами: «И один в поле воин, если это Илья Яшин», «У вас там крысы бегают», «Я вам дал мяч, он теперь на вашей стороне поля»... Речь у Ильи Яшина была совершенно не адаптирована под реалии тех жителей и под дух этой области. Где Костромская область и где Яшин со своей речью? В белоснежной рубашке, как выпускник Гарварда, которого по линии гуманитарной помощи отправили спасать демократию в России. Это полное несоответствие было отчетливо видно на земле, где мы работали. Всем нравился Андрейченко - местный мужик, подходящий региону по колориту, который корнями выходил из Костромской области. И нам очень импонировало то, что его родственники жили в Георгиевском, в одном из наших райцентров. Познакомившись с ними, мы поняли, что они были совершенно обычные люди, которые жили в деревянном доме настоящей сельской жизнью. Яшина также не любили за то, что он, будучи, как считалось, «шестеркой» Навального, все равно держался особняком, имел свою собственную команду, которая к нам тоже относилась с долей ревностей, поскольку изначально это была «их» область. Слава богу, мы особо не касались этих перипетий и просто честно с утра до вечера делали свое дело.

            В самой Костроме я за время был пару раз, потому что было утомительно ездить туда-сюда: почти триста километров, это как от той же Костромы до Москвы. Мы как будто находились на другом конце земли, с плохими дорогами и ещё более плохим интернетом. Выходя в онлайн на удаленной связи на общих летучках, мне было очень тяжело общаться, из-за постоянных помех ничего не было слышно. Над нами смеялись, что, честно говоря, было немного обидно. Весь менеджмент, собравшийся в Костроме потусить и потравить байки, стал относиться к нам из-за этой «квакающей» связи с высокомерным пренебрежением: дескать Шарья какая-то, богом забытая деревня, никому задаром не нужная, даже интернета там у них нет. Нас называли самым суровым штабом, потому что за первые две недели мы настолько сильно устали, что на всех фотографиях у нас были явно вымученные улыбки. Мы осунулись, посмурнели, люди стали болеть, но никто не сдавался и не хотел уезжать. Это была исполинская команда, и я до сих пор горжусь каждым из них, и неважно, как разошлись потом наши оппозиционные пути. Эти люди в Шарье действительно впахивали — не за вождя, а за внутреннюю гражданскую идею.

            На этих онлайн-летучках с головным штабом преимущественно травили шутки и обсуждали незначительные пустяки вроде зонтиков, которые всё никак не купят, и встречи у нас проходят без них. Ах, какая досада! Я пытался поднимать важные вопросы, но чувствовалось, что это никому не нравится.

            Первую неделю мы крайне нуждались в агитационных листовках, а их присылали очень мало, приходилось буквально выпрашивать. На начальном этапе мы работали на узнаваемость, раздаточный материал был крайне необходим, но приходилось даже экономить. И вот, когда этот этап закончился, нам прислали огромную партию… первых листовок! Причем прислали их вместе со второй партией агитации, которая как раз работала на мотивацию, представляя большую информацию о кандидате. Старые листовки буквально некуда было девать, и в итоге коробки с этими пачками мы использовали в качестве стульев. Было похоже, что нам просто слили остатки первых листовок, которые кому-то стали мозолить глаза. Показательно, как нерационально и невнимательно относился головной штаб к тому, что происходило на окраинах кампании. Хочется верить, что в самой Костроме с этим было получше.

            Также у нас были проблемы с финансированием, я все время натурально умолял прислать еще денег. Дошло до того, что в какой-то момент целую неделю мы жили в долг (!) в гостинице этого единоросса. На нужды кампании я занимал даже у Сергея Васильченко, и хоть мы всё потом отдали, ситуация все равно была крайне неприятная. Волонтеры зачастую даже оплачивали бензин, среди них были кредитоспособные люди и бизнесмены. Но такое ощущение, что в Костроме не особо сильно пеклись о нашей судьбе. Однако к концу кампании финансирование все же более-менее наладилось. 

            Из Костромы к нам регулярно придирались по разным мелочам. Мы называли их «полиция моды»: то куб у нас чуть-чуть помят, то он стоит под наклоном или вообще флаги почему-то не развеваются. Костромские «нувориши» долбили меня в общих чатах, что с эстетической точки зрения наши фотографии не соответствуют эталону. Бомонд совершенно не понимал, в каких спартанских условиях мы находились. Как далеки они от народа! В 2015 году, напомню, Фонд борьбы с коррупцией был уже клановым предприятием, где вся власть была у двух семей: у семьи Леонида Волкова с Анной Бирюковой и семьи Рубанова-Марус, двух ведущих топ-менеджеров и двух ключевых руководителя подразделений. Под Марус набирал силу так называемый Женсовет, против которого никто не мог выступить, поэтому приходилось каждый раз считаться с их мнением. Эта группа постоянно всех третировала по визуальной составляющей в любой работе. И один из скандалов произошел в Шарье на встрече с Ильей Яшиным, где мы вместо того, чтобы поставить агиткубы на землю, смонтировали их на сцене. Казалось бы, на той встрече людей было столько, сколько Яшин в Костроме даже не собирал, но кубы стояли не по ГОСТу. И за это к нам были придирки: в конце мероприятия Волков сказал, что такая хорошая могла быть встреча, но все пропало из-за неправильно установленных чертовых кубов!

            На первую встречу на северо-востоке области Яшин вместе с охранником и медиа-группой приехал в ореоле пафоса в крохотный районный центр Паназырево. Илья был сильно раздражен долгой дорогой из Костромы, хотя многие наши волонтеры мотались за ночь туда-обратно, а потом снова выходили на агитацию. Но Яшин оказался нежным нарциссом. Сначала он напихал своему аппарату и секретарям: «А где все люди?»; потом очередь дошло и до меня. Но я тут же осёк его: если ты кандидат, это не значит, что в такой оскорбительной форме можно разговаривать в волонтерами. Мы обошли здешнюю деревню три раза, заходя в каждый дом, и если люди к Яшину не хотят идти, то они и не приходят. В дальнейшем, впрочем, молодой политик стал вести себя гораздо скромнее, почти как мальчик-одуванчик, особенно поняв, что здесь никто носить на руках его не будет. И после Паназырево у нас установился паритет в отношениях.

            В этом Паназырево было очень колоритное местечко для проведения встречи: старенькая церковь, а рядом паслись коровы. Для нас это был привычный вид, но Яшин с охранником долго ходили и осматривались. Увидев бычка, который пошёл на них, двухметровый охранник Андрюша буркнул ему: «Сейчас в рог дам», и даже изобразил удар, как бы он пришёлся по голове бычку.

            Мы агитировали неистово, но народ всё равно очень плохо реагировал на встречи с Яшиным. Волков каждый раз вопрошал, где фотографии с людьми и почему у нас нет ни того самого медийного контента, ни твитов? Тогда он произнес фразу, которая стала квинтэссенцией всего отношения: «Нахрена мы вас отправили в эти перди?!» Мы должны были гнать контент и фотографии. Сильно удручало, что, по мнению Волкова, мы поехали туда только ради этих фоток с двадцатью бабушками со встречи Яшина, а не ради агитации и работы с населением, не ради перспективы на будущее. Мы, конечно, с этой установкой внешне смирились, делали необходимые фотографии, параллельно решая наши гражданские задачи.

            На встречи с Яшиным нужно было хоть как-то собирать людей, и однажды мы поняли, как это сделать. Особенно тяжело было  в Павино, в Георгиевском: молодёжи там не было, а если и была, то все были категорически против нас. Поэтому мы составляли списки одиноких пенсионеров, которые шли с нами хоть на какой-то контакт, за час до встречи объезжали их и на машинах же свозили к месту встречи - иначе многие из них просто бы не дошли. И вот в Павино приехал Яшин со своим охранником Андрюшей. Андрюша ходил вокруг и щеголял пистолетом, зачем-то перезаряжая его. Рядом крутились немецкие журналисты из Deutsche Welle, которые снимали всю нашу колоритную кампанию. На встрече было аж 15 человек - невероятный успех по местным меркам. Думаю, со времен Ленина никто не собирал столько же, народ уже ни в кого не верил. После встречи нам нужно было развести наших бабушек по домам и мы посадили их в машины.  А Яшин решил показать под камерами, как он садится в машину и уезжает. Выбрал первую попавшуюся машину, отрывает затонированную дверь и видит, что на заднем сидении расположились три старушки, которые с полной растерянностью смотрят на Яшина. Происходящее продолжает снимать Deutsche Welle. Казалось, Яшин действительно думал, что эти все люди приходят ради него. А народ просто тянулся к волонтерам, кто относился к людям по-человечески. Каждый раз мы обходили буквально каждый дом, за руку выводя нищих забитых людей, чтобы они послушали этого никчемного московского мажора. Полный сюрреализм, и люди это чувствовали. Но зато у нас, счастье какое, появились хорошие фотографии! (Кстати, в Кологриве мы вообще собрали аж 30 человек, что с удивлением отмечали даже местные старожилы. Московской оппозиционной богеме точно никогда не понять наших локальных радостей и успехов.)

            В самый разгар кампании случился серьёзный инцидент в Павино - напали на нашу агитационную точку. У нас стоял агиткуб с флагами, рядом грузовичок, на котором мы развозили агитацию, и двое волонтёров. На ребят напала группа лиц в камуфляже и татуировках, такие местные пьянчужные маргиналы, «по синей волне» решившие разобраться с нашей агитацией. Они с ножом требовали отдать все флаги и куб. Наши ребята упёрлись и заявили, что ничего отдавать не будут. Грузовичку порезали шины, волонтеры сразу с нами связались, и я, слава богу был недалеко, где-то в километрах шестидесяти. Мы помчались к ним, а они пока вызвали полицию, однако эти люди угрожали им и при полиции. Когда я приехал в Павино, то достаточно эмоционально стал выяснять у полиции, почему они до сих пор не задержали самого главного зачинщика, который как раз был самый нетрезвый и бегал с ножом. Сотрудник полиции только разводил руками. В этот момент он бросился на меня, но драка не завязалась. Потом нас всех отвезли в отделение полиции. Наш грузовичок уже не мог никуда уехать сам, а под окнами отделения собиралась толпа в 20-30 местных мужиков — группа поддержки, которую экстренно мобилизовали. Полиция ничего особо не предпринимала, и я, понимая, что дело дрянь, набрал Леониду Волкову и рассказал ему всю нашу ситуацию. Но вместо того, чтобы как-то поддержать или дать практические советы, он как будто включил аудиозапись: Леонид начал рассказывать про концепцию нашей кампании, про особенности применения политтехнологий на сельской местности. Я слушал эту речь минут семь, пока тот пьяный зачинщик отчаянно тыкал в меня «факи». Понимая, что Волков снова в неадеквате, я его перебил и говорю: «Лёня, нас сейчас тут убьют, наверное». Он, видимо, придя немного в чувство, сказал: «Ну ОК, я сейчас пост напишу про это». На этом мы и попрощались. С горем пополам мы выбрались из Павино, а Волков написал пост «Павинская народная республика», про нас там было ровно три строчки. Чем не повод для гордости?

            Особняком от «кандидатских» кампаний стояла история со встречами с Алексеем Навальным. Тот самый план «Тагил», который мы реализовывали в рамках праймериз, остался актуальным и здесь. Навальный также ездил по городам и весям Костромской области и должен был приехать к нам в Шарью. Из Костромы нам прислали афиши встречи, но в них оказалась неправильная дата. Мы были в шоке, ведь мы столько времени ждали эти афиши, понимая, что они существенно увеличат эффективность работы. В итоге ночью, после изнурительной дневной работы, весь наш штаб переклеивал на афишах даты.

            Целую неделю мы посвятили этой встрече, кинув все силы на приглашение людей. Волонтеры ходили по деревянным баракам, где воняло канализацией, фекалиями и, казалось, можно было запросто провалиться в преисподнюю на прогнившей лестнице. Покосившиеся двери часто открывали хмурые, недоброжелательные люди такого вида, что некоторые до сих пор снятся в страшных снах. В команде у нас был волонтер Геннадий, воспитанный и интеллигентный, он долгое время жил в Европе и привык к совершенно другому уровню жизни. И вот однажды его буквально стошнило, когда мы вышли на свет божий из одного из таких бараков.

            На встречу с Навальным в Шарье, которая стала одной из первых из его турне по Костромской области, нам удалось собрать практически двести человек на площади центрального рынка. Тогда нам впервые по-настоящему пыталась мешать полиция, даже местные таксисты были, видимо, подкуплены, и блокировали припаркованными машинами место для встречи. Но мы смогли всех компактно разместить, а после встречи познакомили Навального с местными предпринимателями. Двести человек! Это очень большой успех. Навальный был доволен, правда, ему страшно не понравилось, что в первом ряду сидели цыгане, которые жили в одной из деревень поблизости. Я его убеждал, они как раз наш ядерный электорат, что они готовы всем табором голосовать за Яшина, а самого Алексея отлично знают, и среди цыган у Навального была стопроцентная узнаваемость. В итоге Алексей смилостивился к ромам.

            К встрече мы подготовили райдер основных проблем города, чтобы Навальный рассказывал не про розовую политику и космические корабли в Большом театре, а про вещи, касающиеся конкретных живых людей. Алексей говорил и про отсутствующую воду, и про высокие коммунальные платежи… Но он приехал за двадцать минут до встречи и сразу после нее уехал, не задержавшись в Шарье. Было видно, что там ему совершенно скучно, и город с его жителями и их чаяниями его не интересовал. Поэтому не стоит обольщаться по поводу этого хождения в народ: всё было предельно официально. Правда, нужно отдать должное, Навальный в отличие от Яшина, который без охранника даже в туалет не ходил, был во многом проще, приезжал без охраны, хотя обладал большей узнаваемостью.

            Мы потихоньку научились агитировать, а я приобрел навыки работы со сложными волонтерами, которых к нам присылали или, правильнее сказать, ссылали из Костромы. Так, помню, нам прислали Максима Верникова, странного парня из Екатеринбурга, которого знал Леонид Волков и понимал, что это полный неликвид. Удивительно, но позже этот самый Верников станет у себя в Екатеринбурге чуть ли не лицом оппозиции в городе! А мы его выгнали даже из Шарьи, а ведь мы обычно «вылечивали» даже самые тяжёлые случаи и делали людей из самых, казалось, пропащих волонтеров. Мне никогда не забыть, как Верников, купив копченые куриные крылышки, уплетал их прямо на агиткубе, обсасывая эти куриные кости, и параллельно раздавал листовки, изляпанные жирными руками. А еще у нас был один активист, пожелавший быть водителем, но однажды с утра я увидел, как он залпом выпил стакан водки, а после подошел ко мне и сказал, что устал и не может сесть за руль. Романтика!

            Кампания подходила к концу, и самый большой цирк произошёл с наблюдением. Костромской штаб попросил забронировать все свободные номера в гостиницах всей северо-восточной округе. Мы угрохали на это огромную сумму денег, заказывая номера без привязки к количеству ожидаемых наблюдателей. К примеру, мы бронировали 20 мест в населенном пункте, а там в итоге наблюдало всего лишь трое человек. В итоге 90% всех арендованных номеров остались пустыми. Назвать это иначе, чем распилом и бравированием мнимыми легионами наблюдателей, нельзя. С организацией логистики наблюдателей также была большая проблема: они приезжали на такси, таксисты капризничали и завышали стоимость, а обратно многие не могли уехать. Денег не было, но все пытались держаться.

            После завершения кампании в ФБК состоялся брифинг по итогам Костромы. Волков, конечно, храбрился и говорил: ну подумаешь, 2% набрали, бывает. Но фишка-то в том, что эти же 2% мы набрали и в Шарье, не особо отвалившись по показателям от областного центра, в который были вбуханы все силы, те самые 70%, о которых говорил Волков в самом начале кампании. Причем у нас даже в глухих и отдаленных деревнях голосовали за Яшина, часто не совсем понимая, кто это такой, но просто желая порадовать наших волонтеров, которые отнеслись к жителям этой всеми забытой глубинки по-человечески.

            Даже Навальному, изначально скептически относившемуся ко всей этой истории, стало интересно, как так вышло, что мы так смачно опозорились. Он тогда высказал замечательную вещь: «Все эти лохи (ЛДПР, «Справедливая Россия» и прочие), они также научились работать, вот и нам не нужно расслабляться, давайте уже забудем 2013 год и начнём работать по-новому». То есть Навальный плавно и не топча авторитет Волкова всё-таки признал, что провал был, и мы в нем сами виноваты, потому что власть в Костроме нам не мешала никоим образом. Волков сидел молча. У меня к тому времени накопилось много претензий и по финансированию, и по снабжению агитационными материалами, и по отсутствию креатива - и я решил, что выскажу всё наболевшее. Наверное, тогда я и испортил с Волковым отношения. Я откровенно и предметно высказал про весь бардак, Волков рассвирепел и сидел уже абсолютно красный. А ФБК, видимо, стал уже настолько лоялистской организацией, что даже такой явный провал, какой был в Костроме, считалось целесообразным замять: все хорошо, прекрасная маркиза! Я эту песенку петь не стал и, высказывая наболевшее, по грустным лицам моих близких друзей из Фонда понял, что в тот момент подписал себе смертный приговор, и в дальнейшем все сказанное может быть и будет использовано против меня. Но я решил, что, оставив часть своего здоровья и жизни в Шарье, не имею морального права вести себя так, как будто ничего не произошло.

            Костромской урок так никем и не был выучен, и это привело к катастрофическим последствиям в будущем, когда лоялизм в структурах Алексея Навального заменит профессионализм и объективную оценку самих себя.

 

Глава 5. Как я понял, что в структурах Навального инициатива наказуема

            Осень 2015 года можно охарактеризовать как период безвременья, Алексей Навальный и Фонд борьбы с коррупцией еще отходили от провальной кампании в Костроме. После громких электоральных провалов ФБК в принципе старался вернуться к своей прямой функции – к расследованиям и бюрократической рутине. Опять же, никто не мог бы обвинить ФБК в бездействии: работаем, мол, покой нам только снится. Навальный старался всегда держать часть сотрудников, тех же Романа Рубанова или Георгия Албурова, в тени больших избирательных кампаний. Албуров, например, не был пригоден ни к какой работе, а уж тем более к общественной, он сидел в Фонде в изолированной комнатке и связь с внешним миром выстраивал с помощью искрометных и не очень шуток в твиттере. Таким образом изящно поддерживалась легенда главного и единственного расследователя. Помимо Албурова были еще совсем непубличные люди, которые постоянно находилось в Фонде и отвечали за написание текстов и за ведение ресурсов ФБК.

            Сам же Навальный после провала почти совсем утратил интерес с «Демократической  коалиции» и даже не старался демонстрировать энтузиазм. Он не говорил больше про коалицию как про новый вызов властям, Кострома всё расставила по своим местам. Самое характерное, что в провале все винили не себя или Леонида Волкова, который, по правде сказать, снова опростоволосился с отсутствием какой-либо стратегии. Козлом отпущения стала коалиция и конкретно наш партнер ПАРНАС. Не нашлось после смерти Бориса Немцова нового медиатора в коалиции, и Михаил Касьянов становился целью номер один для нападок. К тому же Касьянов снова стал показывать себя публичным политиком и активно ездить по регионам. Обстановку накаляло ожидание новых важных праймериз к выборам в Госдуму в 2016 году. (Ранее мы уже расписали общую суть праймериз. Эти праймериз служили конкурсом для формирования нового федерального списка к выборам в Госдуму и были призваны решить вопрос с острой конкуренцией в Москве, по самым «сочным» одномандатным округам.) Выяснилось, что Касьянов будет априори номером один в общем демократическом списке, даже не участвуя в праймериз. Это очень печалило Фонд, но ФБК всё равно формально согласился на эти условия, хотя и продолжил свою деструктивную работу по дискредитации коалиции.

            Поняв, что попал в опалу после достаточно объективного, хоть и, может, жестковато-прямолинейного рассуждения о провале костромской кампании, я продолжил заниматься правозащитной деятельностью. Помощь людям всегда доставала мне истинное удовольствие. Даже в 2015 году, до массовых протестов Навального, было много людей, которые нуждались в поддержке. И естественно, нас больше всего будоражила история с сидящим Олегом Навальным, братом Алексея.

            Для меня и для партийцев, которых удалось сплотить вокруг себя, в то время было большим вопросом: почему Алексей Навальный так мало уделяет времени своему брату Олегу? Почему нет ни акций прямого действия, ни особых проектов в его поддержку? Почему наш политический узник номер один остался в стороне? Конечно, мы уже научились не задавать острых вопросов лидерам, это было бы смерти подобно. Навальный же всегда от темы уходил, ни с кем ее не обсуждал и старался это лишний раз не опубличивать. Всё было настолько аккуратно, что создавалось впечатление, что он боялся любого резонанса. У меня были предположения, почему так происходило: что для Алексея эта тема была настолько личной, что он просто не хотел ее развивать. Я думал, что он делал это из благих побуждений, чтобы не навредить брату, хотя случались выходки, которые брату однозначно вредили. Например, митинг, состоявшийся после летних кампаний в Марьино, когда Олег дистанционно выступил на нём: под его фотографию на большом экране в колонках шло аудио-обращение Олега. В политических целях Алексей всё-таки использовал тогда брата, такой неприятный вывод напрашивался сам собой.

            Я выступил с предложением на базе Партии прогресса, в которой фактически не осталось уже никаких региональных отделений, сделать какой-то ивент, чтобы показать людям, что, во-первых, партия жива и у нас есть люди, а, во-вторых, нам небезразлична судьба политзека Олега Навального. Для этого я решил задействовать ту команду, которую сплотил сам. Я собрал самую талантливую молодежь даже без лишней конспирации: отбирал людей по принципу «наиболее активный». В партии были разные активисты, и некоторые действительно вызывали небеспочвенные опасения в их искренности и человеческой лояльности, но мы спокойно делали своё дело, лишний раз не паникуя.

            Целью нашей миссии было поехать в Орловскую область, в посёлок Нарышкино, к колонии, где сидел Олег Навальный, и провести там акцию с плакатами. Мероприятие мы планировали совершенно пацифистским, без провокаций, плакаты были мирные про то, что Олег сидит за всех нас. Естественно мы согласовывали мероприятие с Алексеем Навальным, он без фанатизма и излишнего воодушевления ответил, мол, хотите делать – делайте. Он не был в восторге от идеи, и мы не получили никакой поддержки - ни моральной, ни медийной, ни финансовой. Это была сугубо наша инициатива. Такое отношение было характерно для партийных инициатив, когда придуманная из самых благих побуждений, даже направленная в духе всех основных трендов, партийная идея не поддерживалась ФБК. О партии в Фонде вспоминали только тогда, когда начинался новый виток эпопеи с регистрацией, а в остальное время все инициативы «снизу» игнорировались.

            Поддерживалась такая политика и кадровыми решениями Фонда. Так, Анна Додонова в ФБК отвечала за работу с волонтерами и оценкой их идей, которыми активисты часто фонтанировали: она была высокомерна, всегда грубо разговаривала и была явно не готова к долгой и терпеливой работе с людьми. Показателен пример, когда внезапно выяснилось, что у какой-то гостиницы будут происходить события, связанные с семьей генерального прокурора Юрия Чайки. Додонова в приказном порядке через меня и напрямую начала искать тех, кто срочно встанет в одиночный пикет: «Ребята, надо срочно встать в пикет». Ни здравствуйте, ни спасибо, ни до свидания, просто надо и всё. Когда люди поняли, что их используют словно неодушевленные вещи, они начали сливаться даже с хороших мероприятий, от которых у нас был бы благостный резонанс. Многие говорили ей «нет», часть молодёжи ее игнорировала, но Анна не унималась: «Я видела, что вы прочитали моё сообщение, езжайте в пикет». Даже самые большие лоялисты Фонда понимали, что Додонова никак не может работать с людьми, но Фонд ее неизменно ставил именно на эту работу. Возможно, чтобы не образовывалось особой эмпатичной связки с рядовым активом, а всегда была стена изо льда между ФБК и партийными активистами. Это была, видимо, позиция Романа Рубанова, потому что Додонова была его человеком.

            Говоря о ФБК в 2015 году, нужно отметить, что процесс обновления (но не улучшения!) структуры закончился, и новые лидеры полностью узурпировали власть. Елена Марус стала уже полноправной «Черной королевой», развивая свой «Женсовета». Марус была грозой, и её мнение на летучке, причем по любым вопросам, не только про дизайн или визуальное оформление (за что она формально и была ответственна), было определяющим. Чума на все дома тем, кто мог пасть в её немилость, человек мог быть уволен без объяснения причин. Так случилось с одним сотрудником из ФБК, у которого произошёл небольшой конфликт с Анной Додоновой. Через крайне непродолжительное время он был уволен, причем об увольнении его предупредила сама Додонова, не без удовольствия сказав, что «увольняшка тебе уже готова». Человека уволили внезапно, а он потом еще долго добивался того, чтобы ему заплатили за месяц вперед. Когда Фонд расставался с людьми по собственной инициативе, он никогда не старался это представить в рамках приличия, выплатив какие-то компенсации. Жадность и экономия на людях и здесь стояли во главе угла. Хотя, надо сказать, верхушка Фонда никогда не экономила на себе: если были служебные поездки, то они по умолчанию предполагали дорогие отели, лучшие номера, самолёты, а уж отпуск проводили и подавно с шиком.

            В ФБК все были равны, но некоторые были равнее: все, кто был близок к семьям Рубанова и Волкова, быстро поднимались. Тому пример Иван Жданов, который поначалу был скромным юристом без исключительных знаний и по профессиональному уровню стоял явно ниже Вячеслава Гимади, но стал руководителем юридического отдела, потому что был близок к руководству и всегда умел вовремя вставить красное словцо и похвалить начальство. Никакой меритократии, о которой любили говорить Навальный и Волков, не было и в помине, но многие, в том числе, чего греха таить, и я, старались закрывать на это глаза. Мол, сначала победим «режим», а потом уже будем выстраивать «Прекрасную Россию Будущего», с меритократией и транспарентностью.

            Публичный бомонд в нашей акции не захотел участвовать, хотя никаких кампаний в это время не велось и все были в целом свободны. Поехали простые люди, ноунеймы, как принято говорить. Поэтому я сознательно не буду называть их имена, потому что после поездки у людей были большие проблемы и на работе, и с правоохранительными органами. Я в частном порядке ходил с ними по участковым, разбирался с документами, но Фонд опять никакой поддержки не оказывал, мол, это была частная инициатива рядовых активистов. У Фонда была простая позиция: нас в Нарышкино не было, поэтому как хотите, так и разбирайтесь, а мы, может, вам поможем только тогда, когда петух жареный клюнет.

            Без особой конспирации мы уезжали из Москвы со станции метро «Коломенская», всё было довольно спокойно. Приехав в Орёл, однако, мы сразу стали ощущать, что за нами ведётся слежка. Зайдя в местное кафе перекусить, буквально затылком почувствовали, что за нами постоянно следили. Очень устаёшь от этого чувства, а ведь на мне ещё была ответственность за людей, которую я чувствовал с 2014 во всех кампаниях. Когда каждое твое действие и каждый шаг фиксируется, а это происходит не только во время кампании или в рамках рабочих кейсов, начинаешь по-другому относиться к окружающим, даже к своей семье. Это всё влияет на психику, и очень сложно от отходить от такого состояния. Но тогда я был ещё в хорошем тонусе в рамках проводившейся Навальным «финальной битвы между добром и нейтралитетом».

            Переночевав в Орле, на следующий день мы поехали к колонии с плакатами, часть которых напечатали в Москве, а часть нарисовали прямо на месте. Я стремился всегда соблюдать закон: рядом Нарышкинской колонией не была ограниченна территория, не было никаких запрещающих знаков, и мы спокойно подъехали туда. С нами была видео-корреспондент и основатель популярного сетевого издания Sota.Vision Александра Агеева, которая всегда медийно поддерживала нашу работу. Мы лишь некоторое время постояли с плакатами, но к нам уже приехало много местных оперативников в штатском, которые хамили и угрожали из машин, говоря, что нам конец. Я сдержанно отвечал, что если они считают это нужным, пусть составляют материалы и передают их в суд.

            - Какой суд?! Мы и так с вами здесь разберемся.

            Я был уже человек опытный и понимал, что угрозы могут реализоваться, поэтому мы не станем развивать конфликт до стадии эскалации, а просто скоро уедем. Но следом за агрессивными хамами в штатском приехали уже сотрудники полиции в форме, среди них был даже начальник ОВД по Нарышкинскому району. Он светским тоном вёл с нами беседу, говоря, что у нас всё незаконно. Я уверял его, что всё законно, что мы стоим молча, а в случае, если, с точки зрения полиции, мы что-то нарушаем, то нам можно сделать внушение и мы прекратим мероприятие.

            Полиции было очень много, нас снимали на камеры, с башен зоны чуть ли не снайперы пришли посмотреть на нас. Страшно не было, но напряжение определенно чувствовалось, поэтому мы решили не рисковать и, свернувшись, уехали. Но по дороге одна из наших машин решила остановиться на заправке, и сотрудники полиции, конечно, не преминули этим воспользоваться, чтобы задержать нас. Начальник ОВД, с которым я разговаривал ранее, старый дед, как мне тогда показалось, хотел решить вопрос нормальным правовым образом. Но я ошибался. Он снова подошел ко мне, потому что еще возле колонии я как порядочный человек взял на себя ответственность, сказав, что я старший и говорите со мной. И вот этот полковник провожает меня в ОВД и говорит: «Всё очень просто, либо мы сейчас оформляем и оставляем всех, а я вижу, что с вами девушка-журналист и несовершеннолетний, либо ты берешь ответственность на себя как организатор. Мы составляем дело только на тебя, а всех остальных отпускаем. Да и тебя отпустим, нафиг ты нам нужен». Я, конечно, согласился, написав ребятам, чтобы они побыстрее сматывались оттуда, но они, к сожалению, не догадались этого сделать раньше, в итоге полиция их блокировала.

            Сотрудник составили на меня дело как на организатора, а я, честно говоря, думал, что меня прямо там и посадят, но дед своё слово сдержал. Дело отправили в суд вместе со мной. Приехав туда, мы увидели, как судья, ознакомившись с делом, отправила его обратно на доработку. Полиция не могла меня больше задерживать, поэтому мы сели по машинами и благополучно выехали из Орла. Не то тупка сотрудников, не то воля случая меня на время спасла.

            Мы считали диким успехом, что материалы дела были составлены только на меня и сначала не касались никого из ребят. Мы обратили внимание ситуацию Олега Навального, и, что тут кривить душой, благодаря задержанию больше журналистов об этом написало, потому что иначе мало кто, даже из лояльной прессы, заметил акцию. Мы чувствовали себя людьми, которые этой осенью сделали что-то полезное — в отличие от остальных, которые в большинстве своем бездействовали.

            Через некоторое время по приезду в Москву начали происходить непонятные вещи. На мой мобильный номер стал лично звонить тот самый нарышкинский полковник, говоря, что мы якобы незаконно куда-то делись, мол, мы обязаны срочно приехать обратно, иначе он пришлет за нами машину. Я его спрашивал, на каком основании это вообще может произойти и где новые материалы дела. Я «включил юриста» и был полностью прав, потому что, не видя новых материалов дела, я не обязан никуда ехать. Материалы дела мне, конечно, никто так не прислал, а дед этот на прощание сказал: «Ну держись тогда, Виталий, у тебя будут большие проблемы». Не будучи дураком, естественно, я не мог и не хотел туда сам ехать: заведут уголовку, в каком-нибудь сельском спецприёмнике ещё и на бутылку посадят. Было очевидно, что в Орле происходило что-то невиданное и, возможно, этим силовикам сильно попало за то, что отпустили таких опасных преступников, как мы.

            Я, разумеется, сразу донёс эту ситуацию до ФБК, обсуждал ее на партийном уровне. У ФБК никакой реакции не было, все только покивали: ну да, ну бывает. В какой-то момент, работая в офисе ФБК над очередным кейсом, я включил на громкую связь один из наших разговоров с оперативниками, которые угрожали, что в наручниках вместе с уголовниками меня повезут. Это послушал весь юридический отдел, но все равно все отнеслись к этому довольно прохладно. Никакой взаимовыручки на уровне сотрудников не было, и в дальнейшем мне помогли только те, с кем у меня были хорошие личные отношения. Организационной поддержки не было.

            Однажды к моим родителям, проживающим по тому адресу, где я зарегистрирован, приехала группа из Орла — странного вида люди в гражданской одежде, которые в полночь стали ломиться в дверь. Перепуганные и совершенно не знакомые со спецификой таких ситуаций, мои родители им открыли, и вся эта компания ввалилась в мой дом. Среди них был местный участковый и два оперативника, они были пьяны и говорили родителям, что я преступник, требуя признаться, где я скрываюсь. Задавали ввалившиеся джентльмены и такой идиотский вопрос: на каких основаниях мои родители живут в этой квартире: Мама мне сразу позвонила, и я просил их слать с порога, только спросив, как их зовут. Я записал все данные и пытался их максимально опубличить в соцсетях, но кроме «ОВД-Инфо» мне тогда никто не помог. Я написал в твиттер – ноль внимания, никаких ретвитов от наших лидеров мнений, вся верхушка ФБК просто проигнорировала, хотя тот же Навальный всегда говорил, что в таких ситуациях спасает только внимание публики. Но это нога, видимо, у того, у кого надо, нога. А какой-то Виталий Серуканов — кто это вообще такой? 

            Мне удалось связаться только с Николаем Ляскиным, который посоветовал уехать из города, успокоить родителей, но ни в коем самому в квартиру к ним не соваться. Мне тогда помогли, кстати, ребята из Партии прогресса, с которыми вместе мы ездили устраивать пикет к колонии, где сидел Олег Навальный. Благодаря им я уехал из города в область, чтобы на время скрыться из поля зрения полиции.

            Тем временем эти пьяные сотрудники прошлись по моим соседям, по всей лестничной клетке. Соседи их выгоняли, на дворе стояла уже глубокая ночь, но эти, с позволения сказать, правоохранители всё ходили и тыкали всем мою фотографию, спрашивая, по какому адресу я могу сейчас находиться. В материалах дела я потом выяснил, что под их давлением даже консьерж дала на меня показания. Всё это страшно напоминало тридцать седьмой год. Казалось бы, это было всего лишь административное преследование, но его почему-то вёл уголовный розыск! Какой-то перевернутый мир, честное слово.

            Спустя сутки мама, гуляя рано утром с собакой, увидела тех же самых людей, которые тёрлись у подъезда и сидели у консьержа. В Москве эти сотрудники пробыли не один и не два дня, они опять приходили, когда родителей не было дома, и неделями буквально паслись под моими окнами. Где-то через три-четыре недели оперативники мне опять позвонили и напомнили, что они по-прежнему в Москве и всё еще меня ищут, поэтому, мол, не расслабляйся: рано или поздно заберем и передадим в суд, такая у нас установка. Эти бездельники за бюджетный счет околачивались в Москве почти месяц!

            Все это время я был вынужден не появляться в Москве: многим писал, был на связи, но никто не реагировал на мою проблему. Мне стали уже отвечать в комментариях, что я бьюсь, как загнанный зверь, и мог бы уже сдаться в лапы правосудию. И почему Навальный молчит с Фондом? Мне было просто неудобно сказать, что это была партийная миссия, о которой Алексей знал. Я пытался себя успокоить тем, что в конце 2015 года я не был формально сотрудником ФБК, и может, поэтому ко мне было такое отношение.

            Было обидно и жутко противно и, возможно, где-то это понимали и в Фонде. В одном из разговоров с Романом Рубановым я говорил, что не боги горшки обжигают, я тоже состоявшийся человек и готов избираться. Он мне предложил войти в пул кандидатов от ФБК, которые будут готовиться к выборам в Госдуму. Морально я был очень удручен, юридическая практика шла плохо, и это предложение во многом спасло меня. Мне в тот момент казалось, что это билет в будущее, но, как выяснилось впоследствии, нас просто использовали (в который уже раз). Фонду нужно было просто отчитываться перед инвесторами из международных фондов, которые курировали все эти политические программы. Не секрет, что в этом аспекте ФБК через Леонида Волкова плотно сотрудничал с National Democratic Institute (NDI) и International Republican Institute  — ассоциированными с Демократической и Республиканской партиями США соответственно международными НКО по продвижению демократии во всем мире. И ничего удивительного не было в том, что в эти программы хотели подключить побольше людей, имена которых были тогда на слуху. Простой потребительский подход.

            С Орлом ситуация, тем временем, никак не рассасывалась. Мне звонили практически каждую неделю, присылали письма и повестки, но на моё законное требование, чтобы мне предоставили материалы дела, никто не отвечал. Начал даже звонить местный московский участковый, который также интересовался моим местонахождением. В какой-то момент я даже привык уже к этим угрозам, и более того, мои родители к этому привыкли. Мне звонили, писали, угрожали, пытались поймать в Москве, но получилось это лишь 15 июня 2016 года.

            Мы проводили пикеты около Совета Федерации в связи с расследованиями ФБК по семье генпрокурора Юрия Чайки. Я оказывал правовую поддержку и инструктировал людей, потом тоже встал с плакатом, когда меня и задержали. Вместе со мной задержали Волкова и других активистов и всех отвели в ОВД. Я поддерживал ребят, как мог, рассказывал, как себя вести с сотрудниками полиции. Вскоре нас отпустили, вроде даже без оформления протоколов, проведя только профилактическую беседу. Мы все вместе вышли на улицу, и тут меня снова ловят сотрудники при поддержке людей в штатском: а вас мы попросим-ка остаться. Тут я понял, что что-то не так. Пытался сопротивляться, надеялся, что Волков, который был рядом, снимет это хотя бы на камеру. Но, к моему большому удивлению, Леонид, с которым мы еще несколько минут назад были большими товарищами по шконке, увидев, что меня снова ведут в ОВД, просто хлопнул глазами и сказал: «Ну ладно, у меня много работы, я пошёл». Он даже не попытался зайти в дежурную часть и узнать, с чем связано моё повторное задержание. Я понял, что остался один: все ушли, а ведь популярный твиттер Волкова может творить чудеса в подобных ситуациях. Но не сейчас.

            Меня отвели обратно, я сидел и ждал своей участи. Пришли сотрудники пресловутого Центра по борьбе с экстремизмом, так называемые «эшники», и сказали, что за мной давно охотится орловская группа, и теперь наконец-то всё идеально совпало: и орловская группа здесь, и я задержан. Тут и правда заявились сельского вида сотрудники полиции, от которых пахло колбасой и луком. Они объявили мне, что я задержан, и они везут меня в Орёл на своём микроавтобусе, который как раз тут рядом.

            Я, как назло, еще болел, а меня в таком состоянии повезли в Орёл. Единственными, кто бил тогда в набат, были мои друзья по политике и некоторые партийцы. Но институционально подключились с помощью только ребята из «ОВД-Инфо» — замечательная Алла Фролова, которая нашла мне адвоката в Москве, но поняв, что меня увозят, спешно раздобыла орловского адвоката от Фонда защиты прав человека, за что ей и подключившемуся адвокату большое человеческое спасибо. ФБК в целом повёл себя, будем так говорить, не по-товарищески. Иван Жданов палец о палец не ударил, дистанцировавшись от этой проблемы. Рубанов начал суетиться, потому что на проблему обратил внимание Навальный. Он внимание-то конечно обратил, но дальше любопытства — «А чё там у тебя вообще происходит?» — никакой поддержки не последовало. Когда я уже был в Орле, в ФБК некоторые стали мне искать адвоката… в Москве. Я им сообщил, что мне здесь помогли найти местного адвоката. Рубанов сказал: «Ладно, окей». Так, когда, наконец, наступил апогей этой истории с нашим жутким преступлением по пикетированию колонии, я мог бы оказаться вообще без какой-либо защиты.

            Сам суд проходил ночью, судья была уже совершенно измучена. Она там, кстати, была со своими детьми, которые в ходе процесса бегали по залу. На суд съехался, похоже, весь бомонд силовиков по Орловской области, показания давал и полковник уголовного розыска. Материалы моего административного дела были больше похожи на уголовное дело в несколько внушительных кирпичей, среди которых был даже диск с записями моих телефонных разговоров, которые они прослушивали. Судья, конечно, не приобщила это к делу, сказав «ну совсем сдурели», потому что приобщать их можно только в рамках уголовного преследования, а это было административное. Силовики превзошли в рвении сами себя — вставили указание на правовую норму. Я написал об этом в твиттер, и тут же мне ответил Навальный: «Это же сенсация! Ну-ка быстро выуди этот диск у них». Когда мне нужна была помощь, никто даже банального интереса не проявлял, но чуть появилась фактура для громкого резонанса, тут даже вылез аж целый Навальный. 

            В итоге суд переквалифицировал мою статью с организации на участие, потому что сотрудники полиции никоим образом не смогли доказать, что я был организатором. Я был несказанно счастлив, что отделался всего лишь штрафом. Меня выручила моя команда, приезд которой организовал Николай Ляскин, чтобы ребята смогли поддержать меня на суде. Их помощь была просто неоценима! С ними я и поехал обратно в Москву. Еще более разболевшийся.

