1

Есть в мире такие места, попасть в которые возможно лишь, как следует заблудившись. Село Вихры относится к числу подобных. Вихры расположились достаточно далеко от Братска и иных городов, больших дорог и богатых рыбой рек. Не могу с уверенностью сказать, что это сокрытое от глаз Божьих место даже сейчас присутствует на картах Гриммштайна. Тем не менее в Вихрах и по сей день живут люди. Согнать крестьян с насиженных мест не удалось даже пришедшей из-за Седого моря армии конунга Эгиля.

Я оказался в Вихрах совершенно случайно, и эта случайность чуть было не стоила мне жизни. В те далекие годы я состоял на службе короля Гриммштайна — Фридхольда Дипломата, внука Рудольфа II Гриммштайнского, короля, сплотившего разрозненный народ и победившего в великой войне, но речь идет не о сильных мира сего, а обо мне. Служил я гонцом и занимался простым, но весьма опасным делом.

Мой путь лежал из Златограда в Братск, а это по меньшей мере неделя непрерывного движения, которое мне обеспечивала королевская грамота. Документ позволял взять в личное пользование любого свежего скакуна и оставить взамен своего — измотанного. За несколько дней до прибытия в Братск на меня напали разбойники, и, Боже, спасибо тебе за свежего коня. Твой покорный слуга был весьма ужасен в фехтовании, а драка с четырьмя озверевшими от голода крестьянами и по сей день видится мне простым самоубийством. В конце концов, я не рыцарь, и, пустившись в бегство, я не нанес непоправимого вреда ни себе, ни своей чести. Мое сердце неистово колотилось всякий раз, когда я слышал крики оборванцев позади себя. Как проклятый я пришпоривал и пришпоривал. Гнал и трясся от ужаса. А когда стало очевидно, что моей жизни более ничего не угрожает, я оказался черт знает где, и уже смеркалось. Мной овладел новый страх.

Справа чернел непроглядный лес. По левую руку сквозь вечернюю хмарь проглядывали огоньки хат. Обрадовавшись тому, что мне не придется ночевать в открытом поле, я смиренно побрел в сторону жилья, ведя под уздцы взмыленного коня и непрерывно спотыкаясь о кочки. Я надеялся на крестьянское радушие. Как говорят, чем меньше имеем, тем охотнее делимся.

Да, друг мой, именно так я и оказался в Вихрах. Ты спросишь: почему я вообще заговорил об этой богом забытой дыре? Все просто. В центре села я обнаружил валун, на котором были высечены следующие слова: «В память о чести человека, честью не располагавшего». Позже, когда мой конь уже жевал сено в хлеву сельского старосты, я задал разумный вопрос: «Кому посвящена надпись, высеченная в камне?» И, получив ответ, дескать, никто в селе имени своего героя не знает, не успокоился и продолжил любопытствовать.

Старик, сидевший в углу хаты и мусоливший беззубым ртом краюху хлеба, заговорил: «Как-то мой дед говаривал, что господин сей был редкостным мерзавцем, чего и сам не таил. Его настоящее имя он не назвал, а деда моего нарек ослом. Такой вот он был, наш герой. У сего господина было прозвище — Крыса. Уж чем он занимался, чтоб такое заслужить, собака его угадай, но просто так крысой человека не назовут».

Признаюсь, что тут, к своему стыду, позабыв о всякой вежливости, я расхохотался.

— Хороши у вас герои, — вытирая слезы, выдавил я из себя. — Хотя чему я удивляюсь.

— Нам не важна его репутация. Для моей семьи, да ровно как и для всех, кто жил и живет близ дубравы. Для каждого Крыса — благородный и славный человек. Ты видел Лисью дубраву? Ты не мог ее не заметить. Ужасное место, страшное, и это при том, что сейчас свирепее вепря и хитрее волка там никого нет, — староста говорил предельно серьезно, и по его смурной роже я понял, что спорить не стоит, а дать выговориться необходимо. — Так было не всегда. В Лисьей дубраве обитало зло, и прежние жители Вихров предпочли бы умереть с голоду, чем идти на охоту без соответствующего подношения. Однажды в Лисью дубраву пришел человек. Он не трепался о титулах и чести, не клялся избавить смердов от зла. Он, если хочешь, обложил все на свете такими матюками, что у барона Рутгера, поди, цветы в горшках завяли.

Признаться, я не ожидал, что окажусь в местах, о которых слышал еще в раннем детстве. Да, друг мой, речь идет об историях, рассказанных ведьмами. Моя бабушка, как я уже говорил, рассказывала их мне. Эта история называется «Хозяйка Лисьей дубравы». Я перескажу её тебе в точности так, как сам некогда слышал.

 

2

Поздней осенью, когда пруды и канавы успевают покрыться тонкой коростой льда, а первый снег лишь успевает припорошить землю, жители сел и деревень близ Лисьей дубравы платили ужасную дань. Люди называли это платой за возможность охотиться, но так было не всегда. Прежде лес был безопасен для людей, но эти времена ушли безвозвратно.

Привычные устои менялись, на смену приходили новые традиции.

— Меньшее зло, — говорили крестьяне.

— К черту эту дыру, — говорил герцог Братска.

— Тому, кто принесёт мне голову монстра, — говорил барон Рутгер, — я вручу мешок, набитый золотыми портретами короля.

Лето сменяла осень, та уступала зиме, последняя проигрывала схватку с весной. Одним словом, колесо жизни вращалось. Жертвы стали жизненной необходимостью, а кошель золота так никто и не получил.

Отряды ландскнехтов уходили в дубраву и не возвращались, охотники, мастерски владевшие ремеслом, пропадали бесследно. Лишь чернь без риска для жизни собирала в дубраве ягоды и валежник, но чернь платила дань и жертвовала много большим. У крестьян появилась сказка о волшебнице, заботившейся о голодных сиротах. В сказке говорилось о чудесной девушке, что живет на Весенней поляне — прекрасном месте, где не бывает голода. Правда, право оказаться на этой поляне доступно лишь избранным, а избранными считались дети, не достигшие двенадцати лет.

Поздней осенью, когда пруды и канавы успевают покрыться тонкой коростой льда, а первый снег все ещё не решается припорошить землю, на покрытый дыханием инея чернозём обрушился град стрел.

Топот копыт эхом разлетался по окрестностям, возвещая о кровавой погоне. Рихтертер пришпорил коня и, уйдя с дороги, помчал по посевному полю. Стрелы преследователей вспарывали воздух, но ни одна не попала в цель. Пятеро всадников буквально дышали ему в спину, каждый из них был облачен в кавалерийский доспех, и каждый из них чётко знал, как поступать с Крысой. Барон Рутгер дал четкое указание: «Вора убить, украденное вернуть».

Если бы за каждую услышанную угрозу Рихтер получал по кроне, нужды воровать да травить ядами никогда бы более не возникало. Его малочисленные товарищи, включая златоградского скупщика краденного, смеялись, дескать, Крыса затесался в любовники к Смерти. Полагать так были все причины, ведь петли рвались, стоило палачам выбить опору из-под ног этого человека. Крысу пытались топить, но он выживал. Однажды Гончая Иво травили его, но вор нашел противоядие. Говорят, что однажды клинок городского стражника сломался об его лоб, оставив на память уродливый шрам. Крыса был удачлив, как Диавол. Никто не отрицал, что он был столь же хитер, как и удачлив. Рихтер жил веселой жизнью и одним днем, но люди Рутгера грозили сделать этот день последним.

Рихтер поздно заметил овраг. Оперение стрелы утонуло в конской гриве. Он не успел ни выправить коня, ни соскочить. Короткое ржание, быстро сошедшее на нет. Мир вокруг закружился. Удар. Он чудом не сломал шею, и, выплевывая изо рта землю, Крыса поднялся на ноги.

