Я снова сел за руль, но оказалось, это не дало мне того ощущения, на которое я надеялся, к которому я стремился, хотя все было в абсолютном порядке, машина вымыта и вычищена пылесосом, все мелочи аккуратно разложены по своим местам в салоне. Меня не покидало чувство, что машина была угнана, кто-то покопался в ней, перебрал мотор, подкрутил тормозные колодки и, возможно, установил взрывное устройство с таймером, который уже начал отсчет оставшегося мне времени. Двигатель постукивал по-другому, но, может быть, все это из-за ремонта?

Я доехал от мастерской до парковки рядом с недавно открытым рестораном, который был расположен выше по склону и в ясную погоду предлагал прекрасный вид на весь порт, но сейчас то, что открывалось взгляду, напоминало панораму после потопа. Я посидел в машине и выкурил две сигареты. Переднее стекло запотело. Я позвонил Ингер, но ответа не получил. Тогда я послал SMS: «Ты дома? Сними трубку. Надо поговорить. К». В ожидании ответа я просмотрел входящие SMS. Последний от нее был недельной давности. Я нажал на него, хотя прекрасно знал, что там только смайлик.

Я подождал четверть часа, потом завел машину и поехал. Прямо перед светофором на дороге я услышал сигнал мобильного телефона, сунул руку в карман, но трубка зацепилась за подкладку. Раздался гудок и скрип тормозов. Я поднял глаза. Прямо на меня двигался автомобиль. Я резко свернул, переднее колесо со скрежетом проскочило по краю тротуара, машина подпрыгнула и остановилась. Водитель, ехавший следом за мной, тоже стал сигналить, потом обогнул меня и проехал мимо. Я выхватил мобильный телефон, сообщение было от Анны-Софии. Желания читать его не было, я съехал с тротуара, где два старика грозили мне кулаками, и поехал дальше.

Я поставил машину на противоположной стороне улицы. Свет был в кухне, в комнате темно. Я набрал ее номер и долго звонил. Трубку она не взяла. Мне показалось, что дома кто-то ходит, правда, в этом я не был уверен.

Перед подъездом стояла машина «скорой помощи» и несколько любопытных прохожих. Через некоторое время прошли два санитара в желтых плащах с носилками. Передний попытался ногой открыть заднюю дверь, но безуспешно. Один из зевак помог ему, открыл дверь и стал придерживать, пока санитар забирался в машину. Еще один человек в желтом плаще вышел из подвала с белым ящиком в руке.

Зрители еще постояли некоторое время после отъезда «скорой помощи». Похоже, остальные слушали, а тот, что держал дверь, рассказывал, что произошло. Скорее всего, он успел увидеть больше других, и теперь ему было что рассказать.

Я позвонил еще раз. Снова одни долгие гудки.

Я представил себе Ингер, как она сидит на стуле рядом с телефоном. Она ждет, когда он перестанет звонить. О чем она думает? Вспоминает обо мне или она уже выбросила меня из своих мыслей? Все, что нас с ней связывало, теперь исчезло. Судьба Марии, недосказанность ее судьбы стерла все другие чувства, сделала невозможными иные привязанности. Я посмотрел вверх на ряды темных окон. Где она сейчас? Бродит из комнаты в комнату, ходит кругами или неподвижно сидит, точно парализованная? То, что мы не нашли девочку в тот день, стало для нее еще одной потерей. Она вновь пережила тот ужас, который испытала год тому назад, вернулась в состояние, в котором была раньше. В этом кошмаре человек не в состоянии думать ни о чем другом. Освободить ее могла только Мария, живая или мертвая, но мы не знали, жива она или мертва. Мы ничего о ней не знали.

Я потряс пустую пачку сигарет, которая лежала на приборной доске. Потом сунул руку под сиденье и пошарил там, но если полная пачка и могла вывалиться по недосмотру из блока, то в мастерской сигареты кто-то позаимствовал.

Постукивание дождя по крыше превратилось в неумолкающий шум, когда я открыл дверь. К счастью, до киоска было рукой подать, ливень не сумел вымочить насквозь навес над ним. На лице мужчины за прилавком, который, похоже, был не владельцем, как я раньше думал, а просто наемным работником, появилось изумление, когда я назвал марку сигарет. Кто-то проскользнул мимо меня, монеты, которые я только что получил, вывалились из руки, кто-то выругался и исчез, прежде чем я успел оглянуться. На асфальте были рассыпаны леденцы. Они складывались в прихотливый узор, похожий на платье Анны-Софии. Дождь хлестал так, что я с трудом нашел, где оставил машину.

Запах в кабине был такой, словно куривший дешевые сигареты, сильно потеющий мужчина жил в ней не одну неделю. Я открыл окно и закурил. Брызги стали попадать на лицо. Все в кабине, даже сиденье, на котором я сидел, грозило стать мокрым.

Я закрыл окно, включил зажигание и вентилятор. Теплый воздух пахнул горящей пластмассой. Потом я включил дворники и стал изучать людей, которые выходили из метро и разбегались под дождем в разные стороны. Почти все, оказавшись на улице, начинали бежать, как будто пытались спастись от ливня. Невозможно было представить, что кто-то из них влюблен. Лица у людей были озабоченные, усталые, злые.

Когда я вернулся, Анна-София ходила взад-вперед по комнате. Она не ответила, когда я с ней поздоровался, даже не посмотрела в мою сторону. Она упорно вышагивала, будто во власти какой-то силы, которая заставляла ее повторять бесконечный круговой танец.

— Ты думаешь, я дура? — закричала она вдруг. — Думаешь, я не понимаю, что происходит? Думаешь, я ничего не знаю? Неужели ты считаешь меня такой идиоткой, которая ничего не поймет?

— Что ты не можешь понять? — спросил я.

Она остановилась на мгновение, безумным взором посмотрела на меня, потом по сторонам и зашагала опять.

— Ты не слышишь, что я говорю? Ты не слышишь, что я говорю?

И еще громче закричала:

— Ты не слышишь, что я говорю?

— Я слышу, что ты говоришь, — сказал я. — Но я не понимаю, о чем ты?

— О нет, понимаешь. Ты понимаешь, но не хочешь отвечать. Ты не хочешь отвечать, потому что прекрасно знаешь, о чем речь.

— Так о чем же речь? — спросил я.

Она продолжала ходить кругами по комнате.

— Ты не можешь ответить нормально? — кричала она. — Ты не можешь ответить нормально?

— Если ты знаешь, о чем речь, то объясни, пожалуйста, — сказал я. — Не понимаю, с чего ты завелась?

Она наконец остановилась.

— Я прочитала посланные тебе сообщения, — сказала она. — Я прочитала все, что она тебе написала.

Я хотел сказать что-то грубое, но мой гнев погас, не успев разгореться ярким пламенем.

Я подождал еще немного и сказал:

— Ну и что? А больше ты ничего узнать не хочешь?

— Так ты сознался?

— В чем?

— Что у тебя с ней связь, — сказала она неожиданно слабым голосом.

— С кем?

Выдержка может пересилить любую обиду. Казалось, мы можем продолжать этот разговор целую вечность, ни на шаг не продвинувшись вперед.

— Где вы встречаетесь? — спросила она.

Я повернулся и хотел уйти, но она схватила меня за руку.

— О чем вы говорите?

Я стоял совершенно спокойный и молчал.

— О чем вы говорите? — кричала она.

Потом ее голос стал тихим:

— Что ты ей говоришь? Что ты ей говоришь при встрече? Что ты ей говоришь, когда она открывает тебе дверь?

То одна, то другая мысль приходила ей в голову. Она не могла контролировать их поток. Я отчетливо это видел. Она не могла остановиться.

— Ты нашел ее дочь или уже перестал ее искать?

Я хотел уйти, но она крепко держала меня.

— Ты не хочешь ее искать, да? Ты только делаешь вид?

— Анна, — сказал я.

Выражение ее лица непрерывно менялось.

— Значит, пока вы вовсю трахаетесь, дочка вам не нужна? Так, что ли?

Я сделал резкое движение и вырвался от нее. Она зашаталась.

