Эбен Дорч прибыл первым в особняк Портермэнов. Он приехал в санях, нанятых им в платной конюшне. Это был немного щеголеватый молодящийся господин, жил он на Вашингтон-стрит, над своей аптекой. Мистер Дорч являлся членом городской управы и в эти дни проводил избирательную кампанию, выставив свою кандидатуру в законодательное учреждение штата от общества трезвенников по вновь сформированному списку кандидатов. Марблхед был на пути большого возрождения к трезвости, и вступление Эбена Дорча в члены этого общества было продиктовано скорее политическими соображениями, чем убеждениями.

Поэтому он и познакомился с Портермэнами. Эймос Портермэн, вероятно, не имел успеха у марблхедцев, но был одним из исправных городских налогоплательщиков. Эбен Дорч чувствовал себя прекрасно везде, куда бы его ни приглашали, и неизменно получал удовольствие от хорошего обеда.

В тот момент, когда Эспер спешила вниз по лестнице, чтобы поприветствовать гостя, раздался звон дверного колокольчика, и переодевшаяся по случаю званого обеда Анни проводила в дом Чарити Треверкомб.

Чарити сильно изменилась со времени ее горького разочарования в Эймосе. Несколько месяцев спустя после его женитьбы на Эспер умерла мать Чарити, оставив в наследство больше, чем предполагалось. Вскоре после этого Чарити открыла для себя пути божественного излечения и одновременно радость независимости. Она жила одна в своем красивом доме на Вашингтон-сквер, не считая прислуживающей ей старой немки, которая к тому же была прекрасным поваром. Чарити держала мопса и трех канареек и являлась руководителем группы божественного лечения, которая имела своих приверженцев даже за пределами Линна. Она была богатой мисс Треверкомб и делала то, что доставляло ей удовольствие. Чарити больше не ревновала. В действительности ей было жаль бедняжку Эспер, заточенную в этом ужасном доме вдали от города, где, конечно, никто даже не навещал ее. Проникшись сочувствием к Эспер, Чарити иногда наносила дружеские визиты Портермэнам.

Сегодня вечером, поцеловав Эспер в щеку, она прощебетала:

— Ты хорошо выглядишь, дорогая! Какое очаровательное платье!

Оставив Эспер, Чарити бодрым шагом направилась в гостиную. Мисс Треверкомб за последние годы сильно располнела, но это не мешало ей носить девичью прическу и одеваться так же ярко, как в юности. Сегодня вечером на ней было ярко-желтое шелковое платье и несколько позвякивающих золотых браслетов, фасон ее платья был довольно скромным — Чарити не желала доставлять удовольствие кому-нибудь, кроме себя, в чем она обычно преуспевала.

Мисс Треверкомб села рядом с Эбеном Дорчем и принялась рассказывать ему о шуме, который рабочие создавали на строительстве здания, возводимого муниципалитетом перед ее домом.

— Я хочу, чтобы вы обсудили этот вопрос на городском собрании, — заявила Чарити. — Не существует извинения языку, которым эти люди пользуются для клятв и возгласов одобрения. Я лично разговаривала с прорабом, но, увы, безрезультатно. Конечно, — добавила она сдержанно, — он «иностранец», из Бостона, я полагаю.

Дорч важно кивнул и сказал, что поставит в известность городское собрание.

Хэй-Ботсы, сопровождаемые Эймосом, вошли в гостиную, и Чарити моментально замолчала при виде чопорной английской пары. Они были в вечерних туалетах, Джордж в черном фраке и дорогом шелковом жилете, а Эммелин в безвкусном сером кашемировом платье, имевшем более глубокое декольте, чем платья двух американок. Вырез демонстрировал большую часть плоской груди Эммелин и колье из больших бриллиантов на ее шее.

— О Боже! — подумала Эспер. — Эти англичане, должно быть, ожидают грандиозный званый обед, — она поспешно представила их Чарити и Эбену. Эммелин бросила удивленный взгляд на желтое платье и локоны Чарити, но решила быть терпимой. Все в ожидании расселись в гостиной.

— О Боже! — вздохнула Эспер. — Почему мои родители задерживаются? Тим уехал за ними уже давно. Я надеюсь, ничего плохого не случилось.

Чарити отвела свой взгляд от декольте англичанки и ее бриллиантов.

— Упрямая Эспер, — сказала она, улыбаясь, — ты забыла — «никогда не порождайте зло, выражая страх». Конечно, не все в мире совершенно. Но Бог постоянно трудится нам во благо.

— Ну, я думаю так же, — произнесла Эспер с отсутствующим видом. Она привыкла к религиозным интерпретациям Чарити и не обращала на них внимания.

— Наконец-то! — Эспер услышала приближающееся позвякивание санных колокольчиков и поднялась, чтобы поприветствовать родителей.

Эммелин повернулась к Чарити и равнодушно спросила:

— Вы, видимо, проводите большую работу в церкви, мисс Треверкомб? По крайней мере у вас здесь есть английская церковь? Кажется, у американцев существует много вероисповеданий.

— Да, — ответила Чарити самодовольно. — В Марблхеде есть английская церковь и еще полдюжины других церквей. Но я не вижу необходимости посещать их — истина течет прямо из божественной души в мое сердце.

