Хаджж завершился, и наступило лето. Во время нашего паломничества в Мекку жаркий воздух пустыни практически не беспокоил нас, поскольку наши мысли были заняты другими, более важными делами, связанными с духовным единением с Аллахом.

Из Мекки мы отправились в наш дворец, расположенный в Джидде, решив вернуться в Эр-Рияд на следующий день. Но планы наши были нарушены. Пока я отдавала дворцовой обслуге распоряжения относительно нашего отъезда, в комнату вошел Карим и сказал, что отменил полет, поскольку получил сообщение от диспетчеров, следящих за передвижениями воздушного транспорта, о том, что со стороны пустыни Руб-Эль-Хали в направлении города Эр-Рияд шла песчаная буря особой интенсивности.

Каждый месяц в Эр-Рияде без всяких признаков песчаной бури выпадает до четырх тонн песка. Желая избежать жуткой песчаной бури, несущей с собой вездесущий песок, забивающий глаза и поры, покрывающий все вокруг, мы остались в Джидде, хотя влажность этого города переносилась куда тяжелее угнетающего пустынного жара Эр-Рияда.

Абдулла и Маха с восторгом восприняли тот факт, что наше возвращение в Эр-Рияд, а следовательно, и к обычной жизни, откладывалось. Наши старшие дети принялись уговаривать нас воспользоваться случаем и провести в Джидде короткий отпуск. Но улыбка сошла с моего лица, когда я увидела Амани, в одиночестве сидящую в углу, уткнувши нос в фолиант Корана. Амани быстро превращалась в мрачную затворницу, и, похоже, ее совсем не интересовало, где она находилась. Мне казалось, что наша младшая дочь возвела между собой и нормальной жизнью непреодолимый барьер. В прошлом ничто не приводило ее в такой трепет, как плавание в набегающих волнах Красного моря.

Преисполненная решимости не поддаваться чувствам и не обращать внимания па угнетающее поведение Амани, я на вопрошающий взгляд Карима согласно кивнула головой. Итак, несмотря на повышенную влажность и поднимающиеся волны жара, мы с Каримом решили остаться в Джидде еще на две недели, поскольку мы видели, что двое наших старших детей не могли устоять перед соблазном синего зеркала вод Красного моря, что были видны из окон нашего дворца.

Эта идея ничуть не огорчала меня, поскольку я сама, как и большинство членов королевской фамилии, отдавала предпочтение жизни оживленного морского порта города Джидды перед душной атмосферой столицы. Мечты об отпуске призрачно замаячили в моем воображении, и я уже представляла, как буду вместе с дочерьми ходить по магазинам современных торговых рядов Джидды, как будем посещать друзей семьи, живущих в городе. Если бы не Амани, выбравшая такое неудачное время для увеличения пропасти между собой и остальной семьей, то этот период можно было бы назвать почти идеальным в нашей, в остальном такой небезупречной жизни.

***

Я стояла на коленях в одном из длинных коридоров нашего дворца, что соединяет его бесчисленные крылья, когда Маха обнаружила, что ее мать через щель в дверном проеме, ведущем в турецкие бани и внутренний садик, пытается разобрать слова, произносимые Амани.

– Мама! Ты что делаешь? – громко, со смехом спросила Маха, не обращая внимания на мой красноречивый жест рукой.

Находившаяся в комнате Амани замолчала, и я услышала уверенные шаги дочери, направляющиеся в мою сторону. Я предприняла отчаянную попытку, чтобы вскочить и отпрянуть от двери, но шпилька одной туфельки запуталась в подоле длинного платья, и в тот момент, когда Амани распахнула дверь, я безуспешно пыталась освободиться. Она вопросительно уставилась на пойманную с поличным мать.

Укоризненное выражение лица моей дочери, пронзительный взгляд и крепко сжатые губы говорили о том, что она все поняла, и это заставило меня поежиться.

Не будучи в состоянии признаться в своем неблаговидном поступке, я принялась водить пальцем по красным нитям, что были вплетены в рисунок напольного ковра, и веселым, по моему разумению, голосом начала лгать с такой наглостью, па которую способны только те, кто заранее знает, что ему ни за что не поверят.

– Амани! Я полагала, что ты у себя в комнате! – воскликнула я.

Я вновь уткнула взор в ковер и стала с самым серьезным видом рассматривать красный узор.

– Дорогие, кто-нибудь из вас заметил па этом ковре красные пятна?

Ни одна из дочерей не ответила.

Нахмурившись, я еще раз провела пальцем по красной нитии поднялась на ноги. И со все еще запутанным в подоле каблуком я, согнувшись в три погибели, побрела, хромая, по коридору. Не углубляясь в пространные объяснения, я заметила:

– Слуги совсем обленились. Боюсь, что пятно теперь не вывести.

Амани, не желавшая потворствовать мне, развенчала мою маленькую ложь и бросила мне в спину:

– Мама, этот ковер не запачкан. Эти красные розы вплетены в узор!

Маха не смогла сдержаться, и я услышала, как она захихикала.

Амани же, повысив голос, сказала:

– Мамочка, если ты желаешь послушать меня, пожалуйста, будь гостьей, заходи в комнату, когда я говорю.

Дверь, ведущая в сад, с оглушающим грохотом захлопнулась.

