Глава 1. Введение: В начале был протест

Итак, всё только начинается. Отбушевал шторм 2012 года: 6 мая, Болотная площадь, волна выступлений за честные выборы и против «партии жуликов и воров». В протест потянулись совершенно новые люди, ранее не ангажированные политикой, хотя, возможно, и интересовавшиеся ей. Как правило, это были студенты последних курсов либо молодые квалифицированные специалисты.

Казалось бы, все эти события должны вдохнуть жизнь в ту самую привычную оппозицию, которая существовала уже очень давно, но не была особо заметна, находясь в «андеграунде» политики. Протесты 2011–2012 годов дали очень мощный толчок политизации российского общества. На ключевых должностях в оппозиционных движениях даже сейчас, в конце 2018 года, находятся практически все те же люди, которые появились именно тогда, выйдя на улицы по зову сердца. Это были абсолютные авантюристы, люди, которые не знали, куда шли, но чётко осознавали, что их ждёт большое приключение. Приключение довольно опасное, полное подводных камней и целых айсбергов. Людей в политику потянуло, они в ней остро нуждались. Это было поколение тех самых нынешних «тридцатилетних» — тогда ещё девчонок и парней, которые мечтали, что 2018 год, следующие выборы президента станут важной, даже судьбоносной точкой для всей страны. Волна протестов вселяла оптимизм.

Многие, кто пытался развивать тогда свои движения и ячейки, участвовать в партийной жизни, возможно и парламентской оппозиции, не смогли закрепиться в политике и были выброшены с этого поля, а их следы пропали. Но была и та часть людей, для которых политика стала смыслом жизни, вторым домом и кораблем всех мечтаний. Люди стремились к своей мечте — к 2018 году, когда всё должно было измениться, когда мы должны были показать результат, к которому долго и упорно шли. Мы были настоящими романтиками с большой дороги, которые бросили вызов системе и самим себе.

Я не надеялся сделать политическую карьеру. Для меня это была возможность выйти из жизненной фрустрации, обрести себя, потому что профессия юриста не вселяла в меня никаких эмоций. Я видел, что страна нуждается в переменах, что нужны реформы, что у нас даже уже есть гражданское общество, про которое мы так много слышали и читали. Поколение тридцатилетних — это поколение стыка, людей, заставших и поздний «совок», и ельцинские «лихие 90-е», и бесконечные пертурбации, и ту деформацию и выгорание людей, которые не смогли приспособиться к новым российским реалиям — «не вписались в рынок». Мы были переходным поколением. Нам хотелось реализовываться, хотелось идти в политику, потому что в нашей жизни её еще не было. В 90-е годы политика была от нас далека в силу возраста, и вот сейчас мы как раз подходили к тому рубежу, когда нужно было наверстывать упущенное.

Особый толчок мне дали президентские выборы 2012 года. Тогда мне нравился Михаил Прохоров. Это был не классический политик, которыми было перенасыщено электоральное поле, — это был большой предприниматель, хоть и из девяностых, но, как говорится, у каждого свои недостатки. Мне казалось, что Прохоров — «президент мечты», которому можно и нужно помогать, если вы связываете своё будущее с Россией и хотите, чтобы страна стала лучше для всех. Но, как и многие мечты, идеализация Прохорова оказалась большим заблуждением: он стал яркой, но короткой вспышкой на политическом небосклоне. А ведь 2013 году думалось совсем иначе: что Прохоров вот-вот пойдёт на выборы мэра (а затем и выше), что у него будет партия, которая навяжет конкуренцию «Единой России», что партия привлечет ощутивший свои интересы креативный класс и тех самых рассерженных горожан. Но уже на открытии избирательного офиса Прохорова в Москве, где я присутствовал, всё было как-то скупо, отсутствовал масштаб. Было ощущение, что передо мной больше декорация, а не долгосрочное планирование. Интуиция меня не обманула и партия, к сожалению, оказалась пустышкой. На выборы мэра Прохоров не пошёл, сославшись на какие-то явно выдуманные причины. Как мне тогда представлялось, это был крах большого политического проекта, который навязывал бы конкуренцию текущей власти и создавал плюрализм мнений на застоявшемся оппозиционном пространстве.

Алексей Навальный в разговорах критически относился к Михаилу Прохорову, ревновал и воспринимал его как потенциального конкурента в протестной среде. Впрочем, у Навального не было какой-то предметной критики в адрес Прохорова: в основном это были эмоциональные выпады в духе «посмотрите, какой он жулик, он всех вас обманул». Затем такую же риторику Алексей будет использовать в отношении многих своих оппонентов, что из оппозиции, что от власти. Это важная причина, что у Навального не случилось хоть какого-то сотрудничества ни с Прохоровым (хотя на это надеялись многие из актива новой молодой оппозиции), ни с другими сопоставимыми по величине политиками.

Тем не менее, в начале 2013 года еще не казалось, что Прохоров и его партия «Гражданская платформа» — это полностью провальный проект. Активистам уличного уровня нужна была «своя» партия, ведь даже на фоне юношеских симпатий партия Навального «Народный альянс» не вызывала особого энтузиазма. Средний возраст протестных активистов тогда не был таким юным, как в 2018 году, это были достаточно зрелые люди, которые приобрели уже жизненный опыт и имели устоявшееся мировоззрение и понятные политические позиции. Партия успешного бизнесмена была для них предпочтительнее очередного проекта под руководством вчерашнего блогера.

Навальный именно в контексте появления потенциального идеологически близкого оппонента в лице Прохорова и взял курс на единоличное правление большим оппозиционным кораблём. Его целью было стать королем оппозиции, человеком с непререкаемым авторитетом. Человеком, которому никто не рискнёт кинуть вызов, и человеком, который мог бы победить любого на оппозиционном поле. Забегая вперёд, замечу, что к 2018 году примерно так и случится: в оборот войдёт даже термин «выжженная земля», которым оперирует Леонид Волков и все ближайшее окружение Навального. Эту «выжженную землю» мы создавали себе сами, начиная с 2013 года, когда формировалась новая конфигурация оппозиции. Мы сами вокруг себя всё выжигали, часто сами не до конца понимая простую истину: ломать — не строить. Как представляется, такой подход к политике в своих сторонниках Навальный с тех давних пор культивировал сам или, во всяком случае, не препятствовал этому. Есть только «мы» и «они», причём если «мы» — понятие узкое, включающее Алексея, его проекты и сторонников, то «они» — это легион, состоящий не только из чиновников из «партии жуликов и воров», но даже и коллег по оппозиционному движению, не согласных признавать Навального единственным и безальтернативным кандидатом от протестных сил. Впрочем, обо всём этом будет рассказано дальше.

Пока же, возвращаясь в 2013 год, вспомним, что вместе с крахом «Гражданской платформы» в лету канули и все пост-президентские обещания Михаила Прохорова, оставив фрустрированных сторонников у разбитого корыта. Хотя «Гражданская платформа» и провела в Москве федеральный съезд с большим апломбом: люди с разных регионов, разных национальностей, со сцены Станислав Кучер рассказывал о больших планах «Гражданской платформы». Я был на том съезде и даже задал вопрос Кучеру: есть ли у них планы развивать какие-то молодежные движения в рамках партии, идти в ногу со временем и навязывать свою повестку на улицах? Тогда я больше концентрировался на уличной деятельности, видимо, в силу эксцессов юношеского максимализма, либо мне казалось, что будущее России должно решиться именно на улицах. Сейчас, конечно, это выглядит глупо, сейчас вообще многое выглядит глупо по сравнению с пиком протестной активности в начале 2010-х годов. Станислав Кучер резко отрезал, что «комсомола», как он выразился, в «Гражданской платформе» «нет и не будет». И нет у партии таких целей — развивать уличные активности. Весьма странно для протестной политической силы.

Мой вопрос во многом был связан ещё и с тем, что в то же время я общался со многими активистами, волонтёрами. Хотя тогда еще понятие «политический волонтёр» было достаточно диковинным и по сути появилось только в мэрскую кампанию. Это сейчас сформировалась такая традиция, что в штабах волонтёром называют любого, кто проявляет хоть какую-то маломальскую активность, фактически любой сторонник автоматически становится волонтёром, что придаёт больший вес структуре и создаёт у внешнего наблюдателя впечатление, что всё грандиозно и массово. Сегодня слово «волонтёр» уже, наверное, стало словом-паразитом, которое употребляется по поводу и без. А в начале 2013 года были сторонники, были активисты и были неопределившиеся. Люди в уличной политике больше делились, как мне кажется, на два лагеря: старая «демшиза» и что-то совершенно новое, свежее, перспективное и лишённое тяжёлого наследия «лихих 90-х». Демшизой называли ту самую привычную оппозицию, которая выходила «винтиться» (умышленно задерживаться) на все несогласованные мероприятия вроде «Стратегии-31» как на праздник. Ещё не было жестких правовых норм, и люди часто отделывались только символическими штрафами. Был пласт привычных оппозиционеров, многих уже не в первом поколении, достаточно взрослых и даже ещё советских диссидентов. Это были такие субтильные дядечки с толстыми линзами в очках, в старых пальтишках, с длинными волосами и бородой в духе Карла Маркса — или в духе известного по интернет-мемам персонажа Соломона Хайкина. И до 2011–2012 годов городские сумасшедшие и «демшиза», с некоторыми проблесками нацболовской молодёжи, которую «демшиза» побаивалась, были основой всей оппозиции.

С 2012 года это, конечно, изменилось. Тогда большую силу стали набирали движения наблюдателей за выборами. Казалось, что эти группы станут мощным флагманом независимого гражданского общества. Огромное количество новых людей, прежде всего молодёжи, записывались мониторщиками, считая, что таким образом они участвуют в общем протесте, при этом отстаивая простую, базовую демократическую ценность — честные и прозрачные выборы. Впрочем, резкий взлёт движений наблюдателей также быстро пошёл на спад уже через год, а то и меньше. Сложно сказать, с чем это связано: то ли обстановка изменилась, то ли люди разочаровались, что система слабо реагирует на выявленные нарушения, то ли сами организации стали превращаться в бюрократические структуры, с которыми активисты изначально приходили бороться. Кроме того, очевидно, что многим идеалистам не понравилось, что мониторинговые миссии стали принимать уродливую форму «грантоедов»: «Голос», «Гражданин наблюдатель» — работали на грантах. Причём «Голос», что пикантно, был на кремлевском гранте, а про «Гражданин наблюдатель» была информация, что тот имеет иностранное финансирование. Для части людей наблюдение стало способом очень неплохо зарабатывать и ездить по всему миру, разумеется за счёт и западных фондов. В обиход вошёл термин «электоральный туризм».

К весне 2013 года я, всё ещё продолжая искать себя, заинтересовался деятельностью Фонда борьбы с коррупцией, мне нравился и сам Алексей Навальный. Он казался сильным политиком, который не лезет за словом в карман. Политиком новой формации: очень открытым, европейским человеком, который сам первым тянет руку своему стороннику. Немаловажную роль играл его возраст: моё поколение привыкло к тому, что политик в России — это старый грузный дядька, который существует в политике с тех пор, когда мы еще не родились. Он ходит в черном пыльном костюме, ездит на «Волге», был замешан в каких-то «мутных» историях в 90-е годы и работал в государственных структурах. Навальный, конечно, был совсем другим, и это подкупало. Было очевидно и его отличие от старого «каспаровского» пула или более ранних оппозиционеров: Навальный демонстрировал свежую перспективу в том, что касалось формирования гражданских институтов. В то время многие «олд-скульные» оппозиционеры рассчитывали, что за счет стариков можно провести пару-тройку одиночных пикетов и тем самым отбить грант у иностранного инвестора или «засветиться» в иностранной прессе, что всегда было особым поводом для гордости в той среде. У Навального же был совершенно другой подход: он строил свою структуру с невиданным для нас форматом — Фонд борьбы с коррупцией. ФБК — это некоммерческая организация, которая, используя квалифицированных специалистов, трудится каждый день, проводит самые резонансные расследования и достигает немалых высот, выходя на новую, активную в он- и оффлайне аудиторию.

В то время многие хотели попасть к Навальному, в его проекты. Новый, простой, одетый в модную клетчатую рубашку, джинсы, в кроксы или кеды — Навальный представлял собой эталон для зарождающего креативного класса: дизайнеров, айтишников, менеджеров среднего и низшего звена, студентов. Навальный умел нравиться своей аудитории, у него стал пропадать этот «крайне-правый» бэкграунд, которым пропаганда всех пугала. В 2013 году Навальный перестал быть правым или левым. Причём многим это нравилось: мол, Алексей вырос, он больше не в коротких штанишках красно-коричневого националиста, а «Русский марш», на котором он однажды побывал, был просто способом заработать свою аудиторию. Все подумали, что для построения настоящей федеральной карьеры и выхода на новую аудиторию Навальный должен меняться, сдвинуться справа к политическому центру. Тогда это выглядело невинным политическим зигзагом.

Сегодня, в 2018 году, становится очевидно, что Алексей на протяжении пяти лет постоянно менял свою идеологическую платформу, а уже ближе к 2016 году стало ясно, что у Алексея ее вообще нет. Его нельзя назвать ни левым, ни правым, ни центристом. Он популист. Популист, чья партия существует без внятной программы и «заточена» только на него персонально. Навальный — человек, у которого нет долгосрочного плана, политик, который может быть и леваком, и дружить с «фашиствующими» элементами, а назавтра сидеть с радикальным антифашистом Алексеем Гаскаровым и пить чай. Навальный в этом плане — человек всеядный. Не было ни одной резонансной темы, которую Алексей не пропустил бы через себя, через какие-то кейсы, через свой блог в Живом журнале. Уже в 2013 году Навальный умел лавировать между политическими интересами различных группировок, включая властные, при этом ни имя никакой ярко выраженной идейной платформы, кроме борьбы с коррупцией. Эта борьба осталась единственной твердой валютой Алексея Навального, которой он очень удачно спекулировал на протяжении многих лет. И, несомненно, останется в этом бизнесе и в будущем. Как никуда не денутся политические амбиции и личностные особенности.

Кстати, об особенностях. Любопытная встреча произошла у меня в апреле 2013 года с Ильёй Пономаревым, на тот момент депутатом Госдумы от «Справедливой России». Речь, конечно, зашла и об Алексее Навальном, который на тот момент был для меня практически непререкаемым авторитетом. Пономарёв на той встрече, первой и единственной, которая у нас была, сказал совершенно пророческие вещи, которые у меня до сих пор не выходят из головы. На вопрос о том, как он относится к Навальному, он задумался на несколько секунд, взяв мхатовскую паузу, и выдал как на духу и, как мне показалось, совершенно искренне: «Вы знаете, я, конечно, считаю Алексея Навального своим политическим другом, но в нём сидят задатки абсолютного тирана. Если этот человек возьмёт власть, то свободы больше не станет, он будет очень императивным вождём и никому спуску не даст, он будет укреплять прежде всего себя».

Тогда мне показалось, что Илья лукавит или, может быть, обижен на Алексея. Но Пономарёв был прав. Императивность сопровождала все кампании Навального. Алексей всегда ставил и будет ставить цель быть единоличным вождём. В то время Пономарёв выдвигал гипотезы, что Алексей будет узурпировать оппозицию, всю деятельность будет выстраивать только вокруг своих структур, а любая другая более уязвимая сила в оппозиции будет либо подчинена, либо развалена Навальным.

Позже, как все знают, Илья Пономарёв был вынужден уехать из России. Он, кстати, в момент разговора с Навальным считался популярным площадным трибуном и перспективным протестным политиком. Пономарёв был потрясающе начитан и эрудирован, был депутатом, и по сути его голубые фишки были выше, чем у Алексея Навального. Тем не менее режим «съел» именно Илью Пономарева, вынудив его покинуть страну. Хотя Пономарёв имел более позитивную повестку: пытался участвовать в выборах, взаимодействовать с КПРФ. А Алексей Навальный проводил более радикальную и бескомпромиссную линию, что нас, его сторонников, собственно говоря, и подкупало. Вот такая удивительная жизненная вилка произошла: когда один более позитивный политик вынужден покинуть страну, а более агрессивный, наоборот, продолжил свою деятельность. Но это вопрос уже, конечно, к тем большим людям, которые определяют политику в России.

 

Глава 2. Маниакально-депрессивное состояние, или Вагон-ресторан с Навальным

Весной 2013 года начиналась кировская кампания — то самое пресловутое дело «Кировлеса», которое тянется до сих пор. Первый уголовный процесс против Алексея Навального, обвинительный процесс, который казался судьбоносным, но неясно, стал ли таким на самом деле. Тогда казалось, что режим Навального по-настоящему боится, поэтому и фабрикует дело. Многие действительно верили, что Алексея посадят, что дело «Кировлеса» станет для него последним, а режим восторжествует. В целом такое «маниакально-депрессивное» состояние, когда настроение варьируется от «режим на грани коллапса» до «нас всех посадят вместе с Навальным», стало характерным для сторонников Алексея на том этапе.

Тогда, в апреле, казалось, что все прогрессивные и не очень политические силы страны, от мала до велика, собирались в Киров на первое заседание, которое должно было начаться против Алексея. С тех пор я ни разу не видел большей консолидации и концентрации разных политических сил вокруг одного человека. В том поезде в Киров в плацкартном вагоне я встретил очень многих людей, значительная часть которых впоследствии станет бомондом протестного движения. Представители мелких незарегистрированных партий и движений, левых, правых, любых, все ехали в Киров с одной целью — поддержать человека, в котором все признавали наиболее подходящего лидера. Позже этот же человек будет топить все эти маленькие движения, они пропадут и их размоет как следы на песке. Впрочем, у них будет альтернатива — стать лоялистами Навального, войти, даже на ролях бесплатных волонтёров, в его проекты и потом в них раствориться.

Поездка в поддержку Навального напоминала лихой молодёжный выезд ни какой-то рок-фестиваль, когда вы заходите в поезд, и в каждом вагоне едет по несколько групп единомышленников, которые говорят о об одном и том же, да и по символике на одежде понятно, что они все едут на одно и то же мероприятие. Таким политическим фестивалем весной 2013 года стал первый суд по делу «Кировлеса». Я ехал тогда со своей группой политических романтиков, которые затем, к сожалению, завязали с «политотой» и ушли в быт.

Как раз в поезде Москва-Киров и состоялась моя первая личная встреча с Алексеем. До этого я его пару раз видел на улицах, подходил к нему на митинге 6 мая 2012 года, и он говорил, что мы молодцы, хоть и сторонники Михаила Прохорова. Было видно, что ему чертовски не нравится Прохоров, но ему нравятся люди, которые ему симпатизируют и которые является его потенциальными сторонниками. Такая сугубо политическая позиция, казавшаяся нам тогда человеческой.