— О, в самом деле? — иронично поинтересовалась Эммелин. Чарити вдохновенно продолжала развивать свою доктрину.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — пробормотала совершенно сбитая с толку Эммелин. Она была уже не рада, что выбрала эту тему для разговора, да и собеседница оказалась слишком говорливой. Эммелин с облегчением вздохнула, когда в гостиной появились родители Эспер. Но, к разочарованию Эммелин, мистер и миссис Ханивуд оказались совсем не такими, как она ожидала увидеть. Внешность Роджера Ханивуда была вполне джентльменской, хотя его старомодный пиджак был поношенным, редкие волосы слишком длинными, а пальцы в чернильных пятнах. Тем не менее милая улыбка и приятный голос компенсировали некоторые недостатки этого ученого джентльмена. Однако даже с большой натяжкой воображения нельзя было считать госпожу Ханивуд леди. Тучная, с веснушчатым лицом, пожилая женщина в дешевом черном слишком тесном в подмышках платье и ботинках со шнурками, похожих на мужские. А ее речь! Невнятная и картавая, речь необразованного человека. Полностью игнорируя светское обхождение, Сьюзэн Ханивуд отгородилась от всех вежливых попыток приветствия.

— Чертова погода! — сказала она, подтверждая свое представление Хэй-Ботсам наклоном головы. — Мы потратили уйму времени, чтобы сюда добраться. На Франклин-стрит сугробы выше лошади. А снегу, похоже, будет еще больше. В гавани опять поднимается ветер.

— О, Боже, — Эспер всплеснула руками, — если бы я знала, то послала бы за вами раньше!

Сьюзэн насмешливо посмотрела на дочь:

— Ты многого не знаешь о том, что происходит в городе, Хэсс.

Это было всего лишь утверждение, а не критика, но Эспер покраснела. «Я бы хотела, чтобы Ма не разговаривала так громко и грубо», — подумала она.

Эспер бросила нервный взгляд в сторону Эймоса, но он, Эбен Дорч и Джордж Хэй-Ботс, усевшись в кресла у холодного камина, увлеченно беседовали об условиях сделки.

Роджер не пожелал присоединиться к мужчинам, он придвинул свой стул ближе к Эммелин и с трогательной стеснительностью произнес:

— Мне всегда очень приятно знакомиться с англичанами, мэм. Мы гордимся нашим английским происхождением, если вы знаете. Первые Ханивуды прибыли в Марблхед из Дорсета. Они, конечно, были пуритане и прибыли сюда в числе первых поселенцев с флотом лорда Уинтропа. Их флагманским кораблем была «Арбелла», как вы, конечно, знаете.

У Роджера в последнее время стало очень плохо со слухом, и ему пришлось резко наклониться вперед и обхватить ухо сзади ладонью для того, чтобы услышать ответ Эммелин. Но чопорная англичанка бессмысленно уставилась на него, слегка отпрянув назад.

— Боже милостивый, Роджер! — одернула мужа миссис Ханивуд. — Не начинай эту болтовню сейчас. Твои драгоценные предки уехали из Англии, потому что они искали лучшей жизни, а еще я полагаю, и для того, чтобы заинтересовать своими персонами миссис Ботс.

— Хэй-Ботс, — холодно поправила ее Эммелин. Ее демократичность и снисходительность исчезли. Во время первого блюда за обедом — «необыкновенного» рыбного супа — они продолжили. Мистер Ханивуд, сидящий по правую руку Эммелин, утомил ее рассказами о подвигах, которые имели место в Марблхеде, в то время как мистер Портермэн, находившийся слева, обращался к ней с какой-то нервозной игривостью, но он, видимо, предпочитал беседовать с Джорджем, нимало не смущаясь тем, что между ними сидит миссис Ханивуд. Вино было плохим, и половина компании не стала пить его. Тот маленький господин Дорч, казалось, был сама трезвость, и он считал необходимым непрестанно утверждать это. В ходе беседы выяснилось, что госпожа Ханивуд содержала гостиницу. Эммелин также узнала, что большой старый дом, о котором упоминала миссис Портермэн, был не чем иным, как постоялым двором. Эммелин, шокированная, погрузилась в молчание. Миссис Портермэн была дочерью владельца таверны, а ее мать управляла пивной. Эммелин бросила испытующий взгляд на своего мужа, слышал ли он это? Очевидно, нет. Джордж спокойно ел и пил скверное вино. Он не был привередлив в том, что не касалось вопросов бизнеса.

Эспер, сидевшая с другой стороны стола, увидела неожиданную смену настроения Эммелин и была обеспокоена, смутно подозревая, что это каким-то образом связано с ее родителями.

«Я должна попытаться быть хорошей хозяйкой ради Эймоса», — подумала Эспер. Она улыбнулась Хэй-Ботсу и задала ему вопрос об их предстоящем путешествии, затем повернулась к Дорчу и упомянула о президентских выборах. Кто, по его мнению, выиграет: Тилден или Ратерфорд Хейз?

Дорч, подобно большинству марблхедцев был демократом и болел за Тилдена. Он положил свою вилку и пустился в пространные рассуждения. Эспер пыталась его слушать, но не могла. У нее было чувство, будто она толкает перед собой огромный груз на вершину холма, чувство тщетной попытки. Столовая мореного дуба, стол, покрытый камчатной скатертью и уставленный тарелками с наполовину съеденной пищей, лица ее гостей, выражающие скуку. Эспер была в отчаянии. Обед явно затянулся, но наконец принесли мороженое.

После десерта женщины встали и вышли из-за стола. Чарити не пожелала подниматься наверх, она решила подождать их в гостиной.

— Я удалюсь в свою комнату на несколько минут, — сдавленным голосом сказала Эспер.

Сьюзэн последовала за дочерью в спальню.

