В истории случаются моменты, объединяющие великих людей. Во время и после Первой мировой войны подобное произошло с Джафаром аль-Аскари, Нури аль-Саидом, королем Фейсалом I, Лоуренсом Аравийским и Сати аль-Хусри. Трое из них были близкими родственниками Майады, и она знала истории их жизни, как свою собственную.

В 1918 году, после Великой войны, подошло к концу 400-летнее владычество Османской империи. В Ираке сменилась власть. Его граждане получили шанс начать все сначала. Английские и французские власти, которые помогли победить турок, пообещали свободу всем арабам. Увлеченные этой мечтой, Джафар, Нури, Лоуренс Аравийский и Фейсал много раз рисковали жизнью.

Но не было человека отважнее, чем дедушка Майады, Джафар аль-Аскари.

Недаром он родился в дни заката Османской империи. Он появился на свет 13 июня 1885 года. Его родители, Мустафа и Фатима, жили в Багдаде: отец был военным губернатором Ирака и командующим Четвертой армии.

Отец сразу полюбил сына: у мальчика были каштановые волосы и карие глаза с золотыми искорками; он был чрезвычайно умен и мог добиться чрезвычайных успехов в военном деле, изучении иностранных языков и политике.

Будучи сыном главнокомандующего, Джафар получил отличное образование. Он пошел по стопам отца и в основном изучал искусство и военное дело. Затем случилось ужасное. Мустафа заметил у себя на плече красную отметину. Турки называют ее «лапой льва». Неясно, была то меланома или сибирская язва, но Мустафа слег в постель и вскоре умер в страшных мучениях.

Даже оплакивая смерть отца, Джафар продолжал обучение. В военной школе он познакомился с Нури аль-Саидом, с которым подружился на всю жизнь. Они так сблизились, что пообещали жениться на сестрах, и выполнили свое обещание: Нури женился на младшей сестре Джафара Наиме, а Джафар женился на сестре Нури Фахрие.

Когда началась Первая мировая война, Джафар сражался с турками против немцев и вскоре стал заслуженным генералом. Он был настолько талантлив, что англичане предложили ему перейти на их сторону. Джафар отказался, но потом султан Мохаммед Резат приказал казнить нескольких друзей Джафара. Тогда-то он и принял предложение Т. Э. Лоуренса (Лоуренса Аравийского) и принца Фейсала из Хиджаза (который впоследствии стал королем Сирии и Ирака) и присоединился к арабской армии. Джафар и принц Фейсал подружились. Джафар аль-Аскари стал командующим регулярных арабских войск. Он был единственным человеком, которого и немцы, и англичане наградили высшими боевыми наградами.

После заключения мира англичане оккупировали Ирак. Но иракские племена бунтовали, и они с трудом противостояли этому. Для того чтобы успокоить иракцев, англичане установили монархию, подконтрольную британскому правительству. После долгих обсуждений и многочисленных обращений английских представителей, Уинстон Черчилль решил, что новым королем Ирака будет принц Фейсал, отец которого правил Меккой и Мединой, хотя Фейсал ни разу не был в Ираке.

Когда он приехал в Ирак, чтобы взять в руки бразды правления, его лучшие друзья и бывшие командующие армии Джафар аль-Аскари и Нури аль-Саид уже ждали его, готовые приступить к службе. На коронацию Фейсала собрались сотни иракцев и англичан. Было прочитано воззвание на арабском. В нем говорилось, что Фейсала избрали люди. Затем оркестр сыграл гимн Великобритании, что весьма удивило присутствовавших иракцев.

Джафар стал министром обороны, а Нури — начальником штаба. По-прежнему страну раздирали противоречия, но трое этих людей решительно держали власть. Затем, в 1933 году, всего через двенадцать лет правления, у короля Фейсала обнаружилось заболевание сердца, и он уехал в Швейцарию, где и умер в возрасте сорока восьми лет. Принц Гази, единственный сын короля Фейсала, стал королем Гази I.

Джафар несколько лет прожил в Лондоне. В 1934 году его друг и шурин Нури, который стал премьер-министром Ирака, попросил его вернуться. Нури объяснил Джафару, что в Ираке у него столько врагов, что он нуждается в могущественном союзнике. Джафар очень любил Англию, где, по его словам, он легко обходился тростью, в то время как в Ираке ему приходилось вооружаться до зубов. Тем не менее ситуация в Ираке все больше обострялась, и наконец Джафар согласился приехать. Он опять занял пост министра обороны.

Два года спустя, в октябре 1936 года, Джафар устроил военные учения. Его ждал неприятный сюрприз. Человек, которого он считал другом, генерал Бакр Сидки, командир второй армейской дивизии, решил устроить военный переворот, первый в истории современного Ирака.

Джафар решил выступить перед армией и остановить марш на Багдад. Британский посол сэр Кларк Кир впоследствии писал, что поступок Джафара был исключительным проявлением благородства и отваги, другие члены правительства не были способны на подобное. Король Гази беспокоился о безопасности Джафара, но тот ответил, что долг повелевает ему защищать короля и отечество. Когда он уезжал, король Гази содрогнулся от дурного предчувствия. Он выбежал из дворца, чтобы вернуть Джафара, но тот уже уехал.

Он не мог знать, что его друг Сидки просил пятерых помощников Джафара убить его. Четверо заявили, что никогда не покусятся на жизнь такого благородного человека. Но пятый — капитан Джамил, который никогда не встречался с ним лично, — согласился совершить убийство.

Отряды генерала Сидки встретились с Джафаром у пригородов Багдада. Ему сказали, что его отведут к командующему. Джафара попросили сесть на переднее сиденье машины. Вскоре он почувствовал что-то неладное. Он повернулся, чтобы посмотреть в лица мужчин, и сказал: «Я вижу, вы хотите меня убить. Я не боюсь смерти. Смерть — естественный конец человеческой жизни. Но поверьте, если вы начнете убивать, то обрушите на страну многие бедствия. Из-за вас прольются реки крови».

Когда машина остановилась у лагеря Сидки и Джафар вышел из машины, капитан Джамил выстрелил ему в спину. Тот успел только повернуться и крикнуть: «Не-е-ет!». Люди быстро выкопали в песке могилу и похоронили Джафара. Бакр Сидки заставил их поклясться, что они никому не расскажут о случившемся.

