На протяжении нашего исследования мы уже неоднократно встречались с тем, что древнерусские поучения упоминанают каких-то рожаниц. Согласно достаточно условной периодизации славянского язычества в «Слове св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» поклонение им предшествовало культу бога-громовержца: «И ти начаша требы класти роду и рожаницам преже Пероуна, бога ихъ». В списке этого слова в Паисевском сборнике содержится одна интересная подробность, позволяющая пролить свет на характер этих персонажей: «Откуду iзвыкоше елени класти требы Артемиду i Артемидѣ, рекше Родоу i Роженицѣ»576. По аналогии с покровительствовавшей родам греческой богиней Артемидой христианский автор придумал никогда не существовавшего Артемида, чтобы создать соответствие славянскому Роду, но, если не считать данной неточности, этот древнерусский текст показывает природу рожаниц. Эта деталь была вполне ясна уже И.И. Срезневскому еще в середине ХIХ в.: «Сравнение Рожаницы с Артемидой-Дианой в Паисиевском слове Григория еще более определяет славянский миф. Эта богиня греков и римлян была представляема покровительницей жен, бабкой и кормилицей, хранительницей целомудрия жен. Греческие невесты перед браком приносили жертвы ей, Юноне и паркам. Как богиня судьбы и вместе родов, то покровительствующая, то враждебная родильницам, она считалась помощницей матерей, разрывающей пояс родильниц, помощницей родов, и вместе с тем ευλωζ – доброй пряхой, следовательно как будто одною из парок, которые заведывали, как известно, нитями жизни человеческой»577. Несмотря на все старания духовенства, требы им продолжали ставиться достаточно длительное время и после принятия христианства. Паства упорствовала в своих заблуждениях, и автор «Слово Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и рожаницам», специально посвященного этой теме, был вынужден признать продолжение почитания рожаниц при совершении обрядов, связанных с малыми детьми: «Волсви и еретицы и богомѣрскии бабы кудесницы и иная множайшая волшебствуютъ… и съ робятъ первыя волосы стригутъ и бабы каши варятъ на собрание рожаницамъ…»578 В «Вопрошании Кюриковом» вопросы новгородского математика были обращены к епископу Нифонту (1130–1156 гг.). Среди множества вопросов один имел отношение к интересующей нас теме: «Аже се Роду и Рожанице крають хлебы и сиры и мёд?». Ответ епископа гласил: «Бороняше велми. Негде, рече, молвить: горе пьющим рожанице!»579 Как следует из исповедальных вопросов, в ряде случаев православное духовенство упоминало рода с рожаницами рядом с вилами, еще одним классом женских божеств: «Ли сплутила есi з бабами богомерьскыя блуды, ли молилася еси вилам ли роду i роженицам, и перуну, и хурьсу, и мокоши, пила и ела. Три лѣта пос(тъ) съ поклон…»; «не молилася еси виламъ и роду»580. Это же совместное упоминание мы видим и в «Слове некоего христолюбца и ревнителя по правой вере»: «то суть идолослужители, иже ставять трапезу рожаницямъ, короваи молять виламъ…»581

К еще большему огорчению борцов с язычеством, их двоеверно живущие соплеменники начали смешивать Богородицу с рожаницами, а обряды в честь прежних языческих богов приурочивать к христианскому рождеству: «желя роду и рожаницамъ по рождествѣ в пнед мукоу варити (и) святѣй Богородици а родоу примолвливающе»582. Подобный религиозный синкретизм отмечают и другие авторы: «смешаемь с идольскою трапезою трисвятыя богородици с рожаницами в прогневанье богу»583. По свидетельству поучений, даже отдельные корыстолюбивые служители нового культа потакали подобному недопустимому в глазах истинных христиан смешению: «череву работни попове уставиша трепарь прикладати рождества богородици к рожаничьне трапезе, отклады деючи…»584 Автор еще одного поучения, «Слова Исаии пророка» не жалеет слов, хваля верных христиан, «иже слоужат бгоу и волю его творять, а не родоу ни роженицамъ, коумиромъ соуетным» и от лица христианского бога гневно осуждает менее твердых в новой вере их соплеменников: «вы же остальшеи мя и забывающе гору _стоую мою и готовающе трапезоу родя и роженицамъ, наполняюще чръпанiа бѣсомъ… вы же работающе бѣсомъ, и слоужаще идоломъ, и ставяще трапезу родоу и роженицамъ… а вы поете пъс (песнь. – М.С.) бѣсовскоую идолоу родоу и роженицамъ»585. Таким образом, исходя из отечественных памятников, можно заключить, что культ рожаниц был достаточно древним, служение им было связано с поставлением жертв-треб и трапез, варения каш, «краения» сыра, хлеба и меда, черпания «бесам» и пение очевидно посвященных им песен. Как следует из самой этимологии их названия, они были как-то связаны с рождением детей и в ходе посвященных им ритуалов с ребят постригались первые волосы. С принятием христианства их культ начал смешиваться с культом Богородицы, что также говорит об их связи с рождением новой жизни. Все время они упоминаются во множественном числе и достаточно часто вместе с каким-то Родом.

Поскольку они неоднократно фигурируют вместе с Родом, определение места в пантеоне и функций последнего поможет нам лучше понять и образ связанных с ним рожаниц. Как известно, в своих исследованиях академик Б.А. Рыбаков объявил его верховным божеством древних славян, по значимости сопоставимым с библейским Саваофом586, за что был подвергнут критике Л.С. Клейном587. Если обратиться к первоисточникам, то из них следует, что этот бог, с точки зрения язычников, имел самое непосредственное отношение к появлению детей, и христианский автор опровергает это мнение: «…то ти не Родъ, сѣдя на вздусѣ мечеть на землю груды и в том раждаются дѣти, и паки аггъли вдымаеть душю…»588 Автор упомянутого выше «Слова св. Григория» считал Рода заимствованным извне богом и отождествляет его с египетским Осирисом, которому почему-то первыми начали поклоняться не египтяне, а халдеи, т. е. жители Месопотамии: «древле халдѣи и начаша трѣбы творити своими _бгома родоу и рожаници по того рождению проклятого и сквьрньнаго _ба ихъ. (….) Оттуда же начаша елини ставити трапезоу родоу и рожаницямъ таже егюптяне. таже римляне. даже и до словенъ доиде»589.

Однако эта несообразность получает свое объяснение, если мы примем во внимание, что культ Рода и рожаниц, как это следует из других поучений, был связан со звездами. Самыми знаменитыми астрономами древнего мира были халдеи, и автор «Слова св. Григория» сближает эти понятия, чем, вероятно и объясняется, то его утверждение, что Осирису-Роду стали впервые поклоняться в Халдее: «халдѣйская астрономия и родопочитание»590. Уже в Новгородской кормчей XI в. запрещается волхование и верование «въ полоучение рождества и родъсловъствие», а в Кормчей книге по рязанскому списку 1284 г. говорится «иже въ получаи вѣрують. и в родословие. рекше въ рожаница»591. Под получаем здесь, по всей видимости, имеется в виду судьба, а под родословием, как отмечал Н. Гальковский – астрологический календарь, по которому эта судьба предсказывалась.