            После произошла ещё нехорошая история с тем самым адвокатом от Фонда защиты прав человека, которого мне предоставила Алла Фролова. Алла понимала, что я — человек ФБК и выполнял их задачи, другое дело, тогда ещё ей и остальным было непонятно, что у ФБК на самом деле наплевательское, если не использовать более крепких выражений, отношение к своим людям. И вот Фролова, не зная всего этого, обратилась в ФБК, чтобы оплатили адвоката, которого она мне нашла в Орле. Ей покивали, но ничего так и не оплатили, и Алле пришлось оплачивать его из своих денег. К сожалению, я об этой ситуации тогда не знал, Алла мне не рассказала. Об этом написал правозащитник Сергей Шаров-Делоне: «Как же так можно? Ваш человек, а вы даже адвоката оплатить не можете». А ведь речь шла о смешных, по меркам ФБК, деньгах – 20 тысяч рублей. Но как только появилась эта публикация, в Фонде сразу засуетились, Рубанов создал чат, где начал всем пихать, как, мол, так получилось, срочно со всеми расплатитесь! Хотя все были в курсе этой ситуации. Фонд работал как нерадивый чиновник из той породы, с которой они на публику борются. Этот чиновник начинает бегать только тогда, когда его халатность вскроется публично. Ещё не успели победить Дракона, но уже начали в него превращаться…

            Так бы и закончилась моя орловская эпопея, с ноября по май трепавшая мне нервы в тревоге за себя и за семью. Но спустя год ко мне подошёл Алексей Навальный и говорит:

            - Помнишь, у тебя было орловское дело? Что вы там вообще по нему сделали?

            - Да ничего не сделали, меня отпустили, адвокатов от ФБК мне не предоставили, апелляцию не подавали, — я вообще бы хотел это всё забыть. Но Навальный не отставал:

            - А у меня тут проект по ЕСПЧ, давай твоё дело размотаем, компенсацию приличную получишь, да и мы подзаработаем.

            - Да прошел уже год, вышли все сроки, и вряд ли уже можно что-то сделать.

            – Ну ты же юрист, подумай, как это можно возобновить.

            Через год! Алексей Навальный вспомнил об этой ситуации, когда у него появился коммерческий интерес и свой личный проект по сопровождению подобных дел в Европейском суде по правам человека. Когда он понял, что на этом можно зарабатывать самостоятельно. Естественно тогда восстановить ничего не удалось, да и не хотелось мне снова влезать в эту неприятную по многим причинам историю.

            Вот таков финал истории, где я хотел сделать доброе дело и поддержать Олега Навального, а в конце концов остался крайним, да ещё и с неоплаченным адвокатом.         

 

Глава 6. Трест, который лопнул: о распаде «Демократической коалиции»

            Еще в конце 2015 года, возможно, на фоне орловских событий и моей хорошей работы в Костроме, мне предложили стать частью команды Фонда борьбы с коррупцией на выборах в Госдуму. Как мне показалось, даже несмотря на то, что Волков затаил на меня обиду, в меня тогда поверил директор ФБК Роман Рубанов. Во время разговора с ним я обозначил, что готов идти на выборы и могу решать задачи самого высокого уровня. Все для этого у меня было: и амбиции, и политический опыт, и подходящий возраст, и самое главное, чего не было у других кандидатов от Фонда, – имелся налаженный контакт с людьми. Я занимался развитием Партии прогресса и проектов на её базе. Мой проект «Прогрессивное право» продолжал успешно работать: мы участвовали во всех крупных ивентах оппозиции, будь то марш памяти Бориса Немцова или митинги ФБК. Как, например, в Марьино в конце 2015 года, когда мы взяли всё юридическое сопровождение митинга «За честные выборы» на себя и свели к минимуму все возможные провокации. Мы занимались волонтерским проектом, на который никто не выделял деньги, при этом я находил в команду молодых и квалифицированных специалистов, работавших на полную отдачу. Аналогов этому проекту тогда в оппозиции не было, и все в Фонде это видели.

            Меня включили в список кандидатов в Госдуму от ФБК, которых будут готовить на праймериз «Демократической коалиции». Праймериз 2015 года были вялой подготовкой, а вот кульминацией должны были стать именно они, «настоящие» праймериз 2016 года Праймериз 2015 года носили локальный характер и относились только к трем  выбранным регионам. Праймериз же 2016-го были федеральными и формировали единый партийный список от коалиции на выборы в Государственную Думу, а также расставляли приоритеты по  спорным одномандатным округам, если в них имелась реальная конкуренция (что встречалось только в Москве). Также существовали региональные группы - голосование на праймериз также должно было определить их состав и лидеров. Выборы в Думу рассматривались как решающая репетиция перед президентскими, эдакий захват плацдарма: либо сейчас, либо неизвестно когда. Изначально казалось, что кандидатов у оппозиции в рамках коалиции было много, и ожидалось, что конкуренция будет жёсткой. Но в итоге никакой конкуренции не было, дефицит кандидатов никуда не делся. По большому счёту ФБК и конкурировать-то было не с кем. Был, конечно, ПАРНАС с Михаилом Касьяновым. Касьянов по договоренности с Фондом, занимал безальтернативное первое место, не участвуя в праймериз, но каких-то других сильных или хотя бы мало-мальски узнаваемых кандидатов у партии почти не было. Тем не менее, в рамках праймериз Фонд поставил себе задачу занимать места со второго по седьмое-восьмое (голосовали на праймериз онлайн все граждане, ранее успешно прошедшие верификацию/регистрацию на сайте коалиции), включая тех региональных кандидатов, которые впоследствии отвалились от нас, не поверив в серьёзность намерений Навального участвовать в этих выборах. Таким образом, Фонд тогда потерял Санкт-Петербург, где был серьёзный кандидат Дмитрий Сухарев, который занимался местным «РосПилом». Сухарев стал частью нашей команды, приезжал на многие мероприятия, но когда всё слилось, слился и он, и после этого никаких отношений с Фондом не поддерживал. Хотя, казалось бы, такой надежный питерский форпост, и в Фонде среди сотрудников он пользовался сильным уважением…

            Помимо меня, в команде кандидатов не было никаких неожиданных персонажей. Всё те же лица на арене цирка, которые появились еще с Алексеем Навальным в момент зарождения ФБК и идеологически перевоплощались вместе с ним. Грузины перестали быть «грызунами», как было в 2008 году, а превратились в друзей; партия «Яблоко» стала врагом, а сам Навальный из демократического националиста (или «демократа, который не в восторге от либералов», как он себя называл) постепенно стал трансформироваться в либерального центриста. Вся эта «перевоплощённая» команда и сформировала пул кандидатов, которые от Фонда должны были просто «рвать» праймериз и блистать на госдумовских выборах. Навальный заверял тогда, что деньги потом найдутся, все будет отлично, главное — всех «сделать» на праймериз.

            Сам же Алексей на эти выборы не собирался, основную ставку он делал на предстоящую президентскую кампанию. А в рамках подготовки к думской кампании он вёл себя скорее как Большой брат, наблюдающий и дающий советы. Даже Леонид Волков всё реже брал на себя менторские функции: все по сути осуществлял сам Навальный и невидимый Рубанов, который к 2016 годов, казалось, не только возглавляет ФБК, но и может манипулировать непосредственно Навальным. Рубанов мог принимать судьбоносные для всех наших проектов решения, Навальный ему не перечил и чувствовалось, что «хунта» ФБК подминает под себя своего создателя. Семьи Рубанов-Марус, с «Женсоветом» в придачу, и Волков-Бирюкова тотально управляли Фондом. Сам Навальный был уже не тем Навальным, который вёл Фонд до 2013 года, когда в каждом углу чуть ли не его святой лик висел, а при его появлении все замирали. ФБК, будучи изначально просто монархией, превратился в конституционную монархию, с боярской свитой (или кликой), которая делала короля. Позже случались внутренние коллизии, когда становилось очевидно, что эти люди берут на себя больше, чем Навальным им это изначально позволял. Помню, как на одной из расширенных летучек Елена Марус совсем забудется и в присутствии Навального начнет подвергать обструкции его действия. Он попытается ей возразить, но она, повышая голос, будет продолжать говорить дальше. И выгадав момент, Навальный, используя все чудеса своей обычной дипломатии, скажет: «Елена, помолчи, когда я говорю». В более ранние годы было бы невозможно представить себе подобную ситуацию.

            Анна Бирюкова тоже вела себя как небожительница. Когда она начинала говорить на летучках, все замолкали, хотя до этого в коллективе бывала воздушная атмосфера и было принято параллельно с разговорами и смеяться и шептаться. Но она суровым тоном Надежды Крупской начитывала свои мысли. Как будто это не просто Анна Бирюкова, которая пришла совсем неопытной девочкой в Фонд, а львица социологии, такая Стервелла де Виль из мультфильма «101 далматинец».

            Другим старым «звездам» было тяжело в новой конфигурации. Прежде всего страдала, наверное, Любовь Соболь. Чувствовалось, что она не могла ни в эмоциональном, ни в управленческом плане найти своё место после того, как в 2013 году Роман Рубанов стал вместо нее директором ФБК и привёл команду новых проект-менеджеров, которые Соболь уже не подчинялись. Кампания в Госдуму была для Соболь новым вызовом и возможностью вернуться в ближнюю орбиту Навального и оппозиционный бомонд в целом, взяв реванш за то фиаско, которое она потерпела в 2014 году, когда не смогла собрать подписи для регистрации кандидатом на выборах в Московскую городскую Думу. Кроме того, тогда в кулуарах ФБК ходили разговоры, что Соболь вообще могут уволить. Рубанов был холоден и совсем к ней не расположен, начал набирать аппаратный вес всегда демонстрирующий Рубанову лояльность Иван Жданов, а с ним у Соболь отношения были довольно натянутыми.

            Всё это, конечно, было незаметно со стороны, широкие сторонники об этом знать не знали, но в Фонде бурлили интриги. Завершался этап становления гегемонии Рубанова-Волкова. При том, что последний формально вообще не был сотрудником ФБК: по легенде, он внезапно вернулся из Люксембурга, сказав, что продолжит заниматься своим загадочным бизнесом здесь, при этом он целыми днями «тёрся» в Фонде, строчил посты в блог и подключался к различным кейсам, даже когда его об этом не просили. И если Рубанов — это были финансы и управление, в том числе и над Навальным, то Волков был замполитом, который всегда мог объяснить любую политическую задачу на примитивном уровне (на высоком-то её объяснял Алексей: кого любить, а кого ненавидеть). При этом в кампании по выборам в Госдуму Волков вёл себя достаточно отстранённо. Говорили, что по нему сильно ударил трескучий провал в Костроме. Он чувствовал, что успех 2013 года постепенно улетучивается, и теперь всё больше говорят про злосчастные 2,2% Ильи Яшина в Костроме, которые списывают на Волкова. Все, начиная от последнего волонтёра и заканчивая топовым менеджерами, понимали, что Кострому проиграл тренер, а не команда. Поэтому Леонид Волков не мог снова попасть впросак в выборных делах.

            На Любовь Соболь, которая была в команде, возлагались особые надежды, потому что, во-первых, это была единственная женщина в нашей команде, а во-вторых, у нее была сумасшедшая мотивация: находясь в достаточно сложно аппаратном положении, она должна была доказать, что она — лучший кандидат. У Соболь комплекс отличницы, идущий, видимо, со школы, никуда не делся: в любом процессе ей было важно показать себя если не первой, то как минимум самой старательной, самой преданной делу и самой горящей. И на протяжении всей кампании она это и демонстрировала. При этом ее психоэмоциональное состояние было весьма нестабильно: казалось, что еще чуть-чуть и она разразится слезами и истерикой. Чуть позже, когда у нее появится на YouTube-канале «Навальный LIVE» передача «Кактус», Соболь расцветет, а затем станет и директором канала. Она закрепится в Фонде, и даже Рубанов поменяет к ней своё отношение, а все «шестерки» типа Жданова сразу станут относиться к ней предупредительно. Начальница, как-никак.

            Публично Навальный возлагал на Любовь Соболь большие надежды и строже всех с неё требовал. И если у меня была самая многочисленная и «народная» команда, то у Соболь были лишь остатки с 2014 года. С ней осталась Анна Велликок, пассия Георгия Албурова. На Соболь по-другому, в отличие от нас всех, смотрели волонтёры: такая интересная современная молодая женщина, Хиллари Клинтон российской политики. Внешне бескомпромиссная, пробивная, умница-расследователь, но страшная антропофобка. Про это качество Соболь мало кто знает, но она страшно боялась говорить с людьми. Она была одним из немногих представителей фондовской богемы, кто, даже входя в центральный совет Партии прогресса, долгое время не хотел встречаться с партийцами, чтобы набирать кого-то в команду. Надо признать, что потом у Соболь в команде было очень много волонтёров, люди к ней шли и шли достаточно искренне.

            Соболь снова хотела взять себе тот же округ, по которому шла в 2014 году, – Даниловский, с базовым центром в Даниловском районе и Нагатино. Она потихоньку начала вести кампанию, готовить дорожные карты. Но в дальнейшем с Соболь будут связаны многие события, которые формально приведут к разрыву ФБК с ПАРНАСом и к схлопыванию «Демократической коалиции» как таковой.

            Ещё одним кандидатом в госдумовской кампании был Георгий Албуров. Куда же без этого непонятного мальчика? «Хвостика», как над ним посмеивались в Фонде, который по пятам ходил за Алексеем Навальным. Хотя Албуров олицетворял расследования ФБК, много пиарился в эти годы и даже вёл свой собственный сайт, это был всё тот же Албуров, как и раньше, который, казалось, вообще не взрослел. Навальный никогда на него не кричал, не предъявлял вообще никаких претензий. Бросалось в глаза, что он относился к нему с особой теплотой, практически как к сыну. Если Навальный и «травил» Албурова, то делал это в шутку, если надо было поругать, то по-приятельски трепал за плечо. Албуров был и оставался на особом положении, ему все сходило с рук, и даже новая гегемония Рубанова в ФБК никак не сказывалась на положении Албурова. Он сам себе выбирал распорядок дня, мог не приходить на работу, опаздывать, в любое время уходить, мог вести себя вызывающе или есть целый день пиццу, закинув ноги на стол. У Албурова была своя отдельная коморка во втором оупен-спейсе, где он работал достаточно скрытно. Несмотря на то, что в 2016 году было много расследований, в том числе и о семье генпрокурора Юрия Чайки, Албуров явно не набирался исследовательского или житейского опыта. В кулуарах Фонда это объясняли тем, что расследование — вовсе не его креатив, а что оно пришло в фактически в готовом виде по линии Андрея Заякина или Романа Анина из «Новой газеты», а Фонд только сделал диджитал-контент для красивой картинки. По другой информации, расследование нам пришло из-за границы: якобы, в Швейцарии есть некий центр расследований, который готовил и этот кейс. Албуров был ширмой для фонда, которую представляли перед публикой. На деле он занимался какими-то тривиальными задачами: снять видео на квадрокоптер, повзаимодействовать с партнерами.

            По всему поведению Албурова было видно, что ему в тягость быть кандидатом, что ему не нравятся ни люди, ни выборы, ни голоса, ни «Демократическая коалиция» в принципе. Но Навальный не мог допустить того, чтобы его главный любимчик не участвовал в этом. Позже он говорил: «Жора, Жора, ну, ты посмотри, все работают, один ты ничего не делаешь, ты же лицо фонда, у тебя такие возможности!» Тогда Навальный еще надеялся, что из Албурова можно сделать лицо Фонда, но впоследствии от этой идеи отказались. Албурова обгонит Жданов, который станет более публичным и более ярким фронтменом. Албуров, кажется, и не сопротивлялся, задача стать лицом Фонда тяготила этого неуверенного на публике парня. Позже Анна Велликок его слегка социализирует, но лишь слегка.

            Навальный императивным указом отправил Георгия Албурова на север Москвы, где тот практически никогда не жил. Албуров обитал где-то в Тимирязевском районе, а работать ему нужно было на Соколе. Албуров очень этим тяготился, и ему явно не хотелось куда-то уезжать в сторону от привычного маршрута дом-ФБК-дом. К тому же по округу хотели выдвигаться Юлия Галямина и Галина Хованская, они шли от других партий, но обе были «рукопожатными» для коалиции. Навальный говорил, что только Жоре под силу справиться с этими людьми. Албуров был в абсолютно привилегированном положении, люди задавались вопросом: «За что? Почему он особенный?» И действительно, мы всю дорогу жужжим всем нашим сторонникам и волонтёрам про меритократию, выставляя ФБК как живое воплощение оной, а по факту живём по совсем другим принципам. Албуров был самым антимеритократичным кандидатом, которого только можно себе представить, но было понятно, что именно на него пойдут все ресурсы.

            Также в команде кандидатов на выборах в Госдуму был Николай Ляскин. Он был амбициозен и перспективен, ведь его конек – общение с людьми, избирательный процесс, встречи, мотивация. Он был одним из немногих в Фонде, кто понимал жизнь и ходил своими ногами по земле, он мог найти общий язык, что называется, и с бабушками, и с девушками.  Хотя над Ляскиным подтрунивали, что его электорат — это тётушки за сорок, у него не было «своей» возрастной группы, он был очень универсален и человечен. И я, сам будучи кандидатом, больше всех ему сочувствовал, хотя руководство и навязывало между нами конкуренцию.

            Ляскин взял совершенно нехарактерный для себя округ – Бабушкинский, в него входили районы СВАО, несколько районов ВАО с базовыми районами – Сокольники и Алексеевский-Останкинский. Это были старые районы Москвы, и по приоритетности его округ стоял после албуровского. При этом с самого начала было известно, что по Бабушкинскому округу идёт Сергей Митрохин от «Яблока». Навальный в начале обещал даже по старой памяти решить с ним все проблемы, но так ничего и не сделал. В итоге вышло так, что Николай был единственным из нашего пула кандидатов, кто провел настоящую избирательную кампанию, будучи уже зарегистрированным кандидатом, и не снялся с праймериз.

            Ляскин был председателем московского отделения Партии прогресса и наряду со мной активно занимался партийными делами, его авторитет был очень высоким. Он был бессменным и безальтернативным председателем, его достаточно дежурно каждый раз переизбирали, но, несмотря на всё это, команда у него была меньше моей. Коля был человек-одиночка и не стремился наращивать вокруг себя команду. Он был в политике еще с середины 2000-х годов - гигантский опыт, какого не было ни у кого из кандидатов. Николай был мастодонтом оппозиции, но от него чудес никто не ждал, он должен был просто показать достойный результат и ничего не испортить.

            А ещё был я, человек абсолютно новый, который жаждал всем и всё доказать. Сам Навальный говорил, что вот, настал твой звездный час, поэтому показывай нам, что ты достоин. У меня была бешеная мотивация: и проявить себя, и сохранить команду, которая у меня уже была собрана и обкатана. Я старался больше работать с людьми, с различными протестными группами, я был единственный, кто начал работать и с дальнобойщиками. Своей повесткой я выбрал защиту людей. Я понимал, что раз уж я занимаюсь правозащитой и у меня есть проект «Прогрессивное право», то надо и дальше следовать выбранной линии.

            Леонид Волков, кстати, в пух и прах разнес мою «правозащитную» концепцию избирательной кампании, когда мы в частных аудиенциях презентовали ему свои проекты. Я рассказал о том, что буду строить кампанию на правовых и социальных сервисах, чтобы помогать людям онлайн с помощью сбора жалоб на улицах и донесения до них полезной правовой информации. Я хотел сделать не очередную политическую программу, а как минимум принести пользу людям, понимая, что, скорее всего никто меня никуда не выберет, и желая, так сказать, совместить приятное с полезным. Волков стал смеяться: «Какая помощь людям, какие онлайн сервисы, что ты играешь в карточный домик?». Я понимал, что отношение Леонида ко мне испортилось после моей обструкции Костромской кампании, и он, критикуя, просто показывает свое тотальное превосходство и львиную гордыню. Особо Волков стал издеваться над концепцией правозащиты, было видно, что у него какие-то личные счёт с ней. В какой-то момент он заявил, прямо в духе подзаборного «ватника» (мы так называли наиболее заскорузлых и темных граждан своей страны), что, мол, генерал Павел Грачев во время Первой Чеченской кампании говорил, что правозащитник — это синоним п*дараса. Я испытал легкий шок от того, на какие обороты выходит Волков, какой цинизм и негатив у него в душе скоплен вместе с мужицким императивом, который и не в каждом пролетарии найдешь. Я до сих пор иногда прокручиваю в голове эту фразу, которая Волкова характеризует полностью. Леонид совсем не такой, каким кажется из своего уютного «фейсбученьки», где стандартным рефреном идут посты за права ЛГБТ или приветствующие правозащитную деятельность. На самом деле это человек, который ненавидит вообще всех. По гамбургскому счету, Волков — просто неудавшийся бизнесмен, может, и не проворовавшийся, а просто неудачник, потому что с организационными способностями у него было все плохо, а в Россию он вернулся, чтобы зарабатывать на политике те деньги, которые он не мог заработать в IT-сфере.

            Леонид тогда посоветовал мне не заниматься правозащитой, а формировать больше политических месседжей и выполнять указания ФБК: находить врагов и долбить их. Кстати, сам он собирался идти на праймериз и баллотироваться в Госдуму. Сначала речь шла о Екатеринбурге, потом он стал задумываться о Москве. У Леонида проект («распильный», как считали некоторые в ФБК) «Общество защиты Интернета». Волков начал его форсировать в конце 2015 – начале 2016 года и хотел сделать эту тему своей базовой повесткой: за свободу Сети и против «пакета Яровой». Он создал петицию на Change.org, а Навальный его раскритиковал, назвав такую деятельность «сплошной мистификацией рабочего процесса». У Волкова тогда внезапно появилось (по официальной версии, пришло на «черный ящик») расследование по проекту «Активный гражданин» Правительства Москвы, где за баллы набирали активную молодёжь, которая потом «дизлайкала» оппозицию в соцсетях. Суть расследования заключалась в раскрытии механизма мэрии: якобы, она административными методами привлекала молодежь, а потом тем или иным способом стимулировала.

            Кандидатом стал и руководитель юридической службы ФБК Иван Жданов, любимец начальства. Он долго не мог определиться с избирательным округом, от которого он пойдёт. Жданову было важно прежде всего просто участвовать в этом «движе», чтобы формально подтвердить свой политический статус в структуре Фонда. Активной кампании он не вел, команды он не собирал и как потенциальный кандидат меньше всех преуспел на этом поприще. Но Навальный на него рассчитывал, видимо, опираясь на положительные характеристики от Рубанова и Волкова. Жданов, кстати, был единственным в Фонде, кто постоянно носил костюм. Навальный, хотя нещадно критиковал правительственные лекала, всегда стремился к тому, чтобы сделать свою политику более официальной. Жданов был тот самый образец, бывший «жириновец», постоянно носил этот костюм, а также зализывал челку на бок. Он был настоящим провинциальным юристом, который вырвался в Москву, и у него выросли крылья.

            Наш полностью сформированный пул кандидатов начал готовиться к тотальной победе на праймериз, а потом к великим кампаниям в Госдуму. Я, конечно, был счастлив оказаться в этой команде. Своим округом я выбрал Тушинский одномандатный, с базовыми районами в Щукино, где я проживал, туда же входил и Митино, где был зарегистрирован. Но потом передумал, потому что там должен был баллотироваться Дмитрий Гудков. Для распределения округов у членов «Демократической коалиции» была в общем доступе таблица в Excel, где в графу каждого одномандатного округа можно было вписать своего кандидата. Как-то Волков предложил включить меня в эту таблицу по округу, где идет Гудков. Дескать, «формально он не в коалиции, но ты с ним уж сам договорись». Начальником избирательного штаба Дмитрия Гудкова был Максим Кац, которого продолжал ненавидеть Волков. Я понимал, что меня Леонид просто использует как орудие борьбы Каца, и никаких электоральных перспектив мне эта войнушка не даст. Тем не менее, я успел сделать расследование, которое было заточено против Максима Каца. Мы нашли закупки в Щукинском муниципалитете, где Кац был в совете депутатов, на платные медицинские страховки в израильской клинике и безумно дорогой стоматологии. Навальный наше расследование полностью поддержал, ведь оно было направлено против «кацевского» коррумпированного, как оказывалось, муниципалитета. Кац, конечно, это оперативно увидел и стал в ответ нападать на меня. С другой стороны, меня подначивали в Фонде: «Давай-давай, мы тебе поможем, найдешь еще что-нибудь по закупкам в Щукино». Подключился и Рубанов, который призывал ходить на муниципальные собрания депутатов с жителями и давить на Каца. Но я всё-таки преследовал благие цели в своей избирательной миссии, поэтому свернул программы по округу в целом и по Щукинскому району, где я вел муниципальные расследования. Я сместился в соседний «свободный» округ с базовым районом Войковский. В округ, кстати, входил Зеленоград, который в ФБК считали городом ученых, поэтому верили, что у меня там есть неплохие шансы.

            Подготовка «фондовских» кандидатов была достаточно простой. Раз в неделю во вторник или в среду мы собирались в кабинете Алексея Навального подальше от любопытных глаз. На первом этапе присутствовали только кандидаты, потом стали допускать и проект-менеджеров. На каждом собрании Навальный кого-то хвалил, кого-то ругал и идеологически накачивал всех нас. Практически на каждой встрече мы подвергали обструкции всю структуру «Демократической коалиции», упражнялись в ругательствах в отношении наших партнёров их ПАРНАСа.  Все, конечно, друг перед другом красовались и пытались выслужиться перед Навальным, это была игра, но, признаюсь, я тоже в неё играл. Такие собрания могли идти от двух до пяти часов. Значительная часть этого времени была занята перемыванием косточек партии Михаила Касьянова.

            Для того, чтобы выиграть праймериз, нам нужно было прокачивать свои соцсети. Навальный говорил, что мы должны были стать онлайн-знаменитостями, чтобы в решающий момент мобилизовать сторонников и «порвать» всех на праймериз, показав, кто в доме хозяин. Для Навального это был самый принципиальный вопрос. Видимо, он понимал, что никаких выборов не будет, а «Демократическую коалицию» он не считал жизнеспособной, поэтому действовал по ницшеанскому принципу «падающего — толкни».

            Задания на летучках нам раздавали примитивные: прежде всего, писать много-много постов, а лучшие посты Алексей обещал репостить. Репосты от Навального были для нас такой радостью восточной женщины из «Белого солнца пустыни»: «Господин назвал меня любимой женой!» Была создана таблица, которая висела у Алексея в кабинете, и на каждом собрании мы подсчитывали и вписывали, кто сколько постов написал за неделю. И в зависимости от этих показателей нас ругали или хвалили, причем по-серьёзному никто не разбирался в качестве этих постов, главное было «гнать контент». Я, надо сказать, с задачей справлялся и «гнал» как надо.

            Тогда же я понял по-настоящему смысл личности Алексея Навального. На этих кандидатских летучках он был очень откровенен и раскрывался, как будто специально провоцировал нас и проверял, в том числе, персонально меня. Те вещи, которые говорил там, он не говорил больше нигде: мог грубо оскорбить, мог, резко склонившись над столом, просто пристально уставиться в глазу человеку, разглядывая его зрачки. Это с одной стороны, отталкивало, но, с другой, вызывало уважение, когда он совершенно звериным образом показывал главенство в стае, хотя никто этого главенства и не оспаривал. Я поначалу на этих летучках садился напротив Алексея, на подоконнике. Там обычно никто не садился, потому что это были «расстрельные» места: людей, сидящих на них, Навальный постоянно «сканировал». Не всем, даже из близкой команды, это было по душе. Со временем, впрочем, мне подобная терапия тоже надоела, и я старался садиться сбоку, куда он не смотрел.

            Многое Алексей говорил и про других членов коалиции, открывая своё истинное отношение к людям. Он постоянно повторял оскорбительные вещи про Наталью Пелевину: «Ну что это за кандидат от ПАРНАСа, который постоянно вешается на Касьянова?». Когда он впервые назвал ее «сисястой с*кой» (потом это оскорбительное  выражение станет крылатым в окружении Алексея), мне это сильно резануло слух: я всегда хорошо общался с Пелевиной, прилюдно она никогда не говорила ничего плохого в отношении Алексея. Определение, данное Навальным, никто, кроме меня, особо не смутило. Наоборот, все подхватили, что, мол, она вообще на всех вешалась. Навальный добавил, что был период, когда она и к нему «сиськи подкатывала». А сейчас, значит, она нашла Касьянова и «доит его как лоха». Все посмеялись, похлопали, закрепив тем самым такое отношение к ключевым партнерам по коалиции.

            Помимо Пелевиной успевал Навальный чихвостить и Илью Яшина, которого он любил приводить в качестве дурного примера: «Почему его никто не любит? А  все потому, что у него нет дела, он нигде не работает, и нет направления, чем бы он мог похвалиться. Эдакий мальчик-бездельник, который все равно умудряется быть на ведущих ролях за счет немцовского наследия. Не будьте такими пустыми, как он».

            Другим антипримером у Навального была та же Пелевина:

            — Что делает Пелевина?

            — Ничего не делает!,  — мы все хором отвечаем как мальчики-зайчики.

            — Правильно! Она ничего не делает, зато много говорит. Вот мы должны были быть такими, только еще что-то делать.

            Перед дебатами Навального с журналистом Владимиром Познером, которые должны были пройти на «Дожде», у нас была очередная кандидатская летучка. Алексей был уже в костюме, наряжен и собирался выезжать. На наш вопрос о том, готов ли он к дебатам, Алексей ответил: «Да, сейчас поеду и порву этого старого п*дора». Все тогда посмеялись, поддерживая этот пацанский задор, нараставший в Навальном, но в этой фразе было все его истинное отношение к оппоненту. Познера он терпеть не мог, и не то сам себя подбадривал подобными уничижительными высказываниями, не то нас провоцировал. А мы, конечно, были рады, что босс с нами так откровенен и что мы такие крутые и плевали на все морально-нравственные рамки, а «старый п*дор Познер» сегодня точно получит по заслугам.

            Аналогичный случай произошёл и с Иваном Ждановым, который всячески пытался скрыть свою провинциальность. Когда он только пришёл в Фонд, он мог одеться даже как сельский староста: белая рубашка, белые брюки и странные белые туфли. Иван со временем сильно эволюционировал, превратившись в такого столичного денди. Однажды он заявился на собрание в костюме с ярким кашне на шее. Навальный, когда это только увидел, начал его пристально буравить своим «терминаторским» взглядом, а потом и расхохотался. Вместе с ним расхохотались и мы, не смеялся только один Жданов, он растерянно стоял и заглядывал всем в глаза как в советском кино, ища поддержки или ответа. Потом Навальный говорит:

            - Иван! Что у тебя на шее?

            - Кашне.

            - А… А знаешь, почему пидоры носят кашне?

            - Почему?

            - Чтобы узнавать друг друга.

            Жданов тут же залился краской и сорвал с себя это несчастное кашне.

            Навальный показывал нам себя таким альфа-самцом, который не идет на компромисс со своими собственными взглядами, а заодно еще и самоутверждается за наш счёт. Раньше он мне казался более цельным и самоуверенным человеком, но тогда выяснилось, что все эти психологические игры с испытующим взглядом, все эти фразы про кашне и «сиськи Пелевиной» шли от неуверенности. К тому же он любил рассказывать, каким «крутарём» он был в «Яблоке», как он всех там напрягал, каким он был боссом и мужиком, что ему даже Яшин коробки с агитацией таскал. Он вообще, когда вспоминал кого-либо из «Яблока», часто повторял, что ему таскали коробки с агитацией.

            Навального не как публичную персону, а как живого человека, никто на самом деле не знает. Почти никто. Все рассуждают о нём, как о каком-то инопланетянине или железном политике, у которого нет нервов, пристрастий, который не подвержен человеческим страстям. Многим кажется, что он не может никого предать. Человек без пороков. На самом деле, это совершенно не так. Так кто же он такой – руководитель одной из самых закрытых организаций в России, которая проводит свои громкие расследования, а её сотрудники бессменно сидят на своих должностях и не перед кем не отчитываются?

            Лучше всего о человеке говорят его поступки и окружение. Итак, Любовь Соболь. Один из ведущих сотрудников Фонда борьбы с коррупцией. Человек, который действительно верит Алексею Навальному и искренне любит его. Но чем он отвечает ей? Взаимностью? Отнюдь. Навальный пользуется её доверием, регулярно унижая этого человека перед всем коллективом ФБК. Она робко копирует стиль его поведения, перенимает манеры, но помимо этого всего для Соболь Навальный - это объект обожания, в том числе и как мужчина.

            Вспоминается фотосессия кандидатов в Госдуму в 2016 году, когда собрался весь бомонд ФБК, только приближенный круг лиц: Роман Рубанов, Елена Марус, Леонид Волков и его вездесущая жена Анна Бирюкова. И тут входит Любовь Соболь, которая, кстати, в этом окружении чувствует себя весьма некомфортно. Эти люди её не воспринимают, ведь сам Навальный относится к ней как к дурочке-школьнице, которая как слепая фанатка всегда будет с ним. Она зашла, одев своё лучшее платье, подходит к ним и спрашивает: «Как думаете, я похожа в этом платье на Юлию Навальную? Это платье понравится Алексею?». Это был искренний порыв, который в ФБК никто никогда не оценит. Леонид Волков, Роман Рубанов – все они относятся к ней с презрением, настраивая против этой девушки даже внешнее окружение.

            Примечательно, что Навальный издевается над Соболь и в присутствии других сотрудников своей организации. В 2016 году на одном из закрытых собраний, которые обычно проходили по четвергам и включали в себя не более пяти человек, произошло нечто. В очередной раз Навальный начал нещадно чихвостить Любовь при всех, хотя для этого не было существенных причин. По словам Алексея, она вела плохую предвыборную кампанию, мало старалась: «Люба, да кто ты такая?! Неужели должны прийти какие-то гномики, которые сделают за тебя всю работу? Будешь ты, в конце концов, заниматься чем-нибудь или нет?» Затем он хватает стакан кофе со стола и натурально так, во всю величину, замахивается на неё. Соболь отчаянно закрывает лицо руками, на глазах появляются слёзы, она бежит по коридору, но её никто не догоняет. У Алексея на лице не дёрнулся ни один мускул. Атмосфера накалённая, всем жутко неловко, но авторитет Навального приковывает свиту к стульям. А Алексей, перейдя на спокойный и дружественный тон, продолжил совещание как ни в чём не бывало. Обычная картина для ФБК. В издевательствах над Соболь есть что-то изощрённое. Навальный как фрустрированный мужчина (когда вся твоя жизнь проходит под объективами камер, в том числе скрытых, нужно быть очень осторожным) терзает свою поклонницу всё новыми способами.

            Другой пример. В рамках подготовки кандидатов к выборам в Госдуму у нас была программа по «прокачке» фондовских кадров к предполагаемым предвыборным баталиям. В ФБК мы устроили тренировочные дебаты. Сначала каждый определял соперника по дебатам, потом уже жребий решал пары дебатирующих и то, кто какую сторону в обсуждаемой проблеме будет представлять. Каждый был в образе, но это было очень интересно, чтобы понять, кто и как может подстраиваться под заявленную повестку, даже если она противоречит его собственным взглядам. В дебатах участвовал и сам Навальный с целью продемонстрировать пропасть между нашим уровнем и его высотой. Соперников он выбирал себе сам из числа наиболее лояльных: Соболь, Албурова…

            Однажды Навальный дебатировал с Соболь по теме смертной казни. Соболь выступала против, а Навальный с удовольствием вжился в роль сторонника применения данного наказания. Соболь, с позиции женщины, начала эмоционально его давить, и «навальновская» публика стала с большим сочувствием проникаться к ее позиции. Когда Навальный почувствовал, что победа уходит, то начал психовать и упирать на гендерные различия: мол, Соболь, спекулирует на том, что она на политических дебатах выступает как женщина, ничего из себя не представляя в политическом плане, и вообще это какой-то «гнилой феминизм». Алексей был в образе, но было видно, что он говорил совершенно искренне. В этом плане дебаты раскрывали всех нас и, играя, мы показывали много личного. Навальный окончательно перешёл в наступление на Соболь. Она, уже находясь на грани нервного срыва, душимая слезами, сказала, что у нее был дедушка, который сидел в лагерях, и его расстреляли. Всем вдруг стало очевидно, что, находясь в образе, она уже рассказывает какую-то совершенно личную историю. Понял это и Навальный и выпалил: «Да правильного твоего дедушку расстреляли, он был преступником!» В этот момент он просто хотел растоптать Соболь, сделать ей больно, и это были уже не дебаты, а настоящая рабочая ситуация, в которой раскрылся Навальный по отношению к Соболь. Всегда чувствовалось, что в нем была к ней внутренняя агрессия, блок неразделенных им отношений. Он видел и понимал, что она относится к нему не как к лидеру, а как к сверхчеловеку, как к идеальному мужчине. И он не мог, находясь под постоянным наблюдением, ей в этом плане потворствовать. Данное положение вызывало в нём бурю мужицкой злобы, которая трансформировалась в такие хабальские выкрики, что не зря ее деда расстреляли. Соболь разрыдалась, весь зал молчал — никто не рискнул ни одернуть Алексея, ни прекратить издевательство. Соболь стояла напротив Навального, слёзы катились по ее щекам, и было понятно, что она сломлена. Но видя, что Соболь уже не может с ним дебатировать, он продолжил ее добивать. Мол, видишь, как тебя растоптали, как ты не готова, и что бывает, когда ты «включаешь женщину», пытаясь взывать к жалости. Алексей явно гордился тем, что он смог доказать ей свою правоту.

            Я, будучи членом пула кандидатов от ФБК, тоже участвовал в дебатах. В первый раз я дебатировал с Иваном Ждановым на тему участия в выборах. Я защищал позицию «за» участие, Иван – «против». В дебатах я смотрелся ничуть не хуже Жданова, моё выступление даже Навальному понравилось, но при подавляющем большинстве победил Жданов. Он был руководителем юридического отдела, и его мстительную и сплетничающую натуру многие боялись. Мне же было немного обидно, но ребята в частных беседах разводили руками и говорили, мол, ты был лучше, но ты же сам все понимаешь.

            Второй раз я дебатировал с Николаем Ляскиным по экономической повестке, и тогда я уверенно у него выиграл. В тех дебатах я играл роль тогда ещё министра экономразвития Алексея Улюкаева, который говорил о безвредности и даже некоторой пользе санкций для экономики, а Ляскин был в роли экономического гуру либералов Сергея Гуриева. Я так проникся «правительственной» повесткой, что с горячностью фонтанировал фразами вроде: «Ну как вы можете не любить русского крестьянина?! Он только с колен встает! Дайте ему развиться!» Навальный даже проголосовал за меня, ему импонировала моя аргументация и ораторское мастерство, но он предостерег меня от увлечения совсем уж «ватной» повесткой. Навальный говорил, что увидел в моей позиции что-то личное, а нужно, мол, быть более взвешенным. Я возражал ему: ведь я же живу в России. Креативный директор Елена Марус тогда заметила, что я как ледоход, разрываю всё на своем пути, технократично переключаясь с внутренней повестки на другую – официальную, фондовскую. Одним словом, в ФБК меня с тех пор считали почвенником и «ватником», что, конечно, не одобрялось.

            У Навального еще был забавные дебаты с Георгием Албуровым, который заявился на них в нелепых кроссовках, получив официальное замечание за «нетоварный» внешний вид. Темой дебатов был Кавказ, и в какой-то момент Албуров решил продемонстрировать перформанс, достав мухобойку — явный намёк на креатив из раннего «творчества» Навального, который в одном из старых роликов объяснял, как мухобойкой будет хлопать бездельников с Кавказа. (Позже Навальный публично раскаивался в этих словах, всех уверял, что он сильно изменился и весь «экстремизм» надо списать на молодость. Это к вопросу о том, что некоторые правые до сих пор считают его «своим». Хотя, конечно, для Навального это все было конъюнктурой.) Так вот, Албуров решил в шутку напомнить ему эти слова, принеся мухобойку. Навальный немало напрягся, что даже его приближённые ему припоминают о прошлом, но затем вполне по-доброму парировал.

            Возвращаясь к требованиям Навального по внешнему виду к своим кандидатам – невозможно не отметить его собственный стиль и характерные замашки по его формированию. Алексей любил повторять: вы обязаны выглядеть дорого, но при этом простовато. Таким образом, по его мнению, сохраняется статус ВИП, без ущерба для психики масс. Навальный, все годы, что я работал с ним не вылезал из «виповских» марок – британских и итальянских, больше подходящих топ-менеджерам крупных компаний или заядлой аристократии. Иногда, сугубо для повседневной рутины, он смешивал их с «американским casual», умышленно добавляя в свой образ западной демократичности для фона с остальными сотрудниками, более серыми и совсем не такими «виповыми». Быть самым стильным и дорого одетым было для него важно. Бывало, что такое подражание скромным буржуазным дэнди, откровенно не нравилось одиозным сторонникам из волонтерских и партийных кругов. Как-то, еще в 2013 году, одна идейная партийка, жертвовавшая много времени на организацию наших акций и жившая за счет состоявшихся детей грустно отметила: «мой сын постоянно спрашивает откуда у Навального столько денег на подобную одежду. Говорит – одно поло у него по 200 баксов. Он ведь прав, не возразишь ничего».

            Чуть позже произошло то событие, которые и предопределило, мне кажется, развал «Демкоалиции». На очередной летучке, выслушав Соболь, Навальный довольно резко ей выскажет: «Хватит сидеть в своём Нагатинском округе, переходи в ЦАО». На что Соболь ему напомнила, что там есть историк Андрей Зубов, сопредседатель ПАРНАСа и близкий человек Михаила Касьянова, а такой переход им явно не понравится. Навальный тогда сказал: «Мало ли, кому что не понравится, переходи в ЦАО». Раз вождь сказал, то Соболь согласилась на такой непорядочный шаг. Многие, кстати, думали, что это была ее инициатива в поисках лучших перспектив и финансирования, но нет, целиком и полностью это было волеизъявление Навального. Он стал сильно ревновать, когда у Соболь начали складываться отношения с «Открытой Россией» Ходорковского и она даже вознамерилась съездить в Лондон и провести с ними переговоры.

