В одиннадцатой главе уже приводилось утверждение Иржи Стржедовского о том, что в языческой Моравии Венера-Красопани была изображена на золотой колеснице, которую везли два белых голубя и два лебедя. Поскольку написано это было весьма поздно, в самом начале ХVIII в., данное свидетельство вызывает вполне обоснованные сомнения. Однако вне зависимости от того, восходили сведения Стржедовского к более древним источникам или нет, образ лебедя играл весьма важную роль в славянском фольклоре, и притом с самых древних времен. Рассказывая об основании будущей столицы Киевской Руси в VI в., автор «Повести временных лет» отмечает: «[и] бъıша 3 братьӕ. єдиному имѧ Кии. а другому ІЦекъ. а третьєму Хоривъ [и] сестра ихъ Лъıбедь. Сѣдѧще Кии на горѣ гдѣже нъıне оувозъ Боричевъ»832. Однако летописное упоминание еще не первое свидетельство о культе лебедя в данном регионе. Рассказывая о готском короле Германарихе, создавшем свою державу в Северном Причерноморье, историк VI в. Иордан пишет: «Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванного племени (росомонов), по имени Сунильду, за изменнический уход (от короля), ее мужа, король (Германарих), движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь. Братья же ее, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый этой раной, король влачил жизнь больного»833. Все это событие относится к IV в., поскольку Германарих умер примерно в 376 г. Имена всех росомонов переделаны на готский лад. Имена братьев однозначному переводу не поддаются, а имя Сунильды переводится как «лебедь» – точно так же звали и сестру Кия, основавшего Киев несколько столетий спустя. Что же касается названия самого племени росомонов, то многие историки видят в нем одно из первых упоминаний о русах.

Возникает образ девы-лебедя, правда уже в негативном контексте, и в «Слове о полку Игореве», посвященном событиям уже ХII в.: «Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена»834 – «Встала обида в войсках Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, восплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона; плескаясь, прогнала времена обилия». Образ этот оказался глубоко укоренен и в отечественном фольклоре: «Народные русские сказки говорят о вещих («мудрых») девах, которые плавают в морских и речных водах то белыми лебедями, то златоперыми рыбками; пойманная на удочку и кинутая наземь, рыбка эта оборачивается красной девицей, выходит замуж за сказочного героя, всех пленяет красотою, всех превосходит силой чародейного ведения»835. Аналогичные представления были свойственны и другим славянским народам: «Вилы могли оборачиваться в лебедей. У них бывают лебединые ноги»836. Логическим продолжением этой традиции стал образ Царевны Лебеди в знакомой, наверное, каждому с детства «Сказке о царе Салтане», написанной А.С. Пушкиным по мотивам русских народных сказок:

Все эти многочисленные свидетельства побуждают нас более внимательно отнестись к известию Стржедовского о связи Венеры-Красопани с голубями и лебедями. В древности голубь был связан с малоазиатскими богинями любви, однако, согласно представлениям людей античности, колесница Афродиты была запряжена вертишейкой или воробьями. Следовательно, данный текст чешского писателя не является точным воспроизведением античных представлений. Хоть изредка древнегреческая богиня любви на вазах и изображалась на лебеде837, однако в античности эта птица была устойчиво связана с образом Аполлона. Посвященный этому божеству гимн гласил: «Когда родился Аполлон, Зевс, украсивши его золотой миртой и мирой, дал ему, кроме этого, возможность следовать на колеснице, которую влекли лебеди, и послал его в Дельфы… Аполлон же, взойдя на колесницу, пустил лебедей лететь к гиперборейцам…»838 На колеснице, запряженной лебедями, Аполлон неоднократно изображался как в античной поэзии, так и в античной вазописи. Гипербореев античная традиция помещала где-то на севере, и весьма показательно, что на северо-западе от Греции в Дупляе близ Белграда были найдены две модели колесниц, датируемых концом II тысячелетия до н. э. Колесницы запряжены тремя птицами, похожими на лебедей или уток. На одной колеснице стоит мужская фигура, над которой имеется своеобразный зонт, украшенный 12 лучами и являющийся, судя по всему, символом солнца. Все эти обстоятельства дали исследователям основания сопоставить данные находки с греческим мифом о запряженной лебедями колеснице Аполлона, на которой он летал на север. Следует также отметить, что на севере Германии на сегодняшний день было найдено уже семь повозок, на осях которых сидят водоплавающие птицы839. Сами изображения датируются эпохой лужицкой культуры и, хоть антропоморфная фигура на повозке отсутствует, они, по всей видимости, имеют определенное отношение к мифу о божестве, передвигающемуся на запряженной птицами колеснице. Как отмечает Б.А. Рыбаков, подобная бронзовая коляска с тремя колесами, четырьмя водоплавающими птичками и двумя быками была найдена в Польше у Каловиц. Поскольку немецкие и польская находки территориально находятся в относительной близости от Моравии, где на запряженной птицами колеснице изображалась Венера-Красопани, это является еще одной причиной, по которой не следует с порога отметать данное известие как недостоверное.

Однако как греческие мифы, так и находка из Дупляя изображает на запряженной лебедями колеснице не богиню, а бога. В этом отношении к описанию Стржедовского оказываются ближе не они, а бронзовый браслет из клада в Радолинеке близ Познани, датируемый VII в. до н. э. На этом браслете изображены шесть солнечных дисков, часть которых дополнена изогнутыми лебедиными шеями. Кроме них на браслете имеется изображение женской фигуры в широкой юбке с поднятыми вверх руками. Над ней еще один солнечный диск, а по сторонам – ещё два солнечных диска с лебедиными шеями в виде латинского «s». Стоит женщина на слегка изогнутой полосе, которая может быть интерпретирована как украшенная лебедиными головами ладья. Таким образом, хоть на данном браслете богиня и не изображена непосредственно в колеснице, однако ее роль могла играть ладья, а связь с лебедями показана совершенно отчетливо. Интересна как поза богини, похожая на позу богинь в более поздней русской вышивке, так и то, что данный браслет был найден на землях, которые могли входить в территорию славянской прародины.