— Что случилось, Хэсс? — спросила она, как только дверь закрылась. — Ты плохо себя чувствуешь?

Эспер пожала плечами и устало опустилась на кушетку.

Сьюзэн внимательно посмотрела на поникшую фигуру дочери Богатое платье, ниспадающее глубокими складками, коралловая брошь и серьги. Склоненная под весом темно-рыжих кос голова. Влажная кожа была слишком белой, утратившей естественный оттенок слоновой кости.

— Тебе в любом случае следует больше бывать на воздухе, в доме слишком жарко, — оживленно сказала Сьюзэн. — И прими большую дозу соли. Ты не создана хрупкой и утонченной леди.

Эспер досадливо поморщилась.

— Перестань, ради Бога! — воскликнула она. — С моим здоровьем все хорошо. Кажется, ты все делаешь так…

— Что тебя не устраивает? — резко спросила Сьюзэн.

«Оставьте меня в покое, — думала Эспер. — Я не знаю, что не так, кроме того, что все сегодня вечером не в настроении. Я так точно не в настроении. Возвращайтесь в свою старую развалину. Ты и отец. Там вам самое место».

— Ответь мне, Хэсс. Перестань строить из себя умалишенную.

Рот Эспер сжался.

— Эймос обеспокоен делами фабрики, — мрачно сказала она. — Он рассчитывает на то, что господин Хэй-Ботс вложит в нее немного денег.

Сьюзэн сочувственно кивнула:

— Дела у Эймоса идут не очень хорошо, я знаю. Но я удивлена, что ты тоже знаешь. Напрасно он держит тебя подальше от забот. Ты стала такой изнеженной и напоминаешь мне те восковые цветы под стеклом.

— Ма, ты не права, — сдерживая раздражение, возразила Эспер. — Эймос любит меня и оберегает. У меня было так много неприятностей с Ивэном, он хочет, чтобы я навсегда забыла о том времени.

— Не говори ерунды, девочка моя, — Сьюзэн положила свою полную веснушчатую руку на плечо дочери. — Тебя никто ни в чем не обвиняет. У тебя удачный брак, я полагаю. А сейчас тебе лучше пойти вниз к своим гостям, а то та длинноносая англичанка еще больше разозлится.

Все снова собрались в гостиной. Беседа явно не клеилась. Было видно, что гости ищут подходящего предлога, чтобы откланяться и покинуть дом Портермэнов.

Снегопад прекратился, и водянистая луна, проглядывавшая сквозь тучи, освещала занесенный снегом особняк.

Узкая полоска света из гостиной просачивалась между плотными портьерами на снег за окном. Анни и Бриджет в кухне мыли посуду. Они не побеспокоились о том, чтобы закрыть ставни.

— Луна зашла, — сказала Анни, лениво водя тряпкой по супнице, глядя при этом в окно. — Забавно! — вдруг воскликнула она, пристально всматриваясь в ночную тьму. — Мне кажется, я увидела какую-то тень за конюшней, но она исчезла.

— Ты хватила слишком много бренди, это не тень, — ответила Бриджет сердито. Она была очень утомлена, ей предстояло перемыть горы тарелок.

— Та англичанка едва дотронулась до хорошей еды. Она вела себя так, как будто все было отравлено, — с возмущением сказала Анни.

— Надо будет поговорить с хозяевами, у меня и так слишком много работы, а они хотят сделать меня посудомойкой, — проворчала Бриджет. — На мой взгляд, мадам на редкость ленива.

— Не так ленива, как, похоже, безразлична, — заметила Анни.

— Точно она ничего не замечает.

Колокольчик над кухонной дверью сильно зазвонил.

— Это, должно быть, мистер Генри, — предположила Анни, убирая в буфет супницу.

Она поднялась в детскую и нашла Генри за его обычным занятием: мальчик резал из свинцовой фольги кружочки, чтобы использовать их как деньги в игре, в которую он постоянно играл сам с собой. Ему не нужно было ни роскошных книг, ни сладостей, ни игрушек. Его одежда к вечеру оставалась такой же опрятной, какой была утром. Вместе с Анни он спустился в гостиную и невозмутимо направился к матери.

Присутствующие рассеянно поприветствовали мальчика: все были погружены в послеобеденную апатию. Эймос и Хэй-Ботс уже все обсудили, им больше нечего было сказать в настоящий момент. Они собирались поехать на фабрику утром, и их мысли теперь были сосредоточены на обоюдовыгодной сделке. Эбен Дорч боролся с изжогой, которая последнее время мучила его после еды. Сьюзэн и Роджер с трудом преодолевали сон, но Роджер был все же побежден: его голова упала на грудь, и он уснул. Эммелин, сидевшая у стены на стуле с высокой спинкой, переводила скучающий взгляд с одного лица на другое. Однако у Чарити открылось вдруг второе дыхание. Ее, казалось, ничуть не беспокоили физические неудобства или нерасположенность общества к беседе. Она незаметно перешла от божественного лечения к лекции, подготовленной ей к очередному собранию ею последователей. Рассуждения Чарити аудитория слушала с разной степенью внимания.

Генри помедлил минуту, улыбнулся своей бабушке, которую он стал любить гораздо больше с тех пор, как она оставила свои попытки поцеловать его, увидел, что его дедушка спит, и вышел в центр гостиной.

— Здравствуйте всем, — сказал он и, сложив руки за спиной, начал чистым дискантом: «О чем маленькая птичка поет в своем гнезде? Дайте мне полетать, говорит маленькая птичка. Мама, мне так хочется летать! Нужно подождать, пока маленькие крылышки не окрепнут, отвечает мама. Поэтому малышка хорошенько отдохнет, а затем улетит. О чем маленькая птичка поет в своем гнезде на рассвете?..»

