Север. Зима. Сибирь. День, темнотой распятый. И ледяной мизгирь Вяжет канву заката. Тонкая вязь письма. Вашим раздумьям внемлю. Север. Сибирь. Зима. Ночь покрывает землю. Что нам дано? Ответ Знает лишь тот, кто отмерил Мне — этот хмурый рассвет, Зиму, Сибирь и Север.

На Ямале в медпункте была я с врачами в бригаде. Мы сидели там несколько суток по воле стихий. И листая, от скуки, забытые кем-то тетради, Я случайно наткнулась на чьи-то чужие стихи: «Мой любимый, ты знаешь, опять мне сегодня не спится. Карусель колдовскую над тундрой заводит метель. Снова снег за окном в нескончаемом танце кружится, Не смущаясь ничуть, что уже на исходе апрель. Я одна, хоть ты близко, лишь слово промолвить — услышишь, Но не смею, не стану тревожить усталый покой. Я смотрю твои сны: в них летишь ты всё дальше и выше, — Вот дочурку увидел, вот крепко обнялся с женой. Ты ей скажешь потом: „Пропади же он пропадом, Север. Я устал от зимы, где не греет семейный очаг. Я земную любовь свою долгой разлукой проверил И желанней тебя на Земле никого не встречал“. Я грущу оттого, что слова эти будут не лживы, Оттого, что лишь отблески солнца чужого ловлю, Что ни сказок, ни песен о запретной любви не сложили, Оттого, что под Божьим и женским проклятьем люблю. Что сухи мои слёзы, как немы молитвы Иуды, Что приняв медный грош, не скупясь, разменяла талант, Что на карте судьбы твоей тонким пунктиром пребуду — Лишь как северный, временный, как запасной вариант. Есть на свете черта, за которую нет мне дороги… Но я тоже жена! — Нас великим сияньем венчал, Возведя королевские береговые чертоги, Расстелив белоснежную тундру — суровый Ямал. Будешь счастлив, родной, на далёкой своей Украине — Нежным, ласковым мужем, заботливым, добрым отцом. Только я всё равно буду ждать, потому что отныне Круг Полярный мне стал ледяным обручальным кольцом. Я тебе благодарна, Ямал, за прекрасную малость Долгожданного счастья быть преданной, верной женой. Ну и что из того, что мне золота не досталось? Лёд не тает на Севере в летний арктический зной…» Мы когда-то неделями ждали погоду в палатках. Нам ли в тёплом медпункте бояться разгула стихий? Трое суток читала я тоненькую тетрадку И невольно запомнила чьи-то чужие стихи.

Уже не ночь, но ещё не утро. А под бортом распласталась тундра. А я — ну выдалась же работа! — Болтаюсь в брюхе у вертолёта. Метель кружится и завывает. «Ту» реактивные не летают. Лишь медицине одной в угоду Признали лётной для «Ми» погоду. Вытряхнет душу в такой болтанке. Где приземлятся мои останки? Вот, наконец-то, и буровая. Больной — живой. Я — едва живая. Лечу болезного что есть силы. Не умирай только, друг мой милый! Коль в вертолёте не полегчает, В реанимации откачают. Ещё не старость, уже не юность. Ещё осталось немного (сплюнуть Через плечо!) мне пожить на свете, И, может, даже удачу встретить. Вот только б целой в Надым добраться. Не оплошайте, пилоты — братцы! Пусть вам поможет попутный ветер. Ещё не ночь, но уже не вечер.

Какое небо над Надымом, какое небо! Оно спустилось с недоступной выси, И дети его трогают руками, Катая солнце, как блестящий мячик. То, упразднив закаты и рассветы, И день, и ночь не могут наиграться, А то, как надоевшую игрушку, Забросят солнце в самый тёмный угол, Откуда его еле-еле видно. Находятся им новые забавы: Стоцветные волшебные гирлянды Из окон замка Снежной королевы Сияют притягательной, манящей, Желанною и жуткой красотой. Взглянуть на них всего одним глазком И спрятаться скорей в тепло укрытий! Кто засмотрелся — пленник королевы, Заледенеет он насквозь, до сердца… Какое небо над Надымом, какое небо! Оно так близко сходится с землёю, Что каждый, кто здесь жил, наверно знает: Он побывал на самом горизонте.

Бессонница о четырех строках. Ты мой журавль, а я — твоя синица. Ты крепко спишь, а мне всю ночь не спится, Я не могу заснуть в твоих руках. И в темноте, где так тепло и тихо, Где каждый вдох и выдох мне знаком, Я догоняю — белой журавлихой — Ту стаю, где летишь ты вожаком.

