Весна в Юконе! Величественные горы, увенчанные вечными снегами; страстные полуночные напевы птиц. От ласковых звезд до стеблей травы наполненный сиянием воздух; мир, насыщенный радостью; земля, сверкающая, как драгоценный камень, и девственно прелестная. После владычества долгой, долгой ночи весна врывается с внезапной пропитанной солнцем радостью и совершает по земле свое лучезарное шествие. Стыдливый изумруд облекает долины, окрыляет высоты, пушистые вербы трепещут у озер и рек. Дикий крокус наполняет ложбины фиолетовым сумраком. Волоча свои последние изорванные в лохмотья снежные знамена, зима угрюмо отступает. Быть может, я покажусь чересчур чувствительным, но у меня бывают минуты вдохновения, когда трава кажется мне зеленее, а небо глубже, чем всем другим людям. Я отдаю свое сердце восторгу и упоению. Я настраиваюсь созвучно торжественным гимнам Творенья. Я атом хвалы. Я живу, и потому ликую.

Только гиперболами могу я описывать эту золотую весну, когда мы плыли по залитым солнцем водам Беннетского озера. Никогда я не чувствовал такой радости. Вместе с нами плыла огромная веселая толпа, снова устремив глаза на Эльдорадо своих грез. Возбужденные умы беспорядочно бредили, сердца бились мужественно, надежды были крепки. Жестокий путь по Земле был забыт. Чистая светлая вода шаловливо плескалась о борт лодки. Приятный ветер дул сзади. Сильные люди открывали грудь и глубоко вдыхали его. Да, это были сильные. Те, которым север сохранил жизнь, закаленные, окрепшие, приспособленные, избранные в искусе, испытанные в пути. Песни радости звучали в ночном воздухе. Зоркие и осторожные люди распевали обрывки песен, работая на веслах; банджо, мандолины, скрипки и флейты смешивались в безумный хаос. Снова великая наступающая чичакская армия шумно устремилась вперед, но на этот раз с радостью и весельем. Величавая тихая ночь была всегда светла. Величавые голубые озера, безмятежно спокойные, величавые горы — неизменно торжественны. В светлом небе прозрачная бледная луна извинялась за свое присутствие. Мир был великой совершенной симфонией, которую не мог нарушить даже надвигавшийся прилив Аргонавтов. Из тех, кто выехал с нами, лишь немногие добрались так далеко. Из них Мервин и Хьюсон успели значительно опередить нас. То были победители пути, достойные стать в ряды мужей Великого Севера, сынов долины Юкона. Где-то во флотилии находились банковский клерк, Маркс и Бульгамер. Винкельштейны же выехали на три дня раньше нас.

— Эти евреи умеют устраиваться как никто, — комментировал Блудный Сын. — Они открыли ресторан «Элит» в Беннете и заработали состояние на своих бобах, муке и свинине. Мадам готовила, старик составлял счета, а девочка прислуживала у столиков. Они наскребли кучу денег и теперь отправились в Даусон в славной крепкой маленькой плоскодонке.

Я всматривался вперед, надеясь, что мы не сегодня-завтра догоним их плоскодонку, ибо не переставал думать о Берне. Временами я бранил себя за то, что отпустил ее так легко, и потом вновь радовался, что не позволил сердцу закружиться с головой. Ибо я начинал задумываться над тем, не отдал ли я ей уже своего сердца, отдал легко, добровольно, безусловно? При одной мысли об этом меня охватывал необыкновенный трепет радости. В этой девушке слилось для меня все прекрасное, любимое и нежное.