            Соболь, конечно, и самой было комфортнее в ЦАО – быть в центре, на виду. Она начала проводить тестовые встречи, готовиться к регистрации, но тут у всех закипело: а почему вообще она перешла в ЦАО? Навальный отвечал просто, что это хороший район, и мы хотим там быть. ПАРНАС подобного подхода не понимал, и было видно, что в первом раунде Навальный отчаянно вызывает их на ответную агрессию, качает лодку, машет красными трусами: ну давайте, разозлитесь, прыгните и предъявите мне. Да еще и с таким козырем – с Любовью Соболь, которую все так любят и у которой больше всех сторонников.

            Тем временем на летучках усиливалась политическая обструкция «Демкоалиции», что весь сервис праймериз не работает, что сторонники жалуются. Как-то к нам пришла целая делегация на закрытую встречу, которая должна была урегулировать вопросы, связанные с кандидатами, и обсудить наши будущие кампании. В Фонд пришли Владимир Кара-Мурза-младший, Тимур Валеев и ещё один координатор из «Открытой России». Гости показались мне гораздо более тонкими и интеллигентными, настоящими либералами — не такими, как мы, которые только косили под них и были, по правде сказать, «быдло-либералами», без какой-либо политической платформы. В деликатном Кара-Мурзе чувствовалась порода, он ходил с тросточкой после отравления. Чувствовалось даже, что Навальный его уважает, что было редкостью. Обычно он пытался подавить человека авторитетом или хитростью.

            Валеев держался уверенно, понимая, что в Фонде его недолюбливали. Более того, Леонид Волков, чуя в нём конкурента, регулярно разносил его на уровне внутренних разговоров, говоря, что он «всего лишь выcкочка  и дилетант с “Москвы 24”» (ранее Валеев работал на этом телеканале креативным продюсером). На встрече Волков сразу стал «щипать» Валеева: а что у вас будет здесь? А что у вас будет с зонтичной агитацией? И задавал другие узко-специфические вопросы по ведению кампании. Валеев, конечно, в вопросах плавал и не мог нормально ответить. Волков торжествовал, всей мимикой показывая нам, мол, посмотрите, какой идиот к нам пришёл. Складывалось даже впечатление, что нас специально позвали на встречу, чтобы присутствовать при параде пафоса Леонида Волкова. Навальный тогда вёл себя несколько более сдержанно, видимо решив сыграть роль «хорошего полицейского».

            Разговор, помимо прочего, шёл и о деньгах. Обговаривалась схема, по которой некоторым кандидатам Кара-Мурза был готов выделить по 50 тысяч долларов при условии, что аналогичную же сумму предоставит другой партнёр по коалиции, то есть, собственно, ФБК. На тот момент кандидаты, в частности я, вообще не были в курсе о том, что речь идёт о таких суммах, которые мы можем получить на кампанию. Навальный с Волковым об этом не распространялись, либо желая банально «распилить», либо — очень в духе Фонда! — сэкономить на людях.

            На встрече обсуждали и кандидата от «Открытой России» Марию Баронову, которая для выдвижения собирала подписи граждан. Баронову Навальный, как все знали, особо ненавидел. Волков тогда не скупился на эпитеты, называя ее «сумасшедшей» и «пиз**нутой», которую вообще неясно, как терпит Ходорковский. Дипломатичный Тимур Валеев тогда сказал с улыбкой, что Маша особенная, но совсем не стал поддерживать хейтерский дискурс Волкова. Позже Баронову в Фонде продолжали травить. Как-то летом, когда я уже был начальником штаба у Николая Ляскина, я заехал в Фонд, и Роман Рубанов отвел меня в сторонку поговорить: «Слышал, они напечатали миллионы газет, и там вместо «Баронова» написано «Баранова»? А самое смешное, что они вынуждены были еще за свой счет уничтожить весь испорченный тираж». Тут я впервые увидел, как Рубанов искренне смеется. Он явно хотел, чтобы я транслировал эти сплетни далее или чтобы у нас выработалось еще больше ненависти к такой «бараньей тупости» Бароновой. Кстати, потом я так и не нашел никаких подтверждений, что это была реальная история, но сплетни в Фонде запускать любили.

            Когда та встреча с Валеевым и Кара-Мурзой окончилась, Волков выдал: «Вы видели этого Валеева, он и его подход к деньгам абсолютно дилетантский, такими темпами через две недели Следственный комитет найдет у них нал, и всех пересажают. И даже не вздумайте обращать на него внимание!» Навальный в этом его поддерживал. Во время встречи Алексей вёл себя очень странно, видимо желая показать своё неуважение Валееву. Он упорно складывал бумажную хлопушку-оригами и в момент, когда Валеев говорил, он резко взмахнул руками и хлопнул ее, расставив психологический акценты, кто здесь хозяин положения. Навальный был мастер грязных трюков.

            Вот таким образом я воочию убедился, как мы выстраивали отношения в «Демкоалиции». До этого думал, что все проходит на более дружеском уровне. Но нет, все как пауки в банке, боролись за свою исключительность, а представители ФБК делали это наиболее агрессивно. Волков уже просто «забурел», и любой человек, который назывался управленцем или технологом в оппозиции, моментально становился его врагом. До этого он травил Максима Каца, затем политтехнолога «Открытых выборов» Виталия Шушкевича, а сейчас вся травля свелась к Тимуру Валееву. Волков отлично умел находить врагов и долбить их.

            Основной концепцией по подготовки кандидатов должен был стать, как сказал Навальный, «поиск врагов». Мы часами сидели и на полном серьёзе выбирали себе этих врагов, районных или федеральных, как душе угодно. Именно так себе и нашла себе Любовь Соболь цель в виде Дмитрия Рогозина: настоящая русская рулетка, когда на одной из озвученных Любовью кандидатуре Навальный щелкнул пальцами и подтвердил: «Да! Рогозин!» И Соболь начала долбить Рогозина. Такой подход, конечно, не касался серьезных расследований от ФБК, как например, истории с семьёй генпрокурора Юрия Чайке, когда приходила фактура от партнеров или если был заказ. Волков принялся долбить заммэра Москвы Анастасию Ракову, видимо, просто в рамках своей личной клишированной ненависти ко всем управленцам-технологам, а Николаю Ляскину в качестве объекта для ненависти выделили заммэра по градостроительной политике Марата Хуснуллина. Меня изначально отрядили бороться с муниципальным депутатом Максимом Кацем, но с этой неблагодарной темы я быстро соскочил и стал «долбить» единоросса Олега Сороку, самого богатого депутата Мосгордумы, шедшего на переизбрание. Навальный говорил, что ничто так не возбуждает сторонников, как битва с антагонистами, которых мы целенаправленно били серией постов и расследованиями. Такой подход лучше всего и коммерциализируется, и быстрее работает на личный рейтинг. Милитаристская тактика давала быстрый результат, и нам это нравилось. Мы тогда думали, что это совершенно нормально и даже похвально — навязывать всем вокруг вражду.

            Навальный тогда попросил меня заняться отдельно темой дальнобойщиков, потому что Фонд пристально следил за развитием забастовки. «Дальнобои» выступали против введения системы «Платон» и стояли лагерем на стоянке ТЦ МЕГА в Химках. Однажды когда я лежал дома совсем разболевшийся, мне позвонил Рубанов и сказал, что нужно обязательно туда ехать и налаживать с ними отношения. Я поехал, познакомился с этими мужиками и регулярно к ним потом ездил. Люди оказались искренние, но к Навальному относились с большой настороженностью, честно сказав мне, что мы можем как юристы им помогать, но Навального они видеть на стоянке не хотят, потому что у них сугубо народный протест. Это мне говорили и лидеры дальнобойщиков, и рядовые участники забастовки.

            Навальный очень рвался к хайпу с «дальнобоями». Как-то утром он мне позвонил и говорит: «Я решил, хочу к ним поехать, журналисты готовы, ждут. Дай только свою  оценку как человек, который ведет это направление от Фонда». Я не решился ему честно сказать, что они его просто пошлют, и юлил, что, дескать, они пока не готовы, давай, мы с ними еще поработаем неделю-другую, вызовем чуть больше лояльности, и тогда точно можно ехать. Он говорит:

            - Скажи честно, есть риск, что меня там хреново примут?

            - Да, такой риск есть.

            И Алексей тогда отказался и не поехал. Потом, правда, в Фонде все долго возбухали, мол, как они могли так поступить, ведь у них явный политический процесс. Тогда, в 2016 году, многие в оппозиции считали, что такие социальные профессиональные протесты могут стать очень сильным катализатором для электризации всей протестной обстановки, которой все так ждали после больших протестов пятилетней давности. (Кстати, часть этих дальнобойщиков потом приезжала в Фонд искать поддержки, но к этому моменту протест уже заглох.)

            Но вернёмся к тресту, который лопнул, а именно к «Демократической коалиции». Отношение к ПАРНАСу и персонально Михаилу Касьянову у Навального при подготовке к выборам в Госдуму 2016 года постепенно становилось всё хуже. Сначала планировалось плотное взаимодействие с ними, затем партию Касьянова называли «просто попутчиками», а позднее на одном из совещаний Алексей на голубом глазу объявил: «Вы знаете, эта Пелевина (на тот момент один из кандидатов от ПАРНАС на выборах в Госдуму) мне вконец остоп**дела. Они ведут му**цкую игру. Касьянов наберет не более 0,5% голосов на выборах. Нам нужно его сливать и у нас есть на это две недели, иначе они загадят нам все предвыборные кампании в 2017 году».

            Было принято решение лить максимум компромата на Наталью Пелевину, также он призвал ударить по Константину Мерзликину и непосредственно Касьянову. Совпадение или нет, но через несколько дней после этого, а именно 1 апреля 2016 года, на НТВ вышел тот самый нашумевший фильм «Касьянов день», где, в частности, демонстрировались снятые скрытой камерой интимные отношения Касьяноват с Пелевиной. Кроме собственно видео были и фрагменты их разговоров, в котором они крайне нелицеприятно высказывались об Алексее Навальном. Навальный, обсуждая эфир с ФБК, не выглядел хоть сколько-нибудь удивлённым или оскорбленным, хотя и фонтанировал новыми уничижительными шутками в отношении Пелевиной. Казалось, он как будто ждал этого репортажа. На собрании Навальный с улыбкой заявил, что теперь с такими партнерами точно ничего не удастся создать: «Ж*па Пелевиной мелькает на всех экранах, а скоро выборы президента!». Алексей тогда говорил, что сотрудничество с ПАРНАСом нас теперь просто угробит.

            И вот, буквально за месяц до голосования на праймериз все отказались от участия в в них. Алексей подчеркнул, что тот, кто всё же примет в них участие и не будет пороть Касьянова публично, с теми отношения будут испорчены. Примечательно, что юрист ФБК Иван Жданов, который ранее пил с Михаилом Касьяновым вино и планировал победу на праймериз, по первому же требованию Навального написал про него циничный жёлтый пост. Любовь Соболь, которая ранее вынуждена была порвать отношения с «Открытой Россией», теперь забросила и коалицию.

            Я тогда на собрании Фонда пытался провести мысль, что не стоит пороть горячку, надо подождать: может, у них у самих все развалится после таких событий, а мы хотя бы сохраним лицо и не будем ссориться с людьми. На меня посмотрели настороженно, кто-то с удивлением, Волков вообще источал злость, и явно хотел до конца выполнить миссию по развалу коалиции за нашим авторством, а не разыгрывать позицию миротворца. Я долго думал над тем, как снять свою кандидатуру, чтобы не пропало уважение к партнерам по коалиции. Также я не хотел соответствовать отрицательному образу ФБК, который все больше набирал вес. Поэтому сняться я решил лишь в самом конце праймериз, когда давление со стороны Волкова, с которым мы постоянно обсуждали сложившуюся ситуацию, стало максимальным. Организаторы  же мне сообщили, что по техническим причинам процедуру снятия можно провести только заранее, за несколько недель. Попав в такую неловкую ситуацию, я принял соломоново решение опубликовать пост о том, что свою кандидатуру я не снял, но голосовать за меня не надо. Дебильная ситуация, признаюсь, но она точно характеризует всю эпоху.

            «Касьянов день» стал последним гвоздем в крышку гроба «Демократической коалиции», и Навальный с успехом этим воспользовался. Хотя у меня были внутренние брожения: мы же всегда считали НТВ помойкой и злом, а на месте Касьянова с Пелевиной мог быть каждый, поэтому этично ли пользоваться такой выпущенной провластным каналом возможностью, чтобы добить оппонента? Но решение было уже принято Навальным, а моё мнение в этой связи ничего не значило. Хотя я точно знаю, что многим из фондовских кандидатов всё-таки хотелось участвовать в праймериз и выборах от «Демкоалиции». Просто все понимали, что Фонд борьбы с коррупцией — уже давно не место для дискуссий.

            Чтобы выкрутиться из положения и «насолить» Касьянову, «всплыла» Барвиха. Нам сразу предложили эту слабую компенсацию: все кандидаты из госдумовского пула смогут пойти на выборы в Барвиху. Единственным из нас, кто захотел идти дальше в Госдуму, стал Николай Ляскин, который на свой страх и риск остался на праймериз и под эгидой ПАРНАСа провел избирательную одномандатную кампанию, где я стал руководителем его штаба. Я «слился» под Барвиху, чтобы потом присоединиться к команде Ляскина, хотя по сути у меня и выбора не было: другого бы решения в Фонде не приняли. Соболь в итоге не стала кандидатом, а мы вместе с Албуровым и Ждановым отправились избираться в Барвиху, где к нам присоединилось еще несколько сотрудников ФБК, которых в нашем кандидатском пуле изначально не было. В то время мы еще не понимали, зачем идем в Барвиху, но позже многое стало ясно: некоторое внимание мы должны были уделить зятю Михаила Касьянова, которого мы обвиняли в коррупции. Сделано это было как бы случайно, но ни для кого не было секретом, что это продолжение той травли Касьянова, которая началась весной, а Барвиха стала возможностью, все это красиво закончить. Впрочем, основной целью было дискредитировать образ Эллы Памфиловой, ставшей с 28 марта 2016 года главой Центральной избирательной комиссии РФ.

 

Глава 7. Все ненавидят Эллу, или Эксперимент «Барвиха»

            Пришедшая из ниоткуда идея поучаствовать на выборах в местный совет депутатов в Барвихинском сельском поселении с самого начала казалась загадочной. Сам Навальный толком не мог объяснить сотрудникам, почему Барвиха его вдохновила и откуда такое рвение. Для Фонда борьбы с коррупцией было совершенно нехарактерным подобное поведение: столь резво и с лихвой включаться в маленькие выборы. Мы вообще презирали любые маленькие выборы, особенно на фоне постоянных разговоров о великой миссии - сделать «вождя» президентом.  

            В какой-то момент Навальный стал говорить, что прорывную идею притащил в ФБК Владислав Наганов, бывший сотрудник фонда и близкий соратник главного, которого, впрочем, Леонид Волков выжил в далеком 2013 году. Наганова в Фонде всерьез не воспринимали, а Навальный над ним откровенно подтрунивал перед нашим кандидатским пулом. В духе: посмотрите на Влада, как он копошится в области, еще и умудрился какой-то политический союз там собрать. Мол, смешно выглядит, но руки не опускает. Конечно, никто не поверил в подобную простоту момента, когда слёту взяли и направили основные ресурсы ФБК непонятно куда.

            Барвиха была политическим заказом, который изящно вписывался в текущую конъюнктуру: «слиться» с госдумовских выборов, при этом показав массе, что мы не сдулись. Основной целью было «наказать Памфилову». Элла Памфилова как раз только-только была назначена главой Центральной избирательная комиссия, и у Навального руки чесались дискредитировать её образ. Образ, надо признаться, достаточно приемлемый и близкий для либералов старой волны. Памфилова, в частности, в 1990-е работала в правительстве Егора Гайдара.

«Наказать Памфилову» - фраза самого Навального, брошенная на летучке при первом обсуждении барвихинских выборов. По всему чувствовалось, что главной задачей стало вызвать ненависть к Памфиловой в нас, «первоочередниках» гнева, еще не понимавших, за что же ее надо неистово «наказывать». Навальный и дальше не скупился на оскорбительные выражения в адрес женщины намного старше его и до сего момента, как казалось, не сделавшей ничего, заслуживающего подобного отношения. При этих обрядах сквернословия в Фонде не шелохнулась ни одна мышь. Все впитывали и учились ненавидеть новую цель. Оруэлловские «пятиминутки ненависти» у нас длились по несколько часов. Работа уходила на второй план, когда наступало время терапии пропагандой.

            На выборы в Барвиху было предложено пойти всем кандидатам, которые готовились к выборам в Госдуму, но Любовь Соболь отказалась, видимо, посчитав, что это не ее уровень, а Николай Ляскин сосредоточился на больших выборах в Думу от коалиции. Помимо согласившихся участвовать в барвихинской кампании — меня, Георгия Албурова и Ивана Жданова — Фонд решил расширить пул кандидатов, что лишний раз доказывает, с каким пиететом ФБК отнёсся к кампании поначалу.

            Барвихинское сельское поселение включало в себя два многомандатных округа, поэтому решено было заявлять команды от Фонда в оба округа, минимум по четыре кандидата в каждый. Кроме нас к кампании был подключен еще самолично вызвавшийся менеджер проектов ФБК Станислав Волков, выдвинутая по рекомендации Леонида Волкова Анна Литвиненко, и также, что немало удивило всех в Фонде, вызвался идти на выборы еще и Роман Рубанов, который взял с собой Евгения Замятина, одного из юристов ФБК. Впоследствии и Рубанов, и Замятин снимутся, что станет неким сигналом того, что Фонд либо остыл к выборам, либо из множества изначальных задач оставил только тему с «раскачкой» Эллы Памфилову и причинением ей репутационного ущерба на новой должности. Мы тогда отнеслись со всей серьезностью к этим выборам, особенно я. Хотелось максимально применить тот багаж кропотливой работы, который был накоплен за последние полгода, а также показать себя в полной красе. Это были мои первые выборы, а тем более у нас из-под носа благодаря развалу коалиции только-только ускользнула Госдума!

            Определив весь список соискателей кандидатства в Барвихе, Навальный устроил нам пионерскую линейку, и лично как на военном разводе, когда главнокомандующий принимает своих юнитов, решил заслушать программные предложения и посмотреть, кто из нас на что способен и как готов к муниципальным кампаниям. Поглазеть собрался весь Фонд. Мне как человеку бывалому это было проще простого, я был раскован и с лёгкостью выступил лучше всех. Навальный, может, даже не желая видеть меня кандидатом на выборах в Барвихе (низкий уровень меритократии в ФБК был мне на тот момент очевиден), был вынужден признать мою «прокачку». Я грамотно рассказал, как буду выстраивать политику малых дел, работая на выборах муниципального уровня, продемонстрировал глубокие знания психологической специфики электората, бывших военнослужащих, которых там проживало много. Я сам вырос в военных городках и мне не составит никакого труда найти с ними общий язык. Мне даже показалось, что тезис про бывших военных импонировал Навальному, который также рос в военном городке и считал это своим козырем. Однако он никогда не озвучивал никаких проблем военнослужащих, не интересовался социальной жизнью этой группы населения, видимо, не считая их своими потенциальными избирателями. Тем не менее какие-то душевные порывы в нём были, которые Навальный как политик успешно загасил в пользу большей выгоды своей текущей либеральной линии.

            Остальные кандидаты выступили совершенно неубедительно. Тот же Георгий Албуров всем своим видом демонстрировал, что выборы ему не интересны, и воспринимает их он как сплошную обязаловку. Он так и не смог пересилить свой пафос и социофобию, хотя ранее и  готовился быть кандидатом на выборах в Госдуму. Но Албуров был для Фонда на этих выборах главным якорем. Георгий был таким приближенным мальчиком Навального, и все основные силы, весь пиар кампании были сконцентрированы вокруг него. Всем остальным кандидатам это покажется большой несправедливостью, но никто публично ничего не выскажет, потому что выступить против Албурова – это выступить против генеральной линии «партии» (читай: Навального) и вообще покуситься на самую святую «скрепу» ФБК.

            Лидером в моем многомандатном округе был, что неудивительно, Албуров, а в другом округе лидером определили Ивана Жданова, на которого возлагали особые надежды. Считалось, что он сможет поменять отношение к Фонду со стороны казенных сюртуков. Жданову было проще, потому что бывшие кандидаты от Фонда в его округе, Роман Рубанов и Евгений Замятин, впоследствии снимутся.

            ФБК не захотел выделять бюджет для наших кампаний, хотя было очевидно, что деньги были, и кампании можно было провести с гораздо более мощным охватом аудитории, с различными способами агитации. В рамках кампании был открыт донат, который пиарили прежде всего для Албурова и Жданова. Финуполномоченным кампании назначили Евгения Замятина, и Фонд всецело распоряжался деньгами с нашего избирательного счета по своему усмотрению. Однако денег мы не видели и даже не могли никаким образом повлиять на их траты. Например, мы добивались выпуска агитационной газеты, но с ней так долго тянули, что она вышла только под конец кампании, когда шансов уже не осталось.

            Руководить кампанией Леонид Волков формально не взялся. У него была явно двуличная позиция: он, вроде, и руководил всеми кандидатами, определял стратегию, критиковал, но формально не имел к этому никакого отношения и не нес ответственности. Такая тактика, думаю, была связана с тем, что у Волкова уже имелась прилично испорченная репутация, и после мэрской кампании 2013 года он нигде и никогда больше не добился сопоставимого успеха — все его кампании заканчивались фиаско. Волков также понимал, что мы двинулись в Барвиху буквально с корабля на бал и что с той финансовой экономией, которая у нас была, надежд особых нет. Он занял такую осторожную позицию, командуя кампанией, кто называется, из кустов. Конечно, когда капитан корабля ведет себя таким образом, это не добавляет моральной устойчивости его подчиненным.

            Включение в список кандидатов Анны Литвиненко было также инициативой Волкова. Когда мы еще готовились к выборам в Госдуму, Волков любил повторять, что в «Открытой России» Михаил Ходорковский собирает «бабонек», как он выражался, формируя таким образом новое лицо в политике. Отпуская много сексистских плоских шуточек, Волков решил оформить свой ответ вечно обсуждаемым Марии Бароновой и Полине Немировской, тогда еще выступавшим в дуэте. Чувствовалось, что в Волкове играют какие-то внутренние чувства, а также желание продемонстрировать, что понимает новый тренд и чаяния электората. Исходя из этого, он выставил Анну Литвиненко, которая была совершенно неопытным человеком, стеснительным, но обладала очень хорошей эмпатией к людям. Но к чести Анны, несмотря даже на ее личные сомнения, надо сказать, что она «пахала» больше всех, до упора и демонстрировала профессиональный рост как кандидата на протяжении всей кампании.

            Станислав Волков был очень амбициозен, хотя числился рядовым сотрудником ФБК,  которые, как правило, нигде и никогда не «светятся», выполняя только внутренние задачи. В Фонде уже тогда всё было устроено достаточно кастово, и многим не понравилась новая публичность Станислава, который, как считалось, должен был оставаться «рабочей лошадкой». Ни Роману Рубанову, ни Навальному не понравилось, что одна из «лошадок» вышла из тени и продемонстрировала желание подняться выше. Это потом скажется на дальнейшей карьере Станислава — он будет уволен из Фонда при довольно загадочных обстоятельствах, хотя работал он ударно. В один момент Рубанов попросит его освободить рабочее место. Скорее всего, его подсидел тот самый «Женсовет», которому не нравились прямолинейность и объективность Станислава Волкова.

            Я на время кампании решил, что заброшу все свои сторонние дела и с головой уйду в процесс. Мне совершенно не хотелось соответствовать одному-единственному требованию — «качать Памфилову», выступая эдакими болванчиками, которые нужны лишь для того, чтобы испортить чиновнице репутацию. Чувство собственного достоинства говорило о том, что можно сделать гораздо более позитивные и конструктивные вещи, реально работать с проблемами избирателей.

            Мы не были «блатными» кандидатами, заряженными большими финансами, и по сравнению с назначенными лидерами Георгием Албуровым, который не показывал никаких лидерских качеств, и Иваном Ждановым, на котором изначально стянули все ресурсы, мы были кухаркиными детьми, выбивавшими себе место под солнцем ежедневной изнуряющей до стаптывания ботинок работой, с кровью и потом. Мы пропадали в Барвихе целыми днями, помогая местным жителям, делали замеры по воде и ее состоянию, писали заявления и жалобы, изучали социальную обстановку, здравоохранение и транспортную систему в районе.

            Вместе со Станиславом Волковым и Анной Литвиненко мы сами ходили в поквартирный обход. Это, кстати, была единственная технология, предложенная  в рамках кампании Леонидом Волковым, – поквартирный обход и сбор персональных данных. Фонд, как всегда во всех общественных кампаниях, хотел просто собрать контактные данные жителей Барвихи, чтобы в дальнейшем звонить им, проводя социологические исследования и присылая письма с просьбой сделать пожертвование.

            Все расходы по ведению кампании, за исключением изготовления агитационного материала, висели на нас. Ежедневно мы ездили в Барвиху, до которой было невообразимо тяжело добираться, ни у кого из нас не было личного автомобиля, кроме Албурова, но с нами он взаимодействовал очень слабо. Иван Жданов так вообще там поселился, сразу и деньги нашлись, чтобы снять ему квартиру в Барвихе. Для всего, что касалось Жданова и Албурова, деньги всегда находились, и ничего не ограничивалось донатами от простых людей, как было в нашем случае.

            Албурову, собственно, выделили отдельный бюджет, и он смог сразу набрать себе команду. Георгий, будучи ленивым и мало интересующимся кампанией, не работал вместе с нами на земле, а нанял целую команду агитаторов, которые ходили по квартирам, разговаривали с людьми и расклеивали объявления. Мы же делали всё сами. Но Албуров умудрялся относиться к людям, которые делали за него всю работу, с пренебрежением. Бывало, он назначал встречу своим сотрудникам в нашем основном, но труднодоступном Усово-Тупике, куда электричка ходила несколько раз в день, а на машине было долго добираться из-за пробок. Георгию иногда было просто лень туда ехать… и встреча срывалась.

            С командой Георгия мы так и не смогли выстроить единый график. Случалось так, что, ходя по квартирам, мы, уставшие, приходили в отдаленный дом, а оказывалось, так что весь этот дом уже вытоптали албуровские волонтеры. Мы оказывались в дурацкой ситуации, когда люди нам, кандидатам, открывали дверь и с порога говорили, что к ним уже приходили наёмные агитаторы от нашей команды. Причем, конечно, была разница в агитации от нас, кандидатов, опытных людей, уже знающих специфику Барвихи, и тех албуровских студентов, нанятых за небольшие деньги. Разговоры с Георгием, чтобы согласовать этот момент, ни к чему не приводили: он был абсолютным единоличником и не собирался находить компромисс между своими интересами и интересами команды. Крутитесь, мол, как хотите.

            В Фонде на это тоже закрывали глаза и даже закрепили за нами цензора и администратора в лице Анны Додоновой, которая собирала статистику и вела наше соцсоревнование по сбору контактов избирателей. И что самое странное, Албуров со штатом нанятых агитаторов наряду со всеми участвовал в этом зачете, что было, конечно, необъяснимо с моральной точки зрения. Мы сами ходили и собирали эти контакты, а на Албурова работал десяток миньонов. Такая вот меритократия, понимаешь.

            Нам всё больше и больше намекали, что, хоть мы и работаем, приносим пользу, проводим встречи с людьми, в определенный момент нам придется сняться, чтобы остался один Албуров. Леонид Волков в какой-то момент стал в открытую гнуть эту линию, вяло поддерживаемую Навальным, на собраниях: «Ребят, снимайтесь, чтобы в вашем округе остался один Албуров». ФБК даже затеял стандартные в таком случае инсинуации, что, якобы, была проведена социология, но ее результаты мы вам не расскажем. По слухам, правда, Албуров находится на одном из последних мест, но «официальных» фондовских цифр мы так и не узнаем. Сокрытие результатов социологии бывало и раньше, как на кампании в Костроме, так будет и на протяжении 2017 года во время президентской гонки. В любой напряженный момент, когда у ФБК слабые позиции в избирательном плане, Фонд начинал играть с социологией и просто не озвучивал цифры, но подвергал давлению тех, против кого она была сделана. Мы тогда на поддались и сказали, что пойдем до конца, и если будут фальсификации, будем уже думать. Сниматься в пользу заведомо слабого Албурова мы не стали. Мы горели реальной кампанией, общением с живыми людьми, а не сомнительной перспективой «нагадить Элле Панфиловой».

            Под конец кампании я понимал, что несмотря на нашу кропотливую и гуманитарную работу, шансов куда-то избраться у нас не было. Понимал это и Навальный, и через Волкова еще больше давил нас, чтобы мы снимались и остался один Албуров. Видимо, думал, что у него есть какие-то шансы, либо на волне массовых нарушений и фальсификаций хотел пропиарить только одного Георгия, выставив дело в таком свете, что, якобы, это именно его так боятся «жулики и воры». В кульминацию всей кампании мы стали не нужны, и если до этого мы грели воздух, неистово гоня контент в соцсети, то сейчас все наши конъюнктурные задачи иссякли. Но мы остались.

            На Ивана Жданова тем временем завели уголовное дело по факту уклонения от военной службы. Эту историю, покрытую тайной, еще долго обсуждали в Фонде: как так случилось, на Ивана ведь заводили уголовное дело, шума было много, но оно потом куда-то улетучилось. Пиар в самом деле был жирный, который помог Жданову подняться на новую ступень узнаваемости. Тогда же вскрылось и то, что Иван с помощью своего отца, заместителя мэра Нарьян-Мара, умудрился выбить себе финансирование образования из бюджетных средств этого северного города, даже не проживая там.  Жданова подкосило так, что даже на одной из летучек это отмечал и Навальный: «Вань, ну ты что-то совсем пал духом. Не унывай, это обычная история. Даже если что-то произошло, не нужно делать вид, что тебя это затрагивает».

            В ФБК видели, что Жданов совсем сник, видимо, понимая, что это не единственный компромат на него. Но погоревав неделю, Жданов вернулся в русло. И более того, когда встал вопрос с массовыми фальсификациями на досрочном голосовании, когда наши оппоненты согнали столько выходцев из Средней Азии, мы единодушно, даже включая Албурова,  приняли решение, что будем сниматься, а Иван Жданов всё никак не мог определиться. Он вёл себя на том собрании очень нервно, просил дать ему время на обдумать, то принимал решение, то отменял его. Тогда у него чуть ли не произошел силовой конфликт с другим сотрудником ФБК. На вполне рабочее замечание последнего Жданов разразился тирадой в духе худших чиновничьих традиций: «А зачем мы вообще вас держим? Зачем мы вообще держим отдел редакции, если вы чего-то не успеваете!» Было видно, что Иван позиционирует себя уже чуть более, чем просто руководителя юридического отдела, тогда еще отдела, а не службы, как он потом будет называться. Роман Рубанов, который сидел рядом с этими двумя, которые уже вот-вот начнут бить друг другу морды, лишь улыбнулся. Когда Жданов в гневе вставал из-за стола, стул под ним упал, раздался грохот, а потом все замолчали. Никто из руководства не проявил мужскую волю погасить тот конфликт: ни сидевший рядом Рубанов, ни Навальный, который предпочел раствориться в воздухе.

            Самым показательным моментом во всей барвихинской кампании была наша встреча с Эллой Памфиловой, которую она сама нам и предложила. Для нас эта встреча была настоящим успехом, нас должны были принимать в здании ЦИКа в присутствии прессы и всего бомонда. Навальный торжествовал. Как я понял, он надеялся сыграть по предыдущей схеме и отправить на встречу только Жданова и Албурова, но мы сказали, что мы такие же кандидаты, поэтому пойдем все. К нашей инициативе в ФБК отнеслись не без скептицизма, считая, что пиарить надо только «своих», к которым нас, очевидно, не относили.

            На встречу мы шли с одной-единственной задачей – «порвать» Памфилову, быть максимально жесткими, сводить все акценты к ее личности, к ее предвзятости и предполагаемой коррумпированности, идущей ещё от её бородатого предшественника Чурова. Наша задача была вывести ее на эмоции, и чтобы она сказала вещи, которые могли бы отпугнуть от нее сторонников по либеральному лагерю. Многие в том лагере считали ее приличным человеком, который сможет оздоровить избирательную среду в России. На встречу мы отправились уже изрядно накаченными ненавистью. Когда я только приехал перед встречей в Фонд, Роман Рубанов критически смерил меня взглядом и спросил:

            - Почему ты не в костюме, как Иван Жданов? (Я был в рубашке, свитере и в строгих джинсах. Вопрос Рубанова был весьма характерен — он любит «докапываться» до мелочей, общаясь с неприятными ему людьми, даже если это, как кажется, соратники по одному общему делу.)

            - Какими меня запомнили избиратели, таким я туда и пойду. Я не вижу в этом ничего неприличного.

            Жданов же разоделся фанфароном: костюм брежневской эпохи, зализанная назад причёска. Ни дать ни взять — сам сотрудник ЦИКа или Генпрокуратуры.

            Элла Памфилова вместе с помощниками приняла нас очень спокойно. С самого начала приёма мы стали вести скрытую трансляцию в интернет, никого об этом не предупредив. Это было частью нашей провокации: все показывать и максимально кричать, чтобы люди в трансляции видели нерв напряжения, как мы отчаянно ищем правду. Ситуация на самом деле была очень тяжелая: на досрочное голосование согнали кучу мигрантов из Средней Азии, что ставило крест на всех кандидатах, которые шли не от местной администрации. Нужно было решать ситуацию по существу, предметно, с доказательной базой. Но, что самое удручающее, мы пришли в ЦИК без каких-либо заявлений и без фактуры, которую могли бы подать заранее. Панфилова, будучи опытным чиновником, сразу задала вопрос: «А где ваши жалобы? Я их с удовольствием рассмотрю». В ответ Жданов начал натурально истерить, краснеть и пускать слюни. Было понятно, что главный юрист ФБК, который и должен был отвечать за подготовку и подачу жалоб, ведет себя как взбалмошный, абсолютно неуравновешенный человек. Чуть более внятно выступил Албуров, еще более спокойно говорил я, понимая, что на нас в ЦИКе все смотрят как на дураков… но зато трансляция для наших «сетевых хомячков» имела оглушительный успех!

            Жданов тогда позволил себе и оскорбительные персональные выпады в адрес Памфиловой, но она не повелась на эту довольно примитивную провокацию. Чуть позже Памфилова сказала, что мы «неграмотные мальчики, которые могут только кричать», что, конечно, стало конечно следствием поведения непосредственно Жданова.

            На встрече были и другие кандидаты. Один из них, который по сути выступал как наш спойлер, в какой-то момент встал и заявил, как бывший офицер, что «так разговаривать с женщиной нельзя, и вы, Иван Жданов, просто переходите любые границы». Для Жданова никаких границ не было, это было вполне нормально.

            После этой встречи нам вопреки истерикам Ивана удалось добиться того, что Памфилова отправила своего представителя в Барвиху. Туда приезжал известный адвокат Анатолий Кучерена, но отнюдь не закончился вопиющий подвоз мигрантов, которые получили к выборам российское гражданство и прописку в одном из барвихинских домов кандидатки от местной администрации. Я апеллировал к представителю Памфиловой: «Вы видите, что происходит? Дискредитируют всё и всех!»

            В итоге выборы вообще отменили – беспрецедентное решение ЦИК, которое мы восприняли как победу. Мы встретили это решение в Фонде на очередной летучке, которая, как всегда, длилась часами даже во время предвыборных кампаний. Когда Навальный узнал о решении ЦИК, то прыгал как мальчик. Таким по-мальчишески радостным я не видел его никогда. Он скакал на месте, приговаривая: «Да! Да! Да мы нагнули эту с*ку!» Кроме как с*кой он Памфилову тогда не называл, видимо, заряжая ненавистью и нас. И тут заходит его пресс-секретарь Кира Ярмыш и говорит: «Алексей, нам звонят с «Эха Москвы» и с других СМИ, просят прокомментировать выборы в Барвихе». Навальный засиял еще больше и как паровоз помчался к себе в кабинет давать победные комментарии: мол, мы отменили выборы и доказали всем, что система прогнила. Ему казалась, что это победа. Хотя, конечно, здесь сама Элла Памфилова поступила мудро, проявив решительность и отменив выборы, на которых ни у кого, кроме «своих» кандидатов от администрации, не было никаких шансов на победу.

            Я тоже тогда думал, что это победа. Хотя бы потому, что было очевидно, что никто бы нас не выбрал. Кампанию мы вели отчаянно, с шашками наголо, но денег совершенно не было, агитационного материала не хватало, и никаких ресурсов Фонд на нас практически не выделял.

            В завершение барвихинской эпопеи следовало упомянуть о том, что в процессе кампании у ФБК появилась информация, вроде бы, из «чёрного ящика», о сомнительных операциях с недвижимостью, которыми промышляет в Барвихе зять Михаила Касьянова. Предполагалось «раскрутить» эту тему, хотя далеко не все хотели лить грязь на бывшего коллегу по «Демократической коалиции». Но у Навального было иное мнение: «Ну, что ж поделать, - говорил он. - Эта информация появилась в момент выборов, и мы бросим тень на самих себя, если не озвучим ее и не растиражируем». На том и порешили. Мы, впрочем, понимали, что у Алексея, скорее всего, помимо Памфиловой была на примете и дополнительная жертва в Барвихе — Касьянов. О кампании, об избирателях и, в конце концов, о кандидатах от ФБК речи вообще не шло, очевидно. Известный лозунг «ваши выборы — фарс» странным образом обретал живые очертания не где-нибудь на Старой площади, а непосредственно в штабе Фонда борьбы с коррупцией.

 

Глава 1. «Моя совеcть — Алексей Навальный»

С самого начала президентской кампании, а это аж ноябрь-декабрь 2016 года, для Алексея Навального стало идеей фикс полностью подчинить себе уличный протест. Разбить тем самым стремление отдельных оппозиционных элементов что-то значить на этом направлении. И «Комитет протестных действий», объединивший множество небольших субъектов еще с фартового 2011 года, и подающий некоторые признаки уличной жизни ПАРНАС, и неорганизованная молодежь - все должны были влиться в новую уличную вертикаль Фонда борьбы с коррупцией, стать её топающей массой. Ум и центр принятия решений теперь будут только в одном месте – в кабинете Навального, под присмотром самопровозглашенного политтехнолога Леонида Волкова.

Зарождались автономные группы молодежи, которых с каждым днем становилось всё больше и больше. Навальный, признанный мастер улавливать тренды, вовсю зарился сделать их собственным проектом — большим, вроде бы стихийным, по-настоящему модным, но подконтрольным. «С кем в этом году будет молодежь, тот и будет на коне», - фраза Навального, ставшая определяющей на весь 2017-й. В тот момент, правда, никто не придал ей особого значения. Даже самые оптимистичные ветераны ФБК уже отчаялись увидеть новую волну несогласных, готовых к реально активным действиям.

Если бы кто-то еще в 2016 году сказал, что вот-вот появится целая армия автономной молодежи, готовой выходить на Тверскую улицу «за мем с ютуба», этого человека назвали бы сумасшедшим и срочно отправили лечиться в Швейцарию. «Тусовочка» всё больше сжималась, рост количества волонтеров Фонда и членов Партии прогресса стабильно показывал отрицательную динамику. Любой мало-мальски дельный новичок воспринимался как манна небесная и тут же подключался к проектам. Определенную роль для подобного пессимизма сыграли все общественные проекты 2016 года - Барвиха, подготовка и участие в выборах в Госдуму РФ, окончательно развалившаяся после «Касьянова дня» «Демократическая коалиция». Молодежь, казалось, была где-то в своей реальности на YouTube, старшее и среднее поколение протестующих, понабивав красных шишек в предыдущие циклы, всё более уходило во внутреннюю миграцию и абстрагировались от Навального. После бездарного профукивания всех результатов мэрской кампании 2013 года у думающих людей было полное право на подобный скепсис. Провалы всем изрядно надоели.

И тут такой подарок, шанс на новую жизнь, да еще и в год президентских выборов! Армия молодежи, которая так незаметно, но стремительно выросла в ютубе — в том самом ютубе, где Навальный еще мог себя проявить. Молодежь, которая жаждет приключений, не имеет четко сформированных идеологических пристрастий, без понятного политического сознания, правового опыта — вот золотая жила, которую надо было хватать и радикализовывать под начавшуюся кампанию.

Вся информационная политика Фонда  перестроилась под новый формат. Сам Навальный начал слушать рэп, вставлять везде в соцсетях своих детей, внимательно следить за Интернет-мемами, даже самыми идиотскими, играть в игры, в конце концов даже подражать школьному сленгу, «завязанному» на соцсети.

Появились осязаемые надежды на заполнение собственной уличной пустоты и окончательную победу над еще недавними партнерами по «Демкоалиции» и людьми, которые давали ему площадку в 2011-2012 годы. Главная игра года началась.

***

Кампания, громко анонсированная в конце 2016 года, должна была стать главным откровением политической России, симбиозом всего лучшего, что удалось собрать и обкатать в период с 2013 года. Так думал Волков, на это отчаянно надеялся Навальный, который держал в уме более реальный 2024 год, но рвался «выстрелить» уже в 2018-м. Главный козырь первого этапа кампании - строительство сети региональных штабов, так рано и без видимых целей, совсем не поражал воображение. Бросалось в глаза отсутствие новых сервисов, инноваций, неожиданных ходов. Волков упрямо шел по пути среднего чиновника, давал картинку, которая должна была импонировать не самому думающему человеку. Воздушные цифры ради других цифр, с собственного банковского счета, куда и стекались именно «народные донаты».