У Алексея, когда я его встретил в коридоре вагона, была забинтована рука, какой-то порез на кисти. Он ехал в отдельном купе, а не в плацкарте, как все. В плане бытовых благ у Навального всегда были четкие границы со своими ближайшими помощниками и уж тем более с массой сторонников. Алексей всегда оставался абсолютным VIP, хотя поначалу казался «своим парнем». В коридоре поезда мы не без теплоты поздоровались:

— Алексей, едем вас поддерживать.

— Да, ты все правильно сделал, спасибо большое, сейчас очень важно сплачиваться вокруг меня. Вы сделали правильный шаг.

Тогда Алексей был гораздо более открытый, хоть и со своим политическим интересом, в нем не было той фальши, поверхностности и этого не очень приятного взгляда как бы сквозь собеседника. В то время он заглядывал тебе в глаза пристально. У Алексея глаза расположены не симметрично в горизонтальной плоскости, и это придает его взгляду особый, даже страшноватый шарм, с тяжестью и глубиной. Многие тогда шутили, что у него взгляд как у терминатора, и когда он на тебя смотрит, то буквально сканирует. Сейчас взгляд Навального потускнел, но в 2013 году его глаза еще горели, это был взгляд человека, который был обязан взять от жизни всё, зажечь огонь в любой душе.

И вот мы с ним поговорили, пожали руки. Он пригласил нас в вагон-ресторан, где уже собиралась вся компания. Там действительно оказалась вся профессиональная оппозиция: были журналисты «Дождя», Тимур Олевский, Илья Барабанов, который уже тогда ходил хвостиком за Навальным, фотограф Евгений Фельдман — те люди, которые являются главными адептами Навального сейчас. Я стал наивно что-то спрашивать, откровенно говорить с ними о том, что чувствую достаточно заметный разрыв между обычными россиянами, людьми, не интересующимися политикой, и вами, вот этим оппозиционным бомондом. Это уже потом у меня замылился глаз, и я перестал замечать, что они другие — и я другой. А тогда, перейдя этот барьер и попав в пул профессиональных политиков и журналистов, я остро чувствовал эту вопиющую разницу, хотя и не мог четко сформулировать, откуда берется это различие между «нами» и «ими».

Многие перед поездкой мне говорили: ты рискуешь, едя в Киров, тебя уволят с работы, ты потеряешь всех клиентов, у тебя будут проблемы с полицией. Я и сам, честно говоря, «параноил» на этот счет. Особенно после дела по событиям 6 мая 2012 г., когда людям, участвовавшим в событиях на Болотной площади, дали реальные сроки. В те дни все это еще воспринимали очень близко к сердцу: каждого узника знали поименно, знали, где они сидят, на какой стадии находятся их дела, кем они до этого были, где работали. Это, конечно же, заслуга тех, кто занимался их делами, информировал сторонников, привлекал людей, собирал деньги. Позже этого и в помине не будут: мало кто будет знать жертв с мероприятий Навального и их дальнейшую судьбу.

У лидера «Левого фронта» Сергея Удальцова тогда тоже были большие проблемы. Вся «тусовочка» его на тот момент уже забыла, его считали сбитым лётчиком. Забвению, кстати, также поспособствовал и Алексей Навальный. Несмотря на то, что Удальцов был в большой беде, он говорил: «Ну да, а что? Он левак, а я не левак. Он пока сидит, а я на свободе и продолжу борьбу». Навальный совершенно не стеснялся заявлять о своих идеологических противоречиях с человеком, который очевидно уже скоро сядет в тюрьму. У Алексея в то время таких проблем не было. Никто в силу его тогдашнего авторитета даже не мог подумать, что он какой-то поп Гапон, и многие процессы вокруг него могли быть искусственно подстроены. Никто Навального всерьёз не осуждал за это кулуарное уничижительное отношение к Удальцову.

Во время поездки в Киров все пили. Алексей тоже пил, и хотя это было все внешне бомондово и даже богемно, мне казалось, что это очень здорово — такая настоящая тусовка. Конечно, тогда не было той критической массы сторонников, которая есть сейчас. Имелся небольшой пул его политических фанатов, знакомых между собой, и мало кому было меньше 25, люди сами себе покупали билеты, с ними не нужно было «сюсюкаться». Ехало много маленьких политических субъектов, один-два человека от движения. В общей сложности в Киров на заседание поехало человек 40–50. Было видно, что Навальный расстроен, даже когда он сидел в вагоне-ресторане, он внимательно смотрел, сколько людей едет его поддержать, спрашивал. На тот момент, я думаю, он рассчитывал, что за ним поедет несколько сотен, а то и какая-нибудь тысяча. Гигантомания была тогда, и сейчас никуда не делась. Навальному уже казалось, что он заслуживает более серьёзной поддержки.

В то время всей организованной поддержкой Алексея в Кирове рулил Николай Ляскин. Николай занимался тогда, как и сейчас, уличными движухами. Тогда же впервые появилось его персональное изобретение — агитационный куб — конструкция, которая скоро станет легендарной и которую будут использовать все, включая политических оппонентов. Агиткуб представляет собой металлический каркас, на который вешаются баннеры. Надо сказать, баннеры на кубе были практические всегда не в поддержку Навального, а содержали обструкции государственных чиновников, например Игоря Шувалова. Казалось бы, как связаны дело «Кировлеса» и Шувалов? Я думаю, под общий шумок кировского процесса отбивались гранты и явно проплаченные темы по Шувалову. Киров стал средоточием прессы, и такие действия были очень заметны.

В Кирове все эти 40–50 человек из навальновского пула сконцентрировались у собранного Ляскиным куба, который расположился очень символично — между кукольным театром и судом. Тогда я первый раз увидел манеру Ляскина заводить людей: признаюсь, он мне показался абсолютным клоуном. Николай кричал такие бравурные, площадные лозунги, достаточно пустые по содержанию, но заводящие: «Они нас боятся! Нас не остановить!» Ляскин всё повторял и повторял эти фразы в микрофон. Не сказать, что действо выглядело естественно, но толпе нравилось — и полиции, и журналистам, и провокаторам. Мне это показалось глупым, моё нутро еще отвергало подобные лозунги и скандирования, все воспринималось как какое-то нелепое скоморошничество. Но пройдет несколько лет, и я сам буду устраивать подобные встречи и выкрикивать аналогичные лозунги. Это и есть пропаганда, которая незаметно впитывается в тебя.

Киров не был похож на большой московский митинг, где можно было раствориться в толпе. Здесь тебя оценивали, ведь присутствовали только избранные. Мне вообще показалось, что в толпе все друг друга знают, а я единственный, которого никто не знал. Это была та самая «тусовочка», которая выбрала Алексея Навального в лидеры, отсюда же сформировалось его ближайшее окружение, которое до сих пор определяет всю жизнь на оппозиционном пространстве.

Вся эта толпа, которая собралась между судом и кукольным театром, не пошла в суд. Хотя казалось бы, Алексей Навальный находился в суде, ему нужна была поддержка, и именно затем все и ехали. Но политика устроена по-другому. В зале суда все достаточно строго, приставы не дали бы разгуляться, а на улице активисты могли выразить себя, пообщаться с журналистами, попасть на фотографии иностранной прессы. Поэтому все остались на улице, а Навальный с большим пулом адвокатов пошёл в суд. Даже я, тогда еще совсем никому не известный «салага», умудрился раздать десятки интервью разным СМИ, начиная от BBC, заканчивая какими-то неизвестными скандинавскими радиокомпаниями. Я понял, какие большие перспективы открываются одним нахождением в «тусовочке». Так я уже стал патентованным оппозиционером, просто пообщавшись с западной прессой. Действительно, стать модным тру-оппозиционером из «тусовочки» было совершенно элементарно: достаточно иметь подвешенный язык, мало-мальски разбираться в политике и быть образованным человеком, а также не выглядеть отпетым маргиналом. Плюс, наверное, было заметно, что я буквально «горел» тем, что вокруг происходило, и такая энергетика располагала ко мне многих людей. Я нашёл то, что долго искал: это было внимание, маленькая популярность и реализация пока еще зарождавшихся амбиций и расчёт на большие планы. Поездка в Киров сподвигла меня окончательно перейти в стан «навальнистов», попытаться интегрироваться в какие-то его проекты. Было не особо важно, в какие именно, — тогда всё воспринималось как единое целое, как «движ».

Было видно, что люди из окружения Алексея, — и Николай Ляскин, и Владислав Наганов (Гаганов), и Любовь Соболь и Георгий Албуров — стоят особняком, ощущая себя неким бомондом. Они вели себя, за исключением Ляскина, гораздо более надменно, чем сам Алексей, видимо, близость к «телу» кружила им головы. Особо выделялись Албуров и Наганов, эта парочка тогда еще друзей. Наганов казался монстром «навальной» политики: человеком со строгим взглядом, которой смотрел на тебя как комиссар на потенциальную «контру» — ему действительно не хватало только нагана, а кожаный плащ Нео из «Матрицы» у него уже был. Позже Наганов будет изгнан из Фонда борьбы с коррупцией и официально признан лузером. В кулуарных разговорах Алексей Навальный уже 2016 году обронит фразу: «Посмотрите на Наганова, даже он, полное посмешище и неудачник, умудряется мутить какие-то союзы в Подмосковье, о нем еще пишет пресса». Вот так спустя годы люди из топов окружения лидера становились пугалом для менее опытных и перспективных политиков.

Георгий Албуров, несмотря на свой молодой возраст, вел себя под стать Наганову, чувствовал свою уникальность, но спустя годы никто так и не поймет, в чем же его уникальность заключается, и почему его так ценит Навальный. Понятное дело, что он был посвящен во все тайны, очень многие заказные расследования проводились через него: пиар-акция против МТС, против того же Шувалова. Расследование против Чайки, которое якобы проводил Албуров, на самом деле было неизвестно откуда взято уже в готовом виде, а над формой подачи просто поколдовали другие отделы ФБК. В отличие от того же Наганова, обладавшего хоть какой-то породой, Албуров казался этаким «позолоченным буддой», почесывающим своё пузико, человеком, которой садится на подоконник и болтает ножками. И при этом никто не мог сказать, сколько Албурову лет, было понятно, что он еще совсем молодой и неопытный, но по своему пафосу думалось, что ему уже лет пятьдесят, из которых тридцать он провел в топе политики.

Самую яркую характеристику, которой можно его охарактеризовать, я услышал позже от одного из сотрудников ФБК: если ты идешь о чем-то спрашивать Албурова либо даже здороваешься, то тебя не покидает ощущение, что ты у него в долг просишь. Говорят, что раньше таким Албуров не был, что до Кирова, до мэрской кампании он был простым жизнерадостным студентом из Уфы, который почти случайно оказался в Москве и внезапно стал одним из ближайших сподвижников Навального. А «забронзовел» он уже от общения с Алексеем.

Албуров был настоящий антиперсонаж, который не обладал никаким особенным талантом, но имел покровительство Навального. Тот всегда на публике хвалил Албурова, добавляя, что, мол, Жора звезд с неба не хватает, у него даже нет высшего образования, зато он хорошо делает свою работу. Это потом, кстати, перерастет в мем, постоянно всплывающий на летучках: «Жора, ну у тебя же нет высшего образования, получи ты хоть какое-нибудь в самом захудалом ВУЗе, хоть в заборопокрасочном. Чтобы мы писали хоть что-то в твоих профайлах, когда ты будешь кандидатом». Абсолютная лояльность Навальному с младых ногтей сыграла в плюс Албурову: какие бы перестановки ни сотрясали ФБК, Албуров всегда оставался священной коровой, которую никогда не трогали и против которой никто не смел высказываться. Он всегда стоял особняком, предпочитал даже не общаться с большей частью сотрудников Фонда, да и его кабинет располагался в отдельной комнате.

Наганова и Албурова тогда критиковали, и было за что. Впрочем, уже в то время было модно любые неприятности протестного движения сваливать на «кровавый режим», хотя в большинстве случаев коллективный режим просто пользовался неграмотностью и раздолбайством самих оппозиционеров. И вот в Кирове Албуров как раз и подставил Навального. На Албурове еще были некоторые организационные функции, которые впоследствии с него снимут, потому что Навальный поймёт, что в этом он полный ноль и лучше держать его в золотой клетке за запертой дверью ФБК.

В Кирове по поручению Навального Албуров снял помещение, которое должно было стать долгосрочным городским штабом, где бы могли останавливаться все эти туристы-активисты и сторонники, где мог бы сам Навальный общаться с прессой или проводить тимбилдинги. Албуров сделал из рук вон плохо, жутко напутав с арендой, впутавшись в серую схему оплаты, что привело к череде обысков в этом помещении. Не думаю, что это был «распил», суммы за аренду штаба там фигурировали незначительные, скорее, ситуацию можно объяснить абсолютной безалаберностью Албурова.

Всеми уличными процессами занимался Николай Ляскин, справлялся с задачей он достаточно талантливо. Потом я уже понял его феномен, впервые ощутив на площади у кукольного театра. Ляскин показался мне позже достаточно идейным, человеком слова, никогда не зазнавшимся и по праву занимавшим свое место. Человеком, которого можно было уважать. Про Николая, одного из немногих, можно сказать, что он никого не кидал, он, что называется, ходил по земле. Если Наганов был абсолютно фантасмагоричным и комичным персонажем, а Албуров — необъяснимым блатом, то Ляскин был простой парень, который понимает, как разговаривать с провокаторами, как успокоить полицию, как разъяснить сложные вещи простым языком. Это такой мужик, который сварит кашу из топора и с которым не пропадешь. Он был находкой для Фонда. Но Навальный вел себя с ним невнимательно, не оказывая ему должной поддержки, которую он оказывал своим конъюнктурным фаворитам: Албурову, позже Леониду Волкову, Ивану Жданову и другим.

Троица Албуров-Наганов-Ляскин определяла «движ» вокруг Навального, периодически подключалась еще и Любовь Соболь. Но она всегда была в чём-то антропофобкой, социопаткой и ей было достаточно сложно участвовать во всем этом. Соболь выглядела девочкой-отличницей, закончившей МГУ, которая влюблена в Алексея и пытается эту любовь амортизировать в деятельность. Тогда она казалась чертовски перспективным расследователем, политиком, думалось, что на ней одной всё держится в Фонде, что она — некий интеллектуальный центр около Алексея. Потом я понял, что Соболь — действительно очень неплохой человек, но она, конечно, не была никаким интеллектуальным центром, она была лишь традиционным активистом, которого Алексей так и не решился «отбрить». Потом, уже после мэрской кампании, случатся моменты, когда от Любови Соболь попытаются избавиться: её будут занижать и она потеряет все свои котировки. Но она останется с Алексеем. Мне кажется, это вообще последний человек в мире, который предаст Навального. В этом плане у нее есть моральный стержень, которого нет у других. Для Соболь весь «движ» — это личная война, за Алексеем она пойдет в огонь и воду. Это безусловно верный, въедливый и очень идейный человек, просто ее идейность не политическая, а личностная.

Остальные люди вокруг — маленькие оппозиционные чиновнички из ФБК или ближайшие партнёры Навального. Владимир Милов, экс-лидер партии «Демократический выбор», хоть и находился в орбите у Алексея, был менее заметен. Ильи Яшина из «Солидарности» и ПАРНАСа тогда и в помине не было. Сама «тусовочка» считала Яшина вечным мальчиком оппозиции, который будет вести свои кампании где-то под Немцовым, и всерьёз рассчитывать на него не стоит. Возможно, этот «мальчик в тельняшке» где-то и присутствовал, но чтобы его можно было заметить, надо было хорошенько присмотреться к тому месту, где он мог стоять.

Вот такой получилась моя поездка в Киров, мои первые эмоции и впечатления, многие из которых впоследствии подтверждались. Это был втягивающий момент, момент, когда я определился, что нужно быть с Алексеем, и тут будет развиваться новая политическая вселенная. Несмотря на странности и пафос его команды, я уже многое стал понимать. И мне это нравилось, черт побери!

 

Глава 3. Несколько слов о старых временах

Алексей Навальный во время Кировского процесса стал объединительной фигурой. Многие в оппозиции ранее относились к нему с предубеждением, считали его агентом Кремля или уж очень «фашиствующим» или просто испытывали к нему обычный человеческий скепсис. Таких, кстати, всегда было очень много. Нельзя сказать, что Алексей стал лидером оппозиции из-за своих человеческих качеств или политической платформы. Он скорее был эмоциональным символом по принципу «на безрыбье и рак рыба». Старая оппозиция относились к Алексею сочувственно, но это была солидарность по анти-государственному принципу. Есть, мол, человек, против которого возбуждено дело, и процесс грозит ему длительным заключением, что может сломать ему всю политическую судьбу. На волне этого понимания и жалости многие оппозиционеры зарыли топор войны и стали устраивать вылазки в Киров. Многие, правда, ездили за хайпом, благо возможностей пообщаться с журналистами было хоть отбавляй.

Тогда, как, впрочем, и сейчас, оппозиция представляла собой закрытый мирок, где сформировались непонятные простому обывателю традиции. Но вся оппозиция давала понять «новооглашенным» адептам, что здесь есть возможности, есть способы реализоваться, найти тот свободный от обрыдлого офиса мир, который так всех манил. Для молодых искателей это была золотая жила. И конечно, всех грела общая мечта, которая тогда ещё не называлась «прекрасной Россией будущего». В те дни все были бОльшими реалистами, но все равно хотелось менять страну к лучшему. Люди чувствовали свои силы, навыки и понимали, что нужно дерзать.

Это была эпоха романтизма для поколения, которое только открыло для себя политику, пока мы ещё не искупались в грязи и интригах. Старшие товарищи нас, бывало, тогда пугали за рюмкой чая, что мы оцениваем оппозиционный мир сквозь розовые очки, и здесь очень много тайных течений. Но мы шли с широко закрытыми глазами, и не было никаких печальных размышлений.

В Кирове, во время моего первого «настоящего» политического выезда, я понял, что весь оппозиционный мир очень слабо воспринимал людей извне. То ли это какой-то страх перед возможными провокаторами, то ли это нежелание пускать и делиться даже возможным куском хлеба. Это было довольно закрытое сообщество, которое воспринимало только тех, кого знало лично, и тех, кого «кто-то» привел.

Приехав в Киров, я был достаточно открытым человеком без «оппозиционной звёздной болезни», проявляющейся в невнимательности к простым людям и завышенном чувстве собственной значимости. Позже начнут говорить, что мы боремся с пресловутыми «запутинскими» 86 %, а нас всего лишь 14 %. Многим нравилась эта элитарность, даже какая-то сакральность, вокруг которой сформировалось свое медиа-пространство, свой пул СМИ.

Я неоднократно был в Кирове в связи с «Кировлесом». Я понял, что так можно заводить полезные связи, и что мне это интересно. Показавшийся сначала странным и неискренним Николай Ляскин координировал весь процесс взаимодействия со сторонниками и делал это довольно успешно. Со временем я понял Ляскина, он очень умело нейтрализовывал провокаторов, работал с городскими сумасшедшими, которых в Кирове набиралось очень много. Почему-то элитарная оппозиция, которая высоко ценилась на Западе и среди либеральной интеллигенции, привлекала городских сумасшедших — удручающе выглядящих людей, которые могли прийти к суду в одних плавках. И это далеко не преувеличение.