Конь, честно украденный у Рутгера, бьется в агонии. Стрелы с чваканьем впиваются в землю у его ног. Рихтер понимал, что дурное самочувствие и головокружение — не самая существенная его проблема. Из-за холма появились оставшиеся далеко позади всадники. Они грозно кричали, осыпая его угрозами, клялись выпотрошить, словно рыбу, и, признаться, Рихтер верил каждому их слову.

Вор сорвал с седла торбу, перекинул ремень через плечо. Из последних сил выбрался из оврага, побежав в сторону Лисьей дубравы.

— Стой! — крикнул один из преследователей, но уже своим людям. — Овраг объезжать не будем. Цельсь!

Небо тем днем было пронзительно голубым и холодным. Под сапогами беглеца проминаясь чвакал промерзший чернозем. «Не хочу умирать», — подумал Рихтер и, не слыша топот копыт позади себя, смекнул, что к чему.

— Беги быстрее, подушка для булавок! — прокричал один из всадников так громко, что крик эхом облетел поле и спугнул с ветвей молодого дуба стаю ворон. — Беги, но знай, ты добегался!

— На твоем месте я бы не ерзал, — поддержал товарища иной кавалерист. — Не дергайся, курвин сын, ты мешаешь мне целиться.

За спиной звенело фамильное серебро барона Рутгера, но звон награбленного не радовал сердце вора, ибо от усталости тот был готов взвыть, повалившись. До дубравы было рукой подать, и в то же время она казалась недосягаемой.

— Пли! — вновь прокричал старший среди преследователей. — Я вас под хвосты драть буду, косоглазые нелюди! Не позорьте барона!

— Да как в него попадешь?! Гаденыша словно обучил кто… Увертывается! У! Я ему!

Стрела пролетела совсем рядом, обожгла, едва коснувшись, уха.

— Сука! — выругался Рихтер, чем сбил дыхание.

— Цельсь! Пли! — скомандовав, старший выстрелил и сам. — Гляди, братия, как стрелять положено! Ха!

Сильный удар сбил Крысу с ног. Он не успел сообразить, что произошло, но кое-как поднялся с земли и побежал вновь, но на этот раз еще медленнее и подволакивая подвернутую при падении ногу.

Всадники замерли. Они прекрасно видели свою добычу. От победы их отделяли немногим более сотни шагов, длинный овраг вдоль дороги и отчаянное нежелание вора подыхать.

Тот, кого называли Крысой, встречал свой бесславный конец. Во всяком случае, так считали люди барона.

Поднялся сильный ветер. Лисья дубрава ощетинилась узором пожелтелых листьев.

— Он подыхает, — подвел итог тот, кто был за главного. — Можно более не торопиться. Спешивайтесь. Пойдем по следу и снимем с ворюги голову.

— Резонно.

— Для человека со стрелой в спине он неплохо держится.

— Да, стоит признать, что силы в этом подгузке на десятерых.

— Ничего, вон уже и ногу по земле волочит.

— Кончай треп, мы его еще не догнали.

 

3

Прислонившись к дубовой кроне, вор скинул с плеч торбу. Переведя дух и убедившись в том, что погоня отстала, он криво ухмыльнулся. Стрела, которая должна была оборвать его жизнь, пробила серебряную миску, расколола надвое затейливую статуэтку и застряла в кувшине для вина. Парень воздержался от глупых шуток на тему того, что воровство в очередной раз спасает ему жизнь, и, открыв мешок шире, удостоверился в целости самого ценного содержимого — шкатулки с ядами. Беглец надломил древко стрелы и крепко затянул шнурок торбы, бормоча что-то себе под нос.

Выглянув из-за дерева, Рихтер увидел приближающихся к лесу людей. Не имея привычки бросать награбленное, он было собрался идти дальше, но лесное безмолвие привело его в чувство

— Звон выдаст меня, и тогда… — Оглядевшись по сторонам, он не нашел ничего лучше, кроме как спрятать торбу в яму между узловатыми корнями. Для верности присыпал сокровище опавшими листьями. Вор бегло осмотрел припухшую щиколотку. — У кошки поболит… — произнес он. Так говорила мама. — Да, пусть и у нее поболит, а мне бежать надо.

И он бежал. Бежал от смерти к смерти, сам не понимая того. «Не стоит заходить вглубь леса! — кричало сознание. — Нужно идти не оборачиваясь, — тут же твердил Рихтер самому себе и себя же слушал, понимая, что эти мысли ему не принадлежат. — Лишь чаща укроет меня от смерти».

Истории о Лисьей дубраве, предостережения и песни, сложенные об этом жутком месте, прежде казались ему жалкими отголосками прошлого, брехней суеверных крестьян и красивой ложью бродячих артистов. Так было прежде, но не теперь. Рихтер воочию наблюдал подтверждение каждой услышанной небылицы.

С каждым новым шагом вглубь дубравы, с каждым поворотом и с каждой новой тропинкой Крыса становился все ближе к древнему и пугающему колдовству, присутствие которого испытывал всем своим воровским нутром. Дубрава вела. Не он шел звериными тропами, его ими вели.

Стаи чернильных ворон, восседая на раскидистых ветвях, не сводили с Рихтера глаз. Он давно приметил и то, что туман, еле заметный и робкий вначале, постепенно наглел, приближался к нему, скрывая от глаз вора тропы, сбивая его с пути.

— Если меня хотят запутать… — выдавил он испуганно. — С трех диаволов по шкуре! Я без их помощи заблудился.

Двигаясь мягко, почти по-кошачьи, парень уходил все глубже в лес, стараясь притом не оставлять за собой следов. Избранная им профессия наложила определенный отпечаток на его поведение, с годами превратив Рихтера в тень, что способна проникнуть в дом и не разбудить ни единого сторожевого пса. Он не бежал, ведь бег беспорядочен, эмоционален и начисто лишен осторожности. Рихтер не совершал ошибок, но сердце бешено колотилось от осознания того, что здесь, в этом дремучем и Богом забытом месте, он был не один. Нечто невидимое и пугающее преследовало его. Нет, люди барона Рутгера давно потеряли след и, если не заблудились сами, уже пришпоривали коней, дабы доложить идиоту хозяину о своем провале. Так думал Крыса, забывая о волнении и страхе. Что-то, нежно касаясь его сознания, одурманивало.

Он уже несколько раз замечал проскальзывающую в тумане тень, которая исходя из размеров не могла принадлежать человеку, а истории о живущем в дубраве звере делали свое дело, отвлекая Рихтера от самого главного — понимания происходящего.

Существо, что следовало за ним по пятам, уже не старалось скрыть своего присутствия. Мощные лапы ломали валежник, да и дыхание зверя, переходящее в устрашающий рык, становилось все отчетливее. Рихтер продолжал движение до тех пор, пока не услышал доносящееся издалека пение, показавшееся знакомым. Он не понимал, что слышит его с того момента, как переступил границу дубравы.

Голос определенно принадлежал женщине, и краше его вору слышать не доводилось. Зачарованный им, он, наконец, остановился.

— Невероятно, — прошептал он, и сокрытый туманом зверь ответил:

— Слушай внимательно, наслаждайся.

Вор обернулся, но, увидев лишь густой туман, выругался. Пение тем временем звучало все громче, и он начал различать слова. На глаза наворачивались слезы. «Язык Исенмара», — сообразил Крыса. Несмотря на то, что Рихтер не понимал и большей части слов, парень понял общий смысл затейливых метафор и оборотов. Песня рассказывала историю разбойника, потерявшего свою ганзу, возжелав злата и драгоценных камней.

— Мне понятны твои действия… Трус, — с презрением процедил вор, — не оскорбляй меня игрой в прятки.

Ветви над его головой затрещали, сбросив на землю ворох желтых листьев.

— Ты не боишься меня? — прорычал некто, и в подобии голоса звучала нескрываемая насмешка.