Есть три неразрешимые задачи: Узнать о будущем в своей судьбе, В прошедшем что-либо переиначить И высказать любовь мою к тебе. Есть три невыполнимые желанья: Жить вечно, оставаясь молодой, Счастливой стать, не испытав страданья, Не разлучаться никогда с тобой. Есть три невосполнимые потери: В чужой стране язык родной забыть, Зло повстречав, разубедиться в вере, В любви к тебе отвергнутою быть. Четыре неразгаданных явленья:

Ах, каким метельным, многоснежным Выдался прощальный месяц май! В странствии по вёснам безмятежным Вьюжное пролетье вспоминай. И ступая, радостно ли, скорбно, На родной, иль на чужой порог, Намечая внове, иль повторно Отмеряя заданный урок, На плечо любимого ль, на плаху Голову бедовую клоня, Клад найдя, или отдав рубаху, В смуте ночи, в откровенье дня — Помни, что в отчаяньи, в надежде, Чтоб не сбиться с правого пути, Азимут сверяя, надо прежде Северную сторону найти, Где критерий Истины проверен, Где светла полночная лазурь … Пусть твой компас не теряет Север Средь магнитных и житейских бурь.

А как судить, велик поэт иль мал? Кто ставит штампики: «Бездарность», «гений»? Не то, чтоб имени его никто не знал, — Нет никого, кто бы не знал творений. Стихи всяк с детства помнит наизусть, Но назовёт не каждый это имя. Хотя сто лет поёт в печали Русь: «Не перебраться к дубу мне, рябине…» В библиотеках сборники не треплют, Во многих нет и книжки ни одной. Но лишь скажи в России: «Вот моя деревня», Любой подхватит: «Вот мой дом родной».

Всё лгут на свете зеркала, Всё врут календари. Не в лед обманного стекла, — В глаза мои смотри. И отмечай не складки лет, И не округлость дат, — Спеши губам моим в ответ Сказать земное «да». Не смей, играясь, ворожить, — Беду не вороши. Спеши доплыть, допеть, дожить, Доцеловать спеши. Спрячь, уведи меня скорей Прочь от зеркал, календарей!

Я вас очень прошу напечатать моё объявленье, Оплачу, как работать начну, не останусь в долгу. Нужен папа, хороший и сильный, хотя бы на время, Что осталось для детства. Я жить без отца не могу. Надо мною девчонки смеются и дразнят мальчишки, Что я в классе последний по росту, не влез на канат. Что читаю лишь сказки да разные детские книжки И не знаю писателя — автора «Кто виноват?» Я живу в Стрежевом. У меня очень добрая мама. Мы с ней вместе от папки ушли, он был пьяный и злой. Но не все же такие. Вон, у Денисенко Ивана — Ходит с Ванькой в кино и получку приносит домой. Может, нужен кому-нибудь сын? Я бы очень старался. Провожал на работу и чай по утрам кипятил, И по русскому двойку исправил, и в школе не дрался, — От насмешек обидных мой папа меня б защитил. Я бы больше отца не любил никого во всём свете, А как вырос — купил бы ему золочёный браслет И часы… Напечатайте, может быть, кто-то ответит, Может, кто-то приедет. Алёша. Одиннадцать лет. Как белый камень в глубине колодца…

В архивах памяти, годами запылённых, В её запретном самом уголке Хранится рукопись на языке влюблённых — На древнем и забытом языке. Нам не прочесть её. Служитель, поскорее Сожгите этот старый манускрипт!.. …Но отчего огонь его не греет, А сердце всё по-прежнему болит? Не верь, что солнце ясно…

Не верь словам О том, что не люблю я, — Лишь верь губам, Замолкшим в поцелуе. Не верь строкам, Что не желаю знать я, — Лишь верь рукам, Дарующим объятья. Не верь речам О правде и обмане. Верь — лишь ночам, Сомкнувшимся над нами.

Я резал буквы ножичком на парте, И вдруг учитель вызвал и сказал: «А ну-ка, Миша, покажи на карте Нам полуостров с именем Ямал». По карте долго я водил указкой, Его я даже в Африке искал, И весь наш класс не мог помочь подсказкой, — Никто не знал, где прячется Ямал. Учитель двойку вывел мне большую. Простим ему, ведь он тогда не знал, Что на планете всё же отыщу я Тот полуостров с именем Ямал. И не в масштабе тыща в сантиметре, Но от Урала и до Карских льдин, Я, побывав на каждом километре, Его измерю — к одному один. Чтоб подогреть фригидную Европу, В любой мороз напарника бужу И против ветра, подставляя робу, Из модуля на смену выхожу. Вот, наконец-то, кончилась залётка. Мы, расставаясь, вовсе не грустим. Звучит как песня рокот вертолёта, Погода уэлл! — сегодня улетим. Я через месяц я вернусь обратно, Ведь я не зря всю жизнь его искал. Такая мне досталась, видно, карата — Всё тянет к полуострову Ямал.

И всё же, тридцать лет — Благословенный возраст. Любви земной расцвет, Блаженства тихий возглас. Раздумия печать — Но ни одной морщины. Возможна и печаль (В отсутствие мужчины). Прочитан первый том — Переплетенье судеб. Известно уж о том, Что было. Но что будет? Не терпится ещё Перелистать страницы. И не оплачен счёт, Но кредитор не снится. И не дрожит рука, Рубя гордиев узел. Из сверстников пока Никто ещё не убыл. И ярок солнца свет, И начинать не поздно. Ах, право, тридцать лет — Благословенный возраст.

