В завершение рассмотрим значение знака Рюриковичей, который не одно столетие служил символом для потомков первого русского князя, а попытки установить его значение вызвали к жизни множество гипотез. Для норманиста А. А. Молчанова все было предельно ясно: «В целом весь период бытования знаков Рюриковичей на Руси сейчас предстаёт достаточно ясно. Перенеся на новую родину из Скандинавии обычай использования верительных знаков (jartegnir – в виде неких предметов с символическими изображениями, фигуративными или условными), Рюрик и его присные варяги нашли в Восточной Европе практику использования “знамений”, или “пятен”, как владельческих меток. В специфических условиях формирования Древнерусского государства с его полиэтничностью и гетерогенностью правящей элиты произошёл симбиоз двух генетически не связанных, но, как оказалось, вполне совместимых эмблематических традиций. При этом укоренился и канонизировался в качестве родовой эмблемы могущественных государей Киевской Руси двузубец простейшей формы. Остаётся установить: был ли он принесён (как символический мотив, связанный, скорее всего, с генеалогическим мифом) из скандинавского культурного круга или усвоен варяжско-русским конунгом уже на территории Восточной Европы». Если же отвлечься от наукообразных трескучих фраз и обратиться к конкретным фактам, то что же мы видим? По поводу тех же самых знаков Рюриковичей другая известная норманистка Е. А. Мельникова была вынуждена признать: «Однако в Скандинавии эпохи викингов или в предшествующее время не только неизвестны подобные изображения, но и, более того, отсутствует сама традиция использования символических знаков». Как видим, все глубокомысленные рассуждения о скандинавском происхождении знака Рюриковичей абсолютно ни на чем не основаны.

С другой стороны, на основании анализа некоторых изображений трезубца и данных фольклора в 1968 г. О. М. Рапов пришел к выводу, что знак Рюриковичей символизировал летящую птицу: «Передняя часть головы птицы, изображенной на монетах Рюриковичей, может принадлежать только одному из видов боевых птиц: орлу, ястребу или соколу. Однако и орел, и ястреб обладали “тупыми” и короткими крыльями по отношению к длине своих тел, в то время как на монетах Рюриковичей птица изображена с острыми и длинными крыльями. “Фигура”, изображенная на монетах Рюриковичей, больше всего напоминает летящего сокола». Свое исследование ученый завершает следующим выводом: «Тот факт, что князья из дома Рюриковичей называются былинами и “Словом о полку Игореве” “соколами”, говорит за то, что сокол был эмблемой, гербом рода, возглавлявшего феодальную верхушку Киевской Руси. Возможно, что сокол в глубокой древности был тотемом рода, из которого происходила княжеская семья». Однако это понимание является лишь одним из возможных способов объяснения смысла знака Рюриковичей, по поводу интерпретации которого было высказано множество различных гипотез. Следует отметить, что связь знака Рюриковичей с соколом не является такой прямолинейной, как она представлялась О. М. Рапову: древнейшей его формой является не трезубец, а двузубец. К выводу о том, что двузубец был гербом Святослава Игоревича, пришел В. Л. Янин. Аналогичного мнения придерживались С. С. Ширинский и С. В. Белецкий.

