Дорога в Линкольн. — Месть Боадицеи. — Паление Кол-честера и поражение римлян. — Регана спасает Квинта от гибели. — Бегство на Фероксе в летнюю ночь.

Хотя первая половина пути в Линкольн лежала через страну триновантов, ничего необычного не случилось. По правде сказать, пока они не свернули на север по дороге, именуемой «Эрмина», Квинт вообще никого не видел. И не слышал иных звуков, кроме тех, что издавали они сами да птицы.

На третий день они двигались вдоль окраины болот. Квинт вглядывался в зеленую мешанину топей и гадал, бывают ли здесь малярийные туманы, как на Понтийских болотах за Римом. Но в любом случае, малярийные или нет, — топи представляют собой предательски опасный лабиринт островов и петляющих тропок, постоянно избегаемых как легионерами, так, разумеется, и племенем коританов, обитавшим на западной границе болот. Там, выйдя из чащи лесов, они обнаружили несколько деревушек, внушавших самые мирные чувства. Яркое солнце, установившееся в эти два дня, играло на шкурах пасущихся овец мелких лохматых британских коров. Туземцы-коританы, столь же высокие, как ицены, с которыми они были в родстве, выглядели дружелюбными. Они искренне улыбались проходящим офицерам, и порой из круглых мазанок выбегали дети, протягивая солдатам букеты анемонов и лютиков.

Предчувствие беды и отчаяния, которые Квинт испытал в стране иценов, теперь совершенно рассеялось. Хотя он немного расслабился, но испытал и легкое разочарование, припомнив о перспективе рутинного казарменного существования в Линкольне, и решил сосредоточиться на слухах о продвижении войск, и найти какой-нибудь способ отправиться на запад, где он мог приступить к поискам останков Гая.

После многочасового марша по самой плоской равнине, какую Квинт только мог представить, высокий холм Линкольна, неожиданно воздвигшийся на горизонте, являл собой приятную смену впечатлений. И, наконец, отряд преодолел дорогу на вершину и вступил в просторную крепость Девятого легиона. Квинта встретили с энтузиазмом. Не только потому, что он пользовался популярностью, — его приезд вносил некоторое разнообразие. Флакк, центурион-испанец, заявил, что к вечернему рациону будет добавлена свежая речная рыба, а также лишняя амфора красного вина.

— Флакк оказался, в конце концов, неплохим парнем, — неохотно признал Луций, когда после обеда они вышли из казармы. — Ему скучно, так же, как и всем нам здесь, на холме, поэтому он разрешает охотиться в свободное время. Мы можем также устраивать скачки и беседовать. Термы устроены совсем недурно, даже для такого паршивого мелкого аванпоста, как наш. Хорошая парилка, и на столе для массажа всегда можно сразиться в кости.

Квинт рассмеялся, глядя на друга с ласковой насмешкой.

— Ну, а делом здесь хоть кто-нибудь занят?

— А как же, — отвечал Луций, морща нос. — Дороги. Целые мили. Мы продвигаемся на север, к Хумберу. А патрули. Не считая обычных смотров и построений, сам понимаешь.

— Патрули? — задумчиво повторил Квинт. — А беспорядки среди туземцев?

— О Юпитер, нет! Наше племя паризиев кротко как кролики, они нас любят, они наши отбросы принимают, как сокровища, а их девушки… — сонные глаза Луция внезапно загорелись. — Крупные, пышные блондинки, они…

Квинт резко оборвал его.

— Тебе, Луций, лучше бы не валять дурака с этими девушками. У британцев строгий кодекс чести…

— Чушь! — грубо сказал Луций. — Чего это ты набрался там, на юге? Кудахчешь, как старая наседка. Бьюсь об заклад, ты и форму потерял на разносолах губернатора. — И он без предупреждения ударил Квинта в солнечное сплетение — полушутливо, но чувствительно.

Квинт охнул, потом сжал кулаки и дал сдачи. Они стащили с себя туники и вскоре с легкостью, достигаемой практикой, учинили отличное учебное состязание по борьбе. Катаясь по земле, схватываясь, рыча, они получали несомненное удовольствие. Остальные столпились кругом, заключая ставки. Флакк наблюдал за ними снисходительно и с легкой завистью. Хотя оба были римскими аристократами, над которыми он всегда презрительно потешался, оба были крепкими и здоровыми. Их сильные, мускулистые тела горели от ударов, что они друг другу наносили, но никто не собирался сдаваться, и трудно было определить возможного победителя, хотя Луций был несколько тяжелее и медлительнее. Квинт уже был близок к тому, чтобы свалить его, когда поединок неожиданно прервал вестовой легата, объявивший, что знаменосца Квинта Туллия Пертинакса немедля ожидают с рапортом.

