Традиционно считается, что в раннем Средневековье самыми искусными мореходами были викинги. Однако это верно лишь отчасти. Скандинавы действительно совершали дальние плавания, достигая на своих драккарах не только различных европейских стран, но и Америки. Но при этом они заимствовали название ладьи из славянского языка, а не наоборот. О том, что именно славяне доминировали на Балтийском море с ранних времен, свидетельствует то, что во II в. н.э. оно было известно Птолемею под именем Венедского залива. Это положение сохранялось и впоследствии. Если на Руси и на мусульманском Востоке оно называлось Варяжским морем, то в немецких памятниках X в. оно фигурирует как mare Rugianorum, «море ругов» — славянского населения острова Рюген.

«После вагров ране были, между славянами, первые морские витязи… Бодричи и лютичи также были славные мореходцы; в особенности лютичи любили дальние плаванья; не раз ходили они в Англию, уже в самое древнее время, в VIII столетии…» Выше уже упоминалась основанная велетами крепость Вильтенбург в Голландии. Скандинавские саги упоминают о походах славян на Данию и Норвегию. Часть их активности была обращена и на прилегающие к Балтийскому морю земли финно-угров. С. Бухгольц упоминал отправившихся в Финляндию сыновей Антюрия. Поскольку он не говорил, что мекленбургские правители управляли этой далекой заморской страной, данная констатация нисколько не способствовала величию мекленбургского дома, но зато допускала существование его каких-то боковых ветвей. Следует также иметь в виду, что тогда Финляндией могли называть не только современную одноименную страну, но и все земли, населенные финно-уграми, то есть территорию современной Эстонии, Северной Латвии и Северной Руси. В связи с этим следует упомянуть об одной интересной находке. Сравнительно недавно в Ленинградской области был найден боевой железный топор, инкрустированный многоконечной звездой. Исходя из формы как самого оружия, так и изображенного на нем символа, С.Ю. Каргопольцев и М.Б. Щукин предположили, что данный тип оружия возник примерно в 350–375 гг., наибольшая концентрация подобных топоров наблюдается в междуречье Эльбы и Одера, а на север Руси он мог попасть между серединой IV и V вв. Если это предположение верно, то эта находка указывает по крайней мере на эпизодические контакты между населением Северной Германии и северо-западом Руси уже в этот ранний период. Следует отметить, что это не единственная находка оружия позднеримского времени в данном регионе.

Немецкая сага о Тидреке отмечает, что сыном конунга Вильтина, эпонима волотов-велетов, был Вади, а сыном последнего — знаменитый в германской традиции кузнец Велунд. Миф о нем возник весьма рано и упоминается уже в «Сетовании Деора» VIII в. Показательно, что сага о Тидреке отмечает другой вариант его имени: «Велент… которого варяги (варанги. — М.С.) зовут Велундом». В свете славянской этимологии интересно отметить и древнюю поморскую крепость Velun, впоследствии польская Wielen. Сам сюжет о нем изложен в «Песне о Велунде»: «Жил конунг в Свитьоде, звали его Нидуд. (…) Жили три брата — сыновья конунга финнов, — одного звали Слагфид, другого Эгиль, третьего Велунд. Они ходили на лыжах и охотились. Пришли они в Ульвдалир и построили себе дом. Есть там озеро, зовется оно Ульвсъяр». Братья женились на девах-лебедях, а когда они на восьмой год улетели, два брата отправились на поиски, а Велунд остался дома. Там его захватил шведский конунг, подрезал ему сухожилия и заставил работать на себя. Кузнец отомстил своему поработителю, убив двух его сыновей и изнасиловав дочь, после чего улетел на крыльях. Сама эта песнь состоит из двух пластов — мифологического, роднящего ее с древнегреческим преданием о Дедале, и исторического, описывающего экспансию шведов в земли финнов. Хоть в эпосе последних присутствует волшебный кузнец Ильмаринен, однако своим соседям финны были больше известны как колдуны, а не кузнецы. Характеристика Велунда как сына конунга финнов перекликается с карельскими валитами, речь о которых пойдет далее, а первоначальная форма его имени, указанная в саге о Тидреке, равно как и прямое указание в ней на происхождение его из рода правителей велетов, позволяет предположить, что историческим прототипом героя саги был оказавшийся в финских землях выходец из западных славян. В этом отношении интересна и подчеркнуто «волчья» топонимика места обитания Велунда в Старшей Эдде (Ульвдалир — «волчьи долины», Ульвсъяр — «волчье озеро»), соответствующая другому названию велетов — вильцы, отражавшему распространенный в среде этого племени культ волка. Так как образ Велунда был известен в Англии уже в УШ в., это свидетельствует о весьма ранних германо-скандинаво-славяно-финских контактах, существовавших до эпохи викингов.

Поскольку сага о Тидреке называет Велента-Велунда сыном Вади, последнего можно соотнести с одноименным персонажем, упоминаемым в «Видсиде»: «Витта правил свэвами, Вада хэльсингами». Весьма интересен в этом отношении и текст «Деяний данов». Рассказывая о том, как различные короли служили Фротону Ш, Саксон Грамматик отметил, что тот отправил Олимара собирать дань в Швецию. Там король Прибалтийской Руси «одержал победу над Тором Лонгом, королем ямторов и хельсингоров, а также над двумя другими не менее могущественными вождями и покорил Эстию, Куретию, Финляндию с островами, лежащими против Швеции…» Хоть великая держава Фротона от Руси до Рейна и является фантазией датского хрониста, однако данный фрагмент свидетельствует, что в зону влияния Прибалтийской Руси входили различные финно-угорские племена, в том числе и хельсинги. Однозначного мнения, кто такие хельсинги, у специалистов нет. Адам Бременский упоминает Хельсингланд, область на северо-востоке современной Швеции, которая была заселена скандинавами относительно поздно, а коренными ее обитателями были скритефинны. Скандинавские саги неоднократно отмечают, что норвежцы именно через Хельсингланд с военными и мирными целями отправлялись в «восточные страны» и, в частности, на Русь. Вполне возможно, что скандинавы использовали уже ранее существовавший торговый путь, связывавший север Балтийского моря с более южными его регионами. Находка в Хельсингланде золотых монет императора Фоки (602–610) говорит о косвенных и эпизодических контактах данного региона со Средиземноморьем. Это обстоятельство позволяет понять причину, по которой сын Вильтина оказался на территории современной Швеции. Данная локализация хельсингов соответствует тексту как «Видсида», упоминавшего их сразу после свеев, так и «Песни о Велунде», действие которой разворачивается на шведско-финском пограничье.

