Уточненная датировка пожара Ладоги, если она верна, согласно которой он произошел не на рубеже 50-60-х гг. IX в., а в промежутке между 863 и 870 гг., ставит перед исследователями сложные вопросы. Свидетельствует ли это о том, что призвание варягов состоялось позднее летописной даты? Однако данные нумизматики говорят о том, что в 850-х гг. действительно происходит катастрофичный спад поступления дирхемов в Европу и Волжско-Балтийский путь на какое-то время перестает функционировать. Наиболее логично связать это с летописным известием о междоусобной войне на севере Восточной Европы, завершившейся призванием Рюрика. В таком случае ладожский пожар произошел уже в правление нового князя, и мы вновь оказываемся перед вопросом: стало ли это результатом нападения извне, или перед нами следствие каких-то внутренних конфликтов? Пока археологические данные не позволяют нам однозначно ответить на этот вопрос. Никоновская летопись под 864 г. сообщает об убийстве Рюриком Вадима Храброго и многих других новгородцев, что свидетельствует скорее в пользу версии внутреннего конфликта. Датировка этого источника достаточно точно совпадает с результатами археологического исследования, однако летописец однозначно говорит о Новгороде, а не о Ладоге. Впрочем, ниже мы увидим, что одна летопись, говоря о первой резиденции Рюрика в Восточной Европе, называет Новгород, а другая – Ладогу, притом что обе они восходят к тексту ПВЛ. Таким образом, не исключена вероятность того, что описание произошедших в Ладоге событий было перенесено на Новгород. Следует отметить, что само имя Вадим христианское и в этом качестве является еще одним аргументом достоверности похода Бранлива, поскольку, согласно Житию Стефана Сурожского, русский князь и его бояре после чуда у гроба святого крестились. Достаточно давно было высказано предположение, что Вадим был тоже потомком Гостомысла и, соответственно, также имел право на власть.

Еще одним событием, которое способно заставить нас усомниться в точности традиционной даты призвания варягов, является история Аскольда и Дира. Под 862 г. упоминается, что два боярина Рюрика, Аскольд и Дир, отправились на юг и сели править в Киеве: «и бѧста оу него. в҃. мужа не племени его ни боӕрина. и та испросистсѧ ко Цр҃югороду с родомъ своимъ. и поидоста по Днѣпру. и идуче мимо и оузрѣста на горѣ градок и оупращаста. [и] рѣста чии се градокъ. ѡни же рѣша бъıла суть. г҃. братьӕ. Кии. ІЦекъ. Хоривъ. иже сдѣлаша градокось. и изгибоша и мъı сѣдимъ. платѧче дань родомъ их Козаромъ. Аколъдо же. и Диръ. ѡстаста въ градѣ семь. и многи Варѧги скуписта. и начаста владѣт Польскою землею. Рюрику же кнѧжаста в Новѣгородѣ» – «И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: “Чей это городок?” Те же ответили: “Были три брата, Кий, Щек и Хорив, которые построили город этот и сгинули, а мы тут сидим, родичи их, и платим дань хазарам”. Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде».

Под 866 г. летопись сообщает об их походе на Царьград, причем в тексте они также именуются Русью: «Въ лѣт 866. Иде Асколдъ и Диръ на Греки и прииде въ 14 [лѣто] Михаила цр҃ѧ. цр҃ю же ѿшедшю на Ѡгарѧнъı. [и] дощедшю єму Чернъıє рѣки. вѣсть єпархъ посла к нему. яко Русь на Цр҃ьгородъ идеть. и вратисѧ цр҃ь си же внутрь Суду вшедше. много оубıиство крт҃нмъ створиша. и въ двою сотъ корабль Цр҃ьградъ ѡступиша. Цр҃ь же єдва въ градъ вниде [и] с. патреӕрхомъ съ Фотьємъ къ сущеи цр҃кви ст҃ѣи Бц҃ѣ Влахѣрнѣ [и] всю нощь молт҃ву створиша таже бжт҃вную свт҃ъı Бц҃ѧ ризу с ими изнесъше в рѣку ѡмочивше тишинѣ сущи [и] морю оукротившюсѧ. абьє бурѧ въста с вѣтромъ. и волнамъ вельямъ въставшемъ засобь безбожнъıхъ Руси корабль смѧте…» – «В год 866. Пошли Аскольд и Дир на греков и пришли к ним в четырнадцатый год царствования Михаила. Цесарь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет на Царьград, и возвратился цесарь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Цесарь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви Святой Богородицы Влахернской, и вынесли они с пением божественную ризу святой Богородицы и погрузили в реку. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и встали огромные волны, и разметало корабли безбожной Руси…» На самом деле, как следует из так называемой «Брюссельской хроники», нападение Руси на Константинополь произошло 18 июня 860 г., а не в 866 г.

Кем были Аскольд и Дир? Утверждение о том, что они были боярами основателя династии, вызывает определенные сомнения, и достаточно давно было высказано мнение, что оно было сделано летописцем со вполне определенной целью – представить Рюриковичей единственно законной династией, а убитым Олегом правителям Киева отказать в легитимности, для чего их и изобразили боярами Рюрика, отложившимися от его сына и самовольно захватившими власть на юге. Польский историк Ян Длугош в своем труде называет их потомками основателя Киева: «Затем, после смерти Кия, Щека и Корева, их сыновья и потомки, наследуя по прямой линии, княжили у русских много лет, пока такого рода наследование не привело к двум родным братьям – Оскальду и Диру». Часть отечественных историков восприняло эту версию, полагая, что она основывается на несохранившихся русских летописях, которыми мог пользоваться Длугош. Однако и это утверждение также несвободно от политической мотивации: согласно польскому хронисту, Рус был потомком прародителя поляков Леха, и в этом отношении Рюриковичи оказываются захватчиками Киева, изначально принадлежащего потомкам Леха. Таким образом, подчеркивая местное происхождение Аскольда и Дира, польский хронист тем самым косвенно отрицал права Москвы на этот город.

Некоторые отечественные летописи занимают как бы промежуточную позицию между этими двумя крайними точками зрения. Новгородская I летопись считает Аскольда и Дира варягами, но при этом не говорит о том, что они были боярами Рюрика. Иоакимовская летопись говорит об одном Оскольде и утверждает, что он был направлен на юг самим Рюриком: «Славяне, живусче по Днепру, зовомии поляне и горяне, утесняеми бывши от козар, иже град их Киев и протчии обладаша, емлюсче дани тяжки и поделиями изнуряюсче, тии прислаша к Рюрику преднии мужи просити, да послет к ним сына или ина князя княжити. Он же вдаде им Оскольда и вои с ним отпусти. Оскольд же, шед, облада Киевом и, собрав вои, повоева первее козар, потом иде в лодиах ко Царюграду, но буря разби на мори корабли его. Олег бе муж мудрый и воин храбрый, слыша от киевлян жалобы на Оскольда и позавидовав области его, взем Ингоря, иде с войски ко Киеву. Блаженный же Оскольд предан киевляны и убиен бысть…» Сам В. Н. Татищев в примечании к этому тексту отметил: «Оскольд. Хоть Иоаким точно сыном Рюриковым его не имяновал, но обстоятельство утверждает, ибо киевляне не просили бы сына, если бы его не было».

Норманисты поспешили объявить их скандинавами, но авторы монографии об ономастики Украины убедительно опровергают скандинавскую этимологию Аскольда, приводя русский антропоним Аскольдов, другие антропонимы др. – блр. Ясколдъ, блр. Яскалд, Яскулд, др. – польск. Askold, Jascold. Имени Дир соответствуют западнославянские имена Дирслава, впервые зафиксированное в 983 г., Дирско и Дирскон. Окончательно прояснить загадку происхождения обоих правителей помогает Синаксарь Константинопольской великой церкви конца IX – начала X в. Он содержит краткие сказания о святых и церковных праздниках и под 25 июня отмечает: «И нашествие сарацинов и рун (και των Ρουν), и лития во Влахернах». Такие исследователи, как Н. Ф. Красносельцев и Г. Г. Литаврин, относили это известие к походу русов 860 г. Действительно, если нашествие произошло 18 июня, то 25-го числа осада была в самом разгаре. Лития во Влахернах – молитвы во Влахернах Фотия и Михаила III, о которых упоминает не только отечественная ПВЛ, но и византийские источники. Что касается рун, то это было одно из названий славянского населения острова Рюген, которое в средневековых источниках также неоднократно называлось русами. Данное уникальное свидетельство в сочетании с тем, что наиболее точные с этимологической точки зрения параллели именам Аскольда и Дира находятся в западнославянском мире, не только подтверждает варяжское происхождение обоих киевских правителей, но и в очередной раз доказывает западнославянское происхождение самих варягов. Все эти факты позволяют рассматривать Аскольда и Дира как предводителей одного из варяжских отрядов. Поскольку иностранный источник относит их нападение на Константинополь к 860 г., очевидно, что они никак не могли быть боярами или родственниками призванного в 862 г. Рюрика. Однако точность дат в начальной части ПВЛ вызывает сомнение, и нельзя исключать возможность того, что знаменитое призвание варягов произошло несколько раньше, чем оно было впоследствии датировано летописцем. В этом случае какая-то связь между Рюриком и Аскольдом и Диром возможна, однако вновь ставит нас перед дилеммой: считать ли последних представителями предыдущей волны западнославянской миграции в Восточную Европу, которых появление Рюрика и его братьев заставило двинуться на юг, или же они действительно были приближенными или родственниками призванного князя, отправившимися в Поднепровье с согласия или даже по приказанию основателя династии Рюриковичей. Существующий разнобой источников не позволяет делать какие-либо окончательные заключения по этому поводу, однако неожиданное утверждение автора ПВЛ о том, что Аскольд и Дир были Рюрику «не родственники его, но бояре», наводит на мысль, что в XII в. существовала версия об их родстве.

Согласно Новгородской I летописи, Рюрик сел сразу в Новгороде, однако Ипатьевская летопись дает несколько иную версию событий: «И изъбрашасѧ. триє брата. с роды своими. и поӕша по собѣ всю Русь. и придоша къ Словѣномъ пѣрвѣє. и срубиша город Ладогу. и сѣде старѣишии в Ладозѣ Рюрикъ. а другии Синєоусъ на Бѣлѣѡзерѣ. а третѣи Труворъ въ Изборьсцѣ. и ѿ тѣхъ Варѧгъ. прозвасѧ Рускаӕ землѧ. по дъвою же лѣту. оумре Синеоусъ. и братъ єго Труворъ. и приӕ Рюрикъ власть всю ѡдинъ. и пришед къ Ильмєрю. и сруби город надъ Волховом. и прозваша и Новъгород. и сѣде ту кнѧжа̑…» – «И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли прежде всего к славянам. И поставили город Ладогу. И сел старший, Рюрик, в Ладоге, а другой – Синеус, – на Белом озере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик и пришел к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить…»

Исследователи склоняются к «ладожской» версии: «Из двух вариантов рассказа о Рюрике первоначален в плане истории текста “новгородский” вариант, тогда как более адекватной исторической реальности является “ладожская” версия. Последняя вошла в летопись на заключительном этапе её формирования, в редакции ПВЛ 1117 г., отразив аутентичную ладожскую традицию, с которой составитель этой редакции познакомился во время его поездки на Север. “Новгородский” же вариант восходит к Древнейшему сказанию, излагавшему историю призвания варяжских князей в эпически-обобщённом виде, абстрагированном от неактуальных для Киева географических подробностей». Более поздние источники пытаются примирить обе версии путем создания такой конструкции: «И сѣде Рюрикъ на княженiе въ Великомъ Новѣградѣ, а столицу свою на островѣ эзеря Ладоги заложи». Интересно, что еще один поздний источник говорит не об основании, а об укреплении Ладоги: «…пришли къ Славянамъ первое, и утвердивши городъ старый Ладогу, и сяде старѣйшiй Рюрикъ в Ладогѣ».

Нечего и говорить, что последнее утверждение больше соответствует исторической действительности. В период ок. 865-890-е гг. Ладога оправляется от пожара, в ней восстанавливается центральный большой дом и отмечены следы производственной деятельности. Исследователи города отмечают, что «сообщение ПВЛ о том, что Рюрик в Ладоге “сруби город”, могло означать появление деревянной фортификации на узком каменном мысу, служившем естественной защитой ладожской гавани». А. Н. Кирпичников констатирует: «В 860-е гг. (что соответствует горизонту Е1, датированному 860-890-ми гг.) Ладога развилась настолько, что кратковременно становится столицей образующейся империи Рюриковичей. Она превращается в княжеский город, в ней строятся первые укрепления. Территория города подразделена на детинец и предградье». Этот же археолог констатирует, что во второй половине IX в. ладожский посад формировался по определенному плану, в результате чего городская территория делилась на одинаковые по размеру участки, что свидетельствует о наличие администрации, осуществлявшей раздел земли. Г. Ф. Корзухина так описывает произошедшие в городе перемены: «Вместо свободно и бессистемно расставленных крупных домов горизонта Е1, окруженных хозяйственными постройками, на поселении периода Д появились ряды мелких изб, тесно прижатых друг к другу и вытянутых вдоль настила и мостков. Никакой постепенности в переходе к новой системе застройки на вскрытой площади не наблюдается. Переход к новой планировке и одновременно к новому типу жилищ очень резок. Не исключена возможность, что перепланировка была в какой-то мере принудительной». Однако эту же черту мы видим и в западнославянском регионе, где уже в начале IX в. фиксируются города с регулярной застройкой, формирующей сеть улиц, которая зачастую сохранялась при перестройках. Все это позволяет предположить, что переход от стихийной к упорядоченной застройке города, т. е. выход процесса урбанизации на качественно более высокий уровень, связан с появлением там Рюрика.

Весьма интересна топонимика Ладоги (рис. 5). Левобережная возвышенность близ Ладоги известна под название Княщина (так новгородцы позднее называли княжескую долю в доходах, владениях и правах). В эту же группу названий входит и Княж-Остров в отдаленном лесном урочище на левом берегу Волхова. Непосредственно рядом с Княщиной в Ладоге находится Кузьмодемьянская горка. Это название она получила от одноименной церкви. Однако уже давно было установлено, что «…Кузьма-Демьян христианский псевдоним дохристианского бога Сварога». Сварог же, как отмечалось в предыдущей главе, являлся отцом западнославянского Радигоста, от которого вел свое происхождение Рюрик. Тот факт, что находящаяся рядом с Княщиной возвышенность в первом восточнославянском городе, ставшем резиденцией Рюрика, была посвящена именно этому богу, в очередной раз подтверждает правильность изложенной в предыдущей главе его языческой генеалогии.