На глаза мне навернулись слезы, и я бросилась в свою спальню. Я не могла выносить вида своей красивой дочери – с тех пор, как мы вернулись из Мекки, она с головы до ног облачалась во все черное, дойдя даже до того, что натягивала черные плотные чулки и длинные черные перчатки. В стенах нашего дома видимым оставалось только ее лицо, поскольку даже свои прекрасные волосы дочь моя покрывала непроницаемым черным покрывалом, что напоминало мне какую-нибудь жительницу Йемена, пасущую стадо коз. Выходя за пределы дворца, Амани добавляла к своему наряду чадру из плотной черной ткани, что скрывала ее лицо, хотя власти Джидды были куда более лояльны по сравнению с властями Эр-Риярда по отношению к женщинам с неприкрытым лицом. Наша пустынная столица во всем мусульманском мире известна своими усердными комитетами нравственности, состоящими исключительно из разгневанных мужчин, контролирующих невинных женщин.

И что бы я ни говорила или ни делала, ничто не могло убедить мою дочь выбрать для себя более удобную одежду, чем тяжелый черный плащ, паранджа и головная накидка, которые большинством мусульман в других исламских странах воспринимаются как явно нелепые.

Я не могла сдержать рыданий. С большим риском для своего личного счастья я всю свою жизнь сражалась за то, чтобы мои дочери мог ли носить тончайшие вуали, и сейчас мой дражайший ребенок отмахнулся от моей победы, так, словно она не имела никакой ценности.

Но это было еще пе самое худшее! Не двольствуясь одной лишь вновь обретенной верой, моя дочь поставила перед собой миссионерские цели и стала привлекать к своему образу жизни других. Сегодня Амани пригласила к нам в дом своих ближайших подруг, а также четырех совсем еще юных кузин, чтобы почитать им из Корана, а потом поговорить о своем толковании слов пророка, которое, к великому моему огорчению, ужасно напоминало мне то, что я так часто слышала от правительственного Комитета похвальной добродетели и предотвращения порока.

Интонации детского голоса Амани все еще звучали в моих ушах, когда я закрыла двери своих покоев и легла поперек кровати, гадая, каким образом я как мать смогу справиться с новым кризисом, разразившимся в нашей семье.

Подслушивая, я узнала строки из святого Корана:

«Не воздвигаете ли вы на каждом возвышении вехи для собственной услады?

И не стяжаете ли для себя прекрасные строения в надежде, что будете пребывать в них вечно?

И вашу сильную длань пе сжимаете ли вы, как люди, облеченные абсолютной властью?

А сейчас бойтесь Аллаха и повинуйтесь мне и не поддавайтесь па уговоры тех, кто расточителен и творит в стране сумасбродства и пе желает исправляться».

Мои колени задрожали, когда я с ужасом услышала, что Амани подчеркнула сходство королевского семейства аль-Саудов с хвастливыми грешниками из Корана.

– Оглядитесь вокруг! Убедитесь в богатстве дома, из которого я вещаю вам! Дворец, пригодный для самого Аллаха, не мог бы быть краше! Разве, предаваясь нестерпимой для человеческих глаз роскоши и попустительству, мы не проявляем неуважение к словам самого Аллаха?

Голос Амани стал звучать тише, словно она перешла на шепот, но я закрыла глаза и теснее прижалась к двери, чтобы расслышать сказанное. Я едва могла разобрать слова Амани.

– Каждый из нас должен отказаться в своей жизни от расточительства. И я буду в этом первым примером. Украшения, что я получила благодаря богатству моей семьи, я отдам беднякам. Если вы верите в Бога пророка Магомета, то последуете моему примеру.

Я не услышала, как отреагировали слушатели на такое диковинное заявление их лидера, потому что в этот момент моя старшая дочь. Маха, объявила о моем нежеланном присутствии.

Теперь, вспомнив об обещании Амани избавиться от ее драгоценностей, я бросилась в спальню дочери. Там я открыла сейф, который был у нее с Махой один на двоих, и извлекла из него большое количество дорогих ожерелий, браслетов, сережек и колец и заперла все это изобилие в сейфе в кабинете Карима. На всякий случай вместе с украшениями Амани я взяла и драгоценности Махи, потому что кто может знать, на что способна Амани в ее нынешием состоянии религиозного подъема.

Я знала, что стоимость одних только украшений Амаии превышала миллион долларов. Их дарили ей любящие ее люди, те, кто хотел обеспечить ей в будущем экономическую независимость. Себе же я дала слово, что если Амани действительно пожелает помогать беднякам, то ей специально для этого будут выделены деньги. Я вспомнила о тех миллионах риалов, что мы с Каримом спокойно раздали бедным за последние годы, и огорчилась, потому что наша щедрость осталась незамеченной. Вдобавок к обязательному закяту, составлявшему определенный процент нашего ежегодного дохода, без которого мы могли спокойно обойтись, Карим и я жертвовали еще дополнительные пятнадцать процентов нашего дохода на нужды образования и здравоохранения различных мусульманских стран, менее удачливых в экономическом плане, чем Саудовская Аравия. Мы всегда помнили слова пророка: «Если вы даете милостыню открыто, это хорошо, но если вы даете ее втайне от других, это еще лучше, и воздастся вам за ваши грехи, ибо Аллаху известны все ваши деяния».