Как раз в Кирове к суду все время приходил странный дед, который вел себя неадекватно и агрессивно, матерился, призывал устроить революцию, резать, вешать и убивать. Мы всегда думали, что это какой-то провокатор или психически нездоровый человек. Но однажды в разговоре с ним он заявил мне, что является председателем кировского отделения «Яблока», так еще и якобы главой местного отделения тогда ведущей оппозиционной Партии 5 декабря. Для меня открытие сего факта стало шоком — ведь человек был очевидно душевнобольным. Он на полном серьезе в одних плавках, а то и босиком стоял у здания суда. Но со временем я к такому контингенту на оппозиционных мероприятиях привыкну.

Кстати говоря, Партия 5 декабря в те дни мне казалась самой свежей и перспективной из всех оппозиционных политических сил в стране. У них был организованный качественный десант, с ними я познакомился еще в первую поездку в Киров. Были очень интересные ребята: Наталья Пелевина, Андрей Быстров, Юлия Галямина — люди, которым впоследствии предстоит сыграть ключевую, во многом роковую роль во многих процессах. Тогда это была такая хорошая компания единомышленников. Глядя на них, я думал, что если зарождаются такие политические субъекты, пусть и незарегистрированные, то у оппозиции есть будущее. Тем более это были взрослые, образованные и политически подкованные люди.

Андрея Быстрова можно было назвать эрудитом, Наталья Пелевина заражала всех своим энтузиазмом, эмоциональностью и стремлением идти до конца. Еще тогда, в 2013 году я, проникся к ней симпатией как к уверенному лидеру. Что бы с ней ни происходило, я всегда в нее верил, потому что ни у кого больше не было подобного уровня бескомпромиссности. Другой момент, конечно, что у Пелевиной были свои личные цели.

Бренд Партии 5 декабря, впрочем, впоследствии разлетится на отдельные осколки. Наталья Пелевина пойдет поднимать ПАРНАС Михаила Касьянова и Бориса Немцова, Андрей Быстров растворится где-то в научной деятельности, Юлия Галямина будет сотрудничать с «Яблоком» и развивать собственный большой проект «Школа местного самоуправления» и станет достаточно успешным местным политиком.

Партия Навального «Народный альянс» тогда существовала, но была незаметной. В Киров приехала в те дни одна женщина, которая много мне рассказывала про «Альянс», но я не мог понять, почему эту замечательную партию в Кирове представлял один-единственный суперпафосный Владислав Наганов, который только флагом махал. Было, правда, в Кирове и местное отделение «Народного альянса», три человека, которых я видел на первом заседании по делу «Кировлеса», но которые потом все куда-то делись. От партии у них только и было, что значок на лацкане пиджака. Хотя, насколько я знаю, партией тогда занимались не самые некомпетентные люди, например Владимир Ашурков, ранее работавший директором по управлению и контролю активами CTF Holding Ltd, управляющей компании консорциума «Альфа-групп» Михаила Фридмана. Алексей Навальный, впрочем, с самого начала демонстрировал, что он не умеет заниматься партийной работой, и более того выстраивать ее на долгий период. И получался парадокс: было много людей, которые, как мне казалось, видели в Навальном лидера, но, если бы нужно было сделать выбор, скорее вступили бы в Партию 5 декабря или даже ПАРНАС, но не в «Народный альянс».

Там же произошёл инцидент, который положил начало долгой вражде Любови Соболь и предпринимателя и общественного деятеля, а также бывшего игрока в покер Максима Каца, который приезжал в Киров поддержать Навального. Соболь с самого начала почему-то невзлюбила Каца, а Навальный, и в этом большой его минус, никогда не старался примирить своё окружение с другими оппозиционными деятелями. Он скорее этому либо потворствовал, либо смотрел на происходящее с ухмылкой, мол, ничего страшного, успокоятся. Так, вражда Соболь и Кац происходила при невмешательстве самого Навального, который, зная полную лояльность Соболь, вполне бы мог в ультимативной форме заставить прекратить ругань. Но этого не последовало. В одну из поездок в Киров Любовь Соболь откровенно послала Каца на три буквы и провоцировала его целый день. Максим, надо признаться, видимо, ожидал, что начинается новый виток противостояния, и повел себя достаточно сдержанно, решив не отвечать эмоциональной девушке в подобном тоне. Это был очень тревожный звоночек: многие тогда отмечали, что команда Навального может себе позволить вести себя очень агрессивно, и сам Алексей на это никак не реагирует. Такая тенденция потом уже станет привычной: Навальный не будет тушить пожар конфликта, а извлечет из него личную пользу. Этот тренд быстрее всего впитали его самые близкие люди: Албуров замыкался и шёл по пути наибольшего высокомерия. Любовь Соболь это проявляла по-женски, и как кошка прыгала на тех, в ком она чувствовала слабость и отсутствие должной лояльности к Навальному.

На Максима тогда уже многие в команде бурчали, что потом не помешало привлечь его к мэрской кампании Навального, где тот станет там одним из главных действующих лиц. Но фундамент плохого отношения к Кацу, во многом субъективного, был заложен именно там. К Кацу относились с большой ревностью, видя в нем перспективного технолога.

Показательный эпизод произошел между мной и Навальным в одну из летних поездок в Киров, которая состоялась уже в ходе подготовки мэрской кампании. Политическая жизнь в дороге кипела в вагоне-ресторане, шли разговоры, диспуты или наоборот все в едином одобрении критиковали кого-то. За столом и вокруг него сидели Алексей, я, кто-то из пресс-пула и небольшая компания активистов. Речь зашла о Михаиле Прохорове. Один журналист рассуждал, что Прохоров еще не до конца выбыл из гонки и, вероятно, существуют перспективы. Алексей, слушая журналиста, сильно насупился, и было видно, что он страшно злится: «Прохоров предатель, он все слил». И потом, посмотрев на меня, добавил: «Ну вот один из людей, который поддерживал Прохорова, у него и спросите, почему так вышло». Навальный, конечно, поставил меня в тупик, сказать мне по существу было нечего. Я понимал, что он хочет показать на моём примере: посмотрите, люди совершают ошибки, но все равно они все приходят ко мне. Алексей всегда придерживался этого тезиса, что только он один есть единый и неделимый лидер оппозиции. Такое неожиданное обращение от Навального вогнало меня тогда в краску, мне пришлось что-то ответить. Не помню, о чём я конкретно говорил (видимо, о своем новом видении Прохорова), но Алексей, слушая меня, удовлетворенно пил чай.

Навальный часто устраивал подобные проверки для людей, и если бы ты ответил не удовлетворительно, тебя бы перестали замечать. Думаю, выбери я в той истории другую стратегию ответа, он бы просто поставил на мне крест. Никого плюрализма и никаких размышлений здесь быть не могло. Навальный вел эти разговоры совершенно спокойно, без агрессии, но со своим фирменным взглядом, полной испепеляющей ненависти к людям, которых он записал во враги. По этому взгляду видно, что людей он не любит в принципе. Он был преисполнен энтузиазма выстроить карьеру, совершить политические изменения, вести себя как лидер радикально и бескомпромиссно, он был готов рассуждать о разных сценариях смены власти, но становилось все яснее, что, формально выступая от и во имя «народа», людей он не любил и не любит. И тот вроде бы незначительный эпизод в поезде меня тогда слегка кольнул. С одной стороны, было приятно, что лидер протеста апеллирует ко мне, совершенно рядовому активисту, но с другой, было и ощущение, что я для него в тот момент стал лишь инструментом для донесения собственной позиции по Прохорову.

В Киров приезжал и Дмитрий Гудков. Еще будучи депутатом Госдумы от «Справедливой России», он старался ездить, помогать организаторам ивентов у суда, выстраивать какие-то отношения с чиновниками и системными политиками. В те дни, казалось, что Гудков старался искренне подружиться с Навальным и понравиться ему, потому что у них была общая оппозиционная история на волне протестов 2012 года. Но Навальный умудрялся даже тогда отнестись к Гудкову достаточно прохладно. Казалось, что он думал, будто Гудков пытается его использовать, поэтому не стоит с ним уж очень сильно сближаться и показывать своим «хомячкам», что Гудков свой парень, он скорее попутчик. Навальный на людях не позволял себе негативных высказываний в адрес Дмитрия Гудкова, но чувствовалось, что его присутствие ему не нравится и особых благодарностей он выражать не станет. Надо сказать, совсем не смущало, что с нами ездил Гудков, депутат Госдумы, это впоследствии мы проникнемся духом неудачничества и измельчаем настолько, что любой депутат, который будет обращать внимание, будет становиться в наших глазах чуть ли не божеством, спустившимся на землю. Это, собственно, один из многих парадоксов сегодняшних навальнистов: формально декларируя полное отрицание действующей власти и всех её институтов, включая «ваши выборы фарс», на деле лидеры и бомонд протеста стали весьма чувствительны к любому вниманию к себе со стороны представителей системных и «кремлевских» сил.

 

Глава 4. Кто хочет стать мэром, или Всем по кубу!

Параллельно с кировским процессом начала зарождаться мэрская кампания. Алексей Навальный потихоньку собирал команду, которая объединялась на базе «старого» Фонда борьбы с коррупцией, располагавшегося тогда на Николоямской улице. ФБК ассоциировался с проектами «РосПил», «РосЯма» и расследованиями, которые Навальный публиковал в Живом журнале.

Впервые в ФБК я попал в начале лета 2013 года, меня позвали поучаствовать в старте мэрской кампании. Тогда все это было на плечах ближайшей команды Навального: Владислава Наганова, которого Алексей особо ценил за знания электорального законодательства, вечно заряженной на борьбу Любови Соболь, специалиста по уличной активности Николая Ляскина, а также непотопляемого Георгия Албурова, в начале формально ответственного за многие сферы деятельности. Никто особо и не верил, что у этой кампании есть перспективы, потому что нужно было еще собрать подписи муниципальных депутатов, что казалось совершенно нереализуемой задачей. Но чем дольше шел процесс по «Кировлесу», тем яснее становилось, что Алексея не посадят. Интуитивно. Никто только не понимал, как власть выйдет из ситуации: возьмет и просто не посадит Алексея, либо его посадят, потом выпустят. Не понимал до конца и я.

Мэрская кампания начиналась. Те агитационные кубы, которые мы опробовали в Кирове, решено было ставить и в столице. Вместе с началом уличной активности планировалось разворачивать борьбу за подписи муниципальных депутатов. Этим занимался специальный штаб, куда начали стягиваться наблюдатели и активисты. Там же впервые появился в оппозиционном и политическом пространстве Роман Рубанов. Тот самый Рубанов, который станет злым гением всей фондовской жизни, который во время кампании станет кошельком, финансовым уполномоченным, а затем уже и директором ФБК.

Рубанов, по собственным словам и по легенде, которая его сопровождала, пришёл самым обычным волонтёром в штаб. И практически с места в карьер «обычный волонтёр» Роман занял видную роль, проявляя харизму и императивность. Рубанов был очень немногословный, с виду высокомерный, с орлиным взглядом человек. Весь его образ был воплощением строгости, он ходил в кипельно-белой рубашке в обтяг и неизменным галстуком. Иногда даже казалось, что под этой строгостью нет и человека. Его публичный образ — это имидж западного управленца, готового к большим свершениям. Никто не знал, чем он занимался до этого, неловкие попытки нагуглить его ничем не увенчались. Сам Роман говорил, что работал в финансовой сфере, что он отлично знает языки, что, вроде бы, где-то занимался наблюдением за выборами. Такой человек-загадка, достаточно эрудированный. Тогда ещё никто не догадывался, что Роман Рубанов станет самой значительной и теневой фигурой за Алексеем Навальным. Пока же Рубанов стал основным действующим лицом штаба по сбору подписей муниципальных депутатов. Кроме него там были наблюдатели, активисты и стандартный штат сотрудников ФБК.

В те дни в штабе появился юрист Дмитрий Крайнев, который, как и Рубанов, был из наблюдателей. Несмотря на, по его словам, какую-то успешную карьеру по юридической практике, он решил с головой окунуться в штаб Навального. До этого Дмитрий занимался разной наблюдательской деятельностью. Поначалу он воспринимался как, выражаясь модным термином, технократ, которому в политике интересны не идеи, а сам процесс. Но со временем Крайнев, пропитавшись «навальным» духом, станет существенно более резким и радикальным в суждениях. Рубанов, Крайнев и ряд менеджеров поменьше, которых приведет потом Рубанов, в будущем сформируют костяк «нового» ФБК. Пока же они были сотрудниками предвыборного штаба.

Вернемся к агитационным кубам. Так оказалось, что первым заявителем кубов, которые тогда ещё были пикетами, стали пять человек, включая меня и Ляскина. Кандидат Навальный не был ещё зарегистрирован, поэтому мы подавали обычное уведомление в префектуру ЦАО, чтобы нам разрешили провести пикет. Спустя годы этот момент, конечно, трогает меня, ведь я стал одним из первых пяти заявителей и организаторов агитационных кубов за Навального, ну и просто потому, что быть первым всегда круто. В префектуре ЦАО, кстати, нам без особых проблем согласовали этот, как и многие последующие пикеты с кубами. Вообще, оглядываясь назад, создается ощущение, что кампанию с самого начала сопровождал режим попутного ветра. Кубы впоследствии согласовывали и на самых проходных точках города.

Никто, кроме нас, в те дни еще не обладал кировским опытом обращения с кубами, поэтому Николай Ляскин на собственной машине развозил и ставил эти кубы. Мой куб был на площади у Маяковского, туда приехали Андрей Быстров и Сергей Васильченко, ставший впоследствии одним из рекордсменов по количеству кубов за всю мэрскую кампанию. Люди приезжали, брали листовки и расходились раздавать их в разные концы площади.

Сам Навальный часто наведывался общаться со сторонниками и простыми прохожими на кубы, особенно в первое время. Тогда он был гораздо проще, и его снобизм так еще не проявлялся. В нем чувствовалась естественность и раскованность, внутренние бесы еще не расхолаживали его натуру. Со временем я начну общаться с ним гораздо плотнее, узнаю его как руководителя и как личность и буду видеть, как он начнет меняться, как бездна внутри начнет его бередить. У него будет становиться все больше и больше тайн, а лицо превратится в маску. Впрочем, некоторые до сих пор видят в нем «своего парня». Правда, в основном это относится к совсем новым и юным адептам.

Все первые пять кубов прошли очень спокойно, полиция приезжала проверяла документы и уезжала дальше по свои делам. На контрасте с последующими годами многие удивятся, что тогда Алексею Навальному разрешали практически все. Хотите устанавливать конструкция с баннерами критического содержания — пожалуйста! Хотите делать это в центре — пожалуйста! Такое миролюбие муниципальных властей и полиции казалось нам добрым знаком, что придавало дополнительный импульс в сборе подписей. Сбор шел действительно рьяно, ребята обзванивали муниципальных депутатов и спрашивали, готовы ли те поставить подпись. Задача, казалось, была нерешаемая, но это не убавляло энтузиазма. Нужно было собрать 120 подписей, но мы знали, что в Москве не было столько оппозиционно или нейтрально настроенных муниципальных депутатов. После того, как собрали только половину от необходимого количества, в штабе и около поползли слухи, что, если что, мы готовы платить за недостающие подписи, и возможность покупки подписей была. Тогда все отбросили излишнюю принципиальность в деле борьбы с «партией жуликов и воров» и сосредоточились на задаче — во что бы то ни стало быть на этих выборах, а в этом деле все средства были хороши.

Кампания набирала обороты, появилось новое помещение на Лялином переулке. Поиском помещения занимался Ляскин, сделал это сразу и без хлопот и волнений. В то время мы ещё не успели испортить о себе впечатление и не слыли людьми, которые склонны провоцировать полицию или, как минимум, использовать серые схемы в вопросах оплаты аренды. К нам тогда доверчиво и дружелюбно относились и собственники, и подрядчики.

Помещение на Лялином было потрясающим. Лялин переулок расположен недалеко от Садового кольца, рядом с метро «Курская», это очень старый, маститый район Москвы, который располагал к себе. Офис, надо сказать, был совсем не дешевым, но тогда деньги в кампанию были заряжены в достаточном количестве. Офис занимал два этажа с большими окнами и с возможностью расположения людей на улице и во дворе под аркой.

В те дни в штабе появился Леонид Волков, в 2009–2013 годах депутат Екатеринбургской городской Думы. Навальный очень гордился тем, что позвонил ему в Екатеринбург и просто сказал: «Бросай всё и приезжай» — и тот приехал. Волков, конечно, мерк на фоне Владимира Ашуркова. Ашурков был эрудит, медиатор, внимательный, спокойный, абсолютно уверенный в себе и, что немаловажно, его любили и сотрудники и сторонники. Волков был полной ему противоположностью.

В арке рядом с офисом на Лялином переулке Леонид Волков провел одну из первых стратегически важных летучек штаба, куда были приглашены тогда еще немногочисленные волонтеры. Всё происходило на детской площадке старого образца с горкой, Леонид забрался на эту горку, а люди расположились вокруг. Самое забавное, что на лавочках по периметру площадки жили бомжи, и они в это время тоже лежали все по своим местам и слушали Волкова не менее внимательно, чем активисты. Очень гротескная картина. Ведь там собрались разные люди в большинстве своем даже без электорального опыта, и сам Леонид говорил довольно пространные вещи без какой-либо системности: поднимаем агитацию, поднимаем сеть, начинаем кубический процесс, начинаем спамить в интернете.

Волкова представляли обладателем сакральных знаний, но у него не было никакого опыта в политтехнологической сфере, хоть он и был до этого екатеринбургским депутатом. О его репутации ходили тревожные слухи: дескать, очень давно он организовывал мероприятия для «Демократического выбора» в Екатеринбурге и занимался крупным «распилом» с них. Плюс ходили слухи о плотной работе Волкова с иностранными фондами, в частности с американским National Democratic Institute (NDI). Через всего лишь несколько месяцев или даже недель Волков станет высокомерным, считая себя политтехнологом номер один, но к началу мэрской кампании он был еще неуверенным в себе человеком, пытающимся действовать методом проб и ошибок.

Тогда же Леонид рассказал о своей «формуле успеха» из трёх очень незамысловатых частей, это была буквально ученическая технология проведения кампании в три этапа. Первое — мы должны были усиленно поработать на узнаваемость кандидата. Как говорил Леонид, Навальный должен быть из каждого утюга, кругом должны стоять кубы, работать агитаторы, раздающие листовки и газеты и организующие встречи. Второй этап — мы мотивируем голосовать за Навального, чтобы люди определились, что это их кандидат. И третий этап — мы мотивируем людей прийти на участки, проголосовать за него. Эта ничем не выдающаяся стратегия будет применятся Волковым и во всех последующих кампаниях.