Вторым местом, в котором могут быть локализованы хельсинги, является регион, где располагается столица современной Финляндии. Сам город основан шведами лишь в XVI в. и получил название Гельсингфорс. Однако на финском языке он называется Хельсинки. Происхождение этого топонима неизвестно, однако некоторые ученые полагают, что он связан с этнонимом хельсинги: «Helsinge в 1448 г. назван Helsingaa, т.е. река (речная область) helsing'oe. Helsing значит “житель мыса” и образовано от hals (узкий мыс)». Вне зависимости от того, где находились хельсинги, рассмотренная германо-скандинавская традиция указывает на то, что волоты-велеты достаточно рано попытались закрепиться среди финно-угорского населения и, если верить ей, на какое-то время даже стали правителями одного из племен. Нападение шведов положило этому конец, и, хоть Велунд отомстил поработителю, соотношение сил было явно не в его пользу, и поэтому, рассчитавшись со своим врагом, он улетел. Сами же хельсинги подпадали под власть шведов. Пример Вади и Велунда, равно как и сообщение Саксона Грамматика о завоеваниях Олимара, показывает, что не только ободриты, но велеты пытались утвердиться в финских землях, входивших ранее в зону влияния Прибалтийской Руси.

Результатом этого раннего продвижения западных славян на восток Балтийского моря стало установление торговых связей с далекими заморскими странами. В этом отношении славяне разительно отличались от викингов, стремившихся лишь к грабежу приморских территорий, а не к мирной торговле с ними. «Мало значения имела у датчан торговля, как вообще в древние времена у всех германских народов, — отмечал А. Гильфердинг. — Славяне же балтийские ходили по морю торговцами и разбойниками. Морская торговля их славилась повсюду и достигла огромного развития». Красноречивейший пример развития славянской торговли на Балтике мы видим в 808 г. во время событий, связанных с гибелью отца Рюрика. Тогда датский король Годофрид в союзе с велетами напал на Рерик, главный торговый город ободритов, и повесил их князя Годлиба. Опасаясь франков, датский король ушел, но «предварительно он захотел нанести еще удар Бодрицкой земле — уничтожением ее торговли. Он разрушил Рарог, несмотря на то что торговля этого города была чрезвычайно прибыльна для датской казны, в которую поступало от нее много пошлин. Тамошних купцов он взял на свои корабли и отплыл со своим войском обратно в Шлезторп: тут, как видно, Годофрид поселил захваченных в Рароге купцов, чтобы сосредоточить в своих владениях торговлю южного Балтийского поморья, отбив ее у славян. Вскоре Шлейская деревня (Шлезторп) стала именоваться Шлейским городом (Шлезвик). Славянская стихия способствовала, таким образом, к водворению торгового мореплавания на Датских берегах, откуда высылали в эти века столько судов на войну и разбой». Однако славяне поселялись в Скандинавии и добровольно, очевидно в целях торговли. В ходе раскопок Бирки в Швеции было установлено, что «славянская, или возникшая под славянским влиянием», керамика в этом крупном торговом городе составляет около 13%. Предания сообщают, что в VIII в. часть балтийских славян переселилась на остров Готланд, основав там город Висби, ставшим крупным торговым центром на Балтике. Достоверность этого подтверждается славянскими именами жителей этого города в XIII — XVII вв. Весьма вероятно, что присутствием славян в Висби в значительной степени объясняется то, что именно там позднее находился новгородский торговый двор. Достаточно показательны и размеры крупнейших торговых центров на Балтике, которые весьма красноречиво говорят об уровне развития торговли. Славянский город Волин в IX в. занимал площадь 50 га, упоминавшаяся выше шведская Бирка — 12 га, датский Хедебю в пору своего расцвета веком спустя — 24 га. Тот факт, что славянский город в разы превосходил по площади современные ему крупнейшие скандинавские города, указывает на гораздо больший объем торговли на юге Варяжского моря по сравнению с его северным и западным побережьями. Именно о Волине в XI в. Адам Бременский писал следующее: «Есть он в действительности важнейший город Европы, и населен он славянами и другими народами, греками (скорее всего, жителями Древней Руси, отождествленными с греками по религиозному признаку. — М.С.) и варварами. (…) Город этот есть склад товаров всех северных народов, всех владений, которые радуют редкими товарами». Волин действительно был одним из крупнейших городов своего времени, численность населения которого в X в. оценивается в 5–10 тысяч человек. То, что далее Адам Бременский отмечал, что от Волина до Новгорода 14 дней пути плавания под парусами, указывает на устойчивость и регулярность данного маршрута. На основании этих и многих других данных исследователи пришли к выводу, что на протяжении VIII–XII вв. балтийской торговлей владели и задавали в ней тон славяне южного побережья Балтики.

