Сотня миль в носилках. — Блуждание в тумане. — Появление Брана. — Снова Стоунхендж. — Конн Лир говорит. — Конец поисков. — Регана отдает свою любовь.

Как ни стремился Квинт вернуться в Стоунхендж, он был рад, что стомильное путешествие продлилось более пяти дней. В конных носилках он чувствовал себя глупо и ему страшно не хотелось предстать перед Реганой таким жалким и унизительным образом. Он и без того выглядел по-дурацки, когда она видела его в последний раз в качестве лже-силура. Поэтому он стискивал зубы, и, не обращая внимания на боль в ноге и позвоночнике, ежедневно ненадолго выезжал на Фероксе. И силы быстро возвращались к нему.

Они продвигались медленнее обычного по разным причинам. До Каллевы, столицы атребатов, их сопровождали несколько когорт Четырнадцатого легиона, возвращавшихся в свой гарнизон. И все они заночевали в Каллеве, где Петиллий и легат Четырнадцатого осмотрели бывший римский лагерь и строили планы по его восстановлению.

Каллева казалась городом скорби: двери были заперты и заколочены, улицы пусты, но в окнах то и дело показывались женские лица, глядевшие на легионеров с немым отчаянием. На некоторых удаленных термах, куда новости доходили с опозданием, все еще оплакивали убитых… Однажды из хижины выбежала старуха со спутанными седыми космами, и размахивая костлявыми руками, выкрикивая проклятья, плюнула прямо в сторону легата

Петиллия. Легат проехал, сделав вид, что ничего не заметил.

В другой раз в пригороде Каллевы, они увидели двух маленьких, хорошо одетых девочек с белокурыми косичками, в ярких туниках, сколотых богатыми пряжками. Дети, плача, жались под деревом. Они отчаянно вцепились друг в друга при приближении легионеров, слишком испуганные, чтобы убежать.

Петиллий сдержал коня и обратился к проводнику-регнию, ехавшему следом:

— Спроси детей, почему они плачут.

И когда проводник, наконец успокоил их настолько, чтоб они могли говорить, Квинт услышал ответ:

— Потому что мы голодны, и наш отец убит, и мы не можем найти свою мать.

Петиллий печально улыбнулся, глядя на девочек, и сказал переводчику:

— Отведи их в Каллеву, передай какой-нибудь доброй, достойной доверия женщине, которая сможет найти их мать. Скажи им, что римляне пришлют в город провизию, и они не будут больше голодать, однако накорми их сейчас. — Он сделал знак ординарцу, который достал пакет полевого рациона из собственных запасов легата и передал его испуганным девочкам.

Видите, дети, думал Квинт, не все римляне жесткие чудовища как вы, без сомнения, верили. И он надеялся, что придет время, когда угнетенный народ сможет взирать на римлян без ненависти или апатии безысходности.

Но когда они миновали страну атребатов и достигли великой священной равнины, атмосфера изменилась. Сюда волна не принесла ни голода, ни разрушений. Маленькие фермы выглядели процветающими, туземцы встречали римлян недоуменными взглядами, и, собираясь вместе, удивленно переговаривались, ибо эти края лежали в стороне от всех римских военных дорог, и тропы, ведущие сюда, трудно было бы найти без проводника-регния.

Как бы то ни было, но в последний день перехода, когда они достигли границ священной равнины, они заблудились.

Регний не мог найти дорогу среди мириад холмов, испещрявших равнину. Эти травянистые курганы — могильники древнего народа — делали пейзаж столь жутким, и, однако, однообразным, что римляне ходили среди них кругами. Вдобавок, весь день не было солнца — только моросящий дождь и плотный туман, сильно затруднявший видимость.

Когда стемнело, они прекратили поиски и встали лагерем. Вскоре легат послал за Квинтом. Тот, редко видевший вечно занятого Петиллия после перехода через Темзу, поспешил доковылять до его палатки. Легат приветствовал его беглой улыбкой:

— Садись, рад видеть, что ты быстро поправляешься. У тебя есть хоть какое-нибудь представление о том, где мы?

Квинт покачал головой.

— Боюсь, что нет. Как тебе известно, я выезжал на равнину с южной стороны, а покидал ее с западной. К тому же у меня был проводник.