Теперь мы неслись к озеру Тагиш. Подставив ветру свою седую голову, со стихами псалма на губах, Блаженный Джим правил рулем на сильном солнцепеке. Его лицо сияло радостью. В глазах светилось блаженное упование. Перегнувшись через борт, Блудный Сын волочил сеть с приманкой, чтобы поймать чудовищную форель, которая водится на этой глубине. Банка Варенья, как бы чувствуя отвращение к этому вынужденному бездействию, дремал на корме. Пока он спал, я рассматривал его породистые ноздри, его тонкие, горько сжатые губы и обнаженные загорелые руки, татуированные странными знаками. Как он следил за чистотой своих зубов и ногтей! На нем лежала печать происхождения. В каких дивных странах он успел побывать? Какие прекрасные, очаровательные женщины грустили о нем в далекой Англии?

О, эти волшебные дни, залитые солнцем, необъятное небо, гигантские горы, неистовая армия удальцов, непобежденных суровым величием!

Мы подплыли к Рукаву Ветров — суровому, пустынному, полному уныния. Вдоль него, неся угрозу и ужас на своих крыльях, носится неистовый ветер, с треском гоня лодки и плоты на железные скалы. Ночью мы слышали крики; днем видели обломки крушенья, выброшенные кучами на берег, но продолжали плыть дальше. Двенадцать тяжелых часов мы работали на веслах, пока наконец не миновали грозившую нам опасность. Мы вошли в озеро Тагиш. Мертвое спокойствие, палящее солнце, жужжащие тучи комаров. Мы изнемогали от жары и налегали на весла израненными, покрытыми пузырями руками. Мы ругались и надрывались так же, как тысячи остальных участников этого своеобразного флота. Тут были лодки разных форм: четырехугольные, продолговатые, круглые, треугольные, плоские и закругленные — все, что могло плавать. Они были большей частью сколочены из досок от 1/2 до 1 дюйма толщины, усердно выпиленных в лесах. Черный деготь покрывал сшивки неотесанного дерева. Они могли плыть боком так же хорошо, как и во всяком другом положении. И в таких нелепых скорлупах много тысяч лодочников-любителей безмятежно плыли вперед, хладнокровно встречая опасности и ночью у костра весело рассказывая о том, как избежали неминуемой гибели. Мы вошли в Пятидесятимильную Реку. Мы были в гигантской галерее. Грозные вершины поднимались уступами, ярус за ярусом, точно часовые. У входа в галерею маленькая речка извивалась, как серебряная проволока, и вниз по ней плыла стремительная армия. Люди разбивали тишину диким эхо. Они будили медведей от их оцепенелого сна. Лес пылал от их беспечных костров. Река была теперь нашим вьючным животным, неутомимым и ласковым. Плавно и спокойно она несла нас вперед, но в ее песне звучала зловещая нота. Нас предупреждали об ущелья и порогах и теперь, налегая на весла и сражаясь с москитами, мы старались угадать, близка ли опасность и как нам удастся миновать ее, когда она настанет.

И вот однажды вечером, когда мы скользили по тихой воде, течение внезапно ускорилось. Берега проносились мимо со страшной быстротой. Стремительно обогнули мы луку и очутились как раз у входа в ужасное ущелье. Прямо перед нами было что-то вроде массивной скалистой стены. Казалось, что река не имеет выхода, и, только приблизившись, мы увидели узкое отверстие в каменной поверхности, где с яростным ревом вздувалась и бурлила вода. Теперь течение бешено захватило нас; не было никакой возможности удержаться. Банка Варенья стоял на своем посту с напряженным оживленным видом человека, любящего опасность. Дрожь волнения охватила всех нас. С сосредоточенными лицами мы готовились к бою. Я был на носу и вдруг увидел, как раз перед нами плоскодонку, пытавшуюся причалить к берегу. В ней были три человека, две женщины и мужчина. Я увидел, как мужчина выскочил, держа в руке канат, которым он старался прикрепить челнок к дереву. Три раза попытки его кончались неудачей, и он метался по берегу, крича как безумный. Я увидел, как одна женщина успела выскочить на берег, но в ту же минуту канат сорвался и плоскодонка с оставшейся женщиной, крутясь, понеслась в ущелье.