Рис. 5. Ладога и ее ближайшие окрестности на составленной Г. С. Лебедевым карте: I – «княжеская» зона; II – «городская» зона; III – «сакральная» зона: 1 – сопки; 2 – курганы с сожжениями различных типов обряда; 3 – курганы с трупоположениями; 4 – длинные курганы; 5 – древнерусские храмы; 6 – грунтовые могильники. Источник: Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985

По-разному источники трактуют и отношение первого русского князя к будущей столице Северной Руси. По поводу Новгорода мы также сталкиваемся с двумя противоречащими летописными известиями. С одной стороны, Ипатьевская летопись утверждает, что этот город был основан Рюриком. С другой стороны, точно так же восходящая к ПВЛ Лаврентьевская летопись отмечает, что он был основан словенами еще до призвания трех братьев: «Словѣни же сѣдоша ѡколо єзера Илмерѧ. [и] прозвашасѧ своимъ имѧнемъ и сдѣлаша градъ. и нарекоша и Новъгородъ». Если верна последняя версия, то Новгород первоначально возник как племенной центр, если первая – то начало ему должна была положить княжеская крепость, поставленная на необитаемом месте, вокруг которой постепенно образовался и сам город. Как следует из самого его названия, он действительно был «новым» городом и впервые в летописи, да и то достаточно поздней, упоминается под 859 г., а древнейшая из найденных в нем археологами уличных мостовых датируется 953 г., хоть, разумеется, при дальнейших раскопках вполне могут быть обнаружены и более ранние следы поселений. Кроме того, ниже древнейшей мостовой залегает слой толщиной около 40 см, который пока не может быть точно датирован современными методами. В силу этого решающее значение приобретает комплексное изучение городской структуры. Археологическое ее исследование привело специалистов к выводу о верности «племенной» версии образования Новгорода: «Таким образом, отсутствие на территории Детинца следов оборонительных укреплений ранее 1045 г., связь происхождения Детинца с владычным двором, который мог появиться не ранее конца X в., заставляет отрицать “княжеский” вариант происхождения Новгорода из феодального замка, построенного Рюриком или кем-либо из его потомков». Как уже отмечалось выше, волхвы вместе с племенной знатью, трансформировавшейся позднее в городское боярство, руководили политической жизнью Новгорода. «Наоборот, зная о приглашении князя из легенды о призвании варягов и зная о славянской колонизации Ильменя, гораздо естественнее относить происхождение веча и совета старейшин (бояр) не к периоду XI в., а к самому начальному периоду существования городского поселка, когда в нем еще не было никакого князя. <…> Владыка, видимо, заменил своих предшественников, языческих жрецов. <…> Вече этого межплеменного центра, видимо, должно было находиться там же, где и впоследствии, – на Софийской стороне. Естественно, что приглашенный князь не мог поселиться на территории веча – поэтому он устроил свой “двор” на Торговой стороне. Вече, по всей видимости, было связано с языческим жречеством, с культом Перуна, с его капищем. Поэтому когда капище было уничтожено, а идол Перуна сброшен в Волхов, то на его месте появился деревянный Софийский собор…» На основании всестороннего изучения всех имеющихся данных В. Л. Янин и М. Х. Алешковский пришли к следующему заключению: «Из изложенного наблюдения следует очевидный, хотя и предположительный вывод: князь в Новгороде был вторичен по отношении к тем общественным силам, которым город обязан своим возникновением».

Таким образом, Рюрик переселился в уже существовавший город, обладавший своей системой самоуправления, которая явно ограничивала его власть. Соответственно, причинами переноса его резиденции из Ладоги могли быть внешняя опасность, неуверенность в лояльности жителей этого города или более выгодное положение Новгорода. Е. Н. Носов считал, что если в известии о призвании варягов видеть не только легенду, то поселением, куда в IX в. из Ладоги пришел Рюрик, могло быть только городище. По поводу причин переноса столицы он полагал: «Ладога была лишена земледельческой округи, в то время как Поозерье являлось наиболее благоприятной для земледельческого хозяйствования областью Приильменья и, безусловно, в IX в., а возможно, и ранее стало ядром расселения славян в Ильменском бассейне. Тем самым городищенская округа изначально развивалась в сгустке земледельческих поселений, где все более концентрировались верхи разлагающейся родоплеменной верхушки славянского общества. В течение IX в. поселенческое ядро в истоке Волхова постепенно приобрело роль центра складывающейся на севере Руси государственности». Поозерьем называется территория на северном и северо-западном побережье озера Ильмень и верховьях р. Волхов, протяженность которой с севера на юг составляет около 20 км. Согласно подсчетам Е. Н. Носова, в этом относительно небольшом регионе было сконцентрировано более 25 поселений конца I тыс. н. э., площадь большинства которых превышало 1 га, а в 19 пунктах выявлены сопки или их следы. Характеризуя укрепления Рюрикова городища, археологи отмечают: «Массивные двухрядные дубовые укрепления-клети и оборонительный ров, защищавшие центральную часть поселения, свидетельствуют о значительном экономическом потенциале местного общества, способном организовать столь масштабные строительные работы, сконцентрировав для этого немалые людские ресурсы».

Братья Рюрика сели в Изборске и Белоозере (рис. 6). Если в отношении Изборска все понятно и результаты его исследования были приведены в первой главе, то с Белоозером дело обстоит гораздо сложнее и трагичнее. Проводившая там раскопки Л. А. Голубева первоначально датировала возникновение города серединой X в., позднее – первой половиной того же столетия. Последнюю датировку оспаривает С. Д. Захаров, считающий, что время возникновения города можно определять в рамках второй трети X в. В течение 12 полевых сезонов Л. А. Голубева на правом берегу Шексны исследовала свыше 5,5 тыс. кв. м, однако, поскольку она ошибочно полагала, что на левом берегу реки в древности город не располагался, раскопки там практически не велись. Сейчас стало ясно, что Белоозеро занимало оба берега Шексны, его общая площадь составляла не менее 54 га, из которых около 13 га приходилось на левобережное поселение. Хоть площадь раскопок впечатляет, однако, по оценке Н. А. Макарова и С. Д. Захарова, они составляют примерно лишь сотую часть территории средневекового города. В результате сооружения Волжско-Балтийской водной системы две трети Белоозера было затоплено. В 60-70-х гг. XX в. был почти полностью срыт карьером могильник средневекового города, и примерно тогда же по незатопленной части средневекового города была проложена новая дорога. В довершение всего даже оставшуюся часть города исследовать сейчас путем археологических раскопок невозможно, так как на глубине 30-40 см под лопатой появляется вода. Таким образом, хоть слоев IX в. на Белоозере не обнаружено, это может быть обусловлено не их отсутствием, а тем, что они оказались под водой.

Рис. 6. «И сел старший, Рюрик, в Ладоге, а другой – Синеус, – на Белом озере, а третий, Трувор, – в Изборске». Миниатюра Радзивилловской летописи

Кроме того, сохраняется неясность и относительно местоположения первоначального Белоозера. Еще Н. М. Карамзин, ссылаясь на «Географический лексикон» Г. Ф. Миллера, отмечал, что город, по древнему преданию его жителей, стоял в IX в. на северном берегу озера и на Шексну был перенесен лишь Владимиром. А. А. Шахматов, соглашаясь с древностью этого предания, отмечал, что его наиболее ранняя запись сохранилась в летописце Кирилло-Белозерского монастыря XVI в.: «Синеус сидел у нас на Кистеме». Историограф Вологодской области XVIII в. А. Засецкий сообщал также, что «князь Синеус построил город при Беле Озере на Северном берегу против Биармийцев», а И. И. Порошкин писал, что «на месте Киснемского погоста стоял в старину Варяжский городок». По поводу версии о Киснеме-Кистеме как древнем Белоозере мнения археологов разделились. С. Д. Захаров, указывая на незначительную площадь первых двух поселений X в. Киснемы, значительно увеличившей свою территорию в XI в., категорически отказывается рассматривать их как предшественников Белоозера или города, в котором «сидел» Синеус. С. З. Чернов, ссылаясь на археологические изыскания, отмечал, что в конце IX – третьей четверти X в. в Белозерье фиксируются три центра притяжения населения: крупные поселения на месте Белоозера в истоке Шексны, в Киснеме и городище Никольское I на нижней Кеме. Белоозеро в истоке Шексны и памятники, расположенные на реке Кеме, уже были предметом многолетних исследований. В отличие от них Киснема находится пока в начальной стадии изучения, поэтому характер поселения, существовавшего здесь в X-XI вв., пока не может быть определен. На современной же стадии исследования можно лишь констатировать, что в отличие от большинства белозерских волостей, возникших в XIII-XV вв., Киснема сложилась на месте, заселенном на самой ранней стадии освоения Белозерья в Средневековье.

Л. А. Голубева, отмечая достаточно давно идущее разрушение берега, считала, что ранняя Кинесма была поглощена озером, продолжающим и сейчас наступать на берег, или же находилась в другом месте. Исследовав сохранившийся в окрестностях современной Кинесмы могильник X – середины XI в., она писала: «На северный берег Белого озера славяне проникли, вероятно, одновременно с освоением бассейна Шексны, происходившем в IX-XI вв., и имели здесь раннее и прочное влияние среди местного населения. Кроме годных для пахоты земель, переселенцев, несомненно, привлекали выгодные возможности сообщения с озерами Вожже и Лаче, дающими истоки Беломорской речной системе. Не случайно самое большое озеро на северном берегу носит название Дружинского, а самое удобное на пути к оз. Вожже – Волоцкого. <…> В Киснемском могильнике сильное влияние славянского элемента сказывается достаточно убедительно. Об этом свидетельствует устойчивая западная ориентировка погребенных, следы гробовищ, наличие височных колец славянского типа (в том числе спирального кольца северян), отсутствие шумящих привесок и зооморфных фигурок. Вещей скандинавского происхождения здесь нет совершенно. Оружие в мужских погребениях позволяет предположить, что перед нами захоронения свободных смердов, а может быть, дружинников». Тот факт, что в погребении 1 Киснемы, датируемом концом X – первой половиной XII в., была обнаружена лепная керамика ладожского типа (тип III, по Н. А. Макарову), говорит о пребывании на этом поселении выходцев из первой столицы Рюрика. Подобная же керамика была зафиксирована и в могильнике XI в. Никольское III. Кроме того, по мнению Н. А. Макарова, с большими оговорками и Челмужская курганная группа может рассматриваться как принадлежащая выходцам из Приладожья.

Поскольку наиболее древние изученные слои Кинесмы и ее ближайших окрестностей датируются X в., это не снимает вопроса о пребывании в этом регионе варягов веком ранее. Помимо приведенных выше данных о гибели значительного количества площади памятников, ряд соображений говорит в пользу достоверности летописного сказания. Как отмечал Н. А. Макаров, Белоозеро было центром Восточного Прионежья, которое, с одной стороны, было связано удобными речными путями с Новгородом и Верхним Поволжьем, а с другой – именно там находились важнейшие волоки, открывавшие дорогу на север и восток, в бассейны Онеги и Северной Двины. Поскольку Восточное Прионежье являлось «воротами» Севера, то в условиях меховой торговли с Востоком уже в силу своего весьма выгодного географического положения, оно должно было весьма рано привлечь к себе внимание Варяжской Руси. О том, что население с запада проникло в регион Белого озера уже в эпоху призвания варягов, свидетельствует городище Никольское I на Кеме. Оно было расположено на высоком мысу и защищено с напольной стороны валом и рвом. Археологи относят его возникновение ко второй половине IX – первой половине X в. и отмечают вероятную связь с Новгородом. 20 % керамики этого городища составляют сосуды, близкие керамике ладожского типа. Н. А. Макаров обращает внимание и на следующие особенности этого населенного пункта: «В нескольких километрах от городища Никольское I находятся две одиночные сопки – единственные в Восточном Прионежье. <…> Сделать однозначное заключение об этнической принадлежности этих памятников пока трудно: они могли быть оставлены как небольшой группой славян, продвинувшихся в район Белого озера, так и какой-нибудь прибалтийско-финской. Однако связь этих памятников с западными областями, где в IX-X вв. употреблялась неорнаментированная лепная керамика и бытовал обычай производить захоронение в сопках, прослеживается вполне определенно». Этот же исследователь приводит и данные лингвистики, указывающие на то, что именно новгородцы были первым славянским населением края: «Ю. И. Чайкина, исследовавшая историческую лексику Белозерья, в частности географическую терминологию памятников белозерской письменности XIV-XVI вв., выделила целый ряд лексем, занесенных в бассейн Белого озера западным – новгородским – колонизационным потоком. По мнению Ю. И. Чайкиной, географическая терминология новгородского происхождения распространилась в Белозерье раньше, чем лексемы, связанные с верхневолжской колонизацией, а в целом южный колонизационный поток перекрыл здесь более ранний западный». В главе VIII будет приведен еще один факт, свидетельствующий о ранних новгородско-белозерских связях.

Выше уже отмечалось практически полное отсутствие скандинавов в резиденции Трувора. Сходно с этим и место пребывания третьего варяжского князя. Н. В. Лопатин скромно констатирует: «Не обнаруживается и выдающейся роли скандинавов в истории города и всего региона Белозерья». Формулировка более чем дипломатичная, особенно если учесть, что из 20 000 индивидуальных находок в Белоозере к числу скандинавских, по признанию самих норманистов, может быть отнесено лишь 4-5 экземпляров, да и то датируемых серединой – второй половиной X в. Практически полное отсутствие следов пребывания скандинавов в этом городе в кривом зеркале норманизма превращается всего лишь в не очень выдающуюся роль излюбленных ими викингов. Это обстоятельство оказывается одной из основных, если не самой главной, причин того, что некоторые археологи отрицают достоверность летописного известия о Синеусе: «Отсутствие культурных напластований IX в. на Старом Городе, так же как и отсутствие на Белом озере дружинных могильников IX – X вв. и значительных серий вещей скандинавского происхождения, оказывается серьезным препятствием на пути признания достоверности известий “Сказания”, относящихся к Белоозеру».