Неизвестно, насколько именно «формула успеха» Волкова дала Навальному в сентябре 2013 года тот результат, который он получил, но затем она точно перестала действовать. А ближе к 2016 году в ФБК заговорят уже о некоем «эффекте Волкова»: когда однажды прыгнув выше головы, ты больше не можешь снова так подняться, не умея развиваться и не рискуя применять новые методы. Волков будет комплексовать с учетом этой мэрской кампании, у него начнется звездная болезнь, из-за которой он просто выпадет из реальности и заразится обычными российскими «болячками»: выстраиванием кланов, кумовством, блатом и полным неприятием инноваций. Потом успехи Волкова в мэрской кампании начнут подвергать сомнению: мол, это воля случая и новизны. А самым критичным мнением будет то, что это вообще не его достижение, а многочисленных волонтеров и других специалистов, в частности того же Максима Каца.

 

Глава 5. Процесс по «Кировлесу» как договорняк

И вот приближалась судьбоносная поездка в Киров на итоговое заседание суда по делу «Кировлеса». Ляскин, отвечавший за поддержку на кировских процессах, предложил собрать некий актив, продемонстрировав там реальную поддержку Навальному. Мне даже оплатили поездку в Киров, и я поехал. У нас был план поставить три куба на той самой площади между кукольным театром и судом, напротив суда и через дорогу от него. Была задача показать прессе, прежде всего иностранной, а их как всегда было большинство, хорошую картинку. Удивительно, но нам и там власти без проблем согласовали установку этих трёх агиткубов.

В Кирове традиционно собрался бомонд серьезных оппозиционный людей: и Наталья Пелевина, и актив «Партии 5 декабря», но ни у кого не было настроения «победа или смерть», никто не был настроен радикально, никто не готовился к эмоциональным выпадам на случай реального срока. У нас было скорее традиционное позерстование перед прессой, желание показать, что мы есть и что у Алексея есть поддержка. Люди действительно чувствовали, что его не посадят, это передавалась кулуарно из уст в уста. Когда заседание прошло и Навальному дали настоящий срок в пять лет, у всех должен был наступить шок. Но шока не было. Плакал только один единственный человек — это была тогдашний пресс-секретарь Навального Анна Ведута, показательно рыдавшая в окружении прессы. Очень странно было наблюдать, как уверенно потом та же Ведута вела себя на апелляции, утверждая, что никого не посадят.

Там же была и семья Навального, его жена Юлия и мама Людмила Ивановна, которые вели себя даже более сдержанно: у Юлии были заметны слёзы на глазах, но в целом семья как будто воспринимала приговор как временное неудобство. Все последующие события только подтверждают эту конспирологическую теорию. Позже, даже в Фонде борьбы с коррупцией меня в открытую отговаривали ехать на апелляцию, дескать, это все формальность. Так и вышло.

Навального «закрыли», но в Кирове это никого не потрясло, хотя там собрались основные активисты. Как в дурном кино, когда Алексея стали увозить, мы почувствовали, что наша миссия подходит к концу. Я крикнул, что Алексея сейчас будут вывозить, дорогу перекрыли, мы оббежали всю улицу, чтобы просто посмотреть, как автозак уедет в следственный изолятор. Был в этом какой-то абсолютно стадный интерес, непонятно откуда берущийся.

Дальше было непонятно, что делать. Мы решили собрать всех, кто есть, и провести спонтанный проход по городу. Это было, конечно, довольно диковатое зрелище, и вспоминая сейчас, мне как-то неловко за него. Нас было человек тридцать, в первых рядах шли довольно известные люди, в том числе и та же Наталья Пелевина, которая была с Навальным в самые сложные минуты. Алексей потом ее предаст и будет топить с особой злобой, когда выйдет в эфир тот самый скандальный фильм про ее связь с оппозиционным экс-премьером Михаилом Касьяновым. Навальный будет пользоваться такими приемами, устраняя оппонентов: позорить, смеяться, заражая этим чувством своих подчиненных, чтобы у людей появлялось и крепло чувство дистанции и даже враждебности между «нами» и «ими», в числе которых могли бы быть и давние, но в чем-то провинившиеся коллеги по протестному движению.

Мы прошлись по Кирову достаточно гротескным проходом с криками и лозунгами: «Жулики и воры — пять минут на сборы! Свободу Алексею Навальному!» Но пройдя полгорода без какого-либо плана дальнейших действий, мы стали тяготиться текущей ситуацией неопределенности. Что делать дальше? Но, как говорится, выручила полиция, которая делает так, что у тупиковых ситуаций появляется положительное, с точки зрения пиара и увеличения собственной групповой сплоченности, продолжение: можно так ходить часами и днями, но мы всегда рассчитывали, что полиция вмещается, будет резонанс и можно как-то логически закончить это шествие.

Когда вмешалась полиция, началась кутерьма, правоохранители попыталась задержать Ляскина, а все стали его отбивать. Впервые в жизни я участвовал в столь сумасшедшем действии. Когда полиция пыталась пробраться к какому-то из протестующих, другие образовывали цепь. И тут кто-то, по-моему, это был Илья Гачегов, очень идейный и заряженный на борьбу, в то время еще и силовую, прокричал: «Связка! Цепь!» Он и выглядел соответствующе: на нем была тельняшка без рукавов, накаченный и с невозмутимым лицом. После этого призыва кто-то меня схватил за руки, и мы сцепились. А полиция просто подъехала с другой стороны, где цепи не было, подошла к Ляскину и забрала его в «бобик». Прессе это все, конечно, понравилось: крики, цепь, люди в тельняшках, при задержании Ляскин еще и упал очень красиво. Тогда мне казалось, что все это довольно логичный процесс, борьба как-никак, но гораздо позже я узнал о «науке винтиться». «Винтиться» нужно уметь еще и красиво, когда тебя задерживают при таком резонансе и таком скоплении прессы. Лютым чемпионом этой науки был Илья Яшин, которого тогда в Кирове не было. Вторым спецом был сам Алексей Навальный, который на тот момент уже был в СИЗО, а замыкал тройку как раз Николай Ляскин, которого так эффектно задержали к явному удовольствию прессы. С ним также задержали Артура Абашева, он отвечал за Кировский штаб. Впоследствии тот самый мужественный человек в тельняшке, Илья Гачегов, горько разочаруется в Навальном и будет подвергать его регулярной критике. И таких людей было очень много, в том числе и Виталий Брамм, наиболее яркий кировский оппозиционер тоже уйдёт: кто-то раньше, кто-то позже, каждый по своим причинам, разочаровывались в Навальном.

Ляскина и Абашева задержали, но толпа пошла дальше с двумя дополнительными лозунгами: «Свободу Николаю Ляскину! Свободу Артуру Абашеву!» Мне как человеку довольно ироничному все это напоминало игру на выживание в столь малочисленном составе, такая русская рулетка. Было довольно смешно проводить действия, которые ведут только к задержанию, кто-то, однако, благоразумно предложил идти к следственному изолятору, где содержался Навальный и где, собственно, полиция нас и ждала. С Ляскиным и Абашевым, кстати, все было хорошо, они вышли буквально спустя пару часов, как спал весь протестный пыл. Это был никакой не «кровавый режим», а привычная и затянувшаяся игра, когда оппозиция придумывает бессмысленную акцию, а полиция проводит бессмысленное и дежурное задержание.

Толпа пришла к этому СИЗО, там было много прессы, но никто не понимал, что происходит. Туда же подогнали ОМОН, хотя люди пришли уже успокоившиеся и накричавшиеся. Это была сюрреалистическая картина: правоохранители стояли в касках, со щитами, а напротив мы, но уже мирно и без напряжения. В голове сидела мысль, которой я тогда ни с кем не стал делиться, что все это понарошку.

Важную роль в ситуации сыграл депутат Дмитрий Гудков. Одно его появление у ворот СИЗО обнадежило людей. Благодаря своему депутатскому статусу он смог зайти внутрь, посмотреть, где содержится Алексей, и подтвердил нам, что у него все относительно хорошо. Гораздо позже Гудков станет «агентом Кремля» и «блатным сынком», Навальный будет его полоскать так и эдак. Часть новой оппозиционной молодёжи в лице проекта «Протестная Москва» будет просто уничижать достоинство Гудкова. Но в тот момент, понимая беду Алексея, все сплотились вокруг него.

Параллельно мы следили за тем, как развивалась ситуация по какой-то сумасшедшей спирали в Москве. С Кировым это было не сравнить, хотя все самые «ядерные» активисты были здесь. В Москве народ собирался на Манежной площади и на Тверской улице рядом с Госдумой. Собирались, как правило, студенты и люди, возмутившиеся приговором Навальному. Опытные активисты восприняли эти волнения с тревогой, говорили, что этим ничего не добиться, но что, наоборот, массовые акции усугубят положение, потому что власть не привыкла ломаться и подвергаться шантажу толпы.

Стоит отметить, что новость о том, что сама прокуратура обжаловала приговор Алексею Навальному, пришла параллельно с тем, как ситуация развивалась в Москве. Надо понимать, что это был не результат массовых выступлений в центре столицы. Это был в принципе нонсенс, что прокуратура, гособвинитель, просившая реальный срок, сама же этот приговор с реальным сроком и обжалует. А когда она это делает еще и в отношении главного оппозиционера и врага системы, то все это очень странно. Все понимали, что после того, как прокуратура изменила своем мнение, больше суток Алексей в СИЗО не продержится. Все были в крайнем замешательстве, Ляскин и часть активистов остались в Кирове встречать Алексея, а я вместе с другой частью поехал обратно в Москву.

Никто не знал тогда, каков размах акции был в Москве. Наиболее горячие головы, конечно, потом скажут, что, мол, видите, как важно выходить на улицу, перекрывать дорогу и пикировать с полицией, чтобы добиться своего. Я с этим категорически не согласен, потому что прокуратура слишком рано обжаловала приговор, не после и даже не на пике этих волнений, а фактически до них. Я вообще не уверен, что государственная машина может так быстро реагировать. Очевидно, это была внутренняя заготовка прокуратуры, совершенно не связанная с московскими событиями.

В итоге в пресловутом кировском СИЗО Алексей Навальный провел всего лишь одну ночь, что в принципе нонсенс для всех сидевших оппозиционных политиков. Многие, кто углублялся в этот процесс, как я, и находился внутри, находил для себя какие-то оправдания этой небывалой ситуации. Оправдания думающим людям были точно нужны, потому что если смотреть на произошедшее трезво, то вывод напрашивался сам собой: всё это абсолютная постановка с участием Навального, гапоновщина с его стороны.

Как только стало известно, что Навальному дали реальный срок, Леонид Волков моментально заявил, что кампания заканчивается. Большинство стало проклинать Волкова, что это провокация и что вообще он засланный казачок, потому что, казалось бы, наоборот, именно сейчас нужен был резонанс — человека сажают, а он ведет предвыборную кампанию, на него оказывают давление, чтобы не допустить до выборов. Ведь можно же было перепрофилировать кампанию на защиту и поддержку кандидата. Это было бы стандартным и понятным ходом для оппозиции, не воспользоваться которым было бы странно. Другие люди говорили, что Волков поступил правильно, дескать, таким образом он шантажирует мэрию и администрацию президента. Тогда получается, что власть изначально заказала участие Алексея на этих выборах для их большей легитимации, а Волков просто напомнил им об исполнении своих обязательств. В общем, как ни посмотреть на данный поступок Волкова, напрашивается неутешительный вывод об абсолютном «зашкваре».

Но если это так, то получается, что Алексей Навальный еще в самом начале мэрской кампании был в прямой договоренности с определенными людьми из власти. Отсюда и такое благосклонное потворствование его кампании: кубы в самом центре на проходимых улицах, штаб, благополучный сбор подписей муниципальных депутатов. В пользу этого говорит еще и то, что потом «Единая Россия» по велению и.о. мэра Собянина додала тех недостающих подписей муниципальных депутатов. Получается, что сама власть хотела видеть Алексея Навального на мэрских выборах. Эту ситуацию я отдам на размышление читателю, но нашей официальной версией на тот момент было то, что именно народные волнения на Манежной привели к тому, что власть сломалась и изменила свое решение.

Когда на следующий день Алексей Навальный триумфально вернулся в Москву, где его на Ярославском вокзале встречали как победителя с цветами, уже никто не вспоминал про вчерашние несостыковки…

 

Глава 6. Особенности работы избирательного штаба на Лялином переулке

20 июля 2013 года Алексей Навальный триумфально вернулся из Кирова, где сутки отсидел в СИЗО, в Москву. На Ярославском вокзале его ждали несколько сот человек, включая весь московский актив его сторонников, случайные сочувствующие прохожие. Царил режим наибольшего благоприятствования для таких мероприятий, чувствовалась, что мэрия также готова участвовать в этом негласном соглашении о ненападении друг на друга. Сейчас, по прошествии времени, складывается впечатление, что многое напоминает театральное представление, и по сути все это стало большой пиар-акций к мэрской кампании.

В дорогущем офисе на Лялином переулке потихоньку зарождался московский штаб, практически до конца были собраны подписи депутатов, необходимые для прохождения муниципального фильтра. Все слепилось в единый пучок: и освобождение Алексея Навального, и прохождение фильтра с помощью и.о. мэра Москвы Сергея Собянина и «Единой России». В то время этот странный момент постарались очень быстро проскочить: Алексей его вообще не обсуждал вместе со своей маленькой командой, а в кулуарах это комментировалась так что, не стоит рефлексировать лишний раз по этому поводу, нужно оседлать беса, и если система дает возможности, мы ими воспользуемся.

В тот период Навальный довольно успешно строил из себя прагматичного политика, который готов пользоваться любыми возможностями. Наиболее радикальные сторонники, включая и молодого меня, себе и в мыслях не могли представить, что Алексей в сговоре с властью. Мы искали и находили оправдания, что таким образом власть втягивает его в какую-то ловушку, чтобы потом подставить или посадить его. Сегодня уже понятно, что это была никакая не подстава, а рука помощи для Алексея, выводящая его на совершенно новую орбиту, превращая его из широко популярного в узких крагах блогера-правдоруба в политика федерального масштаба.

На начальном этапе в штабе на Лялином переулке все же оставалась «тусовочка». На момент моего возвращения из Кирова в команде штаба были и Албуров, и Соболь, где-то проглядывал Ляскин тогда еще полностью не обосновавшийся на улице. Соболь предлагала игрушечные, детские проекты, например, что-то с помощью проектора показывать на зданиях, Албуров помогал людям подавать уведомления на агиткубы в префектуру ЦАО. Но все они больше и больше показывали, что не готовы работать с массами людей, для этого у них не было ни квалификации, ни опыта, ни желания. Когда нужно было заняться огромным делом, рассчитанным на целый город, а не офис, стало понятно, что они эти задачи не вытянут.

Навальный решил привлечь к работе уже упоминавшегося выше Максима Каца. Это решение было воспринято многими, мягко говоря, в штыки. Никто не понимал, чем вообще было обосновано это решение, с учетом того, что даже сам Навальный с ним был в очень прохладных отношениях. Основная часть команды откровенно ненавидела и травила его, чему, что парадоксально, порой молчаливо потворствовал и сам Алексей. Но в один момент Навальный в ультимативной форме поставил в известность свою команду о приходе Каца: он нам нужен, чтобы выводить кампанию на новый уровень. При этом у Максима толком и не было своей команды, кроме тех условных пяти людей, которые занимались с ним городскими проектами. У него не было никакого опыта участия в таких избирательных кампаниях, он никогда не занимался уличной работой.

Важным моментом стало то, что только что присоединившийся к команде Леонид Волков отреагировал на Каца очень позитивно. Более того, после переезда из Екатеринбурга в столицу первое время Волков жил у Каца. И тогда все немного поумерили свой пыл в отношении Максима, посчитав их друзьями. Конечно, до сих пор остается тайной, почему выбор пал именно на Каца и почему Навальный на первых порах не разрешал его трогать. Сразу же от руководства кампанией была отцеплена Любовь Соболь, сдулись полномочия Георгия Албурова, а затем и Владислава Наганова вытеснит Волков. Из старого состава ФБК останется только Николай Ляскин, который сыграет важную роль в этой мэрской кампании.

Как оказалось, Кац привёл с собой довольно квалифицированных людей, и штаб начал из унылой тусовочки превращаться в настоящую кампанию. Было понятно, что все эти казачки из сомнительных фондов, которые всегда крутились возле Навального, типа Олега Козловского, считавшегося мастером акций красивого «винтилова», и странные ветераны протестов 2011–2012 года — все они были не способны к долгой и конструктивной работе. А работа предстояла серьёзная.

«Тусовочка» начала таять. Кац постепенно выжимал всех бездельников и пиар-актеров, которые прибились к штабу до него, и все это сопровождалась скандалами. Возникали понятные конфликты. Но Максим держался молодцом, понимая, что пришел в абсолютно разбалансированный штаб, где не было никакой функциональности в работе. Нездоровое албуровское наследие, когда вся «кубическая» активность записывалась в таблицы Excel, а то и на доске, срочно нужно было менять. Кац начал создавать электронный сервис для волонтеров, чтобы они могли записываться на агиткубы, выбирать себе удобные места и время и получить инструкции. Уже тогда, в 2013 году, Кац мыслил достаточно прогрессивно в этом русле. По сути, он был пионером политического онлайн-сервиса у нас в России, и это был по-настоящему прорыв.

Конечно, контраст чувствовался, но мало кому из «старослужащих» хотелось отдавать пальму первенства «постороннему» Максиму Кацу. К Навальному как-то пришла некая группа недовольных волонтеров-кубистов, сказав, что им нужно поговорить. Мы вышли на задний двор штаба. Я был на тот момент самым активным заявителем кубов, общался и учил агитации приходящих волонтеров, присутствовал при том разговоре. Я был, наверное, в каком-то смысле моральным авторитетом для волонтеров или, во всяком случае, воспринимался ими как «свой», поэтому пришел вместе со всеми в роли медиатора. Волонтеры в достаточно грубой форме начали выговаривать Алексею, что мы привыкли относиться к Кацу плохо, и наше мнение во многом сформировалось под вашим началом, что Кац жестко с ними общается, говорили о том, что их не уважают, и вообще нужно с этим что-то делать. Алексей был непреклонен, сказав, что Максим продолжит работать и будет руководить уличной агитацией, поэтому смиритесь и лучше займитесь делом. У Каца, действительно, была своя специфика. Он, например, выгонял из штаба волонтеров, которые слонялись по нему без дела, в общей работе стало меньше эмпатии, исчезла «домашняя» атмосфера.

Лично я остался не согласен с решением Максима по двум кандидатурам. Убрать из штаба Владимира Малышева, который пахал на кубах как вол и уже позже расстаться с Владимиром Путилиным, сотрудником штаба с Лялиного переулка.

