Признание в любви. — Трава забвения. — Потеря памяти. — Кельтская пряжка. — Путешествие с Браном, немым проводником.

Верховный друид жил в круглом каменном доме посреди большой рощи древних дубов к северу от Стоунхенджа. В священной роще были и другие строения, составляющие некую академию, где жрецы жили и наставляли тех, кто стремился вступить в их орден. Здесь была школа бардов, носящих зеленые плащи, где они изучали поэтические разделы друидических преданий, тогда, как еще одна школа преподавала более практические знания другому рангу друидов, которых называли оваты.

Когда Квинт и Регана следовали за Конном Пиром, они видели как представители жречества прогуливаются, серьезно беседуя между собой. В роще царило умиротворение, и сумерки бросали таинственные тени на темнеющие дубовые листья. Страх перед смертью оставил Квинта. Когда они вошли в удивительный дом Конна Лира, смятение полностью уступило место почтительной тишине.

Квинт оказался в большой круглой комнате, стены которой были завешены тканью, где были изображены деревья и различные символы. Здесь были пятиконечные звезды, солнце, серп молодой луны, кубок, сиявший рубиново-красным, а омела и другие символы на ветках выглядели такими же реальными, как яркий огонь, пылавший в очаге у двери. Комнату заполняли острые смолистые благовония, курившиеся на бронзовой жаровне. Здесь было несколько деревянных скамеек, стол, постель, смутно видневшиеся в свете мерцающих лампад, но конечно же, не они, и даже не гобелены создавали в комнате такое странное настроение. Посреди нее высилась мощная колонна, и Квинту потребовалось время, чтобы понять, что это живое дерево. Огромный дуб пророс сквозь жилище верховного друида и раскинул ветви высоко над его соломенной крышей.

— О, Конн Лир, — воскликнула Регана, сжав руки, — я помню эту комнату, и этот прекрасный запах, хотя была здесь так давно… и нарисованный лес тоже! — Она подошла к гобеленам и с детским удовольствием нежно погладила их.

Суровое лицо Верховного друида смягчилось при взгляде на нее.

— Ах, малышка, — сказал он, — ты долго прожила в жестокой стране иценов… это было необходимо… такова твоя судьба. Но теперь ты можешь остаться со мной.

Квинт испытал несомненную боль, когда увидел радость в глазах девушки. Разве это будущее было не лучше всего для Реганы? И какое право он имеет на разочарование, оттого что должен оставить ее и продолжать свою римскую военную миссию в одиночестве?

— Садись, Квинт Туллий, — неожиданно произнес Конн Лир по-латыни. — Конечно, — он улыбнулся удивлению Квинта, — я могу говорить на твоем языке, когда хочу, и помню твое имя с нашей последней встречи прошлой осенью на кентской дороге.

— Прошу прощения, — Квинт испытал неловкость при мысли о своей тогдашней тщетной попытке схватить этого самого жреца. — Я должен был исполнять приказ.

— Именно. — спокойно согласился Конн Лир.

Верховный друид снял золотую корону с крыльями, обнажив голову, наполовину обритую в друидской тонзуре.

Под седой бородой Квинт различил камень, пестрый, как змеиная кожа, подвешенный на золотом шнуре, однако, в отличие от первой встречи, не испытывал никакого желания смеяться.

Конн Лир — даже сидя на простой деревянной скамье, в грубом каменном доме в глуши Британии — был наиболее царственной фигурой из всех, кого Квинт когда-либо видел. Гораздо более, чем губернатор Светоний, и, со страхом осознал Квинт, даже более, чем император великий август Нерон, чье пухлое и порочное юношеское лицо возникло в его памяти. Квинт немедля пресек эти предательские мысли. Он встал и, несколько стыдясь столь непатриотичного сравнения, резко заявил:

— Я здесь не останусь, Конн Лир. Я должен идти своим путем. Твоя внучка обещала мне…

Он осекся, поскольку Регана, сдавленно всхлипнув, подбежала к Верховному друиду и бросилась к его ногам.