Общий план на кампанию 2018 года был достаточно прост. Стараться удерживать повестку внешними цифрами, раз в два месяца устраивать «сильный пойнт» в виде массового, обязательно несогласованного уличного мероприятия. Или ивента, как очень любят говорить по такому случаю в Фонде. Такой ивент, по плану Волкова, должен обеспечивать резкий скачок пожертвований, которые сильно падали в «мирные» периоды, вовлекать новую молодежь и радикализовывать, привязать к себе уже имеющейся актив. Символ «уточки», связанный с расследованием по премьер-министру Дмитрию Медведеву, и общий, вроде бы комиксный антураж должны были внушать актуальным или потенциальным участникам, что всё законно и безопасно. Просто такая модная игра — выходить на улицы, когда надо, и поддерживать «Нэвэльного» (очередной Интернет-мем, кстати).

Навальный в какой то момент переживал, что молодежь в массе своей испугается цепей ОМОНа, поэтому всё делалось с одним главным тезисом: никаких «пугалок» о последствиях до мероприятия - максимальный курс на «мимимишность». Удивительно, что в тот момент никакого не волновало, что неопытные и совсем не разбирающееся в тонкостях несогласованных мероприятий новые люди, могут наломать дров — банально повздорить с полицией и получить за это чудовищные сроки. Никаких разъяснений правовых нюансов, правил и норм поведения, за которые лучше не выходить, чтобы не оказаться в настоящей тюрьме, не было. Фонд волновала только собственная гегемония в оппозиционном мире и контент, который должен внушать представления о силе разворачивающейся кампании. От этого зависели пожертвования.

26 марта 2017 года должно было стать первым таким «сильным пойнтом». Из-за опасения низкой явки и вообще опасений, что молодежь не выйдет из онлайна в оффлайн строжайше было запрещено: во-первых, говорить о ранее случившихся задержаниях. Нужно было стараться скрывать такие случаи от других правозащитников, которые могли придать эти кейсы широкой огласке. Во-вторых, вступать в любые споры о нюансах законности мероприятия; и в-третьих, проводить тренинги, где рассказывалось бы о возможных задержаниях и их последствиях, особенно для несовершеннолетних. И это было только «цветочками» циничного отношения, самое шокирующее было еще впереди и повергло в обескураживающее недоумение весь правозащитный мир.

За правозащитное направление было поручено отвечать руководителю юридического отдела, или, как его стали называть с 2016 года, руководителю юридической службы ФБК Ивану Жданову. Слово «служба» очень нравилось Навальному и чудесно подходило самому Ивану. Фонд уже давно и упорно мимикрировал под какой-нибудь государственный орган, так же важничая и разводя бюрократию, со всеми отсюда человеческими минусами. Жданов же, звезд с неба не хватающий, средний юрист, большой любитель безликих костюмов, быстро ухватил главную суть «руководителя службы» - лояльность и показательная бурная деятельность перед руководством, красивые истории и тихие подчиненные, которые выполняли бы всю работу без лишних вопросов и амбиций. У Жданова было еще одно важное для этой истории качество - он не любил общаться с активистами и полагал, что всё равно всем помочь нельзя с тем уровнем качества, которое соответствовало бы уровню Фонда. А если еще проще, Жданов жутко не любил правозащитников и не хотел с ними соприкасаться, считая это дурацкой работой, которую не заметит руководство. В этом он был прав, руководство никогда не ценило такой работы. Навальный поступал в таких случаях по простому принципу: «сторонник — он и есть сторонник».

Правовая подготовка к акции 26 марта шла со стороны ФБК тяжело, если не сказать - вообще никак. Мне стали писать другие правозащитники с одной единственной целью разобраться, что же планирует предпринимать Фонд для защиты людей, который всё более увлекался мантрами для неопытной молодежи о законности митинга и о том, что «Димон» вот-вот будет раздавлен массовыми гражданскими протестами. Мне удалось договориться со всеми несистемными правозащитниками о создании единого штаба правовой поддержки для участников митинга. Ребята из «ОВД-Инфо» выступили связующим звеном и предложили свою горячую линию. Появлялись реальные перспективы на отличный прецедент - создать по-настоящему объединенный правовой штаб сил несистемной оппозиции, который бы сработал слаженно и эффективно. Дело оставалось за самым главным — убедить Жданова, что Фонд обязан включиться в объединенный штаб по оказанию помощи будущим задержанным. Убеждение шло тяжело.

Жданов принял меня в своем отдельном кабинете, скрытом жалюзями и глухой дверью. Без какого-то либо энтузиазма выслушал мое объемное предложение о совместных действиях с другими правозащитниками. Конечно, поухмылялся как следует. Выразил всевозможный скепсис и с натянутой ленцой выдавил: «Ну, попробуй». Выглядело это как самое настоящее одолжение, которое обычно делает нерадивый чиновник какому-нибудь заиндевевшему от пустых обращений гражданину.

Удалось убедить Жданова выпустить релиз объединенной горячей линии, с включением туда бренда ФБК и нашими обязательствами делегировать в объединенный штаб пул квалифицированных волонтеров. Эту функцию взяли на себя идейные юристы-волонтеры из моего движения «Прогрессивное право», прошедшие много подобных ситуаций. С меня Фонд взял обязательство воздерживаться от публичных разговоров о возможных задержаниях или выражения сомнений в полной законности митинга. Требовалась обратная пропаганда — вселять в людей уверенность и ощущение полной правоты. Я подчинился, о чем пожалел впоследствии много раз и, признаться, жалею даже сейчас.

Объединенный штаб остро нуждался в адвокатах для выездов в ОВД. Все полагали, что Навальный существенно усилит список своими адвокатами и поможет найти новых. С этим оказалось сложнее всего. Жданов стал откровенно мяться. Как позже подтвердилось, он просто не хотел делиться адвокатами, рассчитывая их использовать в нужный час не под общественные нужды для защиты обычных участников, а под собственные проблемы ФБК. Откровенно страховался, как сделал бы на его месте любой чиновник из «партии жуликов и воров». Всего шесть адвокатов в итоге были делегированы Фондом. Шесть — и это несмотря на то, что собственные прогнозы ФБК предсказывали минимум шесть тысяч участников, а Навальный не мог не понимать, что задержания будут массовыми. Один юрист на тысячу человек — это больше походило на форменное издевательство.

Остальные правозащитники, впрочем, были удивлены уже тому факту, что структура Навального наконец-то решилась на совместные действия. Теперь именно я нес моральную ответственность перед целым пулом организаций — «ОВД-Инфо», Движением «За права человека», проектом Ольги Романовой «Русь сидящая». Меня тревожил тот факт, что Жданов может выкинуть какой-нибудь номер в решающий момент, когда Фонд начнет спасать сугубо «своих».

Звездный час кампании приближался. Тогда казалось, это всего лишь первый крупный митинг, большое начало большой кампании. Ощущения, что это станет первым и последним прорывом всей кампании, тогда не было. Волкова заботил только один вопрос - максимальный охват Интернета в этот день. Был придуман план с непрерывной прямой трансляцией из регионов. Регионы Дальнего Востока, Сибири должны были дать хоть какую-то картинку, которая бы мотивировала жителей центральной и западной частей России выходить на улицы своих городов, насыщать публикой как известные места митингов, так и создавать их стихийно. В какой-то момент, совсем незадолго до 26 марта, Волковым натурально овладела какая-то маниакальная страсть и вера в возможный переворот: мол, сначала поднимутся регионы, что станет небывалым явлением и произведет взрывающее впечатление на крупные города в европейской части России. Кем себя тогда представлял Волков, неизвестно, но новым Троцким ему стать не удалось. 26 марта запомнилось разве что огромным количеством задержанных людей в самой Москве. Тех самых людей, кто впервые шел на митинг, не предполагая, что это вовсе не увеселительное мероприятие «с уточками», как им рассказывали с голубых экранов «Навальный LIVE».

Прямая трансляция была организована из помещения ФБК. Практически весь состав штаба успел на ней побывать: многие оставались «помогать», чтобы банально не идти на Тверскую. Волковская озабоченность идеями скорой революции настораживала многих, кто это смог воочию понаблюдать.

В помещении же ФБК был назначен сбор «группы Алексея Навального», с которой он должен был двинуть на Тверскую. За силовое прикрытие в этой группе отвечали суровые и никому незнакомые дядьки из Саратова, привезенные тамошним партийцем Ильнуром Байрамовым, который вызывал у всех отторжение из-за неприличной схожести с оперуполномоченным какой-нибудь силовой структуры. Позже Байрамов успел побывать координатором саратовского штаба, но за что-то был уволен. Бытовала версия, что за подозрения его причастности как раз к силовым структурам, а именно печально известному «Центру Э». Группе Байрамова в помощь были отряжены крепкие ребята из команды московского штаба, одним из которых был тот самый волонтер Александр Туровский, который чуть позже будет предан анафеме. Но 26 марта он охранял Навального и как мог ограждал его от полиции, получив за это дежурных тумаков в переулке от ОМОНа. В группу также вошел и Николай Ляскин, который отвечал за распространение агитационных плакатов.

День 26 марта 2017 года начался с задержаний. Вернее, они сразу посыпались как из рога изобилия. Правовой штаб, который начал свою работу с девяти утра, был впечатлен. Стало понятно, что сутки будут неимоверно сложными. Линия «ОВД-Инфо» зафиксировала множество задержаний в отдаленных регионах. Люди очень просили помощи, региональные силовики местами зверствовали, относясь к задержанным как к уголовным рецидивистам, очевидно от неопытности в задержаниях политических активистов. Команда Навального совершенно не позаботилась о возможной защите людей в регионах. Если в Москве Жданов «осилил» лишь шесть адвокатов, то в регионах была полная беда. Понеслись сообщения о задержаниях, арестах, обысках, помещениях в КПЗ, растерянные родители звонили и спрашивали о своих детях, многие ругались. Где-то местные активисты просто пропадали и их не могли найти, потом оказывалась, что они на допросе. Юристы из объединенного штаба как могли помогали всем по телефону, но люди просили прислать им хоть кого-нибудь на защиту и мало где это удалось сделать. Некоторой сетью региональных защитников обладало только движение Льва Пономарева «За права человека», и титаническими усилиями Аллы Фроловой, члена команды «ОВД-Инфо», по некоторым регионам людям удавалось помочь. Людям, которых на несогласованные акции зазывал Навальный, в итоге помогали правозащитники, которые его не слишком то жаловали.

Запомнился звонок одной рассерженной матери из Нижнего Тагила, которая чертыхалась на Навального. Она говорила, что тот подверг ее ребенка опасности, а теперь ребенок задержан, сидит в отделении по делам несовершеннолетних и не знает, что будет дальше. В сибирском говоре этой женщины чувствовалась неподдельная ярость, окажись она рядом в тот момент с Навальным, и последнему стало бы плохо. Случай этой женщины наглядно показывал: в протест включился простой народ, смирный труженик, вернее его дети. Впервые за сто лет произошла новая попытка втянуть простого человека в жернова политики. Только если сто лет назад это были взрослые люди, сейчас в большинстве своем рядовыми протеста оказались обыкновенные подростки и вчерашние школьники.

События в Москве развивались молниеносно. Группа с Навальным смогла успешно стартовать из Фонда и благополучно поехала на Тверскую. Многих поразило, что его не попытались задержать раньше или по пути на Тверскую, в метро. Навальный сумел оказаться в сердце той каши, которую он заварил. Каши, которая отнимет у многих свободу, сделает несчастными целые семьи. Но вряд ли он об этом думал, отправляясь в центр Москвы. Какая-то особенная сосредоточенность его лица говорила о другом: он боится только за себя.  Полиция начала задерживать Навального в одном из переулков близ Тверской, видимо, таким образом надеясь сделать всё быстро и без особого резонанса. Вышло наоборот, как у нашей полиции часто и бывает. Автозак с трудом протиснулся на забитый разгоряченными людьми и припаркованными машинами узкий переулочек. Начались скандирования. Полиция не церемонилась, засвистели в воздухе дубинки. Люди стали сдвигать машины, чтобы автозак не смог проехать. Местами наблюдались лежащие, борьба, толкания, в итоге Навальный оказался в автозаке, с ним еще пара неизвестных тогда человек. Ляскин и группа силового прикрытия, помятые, но свободные двинулись дальше. Так несуразно для Навального и трагично для некоторых присутствовавших, потом получивших уголовные сроки, закончилась его эпопея с 26 марта. Никто не удивился. Так и должно было случиться. В революционных грезах продолжал летать только один человек - сидящий за трансляцией из офиса ФБК Леонид Волков.

К 17.00 стало понятно, что будет установлен абсолютный рекорд России по административным задержаниям. Людей задерживали повсюду. Человеческие ресурсы правового штаба начали заканчиваться, около 25 правозащитников были уже задействованы по различным ОВД. Все были в жесточайшем напряжении. Фролова и Сергей Шаров-Делоне умудрялись где-то доставать новых защитников. Телефонная линия разрывалась от звонков, а в какой-то момент просто «упала». Очевидно, это была чья-то диверсия. Было жаль ребят из «ОВД-Инфо», они находились на пределе своих и хотели помочь буквально каждому. Примерно в это же время Максим Кац начал распространять информацию о своем совместном штабе с «Открытой Россией». Это стало серьезным поводом для беспокойства со стороны Фонда, для которых это обстоятельство огорчало больше, чем тысяча задержанных и беда с защитой в регионах.

Тогда же у меня состоялся первый за день диалог с директором ФБК Романом Рубановым:

- Тоня Самсонова (координатор одного из правозащитных проектов) пишет в твиттере, что 50 адвокатов готовы и помогают людям. Это же наши адвокаты? (Рубанов очень любит такую тональность вопросов.)

- Это не наши адвокаты, у нас столько нет, располагаем примерно 25 защитниками, при этом не все из них адвокаты. Уверен, и у них (у штаба, где была Самсонова) нет столько.

-  А почему так мало у нас?

- Как смогли, от нас (от Фонда) вообще только шесть и мои ребята из «Прогрессивного права» на линии и парочка по ОВД.

- Ладно. Пишите активнее в сети, что работу ведете, больше информации о работе адвокатов.

- Пишем как можем, тут неистовый аврал, только и успеваем, разрываясь на звонки с регионов и по Москве.

Ситуация с задержанными — что с ними происходит, какая нужна помощь — Рубанова не волновала. Будучи талантливым управленцем, он обращал внимание только на детали, существенные для амбиций Фонда как политической структуры.

Одновременно с этим пришла новая беда. Силовики сорвали трансляцию в Фонде и всех задержали, включая Волкова. Сам Рубанов каким-то образом избежал ареста. Этого талантливого руководителя вообще отличало качество мастерски избегать подобных неприятностей. Даниловское ОВД оказалось набито битком сотрудниками ФБК и выборной кампании. Иван Жданов потребовал туда лучшего адвоката из «своей» шестерки адвокатов. Еще один адвокат по требованию Рубанова был отправлен к Навальному. Дальше началось того, чего я боялся больше всего. Фонд начал давить и требовать адвокатов из списка Жданова, которые к тому моменту уже работали с людьми в других ОВД. Рубанов позвонил мне с ультимативным требованиям:

- В Даниловском ОВД около 30 человек. Нужна юридическая помощь. Срочно.

- Но там же есть уже адвокат

- Да. Тут около 30 человек, поэтому надо двух, а еще лучше трех адвокатов. И Волкову отдельного адвоката, с ним беседует какой-то следователь и будут заводить дело.

У правозащитников случился моральный ступор. Будучи изрядно вымотанным с самого утра, в сплошном аврале и жутком стрессе, тяжело было собраться и откровенно не нагрубить в ответ такому чудовищном эгоизму от человека, который был знаком с ситуацией по количеству защитников и задержанных и возможностям штаба. Кем угодно, но вот дураком Рубанова назвать было нельзя. Его требование было осознанным и от этого еще более мерзким.

- Роман, у нас не на все ОВД хватает сейчас даже по одному защитнику. А стандартная практика, что на одно ОВД по одному защитнику. Адвокатов больше нет, все кончились, поступают сообщения о новых ОВД, куда были доставлены еще задержанные.

- Волкову по-любому нужен адвокат. Найди.

К своему стыду, пришлось «выдергивать» адвоката из другого ОВД и отправлять его в Даниловское. Мерзкий по форме и содержанию поступок. Все задержанные равны. Но некоторые оказались равнее. Фонд не изменил себе.

***

Как оказалось позже, никакого уголовного дела на Волкова не было, и интерес Следственного комитета к его персоне оказался гораздо меньшим, нежели к обычным участникам этого «безопасного» митинга «с уточкой». Тем не менее, Фонд получил всех адвокатов, которых просил, практически стольких же, что и ранее предоставил штабу для защиты всех задержанных.

Тут интересно упомянуть судьбу главного юриста ФБК Ивана Жданова и его команды, которые обязаны были быть на острие этой борьбы за безопасность людей в набитых битком ОВД. Когда в Фонде начался обыск и находившихся внутри людей стали массово задерживать брутальные люди в масках, Жданов и кампания сумели убежать. Вот просто взять и убежать. Любой человек, который хоть раз сталкивался с блокировкой офисов или работой спецподразделений в таких ситуациях, искренне удивится. Но Жданов сумел слиться, прихватив с собой еще и тройку верных юристов. Никому другому такой нереальный маневр бы не удался. Примечательно, что избежав опасностей таким немыслимым образом, эти ребята не включились в работу по защите других задержанных, а просто растворились в воздухе. В этот злополучный и сверхнапряженный для юристов день ребята предпочли личную безопасность общественной. Вера в то, что они избранные и стоят сотен обычных задержанных, диктовала им правильность собственных действий. Никаких вопросов к себе ни после этого инцидента, ни после других подобных они не задавали. «У меня нет совести, моя совесть — Алексей Навальный», — таким мог быть их тайный девиз.

Тем временем оставшееся совершенно без сотрудников помещение Фонда обыскивали и массово изымали любые вещи, предоставлявшие, по мнению силовиков, хоть какую-то ценность. Рубанов снова ультимативно обратился в штаб объединенных правозащитников с требованием о немедленной помощи. Ранние доводы о дефиците адвокатов и приоритетах в помощи людям, многие из которых были задержаны впервые и к тому же были несовершеннолетними, его волновали мало. Где были в тот момент адвокаты, традиционно сотрудничающие с ФБК, можно только догадываться. Просто провалились сквозь землю. Рубанов неожиданно потребовал адвоката Илью Новикова и «еще кого-нибудь». Всем было понятно, что ситуацию с обыском не выправить, в ней никак нельзя поучаствовать, но «кому война, а кому мать родна». Опытный аппаратчик Рубанов прекрасно понимал, какой резонанс можно сложиться вокруг этого обыска и ему кровь из носа понадобился адвокат с громким именем. Рубанов потребовал Новикова, ибо тот подходил идеально. Я оперативно набрал Новикову, стало понятно, что он уже в одном из ОВД недалеко от Фонда помогает простым задержанным. Я стал уговаривать Новикова поехать на обыск в ФБК, он сомневался, так как уже был с людьми. В конечном итоге Новиков согласился, но поставил ряд условий: первое — он еще немного поработает с задержанными, т.к. не может сразу уехать в Фонд; второе - ему нужны гарантии по оплате от Любови Соболь, которую он лучше всех знал из Фонда. Дозвониться до Соболь не удалось: как и многие лица, наиболее приближенные к Алексею Навальному, в этот день она тоже растворилась, а телефон был предательски выключен. Удалось уговорить Новикова поехать так.

Этого было мало, Рубанов хотел еще «одного, двух» адвокатов. Героическая правозащитница Алла Фролова, в тот вечер лично переговорившая по телефону с целой армией задержанных, пытавшаяся выправить ситуация в регионах, вновь и вновь находившая защитников для Москвы, и тут согласилась помочь, несмотря на всю неприязнь к ФБК. Был предложен Максим Пашков, опытный и понимающий политическую специфику адвокат, ранее участвовавший в знаменитом «Болотном деле». Пашков сразу согласился помочь и выехал в Фонд. Впоследствии выяснится, что никому из адвокатов не удалось присутствовать при обыске, их просто не пропустили через оцепление. Пропавший в тот вечер без вести Жданов позже еще и начнет обильную критику объединенного штаба, сумевшего направить в Фонд защиту, пусть и по объективным причинам не оказавшую на ситуацию какого-либо влияния. Очнувшийся Жданов начнет предъявлять, мол, что это за Пашков, почему теперь он просит такую сумму за выезд (вполне вменяемую, надо отметить), пусть ждет, когда Фонд сможет выплатить сумму, которую считает приемлемой. В ответ на такое отношение оказавшийся принципиальным человеком Пашков резким тоном сообщил, что вообще отказывается от любой премии со стороны ФБК, пообещав также больше никогда не помогать Фонду. Жданов в ответ только порадовался, равнодушно рекомендовав «больше с этим му**ком не связываться». Кто в этой ситуации был действительный му**к, разобраться было несложно и дальнейшие события это только подтверждали.

На улице тем временем продолжались задержания. Все возможные прогнозы правозащитников были уже побиты. В штабе всё больше нависало напряжение. Со стороны «ОВД-Инфо» стали подтягиваться еще люди. Поправилась телефонная линия. Измотанные и осунувшиеся за полдня правозащитники успевали еще оказывать поддержку адвокатам и юристам, которых не пускали к задержанным в ОВД. Понемногу задержания прекращались, но Николая Ляскина в итоге всё-таки взяли. Он долго бродил по окрестностям Тверской, под конец решил «самозадержаться» на опустевшей Манежной площади. Казалось, что он искал этого задержания с самого начала. В автозаке его ударил полицейский, пошел резонанс, штаб нашел отличного адвоката Константина Маркина, который представлял движение «За права человека». Маркин грамотно защищал Ляскина в ОВД: тот был госпитализирован  в больницу, в районном суде были использованы все способы облегчить наказание. В итоге Ляскину дали 25 суток. На апелляцию Фонд стал просить заменить Маркина и договориться с понятной и «своей» для Фонда адвокатом Татьяной Соломиной. Это был еще один тревожный звонок. Фонд негативно воспринял опыт сотрудничества с правозащитным миром и теперь решительно замыкался на своем пуле адвокатов. Причиной всему послужила банальная ревность к чужим действиям и приоритеты в протаскивании своих. Перед Маркиным было неудобно. Он стал еще одним адвокатом, который получил неприятный опыт от сотрудничества с ФБК.

К 22.00 в автозаках всё еще находились люди. В некоторые моменты складывалось ощущение, что мы присутствуем при похоронах гражданского общества. Внутри всё скребло. Защитников на всех не хватало.  Все эти новые люди, которые только-только открыли для себя независимую политику, были сейчас в ОВД, томились в автозаках, у них отнимали телефоны, катали пальцы… Небезосновательно казалось, что массового сторонника мы теряем: теперь он отвернется от улицы, потеряет веру в наше слово — и будет прав. В голове сложился мутный паззл. Обещания каких-то компенсаций от ЕСПЧ за несколько дней до митинга, объявленные Навальным на всю страну, были на этот самый случай, который был сколь неизбежен, столь и предсказуем. Прибыльный бизнес для «адвоката Навального в ЕСПЧ» и идеи недореволюции гармонично друг друга дополнили.

К полуночи стали поступать удручающие новости. В целый ряд ОВД подъехали следователи из СК, начались массовые допросы. Юристы в штабе заговорили о новом «Болотном деле», с прогнозами, что «мартовское» дело может статься еще более масштабным. Опытные правозащитники хватились за головы. Сергей Шаров-Делоне только и произнес: «Безобразие. Этот Навальный творит безобразие».

Следователи начали массовую работу с задержанными. Правовой штаб «Открытой России» по полной включился в очень опасную для задержанных ситуацию. Стали проскакивать тревожные вбросы про убитого полицейского. Часть задержанных просто пропала и было невероятно сложно выяснить, где же они находятся. Незаметно выяснилось, что уже глубокая ночь. Горячая линия продолжала оказывать  такие нужные для людей консультации. 27 марта обещал быть чертовски трудным днем. Измотанным людям из штаба «ОВД-Инфо» надо было хоть немного поспать.

Уже глубокой ночью, перед моим отъездом из штаба, на связь снова вышел Роман Рубанов. Он и на этот раз не изменил себе. В ОВД, где содержались сотрудники Фонда, нужны были дополнительные адвокаты. И на завтра в Симоновский суд тоже нужны адвокаты. Тот факт, что в Москве более тысячи задержанных и им всем в равной степени нужны адвокаты, снова никого не волновал. В этой ситуации ФБК проявил форменное двуличие - позиция, что защитники в российских судах не нужны и от них нет никакого толка, сменилась для собственных сотрудников на «завтра в суд очень нужны те и те адвокаты».

27 марта «горячие точки» располагались в двух районных судах. В Симоновском должны были судить задержанных в Фонде сотрудников, в Тверском — всех людей с центра города. ФБК стал работать на себя. Сказка про грамотное и честное взаимодействие с гражданским обществом, опытными правозащитными организациями осталась короткой историей. В Симоновском суде было всё в порядке с адвокатами, как раз с теми самыми, которых Жданов выделил на массовые задержания. Для него, кстати, прошедшая ночь оказалась совсем не сложной — в отличие от задержанных и их защитников. Жданов явился в суд свежим и невозмутимым, чиновничья ухмылка никуда не делась. Для него как будто и не было этих тысячи с лишним задержанных прошлой ночью, следователей СК, тяжелейших случаев по регионам. Руководство Фонда сосредоточилось на защите себя.

Но это были еще не все сюрпризы. 27 марта стало знаменательным еще и тем, что в этот день ФБК придумал свою собственную стратегию помощи задержанным или, как ее по праву станут называть позже, «непомощи задержанным». Жданов с Рубановым в тайне ото всех, в том числе от нас, кто всю ночь разрывался, помогая людям, запустили отдельную горячую линию. Возможно, это и был их изначальный план, расчетливый и ужасно непорядочный по отношению к партнерам, гражданским защитникам и задержанным сторонникам. Проскочить самый сложный этап на «общих» усилиях, за счет других организаций и юристов, а уже потом, когда большая часть повыходит из ОВД, запустить отдельную линию, с упором на золотоносный ЕСПЧ и без особой возни с людьми. По иронии судьбы, номер, на котором Фонд запустил свою линию, ранее принадлежал не кому-нибудь, а самому Следственному комитету РФ. Символизм 80-го уровня.

В Тверском суде, где судили «обычных» задержанных, с самого утра была страшная волокита. Задержанных свозили со всех концов города. Уставшие, измученные люди, многие оказались в такой ситуации впервые. Для «первоходок», коих было большинство, стало большим сюрпризом, что митинг был несогласованным, а за непонятной процедурой составления протоколов теперь последует самый настоящий российский суд, после которого можно «загреметь» на сутки или получить немалый для простого человека штраф. Вера легковесным обещаниям Навального, рассказывавшего про солидные суммы от ЕСПЧ, оказалась для многих из этих людей ловушкой. На болезненной практике им стало понятно, сколько всего Навальный «забыл» уточнить, упомянув про десятки тысяч евро. Про переполненные автозаки, томительные ОВД, ночевки в клетках, суд, спецприемники, апелляции, дальнейшие проблемы на работе/учебе - про это Навальный тактично умолчал, безусловно осознавая, что реальные прогнозы испугают новых сторонников и они никуда не пойдут. А явка была единственным фактором, который его интересовал.

В Тверском суде общими усилиями защитников, среди которых были все правозащитные организации (кроме той одной, которая наобещала каждому пришедшему золотые горы), удалось обеспечить людям достойную защиту, дать им понять, что они в этой трудной ситуации оказались не одни. Люди живо интересовались, кто предоставил защитников, и искренне удивлялись, услышав про «Открытую Россию» Михаила Ходорковского, движение Льва Пономарева «За права человека», «Русь сидящая» Ольги Романовой. Сидящим на скамейке подсудимых было невдомёк, а где же помощь от главного творца вчерашнего «митинга» и каким образом теперь рассчитывать на телефонную линию, находясь в зале суда. Люди нуждались в живой помощи, в защитниках здесь и сейчас, в банальном объяснении ситуации.

Прояснив с  героическими ребятами из штаба «ОВД-Инфо» ситуацию с «кидком» от Ивана Жданова, я решил отправиться в Тверской суд, помочь хоть кому-то, пускай и всего одному-двум задержанным. Параллельно меня позвали на прямой эфир РБК-ТВ, чтобы рассказать, как Фонд защищал людей. Находясь под впечатлением от поведения Рубанова и Жданова, осознавая всю мерзость произошедшего, решил от греха подальше на РБК не ходить, чтобы откровенно там всё не высказать.

Я остался в суде и стал защищать простого парня. Человек был не из Москвы, такой типичный «регионал» из Орловской области, только что устроился на работу, до 26 марта никогда не был на оппозиционных мероприятиях, не из «тусовочки», никого не знает, никогда не задерживался. На простой вопрос, откуда появилось желание сходить, ответил просто и совершенно искренне:

- Ну вот так, Навальный позвал, надо же что-то менять в стране. Что теперь будет?

-  Скажу тебе правду. С учетом того, что уже двух человек, находившихся с тобой в ОВД, суд отправил сидеть 10 суток, тебя ждет такая же судьба. Это административный процесс, тут всё быстро, судья полагается на рапорт сотрудника, конвейер, но мы поборемся сейчас. Не признавай своей вины. Мы подадим апелляцию.

- Ясно. Компенсация еще должна быть от суда?

- Да. Как только пройдем две российские стадии. Года через полтора ее получишь, после ЕСПЧ.

Парень был перепуган и подавлен, в ОВД с ним успели поработать еще и следователи из СК. В материалах он написал, что приехал на Тверскую, чтобы встретиться с другом и отдать ему собаку. Парень был настолько далек от суровых реалий отечественного правосудия, что искренне считал такой вариант попыткой уйти от плохой ситуации, в которой он по незнанию оказался. Позже его выгонят с работы, за которую он так переживал, пока сидел в спецприемнике. Простой русский человек, в кои-то веки обративший внимание на участие в политической жизни, получил такой болезненный и вредный урок. Его же учителем выступил человек, который не только не потерял работу после 26 марта, а наоборот, прибрел много новых клиентов, на которых он «честно зарабатывает в ЕСПЧ», как он не без гордости позднее заявит в интервью для популярного YouTube-канала Юрия Дудя. Как защитник. Тошнило от этих мыслей, настолько они были противны тому, что мы декларировали в кампании и к чему, как казалось, стремились.

 

Глава 2. Холодное лето 17-го

После 12 июня у волонтеров появилось уже стойкое недоверие к московскому избирательному штабу. К этому дню готовились капитально: с волонтерами на протяжении целой недели работали, готовя их к «сливу» согласованной площадки 12 июня психологически, заведомо понимая, что, скорее всего, в итоге будет перенос площадки с согласованного властями проспекта Сахарова на несанкционированную Тверскую. Были укомплектованы три группы: группа безопасности, навигации и раздачи агитационного материала. Всего в процесс было вовлечено около ста человек, прежде всего активных волонтеров, которые ранее не принимали участия в кампаниях Алексея Навального. Это были активисты новой волны, которые только открыли для себя оппозиционную политику. Именно они в итоге оказались обмануты. Все их усилия, вся подготовка, все проведенные тренинги – все оказалось зря. Это была такая пыль в глаза, попытка показать какую-то внешнюю работу на фоне глубочайшей стагнации кампании.

Но люди почувствовали фальшь. Многие, не будучи глупцами, были крайне разочарованы и в дальнейшем уже не принимали никакого участия в инициативах кампании. Их, безусловно, можно понять.

До Леонида Волкова доносили мысль, что следовало бы детально продумать тактику ухода с проспекта Сахарова или подготовить людей к срыву акции заранее. Но он полагал, что та достаточно сомнительная история с отказами подрядчиков при довольно несложных технических требованиях должна была подействовать на публику положительно. Прежде всего на ту часть «истинно уверовавших», которая уже не видела никаких политических и мировоззренческих ориентиров, кроме Навального, и совершенно не хотела разбираться в нюансах кампании. Они-то и «съели» историю о неизбежности переноса акции с проспекта Сахарова.

У тех же, кто пытался разобраться в проблеме, осталось много вопросов, ответы на которые они так и не получили. В штаб действительно приходили молодые люди, задававшиеся вопросом: неужели оно стоило того, чтобы переносить с Сахарова на Тверскую улицу? Зачем было вписываться в очень сомнительную историю, сорвав гуляния реконструкторам? Этим подходом, кстати, были возмущены не только сами реконструкторы, но и сторонники. Они справедливо полагали, что если мы собираемся строить «прекрасную Россию будущего» и говорим об этом каждый день, то так нельзя поступать с теми, кто готовился к своему фестивалю около года. А мы им, собственно говоря, все испортили. В общении с молодежью, приходящей в штаб, руководство кампании требовало придерживаться жёсткой позиции, заключавшейся в том, что не было другого выхода, кроме как перенос.

Общество тогда было стравлено: люди, которые пришли без политических целей на Тверскую, – все те, кто участвовал в этом фестивале реконструкторов, столкнулись с активистами, которые явились для выдвижения своих политических требований. Многие из них делали это в достаточно недружелюбной манере. Это была та самая новая волна сторонников, готовая к более радикальным протестным действиям, в угоду которым и решил поступить Навальный. Но в итоге прогадал.

Внутренняя социология московского штаба показывала, что основной актив сторонников на Тверскую так и не вышел, все оказались дезориентированы. Люди с проспекта Сахарова уходили разочарованные и мало кто отправлялся оттуда на Тверскую. Они так и не получили своевременного  оповещения после принятия решения о переносе вечером 11 июня.

Вся информация передавалась в федеральный штаб. Волков и Навальный прекрасно знали, какое мнение по поводу переноса сложилось среди сторонников, прежде всего среди умеренных и тех, кто, памятуя протесты 26 марта, не хотел быть задержанным. Сейчас все понимали, что сказка о законности митингов и отсутствии последствий развеялась. Новое поколение, столкнувшись с объективной реальностью, не хотело более рисковать. Навальный же, принимая стратегическое решение заведомо саботировать проспект Сахарова, не отталкивался от социологии или вразумительных консультаций с людьми, которые работают «на земле». Он полагался на свою интуицию, которая его как политика подводила уже неоднократно, в последний раз это как раз было в марте. Впрочем, следуя своим интересам, Навальный приобрел 26 марта достаточно клиентов, которых можно было теперь сопровождать в ЕСПЧ.

Одним словом, маневр с переносом был странным. Многие тогда задавались вопросом, чем был обусловлен этот перенос: неужели нельзя было найти компромисс с самими собой? Возможно же было установить более простой экран или поставить более компактную сцену. Сторонники считали, что главное было поговорить и собраться без задержаний, продемонстрировав свою силу, полностью забив проспект Сахарова. Люди, кажется, не понимали, что в них самих в тот момент было гораздо больше уверенности в собственных силах, чем у Навального, который видел грустную картину из регионов: падение объемов агитации, низкий прирост волонтеров и их слабая вовлеченность. Отсюда складывался страх, что на Сахарова не придут даже те радикалы, кто был готов выходить после провала 26 марта.

После 12 июня даже Леонид Волков, наверное, стал понимать, что стратегия длинной, растянутой кампании треснула. Но как человек, который никогда не умел признавать свои ошибки, он и сейчас поступил ровно таким образом, как будто всё было в порядке. Волков не стал никаким коренным образом менять линию поведения, хотя если бы он прислушивался к работающим на «земле» людям, возможно, кампания пошла бы по иному сценарию. Например, можно было разбить кампанию на какие-то более внятные отрезки и начать собирать подписи заранее, еще в оффлайне. Но у Волкова был свой план. Он бравировал в СМИ, что якобы у него есть некая заветная бумажка, на которой он расписал ближайший год – замечательный год больших побед. Однако уже середина июня говорила о другом: никаких больших побед не было, и та волна, которая присоединилась к кампании в марте, сошла. По сути можно было констатировать, что в середине июня с точки зрения статистики и моральных настроений кампания уже закончилась. Для её реанимации Волков решил пойти на радикализацию протеста, как это бывало в прошлом.

С июня по июль кампания находилась в стагнации, никакого прорыва не было. С агитационным материалом случались постоянные перебои, и было совершенно непонятно, куда уходят все деньги. Волков, отвечая на внутренний запрос, почему так мало агитационного материала и почему он такой однообразный, говорил, что, мол, все уходит в регионы. Однако сотрудники с большим электоральным опытом не поверили в такой расклад, ведь регионы сталкивались с аналогичными проблемами. Естественно, регионам поставлялось еще меньше, чем центру, но они зачастую искажали статистику в сторону увеличения показателей.

Ближе к осени в кампании «Навальный-2018» произошло то, с чем он сам так борется в российской действительности, – коррупционное сращивание федерального штаба с отдельными региональными штабами. Корнем зла было желание выслужиться, получить сиюминутный карьерный рост и остаться после кампании в Фонде борьбы с коррупцией. Речь  прежде всего о тех региональных координаторах («региональщиках», как их стали называть), которых привел Леонид Волков по так называемой «квоте Милова», - об Олеге Снове (Степанове) и Александре Тагирове. Для них закрепиться в ФБК хоть на каких-то должностях было идеей фикс уже несколько лет. В то время в штабе упорно ходили слухи, что Тагиров и Снов покрывали региональные штабы, каким-то образом оправдывая ложную статистику перед Волковым. Любому опытному человеку было понятно,  что региональные штабы не могут раздавать такие объемы агитации, что весь этот объем банально воровался, уничтожался или, что еще хуже, сдавался областным администрациям. Эта была типичная российская болезнь: федеральный центр покрывает отдельные региональные штабы, дабы люди из них могли подняться до более лакомых позиций.

Леонид Волков в тот момент уже относился к тому типу руководителей, про которых Пушкин писал: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». Волков, конечно, понимал, что из регионов идут «левые» цифры, и если начать разбирательство сейчас, то вскроются его собственные тактические промахи. А это вызовет гнев потенциальных инвесторов, возможно даже что-то просочится в прессу, что окончательно добьет кампанию, и так шатавшуюся из стороны в сторону. Поэтому Волков решил просто «забить» на эту ситуацию и в дальнейшем к ней так и не вернулся.

Когда Алексей Навальный начал свое турне по стране, приезжающие сотрудники из его аппарата поняли, что в регионах нет таких объемов агитации. Но это уже была осень, и что-то исправлять было поздно. Все приняли соломоново решение: сделать вид, что всё нормально. «Не спрашивай, не говори» — как в своё время было принято в армии США.

К середине июня в отношениях между Волковым и командой московского штаба начался большой разлад. Николай Ляскин попал в опалу, московский штаб получал ресурсы в последнюю очередь, и на нас по большому счету не рассчитывали. Московский штаб превратили в некий волонтерский придаток, целью которого было собирать и «няшить» (это внутренний сленг, означающий: задабривать, вызвать эмоциональную лояльность лидеру) волонтеров к мероприятиям. Больше задач у московского штаба на тот период и не было, что сильно огорчало, потому что в Москве собралась, на мой взгляд, самая опытная  и сильная команда по стране. Это были те люди, которые ранее участвовали во многих избирательных кампаниях, имели политическое представление и идеологическое сознание. В регионах же (в большинстве) работали совершенно неопытные в политическом и электоральном плане люди, которые ранее были менеджерами в коммерческих компаниях. У многих из них был «рыночный», в плохом смысле слова, подход, что прежде всего выражалось  в «рисовании» статистики. Ляскин со своей стороны, как мог, старался нивелировать этот кризис в отношениях с Волковым, шел на любые уступки, порой даже жертвуя интересами сотрудников и штаба. Но это ни к чему не приводило.

Еще в середине лета Волков хотел запустить агитацию от двери к двери. Надо отметить, что он очень нервничал от того, что параллельно с нашей кампанией в Москве шла кампания муниципальных депутатов. Достаточно успешно, с моей точки зрения, шла кампания Максима Каца и Дмитрия Гудкова. У них было все то, чего так сильно не хватало нам: например, «политический Uber» -  онлайн-сервис, с помощью которого они контактировали со своими сторонниками и волонтерами. По их кампании было видно, что на дворе действительно 2017 год. Мы же страдали от нехватки таких современных технологий. Я, сам будучи большим поклонником онлайн-сервисов, да и все сотрудники штаба считали, что мы можем серьезно увеличить количество волонтеров, автоматизировав часть процессов. Но айтишник и, вроде бы, «продвинутый» человек Волков отказывался от этих идей. Видимо, он не хотел быть вторым после Каца и Гудкова. И, кстати, зря: их система показала свою эффективность.

В конце июня Волков поставил штабам задачу организовать в 10-х числах следующего месяца «Большой агитационный уикенд». Это должно было стать федеральным событием. Цели у «уикенда» были очень простые. Кампания шла тяжело, донаты начали падать, потому что люди не видели никакой социологии, кроме бравурных заявлений Навального, что «у Путина нет никаких 86%». Об этом Алексей регулярно заявлял на встречах с волонтерами и в личном общении, зомбировал сотрудников на закрытых летучках, многие действительно заразились «мифом об отсутствующих о 86%» и считали, что уже на этапе предварительной кампании нам удастся набрать 20-30%, а узнаваемость у Навального уже сейчас чуть ли не стопроцентная. Это окрыляло людей, но некоторых смущало то, что все это подавалось в эмоциональной окраске, без каких-то вразумительных социологических отчетов. Волонтеры, сторонники, донаторы — все задавались вопросом: почему мы не видим социологии? Причем люди задавали вопрос из благих побуждений. Кампания ведь хорошая, Леонид с Алексеем столько всего рассказывают. Показывайте цифры, не стесняйтесь мол, мотивируйте социологией людей, возможно и волонтеров станет больше! А там и власть начнет больше бояться, чтобы в конце концов принять решение о допуске Навального на выборы.