— Пока вы с мамочкой трахаетесь, — сказала она, — где-нибудь кто-нибудь трахает ее дочку?

Рот ее открылся в гримасе, словно на ее расплывшемся белом лице вдруг проступил звериный оскал.

— И может быть, уже затрахал этого несчастного ребенка до смерти, а вам до этого и дела нет, так?

Я не сразу понял, когда успел ее толкнуть, но только она оказалась на полу. Потом сама встала и набросилась на меня. Я ударил ее снова, она закачалась, но осталась стоять на ногах. На скуле под глазом стал проступать небольшой синяк. Она потрогала это место рукой. Я сделал шаг навстречу ей, но она отскочила. Глаза у нее были широко открыты. Один чулок сполз с ноги, халат расстегнулся. Я видел голое плечо и грудь. Она стала похожа на проститутку из дешевых номеров.

— Я буду с ней спать, — сказал я и сжал кулак. — Я буду с ней спать, пока она меня не прогонит.

На подъездной дорожке стояли факелы, воткнутые в щебенку. Их должны были зажечь с наступлением темноты, а на каждой ступеньке лестницы перед парадным входом стояли вазы со свежими цветами. Мне открыл молодой парень в ливрее еще прежде, чем я успел позвонить от ворот.

— Это ты привез вино? — спросил он.

Я предъявил удостоверение.

— Мне необходимо поговорить с Гюнериусом, — сказал я.

Он впустил меня.

— Подождите здесь минутку.

Он был похож на слугу из книги о нравах прошлого века, вернее, на маскарадного слугу в маскарадном костюме. Походка у него была вполне современная, вихляющая. Его долго не было, потом он пришел и сказал, что Гюнериус освободится через некоторое время, а пока не желаю ли я прогуляться в комнаты, где есть возможность выпить и закусить. Я отказался и подивился его формулировкам: «прогуляться в комнаты». Разве так говорят? Но видимо, в его контракте было записано, чтобы он употреблял устаревшие выражения во время общения с гостями. Потом мне пришло в голову, что его наняли только на этот вечер. Может быть, он надел ливрею в первый раз в жизни и еще не научился произносить реплики должным образом?

Позже я пожалел, что не прошел в комнату. Дверь была открыта, и оттуда доносились звуки, которые меня заинтересовали. Это было что-то похожее на дребезжание, потом скрип, а затем снова дребезжание и скрип. Наконец я не выдержал, подошел к двери и заглянул. Зал сиял люстрами. В середине стоял длинный стол с белой скатертью, накрытый на тридцать человек. У дальнего конца стола я увидел госпожу Гюнериус. Плавными движениями она раскладывала у тарелок столовые приборы — вилки, ножи, ложки. Она ухватилась за колеса, обогнула на коляске угол стола и у следующего места стала вынимать серебряную сервировку из ящика, который стоял поперек подлокотников ее инвалидного кресла.

Я резко отодвинулся, и она не успела меня увидеть. В дверях на противоположной стороне зала появился Гюнериус. Рубашка на нем была такой ослепительной белизны, что его лицо казалось лиловым. Он шел прямо мне навстречу, по дороге поправляя запонку в манжете.

Он подошел ко мне вплотную и только тогда поднял взгляд. К моему удивлению, он приветливо улыбнулся.

— О! — воскликнул он. — Добро пожаловать!

Он поднял передо мной рукав рубашки и протянул серебристую запонку. Мне стало неловко, но я помог ему вдеть запонку, хотя и рассердился на то, что он обошелся со мной так бесцеремонно.

— Спасибо, — сказал он, явно довольный результатом, и внимательно посмотрел на меня. — Вам не предложили выпить?

— Я отказался, спасибо, — сказал я.

Вблизи он казался очень высоким, просто огромным.

— Ну? — весело сказал он. — Так чем же я могу вам служить?

Он сделал ударение на «я» и «вам», словно хотел подчеркнуть, что хочет меня за что-то отблагодарить.

— Я говорил с Малтеком, — сказал я.

— С Малтеком? — переспросил он без всякого интереса.

— С вашим другом.

— Моим другом? Что-то не припомню такого.

— Неужели?

Он несколько раз повторил имя, как будто надеясь, что сумеет его припомнить, но — тщетно.

Я опять услышал скрип, на этот раз у меня за спиной. Я обернулся. Госпожа Гюнериус подкатила к нам на своем кресле.

— Стол накрыт? — спросил Гюнериус.

Она объехала меня и элегантным движением поставила кресло рядом с мужем. Искусством вождения инвалидной коляски она овладела в совершенстве.

— Это наш ежегодный торжественный обед, — сказал Гюнериус. — Придет мэр и еще несколько гостей из полицейского управления.

Гордость его была неописуема, так же как радость оттого, что он рассказывает это именно мне.

— Плата за куверт двадцать тысяч крон.

Он улыбнулся. Казалось, он приготовился к фотографированию.

— Все взносы будут переданы Армии спасения, — сказала госпожа Гюнериус.

Меня снова поразил ее низкий голос. Он положил руку на ее плечо.

— Это была идея Туве, — сказал он. — Пять лет тому назад никто не думал, что это вообще осуществимо, и я в том числе.

— Шесть, — поправила она его.

— А теперь мы вынуждены ограничиться двадцатью пятью приглашенными почетными гостями. Места маловато, даже в таком доме, как этот!

Внезапно сверху зазвучала музыка. Я узнал ее, это была та самая ария, которую я слышал, когда был здесь впервые. Я посмотрел на Гюнериуса, который и глазом не моргнул. На мгновение я засомневался: неужели я был здесь раньше? Неужели этот человек стоял тогда передо мной в халате, выставив трясущийся член?

— А может быть, вам присоединиться к нам? — спросил он, повернувшись наполовину ко мне, наполовину к жене.

Госпожа Гюнериус наморщила лоб.

— Мы сможем найти место еще для одного прибора, — сказал он. — Если, конечно, у вас есть время.

— Думаю, что я откажусь, — сказал я. — Но спасибо за приглашение.

— Мы не возьмем с вас взнос! — Он засмеялся. — Обед за счет заведения, если так можно сказать.

Я понял, что она останется рядом с мужем вплоть до моего ухода, и поэтому не стал возобновлять разговор о Малтеке в ее присутствии.

В то же время в их отношениях было что-то странное, совершенно не похожее на то, что я себе представлял. Казалось, она властвует над ним, как строгая мать над непослушным ребенком. Это плохо укладывалось в моей голове: он — большой, она — маленькая, слабая женщина. Сила, видимо, была обратно пропорциональна размерам.

И тогда я подумал, что по этой причине она и решила не оставлять нас наедине. Она хотела быть в курсе нашего разговора. Хотела узнать все, что мне удалось выяснить. А также удостовериться, что ее муж, этот большой ребенок, случайно не проболтался и не сказал лишнего. Она не была уверена, что он сам сможет выкарабкаться из трудного положения. Она была здесь, потому что не хотела рисковать, не хотела упустить ни слова из нашей беседы. Она была готова вмешаться, если это станет необходимо, и немедленно пришла бы ему на помощь в любой момент.

Я подумал, что по этой причине я так и не смог ничего добиться от них. Она прощала этому большому ребенку все. Она знала, кто из них сильнее. Знала, что простит ему все его будущие глупые выходки и проступки. Она сидела здесь, как на страже, готовая встать на защиту человека, который попытался отпилить ей ноги. Семья была для нее важнее всего. Семья, хозяйкой которой была она, а не он.

В глубине дома прозвенел звонок. Вскоре появился лакей, подошел к дверям и широко распахнул их. Вошли слуги и начали расставлять на столе бутылки с вином. Раздался еще один звонок, и лакей выжидающе посмотрел на хозяина.

— Еще не время, Магнус! — остановил его Гюнериус.

Я понял, что ничего не добьюсь. Их мир был закрыт для меня. Факелы, вазы с цветами, стол с крахмальной скатертью, беготня слуг вокруг — все это стояло непробиваемой стеной между ними и мной.