Торговая активность варягов на названном в их честь море развивалась в двух направления. Одно из них было описано еще автором ПВЛ так: «Поланомъ же жившимъ ωсобе. по горамъ симъ. бе путь изъ Варагь въ Греки, и изъ Грекъ по Днепру. и верхъ Днепра волокъ до Ловоти. [и] по Ловоти внити в-Ылмерь ωзеро великоє, из негоже ωзера потечеть Волховъ и вътечеть в озеро великоє Ново, [и] того ωзера внидеть оустьє в море Варажьскоє» — «Когда же поляне жили сами по себе на горах этих, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское». Само название этого пути указывает, что инициаторами его создания были варяги. В «сниженном» варианте Память об их связи с торговлей сохранилась в русском языке до XIX в., где варягом называли скупщика всякой всячины по деревням, перекупщика, коробейника. Если не считать выдуманного монахами путешествия апостола Андрея, то первый известный по письменным источникам случай использования этого пути, да и то в военных целях, относится к походу Бравлина, речь о котором пойдет ниже. Тем не менее, когда спустя двадцать лет после призвания варягов Олег, придя с севера к Киеву, назвался купцом, это не вызвало никаких подозрений у Аскольда и Дира. Это показывает, что к 882 г. путь «из варяг в греки» функционировал уже как торговая магистраль.

Однако, как свидетельствуют данные археологии, до пути «из варяг в греки» возник путь «из варяг в арабы», который играл гораздо большую роль в жизни Северной Европы. Обычно возникновение Балтийско-Волжского пути определяется по древнейшему комплексу Старой Ладоги, основанной около 750 г. Однако уже отмечалось, что появление торгово-ремесленного центра — это не освоение данного торгового пути, начало использования которого уловить крайне сложно, а переход к его интенсивному функционированию. Начало складывания Волжского, Балтийского пути, считал В.Б. Вилинбахов, следует связать с началом прилива восточного серебра в Европу в конце VI в., а уже в VII в. китайские источники упоминают о янтаре, привозимом в Поднебесную из Хорезма, куда он попадал, видимо, с берегов Балтики. Весьма показательно, что самое первое упоминание о янтаре в арабской литературе (сочинение Абу Юсуфа ал-Кинди, написанное в первой половине IX в. и дошедшее до нас в передаче Бируни) связывает его со славянами: «Янтарь — это смола… происходящая от деревьев, растущих в стране славян, по берегам одной реки. Вся она (смола. — М.С.), которая падает с тех деревьев в воду, твердеет и плывет в море. (Потом. — М.С.) волны морские выбрасывают ее на берег». Славяне в ту эпоху, за исключением прибалтийских вендов, не жили в районе месторождения янтаря на Балтике, и тот факт, что мусульманские авторы считали, будто этот минерал происходит из их страны, говорит о том, у кого именно они его покупали. Находка сасанидской монеты VII в. в кургане культуры длинных курганов у деревни Струги Малые на западе будущей Новгородской земли также, по всей видимости, отражает процесс складывания торгового пути.

Крупнейшим центром на пути «из варяг в арабы» в Восточной Европе стала Старая Ладога. Проводивший там раскопки Г.С. Лебедев так характеризует международное значение этого города: «Хронология строительных горизонтов… охватывает время с середины VIII до X в. Уже во второй половине VHI — начале IX в. Ладога стала крупным центром международной торговли. Клады арабских дирхемов (786, 808,847 гг.), средиземноморские стеклянные бусы, передневосточный “люстр”, балтийский янтарь, фрисландская керамика и резная кость характеризуют масштабы связей Ладоги». Когда впоследствии начал функционировать путь «из варяг в греки», этот город вообще оказался в очень выгодном положении на пересечении двух торговых путей. Неизбежно преувеличенные слухи о купцах с далекого севера Европы дошли до исламского мира, и в первой половине X в. Масуди в своей книге сообщает следующее: «Русы — многочисленные народы, имеющие отдельные виды. У них есть вид, называемый Луда'ана. Они самые многочисленные, посещают для торговли страну Андалусию, Италию, Константинополь и хазар».

Весьма показательно, что финны и эстонцы называют Ладожское озеро Венеенмире — «Русское море», или, точнее, «море венедов» — так немцы и финно-угры называли славян. Как видим, данные именно столь любимого норманистами финского языка красноречиво свидетельствуют о том, какой именно народ в первую очередь плавал по Ладоге. На связь с западными славянами указывает и название острова Виндин на Волхове к югу от Новой Ладоги, где выгружали товары с зимующих у пристани судов. «Более чем вероятно, — отмечал Д.К. Зеленин, — что этот остров получил свое имя от вендов, т.е. балтийских славян, которые часто приплывали сюда на своих судах, причем местные финны называли их обычным для всех западных финнов именем венды…» Выводы, сделанные на основе филологии, в этом вопросе полностью подтверждаются данными археологии. В Средневековье на Балтике использовались суда двух типов — скандинавские и южнобалтийские. Результаты многолетних раскопок рисуют следующую картину: «Практически полное отсутствие деталей скандинавских судов, особенно наглядно на фоне гигантского объема находок фрагментов плоскодонных судов, построенных по южнобалтийской технологии. В раскопах Новгорода и Старой Ладоги найдены бортовые доски, большое количество элементов ластовых уплотнений, включая скобы разных типов, трапециевидные шпангоуты, шпангоуты-планки и множество деревянных нагелей разных размеров и типов. Это косвенно указывает на существование устойчивых связей Новгорода именно с южным побережьем Балтики…» Специально исследовавший этот вопрос А.В. Лукошков приходит к следующему выводу: «Более того — можно предполагать, что именно из западнославянских земель побережья Южной Балтики был привнесен на новгородские земли опыт строительства судов для речного и прибрежного плавания». Данный вывод подтверждается и наблюдением норвежской исследовательницы А. Стальсберг. Анализируя погребения в ладьях на территории Древней Руси, автоматически причисляемые норманистами к числу скандинавских, она отметила, что ладейные заклепки в них «ближе к балтийской и славянской, нежеди к скандинавской традиции».