Данным обстоятельством поспешили воспользоваться норманисты, чтобы полностью отринуть любую возможную связь Рюрика с западнославянским миром. Поскольку двузубец, бывший исходной формой знака Рюриковичей, встречается также в качестве гончарного клейма и на блоках Хумаринского городища на территории Хазарии, то норманисты поспешили объявить, что Рюриковичи заимствовали свой родовой символ из Хазарского каганата. А. Ю. Чернов победно провозгласил: «У братьев Владимира, то есть у Ярополка и Олега, как и у детей Ярополка, личным знаком был хазарский двузубец. А значит, у Рюрика трезубца быть не могло. Только двузубец. Белецкий доказал математически: трезубец становится знаком Рюриковичей с Владимира Святославича. После этого доказательства рассуждать об ободритском трезубце-соколе стало неприличным. (Впрочем, антинорманисты об этом, кажется, не догадываются.) Двузубец – символ хазарских властителей. Его захватившие Северную Русь норманны-находники переняли вместе с титулом “хакан” еще в 830-х (см. Бертинские анналы за 839 г.), то есть до прихода Рюрика…» Однако еще никто не доказал, что двузубец был тамгой хазарского кагана – на керамике и кирпичах на территории каганата помимо двузубца встречается немало других знаков, которые при желании можно точно с таким же правом объявить тамгой правителя Хазарии. О том, что Рюрик не был скандинавом и что скандинавы не захватывали Северную Русь, было сказано выше. Также нет ровным счетом никаких свидетельств того, что русы Бертинских анналов переняли двузубец у хазар, а впоследствии его заимствовал от них Рюрик. Однако такая мелочь, как отсутствие реальных фактов, нисколько не препятствует сторонникам скандинавского происхождения Рюрика с абсолютной уверенностью выдавать свои личные убеждения за наукообразную теорию. Поскольку в Скандинавии даже отдаленную аналогию знаку Рюриковичей найти не удалось, норманисты в своей святой убежденности, что в период сложения государственности у славян в принципе не могло быть ничего своего, не заимствованного, с готовностью ухватились за первую попавшую иноземную параллель, нисколько не заботясь о правдоподобности собственных построений.

Рис. 30. Изображения на раннеславянской керамике. Шульцендорф, Германия, VII-VIII вв.

Однако все их спекуляции по этому поводу разрушают археологические находки, сделанные на территории Германии. На раннеславянской керамике, найденной в Шульцендорфе, округ Королевский Вустерхаузен, и датируемой VII-VIII вв., мы видим два изображения, на которых люди молитвенно протягивают руки к изображению двузубца (рис. 30). Говорить о хазарском влиянии на севере Германии достаточно затруднительно даже для норманистов. Шульцендорф находится к западу от Одера, т. е. в том же регионе, где первоначально жили ободриты и где также отмечается использования названия Рерик-Рарог в топонимике и гидронимии. Данный ритуал, судя по всему, имел для западных славян достаточно большое значение, в силу чего и был изображен дважды. Две подвески VI-VII вв. с изображением двузубцев были найдены и в восточнославянских землях: на Мощинском Городце на верхней Оке и близ Смелы к югу от Киева. Таким образом, знак двузубца был свойствен как восточным, так и западным славянам и, по всей видимости, восходит ко временам их единства. Следует также отметить, что именно в Вустерхаузене было обнаружено княжеское захоронение, которое, несмотря на разграбление еще в древности, является самым богатым из ныне известных северо-западнославянских захоронений. Хоть обнаружение изображения двузубца Рюриковичей и самого богатого на сегодняшний день западнославянского княжеского захоронения в одном и том же регионе и может быть случайным совпадением, однако вероятность подобной случайности весьма незначительна.