Молодые люди отпустили друг друга и встали.

— Продолжим позже, — с усмешкой, одеваясь, сказал Квинт. — Я тебя почти сделал.

— Гадеса-с-два ты сделал! — процедил Луций, и добавил несколько весьма крепких выражений, вызвавших общий хохот. Смеялся и Луций. Он никогда не сердился на приятеля, как бы жестоко они не схватывались, и кто бы ни побеждал, несмотря на то, что Луций имел неуживчивый характер, и страшно не любил проигрывать.

Квинт умылся, застегнул кирасу и нащечные пластины, надел шлем, взял щит и штандарт когорты и направился к легату.

Петиллий Цереалис сидел за походным столом в чистой, выбеленной комнате и, хмурясь, изучал карту. Услышав шаги, он настороженно поднял голову. Его моложавое лицо обернулось к Квинту.

— Добрый вечер, знаменосец.

Квинт ответил и стал ждать. Легат явно не спешил. Его острые глаза осматривали Квинта от шлема до сандалий. Наконец он сурово произнес:

— Рукоять твоего щита не чищена, и завязки на левой сандалии протерлись. Весь внешний вид обличает непростительную небрежность. Смотри, чтоб к утру все упущения были исправлены.

— Слушаюсь, — сказал Квинт.

— Я знаю, что ты много дней был в пути, — продолжал легат, — но я хочу гордиться своим легионом. Мы здесь несем трудную службу и должны служить примером. Имеют значение даже самые мелочи.

— Слушаюсь, — повторил Квинт, и, несмотря на выговор, почувствовал симпатию к этому человеку, как и тогда, в Колчестере, когда его карие глаза неожиданно вспыхивали, как сейчас.

— Характеристика, данная тебе прокуратором Децианом Катом, не слишком лестна. — Петиллий отодвинул карту в сторону и выудил из груды донесений клочок пергамента. — Так, посмотрим… ага… «распущен, нагл, уличен в нарушении субординации и сотрудничестве с врагами».

— Врагами! — забывшись, воскликнул Квинт. — Клянусь духом моего отца, легат, как можно было называть этих несчастных иценов врагами, и то как мы обошлись с ними… прокуратор… о Марс, теперь-то, конечно, они враги… но… — он прикусил губу, когда полководец поднял брови. — Прошу прощения.

— Полагаю, — сказал Петиллий, откидываясь в кресле, — ваши симпатии друг к другу, безусловно, взаимны. — И Квинт с огромным облегчением услышал смех в голосе полководца. — А теперь — что действительно произошло в стране иценов?

* * *

Весна в крепости на вершине холма протекала довольно приятно. Обязанности Квинта были не тяжелы. Обычно под началом одного из трибунов он надзирал за постройкой дорог, и, хотя Луций считал это скучным, у

Квинта обнаружилась склонность к инженерным работам, и он с живым интересом встречал связанные с ними проблемы. Он учился, как правильно расчищать путь, оставляя по сторонам изгороди из деревьев и кустов, как выбирать и укладывать булыжники, как правильно утрамбовывать гравий, строить мосты и переправы и так тянуть новую дорогу, прямую, как полет стрелы, сквозь все препятствия, по мере того, как они все дальше и дальше продвигались в северную глушь.

Легионеры не могли пожаловаться на свою жизнь. Бани, как и рассказывал Луций, прекрасно служили для оздоровления души и тела. В них имелась даже музыка, ибо два пехотинца играли на флейте и лире. В общем, жизнь была совсем не плоха. Квинт был слишком занят, чтобы много думать о Регане, и об иценах. И у него имелись основания надеяться на то, что он сумеет начать свои поиски. Однажды Флакк рассказал, что легат собирается вскоре направить какие-то депеши в штаб-квартиру Второго легиона, далеко на запад, в Глочестер. Квинт, который прислушивался к любым упоминаниям о западе, где находились останки Гая Туллия, полюбопытствовал, могут ли его включить в охрану официального гонца.

— Ты просил о задании, и, думаю, ты его получишь, — вскоре сообщил Флакк вечером в бане, когда они вышли из парилки. — Будь уверен, никто больше его не захочет. Говорят, слишком много жуткого колдовства творится в этих диких краях, что на пути к Глочестеру. Люди превращаются в камни и, встав в круг, кричат каждую ночь… звери говорят и наводят на тебя чары… и еще маленькие черные гномы, которые могут сжечь тебя в плетеной клетке!