Следует отметить, что образ летящего на птицах божества или, в более ранний период, ассоциировавшегося с птицей божеством восходит к периоду индоевропейской общности. Его следы мы видим и у кельтов, связывавших с богиней Бригитой (Бригантию или Брайд) ястреба, коноплянку, кулика, а также хранивших память о «волшебном лебеде Брайд». Интересно отметить, что в римскую эпоху эта богиня ассоциировалась с Минервой и изображалась с копьем и глобусом840 – еще одной чертой, которую поздние авторы приписывали славянской Венере. Как отмечают лингвисты, само имя Бригиты было образовано от корня brig, который в кельтских языках означал «высокий, возвышенный». Поскольку данные понятия соотносятся и с одним из вариантов значения славянского слова берег, то не исключена генетическая связь данной кельтской богини со славянскими берегинями. В пользу этого предположения говорит и то, что кельтская традиция знает не одну, а сразу трех Бригит: «Бригита – поэтесса, то есть дочь Дагды. Именно этой Бригите, которая является женщиной-поэтом или женщиной мудрости, поклоняются поэты, потому что ее покровительство было великим и славным. По этой причине называют таким же именем богиню поэтов, сестрами которой были Бригита, женщина медицины, и Бригита, женщина кузнечного ремесла. Эти богини – три дочери Дагды»841. Очевидно, что все эти богини восходят к одному образу, однако его восприятие как трех сестер находит свою параллель в множественном числе берегинь. Хоть данный текст и называет Бригит дочерьми кельтского бога Дагды, однако эта богиня первоначально властвовала «над огнем, над искусством и над красотой… под небесами и в глубине морей». Согласно ирландским преданиям, ее вскормила белая корова – богиня Морриган-Боан, ассоциировавшаяся также с рекой Бойн на этом острове. Выше было показано, что образ божественной коровы восходит к временам матриархата и, следовательно, данный миф также восходит к этой эпохе. После христианизации кельтов их народные легенды стали именовать Бригиту кормилицей или даже матерью Иисуса Христа, что, по мнению исследователей, является следствием представлений о ней как о матери богов в языческую эпоху842.

Еще более интересную параллель мы находим в Древней Индии. Там на лебеде или на колеснице, запряженной семью лебедями, передвигался создатель вселенной Брахма. Традиционно он изображался четырехликим с кувшином с водой в руке, что отчасти напоминает западнославянского бога богов Святовита, точно также имевшего четыре лика и рог с вином. Однако на лебеде также изображается и его жена Сарасвати, причем на кушанской статуэтке она сидит на лебеде в виде обнаженной богини любви. Весьма интересно, что согласно одному из вариантов мифа Сарасвати родилась из головы Брахмы,843 подобно тому, как Афина родилась из головы Зевса. Подчеркивание способности рожать мужского божества самостоятельно, без участия своей супруги, в обоих случаях является подчеркиванием его всемогущества, возникших во время утверждения патриархальных представлений. Однако, в отличие от Зевса, Брахма возжелал Сарасвати, которая, в результате подобного необычного рождения, фактически являлась его дочерью. Хоть она и пыталась скрыться от него, но в конце концов стала его женой. Однако инцестуальные браки были свойственны в первую очередь матриархальной эпохе, а в патриархальную, как это видно из индийского же мифа о Яме и Ями, уже решительно отвергались. Само имя Сарасвати означает буквально «относящаяся к воде», возникшее еще в эпоху индоиранской общности (ср. авест. Harahvaiti). Как отечественные, так и зарубежные исследователи отмечают ее связь с уже известной нам иранской богиней вод: «Ардвисура Анахита – это древняя индоиранская богиня плодородия, связанная с водой; ее индийской параллелью является Сарасвати»844. Сходство с Ардви-Сурой Анахитой превращается в тождество, если мы примем во внимание, что один ведийский гимн так характеризует богиню: «Чистая Сарасвати» (РВ I, 3,10). Очевидно, что эпитет «чистая» по смыслу полностью соответствует эпитету «незапятнаная», вошедшему в наименование иранской богини. В обоих случаях мы имеем не личные имена богинь, которые тщательно скрывались, а, по сути дела, их эпитеты, подчеркивающие связь обеих с водной стихией. И это далеко не единственная черта, объединяющая двух богинь. Е.Е. Кузьмина отмечает: «По представлениям индоиранцев, богиня-мать ассоциировалась с мировым деревом и сидящими на нем священными птицами. В индоиранской мифологии птица, особенно водоплавающая, выступала олицетворением и спутницей богини-матери, связанной с водной стихией, – Сарасвати и Ардвисуры Анахиты, а пара уток в фольклоре всех индоевропейцев была символом супружеской любви»845. Возникновение мифа о них как минимум в эпоху индоиранской общности, отголоски более высокого положения Ардви-Суры Анахиты по сравнению с Ахура Маздой в иранской мифологии, инцестуальный брак Сарасвати со своим собственным отцом в совокупности показывают, что первоначальный единый образ обеих богинь возник, скорее всего, в эпоху матриархата.