Подобно тому как открытие Любшанского городища поставило жирный крест на всех спекуляциях по поводу скандинавского происхождения варягов, так и шульцендорфская находка поставила жирный крест на фантазиях норманистов по поводу происхождения знака Рюриковичей. Кроме того, именно она дает нам возможность приблизиться к пониманию истинного смысла символа древнерусских князей. Благодаря изображенной на керамике сцене мы видим, что двузубец находится на шесте или копье величиной примерно с человеческий рост, которое устанавливалось на какое-то основание. Эта неожиданная подробность находит свою аналогию в Древней Руси: в болгарской летописи Манасии мы видим миниатюру, на которой русское войско Святослава в 971 г. выступает под стягом с древком, вершина которого увенчана трезубцем. В «Сказании о Борисе и Глебе», рукопись которого восходит к XII в., дружина Бориса изображена на миниатюре вместе со знаменами, увенчанными двузубцами (рис. 31). На новгородской иконе «Знаменье», посвященной событиям 1169 г., суздальские стяги увенчаны навершиями в виде трезубца, полностью повторяющим знак Юрия Долгорукого. То, что эти памятники письменности и иконографии верно передают традицию использования знака Рюриковичей в качестве навершия на стяге, подтверждает и археологическая находка: на Северном Кавказе было найдено железное навершие, соответствующее знаку Мстислава Владимировича, правившего в Тмутаракани. За исключением «Сказания о Борисе и Глебе» в качестве навершия изображается трезубец, а не двузубец, однако это обстоятельство объясняется последующей эволюцией знака Рюриковичей. О древности подобной традиции свидетельствует то, что на одном из дирхемов Погорельщинского клада было процарапано изображение стяга с навершием, как полагает И. В. Дубов, в виде трезубца, притом что на другой его стороне был изображен двузубец (рис. 32). К настоящему времени известно не менее тринадцати знаков Рюриковичей, процарапанных на восточных и византийских монетах, и знак на монете из Погорельщинского клада является древнейшим из них. Сам клад был сокрыт в первом или втором десятилетии X в., и изображения на данной монете были процарапаны в годы княжения Игоря Рюриковича. Интересно отметить, что, согласно классификации подвесок с данными знаками С. В. Белецкого, древнейшими металлическими подвесками такого рода оказывается подвески из Гнездова (рис. 33) и Каукая (рис. 34), у каждой из которых на оборотной стороне был изображен стяг. Знак на гнездовской подвеске, по мнению С. В. Белецкого, мог принадлежать любому из князей от самого Рюрика до Святополка Ярополчича, а второй – Ярополку Святославичу. То, что на древнейшем граффити на дирхеме со знаком Рюриковичей и двух древнейших подвесках с одной стороны изображался двузубец, а на другой – стяг, однозначно свидетельствует о том, что между этими предметами существовала какая-то связь. Связь эту раскрывают рассмотренные выше миниатюры, показывающие, что знак Рюриковичей мог крепиться на верх стяга. То обстоятельство, что граффити на дирхеме было сделано во время правления Игоря, указывает на то, что сама эта традиция восходит к эпохе первых русских князей.

Рис. 31. Дружина Бориса на древнерусской миниатюре. Источник: Рыбаков Б. А. Знаки собственности в княжеском хозяйства Киевской Руси X – XII вв. // СА. 1940. № 6

Рис. 32. Граффито на дирхеме Погорельщинского клада. Источник: Белецкий С. Древнейшая геральдика Руси // Повесть временных лет. СПб., 2012

Рис. 33. Знак Рюриковичей на подвеске из Гнездова. Источник: Белецкий С. В. Подвески с изображением древнерусских княжеских знаков // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004

Сцена на шульцендорфской керамике находит свое объяснение в указаниях католических авторов на то, что свои знамена западные славяне хранили в святилищах Святовита и Радигоста: «Подобно Святовиту Арконскому боги Радигощские имели свои знамена, к которым лютичи питали чрезвычайное благоговение. <…> Видя перед ратью своею священные знамена, лютичи верили, что идут за своими богами; знамена для них в походе были представителями оставшихся в Радигоще кумиров… Свои знамена сопровождали в поход и жрецы, и, конечно, перед знаменами, как перед изображениями своих богов-покровителей (dii fautores, по выражению Титмара), приносило лютицкое войско в жертву знатнейших между пленными врагами». Все это показывает, что двузубец был символом какого-то языческого божества и в этом качестве к нему, укрепленному на шесте, молитвенно простирают руки люди. В отличие от хазарского западнославянский материал дает нам не только графическое сходство с древнейшей формой знака Рюриковичей, но и, самое главное, сходство функциональное, указывающее на крепление его на древке и использование в качестве навершия знамени. Древнейшие формы подвесок показывают, что двузубец Рюриковичей был связан со стягом, начиная с эпохи балканских войн Святослава мы имеем целый ряд изображений двузубца и трезубца в качестве навершия древнерусских знамен, а западнославянские данные помогают нам понять языческие истоки данной традиции. Тот факт, что двузубец на шесте в качестве сакрального символа фиксируется к западу от Одера уже в VII-VIII вв., недвусмысленно указывает на западнославянское происхождение этого знака Рюриковичей.