— Я думал, что у меня он тоже есть, — сухо заметил Петиллий. — Этот регний клялся, что знает страну, как собственную ладонь, но явно врал. Хуже того, кажется, он испуган. Утверждает, что его преследуют духи мертвых, и что этот туман наслали друиды, чтобы мы не нашли Стоунхендж.

Квинт испытал некое сочувствие к проводнику. Здесь царила странная атмосфера. Темные, молчаливые могильники, казалось, толпятся кругом, словно наблюдая.

— Это смешно, — нетерпеливо продолжал Петиллий, — чтобы шестьсот человек могли так заблудиться. Остается уповать, что завтра погода прояснится.

—Я знаю, что мы должны пересечь большую реку… Эйвон, — неуверенно произнес Квинт. — Она должна быть к западу от нас… если мы определим, где запад. Прошу прощения, легат, что я не могу оказать большей помощи…

— На заре я пошлю разведчиков искать реку, — сказал Петиллий. Затем он со свойственной ему трезвостью ответил на извинения Квинта. — Ты не виноват, что мы заблудились. Я и не ожидал, что ты послужишь проводником. Я взял тебя потому, что Верховный друид тебя знает. Когда мы встретимся, надеюсь, он будет сговорчивей, из-за того, что ты с нами.

— Не знаю, будет ли рад Верховный друид моему присутствию, — откровенно сознался Квинт. — Было мгновение, когда я был уверен в обратном. — Квинт вспомнил о ярости Конна Лира, когда он упомянул Гая Туллия.

— Да, но, насколько я понимаю, его внучка тебя любит, — лукаво заметил Петиллий, — и удивительно, чего могут добиваться женщины, когда они того хотят.

Квинт закаменел. Затем холодно и резко произнес:

— Я не стану использовать ни Регану, ни ее чувство ко мне, если оно вообще существует, поскольку между нами не может быть ничего… и никакого будущего.

Легат вскинул брови, изучая красивое суровое лицо, решительную линию рта, умные выразительные глаза.

— Конечно, — сказал он без всякого выражения. — Итак… Спокойной ночи, центурион. Довольно на сегодня.

Квинт вернулся в свою палатку. Ему было не по себе при мысли, что он разгневал легата, и пугала собственная ярость от предложения использовать любовь Реганы как орудие для достижения целей Рима. Несколько позже, успокоившись, он понял, что замечание легата было вполне разумным с точки зрения римлянина. Но для Квинта, когда речь заходила о Регане, все разумные доводы теряли значение, и он начал искренне надеяться, что они никогда не найдут Стоунхендж.

На следующее утро показалось, что надежды эти оправдаются. Туман и морось не развеивались. Разведчики Петиллия, которым было приказано не удаляться больше, чем на расстояние оклика, чтобы тоже не заблудиться, возвращались, докладывая, с небольшими вариациями, об одном и том же — что они не нашли никаких признаков реки, и вообще ничего, кроме курганов и круглых холмов.

Легат уже собрался приказать выступать в направлении, указанном издерганным проводником, поскольку больше ничего не оставалось, когда последний разведчик вернулся, ведя пленника. Квинт заметил движение перед палаткой легата, и услышал шум, и подъехал на Фероксе посмотреть, что происходит.

Пленником оказался Бран. Он стоял перед легатом, бил себя в грудь и указывал куда-то через плечо.

— Он следил за нами вон с того холма, — объяснил разведчик Петиллию. — Я не смог добиться от него, кто он такой.

Квинт вышел вперед и отдал честь.

— Я знаю, кто он такой, легат. Это немой слуга Верховного друида, о котором я рассказывал.

Когда он заговорил, Бран обернулся, и, увидев Квинта, расплылся в улыбке. Освободившись от железной хватки державшего его разведчика, он бросился к Квинту.

— Вижу, что и он тебя узнал, — сказал Петиллий. — Ты можешь понять, что он старается объяснить?

Квинт, с облегчением отметив, что голос и взгляд легата, обращенные к нему, были такими же, как обычно, ответил, что попытается.

Он медленно спросил Брана по-кельтски, и его прежнее знакомство с языком жестов, которым объяснялся немой, помогло ему понять.

— Думаю, — наконец сказал Квинт, — что его послал разыскать нас Конн Лир.

Когда он произнес имя Верховного друида, Бран яростно закивал и приставил к голове ладони, растопыренные, как крылья, изображая церемониальную корону жреца.

— Похоже на то. Хотя откуда Конн Лир узнал о нашем прибытии?