Повара в красных клетчатых штанах с белыми колпаками на головах один за другим проносили большие блюда, закрытые фольгой. Казалось, это была съемка рекламного ролика. Супруги Гюнериус терпеливо ждали, когда я оставлю их в покое и уйду. Они не могли допустить, чтобы их надежный уютный мир рухнул. Они хотели продолжать жить, как жили, и ничто не могло им помешать, посеять между ними рознь. Все будет, как раньше. Она будет контролировать его жизнь, пока он не изуродует ее в очередной раз. Потом он будет просить прощения, и она его простит и опять вернет себе самый жесткий контроль над семейными делами, и так до следующего «несчастного случая». Он властвовал над ней только тогда, когда терял самообладание. Он был в принципе послушным ребенком и, как все послушные дети, иногда выходил из себя, выпуская скопившийся внутри пар. Она его иногда побаивалась, что было вполне естественно, но обычно он плясал под ее дудку. Я подумал, что для него это было своего рода развлечением, ведь он привык командовать подчиненными, а сам безоговорочно подчинялся своей маленькой худенькой жене.

Мне вспомнились бесконечные, тоскливо текущие часы наружного наблюдения, которые я проводил на холоде, когда только поступил на службу. Теперь я по собственному почину сидел в машине напротив дома № 18. Я так ни разу и не смог увидеть ее ни в окнах квартиры, ни на улице. Казалось, ее вообще не существовало.

Я подумал: а что же случилось в тот день в лесу? Мы отняли у нее надежду найти Марию? Раз у нее больше не было такой надежды, она сама решила порвать последнюю ниточку, связывающую ее с окружающим миром.

Мне пришло в голову, что она не отвечала на мои звонки, не показывалась, не хотела иметь со мной ничего общего потому, что я был частью того мира, который ей стал совершенно не нужен.

А еще я подумал, что она хотела быть со мной из-за того, что так лучше чувствовала какую-то связь с Марией, что, находясь рядом со мной, она была в некотором роде, насколько это было вообще возможно, рядом с пропавшей дочерью. Я-то верил, заставил себя поверить в нашу любовь, а она в действительности думала именно о Марии, каждую секунду, когда мы с ней были вместе.

А что если бы Мария оказалась там, подумал я, на том холме, что стало бы с нами? Она не захотела бы меня больше видеть или, наоборот, эта страшная находка сблизила бы нас, как никогда прежде? Может быть, она смогла бы полюбить меня на всю оставшуюся жизнь?

Я попробовал позвонить ей из телефонной будки. Я думал, что она не берет трубку, потому что не хочет говорить со мной, а если я позвоню с городского номера, она подойдет к телефону. И верно, после двух гудков я услышал в трубке ее голос, но не смог ничего сказать, растерявшись оттого, что мое предположение оказалось верным. Я стоял в телефонной будке с трубкой в руке и дрожал. Ясное ощущение того, что она рядом, заполнило тесный стеклянный ящик, в котором мне уже не хватало воздуха. Она, по-видимому, поняла, кто звонит, потому что, сказав два раза «алло», повесила трубку.

Тут же зазвонил мой мобильный. Анна-София спросила:

— Ты едешь?

— Да, — сказал я и почувствовал, что меня пробирает озноб. — Скоро приеду.

— Поторопись, — сказала она.

Это было необычно, поскольку никакой необходимости торопить меня не было. Я долго сидел в машине, размышляя, что за этим кроется.

Я завел мотор и бросил в последний раз взгляд на окна ее квартиры. И как раз в этот момент из двери вышел мужчина, которого я сразу же узнал, это был Халвард Веннельбу. Он раскрыл большой зеленый зонт и быстрыми шагами пошел через улицу к парковке. Я подумал, не побежать ли мне за ним и остановить до того, как он подойдет к своей машине? Вместо этого я подождал, когда его синяя «фиеста» замигала у выезда с парковки, повернул и поехал следом за ним. Некоторое время он ехал по главной магистрали по направлению к футбольному стадиону, но после перекрестка с круговым движением у больницы он повернул налево, к университетскому кампусу. Две машины, ехавшие между нами, исчезли. Мокрый отражатель на бампере «фиесты» ярко светился под дождем. На моем лобовом стекле монотонно скрипел «дворник».

После еще одного перекрестка его машина остановилась у одного из студенческих корпусов. Я тоже затормозил на расстоянии двадцати метров от него и выключил огни. Через какое-то время к его машине подошла женщина в белом плаще с поднятым воротником. Он открыл дверцу, и она села рядом с ним. Она могла быть студенткой или преподавателем. И то и другое было одинаково возможным. Но почему он теперь не уезжал? Она что-то должна была ему рассказать или они ссорились? Возможно, у нее появилось подозрение, и теперь она расспрашивала его, где он был? Не ездил ли опять к Нигер? Чем он у нее занимался?

Мне вдруг пришла в голову мысль — подойти к его машине, сесть на заднее сиденье, в качестве посланца неведомых миров, и спросить его, но так, чтобы слышала и она, какие такие дела могут у него быть с бывшей женой? А может быть, сделать это попозже? Позвонить этой девице в один прекрасный день и намекнуть, что ей будет очень интересно узнать, что ее приятель поддерживает связь с Ингер.

Как ловко у него получается ездить туда-сюда, от одной к другой!

Я вынул мобильный телефон и позвонил Ингер. Внимательно наблюдая за его машиной, я слушал далекий гудок в трубке. Они все еще сидели и говорили, как будто им нужно было выяснить бесконечно многое, прежде чем отправиться в путь.

Я боялся нажать на кнопку звонка и поэтому делал вид, что ищу фамилию жильца. Я прочитал сверху вниз весь столбик с именами и кнопками звонков. Ее имя оказалось небрежно написанным шариковой ручкой на обрывке бумаги, подсунутой под кусочек грязного пластика, что было совершенно не похоже на искусно сделанную табличку на ее же почтовом ящике внутри подъезда. Кроме этого, было написано только ее имя, а имени Марии не было. Почему? Наконец я нажал пальцем на звонок. Вокруг кнопки был какой-то орнамент.

Послышался щелчок замка, потрескивание домофона, как в испорченном радиоприемнике, дверь приоткрылась, и мгновение спустя я уже бежал по лестнице с такой скоростью, что, если бы вниз шли люди, они могли бы вообще не заметить, как кто-то промчался им навстречу.

Подбежав к ее квартире, я негромко постучал, решив, что открыть дверь на стук ей будет легче, чем на звонок.

Я постучал еще несколько раз, но никто не подошел к двери.

А потом словно волна усталости нахлынула на меня, сжала виски и разошлась по всему телу. Я прислонился к стене и медленно пополз вниз, пока не оказался на холодном как лед полу.

Не знаю, сколько времени я просидел так, пока не услышал, что внизу хлопнула дверь, кто-то погремел у почтовых ящиков, зазвучали шаги. Я хотел встать, но сил не было.

Уже по шагам я понял, что это не она.

Прошла женщина с большим пакетом в каждой руке. Посмотрела мимо, притворилась, что не видит меня.

Не успела она исчезнуть на лестнице, поднявшись выше этажом, как входная дверь снова открылась, и вскоре между прутьями я увидел голову Ингер. Я поспешил встать. Она меня увидела, но остановилась только у своей двери. Поставила на пол сумку.

— Привет, — сказала она настолько безразлично, что затаившееся в моей груди отчаяние поползло к горлу.

— Привет, — ответил я.

Она вынула ключ и отперла дверь. Вошла, а я остался стоять на лестнице. Она не пригласила меня пройти в дом, но и не прогнала.

Дверь продолжала стоять открытой. Я услышал, как она раздевается, и вошел.

— Может, закроешь дверь? — сказала она.

Это было сказано совершенно тусклым голосом, без выражения, без эмоций. Она взяла сумку и исчезла.

Снимать обувь? Вешать куртку на вешалку? Ждать ее возвращения в прихожую и попробовать начать разговор о том, что нас ждет дальше? Были у меня какие-то права на присутствие в ее квартире или я стал посторонним, чужим для нее человеком?

Я услышал, как она включила кран на кухне, но, войдя, увидел, что она просто стоит перед мойкой. Я обнял ее за плечи и спрятал лицо в ее волосах. Она не шевелилась. Я крепко прижимал ее к себе, но она не реагировала.