Уже в брахманах Сарасвати отождествляется с богиней речи Вач, а в послеведийский период становится богиней красноречия и мудрости, супругой Брахмы846. Ведийские поэты описывают реку Сарасвати следующим образом:

Более того, в другом месте риши особо отмечали:

В другом месте риши называет ее «асурской среди рек» (РВ VII, 96, 1), что в очередной раз указывает на древность возникновения ее культа, поскольку в более позднюю эпоху асурами именовались в основном противники богов. Однако это не единственное качество этой богини-реки:

Указание на три места подчеркивает то обстоятельство, что ведийские арии считали ее пребывающей одновременно на земле, в воздухе и на небе. Понимание ее не только как земной, но и небесной реки подтверждается тем, что в ведийской космогонии Млечный Путь назывался Сарасвати847. Описание ее как укрепляющую всю совокупность арийских племен находит свое соответствие в другом гимне, в котором говорится, что воспевающему ее человеку Сарасвати дает жизненную силу (РВ Х, 30, 12). В свете разобранных выше индоевропейских представлений для нас совсем не удивительно увидеть у этой богини и функцию покровительницы брака и рождения потомства:

Действительно, она дает своему почитателю сына (РВ VI, 61, 1), вкладывает плод в чрево матери (РВ Х, 184, 1). Если для поселений ариев она создала край, богатый реками, то для их врагов она струит яд и убивает людей из далеких краев (РВ VI, 61, 2–3). Более того, из текста другого гимна следует, что она имеет самое непосредственное отношение и к продолжительности жизни, являясь, в определенном смысле, богиней судьбы:

В какой-то степени от нее зависел и исход борьбы с противниками:

Она создает счастье и несет его людям (РВ VII, 96, 3). Неоднократно подчеркивается и ее связь с молитвами, т. е. с сакральной поэтической речью:

«Сарасвати, приводящая к успеху нашу поэтическую мысль» (РВ II, 3,8) в другом месте именуется «покровительницей молитвы» (РВ VI, 61, 4). Связь с поэтической речью роднит ее и с кельтской «женщиной-поэтом или женщиной мудрости» Бригитой, которой поклоняются поэты. Однако это не единственная ассоциация, которую вызывает образ Сарасвати. В еще одном гимне, обращенном к ведийской богине, ее автор отмечает:

Соотнесение Сарасвати в одном и том же гимне с крепостью и деревом представляет разительную аналогию образу новгородской Мокоши, который реконструируется на основании более позднего образа Софии. Очевидно, что подобные достаточно редкие и весьма необычные для облика богинь черты не могут быть случайным совпадением и свидетельствуют о возникновении соответствующих образов Мокоши и Сарасвати в эпоху индоевропейской общности. Необходимо также отметить, что с образом дерева соотносится и Брахма, имеющий со своей супругой Сарасвати одинаковое ездовое животное. Если та или иная богиня оказывается связана с водой, судьбой, браком и является покровительницей рожаниц, то это можно объяснить особенностью архаического мышления, в котором эти понятия были достаточно тесно между собой связаны. Однако если выстраивается одновременная связь этих образов с такими понятиями, как вода-покровительница брака и материнства-слово-мудрость-дерево-город, то мы вправе говорить о генетическом родстве образов таких богинь. Следует также отметить, что река Сарасвати в йоге считается символом сушумны – главного невидимого энергетического канала человеческого тела. Однако в тантрической йоге сушумна также называется мокшамарга – «дорога к освобождению»848. Таким образом, в индийской эзотерической традиции Сарасвати была связана с понятием мокша. Все эти факты в своей совокупности показывают, что индийская Сарасвати имеет одни истоки не только с иранской Ардви-Сурой Анахитой, но и новгородской Софией-Мокошью, имя которой также является не именем в собственном смысле этого слова, а, согласно наиболее обоснованной этимологии, связанным с влагой эпитетом.

Единственное отличие, которое существует между отечественной и индийской богиней, заключается в том, что ни древнерусские письменные источники, ни более поздние этнографические записи не отмечают связи Мокоши с лебедем. Однако, учитывая то, что христианские поучения стремились не описать, а полностью уничтожить языческие верования, в результате чего к ХIХ в. образ Мокоши в живой народной традиции сохранился в явно сниженном и фрагментарном виде, данное различие нельзя считать решающим. К этому следует добавить, что, помимо позднего свидетельства Стржедовского, есть целый ряд косвенных данных, свидетельствующих, что подобная связь между славянской богиней и лебедем все-таки была. Во-первых, в качестве любовно-брачной символики гуси и лебеди фигурируют в фольклоре различных славянских народов849 и в подобном контексте вполне могли быть связаны с богиней любви.

Во-вторых, уже в самой ранней славянской традиции мы видим одновременную семантическую связь женского персонажа, реки и лебедя. Речь идет о сестре Кия Лыбеди. Если в честь трех братьев-основателей были названы холмы на месте будущей столицы, то в честь сестры была названа протекавшая там река, упомянутая в летописи при описании событий 968 г., когда враги осадили Киев: «[и] ѿступища Печенѣзи ѿ града. и не бѧше льзѣ конѧ напоити. на Лъıбеди»850. Интересно отметить, что возле устья Лыбеди известна Девич-гора, а еще одна река Лыбедь является левым притоком р. Трубеж, впадающим в Оку851. Таким образом, связанная с образом лебедя река известна и в регионе, в котором зафиксирована и река Мокша. С учетом этого нет ничего невозможного в том, чтобы архаичное сознание связало с образом лебедя и другой связанный с водой женский персонаж. В-третьих, на северной стене Мартирьевской паперти Новгородской Софии было обнаружено средневековое изображение бегущей собаки, а впереди нее – стая улетающих птиц, которых С.В. Жарникова определила как гусей или лебедей852. Север в общеиндоевропейской традиции был наиболее сакральной частью света, и именно на северной грани Збручского идола была изображена Мокошь. В свете этого изображение водоплавающих птиц именно на северной стене Софийского собора представляется достаточно интересным фактом. В-четвертых, именно в данной части собора была обнаружена и надпись № 21: «…(ки) те пиро(ге въ) печи, гридьба въ корабли… перепелъка пар(е в) ъ доуброве, пост(ави) кашоу, по(ст) ави прироге, тоу иди».

