Она пришла на свидание прелестная и белая, как лилия. Она была легко одета и дрожала так, что я закутал ее в свое пальто. Мы пробрались на самый нос парохода, перешагнув через огромный якорь, и приютились в его углублении, чтобы укрыться от холодного ветра. Мы прорезали глянцевитую воду. Вокруг нас теснились угрюмые громады, то тут, то там мерцавшие зеленоватым ужасом льдин. Над головой в пустынном небе молодой месяц баюкал в своих объятиях старую луну.

«Берна?» — «Да!» — «Вы несчастливы, Берна, вы в большой тревоге, маленькая девочка. Я не знаю зачем вы направляетесь в эту забытую богом страну и почему вы с этими людьми. Я не хочу знать. Скажите мне только, не могу ли я сделать что-нибудь для вас, как-нибудь доказать вам, что я вам верный друг». Мой голос выдавал волнение. Я чувствовал около себя, как трепетала ее стройная фигурка в струившемся серебре зарождающегося месяца. Я видел ее лицо, бледное и томно нежное. Я ласково взял ее руку в свою. Она заговорила не сразу. Она долго сидела молча, как бы пораженная чем-то, как бы прислушиваясь к внутренней борьбе. Наконец, очень ласково, очень спокойно, очень нежно, взвешивая каждое слово, она заговорила:

— Нет, вы ничего не можете сделать. Вы были слишком добры все время. Вы единственный на пароходе, который был добр ко мне. Многие смотрели на меня. Вы ведь знаете, как мужчины смотрят на бедную беззащитную девушку, но вы совсем другой, вы благородны, вы искренни. Я видела это по вашему лицу, по вашим глазам. Я знала, что могу довериться вам. Вы были сама доброта для девушки, и я никогда не смогу отблагодарить вас.

— Полно, не говорите о благодарности, Берна, вы не знаете, каким счастьем для меня было помочь вам. Мне жаль, что я так мало сделал. О, я намерен быть искренним и откровенным с вами. Те немногие часы, которые мы провели вместе, заставили меня желать большего. Я одинокий бродяга. У меня никогда не было сестры или девушки-друга. Вы первая, и это было для меня, как внезапный солнечный свет. Так вот не могу ли я быть действительно на самом деле вашим другом, Берна, другом, который много сделал бы для вас? Дайте мне сделать что-нибудь, что бы то ни было, чтобы показать, как серьезно я понимаю это». — «Да, я знаю. Так вот вы мой друг, мой истинный друг уже теперь». — «Да, но, Берна. Завтра вы уйдете и, возможно, мы никогда больше не увидим друг друга. Что толку в этом». — «Так чего же вы хотите. Мы оба сохраним воспоминания, очень нежные, милые воспоминания. Не правда ли? Верьте мне, так будет лучше. Вы не захотите иметь что-нибудь общее с такой девушкой, как я. Вы ничего не знаете обо мне и видите, с какими людьми я еду. Может быть, я такая же скверная, как они». — «Не говорите так, Берна, — возразил я решительно. — Вы воплощение добра, чистоты и прелести». — «О, вовсе нет. Во всех нас хорошее смешано с дурным, но я не так уж плоха. Во всяком случае с вашей стороны очень мило так хорошо думать обо мне. О, если бы я никогда не отправилась в это ужасное путешествие. Я не знаю даже, куда мы едем. И мне страшно, страшно». — «Полно, маленькая девочка». — «Да, я не могу сказать вам, до чего мне страшно. Край такой дикий и пустынный, мужчины похожи на грубых животных, а женщины, ну женщины еще хуже. И тут мы среди них». — «Но, Берна, если дело обстоит так, почему бы вам с дедушкой не вернуться обратно. Зачем вам ехать?» — «Он никогда не вернется назад. Он будет пробираться вперед, пока не умрет. Он знает только одно слово по-английски — это «Клондайк, Клондайк». Он повторяет его тысячу раз в день. Ему мерещится золото блестящими грудами и он будет стремиться и бороться, пока не найдет его». — «Но не можете ли вы вразумить его?» — «О, это бесполезно. Ему было видение. Он похож на помешавшегося человека; он думает, что избран свыше и что ему откроется великое сокровище. Вы можете с таким же успехом вразумить камень. Все что я могу сделать — это следовать за ним и заботиться о нем». — «А как насчет Винкельштейнов?»