Этот же исследователь отметил, что Иоанн экзарх в своем переводе «Шестоднева» Василия Великого слово род отождествляет с греч.ειµαµενη – «определение, рок, судьба», а в Изборнике Святослава 1073 г. словом родьство переведено греческое обозначение ада. Кормчая по Устюжскому списку осуждает тех, кто «въ стрѣчю вѣруютъ и в роженицѣ и во обоянiе»592. В другом случае перевода рожаница заменяет древнюю персонификацию судьбы: «Гораздо определеннее образ Роженицы в Паремейнике, где она…поставлена как перевод еврейского гад (Gad), греческого τυχη, латинского Fortuna»593. Связь рожаниц со звездами или планетами неоднократно и дальше встречается в древнерусской литературе: «Рожаницы – кумиры елленьстiи, ихъ же погани влъшвениемъ рожденiа нарицаху быти»; «Рожаницами еллинстiи нарицаютъ седмь звѣздъ, глаголемыхъ планиты. и хто въ кую планиту родится, то по той планите любопрятся предвозвѣщати нравъ младенца»594. Митрополит Даниил среди других суеверий осуждает «случай, получение и рожение по звездословию». Автор «Домостроя» так же упрекает своих современников, которые «въ получая вѣруютъ, и въ родословiи, рекше въ рожаницы, ивъ обаянiе по звѣздословiю»595. В азбувниках встречалось и такое определение: «Рожденицы – свято дня рожденiя младенца, въ кои же дьнь кто родится, той нравъ и осудъ прiемлетъ»596. До сих пор в русском языке сохранилось выражение «Родиться под счастливой судьбой», что ясно указывает на связь с судьбой этих небесных светил. Связь понятия рода со звездами не ограничивалась одной Древней Русью и была свойственна и другим славянским народам, о чем свидетельствует чеш. rodowestnik, rodowestec – «предсказатель судьбы по звездам», польс. rodowieszczek – «астролог». Связь родившегося ребенка со своей звездой неоднократно фиксируется в русском, белорусском и южнославянском фольклоре.

А.Н. Веселовский в свое время отметил, что «человек счастлив или нет, потому что так ему прирождено, суждено, на роду написано, ни весть откуда навеяно. Все эти представления входят в представления народной славянской Доли… Доля прежде всего прирождена. Она дается матерью…»597 Поскольку Доля обуславливалась предками, то А.Н. Веселовский предположил, что ее давал Род, которому клали требы: «Славяне веровали в род, в прирожденную долю…»598 Хорутане считали, что каждый человек при рождении получает свою звезду и свою Рожаницу на земле. А.Н. Афанасьев отмечал, что, согласно хорутанским поверьям, при рождении младенца в избу являлись три сестры-рожаницы и предсказывали ему судьбу, поэтому в других местах их также называли живицы, суженицы и судицы. Если первые два названия образованы от слова судьба, то последнее название сближает рожаниц с западнославянской Живой, показывая связь этих абстрактных понятий. Оказываются связанными оба этих понятия и в древнерусском языке, как свидетельствует следующее выражение: «По судьбѣ твоеи живи мя, _Ги»599. Аналогичное предание бытовало и у чехов, представлявших судичек в виде трех белых жен, которые являлись в полночь предсказывать судьбу новорожденному и при приближении которых все в доме погружались в глубокий сон600. Более поздним развитием данных представлений стало хорутанское предание о книге Рожденник, в которой записаны грядущие события в жизни каждого человека601. С этим же кругом представлений соотносится и отечественное выражение «на роду написано».

О том, какое высокое положение могли занимать судьбички, свидетельствует и упоминавшаяся выше чешская сказка «Три золотых волоска Деде-Всеведа», где одна из судьбичек оказывается матерью солнца. Из судьбичек они в народном представлении запросто могли превращаться в судичек: «Рожаницы судят дитя (dosle Rojenice sudit deteta), т. е. присуждают, какою ему смертью умереть и т. п., откуда могло произойти название их Судицами…»602 В словацких сказках Sojenice упоминаются вместе с вилами и рожаницами. Как правило, их три, одетые в белое, они являются в полночь к родившей матери и у колыбели ребенка определяют срок его жизни, вид смерти, на ком жениться, бедность или богатство. Пророчит сначала одна из пришедших, вторая изменяет его в лучшую или худшую сторону, третья выносит окончательное решение. К их приходу в комнату ставили восковую свечу, хлеб и соль, если же этого ритуального угощения не было приготовлено, то рожаницы могут рассердиться. Истриане считали, что рожаницы обитают в горных пещерах, и еще в XIX в. местные крестьяне носили им хлеб и оставляли его у входа в пещеру603. Последняя подробность невольно вызывает ассоциации с трапезами рожаницам, постоянно упоминавшимися в древнерусских поучениях.

А.Н. Афанасьев отмечал, что в некоторых древнерусских источниках словом рода обозначался дух, а в ХIХ в. в Саратовской губ. это слово означало «вид, образ», в Тульской – «привидение, призрак», а слово родимец – «паралич». В связи с последним Л.С. Клейн сопоставляет белорусское пожелание благоприятной, очищающей от грехов смерти «Ах, дай Божа, каб мяне перун забив, а жонка каб з роду померла!» с аналогичным пожеланием украинского попа «…якбы мяне гром убыв, а моя попадья из родив умерла, то мы б просвятылысь бы у двоя с попадьею»604. Из данных примеров следует, что Род не только давал жизнь, но и отбирал ее, что опять-таки сближает его с загробным миром.

Исходя из этих данных вряд ли можно согласиться с гипотезой Б.А. Рыбакова, видевшего в древнерусском Роде фигуру, сопоставимую с библейским Саваофом, а его культ рассматривавший как своего рода языческий монотеизм. Что касается рожаниц, то ученый видел в них Ладу и Лелю, мать и дочь. Данное предположение еще менее согласуется с известными данными: рожаницы ни разу не названы по именам в средневековых источниках и, тем более, ни один из них не говорит, что это были мать и дочь. С другой стороны, едва ли прав и Л.С. Клейн, объяснявший появление у славян Рода и рожаниц влиянием греческих астрологических верований. Представление о связи души со звездами появляется у индоевропейцев еще в эпоху их общности. Понятно, что греческое влияние могло усилить или некоторым образом трансформировать это представление у славян, но вряд ли могло его создать. В пользу относительной древности связи Рода со звездами говорят данные языка и фольклора, показывающие, что эта связь появилась еще в эпоху славянской общности. Однако при этом хоть персонификацию абстрактных понятий и нельзя считать совсем поздним явлением, все же не представляет сомнения, что исторически она вторична по отношению к культу конкретного обожествленного предка или богу той или иной стихии.