Рис. 19. Навершие из Любшанского городища

А.А. Медынцева интерпретировала ее как песенку-считалку, однако с ней не согласилась Т.В. Рождественская, совершенно справедливо связав ее с комплексом похоронных представлений: «Однако ее метафорический смысл и местоположение в Мартирьевской паперти собора вблизи от гробницы архиепископа Мартирия позволяют связать этот текст с погребальным ритуалом. Представления о покойнике в замкнутом пространстве гроба как гребной дружине (гридьбе) в корабле или как о пироге в печи, о покинувшей тело душе как о перепелке, парящей в дубраве, упоминание о поминальной тризне с ритуальными кушаньями («постави кашу, постави пироге…») и о проводах на тот свет («ту иди») восходят, несомненно, к языческим истокам. Видимо, не случайно оба этих текста были тщательно зачеркнуты современниками, а чуть ниже надписи на стене Мартирьевской паперти тогда же появилась надпись: «оусохните ти роуки» (№ 204)»853. Хоть в данной достаточно ранней древнерусской надписи речь идет не о лебеде, а о перепелке, это может быть объяснено начавшимся процессом размывания языческих представлений. Как будет показано ниже, лебедь также был связан с представлением о путешествии души умершего на тот свет, причем связь эта была исключительно древняя. Тот факт, что изображение водоплавающих птиц и упоминание птицы в связи с погребальным ритуалом были вырезаны древними новгородцами именно на стенах Софийского собора, а не в какой-нибудь другой церкви Новгорода, которых было в этом городе не один десяток, наглядно свидетельствует, что в сознании жителей этого города существовала какая-то связь между ними и образом Софии, точнее, того языческого персонажа, черты которого восприняла «двоеверная» новгородская София.

Данный вывод подтверждается и анализом тех образов, которые в народной традиции ассоциировались с понятием мудрости. Непосредственно связана с лебедью героиня известной сказки «Царевна-лягушка»: «Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. (…)

Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашел лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу: «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного». Обернулась белой лебедью и улетела в окно»854. Отметим, что первая зооморфная ипостась героини подчеркивает ее связь с нижним миром и в этом отношении напоминает образ змеи, один из древнейших в матриархальной идеологии. Однако, если в лягушку ее оборачивают, то в лебедя она превращается сама, по собственной воле. Кроме того, сам эпитет героини подчеркивает ее связь с Премудростью как и у новгородской Софии. В другой сказке этим же эпитетом наделяется Елена, к которой в обличье голубок летают учиться дочери черта: «На то место налетело голубиц видимо-невидимо, весь луг прикрыли; посредине стоял золотой трон. Немного погодя осияло и небо и землю – летит по воздуху золотая колесница, в упряжи шесть огненных змеев; на колеснице сидит королевна Елена Премудрая – такой красы неописанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать! Сошла она с колесницы, села на золотой трон; начала подзывать к себе голубок по очереди и учить их разным мудростям. Покончила ученье, вскочила на колесницу и была такова!»855 Хоть небесная колесница Елены Премудрой запряжена не лебедями и голубями, а змеями, тем не менее сказка подчеркивает ее связь с птицами. В качестве последних фигурируют голуби, однако можно предположить, что под воздействием христианства на этих птиц перешло представление об их связи с мудростью. Это, в частности, нашло свое отражение в том, что духовный стих о происхождении вселенной сохранился в отечественной традиции под названием «Голубиной книги», хоть отдельные его варианты отмечают связь данной книги и с водоплавающими птицами:

Окончательно помогает решить вопрос, была ли связана Мокошь с лебедями, находка зооморфного навершия головной булавки из Любшанского городища, датируемого VIII–IХ вв. (рис. 19). На ней изображены четыре лебединые головы, а внизу две согнутые в локтях и поднятые вверх руки. Каких-либо указаний на то, мужской или женский персонаж изображен внизу на самой булавке не имеется. Однако если внимательно присмотреться, то можно заметить, что его создатель придал лебединым шеям такое очертание, что пустое пространство между ними приняло форму веретена. Благодаря такой замаскированной подсказке становится ясно, что лебеди на навершии связаны с богиней-покровительницей прядения и ткачества, т. е. с Мокошью. Четырехголовость богини, недвусмысленно указывает на ее высокое положение в пантеоне, напоминая этой чертой как четырехголового Святовита на Рюгене, так и четырехголовую Мать Сыру Землю из Рязани. Единственным отличием является то, что в двух последних случаях были изображены человеческие, а не лебединые головы, однако и эта черта подчеркивает связь Мокоши не только с этими птицами, но и с высшей небесной сферой. Значимость этой археологической находки еще и в том, что Любшанское городище – это древнейшее из известных на сегодняшний день славянских поселений на севере Руси, основанное раньше Ладоги и Новгорода. Более того, благодаря конструктивным особенностям строительства исследователями был сделан вывод о его основании выходцами из западнославянских земель. Исследовавшие его археологи отмечали, что «в середине (возможно, в начале) VIII в. на Любше воздвигается крепость качественно нового типа. Ее создатели не являлись аборигенными жителями Восточной Европы… Изначально здесь осела популяция, связанная по происхождению с западными славянами»857. Таким образом, мы видим, что культ лебедей и, очевидно, связанной с ними богини, был свойственен уже самой первой волне славянской колонизации севера будущей Руси, вышедшей из западнославянского региона. Как называлось это городище в древности неизвестно, а название, под которым оно известно в научной литературе, оно получило от впадающей в Волхов реки Любши, на берегах которой оно и было построено. Однако само название восточнославянской реки находит свою прямую аналогию в названии племени любушан, упомянутого Адамом Бременским при перечислениии им славян на территории современной Германии858. Также оно перекликается с именем Либуши, легендарной правительницы чехов, причем оба имени восходят к слову любовь, что дополнительно указывает на связь богини любви со сделанной там находкой. Косвенно на распространенность ее культа в этом регионе указывает то, что в соседней Ладоге в церкви Рождества Иоанна Предтечи, впервые упоминаемой в летописи с 1276 г., придел был посвящен Параскеве Пятнице. Более того: прямо под Малышевой горой, на которой стоит эта церковь, находится святой источник, названный в честь Пятницы. Как известно, подобные источники первоначально были языческими святынями и лишь впоследствии связывались с христианскими святыми. Очевидно, что замена языческой богини на Пятницу произошла не позднее строительства церкви Рождества Иоанна Предтечи, а, возможно, еще раньше, поскольку христианизация Ладоги завершается в конце ХI в.859 Показательно, что находящийся по соседству с рекой Любшей населенный пункт носит название Бабино. Следует также отметить, что в Старой Ладоге также был найден гребень, украшенный двумя головами лебедей. Такие же гребни были найдены в Пскове и Камно, что указывает на распространенность культа этой птицы на севере Руси860. В ходе раскопок Новгорода было найдено 5 деревянных наверший с головой лебедя, а на Суздальщине и Черниговщине были найдены подвески с изображением мужчины, летящего на двух лебедях861. Таким образом, находка любшанского навершия, с одной стороны, подтверждает генетическую связь новгородской Софии-Мокоши с западнославянскими богинями-покровителями городов, а с другой – такую же ее генетическую связь с индийской Сарасвати.