При мысли о тех денежных вкладах, что мы делали для строительства медицинских центров, школ и жилищ в беднейших мусульманских странах, у меня возникло острое желание напомнить Амани о той громадной финансовой помощи, что оказывали ее родители. Или же всю нашу благотворительную деятельность наш ребенок рассматривал как бессмысленную? Или же ее истинным желанием, как и желанием тех, кто на нашем богатстве только благоденствовал, было пустить нашу семью по миру?

Вернувшись в постель, я тихо пролежала не менее двух часов, погруженная в тяжелую думу, отбрасывая несостоятельные мысли, не зная, как сразиться с силой, что превышала человеческие возможности.

Уже сгустились сумерки, когда Карим вернулся домой, закончив работу в своем офисе в Джидде.

– Султана! Ты что, заболела? – Карим по дороге к кровати зажег несколько ламп. Его глаза озабоченно вглядывались в мое лицо. – У тебя лицо горит. У тебя нет температуры?

На вопросы мужа я не ответила. Вместо этого я глубоко и прерывисто вздохнула.

– Карим, один из наших детей, плоть от плоти и кровь от крови твоей, замышляет свергнуть монархию.

Лицо Карима из бледно-коричневого в долю секунды стало ярко-красным.

– Что?!

Я слабо взмахнула в воздухе рукой.

– Амани. Сегодня наша дочь собрала в доме юных принцесс и ближайших подруг. Я случайно услышала то, о чем она говорила. Она с помощью Корана пытается настроить своих молодых кузин и знакомых против законной власти нашего семейства.

Карим в свойственной арабам манере прицокнул языком, что означало недоверие. Он рассмеялся.

– Ты сошла с ума, Султана. Уж кто-кто, но из всех наших детей Амани в меньшей степени способна насаждать насилие.

Я покачала головой.

– Уже все изменилось. Религия закалила нашего ребенка. Она теперь скорее похожа на голодного льва, чем на безобидного ягненка, – и я повторила Кариму все, что услышала.

Карим состроил гримасу.

– Султана, поверь мне, эта последняя ее страсть – всего лишь очередная ступенька. Не обращай внимания. Скоро ей это надоест.

Мне стало ясно, что Кариму порядком надоело обсуждать религиозную метаморфозу Амани. В последнюю неделю я практически ни о чем другом и не говорила. И если пылкость, с которой Амани воспринимала крайности нашей религии, волновала ее мать, то отец ее отшучивался, не обращая внимания на эту страсть и предсказывая ей короткое будущее.

Тогда я поняла, что у нас с Каримом нет общего мнения по поводу этой новой возникшей в нашей семье критической ситуации, следовательно, и решить ее вместе, как в случае с Махой, мы не сможем. Я почувствовала, как силы и решимость оставляют меня. Впервые со дня рождения Абдуллы, случившегося уже много лет назад, я почувствовала бремя материнства и свою усталость от него и подумала, сколько же еще поколений женщин будут попадаться на эту удочку и взваливать на себя исключительное и неблагодарное бремя рождения, вскармливания и воспитания человеческого рода.

Горло мне перехватило, и я хриплым голосом крикнула мужу:

– Как же одинока женщина в своей жизни!

Опасаясь, как бы я не впала в истерику, Карим нежио похлопал меня по спине и ласково спросил, не желаю ли я, чтобы обед подали в мои апартаменты. Тогда они с детьми пообедали бы без меня.

С мученическим вздохом я решила не оставаться одна. В одиночестве я и без того провела уже много часов. Кроме того, у меня не было ни малейшего желания показывать Амани, что ее мать хандрит. Я рывком поднялась с кровати и сообщила мужу, что хочу перед обедом освежиться и что увижусь с ним внизу.

Карим и я встретились в небольшой семейной гостинной. Поскольку до обеда был еще час, я предложила ему пройтись со мной до той части дома, где находились турецкие бани и садик.

Вспомнив о вечере, который мы провели накануне, Карим решил, что мной овладели романтические чувства, и он нежным взглядом посмотрел на меня.

Я тоже ответила ему улыбкой. На самом же деле мне просто хотелось внимательно осмотреть садик и проверить, не оставила ли дочь каких-либо явных следов своего религиозного собрания с представительницами королевского рода и подругами.

Мы вошли в обширный внутренний дворик, что был спроектирован знаменитым итальянским дизайнером. Многие наши двоюродные сестры безуспешно пытались скопировать красоту нашей «Турецкой комнаты». Бегущий водопад, расположенный в конце комнаты, сбрасывал свои чистые воды в большой круглый бассейн, населенный множеством экзотических рыбок. Водоем огибала каменистая тропинка. Дорожки окаймляли прекрасные цветы, за которыми тщательно ухаживал штат садовников. Справа и слева располагались возвышения, оборудованные местами для отдыха. Над ротанговой мебелью, покрытой подушками пастельных тонов, свисал привезенный из Таиланда лиственный полог насыщенного зеленого цвета. Тут же были расставлены столики со стеклянным верхом. Это место было самым любимым в доме для приема утреннего или вечернего кофе.

Стены были выполнены из тонированного стекла, но зелень была настолько густой и пышной, что защищала нас от палящих лучей солнца. Каменная тропинка, украшенная вырезанными на камне мордами всевозможных диких животных, огибала водопад. Я ступила на изображение жирафа, и волна печали вновь захлестнула меня, потому что я вспомнила, как Карим специально заказал эту резьбу, чтобы сделать сюрприз нашему обожавшему зверей ребенку.