— Нетрудно догадаться, — заметил Квинт. — Какой-нибудь тайный гонец с тех ферм, мимо которых мы шли. Я считаю, что Бран хочет проводить нас к Конну Лиру. — По крайней мере, куда-то он хочет нас проводить.

Бран снова ударил себя в грудь и указал в сторону.

— И на это похоже. — Петиллий разглядывал смуглое, как спинка жука первобытное лицо, длинные мощные руки, одежду из клочковатых выдровых шкур. — Но можем ли мы доверять ему? Он способен завести нас в болото… в какую-нибудь ловушку…

— Бран никогда не позволил бы поймать себя, если бы не был настроен дружелюбно. А что до того, куда он нас отведет, я уверен…

Квинт умолк. Он был почти уверен в намерениях Брана, но существовал способ удостовериться — однако, чтобы прибегнуть к этому способу, Квинту пришлось пережить душевную борьбу. На сей раз чувство долга победило, пересилив стыд, из-за которого он прошлой ночью огрызнулся на легата. Правда, Квинт не мог побороть краску, выступившую на лице, когда под внимательным взглядом Петиллия, разведчика и нескольких других офицеров, он вытащил из-под кирасы пряжку Реганы, пряжку, которую не видел ни один римлянин, исключая Диона и Фабиана.

Среди офицеров раздались смешки, но легат мгновенно пресек их, а Квинт, держа пряжку перед глазами Брана, торжественно спросил:

— Клянешься ли ты красной змеей, знаком друидов, что безопасно отведешь нас к Конну Лиру?

Бран взирал на пряжку с благоговейным страхом. Он медленно кивнул. Затем, наклонив голову, прижался к пряжке лбом в знак подчинения.

— Бран поклялся перед эмблемой друидов, — объяснил Квинт. — Мы можем доверить ему.

— Хорошо, — сказал Петиллий. — Тогда выступаем немедленно.

Бран повел их в направлении, прямо противоположном тому, что указывал регний, и меньше, чем через час они достигли реки. После того, как они переправились, сердце Квинта забилось быстрее. Туман рассеялся, выглянуло блеклое солнце, и он узнавал многие черты местности: поросшие травой земляные валы, длинный холм, формой похожий на лежащего льва… А потом он увидел длинную дорогу между стоячих камней, что вела к великому храму.

Когда Квинт видел эту дорогу прежде, она была заполнена британцами, направлявшимися на праздник Луга. Сегодня по пустынной дороге маршировала только римская когорта.

Достигнув дороги. Петиллий велел Квинту ехать рядом, однако легат не говорил с ним, пока они не поднялись на вершину холма, и перед ними предстал Стоунхендж, мощный и таинственный. Огромные камни темнели на тоне зеленой низины и дальнего леса.

— Впечатляет… — удивленно пробормотал легат, более про себя. — Я и понятия не имел…

Они медленно двинулись дальше, и даже среди грубых легионеров когорты прошел изумленный ропот, когда пришел их черед впервые взглянуть на Стоунхендж.

Квинт, который был настороже, увидел, что их встречают.

— Вот Конн Лир, легат!

Верховный друид стоял на кургане, против Священного Камня, охранявшего вход в храм. Отчетливо различимы были седая борода, белое одеяние, крылатая корона и золотой серп в руке. Вокруг, плотно сбившись, собралась тысяча друидов всех рангов: барды в зеленом, оваты в синем, жрецы в белом. Все они были безоружны, за исключением двенадцати друидов Правосудия с золотыми копьями, стоявшими по сторонам от Конна Лира. Копья поднялись и сразу опустились при появлении римлян, пока все друиды не завели пронзительное, жуткое песнопение, и снова поднялись золотые копья, но на сей раз замерли, нацеленные на римлян.

— И это дружеский прием, Квинт? — спросил Петиллий с коротким смешком. — Похоже, если мы приблизимся, одним легатом в Британии станет меньше… возможно, невелика потеря, но лучше предупредить когорту. — Он повернулся и приказал:

— Дротики к бою!

Квинт резко окликнул Брана.

— Куда ты нас завел? Ты клялся, что опасности нет.

Бран отчаянно замахал руками.

— Он хочет, чтобы мы отъехали от когорты, — догадался Квинт. — И — смотри, Конн Лир выступил вперед.

— Хорошо, — поразмыслив, согласился Петиллий. — Если они бросят копья в меня и Квинта Туллия, — сказал он ближайшему центуриону, — ты знаешь, что приказать когорте.