Еще одну возможность конкретизировать образ рожаниц дает упоминание древнерусского поучения против язычества о том, что одним из проявлений их культа было пострижение первых волос ребенка. Известно, что в Древней Руси примерно в трехлетнем возрасте над ребенком совершался обряд пострига – острижения первых волос. Л. Нидерле отмечал общеславянский характер этого обряда, символизировавшего, по его мнению, переход ребенка от попечения матери к попечению отцу. У разных славянских народов время проведения его разнилось: у поляков постриг совершался на седьмом году жизни ребенка, у чехов еще позднее, у русских – около второго-третьего года, у сербов – после года и ранее. Д.К. Зеленин отмечал, что и в гораздо позднее время севернорусы и белорусы не стригут ребенку ногти и волосы, пока ему не исполнится год. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т. е. ему будет трудно научиться говорить. Волосы и ногти были зримым воплощением жизненных сил человека, и вполне закономерно, что посвящались они тому, кто эти силы ему и даровал. О значении, которое в древности придавали волосам, свидетельствует древнегреческий миф о золотом волосе бессмертия царя Мегары Ниса, от которого зависела сама его жизнь. Когда дочь Ниса Скилла, влюбившаяся в осадившего город Миноса, вырвала во время сна у отца этот волос, то немедленно «Гермес душу его повел под землю». О существовании генетически родственных представлений у наших предков говорит и русская пословица «Жизнь висит на волоске». Кроме того, в Древней Руси сына впервые сажали на коня именно после пострига. Событие это представлялось современникам таким значимым, что, в случае княжеских детей, сопровождалось народным ликованием и даже отмечалось в летописях. Так, например, под 1192 г. Лаврентьевская летопись отмечает: «Бъıша постригъı оу великаго кнѧзѧ Всеволода. сна Геѡргева. внука Володимерѧ Мономаха. сну его Геѡргеви в градѣ Суждали. тогож̑ дни и на конь его всади. и бъıс̑ радость велика в градѣ Суждали»605. В Новгороде, где пережитки язычества были достаточно сильны, в 1230 г. в данном обряде (разумеется, вновь с княжеским сыном) принимал участие местный архиепископ, заменивший, надо думать, в данном качестве своих языческих предшественников: «В то же лѣто князь Михаилъ створи пострѣгы сынови своему Ростиславу Новегородѣ у святѣи Софии и уя влас архепископъ Спиридон…»606 А.Н. Афанасьев в свое время совершенно справедливо отметил: «Надо думать, что в отдаленной древности обряд постригов имел религиозное значение, что ребенка постригали его рожанице – отдавали под покровительство его гения-хранителя или счастливой, доброй Доли»607. В.Л. Комарович точно также полагал, что посвятительный характер постригов не мог не предполагать языческого адресата для данного приношения, но видел в нем уже мужской персонаж: «Наши княжеские постриги тоже восходят, следовательно, к языческому культу Родоначальника»608.

Исследователь в качестве параллели приводит данные о том, что именно волосы древнегреческий герой Орест приносит в дар на могилу своего отца:

Однако жертвоприношение волос мужскому предку имело, по всей видимости, вторичный характер и первоначально волосы приносились в дар богине. На тех же древнегреческих вазах женщины обычно изображались с длинными вьющимися волосами. На одном антропоморфном сосуде из Греции, датируемом III тысячелетием до н. э., волосы изображены в виде струй дождя. Еще в античное время в Малой Азии «жрецы и жрицы приносили в жертву богине свои кудри, в исступлении вырывая их при неистовых танцах»609. Еще в средние века в Западной Европе считалось, что ведьма может вызвать дождь, расчесывая волосы. В отечественной традиции русалки могли затопить то или иное место, расчесывая свои волосы. С.В. Жарникова отметила, что на Руси до недавнего времени сохранялся обычай первые срезанные волосы засовывать в коровий навоз для того, чтобы у ребенка волосы были густыми и «кудреватыми». «Иногда считали, что закатывание волос в навоз, как и сажание ребенка для первой стрижки на овчину мехом наружу, необходимо для того, чтобы в дальнейшем он жил долго и был богатым»610. Поскольку обрядовое сидение на меху присутствует и в русской свадебной обрядности с целью обеспечения благосостояния молодой семье, следовательно, закатывание волос ребенка в навоз было призвано обеспечить ему магическими средствами долгую жизнь. Эта исследовательница сопоставила его с аналогичным индийским обрядом, где ритуальная первая стрижка волос у ребенка упоминается в Атхарваведе. Уже в ведийский период такая стрижка была религиозной церемонией, которая совершалась от года до окончания третьего года для всех дваждырожденных и осуществлялась обязательно во время северного пути солнца, т. е. с 22 декабря по 22 июня, и только в дневное время. Остриженные волосы закатывали в коровий навоз и прятали в коровнике или бросали в водоем, поскольку вода и коровий навоз по индийским представлениям обладали ритуально очищающей силой611. С этим обычаем можно сопоставить и другой русский обычай, зафиксированный в Ярославле, призванный магическими способами обеспечить «привязывание» купленного животного к новому дому: «Купив корову, новый хозяин обматывал ее суровыми нитками и оставлял на ночь на дворе, а утром собирал нитки и закапывал в навоз»612. Выбор навоза как средства хранения олицетворяемых волосами жизненных сил человека может вызвать недоумение у современного человека, однако еще не так давно в славянской традиции навоз рассматривался как средоточие и носитель «спора» и плодородия, от которого зависел не только скот, но и все крестьянское хозяйство в целом. Закапывание в навоз различных предметов являлось способом передать скоту плодовитость, а кража навоза рассматривалась как попытка украсть все благосостояние. С возникновением земледелия навоз продолжал играть важную роль, как и при скотоводстве. Так, в Белоруссии засеяв и взборонив поле, крестьянин разбрасывал по нему навоз, чтобы последний брал у бога урожай, т. к. считалось, что навоз «крадзе од Бога свою долю»613. Существование одинакового ритуала у различных народов говорит о его возникновении в эпоху индоевропейской общности. Поскольку представление Великой богини в образе коровы носило, как было показано выше, весьма древний характер, очевидно, что записанная в обеих странах мотивировка данного ритуала носила уже вторичный характер, и первоначальный смысл обряда заключался в установлении связи новорожденного с Великой богиней. Весьма показательны и другие магические манипуляции с волосами в других местах славянского мира, уже не связанные с обрядом пострига: «Состриженные волосы… зарывали в землю, клали под камень, прятали от птиц, относили к плодовому дереву или клали на вербу, чтобы волосы, оставшиеся на голове, «росли как верба»…»614 Как видим, в большинстве случаев волосы все равно продолжали соотноситься с различными воплощениями женского божества, будь то земля или дерево.

В связи с этим интерес представляет фрагмент «Чешской хроники», в которой Вацлав Гаек в 1541 г. так описал языческие обычаи своих предков: «За эти несметные богатства обильнейшие жертвы горным и воздушным богам были принесены, <…> статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу. Ее поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти»615. Хоть данный источник довольно поздний, однако современные исследователи полагают, что бог Зелу действительно существовал у чехов, и связывают его имя с зеленью. Таким образом, ногти и волосы приносились чехами-язычниками в дар божеству, связанному с Землей и, как свидетельствует данный фрагмент, с ее недрами. Хоть Зелу в исторический период и являлся мужским божеством, но, как можно предположить, первоначально получателем даров и, соответственно, покровительницей новорожденного, была Мать Сыра Земля. Все это вновь подводит нас к мифу о Земле как матери людей в буквальном смысле этого слова. Как видим, Великая мать не только рождала человека, но и давала ему судьбу или долю, в благодарность за что родители новорожденного посвящали ей первые волосы и ногти своего ребенка. Судя по всему, связь судьбы с Матерью Землей в рамках матриархальных представлений является более архаичным моментом, чем связь ее со звездами. О том, что первоначально жертвоприношение волос посвящалось богиням, говорит и то, что тот же Вацлав Гаек упоминает о том, что князь Незамысл велел отлить из золота «изображение Красатины, которое было помещено в дворцовом святилище. В первый день новолуния Незамысл и Лидомира чествовали его отеческими обрядами, всесожжением и воскурениями, бросая в огонь смоляные корзинки и волосы. Некоторые пишут, что нередко случались чудеса при этих жертвоприношениях, и часто этот идол давал предсказания: если его находили лежащим, это предвещало близкую смерть какого-либо князя»616. Как видим, идол богини Красатины, о которой больше ничего не известно, предвещал смерть, однако само ее имя свидетельствует, скорее всего, о том, что это была богиня любви. Возможно, что Красатина Вацлава Гаека тождественна Красопани Иржи Стржедовского. Предсказания, даваемые идолом Красатины у чехов, следует сопоставить с северорусскими поверьями о духе Мокоше, которая, остригая волосы у хозяев, предрекала этим беду. Показательно, что и во втором случае речь идет именно об острижении волос, что показывает изначальную связь данного ритуала именно с этой богиней.