— Да, это правда, высокочтимый мой дед. Прости, что я привела сюда римлянина. Но ты знаешь как переубедить его и отвратить от цели! Ты, Конн Лир, знаешь искусства, которые заставят его увидеть, что его намерение — ужасная ошибка.

— Регана. Ты обещала мне! Я доверился тебе… Думаешь, если ты так быстро говоришь по-кельтски, я ничего не понимаю? Ты обещала мне, что покажешь дорогу в Глочестер!

Она вскинула голову, устремив на него взгляд. Его лицо было таким же белым, как плащ Верховного друида, губы дрожали, когда они отвечала:

— Да, обещала — если ты захочешь пойти.

— Но ты думала, что я не захочу? Ты хотела добраться до Конна Лира только для того, чтобы он подчинил мой разум, как наверное, он сделал на Кентской дороге! Регана, теперь я вижу, что мы происходим из разных народов, мы и мыслим по-разному. Я был дураком, что верил тебе! — сглотнув, он перевел возмущенный взгляд с Реганы на Верховного друида, который встал между разгневанными молодыми людьми, и сказал:

— Спокойно! Квинт Туллий, ты отправишься в Глочестер, как обещала моя внучка.

— Но, Конн Лир! — отчаянно воскликнула Регана, повернувшись к нему. — Ты не знаешь… Квинт идет, чтобы призвать легион, он хочет, чтобы ширились убийства, это поток насилия и крови. Конн Лир, заставь его понять, что римляне не имеют права на нашу землю. Пусть он увидит, что они должны вернуться в свою страну. Не дозволяй ему добавлять новых и новых несчастий к тем, что уже обрушились на нас… и превратили мою названую мать Боадицею… в дьявола!

Она резко осеклась, и спрятав лицо в плаще своего деда, залилась слезами.

Конн Лир нагнулся. Его длинная морщинистая рука коснулась ее затылка.

— Бедное дитя, — сказал он.

Старческое лицо опечалилось, горящий взгляд затуманился, словно обратившись внутрь. Квинт, неловко переминавшийся рядом, оказался забыт, ярость его улеглась. Однако Квинт запретил себе всякую жалость к Ретане, решив ни на шаг не отступать от своей цели. Он подозрительно смотрел на Верховного друида, готовый к защите от любых магических чар.

Через миг Конн Лир вздохнул и выпрямился. Суровость в его чертах сменилась печалью и он заговорил тем певучим голосом, каким говорил, стоя на камне — голосом пророка.

— Будет то, что будет, Регана, — торжественно произнес он. Я спрашивал у всех священных оракулов. Они ответили, будет кровь и еще больше крови… будут страдания… для нашего народа… а в конце… — Он закрыл глаза, а когда снова открыл их взглянул прямо на Квинта, и закончил тем же голосом, но ниже, почти обычным тоном. — А ты, молодой римский солдат… ты пойдешь призвать Второй легион из Глочестера, как велит твоя судьба, но… —Он встряхнул головой, во взгляде его мелькнула несомненная усмешка. — Неважно. Сам узнаешь.

У Квинта едва не закружилась голова от облегчения.

— Тогда я немедленно уйду!

Он услышал сдавленный вздох Реганы и удержался от того, чтобы посмотреть на нее.

— Ты уйдешь после того, как поешь, — сказал Верховный друид. — Мой слуга проводит тебя. Но есть одно условие. Твой путь будет тянуться вдоль наших священных источников и рощ. Там есть вещи, которых тебе не должно видеть. Я также не хочу, дабы ты помнил то, что уже видел сегодня. Я дам тебе траву забвения.

— Нет! — попятившись, воскликнул Квинт. Все его страхи вернулись. — Значит, ты все же хочешь заставить меня забыть задание!