— Ты не боишься подавиться мной? — вор передразнил невидимку и, резко подняв голову, увидел лишь слетающих с ветвей ворон. — Давай уже — делай свою работу!

Недолгое молчание нарушил смех:

— Ты куда-то спешишь? Я видел многих людей, среди них были и рыцари. Ты не похож на тех, кто был до тебя.

— Да, спешу. Назавтра у меня назначена важная встреча, и я хотел бы управиться с тобой до захода солнца.

Монстр в очередной раз зашелся хохотом, а вслед за ним закричали и многочисленные вороны. Аккуратно потянувшись за ножом, вор увидел выходящего из тумана человекоподобного волка и, поняв, что своей зубочисткой он не причинит зверю никакого вреда, медленно убрал руку от пояса. В его загашнике имелось иное оружие.

Вид существа, чьи острые чёрные когти могли бы с лёгкостью вспороть самый прочный доспех, приводил вора в ужас. Не моргая он глядел на гигантскую волчью голову, венчавшую пусть и покрытое серой шкурой, но все-таки человеческое тело. Ясные голубые глаза и бескрайняя усталость, отраженная в них, навели парня на определённые мысли.

— Хозяин Лисьей дубравы, — выдохнул Рихтер, — но знай, я пришёл сюда не за смертью.

Волк подступал ближе.

— Хозяин дубравы не я, — прорычал тот. — Где твой меч? Не за смертью, но за обещанной наградой. Если я не ошибаюсь, это мешок золота?

— Дубравой правит обладательница прекрасного голоса?

— Ты впечатлен пением Хозяйки?

— И не я один, — соврал Рихтер, — о Хозяйке дубравы ходят легенды, и именно поэтому я здесь.

— Говори, — прорычал волк. — Ты удивляешь меня. Давно я не общался с людьми, признаться, уже и забыл, как это.

— Барон Рутгер приказал своим людям похитить у тебя Крысу, а потому… — вор не успел закончить. Волк схватил парня за горло и поднял высоко над землёй. Рихтер чувствовал, как когти впиваются в кожу. Попытался что-то ответить, но, к своему ужасу, сумел издать лишь жалобный хрип.

— Не называй Амелию Крысой! — монстр отшвырнул вора, будто тряпичную куклу. И, придя в чувства, тот понял, что лежит на дне высохшего ручья прямо на груде человеческих костей. Рукой он нащупал нечто похожее на рукоять клинка и резким движением высвободил его из покрытых мхом ножен.

Зверь напал бы тотчас, но от увиденного замер. Любопытство взяло верх над хищной природой. Тот, кого мгновение назад он собирался разорвать на части, смиренно преклонил колено и, протягивая оружие, глядел волку прямо в глаза. На сей раз во взгляде незваного гостя он не увидел ничего.

— Убей меня, но прежде разреши говорить.

— Дерзай, — прорычал волк. — Но лишь потому, что подобную наглость я вижу впервые.

— Мое имя Рихтер, люди зовут меня Златоустом, — проглотив ком в горле, заговорил вор. — Я аристократ и человек чести. Мои предки покрыли свою фамилию славой, но сейчас я в изгнании и потому не могу называть ее. Также я не могу позволить убить себя привычными тебе способами и требую отсечения головы этим благородным клинком, который волею судеб попал мне в руки. Так мне велит поступить честь.

Волк впился когтями в позеленевший от времени череп, и тот раскололся.

— Я теряю терпение, смертный. Если это исповедь, то ты зря стараешься.

— Тебе интересно, для чего я пришёл сюда без оружия. Так знай же, что намерения мои чисты, как слеза праведницы, и столь же благородны, сколь ты свиреп, а я добродетелен. Лживые и подлые люди барона Рутгера говорят, что сладкий голос, который разносят ветра, не может принадлежать прекрасной женщине, и потому принято полагать, что Амелия — ведьма из культа Рогатого Пса.

— Ты слышал о Рогатом Псе?

Не рискнув сбиться с мысли, вор продолжил, игнорируя заданный вопрос:

— Ведьмы, как всем известно, — согбенные нечестивостью старухи. Потому Амелию и нарекли Крысой. — Видя, как ярость вновь охватывает волка, Рихтер продолжил: — Я же с этим не согласен. Нет! — голос сорвался на крик. — Дай сперва закончить! Не надо душить!

— Мое терпение на исходе.

— Узнав о планах мерзавца Рутгера изловить и посадить Крысу… Прости, Амелию на цепь, поспешил в вашу обитель, дабы предостеречь.

— Ты хорошо говоришь, и я знаю, что прямо сейчас по лесу идёт группа воинов. Я слышу проклятия, коими они осыпают… Крысу, — волк приблизился и извлёк из трясущихся рук Рихтера оружие. — Я займусь ими, но сперва ты. Скажи, неужели оно того стоило?

В вопросе зверя вор услышал нечто человеческое. Нечто отдаленно напоминающее сочувствие.

На смену дремотной тишине дубравы нечто иное. Неестественное и, если угодно, волшебное спокойствие вновь поселилось в душе Рихтера. Он закрыл глаза и, склонив голову в ожидании рокового удара, набрал полную грудь воздуха, различив в нем аромат мёда и корицы, а после был лишь свист рассекаемого клинком воздуха.

Боли не последовало, как, впрочем, и самого удара.

— Открой глаза, — обратилась к вору обладательница прекрасного голоса. — Скажи мне, что ты такое? Тебя, как и нас всех, манят Дороги Охоты. Кто ты и почему рискнул всем, явившись ко мне?

Выпал шанс, и упускать его было нельзя, а потому Рихтер начал лгать с новой неистовой силой:

— Я менестрель.

Она рассмеялась:

— На моих Дорогах редко встретишь поэтов. Ты заинтересовал меня, и мы могли бы поладить. Никто не тянул тебя за язык, но я не прощаю лжи. Знай это и открой, наконец, глаза.

Крыса поступил, как велели. Он обомлел, увидев молодую женщину, облаченную в зеленое шёлковое платье. Ее хрупкие плечи украшал платок дивной вышивки, и локоны вьющихся огненно-рыжих волос играли золотом в тусклом свете заходящего солнца. Меч застыл перед самой шеей парня, но бледная, как мрамор, и тонкая, словно лёд, рука крепко сжимала помутневшую сталь клинка.

— Хозяйка, — прорычал волк, — вам не следовало беспокоить себя подобными пустяками.

— Хельгерд, милый, молчи, когда говорю я. Гостей, подобных Рихтеру, у нас ещё не было. Ты хотел избавить меня от радости общения с этим человеком?

Крыса, не отводя глаз, смотрел на свою спасительницу. Женщин, равных ей по красоте, он прежде не видел, но то, как она обращается с чудовищем, как легко остановила меч, и то, с какой почтительностью к ней относится волк, внушало ужас.

— Учти же, — она по-девичьи захихикала, — Златоуст… — улыбка обнажила ряд жемчужно-белых клыков, — если ты соврал, наказание будет столь же сурово, сколь щедрым окажется вознаграждение. Приглашаю тебя в свою скромную обитель.

Договорив, она обратилась в россыпь застывшей в воздухе золотой пыли, и в дубраву вновь вернулись крики птиц, шелест листвы и учащенное дыхание твари, зовущейся Хельгердом.

— Хельгерд, разорви на части тех, кто прямо сейчас называет меня Крысой, а после возвращайся домой, — прокричала голосом Амелии стая ворон.

— Тебе повезло, — прохрипел Хельгерд. — Моли всех известных тебе богов о том, чтобы везло и дальше. — Волк бросил оружие на землю и в несколько прыжков взобрался на ветви дуба. — Иди вслед за уходящим солнцем. К полуночи ты окажешься на поляне.