Однако это предположение вступает в противоречее с приведенным в первой главе свидетельством Прокопия Кесарийского о том, что современные ему славяне не знали судьбы и не признавали ее власти над людьми. Это утверждение Прокопия всегда вызывало у исследователей много вопросов. В последнем академическом переводе данного текста в первом томе «Свода древнейших письменных известий о славянах» слово «судьба» было заменено переводчиками на «предопределение», а в комментариях к этому месту отмечено, что само это выражение следует понимать в контексте, в каком оно употреблялось во времена Прокопия Кесарийского. В частности, у греков мысль о судьбе-роке была глубоко проникнута фатализмом, кроме того, начиная с поздней античности данное слово превратилось в технический астрологический термин, неизвестный в таком качестве славянам VI в. Еще А.Н. Веселовский, комментируя эти слова византийского писателя, отметил, что славяне не знали абстрактного фатума и их представления судьбы были личные, частные, родовые. Не зная фатума, они знали Долю, Сречу и множество подобных существ. Не только о наличии у славян представления о судьбе, но и о ее обожествлении свидетельствует известие средневекового монаха Альбериха из Трех Источников, который в своей «Хронике» под 1003 г. отметил: «[Император Генрих] подчинил себе винделиков, народ, пограничащий со свевами. Эти винделики почитали Фортуну; имея ее идол в знаменитейшем месте, вкладывали ему в руку рог, полный напитка, приготовленного из воды и меда…»617 Как уже отмечалось выше, Мокошь с рогом в руке была изображена на Збручском идоле. В северорусских причитаниях так же возникает грозный образ антропоморфной Судины как олицетворения судьбы, причем, как отмечает А.Н. Веселовский, по преимуществу несчастной:

Этот же исследователь отмечал, что простейшим выражением родовой связи-доли был образ нити, серб. жица; счастье, среча навязывается как нить:

Весьма показательно, что даже в христианскую эпоху в сербской народной поэзии образы бога и Сречи встречаются вне всякого отношения соподчинения:

В другом случае этот же образ нити встречается в сербском припеве при заздравной чаше на свадьбе: «Пустиласе златна жица из рожанства луга, Савила се старом свату око клобука». Выражение «из рожанства луга» означало «из той рощи, где родился Христос»621. Нить у славян издревле была символом пути, в том числе пути жизненного, о чем говорит и сербское выражение вити виjек – «жить». В сербских же сказках «добра среча» представляется прекрасной девицей, прядущей золотую нить, а ее антипод прядет тонкую нить, в результате чего и могла возникнуть пословица «где тонко, там и рвется». В связи с этим некоторые наши дореволюционные исследователи предполагали, что южнославянские вилы и означали, в том числе, вьющие нить судьбы. Более чем показательно, что у южных славян пряхи судьбы звались Среча и Несреча. Их образы встречаются в сербской сказке о двух братьях – счастливом и несчастном. Однажды работящий и безчастный брат шел и увидел стадо овец, пастуха нет, а вместо него сидит прекрасная девица и прядет золотую нитку. «Чьи эти овцы и кто ты сама?» – спросил он. «Я Доля (Среча) твоего брата, и овцы ему принадлежат», – отвечала ему девушка. Бедный пошел искать свою долю и нашел ее в лесу в образе спящей под дубом седой старухи622. Помимо фольклора у сербов был зафиксирован ритуал, во время которого мать после рождения ребенка была должна спрясть нить, чтобы новорожденный вырос трудолюбивым. В этом случае земная мать воспроизводила магические действия рожаниц, которые у некоторых южных славян были известны под именем орисниц. Последнее название И.И. Срезневский выводил из болгарских слов ризик или рисик – «счастье, судьба»: «У болгар рожаницы известны под именем орисниц… Всех их много; живут они в небе, всегда юны и прекрасны собою. Большею частию они остаются невидимы, но некоторые из родильниц уверяли, что после родов видели их близ постели, как одна из них меряла нить, а другая резала… Это поверие распространено во всей Македонии»623. Понятно, что отмеряющие нить девы судьбы более древний образ по сравнению с записывающими судьбу в книгу рожаницами. Как свидетельствуют материалы сравнительной мифологии, нить, которую у колыбели новорожденного отмеряли орисницы, символизировала продолжительность жизни ребенка.

Следы этих представлений мы видим и в обрядности Русского Севера: «…перед тем, как уложить в зыбку новорожденного, ее окручивали нитками с прястня пряжи, спряденного с молитвой в святки. Концы нити, снятые с веретена, а затем и с зыбки, связывали и клали под голову младенца. Эти магические действа призваны были обеспечить ему долгую и счастливую жизнь»624. Именно нитью связаны с кораблем и русалки-берегини в русской вышивке (см. рис. 1). Понятно, что образ берегинь возник у наших далеких предков раньше изобретения ткачества, однако к ХIХ в. символика нити оказалась перенесенной и на этих древних духов-хранительниц. Современные исследователи отмечают: «Начало ткачества ассоциируется с рождением человека, а его окончание – со смертью. Когда начинали ткать, следили, чтобы воротило не было голым, а обернутым нитями, иначе будущий ребенок будет «голым», то есть бедным всю жизнь. В Полесье верили, что если заканчивать тканье «против ночи», то и умирать будешь в ночь. Если человек входил в дом во время окончания тканья, говорили, что у вошедшего век короткий, он скоро умрет…»625 Показательно, что у восточных славян пуповину новорожденной девочке зачастую перерезали на веретене или прялке.

В Новгородских землях известно следующее гадание: в Великий четверг пряли левой рукой нити на каждого члена семьи и привязывали к березе: у кого пропадет нить, тот должен будет умереть626. С другой стороны, подобным же образом можно было обеспечить магическое исполнение своего желания: «Девушки в Чистый четверг, до восхода солнца, прядут немного ниток левой рукой. Таким прядением программируют дальнейшую судьбу. Привязывая изготовленные необычным способом нити вместе с лоскутками в Егорьев день на дерево, задумывают желание, которое должно непременно исполниться»627. Обращает на себя внимание, что в обоих случаях нить была связана с деревом. Последнее, как было показано выше, было связано с образом богини-дерева, а прядение также входило в сферу деятельности языческих богинь.

И это был далеко не единственный пример сохранения в отечественной традиции представления о влиянии прядения на судьбу человека. Известны случаи, когда во время празднования святок за прялку иногда садились ряженые старухи: «Так, согласно описанию одного из них, старухи, одеваясь «шишиморами» (кикиморами), приходили на беседу, усаживались на полатях и, свесив ноги с бруса, ставили между ними прялку (копыл) и в такой позе пряли. Тот факт, что старухи, будучи ряженными, представляют собой самих мифических прях, не вызывает сомнений. Знаменательно, что в качестве таковых они появляются именно на беседе, где, в сущности, программируется судьба достигших половой зрелости парней и девушек. Не случайно также, что действие старух, ряженных под мифических прях, совершается именно в ночь перед Рождеством: этот сакральный час содержит в себе элементы прошлого, настоящего и будущего»628. Еще одним «сниженным» вариантом представления о прядущих нить жизни девах судьбы было такое русское гадание: «По нити, спряденной девушкой, предсказывали ее судьбу: если мокрая – муж будет пьяницей, если неровная, с узлами – жизнь будет несчастная, если сухая, ровная – жизнь будет хорошей, гладкой»629.