Тогда я отпустил ее. Она повернулась. Мне хотелось, чтобы она что-нибудь сказала, но понял, что она этого не сделает. Во всяком случае, первым нарушить молчание должен был я.

— Что происходит, Ингер? — спросил я. — Что с нами происходит?

Я не узнал своего голоса.

Она погладила меня по щеке.

— Не знаю, — тихо сказала она. — Не знаю.

— Я не могу… — начал я, но запнулся.

Она обняла меня. Наконец-то я почувствовал ее тело. Оно было рядом и не сопротивлялось. Я нашел ее лицо, прижал свои губы к ее губам. Я знал, что она должна стать моей. Хочет она или не хочет, она должна стать моей. Она открыла губы, но только слегка, без страсти, и то потому лишь, что я принуждал ее. Больше похоже на легкий укус, чем на поцелуй.

Она опять напряглась.

Я выпустил ее.

— Я не знаю, Кристиан, — сказала она. — Все так запуталось. Я ничего толком не знаю, ничего не понимаю.

— А что тебе нужно понимать? — сказал я.

— Дай мне время. Сейчас я не мену ничего решить.

— Я подожду, — сказал я. — Я буду ждать, сколько тебе потребуется.

Она улыбнулась.

— Ты такой хороший, — сказала она.

Увидев ее улыбку, я почувствовал себя так, как будто кто-то ударил меня в грудь.

Я не хотел спрашивать, но остановиться было уже невозможно, и у меня выскочило:

— А как у тебя с Халвардом?

— В каком смысле?

— Как у тебя с Халвардом? С ним ты тоже не можешь разобраться?

— Кристиан, о чем ты говоришь?

— Ты с ним тоже не можешь разобраться? Он же был у тебя только что, разве не так?

По ее лицу пробежала тень досады.

Мы долго стояли молча.

— А теперь уходи, — сказала она наконец.

Казалось, что в тот момент, когда она это говорила, она стояла очень далеко от меня.

— Уходи. Понятно?

Она подняла руку.

— Ты должен уйти. Тебе нельзя тут оставаться. Ты что, сам не видишь этого?

Портье вздрогнул, увидев меня, быстро спрятал что-то под газеты, лежавшие перед ним на стойке, и изобразил на лице вежливое участие.

— Кто в двести четырнадцатом? — спросил я.

— Вы ищете Риту?

— Я ищу Риту, — сказал я. — Она еще там?

— Да. — Он посмотрел на часы. — Но она сейчас занята. Она не одна.

На лестнице я оглянулся, успел увидеть, что портье продолжает что-то говорить, но уже не слышал, что именно. Дверь была заперта. Я подергал за ручку, громко постучал и крикнул, чтобы немедленно открыли. В номере началась возня, шум, потом дверь открылась. На Рите был халатик, ее волосы торчали в разные стороны, и — что, возможно, объяснялось светом, падавшим из коридора, — теперь она казалась старше, с квадратным подбородком и синевой под глазами.

Сначала она изобразила на лице оскорбленную невинность. Я распахнул дверь. Около кровати стоял мужчина средних лет с каплями пота на лбу, он застегивал рубашку, а увидев меня, издал приглушенный стон.

Рита спросила, какого черта я ворвался к ней таким образом? Я пропустил ее вопрос мимо ушей, подошел к ее клиенту и предъявил ему удостоверение. Он засопел, вспотел и начал сбивчиво объяснять, как он здесь оказался. Слушать я его не стал, а просто отправил домой к жене и детям.

Когда он убегал, у него был вид человека, только что чудом избежавшего смертного приговора.

Рита смотрела на меня, грозно сдвинув брови. Я повернулся к ней.

— Какого черта ты это устроил? Кто мне заплатит? — мрачно сказала она. — Ты, что ли?

Потом она немного успокоилась.

— Рита? — уточнил я.

— Да?

Она закрыла дверь в номер и осталась стоять, прислонившись к ней спиной. Халат у нее был розовый, и казалось, что она стоит голая.

— Что тебе надо? — спросила она.

— Это твое постоянное место работы?

Она подумала.

— И что из того? — сказала она.

— На кого ты работаешь?

— Ни на кого. На себя.

— А другие девушки?

— Они тоже работают на себя, — сказала она и вздохнула, словно более идиотского вопроса нельзя было придумать.

— И ты хочешь, чтобы я в это поверил? — спросил я.

Я достал сигареты и предложил ей закурить.

— Спасибо, не хочу.

Я извлек сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, затянулся и с удовольствием выпустил дым.

— А как с тем парнем? — поинтересовалась она.

— С каким парнем?

— Ну, с тем. У него руку порезали, а ты меня чуть не арестовал, — сказала она и обхватила запястье ладонью.

— Прекрасно себя чувствует, — отозвался я. — До ста лет доживет.

Она занервничала. Похоже, она ожидала от меня дурных новостей, думала, что я из-за этого и пришел.

— Забудь о нем. Я про тот случай давно забыл, — сказал я.

— Это никак на мне не отразится?

Я немного помедлил с ответом.

— Я отложил дело в долгий ящик, — сказал я. — Не могу обещать, но думаю, что все обойдется.

Вид у нее был озадаченный.

— Тогда зачем ты пришел? — спросила она.

В ее голосе чувствовался страх. Рита была настороже, я видел это по ее глазам. Она была готова к любой неожиданности, к любому повороту событий. Она посмотрела на меня и наконец улыбнулась.

— Хочешь повторить? — спросила она.

Как только я закрыл за собою дверь, я заметил, что в квартире произошла уборка. Вещи, которые годами лежали где попало, были аккуратно расставлены по своим местам, положены на полки, пол подметен, пыль стерта влажной тряпкой. Из кухни доносилось жужжание стиральной машины. И здесь тоже вода, подумал я. Вода повсюду. Я повесил мокрый плащ на крючок. Швейная машина Анны-Софии была выдвинута на середину комнаты, рядом лежали выкройки и сложенные стопки ткани. Я подумал о пустой комнате Халварда Веннельбу. Похоже, Анна-София немного выпила. На столе стояла открытая бутылка коньяка. Я налил себе стаканчик, одним движением опрокинул его и налил снова. Я бросил взгляд на щель в стене под картиной. Я пощупал ее пальцами, треснувшие обои поддались, как будто под ними была пустота.

Затем подошел к балконной двери и отодвинул штору. Круглый раздвижной деревянный стол, стоявший на балконе, покрылся плесенью, один уголок зеленого коврика загнулся. Я с трудом открыл щеколду, вышел на балкон и закурил. Выпуская дым, попробовал вспомнить, когда в последний раз был в квартире один. Потом представил, что Ингер сидит рядом на стуле или идет по комнате, и если я повернусь немного, подумал я, то смогу увидеть ее. Правда, оказалось, что это невозможно. Как только я начинал вспоминать Ингер, я забывал о своем доме. Стоило припомнить дом, пропадала Ингер.

Я бросил сигарету, допил коньяк и прислушался к часам, которые тикали на стене.

Чем связаны Ингер и Халвард? Мне показалось, что он все еще влияет на нее. Если вспомнить, как он ввалился в ее квартиру в тот день. Как будто квартира была его собственной. Как часто он там появлялся? Что они делали, когда он приходил? Что заставляло ее впускать его, но не впускать меня? Неужели у них был какой-то условный знак? Они все еще были любовниками? Чего он добивался? Почему он не отказался от Ингер, ведь он сумел отречься от мучительных воспоминаний, связанных с пропажей дочери? Можно было подумать, что Марию он забыл, а Ингер забывать не хочет.

И вдруг снова у меня появилось дикое подозрение: именно он похитил и убил Марию, чтобы не потерять Ингер. В этом-то и состоял его план: убрать препятствие, стоявшее между ним и Ингер, вернуть былую любовь жены, которую разрушила семейная жизнь. Он снова хотел стать молодым и счастливым Халвардом, а старым брюзгой, дедушкой Веннельбу, становиться не хотел.

Я услышал в коридоре какие-то звуки.

— Кристиан?