Эспер наблюдала за сыном с нежной гордостью. Почему я научила Генри этому стихотворению? — вдруг подумала она, оно такое примитивное! Существует так много других вещей! Эспер вспомнила о хоровых матросских песнях и балладах, которые они распевали в детстве. «Ударишь человека — побьют тебя, ударишь человека…» — невозможно представить, как Генри будет это декламировать, да я бы и не хотела, чтобы он это делал. Это вульгарно.

Генри благополучно добрался до конца стихотворения и остановился. Его наградили вялыми аплодисментами. Даже Эммелин отбросила чопорность и похвалила ребенка. Генри, пожелав всем доброй ночи, поднялся к себе. Он разделся и лег в кровать. Мальчик обычно засыпал до того, как Эспер приходила поцеловать его на ночь.

После ухода Генри гости облегченно поднялись с мест. «Они рады, что уходят, — подумала Эспер, — и я тоже рада. Мне просто не посчастливилось здесь родиться. Мы должны уехать из Марблхеда. Я уговорю Эймоса продать фабрику и этот дом».

Эспер тепло попрощалась с отцом. Бедный старый неудачник, вечно бормочущий о прошлом! Ее прощание с матерью было более прохладным. Восковые цветы под стеклом! Что мама знает? Никогда не выезжала из Марблхеда, но всегда вела себя так, как будто являла мудрость Соломона.

Эспер пожелала доброй ночи Эбену Дорчу и Чарити, которая согласилась отвезти его домой в своем экипаже. Подумать только — я когда-то завидовала Чарити! Вот кто остался старой девой! И как бы Чарити ни кичилась своей любовью к Богу и своей независимостью, она все равно остается старой девой.

Эспер плотно закрыла за гостями дверь и нежно улыбнулась Эймосу, стоявшему рядом с ней. Его близость неизменно вызывала у Эспер чувство надежности и безопасности. Что может быть лучше для женщины?!

— Ну, Хэсс, — сказал Эймос, улыбаясь, в свою очередь, — все прошло достаточно хорошо, как мне кажется.

— О да, дорогой, — пылко прошептала Эспер, — чудесно.

И говоря это, она воспряла духом. Предчувствие чего-то дурного и смутная тревога теперь казались смешными. Обед удался, и Хэй-Ботсы, посетив фабрику, сделают вложения в дальнейшее производство. Мысли Эммелин, какими бы они ни были, не имели значения. Эспер вернулась в гостиную и предложила Хэй-Ботсам выпить по рюмке вина, прежде чем разойтись по спальням. Джордж согласно кивнул, а Эммелин осталась равнодушна к предложению хозяйки.

Желая вызвать Анни, Эспер подошла к сонетке звонка, но не успела дотронуться до толстого шнура, ее пальцы замерли в воздухе. Эспер, круто повернувшись, уставилась на зашторенное окно. Шум, который она услышала снаружи, становился громче, раздававшиеся под окном звуки напоминали рыдающий смех.

— Бог мой, Портермэн, что это? — вскрикнул Джордж Хэй-Ботс, вскакивая со стула.

— Не знаю, — тревожно ответил Эймос. Он облизнул губы и двинулся к Эспер, готовый защитить ее. Все четверо стояли, тупо глядя друг на друга. Смех возобновился, жуткий и потусторонний.

— Не похоже, чтобы эти звуки издавал человек, — прошептал Хэй-Ботс. — У вас есть животные, которые могли бы производить шум, подобный этому?

Эймос отрицательно покачал головой. Он сделал шаг по направлению к окну.

— Не надо, — испуганно прошептала Эспер и схватила его за руку. Они замерли, выжидая, охваченные атавистическим страхом перед неизвестностью.

— Слава Богу, прекратилось! — сказал Эймос через минуту.

— Это мальчишки шалят, я полагаю, — Эммелин нервно хихикнула.

Все облегченно вздохнули, но тут из прихожей раздался пронзительный крик Анни:

— Пресвятая мать! Кто-нибудь! Остановите ее!

Затем они услышали звук шагов на лестнице. Все четверо замерли. Шаги приблизились к гостиной, и в распахнувшихся дверях появилась женщина в черном. Черная шаль скрывала лицо и плечи незваной гостьи. В абсолютной тишине было слышно ее частое дыхание. Женщина слегка покачивалась, прислонясь к открытой двери, тающий снег лежал на ее шали и легких комнатных туфлях.

— О Господи! — прошептала Эспер. Она быстро шагнула по направлению к черной фигуре.

— Бедняжка, что…

— Осторожно, — Эймос схватил Эспер за руку и завел жену за спину. Женщина вздрогнула, затем выпрямилась и замерла. Шаль соскользнула с ее головы. Щеки женщины были впалыми, но в лице жила таинственная, нестареющая красота. Седина в ее волосах казалась случайной, как снег на ее шали.

Когда Эймос заговорил, огромные темные глаза гостьи прояснились, сфокусировались на нем, и она улыбнулась.

— Вот и ты, любовь моя, — сказала она с тихим восторгом. — Ли так долго искала тебя! Она увидела тебя в окно, — женщина радостно рассмеялась.

— Она сумасшедшая, — прошептал Хэй-Ботс. — Обойдите ее и…

Ли медленно повернула голову в его сторону и посмотрела на него задумчиво и печально. Джордж Хэй-Ботс отпрянул к стене.