— Да хватит, Флакк, — усмехаясь, сказал Квинт, — где ты набрался подобной чепухи?

Испанец мрачно покачал головой.

— О, я слышал. Страна друидов — там, на западе. Наш губернатор Светоний, может, и думает, что все они осаждены на острове Энглси, но я слыхал, что множество их сбежало.

— Удивляюсь, сколько еще наш губернатор провозится со своей кампанией, — вмешался Луций. — Прошло не меньше месяца с тех пор, как мы в последний раз получали известия… О Юпитер, как холодно! — возопил он, резко плюхаясь в небольшой бассейн.

— Ты бы еще подождал, пока вода совсем замерзнет, идиот, — отозвался Квинт с края бассейна. — Кстати, с чего это ты так заторопился?

Луций вынырнул и поплыл вдоль берега, ничего не ответив.

Значит, опять эти блондинки из британской деревни у подножия холма, — подумал Квинт. Он тяжко вздохнул. Если бы только легат узнал, что Луций удирает из крепости почти каждую ночь, и куда он удирает… но, когда дело доходило до девушек, удержать Луция было невозможно, несмотря на то, что гарнизон получил строжайший приказ не заходить в деревню. Однако у Квинта не было никакого желания вновь услышать, будто он кудахчет, как старая курица. Поэтому, когда Луций вышел из воды и пошел одеваться, подмигнув ему за спиной Флакка, Квинт лишь поощрительно махнул рукой и бросил:

— Увидимся позже… надеюсь.

К его великому изумлению, он увидел Луция через полчаса — время, потребное, чтобы добежать до деревни и подняться обратно.

Квинт играл в кости с двумя знаменосцами из других когорт, и насмешливое приветствие замерло на его губах, когда он увидел лицо Луция.

— Что случилось… — начал было он и осекся, поскольку Луций мотнул головой и указал на угол помещения. Квинт отошел за ним. — Неприятности? — коротко спросил он, удержавшись от того, чтобы добавить: — «Я же тебе говорил».

— Не то, что ты думаешь. — Вся привычная вялость Луция исчезла, лицо побледнело, круглые глаза выражали тревогу. — Квинт, в деревне никого нет. Она пуста. Ни души, даже собаки исчезли.

— Ну так здесь нет ничего страшного. Все ушли на охоту или на какой-нибудь религиозный обряд, у них так бывает.

— Нет, нет, — нетерпеливо сказал Луций. — Ты не понимаешь. Они забрали все свое имущество, даже угли выгребли из очагов, все припасы, похоже, что они ушли насовсем, хотя они и их предки жили здесь задолго до прихода в Британию Юлия Цезаря. И это еще не все… — продолжал он, не давая Квинту переспросить, — взгляни! — Он вытащил большую глиняную таблицу, которую прятал под плащом и осторожно протянул ее. Квинт вгляделся и едва сдержал восклицание ужаса. На таблице были грубо вырезаны ряды фигурок в шлемах с плюмажами и кирасах. Одна фигурка сжимала штандарт, эмблема которого угадывалась безошибочно — орел Девятого легиона. Кое-что еще также не подлежало сомнению — грудь каждой фигурки была пронзена копьем, и вся глиняная таблица была липкой от свежей крови.

Молодые люди мрачно переглянулись.

— Где ты это взял? — наконец спросил Квинт.

— Посреди деревенской площади, на камне, который служит алтарем их богине Виктории. На нем сожгли… внутренности какого-то животного.

— Ну… — произнес Квинт, переведя дух, и отпустил окровавленную таблицу, — послание выглядит совершенно ясным. Прелестная штучка. Мы обязаны показать ее легату.

Луций прикусил губу и уставился в пол.

— И как нам объяснить то, как нам… хм… случилось ее найти?

Квинт на миг умолк, ибо испытал подлинное потрясение, почти презрение, но быстро справился с собой.

— Ты хочешь, чтобы я сказал, будто это нашел я? — ровно спросил он.

Луций отвел глаза и заговорил очень быстро:

— Ну, ты ведь любимчик легата. Он тебя серьезно не накажет. Но старик бывает жутко недоволен, когда не подчиняются его приказам. Я… я тебе не говорил, но у меня до твоего приезда была куча неприятностей.