Pot Конна Лира стал жестче.

— Ты глуп, Квинт Туллий! Думаешь, я не мог заставит тебя забыть твое задание без предупреждения? Ты смеешь думать, что я солгал, когда сказал, что доставлю тебя в Глочестер? Зелье сотрет из твоей памяти только один день, не больше.

— А если я откажусь выпить зелье?

— Тогда ты останешься здесь, пока не согласишься.

Квинт стиснул зубы. У него не было выбора, кроме как довериться старому друиду, и он инстинктивно чувствовал необходимость в этом. Но, Великий Юпитер, думал Квинт, какие жуткие и невероятные вещи творятся с ним в этой стране! И при этой мысли он вспомнил о поисках, которые впервые привели его в Британию.

— Конн Лир, — неожиданно сказал Квинт, — возможно, я уже выпил зелье забвения, потому что за весь день ни разу не вспомнил о причине, по которой так хотел увидеть ваш Великий Храм Камней.

— Какой причине? — спросил Верховный друид почти отстраненно, подперев голову рукой.

— Сто лет назад мой прадед Гай Туллий, римлянин, пришедший с Юлием Цезарем, был убит возле…

— Довольно! — возгремел Конн Лир. Он вскочил, выпрямившись во весь свой огромный рост. Взгляд его полыхнул синим огнем на ошеломленного Квинта. — Ни слова больше, или я забуду о своей милости и доброте! Итак, это твой предок впервые вторгнулся на нашу мирную равнину, чьи грязные кости осквернили святая святых! Клянусь Лугом, если бы я знал это… — его рука потянулась к магическому камню на груди. Высокая белая фигура излучала опасное спокойствие.

— Конн Лир! — Регана была в ужасе, заметив перемену в настроении деда. — Это не вина Квинта! Он только искал останки своего предка, чтобы похоронить их, как подобает.

— И он никогда не найдет их! — эхом по комнате отозвался яростный голос. — Римлянин принес нам проклятье. Проклятье… — повторил он. Его худое тело содрогнулось, словно подавленное жестокостью намерений. Но рука медленно отодвинулась от змеиного камня. Затем он внезапно хлопнул в ладоши. Немедленно вошел мальчик в красной тунике, неся блюда с дымящимся мясом и кувшин меда.

— Ешь, — холодно сказал Квинту Конн Лир, — и пей. Он вынул из-под плаща мешочек, изготовленный из пушистой серой шкуры священного зайца, достал оттуда щепотку зеленоватого порошка, и бросил ее в кубок Квинта. — Он поднес кубок к губам молодого человека. — Пей!

Квинт отшатнулся.

— Я только что читал ненависть в твоих глазах, Конн Лир. Могу ли я верить, что это просто трава забвения?

— Дедушка, — прошептала Регана, вцепившись в его руку. — Я тоже боюсь… не причиняй ему вреда… потому что я… — Что-то еще прошептала она так тихо, что Квинт не расслышал.

Ярость, постепенно исчезая с лица Верховного друида, сменялась грустью.

— Печально, печально, — пробормотал он, словно про себя. — Всегда ОН таится в укрытии, темный бог теней, чье имя нельзя произносить… — Не договорив, он нетерпеливо повернулся к Квинту. — Пей мед спокойно, о неверующий римлянин, темный бог не придет к тебе через меня… и знай в сердце своем, что Верховный друид всех британцев не говорит двойным языком.

Квинт резко повернулся к Регане и уловил на ее беззащитном лице умоляющий взгляд, устремленный к нему. На ее губах читалось слово: «пожалуйста».

Квинт склонил голову и взял кубок. Мед оказался сладким, прохладным, со слабым ароматом. Осушил кубок и стал ждать каких-нибудь странных ощущений. Но ничего не было. Он услышал легкий вздох облегчения, вырвавшийся у Реганы. Она подошла и улыбнулась ему.