Тот факт, что все три центра находились достаточно далеко от моря, показывает, что целью призвания Рюрика, Синеуса и Трувора была не столько защита местных племен, которые сами незадолго до этого с успехом изгнали варягов, а установление на их землях Правды и правосудия. Одновременность смерти обоих братьев породила некоторые сомнения в реальности существования Трувора и Синеуса, однако они в гораздо большей степени были обусловлены стремлением норманистов истолковать их имена как скандинавское обозначение «дома» и «дружины», а также желанием избавиться от неприятного факта почти полного отсутствия следов пребывания викингов в местах правления этих варяжских князей. Летопись сообщает, что после смерти братьев Рюрик сажает кого-то из своих мужей в Белоозеро. Логично было бы ожидать, что какой-то муж будет посажен и в Изборск, однако даже малейшего намека в ПВЛ об этом нет. Следовательно, Рюрик непосредственно управлял Изборском, о чем, как свидетельствуют путевые заметки П. Якушкина, память хранилась еще в XIX в.: «Известно, что в Изборске княжил Трувор; замечательно, что имя Рюрика сохранилось в памяти народа: мне не один раз случалось слышать, что Рюрик княжил в Изборске». Тот факт, что из всех подвластных ему земель Рюрик оставил в своем непосредственном управлении только племенные центры новгородских словен и псковских кривичей, показывает, что именно эти племена, в которых сильнó было западнославянское влияние, основатель династии Рюриковичей рассматривал как свою главную опору. Следует обратить внимание на то, что керамический комплекс Изборска подтверждает если не пребывание на Труворовом городище лично самих Трувора и Рюрика, то, по крайней мере, появление там населения из первого города, где первоначально обосновались варяжские князья: «Лепная керамика Изборска – грубая, неорнаментированная. Преобладают горшки с закруглённым (плавным) плечом, находящие прямые аналогии в разных регионах Древней Руси раннего периода (VIII-XI вв.), но особенно в коренных кривичских землях в Полоцком Подвинье и Смоленском Поднепровье. Меньшим количеством представлены сосуды с ребристым плечом, сопоставимые с керамикой “ладожского типа”…»

О дальнейшем правлении первого князя после смерти его братьев летопись сообщает: «и приӕ Рюрикъ власть всю ѡдинъ. и пришед къ Ильмєрю. и сруби город надъ Волховом. и прозваша и Новъгород. и сѣде ту кнѧжа̑. и раздаӕ мужемъ своимъ волости. и городы рубити. ѡвому Полътескъ. ѡвому Ростовъ. другому Бѣлоѡзеро. и по тѣмь городомъ суть находницѣ. Варѧзи. пѣрвии наслѣдници в Новѣгородѣ Словенѣ. и в Пол̑о̑тьскѣ Кривичи. Ростовѣ Мерѧне. Бѣлѣѡзерѣ Весь. Муромѣ Мурома. и тѣми всѣми ѡбладаше Рюрикъ» – «И принял всю власть один Рюрик и пришел к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить, и стал раздавать мужам своим волости и города ставить – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах – находники, а коренные жители в Новгороде – славяне, в Полоцке – кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик». Что касается летописного известия о том, что его власть распространялась на Полоцк, Ростов и Муром, то одни исследователи соглашаются с ним, другие рассматривают его как недостоверное. Зачастую в обоих случаях текст ПВЛ или принимается на веру, или столь же категорично отвергается без всестороннего анализа. Рассмотрим имеющиеся факты. Радиоуглеродное исследование показало, что славянское городище на месте Полоцка было основано в 780 г., т. е. существовало до призвания Рюрика. В X в. город окружали два огромных некрополя, уничтоженные до того, как их смогли изучить археологи. Меч, случайно найденный в одном разрушенном кургане, датируется X в. Это говорит о том, что там еще в языческую эпоху хоронили полоцких дружинников из княжеского окружения. Достаточно показательно, что курганы этого некрополя письменные источники еще XVII-XVIII вв. называли «волотовками» и «горами Болгарейскими». Несмотря на невозможность изучения дружинного некрополя, другие археологические материалы фиксируют присутствие в этом регионе выходцев из призвавшей варяжских князей племенной конфедерации: «Различие между керамическими наборами Белорусского Подвинья и Поднепровья VIII – X вв. состоят в следующем. Для Подвинья кроме распространенных, как и в Поднепровье, лепных и круговых сосудов типа Лука-Райковецкой и роменской культур, характерно также присутствие керамики “ладожского типа”… Этот тип считается основным в VIII – X вв. на территории Новгородчины и связывается с культурой сопок, принадлежащей приильменским словенам. Помимо Полоцка и его окрестностей такая керамика наряду с сопкообразными насыпями погребальных памятников встречена на отрезке “пути из варяг в греки” из Витебского Подвинья в Оршанское Поднепровье (Старое Село, Лужесно, Ореховск)». При этом в Полоцке IX – первой половины X в. отсутствуют артефакты, которые даже норманисты могли бы объявить скандинавскими. И. И. Еремеев признает: «Мы, однако, не наблюдаем в Полоцкой земле следов норманнского присутствия времен Рюрика». Руководствуясь лишь этим единственно значимым для себя критерием, он поспешил объявить летописные известия об этом городе недостоверными, а сам его охарактеризовал как «тупиковую периферию “восточного пути”», «один из славянских городков», в силу чего вообще нельзя «рассматривать Полоцк в IX – начале X века наряду с такими раннегородскими центрами, как Ладога, Рюриково городище, Псков, Гнездово или Киев…». Едва ли следует объяснять тенденциозность подобного подхода, ошибочность которого на археологическом материале показал Д. Дук, отметив, что даже по площади в указанный период Полоцк сопоставим с Ладогой и Рюриковым городищем. «Полоцкая государственность зародилась на местной генетической основе как явление самобытной восточнославянской культуры. Присутствие в Полоцке “мужа” князя Рюрика не затронуло и не предопределило эволюцию местных родовых структур в государственном управлении складывающейся земли-волости». Как уже отмечалось, летопись относит Полоцк к числу существовавших до Рюрика племенных княжений. Присутствие в нем варягов ПВЛ отмечает как для эпохи Рюрика, так и Владимира, т. е. на протяжении достаточно длительного периода. При этом показательное отсутствие артефактов, которые норманисты при все своем желании могли бы объявить скандинавскими, сочетается с присутствием связанной с волотами топонимики и ладожской керамики в Полоцке, что вновь говорит о действительной природе летописных варягов.

Что касается Ростова, то ситуация с ним отчасти напоминает Белоозеро. С одной стороны, по мнению части археологов, на месте будущего Ростова с VII в. находился мерянский поселок, а сам древнерусский город, по предположению Е. И. Горюновой, возник «не в IX в., а несколько позднее». С другой стороны, еще В. И. Равдоникас высказал гипотезу, что первоначальным Ростовом было Сарское городище, находившееся в 14 км от города, название которого впоследствии было перенесено на современный Ростов. Само Сарское городище возникло в конце VII в. как племенной центр мери и, как отмечалось в первой главе, благодаря значительному количеству находок оружия рассматривается как дружинный центр. Подводя итог его археологическому исследованию, И. В. Дубов писал: «В IX в. в связи с началом славянского заселения Волго-Окского междуречья происходят существенные изменения и в исторической судьбе Сарского городища. С этого времени начинается новый этап в жизни городища… Население Сарского городища уже с IX в., а особенно в X в. было многоэтническим – в пользу данного тезиса говорят находки вещей древнерусского облика, где переплетены черты финно-угорские и славянские. Древнерусский характер всего комплекса городища не позволяет утверждать, что население его было одноэтничным. Костяк населения Сарского городища в IX-X вв. несомненно составляли славяне, вошедшие вместе с местным мерянским этносом в состав единого племенного княжения, являвшегося в первую очередь образованием социальным, характерным для переходной эпохи от родового строя к раннему феодализму. <…> Особо следует остановиться на материалах, характеризующих Сарское городище как торговый центр. Здесь представлены вещи как северо-западного происхождения (Скандинавия), так и восточного (2 клада куфических монет, попавшие в землю в IX в.). В том же столетии был спрятан Угодичский клад. Он состоял из 140 целых и 8 обломков дирхемов, кроме того, в его состав входили 2 серебряных браслета». По мнению Е. В. Плешанова, включение мери в международную торговлю могло произойти только через владения новгородских славян и ее территория во второй половине IX в. уже вошла в состав Древней Руси. А. Е. Леонтьев констатировал: «Имеющиеся данные позволяют полагать, что меря была основным торговым партнёром Ладоги в Верхнем Поволжье. Те же факты если не подтверждают возможность появления варягов (вполне в духе сообщения о выплате варяжской дани), то, во всяком случае, указывают на связи мери с Новгородской землёй и появившимися там варягами не менее чем за два поколения до возникновения Древнерусского государства». Еще ранее П. Н. Третьяков отмечал: «Начало колонизации мерянской земли славянами, судя по археологическим данным, относится к первой половине IX в. В это время в мерянском Поволжье на смену рядовым могильникам приходят славянские курганы с трупосожжениями, среди которых наиболее древние принадлежат к типу новгородских сопок».

Что касается собственно Ростова и окружавших его селений, то они возникли в хорошо освоенном земледельческом районе, отличавшемся большой для своего времени плотностью населения. Появление именно здесь Ростова как княжеского форпоста представляется закономерным. По имеющимся данным, Ростов со свойственными ему особенностями начинает складываться не ранее середины X в. Наиболее ранняя дендрохронологическая дата указывает на 963 г., но, как отмечают сами археологи, она получена при раскопках не самого древнего участка городской территории. К концу XX в. было раскопано всего 1742 кв. м городской территории. Касаясь различия между летописной и археологической датами основания Ростова, А. Е. Леонтьев отмечает: «Зафиксированный летописью политический акт включения мери в состав государства еще не означал начала древнерусской колонизации. Речь шла об установлении дани, выполнении финнами определенных повинностей (участие в походах), но при этом устоявшийся племенной уклад, сложившиеся системы расселения не затрагивались. В такой ситуации объяснимо возникновение княжеского “представительства” на новой территории, “погоста”, но предпосылки для перерастания подобного поселка в многолюдный город возникли позже с появлением славянского населения». Этот же исследователь допускал, что включение мери в состав державы Рюрика, означавшее установление дани и выполнение союзнических обязательств без затрагивания этносоциальной структуры финского племени, могло привести к возникновению Ростова как государственного центра новой территории, а в качестве древнерусского города он сложился к концу X в.

Е. В. Плешанов, отмечая, что славянская колонизация Ростовской земли шла со стороны Новгорода и, в меньшей степени, из земли кривичей, сделал вывод о том, что поселение на месте будущего Ростова (условно Прото-Ростов) возникло не позднее конца VIII в. или, скорее всего, раньше. В конце IX в. на месте будущего города Ростова появился форпост центральной власти. Исходя из этого данный исследователь заключает: «Прото-Ростов являлся новгородским форпостом в земле мери и начал приобретать городские черты: ведал сбором дани, контролируемым пребывавшими здесь представителями племенной знати, опиравшимися на военную силу, был сакральным центром, занимался торговлей и, благодаря всему этому, неизбежно развивался как ремесленный центр». Показательна и керамика раннего Ростова: «Немногочисленные раннекруговые сосуды имеют аналогии в синхронных материалах Рюрикова городища, Новгорода, Старой Ладоги». К этому следует добавить, что и кончанская организация Ростова также указывает на западнославянское влияние. Кроме того, на Верхней Волге были также записаны предания о волотах.

По поводу Мурома мы также имеем указание источника XVI в. о том, что город находился ранее «не на том месте, где ныне есть, но был негде в том же граде, отстояние имея немного от нынешнего града». Е. И. Горюнова отметила существование поселка племени мурома X – начала XI в. и их кладбища на территории города Мурома. При сохранении отчетливых следов местного финно-угорского населения в регионе отмечается также и интенсивно идущий процесс славянизации: «Подобное явление – смена муромского ритуала погребения без курганной насыпи славянским, курганным – мы наблюдаем и в другом могильнике – Максимовском, недалеко от г. Мурома, около с. Савково на р. Максимовске. Эта смена форм погребального обряда на рубеже X и XI вв. свидетельствует об интенсивной славянизации Муромского края…» В другой своей статье она констатировала: «Выявилась густая сеть муромских и славянских поселений IX-XI вв., узлом которых являлся город Муром». Хоть в более поздней своей работе Е. И. Горюнова утверждала, что «до начала XI в. Муром не был ни в какой мере русским городом», однако последующие раскопки в центральной части кремля, где не зафиксировано следов муромского поселения, выявили раннюю древнерусскую городскую застройку, относящуюся ко второй половине X в. Подводя итог изучения этого города, Л. А. Голубева констатировала: «Фрагментарность археологических работ в Муроме, неизученность горизонта X в. оставляет открытым вопрос об участии муромских селищ в формировании города. Неизвестно, где располагался древнейший центр города и был ли он в X в. укреплен». На территории города были частично изучены Пятницкий (IX-XI вв.) и Муромский (VIII-X вв.) могильники, причем близ Пятницкого могильника обнаружено одноименное селище с преобладающим славянским инвентарем. К сожалению, остается неизученным городище Чаадаевское под Муромом, где, по преданию, был старый город. Там были случайно обнаружены аббасидский дирхем 821-822 гг. и наконечник ножен меча, который норманисты поспешили объявить скандинавским. Однако близ Мурома в Оку впадает река Велетьма и это не единственный подобный топоним в данном месте. «Название Волотовой могилы, так же как Волотовых гор близ Мурома, – отмечали еще дореволюционные исследователи, – имеет несомненную связь с именем легендарного царя Волота Волотовича русских апокрифов». Эти названия, по всей видимости, указывают на северо-западный поток славянской колонизации. В муромских погребениях IX – начала X в. встречаются восточные монеты, что говорит об участии этого племени в торговле. Этим обстоятельством, по всей видимости, и был обусловлен интерес к данному региону со стороны Варяжской Руси.