Леонид Волков тогда вел себя довольно странно. Бросалось в глаза, что он жуткий социопат и не может нормально общаться с массами, что его мнение совершенно невозможно понять и он не готов оперативно решать возникающие проблемы. Он все время куда-то отлучался, в штабе его можно было найти очень редко, говорили, что он встречается со спонсорами, что ему так легче и так далее. Создавалось впечатление, что человек просто не выдерживает заданный темп кампании. На протяжении всей кампании не было прямой сцепки Волкова с коллективом, да и с реальностью. Зато была его сцепка с личным Живым журналом, его задачей было общаться прессой и писать посты. Он был скорее пресс-секретарем, чем руководителем кампании.

Максим Кац начал стабилизировать рабочие процессы в штабе, ввел дисциплину и по-нормальному познакомился со всеми людьми. В отличие от Волкова, он был достаточно общительный, за ним не нужно было бегать неделями, чтобы решить какой-то оперативный вопрос, который через день бы уже «протух». До Волкова можно было достучаться только через почту, хотя казалось бы, человек сидел в трех метрах от тебя, но ты не можешь с ним нормально поговорить. Кац в этом отношении был совершенно другой. У Каца с виду было гораздо больше задач, он не генерировал воздух, но всегда был готов выслушать тебя и внять советам. С приходом Максима заработал колл-центр и включилась в массовом масштабе кубическая активность. Кац ее существенно облегчил: появились и водители, и люди, помогающие собирать сами каркасы кубов, закончились непонятные перебои с агитационным материалом. Все налаживалось, в штабе наконец-то заработал ресепшн.

Первое время в июле все еще сидели на Лялином переулке, там же сидел и Роман Рубанов, который уже превратился из обычного сотрудника в императивного директора, накинув на свою белую рубашку и пиджачок. Его лицо приобрело бронзовый оттенок, так что стало понятно, что у этого человека какой-то невероятно расширенный карт-бланш на принятие решений. Он сам работал на виду и садился всегда так, чтобы видеть самому весь штаб. Потом стало ясно, что Рубанов уже отвечает за сбор донатов, он стал финансовым уполномоченным. Но помимо всего прочего Роман был не против влезть вообще в любой процесс: сделать замечание по расстановке, по безопасности офиса, по поведению сотрудников и так далее. Всегда считалось, что эти вопросы в любой кампании являются самыми ключевыми, и их решение можно доверить только богу. И Рубанов нежданно-негаданно становится таким богом. Казалось, что он даже более влиятельный, чем Леонид Волков, потому что никого так не боялись сотрудники, как Рубанова. Он мог уволить буквально за секунду, и никто бы данное решение никогда не оспорил. Такая вот странная система установилась в работе предвыборного штаба, что стало непонятно, кто главнее: Рубанов, Кац, редкий Волков или сам Алексей Навальный, который часто выглядел очень уставшим и затравленным.

Навальный во время мэрской кампании сильно изменился. Он стал напоминать тифозного больного. Совершенно точно, в этом был виноват ужасный график встреч: он проводил их по три-четыре в день. Это сильно изматывало: говорить одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы, плюс было достаточно жаркое лето. Навальный осунулся, его лицо пожелтело, он тоскливо улыбался, подавая тогда еще всем подряд руку. Было видно, что он подавлен не только физически, но и морально. Какой-то внутренний компромисс происходил в его душе, но какой именно, можно было только догадываться. И чем дальше шла кампания, тем тяжелее становилось Алексею, он редко появлялся в штабе на Лялином, постоянно находясь на встречах со сторонниками. Считалось, что это крайне важно, потому что только на встречах он сможет выйти в оффлайн, тем более никто из кандидатов в мэры Москвы больше встречи не проводил.

На встречах было очень много всего завязано: нужно было выпускать и распространять газеты, в том числе и районные. Тогда же появилось довольно спорное решение, что график встреч будет держаться в секретном режиме для публики, чтобы на встречи не приходили одни и те же городские сумасшедшие или провокаторы, которые отпугивали бы те самые противостоявшие нам «путинско-собянинские» 86 % граждан (хотя в начале кампании наша собственная социология показывала, что против нас целых 98 %).

Встречи представляли собой довольно примитивный и стандартный процесс: сцена, сзади задник с баннером и кафедра для Алексея. Встречами рулил Ляскин, он сформировал себе небольшую команду, в которой было несколько охранников-волонтеров и несколько монтажников. У Алексея был один и тот же спич на все встречи и небольшая часть, посвященная округу и району встречи. В основном он, конечно, работал на личную узнаваемость. Встречи не носили какой-то прикладной характер. Не было никаких сервисов, чтобы решать личные и мелкие вопросы района, эта была встреча обещаний. Некоторые шутили, что можно было отдел встреч переименовать в отдел обещаний. Никаких реальных подвигов на этих встречах не совершалось, более того, существовало достаточно жесткое табу на взятые обязательства по решению местных проблем. Многие потом жаловались, что передавали какие-то документы или жалобы волонтерам, а потом находили их в соседней урне. И это действительно было, чего скрывать.

Зато был отличный контент: расставлялись стульчики, раскладывались фирменные зонтики, приходили люди, которым было действительно интересно, которые слушали нового для них человека, многие просто останавливались, проходя мимо. Откровенно говоря, все это были не потенциальные сторонники, сторонников было меньшинство. Как со смехом говорили в штабе, основную численность на таких встречах набивали сотрудники управы и разных государственных ведомств, правоохранителей и людей от наших оппонентов, которые задавали провокационные вопросы, работая на публику. Но главная задача по встречам выполнялась — надо было гнать контент для газет, для теневых спонсоров и для обычных донаторов, чтобы показать, что есть массовость и есть трудяга Алексей, работающий на износ. Тогда же и появились эти мастера фотографий, которые умели на встрече снять 15 человек так, как будто их там было 150. Это потом стала традицией, и Волков на всех последующих кампаниях не уставал напоминать, что нам нужны как раз такие фотографы. И главными людьми на каждой встрече были не кандидат, не безопасность, не, прости Господи, люди, пришедшие послушать кандидата. Главными были фотографы.

Я был на одних из первых встреч, которые было решено сделать в районе Зюзино у Константина Янкаускаса. Считалось что это хорошее место для старта, там такой хороший и популярный муниципальный депутат демократических убеждений, который еще и свою подпись поставил за Навального. Решено было попробовать, вроде бы и сторонники есть у него есть, и волонтерская база, и на выборах много набрал, и работает постоянно на земле… Но старт получился неубедительным. Можно сделать скидку на то, что народ еще не узнал об Алексее, но было смешно и грустно. На первые три встречи приходило буквально по 5-10 человек, и Константин, конечно, не продемонстрировал тогда свою поддержку в районе. Алексей был дико недоволен, ведь на первую встречу ко всему прочему приехала практически вся команда, включая Максима Каца и Наталью Пелевину.

Вокруг Навального тогда действительно сплотилась практически вся оппозиция, но самому Алексею это было, казалось, не нужно. Он, в частности, так и не нашел никакого нормального применения возможностей и актива Партии 5 декабря. Впоследствии «декабристы» всё же поставят свои кубы. Люди были нужны Навальному если не как пушечное мясо, то как политические пешки: если приходите к нам, приходите агитировать со всеми, но никто не будет церемониться с вашей самобытностью и заслугами. По кампании стало очевидно, что в дальнейшем не будет никакого плюрализма, никакого сотрудничества и заигрываний с кем бы то ни было. Выстроится единоначалие: либо вы встраиваетесь в эту систему, либо не работаете с ней в принципе. И потихоньку некоторые люди, пришедшие в команду Навального из других дружественных политических субъектов, исчезали, не приняв этот вождизм. Впрочем, «таяние актива» случится позднее, пока же поддержка Навального среди протестно настроенных горожан росла как на дрожжах.

После первых неудачных встреч было решено увеличить штат отдела встреч, Николай Ляскин получил больше полномочий. Своей командой Николай руководил на теплом приятельском общении, никем не понукал, его по-настоящему любили и уважали, и, пожалуй, больше такого человека в штабе и не было. Были у него, конечно, и свои минусы: с просьбами жителей можно было поступать иначе.

В штабе тем временем началась бюрократия, отделы стали расти: отдел кубов, отдел рекламы, отдел контента, отдел редакции, который постоянно сотрясали скандалы и пертурбации. В тех отделах, где был Кац, устанавливалась относительная стабильность, а в отделах, которыми напрямую руководил Волков, там частенько царил полный бардак.

В отделе интернета тогда была по-настоящему профессиональная и интеллектуальная девушка Екатерина Патюлина, которая впоследствии станет камнем преткновения между Волковым и Кацем. Патюлина и Кац тогда испытывали друг к другу симпатию, а Волкова просто всегда тянуло к красивым девушкам, в том числе «чужим». Волков решил во чтобы то ни стало её добиться. Вообще Леонид в разгар кампании вёл какой-то невероятно богемный образ жизни: открытые веранды на «Красном Октябре», вино. На одной из первых массовых встреч с волонтерами, которая проходила в центре Москвы в кафе, он, будучи с женой, вел себя также очень развязано, в том числе и в отношении других девушек. Было понятно, что всё это рано или поздно приведет к конфликту, но никто не хотел думать, что на самом решающем отрезке кампании всё расстроят именно низменные мексиканские или какие-то восточные страсти Волкова. Под откос будет пущен и труд многих сотрудников штабов, и волонтеров, которые, не получая ни гроша, дни напролёт трудились на благо кампании.

Мы, признаюсь, доставляли немало хлопот жителям близлежащих домов на Лялином переулке. Особенно это обострилось, когда появились ежевечерние встречи по обучению новых волонтеров. Это происходило всегда достаточно поздно, ближе к полуночи, люди жаловались, вызывали полицию. Приезжающих на вызов сотрудников правоохранительных органов все с удовольствием фоткали как «цепных псов режима». Мы, конечно, использовали этот контент в своих целях, подавая его в сети под соусом «полицейского беспредела».

В начале августа 2013 года у штаба появилось уже и второе помещение в Армянском переулке в старом аристократическом районе Москвы. Помещение находилось в старинном особняке гламурного розового цвета в три этажа, в пешей доступности от Лялиного переулка. Аренда его, очевидно, стоила каких-то космических сумм и явно была оплачена не на донаты простых жертвователей. Никто не вел особой франдрайзинговой кампании под этот офис, деньги полились внезапно просто как из нефтяной трубы.

К тому времени Леонид Волков умудрился построить невероятно раздутую корпорацию из штаба, где некоторые отделы вообще дублировали друг друга. С тем уровнем бюрократии, этот особняк со всеми тремя этажами был, безусловно, нужен. На Армянской переулке на первом этаже сидела охрана и чуть слева юристы, на втором и третьем множество остальных отделов, туда же переехали Волков и Роман Рубанов.

Юридический отдел под руководством Дмитрия Крайнева тоже разросся до приличных размеров: по пять человек занималось только одними договорами. У юристов был свой чатик для общения, который даже назывался «Юридический фашизм», и эта глупая шутка на самом деле отражала суть работы отдела. Крайнев был до безумия помешан на мелочах, которые никакой роли в кампании не играли. Они могли по полдня заниматься договором на поставку синих туалетных кабинок, а то вдруг контрагенты подадут на нас в суд. Крайнев настолько был склонен к перестраховке, что на серьезные дела времени порой не оставалось.

Крайнев также имел отношение к самому главному позору этой кампании — «РосВыборам», где он допустил ряд правовых ошибок. «РосВыборы» были сугубо навальновским проектом по организации наблюдения за выборами. Название проистекает из общей сети проектов ФБК: «РосЯма», «РосПил». Проект не был постоянно действующим, а реанимировался по случаю. Изначально планировалось, что развертывание «РосВыборов» станет апогеем кампании и поможет защитить добытый за месяцы упорной работы итоговый результат. В действительности же должного организационного и управленческого внимания «РосВыборам» уделено не было, руководство кампании странным образом избегало глубоких и массовых действий по этому проекту, относясь к нему без энтузиазма. В итоге внутри проекта, который был вынесен за скобки кампании и даже располагался в другом помещении, сложился кризис управления. Данный кризис привел к крайне слабой работе до и в период выстраивания сетки наблюдения, а также к моментальному бездействию «РосВыборов» после дня голосования. Большие районы остались без наших наблюдателей, особенно Новая Москва и окраины — Бирюлево, Чертаново и др.

Все уличные активности, все волонтеры, все то, чем запомнилась эта мэрская кампания, осталось в Лялином переулке, где остался Кац вместе с колл-центром и всей полевой деятельностью. Мне повезло, там закрепился и я. Меня все знали и, думаю, уважали, потому что я начал кампанию ещё в роли обычного агитатора. Я был юристом, который занимался сопровождением важных правовых программ, по которым о кампании судили обыватели. Это было правовое сопровождение людей на агиткубах: проблемы с полицией, с нападениями. Я был не просто юристом, а помощником волонтеров, которому в любое время суток можно было позвонить с насущными вопросами. Я всегда был рядом, вне зависимости от того, платят мне за эту конкретную активность или нет. Для меня это была не просто работа, но общественная и, не побоюсь пафоса, историческая миссия, где нужно было по-настоящему себя показать.

Также я занимался правовым сопровождением по баннерам «Навальный», и на этом нужно остановиться отдельно. Была задумана идея «пассивной» агитации из дома с помощью печатных баннеров, которые мы раздавали людям, а они их вешали на внешнюю сторону балкона. Волков очень гордился этим проектом, но вскоре стало понятно, что он не привлёк достаточной волны популярности: люди не особо стремились рассказать всему двору о том, что Навальный — их кандидат. Многие просто боялись тогда ассоциироваться с Навальным и помогали нам инкогнито. Плюс появилась еще одна очень большая проблема: проект баннеров стал единственной программой, по которой нам так отчаянно и по-настоящему противодействовали. Управы и муниципалитеты снимали эти баннеры, а полиция покрывала, хотя мы боролись за них, провозили заявления в УВД от потерпевших, требовали вернуть эти срезанные баннеры. Баннеров было мало, но возни с ними было очень много. И Волков наконец-то признал, что никакой агитационного выхлопа от этого проекта нет, однако есть большое «но» — привлечением внимания к ситуации мы показываем общественности, что есть противодействие властей, есть пострадавшие волонтеры, а значит, нас боятся, и этот проект мы закрывать не будем. Самое главное, что это противодействие «режима» было, скажем прямо, законным: чуть позже мы обнаружили достаточно старое, чуть ли не десятилетней давности постановление правительства Москвы о незаконности размещения таких баннерных конструкций на несущих фасадных стенах домов. А когда проект только запускали, Дмитрий Крайнев утверждал, что это все законно, не проработав детально. По сути мы подставляли тех людей, наших сторонников, кто приезжал брать баннеры. Мы повторяли им одну и ту же мантру: что все законно, просто нам так противодействуют. Многие заводились, чувствуя несправедливость, были даже хардкор-активисты, который брали по пятому баннеру после того, как первые четыре были срезаны коммунальщиками.

Всем было тогда откровенно плевать, что в результате этого эффектного срезания могли пострадать люди, которые на стропах спускались с крыш или случайные похожие. Да и наши сторонники были в опасности: бывали случаи, в том числе выложенные в YouTube, когда они буквально дрались на балконе за этот несчастный баннер. Иногда случайные соседи запутывались в стропах этих высотников. Некоторые дела подобного рода даже дошли до уголовного розыска, но никого в кампании, кроме меня, они особо не трогали — ни Волкова, ни Навального. С помощью баннерного проекта они только поддерживали нужный им градус скандальности. Надо сказать, небезуспешно.

Самое ужасное началось потом — людей стали вызывать в административные территориальные инспекции, составляли на них протоколы. Я со своей помощницей пытался помогать людям, но правозащитной линии в кампании совершенно не уделялось должного внимания. Я ездил в эти инспекции, поддерживая людей с их делами. Однажды на Соколе абсолютно неадекватный глава управы даже обвинил меня в том, что я на него напал. Мы зашли в управу вместе с волонтером, который помогал вешать баннер, нас там совершенно, и тогда я понял истинный уровень ненависти к нам. Мы, конечно же, не нашли никакого кабинета заседания этой самой административной территориальной инспекции и зашел к юристам. Там сидела такая развязная дама, которая крутилась в кресле, разговаривала по городскому телефону, накручивая его длинный шнур. Я долго обращался к ней, она не реагировала, в итоге я просто нажал на «сброс» стационарного телефона и связь оборвалась. Она вскочила и с криком «Вы на меня напали!» выбежала в коридор. Тут откуда ни возьмись появился тот самый глава управы, который выгнал нас, сказав, что управа — этого его дом и он нам совершенно не рад. Потом, кстати, этого же главу управы посадили за хищение. Как говорится в известной кричалке Навального, «жулики и воры — пять минут на сборы».

А в сентябре у всех этих пострадавших от проекта баннеров начались суды. Я еще не понимал, перейду ли после мэрской кампании в ФБК и какие задачи буду выполнять. Как-то я обратился к Крайневу, что у людей идут суды, им присылают штрафы и надо бы как-то помочь. Он меня резко прервал: «Зачем ты в это лезешь? Тебе что, больше всех надо? Тебе кто-то поручал задачу по правозащите этих людей?» Он сказал это абсолютно безапелляционно, мол, у тебя есть свои текущие задачи, которые определяют твою нужность Фонду. Я тогда опешил, и самая большая моя ошибка состоит в том, что я не отстоял тогда свою позицию: надо было идти напрямую к Навальному, нужно было взывать к общественности, потому что в итоге оказалось, что всех тех людей, у которых начались районные суды по баннерам, мы просто кинули. Надо сказать, что с проблемой оплаты штрафов для активистов во время кампании частично помогал Кац, но в конце кампании Каца уже не стало, а выполнять обязательства перед пострадавшими волонтерами стало не кому и не за что.

Особенно стыдно мне стало в декабре 2017 года, когда случился мой громкий разрыв с Алексеем Навальным и начался моя общественная травля. Тогда мне в комментарии, где лился поток оскорблений, написала одна женщина, с которой я контактировал в 2013 году по баннерам: «Виталий, а вы помните, как вы меня оставили с судом в октябре 2013 года, когда мне нужно было помочь? Это же ведь вы плохой, а не Навальный и его штаб». Очень неловко открыто признать, что я поступил тогда ровно так же, как и вся эта система, выстраиваемая Навальным. Для меня карьерная перспектива осенью 2013 года была более значимой, и я, что греха таить, поступил наперекор собственной совести, выполнив ту «животную» директиву Крайнева. Но женщина, конечно, не поняла этого: многие видят отдельные части, не видя сути проблемы. Очень сложно донести эту суть всей системы Навального, что с тобой будут возиться только до тех пор, пока ты будешь им нужен. Навальному и Волкову просто не до этого: они целиком и полностью сосредоточены на великих политических свершениях, а не на заботах о каких-то там активистах с сорванными баннерами или районными судами. Нет им дела и до волонтеров, пострадавших от рук «приближенных» к руководству людей.