Однако образ лебедя в отечественной традиции имел также и отрицательные значения. Выше уже приводился фрагмент из «Слова о полку Игореве», где Обида «восплескала лебедиными крыльями на синем море», прогоняя на Руси времена обилия. Как отмечает Б.А. Рыбаков, в ряде беломорских вариантов былины о Михаиле Потыке его умершая жена Марья Лебедь Белая в могиле превращается в змею и пытается погубить своего мужа. С миром смерти может быть связан лебедь и в сказках. Так, в сказке «Гуси-лебеди» именно эти птицы крадут маленького ребенка: «Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали…»862 Похищенный ими ребенок оказывается у бабы-яги, фактически в царстве смерти, а когда сестра спасает своего брата, то именно эти птицы гонятся за ними.

Подобную же двойственность мы видим у лебедя и в ряде других традиций. Так, уже упоминавшаяся кельтская Брайд могла восприниматься не только в образе птицы, но и змеи, которая «появляется из кургана». На одном из камней британского Эвбери, под которым находилось захоронение, был изображен гибрид змеи и лебедя, кусающий себя за хвост863. В захоронении Ведбек на территории современной Дании, датируемом примерно 4800 г. до н. э., в одной из могил младенец был обернут в лебединое крыло864. В германо-скандинавской традиции судьбу героя предвещают «лебяжьебелые» валькирии в «Песни о Хельги, сыне Хьерварда» или девы-лебеди, предрекающие Хагену гибель всего войска в «Песни о Нибелунгах». Еще более показательно «Видение Гюльви», где говорится, что лебеди плавают в источнике Урд, у которого живут уже знакомые нам девы судьбы норны865. Впоследствии в Древней Греции лебеди стали ассоциироваться уже не с мифическими девами, а с философами как носителями мудрости.

Рис. 20. Антская фибула, VII в.

Об этом говорит легенда о том, как Сократ перед встречей с Платоном увидел во сне лебедя у себя на коленях. Однако в других регионах мира связь этой птицы с магическим способом добывания знаний сохранялась весьма продолжительное время: у многих народов Сибири считалось, что шаман в облике лебедя путешествует по другим мирам, а в урало-алтайской мифологии верховная богиня Умай в образе лебедя высиживает и пестует душу будущего шамана. Следует отметить, что и само слово камлание, означающее шаманское действо, означает «порхать, парить в воздухе», а сам шаман во время пляски подражал движениям и голосам птиц. Саамские шаманы на спине волшебного лебедя Сайво-лодде переносились «в таинственное царство, где они узнавали то, что спрятано от простых смертных». Определенные черты, схожие с шаманизмом, исследователи усматривают в образе вещего Бояна, процесс творчества которого «Слово о полку Игореве» описывает следующим образом:

Поющие князьям славу струны-лебеди рождают естественную ассоциацию с Софией, записывающей в свою книгу славу первопроходцев. Кроме того, связь этой птицы с мудростью позволяет нам лучше понять причину того, почему связанная с лебедем Мокошь после крещения была соотнесена в Новгороде именно с Софией Премудростью божией.

Примерно также, если даже не в больших размерах, в Евразии было распространено представление о деве-лебеди, у которой во время купания герой похищает одежду и делает ее своей женой. Образ девы-лебедя присутствует в фольклоре ирландцев, французов, немцев, чехов, русских, литовцев, скандинавов, индийцев, карел, эстонцев, калмыков, кумыков, коми, чувашей, мари, башкир, казахов, каракалпаков, желтых уйгур, бурят, ойрат, монголов (халха), чулымских татар, алтай-кижи, тувинцев, манси, ненцев, эвенков, эвенов, орочей, японцев, юкагиров и чукчей. Если принять во внимание генетически родственные сюжеты, в которых волшебной женой становятся гусыня, утка или журавль, то ареал распространения этого мифа дополнительно охватит Китай, Индонезию и Филиппины867. Следует также отметить, что в различных концах Старого Света подчеркивалось высокое положение девы-лебедя и восприятие ее как дочери верховного божества. Так, буряты и монголы считали ее дочерью великого бога неба Тэнгриа, владеющего книгой судеб868. В Аравии было известно арабское представление о трех богинях-лебедях как дочерях Аллаха869. В греческой мифологии образ лебедя принимает сам Зевс для соблазнения очередной своей возлюбленной. Следы генетически связанных с этим представлений присутствуют и в русской традиции. С.В. Жарникова отмечает: «Зачастую именно утица, лебедь или гусь маркируют собой сферу сакрального в обрядовых песнях календарного цикла»870. Обращая внимание на одно интересное противопоставление в записанной П.В. Шейном в Псковской губернии песни:

исследовательница напоминает, «что и колядовщики, и волочебники воспринимались в народной традиции как воплощение душ предков, которым подавалось ритуальное подаяние, и связь их с гусями-лебедями, судя по всему, не была случайной»871.