Представление о нити судьбы присутствует в славянском фольклоре в связи со всеми значимыми моментами жизни человека. «Можно думать, – отмечал А.А. Потебня, – что в следующей Петровочной песне белая пряжа – символ самой девицы, которая ее белит. Пряжа разделяет участь самой девицы: она тонка и бела, если та выйдет за милого и будет любима; толста и не бела в противном случае…»630 Использовали нить и в святочных гаданиях: пряли «наопак» (наоборот) две нити, одну для жениха, другую для невесты, и опускали их недалеко друг от друга в воду, налитую на сковородку. Если нити сойдутся вместе и «завьются», это предвещало свадьбу, если разойдутся – то нет631. Данный образ прилагается не только к браку, но и к битве и смерти: «Ой у городi у Отобурi Да двi квiтки вьеться: Що пiд городом Отобуром Там Овраменко бьеться. Ой у городi у Отобурi да двi квiтки звито; А пiд городом, пiд Отобуром Там Овраменка убито»632. О кикиморе было зафиксировано следующее представление: «Когда привидится она с прялкой на передней лавке, быть в той избе покойнику»633. Представление о связи нити с жизнью и смертью отразилось и в русской поговорке «Жизнь висит на нитке, а думает о прибытке».

С процессом ткачества оказывался связан и переход из одного состояния в другое для парней в другой славянской традиции: «У сербов ритуальное ткачество связано с обрядом перехода юношей в группу зрелых мужчин, который совершался в день св. Георгия (23.IV), – девушки за одну ночь готовили для парней новую мужскую одежду: обнаженные и с распущенными волосами, они пряли шерсть, ткали полотно и шили штаны и пояса»634. С символикой нити было связано изменение не только возрастного статуса, но и изменение места жительства. В Белоруссии был описан следующий обряд перехода семьи в новое жилище: «При первом вступлении в новоотстроенный дом («пираходины») через раскрытую дверь туда бросается клубок ниток: держась за нитку, семьяне входят в дом по старшинству. В немногих местностях хозяин входит в дом (по нитке же) один, а когда семьяне возьмутся за нитку, он притягивает их внутрь избы…»635 Бросание клубка в новый дом, еще неосвоенное пространство, напоминает об указывающем путь герою клубке бабы-яги в славянских сказках. Не меньшую ценность представляет и образ нити, объединяющей воедино всех членов семьи при этом переходе, равно как и то, что в некоторых случаях старший втягивает ниткой остальных членов семьи в новый дом. Выше мы уже приводили текст охотничьего заговора с образом прядущей Богоматери, выступающей в нем в чрезвычайно архаичной роли богини-хозяйки животных. С этим заговором можно сопоставить данные о том, что у русских женщин Восточного Казахстана (в районе Алтая) существует запрет на прядение на то время, когда муж собирается на охоту636. Очевидно, что этот запрет возник из убеждения, что данное действие может помешать удачной охоте.

Рис. 14. Городищенский браслет XII–XIII вв.

О вере в магическую силу прядения красноречиво говорят примеры других народов индоевропейской языковой семьи. В горном Таджикистане, когда человек пропадал без вести, то совершали обряд «саргардон»: «Ночью… три-четыре женщины запирались в доме, стараясь сделать это так, чтобы об этом никто не узнал. Делали куклу-мужчину – «мортияк». Эту куклу делали очень тщательно. Куклу клали в мешочек и вешали на колышек, вбитый в стену. Затем сажали перед прялкой девочку, не достигшую половой зрелости, и она должна была крутить прялку в обратную сторону вплоть до утренней зари, повторяя все время: «Пусть забеспокоится и скорей придет…» Считалось, что после этого пропавший человек должен был через некоторое время вернуться». Поскольку этот древний языческий обряд впоследствии хотя бы внешне был исламизирован, то в ряде случаев его совершал уже мулла, который в таком случае писал заклинание и вешал его на дереве, а затем, «крутя прялку в обратную сторону, читал молитву»637. О связи прялки с магией в отечественной традиции красноречиво говорят и данные языка. Так, слово кудель, т. е. приготовленный к пряже лен, одного корня со словами куд – «злой дух», кудь – «чары» и кудесник, кудесница – «колдун, колдунья». Как отмечают специалисты, в славянской традиции кудель была не только символом женского начала, но и оберегом от нечистой силы. Кроме того, в некоторых регионах она выполняла роль медиатора между земным и потусторонним миром: «У словаков в поминальные дни Всех Верных Душечек (2.XI) хозяйки жертвовали в костел столько куделей чесаного льна, сколько душ умерших поминали, веря, что за каждую кудель уцепится одна душа и сможет выйти из чистилища»638. Белорусы считали, что если опоясаться тремя нитями, изготовленными из отходов шерсти при тканье, выпряденными левой рукой, и сесть на печи, то можно будет увидеть души умерших, входящих в избу639. Кудель могла символизировать и изменение статуса девушки: на Валдае и в Новгородских землях жених сжигал кудель прямо на прялке невесты в знак того, что вопрос о свадьбе решен, откуда пошло выражение «уже куделина сожжена»640.

Часть прялки назвалась копыл или копылка – деревянный стояк или кол, в прядении это слово обозначало ножку прялки. Поскольку в некоторых северных регионах ножка прялки называлась кобыла/кобылка, В.И. Даль посчитал, что данный термин является производным от корня коба, известного только в новгородско-тихвинском говоре. Сам же этот корень восходит к слову кобь – «ворожба, гадание», откуда, в частности, пошло выражение прикоб(ен) ить молодца, т. е. приворожить его641. Следует отметить, что прялка могла восприниматься как атрибут нечистой силы или ее заместитель, так, например, в кашубском языке слово мора обозначало одновременно и «нечистый дух» и «самопрялку»642. Связанное с прядением какое-то магическое действо мы видим на средневековом Городищенском браслете из Галицкой земли XII–XIII вв. (рис. 14). На нем изображены две женщины. Сидящая слева держит в одной руке турий рог, а в другой – прялку с куделью. Вторая женщина выставляет вперед веретено, а правой рукой благословляет поднятый рог. Б.А. Рыбаков интерпретировал это как начало сезона «посиделок», совместного прядения в октябре – ноябре. Кроме того, на другой створке браслета изображена женщина с волком-оборотнем, на которого надет пояс, т. е. сцена носит явно ритуально-магический характер. Поскольку на других подобных браслетах обычно изображались сцены языческих игр русалий, все это указывает, что и рассмотренная выше композиция не была обычным прядением, а также изображала некое магическое действо. Весьма интересно присутствие в этом ритуале рога, перекликающееся с изображением богини с рогом на Збручском идоле.

Дополнительно о связи прялки с магическими действиями свидетельствует достаточно широко распространенный на Руси и в Белоруссии обряд катания с ледяных гор на донцах прялок. Целью обряда был хороший урожай льна – у той девушки, которая дальше всех проедет на своем донце лен уродится больше, чем у других. С другой стороны, считалась, что та девушка, которая упадет во время катания с донца, не доживет до осени643. Этот обычай напрямую перекликается с нуристанской мифологией: обитатели Гиндукуша верили в женщин-руи (оборотней), которые летали по ночам над горами и долинами, увеличивая их плодородие, а конем им служили сундук или прялка644. Совершенно аналогичное представление имелось и у чехов – они точно так же считали, что ведьмы летают по воздуху на прялках645. Однако это было не единственным магическим применением этого орудия у славян: считалось, что если ударить прялкой девушку, то ей попадется плохой муж или плохие свекр и свекровь, а если ударить прялкой ребенка, то он заболеет646. Как видим, прялка могла использоваться как в положительных, так и в отрицательных целях. Магическими свойствами обладало и веретено: чтобы вызвать дождь, в Полесье окунали его в воду647.