Тропинка привела нас в зону турецких бань. Такая же комната была в нашем доме в Каире, и я попросила итальянского дизайнера изучить проект и точно воспроизвести его во дворце в Джидде.

В турецких банях имелось четыре ванны, каждая отличалась от другой по размеру и стилю. К каждой из них вели ступеньки, через одну из больших ванн был перекинут арочный мостик из камня. От воды поднимался пар и тут же таял в прохладном воздухе.

Много прекрасных воспоминаний хранила наша память о времени, проведенном в турецких банях. Еще прошлым вечером, накануне нашей романтической ночи, Карим и я плавали здесь, наслаждаясь длительной паровой ванной.

Ничего такого, что свидетельствовало бы о прошедшем в нашем доме религиозном собрании, я не увидела. Однако же услышанные мною слова все ещё болью отзывались в сердце. Я отчаянно пыталась довести до сознания Карима всю серьезность новой страсти Амани, поскольку наша дочь выражала теперь желание стать женским имамом, призванным удовлетворять религиозные потребности других женщин. И это в то время, когда я хотела, чтобы моя дочь вела жизнь доброй мусульманки, а не тонула в рабстве строжайших предписаний, которыми наши традиции опутывают и без того стреноженных женщин.

Правильно рассудив, что Карима так же не угнетает новая страсть Амани, как не волновали и ее прежние увлечения, с которыми я боролась, начиная с самого раннего возраста, я подумала, что мне следовало бы сказать ему о том, как далеко подобный религиозный пыл может завести нашу дочь, потому что я знала, что муж мой был особенно чувствителен к теме законного притязания семейства аль-Саудов на трон, богатство и привилегии, которыми мы обладали.

Зная, что мир моего мужа замыкается на фешенебельной жизни в роскоши и довольстве, которая едва ли была возможна без неимоверного богатства саудовских нефтяных скважин, я обвела рукой вокруг чудного интерьера турецких бань.

– Это, – сказала я Кариму, – то, что наша дочь считает великим грехом. По ее мнению, нельзя пользоваться тем богатством, что Аллах счел нужным даровать нашей семье.

Муж не ответил,

Я немного усилила давление.

– Карим, мы должны предпринять какие-то действия. Или ты хочешь, чтобы твой отпрыск, плоть от плоти и кровь от крови твоей, возглавил переворот, что положит конец дому аль-Саудов?

Карим, все еще сомневаясь в способности дочери на серьезный проступок, от дальнейшего анализа взглядов Амани на наше королевское положение отказался, сказав, что дочь должна быть оставлена наедине со своей верой, если та дает ей успокоение, даже вопреки упрямому сопротивлению со стороны ее матери.

С силой сжав мои плечи, Карим запретил мне возобновлять разговор на эту тему, сделав при этом нелепое замечание.

– Султана, – сказал он, – я давным-давно решил, что каждый из нас должен уважать заблуждения другого, иначе покоя в нашем доме никогда не будет. Все! И немедленно оставь эту неприятную тему!

***

После нескольких дней душевного смятения я наконец пришла к заключению, что не была виновата в том новом направлении, что приняла жизнь моей дочери. Я решила, что стремление Амани к какому-то делу непосредственно проистекало из ужасающей бедности Саудовской Аравии, с которой внезапно было покончено невероятным богатством, свалившимся на голову. Чтобы прояснить дело, мне придется сделать небольшой экскурс в историю.

Многие люди, как мусульмане, так и. христиане, презирают саудовцев за их незаслуженное богатство. Однако мало кто из них удосужился попять, какое жалкое существование влачили все саудовские арабы до середины семидесятых годов. Поэтому я страшно негодую каждый раз, когда слышу поспешные выводы относительно нашего теперешнего положения.

После открытия нефти под песками пустыни прошло много лет, прежде чем наш народ смог воспользоваться чем-то из тех богатств, что сулило производство нефтепродуктов, организованное американскими компаниями. Король Абдул Азиз, мой дед и основатель Саудовской Аравии, доверял людям, которые умели хорошо говорить и давали ложные обещания, не понимая того, что заключаемые им сделки приносили миллионные барыши американцам и мизерные суммы саудовцам. И лишь тогда, когда американские нефтяные компании были вынуждены вести честную игру, справедливость восторжествовала.

Таким образом, только из-за неправедного распределения получаемой прибыли от нефтяного богатства, нашему народу понадобилось так много лет, чтобы из шатров бедуинов переселиться в роскошные особняки и дворцы. Все это время население Саудовской Аравии переносило жестокие страдания. Детская смертность у нас была одной из самых высоких в мире. Не было денег, врачей и больниц, чтобы лечить больных. Основную пищу саудовцев составляли финики, верблюжье молоко, верблюжье и козлиное мясо.

Хорошо запомнился мне полный отчаяния взгляд одного из богатейших людей королевства, когда он делился с нами устрашающей повестью о годах своей молодости. Умный и высокоуважаемый в бизнесе человек первые пятнадцать лет своей жизни ходил от двери к двери в глинобитной деревушке Рияд, пытаясь продать меха с козьим молоком. В семь лет он стал главным мужчиной в семье, потому что его отец скончался от легкой инфекции, которую подхватил, порезавшись саблей, когда в праздник хаджжа забивал верблюда. Инфекция развилась в гангрену, и отец его уходил из жизни, сотрясая воздух страшными криками боли.