В стране воцарился хаос. Сидки захватил Багдад и заставил короля Гази созвать новый кабинет министров.

Арабский мир скорбел о смерти Джафара аль-Аскари. Как это ни печально, но предсказание Джафара о том, что Ирак зальют реки крови, сбылось. Вскоре офицеры, хранившие верность Джафару, убили Сидки. Королевская семья оставалась во главе бесконечно менявшихся правительств, и один военный переворот следовал за другим.

В 1958 году королевская семья пригласила родителей Майады присоединиться к ним на отдыхе перед свадьбой короля Фейсала II. Мать Майады хотела, чтобы девочке купили французское платье от «Диор». На свадьбе она должна была осыпать молодоженов цветами.

Майаде было всего три года, но мать организовала примерку в женевском бутике. Семья находилась в Европе, когда стало известно, что генерал Абдель Керим Касем, армейский офицер, приказал солдатам окружить королевский дворец. Членам королевской семьи велели выйти на улицу. Было всего 7.45 утра, но дверь на кухню в задней части дворца открылась, и оттуда высыпали высокопоставленные родственники. Офицеры крикнули, чтобы все прошли к маленькому садику сбоку от дворца и встали у огромного тутового дерева. Аристократы выстроились там вместе со слугами. Юный король, смущаясь, приветствовал офицеров.

Капитан по имени Аль-Обоуси выстрелил в короля, раздробив ему череп. Тогда солдаты открыли огонь. Затем трупы кинули в грузовик, и толпа ворвалась во дворец.

Грузовик проехал через ворота дворца, и мужчина, стоявший поблизости, вскочил в грузовик и несколько раз ударил трупы ножом. Затем машина остановилась у военного грузовика, и солдаты вытащили тела юного короля и регента. На улице стали собираться толпы, и водитель, чтобы успокоить разъяренных людей, выбросил им на растерзание тело мертвого регента Фейсала. Его раздели догола, протащили по улицам Багдада и повесили на балконе гостиницы «Аль-Харк». Затем толпа отрезала ему руки, ноги, гениталии, разрезала рот и потащила останки к министерству обороны. Молодой человек из толпы достал кинжал и вспорол ему живот. Несколько мужчин вытащили внутренности, повесили их на шею, как ожерелье, и стали танцевать на улице. Наконец кто-то облил тело регента бензином и поджег. Останки бросили в реку.

Юного короля отвезли в военный госпиталь Аль-Рашид. Врачи объявили, что он мертв. Тело временно похоронили на территории госпиталя, чтобы уберечь от зверств толпы. Его родственников похоронили там же.

Премьер-министр Нури аль-Саид, дядя отца Майады, бежал. Услышав о резне, он понял, что ему ничего не остается делать, только спасаться. Нури был уже стар, но толпа требовала и его смерти. Его сосед Ум Абдул Амир предложил Нури спрятаться у племени уммара. Он надел женскую абайю, чтобы его не узнали. К сожалению, Нури и Аль-Эстарабади решили остановиться у реки Абу-Навас. Один из прохожих увидел под женской абайей мужские туфли и заподозрил неладное. Нури схватили, связали, привязали к машине и протащили по улицам Багдада.

Толпа бросила безжизненное тело Нури на улице, по нему проезжали машины. Ему отрезали ножом пальцы. Позже одна известная дама из хорошей багдадской семьи ходила по вечеринкам и показывала пальцы Нури, лежащие в серебряной папироснице. В Багдаде творилось нечто невообразимое.

Когда родственники Нури узнали о его гибели, сын Саба пришел за телом отца, чтобы похоронить, как требует обычай. Его тоже убили и протащили по улицам города.

Как и предсказывал Джафар, перевороты продолжались. Наконец это привело к возникновению партии «Баас», которую возглавили Ахмед Хасан аль-Бакр и Саддам Хусейн. Они провозглашали своими целями социализм, светское правительство, панарабскую общность и арабское правление вместо владычества иностранцев.

Партия «Баас» впервые пришла к власти в Ираке в феврале 1963 года, но в конце года ее ожидало поражение. В 1968 году появилось новое, более сильное движение «Баас» под началом Саддама Хусейна. Майада считала правление этой партии вечным кошмаром и первопричиной многих иракских бед.

Первая ночь в тюрьме показалась ей самой длинной ночью в ее жизни. Она лежала, широко раскрыв глаза, думала о семье, о Фей и Али, и раскаивалась в том, что не уехала из страны, хотя мать предупреждала, что Ирак ждет бесславный конец, Майада вспоминала историю Ирака под правлением Саддама и поняла, что пока харизматичность Хусейна убаюкивала тревоги иракцев, он строил четыре черные двери, за которыми скрывались его злодейства.

В 1980-м Саддам уже год находился на посту президента Ирака. Многие иракцы по-прежнему верили в его величие, но на самом деле он готовил войны, обратившие Ирак в руины.

Это случилось в тихий сентябрьский день. В Багдаде занималось прохладное утро. Майада и ее муж Салам завтракали в доме ее матери. Она наблюдала за мужем. Он торопливо ел, и Майада раздумывала о том, как он будет выглядеть в старости. Она надеялась, что ее в это время не будет рядом и она не увидит, как поседеют его черные волосы, а тело растолстеет от яиц, тостов, молока и сахара, которые он так жадно поглощал.

Во время медового месяца Майада поняла, что совершила ошибку, когда вышла за него замуж. Теперь она часто представляла, что разводится с ним. Но женщины на Ближнем Востоке очень осторожно относятся к этой теме. Ей пришлось смириться с тем, что она станет одной из миллионов женщин, которые, не жалуясь, живут в браке, лишенном любви.

У Майады были и другие причины для беспокойства. Недавно Салама призвали на обязательную военную службу, и теперь он нервно одергивал не очень ладно сидящую военную форму, оттягивал рукава и ластовицу брюк. Форму стирали всего один раз, и она ему жала. Он был одет как военный, но Майада не могла представить, что этот человек, живущий с ней в одном доме, способен на жестокость. Когда она раздумывала об этом, дом матери сотряс громкий свистящий звук; послышалось дребезжание. Тарелки зазвенели, засверкали огни, и три вьюрка с ярким оперением, принадлежащие матери, стали беспокойно метаться по клетке. Страх обрушился на нее.