Рис. 34. Знак Рюриковичей на подвеске из Каукая. Источник: Белецкий С. В. Подвески с изображением древнерусских княжеских знаков // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004

Весьма показательно, что словам Титмара о человеческих жертвоприношениях, которые совершали лютичи перед своими знаменами, находится неожиданная восточнославянская параллель. В 1709 г., когда Петр I сражался со шведами под Полтавой, произошла еще одна малоизвестная битва, в которой куряне разгромили вторгшуюся на Русь Ногайскую орду. В числе нападавших был один великан, который в силу своего огромного роста не мог ехать на коне и его везли на телеге. С большим трудом исполина удалось убить, и, как только ему отрубили голову, на том месте сразу же появилась целебная вода. «Обезглавленный труп ногайского великана (который именно на себе всего более сосредоточил озлобление и презрение курян, которых он один искалечил и убил на бою не менее, чем вся Ногайская орда), по преданию, был затоптан в трясину». Р. Л. Марков объяснил это тем, что презренные покойники (казненные, самоубийцы, еретики) «затаптываются в трясину». На месте самой битвы куряне поставили Голубец в виде большого двузубца (рис. 35). Голову же великана катали вокруг Голубца, что стало прецедентом для обрядов, «кои ежегодно и даже по нескольку раз в год отправлялись при названном памятнике и по случаю празднования победы над ногайцами и при поминовении душ убиенных… И лишь позднее этот обряд стал воспрещаться и, наконец, прекратился окончательно после того, как старый краснополянский священник Петр Орлов тайно ночью собственноручно предал земле богатырскую голову… До того же времени голова и именно для того, чтобы ее можно было бы катать ночью вокруг памятника, всегда находилась у Голубца и лежала под его кровлею, в развилочках…» Как видим, ритуал с отрубленной вражеской головой, которую катали вокруг двузубца, был явно языческий и по этой причине оказался пресечен именно христианским попом. Очевидно, ему оказалась невыносима законная гордость русских людей своей ратной славой, сопровождавшаяся магическими действиями. В высшей степени показательно, что у западных славян похожий обряд ритуального обезглавливания врага был посвящен именно Радигосту. Гельмольд, описывая их упорную борьбу за свою свободу и веру отцов, отмечает такой примечательный эпизод: «Епископу Иоанну, старцу, схваченному с другими христианами в Магнополе, то есть Микилинбурге, жизнь была сохранена для торжества (язычников). За свою приверженность Христу он был (сначала) избит палками, потом его водили на поругание по всем славянским городам, а когда невозможно было заставить его отречься от имени Христова, варвары отрубили ему руки и ноги, тело выбросили на дорогу, голову же отсекли и, воткнув на копье, принесли ее в жертву богу своему Редегосту в знак победы. Все это происходило в столице славян Ретре…»

Рис. 35. Голубец на Красной Поляне. Источник: Марков Р. Л. Голубец на Красной Поляне // Труды Курской губернской ученой архивной комиссии. Вып. 1. Курск, 1911

Что касается необычного названия курского памятника, то одним из значений слова голубец в русской языке был «ястреб», он же и голубятник. Сближение обоих хищных птиц началось еще в эпоху Древней Руси с разрушением языческих представлений. Статья 37 Русской Правды устанавливала: «А оже украдуть чюжь пес, любо ястреб, любо сокол, то за обиду 3 гривны». Чтобы оценить размер этого штрафа, следует отметить, что этот же памятник устанавливал наказание за лишение жизни свободного человека в 40 гривен, а жизнь смерда или холопа ценилась всего в 5 гривен. Понятно, что мировосприятие крестьян Петровской эпохи после многих веков интенсивного разрушения христианством основ исконной религии уже не полностью было тождественно сознанию их предков в языческую эпоху. Огромным достижением было уже то, что в их памяти осталась связь между двузубцем, бывшим центром магического ритуала, и хищной птицей. Аналогичный процесс привел к тому, что в более поздний период и в украинском языке слово Раріг также стало означать балабана (породу ястребов). Необходимо отметить, что в некоторых местах Руси отголоски былой связи двузубца с Рарогом сохранились на уровне языка. Так, в некоторых русских народных говорах слова рах или раха означают палку с развилкой на конце («Стога укрепляются со всех сторон рахом»), разветвление на дереве («Сосна растет, разделится на два, это называется сосна с рахой. Рахи – по-вологодски, а у нас по-сибирски виловатая сосна»), один из зубцов развилки («Три рахи у остроги на черню»), деревянная рогулька для нанизывания мяса («На раху мясо нанижешь, вороны соберутся и кричат, кричат»).