— Ладно, — оборвал его Квинт. — Я совру, что нашел таблицу, но я не настолько благодарен, чтобы принимать на себя вину за все твои жеребячьи дела. Пошли!

Молодые люди молча направились к жилищу легата. Квинт придерживал страшную таблицу за угол. Войдя, он сказал:

— Легат, вот то, что мы считаем, тебе необходимо увидеть. Это лежало на алтаре британской деревни, но паризии исчезли. Полностью. Не оставив следа.

Легат изучал липкую красную таблицу долго и внимательно, но на лице его не отразилось ничего. Когда он взглянул на Квинта, глаза его были бесстрастны.

— Как ты осмелился войти в деревню? Тебе известен мой приказ.

Начинается, с отвращением подумал Квинт.

— Я был на валу и услышал внизу какие-то странные звуки. Решил пойти, проверить.

— У тебя, должно быть, исключительно острый слух, поскольку деревня отстоит больше, чем на милю, а ветер в другом направлении. Ты позаботился сообщить о подозрительных звуках своему старшему офицеру, прежде, чем предпринимать самовольные действия?

— Нет, легат, — отвечал Квинт, уставясь в стену над головой Петиллия.

Суровый взгляд легата переместился на покрасневшее и слегка вызывающее лицо Луция.

— Наши британцы до последнего времени были исключительно дружелюбны, — сказал легат, — но нечто изменилось, и это, — он указал глазами на таблицу, — означает объявление войны. Я хочу знать причину.

Молодые люди молчали.

— Тебе известна какая-либо причина, почему паризии внезапно преисполнились к нам вражды?

— Нет, легат. — Глаза Туллия не отрывались от стены.

— А тебе, Луций Клавдий? — продолжал неумолимый голос.

— О нет, легат, — быстро сказал Луций. — Совсем ничего.

Снова последовало молчание и полководец вздохнул. Затем встал и вызвал стражника.

— Ты, — сказал он Квинту, — проследуешь за охранником на гауптвахту и будешь ждать моего приговора за нарушение приказа… Ты, — повернулся он к Луцию немедленно доложишь своему центуриону. Весь легион должен быть наготове. Нападение на крепость вполне вероятно.

Квинт двинулся за охранником с тяжелым сердцем. Когда он пересекал плац, Луций подбежал к нему и прошептал:

— Прости, Квинт… Я тебя скоро вытащу. Увидишь. Квинт не ответил.

Гауптвахта представляла собой подземную тюрьму под башней западных ворот. В ней имелось шесть камер, очень маленьких и совершенно темных; вентиляционные отверстия, каменный пол — и все. Квинта поместили в одну из них, снабдив кувшином воды. Меч и латы у него отобрали. Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась, клацнул железный засов.

Он остался один.

* * *

Назавтра, после полудня, за дверью камеры послышался шум. Засов отодвинулся, и Квинт, моргая от резкого света лампы в чьих-то руках, не сразу узнал Луция.

— Все уладилось, Квинт, — возбужденно воскликнул тот. — Ты свободен! Приказ легата…

— Значит, ты наконец сказал ему правду…

— Тихо! — прошептал Луций, быстро оглянувшись на охранника в коридоре. — Нет… у меня пока не было случая… но кое-что случилось. Иди, быстро!

Как негодование Квинта, так и радость освобождения мигом забылись от удивления, когда он увидел плац. Весь легион — шестьсот человек в полном боевом снаряжении строились в когорты под окрики центурионов. Кавалеристы, уже верхом, сдерживали гарцующих лошадей на площади возле конюшен.

— Юпитер Максимус! Что это? — воскликнул Квинт. — На нас напали?

— Нет, — ответил Луций. — Мы выступаем. Прибыл гонец. Ицены восстали. Мы идем освобождать Колчестер. Он осажден.

В течение отчаянного марш-броска следующих трех дней Квинт узнал, что произошло. Измученный римский гонец примчался в гарнизон Линкольна в тот же день, когда Квинта препроводили в тюрьму. Он привез из Лондона отчаянную мольбу о помощи от прокуратора Ката. Ицены и тринованты восстали во главе с Боадицеей. Она пылает мстительной яростью. Ее силы выступили из Норфолка, убивая на своем пути не только каждого римлянина, но и каждого лояльно настроенного к Риму британца. Они двигались на Колчестер. Их были тысячи — никто в точности не мог сказать, сколько, но среди них было много женщин. Женщин-воинов. Как королева.