 

4

Рихтер вышел на поляну уже глубокой ночью. Парню было ясно, что никогда прежде он не был так близок к смерти. Луна висела над лесом бледным бельмом, и лишь благодаря её тусклому свету он не переломал ноги. Конечно, он думал о побеге, однако знал, что любая попытка обречена на провал, влекущий за собой гибель. Едва волк скрылся из виду, Крыса дал деру. Парень надеялся на численный перевес со стороны людей Рутгера.

Надежды его пошли прахом, ведь Крыса услышал пронзительный, полный боли и ужаса крик старшего среди его преследователей. Звуки короткой, но ожесточенной схватки не могли долететь до его слуха без помощи колдовства, и Рихтер принял решение идти к Амелии, уповая на удачу и легковерность последней, страшась даже предположить, в какую игру она с ним играет.

Всю дорогу он вспоминал песни, услышанные им от музыкантов, пьяной солдатни да крестьян. Будучи завсегдатаем гриммштайнских питейных, он знал наизусть великое множество песен, но каждая так или иначе вращалась вокруг того, что при дамах петь не принято. Героями любимых Рихтером стихов были трубочисты, навещавшие чужих жен под покровом ночи, ландскнехты, справлявшие нужду на тела обезглавленных врагов, и, конечно же, прекрасные девы, терявшие честь с тем или иным мерзавцем, который всякий раз сбегал, стоило взойти солнцу.

— Подобными песнями я не смогу спасти свою шкуру, — процедил он, — если бы я должен был развлечь этого шелудивого пса, мне бы следовало спеть о гнидах, изводящих пехотинца на марше. — Именно тогда на лице вора появилась улыбка, и именно в тот час Рихтер вышел на Весеннюю поляну, имея четкий план своих дальнейших действий. Надежды он возлагал на то, что Амелия никогда не встречала бродячего поэта Яна Снегиря и не сможет уличить его в краже стихов.

Хозяйка Лисьей дубравы встречала гостя под аркой из двух высохших и переплетённых между собой дубов. Ночная мгла была наполнена золотой пылью, над которой ветра не имели власти. Вор уже ничему не удивлялся. Девушка или нечто скрывающееся за столь приятной для глаза внешностью поманила его за собой, а после скрылась под аркой о переплетенных деревьях.

— Она пригласила тебя, — прорычал из темноты Хельгерд. — Не думаю, что ты будешь счастлив видеть её в гневе.

Алые бусинки крови падали на траву, поблескивая в лунном свете.

— Живо заходи в дом, иначе я сам затащу тебя туда.

Волк был ранен, но посеченная шкура, казалось, совсем не тревожила Хельгерда.

Рихтер был не из тех, кому в подобных ситуациях нужно повторять дважды, и, уже стоя под аркой, совершил роковую, как ему показалось, ошибку. Коварный обладатель когтистых лап и вострых клыков окликнул его, но не тем именем, которое он называл прежде. Хельгерд еле слышно произнес:

— Крыса, подожди.

И Крыса обернулся. За то мгновение Рихтер трижды проклял и себя, и все, на чем зиждется мироздание. Чудовище оскалилось в омерзительном подобии улыбки:

— Я так и знал. Ты начинаешь нравиться мне. Не повторяй моих ошибок. Не всегда большее равнозначно лучшему.

Хозяйка Лисьей дубравы ждала их в просторном зале, и первое, на что Крыса обратил внимание, были детские игрушки, разбросанные по полу. «У твари есть дети?» — подумал он и поднял с пола одну из них. Деревянная лошадка. Такие ладят из дерева люди, но он не сомневался, что здесь он единственный человек, и оттого ему стало не по себе. Вор не ожидал услышать топот детских ножек, ведь, кроме тяжелого дыхания волка да треска поленьев в очаге, он ничего не слышал.

Нелюди не сводили с него глаз. Голубые волчьи глаза и золотые очи хозяйки.

— Я готова поклясться Рогатым Псом, — заговорила женщина, — когда мы встретились, в твоих волосах не было этой уродливой проседи.

— Скажи спасибо своей собаке, — ответил Рихтер. — А тебе я скажу спасибо за гостеприимство.

— Ты действительно должен благодарить Амелию, — прорычал волк. — И судьбу заодно. Твоя выходка стоила жизни пятерым воинам.

— Они сражались как львы, — улыбнулась Амелия, — Гхарр должен гордиться ими. Знаешь ли, не каждому удается ранить моего волка.

— Догадываюсь.

— А теперь, — прохрипел Хельгерд, роняя на пол слюну, — Хозяйка хотела бы услышать твои песенки, а я — чтобы все это оказалось ложью.

— Не ври! — Амелия залилась звонким смехом. — Тебе ведь тоже интересно, что за кошка к нам приблудилась и какой она породы.

— Я знаю эту породу, — ответил Хельгерд, — мне она известна очень хорошо.

Он вышел в центр зала и, глядя, как пламя играет на огненных волосах хозяйки дома, дубравы и, возможно, его жизни, произнес так громко и отчетливо, насколько вообще мог: — Эту песню я написал во время официального визита моего отца в столицу Вранового края.

— Нам это неинтересно, дружок, — произнесла Амелия. — Мне приятно знать, что ты успел повидать мир, но несколько больше, чем ты подозреваешь, и твои истории скучны. Я хочу услышать песню, а не то, как ты ее сочинял.

Он откашлялся. Его раздражало то, с каким пренебрежением эти твари относятся к нему, но лучше так, чем остывать на холодной земле.

— Так или иначе, я прибыл на руины Белого взморья и в полночь видел там призрак плакальщицы.

— Банши?! — воскликнула Хозяйка Лисьей дубравы. — Как здорово, продолжай. Сама я только слыша о них, но видеть воочию мне их не доводилось. Кухар хотел показать одну из них, но не смог изловить.

— С вашего позволения, я исполню сложенную в тот год песню.

Амелия одобрительно кивнула и, устроившись на причудливом подобии трона, всем своим видом показала, что готова слушать.

— К сожалению, у меня нет инструмента, — растерянно произнес вор, оттягивая время, дабы получше вспомнить слова песни. — С лютней было бы сподручнее, — а про себя пожалел, что не забрал у Фриды её лютню. Сейчас она бы ему очень пригодилась.

— Это не беда. Если в песне есть музыка, я её обязательно услышу.

Рихтер вновь откашлялся. Набрал полную грудь воздуха. Справедливости ради стоит отметить, что Господь не обидел лжеца голосом. Он брал любые ноты, не зная об их существовании, и, если бы судьба не привела его на кривую дорожку воровства, есть вероятность, что Рихтер прославился бы на более благородном поприще. Он начал петь:

Амелия слушала внимательно, не шевелясь, и, стоило Рихтеру закончить, она обратилась к Хельгерду:

— Друг мой, скажи, что ты думаешь?

Волк метнул в гостя взгляд, которым можно проколоть человека насквозь, а потом прорычал:

— Звучит ладно, но не украл ли он её?

— Как? — вырвалось из груди Рихтера. — Это не то…

— Не обращай внимания, — перебила его Амелия. — Все мы дети Дорог Охоты, и, если эти песни добыты не тобой, что ж, не осуждаю. Главное, что теперь они принадлежат тебе и ты мастерски ими владеешь. Мне нравится, как ты поешь, и я готова слушать дальше. Клянусь молодой луной, ты нравишься мне, человек.

Сложно сказать, как долго вору пришлось радовать чудовищ пением, ведь в доме Амелии течение времени не чувствовалось вовсе. Вор выудил из памяти с полсотни песен разных менестрелей, а когда все песни, наконец, были спеты, Рихтер поблагодарил Господа за возможность передохнуть.

По велению хозяйки он устроился на подушках в её ногах. Только сейчас парень обратил внимание на покрытые грязью сапоги, изодранную и перепачканную одежду. Огонь, как и прежде, с аппетитом поглощал паленья, подбрасываемые в камин Хельгердом. В доме царили спокойствие и тишина. Амелия задумчиво глядела сквозь своего гостя, и тот не решался нарушить молчание.