— Теперь ешь, — деловито сказала она, — и я тоже буду есть. Мы оба с рассвета не проглотили ни крошки. — Она взяла блюдо с мясом и села рядом с Квинтом на скамью.

Верховный друид бросил на них только один взгляд, затем задумчиво отошел на другую половину круглой комнаты, где в гобеленах было прорезано окно. Некоторое время он сидел у стола, и казалось, что-то писал. Потом отошел к окну, открыл его и встал, взирая на звезды и бормоча какие-то заклинания. Мощный ствол дуба посреди комнаты почти скрыл его белую фигуру от Квинта и Реганы, пока они ели, их посетило новое чувство близости. Они сидели на скамейке совсем близко. Квинт необычайно остро переживал тепло ее гибкого тела, шелковистое прикосновение ее длинных волос к своей руке. Горло у него сжималось, когда она искоса поглядывала на него из-под ресниц. Ямочка, которой он никогда прежде не замечал, появилась на ее щеке, когда она сказала:

— Но, Квинт, ты же не ешь! Разве тебе не нравится вкус этого жареного ягненка? Повара Конна Лира, наверное, так старались!

— Думаю, ты очень хорошо знаешь, почему я перестал есть, — отвечал Квинт, глядя прямо ей в лицо.

Она покраснела и опустила глаза, но ямочка на щеке не исчезла.

— О, я надеюсь, что не трава забвения испортила тебе аппетит! Если Конн Лир сказал, что она безвредна, так оно и есть.

— Нет, — ответил он очень тихо и хрипло, — не трава… сarа.

Она отставила блюдо и пальцы ее принялись перебирать полы одежды. Ямочка исчезла.

— Почему ты назвал меня так? — прошептала она. Он чувствовал, как дрожат ее плечи.

— Потому что это значит «дорогая». Я люблю тебя, Регана.

Ее дыхание участилось. Она сидела прямо и неподвижно, он видел, как вздымается ее грудь под тонкой тканью платья.

— Ты не должен, — наконец произнесла она. — Это запрещено… — Ее затененный взгляд метнулся к фигуре Верховного друида. — Между нами никогда не может быть любви… никогда…

— Но она есть!

У нее вырвался всхлип, и она медленно, словно бы против воли, подняла лицо.

Он поцеловал ее, не так быстро и с благодарностью, как в ту ночь, когда она спасла его из лагеря Боадицеи, а жарко и страстно. Это был крепкий поцелуй мужчины, а возвращала его женщина. Длился ли их поцелуй вечность или мгновение — для него не было измерения, кроме красоты — и боли, когда рассудок вернулся.

Его руки упали. Лицо ее было мокро от набежавших слез. Верховный друид не двигался, его взгляд по-прежнему был прикован к звездам.

— Саrа… моя Регана… Я вернусь к тебе. Жди меня здесь, я вернусь… Не знаю, когда и как, но после…

— После… — повторила она безжизненным голосом после того, как исполнишь свой долг римского солдата… после того, как мой и твой народы перебьют друг друга. Все бесполезно, Квинт. Да, я люблю тебя, но у нас нет будущего.

— Как ты можешь это говорить? — воскликнул он. — Теперь, когда мы признались во взаимной любви, когда, после поцелуя мы узнали, что принадлежим друг другу! Это все меняет.

Она покачала головой. Слезы струились по ее щекам, но она вымученно улыбнулась.

— Ты не вспомнишь ничего, что мы говорили, Квинт. И нашего поцелуя тоже, иначе бы я его не допустила.

— Не вспомню? Ты имеешь ввиду зелье? Но это невозможно?