О том, какое исключительное значение индоевропейцы предавали символу нити, говорит не только широко известный миф о Тесее, спасшемуся из лабиринта лишь благодаря нити Ариадны, но и гораздо более поздний эпизод греческой истории. Речь идет о мятеже Килона в Афинах, когда заговорщики захватили Акрополь, но потом были вынуждены сдаться властям. «Участников заговора Килона, искавших с мольбой защиты у богини, архонт Мегакл уговорил сойти с Акрополя и предоставить дело решению суда. Они привязали к статуе богини нитку и держались за нее. Но, когда они, сходя с акрополя, поравнялись с храмом Почтенных Богинь, нитка сама собой оборвалась. Мегакл и другие архонты бросились хватать заговорщиков под тем предлогом, что богиня отвергает их мольбу»648. В этом реальном историческом событии проявилась вера обеих сторон конфликта в сверхъестественную мощь нити. Привязав ее к статуе богини и деражсь за эту нить, мятежники находились под покровительством богини и власти, несмотря на сильнейшее желание расправиться с ними, не дерзали это сделать. Но стоило нити оборваться, как это было немедленно истолковано в том смысле, что богиня отвернулась от прибегших к ее защите.

Следует отметить, что как образ нити судьбы, так и орудия прядения имели у славян космический характер. В этом нас убеждают не только приводившиеся выше сербские данные, где нить судьбы тянется из неба или из той роши, где родился Христос. Приводимое А.Н. Афанасьевым поверье люнебургских славян о пряхе на месяце показывает, что в славянской мифологии пряха могла иметь космический характер, что находит свою параллель в мифах других индоевропейских народов. «Народная загадка прямо уподобляет солнечный луч веретену: «из окна в окно готово веретено». (…) В славянских сказках сохранилось воспоминание о чудесной самопрялке, прядущей чистое золото, о золотых и серебряных нитях, спускающихся с неба»649. В сербской песне в частности говорится: «Когда счастие отделяется от несчастия, темная ночь от белого дня», т. е. на рассвете650. Хоть песня больше не сообщает никаких подробностей о границе счастья и несчастья, стоит вспомнить, что в одном из своих двух аспектов планета Венера у многих народов была известна как «утренняя звезда», в силу чего нельзя исключать связь этого небесного светила с понятием судьбы. Если у южных славян отделение ночи от дня ассоциировалось с отделением счастья от несчастья, то у восточных славян существовал ритуальный запрет на прядение в противостоящий ему момент вечера, т. е. отделения дня от ночи: «В Новосибирской области среди потомков переселенцев с Украины и южных областей России был зафиксирован запрет на прядение или вязанье на закате солнца. Видимо, в момент захода (временного умирания) светила нельзя было что-либо создавать, чтобы не нарушить мировой гармонии…»651 Весьма показательно, что в то время как у сербов один поворотный момент суток связывался с понятием доли, у восточных славян существовало представление о недопустимости прядения в другой поворотный момент. Данное обстоятельство вновь указывает на внутреннюю связь прядения и определения доли.

Общеславянское слово веретено родственно др. – инд. vártanam ср. «вращение, катание, хождение взад и вперед», также «прялка», vartulas «круглый», vartanī «пряслице», ср.-в.-н. wirtel «пряслице» и кимр. gwerthyd «пряслице». На древность этого орудия труда у наших предков указывает и то, что его название было заимствовано финнами värttänä, värtänä, värttinä652. Само слово веретено было образовано от глагола вертеть, однако от него же было образовано и слово время, др. – русск. веремя653. С этим же ремеслом связано в русском языке и такое временное понятие, как сутки, которое, как отмечал М. Фасмер, было образовано из су- и тъка, связанного с понятием тыкать, т. е. фактически сутки означали «стык дня и ночи»654. Однако глагол тыкать связан с такими словами, как ткать, тку, др. – русск. тъкати, тъку655. Исходя из этого, Л.В. Савельева понимала значение слова сутки как «то, что соткано», а время – как «то, что вертится», «вечная вертушка». Связь процесса прядения с понятием времени нашла свое отражение и в других примерах. Так, в Псковском регионе был известен термин пряжей, обозначавший «бабий счет времени» по изготовленной пряже656. В некоторых местах Польши период от Крещения до Пасхи называли «ткацким годом»657. Более чем показательна в этом свете и русская загадка о годе:

Об этом же свидетельствует и многоообразная символика основного орудия для прядения. Как показывают исследования, прялка была у славян не только орудием труда, но и весьма важным символом, вписанным в восходящую к эпохе индоевропейской общности мифо-магической картине мира. Проанализировавшая под этим углом комплекс представлений, соотносящихся с этим одним из основных орудий женского труда, С.В. Жарникова пришла к следующим выводам: «Наличествующие на северорусских прялках фаллические изображения или вырезанные или процарапанные надписи, представляющие собой только одно слово, обозначающее в русской профанной лексике мужское производящее начало, свидетельствуют о том, что прялка, вероятно, являлась своеобразным символом мужского начала, участвовала в процессе прядения, аналогичному акту творения жизни.

Во-вторых, прялка в северорусской традиции, судя по строго фиксированным числовым отношениям геометрических элементов (часто кратным семи) была, вероятно, своеобразным календарем, символом упорядоченного, цикличного времени.

В-третьих, прялка, тесно связанная с символикой воспроизводства, плодородия, должна была играть значительную роль в отправлении культа предков – подателей плодородия. В этом своем качестве она, вероятно, в течение долгого времени выполняла роль надмогильного памятника. В этом убеждает тот факт, что в Сербии еще в ХVIII в. архиепископ Павел Ненадович требовал от своей паствы ставить на могилах кресты, вместо «воздружаемых» по обычаю прялок. Кроме того, думается, что не случайно нуристанские надмогильные резные доски совершенно идентичны по форме и декору северорусским прялкам и швейкам. И, наконец, очень показательно то, что резной трехгранно-выемчатый декор, покрывающий всю поверхность каменных надмогильных плит Московского Кремля ХIV – ХV вв., абсолютно аналогичен резному декору северорусских прялок конца ХIХ – начала ХХ в.

В-четвертых, судя по структуре орнаментальных комплексов северорусских прялок, они являлись своеобразным зримым образом Вселенной, «древа жизни» и воплощали в себе идею первотворения, или первой божественной пары создателей мира. Это находит ясную параллель в гимнах «Ригведы», утверждающих, что первотворцы мира – Адити, двуполы Пуруша и Рудра, состоящие из двух половин – мужской и женской, непременно связаны с деревом, лесом, а материалом Вселенной были дерево и пряжа»659. Другие исследователи также отмечают наличие мотива мирового дерева на русских прялках. Стоит отметить, что орнаментация прялок носит ярко выраженный индоевропейский характер: так, например, ближайшую аналогию трехгранно-выемчатой резьбе северорусских прялок мы находим в Осетии, Армении, Иране, горной части Таджикистана, Гиндукуше, Северо-Западной Индии, но она абсолютно не свойственна нашим ближайших соседям финно-уграм. В более поздней своей работе С.В. Жарникова определила прялку как воплощение Верховного Изначального Божества и символ плодородия, способствовавший увеличению плодородия всего живого на Земле. Когда пряха, совершая священный в своей основе, соотнесенный с творением жизни, акт прядения нити, то она, по мысли исследовательницы, выступала в роли безличного вечного женского Вселенского начала, единение которого с мужским первоначалом порождало весь вычлененный из Хаоса Космос660. Как отмечала Н.А. Криничная, в архаическом обществе искусству прядения, плетения обучали чаще всего в период временной изоляции девушки перед достижением половой зрелости, когда она готовилась в тайном обществе женщин к обряду инициации661. Как видим, прядение в древних обществах было не просто ремеслом, но и важным символическим актом, несущим многообразную религиозную и магическую смысловую нагрузку. Отголоски космогонического значения данного ремесла сохранились и в славянской традиции: «Символика космического творения присутствует в легендах о происхождении ткачества как ремесла, а также в поверьях, например, о том, что паук «свет сновал» (основал), или что Бог создал ветер для того, чтобы порвать паутину, из которой паук плел второе небо и которая мешала людям видеть истину и вводила в грех»662. Очевидно, что последнее поверье возникло уже в эпоху патриархата и несет на себе отголосок борьбы с прежними верованиями, связанными с этим ремеслом, которое, в данном случае, определяется как вредящее людям.