— Ты устал? — вдруг поинтересовалась она. — Не отвечай, я вижу это и так.

— Ничего страшного, — ответил Рихтер. — Я не в обиде, во всяком случае, не за это. Я хочу жить сильнее, чем спать, знаешь ли.

— Ах да. Я сразу поняла, что мне по душе твои песни и то, как ты их поешь, — она протянула руку к его лицу, провела кончиками пальцев по небритой щеке. — Не весь репертуар, конечно.

— Понимаю.

— Не обижайся. Голод сводит меня с ума, и я начинаю капризничать.

— Только лишь голод? — бросил вор и осекся. — Я не то имел в виду.

Она улыбнулась. Нежно и по-девичьи. От такой улыбки на его душе взвыла целая стая бродячих котов Златограда. Ей было нельзя не восхищаться. Красива и опасна, как древняя богиня, коей, по мнению Крысы, она и являлась.

— Я говорила, что вознагражу тебя.

— Или убьешь.

— Не стоит демонстрировать отсутствие манер, — одернула она его. — Это не то, чем стоит бахвалиться. Так вот, убивать я тебя не стану, ведь ты сделал больше, чем думал. Ты развеял мою скуку — и да, я почти забыла о голоде. Ты прямо сейчас можешь пойти в мою кладовую и выбрать для себя какую-нибудь безделушку, или я готова сделать тебе подарок, значительно превосходящий цену выбранного в кладовой предмета.

Боковым зрением Рихтер уловил движение у камина и, украдкой повернув голову, понял, что Хельгерд, растянувшийся у огня, не спит. Волк в беззвучной ярости оскалил клыки и не сводил глаз с гостя. Тут парню вспомнилось предостережение, данное монстром под аркой из двух переплетенных дубов.

— Что ты выбираешь?

— Я выбираю большее, но мне нужно знать детали.

— Я не сомневалась в твоем выборе, — Амелия пристально поглядела на своего защитника и на сей раз обратилась к ним обоим: — Все вы выбираете большее. Наверное, в этом вся наша охотничья природа.

Как говорил папаша Рихтера, если быть дураком, то быть им следует до конца. А посему вор лишь улыбнулся и сказал:

— Мне нужно знать всю подноготную, дабы потом не жалеть о сделанном выборе. Расскажи мне все, что я должен знать. О себе, о доме, о кладовой и о том, чем вы живете.

— Все просто. В моем доме тринадцать комнат, одна из них принадлежит мне, одна пустует постоянно.

— А одиннадцать остальных?

— В них живут дети, но к последнему месяцу осени все спальни пусты. Этот последний месяц — месяц моего голода и…

— И тоски, — договорил за Амелию волк, словно уже не раз слышал подобное. — Прости, что перебил, Хозяйка.

— Тоски?

— Да, — она посмотрела на гостя, и в очередной раз Рихтер восхитился красотой её взгляда.. Златоглазая Амелия продолжила: — Люди убоги и дурны. Чем старше они, тем омерзительнее их кровь, а их кровь — моя жизнь. Стоило мне обосноваться в дубраве, я первым делом наслала на людские поселения неурожай и болезни. Когда люди оголодали и пошли охотиться, мой друг сделал свое дело. Дабы не утомлять тебя подробностями, скажу, что приучить крестьян платить мне дань оказалось намного проще, чем мы с Хельгердом ожидали. Я охочусь давно, но охота утомляет и меня. Наверное, Рогатый Пес осудил бы меня за это, но отец давно мертв, и я вольна поступать так, как сочту нужным.

— Ты приучила крестьян приводить своих детей на убой, словно скот? Там, откуда я родом, это называется схватить за… жабры.

— Я даю детям тепло и заботу, даю им то, что не могли дать их родители.

— И ты пьешь их кровь, — подвел итог Рихтер. — Ты детоубийца, а твой дружок — кровожадный монстр. Я все верно понимаю?

Волк зарычал, и его когти впились в деревянный пол:

— Следи за языком.

— Мы охотники! — воскликнула Амелия. — И ты в какой-то степени тоже. Я вижу в тебе охотничий азарт, но я пока не поняла, что его распаляет.

— Хорошо. Но почему именно дубрава?

— Любопытный сопляк.

— Хель, ну ты и сам был таким. Наш гость обладает пытливым умом, не более. Знаешь ли, менестрель, я родилась в этой дубраве. Правда, тогда здесь была крохотная дубовая роща, но не это главное. Дороги Охоты берут свое начало именно здесь, и лишь здесь я могу чувствовать себя как дома. Мое путешествие было долгим, охота изнурительна, и я смертельно устала. Пройдет еще несколько десятилетий, я наберусь силы и покину дубраву, чтобы однажды вернуться вновь.

Крыса лишь кивал головой в знак того, что сказанное хозяйкой логично и как белый день понятно.

— Хорошо, — произнес Рихтер, выслушав рассказ до конца. — Что ты хочешь мне предложить?

— Вечность в моей компании, разумеется, — ответила она. — Мы заключим сделку и будем соблюдать её условия. Все будут довольны, а главное, нас будет уже трое — вместе веселее.

— Я получу долгую жизнь?

— Вечную. И новое тело. Такое, чтобы мне нравилось смотреть на тебя.

— А что я отдам взамен?

— Взамен ты отдашь мне свое сердце, — увидев, как округлились глаза собеседника, хозяйка захохотала. — Нет, не переживай. Вам проще жить без него, а ему, сердцу, лучше быть у меня.

— Это все?

— А должно быть что-то еще?

— Всегда есть что-то еще.

— Всегда, — согласилась прекрасная женщина. — Ты будешь петь мне каждую ночь. Мне и моим детям. Может быть, даже Хельгерду. Я думаю, что вы станете хорошими друзьями да и выбора у вас по большому счету нет.

— Ваше лесное высочество, это серьезное предложение, и мне следует обдумать его, позвольте мне сперва как следует выспаться. Мой день начался двое суток назад, и, признаться, я валюсь с ног. Позволь мне немного отдохнуть, раз уж кормить меня никто не спешит. На рассвете озвучить тебе окончательное решение?

— Позволяю, а дабы у тебя не возникало никаких соблазнов, способных бросить тень на твою честь, спать ты будешь под присмотром Хельгерда. Не люблю, когда от меня убегают, трусливо поджав хвост. Подобные предложения я делаю настолько редко, что, считай, не делаю вовсе. Не оскорбляй меня низостью, будь достоин возложенных на тебя надежд.

— В таком случае до утра? — Рихтер протянул женщине руку, но та, очевидно, не поняла сего жеста и, лишь поморщившись, отвернулась. — Встретимся на рассвете и заключим сделку.

— Пусть будет так, — ответила Амелия, одарив вора лучезарной улыбкой. — Сладких снов, певчая птица.

 

5

В компании, а если быть точным, под пристальным надзором волка, Рихтер поднялся по винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Попутно парень пересчитал двери и, остановившись на двенадцатой, смекнул, что опочивальня Амелии находится где-то в другом месте.

— Выбирай комнату, — прорычал Хельгерд, — но только живо. На рассвете я должен встретиться с деревенскими и собрать дань.

— Собрать дань?

— Именно. Раз в год она позволяет мне обернуться человеком и встретиться с людьми.

Крыса был из той породы, что понимает лишь один язык — язык силы. Много быстрее обычных людей он делал ряд вещей: парень быстро соображал, бегал и наглел. Сделав вид, что не может определиться с выбором комнаты, он уточнил, в которых из них есть окна, а узнав, что окна есть во всех, кроме крайней, пристальнее взглянул именно на эту дверь.

— Не надейся улизнуть, — бросил волк, — согласившись с условиями ее игры, ты в ловушке. Окна заперты, и отворить ставни под силу лишь Хозяйке.