— Салам, это израильские самолеты?

На его лице застыло изумление, он вспотел и сказал непривычно визгливым голосом:

— Нет. Нет. Не может быть.

Майада ждала, когда противно загудят сирены, и ее сердце учащенно забилось. Вокруг было тихо. Салам быстро прошел к радио и включил его, но передавали обычные новости. Майада работала в багдадской газете «Аль-Джумхурия», и она решила позвонить в офис. Она протянула руку к трубке, но телефон неожиданно зазвонил. Она вздрогнула. Майада подняла трубку и услышала голос доктора Фадиля аль-Баррака, с которым недавно познакомилась ее семья. Доктор Фадиль возглавлял тайную полицию. Странно, что такой мягкий человек, как доктор Фадиль, занимал пост, обязывавший его заботиться о безопасности страны. Но вскоре после того как Саддам пришел к власти, он сменил руководство всех разведывательных управлений. Он говорил, что меньше доверяет невежественному человеку, чем умному, и назначил на главные посты несколько высокообразованных иракцев. Доктор Фадиль пользовался в Ираке огромным влиянием. Он контролировал множество отделов безопасности, в том числе те, которые занимались вопросами обороны, исламскими движениями, дезертирами, экономической безопасностью, оппозицией, наркотиками и так далее.

Немногие иракцы были знакомы с высокопоставленными чиновниками, но тогда Майада мало думала об этом, потому что ее родители, бабушки и дедушки непринужденно общались с ведущими мировыми политиками.

Впрочем, их отношения с доктором Фадилем были довольно необычными. Он стал другом семьи, хотя Сальва, мать Майады, никогда не приглашала его занять это место. Доктор Фадиль был писателем, и однажды он нанес им визит, чтобы попросить разрешение просмотреть книги и документы, принадлежавшие Сати аль-Хусри, знаменитому дедушке Майады со стороны матери. Семья Майады не возражала, потому что многие арабские писатели часто ссылались на его сочинения. С тех пор доктор Фадиль стал частым гостем в их доме.

В тот судьбоносный день доктор Фадиль не стал, как обычно, расточать любезности.

— Салам служит в Багдаде?

Майада немного удивилась, что он беспокоится о безопасности ее мужа. Доктор Фадиль никогда не одобрял ее выбор, потому что Салам происходил из известной семьи феодалов. Его отец владел рабами до 1960 года, а революционер-баасист, которым являлся доктор Фадиль, разумеется, избегал бывших рабовладельцев. Тем не менее его близкие отношения с семьей не прекратились, и он подарил Майаде на свадьбу дорогое ювелирное украшение.

— Нет, он служит в Аль-Махавил, — ответила Майада. Это военная база на юге Ирака. Майада почувствовала, что страну ожидают опасные события, и спросила Фадиля, что происходит.

Он злобно прошептал:

— Твой герой с фотографии пошел на нас войной.

Она сразу поняла, кого он имеет в виду. Хотя момент был серьезный, она чуть не рассмеялась, когда он упомянул о «герое с фотографии». Ее позабавило, что глупый и незначительный случай так разозлил человека, который считал себя близким другом семьи.

Это произошло после ее помолвки. В 1979 году рядом с багдадским университетом Аль-Мустансирия состоялись студенческие выступления. Взорвалось несколько бомб: два студента было убито, множество ранено. После бомбежки демонстранты прошли от университета к кладбищу Баб Аль-Муаадам, где убитых студентов похоронили. Демонстрация, которую возглавляли двое министров, проследовала по всему городу и приблизилась к главной улице, где находился дом ее матери. Район патрулировали многочисленные полицейские машины, агенты тайной полиции и разведки. Когда студенты прошли мимо их особняка, в процессию бросили две ручные гранаты. Консульство Ирана располагалось по соседству, и тайная полиция предположила, что агрессивные действия исходили оттуда.

Семья Майады жила в прекрасном доме с большими балконами. В ее спальне была большая веранда, которая выходила в сад. Оттуда было видно консульство. Полицейские прошли через спальню на балкон, откуда планировали стрелять по дому иранского посла.

Несколько недель назад Майада вырезала и приклеила на стену яркую фотографию аятоллы Хомейни. Суровый религиозный деятель в черном тюрбане стоял перед кустом фуксии.

Когда агенты тайной полиции ворвались в спальню и увидели фотографию врага, они так изумились, что забыли о том, что сражаются с опасными бунтовщиками. Вместо этого они поспешили объявить властям о предательстве Майады. В тот день иранцам удалось избежать града пуль, потому что молодая девушка повесила на стену фотографию шиитского религиозного деятеля Хомейни. Меньшинство, составлявшее суннитское правительство, сочло этот поступок предательством. Но Майада была слишком молода и самоуверенна. Она не верила, что у нее могут возникнуть серьезные проблемы из-за того, что она повесила на стену какую-то фотографию.

Когда об этом рассказали доктору Фадилю, он тут же позвонил ей. Ледяным тоном он известил ее о том, что заедет к ним домой в десять часов вечера, и добавил, чтобы она не выставляла свою драгоценную шкатулку напоказ. Она сразу поняла, на что он намекает. Когда иракец хочет выразить презрение, он говорит противоположное, и хотя доктор Фадиль назвал Хомейни «драгоценной шкатулкой», это означало, что его враг — жалкий кусок дерьма.

Доктор Фадиль оказался человеком слова. Он приехал ровно в десять часов. И хотя его лицо было спокойным, он держался очень холодно. Он взирал на Майаду с высоты своего роста, и она заметила, что его левый глаз меньше правого. Впервые в жизни она осознала, что доктор Фадиль не был тем добрым человеком, которым казался. Он сжал губы, попросил Сальву, мать Майады, налить ему виски, сделал большой глоток и только потом посмотрел на Майаду.

Человек, столь близкий к Саддаму, в иерархии иракского правительства обладал огромной властью. Он мог раздавить ее, как насекомое, но, выпив виски, Фадиль немного расслабился и стал, словно школьный учитель, читать лекцию об их соседях-иранцах. Обдумывая свои слова, он повертел бокал в пальцах и сказал:

— Жаль, что ты не видела Хомейни, когда его депортировали из Ирана. Он много лет жил в Ираке, как почетный изгнанник, однако Саддам попросил его поговорить с шиитами, что бы те перестали поддерживать шаха, который, между прочим, пытался свергнуть наше правительство. Он отказался.