Центурион угрюмо отдал честь и отошел к солдатам. Легат и Квинт двинулись в напряженном молчании, глядя на золотые копья в руках Друидов Правосудия. Чуждое слуху римлян пение друидов обволакивало как болотная топь, угнетало сознание. Оно было подобно журчанию воды, но в нем была также и угроза, как в жужжании потревоженных пчел. Квинт чувствовал, как его пальцы, сжимавшие уздечку, покрываются потом, и вздохнул с облегчением, когда по знаку Конна Лира пение внезапно оборвалось. Верховный друид величественно спустился с кургана и сделал три шага навстречу легату и Квинту.

— Что привело вас сюда, римляне? — произнес он по-латыни. Его суровый звучный голос эхом отдавался среди камней.

— Мир, Конн Лир! Мир. между твоим народом и моим! — отозвался Петиллий.

— Тогда зачем вы привели сюда солдат?

— Губернатор Светоний приказал взять когорту. Но разве я и центурион Квинт Туллий осмелились бы предстать перед твоими копьями, если бы не пришли с миром?

— Римляне на многое осмеливаются, — холодно заметил Конн Лир. — Приблизьтесь! — легат и Квинт подчинились. Верховный друид также сделал, несколько шагов вперед. — Теперь сойдите на землю! — приказал он.

Они снова подчинились, и Квинт, силясь скрыть хромоту, отметил, что Верховный друид, должно быть, произвел хорошее впечатление на Петиллия, иначе он бы ни за что не потерпел подобного обращения.

Конн Лир подошел и встал перед легатом.

— Теперь мы равны. Ты пришел ко мне, а я пришел встретить тебя. Так и должно быть, если мы хотим мира в Британии.

— Верно, Верховный друид, — серьезно ответил Петиллий. — Мы поймем друг друга.

Конн Лир обернулся и сделал знак страже. Друиды Правосудия медленно опустили копья.

— Вели своей когорте стать лагерем на равнине, — сказал он Петиллию. — Тебе она не понадобится. Затем ступай за мной, и мы поговорим.

— Должен ли центурион Квинт Туллий остаться с когортой? — спросил Петиллий.

Верховный друид впервые прямо взглянул на Квинта — загадочно, неопределенно, не враждебно, но и не дружелюбно.

— Центурион может пойти с нами. В моем доме есть глупая девчонка, которая будет рада его видеть.

Сердце Квинта подпрыгнуло. Ему понадобилось все самообладание, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица, пока он шел за легатом и Верховным друидом по дороге к Священной роще. Друиды следовали в отдалении. Он пристально вгляделся в странный дом Верховного друида с выраставшим из него огромным деревом. Дубовые листья и сучковатые ветви отбрасывали множество теней, не только на кровлю, но на окружавший дом палисад. Дверь и окна были открыты. Внутри было светло, когда они вошли в круглую комнату с гобеленами.

Квинт услышал какой-то звук — то ли вздох, то ли плач, и прошептал: — Регана…

Девушка выбежала из-за дерева, протягивая руки. Квинт бросился к ней, но Верховный друид быстро встал между ними, как в прошлый раз.

— Нет, дочь моей дочери, ты не будешь говорить с римским центурионом, пока я не решу множества вопросов. — Садись, где ты была, а ты, — Конн Лир махнул Квинту, — вон там.

Девушка невольно бросила на Квинта быстрый взгляд. Прикусив губу, она гордо вскинула голову и подчинилась деду. Затем вернулась на скамейку у очага, подняла прялку, которую выронила и принялась неторопливо наматывать пряжу.

С места, указанного Верховным друидом, Квинт мог хорошо видеть ее. На ней был новый лилово-желтый тартан; прекрасные волосы каштановыми волнами опускались до талии.. Оплечье битого золота, прекрасной работы, отбрасывало искры на склоненное прелестное лицо.

Регана больше не поднимала на него глаза, но сам он смотрел на нее не отрываясь, вновь и вновь узнавая каштановые пряди, падающие на ее чистый лоб, родинку, подчеркивающую форму полных алых губ, длинные ресницы, затеняющие ее щеки.

Он не обращал внимания на Верховного друида и Петиллия, которые беседовали в другой половице комнаты, пока внезапно возвысившийся голос Конна Лира не оторвал его от созерцания Реганы.