Как водилось в те времена, мать юного мальчика стала женой брата его отца, у которого без того было множество своих детей. Мальчик почувствовал себя ответственным за жизнь своих пятерых младших братьев и сестер. Четверых из пятерых он похоронил собственными руками. Смерть их настигала в результате недоедания и отсутствия элементарного медицинского обслуживания. Его рассказ о том, как он пробился наверх, был похож на ужасную сказку в духе Диккенса.

После юности, проведенной в условиях дикой бедности, становится понятным, почему первое поколение саудовцев, узнавшее власть богатства, баловало своих отпрысков, купая их в изобилии всего того, что можно купить за деньги. Если Карим и я росли, не ведая ни в чем недостатка, мы все же понимали живучесть родительской бедности, которая еще долго ощущалась на протяжении всей нашей юности. А вот дети, родившиеся от нашего поколения, никогда не знали лишений, даже со слов других, поэтому они не представляли себе, что значит быть бедным.

Цивилизация развивалась своим естественным путем, так как сконцентрированное богатство, обретенное ценой утраты связи с прошлым, может в любой момент обесцениться. Оставалось только ждать, когда нестойкие основания начнут дрожать и разваливаться.

Мое поколение не раз подвергало сомнениям условности и традиции, принятые прошлыми поколениями. Поколение, идущее за моим, часто не зная ограничений, следует звериным инстинктам. Этот примитивный отказ от общественного порядка вызвал естественный откат назад к религиозному фанатизму и отвращение к свалившемуся с неба богатству.

Сегодня наиболее фанатичными людьми становятся отпрыски моего поколения. Никогда не ведавшие жизни вне большого богатства, лишенные знаний о последствиях удручающей бедности, наши дети и дети наших знакомых с презрением относятся к экономической свободе. Они ищут других, более высоких целей, нежели стяжательство дополнительного богатства и пополнение, рядов богатеев.

Мой ребенок, Амани, стала лидером группы женщин, стремящихся быть ещё более воинственными, чем мужчины, возглавляющие правоверных в борьбе за свержение трона, на котором восседает клан аль-Саудов.

Пока Амани искала пути спасения душ людей, которых называла своими родственницами или подругами, ее двоюродная сестра Фатен, дочь Али, сделала ей признание, показавшееся нам просто невероятным.

Нельзя представить себе человека более надменного по отношению к женщинам, чем мой брат Али. Еще ребенком он с презрением относился к своим десяти сестрам. Будучи молодым человеком, он жил в Америке, где переспал с сотней западных женщин, меняя их, как перчатки. Как муж он обращался со своими женами как с рабынями, ничуть не заботясь об их счастье. Женился он всегда на девочках, едва вступивших в пору полового созревания, которые еще мало что знали о мужской природе и его извращенное поведение воспринимали как норму. Вдобавок к четырем женам Али приводил в дом одну наложницу за другой. Как отец он практически не замечал своих дочерей, всю свою любовь отдавая сыновьям.

Поэтому не было ничего противоестественного в том, что его сын, Маджед, брат Фатен, стал садистом, который считал женщин всего лишь объектом сексуальных утех.

Сейчас, оглядываясь назад, я знаю, что Маджед был бы обезглавлен или приговорен к расстрелу, если бы его преступление стало достоянием гласности. Ничто не могло бы спасти его от такой судьбы, даже тот факт, что он был сыном высокопоставленного принца, поскольку его грех в семье аль-Саудов не имел прецедента.

***

Мы вернулись в свой дом в Эр-Рияде. Там, не пропуская ни дня, после школы Амани продолжала изучение Корана со своими родственницами, кого заинтересовал возврат к темному прошлому, когда женщинам приходилось хранить молчание относительно всех сфер жизни, что выходили за рамки их домов.

Был четверг, день клонился к закату, и с балкона своей спальни я видела, как с проезжей аллеи нашего особняка одна за одной под надежной защитой лимузинов с личными шоферами разъезжаются подрути и родственницы моей дочери. Последней отъезжала Фатен, дочь моего брата Али, и мне показалось странным, что она и Амани так долго о чем-то переговариваются и часто обмениваются страстными объятиями. С грустью я догадалась о том, что Фатен, отчаянно несчастная дочь моего бесчувственного брата, в своем одиночестве с пылкостью ухватилась за то дело, что предложил ей мой ребенок.

Не надеясь больше па восстановление нормальных отношений со своей дочерью, я строго-настрого запретила себе когда-либо снова говорить с Амани на религиозную тему. Это дело Аллаха руководить ею, и пусть ои ведет ее туда, куда посчитает нужным. Но сейчас мне хотелось побыть с нею, поговорить, попытаться отвлечь от постоянных размышлений.

Когда я, испытывая неловкость, постучала в дверь комнаты дочери, ответа не последовало, но я услышала звуки рыданий и вошла в ее комнату. Я почувствовала, как по всему моему телу прокатилась волна раздражения от того, что Амани сидела и держала в одной руке Коран, а другой смахивала слезы. Я уже собиралась закричать, что назначение религии состоит не в том, чтобы наводить на человека тоску, но сдержалась и присела у ног дочери. Я легонько пошлепала ее по колену и спокойно принялась расспрашивать о причине ее слез.

Ожидая услышать что-нибудь вроде того, что она получила какое-то божественное послание, не предназначенное для моих ушей, я насторожилась, когда услышала:

– Мамочка, меня и в самом деле печалит то, что я должна сделать!