Мягкий доктор Фадиль удивил Майаду и ее мать неожиданной вспышкой:

— У этого перса кости набиты дерьмом!

Очевидно, он пытался взять себя в руки. Фадиль откашлялся и более тихим голосом произнес:

— Он прикрывается красивыми словами, а сам помогает империалистам!

Майада тогда была наивной. Она верила, что никто не причинит ей вреда, и с трудом сдерживала смех. Однако доктор Фадиль едва сдерживался. Он прикрыл глаза, скрывая гнев, а оливковая кожа покраснела от раздражения. Майада набралась смелости и сказала:

— Я думала, что партия «Баас» выступает за демократию. Если так, то почему я не могу повесить на стену фотографию врага? У меня должно быть право вешать в своей спальне все, что заблагорассудится. — Она перевела дыхание и увидела, что доктор Фадиль посуровел. Она попыталась разрядить обстановку, весело добавив: — Мне понравился контраст между черным и розовым. — Майада рассмеялась. — Все дело в цветах, а не в Хомейни.

Доктора Фадиля ее слова взбесили; он закричал, что истинный араб не может поклоняться персидским ублюдкам. Но мать Майады была мудрой женщиной, она умела обращаться с мужчинами. Сальва налила ему еще виски и промурлыкала:

— Как я благодарна вам за то, что вы пришли, чтобы наставлять мою дочь! Ведь у нее, как вы знаете, нет отца.

Майада сильно разозлилась на мать. Ей было противно думать, что другой мужчина сочтет себя достойным занять место ее отца Низара аль-Аскари.

Она очень его любила. 2 марта 1974 года, когда он умер после долгой борьбы с раком, был самым печальным днем в ее жизни. Она до сих пор старалась не думать об этом. Стоило ей вспомнить о страданиях отца, как печаль, словно темнота, распространялась по ее телу, и она буквально заболевала. Отец окружал нежной мужской любовью трех самых дорогих ему женщин — жену Сальву и двух дочерей, Майаду и Абдию. Во время последнего разговора с девочками он сокрушался о том, что скоро умрет и оставит их сиротами, без отцовского попечения. Дрожа всем телом, Низар сказал Сальве, что оставил деньги в Ливанском банке для того, чтобы Майада поступила на медицинский факультет Американского университета в Бейруте, а Абдия пусть последует ее примеру. Он посмотрел на младшую дочь и назвал ее «котенком», подчеркнув, что образование должно стать главной целью ее жизни. Вполне понятно, почему отец так заботился об образовании, ведь он сам был интеллектуалом. Он изучал экономику в Американском университете в Бейруте, а затем в Королевском колледже в Кембридже. Его преподавателем был знаменитый экономист Джон Мейнард Кейнс.

Слова матери все еще звучали у нее в ушах. Вдруг Майада почувствовала приступ ненависти к доктору Фадилю: ведь он жил, а отец умер. Она знала, что думать так грешно, потому что только Бог может решать, кому жить, кому нет. Она слушала, как мать задабривала его льстивыми речами, но размышляла о том, что жестокого человека долго сдерживать невозможно. Впервые в жизни она поняла, что доктору Фадилю была свойственна беспощадность, о которой они с матерью раньше и не подозревали. Майада вспомнила, как реагировали другие иракцы, когда она говорила, что знакома с ним. Их глаза становились непроницаемыми, и они отводили взгляд в сторону, вспоминая вдруг о неотложных делах. Другие, напротив, начинали разговаривать с ней с церемонностью, которой она вовсе не заслуживала, просили вмешаться и помочь им получить работу или участок земли.

Она хотела спросить его, почему иракцы так трепещут при звуках его имени, но мать сильно ущипнула ее за руку и предостерегающе посмотрела на нее.

Очевидно, доктору Фадилю понравилась идея о том, что он будет наставлять внучку легендарного Сати аль-Хусри. Он улыбнулся, выпил еще немного виски, шутливо поддразнил мать Майады, упомянув о непослушных детях. Стоя на пороге, он заявил, что если бы не его вмешательство, вся семья надолго оказалась бы в тюрьме из-за «героя с фотографии». В полночь он наконец ушел, и Майада нехотя признала, что мать гениально разрешила неприятную ситуацию.

Итак, доктор Фадиль, который прекрасно помнил этот случай, известил ее о том, что теперь Ирак воюет с Ираном. Он рассказал, что иранские самолеты вторглись в воздушное пространство Ирака и пролетели над Багдадом. Он утверждал, что иракские герои преследовали их до границы.

Повесив трубку, она объявила Саламу о том, что ей удалось узнать. Муж стал носиться по дому, собирая вещи. Ее затошнило, когда она поняла, что Салам может стать одной из первых жертв на поле битвы. Майаде не нравилось быть его женой, но ей не хотелось, чтобы он погиб.

Обычно женщины на Ближнем Востоке безропотно принимают обычаи, связанные с замужеством и воспитанием детей. Майада не была исключением. В двадцать три года она уже не раз задумывалась о замужестве.

Когда красивый мужчина по имени Салам аль-Хаимоус вошел в офис газеты, чтобы поместить рекламное объявление, она сразу обратила на него внимание, хотя он вел себя очень застенчиво. Увидев Майаду, Салам упомянул, что они живут по соседству. Очарованная его прекрасным лицом, девушка спрашивала себя, как она могла не заметить его раньше. Но с этого дня она стала более наблюдательной. Когда Майада пришла домой, Салам ждал ее у ворот, чтобы поздороваться. Несмотря на то что Сальва не одобряла этот брак, через несколько месяцев Салам и Майада получили согласие родителей.

После церемонии счастливые молодожены уехали из Багдада в Европу, где намеревались провести длинный медовый месяц. Майада уже с детства путешествовала по миру, а Салам никогда не покидал пределы Ирака. Через час после того как они сели в самолет, Салам ясно дал понять, что жена арабского шейха должна скрывать свои знания перед другими людьми. Он с усмешкой объявил:

— Я буду все решать сам, потому что я мужчина.