Я подождал с ответом, потом увидел ее, она стояла в халате, держа под мышкой корзинку с бельем.

— Я была в подвале в сушилке.

— Как дела? — спросил я. Это прозвучало очень глупо, я сам это понял, но ничто другое мне в голову не пришло.

— Я была сегодня у доктора Фретхейма, — сказала она.

— Вот как?

Она поставила корзинку на пол и вошла в комнату. Она припудрила красные прожилки под глазами, но они все равно были видны, как точки на подгнившем яблоке.

— Он дал мне новые таблетки. Я приняла одну, пока была у него. И знаешь что?

Она подошла ко мне вплотную.

— Я чувствую себя лучше. Боль прошла.

— Прекрасно, — сказал я. — Может быть, это поможет.

Я допил остатки коньяка из бутылки.

— Это уже помогает, — сказала она. — Может быть, все пройдет. Представь себе, Кристиан, вдруг боль исчезнет?

Она взяла меня за руку. Я не знал, что делать. Вывернулся, подошел к бару и взял новую бутылку.

— Что случилось? — спросила Анна-София.

— Ты о чем?

Я налил себе.

— У тебя что-то случилось на работе?

— Нет.

— Ты какой-то странный.

— Ничего-ничего, просто устал.

Она растерялась, не зная, что сказать.

— Представь себе, — сказала она, — представь, вдруг боль исчезнет. Вдруг лекарство подействует.

— Будем надеяться, — сказал я, но, как я ни старался, голос мой звучал недостаточно убедительно.

— Что с тобой? — сказала Анна-София. — Ты пьяный?

— Мне надо уйти, — сказал я.

— Тебе нельзя садиться за руль.

Я вынул сигареты, встал у балконной двери, закурил. Дождь продолжал лить как из ведра. Потоки небесной влаги не иссякали. Вода была повсюду. Где-то в этом мире была Ингер. А еще где-то был Халвард. Где-то была Мария, и где-то — Рита.

— Я подумала, не сходить ли нам в ресторан поужинать, — услышал я за спиной голос Анны-Софии. Она говорила неуверенно, как будто сама не верила в то, что пришло ей в голову.

— Сначала я должен кое-что сделать в управлении, — сказал я.

— А это не может подождать?

Она подошла ко мне, положила руку на плечо, прислонилась к моей спине, обняла меня и крепко прижалась.

— Ну пожалуйста.

Я боролся со жгучим желанием оттолкнуть ее, чувствовал, как меня тошнит от ее крепких объятий. Я не знал, как удержать равновесие, куда деть руки, почувствовал желание с силой швырнуть стакан в окно. Мне хотелось посмотреть, как стекло разлетится вдребезги.

Анна меня не отпускала. Я стоял неподвижно и думал, что мы обнимаемся в самый последний раз в жизни. Когда она через секунду меня отпустит, я никогда не позволю ей близко подходить ко мне. Я не мог больше ничего сказать. Я чувствовал к ней жалость. Любви я не чувствовал.

Сколько бед человек может вытерпеть и при этом не потерять уважения к самому себе? У стойки гостиницы «Мажестик» никого не было. Громко работало радио. Я нажал на латунный колокольчик, но раздался лишь глухой щелчок. Я наклонился и заглянул за стойку: газеты, несколько пакетов из «Макдональдса» и порнографический журнал с глянцевой обложкой. Потом, приглядевшись, я заметил бейсбольную биту и рукоятку смит-вессона тридцать восьмого калибра. Я оглянулся: не появился ли портье? Женщина на обложке журнала улыбалась. Я спрятал журнал под газету, хотя кого может возбудить женщина с такой глупой улыбкой?

За стойкой качнулась занавеска. Я распахнул ее и вошел в узкий коридор. Музыка зазвучала громче, и я понял, что радио играло, скорее всего, где-то здесь, а не рядом со стойкой. В конце коридора я услышал журчащий звук, он шел из-за двери справа. На двери был нацарапан номер телефона и сбоку пририсовано сердечко. Помещение туалета оказалось больше, чем я думал. Когда я вошел, то даже схватился за косяк двери, чтобы не упасть. Туалетная комната была выкрашена в ядовито-зеленый цвет. Стены пульсировали из-за потрескивающей лампы дневного света, висящей под потолком. Длинное зеркало над умывальниками мерцало зелеными отблесками. Подойдя поближе, я увидел, какая тут грязь. Ни одной чистой кабинки, ни одного приличного писсуара. Плитки пола были завалены обрывками использованной туалетной бумаги. Теперь мне в нос бросилась страшная вонь, наполнявшая помещение со спертым воздухом отхожего места.

Я глубоко вдохнул и собрался уходить, когда вдруг услышал в кабинке чей-то кашель. Я остановился, человек, похоже, уже надевал штаны. Потом он спустил воду, и дверь кабинки наконец открылась. Я увидел вьетнамца, который нагло посмотрел на меня, почесал зад и прошел к умывальнику.

Я решил подождать, пока он не выйдет в коридор. От вони у меня самого свербило в животе, но мне почему-то показалось, что, если я двинусь к двери первым, он бросится на меня и, чего доброго, пристрелит. Я даже почувствовал под лопаткой горячий укол, как от удара нули, и весь напрягся, но ничего не произошло. Он вышел как ни в чем не бывало и не оглянулся.

В конце коридора я нашел проход, который вывел меня на лестницу. Сверху послышались голоса. Я поднялся на второй этаж, и подумал, что попал в гостиницу «Мажестик» через черный ход. Голоса звучали все громче. На третьем этаже я свернул в коридор, подошел к номеру Риты и постучал. Нет ответа. Я постучал еще раз. Тишина. Я подергал за ручку двери и почувствовал, как во мне нарастает злость оттого, что дверь заперта и я не могу войти. Дальше по коридору открылась одна дверь, потом другая. Я не стал оборачиваться. Еще несколько раз постучал в дверь, потом отступил на шаг и с силой надавил на дверь плечом.

Дверь поддалась сразу, замок остался висеть на двух болтах, и я проник в номер. Комната была пуста, но все-таки я обошел номер, даже лег на пол и заглянул под кровать. Может быть, думал я, Рита притаилась там, как мышка, затаив дыхание, в надежде, что я уйду.

Я посмотрел на овальное зеркало на дверце шкафа. Вид у меня был ужасный. Куртка порвана, волосы растрепаны. Я подошел к шкафу и раскрыл обе створки. На вешалках висело несколько платьев, но Риты в шкафу не было. Никаких признаков Риты.

Дежурный полицейский из отдела пропусков работал у нас достаточно давно и узнал меня. О моем отстранении он еще не слышал и сразу поверил, когда я рассказал ему, что забыл свой магнитный ключ от кабинета дома. Я не встретил никого знакомого по пути к Бернарду, а сотрудники, проходившие мне навстречу, слишком торопились, чтобы смотреть по сторонам. Бернард, напротив, тут же вытянул шею, чтобы удостовериться, не входит ли за мной кто-нибудь еще, и даже когда я закрыл за собой дверь, он подошел и на всякий случай выглянул в коридор. Он нервничал, но пытался скрыть это.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он.

— Мне нужна помощь, — сказал я.

— Если Рисберг узнает, что ты здесь…

— К черту, — сказал я. — Достань мне пистолет.

Бернард не поверил своим ушам.

— Да что с тобой происходит? — спросил он после того, как взял себя в руки.

— Мне нужен пистолет.

— Кристиан, что с тобой?

— Ничего особенного. Просто мне нужен пистолет.

Он осмотрел меня с ног до головы.

— А где я его возьму?

— Что-нибудь придумай, — сказал я.

— Это совершенное безумие. Ты что, сошел с ума?

— Чем меньше ты будешь знать об этом деле, тем лучше, — сказал я.

— Да ты пьян, — сказал Бернард.

— Ну хватит говорить глупости!

— Иди домой и забудь про то, что тебе нужен пистолет.

— Ну-ка повтори!

— Я отказываюсь давать тебе пистолет. Не хочу быть замешанным в эту историю.

— Послушай, Бернард, не спорь со мной. Мне нужен пистолет, понял? Если ты мне не поможешь, я расскажу Рисбергу про того поляка из Кракова.