— Я и не собирался, — довольно ответил Рихтер, разглядывая замок на двери лишенной окна комнаты. То был прекрасный, сработанный мастером из-за Седого моря замок. — Что-то меня мутит, — прошептал Рихтер, — сделай выбор за меня.

Не успел волк ответить гостю, как тот рухнул на пол. По дыханию человека Хельгерд понял, что гость потерял сознание. Зверь выдавил из себя подобие смешка:

— Слабак.

Могучими лапами он поднял вора и внёс в первую попавшуюся спальню. Без лишних церемоний бросил тело на пол и, закрыв за собой дверь, улёгся в коридоре.

Позже, когда стены комнаты сотрясались от волчьего храпа, вор, скрестив на груди руки, принялся размышлять и подводить итоги прошедшего дня: «Во-первых, дверь хорошо смазана и не скрипит. Во-вторых, от меня теперь разит псиной ничуть не слабее, чем от самого пса. В-третьих, они не удосужились проверить мои карманы, осознавая превосходство своей силы». Беззвучно сняв с себя сапоги, вор поднялся с пола и, осмотревшись, стянул с кроватки одеяльце, насквозь пропитанное кровью. «Детей она убивает во сне», — сообразил он. Из одеяла вышла сравнительно неплохая котомка, и, закинув в неё сапоги, Крыса на цыпочках пошёл к двери.

Как он и думал, волк не проснётся, ведь не учует его запаха, а в том, что зверь не услышит его шагов, он, Рихтер, уверен. Отворив дверь и переступив через спящего Хельгерда, парень направился в сторону так называемой кладовой.

Впервые за долгое время Рихтер занимался делом, в котором был во сто крат искуснее любого вора Гриммштайна — ремеслом, обеспечившим ему славу и место в петле, поджидавшей его во всех городах страны. С упоением влюблённого юноши он ковырял отмычками личинку замка и, услыхав заветный щелчок, принялся ждать очередного взрыва волчьего храпа. Ждать долго не пришлось. Сняв с двери замок, он аккуратно надавил на дверь, и та беззвучно приоткрылась.

— Господь милосердны… — прошептал парень, созерцая драгоценные камни, поблескивающие в тусклом золотистом свете. Он увидел доспехи с отметинами когтей Хельгерда, золотые рыцарские цепи и иные сокровища, коих здесь было не счесть. — Красота… Не то что барахло в сундуках Рутгера.

Он не спешил набивать карманы. Опыт подсказывал ему, что это лишь мелочи и наверняка настоящее сокровище таится в самом сердце сокровищницы. Вор еще раз обернулся, и взгляд его упал на дверь, исцарапанную уже знакомыми ему когтями. «Псина тоже пыталась проникнуть в сокровищницу, — подумал он. — Вот только для чего?»

Аккуратно и все так же по-кошачьи он шёл, примечая самое ценное, как вдруг увидел спрятанный за небрежно раскиданными в углу комнаты доспехами сундук. На нем был замок много сложнее тех, что он привык ломать, и потому, не раздумывая, парень принялся за дело.

Сундук все никак не желал отворяться. Бешено стучащее сердце выдавало волнение, которое он не мог скрыть, даже если бы очень того захотел. Отмычка треснула в его руках, и Рихтер вспорол обломком ладонь. «Давай! — думал он. — Златоградский кот ловчее ковыряет крышку бака!» Капли крови неестественно громко падали на пол. Вор, видя тщетность всех своих попыток, начинал суетиться. Доставая каждый новый инструмент и ломая его, он пачкал кровью замочную скважину. Охотничий азарт брал свое, и он уже не думал останавливаться.

— Да открывайся уже! — прохрипел Рихтер, не замечая появляющуюся в дверном проёме тень. — Ломаешься, как монашка!

Волк тоже умел быть бесшумным, и, проникая вглубь комнаты, Хельгерд готовился к роковому молниеносному рывку, который должен был оборвать жизнь вора. Хельгерд тоже слышал стук сердца, но собственного, и этот звук манил его. Напоминал о былом и давно минувшем. О жизни.

Когда последняя отмычка дала трещину, вор выхватил стилет. «Не вскрою — так сломаю!» — подумал он, но, лишь встретившись с лезвием бритвенной остроты, замок поддался.

По спине Крысы пробежал холодок. Он считал это своим чутьем и привык ему доверять. Мгновения хватило, чтобы понять: «Я очень давно не слышал храпа».

В отполированном до блеска шлеме, что лежал в его ногах, вор увидел нависший над ним силуэт зверя.

Рихтер принял решение. Оно было глупым и до смешного напоминало все его решения, он не мог умереть, не узнав, что в сундуке. Вместо того чтобы пытаться спастись, Крыса отворил крышку сундука. На дне покоилась бархатная подушка, а на ней, чувствуя близость хозяина, неистово билось живое человеческое сердце. Перепугавшись до смерти, вор вонзил в сердце стилет и тут же обернулся, отпрянул назад, закрывая лицо руками. Не в силах даже кричать, он сквозь пальцы глядел на замершего Хельгерда. Вопреки всем ожиданиям зверь схватил не глотку Рихтера, а собственную пасть.

— Беги, — промычал монстр сквозь зубы. — Беги изо всех сил!

Сердце, значение которого люди имели свойство переоценивать, истекало кровью, замедляя удары, и с каждым из них с волка осыпались клоки шерсти. Лишь провалившись в объятия смерти, он обрел то, о чем мечтал сотни лет. Хельгерд наконец получил свободу.

— Ты человек, — дрожащим голосом произнёс Рихтер. — Я так и знал…

Времени на раздумья не оставалось, и Крыса, не произнеся более ни единого слова, принялся складывать в котомку то, что попадало под руки, и, собрав все, до чего они дотянулись, покинул сокровищницу.

 

6

Наконец выбравшись из дубравы, Рихтер вспомнил о сапогах, которые так и остались лежать в котомке, набитой драгоценностями. Уцелевший вор повалился на холодную землю и закричал что было мочи. Светало. Первый снег крупными хлопьями падал на чернозем, и дубрава, оставшаяся позади, замерла, не издавая ни единого звука. Безмолвие — обычное состояние погоста.

Переведя дух, Крыса наконец натянул сапоги на изрезанные и продрогшие ступни.

— Выкуси, дрянь, — прошептал парень пересохшими губами. — Выкуси и помни, что тебя обманул и обворовал Рихтер из Златограда.

Поднявшись, он огляделся по сторонам и увидел торчащие из земли стрелы, труп украденного у Рутгера коня и овраг, в котором он чуть было не сломал шею, но который задержал погоню и спас ему жизнь. Вор грустно улыбнулся: «Пришли к тому, с чего начинали».

Из-за холма раздалось протяжное конское ржание, вор замер. Всей душой он мечтал о том, чтобы всадниками не оказались люди барона. За храпом кобылы последовали скрип колес и голос, принадлежащий скорее пожилому мужику, нежели воину. Рихтер облегченно вздохнул, и силы покинули его окончательно. Провалившись в вязкую муть забытья, он видел себя, беззвучно спускавшегося с винтовой лестницы. Вор пробирался к выходу из дома Хозяйки и, проходя по залу, в котором не так давно решалась его судьба, остановился. До дверей оставалось лишь несколько шагов, как вдруг, прислушавшись к царившей в доме тишине, он различил слабое, почти томное дыхание.

«Амелия!» — прозвучало у него в голове.

Он огляделся по сторонам. Слабого свечения тлеющих в камине поленьев хватило, чтобы убедиться — в зале он один. Обхватив обеими руками мешок с драгоценностями, вор прижал его к груди. «Она где-то здесь», — сообразил Рихтер, но, где именно, знать не хотел, а потому, не дожидаясь, когда везение иссякнет, он направился к дверям.