В Италии Салам пожелал прокатиться на поездах. Майада восхищалась музеями. Саламу нравилось играть в казино. Майада посещала библиотеки.

Они переезжали из страны в страну, и брак разваливался на глазах.

В Испании Майада обнаружила, что Салам считал, что Пикассо — название какого-то блюда.

В тот момент она поняла, что совершила ужасную ошибку.

И все же ей было страшно думать о том, что Салам будет рисковать жизнью на войне.

То сентябрьское утро стало началом многих бед и потерь. Война между Саддамом и Хомейни привела к гибели полутора миллионов мужчин, женщин и детей.

Враждебность между двумя лидерами возникла еще тогда, когда Майада была ребенком. В годы ее юности Хомейни считали ярким, но не очень известным религиозным деятелем. Хомейни был уверен, что светское правительство иранского шаха разлагающе действует на религиозную жизнь шиитов, проживающих в Иране, и обрушивался на него с критикой. Разозленный шах выдворил Хомейни из страны, и тот пересек границу Ирака и пятнадцать лет прожил в Эн-Наджафе, почитаемом шиитами городе. Хомейни продолжал сеять смуту, выступая против всех правителей, которые не проявляли рвения в соблюдении законов шиитской ветви. Он не сделал исключения и для правителя Ирака Саддама Хусейна. На Ближнем Востоке диктаторы и короли очень внимательно прислушиваются к словам религиозных лидеров, потому что многие мусульмане готовы пожертвовать ради них жизнью.

За год до сентябрьской бомбежки шах потребовал у Саддама выдворить Хомейни из Ирака. В обмен он согласился прекратить поставки оружиям иракским шиитам. Новый диктатор Ирака, принадлежащий к суннитам, с радостью принял это предложение. Он не доверял шиитам, составлявшим большинство населения Ирака, и полагал, что простая мера способна укрепить его власть. Кроме того, он скрежетал зубами от злости, потому что Хомейни отказался критиковать иранского шаха и поддерживать Саддама. Он решил депортировать непокорного религиозного деятеля. Через год, когда Хомейни вернулся из Парижа и взял под контроль правительство Ирана, он доказал, что был заклятым врагом Саддама Хусейна. Напряжение усилилось, и когда иракские шииты сформировали группу «аль-Даава аль Исламия» («Голос ислама»), цель которой состояла в организации восстаний и образовании фундаменталистского правительства по иранской модели, Саддам пошел против собственного народа, арестовывая жителей шиитских деревень и приговаривая к смертной казни видных религиозных лидеров. Организация ответила на это покушением на министра иностранных дел Тарика Азиза.

Старый конфликт между двумя убежденными противниками, Хомейни и шахом, обострил враждебность, существовавшую между иранским и иракским правительством. Понимая, что появился новый, набирающий силы враг, Саддам одобрил план военного нападения, нарушив Алжирский договор 1975 года, по которому Иран получил во владение узкий пролив Шатт-аль-Араб — единственный путь к Персидскому заливу, принадлежащий Ираку. Две страны несколько веков спорили из-за того, кому принадлежит эта территория, и Саддам вновь коснулся незаживающей раны.

Кошмарная война продолжалась восемь лет. Так же как многие иракцы и иранцы, Майада и ее дети жили в страхе: когда иранские бомбардировщики пронизывали небеса Ирака, готовясь убить всех мирных жителей, они прятались под обеденным столом или за диваном. Эти ужасные воспоминания будут терзать ее, даже если она доживет до ста лет. Она никогда не забудет жуткие бомбежки и артиллерийский огонь, настолько сильные, что в Багдаде разнесся слух, будто иранцы заняли город. Майада крикнула напуганным детям, чтобы они прятались под кроватями, а сама бегала по дому, запирая двери и придвигая к окнам тяжелую мебель. В тот момент она верила, что победившие иранцы убьют ее и детей.

20 августа 1988 года война наконец закончилась. Измученные военными действиями Ирак и Иран приняли резолюцию № 598 Совета Безопасности ООН, призывавшую страны прекратить огонь. Иракцы были так счастливы заключению мира, что больше месяца праздновали и танцевали на улицах.

Они еще восстанавливали дома и дороги, как вдруг открылась вторая черная дверь, и Саддам послал войска в пустыню, чтобы они вторглись в крошечный соседний Кувейт. Нападение привело в ярость западных союзников. Они начали новую войну, и Майада была уверена, что вскоре Ирак зальют реки крови. Но вторая война быстро закончилась, потому что бомбы союзников разрушили военные объекты. Они редко попадали в дома мирных жителей. Она считала, что по сравнению с иранской войной эта — ерунда. Но даже после ее завершения каждые несколько месяцев возникали новые проблемы: на юге восставали шииты, а на севере — курды.

Майада представить не могла, что случится потом. Ее брак был фикцией, они с мужем развелись, и в разгаре войны и хаоса она осталась единственной защитницей двух детей. Она решила, что на улицах Багдада начались бои, и выбежала из дома, чтобы купить хлеба, яиц и воды. Но, к ее удивлению, войска союзников так и не вошли в Багдад. После этого последовал короткий период идиллического спокойствия. Он казался странным и чудесным — ведь всего за десять лет страна пережила две войны!

Спокойствие быстро сменилось отчаянием. За третьей черной дверью таились санкции ООН. Для Майады они имели более зловещие последствия, чем военные действия. Она каждый день обшаривала полки магазинов в поисках еды по разумной цене, чтобы прокормить двух растущих малышей. Это приносило ей ужасные мучения. Нет ничего ужаснее, чем смотреть в лица голодных детей, зная, что тебе нечего им предложить. Майада пришла в такое отчаяние, что продала наследственные драгоценности своей семьи, в том числе медаль турецкой бабушки Мелек, подаренную султаном. Майада отнесла древние карты и антикварные книги продавцам и выручила за них ничтожную часть настоящей цены.

Но еще не открылась четвертая черная дверь. Майада ощущала, как эта тень растет с первой минуты правления Саддама. За бесконечными войнами и жестокостью зловеще маячил внутренний аппарат социалистической партии Ирака — «Баас», тайная полиция, учрежденная Саддамом в 1968 году, когда Майаде было всего тринадцать лет. Полицейское государство росло вместе с ней, и когда Майада стала взрослой молодой девушкой, оно мучило иракцев, попадавших в Баладият или любую другую тюрьму, в то время как миллионы граждан страны шептали: «Аллах Йостур — Господи, спаси и сохрани нас!».