— У Ли есть нож, — сказала она тем же кротким голосом.

Эммелин тихо застонала и спряталась за кресло. «Неужели у нее действительно есть нож?» — подумала Эспер. Руки Ли скрывала черная шаль. Эспер не чувствовала страха. Она не отдавала себе отчета в опасности происходящего.

По лицу Эймоса Эспер увидела, что муж пришел в себя. Эймос медленно протянул руку ладонью вверх.

— Отдайте мне этот нож, миссис Кабби, — его голос был спокойным и властным.

Ли покачала головой, отступая и страстно глядя на него.

— Нет, любовь моя. Он может понадобиться Ли. Против Ната, ты же знаешь, Нат плохой. Он держит Ли взаперти, чтобы она не могла найти тебя. Иногда он связывает ее веревками.

Эймос сглотнул, рука его упала. Он повернул голову к Хэй-Ботсу, стоявшему в десяти футах от него по другую сторону камина, пытаясь взглядом передать ему свой план действий.

Эспер увидела это, и ей стало плохо. Ли могла впасть в ярость, у нее мог быть нож, но сейчас она была спокойна. В этой женщине было какое-то достоинство и еще что-то, вызывающее сострадание. Не было никакой необходимости нападать на нее. «И почему она искала Эймоса, — подумала Эспер, — почему она называет его «любовь моя»? Она, конечно, сумасшедшая, но…»

Эспер вышла из-за спины мужа, уклонившись от его движения остановить ее.

— Ли, — произнесла она тихо, — что вам нужно здесь? Вы же не хотите никому причинить вред, не так ли?

Ли перевела горящий взгляд с лица Эймоса на Эспер. В глазах женщины появились слезы.

— Ли хочет свою любовь, — сказала она. — Хочет, чтобы он держал ее в своих объятиях и любил ее, как раньше.

Эспер услышала сдавленный вздох Хэй-Ботса. Эймос тоже услышал его. Он грубо оттолкнул жену в сторону.

— Ради Бога, Эспер! Эта женщина — сумасшедшая. Она не понимает, что говорит. Ну, хватит, с меня довольно!

Он прыгнул к Ли, но она уклонилась от него одним гибким движением. Шаль упала с ее плеч на пол, обнажив острый нож, зажатый в правой руке. Но Ли не делала никаких попыток замахнуться им; она держала его острием вниз, крепко прижав к груди. По ее щекам лились слезы, несчастная женщина откинула голову, жалобно глядя на Эймоса.

— Ты сердишься на Ли? — прошептала она. — Ты хочешь обидеть ее?

Эймос колебался. Но тут на молящий шепот Эспер Ли повернулась и пристально посмотрела на нее, явно узнавая.

— Хэсси? — произнесла она неуверенно. Ее рот скривился. — Это ты забрала его у Ли? Он тебя тоже любит? — ее рука судорожно сжалась на ручке ножа. И Эймос, бросившись вперед, крепко схватил Ли за руки. Нож выпал, и женщина, потеряв равновесие, упала. Головой она ударилась об угол сиденья одного из высоких деревянных стульев. Издав тихий стон, она замерла на ковре.

Тяжело дыша, с еще сжатыми кулаками, Эймос пристально смотрел на нее. Его обычно румяные щеки, покрытые золотистыми волосами, стали серыми.

Эспер встала на колени рядом с потерявшей сознание женщиной и нащупала пульс на ее вялом запястье. Откинув блестящие серебристо-черные волосы, она осмотрела маленькую ранку, затем встала.

— Я думаю, она только оглушена, — сказала Эспер, ни на кого не глядя. — Пусть немного полежит так.

— Но Боже милостивый! — воскликнул Хэй-Ботс, выходя из оцепенения, — Нужно чем-нибудь связать ее, пока есть такая возможность. Ведь она собиралась наброситься на вас с этим ножом, миссис Портермэн, не так ли?

— Я так не думаю, — печально возразила Эспер. Она подняла нож и посмотрела на него — один из тех длинных острых ножей для разделки рыбы. Ли, должно быть, нашла его среди старых вещей Ната, оставшихся от морских походов. Эспер спрятала его за пресс-папье на этажерке для безделушек.

— Эймос, свяжи ей лодыжки своим платком, — посоветовала она мужу, — этого будет достаточно.

Эспер не смотрела на него, но почувствовала его внезапное напряжение. «Он не хочет касаться ее», — подумала Эспер.

— Ну, действуйте же! — крикнул Хэй-Ботс, резко толкая Эймоса. — Что с вами случилось?! Или, может быть, эта женщина вовсе не сумасшедшая? Может, она говорила правду обо всей этой любви, — его маленькие серые глазки сузились до щелочек.

— Не говорите глупости!

Эймос выдернул из кармана большой носовой платок, наклонился и обвязал им лодыжки Ли.

В гостиную вдруг ворвался поток холодного воздуха, парадная дверь хлопнула. Эймос, еще завязывавший узел, поднял голову и повернулся. В комнату вбежал Нат Кабби, его лицо было перекошенным. Он остановился на мгновение, уставившись на них.

— Что ты делаешь с нею, ублюдок?! — Нат поднял ногу и сильным пинком скинул руку Эймоса с ног своей матери.

Эймос выпрямился и встал, его лицо побагровело. Левая рука, принявшая сильный удар Ната, была разбита в кровь.

— Нат! — медленно произнес он. — Нат, твоя несчастная мать сама пришла сюда и вела себя очень странно. У нее был нож. Упав, она ударилась головой. Но я уверен, что с нею все будет в порядке.