Таким образом, археологические данные подтверждают достоверность летописного сообщения относительно Полоцка и, со значительной степенью вероятности, по поводу Ростова. Что же касается Мурома, то однозначных данных о включении этого города в состав государства Рюрика нет. Однако прежде чем делать окончательные выводы, следует учесть и другие известные на сегодняшний момент факты распространения влияния населения севера Руси на более южные территории. Так, например, на расположенном неподалеку от Суздаля селище Гнездилово-2 была обнаружена не только лепная керамика ладожского типа, но и раннекруговая керамика менкендорфского и фельдбергского типов. В другой суздальской деревне Киболе была зафиксирована керамика ладожского типа. Последними археологическими исследованиями было установлено присутствие на отдельных памятниках Суздальского Ополья горизонта древностей IX – первой половины X в. Это позволяет предположить, что формирование новой сети расселения и новой материальной культуры, отражающее интеграцию Суздальского Ополья в систему международной торговли и балтийских культурных связей, началось не позднее второй половины IX в. Керамика ладожского типа зафиксирована также на поселениях Удомельского Поозерья, Мстинско-Моложского междуречья, Верхней Волги и Ярославского Поволжья, Верхней Оки, Московской области. Несомненный интерес представляет и южнобалтийский гаплотип R1a1a1g2*, свойственный западным славянам и зафиксированный у таких дальних потомков Рюрика, как Волконские, Оболенские и Барятинские, равно как и разновидность R1a, известную как Z280, обнаруженную у Друцкого-Соколинского, еще одного Рюриковича. Карта распространения последней разновидности является более чем показательной (рис. 7). Основное ядро субклада этой гаплогруппы располагается на землях Восточной Германии, Польши и Словакии. На территории Восточной Европы выделяется три центра: близ Новгорода (незначительность его присутствия на севере объясняется последующей историей, когда в результате депортации бояр при Иване III, массовой резни рядовых горожан при Иване Грозном и шведской оккупации коренное население сократилось на 80 %), Среднее Поднепровье и, что важно в свете нашего исследования, верховье Волги. С учетом всех этих фактов логично предположить, что отсутствие следов западнославянского или новгородско-ладожского присутствия на отдельных поселениях, включаемых летописью в состав державы Рюрика в интересующую нас эпоху, объясняется гибелью или недостаточной изученностью археологических памятников.

Рис. 7. Карта распространения южнобалтийского гаплотипа R1a1a1g2*. Источник: Swinow. Меч Свентовита блеснул над головой норманиста… И что-то с глухим стуком упало на пыльные книжки // http: //swinow.livejournal.com/59307.html

Окончательно разобраться в вопросе достоверности текста ПВЛ нам вновь помогают данные нумизматики: «8-й этап обращения куфического дирхема – 860-870-е гг. – почти полностью совпадает с летописной хронологией правления Рюрика, правившего, согласно Повести временных лет, в 862-879 гг. В Восточной Европе выявлено рекордное количество монет (13 259) и кладов (35)… Расцвет наблюдается на следующих денежных рынках: Прибалтийском – 4 клада и 167 монет, Волховско-Ильменском – 6 кладов и 3972 монеты, Верхневолжском – 6 кладов и 4487 монет, Западно-Двинском – 4 клада и 2094 монеты, Поокском – 11 кладов и 1929 монет. Указанный расцвет следует связывать с некоторыми важнейшими мероприятиями Рюрика: 1) переносом центра политической власти из Старой Ладоги в Рюриково городище; 2) установлением контроля над важнейшими денежными рынками Северной Руси, в т. ч. Верхневолжским и Западно-Двинским (согласно Повести временных лет, его «мужи» были посланы в Полоцк, Ростов, Белоозеро, Муром).

Редкие нумизматические памятники зафиксированы на Днепро-Деснинском денежном рынке – 2 клада и 326 монет. Следует признать, что на указанном денежном рынке кризис второй половины 820-850-х гг. в полной мере так и не был преодолен. Еще хуже ситуация складывалась на Волго-Вятско-Камском денежном рынке (1 экз.). Ни одного клада не выявлено в бассейнах Нижнего Днепра, Дона, Нижней Волги. <…> Таким образом, к 860-870-м гг. на Волховско-Ильменском, Верхневолжском и Западно-Двинском денежных рынках относится выпадение 16 кладов и 10 553 восточных монет. Между тем ядро Южной Руси – Днепро-Деснинский денежный рынок – характеризуется выпадением лишь 2 кладов и 326 восточных монет. Уже из этих цифр становятся ясны истинные возможности Северной и Южной Руси 860-870-х гг. Очевидно финансовое превосходство Северной Руси: Старая Ладога и Новгород (Волховско-Ильменский денежный рынок), Ростов и Тимерево (Верхневолжский денежный рынок) и Полоцк (Западно-Двинский денежный рынок), над Южной Русью (Днепро-Деснинский денежный рынок). Следовательно, элиты Днепро-Деснинского региона реально не могли ничего противопоставить финансовому могуществу тех сил, которые контролировали бассейны Волхова и Ильменя, Верхней Волги, Западной Двины. Вся эта статистика – ключ к пониманию вопроса, почему Рюрик, согласно летописному преданию, «сруби город над Волховом», вокняжился в Новгороде, а «мужем своим» раздавал волости и города – Полоцк, Ростов, Белоозеро. Обретение власти над этими градами было в первую очередь установлением контроля над финансовыми потоками. На средства, добытые Рюриком, его преемник – Олег Вещий – смог объединить Русь». Поскольку расцвет торговли наблюдается именно на тех территориях, которые, согласно ПВЛ, входили в державу Рюрика, и разительно контрастирует с остальными регионами Восточной Европы, логично предположить, что летописец в данном случае верно отразил историческую действительность. Единство экономического развития указанных территорий, особенно на фоне незначительного количества находок во всем остальном регоне, в качестве самой первой причины предполагает их политическое единство.

Рис. 8. Составленная А. Н. Кирпичниковым карта Ладожской земли в конце X – начале XIII в. Источник: Кирпичников А. Н. Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. // Историко-археологическое изучение Древней Руси. Вып. I. Л., 1988

Другие источники отмечают активность основателя княжеской династии в северном направлении: «И посла (Рюрикъ) воеводу своего именем Валета и повоева Корелу и дань на нихъ возложи. Умре Рюрикъ въ войнѣ въ Корелѣ». Хоть это достаточно поздний источник, однако Чертковский список Владимирского летописца, который, как считается, был близок к погибшей в 1812 г. Троицкой летописи, содержит такую интересную подробность: «Умре Рюрик на поле в лето 6387 (879 г.)». Вполне вероятно, что автор летописца имел в виду поле боя. Другая рукопись дает нам несколько иное написание имени княжеского воеводы: «Ходилъ князь великиi рюрикъ с племянникомъ своимъ олгомъ воевати лопи и корѣлу. Воевода же у рюрика валитъ. I повоеваста i дань на нихъ возложиша… Лѣта 6387-го умре рюрикъ въ корелѣ в воiне; тамо и положенъ бысть в городе корелѣ, княжилъ лѣта 17…» Обычно лопью древнерусские памятники называют саамов, однако карельские предания и данные топонимики Новгородской области показывают, что первоначально ареал расселения этого племени был гораздо обширнее, охватывая не только северный, но и южный берег Ладожского озера (рис. 8). «Между Ижорой и низовьями Волхова располагалась старинная новгородская волость Лопца. Существование Лопской сотни и близость древней Ладоги позволяют без колебаний включить эту территорию в состав исконной Новгородской земли». Обратившиеся к этому вопросу А. Н. Кирпичников и Е. А. Рябинин охарактеризовали приладожскую лопь как «довольно заметное автохтонное образование», следующим образом очертив ее первоначальные границы: «Конкретные географические сведения о новгородской лопи, хотя и относительно поздние, позволяют определить район ее обитания. В писцовой книге Водской пятины около 1500 г. обозначен Лопский погост Ореховского уезда, который занимал территорию южного побережья Ладожского озера по течению рек Назии, Шельдихи, Лавы, размером примерно 30×20 км. Западная граница погоста доходила до Орешка – его южное предместье называлось Лопской стороной. Кроме того, на р. Лаве и восточном берегу юго-западного залива Ладожского озера отмечена волостка Малая Лоппа. Последняя указывает, что западные границы лопи не ограничивались Лавой, а некогда пролегали ближе к Ладоге. Десятки перечисленных московскими писцами деревень носили финские, а точнее, саамские наименования. <…> Условно западноволховскую область лопского обитания можно поместить между реками Мгой и Волховом (где в окрестостях Старой Ладоги, кстати сказать, существует дер. Лопино). На западе лопь где-то в районе к югу от Орешка граничила с ижорой. Последней обычно приписывали, – как теперь думается, несправедливо, – все лопские владения». Источник, чуть более ранний, чем писцовая книга, фиксирует определенный уровень экономического развития данных мест: в проекте 1470-1471 гг. договорной грамоты Новгорода с Казимиром IV лопца по денежной повинности поставлена на пятом месте после г. Русы, Водской земли, г. Ладоги и Ижоры. Если примерное соотношение уровня развития этих областей имело место и ранее, это объясняет стремление Рюрика подчинить данное племя. То, что лопь входила в состав подвластных Рюрику племен, изучавшие Ладогу археологи предполагают на основе ее топонимики: расположенная на правом берегу Волхова напротив Княщина группа сопок носит название Лопино. Данный факт исследователи связывают с принадлежащим некогда князю правом сбора дани с лопи. В принципе, нет ничего невозможного и в его стремлении обложить данью корел. Даже норманистка Е. А. Мельникова, исходя из того, что в основе сообщения ПВЛ о Рюрике лежало дружинное эпическое повествование, отмечает: «Вероятно, были в этом исходном сказании и эпизоды, изображавшие Рюрика отважным воином, покорявшим соседние народы». Утверждение о том, что после вокняжения три брата «начаша воевати всюду», присутствует в Новгородской летописи по списку П. П. Дубровского и ряде других летописей. Таким образом, не исключено, что в более поздних источниках сохранились отдельные фрагменты этого дружинного сказания, по тем или иным причинам не включенные в текст ПВЛ.

Сообщение о смерти Рюрика в Карелии мы рассмотрим чуть ниже, а пока обратим внимание на имя его воеводы. Следует отметить, что впоследствии валитами именуется карельская племенная верхушка. Под 1337 г. в летописи упоминается Валит Корелянен, воевода Корельского города, который передал свой город сначала немцам, а потом новгородцам. В летописи с 1377 по 1417 г. фигурирует еще один Валит – новгородский боярин Иоанн Федорович. «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне», написанная около середины XIV в., содержит такой интересный фрагмент: «Валь убил Свида и подчинил себе Кирьялаботнар. Он получил так много золота, что его невозможно было сосчитать…» Кирьялаботнар (букв. «Заливы кирьялов») современные историки локализуют в регионе Выборгского залива, окрестностях Саймы и северо-западных берегов Ладожского озера. Если мнение о связи Валя, правителя Кирьялаботнара, с карельскими валитами верно, то это свидетельствует о том, что данное название племенной верхушки существовало уже в эпоху викингов. О том, что человек с похожим именем был русским дружинником еще в X в., говорит другой древний источник, совершенно не связанный с новгородскими летописями и скандинавскими сагами. Мусульманские летописи Дербенда, главного порта на Каспийском море, под 990 г. называют Балида в качестве одного из телохранителей-русов у местного эмира. Как показывают другие исламские источники, от мусульманских авторов явно нельзя ожидать особой точности в передаче чуждых для них славянских имен. Существует версия о происхождении названия валитов от vaali – «выборы», однако она вызывает определенные сомнения, поскольку все исследователи согласны в том, что, когда этот титул фиксируется в письменности, он являлся наследуемым. Нет ничего удивительного в превращении выборной власти в наследственную. Гораздо более странным является то, что, став наследственной, эта власть самим своим названием продолжала напоминать о том, что первоначально она была избираема.

С другой стороны, есть данные, указывающие на связь карельского Валита с варягами. На Русском Севере бытовало весьма древнее предание о богатыре-правителе Валите, впервые официально зафиксированное в 1601 г. русскими послами во время переговоров об установлении точной русско-норвежской границы: «Был в Кореле и во всей Корельской земле большой владетель, именем Валит, Варент тож, и послушна была Корела к Великому Новгороду с Двинскою землею, и посажен был тот Валит на Корельское владение от новгородских посадников; и как ту мурманскую землю учал войною проводити под свою власть, и мурмане били челом норвецким немцам, чтобы они по соседству за них стали… и отстояти (немцы) их не могли, потому что сам собою он (т. е. Валит) был дороден, ратный человек и к рати необычный охотник… и побивал немец, а на Варенге, на побоище немецком, где Варенгский летний погост, на славу свою принесши к берегу своими руками положил камень, в высоту от земли есть и ныне более косые сажени… а тот камень, что в Варенге, и по сей день слывет Валитов камень…» Показательно также, что в «Книге Большому Чертежу» имя Валита писалось не через а , как в данном предании, а через о – Волитово городище, что указывает на его связь с западнославянским племенем волотов-велетов. Названная по его имени Валитова губа и Валитово городище находились на самой крайней границе Русской Лапландии. Норвежцы называли это место в Баренцевом море Варангер-фьорд, а местные лопари (саамы) – Варьяг-вуода и, следовательно, познакомились с названием варягов от славяноязычного населения, зная его «в славянской, а не скандинавской огласовке». Норвежско-саамская топонимика однозначно указывает на связь Валита с варягами. Об этом же говорят и приведенные выше источники, называющие Валета-Валита воеводой Рюрика. Это свидетельствует как о весьма высоком его положении в варяжской дружине первого князя, так и о том, что он вряд ли был там единственным велетом. Поэтому и Балид восточных летописей, и Валит-Валет карельских преданий являются, судя по всему, различными искаженными вариантами написания слова Волот. Вероятно, что по имени этого легендарного Валита последующая карельская племенная верхушка стала именоваться валитами. Тот факт, что воеводой при потомке ободритских князей являлся представитель велетов, говорит нам о том, что первый русский князь, судя по всему, продолжал политику Бранлива-Пролаза. Путем привлечения представителей обоих этих племен к управлению зарождавшимся государством старая ободритско-велетская вражда окончательно прекращалась на их новой родине. Очевидно, что звание воеводы давало право представителю велетов на получение части дани с подвластных Рюрику племен.