У восточных славян с прядением был связан целый ряд мифологических персонажей. Во-первых, это Мокошь. С принятием христианства функция прядения отчасти перешла на Богородицу и Параскеву Пятницу, отчасти – на кикимору и мокруху, персонажей низшей мифологии. Тесно связаны с ним и ведьмы. По белорусскому поверью ведьма, обвиваясь с ног до головы выпряденною из кудели ниткой, делается невидимкою. Чехи считали, что ведьмы летают по воздуху на прялках. И ведуны, и ведьмы любят превращаться в клубок пряжи. Не следует забывать и то, что в русских сказках баба-яга дает герою клубок, указывающий ему путь в неведомое царство663. Естественно возникает вопрос: была ли богиня Мокошь как-то связана с рожаницами – пряхами судьбы? Судя по всему, определенная связь между ними существовала. Если применительно к сильно «сниженному» варианту Мокоши, воспринимавшемуся в ХIХ в. как персонаж низшей мифологии, наподобие домового или кикиморы, фиксируется связь с прядением на уровне крестьянской избы, то эта же связь на уровне богини вполне могла существовать в космическом масштабе. На устойчивость связи с прядением указывает и «двоеверная» Параскева Пятница, определяющая путем запретов время занятия данным ремеслом уже в масштабе целой страны, судя по распространенности связанных с нею легенд. Как было показано выше, в «двоеверную» эпоху именно эта святая соотносилась с семантикой пути, который, в свою очередь, мог восприниматься мифологическим сознанием в качестве нити. Один из вариантов этимологии имени Мокоши, предложенный Б.А. Рыбаковым, указывает на ее возможную связь с понятием судьбы. В приведенной в предыдущей главе предании Пятница дарует понравившемуся ей человеку удачную женитьбу, чрезвычайно долгий срок жизни и определяет посмертную участь его души, т. е. если и не определяет непосредственно судьбу человека, то, во всяком случае, обладает властью изменять ее по своему усмотрению. Кроме того, Мокошь была тесно связана с понятием воды, и именно эта стихия, как показывают данные языка, ассоциируется с процессом прядения, начиная с эпохи индоевропейской общности. Согласно описанию Венеры-Красопани, сделанному Иржи Стржедовским, рядом стояли три грации-«милостки». Если это позднее описание имеет под собой определенную основу, то три грации могли быть тремя рожаницами, занимавшими подчиненное положение относительно богини любви. Кроме того, согласно другому описанию моравской Красопани, богиня в левой руке держала глобус, на котором было изображено солнце, небо, земли и моря, а в правой – три золотых яблока664. Упоминание глобуса в этом описании вызывает сильные сомнения, хоть на античных статуях встречаются изображения мифологических персонажей, стоящих на глобусе или держащих его в руке. Скорее всего, глобус придумал уже автор в ХVIII в., чтобы подчеркнуть власть Красопани над всем мирозданием. С другой стороны, упоминание им яблок в руке богини перекликается со средневековыми английскими описаниями богини Сивы. На возможную связь богини планеты Венеры с нитью человеческой судьбы указывают и слова сербской песни – «счастие отделяется от несчастия» утром, когда отделяется «темная ночь от белого дня». Наблюдаемая в это время планета получила у многих народов название «утренней звезды», и управляющая ею богиня вполне могла быть причастна к отделению счастья от несчастья.

Лучше понять соотношение Мокоши и рожаниц нам помогает одно ценное замечание Павсания: «Относительно местечка, которое называют «Садами» и о храме Афродиты у них нет никакого предания; все равно как и о статуе Афродиты, которая стоит недалеко от храма; ее внешний вид – четырехугольный, такой же, как и у Гермов. Надпись объясняет, что это «Небесная Афродита» – старшая из так называемых Мойр (богинь Судьбы)»665. Эпитет «небесная» однозначно указывает на астральный аспект данной богини, которой была посвящена планета Венера. Согласно этому же автору, культ данной Афродиты в Афинах исключительно древний: «Поблизости стоит храм Афродиты-Урании (Небесной). (…) У афинян ввел его (культ этой богини. – М.С.) Эгей, считая, что отсутствие у него самого детей – тогда у него еще их не было – и несчастье с его сестрами произошло вследствие гнева «Небесной»666. На древность данного культа указывает и четырехугольный вид статуи Небесной Афродиты, разительно отличающейся от тех античных статуй этой богини, но зато соответстующей рассмотренному выше представлению о значении четырехгранных идолов. Ценнейшее известие сохранил Павсаний и относительно Илифии, еще одной параллели Мокоши: «Олен Ликийский, который жил в самые древнейшие времена и составил много гимнов для делосцев, написал между прочим и гимн в честь Илитии (Илифии. – М.С.); он называет ее там прекрасноткущей, явно уподобляя ее богине Судьбы; он утверждает, что она была старше Кроноса»667. В другом месте этот же автор отмечает, что Олен считал именно Илифию матерью Эрота, который в классической мифологии считался сыном Афродиты, сближая, таким образом, обеих этих богинь: «Эрота большинство людей считают самым юным из богов и полагают, что он сын Афродиты. Но Олен из Ликии, написавший для эллинов самые древние гимны, этот Олен в своем гимне, посвященном Илитии, говорит, что матерью Эрота была Илития»668. Таким образом, самая древнейшая из известных в античности традиций считала Илифию старше Кроноса и, следовательно, Зевса, совершенно справедливо относя ее к допатриархальной эпохе. Илифия была не просто покровительницей рожаниц, но и связанной со ткачеством могущественной богиней судьбы, а являясь матерью Эроса, она была в какой-то степени тождественна и богине любви Афродите, бывшей, согласно тому же Павсанию, старшей из мойр. Поскольку этимологически имя Мокоши является точной параллелью Илифии и она точно также была одновременно связана с любовью, родами и ткачеством, вполне естественно, что в одной из своих ипостасей она была и богиней судьбы.

Еще лучше понять славянские представления о рожаницах и всем круге связанных с ними идей нам помогут индоевропейские параллели. Литовцы считали, что, как только родится младенец, так сразу Верпея (буквально «пряха»), сидящая на небе, начинает прясть нить его жизни. Конец этой нити она прикрепляет к новой звезде, появляющейся в момент рождения человека. Когда наступает его последний час, Верпея перерезает нитку, звезда падает и гаснет в воздухе, а человек умирает669. Как видим, уже мифология соседних со славянами балтов связывает в единый комплекс представления о небесной пряхе, звезде, рождении и смерти. Хеттские тексты упоминают искусных ткачих в связи с тем местом архаического ритуала, где говорится о божествах, которые держат в руках веретена и ведут счет годам царя670.

Скандинавская мифология упоминает об источнике Урд, над которым растет мировое древо Иггдрасиль.