В самый разгар мэрской кампании произошла одна история, которая до сих пор, спустя много лет, не выходит у меня из головы. Внутри не прекращается моральный спор. Как человек, ответственный за сохранность и правовую безопасность волонтеров, я крайне остро воспринял те события. В один из дней, ближе к полуночи, мне на мобильный раздался звонок. Несмотря на предыдущий шквал звонков и огромную усталость, всё равно ответил. Интуиция подсказывала, что звонят в такое время не по пустяку. В трубке раздался встревоженный и нервный голос человека, который сообщил об избиении в метро своего друга, волонтера нашей кампании. Ребята ехали в сторону метро «Юго-западная», один парень был в футболке «Навальный». Кому-то из пассажиров совсем не понравилась майка и он подошел «предъявить». После непродолжительного разговора пассажир «съездил» нашему волонтеру по лицу, да так сильно, что рассек тому бровь, а половина лица быстренько превратилась в одну сплошную гематому. Серьезнейшей инцидент. Бросив личные дела, на которые и так не оставалось никакого времени, я прыгнул в такси я помчался на «Юго-западную». Возле станционного пункта полиции встретил растерянных ребят, видно — воспитанных и скромных, абсолютно трезвых. Пострадавшим оказался, действительно, наш сторонник и волонтер Илья, молодой парень, вежливый. Напал на него мужчина лет сорока пяти, но выше Ильи на две головы, со стойким запахом алкоголя и в мятом костюме. Мужчина, завидев мой приезд, сразу поспешил предложить поговорить тет-а-тет. Я отказался куда-то уходить, и он натурально принялся шептать на ухо:

- Я известный адвокат, — уверенно начал он и сразу представился.

- Мне неважно, вы избили человека. Волонтер, утверждает, что вы побили его за майку. Я буду оказывать ему правовую поддержку, — ответил я, а также сообщив, что официально представляю штаб Алексея Навального.

- Вы, не поняли. Я известный адвокат, знаю и ваших. Давайте замнем прямо сейчас. Полиция не против, — заговорщически шипел он.

- Вы избили человека и предлагаете мне забыть про это и уехать?

- А еще поговорить с Ильей и убедить его не писать заявление, — шел ва-банк пьяный авантюрист.

- Это невозможно. Илья справедливо считает, что прощать вас нельзя.

- Ну, смотрите тогда. Я бы помог вашей кампании и позже найду как решить вопрос, только без вас.

Я только усмехнулся и пошел решать с ребятами, что делать дальше. Илья не стал сдаваться под сомнительным напором нападавшего, и вместе с полицией мы поехали по всевозможным процедурам освидетельствования и только под утро попали в ОВД к дознавателям. На протяжении всей ночи «адвокат» ныл, что мы совершаем ошибку и уже открыто предлагал мне деньги. Особенно расстарался перед продувкой на алкогольное опьянение. Тогда же он заявил, что в отличных отношениях с Вадимом Кобзевым и Ольгой Михайловой, адвокатами Навального.

Утром мы расстались. Пообещал Илье, что это дело мы не оставим и будем поддерживать его до конца. Тогда я не знал, что говорю неправду. В штабе мое руководство в принципе, никак не отнеслось к инциденту. Дмитрий Крайнев, узнав подробности ночных приключений, только буркнул, чтоб не сильно опаздывал на работу и к обеду был. Судьба пострадавшего его не слишком волновала, как будто волонтеров лупили каждый день и пачками.

Дальше началось самое интересное. Неожиданно позвонил адвокат Навального Кобзев и начал выспрашивать об Илье. Мол, реально ли волонтер, действительно ли был в майке, настоящие ли побои? Моему удивлению не было предела: откуда Кобзев узнал мой телефон и прослышал про инцидент? Я нигде про это не писал, Илья к нему не обращался. Оставался только один вариант — на него вышел сам «известный адвокат» из метро. Кобзев косвенно сам и подтвердил:

- Пусть дальше разбираются между собой. Там побои, максимум. Их дело.

- Я понимаю, но мне руководство не говорило прекращать оказывать поддержку по этому делу.

- ОК.

Через пару дней поговорить по этому делу подошел Максим Кац. Он был введён в курс дела кем-то из начальства. Видимо, среди руководства пошли разговоры. Кац не стал ни о чем просить, но в своей аккуратной манере обозначил, что, мол, «странная ситуация, давай, сосредоточься лучше на текущих задачах». Я сигнал понял. Позже про это дело спросил и Леонид Волков. Причем по его тону можно было легко понять, что Илье больше помогать не надо.

Илья. продолжал мне звонить, а я не знал, как объяснить ему напрямую, что помогать больше не смогу и штаб этого делать не будет. Сдержал «известный адвокат» свои пьяные ночные обещания. «Порешал» по своим связям вопрос.

Сейчас, совершенно очевидно, любитель бить людей в пьяном виде действительно вышел на друзей-адвокатов, а те на своего клиента Навального. Дальше — дело техники. Думаю, многие знакомы с подобной техникой и не раз страдали от неё на личных примерах.

 

Глава 7. «Алексей, гадом не окажись!»

Кампания начала достигать своего апогея, количество кубов достигло рекордных отметок, и если раньше мы ставили по 5 агиткубов в день, то усилиями инновационного подхода Максима Каца мы ставили и 30–40 кубов день по всей Москве. У Каца, в отличие от Леонида Волкова, была выстроенная стратегия и цель — поставить 200 кубов. Волков же ориентировался только в сиюминутной ситуации, не имея никакой дальней перспективы. И ближе к концу кампании он уже сидел в странном писательском угаре, с красными глазами и взъерошенными волосами, строча посты, которые якобы были связующим звеном между кампанией и сторонниками. Сложно уже сказать, какой резонанс имели эти статьи в Живом журнале, но это явно не та роль, которую должен был исполнять начальник кампании, уходя в глубокий онлайн.

Состояние Волкова становилось порой критичным, и для него не было чем-то странным, скажем, ходить по штабу босиком. Эта сцена надолго врезалась у меня в память. В штабе, как всегда, присутствовала в большом количестве пресса, заходили волонтёры, случайные прохожие. И среди всей этой бьющей ключом жизни появляется абсолютно босой начальник кампании с мокрыми зачесанными назад волосами, с трясущимися руками, в расстёгнутой чуть ли не до пупка рубашке и острым запахом пота. Волков, видимо, выходил на улицу в дождь, ибо когда он проходил по штабу, за ним тянулась вереница мокрых следов. Кто-то из присутствующих даже задал вопрос: «А кто это?» Прямо скажем, Волков тогда совсем не был представительным светским руководителем, а скорей напоминал собой поехавшего бомжа. Красные глаза выдавали в нем человека, который не спит ночами. Ко всему прочему Волков вляпался в скандал, когда он пошёл после работы в стриптиз-клуб, и позже в Интернете появилось видео, где он в окружении полуголых девиц наконец-то получает удовольствие от жизни.

Практически вся мэрская кампания проходила втёмную, тогда на это многие закрыли глаза, мотивируя свой обскурантизм тем, что якобы мы шли к серьёзной цели и поэтому можно было использовать «взрослые» методы борьбы. Для успокоения обывателя оставили немногочисленные подотчётные расходы: закупку канцелярских принадлежностей, оплату логистики, работу с подрядчиками. Все это делалось с избирательного счёта, чтобы не спалиться. Но всё, что касалось внутренней работы штаба, шло через черный нал, находившийся, как правило, в знаменитом «рюкзаке Волкова». И когда Леонид Волков был в том самом стрип-клубе, с ним был его знаменитый рюкзак. Это был ларчик, всегда набитый пачками денег. Примерно раз в неделю Волков приходил в штаб на Лялином переулке, садился в уголок, открывал свой рюкзачок, набитый бабками, и выдавал деньги для всех нужд, трат и инициатив, которые проводились штабом. Некоторых сотрудников штаба тогда очень повеселило, а многих и растрогало, что он был там с этим самым рюкзаком, полным денег. Оставалось только надеяться, что он не потратил их на женщин с пониженной социальной ответственностью. Смех смехом, но вообще это, конечно, нонсенс, когда руководитель избирательный кампании в ночное время на полном серьёзе идет в стриптиз-клуб отдыхать с рюкзаком, полным денег, возможно, даже присланных донаторами или обналиченными Романом Рубановым со счета для каких-то оплат. Или эти деньги мог раздобыть сам Волков, который постоянно ездил на какие-то встречи, якобы с «предпринимателями». Я сам, правда, не верил, что есть предприниматели, которые из чувства альтруизма будут спонсировать кампанию в таких объемах. Но деньги были, работа кипела, а значит, места вопросам о происхождении средств не было.

У меня как раз в то время появился дополнительный правовой проект. Я занимался помощью и компенсацией, за которой обращались пострадавшие от кампании. В основном это были люди, бравшие наклейки: им царапали машины, разбивали стёкла. Ближе к сентябрю это приобрело массовый размах, но мы, конечно, скрывали масштаб, приходилось врать и мне самому. Мы сами этих людей не искали, но если такие обращались в штаб, мы им всё возмещали при условии наличия доказательной базы. Всё это, естественно, делалось черным налом. Волков натурально открывал свой рюкзак и давал мне пачки денег, без какой-либо отчетности. И дело было не только в том что, что я был надежным сотрудником (а в этом плане мне действительно можно было доверять), но в том, что в какой-то момент денег в кампании стало так много, что никто не задумывался о том, как их тратить и вводить какую-то финансовую дисциплину.

О том, что финансовой дисциплины не было никакой, свидетельствует такой вопиющий случай. В начале кампании, в отделе производства, который занимался заказом и производством баннеров, листовок и мерчендайзинга, сотрудник однажды взял из черной кассы 300 тысяч рублей налом и просто на следующий день не вышел на работу, будучи даже неоформленным. Никакой службы безопасности у нас не было, заявлять в полицию было бесполезно, и, конечно, эти деньги так и не вернулись в кампанию. А ведь среди жертвователей было немало романтиков из регионов, которые перечисляли нам последние деньги.

Зарплаты в штабе также шли только втёмную. Не знаю, под каким предлогом списывали суммы для выплат с избирательного счета, потому как они начислялись, было совершенно непонятно. Изначально я получал 10 тысяч в неделю. Кац, не привыкший жадничать по зарплате со своими сотрудниками, поднял ее. Этим, кстати, он очень отличался от Фонда борьбы с коррупцией, который всегда во всех коалициях экономил на людях. ФБК платили меньше, чем другие субъекты по коалиции, даже при сопоставимых бюджетах. Такая тенденция существовала не то просто из-за мизантропических принципов, не то из-за банального «РосПила» зарплатного фонда. В зависимости от того, как развивалась кампания, деньги платили раз в одну или две недели. Приезжал человек из розового особняка на Армянском, в моем случае это был Дмитрий Крайнев, и буквально в конверте передавал наличные.

Несмотря на то, что кампания позиционировалась как европейски-ориентированная и прозрачная, никто из руководства не раскрывал размера своих зарплат. В штабе активно ходил слух, что зарплата того же Крайнева достигала 200–250 тысяч. Можно только догадываться, сколько получали сам Волков или теневой Рубанов! Кац в то время говорил, что он нисколько не получает в кампании, но, откровенно говоря, я думаю, он лукавил.

Когда мэрская кампания подходила к концу, Максим Кац решил, что мы не сможем бесконечно масштабироваться добровольцами и волонтёров-кубистов нужно переводить на платную основу, благо деньги в кампании водились. Исповедуя рыночный подход к вопросу о политических волонтёрах, Кац столкнулся с волной критики от хардкорных навальнистов. Волков тоже был против и считал, что волонтер — это прежде работающий за идею и в удовольствие человек. Фраза про «получать удовольствие» сильно резала слух, и в дальнейшем я слышал ее на разных кампаниях. Возможно, она шла от самого Навального. Во всяком случае потом, уже в 2016 году, он подчеркивал, что платить надо только тем, от кого ты требуешь повышенное исполнение обязанностей и соблюдение тайн, в том числе и финансовых.

Конфликты с полицией почти не происходили, а все эксцессы на агиткубах были в основном связаны с тем, что наш волонтер подрался с кем-то других политических взглядов, либо на него напали какие-то оппоненты. Но в целом кампания проходила достаточно вольготно, все наши инициативы реализовывались, и никто нас особо не душил. Даже из-за странных финансовых махинаций в штабе не было существенных преследований, потом, правда, завели только одно уголовное дело, связанное с Яндекс-кошельками, когда Константин Янкаускас, Николай Ляскин и Владимир Ашурков собирали деньги на кампанию еще в самом ее начале. Схему тогда предложило само руководство, она была достаточно мутная, но помогающая наиболее быстро собрать деньги. Время показало, что это очень глупое и недальновидное предприятие.

Сам Крайнев никогда не занимал таких больших руководящих постов, и у него не было подобного количества людей в подчинении, поэтому вполне возможно, что у него началась звездная болезнь на фоне повышенного внимания прессы и кандидата. И он стал таким юристом-актером, «косплеящего» персонажа из сериала «Белые воротнички». Думаю, именно тщеславие помешало ему быть гораздо более эффективным руководителем юридической службы.

В какой-то момент в мэрской кампании появилась прогрессирующая тенденция к завышению показателей. Бывало так, что когда мы говорили, что у нас сотня агиткубов, а это была фикция: приезжая на запланированный куб, можно было обнаружить, что его нет. Еще более странные истории начались с платными заявителями кубов, с которыми из-за опасений работали по договору. Приезжая к таким кубистам, мы иногда встречали странных людей, которые заявляли, что у них все украли, а были такие, кто продавал эти кубы в префектуру. Среди этих нанятых волонтёров сторонников было меньшинство, в основном это был способ подзаработать. И мы, таким образом, уже совсем не отличались от «Единой России», которая нанимала обычных промоутеров.

Был забавный случай с одним из рекордсменов кубов, звездой тогда еще «Народного альянса» Виталием Наковым. Виталий стоял на своём кубе в одиночестве где-то на северо-востоке Москвы и очень захотел в туалет. Он оставил куб и газеты и пошёл по своим делам, но когда он вернулся через пять минут, то ни куба, ни газет уже не было. Мошенники из префектур и управ имели особый зуб на нашу агитацию и охотились за кубами и газетами. Был скандальный эпизод, когда волонтер сфотографировала в приоткрытой комнате префектуры пачки наших газет. Как такой объем материала мог быть в наличии у префектуры, можно только догадываться. Не надо забывать, что Волков совершенно не контролировал работу по изготовлению и распространению этих газет, и там творился абсолютный бардак.

Волков регулярно проводил летучки во дворе на Лялином переулке, все сотрудники штаба вставали кругом. Приходил Леонид и начинал вещать. Как правило, это была политинформация как на комсомольском утреннике, где все друг перед другом бодрятся. Кому-то одному задавался якобы камерный вопрос при всех:

— Виталий, а как у нас обстоят дела с защитой людей на кубах и с баннерами?

— Успешно справляемся с провокациями. Не даем нарушать права!

— Молодцы! Продолжайте в том же духе

Такое нахваливание себя шло по кругу как в секте, острые вопросы не задавались, скандалы не поднимались. Но вот однажды Волков спросил: «Ребята, поднимите руку, кто из вас получал в почтовый ящик нашу газету». Руку не поднял никто. Я тогда жил на Войковской, это не самый окраинный район, там было много волонтеров и было даже платное распространение газет, но за всё лето я не видел ни одной газеты именно в почтовом ящике. Куда девались все эти объемы, которые мы за большие деньги печатали и распространяли через подрядчиков? Очевидно, что многие газеты воровались и передавались в управы. Волков не смог выстроить никакой системы по контролю за качеством распространения газет, и бюджет на них мы расходовали впустую. Также случались казусы, когда мы печатали десятки тысяч дорогих глянцевых листовок с какой-то ошибкой. Был известный случай, когда мы умудрились напечатать большой пробный тираж листовки против нелегальной иммиграции тиражом в несколько десятков тысяч экземпляров, но она не вышла, потому что просто кому-то в последний момент она разонравилась, хотя до этого прошла все стадии согласования.

Кампания подходила к концу, и ее нужно было как-то глобально завершать, и мы провели ряд дорогих масштабных уличных концертов с огромной сценой. Эта помпезность вселяла оптимизм: мы наконец-то занимаемся большой политикой! Никто не задумывался в те динамичные дни, что нам просто позволяли вести кампанию и закрывали глаза на наши реальные нарушения.

Одну из последних встреч кандидата мы проводили в Сокольниках и сделали ее с размахом. Никакого разрешения у нас не было, мы действовали по наитию и, как тогда казалось, очень умело обманываем власть. План был наполеоновский: в течение ночи на аллее от метро к парку Сокольники мы устанавливаем огромную сцену сродни тем, что делают рок-звездам для концертов на открытом воздухе, а следующим днём под шумок проводим гала-встречу. Моя задача была приехать с вечера и проследить, чтобы не было никаких проблем ни с полицией, ни с органами исполнительной власти, хотя никаких разрешающих документов у нас не было. У нас было символическое уведомление в префектуру на проведение встречи, в котором не было ни слова об использовании о возведении такой масштабной сцены. Сцена перегородила всю пешеходную аллею, люди обходили ее по проезжей части и через дворы жилых домов. Собрав столь огромную сцену с этими колонками, мы рассчитывали, что власти просто никуда не денутся. Самое смешное, что ночью приезжала полиция. Я показывал им наши нелепые бумажки от префектуры, и они, удовлетворившись этим, уезжали. Днём приезжали какие-то люди из правительства Москвы, также разводили руками и ни с чем уехали. Мы были в шоке: такого, что позволяли нам тогда в городе, не разрешали больше никому.

И вечером мы начали грандиозную гала-встречу с кандидатом Алексеем Навальным. Перекрыв всю дорогу к парку Сокольники, мы воспользовались тем, что люди, шедшие туда, просто упирались в нашу сцену и оставались у нас. Этот тактический ход позволил нам бравировать невероятной численностью сторонников. В какой-то момент мероприятия у полиции сдали нервы, и приехавший ОМОН перерубил кабель одного из генераторов в надежде, что звук остановится, но он продолжал работать от запасного генератора, над ними подтрунивали тогда, что звук шёл от бога. Мы, помню как сейчас, лежали в «куче мале» с ОМОНом, рвавшемся ко второму генератору, кто-то кричал, а Навальный всё еще выступал на сцене. После этой встречи его задержали очень эффектно: на сцену вбежал большой полицейский в форме, Навальный пошутил: «Надеюсь, меня задерживают не потому, что я болею за “Спартак”» (до этого он как раз отвечал на один из вопросов от собравшихся относительно своих футбольных пристрастий). Конечно, ни за какой «Спартак» Алексей не болел, в личных разговорах он не мог сказать ничего ни про «Спартак», ни про игроков, ни футбол вообще. Видимо, технологи посчитали, что это прибавит ему рейтинга у москвичей, массово болеющих именно за эту футбольную команду.