— О, это они причина всему, это они воспламенили его воображение. У него есть немного денег, сбережения всей жизни, около двух тысяч долларов; и с тех пор, как он приехал в эту страну, они все время стараются получить их. Они содержали маленький ресторан в Нью-Йорке и убеждали дедушку вложить свое состояние в это дело. Теперь они пользуются золотом, как приманкой, чтобы завлечь его туда. Они ограбят и убьют его в конце концов. Самое ужасное то, что он не алчный. Он хочет этого не для себя, а для меня. Вот что разрывает мое сердце». — «Вы, наверное, ошибаетесь, Берна. Они не могут быть такими скверными». — «Говорю вам, что они скверные люди. Муж, червяк, а жена воплощенный дьявол. Она сильна и неукротима в ярости, а когда напивается, это просто отвратительно… Я достаточно знаю это, ибо жила с ними в течение трех лет». — «Где?» — «В Нью-Йорке. Я приехала из Старого Света к ним. Они дали мне сначала место в ресторане. Затем немного спустя я получила работу в мастерской готового платья. Я была проворна и ловка и работала с утра до вечера, я посещала вечернюю школу и читала до боли в глазах. Говорили, что у меня есть способности. Учитель хотел, чтобы я доучилась и сделалась сама учительницей. Но об этом нечего было думать. Я должна была зарабатывать на жизнь и осталась в мастерской, работая без устали. Затем, когда я скопила несколько долларов, я выписала дедушку. Он приехал и мы зажили по-семейному и были очень счастливы некоторое время. Но Винкельштейны никогда не давали нам покоя. Они знали, что у него было скоплено немного денег и у них чесались руки от желания завладеть ими. Муж рассказывал нам всегда о способах быстрого обогащения, а она старалась запугать меня самым ужасным образом. Но я не боялась в Нью-Йорке. Здесь другое дело. Все вокруг так мрачно и зловеще. Я почувствовал, как она содрогнулась.

— О, Берна, — сказал я, — не могу ли я вам помочь?

Она грустно покачала головой.

— Нет, не можете, у вас самих достаточно забот. К тому же не стоит беспокоиться обо мне. Я не собиралась рассказывать вам все это, но теперь, если вы хотите быть истинным другом, уходите и забудьте меня. Вы не должны иметь ничего общего со мной. Подождите, я скажу вам еще кое-что: меня зовут Берна Вилович. Это имя дедушки. Моя мать убежала из дому, она вернулась через два года со мной. Вскоре после этого она умерла от чахотки. Она ни за что не хотела назвать моего отца, но говорила, что он был христианин и из хорошей семьи. Дедушка пытался отыскать его. Он убил бы этого человека. Итак, вы видите, у меня нет имени, я дитя позора и горя. А вы — благородный и гордитесь вашей семьей. Посмотрите же теперь какого друга вы приобрели. Вы не захотите быть в дружбе с такой, как я.

— Я хочу быть в дружбе с тем, кто нуждается во мне. Что будет с вами, Берна?

— Что будет? Это неважно. О, я всегда жила в тревоге. У меня никогда в жизни не было вполне счастливого дня. Я и не жду его никогда. Я просто пойду до конца, терпеливо перенося все и извлекая из окружающего возможное утешение. Я думаю, что была предназначена к этому. — Она пожала плечами и слегка вздрогнула. — Отпустите меня теперь, друг мой, здесь холодно наверху, я продрогла. Не огорчайтесь так сильно. Я надеюсь, что все обойдется благополучно. Что-нибудь может случиться. Подбодритесь! Может быть, вы еще увидите меня королевой Клондайка.

Я чувствовал, что под ее внезапной веселостью скрывается черная бездна горечи и опасений. То, что она рассказала мне, сильно поразило меня. В стечении обстоятельств я чувствовал что-то гнусное, отталкивающее. Она поднялась и была готова переступить через лапу большого якоря, когда я вскочил на ноги.

— Берна, — сказал я, — то, что вы рассказали, надрывает мне сердце. — Я не могу выразить вам, как мне тяжело. Неужели я ничего не могу сделать для вас, ничего такого, что бы доказало, что я друг не только на словах? О, я не могу так отпустить вас.

Луна зашла за облако. Мы были в глубокой тени. Она остановилась, так, что мы стояли почти не касаясь друг друга. Ее голос звучал трогательной покорностью.

— Что же вы можете сделать? Если бы мы могли идти туда вместе, все было бы иначе. Когда я впервые встретила вас, я начала надеяться, о, как я надеялась. Впрочем, неважно, на что я надеялась. Но поверьте мне, со мной не случится ничего дурного. Вы не забудете меня. Неправда ли?

— Забыть вас? Нет, Берна. Я никогда не забуду вас. У меня сердце разрывается от того, что я не в силах помочь вам сейчас, но мы встретимся там. Не может быть, чтобы мы расставались надолго. Ах, вы должны идти? Хорошо, хорошо, Берна.

— А я желаю вам счастья и успеха, мой дорогой друг.

Ее голос задрожал, как будто что-то душило ее. Она постояла с минуту, как будто не решаясь уйти. Вдруг сильная волна нежности и жалости нахлынула на меня и прежде, чем я понял, мои руки обвились вокруг нее. Она слабо сопротивлялась, но лицо ее было поднято и глаза сияли, как звезды. Затем на мгновение непостижимого восторга мои губы коснулись ее уст и я почувствовал их слабый ответ.

Бедные покорные губы… они были холодны как лед.