То, что в Древней Руси двузубец, а затем и трезубец был не просто знаком правящего рода, но также и символом какого-то языческого божества, на основании нумизматических данных установила Н. А. Соболева: «Знак, помещенный вместо образа Иисуса Христа на важнейший властный атрибут, вряд ли можно увязать исключительно с княжеским хозяйством (считая его только знаком собственности). Предполагают, что в качестве знаков Рюриковичей были приняты языческие и культовые символы, магическая природа которых несомненна». В завершение своей статьи она характеризует его «как сакральный, магический знак, реликт прежних верований». Приведенные в предыдущей главе данные о Рароге позволяют понять, почему символизировавший его знак оказался сопоставим с Богом новой религии.

Ряд фактов показывает, что начиная со своей древнейшей формы двузубца знак Рюриковичей был связан с соколом. На цилиндре, которым опломбировался мешок с мехами, которыми собиралась дань, фигура этой птицы совмещена непосредственно с двузубцем (рис. 36): «Еще один деревянный цилиндр XI в. был найден в Польше при раскопках поморского города Волина. На волинском цилиндре вырезан княжеский знак, находящий ближайшие аналогии на русских трапециевидных привесках того же времени…» В других работах этот же цилиндр датируется уже X в.

Рис. 36. Волинский цилиндр, X-XI вв. Источник: Янин В. Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2001

Еще больший интерес представляет находка, сделанная в Ладоге. В «большом доме», построенном около 881 г., был обнаружен небольшой деревянный цилиндр диаметром 19 и высотой 15 мм, на боковой поверхности которого были изображены летящий сокол и плетеный крест (рис. 37). Следует отметить, что на тот момент данный дом был самой крупной постройкой в городе. В самом здании, не испытывавшем каких-либо катастроф, были обнаружены перстень из золота, фрагменты двух стеклянных кубков, амулет в форме топорика, две весовые гирьки, 211 бусин и 32 куска янтаря. Поскольку они были рассыпаны по полу, то, по всей видимости, не представляли особой ценности для его обитателей, связанных с морем и торговлей. На основании всего этого Е. А. Рябинин сделал вывод, что в данном доме находились не просто купцы и дружинники, но располагалась резиденция ладожского наместника и, возможно, путевой дворец Вещего Олега. «В любом случае археологически выявленный объект в Ладоге, который, судя по архитектурным деталям, мог по праву называться дворцовым зданием, хронологически полностью соответствует эпохе княжению Олега». Именно в нем был найден деревянный цилиндр с изображением птицы, бывший, судя по всему, игральной фишкой или гадательным жребием. Нечего и говорить, что норманисты незамедлительно постарались истолковать эту находку в своем ключе. В. И. Кулаков поспешил отнести ладожское изображение ко второму типу по своей классификации, изображавшему петуха как птицу-жертву в «стиле Борре». Поскольку читатель сам может определить, на кого именно больше походит найденное в Ладоге изображение – на жертвенного петуха или летящего сокола, – стоит обратить его внимание на другой аспект данной находки: на теле птицы был изображен двузубец, а точнее, целых два двузубца (рис. 38). Самый крупный был образован сочетанием головы и крыльев, что напоминает нам волинский цилиндр со знаком Рюриковичей. Более мелкий расположен на животе птицы, и, поскольку линии соединены, это не может быть изображением ее лап. Сочетание двух двузубцев с образом сокола уникально и аналогов не имеет. Возможно, подобная необычная композиция была обусловлена опекунством Вещего Олега над Игорем, и далеко не случайно, что этот предмет был найден в резиденции ладожского наместника, который, как предположил Е. А. Рябинин, мог быть путевым дворцом самого Олега. Если это так, то данная находка подчеркивает связь сына и племянника Рюрика с образом сокола. Она самым недвусмысленным образом подтверждает утверждение ПВЛ о принадлежности Вещего Олега к роду Рюриковичей и показывает ошибочность его характеристики как «князя урманского», сделанной одним из редакторов Иоакимовской летописи.