Эймос круто развернулся и вышел из комнаты, закрыв за собою дверь. Он оставался в холле несколько минут.

Нат посмотрел на Эспер долгим непроницаемым взглядом, затем встал на колени рядом с Ли. Он коснулся ее щеки, и женщина зашевелилась и вздохнула тихо, как ребенок. Ее спокойное лицо казалось просветленным и освобожденным от всех страстей. Только Эспер видела выражение лица Ната, когда тот склонился над своей матерью. Уголки его рта опустились в болезненной ухмылке, а в желтых глазах застыла нестерпимая мука.

До сего момента Эспер не чувствовала страха, но теперь она испытала минуту ужаса, такого же острого, как боль, стоящая в глазах Ната.

Он тоже сумасшедший, подумала она, даже хуже, чем сумасшедший. Почему он никогда не называет Ли матерью? И вдруг неожиданная мысль заставила Эспер растеряться: разум этой бедной женщины иногда затуманен, все в Марблхеде знают это. Это ужасно и неприятно, но не более того. Но неужели правда то, что она говорила об Эймосе?

— Послушай, Нат, — резко сказала Эспер. — Ли приходит в себя. Я знаю, ты можешь справиться с нею. Нам лучше отнести ее наверх, в постель. Нет смысла вести ее домой в такую ночь.

Нат развязал платок на ногах матери и бросил его на пол.

— Мы пойдем домой, — возразил он. — У меня здесь сани… я искал ее весь день. Она ускользнула сегодня утром. Я знал, что она придет сюда. У нее сейчас обострение.

С ним все в порядке, думала Эспер, его лицо не выражает ничего, кроме обычной мрачности, да и речь вполне связная.

Ли снова вздохнула и открыла глаза.

— Ее надо поместить в психиатрическую лечебницу, Нат, — сказал неожиданно Эймос. Он вернулся в гостиную и стоял в центре у стола, поддерживая поврежденную руку. Он, казалось, находился в своем обычном состоянии. Уверенный и доброжелательный. — В новую лечебницу в Дэнверсе. С нею будут хорошо обращаться. Я все устрою, — добавил он.

Женщина задрожала. Она подняла голову, затем вновь уронила ее на ковер.

— Нет, — жестко возразил Нат. Он встал, слегка покачиваясь, засовывая руки в карманы своей грязной рабочей куртки. — Она останется со мной, как обычно. Вы знаете, почему она всегда ищет вас, когда ей плохо, — процедил он сквозь зубы.

— Я не знаю, Нат, но, по-моему, она путает меня со своим утонувшим мужем.

Эспер испытала облегчение. Конечно, это было объяснением, и она увидела неуверенность, промелькнувшую на лице Ната. Она вспомнила событие девятнадцатилетней давности. В ту ночь, когда они прятали рабыню, Нат стоял полный той же непонятной злобы, готовый причинить зло, а потом, когда Джонни заговорил, в нем появилась такая же неуверенность, и он ничего не сделал, просто выскользнул в темноту.

— На прошлой неделе вы шли по Стейт-стрит к пристани, и она увидела вас в окно. Вот что расстроило ее снова, — медленно произнес Нат, и это звучало так, как будто он просил, чтобы его убедили в обратном.

— Ну, тут я ничего не могу поделать. У нее галлюцинации, я полагаю, — сказал Эймос несколько раздраженно. — Я не знаю, что ты хочешь сказать этими смешными… В конце концов, Нат, ты прекрасно знаешь, что она просто сумасшедшая старуха.

— О, перестань! — прошептала Эспер мужу, так как Ли медленно приподнялась на локте. Эспер и Нат быстро наклонились к ней, и Эспер почувствовала, как тело женщины резко отпрянуло от Ната.

Ли стояла одна, наклонив голову. Никакой красоты уже не было в склоненном лице. Оно выглядело безвольным и внезапно состарившимся.

— Я слышала тебя, — прошептала она бесцветным голосом, доносившимся как будто издалека. — Я слышала то, что ты сказал.

Она не смотрела на Эймоса, измученные глаза ее пристально изучали цветастый ковер под ногами.

Губы Эймоса сжались, но он не пошевелился. Она пришла в себя, подумала Эспер, она говорит «я», не «Ли». Но Нат снова положил ладонь на руку матери.

— Пошли домой, — пробормотал он.

Ли быстро отдернула свою руку и посмотрела в лицо Эймоса. Он встретил этот долгий взгляд, не дрогнув. Наблюдавшая за мужем Эспер не могла заметить никаких чувств, кроме истощенного терпения.

— Ради вашей пользы, миссис Кабби, — сказал он убедительно, — вам требуется профессиональный уход.

Ли отвела от него взгляд и отвернулась.

— Пошли, — Нат снова обнял мать и накинул шаль на ее голову. — Не обращай внимания на этого глупого ублюдка. Я буду заботиться о тебе.

Эспер услышала глубокий вздох, и глаза Ли остановились на ее лице. В них была мольба. Но что я могу сделать? — подумала Эспер.

— Вам сейчас лучше пойти с Натом, — сказала она ласково.

Ли выпрямилась в полный рост.

— Да, — ее голос был похож на резкий порыв ветра. — Он и я, как всегда. И ничего больше, не так ли?

Она медленно вышла из комнаты, сын последовал за ней.

Слышно было, как открылась и закрылась парадная дверь. В гостиной воцарилась неловкая тишина.