Необходимо подчеркнуть, что связи западных славян с Ладогой фиксируются археологически именно в эпоху, непосредственно предшествовавшую летописному призванию варягов. Анализируя результаты находки на Рюгене клада из двух тысяч арабских монет, датируемого 849 г., общим весом 2,8 кг, и серебряных украшений пермского типа, И. Херрман писал: «В целом можно считать, что в середине IX в. мореплаватель, который жил в Ральсвеке на Рюгене, имел прямые связи с Волжским торговым путем или, по крайней мере, со Старой Ладогой. Лодки, на которых можно везти такие богатства, известны из Ральсвека. Керамика, господствовавшая в это время в Ральсвеке, относится к так называемому фрезендорфскому типу. Аналогичный материал известен и в Старой Ладоге». Поскольку около велетского Менцлина также было найдено серебряное украшение пермского типа, исследователь отмечает, что ни о каком скандинавском посредничестве речи идти не может: «Большое число арабских серебряных кладов на южном берегу Балтийского моря относится ко времени около 850 г., тогда как в скандинавских странах арабские серебряные сокровища (клады) встречаются после середины IX в. (…) Распределение отдельных археологических находок IX в., а также обстоятельства их нахождения указывают на непосредственные регулярные морские связи южного берега Балтийского моря, который был населен полабскими славянами, поморянами со Старой Ладогой». Надежной основой для регулярных связей славян Варяжского моря между собой стало возникновение в VIII — IX вв. морских торговых портов в Старграде и Рерике у ободритов, Арконы и Ральсвика у ранов, Менцлина у велетов, Колобжега, а затем Волина и Щецина у поморян и Старой Ладоги у ильменских словен. Исходя из современных нумизматических данных, торговые операции с арабским серебром начинаются в 50–60-х гг. VIII в. и продолжаются почти сто лет без участия скандинавов. О более чем скромной первоначальной роли скандинавов, даже если брать в расчет Готланд, в торговле с арабским миром свидетельствуют следующие нумизматические данные: «До начала IX в. куфические монеты на о. Готланд не поступали, а три клада, датируемые первой третью IX в., содержали всего 83 экземпляра. Клады же, найденные в Восточной Европе, содержали, по самым приблизительным подсчетам, не менее 6500–7000 монет».

Рис. 14. Карта древнейших кладов дирхемов, составленная В.И. Кулаковым 

Изучение хронологии зарытых кладов куфических монет выявило и еще одну интересную закономерность. За пределами Восточной Европы на побережье Балтики все клады распределяются на три большие группы: в Скандинавии, в районе Нижнего Повисленья и в междуречье Эльбы и Одера. Ближе всего к Восточной Европе находится Готланд, но туда арабское серебро поступает позднее всего. После него ближе всего к Волжско-Балтийскому пути находится регион Вислы, однако самые ранние клады обнаружены не там, а в землях полабских славян на территории современной Германии, наиболее отдаленных от источника серебра. Причину этого А.В. Фомин видит в более высоком экономическом развитии этого региона по сравнению с остальными. Несмотря на то что по отношению к Восточной Европе они находились на противоположном конце Варяжского моря, именно у полабских славян были наиболее ранние и тесные связи с северной частью восточных славян и наибольшая заинтересованность в данном регионе с торговой точки зрения. Составленная В.И. Кулаковым карта древнейших кладов дирхемов (рис. 14) красноречиво показывает связь между собой всех четырех мест на Балтийском море, где источники фиксируют присутствие русов — именно в этих регионах мы видим находки монет до 800 г. включительно. Единственная неточность данной карты состоит в том, что на ней не указан один ранний готландский клад 780 г., однако это обстоятельство объясняется торговыми связями славянских купцов с данным островом. Западно-восточнославянские торговые связи проливают свет и на неожиданный состав призвавших варяжских князей восточноевропейских племен: именно по землям словен, кривичей и мери проходил Волжско-Балтийской торговый путь, по которому на Балтику и поступало арабское серебро. С этим же перекликается и упоминание «жребия Симова» как обозначения восточной границы расселения варягов в ПВЛ. Примерно такую же область для венедов-винулов очерчивает и Адам Бременский: «Затем вплоть до реки Одер имеют место жительства вильци и лютичи. Нам известно, что за Одером живут помераны, затем простирается обширнейшая страна (польских. — М.С.) полян, граница которой соприкасается, как говорят, с царством Руссии. Это самая далекая и самая большая область винулов, которая и кладет предел тому заливу». Как видим, описанная Адамом Бременским область расселения венедов, под которыми немецкие хронисты понимали в первую очередь западных славян, к числу которых данный автор отнес Русь, в основном совпадают с областью расселения варягов, описанной ПВЛ.

Анализ распространения восточного серебра красноречиво свидетельствует, кто главенствовал в балтийской торговле. Уже к середине XX в. накопленные археологические данные позволили Б.А. Рыбакову сделать следующий вывод: «В пользу норманнского приоритета в балтийской торговле указывают на распространение в Прибалтике куфических арабских монет IX–X вв. и предметов “восточного” стиля. Эта аргументация встречает ряд возражений:

1) Арабские монеты очень широко распространены на Руси, где они были ходячей разменной монетой. Ареал куфических монет в Южной Прибалтике совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией. Это обстоятельство естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности. В немецкие земли эти купцы не ездили.

2) Топография византийских монет не совпадает с топографией арабских: Скандинавия имеет крайне незначительное количество кладов византийских монет, тогда как в Киевской Руси и в Славянской Прибалтике их много». Даже если не принимать во внимание 13% славянской керамики крупнейшего торгового центра материковой Швеции, количество византийских монет в нем ничтожно: примерно в 1200 погребениях Бирки было найдено 129 восточных монет, львиную часть из которых составляют арабские дирхемы — 124 монеты, в то время как византийских монет было найдено всего 2 штуки. «К настоящему времени, — подчеркивал В.Л. Янин, — 25 наиболее ранним восточноевропейским кладам куфических монет конца VIII — первой трети IX в. и трем десяткам отдельных находок того же времени в Восточной Европе может быть противопоставлено в Западной Европе только 16 кладов и 13 отдельных находок. (…)

Что касается роли скандинавов на этом начальном этапе торговли, то из 16 кладов конца VHI — первой трети IX в. только три обнаружены на Готланде и один в Упланде, на территории материковой Швеции. Два ранних готландских клада (783 и 812 гг.) очень малы. В одном из них содержалось 8, в другом 11 монет. Третий датируется 824 г., а клад из Упланда — 825 г. Остальные 12 западноевропейских кладов ничего общего со Скандинавией не имеют: пять из них найдены в Померании и датируются 802, 803, 816, 816 и 824 гг.; три — в Восточной Пруссии и датируются 811, 814 и 818 гг.; три в Западной Пруссии — 808, 813 и 816 гг.; один клад 810 г. обнаружен в Мекленбурге.