— Тебя удивляет, легат, что я хочу заключить мир с завоевателями? Так было не всегда. Прежде я ненавидел римлян так же яростно, как Боадицея, как все мои предшественники — Верховные друиды, со времен вторжения Юлия Цезаря. Но теперь я стар, и что пользы ненавидеть то, что есть — и будет!

— Кто может сказать, что будет? — задумчиво произнес Петиллий.

— Я могу, — ответил Конн Лир. — Потому что Луг даровал мне видение. Я принес в жертву быка. Я возжег в полночь священный огонь в Великом Храме Камней. И я видел.

— Что ты видел, Конн Лир? — тихо спросил легат. Старик встал, повернулся к восточному окну, и взглянул на Стоунхендж. Затем поднял золотой серп и заговорил напевным голосом, полным воодушевления.

— Я видел кровь и разрушения. Я видел нисхождение тьмы на британских кельтов — мой народ. Я видел римские легионы, шагающие по всей стране. Но я видел больше этого… — Он сделал паузу. — Гораздо больше. Я видел, как смешивается кровь британцев и римлян, как они становятся одним народом, и через сотни лет будут неразделимы.

— Ты мудр, Конн Лир, — очень тихо сказал Петиллий. — Я верю, что тебе было даровано правдивое видение будущего.

— Боги тоже смешаются, — продолжал этот звучный, властный голос. — Наши боги, кельтские боги, будут приняты в семью римских, и назовутся латинскими именами, так же, как вы со временем ослабите и переплавите на свой лад наши друидические обычаи — если мы это дозволим.

— Дозволите? — воскликнул Петиллий. — Ты заговорил так, словно вы собираетесь сопротивляться!

— Мы не будем сопротивляться. Если бы мы сделали это, то были бы перебиты, как друиды острова Энглси. Я знаю натуру вашего губернатора Светония. Нет… вы должны дать нам немного времени, может быть, месяц… и тогда мы предоставим эту страну ее судьбе.

— Куда уйдут друиды? — Петиллий подался вперед.

— На острова Запада за Ирландским морем. Там нет римлян, чтобы преследовать нас.

Итак, друиды собираются покинуть Британию, поник Квинт с неожиданной паникой, — а Регана… Он видел, что девушка тоже прислушивается, стиснув зубы. Внезапно она выпрямилась и встала.

— Дедушка, — сказала она, подойдя к старику. Ее голос дрожал. — Я боюсь твоего гнева, но я должна говорить.

— Тогда говори. — Верховный друид уселся и внимательно посмотрел на нее.

— Ты знаешь, что у меня на сердце, Конн Лир, а я знаю твои условия. Проведи же испытание, умоляю тебя. Спроси Квинта Туллия.

— Ты нетерпелива, дитя, ты перебила меня, — сурово произнес Конн Лир, но в глазах его не было гнева. — Но, поскольку я люблю тебя, дочь моей дочери, будет так, как ты хочешь. Подойди, центурион.

Квинт поднялся и встал перед Верховным друидом, озадаченный и озабоченный, ибо догадывался, что произойдет нечто значительное.

— Друиды уйдут на острова Запада без меня, — сказал Конн Лир, — ибо я стар, болен и очень скоро умру. Когда я скончаюсь, меня положат в этой комнате с деревом и сожгут. Мой дух соединится в пламени с духом дуба, как велят древние обычаи. Я хочу, чтоб ничто здесь не было потревожено, пока пепел моего тела, и дуба, и дома не истлеет и не смешается с мирной землей… не потревожено, — торжественно повторил он, — никакими смертными руками.

Но какое отношение это имеет ко мне? — думал Квинт. Ему было не по себе, горящий взгляд, казалось, проникал в его душу. Петиллий тоже выглядел озадаченным. Регана стиснула руки, дыхание ее участилось, взгляд перебегал с деда на Квинта.

— Что ты хотел найти, Квинт Туллий, когда прибыл в Британию? — спокойно спросил Верховный друид.

— Останки моего прадеда Гая, — после паузы пробормотал Квинт.

Верховный друид встал и взмахнул золотым серпом.

— Останки твоего предка лежат здесь, среди корней дуба.

Квинт схватил ртом воздух. Он глядел на мощный ствол посреди комнаты. Петиллий сделал резкое движение, но Регана оставалась неподвижной — выжидая.