Лежа в темной камере, Майада ругала себя за то, что поверила в собственную безопасность. Большинство иракцев страшились того, что их в любое время могут обвинить в преступлениях, которых они не совершали, и у них не будет возможности объясниться или оправдаться.

Первая же ночь в Баладият помогла Майаде лучше разобраться в том, что творится в стране. Она пообещала себе, что если выйдет из тюрьмы, то останется здесь не дольше, чем нужно для того, чтобы собрать сумку и забрать детей. Она уедет из дома, оставит Ирак и никогда не вернется сюда, даже если ей придется сидеть на улицах Аммана и продавать сигареты, как это делала Самара.

Ее сокамерницы спали. Она услышала в коридоре шаги. Затем послышался звук открывающихся и закрывающихся дверей. Раздались тревожные голоса, и Майада подумала, что в тюрьме начался пожар. Она ожидала, что вскоре в маленькое отверстие в двери камеры просочатся клубы дыма. В четвертый раз за последние двенадцать часов она испугалась, что ее дни на земле сочтены. Но никаких признаков огня не было. Только Майада расслабилась, как вдруг услышала вопль, от которого у нее волосы встали дыбом. После первого вопля раздался второй, а потом и третий. Она поднялась на локтях.

Самара быстро подбежала к ней и сказала:

— Не беспокойся. Ночью на службу заступила новая смена мучителей.

В этот момент по всей тюрьме пронесся еще один душераздирающий крик. Самара погладила Майаду по лицу и продолжила:

— Я знаю, это нелегко, но попытайся заснуть. Никто не знает, что принесет завтрашний день, но если ты отдохнешь, ты будешь лучше готова к испытаниям.

Но Майада не могла уснуть. Остаток ночи она не сомкнула глаз.

Даже в тюрьме был муэдзин, и на рассвете она услышала знакомый призыв к молитве, милый сердцу каждого мусульманина: «Аллах велик, нет Бога, кроме Аллаха, а Мохаммед — посланник Аллаха. Спешите на молитву, спешите на молитву. Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха».

Майада встала с металлических нар и, с трудом сохраняя равновесие, пыталась удержаться наверху, чтобы не чувствовать туалетной вони. Она посмотрела в сторону Мекки и помолилась Аллаху. Майада просила его помочь ей побыстрее выбраться из Баладият.

Когда она закончила произносить молитвы, заключенным дали завтрак. Она внимательно смотрела, как женщины подходили к двери, чтобы получить маленькие порции бобов и хлеба, чашки с чаем и стаканы с водой.

— Я принесу тебе тарелку, — сказала Самара.

Майада ответила, что не хочет есть, но попросила Самару оставить для нее ложку сахара. Она надеялась, что он придаст ей сил. Однако Майада заметила, что Самара отставила в сторону тарелку с бобами и кусочек хлеба. Видимо, рассчитывала, что убедит ее попробовать этот скромный завтрак.

После еды семнадцать женщин по очереди воспользовались туалетом. Майаде было невыносимо стыдно. Она подумала, что пост, который она добровольно на себя наложила, имеет положительные стороны: во всяком случае, она реже будет испытывать потребность ходить в туалет.

Она спокойно сидела на краю нар и наблюдала за тем, как женщины суетятся в камере, словно впереди их ждет насыщенный заботами день. Они приостанавливались, чтобы ободряюще улыбнуться новой сокамернице, и она улыбалась им в ответ.

Вдруг кто-то толкнул дверь снаружи, маленькая щель расширилась, и грубый голос выкрикнул:

— Майада Низар Джафар Мустафа аль-Аскари!

По камере пронеслось эхо. От страха у Майады задрожали колени. Она едва встала. Но Самара засуетилась вокруг нее, приговаривая:

— Это чудо! Они никогда не вызывают заключенного в первый день после ареста. Обычно он две-три недели потеет в камере, прежде чем его вызовут на первый допрос.

Майаде это вовсе не казалось чудом, но Самара успокаивала ее:

— Ранним утром они никого не пытают. Никогда! Никогда! Тебя допросят, но без пыток, вот увидишь!

Тело Майады так отяжелело, словно ночью в вены влили расплавленный свинец. Самара подтолкнула ее, подводя к двери.

Тюремщик завязал ей глаза, из-за чего у Майады чуть не началась истерика. Но она нервно сглотнула и напомнила себе слова Самары: рано утром никого не пытают. Из-за бессонницы и голода у нее заплетались ноги. Она то и дело заваливалась на стены коридора. Кто-то хватал ее за плечи, чтобы она двигалась в правильном направлении, но Майада не могла твердо стоять на земле. Наконец надзиратель громко выругался, сдернул с ее глаз повязку и сердито махнул, чтобы она вошла в комнату.

Один из мужчин был низкорослым и упитанным, но его длинные и костлявые пальцы, казалось, приставлены от другого тела. Он громко щелкнул ими, показывая, чтобы Майада входила. Она выполнила его приказ.

По размеру комната напоминала небольшой учебный класс. За длинным столом сидели трое мужчин в форме тайной полиции. У всех были усы, темные волосы и бульдожьи черты лица. Они настолько походили друг на друга, что Майада с трудом удержалась от вопроса, не родственники ли они. Она тут же поняла, что главный — самодовольный тип посередине. Ее догадка тут же подтвердилась: он приказал сидящему справа надзирателю открыть новую страницу. Он взглянул на Майаду и предложил ей сесть.

— Как тебя зовут? — спросил он, словно не имел понятия, кого вызвал.

Майада запаниковала. Ей пришло в голову, что ее решили подвергнуть суду без адвоката. А ведь она даже не знала, в чем ее обвиняют! Однако она сказала, что ее зовут Майада Низар Джафар Мустафа аль-Аскари. Один из офицеров записал это, а его начальник крикнул:

— В районах Мутанаби и Аль-Батавиен ее называют Ум Али!

Он имел в виду два багдадских квартала, где располагались типографии.

Майада не удивилась, что он знал о ее сыне Али, но ей было неприятно, что он произносит его имя.