Его лицо исказилось от страха и отвращения.

— Мне наплевать, если это станет известно, — сказал я. — Думаю, что тебе это, конечно, не все равно. Для тебя это важно. Сейчас позвоню шефу.

И я вынул из кармана мобильный телефон.

— Черт побери, Кристиан, ты не посмеешь!

Я не выдержал и рассмеялся:

— Посмотрим.

Бернард прищурился.

— Ну так как? — спросил я. — Ты принесешь пистолет?

Малтек был не в духе. Он нервничал из-за чего-то, что ему пытались объяснить три незваных гостя. Когда я поднимался по лестнице, то слышал их голоса, заглушавшие звуки ливня, и настроение его не улучшилось, когда к их унылой компании присоединился я. Он что-то буркнул в знак приветствия и по очереди посмотрел на каждого из нас, как будто ждал, что хоть кто-то объяснит ему, что я делаю в его конторе.

Мне показалось, что одного из посетителей, наиболее хорошо одетого, я знаю. Видел его, может быть, в зале суда. Судя по наглому выражению лица, он был адвокат. Самый маленький был чем-то похож на женщину, хотя нижняя челюсть его заметно выступала вперед. Последний посетитель стоял, держа руку в кармане.

— Чем обязан? — спросил меня наконец Малтек.

Он хотел изобразить приветливый тон, но голос прозвучал грубо, как у человека, который только что проснулся и не слишком этому рад.

— Надо бы переговорить наедине, — сказал я и почувствовал, что похмелье вернулось.

На какую-то секунду мне показалось, что я сейчас потеряю сознание, голову сжало, и боль отдалась в спине — это ствол пистолета уткнулся мне в копчик. Я подумал: а может быть, выхватить его? Сделать предупредительный выстрел в воздух или, что гораздо лучше, всадить пулю в потолок и потом стоять рядом с ним и смотреть, как струя дождя заливает его письменный стол? Я вспомнил, как телохранитель Малтека предупреждал меня, что он опасен, что нужно его остерегаться, но у меня вовсе не создалось такого впечатления, хотя, может быть, по отношению ко мне он старался держать себя в руках? С другой стороны, был ли он в тот день у Гюнериуса или я ошибся?

Малтек указал на прилично одетого мужчину.

— Гудмундссон. Мой адвокат. А эти… — Он посмотрел на двух других. — Не обращайте на них внимания. При них можно говорить все.

— И все-таки я буду настаивать на личной беседе, — сказал я.

Малтек скривился от неудовольствия. Он сидел с нахмуренным лбом и производил впечатление человека, попавшего в безвыходную ситуацию.

Он поднял взгляд на своих компаньонов:

— Спуститесь в холл, выпейте там. Я скоро приду.

Он поднялся.

— Хотите выпить чего-нибудь или на сегодня хватит?

Он начал смеяться, но тут же одернул себя. Адвокат, уходя, хихикнул, двое других промолчали. Закрыв дверь, они зашагали вниз по лестнице.

— Как идут дела? — спросил Малтек заметно более дружелюбным тоном, словно все его проблемы вышли вместе с гостями. — Я много думал о нашем последнем разговоре.

Я не знал, на что он намекает, но все-таки кивнул. Меня пошатывало, приходилось прилагать усилия, чтобы сохранять ясность сознания, в голове шумело, будто там шел дождь.

— Вам не в чем себя упрекнуть. Вы честно проводили расследование, так я думаю, — продолжал он. Я заметил его оценивающий взгляд, устремленный на меня, словно следствие на самом деле проводил он. — Вам приходилось выслушивать свидетелей, и они поведали вам много странного. Я тоже мог бы рассказать вам любопытные вещи, только не о себе, а о них. И все-таки я этого не делаю. Я не оговариваю людей. Почему? Потому что у меня нет в этом нужды. Зачем мне это? У каждого есть скелет в шкафу. Меня беспокоит мой скелет, а им тоже следовало бы заняться своим. Вы понимаете, причина всех сплетен одна. Это зависть. Всё, что мы обычно говорим о других людях за глаза, объясняется банальной завистью. На эту тему проведены социологические исследования, я знаю, о чем говорю. Вспомните об этом в следующий раз, когда станете допрашивать свидетеля. Люди распускают обо мне слухи, потому что завидуют мне. Они хотят, чтобы мои дела шли плохо, чтобы у меня были проблемы, самое большое желание у них — чтобы я разорился. Но я выше этого. Я ни от кого ничего не хочу. Мне хватает моих собственных забот. Другие пусть занимаются своими делами, лишь бы они не лезли в мои и не ставили мне палки в колеса.

Все это время он испытующе смотрел на меня.

— Иногда, правда, у меня возникает желание проучить кого-то. У вас, верно, тоже так бывает, правда? Но именно это и делает нас похожими. Вы не согласны?

Я попытался сглотнуть слюну и неожиданно рыгнул.

Малтек сделал вид, что не заметил этого.

— Когда я приехал сюда, то первым делом снял норвежскую проститутку, — сказал он. — Я думал, что попал на небеса. Она была такая чистенькая, такая ухоженная. От нее пахло духами и шампунем. Никакой, казалось, нужды в презервативе — достаточно ополоснуться. А потом выяснилось, что я подхватил от нее подарок, и долго лечился.

На мгновение мне показалось, что в его лице проступили признаки безумия.

Потом глаза просветлели.

— И что же, я должен обижаться на нее? — сказал он и улыбнулся. — Ни капельки! Она помогла росту моего сознания, именно так. Благодаря ей я понял, что все в мире связано невидимыми нитями. Если вы идете в бордель, то должны позаботиться о собственной безопасности, даже если вам будет казаться, что вы попали в стерильную палату пластической хирургии. Не обманывайте себя, ведь вы шли именно в бордель.

У него на лице появилось странное выражение. Я бы сказал, легкая гримаса удивления оттого, что я не пришел от его рассказа в восторг.

— Один день вам не везет, в другой повезет. Таков общий порядок вещей, такова жизнь. Словом, если взять отрезок времени подлиннее, всем рано или поздно должно повезти, вы согласны?

Я с усилием втянул в себя воздух и решил, что теперь голос будет мне лучше повиноваться.

— Мы решили, — сказал я, — что нам хватит одного из вас.

— Простите, что?

— Либо вы сдадите нам Гюнериуса…

— Вы играете в карты?

— …либо мы надавим на него, и он сдаст нам вас. Одно из двух.

— Гюнериуса? — сказал Малтек. — Дона Гюнериуса?

Он расцвел широкой улыбкой.

— Вы же понимаете, что я с ним незнаком. Не знаю, чем он занимается. Встречался как-то пару раз, и все.

— Ну, как хотите, — сказал я.

— Что я могу про него рассказать?

— Можете ничего не рассказывать.

Я собрался уходить.

— Подождите, может, вам нужен кто-то другой?

Постукивание капель по крыше прекратилось, наступила странная тишина.

— Вы ведь искали пропавшую девочку, правда? И встречаетесь с ее мамой?

Он ухмыльнулся; казалось, он не был уверен, как далеко может зайти со мной в этом разговоре.

Голова моя закружилась, как будто коньяк, отстоявшись где-то в желудке, снова пошел в кровь.

— О чем вы?

Малтек скривился.

— Не знаю толком, — сказал он, — но был у нас один постоянный клиент. Парень с приветом.

Он хихикнул:

— Ходит вразвалочку.

Он вытянул губы и прищурился.

— Раньше он заходил в магазин чуть не каждый день, а последний год как в воду канул. Мне с разными людьми приходится общаться, и люди разное поговаривают.

Указание на время хлестнуло меня ледяным порывом.

— Есть, одним словом, слухи.

Он смерил меня взглядом.

— Поговаривают, что у него в подвале на цепи сидит девчонка, вот он на прогулку и не выходит. Больше я ничего не знаю, а то, что знаю, — дым без огня. Видели, как торфяники горят? Сплошной дым, так что дым без огня бывает чаще, чем кажется.

— Имя и адрес, — сказал я.