Таким образом, основная и притом сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов восточных монет обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян. Миф об исконности организующего участия скандинавов в европейско-арабской торговле не находит никакого обоснования в источниках.

Характер движения восточной монеты через территорию Восточной Европы представляется следующим образом. Европейско-арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы со странами Халифата. Обращение Восточной Европы в основном поглощает приходящую с Востока монету, но торговые связи восточных и западных славян, игравшие, судя по статистике кладов, меньшую роль в экономике восточнославянского общества, приводят к частичному отливу куфической монеты на земли балтийских славян. Эти связи осуществляются непосредственно между населением Восточной Прибалтики и балтийскими славянами и являются по существу внутриславянскими связями, развивавшимися без заметного участия скандинавов. Только в самом конце первой четверти IX в. появляются скандинавские клады куфических монет, сколько-нибудь значительные в количественном отношении». Если же принять во внимание, что торговые связи с Готландом были в немалой степени обусловлены славянским населением города Висбю, то реальное участие собственно скандинавов в торговле с Востоком будет еще менее значительно. О роли этого острова в общескандинавской торговле с Востоком красноречиво говорят следующие цифры: если во всей Скандинавии в кладах найдено 55 900 арабских монет, то из них на долю Готланда приходится 45 000. Как видим, не существуй у готландских купцов связей в славянской среде, количество восточного серебра в Скандинавии было бы весьма незначительно. Удельный вес скандинавов в торговле с Востоком помогает понять еще одна цифра: по утверждению самих норманистов, только в X в. в Северную Европу по Волжско-Балтийскому пути, главным образом через Ладогу, поступило 125 млн. серебряных дирхемов.

Аналогичные межславянские связи в балтийской торговле прослеживаются и на материале западноевропейских кладов. По их составу прослеживается безусловное родство южнобалтийских и древнерусских кладов и их явное отличие от скандинавских, в том числе и готландских. Дело в том, что в скандинавских кладах очень высок процент английских денариев, обусловленный набегами викингов на этот остров, в то время как в западнославянских и древнерусских кладах он незначителен и там преобладают германские монеты. При этом, отмечает В.М. Потин, крупнейшие клады западноевропейских монет X–XI вв. найдены в именно в западно- и восточнославянских землях, наглядно показывая, откуда именно шел на Русь основной поток германских денариев. То же самое мы видим и на примере венедок — монет прибалтийских славян. За пределами западнославянского ареала наибольшее количество кладов с ними найдено на территории Восточной Европы — 45 кладов, в то время как в более близкой к ним Дании всего лишь 8 кладов, на острове Борнхольм — 3, в Норвегии — 12, на острове Готланд — 19 кладов.

Значимость волго-балтийской торговли состоит и в том, что не только нумизматические, но и связанные с ней письменные источники позволяют точно определить, кем же на самом деле были варяги и русы. Вскоре после того, как русские купцы появились на восточных рынках, арабский писатель Ибн Хордадбех (ок. 820 — ок. 890) отметил: «Что же касается до русских купцов — а они вид славян — то они вывозят бобровый мех и мех черной лисицы и мечи из самых отдаленных (частей) страны Славян к Румскому морю…» Ценность данного известия заключается в том, что, в отличие от автора ПВЛ, Ибн Хордадбех жил в эпоху летописного призвания варяжской Руси, то есть записывал со слов мусульманских купцов, успевших хорошо изучить своих контрагентов. На другом конце данного торгового пути мы видим неожиданно хорошие сведения о крайних пределах Восточной Европы у немцев, которые сранительно поздно открыли для себя морскую торговлю по Балтийскому морю. Хазаров по соседству с русами знает уже «Баварский географ» IX в., а Эбсторфская карта XIII в. из Нижней Саксонии указывает Хазарию и Самарху, причем упоминает следующую подробность: «Самарха, город в Хазарии… под совместным управлением двух царей, христианина и язычника». Л.С. Чекин совершенно справедливо отнес это известие ко времени до принятия иудаизма правителями Хазарии, но чрезмерно широко датировал это событие периодом до 870-х годов. Однако еще М.И. Артамонов определил, что обращение хазарской верхушки в иудаизм произошло не ранее начала IX в. и не позднее 809 г.Подтверждается эта датировка и нумизматическими данными: в 830-х годах в Хазарии чеканятся так называемые Моисеевы дирхемы, на которых имя Мухаммеда заменяется на имя Моисея. Испанский энциклопедист XI в. ал-Бакри свидетельствует, что перед принятием иудаизма христианству на какой-то краткий период действительно удалось возобладать в каганате: «Причина обращения царя хазар в еврейскую веру после того, как он был язычником, была следующая: он принял христианство, но, сознавши ложь своей религии, советовался с одним из своих мерзубанов…» Советник предложил кагану устроить диспут, на котором иудей победил христианского проповедника, мусульманского отравил и в конечном итоге склонил хазарского царя к своей вере. Поскольку надпись на карте говорит о христианстве хазарского правителя как о настоящем, а не прошедшем факте, известие об этом должно датироваться временем не позднее 810 г. Как известно, немецкие купцы не плавали по Волжско-Балтийскому торговому пути ни в IX, ни в последующих веках, и, следовательно, возможности непосредственно получить данную информацию у них не было. Не могли они ее получить и от скандинавов, ни один из источников которых вообще не упоминает о Хазарии, не говоря уже о вере ее правителя. О первоначальном обращении хазарского царя в христианство дружно молчат как собственно хазарские, так и византийские и древнерусские источники. Осведомленность об этом событии ал-Бакри объясняется контактами испанских евреев с хазарами, однако подобные контакты не зафиксированы более ни у одной еврейской диаспоры, в том числе и в Германии. Таким образом, единственным источником, из которого составители данной карты могли получить подобные уникальные сведения, являются западные славяне, участие которых в волго-балтийской торговле для данного периода подтверждается кладами арабских дирхемов в бассейне Одры и Эльбы, датирующихся самым началом IX в. Упоминание о христианстве правителя Хазарии на немецкой карте свидетельствует о том, что они непосредственно контактировали если не с самими хазарами, то, во всяком случае, с теми, кто знал внутренние дела каганата.