Эймос откашлялся. Его поврежденная рука быстро распухала и синела. Он мельком взглянул на нее и, сунув ее в карман, обратился к своим гостям, замершим у камина.

— Извините, друзья, — сказал он сердечно с почти естественным смехом. — Ужасная сцена. Все бы отдал, чтобы она не произошла, но в наших старых приморских городах встречаются странные личности. Так как насчет стаканчика спиртного на ночь?

Эммелин наконец зашевелилась и покинула свое убежище. Все это время она стояла за креслом и в оцепенении следила за ужасной сценой.

— Ничто на свете не заставит меня провести и минуту под этой крышей. Будьте добры, прикажите вашему кучеру подать экипаж, — ее голос дрожал, в глазах стояли слезы.

Эймос растерянно посмотрел на готовую разрыдаться англичанку.

— Но, мадам. Теперь нечего бояться. Вы не можете уехать в такой час — поезда нет… и…

— Тогда мы проведем ночь в одном из отелей Салема.

— Н-но несомненно… — нерешительно сказал Эймос, поворачиваясь к Хэй-Ботсу. — Скажите ей, что это просто неприятная случайность; мы глубоко сожалеем, но теперь нет никакой опасности.

Джордж Хэй-Ботс пожал своими массивными плечами. Подозрение и холодное отвращение были написаны на его румяном лице.

— Я совершенно согласен с женой, — заявил он. — Мы немедленно уезжаем.

О Боже! — подумала Эспер. Она понимала, что это безнадежно, но знала, что должна попытаться остановить их.

— Это было шоком для вас — и для нас также, — сказала она рассудительно, пытаясь улыбнуться. — Но, пожалуйста, не покидайте нас так. Никто в этом не виноват.

— А вот этого я как раз и не знаю, — возразил Хэй-Ботс. — Но зато я знаю, что ни я, ни моя жена не собираемся оставаться в этом доме. А что касается нашей сделки, — сказал он, поворачиваясь к Эймосу, — она не состоится. Где неразбериха в личной жизни, там будет беспорядок и в бизнесе, я так считаю. И это мое последнее слово.

И через полчаса Хэй-Ботсы уехали. Эймос, страшно огорченный, никак не мог заснуть, и Эспер слышала его неровное дыхание и чувствовала его беспокойные движения.

— Пожалуйста, не мучайся, дорогой, — отважилась она наконец сказать в темноту. — Ты можешь сделать деньги и без Хэй-Ботса. У тебя всегда это получалось.

Эймос ничего не ответил, но вскоре он обнял ее и притянул ее голову к своему плечу. Эспер стала постепенно успокаиваться. Страхи и разочарование этого вечера уходили. Забыть это все, думала она сонно, эти Хэй-Ботсы просто глупые индюки. А что касается сцены с Ли, это было именно то, что сказал Эймос, — неприятная случайность.

На следующее утро молочник принес в особняк Портермэнов городские новости. Дико возбужденная Анни позвала Эспер в кухню.

— Та женщина, мэм, та женщина, которая ворвалась сюда прошлой ночью… — речь Анни стала несвязной, но молочник повторил свою историю, смакуя подробности.

Ли Кабби проткнула себя разделочным ножом. Она сделала это на крыше своего дома. Том Гауден, ученик кузнеца, шел по Стейт-стрит на работу, когда случайно поднял глаза и увидел тело, свисающее через перила. И даже с улицы можно было видеть капающую на крышу кровь. Том бросился в дом и нашел Ната Кабби еще спящим. Похоже, его мать сказала ему, что идет спать. Ли заперла свою дверь изнутри, им пришлось взломать ее, чтобы зайти в спальню этой несчастной. Окно было открыто, видимо, через него она выбралась на крышу. Это было ужасно. Тому пришлось звать на помощь, чтобы успокоить Ната. Казалось, парень совсем свихнулся, но кто же выдержит такое?

Эспер опустилась на табурет. Ее лицо было белым и испуганным.

— Это ужасно, — прошептала она, — ужасно. Но ведь бедная женщина была не в себе, вы знаете.

— Что она делала здесь прошлой ночью, мэм? — спросила Анни нетерпеливо, блестя глазами. — Я и Бриджет были так напуганы, что боялись пошевелиться.

Молочник тоже приблизился, ожидая ответа.

— Ну, приход сюда миссис Кабби в действительности не имел к нам никакого отношения, — сказала Эспер. — Ее разум был затуманен. Я полагаю, она вспомнила, что Нат работает на мистера Портермэна; это не имеет ничего общего с тем, что случилось позже.

Эспер говорила довольно твердо, и она видела, что, как ни разочарованы были слуги, она убедила и их, и молочника, которому не придется нести новую сенсационную историю в город.

Она спокойно вышла из кухни и поднялась наверх, в туалетную комнату, и тут ее охватил сильный приступ тошноты. Когда он наконец утих, Эспер съежилась на полу, откинув голову к стене. Ее глаза были устремлены на блестящий медный кран. Но вместо крана она видела обмякшее, одетое в черное тело Ли, с которого на крышу капала кровь, как описал это молочник. Она видела Ли, стоящей прошлой ночью в их гостиной с гордо поднятой головой, огромными, горящими, полными слез глазами, устремленными на Эймоса с мольбой и страстью.

— Да, — произнесла Эспер громко. — Это была правда.

Она закрыла глаза, и на нее снова нахлынула дурнота. Отвратительно. Отвратительно. Как он мог… как он мог притворяться прошлой ночью… лгать и не испытывать жалости?