Однако лебедь, гусь или другая водоплавающая птица в целом ряде традиций связывалась не с дочерью бога или даже с самим верховным божеством, а с творением мира. Ограничившись примерами из индоевропейской мифологии, отметим, что в некоторых упанишадах Первобог Пуруша, из тела которого в индийской традиции создается вселенная, приравнивается к хансе (лебедю или гусю)872. О последнем «Шветашватара упанишада» говорит следующее: «Единый «гусь» в середине этого мира, он, поистине, огонь, проникший в океан…»873 Даже когда в «сниженном» варианте лебедь стал всего лишь ездовым животным Брахмы и Сарасвати, эта связь в завуалированном виде все равно сохранилась: Брахма в индийской мифологии был богом-творцом нашего мира, а его супруга – богиней речи, точно также творящей вселенную. Выше уже упоминалось изображение из хорезмского храма Кой-Крылган-калы на котором было изображено Первобожество с головой серого гуся, спина которого переходила в мужскую голову с усами и бородой, а грудь – в женскую голову. Данная находка показывает существование подобных представлений в иранской традиции. Об их наличии у древних славян свидетельствует антская фибула VII в. из окрестностей г. Зенькова на Полтавщине (рис. 20). В верхней ее части изображен мужчина, руки которого плавно переходят в шеи двух водоплавающих птиц (уток или лебедей). Тонкие перемычки в середине могут быть приняты за ноги мужчины, соединяющие его с фигурой лягушки, четыре конечности которой также оканчиваются шеями птиц, причем две из них смотрят вверх, а две – вниз. Данные языкознания показывают, что вселенная также представлялась и в образе лягушки: «…литов. varle «лягушка», но др. – англ. weorold «вселенная»; русск. лягушка, но др. – инд. loka «вселенная»874. Это наблюдение позволяет нам соотнести нижнюю фигуру с Царевной-лягушкой русских сказок, творящей микромир во время своего танца. Три пары птичьих голов, последняя из которых смотрит вниз, явно символизируют три уровня мироздания – небо, землю и подземный мир. Все птичьи головы соединены друг с другом телами четырех змей, две нижние из которых двуглавы, в результате чего шести головам птиц точно соответствуют шесть голов змей. В результате в этой антской фибуле оказываются соединены воедино те же космогонические элементы, которые символизировали цельнокупность еще не разделенного вселенского Первосущества и в хорезмском памятнике: три уровня мироздания, мужское и женское начала, водоплавающие птицы и змеи. Примечательно, что в этом памятнике славянской традиции, иллюстрирующем начало мироздания, мы видим опять соседство друг с другом гусей или лебедей со змеями.

Однако в чем заключается причина того, что лебедь оказывается своего рода общим знаменателем для таких понятий, как вода и дерево, жизнь и смерть, верх и низ, мудрость и змея, верховный бог и его дочь и даже создание вселенной? С одной стороны, лебедь обладает способностью свободно перемещаться по трем сферам бытия – воде, земле и воздуху, что давало архаическому сознанию основание видеть в нем своего рода символ цельнокупности этих стихий и считать его посланцем богов. В этом отношении лебедь семантически тождественен другим водоплавающим птицам, которые фигурируют в ряде связанных с ним сюжетов. Однако есть еще один факт, который, может быть, объяснит то значение, которое придавали образу лебедя многие народы на просторах Евразии. Дело заключается в том, что в 15 000—16 000 гг. до н. э. Денеб, наиболее яркая звезда в созвездии Лебедя, была ближайшей к Северному полюсу звездой, являясь фактически полярной. Когда она удалилась от полюса, ее место заняла дельта Лебедя, другая звезда из этого созвездия, которая указывала на север мира до 13 000 г. до н. э. Таким образом, на протяжении примерно трех тысяч лет Лебедь был полярным созвездием, указывая на Северный полюс мира. Поскольку Млечный Путь воспринимался как мировое древо, то в данный период созвездие Лебедя могло обозначать птицу на вершине этого дерева. Более того, в ряде традиций созвездие Скорпиона воспринималось в качестве змеи, и в определенные моменты времени древние люди могли воочию увидеть на звездном небе мировое древо, внизу которого находилась змея, а на вершине – птица. Данный образ присутствует в мифологии многих народов нашей планеты и Э. Коллинз предположил, что он был обусловленен данным астрономическим наблюдением. Насколько обоснована эта гипотеза? Английский исследователь собрал в своей книге достаточно большой материал, однако, хоть она и была им названа «Мистерия созвездия Лебедя», из приведенных им фактов следует, что небесная птица отождествлялась различными народами не только с лебедем, но также с грифом, индейкой, цаплей, орлом или гусем. Однозначно говорить об отождествлении данного созвездия с лебедем мы можем, начиная только с древнегреческой астрономии, а для более раннего периода подобные факты отсутствуют. Тем не менее четыре основные звезды этого созвездия без особого труда могут быть приняты за образ летящей птицы, которая в различных регионах могла соотноситься с наиболее распространенными и почитаемыми там птицами, чем и объясняется достаточно широкая вариативность. Отмеченная выше широкая распространенность образа лебедя в мифологиях индоевропейцев, арабов и представителей других языковых семей севера и востока Евразии позволяет предположить, что он отождествлялся ими с данным созвездием, когда оно занимало свое положение у Северного полюса. Наиболее древнее изображение птицы на шесте, которое может быть интерпретировано как небесная птица на мировой оси, встречается нам в наскальном рисунке из французской пещеры Ласко и датируется 15 000—14 500 гг. до н. э. Другое приводимое Э. Коллинзом изображение птицы на каменном столбе из Невали-Чори относится к эпохе раннего неолита. Однако в обоих этих случаях на вершине столба был изображен не лебедь, а какая-то другая птица. Тем не менее археологические данные подтверждают древность появления этого образа в Евразии. То, что культ лебедя уходит своими корнями в эпоху каменного века доказывает изображение этой птицы в захоронении, найденном в сибирском поселке Мальта. Более того, оно входило в комплекс предметов, использовавшихся как календарь каменного века и, что достаточно показательно, завершало его. Осуществивший расшифроку этой календарной системы В.Е. Ларичев предположил, что «Солнце, судя по всему, виделось человеком эпохи палеолита Сибири в облике стремительно мчащегося по небесному своду лебедя»875. Радиоуглеродный анализ показал, что на данной стоянке люди жили 14 750 лет назад тысяч лет назад. То, что изображение лебедя было найдено в захоронении, указывает на связь этой птицы с погребальным обрядом эпохи палеолита. Более того: непосредственно рядом с ним находилась пластина, украшенная волнистыми линиями, интерпретируемыми исследователями как изображения змей. Если это так, то связь лебедя со змеей также восходит к каменному веку. Следует также отметить явное господство матриархальных представлений у создателей данного календаря: в Мальте и находящейся неподалек Бурети было найдено около 40 статуэток, большая часть которых изображает «Венер» палеолита. И это не единственные примеры существования культа лебедя в древнюю эпоху. Как отмечал Б.А. Рыбаков, деревянные ковши в виде лебедя известны ещё в уральском святилище бронзового века Горбуновском торфянике, а в деревенском быту русского народа они сохраняются в качестве ритуальных вплоть до XIX в., когда их хранили даже в часовнях и пили из них по «канунам».