В Колчестере происходило нечто ужасное. Прокуратор еще не был уверен — он мог послать на поддержку лишь часть своей гвардии. Он выслал гонца к губернатору, находившемуся с основной армией в Уэльсе, но только боги знают, когда Светоний вернется. Петиллий и Девятый легион должны были выступить немедленно и покончить с бунтовщиками.

«Именем божественного духа нашего августейшего императора умоляю тебя поспешить», — писал прокуратор. — «Я слышал, что к мятежу собираются примкнуть и другие племена — коританы и ваши паризии».

Легат прочел послание вслух перед собравшимся легионом. Ясно было, почему Квинта освободили из тюрьмы — перед сражением Петиллий нуждался в каждом солдате. Полководец осознал, что бегство паризиев и угрожающая таблица были частью огромного общего мятежа, и весьма сомнительно, чтоб они были связаны с какими-либо действиями гарнизона в Линкольне. Луций так и не сознался. Из-за кризиса мелкое происшествие было забыто.

И тем не менее, размышлял Квинт, пока ехал по дороге Эрмины на Фероксе, мое имя так и не очищено. И он не мог помочь себе, гадая, расскажет ли Луций правду о своем походе в деревню. Внешне отношения между молодыми людьми не изменились. Они делили скудный походный паек, спали бок-о-бок у лагерного костра, но доверие Квинта было поколеблено. Это причиняло боль, но, к счастью, обстоятельства не оставляли времени для личных переживаний. Они постоянно ждали атаки. Однако ничего не происходило. Поселки коританов возле болот тоже оказались заброшены. Они видели на дороге следы груженых британских повозок, так что какие-то силы, должно быть, этим путем проходили, но пока они не достигли Браухигна, где Эрмина пересекалась с дорогой на Эссекс. Там был устроен небольшой перевалочный пункт для размещения проходящих отрядов, и Квинт по пути на север в нем останавливался. Отставленный по выслуге римский ветеран, который жил в форте вместе с женой и детьми, исполнял обязанности квартирмейстера.

Теперь от перевалочной станции с ее деревянными постройками не осталось ничего, ничего, кроме груды пепла, а с ветвей огромного дуба за земляным валом, свисали четыре изуродованных трупа — тела римского ветерана и его семьи.

При этом зрелище легионеры смолкли, хотя до этого они были настроены очень несерьезно — радовались отвлечению от скуки гарнизонной жизни, но острили, как быстро они разделаются с кучкой вопящих туземцев, предводительствуемых женщиной.

— Представьте себе, сражаться с женщинами! — еще недавно хохотал Луций. — Мы отшлепаем этих красоток и отошлем их домой, к горшкам и кастрюлям!

Шутки Луция больше не развлекали Квинта, и он сухо ответил:

— Ты не видел королеву Боадицею. Она столь же сильна и горда, как любой мужчина. То же можно сказать, — добавил он, — о многих наших римских матронах.

Судьба Брауминга была трагична, но отнюдь не подготовила их к виду Колчестера, которого они достигли на следующий день. Запах дыма встретил их за два часа до прибытия и по мере приближения становился невыносимым, удушающим. Все внимание Квинта последнее время было сосредоточено на Фероксе — тот дрожал, бился и наконец метнулся вверх по склону невысокого холма.

Здесь Квинт постарался успокоить коня и случайно бросил взгляд на Колчестер. Только его не было. Просто не было. Форум, правительственные здания, базилика, опрятные улицы с виллами и лавками — все стало грудами дымящихся развалин. Квинт моргнул, и вгляделся снова. Мощный, величественный храм Клавдия тоже исчез. На его месте пылал огромный костер, и языки пламени были так высоки, что касались облаков.

— Милосердные боги… — прошептал Квинт. Внезапно, осознав невероятный размах разрушений, и накал ненависти, породившей его, он вздрогнул от страха. Но где британцы? Куда они двинулись, уничтожив Колчестер?

Эта же проблема занимала и легата Петиллия. Ответ пришел через несколько часов. Петиллий вывел свой легион к реке Кольне, прочь от города, отправив разведчиков искать в развалинах признаки жизни. Их отчет был ужасен. Все население Колчестера, несомненно было перебито, и город был полон полуобгоревших трупов. В конце концов, они нашли старого римского лавочника, который, дрожа, выполз из погреба возле реки, когда увидел легионеров. Его отвели к легату, который переговорил с ним под деревом на берегу реки. После чего Квинта, к его удивлению, вызвали к Петиллию. Легат приветствовал его без предисловий и напоминаний о бесчестном поступке Квинта.