— Этот римлянин, Гай Туллий, осквернил наши святыни. Поэтому тогдашний Верховный друид и возвел здесь твердыню нашей веры, чтобы отвести зло. Что ты сделаешь, центурион, теперь, когда ты это знаешь?

Квинт глубоко вздохнул и взглянул в глаза Конна

Лира.

— Я не вполне понимаю, Верховный друид, но… я изменился, с тех пор, как прибыл в эту страну. Я не оскверню вашу святыню, как по неведению сделал Гай, не потревожу то, что должно покоиться с миром.

Лицо старика смягчилось, обжигающий холод исчез из его взгляда, но он упорно продолжал:

— С твоим предком, центурион, погребено золото друидов — много золота. Ты ведь хотел его, не правда ли?

— Да, — медленно ответил Квинт. — Хотел. Но теперь есть нечто, его я хочу больше.

Он взглянул на Регану и заметил, как радость блеснула в ее глазах.

— Ты хорошо выбрал, — сказал Конн Лир. — И вот что я скажу тебе. Если дух твоего предка блуждал неупокоенным, то больше так не будет. На костре, который поглотит нас обоих, все различия будут стерты — римский захватчик и кельтский верховный жрец вместе войдут в рай, где всегда царит мир.

Замолчав, старик прошел к своему креслу и устало опустился в него. В комнате установилась трепетная тишина. Слезы струились по щекам Реганы. Она встала перед дедом на колени и поцеловала ему руку. Петиллий наконец стряхнул с себя оцепенение и заговорил. По хрипоте, звучавшей в его голосе, Квинт понял, что того обуревают сильные чувства.

— Так и будет, Конн Лир, все, как ты захочешь. Квинт сказал, и я сказал.

Верховный друид медленно кивнул.

— Вы оба — хорошие люди. Вы — та опора, на которой будет построена новая Британия. — Он вздохнул, затем губы его тронула легкая улыбка. Он положил голову на склоненную голову девушки. — Эй, Регана, — ласково сказал он, — теперь ты можешь говорить со своим римлянином. Уведи его отсюда, потому что нам с легатом надо еще многое обсудить.

Квинт сдержал дыхание, когда девушка поднялась с колен и направилась к нему, но он обернулся к Петиллию.

Легат взглянул на него с мягкостью, которой Квинт никогда в нем не замечал, также улыбнулся и произнес:

— Да, ступай с ней, Квинт. И говори с ней, о чем хочешь, потому что Верховный друид прав. От таких, как вы с Реганой, может произойти новый народ Британии. Ты должен подождать, пока не изменится закон, но я уверен, что до этого осталось немного времени.

— Благодарю, мой легат, — очень тихо сказал Квинт. Он взял Регану за руку, и они молча вышли в рощу. Их счастье было столь глубоко, что они не могли говорить.

Они остановились рядом, словно по согласию, под ясенем и взглянули друг другу в глаза.

— Регана, — прошептал Квинт, — ты поняла, о чем говорил легат?

— Не совсем, — также шепотом ответила она. — Ах, Квинт, я молилась об этом… не знаю, сколько раз… чтобы ты вернулся… но ты ранен? Что случилось с твоей ногой?

Он положил руки ей на плечи и сжал их, вглядываясь в невинные, прекрасные глаза.

— Я был ранен копьем, брошенным одним из твоих соплеменников, Регана, и многих из них убил в битве, что опустошила половину Британии. В битве, в которой погибла королева Боадицея. Ты должна знать и принять это.

Ее ресницы на миг дрогнули, затем поднялись. Зрачки были темными и неподвижными, взгляд спокоен.

— Я знаю. Я горько плакала по своим убитым соплеменникам и по названой матери, которая всегда была добра ко мне. Это навсегда останется с нами, но оно не должно разделять нас с тобой. Вскоре выпадет снег, затем придет весна, и снова прорастет трава — даже на поле битвы.

— Да, моя Регана. Поэтому я хочу объяснить тебе слова легата. Существует закон, разлучающий нас, но когда трава снова прорастет на поле битвы, я смогу попросить тебя стать женой римского солдата. И что ты ответишь, Регана?

Она не произнесла ни слова, но медленно вскинула руки и обвила ими его шею. Он прижал ее к себе, и так они стояли обнявшись под деревом. Закатные лучи, проникая сквозь листья, играли в светлых, струящихся волосах девушки, отражались в кирасе молодого римского центуриона, который нашел в Британии не то, что искал когда-то, но новый дом, и любовь и судьбу.