— Похоже, я вам пригодился. — Малтек открыл ящик стола и начал перебирать бумаги. — Не всегда дела идут так, как нам хочется, — пробормотал он.

Он поднял голову:

— Вы читали комикс про Астерикса?

Он продолжал искать адрес.

— Астерикс и Обеликс отправляются в римский лагерь, чтобы найти пропавшего ребенка. Для Астерикса важно не поднимать шума, поскольку это дело деликатное. По дороге он в разговоре с Обеликсом уточняет, что они должны пробраться в лагерь инкогнито. Обеликс в полном расстройстве, у него отняли возможность как следует подраться, но сюжет разворачивается так, что, когда они попадают к римлянам, Астерикс выходит из себя и учиняет побоище. Когда они едут домой, Обеликс долго смотрит с уважением на Астерикса и говорит: «Мне очень понравилось драться инкогнито!»

Он затрясся от смеха.

— Вот, — сказал он, продолжая смеяться, затем вынул записную книжечку, вырвал из блокнота листок и что-то написал на нем. — В холле можно опохмелиться, — сказал он и протянул мне записку. — Минутку! — крикнул он, когда я уже уходил.

Я обернулся.

— Вы не ответили на мой вопрос!

— Какой вопрос?

— Вы знаете правду о холокосте?

Он ухмыльнулся, ждал, что я отвечу.

— Правда о холокосте — это дым без огня, — ответил я.

Он уставился на меня, потеряв дар речи. Затем у него начался истерический смех, он обхватил живот и захохотал.

— Невероятно! — выговорил он. — Дым без огня! Ха-ха! Невероятно!

Я вышел.

Мокрый ветер хлестнул мне по лицу. С лестницы все еще доносился смех Малтека. Он напоминал кудахтанье, как будто курица снесла яйцо и радостно возвещает об этом чуде миру.

Что-то случилось с погодой, пока я выезжал из центра. Небо вдруг просветлело. Облака стали прозрачными, потом совсем исчезли, за ними начал угадываться купол серо-стального цвета. Теперь между небом и домами на окраине города больше не было тяжелой мглы, и чем дальше я ехал, тем светлее все вокруг становилось, как будто я приближался к самому источнику света. Через полчаса я свернул с автострады на региональную дорогу. Я отхлебнул из бутылки. Коньяк резанул по желудку, но выровнял сознание. Голова стала ясной, руки крепче сжали руль, исчезла усталость. Встречных машин на дороге попадалось мало, местность была плоская. За перекрестком промелькнуло несколько сараев. Поля после дождя еще не успели просохнуть и казались рисовыми полями из какой-нибудь азиатской страны. Впереди показались дома, качели перед окнами, синие батуты, поставленные у стен. Потом начался большой район с рядами двухэтажных домов, окрашенных в разные цвета. На втором перекрестке я свернул направо, проехал мимо ресторанчика и бензоколонки. Дальше было еще несколько крупных хозяйств, потом пошли маленькие домики. Навигатор отметил на дисплее точку, где стоял двухэтажный дом с большим садом, когда-то ухоженным, но теперь заросшим темной травой. Невысокие сосны росли повсюду. Я доехал до гаража, который стоял прямо у дороги, и остановился. Откуда-то подлетела муха и стала биться о переднее стекло. У дома был заброшенный вид. Ничто не говорило, что здесь живут люди. Я допил все, что оставалось в бутылке, и переложил пистолет в карман куртки, потом вышел из машины.

Узкая дверь в белой стене вела туда, где, по моим представлениям, на первом этаже должна была находиться изолированная квартира. Второй этаж был деревянным, с большой открытой верандой. Оба окна первого этажа были занавешены гардинами. Я дважды нажал на звонок, но ничего не услышал, звонка тоже. Я подергал дверь. Она была заперта. Я обошел вокруг дома. В самом углу участка на холме стоял флагшток, о который постукивал металлический трос. Что-то неуловимое придавало всему месту морской колорит: окно у входной двери было маленьким и круглым, как иллюминатор.

На этот раз я услышал шаги сразу же, как позвонил.

Дверь открылась. В прихожей стоял невысокий мужчина в очках. Он был почти лысым, макушка блестела, и все же вид у него был моложавый, как это бывает с артистами, которых гримируют под стариков. Одет он был в синие шорты и белую футболку и стоял, опустив взгляд. Я подождал, пока он поднимет глаза, но его взгляд словно прилип к полу.

— Видар Санде? — спросил я.

— Да, — сказал он.

Голос был таким тихим, что я с трудом улавливал слова.

Я вынул служебное удостоверение. Он покосился на пропуск. На мгновение я увидел его голубые глаза. Он тут же опустил взгляд и стал покачивать головой, словно кто-то включил его, как заводную игрушку.

— Могу я войти? — спросил я.

Он долго стоял и кивал, потом отступил на шаг.

— Да, — сказал он очень тихо.

Он повернулся и начал идти назад по коридору, продолжая кивать. Я вошел и закрыл за собой дверь. Его пластиковые сандалии стучали по полу. Мы оказались на кухне, у которой был такой вид, словно здесь никогда не стряпали. Пахло чем-то кислым, прогорклым. Санде сел на стул у круглого стола с маленькой клеенкой.

— Вы проживаете один? — спросил я.

— Да, — сказал он, его глаза нашли на полу новое любопытное место и застыли на нем.

— Вы часто посещали магазин Яроша Малтека? — спросил я.

К моему удивлению, он, отвечая, поднял взгляд, но посмотрел куда-то в сторону, а не на меня.

— Да, — сказал он и снова начал кивать.

— А что вы там покупали?

На его лице появилось странное выражение, какая-то хитринка, как у мальчишки, который во что бы то ни стало хочет сохранить секрет.

— Порнографию?

Он тихо закашлялся.

— Какого типа порнографию вы там покупали? — спросил я.

Он немного подождал, потом сказал:

— В каком смысле?

— Кто вас интересует? Мальчики или девочки? Дети или взрослые?

— По-разному, — сказал он. — По-разному бывает. Зависит от настроения.

— Можно мне взглянуть на ваши покупки? Пройти в квартиру?

— В чем… — Он помедлил. — В чем дело, собственно говоря? — осторожно добавил он и засмеялся, видимо неуверенный, вправе ли он тоже задавать вопросы.

Я посмотрел на него. Установить его возраст было совершенно невозможно, что-то между тридцатью и шестьюдесятью. Руки белые, кожа походила на резину. У меня во рту вдруг появился привкус коньяка и чувство тошноты. Казалось, будто я при каждом вдохе глотал эту кислую вонь, которая нас обволакивала.

— Что у вас на первом этаже?

Он не ответил.

— Там комната?

— Да.

— Там кто-нибудь живет?

Он засмеялся:

— Нет.

— С вашего позволения я туда загляну?

Он поднял руку ко рту и ногтем мизинца стал ковыряться в зубах. Меня это удивило, казалось, что в этом доме никогда не готовили. Я вышел в коридор, посмотрел по сторонам и заметил дверь слева от входа, на которой был приклеен плакат с Уле Сульсчером в форме «Манчестер юнайтед». Я услышал шаги Санде за собой, и в тот момент, когда он должен был оказаться рядом, я повернулся и сильно его толкнул. Он с грохотом стукнулся о стену. После этого мы встали другу против друга. Он почесал локоть. Я понял, что других попыток помешать мне с его стороны не будет.

— Вперед, — приказал я чуть погодя.

Он подошел к двери и открыл ее. Я пошел за ним и чуть не упал, пришлось вцепиться в перила, чтобы сохранить равновесие.

Я увидел большую комнату, почти без мебели. Только белый диван, низкий стол, книжные полки без книг, большой телевизор и игровая приставка. По полу были разбросаны диски с фильмами и играми. Оба окна плотно закрыты толстыми пластинами поролона, в щелях пузырился засохший силиконовый герметик.

— И кто же тут живет? — спросил я.

— Я, — сказал он и попробовал засмеяться. Его смех был похож на шелест.

Я поднял один журнальчик из тех, что лежали на столике, это был детский журнал-раскраска, со стишками.

— И это вы читаете?