Случился парадокс: активисты помнили об основной задаче кампании, в то время как Леонид Волков и Алексей Навальный про главную задачу забыли, растворившись в местечковых, но фундаментальных для себя задачах: росте и стабильности донатов, черном пиаре, создании инфоповодов, которые были бы интересны прежде всего лояльному пулу иностранной прессы. Внимание последних, кстати, тоже ослабевало, потому что никаких маломальских скандалов и качественных мероприятий не наблюдалось. Исходя из этого, Волков думал, если в 10-х числах июля мы проведем какое-то несогласованное уличное мероприятие с федеральным размахом, то оно спровоцирует нервную реакцию власти. Начнется цепь арестов и обысков в штабах, что, безусловно, вызовет живой отклик у наших сторонников, дескать, власть боится. Сторонники  воспримут это как доказательство того, что кампания идет успешно и нужно переводить еще средства. План агитационного «уикенда» был довольно бесхитростен: напечатать очень-очень много агитационного материала, «впулить» в это очень-очень много денег и показать получившиеся объемы донаторам.

Хотя до этого с агитационным материалом были большие перебои, к «Большому агитационному уикенду» Волков удивил всех. Ему на стол регулярно падали метрики того, какой объем агитации требуется московскому штабу, чтобы не было дефицита. Эти цифры он прекрасно знал. Московский штаб еженедельно раздавал от двух до семи-восьми тысяч единиц агитационного материала, но это были самые лучшие показатели, обычно же это было около двух тысяч плюс-минус несколько сотен. Что сделал Волков? К 8-9 июля он напечатал около миллиона газет и порядка 700-800 тысяч листовок. И весь этот объем был запланирован только на «уикенд» и только для московского штаба! Совершенно очевидно, что никто и никогда, находясь в здравом уме, не напечатает на единичную акцию такой безумный объем срочной агитации. Все объективные показатели говорили о том, что этот материал мы будем раздавать целый год, а его содержание и роль устареют уже через пару месяцев.

Впрочем, целью таких больших тиражей, прежде всего, было показать донаторам, что у нас большие планы и мы выходим на большие объемы (вопиющая геббельсовщина!). Что мы тратим большие средства и нам нужны еще деньги. И третий момент – разозлить власть, «вызвать огонь на себя». Эта фраза проскакивала у Волкова в разных контекстах, но летом и осенью 2017 года она звучала особенно часто. Более того, сотрудникам московского штаба стало понятно, что их и волонтёров подставляют, когда Волков не стал арендовать для такого громадного объема агитации дополнительное помещение, а все привез в штаб, находящийся под пристальным наблюдением правоохранительных органов.

С этого момента стало ясно, что Волкову мало подставлять тех людей, которых он выводит на площадь, он начал трагичную игру и своими собственными сотрудниками. Тут уж, как говорится, лес рубят, щепки летят, а щепками традиционно выставили простых людей.

Главным и основным аргументом московского штаба против достаточно рискованной формы проведения «Большого агитационного уикенда» было то, что среди волонтеров становится очень много задержаний, что им не предоставляется толковая правовая помощь и что необходимо оплачивать штрафы. Был поднят достаточно серьезный вопрос: что делать с компенсацией штрафов после 12 июня? 26 марта Алексей Навальный говорил, что штрафы задержанных будут оплачены, все это связывали с обещанными выплатами от ЕСПЧ, но 12 июня ситуация была совсем иная. Алексей не заявлял, что штрафы кому-то будут выплачены, что порождало определенную напряженность в отношении с волонтерами. Ко всему прочему, было очень много было задержаний и в обычные дни, не связанные с большими ивентами. Сотрудники полиции задерживали волонтеров, изымали весь агитационный материал, люди проводили по несколько часов в ОВД, что, признаемся, далеко не в каждого вселяет силы бороться снова.

Именно в тот момент московский штаб принял решение о проведении практически еженедельных правовых тренингов. Что любопытно, инициативу московского штаба в федеральном штабе не поприветствовали. Там до сих пор придерживались мнения, что волонтерам не нужно давать дополнительные правовые знания, с помощью которых люди могли бы сами оценивать ситуацию с точки зрения своей безопасности. Против этого выступали и Иван Жданов, и Леонид Волков, считая, что лишняя правовая грамотность порождает сознание, а сознанием обладать волонтеры не должны. И вообще, «не рефлексируйте — распространяйте».

Моя позиция как юриста всегда была и остается простой: человек может обладать идейностью и политическим сознанием, но не все из нас юристы, поэтому людям нужно открывать правовые нормы. Не с точки зрения политики, а с точки зрения того, какие нормы есть: если ты выходишь на улицу в компании своих единомышленников и раздаешь листовки в публичном месте, то ты должен согласовывать это в рамках массового пикета. Вот как раз в данном моменте штаб пытался ввести всех в заблуждение. Здесь мне нужно, конечно, извиниться перед всеми участниками агитации, мы были вынуждены идти на поводу у федерального штаба, замалчивая некоторые вещи.

Очень много кривотолков вызвала ситуация, когда в Москве проходил Кубок конфедераций. Тогда специальным указом были запрещены публично-общественные мероприятия, в том числе и одиночные пикеты. Они нуждались в дополнительном согласовании, в частности и с ФСБ. Федеральное руководство кампании этой информации не учло, и московскому штабу приходили рекомендации продолжать проведение одиночных пикетов несмотря на то, что они нуждались в дополнительном согласовании, которого у нас не было. Навальный, Волков, Жданов — все это знали, но позволяли людям выходить на пикеты, где их оперативно и задерживали.

К лету 2017 года Навальный снова почувствовал себя светочем оппозиции, и любые политики, даже бывшие с ним ранее рядом, воспринимались им как актуальные или потенциальные враги. Тогда же появились первые слухи о том, что Ксения Собчак собирается участвовать в выборах президента. Навальный запретил сотрудникам публично обсуждать и давать оценки ее кампании. Когда же слухи эти стали предметными, поступила рекомендация подвергать Собчак обструкции на уровне выступлений и встреч с волонтерами. Разворачивалась планомерная подрывная работа против Собчак на тот случай, если кампания «Навальный-2018» закончится завтра или послезавтра, и некоторые волонтёры пожелают перейти к ней.

На 8-9 июля московский штаб пытался отстоять хоть какую-то безопасную форму проведения, например, в виде одиночных пикетов только с плакатом, или попытаться согласовать какой-то митинг, но времени уже не оставалось. Волков был непреклонен, он, как всегда, хотел много контента и информационного шума. Ему нужна была волна задержаний, и этого практически никто не скрывал во внутреннем общении. Понятное дело, что для обычных донаторов, которые посылали скромные суммы, такие акции не требовались, но Волкову нужно было произвести впечатление на инвесторов и донаторов, которые, в том числе, находились не в России. Поэтому формула «Большого агитационного уикенда» была простой: как можно больше людей, как можно больше опасности и резонанса. Плюс не стоит забывать о тех чудовищных объемах агитационного материала, который был завезён в московский штаб. По плану Волкова, сроки отгрузки материалов были максимально сжаты, чтобы вызвать у сотрудников полиции больше паники и спровоцировать её на совершение большего количества публичных ошибок, которые бы затем разобрала лояльная пресса.

В «Большом агитационном уикенде» участвовали все субъекты кампании, то есть регионы со штабами, и вся обозначенная ранее внутренняя коррупция дала о себе знать. Многие регионы захотели выслужиться и показать красочную картинку. Для них эти два дня стали решающими: удалось пустить пыль в глаза, что работа идет эффективно, что региональные бюджеты тратятся правильно, и все региональные координаторы, покрываемые федеральным штабом, получили свою порцию похвалы. У московского же штаба перед «уикендом» все более портились отношения с федеральным штабом, а после 12 июня сильно ухудшились отношения и с Иваном Ждановым. Возглавляемый им юридический отдел по-прежнему придерживался той вредительской позиции, что не нужно оказывать правовую помощь задержанным. Этой помощью должны заниматься те, кому это интересно: «ОВД-Инфо», движение «За права человека», «Русь сидящая». Мы же всем помочь все равно не сможем, а лучше поведем дела в ЕСПЧ, никто от нас никуда не денется, и если даже и денется, то на месте одного разочаровавшегося встанут десять неразочаровавшихся. Но не было уже никаких десяти пришедших.

Ожидая сложную ситуацию по задержаниям 8 и 9 июля, московский штаб выстроил собственные отношения с «ОВД-Инфо», запустив по моей инициативе информационный чат для волонтеров. Я понимал, что это вряд ли понравится Жданову, но прежде всего я исполнял моральные обязательства перед нашими сторонниками. В текущей ситуации мы ставили на первое место интересы людей, а не напряженные отношения между московским и федеральным штабами. После 26 марта ФБК все более обосабливался, и с одобрения Навального сотрудничество с «ОВД-Инфо» было фактически сведено на нет. Надо отдать должное ребятам из «ОВД-Инфо», которые стремились выстраивать нормальные рабочие отношения, хотя встречного движения так и не увидели. Но, слава богу, на тот момент еще оставались среди навальнистов люди, готовые совместными усилиями поднимать правозащитные структуры.

Мы шли на риск, в нарушение инструкций федерального штаба пытались объяснить активистам, что это не так безопасно, как с голубых экранов YouTube говорят Алексей Навальный и Леонид Волков, и что задержания 8-9 июля будут. Мы старались доводить до людей объективную информацию, но полностью объективной я ее назвать не могу в силу нашего должностного положения. Если бы мы говорили волонтерам всю правду о ситуации, нас бы всех разогнали ещё в июле. Никто не хотел терять работу, но каждый пытался объяснить людям правду в тех объемах, в которых он мог это сделать. В московском штабе на рядовых должностях люди оставались людьми, чего нельзя было сказать о должностях в федеральном штабе, где людей уже давно заменили цифры и пиджаки.

Для более простой координации точками волонтеров были выбраны станции метро, всего 200 агитационных точек: один координатор и его помощники. У людей должны были быть брендированные сумки, которые презентовались тогда как новейшее секретное оружие. Волков и Навальный много говорили о том, что проапгрейдили кампанию, и мы вот-вот вас удивим новым видом агитационного материала. Памятуя о запущенных на кампании 2016 года онлайн-сервисах, все ждали чего-то прорывного, а этим «оружием возмездия» оказались обыкновенные авоськи. Многих это разочаровало, но волонтеры были людьми неизбалованными, поэтому были рады и этому. Сумка лучше, чем ничего. Тогда же появились красные надувные шары, это тоже была попытка как-то визуализировать нас в городе, и Волков считал, что они дадут необходимую узнаваемость.

На все две сотни московских точек у нас в итоге было в лучшем случае по два человека, а это максимум 400 человек на всю Москву. По факту на многих точках оказалось только по одному координатору, хотя люди туда предварительно записывались по двое и по трое. Мы рассчитывали, что в «Большом агитационном уикенде» только в первый день примет участие до 600 человек, но такого не было. Многие, записавшись, взяв мерч и оценив ситуацию, так и не вышли, а внятного инструмента контроля у нас не было.

Мы попытались сделать мобильные медиа-группы, которые снимали эти точки, потому что нам была поставлена  конкретная задача – сбор контента и фотографии. Как всегда говорил Алексей Навальный: чего не было в твиттере, того не было в жизни. Перед «уикендом» нам неоднократно повторяли: мы можем вывести хоть две тысячи человек на улицы, принести реальную пользу и повысить рейтинг, но у нас все равно нет внятной социологии, чтобы это оценить. Все сторонники находятся в онлайне, и если мы не будем конвейером гнать контент в соцсети, то наша аудитория не увидит результатов проделанной работы.

«Большой агитационный уикенд» 8-9 июля начался с большой беды. Беда эта заключалась в том, что план Волкова начал постепенно реализовываться. Незадолго до 8 числа сотрудники полиции пришли в московский штаб, блокировав его вместе с собственниками. Напомню, что до этого уже были проблемы с ними. Штаб работал без электричества, постоянно приходили представители и сам собственник с вопросом, почему мы еще здесь находимся, ведь у нас не урегулированы юридические вопросы и лучше бы нам съехать подобру-поздорову. Этим с лихвой пользовался федеральный штаб, а сам Леонид Волков считал всю ситуацию весьма удачной. Ни в одной нормальной кампании удачей не будет считаться то, что у тебя нет света, что мучаются и сторонники, и сотрудники штаба, что регулярно с претензиями приходят собственники, что в отсутствии бюджета на частное охранное предприятие ты вынужден на ночь оставлять одного из сотрудников, чтобы он буквально стерег штаб.

Открою секрет. Это не было каким-то супер-давлением власти, как об этом с видимым удовольствием кричал Волков, — там происходил обычный гражданский правовой спор. Помещение на Садовнической набережной арендовалось Романом Рубановым в большой спешке, юристы допустили сложную схему. Точнее сказать, это была довольно мутная и темная субаренда: у арендатора, который сдавала нам помещение, были на тот момент какие-то неподтвержденные отношения с собственником, но все на это закрыли глаза. Может быть, надеясь на конфликтный сценарий, который можно будет выставить как противостояние с «режимом», а может быть, просто надеясь на скорую смену помещения, ведь деньги на это были. Рубанов, кстати, тогда получил много вистов за то, что смог так оперативно снять помещение, которое так долго и безуспешно искал Николай Ляскин.

 

Глава 3. Казус Туровского

Александр Туровский был штатным «ночным волонтером», то есть сотрудником на окладе, официально трудоустроенным в специально под выборы зарегистрированном на имя Леонида Волкова фонде по поддержке средств массовой информации «Пятое время года». Туровский всегда отличался исполнительностью. Он прошел с командой не одну кампанию. Лучшей кандидатуры, чтобы доверить помещение штаба на ночь, было не найти.

Помимо неприятностей с местным ЧОПом определенные сложности создавали и волонтеры. Бывало, что в три часа ночи к дверям штаба нагрянет молодая парочка, «опоздавшая на метро» и желающая «просто переночевать», или праздная компания столичных кутил, считающая, что у «Нэвэльного» вполне себе можно продолжить веселье. Туровский вежливо и без конфликтов объяснял подобным персонажам, что это штаб, а не дискотека или бесплатный хостел. Незаметная, но требующая большой внимательности и ответственности работа, которую высокое начальство предпочитало не замечать, а просьбы нанять специальных охранников - просто игнорировать.

Опасения Леонида Волкова по поводу специальной охраны для штабы были тоже понятны. Не особо лояльные люди, непонятно каких политических взглядов, нанятые на коммерческой основе, в какой-то момент могли сказать что-то лишнее. С учетом того, в каком состоянии находилась кампания и какими методами она велась, рисковать начальство не хотело, да и лишний раз тратить финансы никто не собирался: всё шло на пыль в регионах и сомнительные пиар-акции, только черный хайп давал новые донаты.

В воздухе чувствовалось напряжение. Плохо проведенный субботник грозил московской команде отставкой. Она все еще раздражала Волкова своей монолитностью и «излишним идеализмом» при отсутствии слепой лояльности. Вечером, за день до захвата штаба, Николай Ляскин был особенно беспокойным, видимо чувствовал скорую развязку нехитрой операции «миллион газет в штабе». Никаких дополнительных мер по защите помещения предпринято не было, все как будто не понимали созданной опасности. Дальше случилось то, что должно было случиться. Только вот крайним оказался рядовой Туровский.

Очень предсказуемо и ожидаемо в ночь на 6 июля в штаб ворвалась объединенная группа силовиков, ЧОПа и представителей собственника. Одинокий Туровский находился во внутренней комнате, все наружные двери были надежно закрыты, группа захвата ворвалась с черного входа, который был смежным с соседними помещениями и завален хламом. Туровского избили. Били ногами и руками, уложили на пол, умышленно не давали встать, чтобы оценить ситуацию и собрать вещи, позвать на помощь. Но все эти подробности неравнодушная к ситуации часть команды узнала намного позже, уже на суде.

Захват штаба и изъятие всей агитации никого тогда не удивили, наоборот, все в кампании к этому, казалось, и стремились. Цепляться за помещение без света и без разрешения от собственника было нерационально, выгоднее было его «слить» через неимоверный хайп в прессе под годным соусом «отобрали огромный тираж, а ведь какие были планы». Всё действительно шло как по нотам. Кроме одного казуса — как раз с Александром Туровским.

Примерно в 10 утра 6 июля обнаружилось, что штаб захвачен, на окнах новенькие решетки, замки сменены, у входа ЧОП собственника помещения, внутри активно работают какие-то люди. У меня сразу встал вопрос, что с нашим человеком, где он находится и что ему угрожает. Руководству же было не до этого.

Специальная группа канала «Навальный LIVE» оперативно выехала для ведения прямого эфира с места событий. Пул всевозможной лояльной прессы был тут как тут, оповещение сработало идеально. Полетели стримы, эфиры, неистовое количество воинственных твитов от кого только можно.

Волков сам поспешил на место событий. Выдерживая скорбную мину от такой неожиданной утраты проблемного помещения и невероятных для кампании объемов агитационного материала, он только и рассказывал про это СМИ. Не залезая в гущу событий, он вальяжно встал возле набережной и запустил конвейер громких заявлений. Про то, как волонтеры раздали бы миллион газет в ближайший субботник, «кровавый режим», «беспредельщика»-собственника и самую настоящую кампанию на свете.

Непосредственно у дверей штаба началось еще одно шоу: мы вызвали специального человека с «болгаркой», который на потеху сторонникам и прессе должен был вскрыть дверь в помещение, которое нам и не принадлежало. ЧОП не давал этого сделать, началась публичная полемика. Инфо-поводы шли в сеть нон-стоп. Кампания ожила, пусть и  временно. Телефоны не успевали отсчитывать ретвиты и просмотры.

Чуть позже, там же на набережной, состоялся примечательный разговор между Волковым и Ляскиным. Волков строго выяснял, удалось ли спасти материалы, которые он в таком громадном количестве сам распорядился доставить в самую опасную точку - в публичный штаб. Потом поступило дежурное требование найти новый штаб и провести субботник «как можно более ярко и публично». Дополнительного перевода такое указание не требовало - необходимо продолжать хайп, пусть и «на крови», что называется. Как увлекающийся, но не знавший уже долгое время успехов человек, Волков не хотел упускать новый шанс.

Про Александра Туровского в те моменты просто забыли, как это бывает у нерадивых начальников с рядовыми во время боевых действий. Сначала бытовала версия, что он внутри, потом от охранников стало понятно обратное. Ляскин равнодушно отнесся к пропаже сотрудника, было некогда, резонанс шел приличный, да еще начальство рядом. Я начал напрягать штабного юриста Дмитрия Волова, надо признаться, очень ленивого и безответственного человека, чтобы он обзвонил все ближайшие ОВД, срочно нашел адвокатов в помощь. От присутствовавших на месте местных полицейских начальников после долгих препирательств удалось узнать, что есть один задержанный в Пятницком ОВД. Туда отправили адвоката, а через какое-то время на связь вышел и сам Туровский. Он действительно был в ОВД, полицейские готовили материалы и собирались везти его в суд.

Параллельно продолжался цирк у закрытого штаба. За тщетными, но смешными попытками с «болгаркой» последовало героическое заявление для сторонников о дальнейшей работе штаба. Чтобы не упустить накал от скандальности ситуации, было решено продолжить работу в буквальном смысле в ближайшей к офису арке. В арке воняло мочой, местами было очень сыро и ветрено, но собравшимся школьникам такая развязка пришлась по душе. Не против были и завсегдатаи уличных «стояний», которые традиционно присоединялись к таким странным сборищам. Для наибольшей мобилизации кинули клич в твиттер - везите, дорогие ребята, одеяла и мебель. Через пару часов несчастные, замерзшие сотрудники штаба сидели в разноцветных пледах за потертой советской мебелью, которую подвез один радушный волонтер. Сидели для фото для разгона в Интернете — о нормальной работе в грязной арке и речи быть не могло.

Представляю эмоции собственника здания в тот момент. От происходящего сумасшествия неподготовленный человек мог легко впасть в неадекватное состояние. Я понимал всю недобросовестность нашего поведения, но таковы были правила игры: малейшее мое возмущение привело бы, извините, к пинку под зад. Еще теплилась надежда, что наступит осень и дела в кампании могут наладиться. Опять же процесс верификация будущих подписей запустится, да и сторонники «с дач вернутся». Блажен, кто верует…

Туровского ближе к обеду наконец-то доставили в суд. Впрочем, доставили — это громко сказано. Двое полицейских под самым натуральным конвоем повели волонтера до суда пешком, без шнурков, но не забыв при этом про наручники, что смотрелось совершенно по-варварски. При беглом осмотре у Александра сразу обнаружились побои. Большая гематома на скуле, множественные шишки на голове, еще и обезвоживание организма после заточения в ОВД. Оказалось, что штаб захватили на рассвете, примерно в 5.00. Примерно с 6.00 и до двух пополудни пленный сотрудник сидел без еды, воды и связи с внешним миром.

В коридоре суда я увидел перед собой очень уставшего, поникшего и избитого человека. Надо было срочно принимать меры, в противном случае суд «укатал» бы Туровского суток на десять в спецприемник, куда ему в столь болезненном состоянии было никак нельзя. Из руководства штаба в суде никого не было. Ляскин остался наводить уют в арке, Волков никакого внимания к ситуации совершенно не проявил, хотя находился в трехстах метрах от суда. От федерального штаба подошла только группа «Навальный LIVE». Никаких вам групп поддержки в коридоре суда, как это бывает с фондовскими бонзами, когда их судят в менее стрессовой ситуации. Подошли только молодые активисты, которым стало скучно у закрытого штаба, да несколько простых сотрудниц московского штаба, искренне переживавших за ситуацию.

Было решено срочно эвакуировать Туровского до начала заседания. Растерянная адвокат не знала, что делать в этой ситуации, и никакой спасительной инициативы проявлять не собиралась. Тогда я сам вызвал скорую помощь и отвел пострадавшего к приехавшей машине. Растерявшиеся было полицейские тоже поспешили нырнуть в карету. Началось неприятная, но традиционная для таких случаев полемика с приехавшими врачами и давящими полицейскими. Врачи оказались профессионалами и повезли Александра в НИИ Склифосовского.

Там Туровского не хотели госпитализировать, несмотря на прямые медицинские показания. Поднялся скандал. Массово подключилась лояльная пресса, и в этот момент ситуацию соизволили заметить в федеральном штабе. Лично у меня сложилась очень гнетущее внутреннее ощущение, что мы с группой близких юристов находимся в отдельном мире, в одиночку бьемся за своих сотрудников, что нет никакого федерального штаба, великих публицистов Волкова, Жданова, Албурова, Соболь, которые как будто не размениваются на маленькие трагедии. Черствость к неизвестным людям была очевидна всем причастным. Более того, под самый вечер, когда наша группа юристов из «Прогрессивного права» добилась, чтобы пациента оставили хотя бы на ночь, центральный штаб стал «сливать» ситуацию. Случай вызвал большой резонанс, многие столичные активисты, в частности из «Протестной Москвы», хотели приехать к «Склифу», провести пикеты, но мне было дано четкое указание: не надо нагнетать, пусть всё идет свои чередом. У меня был шок. Из шока вывел мудрый Николай Ляскин, который поздно ночью приехал к «Склифу» и пригласил на утренний «Кактус», освещать ситуацию. Единственный из руководства и известных лиц кампании, кто оказался человеком в этой непростой ситуации и снял напряжение.

Туровский звонил мне ночью. Жаловался, что с утра его точно выпишут и повезут в суд, Полицейские всё время были рядом и своим поведением выражали недовольство вынужденной ночью в больнице. С утра на YouTube-шоу «Кактус» вместе с Ляскиным мы как могли осветили ситуацию и призвали всех приезжать на суд к Туровскому. Нужен был резонанс, только массовое общественное внимание и СМИ могли помочь человеку, не по своей воле оказавшемуся в тяжелой ситуации. Я мысленно возвращался назад и анализировал всю тактическую пошлятину, которую ловко провернул Волков нашими руками и нашими же человеческими переживаниями. Специально присланные миллионные тиражи агитки, в десятки раз преувеличенные объемы планов на субботник, прозябание в чужом помещении назло собственнику — операция удалась! А Туровский теперь просто щепка, необязательное дополнение к публичному успеху, побочный эффект.

Днем 7 июля состоялся суд. Фонд учел резонанс и отправил туда троих адвокатов. Комичная ситуация. Почему именно троих и в чем особая эффективность в этом для административного процесса? Ни в чем. Надо было спасать лицо, бывалые аппаратчики из Фонда борьбы с коррупцией учли раннюю невнимательность к случаю, который вопреки всему стал резонансным, и решили-таки прикрыть свою пятую точку перед прессой и возможной реакцией Алексея Навального, у которого в этот день как раз заканчивался очередной административный арест. Навальный никогда не страдал заботливой внимательностью к отдельным человеческим случаям, но Жданов решил не рисковать, тем более, что один из адвокатов был его давнишний приятель, которому он регулярно подкидывал халявную работку, в том числе и в злополучный день 26 марта. Вероятно, всё это делалось не без финансовой отдачи, в простонародье называемой «откатом», потому что гонорары у адвокатов ФБК были немаленькие,  а работа несложная, без особых требований и ожиданий от результата.

Небольшой зал был набит битком, от федерального штаба и руководства не было никого. Из сотрудников присутствовал только я и девчонки из московского ресепшена, которые просто олицетворяли собой человечность и не прониклись разрастающейся корпоративной бездушностью. Процесс шел стандартно, адвокаты умудрялись давать друг другу высказаться, но было видно, что их количество доставляет им самим один дискомфорт. Пресса была на любой вкус. Кто-то из репортеров уместно пошутил, что здесь камер больше, чем будет на встрече Навального. Навальный выходил примерно в то же время, как должно было начаться заседание. Многие пишущие и снимающие СМИ ждали его в суде. Казалось абсолютно логичным, что кандидат должен приехать по такому, абсолютно нерядовому случаю, который взбудоражил всю неравнодушную общественность чередой несправедливости к обычному сотруднику штаба. Могла получиться очень человечная и красивая история — не про мифические горизонты побед, а про правильное отношение политика к своему стороннику, здесь и сейчас.

Навальный не удивил. Он позвонил Туровскому еще до начала суда и отпустил в его адрес пару дурных дежурных шуток из разряда «чувак, как дела, 30 суток еще никому не помешали, ничего страшного». Монолог длился секунд 15. После этого диалога больше Навальный о Туровском не вспоминал до момента публичного выступления последнего, да и то сугубо из необходимости внушить толпе, кто враг и с кем дружить не стоит.

Суд признал обвиняемого виновным и назначил штраф в 500 рублей. Полицейским всё сошло с рук. Присутствовавшая на суде семья Александра сильно перенервничала, ажиотаж вокруг заседания сказался. Дальше Туровскому дали «отпуск», Любовь Соболь его пригласила в «Кактус» на 20 минут и на этом всё. Только Николай Ляскин как глава московского штаба иногда спрашивал меня, «как там Саша».

Интересно, если бы Александр с самого начала понимал, какой опасности его подвергли собственные руководители в погоне за хайпом и ростом донатов, дежурил бы он ночами в том злополучном штабе без света? Легче всего обманывать людей, которые верят в изменения и живут благими намерениями. Пока таких «туровских» бьют и задерживают, кто-то благополучно сколачивает себе политический капитал и «греет воздух» перед таинственными инвесторами. И всё это под пахучим соусом борьбы за «прекрасную Россию будущего». Соусом, который мы добровольно подавали к самой настоящей лапше.

***

К 8 июля все теневые задачи «субботника» были практически реализованы. Большой информационный бум случился, истерия в прессе по поводу помещения штаба и газет прошла на ура. Оставалось только провести, собственно, сам «субботник». Штаб всё неплохо подготовил. Как и просил Волков, формула была подобрана под максимальное количество контента с улицы.

Предварительная карта агитационных точек была заполнена группами волонтеров практически полностью. Всего было около двухсот точек, с мини-группами по 2-3 человека на каждую. Все точки были привязаны к станциям метро. Просто и удобно для волонтеров, упрощает любую логистику и работу медиа-групп, но всячески «палит» перед органами, что всегда чревато проблемами и задержаниями.

На кону стояла важная статистика и милость «Леонид Михалыча» Волкова, который продолжал точить зуб на московскую команду, говоря с ее сотрудниками по-чиновничьи через губу. Московский штаб, несмотря на всю свою передовую экспериментальность и опыт, продолжал оставаться ресурсной окраиной. Многие материалы приходили в Москву только после регионов, чувствовался дефицит в офисной технике, важнейший процесс по верификации подписей сторонников запустился в Москве чуть ли не по остаточному принципу, гораздо позже многих регионов.

Помимо фундаментальной черты Волкова включать, где этого совершенно не требовалось, ручное управление и пропускать процессы через собственное эмоциональное восприятие, в минус Москве играла и близость к Леониду некоторых региональных координаторов. Прежде всего, это был «верный Паспарту» (те, кто постарше, наверняка помнят карлика из «Форта Боярд», который бегал за ведущим и подносил ему ключи) Олег Снов, имевший постоянный доступ к Волкову и льстивший своему патрону с совершенно неприличным энтузиазмом. Выходец из прямых продаж, хитрый и вертлявый, всегда около руководства, мастер вставить свое слово на любой летучке, Снов заслужил искреннюю нелюбовь старых сотрудников. Олегу идеально подходило определение «приживала». Его несомненным талантом было изображать бурную деятельность на ровном месте и оставаться невозмутимым в щекотливых ситуациях. Он быстро усвоил простые аксиомы кампании, которые ласкали глаз начальству в сетях - про самую лучшую кампанию, про «мы не сдадимся», про сеть штабов по всей стране и про «власть нас боится». Аксиомы были известны всем, но не каждый мог так настойчиво «форсить» их по поводу и без. Олег Снов вот мог и потому быстро завоевал любовь Волкова. Паразитировать на более сильном политике было не впервой опытному Олегу, уже прошедшему горнило партии «Демократический выбор» и ставшего верным вассалом ее тогдашнего лидера Владимира Милова. По оппозиции даже ходила забавная легенда: однажды Милов затеял дома ремонт и, как водится, решил сэкономить деньжат на рабочих. Дело встало на ванной комнате. Находчивый Снов решил и здесь угодить боссу, взявшись сколотить из партийной молодежи бригаду ремонтников. Никто не соглашался, и Снов взялся за укладку ванной плитки собственноручно, за что заслужил скверную кличку «политический таджик». 

Вот такие ребята стали ходить у Волкова в записных фаворитах, образовав целую плеяду работников штаба. Олег Снов и Александр Тагиров, о котором уже упоминалось выше, являясь федеральными координаторами регионов, контролировали таким образом больше половины всех региональных штабов. Естественно, они пытались тащить «своих», укреплять позиции в Москве на будущие перспективы, что не могло не сказываться на реальном распределении ресурсов. Волков слушал свою новую команду и потому львиный приоритет уходил в «блатные» регионы, которые курировали его вассалы. На глазах зарождался новый клан «волковцы»: в него вошли команда Милова, получившая целую квоту на должности в федеральном штабе, и часть регионалов, обделенных вниманием ФБК, но наделенных амбициями. «Волковцы» долгое время хотели установить контроль и над московским штабом, но безуспешно. В итоге, осенью они пойдут ва-банк и с помощью подковерных интриг добьются перевода в Москву своего приятеля Сергея Бойко, который сменит Николая Ляскина и всю не желавшую капитулировать московскую команду.

Ещё одним фактором, который действовал против московского штаба кампании, была новая навальновская тенденция «развивать регионы». Еще со времен убиенной «Демократической коалиции» в среде оппозиционных управленцев ходила простая директива: крупным инвесторам нужны публичные движения в регионах. В 2014-2015 годы это были регионы рядом с Москвой, чуть позже география существенно расширилась. Ярким примером здесь может служить бессмысленная, но широко распиаренная Навальным избирательная кампания Георгия Албурова в Магадане в 2015 году. Никто тогда не мог понять причин такого странного выбора: объяснения самого Навального про Владимира Пехтина звучали тоже неубедительно даже для неискушенных сторонников. (Против Пехтина, тогда депутата Госдумы от Магадана и главы комиссии по депутатской этике, ФБК несколькими годами ранее провел громкое расследование, и сейчас, отправляясь в Магадан, текущую миссию пытались привязать к старому делу.) А всё оказалось крайне банальным: поступил заказ на один из таких регионов, чтобы расширить географию оппозиционных кампаний с инфо-поводами, вот и поехали «отбить» деньги, с надежным Албуровым и приоритетом в публичной раскрутке. (В кампании 2018 года делать медийный упор на отдельные регионы, которые преимущественно управлялись «волковцами», станет традицией. При этом данные регионы ничем не выделялись, а скорее наоборот - вызывали постоянные вопросы о надежности присылаемой статистики. Это сильно подрывало кампанию в решающий момент.)

Тем временем к июльскому агитсубботнику московская команда шла на общероссийский рекорд в политических кампаниях. Еще никто и никогда не ставил на таких ранних этапах кампании одновременно больше 150 агитационных точек. Нам, находившимся в ужасных условиях, работавших то в арке, то в соседнем кафе, удалось невозможное в организации, когда руководство на нас совсем не ставило. Мобилизовав весь набранный актив, по полной задействовав окружную сеть чатов и координаторов, мы прыгнули выше головы. И пусть Леонид Волков, находясь в интерактивной реальности, сам в то не веря, требовал одновременно несколько тысяч волонтеров за один день, все адекватные люди понимали, что вывести 500 человек — это большой успех кампании и новый рекорд для агитации в столице. Настоящий успех, а не рисованная выдумка или сомнительный скандал.

Вместе с тем, критически выросла напряженность с правоохранительными органами, Задержания сыпались как из рога изобилия. Получив первую «административку», большинство новых активистов завязывало с агитацией, справедливо осознавая, какие последствия могут быть у следующих приводов в полицию. В этом плане успехи большого субботника подорвали весь волонтерский актив, и мы больше никогда не приближались к подобным показателям. То, о чем говорили Волкову ранее, полностью сбывалось. Мы пилили сук, на котором сидели, подрывая благополучие лучших своих людей. 8 июля, в первый день субботника, задержания сразу пошли лавиной. Первые же точки были «накрыты» полицейскими. Всех задерживали, доставляли в отделения и вменяли «незаконные пикетирования». По букве закона, полицейские были правы. В штабе начальники кампании вместе с Навальным это тоже понимали. Вести о задержаниях посыпались со всех округов. Задерживали повсюду.

Ближе к концу дня 8 июля количество попавших в полицию перевалило за сотню. Правозащита штаба справлялась плохо, юристов для выездов в отделения было немного. Информация поступала с перебоями. Юрист штаба Дмитрий Волов, давний приятель Алексея Навального, работавший с ним еще в первом составе ФБК, не слишком любил работать с людьми и с изрядной ленцой полагал, что попавшим в полицию особо помочь нельзя, проще подключиться на этапе ЕСПЧ. То есть, если называть вещи своими именами, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Тут Волов был всегда полным последователем своего босса Ивана Жданова, введшего 12 июня печальную традицию умышленно не помогать людям в отделениях полиции. Сильно выручали ребята из «ОВД-Инфо», которые делились со штабом данными о задержанных и помогали установить судьбу отдельных людей. Волов же и не думал вести какую-то базу, чтобы потом связываться с людьми и предлагать им помощь.

8 июля московский штаб, работавший из кафе возле закрытого офиса, ждал Навального на точках агитации. Было много разговоров и предупреждений из федерального штаба, что Навальный поедет увидеться с волонтерами, посетит где-нибудь пару точек. Мы готовились к этому. Навальный так никуда и не приехал. Было очевидно, что из-за массовых задержаний он не хотел подставляться. Мало-помалу становилось очевидно, что Навальный образца мэрской кампании 2013 года, готовый без предупреждения приезжать к волонтерам в полицию, запросто со всеми общавшийся и не гнушавшийся поагитировать по случаю с обычными волонтерами, канул в Лету. Теперь это был другой тип политика — эдакий муравьед, четко осознающий границы своей норы и целесообразности выходов из неё.

Для кампании и без того катящейся к закату, задержания почти на всех точках стали большим ударом по человеческим ресурсам. Правда, как и хотел Волков, решивший порадовать Навального после выхода того из спецприемника большой активностью, фотографий было много. Например, с красными шарами «Навальный-2018» из коридоров в полиции. В погоне за статистикой, рекламой кампании в твиттере, мы подставили самых близких волонтеров. Жизнь нам этого не простила. Больше мы массовых мероприятий с агитацией не проводили. Просто некем было.

Оставался еще один день субботника — воскресенье 9 июля. Сейчас я понимаю, тогда надо было отменять второй день, чтобы бессмысленно не подставить еще больше людей. Но тогда давать заднюю не решились и отбой не протрубили.  Расчет был на то, что выйдут самые рискованные и отчаянные, изголодавшиеся по протестному адреналину. В результате вышло очень мало людей, покрывших не больше 20 точек. То есть за день активность упала в 10 раз. Зато у полиции субботник задался больше, они, видимо, установили собственный рекорд по задержаниям.

Воскресным вечером вся московская команда встретилась на Садовнической набережной, где совсем недавно работал штаб без света. Ляскин приободрил всех. По его словам, Навальному понравилась наша организация «уикенда». Конечно же, он оценил результат по активности и количеству яркого контента в соцсетях. На фоне субъективности Волкова, пожелавшего не заметить московских рекордов, положительная оценка от Навального грела душу. Кандидат как-никак, хоть и отстранившийся от реальной действительности в делах кампании.

За заслуги и проявленный героизм, а команда работала фактически на улице, под носом у двух «пазиков» с ОМОНом, всем дали пару выходных. После недельного стресса и максимальной концентрации на результате это стало просто манной небесной. Рядовые сотрудники «отпахали» на совесть, у меня же в душе оставался очень неприятный осадок.

***

Шла только вторая половина июля, третий месяц кампании, а мы уже успели: из-за показухи профукать массовое ядро актива, вляпаться в россыпь ненужных скандалов, просесть морально из-за умопомрачительных заблуждений Волкова. Его фриковатая мантра про «десятки тысяч реальных волонтеров» раздражала до невозможности. Человек утонул в своей цифровой реальности и упрямо игнорировал реальные расклады «на земле».

У меня, как и у многих, внутри копилась моральная усталость даже не от отсутствия успехов, а от давящей монотонности в стратегии кампании, от ее бессодержательности и пустоты. Тяжесть от ранних ожиданий, что кампания станет решающим ответом на все последние мытарства оппозиции, давила всё сильнее. Себя сложно обмануть в очевидном. Можно заставлять не замечать реальность, но снежный ком будет только расти. Так было и с кампанией в самой середине лета.

Кампания в Москве осталась без штаба. Шли мучительные поиски нового помещения. После последней истории со штабом на Садовнической набережной, довольно громко и скандально прогремевшей, трудности при фразе «хотим арендовать ваше помещение, мы от Навального» возникали неизбежно. Весь процесс поиска взял на себя Николай Ляскин. В атмосфере строжайшей секретности он отсматривал варианты и общался с риелторами и собственниками. Варианты всё равно продолжали отпадать десятками. При этом нельзя было сказать, что штаб не располагал бюджетом. Минимум пятьсот тысяч у нас было, но и условия были непростые. Руководству нужна была красивая и дорогая картинка. Центральный округ, статусное здание, возможность провести внутреннюю отделку под свой вкус, хороший вид вокруг. На показухе в кампании не экономили. К сожалению, в понятие «показухи» не входило развитие волонтерских сервисов, новые виды агитационных материалов, зарплаты сотрудников и поддержка волонтеров.

Рядовой менеджер штаба получал тридцать тысяч рублей, работая по 10 часов в день, в лучшем случае с одним выходным, без социальных гарантий, предусмотренных трудовым кодексом. Леонид Волков был против дополнительных гарантий перед сотрудниками и предпочитал вариант с обыкновенным гражданско-правовым договором вместо трудового. Так было проще без особых объяснений и последствий увольнять людей, зачастую проработавших по полгода, а то и больше. Не нужно было оплачивать больничные, давать отпуска по требованию сотрудника, нести формальную ответственность за полученный сотрудником ущерб. Возможно, такой подход считается нормальным при классической модели избирательной кампании, которая длится два месяца. Но в кампании «Навальный-2018» было иначе. Люди работали, как минимум, больше трех месяцев, единицы умудрялись проработать даже больше года. Но руководство относилось к ним как к временщикам без прав.

Про молодых сотрудников московского штаба можно смело сказать, что они жили и горели на работе, трудясь на износ. Мотивировать их было не нужно. В то же время нельзя сказать, что они так корпели сугубо за Алексея Навального. Нет. У них было всё в порядке с самодостаточностью и личными целями. Они совершенствовались, заполняли внутренний политический вакуум, очень правильно использовали кампанию для собственного роста, при этом думая более глобально, чем «Навальный наш вождь». Николай Касьян, Алена Нарвская - совсем молодые активисты, которые здорово выросли на кампании, вытягивали организацию серьезных кейсов, обеспечивая работу городской сети координаторов и волонтерских чатов, запуская по тридцать-пятьдесят точек в агитационные воскресенья, которые мы ласково прозвали «дни шара» в честь красного шара «Навальный-2018», призванного заменить традиционный куб с баннерами.