Гипотеза Э. Коллинза объясняет одновременную связь лебедя с образом дерева, понятиями мудрости, жизни и смерти. Однако насколько эта гипотеза подкрепляется материалами славянской традиции? Выше уже отмечалось, что в русской сказке именно гуси-лебеди похищают мальчика и уносят его к бабе-яге, фактически в страну смерти. Согласно похоронному причитанию умершие оборачивались в том числе и этой птицей: «та прилизь же ты до мене, мiй братику, хоть сивымъ голубемъ, хоть яснымъ соколомъ, хоть билымъ либидемъ»876. С другой стороны, славяне Рюгена считали, что аист приносит детей только летом, а в остальное время года это делают лебеди877. Таким образом, лебедь действительно исполнял роль психопомпа, «перевозчика душ» в представлениях наших далеких предков и в этом отношении сделанные Э. Коллинзом выводы подтверждаются славянской мифологией. Следует отметить, что подобная двойственная роль лебедя полностью соответствует этимологии имени Мокоши из санск. moksha – «избавление», «освобождение», которое может быть понято и как освобождение рожаницы от родовых мук при рождении ребенка, и как осовобождение души от тела в момент смерти. Более трудным является ответ на вопрос, действительно ли у наших далеких предков существовала астральная проекция данных мифологических представлений на звездное небо. Млечный Путь на Руси назывался «Гусиная дорога», «Диких гусей дорога», «Птичий путь»878 и, таким образом, соотносится с мифологемой о птицах, переносящих человеческие души в загробный мир – ирий. Исследователи обычно считают подобные названия результатом влияния на восточных славян финно-угров и балтов. Однако подобные же названия Млечного Пути зафиксированы у поляков и живущих на территории современной Германии лужичан, в отношении которых вряд ли можно говорить о финно-угорском или балтском влиянии. Следует отметить, что восприятие Млечного Пути как птичьего зафиксировано у многих народов Евразии и Северной Америки. Так называли его венгры, лужичане, поляки, белорусы, русские, украинцы, туркмены, саамы, финны, эстонцы, ливы, латыши, литовцы, мари, чуваши, мордва, удмурты, коми, башкиры, казанские татары, каракалпаки, казахи, кипчаки, киргизы, ханты, манси, среднеамурские эвенки, южные тутчони, оджибва (тимагами), северные солто, восточные болотные кри. В большинстве случаев Млечный Путь просто называется «Птичий путь», когда же идет конкретизация, чаще всего называются гуси, гораздо реже утки, аисты и журавли. В качестве лебединой дороги у всех этих народов Млечный Путь обозначается дважды: в одном эстонском варианте объяснения этого названия («по Дороге Птиц птицы летят на юг и обратно; впереди – белая, похожая на лебедя птица с головой девушки; орлы и ястребы прячутся от нее в облачных скалах; летом она живет на северном утесе, птицы кормят ее сладкими северными ягодами») и второй раз у части чувашей («лебеди живут у Молочного озера, осенью улетают туда по Млечному Пути»)879. Широкое распространение восприятия Млечного Пути как птичьей дороги в Евразии и Северной Америке указывает на весьма древнее возникновение подобной мифологемы, восходящей, по всей видимости, к каменному веку. Что касается конкретного определения птиц, то, по всей видимости, здесь действительно имело место финно-угорское влияние, облегчившееся тем, что в отечественном фольклоре гуси часто служат эквивалентом лебедя.