— Этот старик считает, что британские силы сосредоточены на севере, откуда они собираются двинуться маршем на Лондон. Ты — единственный из моего легиона, который недавно проезжал тем путем в страну иценов. Можешь припомнить подходящее укрепление для их войска?

Квинт поразмыслил и неуверенно сказал:

— Да, легат, на холме за рекой Стур были какие-то земляные валы. Британцы— могут использовать их как укрепления.

Полководец кивнул.

— Выступаем туда на заре. Надеюсь, они будут удивлены.

Ночь для солдат Девятого легиона тянулась томительно. Они прислушивались к мерным шагам часовых или пытались урвать немного сна. Даже покрытые шрамами ветераны многих битв были взволнованы и нервны — больше, чем Квинт, никогда не видевший настоящего сражения, или Луций, который умудрился напиться даже под бдительным надзором Флакка. Каковы бы ни были обстоятельства, думал Квинт, Луций всегда отыщет обходные ходы для удовлетворения своих желаний. Флакк все больше и больше мрачнел, на длинном лице испанца выступили угрюмые складки. Он утверждал, что воды Кольны внезапно стали красны, словно кровь, когда легион приблизился к ним. Никто больше этого не заметил, но Флакк уверял, что так и было, и снова ушел молиться Марсу перед походным алтарем, установленным посреди лагеря. Еще Флакк говорил, что слышал вопли привидений из пылавшего храма Клавдия, который часть обреченных жителей Колчестера удерживала против британцев около двух дней.

Квинт не слышал призрачных криков, но когда он принудил себя закрыть глаза и расслабиться, как учили римских солдат, он услышал из темных лесов над Кольной другие крики — отрывистый лай лисиц и отдаленный ответ. И подумал — очень мало шансов поразить британское войско внезапной атакой, ибо незримые глаза следят за каждым передвижением римлян.

* * *

На рассвете Девятый легион выступил на север, к Стуру. Они двигались сомкнутыми рядами по десять человек с кавалерией по флангам, как всегда в опасной ситуации, хотя не ожидали встретить британское войско еще много миль. Стояло прекрасное летнее утро. Не слышно ни звука, кроме шороха листвы. Казалось невозможным, чтобы столь мирный день таил какую-то угрозу. Я не верю, что они вообще проходили этим путем, подумал Квинт, глядя в синее небо — но стоило ему лишь так подумать, как тишина взорвалась леденящими военными кличами. Еще ничего не было видно, но преисподняя ужасающего шума заполонила все кругом.

Легион проходил по узкой долине, окруженной холмами, и на гребнях холмов с каждой стороны, возникли толпы яростно вопящих британцев — тысячи людей. Щиты легионеров сомкнулись, привычно формируя оборонительную позицию, но атака была столь неожиданной и противник настолько превосходил их числом, что боевые колесницы, лохматые британские лошади, охваченные ненавистью, завывающие всадники смели их в первые же минуты.

Когда кавалерия поскакала на защиту пехоты, легат приказал атаковать. Но атаковать они не смогли. Британцы с выкрашенными синим лицами и в развевающихся тартанах обрушились на них, а женщина в боевой колеснице на гребне холма хрипло выкрикивала приказы. Королева Боадицея — с копьем в руке и растрепанными длинными золотыми волосами — воодушевляла свою армию. За ней собрались другие женщины, включая двух ее дочерей.

Квинт сражался как в кошмарном сне, нанося удары мечом направо и налево и глядя на льющуюся кровь, уводил Ферокса от стремительных британских колесниц и дождя стрел, защищая, как мог, знамя когорты, пока его не выбили у него из рук. Ошеломленный, обессиленный, Квинт увидел, что большинство лет-онеров-пехотинцев — пало. Тесная долина стала морем изрубленных тел, морем римской крови. Сквозь шум в ушах и леденящие душу победоносные вопли британцев он услышал приказ легата:

— Отступаем! Отступаем! Уходим на юг, в Лондон! Квинт слепо попытался подчиниться, но кровь из рассеченного лба вместе с потом застилали ему глаза. Он не увидел выросшего перед ним огромного ицена. Меч вылетел у него из руки. Ицен схватил Ферокса за уздечку, и конь заржал и забился, сбросив Квинта с себя. Тот упал на землю, ударившись коленом. Квинт утер кровь с лица и увидел, как ицен достал меч и нацелился на его горло. Тот отчаянно забился, попытавшись встать, но нога его подвернулась и он опустился на землю. Беспомощный, он глядел прямо в глаза своего врага.