Рис. 37. Ладожский цилиндр IX в.

Рис. 38. Два двузубца на Ладожском цилиндре

Не менее важным является и плетеный крест, изображенным с этой птицей. Сама композиция составлена таким образом, что сокол как будто вылетает из этой плетенки, как из гнезда. Как показал в своем исследовании В. П. Даркевич, крест в языческой Руси был символом солнца. Представление о связи птицы с солнцем и годом хорошо сохранилось в отечественном фольклоре. Украинская загадка называло дневное светило вертящейся птицей: «Стоит дуб-стародуб, на том дубе птиця-вертиниця; нихто ее не достане – ни царь, ни цариця». О русской загадке, отождествлявшей солнце с соколом, говорилось выше. А. Н. Афанасьев отмечал, что народная фантазия течение времени уподобляло растущему дереву, на котором гнездится птица-солнце, откладывая белые и черные яйца и высиживая из них дни и ночи: «Стоит дуб о двенадцати ветвях, на каждой ветви по четыре гнезда, в каждом гнезде по 6 простых яиц, а седьмое – красное» или «по семи яиц беленьких, по семи черненьких» (год, месяцы, недели, шесть дней простых и седьмое воскресенье, или семь дней и семь ночей). Если внимательно присмотреться к плетенке, то окажется, что она состоит из тринадцати прямоугольников. Очевидно, это является указанием на тринадцатимесячный лунно-солнечный календарь, о существовании которого на Руси неоднократно говорили различные исследователи, начиная еще с Д. Прозоровского. Если на подвеске из Санцкова от сокола отходят девять лучей, то на весьма похожем изображении из Любека сокол окружен именно тринадцать полукружиями (рис. 39). Весьма возможно, что в различных местах славянского мира Рарог связывался с различными временны́ми периодами, и в этом отношении подвеска из Любека в очередной раз указывает на тесные связи именно этого региона западнославянского мира с Ладогой, отразившиеся как в единой символике, так и в едином календарном цикле.

Рис. 39. Подвеска с соколом из Любека

Подобная календарная интерпретация изображения на ладожском цилиндре находит свое подтверждение в медной подвеске, найденной в Пскове в слое XI в. (рис. 40). На обеих сторонах подвески был изображен двузубец, правая часть которого на одной стороне была украшена полумесяцем и крестом – на другой. Поскольку крест в языческой традиции символизировал солнце, то мы видим, что знак Рюриковичей вновь оказался связан с обеими небесными светилами, взаимодействие которых и определяло структуру древнерусского календаря. На обоих сторонах псковской находки двузубец был заключен в орнаментальную рамку, что больше не встречается ни на одной из подвесок с данным знаком. Поскольку псковская подвеска не соотносится ни с одним из известных княжеских знаков Рюриковичей, высказывалось даже мнение о том, что она поддельная. Связь с небесными светилами объясняет необычность этой подвески, а дополнительным подтверждением ее подлинности может служить найденная в Саркеле костяная пластина со знаком Святослава (рис. 41). Рядом с двузубцем на ней изображен маленький отпятныш в виде полумесяца, а вся композиция вновь заключена в орнаментальную рамку, как на псковской подвеске. Двенадцатилучевая фигура на оборотной стороне указывает на переход уже к двенадцатимесячному году. Как видим, точно так же, как и сокол, знак Рюриковичей был связан с двумя важнейшими небесными светилами.

Рис. 40. Псковская подвеска со знаком Рюриковичей, XI в. Источник: Белецкий С. В. Подвески с изображением древнерусских княжеских знаков // Ладога и Глеб Лебедев. СПб., 2004

Рис. 41. Костяная пластина из Саркела со знаком Святослава

Связь с соколом знака Рюриковичей сохраняется и после того, как он из двузубца превращается в трезубец. Еще на знаках Ярослава Мудрого из Киева и Белгорода он изображается вместе с птицей (рис. 42). Исследовавший этот знак уже не на монетах, а на ременных бляшках С. С. Ширинский совершенно независимо от О. М. Рапова отмечает, что «среди богатого декоративного обрамления княжеской тамги встречаются изображения птицы в различных вариантах. О неслучайном появлении этого сюжета рядом с княжеским “знаменем” XI в. свидетельствует своеобразно исполненный знак Владимира Святославича на наконечнике ножен сабли-меча, найденном в 1960 г. в могильнике Кримулдас в Латвии.