Он ничего не говорил, только почесывал локоть и качал головой. Мне стало за него больно. Казалось, ему стыдно, что теперь кто-то увидел его мерзкое гнездо, о котором никогда не должны были узнать другие люди.

Еще одна порция коньяка подкатила к моему горлу. Журнальчик выскользнул из руки и шлепнулся на пол. Мне показалось, что еще немного, и меня стошнит.

— Где она? — спросил я.

Как будто именно этого вопроса он и ждал, потому что быстро сунул руку в карман и вытащил связку ключей. Следуя за ним, я подошел к белой запертой двери. Чувство опасности заставило меня вынуть пистолет из куртки, пока он бренчал ключом в замочной скважине. Тошнота и головокружение исчезли. Я пистолетом показал ему на дверь. Он посмотрел на пистолет, открыл замок, но ничего не сказал.

В комнате стоял терпкий запах мочи. Потолок и стены были обиты картоном от коробок с яйцами. Большое окно закрыто таким же способом. На полу лежала одежда, картонные стаканчики и тарелки с остатками еды. У стены стояли два пакета с памперсами. Из маленького телевизора на табуретке доносилась музыка.

Мария сидела на кровати под окном. Пижамные штаны были ее единственной одеждой. Она не подняла головы, когда мы вошли.

Я подошел к ней. Вокруг лодыжки была веревочная петля, привязанная к стойке кровати.

— Мария? — сказал я и положил руку ей на голову, но она не отреагировала, вообще не заметила прикосновения, не поняла, что рядом кто-то есть.

Я погладил ее по щеке и осторожно взял за подбородок. Ее взгляд, встретившийся с моим, был совершенно пустым.

— Мария? — сказал я. — Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Когда я отпустил подбородок, голова повернулась обратно к телеэкрану.

— Что вы с ней сделали? — спросил я.

Когда я обернулся, Санде побежал к двери. Я бросился следом, ухватил его за футболку, стукнул пистолетом по губам. Губа треснула, тонкой струей потекла кровь. Он откинулся назад, упал на пол и уронил очки.

Я взглянул на Марию, она повернулась и молча смотрела на нас.

Но мне казалось, что она не здесь. То, что раньше звалось Марией, теперь исчезло, а здесь осталась одна оболочка. Я подумал, что она провела целый год привязанной к этой кровати. Шли дни, он занимался своими делами на верхнем этаже, Мария проводила время здесь, взаперти. Вечерами, пока он сидел и смотрел телевизор, он, может быть, даже не вспоминал о ее существовании, о том, что она была этажом ниже. Как часто он вообще вспоминал о ней? Как часто спускался к ней? Что он с ней делал, когда сюда приходил? Стыдился ли он за свои поступки или только с нетерпением ждал следующего визита? Они разговаривали или он держал ее в постоянном забытьи, накачивая таблетками? Как долго он собирался держать ее в этом доме? Бывали у него приступы раскаяния, когда он собирался отпустить ее, или же он уверенно следовал своему сумасшедшему плану? А у него был план или же он случайно наткнулся на нее в тот апрельский вечер и случайно решил похитить? В тот вечер тоже шел дождь, он предложил ее подвезти на своей машине? Сколько времени прошло, прежде чем она поняла его намерения? Она лежала на заднем сиденье машины и кричала или он уколол ее каким-нибудь снотворным? Он на нее набросился сразу по приезде домой или выжидал, откладывал, предвкушал и только потом изнасиловал?

Сверкающий белый туч солнца проник через щели между картонными листами. Лицо Марии потемнело. Ничто в этом мире не сможет вернуть ее, подумал я. Никто не сумеет до нее достучаться. Никто не сможет перекричать ту тишину, которая охватила ее сознание. Она теперь живет в другом мире. Я все равно опоздал. Она ушла навсегда.

Санде сидел на полу, держа руку у рта. Он плакал. Я подошел и пнул его ботинком в бок.

— Встань!

Он молниеносно вскочил, наступив на очки, хрустнувшие под его ногами. Слезы текли по его щекам. Я подтолкнул его и приставил пистолет к его разбитой губе:

— Слышишь, что я говорю?

Я ударил его по лицу.

— Слышишь, что я говорю?

Он кивнул.

Я еще раз ударил его.

— Слышишь?

— Да, — прохрипел он. — Да, я слышу.

Я посмотрел через плечо. Мария, шатаясь, стала подниматься на кровати. Она напоминала больного зверя, сзади на штанах был темный кровяной подтек.

Я положил руку на горло Санде.

— Слушай, — сказал я.

Мне показалось, что девочка замычала у меня за спиной, и я снова обернулся. Мария изогнулась к полу, и ее вырвало, потом еще раз.

— Я хочу сделать тебе предложение, — прошептал я и приставил пистолет к виску Санде. — Одно предложение. Понимаешь?

Мой язык распух и плохо ворочался во рту. Может быть, он меня не понимал?

Я ударил его.

— Понимаешь?

— Да, — взвизгнул он.

— Я дам тебе шанс. Сделаешь то, что я скажу, — сможешь выпутаться из этой истории. Понимаешь?

На этот раз он ответил сразу:

— Да, понимаю.

— Что ты понимаешь? — прорычал я.

— Что… что… что если я сделаю в точности, как вы скажете, то у меня появится шанс.

— Ты все правильно понял, — сказал я. — Смотри не ошибись, иначе будешь сосать свой член своим беззубым ртом до конца дней.

Я крепко прижимал пистолет к его носу, пока внутри что-то не хрустнуло.

Он закричал.

— Я все понял, — прошелестел он. — Я понял.

Комнату осветили косые лучи закатного солнца.

— Я понял, — повторил Санде.

И тут я учуял, откуда была та вонь на кухне. Она шла у него изо рта. Я обернулся. Мария, стоя на четвереньках, сдирала с окна картон и растерянно щурилась на яркий свет.

— Я понял, только скажите, что я должен сделать?

Когда я ехал обратно в город, на небе появились золотистые облака. Над заправкой была видна радуга. Все ехавшие мне навстречу смотрели в небо. Мне казалось, что над головой раньше была громадная жестяная крыша, которую теперь кто-то ломал. Я поставил машину у въезда в парк и дальше пошел пешком. Тротуар сиял, повсюду все блестело. Я позвонил, стараясь не слишком долго нажимать на кнопку, и она отозвалась на звонок.

— Ингер, — сказал я в домофон. — Это я, Кристиан. Мне надо поговорить с тобой. Это важно. Пожалуйста, открой.

В переговорном устройстве возник шум, гудение, потом замок открылся.

Я побежал вверх по лестнице с таким чувством, что, если я промедлю, она передумает и не впустит меня к себе. Дверь на третьем этаже была приоткрыта. Я увидел ее в щелку. Она стояла в коридоре довольно далеко от двери, приоткрытой на латунную цепочку. Ингер стояла молча и смотрела на меня. Вид у нее был испуганный, как будто она опасалась, что я попытаюсь силой ворваться к ней.

— Пожалуйста, Ингер, — сказал я. — Пожалуйста, открой.

Я всем своим весом нажал на дверь, цепочка натянулась, но не поддалась.

— Мне очень нужно поговорить с тобой.

Она наконец подошла к двери и сняла цепочку. Я вспомнил, как пришел сюда в первый раз. Она с тех пор ничуть не изменилась. Она спокойно отошла подальше к кухне, а я остался стоять у входной двери, боясь случайно испугать ее. Так мы и стояли друг против друга. Я еще не перевел дыхания и был вынужден отдышаться, подождать.

— Дорогая Ингер, — сказал я наконец. — Дорогая, выслушай меня.

В горле у меня пересохло, и продолжать говорить я не мог. Тогда она подняла руку. Я взял ее за руку, а дальше я даже не знаю, кто первым из нас притянул к себе другого. Мы обнялись. Она стала плакать. Потом рыдания ее сделались глуше, и в наступившей квартирной тишине наши обнявшиеся тела слились и стали одним телом. Где-то в глубине души у меня родилось ощущение, что я достиг цели, ощущение того, что это будет длиться вечно. Мне была нестерпима сама мысль о том, что наша любовь может когда-нибудь кончиться.