Бросившись ко мне, мой ребенок расплакался так, как человек, узнавший самые страшные новости!

– Амани! Доченька! Что случилось?

– Мамочка! – она рыдала, и тельце ее содрогалось. – Был совершен ужасный грех. Я узнала отвратительную тайну. Но Аллах велел мне разгласить эту тайну.

– Какой грех? —вскричала я, обеспокоенная тем, что Амани могла каким-то образом узнать о любовной связи Махи с ее подругой Айшей. Обнародование этой связи могло бы принести дочери и всей нашей семье неизъяснимые страдания.

Амани большими глазами посмотрела на меня.

– Фатен доверилась мне и рассказала о том, что тревожило ее. Этот грех слишком ужасен, чтобы рассказывать о нем, и все же я должна.

С облегчением узнав о том, что Амани собирается говорить не о своей сестре, я подумала, о каком же позоре семейства аль-Саудов собирался поведать мне мой ребенок. В семье, равной по размеру клану аль-Саудов, ходит немало сплетен относительно не поддающегося контролю поведения молодых принцев или, в более редких случаях, юных принцесс. Зачастую имена представителей мужского пола семейства появляются на страницах иностранных газет в случае крупных проигрышей в азартные игры или при обнародовании какого-нибудь скандала, связанного с иностранкой. После отпусков, проведенных на Западе, порой и принцессы возвращаются в королевство, ожидая появления на свет незаконного ребенка. Но вся правда редко получает огласку, так как многочисленные родственники спешат прикрыть проступки своих детей, чтобы избежать участи стать притчей во языцех в семействе аль-Саудов.

Амани выпалила:

– Мама. Это Маджед. Маджед совершил сексуальный грех.

Я с трудом смогла придать лицу серьезное выражение.

– Маджед? Амани, Маджед – сын своего отца.

Я подняла лицо дочери за подбородок, предупредила ее:

– Если ты заговоришь па эту тему, мужчины нашей семьи только посмеются над тобой. Али гордится популярностью своего сына среди иностранок.

Все в нашей семье знали о том, что Маджед, второй сын Али, вращался среди иностранцев, находящихся в пределах нашей страны. Он посещал их вечеринки, назначал свидания женщинам, не исповедующим мусульманскую веру, которые работали в больницах или на иностранных авиалиниях. Большинству мусульманских семей не нравилась такая активность Маджеда, но Али считал, что это была идеальная возможность для его второго сына насладиться сексуальной свободой в стране, где поведение такого рода строго запрещено в среде лиц мусульманского вероисповедания.

Но, когда я увидела серьезное выражение лица Амани и услышала ее дальнейшие объяснения, сердце мое зашлось от боли.

– Нет, мамочка, ты не поняла. Маджед совершил половой акт с женщиной без ее согласия.

Я не поняла, что имела в виду Амани.

– Что ты этим хочешь сказать, Амани?

Дочь снова начала всхлипывать. Между судорожными всхлипываниями она попросила меня позвать отца, поскольку нуждалась в его совете относительно того, к кому ей следовало обратиться по поводу ужасного поведения Маджеда.

Задетая за живое желанием Амани спросить совета отца, а не моего собственного, я тем не менее, отправилась искать Карима по всему дому. Когда наконец я обнаружила его в компании Абдуллы и Махи в игровой комнате, где они оживленно играли в биллиард, я почувствовала уколы ревности, когда подумала про себя, что все три моих ребенка предпочитали общество отца обществу матери. Мне даже пришлось прикусить язык, чтобы не выпалить детям о неприятных чертах характера Карима с целью завоевать их доверие и преданность. Все трое от неожиданности подпрыгнули, когда я пронзительно закричала:

– Карим! Амани хочет поговорить с тобой.

– Минуточку, сейчас моя очередь.

– Карим, твоя дочь плачет. Пойдем же. Муж мой с раздражением посмотрел на меня.

– Что ты ей такого сказала, Султана? Возмутившись несправедливым упреком, я загнала разноцветные шары в лузы по краям стола и вышла, не обращая внимания на раздосадованные возгласы Карима и Абдуллы.

– Все, – крикнула я через плечо. – Игра закончена. Ты выиграл, теперь, может быть, ты наконец соизволишь увидеть свою дочь.

В комнату Амани Карим вошел вслед за мной. Слезы на глазах дочери уже высохли, и теперь у нее был вид человека, принявшего твердое решение.

Карим заговорил первый.

– Амани, мать говорит, что ты хотела мне что-то сказать.

– Отец, Маджед должен быть наказан за то, что он сделал. Я тщательно изучила все, что написано по этому вопросу, другого пути быть не может. Кузен должен получить наказание.

Карим сел на стул и скрестил ноги. Лицо его сморщилось, отчего приобрело забавное выражение. Было видно, что впервые за все это время он всерьез подумал о религиозном рвении своей дочери.

Тихим голосом он спросил:

– Что же такое ужасное совершил Маджед?

Лицо все еще невинной девочки Амани стало пунцовым.

– Мне стыдно произносить то, что я должна сказать.

– Просто скажи и все, – настоятельно потребовал Карим.

Смущенная тем, что ей придется сказать это в присутствии мужчины, не важно, что это был ее собственный отец, которого она сама попросила прийти, Амани уткнулась взглядом в свои колени и, судорожно сглотнув, начала историю черного злодеяния.