Следует обратить внимание на еще одну подробность, с одной стороны указывающую на особенности организации княжеской власти, а с другой – вновь свидетельствующую о западнославянских связях первых русских князей. Речь идет о титуле жупан, который был известен у западных и южных славян, но ни разу не упоминается ни в одном собственно древнерусском источнике, а только в переводной литературе. Происхождение этого термина, впервые засвидетельствованного грамотой 777 г. Тассило III, говорившей о «жупане, именуемом Фиссо», до сих пор остается дискуссионным. Его наличие у западных славян подтверждается договором 1181 г. маркграфа Оттона Мейсенского с Дитрихом, маркграфом Восточной (лужицкой) марки, где упоминаются «сеньоры владений, которые называются на их языке жупанами, обязанные нести конную службу, то есть витязи…». Западнославянские жупаны этим источником приравниваются к сеньорам – этот термин обозначал в Западной Европе крупных и средних феодалов. Хотя отечественные источники ни разу не используют этот титул, он все-таки был известен на Руси. В Новгородской области в конце XV в. засвидетельствована д. Жупаново, а в Белоруссии – фамилия Жупан. Однако наиболее интересным является известие Ибн Руста, чье сочинение датируется 903-923 гг., о киевских русах: «Вооружение их состоит из дротиков, щитов и копий; другого оружия не имеют. Глава их зовется супанеч (жупан). Ему они повинуются и от приказаний его не отступают. Жилище его находится в середине земли Славян. Помянутое выше лицо, которого титулуют они “главою глав” (великим князем), зовется у них Святопълк. Это лицо стоит выше супанеча (жупана), который считается лишь его наместником». Судя по хронологическим данным, «главою глав» у русов в этот момент являлся Игорь (формально правивший с 879 г., а реально – со смерти Олега в 912 г. вплоть до своей гибели в 945 г.). Жупаном при нем был, скорее всего, Свенельд, а не Олег, расцениваемый русской летописью в качестве самостоятельного князя. Судя по тому, что на Руси этот титул не прижился и вскоре исчез, почти не оставив после себя следов, он был занесен к восточным славянам извне. Тот факт, что в первых двух случаях он встречается на севере Древней Руси в то время, как на юге его следы отсутствуют, а также в варяжском окружении сына Рюрика, однозначно указывает на то, что он был занесен на Русь именно западными, а не южными славянами. Вполне логично предположить, что система, когда при князе находился жупан, восходит к первому русскому князю. Поздние источники именуют Валета-Валита воеводой, но вполне возможно, что переписчики заменили уже чуждый им титул жупана на аналогичный по смыслу.

Е. В. Пчелов скороговоркой охарактеризовал известие о карельском направлении деятельности Рюрика как «вымышленное», обосновав свое мнение так: «Ясно, что версия эта появилась в то время, когда Россия утеряла Корелу, ставшую шведским Кексгольмом (после Смутного времени. – М. С.), и должна была подкрепить территориальные притязания Московского царства на эти земли». Первым подобную мысль высказал В. К. Зиборов. В одном из поздних летописцев XVII в., который изложение истории начинает от потопа, а заканчивает известием 1492 г., под 879 г. было помещено известие: «Умре Рюрик в Кореле в воине, тамо положен бысть в городе Кореле». Как удалось установить, оно восходит к летописной части хронографа Сергея Кубасова, представленного несколькими списками второй половины XVII в., источник которого, в свою очередь, был другой летописец, датируемый 30-ми гг. XVII в., который доводит свои известия до 1399 г., более ранний источник неизвестен. Поскольку русские послы в 1601 г. при переговорах о русско-норвежской границе также ссылались на Валита, В. К. Зиборов предположил, что и в данном случае предание о смерти Рюрика в Кореле могло использоваться при переговорах со шведами и было выдумано специально для отстаивания прав на этот город. Правда, при этом он сам был вынужден признать: «У нас нет данных о том, что летописец с известиями о Рюрике и Валите, связанными с г. Корелой, использовался в посольских делах, но, по нашему мнению, написан он был с целью показать всю беспочвенность аргументации шведов в споре о Кореле: по утверждению русской стороны, в этом городе был похоронен один из первых русских князей.

Таким образом, мы пришли к выводу, что известие о Рюрике и Валите были внесены в летописный текст в первые десятилетия XVII в.».

Высказанная аргументация вызывает лишь недоумение. Во-первых, во всей истории Руси не было случая, чтобы на основании какой-нибудь выдуманной истории соседнее государство без войны отдало ей те или иные земли. Подобного, скорее всего, не встречалось и в истории других стран. Во-вторых, права Руси на Карелию и г. Корелу легко можно было подтвердить абсолютно надежными документами, и, следовательно, необходимости в придумывании этой легенды не было. В-третьих, поскольку до нашего времени она дошла в небольшом количестве списков (В. К. Зиборову удалось найти только три ее списка), не предназначалась она и для внутренней пропаганды. В-четвертых, «Переписная окладная книга 1500 г.» в Кирьяжском погосте Карелии отмечает следующее название: «Деревня Рюрикиярва на Немецком рубеже». «Немецким рубежом» данный памятник называет границу со Швецией, установленную между ней и Новгородом Ореховецким мирным договором в 1323 г. Следует отметить, что в той же книге упомянута и д. Варягово на Кобылицах в Келтужском погосте. Как видим, связанное с Рюриком название фиксируется в Карелии еще до утраты этой территории Русью во время Смутного времени. Едва ли жившие в этой деревни крестьяне были расположены заниматься мифотворчеством по своему почину и при том еще в эпоху правления Рюриковичей. Современные исследователи отождествляют Рюрикиярви («озеро Рюрика») с озером Луорикоярви (Luorikkojarvi), из которого начинается р. Ильменйоки, по которой проходил древний торговый путь, ведший из Ладожского озера в Миккельские озера. Рядом с Луорикоярви находится другое, большее озеро Эйтъярви, отделенное от первого только узким мысом, в результате чего на картах их часто обозначают одним названием Эйтъярви. Это озеро под названием Янтоярви упоминается в Ореховецком мирном договоре как один из пунктов, определяющий границу между Новгородом и Швецией. Исследователи также обратили внимание на то, что эта граница 1323 г. на Карельском перешейке обозначена пятнадцатью пунктами, причем десять из них описывают плавную кривую, а пять расположены вблизи Рюрикиярви и образуют острый выступ в сторону Швеции. В качестве объяснения предполагается, что это были чьи-то частные владения на бобровые ловы и лососевые тони. Кроме того, в 1520 г. были составлены подложные тексты Ореховецкого договора на шведском и латинском языках. Вероятно, оба автор подделок не имели текста оригинала, но хорошо знали, как граница проходила на местности. Соответственно, в шведском тексте упоминается Луорикомяки (Loricamaky), а в латинском – Рёрикамяки (Rorikamaki). Сейчас ее отождествляют с горой на мысу, который разделял озера Рёрикаярви и Эйтъярви. «У местных жителей сохранилась легенда, что на этой горе стоял большой камень, обозначавший границу 1323 г. После маркировки границы 1721 г., которая в этом месте совпадала с границей 1323 г., на камне была сооружена часовня. Но после того, как эта территория в 1811 г. была присоединена к Великому княжеству Финляндскому, камень был сброшен в озеро». Скорее всего, этот камень близ большого поселения Ильмее на берегу Эйтъярви и был Рёрикамяки.

Тот факт, что связанная с Рюриком топонимика была зафиксирована в Карелии еще в Средневековье и учитывалась при проведении новгородско-шведской границы 1323 г. не позволяет рассматривать ее как позднюю выдумку. Мы видели, что один поздний источник упоминает о походе Рюрика и Олега на лопь и корелу, а как топонимика Ладоги, так и средневековое деление Новгорода подтверждает весьма раннее подчинение лопи и обложение ее княжеской данью. Интересно отметить, что новгородская берестяная грамота упоминает еще одного Валита примерно в том же самом регионе, где находится и связанная с Рюриком топонимика. При перечислении дани, исчисляемой в тканях, в грамоте № 130 говорится: «У Валита в Кюлолакши 14 локти хѣри». Данная грамота датируется 1396-1409 гг., а д. Кюлолакша находилась примерно в 25 км к северо-западу от современного г. Приозерска. В грамоте № 248, найденной в слоях 1396-1422 гг., Кюлолакшский и Кирьяжский погосты упоминаются вместе в связи с нападением шведов. С учетом того, что связанная с Рюриком карельская топонимика была письменно зафиксирована за столетие до Смутного времени, в непосредственной близости от нее берестяная грамота самого начала XV в. фиксирует существование какого-то Валита, а самый ранний летописец, в котором упоминается Рюрик в Карелии, заканчивает описание событий 1399 г., логично предположить, что впервые данный сюжет был письменно зафиксирован не в XVII, а как минимум на рубеже XIV-XV вв.

Определяя границы древнего ядра Новгородской волости А. В. Куза считал, что на севере они доходили до Олонца, а первоначальные отношения с водью, ижорой и корелой ограничивались выплатой дани и соглашением о военной помощи и лишь с угрозой немецких, датских и шведских феодалов Новгород непосредственно включает их в свою территориально-административную систему. «Возникает вопрос: когда новгородская дань шагнула дальше Олонца и распространилась на северное побережье Ладожского озера и Карельский перешеек, населенный корелой? Сведения о кореле регулярно начинают появляться на страницах новгородских летописей с 40-х годов XII в. Причем уже в первых известиях (1143 г.) корела выступает как военный союзник Новгорода в походах на расположенную западнее емь». Однако С. С. Гадзяцкий считал, что Карелия изначально входила в состав основной территории Новгорода. Свой вывод он основывал на следующих соображениях: «Обращаясь к карелам, мы не можем не заметить, что летопись не сохранила каких-либо следов борьбы их с Новгородом; наоборот, большинство упоминаний летописца о карелах связано с их военными выступлениями в качестве соратников новгородцев. Весьма существенно, кроме того, то обстоятельство, что в договорах с князьями при перечислении новгородских волостей ни Корельская, ни Обонежская земля не называется и, следовательно, считались территорией самого Новгородского государства, а не его “волостями”. Позднее, когда в Корельской земле появился город Корела, он считается новгородским “пригородом”, по крайней мере, его так называет летописец. Наконец, с образованием пятин, охвативших собственно Новгородскую территорию и оставивших новгородские колонии за пределами своих границ, Корельская земля и Обонежье составляли северные части Вотской и Обонежской пятин. Все эти соображения заставляют видеть карелов в числе тех племен, которые составили население Новгородского государства при его рождении и объединении земель, которые образовали его первоначальную территорию». С его мнением был согласен и А. Н. Насонов, отмечавший, что ничего не известно о тех временах, когда корелами не владели славяне. Как показал И. П. Шаскольский, в состав собственной территории Новгородского государства входили не все земли, принадлежавшие племени корела. Деление на погосты охватывало лишь Корельскую землю – Северо-Западное и Северное Приладожье и ближайшие лесные районы, а пространства Северной Карелии были освоены позднее и в собственную территорию Новгородского государства не включались. Рассматривая известие Ипатьевской летописи под 1149 г. о совместном походе новгородцев, псковичей и карел и сопоставляя его с иными летописными известиями, где обычно фигурируют новгородцы, псковичи и ладожане, тот же А. В. Куза пришел к такому выводу: «Почему же корела попала в Ипатьевскую летопись, а ладожане – нет? Противоречие здесь только кажущееся. По-видимому, Ладога и окружающие ее земли в первую очередь и составляли иноязычную часть древнего ядра Новгородского государства. Через нее новгородская дань распространялась на север и северо-восток». Однако данный факт может говорить и о другом – карелы первоначально подчинялись Ладоге и лишь впоследствии были переподчинены Новгороду. Современные исследователи подчеркивают, что с 1140-х гг. летописи постоянно упоминают корелу как племя, прочно и потому, видимо, давно вошедшее в северорусскую политическую орбиту. Кроме того, контексты первых упоминаний корелы в русских летописях указывают на ее тесную связь с Ладогой. Следует также отметить, что «Сага о Хальвдане» исходит из того, что Кирьялаботнар был подчинен Ладоге и правитель последней назначал туда своего наместника. Более того: «Фрагмент о древних конунгах», созданный между 1180 и 1200 гг., констатирует, что эта территория входила в состав государства Радбарда-Ратибора. Отправившийся на него в поход скандинавский конунг Ивар «привел то войско на восток в Кирьялаботнар и думает сойти с корабля с дружиной; – там начиналось государство конунга Радбарда…». Таким образом, создатель этой саги исходил из того, что земли корел входили в состав дорюриковой Руси еще в конце VII – начале VIII в. Если это действительно было так, то во время междоусобной войны, предшествовавшей призванию варягов, корелы вполне могли освободиться от зависимости, а действия Рюрика были направлены на восстановление прежних даннических отношений с этим племенем.

В этой связи следует вспоминить и имя его воеводы Валита, сделавшегося нарицательным для карельской племенной верхушки, что свидетельствует о достаточно раннем проникновении волотов в их земли. То, что во главе карел стояли потомки западнославянских волотов, вполне согласуется с тем, что к этому же племени имел отношение и погребенный на Волотовом поле дед Рюрика. Река Ильменйоки, вытекавшая из Рюрикиярви, и расположенное близ него поселение Ильмее, вполне возможно, указывают на связь этого региона с озером Ильмень. Следует обратить внимание и на топоним, упомянутый Ореховецким мирным договором сразу после Янтоярви: «Янтоярви, оттолѣ Торжеярви». Поскольку последний топоним образован от слов торг, торжище, ср. Торжок, это указывает на весьма раннее славянское присутствие именно в этом месте Карелии. Необходимо отметить, что именно в этом северо-западном регионе Приладожья находился узел водных путей, по которым в Средневековье карелы вели торговлю с Лапландией, выходя по ним как на север Финляндии, Норвегии и Швеции, так и в Белое море (рис. 9). Именно там добывались самые лучшие меха, так ценившиеся на Востоке. И тот факт, что связанная с Рюриком топонимика находится именно в узловой точке этого «великого мехового пути», едва ли может быть случайным совпадением, особенно если учесть, что именно интересами торговли с исламским миром на материальном плане во многом были обусловлены как призвание варяжского князя, так и его деятельность. Поскольку средневековая топонимика данного региона связана не только с первым русским князем, но и с варягами, весьма показательным является вывод современного филолога А. Л. Шилова о полном отсутствии скандинавской топонимии в Карелии.