Далёкой декабрьской ночью, В стенах богадельни глухой Я Мысль увидала воочию, Но мне не поверил слепой. На пике любви и тревоги, В преддверии счастья и бед Пришло ко мне слово о Боге — Ответили мне: «Его нет». И снова — в лесной деревушке, Не видной в бескрайнем снегу, Я слышу Поэзии звуки, Но их передать не могу. Обрекший на вечные муки И видеть, и слышать остро, Зачем же Ты не дал мне в руки Ни арфу, ни кисть, ни перо?

Солнце — к закату. Лето — к исходу. Я зачерпнула у берега воду. И океан — великан ледовой —

В старательском поиске слова Днём мучаюсь, ночью не сплю. Перо безыскусное снова Бессильно выводит: «Люблю». Ну как тасовать алфавит мне, Какие листать словари, Когда сердце в бешенном ритме Стократно «люблю» повторит? И вырвется, сбившись, за русский: «Сине яратам», а затем В английский, немецкий, французский: I love you. Ich lieber. Je t'aime. В мучительном поиске слова Никак не сыскать мне иного.

Пью за сильных мужчин, Открывающих новые земли На старой планете, Покоряющих женщин И властные волны морей, За мужчин, от которых родятся Красивые дети, За назвавших в честь матери Первую из дочерей. За их кроткую нежность К беспомощным, сирым и слабым, Робость перед слезами, Бесстрашие перед клинком. За мужчин, презирающих карты С ничтожным масштабом…

Это всё не пустые слова, И я знаю — о ком.

В речной долине на большой поляне В прошедшей жизни, много лет назад Мы собирали голубые камни И думали, что это бирюза. Мы поднимались тропами крутыми К истокам рек, к вершинам строгим гор И верили — касаемся святыни, Из чистых воду черпая озёр. Но камни оказались старым шлаком, Вода в сосудах — мёртвою водой. Открылось: по обманным, ложным знакам Мы шли, и под неверною звездой. Остались мы счастливей многократ бы, Прожив и умерев, не зная правды.

На Аляске ли, в Испании, В церкви Спаса на крови Я твержу слова признания В нерастраченной любви. Меня жизнь взносила на небо, Меня в ад швыряла смерть. Мне давно смириться надо бы, Петь не сметь, желать не сметь. Побуйней склонялись головы, И я тоже покорюсь. Но не сгину, меж угорами Пав твоей росинкой, Русь.

Как в детстве долог день — не счесть событий! Год в юности — мечты на жизнь вперёд. А молодость спешит осуществить их, И времени учёта не ведёт. Но, пережив и счастье, и невзгоды, Заметим вдруг, в былое кинув взгляд: Минуты тянутся, часы идут, а годы Безудержно, стремительно летят. И новый год на старый так походит. Вот, наконец, уже к исходу дней Мы к роковой своей черте подходим, Где будущего прошлое милей. И долгими бессонными ночами Мы вспоминаем всё, что было с нами.

Я люблю тебя, люблю! Как же ты не слышишь это? Я об этом целу свету Говорю, кричу, трублю. Я несу тебе апрель, Вихри праздничного света, Соло детского кларнета, Голубую акварель. Так откройся же, ответь, Что весна давно настала. Может, нам осталось мало Времени о жизни петь.

Снова март потянул на холод. Над окном — фонарём — луна. Кто признался, что он не молод, Тот от жизни не взял сполна. Нам с тобой ещё много надо. Что с того, что не счесть потерь? Много яблонь ушло из сада, Много новых растёт теперь. И не срок примерять усталость, Ещё впору надежда нам. А что прожито — то осталось, С горькой нежностью пополам.

С древа жизни опадают годы … Как обилен нынче листопад! По нелепой прихоти погоды, Сорванные с дерева, летят И ложатся под ноги прохожим Листья — там зелёным несть числа … Нынче век какой-то непогожий … Слишком много я не дожила.

Как мы легко из дома уезжали! На край земли в кармане был билет. Не думали, что через двадцать лет Припомним слёзы мамы на вокзале. Мы обнимаем взрослых дочерей, Когда они нас тоже покидают. И сердце с горькой болью понимает, Что дети-то дороже матерей.

Приди. Приди. Приди. Приди хоть ненадолго. Пусть лишь из чувства долга. Пусть с холодом в груди. Разбей в смешинки грусть Или умножь печали. Не заставляй ночами Лишь плакать наизусть. Лишь только не покинь. Не умирай хотя бы. Разжалуй в просто бабы Из «неземных богинь». Но лишь не пропади. Приди. Приди. Приди.

Не уезжай. В чужой стране Чужой язык, чужие нравы, Чужой закон чужой державы И чуждый свет в чужом окне. Ещё пока не знаешь ты, Живя спокойно в доме отчем, — Есть одиночество толпы, Страшнейшее из одиночеств. Не отрывайся от корней, Не становись по доброй воле Перекати-бездомным-полем. Есть Родина, останься с ней. Но если ты не внемлешь мне И в путь отправишься далёкий, — Возьми меня; в родной стране Боюсь остаться одинокой.