О значимости торговли в жизни языческих славян достаточно красноречиво говорят и имена. Одним из наиболее известных богов полабских славян был Радигост, само имя которого означает «радеющий о госте». Слово гость в славянских языках обозначало не только обычного гостя, но и купца. Таким образом, Радигост был не только богом — покровителем гостеприимства, но и богом — покровителем торговли. Именно в этом аспекте упоминает его древнечешская рукопись Mater verborum: «Радигост, внук Кртов — Меркурий, названный от купцов (a mercibus)». В данном отрывке Радигост не только отождествляется с античным богом торговли Меркурием, но и специально подчеркивается, что он был назван так именно от купцов. У восточных славян богом богатства был Волос, а Ибн Фадлан описал молитву руса об успехе в торговле, обращенную к какому-то божеству. С другой стороны, одним из показателей, характеризующим относительно невысокое значение торговли в жизни скандинавского общества той эпохи, является отсутствие у них бога — покровителя торговли. Что же касается славян, то о ее значимости говорят имена и простых смертных. Если Радигост радел о госте, то Гостомысл об этом госте мыслил или думал. Наличие подобного знакового имени у правителей как ильменских словен, так и славян полабских в очередной раз подчеркивает ту роль, которую играла в их обществе торговля. В этом аспекте более чем показательно, что совет призвать Рюрика с братьями дал новгородским словенам именно их старейшина Гостомысл. Среди скандинавских конунгов той эпохи мы тщетно стали бы искать правителя с именем, свидетельствующим о его покровительстве купцам.

Торговля с Востоком была чрезвычайно доходна: «Баснословную прибыль, достигавшую иногда 1000%, приносила разница в стоимости, исчисляемой в серебре, пушнине у северных народов и на восточных рынках». Естественно, западные славяне самыми разными средствами стремились обеспечить за собой контроль над этим торговым путем. Мекленбургский автор Ф. Томас, также писавший о происхождении Рюрика из Вагрии, в 1717 г. отмечал, что женой короля вендов и ободритов Ариберта I, правившего с 700 по 724 г., была Вундана, или Виндона, «дочь короля из Сарматии». Сарматией античные и средневековые авторы неоднократно именовали Восточную Европу, равно как и Польшу, однако имя Виндоны указывает на зону славяно-германских или славяно-финно-угорских контактов. Поскольку никаких германцев или финнов в указанный период в Польше не было, остается предположить, что Виндона была дочерью предводителя славянского племени на севере Восточной Европы, соседями которого были финно-угры. Если это так, то данное известие относится к началу складывания пути «из варяг в арабы», когда правитель ободритов путем брака закрепил установившиеся выгодные торговые связи на противоположном конце Варяжского моря. Отметим, что одним из наиболее древних кладов восточных монет в землях западных славян является находка в Карсиборе, датируемая временем около 698 г. Данное известие показывает, что брак дочери Гостомысла с ободритским князем был не чем-то необычным, а продолжал существующую традицию.

Одним браком дело не ограничилось. Раскопки Е.А. Рябинина Любшанского городища окончательно прояснили вопрос о том, кто в действительности доминировал на севере Руси до призвания Рюрика Общая площадь городища составляла примерно 1800 кв. м, и находилось оно в 2 км к северо-востоку от Старой Ладоги на противоположном берегу Волхова. Первая деревянная крепость была построена на этом городище в последней трети VII столетия. Затем, в середине VIII в., на Любшанском городище возводится каменно-земляная крепость, не имевшая в тот момент аналогов в Восточной Европе: «Сооружение представляло собой глиняный вал высотой более трех метров, укрепленный двумя подпорными стенками. Верхняя часть одной из них возвышалась над поверхностью вала, образуя каменное обрамление гребня насыпи. Выше были устроены деревянные городни или клети. Общая высота оборонительного сооружения достигала семи метров». Под защитой этой твердыни возникает и Ладога, самое древнее строение которой датируются 753 г. Самая первая крепость, притом сразу же каменная, строится в Ладоге в последней четверти IX в. практически синхронно с гибелью Любшанского городища, которое было уничтожено до 870 г. Таким образом, более 110 лет Ладога спокойно жила и развивалась как торгово-ремесленное поселение безо всяких укреплений под защитой этой крепости, явно доминировавшей во всем регионе. Исследовавшие ее археологи отмечали, что «в середине (возможно, в начале) VIII в. на Любше воздвигается крепость качественно нового типа. Ее создателями не являлись аборигенными жителями Восточной Европы… Изначально здесь осела популяция, связанная по происхождению с западными славянами». Само название восточнославянской реки, на которой была возведена крепость, находит свою прямую аналогию в названии племени любушан, упомянутого Адамом Бременским при перечислении им славян на территории современной Германии. Также оно перекликается с именем чешской Либуши и более поздним Любеком. Необходимо отметить, что никаких следов присутствия скандинавов на городище не выявлено. Не являются скандинавскими и наконечники стрел, более двух десятков которых были найдены археологами, причем часть из них были обнаружены воткнутыми в вал и каменную обкладку укрепления: «Стрелы (кроме одной) явно не скандинавского происхождения». Зато другое найденное на городище оружие имеет весьма показательную аналогию: «Один из двух железных дротиков, откопанных в Любше, был очень похож на найденный Зорианом Ходаковским в начале XX века в Олеговой могиле. Можно предположить, что строители Любши и человек, погребенный в кургане, — западные славяне, пришедшие из Европы». Археологи отметили, что жители городища активно занимались изготовлением украшений из цветного металла: на территории поселения уже было найдено 19 тиглей и их фрагментов, 3 льячки, 13 литейных формочек и их заготовок, а также бронзовые и свинцово-оловянистые слитки для изготовления ювелирных изделий. Исследователи отмечают, что «такая концентрация находок, связанных с литейно-ювелирным производством, пожалуй, не имеет аналогий на остальных раннесредневековых памятниках Восточной Европы». Хорошо было развито и кузнечное дело.