Вдруг он заорал, да так громко, что она поморщилась:

— Запишите, что она суннитка, которая поддерживает шиитов. — Мужчина не сводил с нее глаз. — Надо было арестовать тебя два года назад, но доктор А. аль-Хадити спас тебя, потому что твой дедушка был великим иракцем.

Майада знала, что доктор А. аль-Хадити занимал важный пост в иракском правительстве, и в его диссертации на степень магистра речь шла о методиках, предложенных ее дедушкой Сати аль-Хусри.

Следователь с усмешкой добавил:

— И сильно огорчил нас, потому что нам не терпелось допросить племянницу этого ублюдка Нури аль-Саида.

На лице Майады не дрогнул ни один мускул — но ей пришлось приложить для этого все силы. Она не удивилась, что он обрушился на дядю Нури. Многие говорили ей, что если большинство иракцев до сих пор восхищается ее дедом Джафаром, что сложно найти человека, способного сказать о нем хотя бы одно недоброе слово, то Нури — совсем другое дело. Он был жестким, прагматичным лидером и делал то, что считал своим долгом, чтобы защитить недавно появившийся на карте Ирак. Он много лет правил страной на посту премьер-министра, и у него появилось достаточно врагов.

Начальник наклонился и прошептал что-то на ухо секретарю. В этот момент Майада быстро посмотрела по сторонам. И тут же пожалела об этом. Стены в кабинете были заляпаны кровью. Она увидела стулья, к которым привязывали людей, высокие столы с пыточными инструментами. Там были электрические кабели для зарядных устройств, хитроумное приспособление, похожее на лук без стрел. Но больше всего ее напугали разные крюки, свисавшие с потолка. Когда Майада взглянула на пол, то заметила лужи свежей крови. Наверное, они остались после пыток тех несчастных, чьи вопли она слышала сегодня ночью.

Следователь выкрикивал один вопрос за другим:

— У тебя есть дома компьютеры? Ты печатала листовки, призывающие свергнуть нашего президента? Ты нанимала повстанцев, чтобы они выполняли эту грязную работу?

Майада, задыхаясь, твердила «нет, нет», после каждого вопроса. Она объяснила ему:

— Моя типография занимается графическим дизайном. Люди, которые на меня работают, — инженеры-компьютерщики. Они хорошо образованы и никогда бы не стали рисковать жизнью, нарушая закон.

Следователь тут же поменял тему разговора, и это сбило ее с толку. Вдруг он стал очень тихим голосом расспрашивать ее о матери. Он хотел знать, где живет Сальва, какой пост она занимала в правительстве, собирается ли вернуться и применить свои знания на пользу Ирака, а также интересовался, говорила ли Майада с ней в последнее время, и если говорила, то не знает ли она, как поживает королевская семья Иордании.

Майада, запинаясь, ответила:

— До пенсии моя мать занимала пост генерального директора отдела исследований и образования в Бюро международных отношений. Всем известно, что она живет в Аммане. Я не знаю, собирается ли она навестить меня в Ираке, но, если хотите, я с удовольствием позвоню ей и узнаю.

Следователь громко рассмеялся и сказал:

— Вижу, ты так же умна, как дядя твоего отца, Нури. Он умел переспорить любого, пока не настал последний день его жизни. И хотя он трусливо переоделся в женщину, это не спасло его от смерти.

И тут же, не сделав паузы, он предложил ей признаться в преступлениях, для которых ей понадобились компьютеры.

Майада ответила:

— Говорю вам, ни в одном из моих компьютеров не хранились нелегальные документы.

Он взглянул на нее из-под тяжелых век.

— Это верно. Мы уже проверили все файлы и диски и ничего не нашли.

Майаду переполнял страх, хотя она знала, что в файлах не было ничего, кроме обычных типографских заданий. Услышав его слова, она сдулась, словно воздушный шар, который проткнули иголкой. Она почувствовала облегчение, когда следователь признал этот факт, приняла его слова как драгоценный, словно редчайший бриллиант, подарок. Впервые она ощутила слабый проблеск надежды, что ей удастся выйти отсюда живой.

После его заявления она осмелела:

— Когда же меня выпустят отсюда?

Он рассмеялся.

— Выпустят? С чего ты взяла?

Майада недоумевающе смотрела на следователя.

Он добавил:

— Но тебе повезло: наш дорогой президент Саддам приказал не применять жестокости, допрашивая женщин. Новые инструкции прибыли сегодня утром, и это тебя спасло.

Третий человек, который до сих пор не проронил ни слова, вдруг выпрямился на стуле. В его голосе зазвенело разочарование и даже бешенство, оттого что они получили такой приказ. Майада, увидев, как он разозлился, подумала, что он, судя по всему, занимал пост главного палача. Наверное, он бы с удовольствием наблюдал за тем, как она кричит от боли и отчаяния. Не в силах справиться с раздражением, он заорал на нее:

— Скоро я изжарю тебя в жире на сковородке! — Это распространенная угроза, которую в Ираке произносят в том случае, если хотят пригрозить медленной мучительной смертью.

Следователь взглянул на него, и на секунду Майаде показалось, что они собираются поспорить о ее судьбе, но мучитель сник под взглядом начальника.

Он приказал:

— Возвращайся в камеру. Мы еще не закончили тебя допрашивать. Завтра продолжим.

Майада так осмелела, что вздумала проверить, насколько сильна его решимость.

— Но почему вы меня здесь держите, если не нашли ничего противозаконного?

— А может, мы что-то пропустили.

Майада настаивала:

— Я одна воспитываю детей. Они нуждаются в матери. Я должна вернуться домой, чтобы позаботиться о них.

Главный повернулся на стуле, воззрился на нее и презрительно сказал:

— Твоя семья потеряла силу. Джафар умер. Нури умер. Сати умер. Низар умер. Сальва уехала. Тебя некому защитить.

Майада замолчала, понимая, что он прав. С тех пор как Саддам пришел к власти, дела в Ираке обстояли так: тюремщики могли внести в ее компьютеры ложную информацию и предъявить ее начальству. Убедив других людей, что она на самом деле виновата и заслуживает пыток, которым ее подвергли, они поднимутся по карьерной лестнице. И правда: кто ей поможет? Никто — ей не к кому обратиться, грустно сказала себе Майада.