Исключение в коллективе составлял только юрист Дмитрий Волов, воспринимавший своё место в кампании как возможность отдохнуть от томной рутины в ФБК, где он долгое время сидел с перерывами на вынужденные отлучки в Европу. Якобы, его преследовали спецслужбы за раннюю политическую деятельность, что больше походило на красивую сказку. В отличие от остальных, Волов был «истинно верующим» адептом Алексея Навального ещё с основания Фонда борьбы с коррупцией в 2011 году. За веру в «вождя» система его держала и никогда не обижала. При этом вера в «сакральность» лидера каким-то образом сочеталась у Волова с мечтой грамотно свалить в Европу и вести там сидячий образ жизни в очередном безжизненном фонде. В России таким не жилось, всё русское вызывало у них едкое отвращение, кругом была «кровавая гэбня» и «путинские ватники». Волов гордился дружбой с «самим» Георгием Албуровым и с известным американским мотом и бесполезным «грантоедом» Олегом Козловским, которого уважал за умение эти самые гранты получать.

Кампания потихоньку катилась дальше, но внятной стратегии от руководства так и не было. После потери специально заказанного «миллионного тиража»  газет с листовками начался привычный дефицит материалов. Окружные координаторы, наше московское ноу-хау, постоянно недополучали листовок. Богатый на задержания «уикенд» подкинул работы еще на целую неделю. Я настоял на том, чтобы запустить комплексный обзвон по всем пострадавшим участникам «субботника» — проконсультировать их и справиться о положении дел. Всем задержанным еще предстояли суд и обжалование. Самое интересное, что федеральный штаб таких задач не ставил. Иван Жданов поступил в своих привычных традициях: юридический отдел создал почту, на которую должны были писать сами пострадавшие. Почта была новая, ее никто банально не знал, да и не все понимали значимость обжалования протоколов.

Пока шли таинственные и бесплодные попытки Ляскина найти новое помещение, штаб скитался по различным анти-кафе. Обстановка была совсем не рабочей, но у ребят хватало внутреннего стержня не сдуваться совсем. Невольно шли сравнения этой кампании с предыдущими. Все отмечали полное отсутствие стратегии, непостижимую для логики временную растянутость, отстраненность федерального штаба и его кадровую грузность. Решения принимались неделями, царила неразбериха и текучка людей — в итоге процветала местечковая бюрократия на всех уровнях управления. Один из молодых, но повидавший избирательные кампании сотрудник как-то вывел такой вердикт: «Пожалуй, самая важная, но худшая по организации кампания, в которой я участвовал». Звучало как преждевременный приговор.

***

«Казус Туровского» случился в самый разгар июльского застоя, 13 числа. Человек, про которого все забыли, превратился на пару дней в шаровую молнию, взбудоражившую  уснувшее болото. Пропавший из поля зрения человек неожиданный вернулся с обескураживающим по эмоциональному драматизму постом на своей странице в Facebook.

Реакция в Фонде была истинно чиновничьей, в худшем понимании этого явления. Начались судорожные поиски виноватых. Волна пошла с самого верха и до низа. Навальный рвал и метал. Александр Туровский тут же превратился в обычного волонтера, с которым, вроде, что-то случилось. Лить грязь сразу не решились, Навальный тогда прислушался к окружению и начал корчить из себя радушного парня: «Мы любим и ждем, Александр, скажи, если что-то случилось».

На внутренней кухне, без сторонней публики, Навальный полыхал: «Что он себе позволяет? Да кто он вообще такой? У него было три адвоката, я ему звонил, заткните его или пусть срочно даст опровержение. Ищите его и исправляйте, как хотите!» Кто видел Навального в кулуарном гневе, тот нервно вздрогнет при описании этой ситуации. Кто не видел, просто представьте себе шатающегося в натуральной истерике взрослого дылду, не способного вас ударить, но кинуть чем-нибудь или едко обозвать вполне способного. Вероятно, такой гнев был вызван собственным ощущением Навального, что в ситуации с Туровский не доработал лично он. «Продинамив» суд, по слухам, порядком разозлившись на малое количество прессы у ворот спецприемника и встречающих активистов, и не встретившись с Туровским позже, в собственном кабинете.

После игнорирования целого списка новых политических «узников 26 марта» Туровский казался карманной мелочью. Его выпад обнажил все проблемы нынешнего Фонда, привыкшего к безропотности жертв собственной политики и повсеместному соглашательству сторонников. Публичная обструкция лидера была для сотрудников ФБК табу сродни религиозному, во многом именно поэтому Фонд так зашипел. На летучке федерального штаба все пожимали плечами и осуждали Туровского, каждый хотел «правильно» высказаться, желательно при своем начальстве. Неуязвимая система, которая всегда гордилась своей героической стойкостью перед внешними кознями, незаметно для себя «скурвилась» изнутри, в повсеместном лизоблюдстве перед начальником-вождем.

В ФБК начали судорожно искать крайнего. Навальный никак не мог допустить, чтобы такие прецеденты стали нормой. По всем признакам «крайним» был назначен я. Именно мне стали внезапно писать разные сотрудники Фонда и как бы невзначай уточнять, как такое могло произойти. Главный вопрос, который всех мучал: сколько ему заплатили?  Как ни странно, этим вопросом не задавались волонтеры или обычные сторонники, грязь аккуратно полилась из штаба. Причиной был сам Навальный, через авторитетных сотрудников запускавший выгодную для атмосферы в коллективе версию. Кстати, расспросы от сотрудников носили далеко не мирный или гуманный характер. Таким образом люди просто пытались выслужиться перед собственным руководством, выведав для него какие-то детали.

Гораздо сложнее оказалось с регионами. Не просиживающие часами на «политических летучках», не попадающие под постоянную пропаганду люди не восприняли ситуацию как однозначное предательство со стороны Туровского. Пошли уместные вопросы: а почему так получилось? может, Навальный тоже в чем то виноват? Осторожный Навальный предпочитал лишний раз не общаться с региональными координаторами.

Очень удивил Николай Ляскин, подтвердивший болезненный тезис о том, что нельзя жить в обществе и оставаться свободным от него. Его телефонный звонок я запомню на всю жизнь, вероятно от того, что сам был в шоке и воспринимал всё очень остро. Тон Ляскина был непривычно агрессивен, груб и чувствовалось, что «крайним» назначен действительно я:

- Где Туровский?

- Я пытаюсь с ним связаться сейчас, как и все.

- Он не выходит на связь!

- Возможно от того, что ему обрывают телефон и пишут черти что.

- Его надо срочно найти! Делай, что хочешь!

Вспоминая тот этап, невозможно не отметить ментальное различие между федеральным штабом и нашей московской командой. Мы были пусть маленьким, но горячим и быстрым ручьем, всегда находившим путь дальше. Федеральный же штаб напоминал сонный грузный пруд, бережливо окруженный бетонным забором твиттера, воткнутым впритык к самой воде. Находясь в трудных условиях, без рабочего помещения, но в постоянном и плотном контакте с людьми, без падкого на лесть начальства под самым боком, без обедов на три часа и обязательных выходных, но с чувством гражданского долга, молодецкого азарта, страстной одержимости в переменах — московская команда во всем отличалась от тихого и размеренного офиса главного штаба. У нас вождизм во всем проигрывал самодостаточности и духу командной работы. За это наш штаб откровенно недолюбливали «волковцы», полностью перенявшие манеру работы и симпатии у своего патрона - торжество пустой статистики и красивые лозунги про «кровавый режим» в любой ситуации. Мы были разные. Комок интриг против нас рос. Было понятно, что скоро эти ребята попытаются нас окончательно выжить и заменить собой.

Вскоре после телефонного состоялся и личный разговор с Николаем Ляскиным по поводу Туровского, после которого можно было смело сказать, что Фонд в моих глазах провалил импровизированный экзамен на человечность. В последующие месяцы я всё чаще и чаще возвращался к его содержанию, моральные метания между общественно-политическим долгом и внутренними угрызениями совести от этого становились только тяжелее. На разговор меня пригласили публично, с характерным акцентом и эмоциональным окрасом, чтобы ни у кого из команды не осталось сомнений, кто виноват и что с ним будут делать.

Ляскин не смотрел мне в глаза, только теребил свой телефон, который резко кочевал из переднего кармана брюк в руки и обратно. В голове закрутилась мысль, что он записывает меня на диктофон. Тон был такой официальный, как будто Николай выступал на летучке Фонда:

- Ну и что думаешь по этому Туровскому? Запугали там всех у него или заплатили хорошенько?

- Как сейчас это можно предполагать, ничего же непонятно.

- (Настойчиво) Думаешь, заплатили?

- Ничего нельзя исключать.

- Наверное, квартиру дали, озолотился парень.

- Коля, для меня это большой шок, как и для всех, кто переживает за ситуацию и кого это коснулось.

- Поедем его искать вечером, к нему домой.

- Давай, поедем.

Последующее собрание с московской командой прошло еще менее красиво. Ляскин жутко перегнул, это отметили многие сотрудники, в частном, разумеется, порядке. Обстановка больше не благоволила к искренним размышлениям и свободным оценкам. «Загреметь» в соучастники к теперь уже преступнику, а не герою, Туровскому стало легче легкого. Тем временем собрание упрямо пародировало какую-то комсомольскую экзекуцию или оруэлловскую «пятиминутку ненависти», с публичным осуждением, пылкими речами комсорга и фанфарным торжеством единственно правильной позиции. Ляскин тараторил пропаганду про «квартиру», «обогащение», «молодец какой». Оставалось торжественно добавить про «сегодня он мнение свое выразил, а завтра Родину продаст». Впрочем, до этого не дошло. Хотелось закрыть глаза, мотнуть головой и вернуться назад в свой 2017-й, вновь на сказочную и романтическую дорожку к «прекрасной России будущего». А эльфийская дорожка превращалась в привычные российские выбоины.

В конце собрания с Ляскиным бабахнула шутка, которая сразила всех: «В следующий раз, если кто провернет подобное, процент мне закидывайте». От таких «шутеек» приличный человек поморщится. В этих словах было всё - ненависть, недоверие и какая-то зацикленность на деньгах. Что тогда стало с Ляскиным? Защитная реакция, усиленная внутренними передрягами в федеральном штабе и предвзятым отношением Волкова? Очень хочется думать именно так. Даже сейчас.

Мое же положение в штабе сильно ухудшилось. Про те реформы и проекты, которые я задумывал для дальнейшего развития волонтерского сообщества в Москве, можно было позабыть. Почта стала пустеть. Руководство и федеральные менеджеры перестали со мной общаться. Ляскин погрузил штаб в изоляцию. Ситуация развивалась по суровому закону бюрократической системы - система назначила виновного, ответственные перекрутили гайки, а реальных выводов никто не сделал. С другой стороны, личный энтузиазм внутри продолжал гореть. Сильно спасало отсутствие вождизма в себе и в команде. Для нас Навальный был поводом набираться опыта и работать с новыми людьми, строить гражданские институты, развивать общество из свободных людей, развиваться самим. Оседлать беса кампании, бестолково упершегося в искусственную шумиху вокруг одного человека.

 

Глава 4. Подписной СЫЧ, или Кто стрижёт бороду Навальному?

Тем временем приближался август. Штаб продолжал скитаться по анти-кафе, но новое помещение было наконец-то найдено. Нашлись собственники, которые, видимо, не слышали о наших прошлых злоключениях или просто повелись на клиента, способного в кризис оплачивать достаточно высокую стоимость аренды. Меньшее по размерам, чем прошлое на Садовнической набережной, но уютное и компактное, в два этажа, да еще  в таком статусном месте. Местность по улице Гиляровского, где теперь располагался штаб, называли «политическим кварталом». Совсем неподалеку от нашего дома №50 располагались центральные штабы «Единой России» и КПРФ. Навальному это соседство польстило, он остался очень доволен местом. Как бы наш кандидат ни старался отрицать текущую политическую систему РФ, ему очень нравилось находиться в конкуренции с ней, пытаться навязывать ей борьбу, быть рядом, по соседству. Чтобы она знала, что вот он Навальный - он тоже существует. Схлынула новая волна сторонников, та самая «молодежь из ютуба», но в головах опытных сотрудников, бывалых и пожилых активистов, у самого кандидата никуда не исчезли привычные рефлексы от постоянных поражений и ощущения своей «политической карликовости». Любая близость к властям предержащим радовала и давала ощущение уверенности в себе.

Открытие второго штаба планировалось провести с торжественной помпой. Федеральное руководство, вошедшее в ритуальный раж устраивать публичные церемонии и что-то открывать, очень хотело блеснуть в Москве перед большим скоплением лояльной прессы. Волков готовился стать главной примой. По Навальному было решено, что формат слабоват для персоны его уровня, ведь людей может собраться немного, поэтому нечего ему терять время. Конечно, невозможно себе представить, чтобы Навальный образца 2013 года поступил похожим образом. Даже короткое выступление, минуток на пять, подняло бы дух редеющим московским волонтерам. Но Навальный поддался решению не ехать.

Как зачастую случается при долгой подготовке, жизнь всё поставила с ног на голову. А готовились основательно и без рабочей спешки: дорогой ремонт придавал помещению нужный лоск и статус. И тут в день открытия штаба Волкову, Навальному и Ляскину назначили суды за 12 июня. В штабе трактовали такой маневр как трусливую попытку власти пересажать всех лидеров и остановить кампанию. Подобные моменты считались отличной возможностью напомнить миру о существовании кампании, ведь оппозиционные и западные медиа с удовольствием пережевывали каждую деталь и пачками брали интервью. При этом внутреннего напряжения совершенно не чувствовалось. Новички давно привыкли к посадкам после несогласованных ивентов, а бывалые относились к судам как к неизбежному злу и никаких чувств по этому поводу не испытывали. После судов над главными действующими лицами считалось полезным написать в твиттер что-нибудь односложное и с указанием срока: «твари, имярек — 10 суток», «мрази, имярек — 30 суток». Такие твиты удачно заходили и нравились сторонникам, именно ненависть их заводила и подпитывала, а мы умели и знали, как на этом играть. Исключение составляли только уголовные суды над рядовыми активистами. Про них руководство умалчивало: хайп здесь был не дороже денег, а деньгами была кампания, которой вредили страх и паника от посадок в реальную тюрьму и на долгие годы. Про этих ребят старались не писать и ссылки про них не скидывали в чаты сотрудников для дальнейшего распространения.

Отправляясь на суд, Николай Ляскин не готовил штаб к своему длительному отсутствию, особых указаний не было. Нас тревожило, что люди Волкова воспользуются моментом и «отожмут» штаб, прислав кого-то вместо Ляскина. Тогда же мы приняли внутреннее решение, если всё же состоится замена руководителя, к тому же находящегося под арестом, нам в этой кампании больше делать нечего. Всему был предел, и подобное решение не укладывалось в наше представление о самых простых нравственных и моральных принципах.

Открытие, наверное, самого успешного и эффективного из всех московских штабов, которых по итогу будет аж четыре штуки (офис на Гиляровского был вторым по счету) прошло без руководства. Волков, томно ожидавший в Тверском суде своего заседания, очень нервничал и раздавал ехидные интервью. Понимая, что, скорее всего, пропускает открытие, которое готовилось сугубо под него, он всё свел к простой, но несправедливой для обычных сотрудников формуле: штаб волонтерский, вот и открывать его будут волонтеры, справятся. Про сотрудников, которые долго и кропотливо готовились к долгожданному открытию, с самой сердечной заботой вешали каждый плакат, собирали всю мебель и готовы были разорвать рабочих за любой просчет, он практически ничего не сказал. Отчего-то слово «сотрудник» очень пугало Навального и Волкова, потому они старались всегда говорить о «волонтерах». Этот необъяснимый для обывателя страх разрешался достаточно просто: сотрудник обязательно получает зарплату, работает за деньги, а значит, рушится романтический и брутальный образ тысяч несгибаемых в борьбе юношей и девушек, готовых сутками напролет вести «самую лучшую кампанию» совершенно безвозмездно. Звучит диковато, в духе тоталитарных режимов, но такова была наша идеологическая модель. Кругом одни «волонтеры» и никаких сотрудников, по возможности. К такой формуле приучали и региональные штабы.

Волонтеров на открытие собралось не много, и это были все наши старые знакомые. Новых лиц почти не было, что изрядно удручало. Тот же состав, с каким начали кампанию  в апреле-мае. Человек сто, на 80% совсем еще молодежь, школьники или первокурсники. Для них не было никакого политического «вчера», а был только Навальный, без его прошлого, в котором не было ютуба. Как говорил сам Навальный в конце 2015 года: «YouTube даст нам невероятные возможности, там нет конкуренции, но есть тысячи людей, которые еще не знают о методах и символах протеста». Этими людьми оказались юноши и девушки. Экономические программы и политические платформы мало их интересовали, они не знали, чем Навальный занимался два года назад. Они смотрели YouTube и внимали красивым жестам и пустым по содержанию обещаниям исправить всё и сразу, убрав любое зло в отдельно взятой стране.

Когда душное помещение оказалось набито битком, я и еще одна наша сотрудница Анна Литвиненко начали церемонию открытия. Мы встали перед толпой и начали речь в стиле Навального. Объяснили, почему нет известных лиц, рассказали про суды, конечно, не упоминая, что Алексей и не собирался приезжать, опасаясь маленькой явки. Прессы было много. Вечный состав на любых мероприятиях Навального – радио «Свобода», «Новая газета», западные СМИ.

В какой-то момент мне поступило указание из суда: держать людей. Аресты не дают, Ляскин и Волков получают штрафы и спешно выдвигаются на открытие. К этому моменту мы уже наговорились с людьми, и они начали расходиться. Я «толкнул» проникновенную речь об  особенности нашей исторической миссии для России, о наших 2-3% в океане недоброжелателей и лгунов, о том, что именно мы способны и можем принести спасительные перемены. Молодая публика оказалась благодарным слушателем, я всем своим существом чувствовал, как толпа поддается на уговоры, словно пластилин податливо принимает необходимую мне форму. Стало страшно, прошел адреналиновый озноб. Страшно от ощущения безропотности толпы, легкости внушения и власти, прежде всего от простоты манипуляций. Несколько дней спустя, перебирая в голове эти моменты, я представил Навального, что он чувствует, выступая перед этими юными поклонниками его таланта разжигать в них ненависть и вестись на глобальные обещания. Именно так из политической оппозиции мы быстрыми темпами превращались в гражданскую секту, выбрав себе в паству несформировавшийся, а потому уязвимый контингент - школьников и студентов первых курсов.

Ляскин и Волков таки успели на открытие, под самый конец, но небольшое количество народа еще оставалось. Вся троица получила огромный штраф: Ляскин - 250.000, Навальный и Волков — по 300.000. Тогда волонтеры долго обсуждали, как будет тяжело собирать такую огромную сумму для любимых лидеров, но они постараются и обязательно соберут. Удивительно, но лидеры и в ус не дули «париться» по этому поводу и специальным образом собирать деньги. Вопрос по уплате этих гигантских штрафов замялся сам собой и публично нигде больше не поднимался. Все нужные средства нашлись сами собой. Обошлось без дурацкой показухи, которую Навальный любил устраивать в своих прямых эфирах, зачитывая платные комментарии, тем самым показывая, что ради штрафов для людей кампания готова на любую возможность подзаработать. Вокзальная игра в наперстки выглядит куда честнее, чем подобные авантюры с доверившимися тебе людьми.

За все время существования помещения на Гиляровского, 50, а это были ключевые месяцы кампании, Навальный посетил штаб всего раз. И это была не теплая встреча с волонтерами или официальное выступление кандидата. Это было случайное недоразумение. Навальный заехал вместе с женой и гламурной компанией, явно не смахивающей развязным поведением на наших скромных волонтеров. Выяснилось, что они гуляли по городу, тусовались, благо погода стояла отличная, и неожиданно для самих себя  решили заехать в штаб. Юлия Навальная хотела сделать модные фотографии, а всю праздную компанию затащил в штаб друг Навального Александр Хоменко, который занимался вопросами с недвижимостью (в бизнесе и как теневой помощник в кампании) и очень хотел продемонстрировать последние успехи. Сам Алексей был одет как пляжник, в шортах и поло. Юлия сразу же зациклилась на фотосессии с большой надписью «Навальный-2018». Главным разочарованием тут стал даже не тусующийся кандидат в шортах, случайность посещения и даже не его праздная компания, а что поговорить ему с волонтерами было не о чем. С сотрудниками хотя бы состоялся дежурный разговор в стиле «что людям предлагаете», а вот с волонтерами оказалось потяжелее. Отправляющиеся агитировать люди неожиданно увидели предмет своей агитации - беззаботного и расслабленного человека в пляжном «прикиде», не знающего, о чем с ними потолковать. Чувствовалось напряжение. Из положения вышли традиционным для кампании способом: собрали всех волонтеров в кучу и сделали фото. Для твиттера самое то. Из руководства в штабе был только я.

Навальный тогда впервые заговорил об Александре Туровском напрямую, хотя прошло уже больше двух месяцев. Видимо, других тем на ум просто не пришло:

- Мутная какая то ситуация произошла, непонятная, — совершенно отстраненно и флегматично проговорил Навальный, как будто речь шла о мешке картошки или коробке с потерянными листовками.

- Да, для всех в штабе это до сих пор шок. Непонятно, он ведь всегда был отличным парнем.

- Мутная история, конечно.

Словарный запас был, видимо, тоже исчерпан, так как фразочка-паразит «мутная история» употреблялась Алексеем регулярно и была одной из самых повторяющихся в частном общении.

Тут в разговор вмешался довольный от успешной демонстрации штаба Хоменко:

- Да наркотики подбросили в карман и заставили выступить. Делов-то.

Навальный в эфирах и видео и Навальный в реальной жизни, без помощников, которые готовы скакать вокруг и развлекать толпу, как это часто делал Ляскин, — это два совершенно разных человека. Странная кампания, страдавшая от дефицита содержания и большого смысла, только усугубляла этот внутренний момент.

По очередному случаю крайней несамостоятельности Навального и его нежелании что-то делать самому, между фондовскими сотрудниками, знавшими Алексея не первый год, как-то состоялся забавный разговор. Перебрали все возможные варианты и всё мимо: за едой и кофе ходят помощники с секретарями, машину водит водитель, фактуру для постов готовят райтеры, тезисы для выступлений готовят менеджеры. И тут Любовь Соболь уже в смешном отчаянии воскликнула:

- Ну, бороду-то он сам себе стрижет!

- Боюсь, Люба, что и ее ему стригут.

Это Ляскин поставил неутешительную точку в этом милом обсуждении. Старые сотрудники приклонялись перед Алексеем, и обсуждение подобных деталей его жизни доставляло им видимое удовольствие. Данный разговор и много других похожих напоминали натуральное сюсюканье над избалованным ребенком, умилявшим всех теток в семье своей беспомощностью.

Тем временем появление нового помещения вселяло некоторый оптимизм, так как вовсю готовился запуск систем СЫЧ, призванных спасти кампанию и наконец-то подарить ей практическую осмысленность. Система состояла из монитора, миниатюрного процессора и супер-секретного ноу-хау кампании - специального сканера для фиксации персональных данных. У СЫЧа была только одна, но очень важная функция - обработка персональных данных будущих подписантов, то есть фактически сбор подписей, только не в подписной лист, а предварительно в базу данных кампании. Систему разработали еще в апреле и на тогдашних «летучках» Волков показательно интересовался у Рубанова: когда же система будет запущена, времени то немного. И вот только в августе забрезжили надежды о скором внедрении СЫЧа в массовое использование. Впоследствии, с системой СЫЧ будет связано самое большое и неоспоримое разочарование в плане стратегической и технической связки всей кампании.

Штабные специалисты разумно полагали, что система автоматизирует и сделает реальным настоящий сбор подписей, который начнется сразу после гипотетической регистрации кандидата. Объемы предстояли гигантские, а сроки мизерные. Более трехсот тысяч подписей за какой-то месяц, еще и в разгар зимы. СЫЧ должен был внушить рядовым сотрудникам, в особенности региональным менеджерам, что с помощью технических хитростей мы обманем время и совершим невозможное - предварительно верифицируем нужное количество подписей, а потом ловко и быстро перенесем их в подписные листы. На словах общий план звучал превосходно. Рассказывая про него в собственных эфирах, Волков просто сиял.

В техническом представлении менеджеров и презентациях разработчиков система длительной верификации будущих подписей выглядела так:

1) Региональные штабы пропускают через систему СЫЧ всех зарегистрированных на сайте сторонников.

2) В системе остаются сканы необходимых персональных данных человека, автоматически идет проверка на действительность паспорта через базу ОУФМС.

3) Всё это надежно сохраняется, систематизируется и ждет своего решающего часа.  Решающий час - это сбор подписей в специальные бумажные листы, которые сдаются в Центральную избирательную комиссию. СЫЧ должен был сформировать подписной лист специально для каждого человека, прошедшего предварительную верификацию.  Верифицированному человеку оставалось всего лишь прийти второй раз и только оставить подпись.

4) Профит. Сроки соблюдены. Никаких столпотворений в штабах. Жизнь прекрасна.

В реальности, однако, всё оказалось не совсем так, вернее, совсем не так. Система СЫЧ оказалась пустышкой без важнейшей начинки. Работники региональных штабов, включая московский, на протяжении многих месяцев как идиоты рассказывали людям сказку. Сказка была нужна, чтобы банально затащить хоть кого-то в пустеющие штабы. Суть сказки заключалась в комбинации обещаний, подготовленной Волковым. «Приходите в штаб и верифицируйте свою подпись», — говорил он. Здесь сразу надо отметить, что штаб умышленно не конкретизировал тот факт, что людям надо будет прийти зимой еще раз. Многие удивлялись, зачем они приперлись сейчас, и задавали резонный вопрос: а что, и второй раз приходить придется?

Тут начиналось самое интересное. Работники штабов принимались пересказывать сказку Волкова: «Вы пришли не просто так. Сейчас мы возьмем ваши персональные данные и сформируем из них подписной лист, подготовленный специально для вас. Да, вам придется посетить нас еще раз, но анкетировать и брать ваши паспортные данные мы больше не будем. Вам останется только оставить живую подпись в готовом подписном листе». Люди успокаивались.

Что же оказалось в итоге? Хваленая система СЫЧ не была приспособлена для автоматического заполнения подписных листов персональными данными. Проще говоря, она только собирала данные. Мы врали людям, что им останется только оставить подпись и у их нынешнего визита есть целесообразность. Если бы произошла регистрация кандидата, штаб попал бы в щекотливую ситуацию. Не было бы никакой разницы между ранее верифицированным сторонником и впервые пришедшим. Операционист заново и вручную вбивал бы паспортные данные человека в пустой подписной лист. Позора и серьезных скандалов было бы не миновать.

И тут встает резонный вопрос: на что рассчитывал Волков? Всё просто. Руководство кампании изначально воспринимало возможные итоги кампании реалистично и, следовательно, строило всю систему без расчета на регистрацию. Обыкновенный «лохотрон» по своей сути и содержанию: успеть хорошенько набить базу свежими сторонниками, чтобы потом использовать ее на региональных выборах, «бомбить» просьбами о донатах, играть мускулами перед основными спонсорами и уничтожать демократических оппонентов на праймериз. Ни про какую «регистрацию кандидата» никто всерьез в руководстве не думал.

Важным моментом здесь было и занять сотрудников в регионах, показать видимость и цикличность работы. И самое важное - затащить людей в штабы. К середине лета в подавляющем большинстве штабов было, что называется, хоть шаром покати. Редкие и скучающие местные сотрудники, крохотные объемы агитации. Картину хоть как-то спасали нечастые инциденты с полицией.

Политическое содержание «верификации будущих подписей» вызывало еще больше вопросов. Федеральный штаб запустил большую медийную волну: «люди, срочно езжайте в штабы и верифицируйте свою будущую подпись». Тогда уже почувствовался некий диссонанс: надрываются все, кроме главного. Навальный был очень умерен в призывах идти и «оставлять подпись», как будто это был не решающий момент во всей кампании. Обсуждая это между собой, сотрудники списали это явление на желание «выстрелить» хорошими темпами ближе к октябрю. Мол, и за два месяца успеем всё собрать.

Далее федеральный штаб планировал начать тотальный пиар с цифрами верифицированных сторонников. Основной мотивацией для поднятия увядших волонтеров на уличную активность рассчитывали сделать показательные темпы в ведущих регионах, где эти волонтеры хоть в каком-то количестве ещё остались.

С момента начала верификации и до последнего дня кампании штаб усиленно скрывал любую статистику по верификации. Замалчивались федеральные и даже отдельные региональные показатели.  Хвалиться было нечем. Раскрой тогда штаб те темпы, на любом этапе до самого декабря, и даже самый упертый оптимист пал бы духом.

Активные волонтеры были очень удивлены такому развитию событий. Из эфиров «Навальный LIVE» их порядком успели приучить, что кампания «Навальный-2018» — самая открытая и честная, соответствующая лучшим мировым стандартным. А тут такое. Волков словно в рот воды набирал, когда следовал очередной вопрос - что с верификацией, сколько уже? Следовали размытые и общие ответы в стиле «всё по плану, верификация успешно шагает по стране». Не будучи дураком, Волков бравировал не актуальной статистикой, а привычным козырем - количеством штабов, в которых верификация была запущена. Количество открытых штабов и задержания волонтеров останутся единственными козырями Волкова, его личным роял-флэшем на случай любой критики кампании.

Даже после окончательного закрытия кампании любые цифры по верификации остались под грифом «секретно». Понимавший всё с самого начала Навальный на финишном отрезке сосредоточился совсем на другом аспекте кампании. В эфирах начался пересказ басни про двести тысяч волонтеров, готовых в любой момент оставить подпись. Картишки посыпались из широких рукавов, как будто и не было долгих месяцев томительной верификации, наглядно показавший всю неэффективность и призрачность кампании. Когда разразился скандал с московским штабом — мое откровенное выступление в декабре 2017 года, — я специально раскрыл реальные цифры собранных подписей по Москве. Их было всего около 14 тысяч. Ничтожно маленькая цифра, учитывая, что помимо 7.500 «своих» подписей Москва должна была собрать не менее 100.000 так называемых «региональных», тем самым выступив спасительным «федеральным хабом» для регионов с низкими показателями по подписям. И вот, в общей сложности 14.000 подписей по Москве, на которые ушло больше трех месяцев.

По регионам итоговая статистика была еще более удручающая. Большую роль здесь сыграла внутренняя коррупция в управлении и клановость федеральных менеджеров. Раздутые показатели из отдельных регионов на фоне общего упадка кампании не могли не радовать Волкова, привыкшего воспринимать только сухие цифры. Окончательно превратившееся в хитрых офисных клерков молодые «волковцы» успешно раскручивали конвейер с «нужной» статистикой из не самых лучших регионов. Впереди планеты всей шел главный фаворит двора – Сергей Бойко из Новосибирска, затем регионы «миловцев» Александра Тагирова и Олега Снова. Естественно, когда пошел процесс внедрения системы СЫЧ, приоритет получили  именно они, самые «стабильные» регионы. В первую очередь дефицитное оборудование отправлялось к ним, остальным регионам оставалось только завидовать.

Не нужно пояснять догадливому читателю пагубность таких явлений. Уверен, очень многие, кто прочитает эти строки, сталкивались с подобным в своей жизни. Показатели по верификации оказалось «раздуть» сложнее, что уже поздней осенью 2017 года вынудило Волкова к отчаянному плану - собрать минимум 150.000 региональных подписей только в Москве, а то и все 200.000. Абсолютно сумасшедший план, совершенно не реальный, но в последние месяцы осени, когда стало окончательно ясно, что регистрации не будет, Волков мог себе позволить такие жирные «утки». Всё равно дальше заявлений дело бы не пошло.

Характерная история показывает беду с запуском верификации в Москве. Еще в мае в федеральный штаб постоянно поступали наши просьбы выделить несколько ноутбуков для работы ресепшена и юристов, а также обеспечить штаб необходимой для работы оргтехникой. Главный штаб сначала просто игнорировал наши кровные просьбы, а потом начались бюрократические отписки в духе «ожидайте главного». Как итог, принтерами и сканерами нас обеспечили простые активисты, с ноутбуками случилось примерно также. Особенно тяжело стало после изъятия всей техники правоохранительными органами в июле. Бывало, что приходилось натурально выкручиваться, имея в распоряжении по два ноутбука на весь ресепшен. Федеральный штаб отвечал на все просьбы лаконично и емко: денег нет. Нам оставалось только «держаться».

Куда уходило финансирование и почему пустовали такие важные статьи бюджета, осталось тайной. Наиболее искренние волонтеры открыто возмущались: переводим деньги, казна не пустует, так почему же нет достаточного количество листовок и вменяемой оргтехники? В связи с этим многие сторонники справедливо предлагали учредить целевые взносы - самым частым предложением было внести точечный взнос на производство газет. Позже Волков начнет списывать любой дефицит и недостатки финансирования на дорогостоящие турне Навального по регионам, при этом через раз называя разную стоимость таких поездок, что стало поводом для насмешек с разных сторон.

Несмотря на то, что Москва должна была дать максимальное количество верифицированных подписей, Волков по-прежнему предвзято относился к столичному штабу, «задвинув» Москву в соответствии со списком эффективности регионов, составленном на основе статистических показателей, на периферию. Составляли этот список очень просто. Была самая обычная таблица в Excel, которую собственноручно заполняли федеральные координаторы. Отсюда и возникал рейтинг регионов. Несложно догадаться, что, конкурируя между собой и борясь за место под солнцем у привередливого начальства, клерки преувеличивали заслуги своих регионов либо закрывали глаза на очевидную «липу», шедшую  в федеральный штаб. Проверить или опровергнуть недостоверность сведений было практически нереально, да и никто не стремился этого делать. Было невыгодно.

В итоге московский штаб получил долгожданные СЫЧи гораздо позже многих регионов, в большинстве своем отсталых и показушных. И это еще помог счастливый случай. Несколько комплектов СЫЧей было запланировано отправить куда-то на Дальний Восток, но что-то пошло не так и они остались лежать в Москве. Ляскину удалось использовать этот момент и вырвать их для столицы. Здесь надо отдать должное Николаю: он до последнего пытался пробить стену офисных интрижек и делал для работы московского штаба, что мог, находясь  в уязвимом положении. Если бы не такая удача, Москва бы еще долго просидела без верификации подписей.

С оснащением московского штаба системами СЫЧ начался новый виток борьбы за федеральное управление над всем московскими столичными процессами. Волкова продолжал чем-то серьезно не устраивать Ляскин, основные причины были не ясны, но все это понимали и казалось, что развязка вот-вот наступит. Недовольством Волкова пыталась манипулировать группа близких к нему сотрудников. Время кампании истекало, но «волковцы» так и не смогли интегрироваться в общие тренды штаба, оставаясь отдельной группой. Дополнительно накалял обстановку тот факт, что Навальный тоже относился к ним прохладно. В особенности он недолюбливал самого активного члена этой группы Олега Снова — за доходящее до неприличия желание угождать лестью и верноподданничеством Волкову.

Формально у московского штаба не было своего федерального координатора. Москва  с самого начала считалась неким «спецпроектом», при этом не получая никаких особых преимуществ в оснащении или снабжении, а скорее наоборот, уступая многим регионам из-за их раздутых рейтингов. Запуск систем СЫЧ в многомиллионном городе давал возможность выгодно «выстрелить» перед самым носом руководства любому федеральному координатору, особенно близкому к первым лицам. Волкова начала «греть» его группа, чтобы он назначил кого-то из них «смотрящим» за Москвой. Ляскин был против таких раскладов, разумно осознавая, что за этим действием последует его отставка и разгон сплоченной команды, научившейся вытягивать на собственных плечах ключевые задачи.

Тогда из положения удалось выбраться без потерь. В федеральном штабе успешно работала Ольга Гусева, которая была наглядным исключением из не лучших кадровых правил, царивших в штабе. Ее должность была весомой в общей иерархии и формально звучала как «менеджер федеральных проектов». Эта была ее первая работа в политической структуре. Неимоверно ответственной и въедливой до любых рабочих мелочей, не по годам разумной и рассудительной, Гусевой стали быстро доверять самые объемные и сложные проекты. Она охотно справлялась, показывая чудеса выносливости и работоспособности. Именно она станет тем менеджером, который осуществит единственный сработавший проект кампании - турне кандидата по регионам. Гусева с уважением относилась к сотрудникам московского штаба, видя, как они отдаются общему делу. Как федеральный менеджер Гусева обладала необходимым аккаунтом в электронной программе штаба. Этим и воспользовался московский штаб. Вся наша статистика и отчетность теперь были привязаны к ее аккаунту в штабной системе, следовательно, нам не приходилось сотрудничать с «волковцами» и, в частности, с навязчивым Олегом Степановым-Сновым. Мы были спасены, как оказалось ненадолго, до конца осени, но продолжить свою работу мы могли.

Шел всего лишь август, кампания только приближалась к своему временному экватору, а внутренние интриги и чиновничьи болезни уже давно разъедали хрупкий организм штабной системы. Из луча света в темном царстве, романтического образа борьбы за «прекрасную Россию будущего» мы превращались в совсем другого исполина, мешавшего жить России испокон веков, — исполина бюрократии и кумовства.

 

Глава 5. Как превратить куб в шар, не привлекая внимания полиции

В конце лета главным политическими событием в Москве стала отнюдь не наша кампания по верификации подписей за выдвижение на президентские выборы Алексея Навального, как мы надеялись. Скандальных инфоповодов стало меньше, волонтерские страсти шли на убыль, а параллельно с этим всё больше политического пространства захватывали муниципальные кампании. Дмитрий Гудков с со своим главным технологом Максимом Кацем запустили общегородской избирательный процесс, который они назвали «политический Uber». Со стороны «Uber» казался верхом технологической мысли: весь сервис для кандидатов был прост и удобен, абсолютная доступность и прозрачность, потрясающие возможности в онлайне, налаженная коммуникация в сетях и мессенджерах. Если Леонид Волков безнадежно застрял в 2013 году в отношении стратегии и сервисов для сторонников и избирателей, то Гудков с Кацем шли вперед и использовали самые передовые методы. Именно у них я, кстати, подсмотрел модель системы для построения городской сети волонтеров на базе платформы Telegram, разумеется, адаптировав её под цели и возможности нашей кампании.

Надо отметить интересный факт: после разгона нашей команды и даже после декабрьского скандала, связанного с моими публичными откровениями, система чатов в Telegram’e продолжала функционировать и только с помощью нее наши сменщики смогли как-то вести дальнейшую работу, при этом не привнеся в отлаженную систему ничего нового. Волков смотрел на нашу выстроенную городскую сеть с традиционным предубеждением, так как это была сугубо московская идея и инициатива без какого-либо его участия. Наш опыт, однако, оказался столь успешным, что, общаясь с волонтерами в первый день работы нового помещения на Гиляровского, даже Волков был вынужден отметить эффективность нашей городской сети и пообещал начать внедрение данной Telegram-технологии даже в других регионах. Чтобы остаться  с читателем  полностью искренним, должен признаться, что рост участников в окружных чатах сильно замедлился еще в июле и снова стал расти только к концу августа, когда более-менее заработала верификация и в штаб стали приходить новые люди.

По поводу муниципальных кампаний у нас была примитивная и удручающая директива, полученная прямиком от руководства кампании. Нам предписывалось игнорировать любые просьбы сторонников помогать муниципальным кандидатам, даже тем, кто являлся по совместительству нашими волонтерами или идейными собратьями. Волков всегда был болезненно ревнив к чужим успехам, а тут еще вполне успешный проект Каца, его старого врага, от одного имени которого у Леонида начинался нервный тик. Исключение составил только Илья Яшин, даже не его команда по Красносельскому району Москвы, а именно сам Яшин. Фонд с первого дня планирования выдвижения Яшина по полной «впрягся» в его кампанию. Разрешалось пиарить его в сетях, перед волонтерами, на любых собраниях, никаких запретов и табу — сплошной зеленый свет.

Остальным кандидатам пришлось отказывать даже в банальных просьбах разместить информацию в окружных чатах. Люди выражали справедливое недовольство, многие из них долгие часы и дни отдали во благо нашей кампании. Им было от чего огорчиться. Красивый тезис Навального «помогите нам, а потом мы сделаем всё для вас» оказался не для них. Пошла череда публичных склок, грозивших перерасти в резонансные конфликты. И снова «выручило» начальство, поручившее нам придерживаться несколько дураковатой, но действенной версии: всем кандидатам мы помочь не сможем, поэтому не будем помогать никому. Волков всерьез полагал, что подобный скрипт поможет уйти от ответственности перед людьми. Впрочем, для определённой аудитории это действительно сработало.

В сентябре мы помогали только Яшину. В день голосования Фонд с помощью штабных ресурсов организовал в Красносельском районе экзитполы. Все лучшие ресурсы были брошены туда и только туда. Сотрудники социологического отдела ФБК лично приехали забирать информацию. После выборов, когда аппарат Навального начал плотно «вести» деятельность Яшина, мы продолжили регулярно выделять лучших волонтеров под красносельские задачи, в частности под осмотр местных объектов на соответствие муниципальным закупкам и т.д.. Координировал весь процесс аппарат Навального, что говорило о важности конкретного направления лично для него Алексея.

Остальных муниципалов мы выручили разве что попытками подсобить с наблюдателями. Хоть объемы активности были и мизерные для мегаполиса, а мы направили всего несколько сот наблюдателей, штабной координатор по московскому наблюдению Анна Барвашова сделала всё возможное, призывая разуверившихся в нас кандидатов приносить свои направления на избирательные участки.

