Вскоре я узнал, что мы с Берной должны расстаться, и спустя две ночи это случилось. Было еще совсем светло, хотя время приближалось к полуночи, и весь лагерь был на ногах. Мы сидели, я помню, у реки, несколько в стороне от лодок. На том месте, где село солнце, небо казалось подернутым вуалью восхитительного зеленого цвета, и в его прозрачном освещении лицо ее было полно нежной прелести и похоже на грезу. Печальный ветер прошумел в дрожащих ивах, и глубокая печаль охватила девушку. Все счастье немногих миновавших дней, казалось, отлетело от нее, унося с собой надежды. Когда она сидела так, молча стиснув руки, казалось, будто тени, рассеявшиеся немного, вновь охватили ее еще большей печалью.

— Скажите мне, Берна, что вас тревожит?

Она покачала головой, глаза ее были расширены, как будто она старалась прочесть будущее.

— Ничего, — она говорила почти шепотом.

— Нет, я знаю, что-то есть, скажите мне. — Она опять покачала головой. — В чем дело, мой маленький друг?

— Это ничего, это только моя глупость. Если я расскажу вам, мне это нисколько не поможет. И потом это пустяки. Вы не обратите даже внимания на такие глупости.

— Все же вы должны сказать мне, Берна. Я буду мучиться, если вы не сделаете этого.

Она еще раз отказалась. Я ласково настаивал, я уговаривал, я умолял. Она очень упрямилась, но, наконец, согласилась.

— Хорошо, если я должна, — сказала она. — Но это все так низко, так подло. Я ненавижу себя, я презираю себя, за то, что мне нужно сказать вам это.

Она нервно мяла пальцами тонкий платочек.

— Вы заметили, как мадам Винкельштейн была мила со мной последнее время. Она покупала мне новые платья, дарила безделушки. Так вот, на это есть причина. Она имеет на примете мужа для меня.

Я вскрикнул от удивленья.

— Да, вы знаете, она нарочно позволяет нам гулять вдвоем, чтобы привлечь его. О, разве вы не заметили? Неужели вы ничего не подозревали? Вы не знаете, как горячо они ненавидят вас.

Я закусил губу.

— Кто этот мужчина?

— Джек Локасто. — Я вздрогнул.

— Вы слышали о нем? — спросила она. — У него есть в Бонанце участок в миллион долларов.

Слышал ли я о нем? Кто не слыхал о Черном Джеке, его необыкновенной игре в покер, его метеорическом возвышении, его театральных выходках.

— Конечно, он женат, — продолжала она, — но это не имеет значения здесь. На это существует такой обряд, как клондайкская свадьба, и говорят, что он очень щедр со своими оставленными любов…

— Берна, — прервал я ее гневно и раздраженно. — Никогда не произносите при мне этого слова. Один звук его есть уже осквернение.

Она рассмеялась резко и горько.

— Что такое вся жизнь, как не осквернение? Во всяком случае, он хочет меня.

— Но вы не согласитесь на это, наверно не согласитесь?

Она порывисто повернулась ко мне.

— За кого вы принимаете меня? Я думала, что вы немного лучше меня знаете. О, вы заставляете меня почти ненавидеть вас.

Внезапно она прижала платочек к глазам и начала судорожно всхлипывать. Напрасно я старался успокоить ее шепча:

— О, дорогая моя, расскажите мне все это, я так огорчен, девочка, так огорчен.

Она перестала плакать и продолжала горячо и взволнованно:

Он приходил в ресторан в Беннете и смотрел на меня, не отрываясь, его глаза всегда следили за мной. Мне было страшно, и я дрожала, прислуживая ему. Ему нравилось, что я дрожу, он чувствовал в этом свою силу. Затем он начал делать мне подарки: бриллиантовое кольцо и медальон в форме сердечка. Дорогие подарки. Я хотела возвратить их, но она не позволила мне, отняла их и спрятала. Потом у него с ней начались длинные разговоры. Я знаю, что они говорили обо мне. Вот почему я пришла к вам в ту ночь и просила вас жениться на мне — спасти меня от него. Теперь все идет хуже и хуже с каждым днем. Сеть стягивается вокруг меня, несмотря на мои усилия.

— Но он не может овладеть вами против вашей воли! — воскликнул я.

— Нет, нет, но он ни за что не откажется от меня. Он будет преследовать, пока я стану сопротивляться. Я приятна ему только как забава и препровождение времени. Говорят, что он всегда добивается своего там, где замешана женщина. Я не могу передать вам, как я боюсь его. Он властный и безжалостный. В его улыбке холодное презрительное приказание. Его ненавидишь, но ему повинуешься.

— Это безнравственное чудовище, Берна, он не жалеет ни времени, ни денег, чтобы удовлетворить свои желания и он не знает жалости.

— Я знаю, я знаю.

— Он очень мужествен, красив яркой цыганской красотой: высокий, сильный и покоряющий, но грубый и развратный.

— Да, он такой, и разве можно удивляться, что мое сердце полно страха, что я встревожена, что я просила вас об этом. Он безжалостен и из всех женщин он желает меня. Он будет колесовать меня бесчестием! О, боже! — Ее лицо было почти трагическим от отчаяния: — И все против меня. Они все помогают ему. У меня нет ни одного друга, никого, кто постоял бы за меня, помог бы мне. Раньше я думала о вас, но вы не оправдали моих надежд. Разве удивительно, что я почти обезумела от этого ужаса. Разве удивительно, что я настолько отчаялась, что просила вас спасти меня. Я одинока, без друзей, жалкая слабая девушка. Нет, я не права. У меня есть друг — смерть. И я умру, я умру; клянусь в этом, раньше чем позволю ему овладеть собой.