— Конн Лир никогда не ошибается, — прошептала она. — И, однако, о, да смилуются надо мной все наши боги!.. я хочу, чтобы ты когда-нибудь вспомнил. Вспомнил хоть немного. — Ее рука потянулась к пряжке, державшей ее плащ — бронзовой фигуре, украшенной по кельтскому обычаю, спиралями и эмалью с эмблемой друидов — рубиново-красной змеей. — Быстрее, возьми ее и спрячь! — Она поспешила засунуть пряжку ему за пазуху шерстяной рубахи, ближе к сердцу, не преминув бросить взгляд на Конна Лира. — По крайней мере, она поможет твоей безопасности. А я буду молиться… молиться за тебя Лугу.

— Регана! — Он стиснул ее руки, столь ошеломленный переполнявшими его чувствами, что голос отказывался ему повиноваться. Но он и не смог бы высказать ей все, что хотел, потому что Верховный друид отвернулся от окна и подошел к ним, обойдя дубовый ствол. Квинт выпустил руку Реганы и умолк.

— Звезда Севера высоко поднялась в небе над Звездой Воина. Квинт Туллий, — сказал Конн Лир, мрачно глядя на молодых людей. Возвысив голос, он позвал: — Бран!

Странное создание неуклюже ввалилось в комнату и опустилось на колени перед Верховным друидом, издавая что-то вроде мычания. В Риме Квинт видывал больших обезьян, привозимых на галерах из Африки. Это существо очень походило на обезьяну — коротким телом, одетым в шкуры выдры, длинными могучими руками и круглой головой с шапкой жестких, ржаво-черных волос. У него был вздернутый нос, низкий покатый лоб, но глаза под этим лбом светились умом. Конн Лир, нагнувшись, вручил созданию большую сумку из оленьей кожи, и, казалось, стал давать ему какие-то указания, хотя говорил он на быстром диалекте, которого Квинт не мог разобрать, ответом же было нечеловеческое мычание и бульканье.

— Это Бран, — сказал Верховный друид, возвращаясь к Квинту. — Мой слуга. Он принадлежит к маленькому народцу запада, который жил здесь в древние-древние времена, задолго до того, как мой народ, кельты, пришел в эти края. Он проводит тебя в Глочестер.

Квинт поклонился.

— Благодарю тебя, Конн Лир. — Несмотря на ощущение сердечной пустоты, и сознание присутствия Реганы, он старался изучить странного проводника. — Разве он не говорит?

Верховный друид нахмурился.

— Он не может говорить, — потому что у него нет языка. — Он махнул рукой. Бран приблизился к Квинту и открыл рот, показав зарубцевавшийся мясистый обрубок на месте языка.

Квинт отшатнулся, а Верховный друид холодно продолжал:

— Это было необходимо, ибо прежде Бран говорил слишком много. Тем, кто знает наши тайны, не дозволено о них рассказывать.

Квинт сглотнул. Не такая ли судьба ждала его, если бы не Регана?

— А теперь уходи! — Верховный друид поднял руку и указал на дверь, но когда Квинт инстинктивно повернулся к девушке, Конн Лир встал между ними, заграждая ее от взора Квинта. — Тебе нечего сказать ей, римлянин! — угрюмо добавил он. — Иди! — его горящие синие глаза были преисполнены той же силы, как на Кентской дороге, но на сей раз Квинт подчинился не Верховному друиду, а собственному разуму. Он не смел подвергать Регану ярости ее деда.

— Vale, — произнес он дрогнувшим голосом, — прощай, — и быстро повернулся.

Но когда-нибудь, как-нибудь, я вернусь к ней, поклялся он себе, выйдя вслед за Браном из круглой каменной комнаты с живым деревом.

* * *

Квинт проснулся под орешником и, открыв глаза, увидел густой туман, сквозь который не проникали лучи новорожденного солнца. Рядом обретался, грызя куриную ногу, очень странный человек, похожий на обезьяну.

— Кто ты, во имя Гадеса? — воскликнул Квинт и потянулся за копьем. Человек отложил куриную ножку и что-то прокудахтал. Его волосатая лапа погрузилась в кожаную сумку и подцепила оттуда широкий дубовый лист, который он и преподнес Квинту. На листе было грубо нацарапано несколько латинских слов. Квинт, морщась, разобрал их:

«Это Бран, который проводит тебя в Глочестер. Верь ему».