Что касается названия созвездия Лебедя, то на Руси под данным именем оно впервые упоминается в памятнике ХI в. при описании античной картины звездного неба: «Гли ми… своя звѣзды, Ариядьнинъ вѣньць… и скврьнаву Лебедь… и Льва»880. Тем не менее рассмотренная выше любшанская зооморфная булавка является косвенным указанием на то, что еще до знакомства с византийской переводной литературой созвездие в образе лебедя присутствовало в картине звездного неба наших предков. Различные исследователи неоднократно отмечали, что древнерусские головные украшения несли солярную и лунарную символику, что свидетельствует о том, что голова соотносилась с небом. Однако в этом случае с небесной сферой могла соотноситься и украшенная изображениями лебедей головная булавка. Что касается устной традиции, зафиксированной в ХIХ – ХХ вв., то людям это созвездие было известно под названиями «Большой хрест», «Петров крест», «Крест»881. Очевидно, что подобное название не является исконным и образовалось под воздействием христианства, которое утвердилось благодаря тому, что само созвездие действительно имеет крестообразную форму. Однако в христианстве именно апостол Петр является хранителем ключей от рая. Таким образом, даже восприняв новое название созвездия Лебедя, народное сознание сохранило семантическую связь между ним и Млечным Путем, объединенных между собой идеей направляющихся в рай человеческих душ. Следует отметить, что в славянской традиции также известны примеры переосмысления Млечного Пути как дороги к некоему сакральному центру, воспринимаемому уже в христианском контексте (ср. такие его русские названия, как «Дорога в Иерусалим», «Дорога из Москвы в Иерусалим», «Моисеева дорога», «Небесная дорога», украинское «Шлях в Киiв», польское Droga do Rzuma «Дорога до Рима»882), однако количественно они уступают восприятию его в качестве птичьего пути. Тот факт, что, несмотря на принятие христианства Млечный Путь и созвездие Лебедя остались в народном сознании объединенными образом рая, а первый во многих случаях воспринимался как птичий путь, делает весьма вероятным предположение, что первоначально и созвездие Лебедя виделось нашим далеким предкам в качестве какой-то водоплавающей птицы. Отголоском соотнесенности Млечного Пути с женскими персонажами является один вариант названия созвездия Ориона, а именно «Девичьи зори», которое А.Н. Афанасьев объяснил так: «У нас же есть предание о трех вещих сестрах, которым, после их кончины, досталось весь век гореть тремя звездами возле Млечного Пути – на дороге, ведущей в царство небесное; звезды эти называются девичьи зори»883. Данное название вытеснило более древнее восприятие Ориона в качестве Небесного охотника и явилось следствием матриархальной революции. Тем не менее, примечательно, что и оно связывает путь человеческих душ в загробный мир с вещими сестрами, бывшими изначально, по всей видимости, богинями. Следует также обратить внимание, что в сказке «Данило Бессчастный» чудесная птица, на поиски которой отправляется главный герой, описывается следующим образом: «Лебедь-птица, красная девица, сквозь перьев бы тело виднелось, сквозь тело бы кости казались, сквозь костей бы в примету было, как из косточки в косточку мозг переливается, словно жемчуг пересыпается»884. Разумеется, этот текст и не является непосредственным описанием небесного созвездия, однако в еще меньшей степени он является описанием реальной птицы, хорошо знакомой нашим предкам. Необычная прозрачность тела девы-лебедя в данной сказке вполне могла быть результатом переосмысления восприятия созвездия, в котором через рисуемый мысленным взором наблюдателя контур небесной птицы жемчужным светом просвечивали отдельные звезды.

Приведенные в этой главе материалы показывают причины, по которым образ лебедя соотносился архаическим сознанием с различными, зачастую полностью противоположными понятиями, бывшими чрезвычайно важными для древнего человека. Как показывают археологические находки, образ этот зародился еще в каменном веке и весьма вероятно был связан с занимаемым на протяжении многих тысячелетий Лебедем места полярного созвездия, указывавшего на северную вершину мира. Это обстоятельство придало этой птице космогоническое значение и связало ее с переселением человеческих душ. Очевидно, что миф о лебеде, приносящем человеческие души на Землю при рождении и уносящем их на небо после смерти, является более молодым по сравнению с мифом о Матери Сырой Земле, порождающей людей подобно растениям и после смерти вновь принимающей их в свое лоно. В силу этого он и оказался связан с другой богиней. Благодаря имеющимся данным мы можем датировать возникновение образа богини-лебедя примерно 15 000 г. до н. э., и это относит время его складывания к эпохе не индоевропейской, а предшествовавшей ей ностратической языковой общности. Именно к тем далеким временам восходит архетип чарующего до сих пор своей гордой белоснежной красотой образа девы-лебедя, отразившийся в образах кельтской Бригиты, славянской Мокоши, индийской Сарасвати и в своем сниженном образе доживший в фольклоре различных народов Европы и Азии практически до наших дней. Об исключительной значимости этого образа красноречиво говорит и то, что после патриархальной революции ряд мифов соотносил с ним греческого Зевса и индийского Брахму. Тем не менее в народном сознании образ лебедя продолжал по преимуществу быть связан с женским началом. Свободно перемещаясь между земным и потусторонним миром, не зная преград между тремя уровнями мироздания, эта водоплавающая птица видит и, соответственно, знает все или почти все во вселенной. В силу этого с образом лебедя человеческое сознание соотнесло не только неразрывную связь женского начала с жизнью и смертью, но и воплотило в этом женском архетипе понятие мудрости, естественным образом сочетающейся с белоснежной красотой и сотворением мира или возникновением какого-нибудь начала. Одновременно с этим лебедь стал символом верной любви, причем любви уже не материнской, а между возлюбленными. Благодаря комплексному изучению мифологических, фольклорных, археологических и астрономических данных мы теперь лучше представляем происхождение и истинное значение пушкинского образа Царевны Лебеди, этого возвышенного архетипа, дошедшего до нас из глубины многих тысячелетий.