После Сокольников мы провели большой музыкальный концерт на проспекте Сахарова. Здесь у нас было всё четко, и все детали мероприятия были согласованы. Забавно, кстати, что одновременно с нами проходил концерт в поддержку Сергея Собянина, в том же районе, но чуть вглубь за Садовое кольцо. Тем не менее, проблем с согласованием не было. Во время этой кампании мы сполна пользовались всеми благами, которые были и у кандидата от власти, и те блага, которые мы недополучили, были по большей части из-за нашей безалаберности и неопытности. В то время мы думали, что это все же болезни роста, но оказалось, что это привычные родовые особенности нашей большой команды.

Основной целью концерта на проспекте Сахарова была демонстрация поддержки Навального известными людьми шоу-бизнеса. Звёзд выбирали специальные сотрудники штаба, пытаясь выделить тех, на кого ориентируются наши сторонники, и тех, кто способен укрепить или создать у людей лояльность к нашему кандидату. Речь, разумеется, не шла ни о каком бесплатном концерте. Информацию о людях, помогавших выходить на продюсеров и имевших какие-то связи в музыкальной сфере, тщательно скрывалась. Везде стоял только коммерческий вопрос. Все хотели видеть Юрия Шевчука, но, когда обратились к нему, он отказал, заявив, что не хочет играть в эти сомнительные игры. Хоть он человек и протестный, но, как я думаю, испытывал большие сомнения относительно Навального, не зная чего от него ожидать. Когда Шевчук слетел, переговоры шли дальше.

Сам Навальный очень хотел «Ляписа Трубецкого», тогда эта группа была на пике популярности в протесте. Ребята приехали тогда за свой прайс, но во всем их поведении за сценой чувствовалась некая надменность: ничего личного, только бизнес. Сергей Михалок, вокалист «Ляписа», без особых эмоций размялся под сценой, вышел, отыграл и уехал. Трудно назвать это искренней политической поддержкой Навального.

Вячеслав Петкун («Танцы минус»), также выступавший на концерте, перед исполнением очередной композиции сделал мхатовскую паузу… «Алексей, — сказал Петкун, — сейчас я к тебе обращаюсь». По большому экрану показывают лицо Петкуна, тут же операторы выхватывают Алексея, показывая попеременно то его, то Вячеслава. И Петкун продолжает: «Алексей, главное, гадом не окажись». В тот момент я в первый раз увидел, как Навальный по-настоящему растерялся, как у него забегали глаза. Это был очень сильный момент всей кампании, потому что никто и никогда публично не смел ещё усомниться в нём столь философски и искренне. Здесь нужно подчеркнуть, что Навальный на тот момент уже превратился в некого аристократического политика: аккуратный свитер Fred Perry в духе выпускников элитных колледжей Англии или США, легкий загар, прическа в духе лондонского отличника.

Концерт на Сахарова состоялся, и при плохой погоде мы собрали достаточно большое количество народу. От этого все были преисполнены оптимизма, нам оставалось сделать последний рывок и поучаствовать в наблюдении за выборами, которое мы благополучно провалили. Причем трудно сказать, почему именно. Вообще с проектом «РосВыборы» случилась парадоксальная ситуация: о наблюдении за выборами говорили все, от Навального до рядовых волонтеров, но в действительности в самой команде мало кто понимал, как это все организовать и что для этого нужно. С другой стороны, в день голосования ряд сотрудников центрального штаба, те же Рубанов или Елена Марус (сегодня — арт-директор ФБК), казалось, имитируют бурную деятельность, только «приобщаясь» к процессу мониторинга, но ничего, строго говоря, не делают. Во всяком случае, оперативно обжаловать электоральные нарушения у этой «приобщившейся» команды не получилось. Но, надо отметить, юристы из объединенного наблюдательского колл-центра справлялись с оперативными вопросами.

Каких-то вопиющих нарушений на московских выборах нам тогда поймать и не удалось, хотя Дмитрий Крайнев на них и охотился. Нам не хватило организационной смекалки, и мы не смогли использовать даже тех волонтеров, которые у нас были. У нас остались не закрыты наблюдением многие депрессивные районы, где у нас была крайне низкая поддержка: все эти классические спальные районы типа Бирюлево, Чертаново, Новой Москвы, Отрадного. Было очень странно, что в наблюдении мы сконцентрировались как раз в самых обеспеченных районах города, где у Навального была наибольшая поддержка. Конечно, это было, скажем так, не очень эгалитарно — концентрировать своих сторонников по уровню дохода, делая ставку на городской истеблишмент. Но мы так и не предложили для депрессивных районов никаких социальных сервисов, а голосовать за размытые политические лозунги люди там были не готовы.

Со всеми собранными по наблюдению жалобами мы экстренно принимали людей в розовом особняке на Армянском переулке. Люди приходили опустошенными и приносили жалобы, протоколы, копии. Мы все это собирали и готовили заявления для передачи в суд. Получился довольно большой объем документов — 951 заявление, в нескольких экземплярах каждое. Все это нужно было успеть распечатать в авральном режиме, работая вторую ночь на ногах.

В тот же день был и день рождения Анны Ведуты, пресс-секретаря Навального. Анна всегда вела себя слишком пафосно и агрессивно, ей всюду мерещились враги. Эта была девушка, которая за словом в карман не лезла, за глаза ее называли мегерой. Многие журналисты ее также весьма не любили за резкий нрав и чувство, которое она транслирует: если Алексей с кем-то общается, то это уже большое одолжение для СМИ. Хотя он как раз за это ее и ценил, ведь таким своим отношением, она подчеркивала его исключительность, делая из Навального важного королька. При том Алексей не упускал случая крикнуть на неё или отправить за шаурмой (не шутка). Собственно, нетрудно было заметить, как Навальный всячески подминает под себя команду, чувствуя себя небожителем с барскими замашками. А под конец мэрской кампании он вообще превратится в самодура, которому и самому нужно получать ухаживания от подчиненных, и предъявлять к ним какие-то невероятно изощренные просьбы. Навальному всегда нравилось не только главенствовать в коллективе, но и унижать своих же подчиненных.

Праздновали день рождения Ведуты в том самом розовом особняке на последнем этаже. Музыка орала, вино лилось рекой, а на день рождения собрались все сотрудники штаба, кто был не занят в рабочих процессах. В итоге получилось так, что практически сразу после дня голосования остановили работу многие отделы, кроме юридического и группы сотрудников, обеспечивавших подачу и процесс заявлений. Поводов для такой разудалой вечеринки не было: мы не прошли во второй тур, а в штаб тянулась вереница расстроенных сторонников, осунувшихся после бессонной ночи, с жалобами по наблюдению. А на верхнем этаже на Армянском громыхает музыка и орут веселые пьяные люди. Все это выглядело как в дешевых фильмах, когда ты заходишь к себе домой и видишь, как у тебя буквально люстра шатается под потолком. Кто-то из пришедших с очередной жалобой сторонников задал вполне резонный вопрос: «А что вообще отмечаем-то?» Вместо того, чтобы мобилизовать дополнительные силы на обработку итогов наблюдения, готовить какие-то протестные мероприятия, был устроен этот сумасшедший валтасаров пир с катающимися по полу пустыми бутылками и пьяной в хлам именинницей.

На следующее утро после этой вечеринки и нашей всенощной работы по подготовке всех тех 951 жалоб по наблюдению мы поехали в Мосгорсуд. У нас был заготовлены для жалоб массивные большие коробки из-под бумаги для принтера, их облепили стикерами. В то время, как наш юрист Николай Кузнецов упорно работал на текстом этих заявлений, Крайнев придумывал способы эффектной подачи. Все коробки должны были быть заполнены заявлениями, чтобы мы показали прессе огромный объем этой фактуры: вы посмотрите, как грязно прошли выборы! Хотя все заявления были типовые, доказательную базу в такие сжатые сроки нам собрать практически не удалось. Мы «докопались» до факта подкупа избирателей, когда и.о. мэра Сергей Собянин раздавал продуктовые наборы с горошком и колбасой. Мы просили людей приносить свидетельства. Откликнулся один старик, который подтвердил, что получал колбасу и горошек.

— А есть, может быть, какие-то свидетельства?

— Я, — говорит, — съел. И колбасу и горошек. Но зато у меня осталось поздравление от Собянина.

Кто-то даже приносил собянинскую колбасу нам в штаб. Всё это выглядело комично, как последние попытки хоть как то зацепиться за уходящий поезд.

В суд приехали Навальный и Волков, однако Анна Ведута там так и не появилась, видимо, не придя в чувство после дня рождения. Хотя по сути это был апофеоз всей кампании. Это, конечно, было не только очевидным непрофессионализмом с её стороны, но и банальным неуважением к труду сотрудников и волонтёров, которые поверили в нас.

И тут Дмитрий Крайнев заглядывает в коробки и видит, что они наполовину пустые и нам не хватает бумажного объема. У Крайнева случилась форменная истерика, полетели пух и перья, что чуть не привело к драке с другим сотрудником штаба. Крайнев сказал: «Делайте, что хотите, но все эти коробки должны быть полны бумаги». Мы взяли пачки чистой белой бумаги, вытащили из упаковки и положили в каждую коробку со дна, сверху накинув сами заявления. Бумаги в итоге оказалось так много, что стало казаться, что нарушений мы выявили на целый Гаагский трибунал. Крайневу эта идея очень понравилась, так что на пресс-конференции мы даже не стеснялись демонстрировать журналистам содержимое наших коробок.

Несмотря на такой крайневский креатив, в итоге вся наша эпопея с заявлениями закончилась бесславно. Крайнев допустил критическую ошибку в плане тактики подачи заявлений: нужно было сначала подавать заявления в районные суды, а уже после обжаловать их решения, если это станет необходимо, в Мосгорсуде. Крайнева потом обвиняли, что он сделал это умышленно. Вся наша деятельность по обжалования казалась несерьёзной, чувствовалось, что даже Навальному это не особо надо. Самое печальное, что эту кампанию мы вообще не рассматривали как проигрышную. Видимо, с нами случился традиционный комплекс российской оппозиции, когда, если ты не проваливаешься совсем с треском, то считаешь это своей победой.

В кампании было еще одно очень трогательное мероприятие, которое помогло поставить жирную точку — финальный митинг на Болотной площади, который нам также согласовали. Но перед самим мероприятием начались какие-то странные события: говорили, что возможны массовые беспорядки, что выборы сфальсифицированы. В штабе на Лялином переулке начали собираться люди, которые имели опыт акций прямого действия, готовые к силовому развитию сценария. В команде Ляскина появились мужички с крепко сбитыми лицами, подтянулся даже большой мастер «перформансов» Петр Верзилов из группы «Война»/Pussy Riot. Напряжение в штабе возрастало и все что-то ждали. Волков, как я понял, не хотел никаких выступлений, это позже он будет заявлять, что власть в России сменится не правовым путем, но в тот раз он сунул голову в песок, когда дело приняло такой крутой оборот. В итоге, впрочем, ничего не случилось и все спокойно поехали на финальный митинг.

Людей на Болотной собралось меньше, чем на концерт на Сахарова, но правоохранители все равно говорили о том, что мы превысили заявленный лимит в пять раз. Стали раскачивать эти привычные «качели» с полицией, пошли слухи, что сейчас площадь будут зачищать. В целях безопасности было предложено перевести всю команду на сцену. А до этого выступал Николай Ляскин и, что называется, прощупывал толпу, пытаясь понять их готовность к радикальным действиям. Но толпа была настроена миролюбиво. Алексей был такого же мнения и выступления на сцене продолжалось в прежнем порядке.

Тогда к микрофону выходили не имевшие отношения к кампании люди, но которым лично симпатизировал Навальный. Выступал и Петр Верзилов, сказав тут же ставшую крылатой фразу «Навальный любит вас». Сразу пошли шутки, что вот теперь мы окончательно превратились в секту, но мало кто мог предположить, что уже через четыре года эта шутка станет правдиво-трагичной.

Без сомнения, Навальный рассчитывал на такой вариант, когда силовики проявят инициативу и прыгнут на нас, чтобы получилось «красивое» завершение кампании. Но полиция вела себя сдержано. Конечно, всерьез, думаю, никто из штаба не рассчитывал на насильственный сценарий в тот вечер, и, более того, Навальный в тот вечер сказал свою знаменитую фразу, которую ему теперь частенько припоминают в интервью: «Я вас сейчас не зову переворачивать машины». Алексей, конечно, провоцировал, «щупал», как тот же Ляскин, но у правоохранительных органов хватило тогда ума не ввязываться в провокацию, потому что разгон полицией у самой сцены сыграл бы штабу на руку. Все закончилось спокойно, и на этом все разошлись.

Заканчивалась и вся мэрская кампания. Нам даже выдали финальную премию с тех денег, что осталась. Волков со своим неизменным рюкзачком, который мелькал в кадрах хроники из стриптиз-клуба, сел в подвале штаба на Лялином переулке и, вызывая всех по одному, выуживал из недр рюкзака деньги и раздавал. Мне дали 50 тысяч. Премия была для меня хорошим знаком, и я понимал, что могу всерьёз рассчитывать на переход в штат Фонда борьбы с коррупцией.

Представление о мэрской кампании, какой я её увидел, будет неполным без рассказа об одном неприятном инциденте, случившемся уже после голосования. В определенный момент стало казаться, что Леонид Волков не знает, как красиво закончить кампанию. Несуразный финальный митинг на Болотной не поставил в ней логическую точку, не дал разгоряченной политическим «движем» общественности ответа: что делать дальше? Неясно также было, что делать с людьми, втянутыми в процесс агитации. И тогда штаб не придумал ничего глупее и опаснее, чем… продолжать ставить агитационные кубы. И это в условиях, когда наш кандидат уже не кандидат и установку агитации необходимо было согласовывать в префектурах в соответствии с жесткими нормам закона о пикетированиях.

Был выпущен финальный тираж газеты с итогами кампании. Так как нормальной схемы распространения не было, всё уперлось в кубы. В день пытались ставить не больше 2–3 кубов, но на каждом из них возникали серьезные проблемы с полицией, которая теперь требовала согласования, ведь период агитации закончился вместе с выборами. В ФБК закрывали на это глаза. Именно в Фонде, потому что аренда предвыборных штабов тоже закончилась.

Я стал указывать менеджерам, что нельзя продолжать работать по той же формуле, что и в рамках кампании. Они только разводили руки и кивали на Волкова: это было его решение — дораздать все газеты, не придумывая ничего нового. А как же люди, у которых начинали сложности с правоохранителями? Сначала пытались «отбиться» адвокатом, вялым и при этом очень дорогим. Проблемы с законом предсказуемо не исчезли, даже когда у куба появился «авокадо в костюме», как называли того адвоката менеджеры кампании.

По традиции, подключили меня как ведущего специалиста по подобным ситуациям. Я был дешевле адвоката раз, наверное, в 20, но заметно эффективнее и энергичнее. Впрочем, мое мнение не восприняли и продолжили «гнать процесс». Опять же, любое задержание можно было трансформировать в эмоциональное сообщение в твиттере, которое потом разнесли бы активисты.

Кончилось всё так, как и должно было кончиться, — скандалом с полицией и пострадавшими волонтерами, которые потом еще долго расхлебывали. На одном из кубов у станции метро «Новокузнецкая» случилась целая операция местных полицейских, приехавших десантом задерживать волонтеров и «арестовывать» куб. Делали всё жестко и без объяснений, явно чувствуя за собой законную правоту. Я успел подъехать под самое завершение этого печального банкета. Ребята отказались сами сворачивать куб, тогда полицейские, вооружившись ножницами, стали резать натянутые баннеры и раскручивать стойки. Активистов, кто хоть как-то пытался этому противостоять, без церемоний крутили и тащили в служебные машины. На мои требования объяснить свои действия оперативники в штатском стали тыкать в меня ножницами. А после скрутили, вывернув плечо и порвав пиджак, после чего потащили в машину. В служебной «ГАЗели» сидели ранее скрученные и ничего не понимающие волонтеры. Как захотелось тогда, чтобы их глаза в этот момент увидели в Фонде те, кто принял решение продолжить ставить кубы после выборов!

Самое страшное произошло минутой позже. К машине вели одну из наших волонтеров, и перед тем, как посадить к нам, полицейский ударил ее по лицу. Я в страшном аффекте сорвался с места и открыл дверь изнутри. Сзади меня тянули за пиджак сидевшие вместе с нами оперативники. Я только и успел выкрикнуть: «Ты зачем это сделал?!» Сержант, ухмыльнувшись, не промедлил с ответом: «Это ты сделал, а я ничего не делал». Шок.

Мне казалось, что после моих сообщений в штаб о случившемся Фонд сейчас землю перевернет, но поможет нам или, как минимум, все про это узнают. В ФБК, однако, отреагировали вяло и, как будто издеваясь, прислали ко мне того самого «авокадо в костюме». В ОВД я остался один, так как чуть ранее, практически с боем, вызвал скорую помощь и добился, чтобы ее пропустили к пострадавшей девушке-волонтеру. Других ребят удалось эвакуировать со скорой, а меня полицейские оставили для составления протоколов об административном нарушении.

По итогам у нас на руках были видеозаписи инцидента с разных камер, которые мы передали в ФБК в надежде, что это станет сильнейшим обвинением в адрес полиции и вызовет большой общественный резонанс. Все карты были у нас на руках. Но что сделал Фонд? В ФБК решили… «потерять» видеозаписи и не развивать ситуацию дальше. Мне было дежурно рекомендовано не ходить в ОВД по повесткам и сидеть незаметно. И на это всё. Правда, пострадавшему волонтеру дали адвоката. Хотя бы так.

 

Глава 8. Фонд борьбы с коррупцией как семейный бизнес

Закончилась мэрская кампания, и начался новый этап, ставший историческим для команды Навального — мэрский штаб трансформировался в новый состав Фонда борьбы с коррупцией. ФБК до мэрской кампании и после нее — это две совершенно разные организации. Конечно, оставалась некоторая невразумительная элитка — Георгий Албуров, Любовь Соболь, но даже Николай Ляскин до мэрской кампании не был формальным сотрудником ФБК. Впрочем, та же Соболь, потеряв тогда свои управленческие функции в Фонде, так и не вернула их впоследствии.

Перестановки и изменение властных полномочий были связаны с личностью одного человека — Романа Рубанова. Никто так и не понял, в чем заключался алгоритм перевода сотрудников из штаба в Фонд. Но прослеживалась нехитрая человеческая логика: брали людей, которых привел сам Рубанов, а также тех, которые импонировали лично ему или Елене Марус. Марус, придя неопытным сотрудником в мэрский штаб из команды Каца, станет серым кардиналом под стать самому Рубанову. Марус не стеснялась и сама себя называть Черной королевой, ее действительно боялись в штабе. Вместе с ней в Фонд попали и ее подруги, например руководитель социологической службы Анна Бирюкова, которая как-то слишком отчаянно пыталась выстроить с нужными людьми неформальные отношения: встречалась с Албуровым, потом стала женой Леонида Волкова.