Вернувшийся домой к ленчу, Эймос ворвался к ней с криком:

— Эспер, ради Бога, я искал тебя повсюду! В чем дело, дорогая, тебя тошнит? — он поднял жену с пола и отнес в спальню.

Эспер лежала неподвижно, глядя в обеспокоенное лицо мужа.

— Эймос, ты слышал о Ли?

— Да, я знаю. Это ужасно. Но пусть это тебя так не огорчает. Боюсь, это случилось из-за моих слов о психиатрической лечебнице.

— Нет, — возразила Эспер, садясь и твердо глядя на него. — Это произошло не из-за твоих слов о психиатрической лечебнице, а из-за того, что ты назвал ее сумасшедшей старухой. Ей наконец стало ясно, что ты никогда не любил ее, несмотря на то, что было между вами.

— Эспер! — Эймос свирепо посмотрел на жену. — Ты тоже сошла с ума? Как ты можешь верить этому бреду больной женщины!

— Эймос! Послушай меня. Я не игрушка. Я не ребенок и не восковой цветок, который надо защищать от малейшего сквозняка. Я знаю, что ты был любовником Ли. Но я хочу услышать правду от тебя.

Эймос встал так резко, что Эспер упала обратно на подушки. Он пристально посмотрел на жену сверху вниз, и его лицо было таким же напряженным и суровым, как ее.

— Зачем? — спросил он с холодной яростью. — Какое это имеет значение?

Эспер почувствовала боль, как тупой удар в сердце. За все время их совместной жизни она даже не подозревала, что он может так смотреть на нее. Враг. Они никогда не ссорились, не спорили. Хороший брак, как сказала Сьюзэн, действительно так оно и было. Но теперь Эспер боялась изменить свое мнение о нем. И все же она не могла отступить.

— Это ради нашей любви, — медленно сказала она. — Хотя ты лгал прошлой ночью — и, возможно, тебе пришлось лгать тогда. Я не могу вынести мысли о том, что ты лжешь мне.

— Очень хорошо, — ответил он тем же яростным и горьким тоном. — Я был с Ли один раз, двенадцать лет назад. Я не собираюсь объяснять тебе, как это произошло. Я не придал этому значения — так, пустяк, какие бывают у большинства мужчин.

— Зато это оказалось не пустяком для Ли, — произнесла тихо Эспер. — Она думала, что ты любишь ее. Она убила себя из-за этого.

— Ли была сумасшедшей. Ради Бога, Эспер! Я никогда не думал, что ты можешь вести себя как маленькая дурочка.

Эспер подняла голову, и слезы заполнили ее глаза.

— Извини. Не смотри на меня так сурово. Все это было ужасным шоком.

Но гнев Эймоса не утихал.

— Эймос, — сказала Эспер очень тихо, — не отталкивай меня. Я больше никогда не упомяну об этом. Только… — она замолчала.

— Только что? — крикнул Эймос яростно.

Эспер не хотела произносить этого. Она была измучена, опустошена и жаждала только вернуть взаимопонимание, нежность и душевный комфорт.

— Я боюсь Ната, — прошептала она.

— Ерунда! — процедил Эймос сквозь зубы. Но ее призыв был принят. Он заговорил тише. — С Натом все будет нормально. После того как он оправится после этой трагедии, он, несомненно, почувствует облегчение. Должно быть, ему было ужасно трудно сдерживать мать во время обострений ее болезни. Она, видимо, даже кидалась на него, помнишь те шрамы на его щеках?

Да, подумала Эспер с тоской, и, возможно, у нее были причины.

— Нат — это зло, — сказала она. — Он не такой, как другие люди.

— Ерунда, — повторил Эймос, — он угрюмый и злобный временами, я согласен с тобой. Но на самом деле он никогда не делает ничего плохого.

— Он никогда не делал ничего плохого из-за Ли или мысли о ней. Но теперь ее нет.

— Эспер, ради Бога, перестань преувеличивать и толковать об одном и том же. Нат вернется на свое рабочее место через день или два, он будет ловко натягивать заготовки на колодки и ворчать о своем жалованье, как обычно.

— О, мой дорогой, — прошептала Эспер умоляюще, — разве ты не знаешь, что он ненавидит тебя? Он всегда ненавидел тебя. Я думаю, он остался на фабрике, чтобы следить за тобой. А теперь, после того, что сделала Ли, он мог решить, что ты в этом виноват. Я не понимаю Ната, но… — ее голос оборвался.

Но я понимаю его лучше, чем ты, подумала Эспер. Ее мысли мчались, как штормовые океанские волны. Во всем виноват этот город — в нем уживаются добро и зло, насилие, нищета и богатство.

— Пойди и вымой лицо! — велел Эймос. — Ну и вид у тебя. И может, мне позволят поесть спокойно? Ты болтаешь всякую ерунду, — он подошел к туалетному столику и пробежался расческой по своим густым белокурым волосам.

Может быть, он прав, подумала Эспер, сползая с кровати. Я в полном изнеможении. Может, это из-за ребенка. Надо сказать ему, сказать сейчас. Тогда он больше не будет сердиться.

Она встала перед мужем и положила руки ему на плечи.

— Эймос, я опять жду ребенка.

Эспер наблюдала, как таял его гнев, уступая место восторгу.

— Так вот почему ты была так огорчена сегодня утром, моя бедная девочка! Ты должна была рассказать мне об этом раньше, кошечка.

Эспер улыбнулась ему и оперлась на его руку. Они опустились по лестнице вместе, как будто Эспер стала слишком слабой, чтобы ходить самостоятельно.