– Однажды вечером Маджед вернулся с приема, устроенного европейцами и американцами на территории их компаунда. Полагаю, что это была территория работников «Локхида». Там он познакомился с одной американкой, которую заинтересовал своим королевским происхождением. Пока шла вечеринка, Маджед напился, и женщина отказалась отправиться с ним в дом к его приятелю. Когда Маджед понял, что понапрасну потерял время и сексуального развлечения в этот вечер не ожидалось, он в ярости покинул компаунд. По дороге домой он завернул к своему приятелю, который находился в больнице по поводу полученных легких травм в результате автомобильной аварии. В больнице злость Маджеда еще больше разгорелась. Пребывая в состоянии опьянения, он сновал из комнаты в комнату в поисках блондинки или любой иностранки, с которой он мог бы переспать за деньги или так.

Было уже далеко за полночь, и большинство сотрудников больницы спали…

Нижняя губа Амани начала дрожать, и Кариму пришлось уговаривать ее продолжить.

– И… что же произошло дальше, Амани? С губ нашей дочери сорвалось обвинение.

– Маджед переспал с женщиной, которая была в этой больнице пациенткой. Она имела тяжелые ранения и была без сознания.

Я не могла пошевелиться. Мне казалось, что тело мое одеревенело. Я слышала, что дочь и муж продолжают разговаривать.

Карим недоверчиво покачал головой.

– Амани, это Фатен сказала тебе такое?

– Да, отец, и не только это.

– Амани, не может быть. Она все это придумала. Это не может быть правдой. Слишком это омерзительно, чтобы быть правдой.

– Я знала, что ты не поверишь, – с обвинительными нотками в голосе произнесла Амани, – но у меня есть доказательство.

– Доказательство? Какое доказательство? Мне бы хотелось узнать.

Там был один пакистанец, в это самое время он работал в той части больницы. Он видел, как Маджед выходил из палаты и, заглянув туда, увидел, что простыни на ее кровати были сбиты. Он последовал за Маджедом и пригрозил ему, что обо всем расскажет администрации, Когда он узнал, что Маджед был принцем, то потребовал денег. Чтобы тот успокоился, Маджед отдал ему все свои карманные деньги.

– Амани! – с сомнение в голосе предупредил дочь Карим. – Следи за словами, что произносит твой язык. Насилие! Шантаж! Это уж слишком, чтобы я поверил!

– Но это правда! Это правда! Ты сам убедишься в этом. Теперь нас всех ждут неприятности, – слова, срывавшиеся с губ Амани, теснили друг друга, превращаясь в кашу, пока она пыталась убедить отца в правдивости сказанного. – Теперь обнаружилось, что та женщина, находившаяся в коме, христианка из другой страны, теперь ожидает ребенка! Она пребывала в больнице без сознания па протяжении шести месяцев! И теперь установлено, что у нее трехмесячная беременность! В больнице идет серьезное расследование, и Маджед опасается, как бы в этом скандале его имя не было предано огласке!

Только сейчас я подумала, что во всей этой истории могла быть доля истины, слишком уж много было приведено деталей. Дыхание мое участилось, и я судорожно стала соображать, что можно было сделать, чтобы мы могли избежать скандала.

Амани со слезами закончила свое жуткое повествование.

– Фатен застала его в тот момент, когда он пытался взломать сейф в отцовском кабинете, чтобы украсть наличные деньги. Маджед признался сестре, что пакистанец потребовал от него изрядный куш. Этот человек хочет получить миллион риалов, только тогда он ничего не скажет о королевском происхождении насильника. Маджед не может попросить отца дать ему такую сумму, не дав никакого объяснения, а свидетель собирается назвать его имя. Маджеду была дана только одна неделя, чтобы он мог явиться с деньгами.

Карим и я уставились друг на друга, раздумывая о том, было ли все услышанное нами правдой.

Я вспомнила омерзительные слова Маджеда, брошенные им однажды в адрес Абдуллы. Он высмеивал моего сына за то, что тот отказался от половых сношений с безобразной, по словам Абдуллы, американкой вдвое старше моего сына, которая за деньги желала переспать с одним из молодых принцев. Маджед даже съязвил, что Абдулле не нравятся женщины. Он сказал:

– Настоящего мужчину может возбудить даже верблюдица!

Еще мне смутно припоминалось, что Маджед сказал насчет той женщины, что она выглядела даже лучше той, которую он «объезжал», когда она была без чувств и не знала, какое удовольствие пропустила.

Когда мы обсуждали этот инцидент, мы решили, что, должно быть, женщина была пьяна. Теперь в свете того, что сказала Амани, возможно ли, что та женщина была без сознания вследствие полученных травм? Мог ли сын Али изнасиловать женщину, которая не была даже способна говорить? Признания Абдуллы по времени совпадали с описанными Амани событиями.

Я хотела расспросить Карима о той истории более подробно, потому что ои сам услышал ее из уст Абдуллы, а затем поделился со мной. С того времени Карим запретил Абдулле сопровождать Маджеда на его вечеринки с иностранцами.

Карим пришел в себя после того, как Амани сказала:

– Маджед должен понести наказание. Мне придется сказать Видждан о том, что я собираюсь сообщить ее отцу о злодеянии Маджеда.