Но самым важным открытием являются артефакты, указывающие на еще одну специализацию городища: «Представляет интерес занятие древних любшанцев обслуживанием судоходного пути, который в это время только начал свое функционирование на Великом Волжском пути из Балтики в Восточно-Европейскую равнину и далее на Кавказ, Закавказье и Арабский Восток. При раскопках найдена многочисленная серия (около 50 экз.) железных корабельных заклепок и их заготовок. Значимость их обнаружения заключается в том, что такие детали в корабельной технике использовались при соединении деталей крупных морских судов. Далее выходцы из Балтики должны были оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах». В вопросе о возникновении Волжско-Балтийского пути история тесно смыкается с геологией. Представители последней науки по разному датируют время возникновения Невы: одни считают, что она существует с позднеледникового времени, другие полагают, что она появилась в результате прорыва вод Ладожского озера к Балтике во время позднеголоценовой трансгрессии, которая, по мнению большинства специалистов, произошла примерно две тысячи лет назад. Вне зависимости от того, какая из этих точек зрения правильная, судоходство по реке стало возможным только после трансгрессии: «Если сток из Ладожского озера действительно всегда происходил по Неве, а его уровень не превышал до трансгрессии 1–2 м… то Нева в верхнем течении была тогда мелководной (до 0,5–1,5 м), быстрой, порожистой рекой; в низовьях Волхова его долина представляла собой узкий каньон с водопадами и непроходимыми порогами. Это делало судоходство по ним совершенно невозможным. Поэтому именно во время ладожской трансгрессии, вне зависимости от того, связано или нет образование Невы с данным событием, стал доступен водный путь из Балтики по Волхову на юг и юго-восток». Таким образом, вскоре после возникновения природных условий для начала функционирования Волжско-Балтийского торгового пути его начинают активно осваивать западные славяне. Именно они, а отнюдь не скандинавы строят мощную Любшанскую крепость, уникальную для всего региона, которая на протяжении более столетия надежно контролировала ключевой участок торгового пути и защищала торгово-ремесленное поселение в Ладоге. Не имевшая в тот момент аналогов на всем севере Восточной Европы, эта крепость надежно защищала сверхприбыльную торговлю западных славян. Е.А. Рябинин особо подчеркивал стратегически важную роль созданной славянами крепости во всем регионе на протяжении двух веков: «Именно выходцы с этих территорий (Нижнего Подунавья или западнославянских земель. — М.С.) и построили крепость. Любша как ключевой укрепленный пункт на протяжении около двухсот лет держала под контролем стратегический перекресток между водными магистралями эпохи раннего Средневековья: Великий Волжский путь из Балтийского в Каспийское море и летописный путь “из варяг в греки”, соединявший Север с Черным и Средиземным морями». В своей совокупности археологические данные показывают, что скандинавам позволялось принять участие в прибыльной торговле с Востоком, первоначально через посредство живших на Готланде славян, однако к контролю над этой торговле их никто подпускать не собирался, а ключевой ее участок надежно охранялся славянской Любшанской крепостью.

Возможно, что, опираясь именно на эту крепость, варяги обкладывают данью северные племена Восточной Европы. Интересно отметить, что, подробно рассказав о начале хазарской дани, автор ПВЛ ничего не сказал об установлении дани варяжской, что наводит на мысль о ее изначальном характере. Следует добавить, что в среде западнославянских племен существовала традиция взимания дани, носившей к тому же религиозный характер. Описывая современное ему положение дел, немецкий хронист XII в. Гельмольд так характеризует живших на Рюгене ранов: «Раны же, у других называемые рунами, — это кровожадное племя, обитающее в сердце моря, преданное сверх всякой меры идолопоклонству. Они занимают первое место среди всех славянских народов, имея короля и знаменитейший храм. Именно поэтому, благодаря особому почитанию этого храма, они пользуются наибольшим уважением и, на многих налагая дань, сами никакой дани не платят, будучи неприступны из-за трудностей своего месторасположения. Народы, которые они подчинили себе оружием, принуждаются ими к уплате дани храму». Как отмечал Й. Херрман, храм Арконы на этом острове существовал уже в IX в. Кроме Арконы у западных славян было еще знаменитое святилище в Ретре. Не исключено, что во имя какого-нибудь из этих двух святилищ и была наложена варяжская дань на племена на севере Восточной Европы.

Отголоски западнославянских преданий вошли в немецкую сагу о Тидреке Бернском. Среди прочего в ней описывается война между конунгом Вильтином (Вилькином) и русским конунгом Гертнитом. Между владениями обоих лежит Балтийское море. «Если Rusziland (с Новгородом) и Viltinaland разделены морем, то вероятнее мнение Storm'а, что, по воззрению составителя саги, Вильтиналанд обнимала, кроме Швеции и Дании, еще и вендские земли между Эльбой и Одером. Я полагаю, — отмечает исследовавший текст саги А.Н. Веселовский, — что ее следует представить себе далее к востоку, по южному балтийскому побережью и внутрь по течению Западной Двины». Хоть держава Вильтина включает в себя и скандинавские страны, из самого ее названия очевидно, что основу ее составляют земли западнославянского племени вильцев или велетов. Сага полагает, что «это царство названо страной вилькинов от имени конунга Вилькина, а народом вилькинов люди, там обитающие», однако все обстояло прямо наоборот: именно Вилькин получил название по имени своего народа и его страны.