Такие наконечники проникают в Прибалтику из Поднепровья в конце X – начале XI в., очевидно, вместе с возвращающимися на родину воинами-балтами из дружины киевских князей. Сохранив стилистические особенности древнерусских княжеских “знамен” в парадном варианте, тамга Владимира на этом наконечнике превращена в изображение птицы. Таким образом, трапециевидные подвески со знаком Ярослава и фигуркой птицы, сопоставленные с тамгой на ножнах из Кримулдас, констатирует существование на Руси в X – первой половине XI в. традиции, связывающей в представлении людей княжеский знак и птицу воедино. С развитием социальных отношений и изменением религиозных представлений тамги – реальные изображения родовых тотемов – постепенно схематизируются и приобретают все большее значение знаков собственности. Однако прежний смысл изображений предков-покровителей они сохраняют долгое время. <…> Таким образом, происхождение знаков киевских князей от еще более древней родовой тамги подтверждается как данными этнографии, так и археологическим материалом. Сюжетом этой тамги служило изображение неизвестной нам хищной птицы». Отметим, что латвийский могильник Кримулдас связан, скорее всего, не с балтами, а прибалтийскими венедами. Вызывает сомнение и утверждение о «неизвестности» птицы, связанной со знаком Рюриковичей, поскольку связь этого княжеского рода именно с соколом фиксируется самыми разнообразными источниками.

Рис. 42. Знак Ярослава из Киева и Белгорода. Источник: Ширинский С. С. Ременные бляшки со знаками Рюриковичей из Бирки и Гнездова // Славяне и Русь. М., 1968

Чтобы окончательно удостовериться в том, что знак Рюриковичей действительно изображал Рарога, сравним данные предыдущей главы с теми сферами, в которых использовался княжеский знак. О связи знака наших князей именно с властными отношениями говорят многочисленные данные: выше уже отмечалось, что он помещался на навершии знамен княжеских дружин, начиная с Игоря Рюриковича наносился на иностранные монеты; начав чеканить первые отечественные деньги, Владимир Святославич незамедлительно поместил его на оборотную сторону своих монет; встречается он и на княжеских печатях, древнейшую из которых относят к эпохе Святослава Игоревича. Изображенный на подвесках знак Рюриковичей, как полагают исследователи, удостоверял властные полномочия их носителей. Не исключено, что истоки подобной идеи восходят к весьма древним временам. Выше уже отмечалось индоевропейское происхождение представления о носимых правителем на своем теле «царских» знаках, удостоверяющих божественное происхождение его власти. О подобном же направлении мысли свидетельствуют и данные филологии. Касаясь названия фарна в согдийском языке, В. Н. Топоров отметил: «С этим кругом значений естественно связывается употребление согд. prn для передачи кит. siang, которое в свою очередь точно передает санскр. laksana как выражение для внешнего знака (меты) принадлежности к данному состоянию, положению».