Я с особой горечью смотрел на эту ситуацию. Еще с осени 2016 года, после завершения кампании Николая Ляскина в Госдуму, вместе с парой единомышленников мы начали партийный проект по подготовке кандидатов к муниципальным выборам. Хотелось встряхнуть московское отделение Партии прогресса. К тому моменту оно уже несколько лет оставалось единственным островком жизни в тлеющей партии. Был разработан подробный план подготовки: непосредственная работа в районах, доступные сервисы для жителей, основательная «прокачка» самих кандидатов. Кандидатов набирали из наиболее активных партийцев, к тому моменту таковыми считались молодые ребята из нашей немногочисленной команды. Основная масса московского отделения без энтузиазма отнеслась к нашей затее, мало кто уже надеялся на нужность этой партии Фонду и Навальному лично. Старые партийцы, признаться, сразу же выбрали проект Гудкова-Каца, посчитав, что там наиболее серьезные намерения. Забегая вперед, скажу, что только эти мудрые люди, не надеявшиеся на поддержку и внимание от Навального и ФБК, стали из всей партии единственными муниципальными депутатами. В итоге партию они по понятным причинам покинули.

К старту «прогрессовского» проекта в ноябре удалось собрать десяток активистов, готовых полностью отдаваться работе в районах. Еженедельно мы проводили проектные собрания: читали лекции и инструктажи, раздавали задания, следили, как будущие кандидаты работают с районными проблемами. С развитием проекта, несмотря на наши собственные попытки выстраивать дипломатию со всеми демократическими силами, люди к нам не шли. Видимо, бросалось в глаза, что Навальный не заинтересован в подобных проектах и реальной поддержки для нас не будет. Так и вышло. Руки периодически опускались, но проект мы не бросали. На голом энтузиазме, с надеждой на будущее и собственное старание. Альтруизм и самаритянство в чистом виде, юношеский максимализм.

Разговоры на тему муниципальных выборов лично с Алексеем Навальным сначала сводились к неприкрытому скепсису с его стороны: «Ну, что от этих мундепов зависит, никакой власти и влияния они не имеют, стоит ли вообще в это лезть?» Так он рассуждал в декабре 2016 года. Затем риторика немного сменилась, но снова ничего определенного: «Ну, конечно, в августе или ближе к нему вернемся к этой повестке, кому-то будем помогать». В точности так Навальный рассуждал уже в феврале 2017 года. Он просто не захотел опускаться до жизни и проблем реальных людей, в его словах регулярно присутствовало стойкое желание оставаться в виртуальной политике, изображая большого федерального воротилу.

Вся обстановка недвусмысленно намекала, что муниципальный проект ему не нужен, а московские выборы всерьез в Фонде не воспринимают и ресурсы тратить на них не собираются. Вот так один из двух работающих проектов Партии прогресса (первым был правозащитный проект «Прогрессивное право») оказался не нужен, вместе с опытной молодежью, готовой к прямой и конструктивной работе с населением, имевшей самые реальные шансы стать депутатами. Но фондовским умам было не до того: их умы будоражила федеральная кампания с искрометными выступлениями Волкова о секретном, но могущественном плане, который он бережливо записал на листочек бумаги, чтобы враги, натурально, не прознали формулу победы. Впоследствии никто так и не понял, что это был за чудный план и чего удалось благодаря ему добиться. А сам волшебный листочек остался таинственно тлеть в волковских закромах, видимо, в ожидании новых побед. Да и был ли мальчик, никто не знает.

Вместе с несостоявшимися муниципальными депутатами мы и вели московскую кампанию «Навальный-2018». После закрытия проекта наши кандидаты вынужденно поставили крест на муниципальных амбициях. Чтобы не бросать доверившихся партии людей, мы решили взять их по возможности на работу в штаб. Разумеется, с учетом их способностей и желания выносить запредельные рабочие нагрузки. Некоторых товарищей пришлось позже уволить - не все восприняли начавшуюся кампанию с должной серьезностью. Поведаю один такой эпизод: после кампании Ляскина мы привели в партию молодого парня, перспективного активиста, студента последних курсов МГУ Игоря Азарова. Игорь работал менеджером на ресепшене - регистрировал и общался со сторонниками. Работа несложная, но требующая максимального внимания и заботы к людям. После первых «наездов» собственника помещения на наш штаб на волне хайпа Ляскин написал в твиттер, что штаб переходит на круглосуточную работу. Собственник вместе с ЧОПом могли ночью захватить штаб, пока там никого не будет. Часть команды была вынуждена остаться, среди них был Азаров. В тот вечер проходил финал футбольной Лиги чемпионов, мы организовали публичный просмотр, под пиццу и лимонад, волонтеры подтягивались «тусить» в штаб.  Вместо исполнения своих обязанностей Азаров вместе со всеми пошел смотреть футбол. На вопрос мужчины, приехавшего зарегистрироваться волонтером, Азаров ответил в духе «уже поздно, рабочий день закончен, приезжайте завтра и вообще - вы разве не видите, что я смотрю футбол, запишите мой номер и до свидания». Позже Азаров и вовсе пошел спать, на утро соврав руководству, что дежурил всю ночь. Конечно, он был уволен. Азаров  не смог понять причин скорого увольнения, для него Навальный остался доступным способом протестно и весело проводить время, быть в тренде, буйным и модным. Таких как Азаров было большинство молодых волонтеров, не обладающих глубоким политическим сознанием, зачем и для чего они поддерживают кампанию. Дальше примитивных лозунгов у таких дело не шло. Нам же удалось собрать хоть и молодых, но думающих сотрудников, понимавших суть и ценность подобного самопожертвования. Работы, как в московском штабе, врагу не пожелаешь: бешеный график, дьявольское напряжение, отсутствие выходных, постоянный риск вляпаться в неприятности с законом. Но мы горели, не вождизмом, не офисными интрижками, а желанием доказать самим себе, что можно пахать по-настоящему, как в лучших сериалах, добиваться невозможного. И Навальный тут был совсем не при чем, от него остался один светлый образ и вечные указания всё неприятности списывать на беспредел «партии жуликов и воров».

За всё времени кампании, а прошло уже более четырех месяцев, сотрудники московского штаба и наши волонтеры видели Навального всего один раз. Да и то, это случилось, когда он заехал на открытие первого штаба на набережной, где собралось совсем немного народа, человек тридцать, в подавляющем большинстве участники молодежного движения «Протестная Москва». Тогда приезд Алексея был неожиданным даже для сотрудников, поскольку нигде не анонсировался. Видимо, сработал теперь уже интуитивный страх Навального, что на фотографиях не будет огромных толп и искусственных очередей. На открытие второго штаба Навальный приезжать и не собирался, так как аудитория в несколько сот человек «зазвездившегося» кандидата уже интересовала мало, да еще и Волков удачно подсуетился, решив лично «засветиться» перед щедрой на заголовки либеральной московской прессой. Нелепый августовский инцидент, в шортах и с развязной гламурной компашкой, считать за визит кандидата было бы совсем неприлично. А у волонтеров и активистов закипало: где кандидат? почему он игнорирует Москву? Ляскин — хорошо, но где Навальный?

Почему федеральный штаб в лице Леонида Волкова так не хотел делать встречу с Навальным? Причины на самой поверхности. Одного дело тараторить в эфирах про десятки тысяч активных сторонников в одной только Москве, и совсем другое — показать людям объективную реальность. Волков прекрасно знал статистику московского штаба про максимальный актив в 200-300 волонтеров и массовый спад общественного интереса к активностям кампании. Потерпеть фиаско в Москве — и всё, не отмоешься никакими региональными митингами, на которые люди ходят как на праздник, и совершенно неважно, кто на сцене.

Но вследствие давления немногочисленных, но мотивированных московских активистов штаб решил-таки организовать встречу с Навальным в столице. Как и с поиском помещения под московский штаб, подходящие варианты отбирал и лично осматривал сам Ляскин. Потянулась вереница неудач. Большинство арендодателей и предпринимателей отказывалось с нами связываться моментально. Скандальная слава еще никому не помогала, а тут были свежи в памяти и поисковиках июльские события. Сомнительный хайп с провокацией властей продолжал аукаться. В свою очередь те, кто уже согласился сотрудничать, через какое-то время отпадали пачками. Здесь могло быть только два варианта. Первый — невероятная работа спецслужб: доступ ко всем частным перепискам руководства, неустанная слежка. Второй вариант — информация оперативно «сливалась» кем-то из руководства, кто был в курсе, а это очень узкий круг: сам Ляскин, Волков, Навальный, Рубанов, Марус, Жданов. Посмею предположить второй вариант, уж слишком серьезно эти лица подходили к безопасности в онлайне, а в живом общении всё обсуждалось крайне приватно и без посторонних. За этот вариант также говорит тот факт, что органы не всегда опережали нас даже в уличных акциях и запутать их было делом нехитрой техники. В случаях с арендой помещений удары наносились точно и по нужным вариантам.

Любопытный случай произошел с подготовкой встречи, если мне не изменяет память, в клубе Volta.  Тамошняя площадка идеально подходила под требования Елены Марус, арт-директора кампании и супруги директора ФБК Романа Рубанова. Фонд давно лелеял мечту провести статусную и пафосную встречу в стиле Хиллари Клинтон, на президентскую кампанию которой равнялось всё руководство, включая Навального. Под грифом строжайшей секретности, в подготовке принимали участие только избранные. При подключении рядовых сотрудников использовалась запутывающая конспирация. Как итог площадка с треском слетела. При этом руководители успели «влупить» на закупку дорогих материалов и работу специалистов больше миллиона (!) рублей. Сумма была солидной и этот факт решили огласке не придавать. Ограничились постом от самого Навального и шутками между собой. Хитом на пару недель стала шутка про красный ковролин. Ковролин накупили в огромном  количестве для сооружения «красной ковровой дорожки», как на вручениях киношных премий типа «Оскара». В нашем случае вместо голливудских звезд должен был торжественно пройти Навальный. Дорожку планировалось оградить золотыми столбиками с лентой и приставить к ним специальный отряд из волонтеров. Куда потом делись залежи красного ковролина, осталось тайной, но шутки про него ходили еще долго.

Многих арендодателей смущала юридическая схема, которую подсовывала им кампания. С нашей стороны предоставлялся договор от имени Некоммерческого фонда по поддержке средств массовой информации «Пятое время года», подписывался везде Волков. Как водится, в таких ситуациях одна из сторон всегда живо интересуется, с кем заключает договор и чем фактически занимается арендатор. Во многих случаях ответить было нечего, так как кроме финансовых операций по расходам кампании этот фонд больше ничем не занимался. Опытные предприниматели  боялись подставы, далеко не все верили в байку о «деньгах от народа» в сомнительном фонде и это стало немаловажным факторов многочисленных отказов.

После долгих мытарств встречу в Москве все-таки провели, но при весьма странных обстоятельствах и только в середине сентябре. Фонд уже имел на руках социологию, мы все прекрасно понимали, что дела кампании идут не в гору, даже после запуска верификации в Москве и других регионах. Тем временем Ляскину удалось договориться по одному из помещений на заводе «АРМА», с максимальной вместительностью всего на 400-500 человек. На большее в Москве и рассчитывать не приходилось даже в сентябре, когда «дачный сезон» остался в прошлом. Социология показывала, что как кандидат Навальный московских активистам не слишком интересен. Новая волна воспринимала его как героя Интернет-мемов и экстремальный способ выпустить молодецкий пар. Скучноватая встреча с обсуждением тезисов так и не вышедшей программы мало кого могла прельстить.

Вышло еще хуже, чем могло бы. Непонятно чье это было решение, но анонс и приглашения мы запустили всего за день до самой встречи. Для приглашений использовались только электронные почты зарегистрированных сторонников и система окружных чатов. Вероятно, руководство переоценило активность сторонников и подумало, что из мифических шестнадцати тысяч на сайте точно придет несколько тысяч, что вызовет коллапс на входе. Пришло 150 человек. Навальный выступил с общей речью, которая ничего кроме популистских фраз широкого толка, в себе не несла. Пообещал скоро выпустить программу, но, как мы знаем, программа вышла в самом конце кампании, в декабре, и никакого впечатления на сторонника не произвела.

Волков был в бешенстве от такого количества зрителей, но это и был весь наш лояльный агитационный актив. Пошла команда не пускать прессу, любую, даже самую лояльную. Побоялись фотографий с жидкой толпой. Я взял на себя функцию безопасности и наладил организованный проход, что позволило успешно отсечь несколько групп явных провокаторов и неизвестно зачем явившихся полицейских. Бросалось в глаза поведение сопровождавшей Навального команды, его ближайшего аппарата — двух пресс-секретарей, директора ФБК, руководителя кампании, супруги. Они вели себя как аристократический бомонд, расположившись в специальной ложе, из которой был отличный вид на сцену, но куда был закрыт проход обычным сторонникам. Мы даже были вынуждены поставить специального волонтера, чтобы никто не надоедал почтенной публике вопросами.

Волков цеплялся за любую мелочь и вел себя неадекватно. Перед встречей мы выставили навигацию из волонтеров в фирменной символике. У метро оказалось несколько наших агитаторов с шарами. Одну нашу активистку Александру Соколову задержала полиция, она успела об этом написать и всех предупредить. Кстати, благодаря сигналу от Соколовой нам удалось избежать задержаний всей нашей навигации, а это десяток человек. Волков рвал и метал, что этот инцидент сейчас обрушит всю явку и клял нас за неумение грамотно скрывать ненужные задержания. В разгар встречи, когда стало ясно, что людей мало, но с организацией полный порядок, Волков подошел ко входу в зал, где мы с Ляскиным что-то обсуждали.  В полной задумчивости, смотря в пустоту, Волков начал страннейший диалог:

- Чуете? (Шмыгает носом и подносит к нему свои сжатые в пятерню пальцы.)

- Что такое?

- Звездочкой пахнет. (Морщится.)

- Какой звездочкой, Леонид? (С позитивом, свойственным подчиненным перед начальством в нелепых ситуациях.)

- Ну, пахнет прям, звездочкой. (Переводит блуждающий взгляд на Ляскина и пристально на него смотрит.)

- Сейчас попросим на полную включить вытяжку…

Волков загадочно удалился. Что он имел в виду и стоило ли вообще рассматривать подобное поведение Волкова как своеобразный сигнал? Леонид так намекал, что нам сорвали встречу? Низкая явка из-за полиции и всех подряд? Леонид просто решил выразить обязательное «фи», не придумав ничего менее вычурного? Леонид просто устал и страдает от каких-то запахов, которые ему мерещатся? На все вопросы ответ был один: Волков окончательно окуклился в своем мире, как это уже ранее случилось в конце мэрской кампании в недостижимом теперь 2013 году.

Николай Ляскин предложил не ломать голову над волковскими странностями, а просто работать дальше. Встреча еще продолжалась. Но осадок остался, видимо от того, что этот случай с Волковым был наглядной квинтэссенцией его поведения за последнее время. Сумасбродная загадочность и непредсказуемость.

Но самое характерное произошло уже после выступления кандидата. Навальный приехал на встречу с новой охраной — дебильного вида лбами в темных костюмах. С самого начала они начали вести себя вызывающе и без какого-либо понимания политической специфики происходящего. Амбалам просто было невдомек, что они охраняют политика, а пришедшие на мероприятие люди — не скот, а его сторонники. Еще на входе охранники начали грубо общаться с пришедшими и требовать входить строго по одному с определенным интервалом. С горем пополам удалось объяснить, что мы не в лагере, и бегло обозначить им специфику выявления провокаторов. Ситуацию удалось выправить и скандала не случилось. Но после речи и короткой автограф-сессии Навального секьюрити снова раздухарились. Навальный был вымотан и хотел уже быстрее уехать, плюс на лице кандидата легко читалось недовольство от малочисленности зрителей. Охрана стала грубо всех выгонять из зала, буквально «зачищать» помещение от людей, выпихивая их к дверям на улицу. Вся команда бросилась им объяснять, что это наши волонтеры и они просто хотят сделать фото с Навальным. В суматохе один из амбалов в брутальной форме вышвырнул нашего юриста-волонтера Константина Мальцева, помогавшего нам всю встречу. Один мужчина попытался зайти в зал, объясняя, что он приехал издалека и хотел бы задать несколько вопросов, на минуту. Его оттащили под локти. Я вышел к нему на улицу и, как смог, ответил на вопросы. Мужчина ехал с окраины после работы, обычный работяга из Московской области, в пакетах продукты домой, поздно узнал о встрече и вот не успел на выступление Навального.

Сентябрьская встреча дала ответы на многие вопросы. Бросалось в глаза, как всё изменилось со старых добрых времён. Другой Навальный. Другое отношение к людям. Другая общая атмосфера. Праздник политического непослушания закончился.

***

С открытием второго штаба, на Гиляровского, появлялись новые возможности для планомерного развития по-настоящему массовой активности на улице. Почему-то тогда нам казалось, что в конце лета кампания не будет скупиться на агитационный материл и мы сможем повторить успехи мэрской истории 2013 года. Плюс из нашей команды не выветрились прошлогодние воспоминания о кампании Ляскина в Госдуму. Год назад, также в конце августа и начале сентября мы уверенно ставили свыше 20 агитационных точек и раздавали не менее 5.000 агиток в день. И это с учетом того, что у нас не было крутого рупора в YouTube, не было фанатеющих масс из юных свидетелей революции.

Со второй половины августа сначала Леонид Волков, а потом и все ответственные лица из федерального штаба стали сетовать на дефицит средств. Всё по российской классике. Мол, денег нет, но вы держитесь. «Готовится большое турне по регионам и все деньги идут туда, расходуйте материалы с умом». От позора и натурального растерзания со стороны волонтеров нас спасло само общество. Я уже отмечал, что по сравнению с 2013 годом и даже последующими кампаниями в 2017 году типичный волонтер стал совсем другим.  Средний возраст просто рухнул, куда-то подевались все состоятельные и состоявшиеся активисты и «продвинутые» люди среднего возраста, которые так выручили мэрскую кампанию своей идейной агитацией и эффективностью. Бывало, что за целый день в штаб заходили сплошь одни несовершеннолетние, сугубо чтобы сделать селфи и взять несколько стикеров. Лично я не встретил ни одного знакомого волонтера с 2013 года.

До начала процесса верификации «политическая педофилия» особенно процветала в наших стенах. Верификация немного выровняла ситуацию, ведь оставлять подпись могли только совершеннолетние граждане или те, кому исполнится восемнадцать на момент выборов. Кстати, мало кто знает, но сам термин «политическая педофилия» ввел в обиход не кто иной, как Алексей Навальный. Случилось это в конце марта 2017 года на очередной летучке  федерального штаба. Шло публичное обсуждение данных о зарегистрировавшихся на сайте и речь зашла о проценте несовершеннолетних и малолетних сторонников. Малолетних оказалось около 18%. Алексей в изумлении хрюкнул. Его удивление было не с оттенком явного разочарования, а скорее с позитивными нотками. После фразы «политическая педофилия какая-то» менеджер ФБК Анна Додонова моментально начала мямлить про «неокончательность результатов», «продолжаем анализировать» и пр. Додонова была стреляный воробей и съела не один пуд соли на фондовских интригах, она знала и чтила все фондовские «скрепы», поэтому от греха подальше подстраховалась. Конечно, сам Навальный был обеими руками за «политическую педофилию». На фоне тотального спада и разочарования бывалых сторонников, особенно после развала «Демократической коалиции», эти малолетние ребята давали Навальному новые козыри: они были полностью его, никаких других лидеров из оппозиции они не знали и потому не признавали. Это была новая версия «сетевых хомячков», способных «прокачаться» за пару лет до «сетевых псов», готовых рвать по первому обвинению вождя. Не будучи глупым человеком, Навальный еще в марте понимал, я уверен, что «продавить» власти в 2017 году не выйдет, да и выиграть у Путина нереально, потому надо хватать молодежь и натаскивать на следующие выборы. Про большое подспорье в переговорах с западными спонсорами и говорить нечего. Ведущие американские фонды IRI и NDI захлебывались слюной от одних перспектив массово поработать с молодыми россиянами, наконец-то выйти из замшелого круга одних и тех же профессиональных оппозиционеров, катающихся на учебные курсы в Прибалтику или Польшу как к себе в офис на Автозаводской.

Но был в новой поросли один большой и жирный минус. Эти молодые ребята быстро теряли кураж, были не готовы к регулярной агитации и воспринимали всё через призму сетевого позерства. Признаюсь, чтобы адаптироваться к их мизерным возможностями в агитации, у нас ушло немало времени. По прошлым кампаниям в Москве были минимальные стандарты: волонтер на агитационной точке раздавал не менее 300-400 экземпляров листовок или газет. Газеты, кстати, всегда расходятся лучше листовок. В 2017 году мечтать о таком даже не приходилось. Пока мы не разобрались в новых реальностях, типичный диалог с молодим агитатором «Навальный-2018» зачастую выглядел так:

- Ты отправляешься агитировать на очень людную и проходную точку, сейчас самый прайм-тайм по времени, вот тебе 200 газет (абсолютный минимум)!

- Извините… это очень много.

- Сколько тогда дать?

- Можно 30-50? Я ненадолго, на часок.

30-50 газет! Некоторые умудрялись даже возвращать излишки. Отсутствие внутреннего стержня, зачем и для кого ты агитируешь, выражалось в качестве работы. Ребята фотографировались для соцсетей и ехали тусить дальше. В мэрскую же кампанию у людей была осознанная мотивация, цели были определены, да и сама кампания не была так бездарно размазана по времени. Лично я раздавал по 500-600 листовок на одном агиткубе, причем я там был далеко не лучший и не один. В президентскую кампанию в Москве нам не согласовывали кубы, но устраивать одиночные точки агитации нам никто запретить не мог, чем мы охотно и пользовались.

Фирменным ноу-хау московского штаба, во многом вынужденным, стало учреждение «Дня шара». Кампания шла с мая, сейчас был конец августа, люди сильно устали от однообразия наших идей и планов, отсутствия мощных подач от Навального и присутствия эфирного бахвальства Волкова. Люди ждали от нас чудес, лимит доверия таял на глазах. Жизненно важно было ввести понятную и доступную традицию, ограниченную по времени, чтобы собрать в агитационный кулак просевшие человеческие ресурсы. Волков постоянно ворчал: «В Москве не видно кампании — где уличная агитация?» Этим он более всего походил на заплывшего жиром статусного чиновника, давно не осознающего суть происходящего вокруг - дефицита материалов, отсутствия свежей и вообще любой мотивации, кроме высоких слов о «прекрасной России будущего». Социологию людям по-прежнему не  показывали, да и статистика вбрасывалась никудышная.

Воскресенье, на месяц или больше, стало днём агитационной мобилизации, тем самым «Днем шара». Всю неделю наши молодые менеджеры обзванивали московские базы волонтеров, которые мы, не будучи дураками и основываясь на горьком опыте, сразу догадались завести отдельно. Почему завели свои базы, а не понадеялись на федеральную? Всё просто. Особенностью «волковских» штабов ближе к середине кампаний становилась крайняя бюрократичность. Система теряла оперативную гибкость и превращалась в кусок затвердевшей лавы. Львиная доля пожеланий снизу тонула в почтовых переписках и фобиях ответственных сотрудников принимать решения либо, что еще хуже, их нежелании. Приходилось всё решать через высшее руководство и сроки растягивались, а момент уходил. В этой связи мы построили свою систему волонтерских баз, упорядоченную по видам деятельности и пристрастий наших активистов. Только это и спасло нас от полного и неминуемого провала, ибо за всё время кампании нам так и не удалось чего-то добиться от федерального штаба на предмет организованной работы с главной базой. Пару раз мы «выбили» рассылку по массовым встречам, и только ближе к закату кампании Ляскину удалось убедить боссов сделать рассылку еженедельной. В плане использования передовых технологий кампания была очень отсталая.

С помощью «Дня шара» нам удалось реализовать то, чего не было и у кого на протяжении всей кампании. Без заведомых и управляемых скандалов, постановок и пустой статистики. Мы разработали и успешно ввели в регулярную практику настоящий агитационный кейс. Теперь каждую неделю Москву стала получать от 30 до 50 агитационных точек по воскресеньям. Пускай точек жидких, праздных, местами совсем потешных, но это был количественный и качественный потолок в новых реалиях. Подготовка начиналась за неделю и включала в себя «горячие» обзвоны, рассылки, организованную работу по окружным чатам. Запись велась на конкретные место и время, это давало нам возможность формировать целые группы и находить харизматичных волонтеров. У каждой группы был свой штабной менеджер, мы старались сделать всё, чтобы люди не отворачивались от кампании и не теряли присутствие духа.

Успехи «Дня шара» приободрили нашу молодежь из московской команды. Мы давно задыхались от постоянных и пустых «наездов» федерального штаба, пунцовой атмосферы непонятного соперничества между отдельными «кланами». Начальство было глухо к изменяющимся реалиям, Волков слепо верил в свой план, становившийся всё более оазисным в огромной пустыне тающих надежд. Хотелось, чтобы нас отметили, еще более хотелось, чтобы наши методики взяли на вооружение и другие. Людей с реальным опытом в федеральном штабе было буквально раз-два и обчелся. На ключевых управленческих должностях были совсем новые люди или попавшие по блату. Под блатом имею в виду, в частности, специфические волковские пристрастия: Леонид мог по-рабочему «влюбиться» в сотрудника с первого взгляда или проникнуться симпатией от потока банальной лести.

Благоприятная и полезная для кампании ситуация развернулась против ее инициаторов. Волков не оценил даже пятьдесят точек, наш рекорд в «День шара» — знаковое явление для кампании, которое в прежние времена тотально распиарили бы как «стахановский» рекорд. Какая-то моль проела те ментальные преграды, что разделяли нас и постылое чиновничество. Волков не смог пересилить свое отношение к нам. В одну из поездок в московский штаб, критикуя нашу работу в ироничной и пренебрежительной манере, руководитель кампании затронул и «День шара»:

- Еще и «День шара» у вас тут какой-то свой. (С натянутой улыбкой.)

- Да, успешный проект. Удалось вернуть людям желание агитировать, высокая динамика прироста.

- Ну, проводите… (Не без изрядного ехидства.)

Первая мысль, которая пришла в голову: классный руководитель, блин, просто душой болеет за кампанию.

Почему, собственно, шар, а не что-то иное? Никакой сакральности в этом выборе не было. С получением запрета на традиционные способы агитации — кубы — Фонд пообещал придумать что-то более креативное и совершенное новое по содержанию. Шли месяцы, а разработка нового «оружия возмездия» всем административными барьерами никак не продвигалась. Сохранялась только тайна и игра фантазии от сотрудников-предсказателей. Когда тянуть больше было нельзя и выход из положения стал необходим здесь и сейчас, решение оказалось банальным и совсем не свежим. Еще в 2015 году, во время кампании за марш «Весна» (не случившегося из-за трагической гибели Бориса Немцова) Николай Ляскин предложил вариант с надувным шаром. Легкий в решении и не требующий долгой проработки вариант. Тот факт, что мы буднично вернемся к нему в «самой важной кампании в жизни», изрядно бы всех удивил в прошлые годы. Но в настоящее время, кампания катилась к чертям, и ничему удивляться уже не приходилось. Только мириться и горевать о потерянном времени.

С шарами было связано очень много курьезных моментов. Громоздкие, красного цвета с белой надписью «Навальный-2018», они изрядно привлекали внимание полиции, которая очень быстро стала к ним неравнодушна. Задержаний было немало, по несколько в каждый «День шара» - самый минимум. Позиция Волкова по отношению к задержаниям со временем еще более ожесточилась. Из федерального штаба жестко карались любые попытки придавать огласке разные опасности, связанные с агитацией или любыми другими штабными проектами. Сохранялся простой постулат: лучше не предупредить и не испугать, всё равно это «кровавый режим» и вся вина на нем. Возможно, такой вариант был удобен для офисных клерков из федерального штаба, но для нас как для сотрудников, близких к обычным людям, это было морально тяжело. Я старался регулярно проводить публичные правовые тренинги для всех желающих и на конкретных примерах объяснять, как не попасть в еще большие неприятности. Приходилось лукавить: пропагандировать людей, что всё законно и давно безопасно, задержаний, мол, почти нет. Если бы я тогда отступился от этих моментов, то тренингов для людей просто не было бы, а меня банально выкинули бы на улицу.

Параллельно с большим трудом развивалась еще одна стратегически важная активность кампании. Агитация от двери к двери, а если проще - поквартирный обход жителей. Достаточно диковинный для России вид агитации, при этом успешно примененный муниципальными кандидатами из «политического Uber’a» Максима Каца. Вводить и развивать поквартирные обходы было личной инициативой Навального. С чем это напрямую связано, неясно, ведь даже сам Волков был толком не против и не за. Данную технологию планировалась внедрять массово и основательно, с прицелом на зимний этап кампании и сбор подписей в январе 2018 года. Мы сразу предложили выстроить удобную систему и сделать всё основательно - разработать специальное мобильное приложение, с картами маршрутов, инструкциями, мотивацией. Настаивали на видеоролике от Навального, с призывами массово включаться в этот безопасный, но пока сложный формат агитации. Как итог - вкусными обещаниями по выпуску приложения нас кормили вплоть до декабря.  Каждый раз руководство отписывалось оптимистичными загадками в стиле «скоро, скоро». Приложение мало того, что не вышло, но, как позже выяснилось, его даже и не начинали разрабатывать. Мотивирующие видео начали снимать, но так и не выпустили. Вот такие ситуации и наглядно демонстрируют всю степень несерьезности подхода штаба к ключевым сферам кампании. Слишком уж сосредоточились на сборе донатов и показухе с открытием штабов.

Забавный момент произошел с августовским стартом агитации от двери к двери. Мы решили сделать общемосковский сбор на юго-востоке столицы, где у нас были сосредоточены наибольшие волонтерские силы. На сборе провели практический инструктаж и раздали майки с фирменными сумками. Весь мерч закончился влёт, но выдавали мы его с условием, что люди агитируют сегодня не в последний раз. Большинство мы потом ни разу за агитацией не увидели. В тот же день мы сами попробовали совершить обход по высокоэтажному дому. В компании с Ляскиным и Воловым мы стоически прошли два подъезда и получили удручающую картину. Из десяти квартир в лучшем случае открывали в одной. Да и в тех, как только слышали о Навальном, гнали прочь или, того хуже, грозились вызвать полицию. Тогда мы списали это на сложность района, а дело было в Кузьминках, и специфику времени - конец лета, мол, нормальные люди в отпусках. Дальше лучше не стало и наше героические волонтеры регулярно испытывали насыщенную гамму ненависти к фигуре Навального. Самым частым и обескураживающим вопросом было: а что он сделал, чтобы за него отдавать подпись? Каждый выкручивался как мог. Люди быстро измотались и стали падать духом от низкой эффективности поквартирных обходов и негативного стресса.

 

Глава 6. «Волонтёры — наше всё», или Апофеоз показухи на «Штабиконе»

«Штабиконом» гордо назвали федеральный корпоратив кампании, который очень ждали и на который надеялись. Особенно горели им наиболее романтичные управленцы, далекие от реалий федерального штаба. В официальной части корпоратива планировалась презентация избирательной программы, давным-давно обещанной Леонидом Волковым, но никак не выходившей на свет. Я же ждал «Штабикона», чтобы наконец-то воочию лицезреть всю мощь нашей региональной сети, по сути — единственную «фишку» кампании.

«Штабикон» случился в самом конце августа, 29 и 30 числа. Ответственным менеджером была назначена Ольга Гусева, всё больше набиравшая аппаратного веса и не входившая в «секту свидетелей Волкова». Это вселяло оптимизм, хотя бы в части организации. Как водится в навальновской оппозиции, любому мероприятию всегда предшествуют разговоры и пересуды о том, как «кровавый режим» мешал провести «самое лучшее…» — и дальше можно продолжать очень долго. «Штабикон» изрядно подкормил эти наработанные клише. Твиты об отличных вариантах, которые отпадали неожиданно и сами собой, лились один за другим. Общественность ахала, но я был уверен, что «Штабикон» состоится. Серьезных палок нам в колеса система не вставляла, к тому же сборище планировалось подальше от Москвы и должно быть закрытым ивентом.

В итоге был подобран и арендован отличный SPA-комплекс в Калужской области. Чтобы предупредить ненужные разговоры о баснословной цене аренды за весь шикарный комплекс, сразу были вброшены слухи, что комплекс Welna благородно предоставил некий таинственный сторонник. Сторонник был мало того, что щедрый, так еще и смелый: якобы, его «прессовали» сотрудники спецслужб, а он отважно послал их куда подальше и был таков. Этот же слушок, но позже, использовали и на самом «Штабиконе», массово распространяя информацию, что везде жучки и камеры, за всеми следят, поэтому, мол, ведите себя еще более сдержанно, чем обычно. Реально боялись, что кто-нибудь из регионалов в изрядном подпитии начнет громко изливать душу или критиковать руководство. Не зря, надо сказать, переживали.

На московском штабе лежала задача собрать надежных волонтеров, способных помочь в организации всего действа, но только в первый день. Почему только в первый день, а не на все два? На проживание пятнадцати волонтеров не нашлось денег, чтобы снять им самые дешевые номера, и добрая байка про «идейного собственника» здесь уже не помогла. Мы собрали лучших. Среди них был и 14-летний подросток, который, как позже выяснилось, еще и скрыл от родителей, куда едет.

Мы сняли маршрутку, отправлялись от офиса ФБК без какой-то конспирации, на свой страх и риск, но по доброй традиции утаили от волонтеров любую информацию, куда едем и где финальная точка маршрута. Не доверять волонтерам в команде Навального - это святое. Если менеджер из соображений человеческой эмпатии слишком проникался чаяниями волонтеров и говорил начальству о людских проблемах, то добра не жди. В таком случае могли последовать и неприятные оргвыводы.

Доехали без проблем и достаточно весело. Сев в первом ряду, я реально чувствовал себя пионервожатым, который везет школьников на дебильную экскурсию. Ребята из маршрутки и были вчерашними, а кто-то и актуальными школьниками. Для большинства из них наша миссия была просто модной игрой. Они пели в дороге и ждали скорой встречи с кумиром. Было ли мне стыдно использовать их наивный труд? Определенно, да. В разгар поездки об этом крепко задумался. До чего мы дошли, что у нас не осталось и десятка относительно взрослых волонтеров, которым можно было бы доверить такую миссию? Нет, что-то шло не так… Да всё шло не так! На душе скребли кошки. Предстоящий «Штабикон» казался очередной «потемкинской деревней», которую такие, как я, будут усердно продавать в сетях ближайшие два дня.

В дороге случился курьезный момент. На одном из светофоров, на подъезде к комплексу, один из сзади сидящих волонтеров воскликнул:

- Волков!

Я обернулся и на автомате спросил:

- Где?

- Около нас же сейчас был, - смущенно уже мямлил он.

- С чего ты взял, что это Волков?

- Ну… так машина его и номера, вроде.

С таких раскладов я моментально опешил. Волков никогда и нигде не афишировал таких подробностей. Сразу пронеслось в голове: «Неужели, этот восемнадцатилетний хипстер – мент?» Всё указывало на это. Стало снова не по себе. Хорошо, что в этот момент на горизонте замаячила большая надпись - Welna. Доехали без приключений и задержаний. Уже хорошо.

На месте выяснилось, что нас особо никто и не ждал. Пришлось ходить и натурально разыскивать кого-то ответственного. Николай Ляскин изначально с нами не поехал и появился позже, на собственной машине.

Где-то час у меня ушел, чтобы найти Ольгу Гусеву. Еще час мы стояли и чего-то снова ждали. Как оказалось, мы стояли у огромного зала, в котором Навальный репетировал свою президентскую речь и шли последние технические отладки. Вокруг нервно суетился Волков. Его роль невозможно было понять, но было видно, что он на тотальном взводе. Уже позже выяснится, что никакой презентации программы на «Штабиконе» не будет, а Навальный выступит со стандартной, хоть и красивой речью. В ней он в стотысячный раз пообещает всем победить «жуликов и воров», а присутствующих в зале торжественно объявит элитой. Речь готовилась для донатеров и спонсоров. Кампания остро нуждалась в новой статусности - и важные картинки с красивого выступления ее, безусловно, добавляли.

Кто-то из старших организаторов брякнул нам в суете, что мы можем оставить вещи на втором этаже зала, где в это время репетировал Алексей. Нам пришлось пройти совсем близко от сцены. Тут Волков, мявшийся где-то сбоку, просто заревел:

- Ви-ита-алик! Ты со своей бандой рано! Идите отсюда!

- Нам сказали там оставить вещи, не мое решение, Лёня.

Параллельно, не замечая нас, в микрофон заговорил Навальный:

- Оставьте мне суфлер на саму речь.

Волонтерам этого слышать явно не предназначалось. Привет всем романтикам, считающим, что Навальный «толкает» свои речи из глубин души. Всё гораздо прозаичнее, ребята, не обольщайтесь лишний раз.

Тем временем нашим активистам выдали фирменные толстовки и даже рации. Восторгу не было предела. Продолжая чувствовать себя пионервожатым, я расставил всех по позициям и провел инструктаж. Судя по содержанию и направлению инструкций и позиций, кто-то просто решил сэкономить на наемном персонале и использовать волонтеров. Так, например, двое наших ребят работали вместо портье-грузчиков, помогая приезжающим сотрудникам с багажом и его доставкой на стойку регистрации. Багажа у всех было мало и получилось так, что сотрудники шли с пустыми руками, а волонтеры тащили единственный чемодан. Меня это возмутило, и я сразу уточнил организаторам, что использовать труд сторонников таким образом - это «зашквар». Сами ребята не стали сливаться, будучи воспитанными людьми, даже не выказывали недовольства. Еще двух человек отправили в столовую - следить за уборкой посуды. Хорошо, хоть не мыть ее за приехавшими сотрудниками.

Бросалось в глаза, что без волонтеров можно было легко обойтись, просто «выбив» у арендодателей комплекса пару функций, которые они и должны были выполнять. Действительность оказалась прозаичнее - кто-то из менеджеров решил банально выпендриться и потребовал волонтеров, чтобы показать «народность» мероприятия и заодно, лишний разок, растиражировать тему «помощь волонтеров». У массового сторонника из головы не должно было вылетать, что мы без волонтеров никуда и они — «наше всё».

Из регионов съехалось прилично людей. Случались и курьёзы. Например, по нескольку координаторов из одного штаба: кто-то из них был уволен ранее, но все равно приехал, неизвестно откуда прознав про «Штабикон». И самое главное — уже непонятно, на какие деньги. Чувствовалось,  что в хваленой региональной сети творится полный бардак, и кампания администрируется достаточно слабо.

Публика на «Штабиконе» разнилась от импозантной местной интеллигенции до вчерашних школьников и птушников, коротко стриженных ребят с лицами, не обремененных интеллектом, в «паленых» костюмах Bosco di Ciliegi. Было очевидно, что среди координаторов не было ни местных лидеров общественного мнения, ни регионального бомонда. Это были люди, которые звезд с неба не хватали, но в их числе были и идейные либералы, отдающиеся делу, пусть и работавшие без должного опыта и влияния в регионе. Также присутствовали и кадры, казавшиеся абсолютными пройдохами — людьми местных администраций или просто аферистами. Совершенно рядовыми случаями было, что на работу в штабы приходили субъекты, печально прославившиеся как финансовые аферисты, профессионально обманывавшие кредитные организации, или даже люди, замешанные в торговле наркотиками. Отбор во многих регионах был совсем непритязательный, и брали абы кого, лишь бы они выражали полную лояльность Навальному. Меня как человека, проработавшего не один год в команде Алексея, удручало низкое качество части региональных координаторов.

Выступление Навального было назначено на вечер, а после него планировалось барбекю. Организаторы, однако, быстро поняли, что публика собралась очень разношёрстная: некоторые товарищи одним своим видом вселяли оторопь. В этой связи менеджеры из федерального штаба решили такую публику на улице не оставлять, особенно с учетом того, что планировалось спиртное, и контроль над многими может быть просто потерян. На улице люди, в том числе те, которых и не приглашали, могли снять на камеру возможные пьяные выходки или вообще всю канву мероприятия, поэтому пикник перенесли в одно из шато на территории SPA-комплекса, где располагался вместительный ресторан.

Самое выступление Навального, как это и бывает на подобных тимбилдингах и корпоративах, многие пропускали мимо ушей, с нетерпением ожидания окончания официальной части, ведь все приехали отдохнуть и выпить. Кампания «Навальный-2018» подтвердила мои худшие опасения, что строители «прекрасной России будущего» по своему моральному облику или стандартам поведения не отличаются в лучшую сторону от всего общества. Скорее, подтверждают худшие образцы того, что мы видим на подобных мероприятиях в смешных роликах на YouTube, где подвыпивший «офисный планктон» ведет себя на корпоративах неадекватно.

Выступление Навального было пафосным и вычурным. Бросилось в глаза, что Алексей полностью подражает образу Джона Кеннеди, бывшего президента США. Он был одет в похожий костюм, имел такой же легкий загар, который всегда был у Кеннеди, такую же стрижку. Позже я изучал эти аналогии и заметил, даже, что многие внешние повадки Навального были «списаны» с 35-го президента Америки. Мы придерживались имиджа не просто какой-то западной кампании, а показывали, что наша — равняется на лучшие североамериканские образцы. И если многие технологии и стилистику мы брали у Хиллари Клинтон, то сам кандидат у нас выглядел таким Кеннеди. Впрочем, большинству регионов это было совершенно непонятно.

Больше всего по итогам речи удивили два момента. Первое — так и не было той долгожданной программы, которую давно анонсировали, которую обещал Волков. Навальный промямлил что-то в том духе, что, если и делать программу, то делать ее абсолютно выдающейся, а выдающуюся мы сделать не успели, поэтому не будет никакой. Более того, в частных разговорах Волков потом поставил под сомнение… необходимость программы как таковой: «Зачем этот устаревший рудимент? Давайте без нее обойдемся!» Это каким-то образом попало в волонтерский чат, и они еще долго недоумевали, а многие даже ушли из команды: как можно без программы? Куда мы движемся? На одном голом вождизме не все захотели дальше ехать.