С не меньшим размахом сага рисует владения его соперника: «Тогда вышел против него Гертнит конунг, правивший в то время Русью и большей частью Греции и Венгрии, почти все восточное царство было под властью его…» Война оказалась неудачной для Гертнита: «Конунг Вилькин всегда побеждал русских, опустошил Польшу и все царство до моря, а после того повел свое войско на Русь и завладел там многими большими городами, Смоленском и Полоцком, и не прежде оставил (дело), как въехал в Гольмгард, что был главным городом над городами конунга Гертнита. (…) Некоторое время спустя конунги договорились, что конунг Гертнит удержит за собой свое царство и станет платить конунгу Вилькинду дань со всей своей земли. После того войско вилькинов осталось на Руси, а конунг Вилькин отправился восвояси в страну Вилькинланд». Однако после смерти Вильтина Гертнит не только освободился от дани, но сам подчинил своей власти страну велетов. Впоследствии Гертнит делит свою обширную державу между сыновьями: Озантрикс получает страну вильтинов, Вальдемар — Русь, а третий сын Илья, о котором в одном из вариантов говорится «он был большой главарь, могучий воин», — Грецию. Впоследствии начинается война с Аттилой, в которой гибнут Озантрикс и Вальдемар. Сам Тидрек, в честь которого и названа сага, появляется в самом конце этого сюжета в качестве союзника Аттилы.

По поводу времени создания этой саги высказывались самые разнообразные мнения. Немецкие ученые на основании того, что велеты действуют в союзе с датчанами отнесли время ее сложения к IX–X вв., когда оба этих племени вместе воевали с саксами. Поскольку сага ничего не говорит о вторжении венгров, А.Г. Кузьмин предлагал ограничить описанные в ней события IX в. О.Н. Трубачев, правда, без какой-либо аргументации датировал ее 1200 г. С последней точкой зрения вряд ли можно согласиться. Перечисляя предводителей Четвертого крестового похода, новгородский летописец в статье под 1204 г. сделал примечательную оговорку: «Маркосъ от Рима, в граде Берне, идеже бе жилъ поганый злыи Дедрикъ…» Очевидно, что за четыре года сага вряд ли бы успела попасть из Германии в Новгород и стать известна русским слушателям. Примечательна и характеристика, данная летописцем Тидреку, — она показывает, что на Руси не только знали содержание саги, но и соглашались с ее содержанием, видя в ее герое врага своей страны. Интересно отражение в немецкой саге и русского эпоса: получивший в управление Грецию «могучий воин» Илья — это наш главный былинный богатырь Илья Муромец, а правящий Русью Вальдемар — былинный Владимир Красное Солнышко. Имя Ильи, равно как и то, что Греция с Русью входят в состав державы Гертнита, указывает на то, что эти подробности проникли в сагу уже после крещения Руси, установления достаточно тесных связей с Византией и возникновения былинного образа Ильи Муромца, то есть уже, скорее всего, в XI в. Эти соображения подтверждаются и сообщением Квадлинбургских анналов о том, что в начале XI в. в Южной Германии песни и сказания о Тидреке знал едва ли не каждый крестьянин. Таким образом, по времени своего возникновения немецкая сага о Тидреке примерно синхронна времени возникновения ПВЛ. Однако к XI в. относится лишь оформление окончательного варианта саги, в котором она дошла до наших дней. Специалистам по фольклору хорошо известно, что эпос обычно содержит разновременные пласты информации, соединенные вместе народным творчеством и им зачастую преувеличенные. Хоть сага знает Смоленск, Киев и Полоцк, однако она именует Гольмгард-Новгород «главным городом над городами» и столицей Гертнита. Очевидно, что эта подробность могла попасть в немецкую сагу из эпохи до образования единого Древнерусского государства со столицей в Киеве, то есть до 882 г. Восприятие Новгорода как главного города Руси непосредственно сочетается в саге о Тидреке с известием о победе Вильтина над правителем Восточной Европы Гертнитом и возложении на него дани. Данный эпизод находит свою явную параллель в известии ПВЛ о варяжской дани, возложенной заморскими пришельцами на славянские и финно-угорские племена. Естественно, в сагу он попал не как непосредственная констатация этого факта, а в его преломлении сначала в героических сказаниях самих велетов, а затем, возможно, и немцев, в результате чего и превратился в описание войны двух великих европейских империй. Однако для нашего исследования принципиально важным фактом является не поэтическое преувеличение этого события, а то, что современный ПВЛ иностранный источник отмечает победу велетов над восточными славянами и взимание с них дани.

То, что взимавшие дань варяги принадлежали к племенному союзу велетов-лютичей, подтверждается и другими данными. Биограф Карла Великого Эйнгард так описал положение этого племени в VIII в.: «По окончании всех этих беспокойств, открылась борьба с славянами, которые по нашему называются вильцы, а по своему, то есть на своем языке, велатабы. <…> Но восточный берег (Балтийского моря. — М.С.) населяют славяне, аисты (эсты) и другие различные народы; между ними первое место занимают велатабы, которым в то время король объявил войну». Из текста франкского историка следует, что велеты-вильцы обладали бесспорным первенством по отношению ко всем остальным народам, обитавшим на южном и восточном берегах Балтийского моря. По поводу деда Рюрика Го-стомысла предание однозначно утверждает, что он был похоронен на Волотовом поле под Новгородом, что также указывает на данное племя. То обстоятельство, что призванный после изгнания варягов основатель древнерусской княжеской династии принадлежал к ободритскому правящему роду, также косвенно указывает, что взимавшие дань варяги были велеты, в результате чего конфедерация четырех восточнославянских племен обращается к другой части западных славян, составлявших варяжскую общность.