Не менее очевидна связь знака Рюриковичей с военным делом. Помимо упоминавшихся выше княжеских знамен и наконечника ножен заслуживает внимания традиция его нанесения на роговые кистени (к настоящему времени известно пять подобных находок), которая, возможно, восходит к образу оружия Индры. Кроме того, недавно в могильнике у с. Шекшово был найден топорик X-XI вв. с изображениями двузубца и трезубца. Исследователи предполагают, что этот вид оружия со знаками Рюриковичей мог быть символом власти в военной сфере. Как уже отмечалось выше, по западнославянским повериям, Рарог приносит богатство в дом своего хозяина. С этими представлениями следует сопоставить и отмеченный археолагами факт, что знак Рюриковичей использовался в качестве знака собственности на отдельных предметах и помещался на древнейшие русские монеты, а также украшал кошельки некоторых их дружинников, очевидно охраняя и преумножая их содержимое. О последнем случае мы можем говорить благодаря найденному в полиэтничной Бирке кошелю со знаком Владимира Святославича: «В языческой Руси в условиях развивающегося феодализма тамга князя – в прошлом символ существа, “помогавшего” членам родовой группы, продолжает “охранять” теперь сюзерена и его вассалов. Вероятно, поэтому бляшка со “знаменем” Владимира Святославича украшала теперь сумку-кошель дружинника из кургана 93 в Бирке». То обстоятельство, что знак Рюриковичей носился на кошеле, показывает, что охрана денег была одной из функций Рарога как минимум уже в ту эпоху. Изображение двузубца с крестовидной ножкой вырезано на деревянной счетной бирке, найденной в слоях 970-1020 гг. в Новгороде (рис. 43) и атрибутированной Ярополку Святославичу. Не исключено, что знак креста указывает на попытку совместить новый религиозные представления с родовым символом, и если это так, то в данном контексте эта находка в семантическом плане оказывается тождественной изображению сокола с крестом.

Рис. 43. Двузубец на счетной бирке из Новгорода, 970-1020 гг. Источник: Белецкий С. Древнейшая геральдика Руси // Повесть временных лет. СПб., 2012

В предыдущей главе мы видели, что Рарог был связан и с загробным миром. Пример подобного использования трезубца Рюриковичей мы видим в прусских древностях, связанных, по всей видимости, со службой пруссов в дружинах русских князей. Два трезубца были высечены на камнях, причем один камень был обнаружен в погребении 147 Ирзекапкниса, а другой – в святилище Клинцовка-Кунтерштраух. Это говорит о том, что знак Рюриковичей воспринимался пруссами не просто как родовая тамга князей, которым они служили, или как знак собственности, а как сакральный символ, связанный, с одной стороны, с погребальным ритуалом, а с другой – со своим собственным языческим святилищем.

В книге «Русы от Волги до Дуная» мною было показано, что русы под своим собственным именем существовали уже как минимум в скифскую эпоху и принимали участие в походе этих кочевников в Переднюю Азию. В свете происхождения двузубца несомненный интерес представляет то, что данный знак появляется в кобанской культуре Кавказа именно в период переднеазиатского похода скифов. В виде его изготавливаются нагрудная бронзовая пластина VIII-VII вв. до н. э. из Бештау и бронзовые булавки, заканчивающиеся головами животных или птиц. Речь, разумеется, не идет о том, что знак Рюриковичей непосредственно происходит из кобанской культуры, а лишь о том, что для части ее носителей знак двузубца также представлял собой достаточно важный символ, что, возможно, говорит о его общих истоках у людей, разделенных достаточно большим временным и пространственным промежутком. Следует отметить, что впоследствии он присутствует и на территории Скифии. Двузубые вилочки с ровными или фигурно орнаментированными окончаниями встречаются в степных и лесостепных памятниках скифской культуры. Относятся они к категории неопределенных предметов, и в различное время выдвигались гипотезы, что они были украшениями, использовались для закрепления ремня или в ритуале гадания. Поскольку в скифской культуре они встречаются в захоронениях, а на территории Ирака была найдена печать, на которой во время сцены похорон женщина держит в руках рогатый маленький фетиш, Е. Е. Фиалко и Ю. В. Болтрик осторожно предполагают: «Все сказанное выше как будто позволяет усматривать в бронзовых вилочках некий фетиш, игравшую важную роль в погребальном культе ираноязычных племен». Таким образом, мы видим, что двузубец в Восточной Европе был связан с загробным миром уже со скифской эпохи, а связь с ним трезубца Рюриковичей фиксируется у пруссов еще в эпоху Древней Руси.

Приведенные в данной главе материалы показали, что в семантическом плане знак Рюриковичей во всех основных сферах оказался тождествен славянским языческим представлениям о Рароге, что говорит о том, что именно эту мистическую сущность княжеской власти он первоначально и обозначал.