— Милостивый государь, — произнес грубый мужской голос. — Милостивый государь, замерзнете. Холодно уже.

Рихтер открыл глаза и инстинктивно ударил нависшего над ним человека. Удар вышел скверным, и мужик, без труда увернувшись, продолжил:

— На вас напали? Вы весь в крови.

— Кто ты? — прохрипел вор и, попытавшись подняться с холодной земли, вновь рухнул в её объятия. — Какого ляда ты от меня хочешь?

— Так ясно же как белый день, — улыбнулся мужик. — Помочь я вам хочу, погибните. Не собака, чай, а все-таки человек. Негоже бросать на произвол судьбы того, кому и так крепко досталось.

Зрение медленно возвращалось к Рихтеру, и, хлопая глазами, он увидел пред собой бедно одетого крестьянина, старую кобылу с костлявым крупом и телегу, из которой испуганными на него глядели деревенские ребятишки. Среди них он и увидел Фриду — ребенка, доверие которого обманул. Девочка, замотанная в лохмотья, прижимала к груди лютню, делая вид, что не узнает его.

— Ты? — произнес вор. — Не может быть.

Она не ответила.

— У меня и водка есть, — не успокаивался деревенский. — Хлебните, даст Бог, согреетесь.

Впервые за долгие годы Рихтеру было стыдно.

Мужик помог подняться и заботливо, почти по-отцовски, довел до телеги.

— Ребятки, двиньтесь.

Рихтер не отказывался от помощи и тем более не отказался от водки. Зубами откупорив пузатую бутылку в соломенной оплетке, он сделал первый глоток, а затем и второй. Пил с жадностью, почти давясь. Не различая вкуса и не чувствуя горечи.

— Ишь, гляди — накинулся. Словно волк на пастушка, — захохотал мужик. — Ну ты полегче, я ж не отбираю. Гляди, детвора. Вот оно как бывает. Предложи я воду, он бы и воду пил с таким же остервенением.

— Да хоть мочу ослиную, — ответил вор. — Главное, чтоб не ледяную.

— Голодный? — поинтересовался мужик. — Конечно, голодный. У меня тут где-то хлеба краюха завалялась. Девочка, подай…

— Пусть оставит себе, — буркнул вор. — Я не вынимаю последние крохи из детских ртов… Да кому я вру, вынимаю, но сейчас не буду.

Он мало-помалу начинал отогреваться и, не отводя глаз от треклятой дубравы, вновь приложился к бутылке.

— Куда везешь?

— Известно куда, — грустно выдохнул мужик и, забрав бутылку у Рихтера, выпил. — Первый снег выпал, на Весеннюю поляну везу за лучшей жизнью.

Вор изумленно уставился на добродушного мужика и, обернувшись к притихшим детям, пересчитал головы. Одиннадцать.

— Ты дурной?! — прорычал Рихтер. — А ну, развози щеглов по деревням!

— Таков порядок. Ты вот до седых волос дожил и не понимаешь… У нас тут своя правда.

— Что же это за правда? Скармливать детей кровожадным тварям?!

Услышав это, девочка с лютней в руках прижала инструмент к груди и всхлипнула. Не плакала, но пыталась. Когда-то давно вор слышал, что слезы защищают детей от боли, а у девочки с инструментом слез уже не осталось. Он знал это наверняка. Так же хорошо, как успел узнать и её саму.

— Ну зачем ты так? — мужик перешел на шепот. — Они вон храбрые какие, понимают же все и молчат. Если мы не отдадим деток, у нас в деревнях мор случится. Если дадим меньше, явится волк и перебьет скот, а может, и из сельских кого задерет. Сироты мы. Хозяева на нашу беду глаза закрывают, а Хозяйка дубравы хоть и такой ценой, но пускает наших в лес и, как говорят, сгоняет к краю дубравы оленей, что пожирнее.

— Кто поведет их на поляну?

— Мое дело до леса довести. А там и мужик голубоглазый тут как тут. Уж пес знает, кем он при Хозяйке леса служит. Осуждаешь меня? — мужик в очередной раз отхлебнул водки.

Рихтер смотрел на стертые об соху руки, на кожу, посеченную оспой. Смотрел и всей душой проклинал не мужика, а ситуацию, в которой оказался каждый, до кого смогла дотянуться обитающая в лесу тварь.

— Волка в дубраве больше нет, голубоглазого мужика, стало быть, тоже, — процедил Рихтер. — Никто не придет за вашей скотиной и деревенских не задерет.

— Как нет? — удивленно выдохнул старик. — Взял вот так и исчез?

— Убил я волка. Переломал ему хребет, выдрал клыки и обломал когти. Это его кровью пропитан мой мешок, это его голова лежит в нем.

— А ну-ка покажи!

— Ишь, разбежался. Дядя! Руки свои убрал! — Рихтер ударил мужика в плечо и спрыгнул с телеги. — Я эту голову Рутгеру… — он глядя на Фриду осекся. Она-то уже научена его враньем. Её уже нельзя обмануть. — Награду буду за нее получать.

— Брешешь.

— Я тебе сейчас пинка дам! Ты мне ноги целовать должен, а не клешни свои тянуть. — Видя, что старик поутих, он продолжил: — Волка нет, вези детей по домам и передай всем, что в вашей правде больше нужды нет.

— Нет, друг мой. К сожалению, так не пойдет. Дети нужны не волку, а той, кто водит волка на поводке. Мы ж не дураки, да голубоглазый говорил, дескать, и волк-то сам — ейная жертва.

Рихтер провел рукой по волосам и о чем-то задумался.

— Ты хочешь сказать, что ничего не изменилось и эти зайцы все равно окажутся в лапах Амелии?

— И так будет до тех пор, пока хозяйка Лисьей дубравы не решит иначе.

Здесь, дорогой мой друг, я прерву свое повествование, ибо даже ведьмы Рогатого Пса устыдились бы той грязи и погани, источаемой устами нашего несчастного Рихтера. Упав на колени, он покрывал отборной матерщиной короля, королеву, их свиту и каждого герцога Гриммштайна. Он кричал так громко и выражался так крепко, что, кажется, снег прекратил сыпаться с небес. Крыса прошелся по каждому знатному человеку своей родины, обложил каждого рыцаря, ландскнехта и пехотинца. От проклятий не спасся и Господь с его апостолами, и, когда дело дошло до «Лесной потаскухи», а именно так он назвал Амелию и был совершенно точен в высказываниях, злость придала ему сил.

Убегая с Весенней поляны, он знал, что ни одна сила на свете не заставит его вернуться обратно. Стирая до крови босые стопы, Крыса слышал крик Хозяйки. Амелия кричала глотками тысяч ворон и воронов, обитавших в дубраве. Она завывала порывами ледяного ветра и журчаньем ледяных ручьев. Весь лес кричал об одном: «Я выпью тебя до капли. Ты будешь умирать мучительно и долго. Клянусь выпить каждую каплю твоей поганой крови! Ты предал Дороги Охоты! Ты предал замысел Рогатого Пса! Будь проклят, вор, убийца, предатель!»

— У тебя есть масло? — решительным и почти несвойственным ему тоном произнёс Рихтер. Узнав о том, что сельский мужик располагает лишь заправленным на четверть фонарём, самостоятельно нашёл интересовавший его предмет и потребовал к фонарю огниво. — Это лишь малая плата за спасение вас от чудовища, — прорычал Рихтер.

— Куда ты?

— В дубраву, — уходя, буркнул вор, — пора положить конец бесчинствам.

— Ты глупец.

— Возможно, — вор развернулся к мужику и, вырвав из его рук бутылку водки, ответил: — Да нет, так и есть, но даже глупцу ясно — так больше продолжаться не может. Развози своих сопляков по домам и скажи всем, что дубрава отныне безопасна для людей. Если же вновь начнутся неурожаи, убирайтесь прочь от дубравы. Просто так она от вас не отстанет.