— Бран? — спросил Квинт, мучительно хмурясь. Он был страшно удивлен.

Человек кивнул, ударил себя в грудь, дружелюбно усмехнулся и вновь вернулся к обгладыванию кости.

— Откуда ты взялся? Где мы? — Квинт с трудом подбирал кельтские слова.

Бран пожал плечами и открыл рот, показав Квинту, что у него нет языка и отвечать он не может.

Это уже было до того, как я уснул, подумал Квинт, но где я это видел? Он протер глаза и вновь воззрился на Брана, однако, где Пендок? Где костер, у которого мы сидели прошлой ночью и жарили рыбу? Где Регана? На него обрушилось чувство боли и утраты, гораздо большее, чем он мог представить. Но среди этого кошмарного смятения сохранялась уверенность, что с ней не стряслось ничего дурного. Она была вне опасности. Значит, она и Пендок ускользнули ночью, оставив ему удивительного проводника и записку? Умела ли Регана писать по-латыни? Странно, хотя это было единственное объяснение.

Тогда получается, что Регана его все-таки обманула? Выходит, она вовсе не намеревалась провести его в Стоунхендж к своему деду? Эта мысль ранила его, хотя в глубине души он полностью отказывался ее принять. Он знал, что Регана говорила правду. Однако, были и другие странности. Смутные сонные видения возникали в его памяти: яркое солнце и огромные зловещие камни, злобные голоса, комната, полная таинственных теней. И нечто утраченное. Нечто прекрасное и очень дорогое. У меня была лихорадка, вот в чем дело, подумал он. Коснулся своей щеки, но та оказалась холодной. Ну, так сейчас он здоров, что бы ни случилось раньше, и на пути в Глочестер. Вот что единственно важно. Его военная миссия. Насколько он задержался?

Он снова перечел записку, затем порвал лист на кусочки.

. — Что ж, тогда идем, Бран! Скорее — в Глочестер!

Свой кельтский язык он подкрепил жестом.

Проводник кивнул и бросил кость. Указал на двух пони, которых Квинт не заметил, хотя один был его собственный — лохматый местный конек, на коем он покинул крепость регниев. По крайней мере, в этом он был уверен, убеждал себя Квинт. Они выехали с Браном во главе, по мере того, как туман поднимался и таял в сером небе.

Перед ними лежал плодородный край кладбищ, ручьев и полей со спеющими колосьями. Повсюду виднелись процветающие сельские дома местных жителей. Странно, подумал Квинт, покуда крепкие туземные лошадки безостановочно трусили мимо. Удивительно, почему мы даже не заехали на широкую равнину с каменным храмом? Все выглядит совсем не так, как я ожидал.

Несмотря на путаницу пересекающихся тропинок, Бран, ни разу не поколебавшись, ехал так быстро, как только Квинт мог за ним поспевать. Через некоторое время они достигли гряды холмов, и перевала за ними, где Бран свернул севернее, к реке, вдоль которой они ехали довольно долго, пока не начали подниматься на холм. Когда они достигли вершины, Бран придержал пони, и, замычав, указал вниз.

Квинт с удивлением посмотрел на чашеобразную долину. На берегу реки виднелось скопление строений — не круглых британских хижин, а солидных каменных домов, и белое сооружение, весьма напоминавшее римский храм. Рядом вздымалось облако пара.

Наверняка здесь есть горячие источники, сообразил Квинт, и вспомнил, как бедный Флакк упоминал как-то о целебных источниках запада. Возможно, это уже Глочестер, хотя нигде не видно признаков крепости.

Он вопросительно произнес «Глочестер?», но Бран отрицательно помотал головой и указал на север. Затем, жестами изобразил еду и сон, дал понять, что здесь они должны заночевать.