Рис. 9. Составленная Пирьо Уино карта торговых путей средневековых карел. Источник: Pirjo Uino. Ancient Karelia. Archaeological studies. Helsinki, 1997

Утверждение позднего источника о том, что «умре Рюрик в Кореле в войне; тамо и положен бысть в городе Кореле» предполагает существование города Корелы к моменту его смерти, что вызывает сомнение у исследователей. В письменных источниках он впервые упоминается в конце XIII в. в связи со шведской экспансией на восток. В 1293 г. они основывают Выборг, а под 1295 г. новгородская летопись сообщает, что шведский отряд появился в устье Вуоксы и «поставиша свейские немцы город в Короле», который был быстро уничтожен новгородцами. Однако составленная в 1320-1335 гг. шведская хроника Эрика несколько иначе описывает эти события: «Кексгольм (Kekes-holm) был тогда взят христианами (шведами. – М. С.) и уцелел от огня; много язычников было там побито и застрелено в тот самый день, а тех, что взяли в плен, они (шведы. – М. С.) увели в Выборг». Подошедшие русские отряды перебили почти всех шведов во главе с их воеводой. «После этого островом тем владели русские и сильно укрепили его и посадили там мудрых и храбрых мужей, чтобы христиане не приближались к этому месту». Как видим, согласно шведской версии Кексгольм-Корела существовал еще до их появления в этом регионе. A. H. Кирпичников предположил, что это был расположенный на острове временный военный лагерь – пункт сбора ратников и убежище – и, возможно, упоминался в одной неопубликованной записи в писцовой книге Водской пятины 1568 г. По поводу находившегося в устье Вуоксы монастыря Иоанна Предтечи этот источник отмечает: «Да под Иванским же монастырем на усть реки Узервы у городища монастырьская мельница». Археолог обследовал это место в 1972 г., однако культурного слоя там обнаружить не удалось. С одной стороны, и карельский лагерь, и шведский острожок вполне могли не оставить после себя археологически уловимых следов. С другой стороны, вся поверхность участка уже в советское время была сильно испорчена и превращена в свалку мебельной фабрикой. Изучая архивные материалы и писцовые книги, А. Г. Ильинский указал, что вокруг города Корела мало пригодных земель для развития сельского хозяйства и, следовательно, он не мог возникнуть из сельского поселения. Возможно, на причину основания города указывает топонимика: до недавнего времени южная часть Кексгольма-Приозерска называлась Тенкалахти («лахти» – «залив», «тенка» – от славянского слова «деньга»). Археологические данные свидетельствуют, что и этот регион принимал участие в торговле с мусульманским Востоком, хоть, разумеется, и не в таких объемах, как славяне. Всего на Карельском перешейке найдено четыре клада арабских монет, а в окрестностях Корелы-Кексгольма-Приозерска еще в XIX в. было обнаружено несколько арабских монет VIII-IX вв. Таким образом, вопрос о времени возникновения древнейшего поселения на месте Кексгольма-Корелы остается открытым. Если оно существовало в эпоху Рюрика, то вполне могло быть связано с торговлей, что и объясняет интерес к нему первого русского князя.

Однако вне зависимости от того, существовало в ту эпоху поселение или нет, сама по себе р. Вуокса, на которой стоит Корела-Приозерск, должна была привлечь внимание Рюрика. Дело заключается в том, что именно по этой реке в древности шел второй водный путь, соединяющий между собой Финский залив и Ладожское озеро. Исследовавший его Г. А. Исаченко отмечает: «Из более поздних исторических источников известно, что водный проход из Выборгского залива в бассейн Вуоксы (через Ламские и Макаровское озера) был доступен для небольших судов еще в XIII-XIV вв.: по этому пути также осуществлялись торговые связи между Русью и странами Западной Европы. Окончательно связь бассейнов прекратилась, по-видимому, в XVI-XVII вв. Сейчас на месте бывшего пролива между Макаровским и Дамскими озерами (бассейн Финского залива) находится так называемый “глухой” водораздел – скалистая перемычка шириной 200 м, со следами искусственного канала. Автор и его коллеги в 1996 г. обследовали еще один возможный вариант водного пути из Вуоксы в Финский залив: из северо-западной части Макаровского озера (сообщающегося с Вуоксой) через цепь мелких озер в оз. Большое Градуевское, имеющее сток в Выборгский залив. Почти между всеми озерами были обнаружены искусственно углубленные протоки, вдоль которых протягиваются валы из извлеченных при работах валунов и грунта». Поскольку одной из основных целей первого русского князя было восстановление функционирования Волжско-Балтийского пути, завершающий отрезок которого в Восточной Европе по р. Неве он уже контролировал, представляется маловероятным, что он мог оставить без внимания альтернативный маршрут, расположенный всего лишь немного севернее. Для установления полной монополии над торговыми путями между Балтикой и Ладогой следовало распространить свою власть и на те земли, по которым протекает Вуокса. Также есть мнение, что первоначально в письменном источнике речь шла о смерти Рюрика на территории племени корела, а упоминание одноименного города появилось в нем позже. Следует отметить, что карельская версия места погребения первого князя выглядит гораздо более правдоподобнее двух других.

В связи с широко разрекламированной версией упомянем Шум-гору. Ее сторонник С. С. Алексашин приводит якобы записанное в тех местах предание: «На северном берегу Луги поздней осенью была битва, Рюрик был тяжело ранен и погиб. Холодно было, земля замерзла, тело его засыпали камнями. С ним остались 12 человек. Весной тело Рюрика с огнями перенесли через реку в местечке “Каменья” на южный берег р. Луги, где его в золотом гробу похоронили в большом кургане, а с ним 40 бочонков серебряных монет, коня с позолоченным седлом, а также эти 12 человек головами по кругу». Хоть тетрадь с записью этого предания была якобы утеряна, это не помешало автору отождествить лежащего в золотом гробу Рюрика с Рориком Фрисландским, попутно реконструировав предание, записанное Нестором в Ладоге или в Новгороде, якобы звучавшее следующим образом: «Рюрик суть (суще) из Тревера». Однако и этого ему показалось мало и, отталкиваясь от мекленбургской генеалогии, говорившей о родстве ободритских князей с вандалами, которые, как известно, основали свое королевство в Африке, он вывел двузубец Рюриковичей из египетского иероглифа, а также расшифровал криптографические надписи на печати.

Святослава как «мы – император богоизбранный» и «Мы – Юрий Руссов император богоизбранный». Столь необузданный полет фантазии побудил остальных норманистов дистанцироваться от этой версии. В. Я. Конецкий и С. В. Трояновский предположили, что Шум-гора – это не захоронение, а укрепление западноевропейского типа, воздвигнутое Мстиславом Владимировичем, княжившим в Новгороде с 1088 по 1117 г. Е. Пчелов также весьма критически отозвался о «весьма смелых умозаключениях» «поклонников краеведческих легенд», которые он вместе с рядом других домыслов охарактеризовал как не имеющие никакого отношения к науке «безудержные фантазии на темы древнейшей русской истории». Согласно другой «весьма сомнительной легенде», «Рюрик в золотом гробу был похоронен в подземном ходе, который вел из древнеладожской крепости на другой берег Волхова. Но этот легендарный подземный ход так и не был найден». То, что в обеих легендах фигурирует золотой гроб, указывает на весьма позднее время их происхождения, и на их фоне корельская версия выглядит заслуживающей большего доверия.

Достаточно сложен вопрос и о родственных связях Рюрика и Олега, которому перед смертью он доверил своего сына. Согласно Иоакимовской летописи, Олег приходился основателю династии шурином: «Имел Рюрик неколико жен, но паче всех любляшу Ефанду, дочерь князя урманского, и егда та родила сына Ингоря, даде ей обесчанный при море град с Ижорою в вено. <…> Рюрик по отпуске Оскольда бе вельми боля и начат изнемогати; видев же сына Ингоря вельми юна, предаде княжение и сына своего шурину своему Олегу, варягу сусчу, князю урманскому. Олег бе муж мудрый и воин храбрый…» В пользу этой версии как будто свидетельствует сходство летописного рассказа о гибели Олега от своего коня со скандинавской «Сагой об Одде Стреле», ставшем правителем Гардарики и точно так же умершем от укуса змеи. Мотив смерти героя от своего коня присутствует в фольклоре различных народов, в том числе сербского, английского и немецкого. Тем не менее достаточно большое сходство в описании исполнения пророчества между русским и скандинавским преданием безусловно есть, и оно достаточно давно привлекало к себе внимание ученых. Рассматривая его, даже К. Ф. Тиандер считал первичным русское предание, поскольку рассказ саги менее последователен и более сложен. Таким образом, «Сага об Одде Стреле» лишь свидетельствует о знакомстве скандинавов с преданием о смерти Олега от своего коня, вставленным в текст этой саги. Однако сам факт этого знакомства отнюдь не может служить доказательством тождества обоих персонажей, на чем настаивают норманисты.

Что же касается свидетельства Иоакимовской летописи, то следует обратить внимание, что, хоть ПВЛ и не определяет степень родства Олега с Рюриком и Игорем, она тем не менее содержит весьма характерную фразу: «Оумѣршю же Рюрикови. предасть княжение свое Олгови. от рода ему суща». Более поздние источники либо повторяют эту формулировку, либо называют Олега племянником Рюрика: «Истася (Игорь) после отца своего двою лѣтъ, и держа подъ игоремъ великое княженiе племянникъ рюриковъ олегъ». Приведенный выше другой источник о Валите точно так же называет Олега племянником Рюрика, причем в контексте их похода на лопь и корелу, достоверность которого, как было показано, находит определенное подтверждение в источниках. Эту же степень родства указывает и еще один относительно поздний источник: «Вторый братъ князь Трударь, третиi Синеусъ и племянникъ ихъ Олгъ». Е. В. Пчелов отмечал: «По Стрыйковскому, Синеус умер бездетным, но о Труворе этого не сказано, что дает возможность предположить существование у Трувора потомства. Во всяком случае, это не выглядит невероятным». Поскольку княжеский род в Древней Руси носил патриархальный, а не матриархальный характер, очевидно, что брат жены Рюрика, каким его считает Иоакимовская летопись, в отличие от его племянника, едва ли мог считаться с этой точки зрения членом рода первого русского князя. Между тем и Олег гордо заявляет Аскольду и Диру: «Азъ есмь роду княжа», а также заключает договор с Византией от своего собственного имени, а не от имени Игоря. Подобные действия со стороны сына Синеуса или Трувора, бывшего гораздо более старшим, чем сын Рюрика, являлись вполне правомерными в лествичной системе Древней Руси, однако эти же действия со стороны дяди по материнской линии ей не соответствовали. В этом аспекте данное свидетельство Иоакимовской летописи противоречит ПВЛ. Вместе с тем мотив более отдаленного родства с правителем Руси сближает первую с «Сагой об Одде Стреле»: в Иоакимовской летописи Олег – шурин Рюрика, а в саге Одд женится на дочери правителя Гардарики. Не исключено, что кто-то из более поздних переписчиков Иоакимовской летописи познакомился с текстом данной саги и, поскольку герой саги точно так же, как и Вещий Олег, гибнет от своего коня, решил конкретизировать происхождение и степень родства Олега с Рюриком. Мотив изменения степени родства по сравнению с сагой также понятен: ни один отечественный источник не упоминает дочери Рюрика, однако наличие жены у него предполагается самим фактом рождения Игоря. Соответственно, родство героя с первым русским князем было установлено через его жену. Поскольку Одд был норвежцем, то в результате этого дополнения норвежцем стал и Вещий Олег. В пользу данного объяснения свидетельствует и то, что Иоакимовская летопись является единственной летописью, в которой встречаются скандинавские названия, что указывает на знакомство с сагами одного из последующих переписчиков данной летописи. Находка в ладожском дворце цилиндра с двумя нанесенными рядом знаками Рюриковичей, относящаяся к эпохе Вещего Олега, которая будет рассмотрена в последней главе, подтверждает утверждение ПВЛ о том, что Олег принадлежал к роду Рюрика.

В силу этого оказывается сомнительным и «урманское» происхождение Ефанды. Понять, кем она была в действительности, помогает указание Иоакимовской летописи о том, что своей жене Рюрик дал приморский град с Ижорою в вено. На основании археологических и лингвистических данных специалисты отмечают переселение части корел на берега Невы, где они стали называться ижорой. Однако относительно раннего этапа сложения этого племени окончательной ясности еще нет. То, что памятники ижоры остаются «крайне слабо изученными», отмечали А. Н. Кирпичников и Е. А. Рябинин еще в 1982 г. С одной стороны, по языку они наиболее близко к карелам, а сами ижорцы довольно долго называли себя карелами и свой язык – карельским. С другой стороны, погребальный обряд ижоры XI-XIV в. отличается от соответствующего обряда карел, а ее антропологический тип в эпоху Средневековья отличает ижор от других финно-угорских народов, но очень близок особенностям древнего мезолитического населения Прибалтики. Все эти данные позволяют предположить, что данное племя образовалось путем смешения древнего населения с переселившимися в данный регион корелами. На основании археологических данных этот процесс традиционно датируется началом II тыс. н. э. Самым ранним артефактом, связываемым с ижорой, является овальная «черепаховидная» фибула X-XI вв., найденная в Колтушах. Однако О. И. Конькова отмечает, что в силу своеобразия обряда погребения ижоры наиболее ранние его формы являются археологически трудноуловимыми: «Таким образом, мы можем предположить, что к концу XI в. происходит переход от поверхностных кремаций (сожжений) к практически поверхностным ингумациям (захоронениям несожженного тела). Почему этот вывод для нас важен? Во-первых, потому, что сожжения умерших с помещением остатков в небольшие ямки – это обряд, отмеченный и в других районах Северо-Запада, например, в Северном Причудье в X-XI вв. Значит, это подтверждает наш вывод о том, что ижора по происхождению – коренное местное население. Во-вторых, становится понятным отсутствие на исследуемой территории археологических памятников конца I тысячелетия нашей эры – ведь их практически невозможно обнаружить!» Соответственно, отсутствие археологических следов ижоры в данном регионе до X-XI вв. еще не доказывает, что данного племени там не было в более ранний период. Эта же исследовательница приводит еще один косвенный аргумент в пользу его присутствия там до начала II тыс. н. э. Она обращает внимание на тот факт, что в «Житии Александра Невского» было прямо сказано о том, что ижора охраняла заключительную сухопутную восточноевропейскую часть пути «из варяг в греки»: «Еще заметим, что в этом рассказе прямо указывается, что ижора несла охранную службу “при краи моря и срежаше обою пути” (т. е. оба русла Невы при впадении в Балтийское море). О том, что, вероятно, и в предшествующие века подобная охрана была хорошо организована и эффективна, говорит отсутствие кладов на невском участке пути знаменитого торгового пути “из варяг в греки” с середины IX в. Ведь если охрана была надежной, то и не возникало таких драматичных ситуаций, когда, опасаясь нападения, проезжающие торговцы зарывали клад и, видимо, погибнув, уже не забирали из тайников спрятанное».