Мужик присел на край телеги и признался в том, что им, крестьянам, уже не впервой слышать подобные заверения, веры в которые нет ровным счетом никакой.

— Ты правильно говоришь, — улыбнулся Рихтер, — и я догадываюсь, что детей до леса ты все-таки доставишь. Если через пару дней дети воротятся домой, знай — впервые вам не соврали.

— Ежели так, назови своё имя, дабы мы знали, за спасение чьей души молить Господа.

Он не знал, как принято отвечать на подобные вопросы, а лишь понуро уставился себе под ноги и медленно, словно провинившийся ребёнок, побрел в сторону леса.

— Вор, предатель и убийца. Мое имя Крыса, — ответил он, надеясь на то, что его не услышат.

Дед родом из крохотного, Богом забытого села Вихры услышал эти слова и, потрепав младшего сына по голове, произнес:

— Слыхал, сынок? Только крысы за нас и готовы постоять.

Их пути разошлись навсегда. Староста правил свою телегу на место встречи с голубоглазым, а Рихтер, трясясь от ужаса и одновременно злобы, брёл навстречу погибели.

 

7

Войдя в дубраву и бросив под ноги пустую бутылку, он обнаружил едва припорошенный снегом обломок стрелы.

— Вот так удача, — прошептал вор. Бегло оглядевшись по сторонам, без труда нашёл позаимствованное у барона Рутгера добро, извлёк на свет заботливо перевязанную торбу и, зубами ослабив узел, переложил драгоценности Амелии к остальной добыче. Взгляд парня остановился на шкатулке — самом ценном из того, что у него было. — Теперь осталось найти тот клятый меч.

Глядя на своё отражение в пробитой стрелой миске, вор грустно покачал головой. Из отражения на него глядел седой человек с окончательно опустошенными глазами.

— Ну что, родимая, — во весь голос обратился он к лесу, — надевай свое лучшее платье.

 

8

Наконец он вышел на Весеннюю поляну. В левой руке вор нес лампу, в правой держал меч. На зазубренном лезвии клинка, играя в лучах холодного солнца, блестел яд, коим Крыса аккуратно обработал своё оружие. Эта отрава среди знающих толк людей называлась жмуха, так же, как и поганки, из которой её варили. Одна лишь капля отправляла людей к праотцам, а на своё оружие вор потратил целую склянку. Экономить было уже ни к чему. Парень считал, что, если Амелия переживёт и это, убить тварь попросту невозможно. Жмуха была не самым дорогим ядом, но лишь она обладала мгновенным действием. «Яд дуболомов и простаков», — так говорили о нем сведущие люди.

Нутро вора горело огнем. Водка была что надо, но не в одной водке дело. Взгляд Рихтера стал безумен, а отчаяние переросло в истерическое веселье.

Он задрал голову и обратился к стае ворон, соглядатаям Амелии:

— Растопи камин, родная. Жди гостей. Составим друг другу компанию, все, как ты хотела.

Рихтер разбил фонарь об арку о переплетенных дубах. Высек из огнива искру и захохотал, глядя на то, как пламя поглощает сухое дерев.

— Не взломаю — так сломаю, — бросил он и сделал шаг навстречу смерти.

Она была все так же прекрасна, ее глаза все так же горели золотом. Амелия напала стремительно, стоило Рихтеру появиться на пороге.

Быстра, словно ветер, и разрушительна, что ураган. Она благоухала мёдом и корицей, а ее голос был красивейшим из всех женских голосов, вот только сейчас она молчала.

Крыса не сдвинулся с места. В его положении то было достаточно непростой задачей, и он попросту не стал пытаться. Для вида занес клинок, но не успел нанести удар.

— Болван! — закричала она, поймав вора за руку. — Ты так и не понял, кто перед тобой! У тебя не хватило ума осознать, какой чести тебя удостоили! — Хозяйка сомкнула свои тонкие и ледяные пальцы на его запястье, и кость треснула. Так трещат сухие ветки, когда на них наступают. Меч с грохотом повалился на пол. Вор взвыл.

Было до смерти обидно осознавать, что удача кончилась. Тварь была в сотню раз быстрее и в тысячу крат сильнее любого из тех, с кем ему приходилось драться..

Дочь Рогатого Пса не выпускала ладонь Рихтера, но, потянув парня к себе, она исчезла в россыпи золотой пыли.

Вор бы упал, но ему не дали. Острые когти впились в горло, и он затылком почувствовал горячее дыхание.

— Я верна своему слову, — прошептала Амелия. — Ты убедишься в этом.

Схватив вора за волосы, она повалила его на пол и, надавив коленом на грудь, словно дикая кошка, принялась драть несчастного когтями.

— Мы должны были пройти Дорогой Охоты. Мы должны были сделать это втроем! Моя стая!

— Ты баба… — прохрипел Рихтер. На его губах пузырилась кровь. — Ты баба и…

Она приподняла колено, дабы он смог вдохнуть:

— И?

Однажды за жизнью Рихтера приходил человек из Псарни — цеха наемных убийц из Златограда. По слухам, Крыса был первым, кому удалось уйти с подобной встречи на своих двоих, но чести в том было мало. Сейчас он вспомнил фразу, которой его пытался оскорбить убийца, и ему отчего-то захотелось её повторить. Изложить свою мысль развернуто он уже не мог, но задеть тварь ему очень хотелось. Слова Псаря подходили для такого дела как нельзя лучше. Они были грубы, просты и глупы, но что-то, по мнению Крысы, в них было. Что-то прямиком из трущоб. Родом из детства.

— Ну. Что же ты молчишь?

— Ты баба, Амелия, — он зашелся кровавым кашлем, но закончить сумел: — Ты мочишься сидя.

Подобного Хозяйка Лисьей дубравы прощать не привыкла. Она и не умела прощать. Расплата за сказанное последовала молниеносно. Тварь вцепилась клыками в его глотку и начала жадно лакать кровь, присосавшись к прокусанной шее, словно пиявка.

В тусклом свете камина он мог бы увидеть, как нарумянились её щеки. Мог, но не стал. Рихтер ждал, когда все это, наконец, закончится, а закончиться должно было совсем скоро.

— Ты омерзителен. Твоя кровь смердит спиртом и болезнями, — поднявшись, она облизала алые губы и поморщилась, — но я обещала выпить тебя досуха и сдержу своё слово. Что с тобой? Чего же ты молчишь? Ты отравил свою кровь? — спросила она у покойника. — Ловко ты это провернул. — Торжество быстро сменилось страхом. На прекрасном лице возникла гримаса ужаса. Увлеченная местью Амелия не заметила синюшных вен жертвы, расширившихся зрачков. Не обратила внимания на опухшие руки. Она заигралась, и теперь, глядя на перемешанную с кровью пену, что валила изо рта Рихтера, дочь Рогатого Пса приняла поражение.

Рихтер ослеп раньше, чем его сердце перестало биться, но он слышал, как Хозяйка Лисьей дубравы мечется в агонии, как крушит убранство своей обители и зовет Рогатого Пса, братьев и сестер. Он слышал, как она молит какого-то Кухара о помощи, как просит его прийти и излечить. Затем шли проклятия, а после них в пропитанном колдовством доме воцарилась тишина. Им суждено было провести друг с другом вечность и, возможно, немного дольше. Вор, волк и Хозяйка Лисьей дубравы. Все, как того хотела Амелия, но немного иначе.

Поздней осенью, когда пруды и канавы успевают покрыться тонкой коростой льда, а первый снег все ещё не решается припорошить землю, жители сел и деревень близ Лисьей дубравы приходили в село Вихры, дабы поклониться памятному камню и вслух произнести высеченные на нем слова. Приходили, чтоб выпить горькой водки за вора, негодяя, убийцу и отравителя.