Любовь Соболь поначалу долго не могла встроиться в новую систему. Она переживала, что больше не любимая девочка Навального, который многое ей позволял и давал высокие должности, несмотря на ее возраст и неопытность. С приходом Романа Рубанова Соболь перестанет быть директором Фонда. Слишком вольготная жизнь закончится и для Албурова и для Владислава Наганова, которого окончательно выкинут по инициативе Волкова.

В Фонд пришли девочки, работавшие в штабе с Рубановым: Ася Раменская, Анна Юдина, Анна Додонова — они будут олицетворять внутреннюю работу ФБК, получая лучшие должности, их будут высоко ценить и многое доверять. Додонова даже будет пытаться узурпировать власть на своем уровне, увольняя неугодных. Все эти «девочки», как их называли в Фонде, вызывали у многих недоумение. Они ничего выдающегося не умеют, слабо понимают в СММ и не разбираются в соцсетях, но по принципу «моя команда» Рубанов ставил их на ключевые должности, на которых они худо-бедно справлялись. Справедливый вопрос: откуда вообще эти девочки взялись? Вы не поверите, но Роман Рубанов говорил, что якобы познакомился с некоторыми при игре в «мафию»! История, в которую невозможно не поверить. И вот эта «могучая кучка», выросшая до большой компании со множеством отделов, переехала в новое помещение на Автозаводской, в бизнес-центр «Омега-Плаза».

Меня вместе со всем юридическим отделом штаба за исключением ряда позиций перевели в Фонд на ставку. Я был безумно этому рад, но меня напрягало, что моя кандидатура не удовлетворяет Дмитрия Крайнева, хоть за меня и заступался Волков, видя темп моей работы.

Позже стало известно, что Максим Кац тоже хотел попасть в Фонд и с частью своей команды якобы вел кулуарную борьбу. Против выступил Рубанов, потому что Кац ему был не нужен, и уж точно с прицепом своей команды. Конспирологические теории говорят, что конфликт Волкова и Каца был управляемый: Волкова провоцировали и грели, а Кац, выстроив свою часть структуры целиком, был вынужден уйти. Ушел в целом по-тихому, когда совсем поехавший Волков в открытую выступал против него на почве Патюлиной. Эта история всплывет спустя много лет, но демократическая общественность нисколько не осудит Волкова. Та самая общественность, которая равняется на западные морально-нравственные рамки, в которых кого угодно линчевать за «харрасмент». Но Леонида Волкова все дружно простили. У каждого, мол, свои слабости.

Образовался новый юридический отдел под руководством Дмитрия Крайнева. Потом Крайнев начнет проявлять свой чиновничий норов, выдавливая одного из главных интеллектуалов отдела — Николая Кузнецова. Также Крайнев попытается избавиться и от меня, и зимой 2014 года я также уйду из Фонда, потому что терпеть мытарства Крайнева не было больше сил. Больше всего меня смущала теневая выдача зарплаты: он доставал из стола пачку денег и буквально «отслюнявливал» мне зарплату. Деньги были маленькие, он мне выдавал по 7 тысяч в неделю. Никакого оформления, зарплатных бюллетеней и в помине не было. И только с течением времени сотрудников начали более-менее официально трудоустраивать.

Вскоре Марус стала арт-директором компании, а Бирюкова, ставшая женой Волкова, возглавит социологическую службу ФБК. Анну Ведуту на должности пресс-секретаря сменит Кира Ярмыш, еще одна незаметная девочка, «поплывшая» со временем от звездной болезни. У Ярмыш впоследствии появится свой фаворит Руслан Шаведдинов, который тоже станет пресс-секретарем кампании и ведущим YouTube-канала «Навальный Лайф».

Все эти бесконечные половые отношения сопровождали работу Фонда, и с 2013 года ФБК начнет действовать по порочному принципу семейной клановости. Три семьи — семья Волкова, семья Рубанова и пара Ярмыш-Шаведдинов — будут представлять руководство Фонда и сформируют его новую «элитку». К ним также примкнёт Иван Жданов, большой любитель следовать руководству. Такой подход к делу полностью убивает принципы меритократии, которыми так хвастается Фонд и к следованию которым денно и нощно призывает Алексей Навальный.

2013 год заканчивался тем, что ФБК становился по сути ручной организацией Романа Рубанова. Что касается другого профита, то его не было. Многие сторонники жаловались, что мы все тогда потеряли. Тот успех, который достигли в мэрскую кампанию, не смогли ни закрепить, ни развить. И единственное, чем бахвальствует сейчас Фонд, — это база жертвователей. Это была та печка, от которой они всегда плясали. Но все те сотрудники, которые набрались опыта в мэрской кампании, разбрелись, и никто даже и не пытался поддерживать с ними связь. Был, правда, один странный проект, которым пытались продлить волну взаимодействия с волонтерами — «Народный депутат». Это была пустая и неудачная история, готовившаяся под избирательные кампании 2014–2015 годов. Под проект Любовь Соболь написала пару сырых законопроектов про ЖКХ, явно на скорую руку. Руководил проектом Рубанов, что было очень странно, потому что он всегда был очень непубличной персоной и сторонился выступлений. Состоялось только одно мероприятия в рамках «Народного депутата» — собрались на модном дизайн-заводе «Флакон», пофоткались и на этом всё.

У самого Навального к этому моменту была партия «Народный альянс», которая никакого официального участия в мэрской кампании не принимала. Это была общая особенность всех его партий: Алексей всегда был вождем партии, но никогда не принимал участия в партийной жизни, рассматривая партию как запасной вариант, такой чемоданчик, который бросить жалко и тащить тяжело. В 2013 году в «Народном альянсе» собрался, наверное, самый сильный состав, который когда-либо был в навальновских партиях. Все справедливо полагали, что как раз сейчас, на волне мэрской кампании партия должна стать главным инструментом политической борьбы. В партии тогда были взрослые квалифицированные люди, которые пришли туда осознано, но со временем и они куда-то разбрелись, из того состава остался только верный Николай Ляскин и еще пару человек. Важно понимать, что когда Навальный в пятый, седьмой или пятнадцатый раз регистрирует свою партию, то многие люди, которые там были ранее, уходят разочарованными именно из-за бездействия и невнимания своего лидера к реальным партийным делам.

На волне подъема гражданского общества и политического воодушевления в 2013 году «Народный альянс» кипел, приходили новые активисты. Дмитрий Крайнев развел бурную деятельность по регистрации партии, на чем сильно старался пиариться сам. Но, как всегда, за волной пыли, которую он пускал в глаза, оказалась куча ошибок. Даже внутри партии были юристы, которые критиковали Крайнева именно по процедурным вопросам, но их сразу записывали в еретики. Дмитрий никого не слушал. Так прошли сроки по регистрации региональных отделений, и с регистрацией мы пролетели. Люди стали уходить, началась грызня. Многие решили, что партия нужна была Фонду как бесплатный придаток, аккумулирующий волонтеров, которых можно было «выдергивать» на мероприятия, требующие массовки. Люди, видевшие эту тенденцию, говорили, что партии нужно срочное отделение от Фонда, но их сразу гасили, а то и объявляли платными провокаторами от власти.

И в довершении 2013 года произошло странное заседание по апелляции приговора по делу «Кировлеса». В Киров поехал небольшой десант: поехал я с группой сторонников, чтобы организовать небольшую поддержку на процессе, и активисты Партии 5 декабря. Крайнев мне тогда говорил, что Алексея не посадят, и ехать не надо. То же самое говорил и сам Алексей. Но при этом была разыграна трагикомедия в суде, как Алексей прощался с женой на апелляции. Тогда мне казалось, что это правильная линия поведения, что надо так подыгрывать, но потом я понял, что в этом и есть весь Навальный. Пока оппозиционные судьбы ломались направо и налево, Навальный знал, что ему ничего не будет. Остается только догадываться, на чем зиждилась такая уверенность в конце 2013 года.

В поезде по дороге туда вообще произошла забавная история между одним волонтером и адвокатом Вадимом Кобзевым. Адвокаты ехали «на полном расслабоне», Кобзев напился в хлам и сидя, как пьяный геолог, начал хамить волонтеру. Конфликт чуть было не перерос в потасовку, но их удалось разнять. Было бы забавно, если бы волонтер Навального избил адвоката Навального. Прямо пир духа.

 

Глава 9. «Крым не бутерброд»

2014 год ознаменовался созданием под выборы в Московскую городскую Думу пробной демократической коалиции «За Москву». Видно было, что сам Алексей Навальный совсем не заинтересован в этой «Москве», потому что его отвращали те люди, которые играли там важную роль. Это были старые либералы еще «каспаровского» призыва: Денис Билунов, Сергей Давидис, Ольга Романова и другие.

С созданием нового ФБК зародился и знаменитый формат летучек: одна летучка на неделе была рабочая, где обсуждали рабочие цели и задачи, а другая была посвящена политическим вопросам. На политических летучках буквально по Оруэллу проходили «пятиминутки ненависти»: Алексей упражнялся в красноречии, объясняя сотрудникам текущую конъюнктуру, в которой крутился Фонд. И вот как раз на этих летучках Навальный обычно высказывал очень большой скепсис. Больше всего ему досаждало одно только присутствие «каспаровских» людей в одном с ним политическом пространстве. Тем не менее от ФБК в коалицию «За Москву» отрядили Николая Ляскина и Любовь Соболь. (Несмотря на показную незаинтересованность Навального, он не мог допустить, чтобы на оппозиционном поле появилась коалиция, где не были бы представлены «его» люди.) Также там были экс-лидер «Демократического выбора» Владимир Милов, Илья Яшин из «Солидарности»/ПАРНАСа, Юлия Галямина и Наталья Пелевина, стремительно набиравшая политический вес в рамках Партии 5 декабря и ПАРНАСа.

Представлялось, что эта коалиция должна стать такой коммуной, но по факту это была скорее дисфункциональная «коммуналка». Коалицией рулил Билунов, про которого тогда шутили, что был как та золотая антилопа из мультфильма, которая превращала в золото все, к чему прикасалась, только наоборот. Билунов все превращал в дерьмо. Поэтому никто особо в коалицию и не верил, смотря на нее скорее как на попытку вдохнуть новую жизнь в старые оппозиционные наработки «донавальной» эпохи. Коалиция ничем и не запомнилась, кроме совместных фоток для отчетности перед инвесторами и одним мероприятием во «Флаконе». Сразу после неудачных выборов в Мосгордуму коалиция благополучно сдохла, даже не став прообразом для будущей более широкой «Демократической коалиции».

Кандидаты от ФБК выбрали себе районы под выборы. Николай Ляскин выдвигался по Новокосино-Ухтомскому, а Любовь Соболь — по Даниловскому. Более респектабельным районом Соболь привлекла своей кампании больше внимания, Навальный чаще писал о ней. Соболь собрала довольно сильную команду, начальником штаба у нее была Любовь Якубовская, ушедшая под конец кампании из-за несерьезного, как она считала, отношения к выборам самой Соболь. На место Якубовской пришла Анна Велликок, которая считалась тогда восходящей звездой политтехнологий. Но дальше в Фонде у нее работа не задалась, потому что Роман Рубанов считал ее человеком Михаила Ходорковского и его «Открытой России», что автоматически делало невозможной её полную лояльность по отношению к ФБК. Впрочем, тогда Соболь подписи собрать не смогла.

Изначально я был в ее кампании и как раз занимался разработкой юридических методичек по сбору подписей с другими юристами. Соболь всю кампанию сильно нервничала и, не собрав подписи, готова была «дорисовать» нужное количество. Этот вариант действительно существовал, чему есть свидетели, хотя, конечно, Любовь никогда не подтвердит это на публику. К счастью, в итоге разум возобладал и Соболь и ее команда отказались от этого варианта.

Я же из ее кампании перешёл к Николаю Ляскину юристом. Мы также вели сбор подписей, но нормальной поддержки от фонда Алексея Навального не было. Мы очень старались, проводили встречи в районе, но также нужное количество подписей — около 5.000 — собрать не могли. Мы не стали юлить и честно в этом признались.

У Навального, повторюсь, изначально и не было личной заинтересованности в этом проекте, он не был лидером коалиции и говорил, что выборы в МГД нам совершенно не нужны. Видимо, он руководствовался той позицией, что, потеряв возможность участия в этих выборах из-за дела «Кировлеса», он может и должен признавать фальшивыми любые выборы, в которых в силу этого не участвует. Многие тогда, конечно, обиделись на такую позицию, потому что еще год назад в момент острой необходимости все сплотились вокруг Навального, а сегодня он демонстративно отказывался помогать другим. Все были в тот момент крайне удивлены, потому что с таким подходом Навального столкнулись впервые. Навальный, я уверен, изменился уже давно, но «внешние» люди стали замечать это только сейчас.

По выборам в Мосгордуму вел свою кампанию и Владимир Милов, ставший к моменту кульминации предвыборной кампании 2017 года сотрудником и лицом канала «Навальный LIVE». Тогда его смело можно было назвать политической проституткой. Не реже, чем «раз в год», Милов менял своих политических друзей, был выгнан из «Солидарности». Назвал своего коллегу Сергея Давидиса поросенком. В целом его отношение к людям вообще, не только к Давидису, всегда было хамским. Он собирал подписи в Ясенево, за что получил позорную кличку «сенатор из Ясенево», но также ничего не собрал, а «дорисовать» не получилось.

В 2014 году мне еще старался строить козни Дмитрий Крайнев, хотя я уже и не являлся сотрудником Фонда. Год спустя сам Крайнев с треском вылетит с должности начальника юридического отдела — его подсидит карьерист Иван Жданов, сблизившийся с Волковым. Крайнев, впрочем, к тому моменту начнет всех потихоньку раздражать. Провал с (не)регистрацией «Народного альянса» руководство запишет все-таки на него, хотя публично, как всегда, будет обвинять всех вокруг, но не себя. Что показательно, кстати, что на дворе 2018 года, а кейса по обжалованию ситуации с «Народным альянсом» в ЕСПЧ до сих пор нет. Крайнев перед увольнением окончательно слетел с катушек, и внутренние совещания отдела могло идти три-четыре часа, в течение которых сотрудники сидели в закрытой переговорке и слушая его самозабвенные спичи. Это я подчеркиваю для того, чтобы люди не думали, что ФБК — это какой-то край особой судьбы и работа мечты. Там присутствуют все те же проблемы и скандалы, слабости и пороки, что и в «обычных» офисах.

Пришедший на смену Крайневу Иван Жданов проявил себя полным лоялистом, став, как казалось, лучшим другом для всех юристов отдела, он сможет их всех перенастроить под себя. Жданова любило руководство, он был спокойный, уверенный в себе и не страдающий лишней эмпатией молодой чиновник. Так Жданов стал бессменным руководителем юридической службы, хотя к его юридическим талантам имелись серьёзные претензии. Следует, однако, отдать должное тому, что, не имея сам особых личных талантов, Жданов смог окружить себя хорошими специалистами, которым и делегировал фактически важные полномочия. Из таких специалистов отмечу, например, Вячеслава Гимади, который является настоящей кладезью юридической мудрости, хотя и не всегда может найти общий язык с живыми людьми. Впрочем, для юристов, работающих с бумагами, это вполне обычное явление.

На тот момент сбор подписей для Мосгордумы закончился, и я пошёл помогать Варваре Грязновой, которая продолжала борьбу и смогла договориться с «Яблоком». У нее получилась очень честная самобытная кампания, но уровень, к сожалению, был совсем не тот, что у Навального. Это была в значительной степени и моя первая, так сказать, социально-ориентированная кампания, где во главу угла ставились проблемы простых граждан, а не глобальные и неосуществимые проекты или скандирования про «жуликов и воров».

Так заканчивался 2014 год, который стал провалом для оппозиции после яркого 2013-го. Выборы в Мосгордуму закончились для нас ничем. Навальный сидел под домашним арестом, в ФБК сообщали сводки о его состоянии: очень нервничает, изможден психологически. Фонд превратился в китайскую компартию, которая на любые новости о состоянии вождя отвечает утроенной энергией в работе или, во всяком случае, имитацией таковой.

2014 стал годом уныния: все понимали, что после мэрской кампании что-то надломилось в нашем электорате. Тогда никто ни на что не надеялся. В 2014 году случился и Крым, ставший особым ударом по оппозиции. Навальный долго не мог определиться, как комментировать эту ситуацию. Видимо, не удовлетворяясь больше своими 2 % оппозиции, он ответил в угоду «крымскому» большинству, но очень неуверенно, сказав знаменитую фразу, что Крым — это не бутерброд, его нельзя передавать туда-суда. Многие российские оппозиционеры, впрочем, не удовлетворились этим, посчитав, что здесь Навальный занял слишком «лоялистскую» позицию.

В то время многие искренне надеялись, что события в соседней стране станут неким катализатором событий здесь. По вопросу самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик либеральная оппозиция всецело выступила на стороне Киева. Но, как оказалось, украинцем вообще не нужна поддержка нашей оппозиции. На одном из украинских политических ток-шоу Алексея Навального, выступавшего по скайпу, подвергли обструкции, а после его нейтрального комментария про Крым Навальный стал для нового украинского политического мейнстрима практически вторым Путиным.

Многие тогда ездили на революционную Украину. Так, в мае 2014 года я вместе с некоторыми сотрудниками ФБК поехал на выборы наблюдателями от нашей партии и миссии Михаила Ходорковского, который все это организовывал и оплачивал. Не совсем была понятна цель такого наблюдения, возможно, это был какой-то банальный отмыв или нужный эксперимент. Но потом, уже осенью, я поехал на Украину уже с большим интересом. Там проходили президентские выборы, которые сильно волновали с технологической стороны. Мы старались выстраивать отношения с людьми, бывшими на Майдане, перенимать их позитивный, как многим казалось, опыт. Поэтому когда Навальный потом говорил, что ни он, ни его люди никогда не соприкасались ни с Украиной, ни с украинскими политиками, он лукавил.

В конце года заварилось то самое дело «Ив Роше» с участием Алексея Навального и его брата Олега. Волков, оставшийся в Фонде единоличным лидером, решит организовать протест 30 декабря в этой связи. Тогда поползли разговоры, что Волков не умеет брать на себя ответственность, что не умеет работать с людьми и крайне не так уверен в себе, как многим казалось ранее. 30 декабря на Манежную площадь вышло совсем немного людей, около тысячи, были задержания. Тогда же я впервые вместе с правозащитниками из «ОВД-Инфо» создал объединенный штаб на базе «Мемориала». Это был прекрасный опыт, потому что в ФБК никто не умел и, что главное, не хотел заниматься правозащитой.

В 2014 году усиливались слухи о том, что Навальный через Илью Яшина пытается получить влияние в ПАРНАСе, а то и войти в правление партии. «Народный альянс» не регистрировали, а Партия прогресса оказалась очередной ненужной фонду игрушкой. Но на 2015 год мы питали особые надежды, ожидая новую «Демократическую коалицию», вокруг которой уже кипели диспуты. С особым нетерпением я предвкушал демократические праймериз, которые должны были открыть дорогу в политику молодым.