Однако занятие ими последнего восточноевропейского сухопутного участка трансконтинентальных торговых путей, открывающего выход в Варяжское море, едва ли могло состояться без согласия словен и русских князей, кровно заинтересованных в контроле над ними. Следует вспомнить, что возобновление бесперебойного функционирования Волжско-Балтийского торгового пути была одной из основных задач, ради которой и призывали Рюрика. В этой связи несомненный интерес представляет приведенное выше сообщение Иоакимовской летописи о даре Рюрика Ижоры в вено матери Игоря. Автор окончательной версии текста считал ее дочерью князя Урманского, но выше уже было показано, как возникло подобное умозаключение. С учетом расселения карел в Ижоре, скорее всего, эта территория была дана Рюриком родственникам своей жены. Брак с норвежской княжной давал первому русскому князю в лучшем случае отряд воинов, который еще надо было содержать. В случае необходимости на оперативную поддержку новой родни рассчитывать не приходилось. Брак с дочерью карельского вождя также давал возможность Рюрику опереться на вооруженную силу новых родственников. Хоть боевого опыта у них было меньше, чем у викингов, однако преувеличивать их слабость в этом отношении не следует: по данным на 1980 г., А. И. Сакса отмечает, что с X в. в погребениях Карельского перешейка встречается устойчивый набор воинского снаряжения, а всего в Северо-Западном Приладожье найдено 14 мечей, 25 наконечников копий и 15 боевых топоров IX-XI вв. Эти цифры в сочетании с высоким качеством оружия говорят том, что у карел уже в X в. сформировалась военная знать, игравшая значительную роль среди населения Карельского перешейка. Неудивительно, что впоследствии в булле папы Александра III к шведскому епископу Упсальскому Стефану, написанной между 1164 и 1189 гг., среди прочих опасных соседей шведов говорится об «инграх», а 9 января 1230 г. папа Григорий IX прямо предписал архиепископу Упсальскому и Линчепинскому запретить всем прихожанам-христианам под угрозой отлучения от церкви возить к язычникам карельским, ингерским, лаппским и ватландским оружие, железо, медь, свинец, чтобы в землях, лежащих близ Швеции, вера Христова не была искоренена ее врагами. Сравнивая норвежский и ижорский варианты, следует отметить, что дружина и, в случае необходимости, ополчение последнего племени были явно более многочисленными, чем сопровождавший дочь заморского конунга отряд, и, находясь в непосредственной близости, всегда могли быстро прийти на помощь. Версия о том, что уже с IX в. ижора охраняла стратегически важный выход в Варяжское море, представляется весьма правдоподобной, однако какие-либо данные о присутствии там отряда скандинавов в эту эпоху отсутствуют. Особенности положения Рюрика точно так же говорят о предпочтительности ижорского варианта. Из Никоновской летописи мы знаем, что внутри новгородцев определенная часть была недовольна правлением Рюрика, а исследования В. Л. Янина показали, что власть первого князя была достаточно существенно ограничена условиями договора. Вопрос вхождения карелы в конфедерацию призвавших его племен остается открытым. То, что помимо собственной дружины он всегда мог опереться на поддержку родственников своей жены, несомненно упрочивало положение Рюрика. Часть карел была связана с ним благодаря браку, другую часть он пытался покорить военной силой и обложить данью. Обильные пушные богатства северных лесов, доступ к которым он получал благодаря своей активной политике в землях карел, пользовались спросом на восточных рынках, а полученное в ходе торговли серебро еще больше усиливало позиции Рюрика. Наличие разнообразных связей с карелами давало Рюрику дополнительные экономические и военные ресурсы, несомненно усиливавшие его позиции и внутри конфедерации призвавших его племен. Сообщение Иоакимовской летописи о даре Рюрика своей жене Ижоры в вено подтверждает то, что взаимоотношения с карелами были одним из приоритетов первого русского князя.

В свете этого становится понятным и неожиданный выбор им имени для сына. Норманисты пытались вывести имя Игоря из скандинавского Ingvarr, однако А. Г. Кузьмин показал ошибочность данной этимологии как по территориальным (родственные Игорю имена встречаются как на кельтских территориях, так и в Византии), так по хронологическим (в Византии дочерью Ингера была мать императора Льва VI, родившегося около 866 г. Дед его, следовательно, носил свое имя уже в начале IX в., т. е. тогда, когда скандинавов в империи однозначно не было) причинам. Этимология имени Игорь остается неясной, однако отечественный ученый А. Н. Попов связал его с племенным названием ижоры. «Это древнее слово ингере сохранилось в самоназваниях ижоры. Так, по берегам реки Хэваха (Коваши) ижоры еще недавно называли себя – ингеройсет (в единственном числе – ингеройнен), а на севере, в вуолских и лембаловских лесах – инкерикот (в единственном числе – инкерикко). Именно от этого неясного нам сейчас слова ингере произошло и русское наименование народа ижора…» Впервые весьма близкая форма упоминается под 1221 г. Генрихом Латвийским при описании того, как эсты «перешли Нарову и сделали далекий поход в землю, называемую Ингардия, относящуюся к Новгородскому королевству», и благодаря внезапности «нанесли ингарам тяжкий удар». Шведская «Хроника Эрика», описывая события 1229-1319 гг., дает для данной территории уже форму Ингер. С другой стороны, Лиутпранд Кремонский, бывший в 949 и 968 гг. послом в Константинополе, рассказывая о походе Игоря на столицу Византии, передает имя русского князя в форме Ингер (Inger), в точности соответствующем названию ижоры. Константин Багрянородный в том же X в. называет «архонта Росии» Ингорем, и точно так же именует его при переговорах со Святославом другой византийский император – Иоанн Цимисхий. Эту же форму дает и Иоакимовская летопись. Вопреки иной раз встречающемуся мнению, не ижора получила свое название в честь Игоря, а, наоборот, сын первого князя был назван в ее честь. Наречение своего наследника именем, тождественным названию племени его матери, свидетельствует о том, какое долговременное значение придавал этим связям Рюрик, причем не только для себя, но и для своего преемника. Впоследствии показательны как верность ижоры главному городу Северной Руси, так доверие новгородцев к этому племени, не родственному им ни по крови, ни по вере (еще к моменту Невской битвы крещеным был один только их старейшина Пелугий), ни по языку. Причину столь непоколебимой верности и столь значительного доверия понять будет гораздо легче, если допустить, что связь эта сложилась еще во времена первого князя.

В какой степени Рюрик справился с возлагаемыми на него ожиданиями, которые были определены нами в первой главе? Хоть письменные источники крайне скупы на описание его деятельности, однако в Иоакимовской летописи мы читаем: «Рюрик по смерти братии облада всею землею, не имея ни с кем войны. В четвертое лето княжения его переселися от старого в Новый град великий ко Ильменю, прилежа о росправе земли и правосудии, яко и дед его. И чтобы всюду росправа и суд не оскудал, посажа по всем градом князи от варяг и славян, сам же проименовася князь великий, что по-гречески архикратор или василевс, а онии князи подручни». Как видим, этот источник отмечает исполнение им основной функции по осуществлению правосудия, подчеркивая при этом его преемственность с Гостомыслом. С учетом того, что племенные княжения у славян существовали еще до призвания Рюрика, характеристика его как великого князя верна если не по форме, то по сути.

Относительно второй важной функции нового правителя по восстановлению и регулированию трансконтинентальной торговли А. Н. Кирпичников, опираясь на данные американского нумизмата Т. Нунана, констатировал, что упадок поступления в Европу арабского серебра в 850-х гг. сменяется его резким подъемом в 860-890-х гг., что свидетельствует об успешности мер Рюрика по восстановлению волжско-балтийской торговли. В целом во второй половине IX в. число находок восточных монет на о. Готланд и в материковой Швеции возросло в восемь раз по сравнению с первой половиной столетия с 800 по 849 г.

Однако В. Н. Седых, исходя из все тех же данных Т. Нунана, в целом ряде своих статей указывает, что во времена Рюрика, наоборот, происходит падение торговли с Востоком. Не отрицая увеличения количества кладов, он на основании анализа их состава отмечал, что многие из дирхемов, импортированных в Восточную Европу до времени правления Рюрика, еще долгое время оставались в обращении, что представляет разительный контраст незначительному количеству старых монет в кладах на мусульманском Востоке. Для того чтобы определить, кто из исследователей прав, обратимся к последнему по времени исследованию этого вопроса И. В. Петровым. Применительно к Волховско-Ильменскому региону известные на настоящий момент данные показывают следующую картину: «860-870-е гг. на Волховско-Ильменском денежном рынке характеризуются выпадением 6 кладов (3963 экз.) и 9 отдельно поднятых монет… Таким образом, общее количество монет – 3972 экз. Очевидно, что количество монет, находившихся в обращении, возрастает по сравнению с 825-850-ми гг. в 132,4 раза (3972: 30).

Для этого этапа характерно наличие кладов самых разнообразных размеров. В 3 кладах количество монет не более 100 экз. (Рюриково городище, 855-861 гг. – 6 экз.; Рюриково городище, 867 г. – 7 экз.; Потерпельцы, 865/66 г. – 60 экз.). В 1 кладе зафиксировано более 100 экз. (Кирилловский, 864/65 г. – 203 экз.). В 2 кладах содержится более 1000 экз. (Шумилово, 870/71 г. – 1326 экз.; Любынь, 873 г. – 2361 экз.).

Среднее количество монет в этих кладах составляет 660,5 экз. (3953: 6).

Очевидно, что размер состояний 860-870-х гг. значительно увеличивается по сравнению с предшествовавшим временем! Финансовые возможности наиболее зажиточных групп населения выросли в десятки раз, они уже нашли способы накапливать состояния, состоящие из тысяч дирхемов!» Кроме того, мы видели, что предшествующий всплеск торговли по Волжско-Балтийскому пути сопровождался увеличением площади Ладоги. Однако расширение площади этого города и увеличение плотности его застройки археологи фиксируют и для периода 860-890-х гг. Поскольку в предшествующий период увеличение площади этого важнейшего в Восточной Европе города на Волжско-Балтийском пути свидетельствовало об увеличении роста торговли, у нас нет никаких оснований полагать, что в рассматриваемый период дело обстояло как-то иначе. Таким образом, сочетание как резкого роста найденных дирхемов, так и расширение площади Ладоги в своей совокупности достаточно красноречиво показывает, что со своей второй задачей Рюрик блестяще справился. По мнению исследователей, именно вдоль Волжско-Балтийского пути распространялись и основные признаки складывающейся государственности: «Вышеперечисленные факты указывают, что княжеские дани и суд в древнейший период распространялись на северо-восток Восточной Европы старым балтийско-волжским путем: из Новгорода через Ладогу и водную систему Ладожского озера в реки бассейна Белого озера или по Мсте и верховьям Мологи и далее в Волгу…» Наряду с этим основным торговым путем внимание начинает уделяться и складывающемуся новому пути «из варяг в греки». Византийская вислая печать, найденная на Рюриковом городище, датируется IX в. и трактуется как свидетельство налаженных торговых связей или как след дипломатической и служебной переписки. Держава Рюрика занимала весьма удачное географическое положение, контролируя выход к Балтийскому морю, а с помощью системы волоков имела доступ в Западную Двину, Днепр и Волгу.

По поводу архаичной функции царя-жреца применительно к Рюрику составленные монахами летописи хранят гробовое молчание, что, впрочем, вполне понятно. Только в одном сравнительно позднем источнике мы видим об этом глухое упоминание: «Сии первыи князь роускои 3 изъ немецъ пришли рюрикъ, синеоусъ, троуборъ и вѣроваша идоломъ». С учетом того, что в языческую эпоху практически все население поклонялось идолам, данная констатация практически не имела смысла и указывала, скорее всего, на активное участие трех братьев в жертвоприношении богам. Выше уже отмечалось, что расположенная в непосредственной близости от княжеской территории возвышенность в Ладоге в языческую эпоху, по всей видимости, была посвящена Сварогу как божественному прародителю варяжских князей.

После того как первый князь переносит центр власти из Ладоги в Новгород, археологические данные говорят о возможных языческих ритуалах и в его новой резиденции. Сначала при раскопках западного рва Рюрикова городища было найдено девять черепов и несколько нижних челюстей лошади. Все находки располагались вдоль западного внутреннего склона древнего рва. Черепа лежали вплотную к северной и западной стенкам сруба с хлебной печью. Затем на южном участке рва раскопки продолжились в 1997-2002 гг., и вновь одной из массовых находок в древнейших отложениях стали еще 13 черепов лошадей. «Еще три черепа попали в ров до разрушения крепостных сооружений городища, возможно, в период их строительства. Эти находки были сделаны в 2002 г. на глубине от -2,18 до -2,45 м, непосредственно под слоем разрушенных конструкций деревянной стены. Древнейшая крепостная стена была сооружена на городище до строительства первой хлебной печи, т. е. до 889, 896-897 гг. Как считает Е. Н. Носов, ее могли построить во второй половине IX в. Следовательно, три черепа могли попасть в ров в середине – второй половине IX в., непосредственно перед возведением стен или в период их функционирования. <…> Поэтому можно предполагать, что конские черепа могли попасть в ров из разрушенного жертвенного места, которое находилось на центральной площадке поселения. Безусловно, многочисленные находки останков верховых лошадей, обнаруженные в слое разрушения первых оборонительных сооружений городища, также связаны с воинским, “дружинным” характером этого памятника». Понятно, что норманисты поспешили объявить ритуал скандинавским, однако многочисленные примеры славянских жертвоприношений коня встречаются непосредственно по соседству – по состоянию уже на 1957 г. В. В. Седов отмечал около сорока конских черепов, найденных в Новгороде. Еще одно ритуальное захоронение было открыто в 1964 г. на усадьбе, примыкающей к древней Ильинской улице. В выкопанной яме археологи обнаружили костяк лошади без головы в южной ее части, в северной части ямы были найдены два керамических сосуда с остатками какой-то массы, а сама голова лошади лежала в центре ямы. Окружающее яму сооружение описывается специалистами следующим образом: «Оно было четырехугольным в плане… Вероятнее всего, это сооружение завершалось коническим покрытием из хвойных веток, наверху которого возвышался конский череп. <…> Первые поселенцы этого района, прежде чем начать строиться на новом месте, решают освятить его, принеся богам жертву и надеясь получить взамен богатство и счастье в новом доме. Трудно сказать, сколько дворохозяев участвовало в этом обрядовом действии, но, по-видимому, не один хозяин, которому было бы слишком дорого заколоть коня». Данные археологические находки соотносятся с выводом, сделанным В. Н. Топоровым относительно сферы значений слав. rezati, связанного и с линией, и с земельным наделом, и с сакральным закланием скота.