Урд, имя источника и старшей из сестер, означает буквально «судьба», имя Верданди значит «становление», а Скульд – «долг». Если в «Прорицании вельвы» судьба определяется ими путем вырезания рун, то в «Первой песне о Хельги убийце Хундинга» уже говорится о прядении норнами нити судьбы:

Как видим, и в данном случае прядение нити имеет явно выраженный космический характер, связывая земное и небесное. Поскольку речь идет о конунге, нить судьбы одновременно определяет и размер его будущих владений. В «Речах Фафнира» вновь упоминаются «норны, что могут прийти к женам рожающим», т. е. также указывается на связь определения судьбы с моментом родов.

Еще больше материала для сравнения дает гораздо лучше сохранившаяся греческая мифология. Во-первых, следует отметить связь с родами Артемиды, владычицы животных. Только родившись, она помогла матери принять родившегося вслед за ней брата Аполлона. В силу этого она была связана с родами и говорила о самой себе так:

Соответственно, помощницей Артемиды или, как считают современные ученые, в прежнем ее ипостасью, являлась богиня-покровительница рожаниц Илифия. В другой своей ипостаси богиня была связана с растительностью, на что указывает архаичный культ Артемиды Ортии в Спарте. Символом Артемиды была ветка, которой хлестали детей и скот, чтобы они были здоровыми. При этом Страбон называет ее «Великой матерью земли», другие источники наделяли ее эпитетом «небесная», а третьи отождествляли со зловещей Гекатой674. Однако, помогая рожаницам, эта богиня, как будет показано ниже, одновременно могла нести людям и смерть. Хоть одним из атрибутов Артемиды было веретено, однако функция прях человеческой жизни закрепилась не за ней, а за мойрами. Эти богини упоминаются уже в «Теогонии» Гесиода:

Само слово μοιραι в греческом языке означают буквально «часть», «доля», в переносном смысле стало означасть «участь», которую каждый человек получает при рождении. Что же касается их имен, то и они несли символическое значение: Лахесис – «дающая жребий» (λαγχάνω – «получать по жребию»); Клото – «пряха», «прядущая нить человеческого жребия» (κλώϑω – «прясть»); Атропос – «неизменная», «неколебимая» (άτροποζ – «та, которая не поворачивает назад»). В своей совместной деятельности первая сестра вынимает жребий для человека в прошлом, вторая прядет его настоящую жизнь, а третья неотвратимо приближает будущее.

Следует отметить, что связь мойр с ткачеством было известно уже Гесиоду. Рассказывая о вражде братьев Криса и Панопея, поэт так объясняет ее причину:

Согласно описанию Платона, мойры имели космический характер в самом буквальном смысле этого слова: «Вращается же это веретено на коленях Ананки. Сверху на каждом из кругов веретена восседает по Сирене… Около Сирен на равном от них расстоянии сидят, каждая на своем престоле, другие три существа – это мойры, дочери Ананки: Лахесис, Клотo и Aтропос; они – во всем белом, с венками на головах. В лад с голосами Сирен Лахесис воспевает прошлое, Клото – настоящее, Атропос – будущее. Время от времени Клото касается своей правой рукой наружного обода веретена, помогая его вращению, тогда как Атропос своей левой рукой делает то же самое с внутренними кругами, а Лахесис поочередно касается рукой того и другого»677.

Веретено Ананки (буквально «Необходимости»), рядом с которым сидят три мойры, – это мировая ось, которая пронизывает восемь небесных сфер, которые образует сфера неподвижных и сферы семи планет. В своей совокупности они образуют гармонию античного космоса, в котором прядущая в данный момент нить человеческой жизни Клото ведает внешним кругом неподвижных звезд, «неизменная» Атропос, соотносящаяся с будущим, вращает подвижные планеты внутренних сфер, а Лахесис, как определяющая жребий, объединяет оба типа движения. Кроме того, согласно исследованиям современных ученых, мойры ведали особой, правильной сексуальностью в брачных отношениях, что в очередной раз подтверждает сближение с ними образа Афродиты. В свете рассмотренных выше мифологических связей весьма показательно и то, что мойры упоминаются вместе с Илифией у Пиндара, Платона и Плутарха, а выражение «Мойра и Илифия всякого рождения» указывает на функциональную тождественность обоих мифологических персонажей678. Рассуждая о происхождении образа мойр, Д. Томсен относил его к эпохе каменного века, полагая, что они возникли «как олицетворение обычаев предков, как символы экономических и социальных функций в первобытном коммунизме – раздел дичи у охотников, разделение всякой добычи, земли, труда между родами, другими словами, они произошли от богинь-матерей неолита, которые выделились из числа женщин-прародительниц матриархального рода, символизировали общую священность бесчисленных поколений прародительниц, обладавших непререкаемой властью над жизнью людей, когда-либо живших в составе рода»679.

Точно такими же пряхами были и римские богини судьбы парки, само название которых античный писатель Варрон производил от слов pario, partus – «рождаю, рождение»680. В этом отношении римские парки являются точной параллелью славянским рожаницам. Как полагают исследователи, первоначальным было представление об одной парке, из эпитетов которой возникли имена уже трех парок: Ноны, Децимы (покровительствующей рождению ребенка на девятом или десятом месяце) и Морты (от слова «смерть»).

Достаточно часто индоевропейцы представляли себе трех прях как добрую, предсказывающу ребенку счастливую судьбу, злую, определяющую ему несчастья, и выносящую окончательное решение третью сестру. Представление могло варьироваться и в Баварии, например, было записано предание о трех женах, две из которых прядут спасительную пряжу, а третья – веревку, которая утаскивает человека на тот свет681.

Когда же у наших далеких предков появился образ рожаниц? Вполне вероятно, что родам покровительствовала уже Великая богиня-мать. Так, некоторые «Венеры» палеолита изображают беременную женщину, готовую произвести на свет чудо новой жизни. Если брать территорию нашей страны, то на палеолитическом поселении Костенки были найдены изображения тучных, иногда явно беременных женщин, а в отношении одной из статуэток у исследователей есть предположение, что она изображает рожающую женщину682. Как свидетельствует известие о болгарском язычестве, именно эта Великая богиня властно распоряжалась жизнью и смертью человека, т. е. определяла его судьбу. Что касается прях судьбы, то, очевидно, их образ не мог появиться у человечества ранее, чем это ремесло вошло в жизнь общества. Примерно определить этот момент нам помогают данные археологии. Так, ткацкий станок был изображен на египетском гончарном блюде, изготовленном 7 тысяч лет тому назад683. В одном из домов культуры Бутмир в Боснии, существовавшей между 5300-м и примерно 4200 г. до н. э., нашли набор пряслиц, и археологи предположили, что там же мог стоять и ткацкий станок. Интересно отметить, что стены в некоторых домах данной культуры были расписаны изображениями свернувшихся змей. В болгарском поселении Яса-Тепе также нашли остатки ткацкого станка, датируемого примерно 5000 г. до н. э.684 Если брать территорию Европы, то, по крайней мере, в IV тысячелетии до н. э. на территории нашего континента ткачество, кожевенное дело и изготовление керамики уже выделились в самостоятельные ремесла685. Весьма показательно, что ткацкий станок был найден рядом с алтарем в двухэтажном святилище Радинграда (Северо-Восточная Болгария), датируемом приблизительно 5000 г. до н. э. Данная находка, возможно, указывает на сакральный смысл самого ткачества686. С другой стороны, приведенные в этой главе примеры показывают, что образ прядущих нить человеческой жизни дев судьбы, имеющих космический характер, возник у наших предков еще в эпоху индоевропейской общности. Образ вещих прях помогает понять формирование еще одного архетипа, связывавшего судьбу человека с женским началом, которое, в конечном итоге, не только дает человеку жизнь, но и властно определяет ее основные события и ее продолжительность.