У нее перед глазами проплыло лицо президента Саддама. Она попыталась представить, что бы он ей ответил, если бы она позвонила ему во дворец и вежливо попросила отпустить из тюрьмы Баладият. Она встречалась с ним пять или шесть раз, и он награждал ее и хвалил за журналистские статьи. Саддам предложил ей перевести предсказания Нострадамуса. Его очень интересовала эта книга; он верил, что является одним из мировых лидеров, упомянутых в сочинениях астролога. Майада спасла жизнь нескольким людям, попросив президента проявить к ним милосердие. Но она отказалась от идеи позвонить ему, потому что маленький листок бумаги с записанным телефоном спрятан в тайном месте у нее дома. И даже если бы он лежал у нее в кармане и ей позволили бы позвонить, то, скорее всего, Саддам не взял бы трубку, — она не разговаривала с ним с тех пор, как доктора Фадиля обвинили в государственной измене и казнили.

Минуту она смотрела на трех мужчин, которые ее допрашивали, думая о том, что бы они сказали, если бы узнали, что у нее есть личный номер телефона Саддама. В глубине души она знала, что не является близким другом семьи, которого он бы стал защищать. Кроме того, он был параноиком, обманывавшим и убивавшим своих родственников. Если он слышал, что кто-то ему неверен, то безусловно полагался на это обвинение. Майада вспомнила о том, что Саддам более двадцати лет доверял доктору Фадилю, но когда того кто-то оклеветал, он повел себя беспощадно.

— Вон! — заорал следователь. — Вон с глаз моих!

Майада секунду внимательно смотрела на него. Ей хотелось спросить, почему он так ненавидит незнакомую женщину, но не посмела. Она несколько раз глубоко вдохнула, взяла себя в руки, встала и медленно пошла к двери. Она не хотела показывать, как ей страшно.

У выхода ее ждали те же охранники. Они должны были отвести ее в камеру. Один из них, кажется, спал, прислонившись головой к стене. Майада кашлянула, и оба вскочили. Когда она вышла, то увидела, что у кабинета следователя уже ждет другой заключенный. Он был очень худым, почти бесплотным, с очень печальными глазами. Мужчина сидел на корточках. Майада подумала, что он похож на привидение или раскачивающуюся пальмовую ветвь. На лице — множество синяков. Охранник с силой толкнул его к двери, из которой она только что вышла. Он вел себя ужасно жестоко: проклинал несчастного и приказывал ему пошевеливаться, хотя было видно, что у того нет сил даже на то, чтобы подняться. Майада обменялась с ним взглядом. Она почувствовала, что сегодня — последний день его жизни, но улыбнулась в надежде, что улыбка женщины хотя бы немного приободрит его. Наверное, он тоже так думал, потому что решился сказать: «Свяжитесь с моей семьей. Я — профессор…», за что тут же получил сильный удар по израненному лицу. Она не расслышала его имени. Охранник поднял его и, словно мешок с сеном, швырнул в комнату следователя.

Когда она вернулась в камеру, там царило волнение. Только что прибыли две новые арестантки. Теперь их было двадцать. Услышав новость, Майада осмотрела камеру в поисках новых лиц. Но Самара быстро провела ее к нарам, чтобы узнать подробности допроса.

— Расскажи мне все, — потребовала она.

Майада удовлетворила ее просьбу, и Самара вскочила с места и возблагодарила Аллаха.

— Майада только что пережила три чуда! Я нахожусь в Баладият четыре месяца, но ни разу не видела ничего подобного.

Майада улыбнулась. Самара словно выступала в театре: одну руку она положила на бедро, а другой бурно жестикулировала.

— Вот эти чудеса. Во-первых, следователи прислали за Майадой на следующий день после ареста. А такого, как мы все знаем, никогда не бывает. Эти изверги всегда держат нового заключенного в камере несколько дней, чтобы он помучился. Во-вторых, Майаду не пытали и не били. Опять же, это поразительно! Они любят применять пытки. В-третьих, ей не задали никаких серьезных вопросов, и следователь даже признал, что в компьютерах Майады не было ничего противозаконного.

Самара хлопнула в ладоши.

— Три чуда. Это значит, что Майада недолго пробудет в тюрьме. — Она широко улыбнулась. — Все, кто сидит в этой камере, должны подумать о том, что они хотят передать родственникам, потому что скоро ее выпустят на волю. — Она повернулась к Майаде. — Ты будешь нашим почтовым голубем. Освобожденные из Баладият узники — единственный способ передать весточку родным.

Самара светилась от радости, и в сердце Майады затеплилась надежда на то, что она и впрямь недолго пробудет в тюрьме.

Но как только она подумала о том, что скоро увидит Фей и Али, женщины услышали топот ботинок в коридоре. Кто-то из тюремщиков закричал:

— У него остановилось сердце!

Несмотря на запрет, Майада упала на колени и открыла щель, через которую в камеру просовывали еду. Она увидела профессора, распростертого в тюремном коридоре. Майаду пронзила грусть, оттого что она так и не узнала его имени, и теперь некому известить его семью.

Она повернулась, чтобы посмотреть на Самару.

— Почему они так огорчились из-за того, что он умер? Ведь они сами его убили.

Самара пожала плечами. Майада уже знала, что она ответит:

— Они надеются, что заключенные дадут им больше информации. Они стараются сделать так, чтобы те, кого они допрашивают, находились на волосок от смерти. Для них это игра: толкать человека то взад, то вперед, бросать в могилу и вытаскивать оттуда. Они считают, что проиграли, если заключенный умирает на мгновение раньше того момента, когда они хотят видеть его мертвым.

Трагическая гибель профессора заставила Майаду забыть о счастливых надеждах. Ей было больно и горько. Она вернулась к нарам и долго лежала, ничего не говоря. Она провела в тюрьме всего один день, но ей казалось, будто она находится здесь всю жизнь.

Голоса других девятнадцати женщин, переговаривавшихся между собой, вдруг стали громче. Отвратительная туалетная вонь пропитывала их одежду, кожу и волосы. День только начался, а она уже устала. Майада закрыла глаза, погрузившись в воспоминания об отце матери, дедушке Сати, который стал легендой в арабском мире. Интересно, что бы он сказал, если бы она позвонила ему и сообщила, что его драгоценная внученька находится в зловещей тюрьме Баладият?