Вторая особенность речи Алексея Навального — огромное количество абсолютно пропагандистских клише, которые он использовал в самых горячих ситуациях: «Здесь собралась элита, здесь собрались те 2%, которые делают все перестановки в стране. Вы - элита! Вы – элита!» Региональные координаторы не были, конечно, избалованы таким вниманием, когда столь модный человек вещает им с дорогой сцены о том, что они элита. Казалось, что даже пацаны в костюмах Bosco, которые, скорее всего, были местными оперативниками, прониклись. Алексей предстал как новый граф Калиостро: «Вы здесь лучшие, и сейчас я буду делать чудеса!» Вся речь Навального была напыщенная, звездная, но никакой конкретики не содержала кроме того, что все должны были выйти со «Штабикона» с мыслью, что мы элита и звездный десант, а вся Россия у нас под ногами. Заманчиво, чего уж там…

Потом выступали региональные координаторы. Своими успехами, конечно, похвастался Сергей Бойко, который со сцены порол абсолютную чушь про то, что он относится к своим волонтерам как к солдатам, которые моют ему швабрами баннеры с кубов, а чтобы заслужить брендовый браслетик «Навальный-2018», нужно чуть ли не семь кругов ада пройти. Бойко с его бредом тогда назвали лучшим координатором по каким-то фантастическим показателям.

Затем выступали ребята с Алтая, которые рассказывали, что у них в Барнауле все проходит на самом высшем уровне. Мы прикинули по своим метрикам и поняли, что они просто не могут выполнять такие показатели по агитации, о которых рапортуют, и скорее всего, это было шарлатанство. Отчитывался, кстати, печально известный Артём Косарецкий, который как-то ударил одну из своих сотрудниц, столкнув ее с крыльца, после того, как она сделала ему замечание на счет его аморального отношения к волонтерам и сотрудникам и недостойного внешнего вида (он регулярно расхаживает по штабу в затрапезной майке-алкоголичке). И вот этот матерый человечище со сцены «Штабикона» вещал нам о своих грандиозных успехах!

Одна из региональных координаторов рассказывала, как они впервые внедрили у себя  и успешно реализуют технологию агитации «от двери к двери». Самое обидное, что именно мы в московском штабе готовили всю методичку по этой агитации, первыми ее обкатали и более того, имели еще ряд солидных инновационных предложений по ее улучшению. Но нас на «Штабиконе» просто проигнорировали, хотя мы были настоящими доками в поквартирной агитации и уж кому, как не нам, создателям этой технологии в команде Навального, о ней рассказывать? Но нет! Для себя мы оправдывали это тем, что просто, дескать, не хотят лишний раз организаторы выпячивать Москву, пусть это будет праздник регионов, но все-таки должна же была присутствовать какая-то объективность. На «Штабиконе» на нас никто не обращал внимания, нам банально даже бейджи не изготовили по приезду. Было очевидно, что всё это административное отношение во многом, видимо, шло от Волкова, и никакой меритократией и справедливостью здесь и не пахнет.

После выступлений настало время вопросов из зала к Навальному. Микрофон схватил Волков, который выполнял  роль конферансье. Выглядело это примерно так же, как на прямой линии с президентом: люди, желающие задать вопрос, поднимали руки, и бегающая с микрофоном девочка приносит микрофон только к тем, к кому нужно. Волков никому не доверил эту острую функцию, он знал всех в лицо и, скорее всего, просто не хотел допускать до вопросов не полностью лояльных людей. Леонид крутился как волчок с микрофоном по залу, предлагая нужным людям высказаться. Когда он окончательно выбился из сил, он все равно продолжил повелевающей рукой указывать помощнику, кому можно задать вопрос, а кому нельзя. Не нашлось, видимо, для такой роли надежного человека, кроме как самолично руководителя избирательной кампании.  Вопросы из зала были достаточно банальными, по которым было понятно, насколько слаба идеологическая база у координаторов штабов, тех людей, которые, казалось бы, должны быть проводниками всех наших идей в регионах. У них не было даже базовых знаний! Странно и страшно слышать столь примитивные и избитые вопросы от координаторов: «Ходил ли Алексей на Русские марши?», «Что будем делать с люстрациями?» Ответы на такие вопросы конечно должны были отскакивать от зубов у самих координаторов, и опять напрашивался тезис, который возникал на протяжении всего мероприятия: как эти люди могут заниматься эффективной работой? И кто их вообще взял?

Официальная часть первого дня закончилась, и начался пикник, который перенесли с улицы в ресторан. Алкоголя хоть было и немного, в основном вино, но многие привезли с собой крепкие напитки и успели ими основательно «накидаться». Снова отличилась команда из Барнаула под руководством Косарецкого и его спутницы из штаба, которые еле на ногах уже стояли. Многие в изрядном подпитии жаждали только одного – сфотографироваться с Навальным.

Когда в зал вошел Алексей, вся эта толпа повалила к нему, побросав еду и алкоголь. Это не было даже мало-мальски похоже на какую-то корпорацию, это был натуральный слёт секты. Увидев своего светоча, люди стремглав побежали фоткаться. Была сформирована целая волонтерская группа, которая организовывала очередь и сдерживала напор разгоряченной толпы. Многие в подпитии, кто-то пытался схватить Навального за ухо, кто-то хотел ущипнуть, а кто-то чуть ли не рукой в карман залезть. Навальный работал на этом корпоративе обезьянкой, и у него буквально на лице было написано, что ему неприятно находиться в компании своих ближайших соратников.

Когда вся экзекуция закончилась, люди продолжили пить. А что Навальный? А Навальный просто… уехал. Уехал с первого дня «Штабикона», не оставшись на его закрытие. Многих это ввело в ступор: ну как же так? И зачем это надо было делать инкогнито? Вместе с людьми он даже на ночь не остался, и на следующий день кандидата никто не увидел. Думали, что Навальный прибывал в шоке от публики, которая приехала на «Штабикон» из регионов, его достали дурацкими вопросами и просьбами сфотографироваться, как с дрессированной обезьянкой на набережной Адлера. Остались только Леонид Волков и Роман Рубанов. Последний, впрочем, предпочитал находиться в тени.

Официальной частью пьянка не закончилась, люди, разбившись на компании, выпивали по региональному принципу, либо кто с кем успел познакомиться. Чувствовалось, что общего единения всё равно нет. На официальной части банкета бывало так, что люди с подносом ходили по залу, не зная, к кому сесть за стол, испытывая психологический дискомфорт. Друг с другом люди не были знакомы, чувствовалась некая скованность, и это ярко характеризует низкий уровень администрирования кампании и полное отсутствие тимбилдинговых программ.

На следующий день после бурной ночи начались внутренние розыскные мероприятия. Оказалось, что жене Леонида Волкова Анне Бирюковой долго не давали покоя пьяные крики кого-то из числа наших сотрудников, которые ночью ломились в сауну и пытались сломать дверь, чтобы попариться. Всё это сопровождалось ором и стуком в дверь, которые не давали уснуть бомонду.

Мы же небольшой компанией отправились в коттедж, где также жил Николай Ляскин. С жильем, кстати, нам повезло. Организаторы не дали нам выступить с профессиональной точки зрения и не подчеркнули наш опытный статус, но хотя бы заселили в «более лучших» условиях, чем остальных региональных координаторов. К нам пришли сотрудники федерального штаба Евгений Замятин и Владлен Лось, а также на удивление присоединившийся Сергей Бойко. Начался разговор, и в какой-то момент Бойко стал откровенной «хейтить» Волкова: «Да какой вообще Лёня организатор, как всерьёз можно об этом говорить?! Давайте называть его просто айтишник!» Я был искренне обескуражен его позицией: ближайший соратник, который пользовался всевозможным блатом от своего покровителя, пускай и в неформальной обстановке, но позволял высказывать себе такие мысли. Но тогда к Бойко у нас не было еще той откровенной неприязни, которая разовьется позже, и мы махнули на него рукой.

На второй день «Штабикона» были организованы тренинги по обучению весьма, впрочем, невысокого уровня, поэтому особого ажиотажа они не вызвали. Я лично пошел только на финальный тренинг по агитации, на котором присутствовали все, включая Волкова. Вел тренинг его главный любимчик, «попугайчик на плече», Олег Снов-Степанов, который почему-то стал считаться лучшим тренером по агитации. Ничего нового Олег не сказал и озвучивал методики прямых рыночных продаж, когда ходят по квартирам и торгуют «гербалайфом» или моющими пылесосами. Он рассказывал эту совершенно гипертрофированную теорию продаж, в зале нашлись и оппоненты, которые тоже в свое время, видимо, торговали пылесосами, и завязалась вялая дискуссия. Волков был очень доволен - его протеже ведет завершающий тренинг! Нам же было крайне скучно, мы сидели в заднем ряду со своей компанией опытных агитаторов и хихикали над Сновым. Спустя месяц он спросит меня:

- Почему вы смеялись надо мной, когда я читал тренинг?

Я ответил откровенно:

- Олег, нам было просто неинтересно, мы гораздо выше уровнем.

- Ну а зачем вы тогда поехали на «Штабикон»?, – он не нашёлся ответить ничего другого.

- Ну ведь это не наши проблемы, что на «Штабиконе» такой низкий уровень. Значит, нужно нас по-другому интегрировать, задействуя весь наш опыт.

В целом «Штабикон» был похож на большую корпорацию, где правит блат, а человек человеку - волк, а многие собираются просто выпить. Зато потом публикуется красивый отчет с фотографиями: как мы здорово провели время и обучились новому. На самом же деле — пыль в глаза. Штабикон был обычным российским корпоративом, на котором «сожгли» много денег, чтобы создать пустоту. Самое главное, что хотели сделать на «Штабиконе», – презентацию президентской программу Навального, - так и не сделали. И не сделают впоследствии. Действительно, зачем кандидату программа? «И так всё понятно» — прямо как в анекдоте, право слово.

 

Глава 7. Дети из мокрого тупика

Уличный протест 7 октября 2017 года должен был выглядеть стартовым выстрелом, открывающим самый тяжелый и решающий этап президентской битвы, - уличный переход к прямому давлению на власть, с использованием всей мощи, накопленный за прошлые периоды кампании. Понятно, что с накопленной мощью было так себе, но жидкий план Леонида Волкова никто пересматривать не собирался даже под давлением объективных факторов — мизерного количества верифицированных подписей, массового оттока живых волонтеров и падения интереса у умеренных сторонников.

Какой-то смысловой составляющей у митингов 7 октября тоже не было. От некоторой безысходности решили тогда привязать их ко дню рождения президента Владимира Путина. Действовали по формуле: фурор не произведем, но настроения власти подпортим. Плюс, что уже тогда было немаловажным фактором, в ФБК ясно понимали: явка будет низкая, поэтому необходимо «выезжать» за счет медийного резонанса от задержаний. 12 июня стало для кампании и Фонда показательным уроком. Немногочисленная, но рассеянная вместе с прохожими и сотрудниками органов масса вполне органично вписывалась в общую канву протеста и заставляла обывателя поверить в некоторую грандиозность события. Задержания же делают подобные мероприятия привлекательными для прессы и отлично заходят в лояльных СМИ.

За неделю до митинга обстановка стала нервозной. Страхи накладывались на привычную усталость. Усталость копилась от монотонности и общей неуспешности кампании. Для каждого из нашей московской команды кампания виделась чем-то своим. Равнодушных по-прежнему не было, отсюда шли и постоянные копания в духе «как же так»…

Страхи рождались из прошлого опыта. В памяти крутились даты 26 марта и 12 июня. Лихое и неожиданное массовое 26 марта и «слитое» нами же 12 июня. Чего было ждать теперь? Осознание факта, что мы умышленно «прикрутили» митинги к дате дня рождения президента, не добавляло оптимизма. И ежу было понятно, что мы снова провоцируем власть - нацеливаем ее на аресты самих себя. Только вот не все из нас были столь токсичны в выборе методов и не все мечтали греться пусть в спокойных, но закрытых спецприемниках.

Верхушку федерального штаба всё устраивало. Никто даже не боялся потерять из-за этого надуманного кейса (протест 7 октября) самое главное - нашего кампании. Параллельно с певчими рассказами об успешных турне кандидата по регионам Волков запросто допускал ситуацию, при которой Навального, скорее всего, «закроют» на месяц  и кампания останется без последней успешной истории. Между хайпом в международной прессе и реальным ведением кампании Волков снова выбрал хайп. Это лишний раз доказывало внутренним скептикам, что Волков сам не верит в будущее проекта «Навальный-20!8».

Тем не менее, мы с усердием принялись пиарить 7 октября. Придерживаясь осторожной формулы, что мирные собрания граждан предусмотрены Конституцией РФ, мы старались не упоминать, что предстоящий митинг не согласован с органами власти и может повлечь тяжкие правовые последствия для участников. Позже в команде Навального совсем потеряют совесть и начнут откровенно лгать о «согласованности митинга», как, например, будет почти через год после описываемых событий - 9 сентября 2018 года.

За несколько дней до митинга в штаб на Гиляровского пришли с обыском. Такой крупный отряд силовиков - оперативники в штатском, какие-то следователи, грозный ОМОН. Ворвались внезапно и стремительно, но морально мы были готовы. Вся неделя выдавалась очень стрессовой и постоянно ощущалось присутствие полиции, в совокупности c интуитивным ожиданием арестов.

Ворвавшись в штаб, силовики сразу заблокировали на вход и выход всё помещение. Нам кое-как удалось выпроводить наших младших сотрудников, чтобы минимизировать количество возможных арестов и неприятностей для людей. Внутри остались Николай Ляскин, я, штабной юрист Дмитрий Волов и Елена Слесарева. Бремя вынужденного общения с силовиками сразу легло на меня и Ляскина. Волов заметно растерялся и на волне этого стал пререкаться со следователями, стандартно попытавшихся установить наши личности перед тем, как начать следственные действия. Самое забавное, что поводом для обыска послужило уголовное дело о нападении на Ляскина, когда того ударили трубой по голову недалеко от штаба. Никаких физических последствий от удара у Ляскина не случилось, но дело повернулось так, что Николай сам организовал на себя покушение. Ни я, ни кто-либо другой из команды в эту чепуху не верили и поэтому прибывали в некотором шоке от цинизма ситуации, а теперь еще и от повода для обыска. Втянувшись в дурацкий скандал с сотрудниками в штатском, Волов поставил себя в тупик. Из-за мелочи в такой ситуации — принципиального отказа продемонстрировать свой паспорт из собственных рук. Сотрудники теперь тоже шли на стандартный принцип и собирались Волова непременно задержать. Воспользовавшись всеобщей сумятицей, мы предложили Дмитрию по-быстрому покинуть штаб, так как это оставалось единственным способом избежать больших неприятностей. Он с видимым удовольствием испарился из штаба, а следователям ничего не оставалось, как согласиться с нашим доводом, что Волов и не обязан присутствовать при процедуре обыска.

Номинально оставшись без юриста и в целях расширения адекватной численности команды поддержки - мы срочно запросили у Фонда адвоката. Руководства ФБК, в частности Рубанов со Ждановым, следило за всеми перипетиями обыска через камеры, которые продолжали исправно работать. Приезд адвоката, надо признаться, обрадовал нас мало. Им был не кто иной, как тот самый друг Жданова, которого он регулярно подключал к хорошо оплачиваемой работке от Фонда. Адвокат не стал мучать вопросами правоохранителей, а принялся плоско шутить, после чего перешел к обсуждению рынка муниципальной аренды. Нам же было смешно и грустно одновременно, но грустнее стало больше, когда адвокат в самый разгар обыска захотел покурить и ушел на улицу, откуда назад в помещение его не пустили молчаливые сотрудники ОМОНа. После ухода из команды Навального я по-прежнему наблюдал через сводки новостей и твиттер, как этот чудо-адвокат продолжает плодотворное сотрудничество с кампанией и ФБК. Вот уж незаменимый помощник!

Обыск шел напряженно. Завидев какой-то печатный материал, сотрудники тут же его забирали и складывали в одну кучу на первом этаже. Всё стало ясно. Основной целью было изъять весь материал, который мог пригодиться нам на митинге.

Оставшись без адвоката, мы не стали сдаваться и с помощью знаний норм права и здоровой настойчивости буквально принудили сотрудников в штатском пересчитывать все изымаемые материалы, вплоть до каждого экземпляра. Тем это явно не нравилось. Все цифры были занесены в протокол, что сразу создавало хороший задел на скорый возврат. Хорошее снабжение агитационными материалами начиналось в кампании «Навальный-20!8» только перед протестными митингами, поэтому, наученные горьким опытом, мы сразу прятали часть на следующий период. Это же и позволило нам спасти какую-то часть от изъятия. Изъятое же вернуть впоследствии не удалось, да Волов и не старался. Он был давним другом Навального и отлично понимал — таких, как он, из кампании не увольняют. Блатной иммунитет.

В какой-то момент обыска оперативники заинтересовались товарами для онлайн-магазина. Товары представляли из себя обыкновенное китайское шмотьё с символикой кампании и желтых резиновых уточек из ролика «Он вам не Димон». Увидев это по камерам, Рубанов сразу встрепенулся и начал писать:

- Не допустите изъятие товаров!

- Я понимаю, сделаем всё возможное.

- Они, что не понимают!? Товары оформлены на другое юридическое лицо, не «Пятое время года»!

- Уверен, им всё равно, но сейчас максимально упремся.

Рубанова мало интересовала наша судьба, тревога началась, только когда оперативники «позарились» на товары из магазина. Уточки, вестимо, важнее сотрудников.

Обыск шел почти пять часов. Обошлось без задержаний, но весь материл, находившийся в штабе, полиция изъяла — кроме товаров для магазина, за которые мы буквально легли костьми. Напоследок оперативники пообещали «веселый уикенд» и удалились. И действительно, некоторых из них я увидел рядом с собой уже на Тверской улице 7 октября.

За неделю до митинга пресс заметно усилился. Я стал замечать людей возле штаба, которые днями напролет сидели в своих машинах и наблюдали за входом, а после закрытия резко срывались. Домой к родителям наведался участковый. Через несколько дней он вернулся снова, но с несколькими мужчинами в штатском, очевидно оперативниками. Вопросы были стандартные, но семья была напугана: «А где ваш сын живет? А давно ли вы его видели? Где он работает? Дайте его контакты». Для моей семьи всегда было стрессом подобное общение. Это я был привыкший к подобным моментам, а им внимание полиции доставляло дискомфорт и большую тревогу.

Зачем они ходили по месту регистрации, остается загадкой, ибо за мной была слежка и органы прекрасно знали, где я живу, когда уезжаю и возвращаюсь с работы. Однажды, аккурат перед обыском, случился примечательный момент. Перед работой, с самого утра, решил недолго прогуляться с дочкой в парке рядом с домом. Выйдя из подъезда, сразу увидел странного мужчину, который пошел за нами следом, метров через 30-50. На входе в парк он отпал, но появился другой. Такой же одинокий странник в неприметной одежде. Так мы и гуляли, я с 4-летней дочкой, а где-то сзади внимательная пара глаз. Поехав на работу, решил не рисковать и взял такси. Конечно, сразу увязалась машина с двумя характерными супчиками. Теорию о паранойе сразу разбивает тот факт, что эта машина потом стояла  некоторое время у штаба.

Перед митингом произошел еще один шокирующий момент. Случайно заехав после работы домой забрать зарядку, я обнаружил единственную комнату в квартире в беспорядке, некоторые ящики были открыты. Слава богу, семью я уже предусмотрительно отправил за город, понимая, что обстановка накалена. Видимо, была попытка «неформального» обыска. Люди не ожидали, что я заеду в тот вечер.

На сам митинг, понимая его опасный статус, мы решили не брать большую часть сотрудников, опасаясь за их свободу. Но идейные Николай Касьян и Алена Нарвская уговорили их отпустить. Это был уже больше их протест, чем наш - поколения тридцатилетних. Мне было тяжелее найти романтическую мотивацию идти на бесполезный по сути митинг. Их же юношеский максимализм с лихвой покрывал вылезающие бреши в логике и принятии действительности. Еще пару-тройку лет назад я сам был таким.

7 октября стало митингом молодежи — неконтролируемой, всплывающей откуда не возьмись, стихийно, неорганизованно, маленькими группами. Я практически не встретил знакомых лиц. За прошлые пять лет такого не случалось никогда. Бывалые активисты и сторонники Навального в основной массе своей куда-то подевались. Кругом были совсем юные, безусые создания. Кто-то как будто прямо с уроков, со школьными ранцами. Они были повсюду и скандировали своими ещё не оформившимися голосами чужие лозунги. Лозунги, от которых с обидой на себя отвернулись их прежние хозяева.

Было очень мокро, временами мерзко моросил дождь. Мы двигались по кругу по Тверской улице — по часовой стрелке, вверх и вниз. После третьего круга стало казаться, что это натуральный «бесконечный тупик», из которого нет выхода и в который нет входа. Обувь стала напоминать мокрые тряпки, появилась дрожь, а люди всё ходили и ходили. Полицейские как будто издевались над демонстрантами, не желая никого задерживать и тем окончить это бессмысленное паломничество. Навального не было, он уже находился в спецприемнике и отбывал административный арест. Прекратить круговые шатания было некому.

Тогда я грустно предложил нашей штабной кампании:

- Пойдемте уже отсюда, это тупиковая ситуация, так можно ходить годами…

- Давайте еще круг и пойдем, - предложил компромисс мудрый Ляскин.

На последнем круге зарядил мощнейший ливень. Это был радикальный знак к отступлению. Мокрые до нитки, никем не задержанные и успевшие замерзнуть, люди потянулись к метро «Пушкинская». Отсутствие задержаний похоронило план Волкова-Навального на жгучий резонанс.

Как оказалось, после наших сектантских брождений образовалась небольшая группа автономной молодежи, решившей пойти на Манежную площадь и основать там бессрочный протест. Казалось бы, к этому мы всех и подводили, на это мы всех и «качали» в общей концепции кампании - давить на власть и регистрировать в обход норм права своего кандидата. Но собравшиеся на Манежной площади не знали одного страшного момента - уличная тема, идущая не от ФБК, никогда ФБК поддержана не будет. Даже если это сторонники Навального и самые преданные волонтеры кампании. Среди руководства не терпели сентиментальности, там правила бал целесообразность - прежде всего финансовая и, чуть ниже, политическая. Собственная целесообразность. Протестующие с Манежной никому в Фонде не сдались, с этой темы было не навариться, а вот поиметь лишних проблем  - легче легкого. В связи с этим из ФБК сразу пришла директива: никакой помощи не оказывать, информационно не подсвечивать, стараться не контактировать. Если называть вещи своими именами — сливать протест.

Ребята же остались на Манежке, на ночь, дело принимало серьезный оборот. В нас летели просьбы о помощи от хорошо знакомых волонтеров, наших активистов. Но мы, московский штаб, были связаны по рукам и ногам.

Вдруг в федеральном штабе пошли вынужденные диспуты. Беда пришла, откуда не ждали, — неожиданно взбунтовались регионы. Всё началось со внутреннего чата SMM-специалистов. Люди из регионов недоумевали: почему главный штаб «сливает» своих же активистов? где действия по их прямой поддержке? Для успокоения масс в чат отправились бывалые парламентеры, тот же Ляскин, и всё постепенно успокоилось. От московского штаба на Манежную площадь мы отправили Николая Касьяна с задачей призвать всех расходиться. Почему не поехали мы с Ляскиным? Был велик риск сразу «вылететь» с работы. Волков только и ждал этого момента. Пришлось немного подставить Касьяна, который стоически выполнил свою миссию, но покидал протестующих под неодобрительный гул.

Определенная часть активистов, бывших тогда на Манежной, позже отвернулась от нас. На своей шкуре они прознали, что такое «один за всех и все за одного» со стороны Фонда по борьбе с коррупцией. Очень похожая ситуация произойдет ещё через год, когда после блеклого протеста 9 сентября 2018 года в Москве молодежь объявит бессрочный протест — и его снова «сольют» из Фонда. История повторилась и будет повторяться снова и снова, как та музыка, что будет вечной.

Так скромно и без прорывов, намеков на успех и критическую массу сторонников, необходимых для прямого давления на власть, мы подходили к решающему этапу. Этапу выдвижения нашего кандидата на пост Президента России. Жаркий декабрь, которого мы ждали пять лет, неумолимо приближался.

 

Глава 8. Эпилог: Бесславные ублюдки

Поздние осенние месяцы 2017 года ознаменовались вынужденными переездами московского штаба в новые помещения. С Гиляровского мы переехали на Павелецкую, но там пробыли совсем недолго - буквально, месяц. Нам удалось идеально выстроить процесс верификации будущих подписей. Параллельно мы работали с идеологической «прокачкой» всех приходящих. Нас не просили об этом из федерального штаба, мы сами понимали, что надо бороться за каждого, ибо во второй раз люди могут и не прийти. Реальную заинтересованность в дальнейшем участии в кампании выражали только десятки из тысяч, и это на тот момент был объективный максимум. Не забывайте про идиотскую схему верификации - люди с удивлением узнавали, что им придется заехать еще раз, чтобы оставить «настоящую» подпись. Беря грех на душу, мы не сообщили им, что данный этап носит скорее политический характер и мы собираем статистику для того, чтобы банально не простаивать в рамках кампании. Вся система верификации не предусматривала никаких преимуществ в дальнейшем для тех, кто уже прошел ее ранее. Всё пришлось бы проходить заново, когда начнется настоящий сбор в подписные листы. С очередями и полным заполнением документов.

Из федерального штаба в принципе приходило немного задач. В основном: продолжайте верификацию и не рефлексируйте. Главное, чтоб не болтали по цифрам и темпам, чего мы и не делали, держа язык за зубами даже перед самими пытливыми волонтерами. В конце октября люди откровенно недоумевали: где статистика, где социология, где президентская программа? Мы разводили руками и блеяли про «всё хорошо, темпы позволяют надеяться на успешный сбор по всем регионам, социологию выкатим к декабрю на выдвижение». С программой было сложнее всего. Обещанного Леонидом Волковым онлайн-сервиса, с помощью которого каждый желающий смог бы полностью изучить и внести свои предложения в готовую программу, сделано так и не было. «Самой лучшей программы», которую как следует надо подготовить, видно тоже не было. Получается, слова Волкова и Навального на «Штабиконе» оказались блефом для немногочисленной массы сторонников, позабывшей про критическое мышление и проверку обещаний.

Давно готовый видеоролик про то, как надо проводить ОДД — агитацию от двери к двери, застрял в недрах бюрократической машины ФБК. Про мобильное приложение, позволявшее бы эффективнее и проще проводить поквартирную агитацию, больше не заикались. Выяснилось, что его и не начинали делать. Классное отношение к стратегическому виду агитации, который должен был «выстрелить» в решающий этап кампании - зимние месяцы! Самым наглядным образом расхлябанное бездействие и незаинтересованность в развитии кампании со стороны «звездных» руководителей проявились в реализации нашей готовой инициативы по массовому распространению наклеек «Навальный-20!8» на автомобили. Силами московского штаба мы разработали полный концепт онлайн-сервиса, позволявшего через бот в Telegram’e и социальные сети заказать себе наклейку, получив ее от другого сторонника в своем дворе или у ближайшей станции метро. Параллельно создали систему внутренних чатов, где сконцентрировали волонтеров, готовых и умеющих качественно размещать наклейки на поверхности автомобиля, чтобы волонтер с машиной не испытывал сложностей в процессе наклеивания. Назвали это «волонтерским сервисом», главным принципом в котором стало то, что волонтеры помогают волонтерам раскрыть в себе большую пользу для кампании. Проект заработал, но быстро сдох. Никакой поддержки «сверху» он не получил. Леонид Волков отреагировал на него весьма вяло, хотя ранее, начиная с мэрской кампании 2013 года, постоянно рассуждал о том, как важны автонаклейки.

Отношение Волкова к московскому штабу только ухудшалось (хотя казалось бы — куда уж?). И это несмотря на все наши старания развиваться не только самим, но и помогать другим, напрямую участвовать в разработке методологии на регионы. Леонид по нам уже всё решил, просто тянул с развязкой. Не нравилась ему наша команда. Однажды осенью он зашел к нам в штаб проверить, как идут дела с верификацией. Сделал это в самое «мертвое» время — в дообеденные часы, когда людей было мало или не было вообще. Деловито сев за стол, насупившись как важный комсомольский деятель, он всем своим видом показывал, как страшно расстроен из-за отсутствия людей. А сам прекрасно знал из статистики, что через час в штабе будут очереди. Всё банально - ему нужно было до чего-то «докопаться», поставить нас в неловкое положение. Унизить, как он это сделал на «Штабиконе», проигнорировав наш опыт и достижения, демонстративно включив в список тренеров и спикеров сугубо «своих» людей. Параллельно, эти же люди разносили ему нас в пух и прах, напевая, что, дескать, в Москве всё плохо, зато посмотри, как хорошо всё идёт по нашим регионам. В этой заочной дуэли московский штаб был безоружен — в интригах мы не участвовали, думая, что отдача в работе спасёт нас и наше дело. Какая, право же, наивность…

Пробыв на Павелецкой месяц, мы снова вынужденно съехали. На этот раз поближе к ФБК и федеральному штабу, на Автозаводскую. Теперь первый этаж жилого дома на улице Восточной, 13, стал новым штабом. Данное помещение было самим плохим по качеству и пространству. Внутренняя атмосфера в нем напоминала советский рыбный магазин — не хватало только прозрачных витрин-холодильников с продуктами. Интуиция подсказывала, что конец близок и «волковцы» нас скоро схлопнут. По темпам верификации уже было понятно, что ничего мы не собрали и шансов ноль. У нас было почти 10.000 подписей, а всего до момента выдвижения московский штаб соберет около 14.000. При положенных по Москве около 7000, по плану Волкова Москва одна была добрать еще почти 150.000 для «провалившихся» регионов; совершенно нереализуемый план. Даже если каким-то чудом Навального зарегистрировали для сбора подписей, он бы их не набрал.

Предпосылок для тотального давления на власть не было. За период долгой и муторной кампании волонтеры выдохлись и в большинстве своём отвалились. Давней затеей «волковцев» было посадить руководителем «на Москву» своего человека, основной кандидатурой был Олег Степанов-Снов. Он пытался сделать всё мягко, но не выходило — все интриги и попытки устроить заговор шли мимо. Тем временем наступал конец кампании и одновременно самый медийный период - декабрьское выдвижение. Больше тянуть интриганам было некуда, время подпирало. По информации, которая появится позже, Снов и компания просто «додавили» Волкова на предмет нашей, якобы, неэффективности, наоборот, собственного профессионализма космических масштабов. Волков повелся, да и рад был повестись. Мелочность и злопамятность в этом человеке правили рассудком.

Развязка наступила в один из ноябрьских дней. Стояла характерная для середины месяца отвратительная погода, вездесущая жижа под ногами, колючий дождь. Волков зашел в штаб вечером, без предупреждения. Задумчивый и со взглядом победителя, который исполнил давнюю мечту. Походил по основному залу, осмотрел стены, пару раз отряхнул грязные ботинки. Помял рукава своей кожаной дубленки, так лихо делавшей из него революционного идеолога а-ля Троцкий. По всему было видно, что наши сотрудники и их работа его не интересуют, он их не замечал. Пришел Леонид за другим - поговорить с Николаем Ляскиным. Волков пригласил Ляскина поговорить на улице. Разговор выглядел как сценка из плохого романа. Волков всё время что-то говорил, Ляскин слушал. Я всё понял, но почему-то подумалось, что с командой тоже поговорят, хотя бы как-то объяснят роспуск. Нет. Не снизошли.

Чуть позже Ляскин рассказал команде, что в понедельник его вызывают на разговор в Фонд. Я думал, что его уволят и заменят Олегом Сновым. Жизнь оказалась чуть более сложной, но не менее прозаичной. После возвращения из ФБК Ляскин сообщил, что его переводят в федеральный штаб на должность, название и суть которой он затруднился обозначить. Его переводили в никуда, зато в федеральный штаб. Вроде, заниматься волонтерами на федеральном уровне, под какой-то новый спецпроект. Конечно, как вы можете сейчас догадаться, никакими волонтерами он после перевода не занимался и никакого спецпроекта не оказалось. По разговорам из Фонда, Николай в итоге ситуативно подключался к различным процессам, пытаясь прибиться к любой деятельности, не имея даже фиксированного рабочего места.

Вместо Ляскина назначили не Снова, а Сергея Бойко, давнего друга Волкова и видного члена клана волковских лоялистов. Бойко переводили из Новосибирска в столицу, где он никогда не жил, не работал, ничего не знал, меньше чем за месяц до ключевого момента всей кампании - выдвижения кандидата на президентские выборы! Абсурд абсурдов. Решение без логики и здравого смысла. Кумовство в результате долгих интриг. В федеральном штабе судачили, что сыграла роль протекция Снова: он сам хотел на эту должность, но решил, что просто ее контролировать тоже неплохо, маневр на будущее. А будущее всё покажет - после президентских выборов, предсказуемо прошедших без Навального, Бойко незаметно вернется в Новосибирск. Его место займет не кто иной, как Олег Степанов-Снов. Рокировка в результате долгой многоходовки, направленной на уничтожение целой команды, верой и правдой служившей общему делу и персонально Алексею Навальному не один год. Степанов станет еще более ценным человеком для Волкова, который уедет учиться в Йель, так и не отчитавшись перед сторонниками об итогах полностью проваленной кампании. Ролью Степанова-Снова станет следить за интересами отсутствующего в Москве шефа, доносить ему о настроениях и сотрудниках в кампании, по-простому – «стучать» на своих. Работа, требующая определённого морально-этического облика.

Команде, отпахавшей много месяцев на износ, никто ничего не объяснял. В тот злополучный понедельник мы оперативно назначили собрание окружных координаторов, сеть которых разрабатывал я и потом много месяце еще бережно собирал в единый кулак. На собрании должны были представить Бойко. Следует отметить, что за период своего руководства Бойко не придумал ничего нового, лишь паразитируя на разработках нашей команды. Зато он был «свой», полностью лояльный «кому надо» и никакими талантами не выделявшийся. Представлять Бойко пришел не только Волков со всей своей свитой, включая Степанова-Снова, но и целый Алексей Навальный. Его подключение к ситуации было вынужденным. Волков нервничал, низкий авторитет среди волонтеров не позволял ему чувствовать себя вольготно и уверенно в сложных делах. Навальный в те дни, впрочем, в поведении немногим отличался от Волкова. Это был не тот Навальный, политик с человеческим лицом, внешне открытый и харизматичный, каким я помнил и знал его с 2012 года. Я увидел замкнутого на себе человека в темном костюме, не замечая людей прошмыгнувшего скорее во внутренний зал для собрания. Его миссией в этот вечер было кадровое киллерство, и он просто ее выполнял, остальное было до лампочки. Наша команду он также не заметил и ни разу не упомянул, весь его спич свелся к восхвалению Бойко, показным и натянутым разговорам с собравшимися координаторами округов и участниками молодежного движения «Протестная Москва». «Протестников» еще надеялись сделать массовым придатком для уличных выступлений и акций прямого действия. Навальный тогда спросил их:

- А как вы управляетесь и функционируете?

- У нас много лидеров, горизонтальное управление! — с энтузиазмом воскликнули новые протестные пионеры.

- Ха… Странно, что вы еще не переругались и существуете, — уже без энтузиазма и интереса подытожил короткий разговор Алексей.

Бойко представили как успешного регионального менеджера. Волков не постеснялся, или у него банально проскользнуло на эмоциях, назвать его «своим». Собравшиеся были не в восторге, а вид и дураковатое поведение новосибирского «варяга» только усиливали негативный фон и напряженную атмосферу. Еще забежав в штаб, Бойко просто проигнорировал сотрудников, не поздоровавшись ни с кем из команды. Видимо спешил к тому месту, где стояли Волков с Навальным. С ними он и провел минуты до начала собрания, а после — сразу ушел, пообещав на днях вернуться. Дальше с ним произошла совершенно сатирическая история — он пропал. Потом стал кормить нас обещаниями, что скоро вернется, нужно время на переезд. Каждый раз называл новые дни недели. Пообещав появиться в четверг, уже спустя неделю после назначения, Бойко вообще перестал выходить на связь. Потом написал, что обязательно появится в субботу и… снова пропал. Время шло, мы сообщили ему, что уходим из штаба, ибо ситуация крайне неприятная и его поведение только подчеркивает абсурдность происходящего. Команда продолжала искренне работать и ждать появления этого светоча управления. В субботу он снова не явился. На воскресенье была запланирована большая встреча с волонтерами, на которой было решено заявить о вынужденном уходе. Олег Степанов-Снов, предусмотрительно втершийся в доверие к некоторым окружным координаторам, оценив опасность ситуации, настойчиво «разбудил» Бойко и тот наконец-то соблаговолил появиться. Что это было? Бардак. Бардак, устроенный лично Волковым с молчаливого согласия Алексея Навального.

Навальный, впрочем, уехал сразу же после собрания, сделав на ходу пару селфи с обожателями. Волков ушел по-английски, желающих сделать с ним селфи не нашлось. Я остался в зале с волонтерами и расстроенной командой. Ко мне подошел Константин Салтыков — тот самый волонтер, который позднее в январе 2018 года, защищая Навального от полиции, получит уголовное дело.

- Виталик, как же так?, — озадаченно спросил Константин.

- Ну… вот так, бывает. Это жизнь, — я ушел от эмоционального ответа, сдерживая ком в горле. Перед глазами летели все годы, отданные за успех Навального. Успех, не случившийся по вине самого Навального.

- Он же не знает город, волонтеров…

- Возможно.

- Чем они думали, когда его назначали, месяц до выдвижения же?!

- Спроси у них, имеешь полное право это сделать.

- Спрошу, соберем ребят. Странная ситуация. Не расстраивайся.

Конечно, никто у Волкова или самоустранившегося Навального ничего не спросил. Люди побухтели и приняли Бойко. Правда, продолжили писать личные сообщения: как хорошо было при нашей команде и жаль, что мы ушли. Мы не ушли, нас «слили». Меня точно. Подковерно, не глядя в глаза, по-крысиному. Против чего боролись столько лет, на то и напоролись. Бесславные ублюдки, запросто размозженные вождями, созданными своими же руками.

***

Спустя несколько недель после ухода, я решил зайти в когда-то родной штаб. Представился интересный повод — правовой тренинг от Ивана Жданова по случаю наступающих декабрьских митингов, разумеется несанкционированных и представляющих опасность для всех участников. Жданов меня откровенно потряс. На вопрос из зала, чем грозит участие в таком несанкционированном митинге, Иван равнодушно и сухо всем ответил: «Ну, посидите пару часов в ОВД, ничего страшного». Задававший вопрос от такого ответа явно воспрянул духом. Подумаешь, пару часов. Жданов врать не будет!

После встречи я хотел подойти к Жданову и спросить про десятки осужденных по уголовным статьям, начиная с 26 марта, о которых молчит он и вся команда Навального. Про сотни отбывших административные аресты в спецприемниках, массово вызывавшихся на допросы и поставленных на учет. Но Иван сделал отрешенный вид и был таков. Сел в машину и пропал. Так же быстро, как сделал это и 26 марта 2017 года.

Лживая позиция Фонда борьбы с коррупцией и лично Алексея Навального в отношении возможных последствий для простых сторонников, когда им в открытую врут о «легальности» акций, не желая снижать полезную для себя явку, сильно меня подстегнула. Внутри не унимался вопрос: почему я молчу о «слитой» кампании? Той кампании, в которую искренне еще многие верили — такие, как я, приближавшие ее долгими годами и жертвовавшие очень многим, чтобы романтические мечты о «прекрасной России будущего» стали чуточку яснее.

Кого я боюсь? Кому я делаю лучше, скрывая правду? В декабре 2017 года я записал видео. Самое тяжелое видео в своей жизни, где в свойственной мне эмоциональной манере рассказал людям правду. Пусть небольшую, местечковую, но правду. Я заслужил на нее полное право. Правду про поведение Волкова и безразличие Навального, блат и тотальное кумовство, про настоящее отношение к простым людям, к зависимости от уличных провокаций, дававших всем возможность оставаться на виду. Навальный в ответ лишь разразился оскорблениями, а Волков стал всех убеждать, что я «засланный».

Я вызвал Навального на публичные дебаты, чтобы прояснить ситуацию для всех. Он предсказуемо «слился», а против меня развернулась масштабная травля. Верный Илья Яшин названивал в разные организации и просил не брать меня на работу и никак не сотрудничать. Волков клеветал пред волонтерами. В личные сообщения сотнями лились проклятия, угрозы и пожелания смерти.

Это было мне карой за многолетнюю слепоту и молчание. Я написал эту книгу, чтобы вы не повторили моих ошибок. Всегда думайте своей головой и берегите себя.

***

Привет, это Навальный!

Кто он?

Загорелый, холеный и дорого одетый мужчина.

Неизменно в сопровождении двух охранников.

Живущий в роскошных апартаментах элитного дома.

Ездящий на презентабельном Land Rover’e.

Отдыхающий в разных странах по пять раз за полгода.

Создавший покорную интернет-секту имени себя.

Как он всего этого добился и за счет кого?

Он просто работает оппозиционером.

А ещё ведет персональный проект, изображая из себя международного юриста.

Зашибает в европейском суде на делах людей, которых сам же и призывает выходить на незаконные акции.

Порочный круг и бизнес на крови.

Чужой крови.

Виталий Серуканов, 14 сентября 2018 года