Я услышала, как Карим заскрежетал зубами. Человек, имя которого упомянула Амани, был отцом ее близкой подруги и, насколько я знала, работал в королевской мечети. Пока он не испытывал никакой враждебности по отношению к членам королевской фамилии, но, будучи исключительно религиозно настроенным, он следовал зову своей совести. Подкупить его будет очень сложно. И, если ничто не поможет, то он будет настаивать на обсуждении дела в религиозном совете или с королем. Так что меньше всего на свете нашей семье хотелось бы ставить в известность о случившемся именно этого человека.

Кроме того, в глубине сердца я все еще надеялась, что произошла чудовищная ошибка и Маджед не был виновен в таком немыслимом, недостойном поведении.

Карим нравоучительным тоном предупредил дочь:

– Амани, эта тема не должна обсуждаться между молодыми девушками, Я сам изучу предъявляемые обвинения и, если они окажутся справедливыми, даю тебе слово, что Маджед будет наказан. А теперь я должен получить от тебя обещание, что ты больше никому об этом не расскажешь.

Ожидая, что Амани откажется повиноваться, я была приятно удивлена, когда мое дитя испытало явное облегчение, переложив бремя на плечи своего отца. Она пообещала ему все, о чем он просил.

В течение трех дней Карим узнал всю немыслимую правду. Действительно в местной больнице лежала женщина христианской веры, получившая в автомобильной катастрофе, происшедшей семь месяцев назад на территории королевства, тяжелейшую травму черепа. На протяжении всего этого периода она оставалась без сознания. Теперь персонал больницы и члены ее семьи пребывали в шоке, поскольку выяснилось, что женщина имела четырехмесячную беременность! В больнице велось тщательное расследование, направленное на установление виновной стороны.

Жуткая история Амани оказалась правдой!

Карим сказал, что следовало поставить в известность Али, поэтому он попросил меня поехать с ним в дом брата. Впервые в жизни я не испытывала никакой радости по поводу драматической ситуации, в которую попал брат.

У меня заныло под ложечкой, когда через боковые ворота попали мы на громадную территорию, на которой проживали четыре жены Али и семь его наложниц. Когда наш автомобиль въехал в ворота, я увидела нескольких женщин и многочисленных детей, собравшихся на частично огороженной зеленой порослью лужайке. Дети играли, а женщины болтали, развлекались картами или вязали.

Как странно, подумала я, что женщины, которых брат взял в жены, а также находившиеся на его содержании наложницы смогли за все эти годы сдружиться и теперь проявляли друг к другу теплые отношения. Образование такого дружеского конгломерата было большой редкостью и удачей для такого количества женщин, принадлежащих одному мужчине.

Я не могла себе даже представить возможности делить Карима хотя бы с еще одной женщиной, не говоря уже о десяти. Тогда я подумала, что скорее всего отсутствие любви со стороны моего брата заставляло женщин искать дружбы и понимания друг у друга. Или, может быть, Али не внушал любви своим женщинам, и каждая из них с радостью встречала новую его подругу, надеясь, что это удержит его подальше от ее супружеского ложа. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Но когда я вспомнила о трагичности причины, вынудившей нас нанести этому дому визит, моя улыбка исчезла.

Али был в веселом расположении духа, к нашему необъяснимому, неожиданному визиту он отнесся с дружеским гостеприимством.

После обмена любезностями и третьей чашки чая Карим выложил ему дурные новости.

Беседа была не из легких. По мере того, как Карим излагал ему все, что было нам известно, Али все более и более мрачнел.

Впервые в жизни я испытала к брату чувство сострадания. На память мне пришли слова, которые я часто слышала из уст людей, более мудрых, нежели я сама: «Тем, чьи руки в воде, нечего ожидать счастья от тех, чьи руки в огне».

Али был человеком, руки которого были в огне.

Немедленно был вызван Маджед. Заносчивый вид юноши сразу пропал, когда он увидел разъяренное лицо отца. Мне хотелось возненавидеть мальчишку, но мне вспомнился случай, происшедший еще в пору моего детства. Однажды, получив взбучку по поводу какого-то незначительного проступка, Али обозвал нашу мать невежественной бедуинкой и сделал движение, чтобы пнуть ее ногой. Когда мы с сестрами принялись уговаривать ее наказать Али большой палкой, она с грустью ответила:

– Как можно винить маленького мальчика в том, что похож на своего отца?

Так же, как Али характером и поведением походил на нашего отца, так и Маджед был копией Али.

Карим и я сочли нужным удалиться и оставить отца с сыном наедине, когда Али принялся бить сына голыми руками.

Неделю спустя Али признался Кариму, что дело было «улажено». Он сообщил, что выследил пакистанца и сделал его очень богатым человеком. Пакистанец вложил деньги в один из канадских банков и с помощью Али в скором времени получит паспорт этой страны. И наша семья в будущем никогда больше не услышит об этом шантажисте, заверил нас Али. Озадаченно покачав головой, он сказал Кариму: – И весь этот переполох из-за женщины. Ни больничный персонал, ни семья изнасилованной женщины так никогда и не узнали правды о том, что виновной стороной дела был принц из королевской семьи.

Маджеда отправили на Запад учиться. Амани, убежденная в том, что не может быть наказания больше, чем отлучение от страны пророка, успокоилась.

Вот так еще раз богатство сняло с семьи ответственность за совершенное преступление.

Я полагаю, что мне не стоило злиться или удивляться, ведь, по выражению моего брата, причиной была всего-навсего женщина.

Казалось, ничто не может поколебать господства мужчин в моей стране, даже виновность одного из них в совершении самого гнусного преступления.