Но сверкающий меч не ударил. Кто-то перехватил руку ицена, выкрикнул отрывистый приказ и снова побежал вверх по склону холма. Могучий британский воин опустил меч, и резко вздернул Квинта, забросив его себе на плечо, как мешок с крупой. Он выбрался из свалки и сбросил Квинта на землю подле колесницы королевы-воительницы.

Королева не видела Квинта. Она глядела с колесницы вдаль и громко хрипло кричала своим людям:

— Убивайте! Убивайте!

— Мы убиваем, о королева! — раздался мощный рев тысяч британцев. — Посмотри, как хорошо мы убиваем!

— Андраста! Андраста! — восторженно воскликнула королева. — Богиня победы, благодарим тебя! — Она воздела к небу сильные руки. Тело ее трепетало. Лицо побледнело и блестело от торжествующих слез.

Квинт, слишком измученный, чтобы гадать, почему он еще жив, попытался вправить ногу и с трудом поднялся. Экзальтация королевы улеглась. Она опустила голову и увидела раненого римлянина рядом со своей колесницей.

— Почему ты оставил это адское отродье в живых? — в ярости крикнула она ближайшему воину. Неожиданно она внимательно вгляделась в Квинта. — Я узнаю его. Он был в моем дворце вместе с прокуратором. Он видел, как меня унижали! — Ее лицо дернулось. — Римлянин, римлянин, это хорошо, что тебя не убили. Клянусь Лугом, богом солнца, и его священной силой, ты изведаешь пытки…

— Нет, нет! — воскликнул испуганный девичий голос. — Моя милостивая королева, ты не помнишь? Это тот римлянин, о котором я говорила тебе. Поэтому я не позволила Мардоху убить его.

— А… — произнесла королева. Яростный огонь в ее синих глазах угас, они заледенели. — Тогда сейчас я пощажу тебя, римлянин, — сказала она по-латыни. — Как прежде ты пощадил Регану. Потому что ицены платят свои долги, и я уплачу свой долг Риму, не сомневайся… — Взгляд ее был неумолим. — Мы очистим страну от вас, от каждого из вас. Видишь мой народ? — Она указала на долину внизу. — Некоторые уже мертвы, но там еще осталось пятьдесят тысяч — иценов и их союзников — триновантов, корифанов, паризиев… скоро все племена Британии будут с нами… и видишь свой гордый легион, римлянин?

Квинт взглянул на поле, усеянное трупами изрубленных римлян, окровавленными щитами, шлемами, орлами, блестевшими на солнце, и у него перехватило горло.

— Да, — продолжала королева с ужасным смехом, — нет больше Девятого легиона, верно? И эта же судьба ждет всех римлян и повсюду. — Она презрительно отвернулась. — Римлянин не говорит. Свяжи его, Мардох. Пусть узнает, каково чувствовать себя рабом.

Огромный ицен сорвал с Квинта шлем и швырнул его вниз. Тот покатился по склону и упал рядом с другими шлемами убитых. Ицен связал Квинту руки за спиной кожаным ремнем, надел на него железный ошейник, вздернул на ноги и потащил за собой на цепи. Поврежденные связки нога страшно болели, но Квинт этого не чувствовал. Ковыляя среди торжествующих британцев, возвращающихся в свой лагерь, он пытался взять себя в руки и собраться с мыслями. Они проходили вдоль поля битвы, и Квинт, чья рана на лбу прекратила кровоточить, вдруг заметил в груде мертвецов знакомую кирасу. Под разбитым центурионским шлемом белело лицо Флакка, с широко открытыми глазами, уставившимися в синее небо. Рот Квинта наполнился горечью, к горлу подступила тошнота. Он отвернулся. Да пошлет Харон легкую переправу через реку Стикс бедному Флакку и всем остальным, — молился он.

Но легат сумел бежать, как и часть кавалеристов. Квинт это видел, хотя британцы в суматохе не обратили на это внимания.

Я должен быть спокоен, повторял себе Квинт. Должен составить план бегства. Только придумать, больше ничего.

Однако для скованного римлянина не было возможности бегства среди пятидесяти тысяч врагов — включая Регану. Она спасла ему жизнь, это правда, но после разговора с королевой даже на него и не взглянула. Она вернулась к принцессам и другим женщинам, и все они укатили вперед на своих колесницах.