Следует обратить внимание и на наблюдение Е. А. Мельниковой о том, что «в “деяния” Рюрика, очевидно, входил сюжет основания города, который нашел отражение в Ипатьевской летописи, причем дважды: сначала Рюрик “срубает” город Ладогу (в действительности существовавший ко времени его прихода не менее 100 лет), а затем Новгород (укрепления на городище?). Этот сюжет проходит красной нитью через предания о всех первых русских правителях: города основывают Кий (Киев), Олег (под 882 г. без указания на конкретные города), Святослав (Переяславец на Дунае). Основание города, как представляется, входит в набор обязательных деяний русского правителя. Поэтому говорить об исконности сюжета, особенно учитывая его отсутствие в древнескандинавской традиции, можно лишь с большой степенью предположительности. Однако его присутствие в “Сказании” уже задолго до создания Начального свода вряд ли может вызывать сомнения: его включение в предание об Олеге свидетельствует о его происхождении, во всяком случае, не позднее X в.». Сюжет основания первым правителем городов отсутствует в скандинавской традиции, но зато присутствует в западнославянской, где родоночальнику ободритских князей Антюрию также приписывалось основание городов Мекленбурга, Букова, Верле, Рене, Рефина (современный Росток) и Старграда. Данная показательная черта указывает на генетическое родство ободритской и древнерусской традиций. Следует также иметь в виду, что основание города в древности зачастую несло в себе космогонический аспект, когда правитель благодаря своей мудрости на месте дикой природы создавал культурное пространство, повторяя на «сниженном» уровне акт творения организованной Вселенной из Хаоса. В дошедших до нас обрывках преданий об основании городов Рюриком или Антюрием ярко выраженные космогонические черты уже отсутствуют, однако на их первоначальное наличие указывают сохранившиеся в устной традиции сказания об основания Турова. ПВЛ относит Тура, в честь которого был назван этот город, к заморским варягам, бывшим, следовательно, выходцами из той же среды, что и Рюрик. Заснув во время охоты, Тур увидел вещий сон, предвещавший великое будущее города, и по пробуждении велел своей дружине насыпать гору, вызывающую явную параллель с мировой горой, символизирующей центр мира, а также выкопать колодец. «Прибывший в дикий край князь Тур выступает как настоящий творец космического, т. е. сакрально-упорядоченного пространства. Дикость преодолевается актами культурного строительства – горы и колодца, а затем городского поселения. Создание космоса в преданиях происходит по оси верх – низ, верхнюю часть которой олицетворяет насыпанная князем гора, а нижнюю – вырытый за один день колодец с золотым, серебряным и медным дном. Таким образом, выстраивается мировая ось. Своими действиями Тур преодолевает состояние первоначального хаоса и дикости в этих местах. <…> Космогонический смысл сюжета не вызывает сомнений». Весьма вероятно, что подобные мотивы присутствовали и в первоначальных устных преданиях об основателях ободритской и русской династий, но были отброшены при их записи христианскими авторами. К счастью, сохранившиеся в народной памяти предания о Туре донесли до нас этот аспект варяжской традиции.

Каким же был Рюрик правителем для призвавших его племен? Новгородская I летопись по берлинскому списку сообщает: «По двою же лѣту оумре Синеусъ и братъ его Трувор и прiя власть единъ Рюрикъ. обою брату власть. и нача владѣти единъ. и роди с(ы) на и нарече имя ему Игорь. и возрастшу же ему Игорю. и бысть храбръ и мудръ. и бысть оу него воевода именемъ Олегъ мужъ мудръ и храбръ». Из последующих событий нам известно, что Игорь отнюдь не был мудр, а был ли он на самом деле храбр, данные отсутствуют. Предположение о том, что это древнерусская формула для описания качеств идеального правителя, подтверждается тем, что эта же характеристика прилагается и ко многим другим персонажам. Согласно Иоакимовской летописи, «Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр», а Олег «бе муж мудрый и воин храбрый». Соответственно, едва ли можно сомневаться, что эта же характеристика прилагалась и к самому Рюрику, тем более что в «Синопсисе» XVII в. Гостомысл так описывает трех варяжских князей: «Разумомъ и храбростiю воинскою славны».

Согласно наблюдениям А. А. Гиппиус, парные определения типа мудръ и смысленъ, мудръ и храбръ, многи и храбры, последний раз фиксируемые в эпизоде испытания служб послами Владимира, являются признаками древнейшей части ПВЛ, ее ядра. Если для пары мудр и смыслен она отмечает наличие бесспорного библейского источника (Быт., 41: 33, 39; Втор., 1: 6, 15), то в отношении остальных пар предполагается эпическая природа. Это наблюдение можно уточнить, поскольку весьма близкие по смыслу словосочетания встречаются в индоиранской традиции, что указывает на возникновение интересующей нас характеристики первых русских князей в эпоху единства восточной части индоевропейской общности. Так, уже в Авесте первые «всесильные цари» иранских мифов описываются как «отважные и мудрые». С другой стороны, Калидаса отмечает, что у индийского царя Солнечной династии Дилипы, с которого он начинает свое повествование, «средств для достижения цели две: нетленная мудрость, заключенная в шастрах, и напряженная тетива его боевого лука». Полностью соответствуют этому наблюдению и данные языкознания: «В кругу родственных обозначений слав. modrъ семантически ближе всего др. – инд. medha “мудрость, разум, понимание, мысль”, авест. mazdra “мудрый, разумный”, авест., др. – перс. Mazda, в иранской мифологии одно из наименований (или составная часть наименования Ahura-mazda) верховного божества, первоначально прилагательное». Однако мудрость была неразрывно связана с божественным началом еще со времен индоевропейской общности. Об аналогичном мирочувствовании у славян говорят бытовавшие вплоть до XIX в. на Руси поговорки «Всякая мудрость от Бога» или «Без Бога не помудреешь», однозначно указывающие на бога как на источник человеческой мудрости. Таким образом, и эта характеристика указывает на особую связь первых русских князей с божественным началом. Необходима она была для правильного устроения и управления государством, а также для осуществления справедливого суда, на что указывает и относящееся к языческим временам чешское предание о трех дочерях Крока, второго правителя этого племени: «Старшая по рождению называлась Кази; в знании трав, в искусстве прорицания она не уступала Медее Колхидской… Достойна хвалы была Тэтка, рожденьем хоть и вторая… Тэтка научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях. <…> Третья, по рождению самая младшая, но превосходившая всех мудростью, называлась Либуше… и эта, столь славная женщина… стала прорицательницей. Так как она предсказывала народу многое и притом правильно, то все племя, собравшись после смерти ее отца на общий совет, избрало Либуше себе в судьи». Как мы видим на этом западнославянском примере, волшебство, прорицание, организация культа, управление племенем органично сочеталось в кругу одной семьи. С учетом того, что одной из функций Рюрика было вершение суда, мудрость была для него одним из наиболее необходимых качеств.

Определение «мудр и храбр» безусловно относилось к идеальному правителю, а каким был первый князь в действительности? Никоновская летопись под 864 г. сообщает нам о недовольстве части новгородцев его правлением: «Того же лѣта оскорбишася Новгородци, глаголюще: “яко бытии нам рабомъ, и много зла всячески пострадати от Рюрика и отъ рода его”. Того же лѣта уби Рюрикъ Вадима храброго, и иныхъ многихъ изби Новгородцевъ съвѣтников его». Этому известию отчасти соответствует и записанное в XIX в. в Олонецкой губернии предание «Юрик-новосел»: «В старину князьки местами жили. Кто где расширился и овладевал местом, тут и жил. И приехал Юрик-новосел из северной стороны, из дальней украины, и распоселился жить в Ладоге. Но тут ему место не полюби, и приезжает он в Новгород Великий, и не с голыми руками, и в союз вступает. И живет он день ко дню, и неделя ко неделе, и год ко году, – и залюбили его новгородцы, что человек он веселого нраву и хорошего разуму и повышает себя житьем-богатством, а тут и побаиваться стали. Вот зазвонили на суем – в колокол, – и выступает этот Юрик-новосел: “Что, – говорит, – честное обчество, возьмите меня в совет к себе, и будь я над вами как домовой хозяин. Только можете ли вы за наряд платить мне половину белочьего хвоста?” Сметили и погадали граждане новгородцы и сказали: “Можем и платить будем половину белочьего хвоста”.

И мало-помалу уплатили они, и им не в обиду это. Вот опять зазвенел колокол, и на сходе собрались, и говорит Юрик: “А что, честное обчество новгородцы, можете ли вы платить мне и весь белочий хвост?” Подумали-погадали и опять сказали: “Можем”, – и платить стали.

Прошло немного, опять в совет собрались: “А что, честное обчество, можете ли половину белочьей шкуры платить?”

И ответ держат: “Можем”.

Еще немного прошло – и в совете опять спрашивает Юрик:

“А что, честное обчество, можете ли вы платить мне и всю белочью шкуру?” Порешили платить и всю белочью шкуру и платили долго.

Видит Юрик, что платят, собрал всех на сходку и говорит: “За белочью шкуру хочу я наложить на вас малые деньги, можете ли вы поднять мне?” И малые деньги они подняли – и поныне помнят этого домового хозяина и в Северной украине, и в Олонецком крае, и в Новгороде.

И после этого Юрика пуще и пуще повышали дань с алтына на четвертину, а с четвертины на полтину, а с полтины на рубль, и так до Петра Первого, а после Петра платили и с живой души, и с мертвой, и рубль, и два, и три, и четыре, и пять». Однако известие Никоновской летописи могло отражать не только реальное недовольство всего населения Новгорода, а мнение сторонников Вадима Храброго. Что же касается олонецкого предания, то оно обобщает общий горький опыт взаимоотношения народа с государством и использует образ Рюрика как отправную точку этих взаимоотношений.

На основании своих многолетних исследований В. Л. Янин констатировал, что «анализ совокупности археологических материалов позволяет утверждать, что даже в момент призвания Рюрика, несмотря на внутренние противоречия, союз пригласивших князя племен был достаточно властен и само приглашение князя состоялось в виде договора, одним из главнейших пунктов которого стало решительное ограничение княжеской власти – запрещение князю самому собирать государственные доходы с подвластной союзу территории: ее собирали представители пригласивших князя племен, передавая князю лишь “дар”, т. е. некое жалованье. По существу это договорное условие стало краеугольным камнем всей последующей новгородской государственности. <…> Полагаю, что именно обусловленное договором ограничение княжеской власти в столь важной сфере стало главной причиной ухода ближайших преемников Рюрика – Олега и Игоря – на юг в поисках безграничной власти, которую они находят в Киеве, где правят уже как завоеватели, пользуясь всей ее полнотой, включая княжеское полюдье». Соответственно, археологические данные не соответствуют рисуемой олонецким преданием картине постоянного повышения дани первым князем.

Ближайшее свидетельство современника о тех началах, на которых Варяжская Русь стремилась строить свою государственность, относится к событию, которое произошло через 65 лет после смерти Рюрика. Захватив в 943-944 гг. азербайджанский город Бердаа, русы заявили его жителям буквально следующее: «Единственно, чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас – хорошо повиноваться нам». Это красноречивое свидетельство исходит не от отечественного летописца, которого еще можно было бы заподозрить в желании приписать великодушие своим соплеменникам, а от мусульманского историка Ибн-Мискавейха, для которого русы, напавшие на его единоверцев, были далекими и опасными северными варварами, но который, как и положено историку, честно и непредвзято описал случившиеся события. Для средневековых обычаев ведения войны, когда не сдавшееся на определенных условиях, а покоренное силой оружия население априори рассматривалось как лишенное каких-либо прав, подобное отношение к побежденным было совершенно нетипично. Сформулированный в Бердаа принцип взаимоотношений с завоеванными народами показывает, что при условии повиновения иноплеменников их власти наши предки считали себя связанными обязательством хорошо относиться к ним. Если русы добровольно принимали на себя обязательство так вести себя по отношению к абсолютно чуждому им иноверному и иноплеменному населению далекого азербайджанского города, то тем более хорошо должен был относиться князь к своим непосредственным подданным, с которыми он был связан узами языка и крови. Понятно, что подобный принцип соблюдался далеко не всегда и от него отходит уже Игорь, однако движение к устройству отношений власти и подчинению на основе справедливости, взаимных прав и обязанностей уже началось.

Размышляя о начале Древнерусского государства, автор Комиссионного списка Новгородской I летописи младшего извода предпослал своему пересказу Повести временных лет описание идеальных взаимоотношений между князем и его подданными, существовавших при первых князьях: «Вас молю, стадо Христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како быша древнии князи и мужие ихъ, и како отбараху Руския землѣ, и ины страны придаху под ся; тѣи бо князи не збираху многа имѣния, ни творимыхъ виръ, ни продаж въскладаху люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружинѣ на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: “братие, потягнемъ по своемъ князѣ и по Рускои землѣ; глаголюще: “мало есть намъ, княже, двусотъ гривенъ”. Они бо не складаху на своя жены златыхъ обручеи, но хожаху жены ихъ в сребряныхъ; и росплодили были землю Русьскую”». Итак, настоящий князь собирал с населения небольшие справедливые налоги, которые использовал не на собственное обогащение, а давал дружине на оружие. Дружина же кормилась, воюя другие страны, и благодаря таким порядкам древние правители не только защитили родную землю, процветавшую под их властью, но и подчинили ей другие страны. Понятно, что это был обобщенный портрет первых русских князей, которому не соответствовал уже сын Рюрика Игорь, но, вполне возможно, соответствовал внук Святослав. Логично предположить, что основа такого справедливого порядка древних князей восходила именно к эпохе Рюрика и Вещего Олега. Именно благодаря их усилиям были заложены основы того государства, которое вскоре объединит все восточнославянские племена, сокрушит Хазарский каганат и сможет на равных соперничать с Византией, второй империей в регионе. Последующий ход событий со всей очевидностью показал, что четыре восточноевропейских племени не ошиблись в своем выборе. Правда и наряд, установленные варяжскими князьями, уже обладавшими опытом ободритской государственности, доказали свою жизнеспособность, и именно на их основе и возникло Древнерусское государство.