Слова вылетали стремительно, полузадушенные рыданиями. Трудно было успокоить ее. Я никогда не считал ее способной на такой порыв, такую страсть, и был ужасно огорчен, не зная как ободрить ее.

— Полно, Берна, — уговаривал я, — пожалуйста, не говорите таких вещей. Помните, что вы имеете во мне друга, человека, который сделает все, что в его силах, чтобы помочь вам.

Она с минуту посмотрела на меня:

— Чем вы можете помочь мне?

— Жениться на вас. Хотите выйти за меня замуж? Хотите быть моей женой?

— Нет.

Я был поражен.

— Берна!

— Нет, я не вышла бы за вас, даже если бы вы были последним мужчиной, оставшимся на Земле! — крикнула она запальчиво.

— Почему? — Я старался сохранить спокойствие.

— Почему? Потому, что вы не любите меня, вы равнодушны ко мне.

— Нет, люблю, Берна, действительно люблю, так люблю, что прошу вас быть моей женой.

— Да, да, но вы не любите меня по-настоящему, не так сильно и глубоко, как нужно по-вашему. Не так, как вы говорили мне тогда. О, я знаю, это отчасти жалость, отчасти дружба. Другое дело, если бы я относилась к вам так же, а не гораздо, гораздо глубже.

— Это правда, Берна? Вы так любите меня?

— Почем я знаю? Как я могу сказать? Как может кто-нибудь из нас сказать это?

— Нет дорогая, я во всяком случае знаю одно, — я встал на ноги: — С той минуты, как я поднял на вас глаза, я полюбил вас. Я любил вас уже задолго до нашей встречи. Я только ждал вас, ждал. Сначала я не мог разобраться и не понимал, что это. Но теперь я уверен непоколебимо. Для меня никогда не существовало никого, кроме вас. Никогда не будет никого, кроме вас. С начала времен мне было суждено полюбить вас. А вы как относитесь ко мне?

Она встала, чтобы услышать мои слова. Она не позволяла мне дотронуться до себя, но в глазах ее зажегся яркий свет. Потом она заговорила, и голос ее дрожал от страсти, вся безучастность исчезла:

— Ах, вы слепец, трус. Неужели вы не увидели, неужели не почувствовали? В тот день, в лодке ко мне пришла любовь, такая, о какой я никогда не грезила, упоительная, вдохновенная, мучительная. Знаете, чего я желала, когда мы проезжали пороги? Чтоб это был конец, чтоб в эту высочайшую минуту мы пошли ко дну, прижимаясь друг к другу, чтобы в смерти я могла держать вас в своих объятиях. О, если бы вы остались таким же потом и встретили любовь объятиями любви! Но нет, вы снова перешли к дружбе. Теперь я чувствую между нами ледяную преграду. Я постараюсь никогда не вспоминать о вас. Теперь оставьте меня, оставьте, потому что я не хочу больше вас видеть.

— Нет, Берна, вы должны, должны. Я продам свою бессмертную душу, чтобы завоевать вашу любовь, моя дорогая, дорогая. Я проползу вокруг света, чтобы поцеловать вашу тень. Я так люблю вас, так люблю.

Я прижал ее к себе и страстно целовал ее, но она оставалась холодна.

— Вы ничего не можете сказать мне, кроме красивых слов?

— Будьте моей женой, будьте моей женой, — повторил я.

— Теперь?

Я снова заколебался. Неожиданность этого подействовала на меня, как холодный душ. Видит Бог, что я горел любовью к девушке, но, как бы то ни было, условности продолжали опутывать меня:

— Теперь, если вы хотите, — я запнулся, — но лучше, когда мы будем в Даусоне. Лучше, когда я устроюсь там. Дайте мне год, Берна. Год и тогда…

— Целый год!

Внезапный свет надежды погас в ее глазах. В третий раз я обманывал ее ожидания, но мое проклятое благоразумие было сильней меня.

— О, это пройдет быстро, дорогая. Вы будете в безопасности. Я буду близко. Буду бодрствовать над вами.

Я успокаивал ее, горячо объясняя насколько будет — лучше, если мы подождем еще немного.

— Целый год, — повторила она, и голос ее показался мне беззвучным. Потом она повернулась ко мне с внезапной вспышкой страсти. Ее лицо было умоляюще взволнованно и скорбно: — О мой милый, мой милый, я любила вас больше всего на свете, но я думала, что вы достаточно встревожитесь за меня, чтобы жениться сейчас. Верьте мне, так было бы лучше. Я думала, что вы поймете положение, но обманулась в вас. Хорошо, пусть будет так. Мы подождем год.

— Да, поверьте мне, доверьтесь мне, дорогая; я буду работать для вас, служить вам, думать только о вас и через двенадцать коротких месяцев отдам всю жизнь, чтобы сделать вас счастливой.

— Правда, милый? Впрочем, теперь все равно… Я люблю вас.

Всю эту ночь я боролся с собой. Я чувствовал, что должен жениться на ней сейчас же, чтобы защитить ее от обступившей опасности. Она казалась мне ягненком среди стаи волков, я старался успокоить свою совесть. Я был молод, и женитьба казалась мне ужасно ответственным шагом.

Но в конце концов мое лучшее восторжествовало, и прежде чем лагерь проснулся, я вскочил на ноги. Я решил обвенчаться с Берной в тот же день. Чувство облегчения охватило меня. Как могла мне показаться возможной отсрочка? Я чувствовал необыкновенный подъем духа. Я спешил сообщить ей свое решение и представлял себе ее радость. Я почти задыхался. Слова любви трепетали на кончике моего языка. Казалось, я не вынесу минутного ожидания. Я добежал до места, где они стояли, и остановился, не веря глазам. Ужасное чувство крушения и непоправимой ошибки придавило меня.

Плоскодонка ушла.