Регана заплатила свой долг, подумал он. И больше, конечно, помощи от нее не будет. Он стиснул зубы, стараясь не поддаваться страху.

Они двигались два дня, прежде чем достигли широкого кольца земляных валов, окружавших крепость иценов. Там британцы немедля начали победный пир. Они, лежали на земле, потягивая вересковый мед из огромных мехов. Цельные бычьи туши жарились на кострах.

Мардох пожелал покинуть пленника. Он приковал Квинта к молодому дубу за валом и ушел. Начинало темнеть. Квинт слабел от голода и жажды. Поблизости никого не было. Квинт ерзал по земле, пока не нащупал под спиной острый камень, и попытался перерезать им ремни, стягивавшие запястья. Но камень выскользнул. Квинт скрючился под деревом, упершись подбородком в железный ошейник. Он думал о матери и Ливии. Думал о своем предке Гае и поисках, которые поначалу, казалось, не представляли никакой опасности. Гай тоже попал в плен и сумел освободиться, хотя и ненадолго. Да, но Гай не был прикован. За сотню лет британцы многому научились у римлян.

Возбужденный шум внутри валов все возрастал. Там пели свои варварские победные песни. Отблеск костров окрашивал небо красным.

Прошел час. Квинт задремал от слабости и дернулся, почувствовав прикосновение к своей руке.

— Тс-с… — прошептал кто-то в самое его ухо. — Ничего не говори!

Прядь шелковистых волос скользнула по его щеке и он тупо уставился в затенные глаза Реганы. Предупреждающе сжав его руку, она притаилась у него за спиной.

Квинт проследил, куда она смотрела — на вершину земляного вала. Там смутно вырисовывалась высокая мужская фигура. Человек некоторое время вглядывался в сторону дуба. Потом высокая фигура исчезла.

— Это Навин, вождь триновантов, — произнесла Регана. — Я слышала, как он спорил с нашей королевой. Она хочет завтра, на жертвоприношении, подвергнуть тебя пыткам, ты будешь… — она произнесла кельтское слово, которого он не понял, и вздрогнула. — Это ужасно, — проговорила она.

Квинт с трудом сглотнул.

— А что говорит Навин?

— Он сказал, что, поскольку прежде ты был его другом, тебя не надо пытать, только быстро убить. Она не согласилась.

— Я постараюсь умереть, как подобает римскому солдату, — мрачно сказал Квинт. — Но тогда зачем ты спасла меня. Регана? Я бы лучше погиб вместе со своим легионом.

— Знаю, — прошептала она. — Я не думала, что королева будет так… так жестока. Я слишком ненавижу Рим… я стараюсь, но я не могу… так же ненавидеть тебя. Я принесла нож, — очень тихо добавила она, — Повернись, чтобы я могла перерезать ремни.

— Да благословят тебя небесные боги! — пробормотал Квинт сквозь зубы, пока Регана трудилась над ремнями. Узы пали и без размышлений он протянул освободившиеся руки, и обхватив ее лицо, принялся лихорадочно ее целовать. Регана вырвалась и оттолкнула, его, хотя на миг ему показалось, будто он почувствовал, как нежные губы отвечают ему.

— Глупец, — выдохнула она. — Я это делаю только ради справедливости, и ты еще не свободен. — Регана нащупала замок на его ошейнике. — Вот, сюда, — она потянула его пальцы к шее. — Для меня он слишком тугой.

Несколько мучительных мгновений они вдвоем сражались с замком, пока тот не открылся. — Теперь — дальше, — шептала Регана, когда Квинт беззвучно уронил ошейник и цепь на землю. Регана притащила под дерево небольшой куст, так, что с вала он мог показаться скрюченной фигурой Квинта.

Он сделал шаг, но хромал так сильно, что у Реганы вырвалось сдавленное восклицание.

— Подожди! Они отвели твоего коня в рощу нашей богини Андрасты для завтрашнего жертвоприношения. Думаю, я смогу его привести.

Она исчезла, и потянулось томительное ожидание. Вскоре она возникла из-за деревьев вместе с Фероксом. Квинт тихо свистнул, и конь подбежал к нему. Ферокс был по-прежнему оседлан. Квинт подтянулся в седло и склонился к девушке.

— Регана, настанет день, и мы снова встретимся. Я это знаю… и скажу тебе… скажу тебе…

— Торопись! — воскликнула она. Скорее беги, беги, и да простят меня боги за то, что я сделала этой ночью! Она повернулась, и легкая как мотылек, устремилась к валу.