Квинт неохотно кивнул — он жаждал поскорей добраться до конца трудного пути, но понимал, что сильно нуждается в отдыхе и пище, ибо мясо, извлеченное из кожаной сумки, они прикончили по дороге. На протяжении последнего часа глаза у него слипались, и сонливость боролась с удивлением, когда они въехали в городок с мощеными улицами, заполненными лавчонками и благоустроенными виллами. Бран направился прямо к храму, который вблизи выглядел не совсем римским, хотя его неуклюжие колонны были выстроены из беленого камня, а на фасаде над входом, красовалось грубое скульптурное изображение женщины, явно какой-то богини, но какой — Квинт не мог распознать.

Они спешились и пошли к деревянному навесу, откуда вырывались клубы пара. Неожиданно сонливость Квинта улетучилась при виде римской тоги. Да нет, двух! Два глубоких старика сидели на скамье у навеса, беседуя со своей ровесницей, облаченной в синюю паллу и нижнюю столу римской матроны. Квинт уставился на ее круто завитую корону седых волос, уложенных по моде, которой следовала его мать, когда он был ребенком.

— Интересно, с чего этот грязный британец так на нас таращится? — громко сказала женщина своим спутникам. — И посмотрите на эту обезьяну. Фу! Самые невозможные люди являются в Бат. Если бы не мой ревматизм…

Квинту понадобилось время, чтобы, во-первых, сообразить, что «грязный британец» — это он, а затем решить, стоит ли ему обнаруживать свою национальную принадлежность. Но, в конце концов, терять было нечего, напротив, следовало узнать, воспользовавшись встречей, что эти римляне делают в таком уединенном месте, и что им известно о мятеже, сотрясающем восток.

Они не знали ничего. Квинт обнаружил это, когда заговорил с ними по-латыни, столкнулся с их недоверчивостью и обменялся с ними объяснениями.

Старики оказались отставными ветеранами кампаний Клавдия семнадцатилетней давности. Они рассказали, что с десяток подобных им римлян поселилось здесь оттого, что мягкий климат и целебные горячие ключи, именуемые «Акве Сулис», где они ежедневно купались, помогали им сохранить здоровье. Римская матрона оказалась женой одного из них, приехавшей после наступления мира из Италии.

— Ну, нет, — заявила матрона, по-прежнему подозрительно косясь на Квинта, ни о каком мятеже мы не слышали. Но туземцы, знаешь ли, знаменосец — если ты действительно таков… кого в действительности волнуют туземцы? Они не беспокоят нас, когда приходят к источникам, а мы позволяем держать здесь их глупый храм. — Она указала на лицо статуи. — Это их богиня Сулис, но мы называем ее Минерва, и все это не имеет значения.

Многие вещи будут иметь значение для тебя, милая дама, раздраженно подумал Квинт, если Боадицея решит включить тебя в свои планы. Но он промолчал. Эти люди были стары и неспособны понять положение, оставалось лишь надеяться, ради их же блага, что их уютная изоляция будет продолжаться.

— Вы что-нибудь знаете о Втором легионе в Глочестере? — спросил он. Но старики только без интереса покачали головами.

— Префект легиона Пений Постум — такой высоченный германец — приезжал сюда в прошлом году на воды; — заявил один из них, — но он туп, как пес. Ни с кем не разговаривал… слишком много ел — у него что-то было с желудком.

— О нет, Марк, — нетерпеливо перебила его жена. — У него были фурункулы. Вечно ты все забываешь.

— Дорогая Октавия, моя память ничуть не хуже твоей, и я абсолютно уверен, что префект страдал желудком.

Квинт быстро пробормотал прощальные приветствия и ретировался. Какие недуги мучали префекта Второго легиона, ему было вполне безразлично.

Он узнал, что при купальнях сдаются комнаты для приезжающих и, наскоро перекусив, улегся спать.