Что было потом

Через два дня после летней ярмарки Донт вернулся в Оксфорд, но и там его все время отвлекали от работы мысли о внезапной перемене в судьбе девочки. Это беспокоило его по нескольким причинам, и одной из них было то, что он, как ни странно, просто по ней скучал. А ведь он лишь один раз побывал у Воганов и пообщался с девочкой – когда приезжал ее фотографировать. Однако между ними определенно существовала связь: роль Донта в спасении девочки связала его с этой семьей, и он знал, что в любое время может постучаться в их дверь, рассчитывая на теплый прием. В тот день у него с Воганами установились почти дружеские отношения. Одно время ему нравилось думать о том, как он будет периодически проведывать спасенную им девочку и наблюдать, как она растет, постепенно превращаясь в молодую женщину. Теперь же все эти мечты пошли прахом, и он чувствовал себя опустошенным. Он с тоской вспоминал тот момент в «Лебеде», когда сделал опрометчивую и очень болезненную попытку раздвинуть свои распухшие веки – и увидел ее. Он вспоминал, каким сильным было искушение назвать ее своей дочерью. Впоследствии рассудок взял верх над чувствами, но и здравый смысл был слабым утешителем, когда дело касалось потери ребенка.

В те часы, когда он не думал о девочке, Донт вспоминал о Рите, и это было ничуть не лучше. Что безусловно привнесла в его жизнь девочка, так это понимание того, как сильно он хочет иметь ребенка. Его жена очень расстраивалась из-за того, что их брак оказался бездетным, но самого Донта это чувство настигло с опозданием, только сейчас.

На стене жилой комнаты над мастерской были размещены его любимые фотографии. Не в рамках, а просто пришпиленные кнопками. Сейчас он обводил их взглядом, пребывая в замешательстве. Существуют ли способы предотвращения беременности? Он знал, что существуют, но сомневался в их надежности. Кроме того, сам-то он хотел иметь детей… Рита недвусмысленно изложила свои взгляды на сей счет, и, хотя его это удивило – ведь он же видел ее привязанность к девочке, – Донт сознавал, что поступит неправильно, если попытается ее переубедить. У Риты были свои твердые принципы, и как раз это вызывало у него восхищение. Ожидать, что она поддастся его уговорам, было равносильно ожиданию, что она перестанет быть самой собой. Нет, она ни за что бы не изменилась – а это значило, что измениться должен был он.

Одну за другой он снял фотографии со стены, сверился со своим каталогом и распределил их по картотечным ящикам в мастерской. Забыть ее будет нелегко – он слишком долго всматривался в ее лицо, и такое «время выдержки» прочно зафиксировало ее образ в памяти. Даже личного общения с ней избежать не удастся, поскольку он был связан с историей девочки, частью которой была и Рита. Но он, по крайней мере, мог отказаться от встреч с ней наедине. И он решил, что больше не будет ее фотографировать. Он научит себя не любить ее.

Последствием этого мудрого решения стало то, что уже на следующее утро он передал мастерскую в ведение своего помощника, а сам взял фотокамеру, поднялся на «Коллодионе» вверх по реке и постучал в дверь ее дома.

Она встретила его слабой улыбкой:

– У вас есть новости о девочке?

– Нет. А вы что-нибудь о ней слышали?

– Нет.

Она была бледнее обычного, под глазами появились темные круги. Он выбрал для съемки ракурс в три четверти, оценил яркость света и решил, что двенадцати секунд выдержки будет достаточно. Рита села и приняла указанную им позу. Как всегда, она держалась очень естественно, не пытаясь что-то из себя изобразить. Ее взгляд был исполнен тоски. Должен был получиться великолепный портрет, передающий не только ее, но и его собственные чувства, однако Донт не ощущал обычного в таких случаях радостного предвкушения.

– Мне больно видеть вас такой печальной, – сказал он, вставляя в аппарат кассету с пластинкой.

– Да и у вас настроение не лучше, судя по всему, – ответила она.

Он нырнул под черное покрывало, открыл кассету и снял крышку с объектива. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным во время работы.

Одна – он быстро присел, не позволив свету проникнуть в камеру.

Две – выскользнул из-под покрывала…

Три – обежал вокруг камеры…

Четыре – заключил Риту в объятия…

Пять – произнес: «Не плачьте, милая…»

Шесть – но его собственные щеки также намокли…

Семь – он поднял ее лицо навстречу своему…

Восемь – их губы нашли друг друга, но тут…

Девять – он вспомнил о фото и побежал…

Десять – обратно к камере…

Одиннадцать – нырнул под черное покрывало и…

Двенадцать – закрыл объектив.

Они отнесли фотопластинку на «Коллодион» и проявили ее в темной комнате. Потом оба мрачно воззрились на размытую фигуру Риты с наложением туманных пятен света и тени и намеком на какое-то призрачное, невещественное движение в кадре.

– Должно быть, это худшая из всех сделанных вами фотографий?

– Без сомнения.

И все же при красном свете им удалось разглядеть на снимке контуры своих объятий. Они не столько целовались, сколько прижимали губы к губам; это была не ласка, а торопливое соприкосновение. В одну и ту же секунду, словно по команде, они отстранились друг от друга.

– Я не в силах это выносить, – сказала она.

– Я тоже.

– Может, нам станет легче, если мы с вами не будем видеться?

Он постарался не уступить ей в честности:

– Думаю, да. В конечном счете.

– Что ж, тогда…

– …так мы и сделаем.

Больше сказать было нечего.

Она повернулась к выходу, и он открыл дверь каюты. В проходе она задержалась:

– А что там с визитом к Армстронгам?

– Каким визитом к Армстронгам?

– Я о фотосессии на их ферме. Я же записала это в ваш журнал. Во время ярмарки.

– А ведь девочка сейчас там.

Она кивнула:

– Возьмите меня с собой, Донт! Прошу вас! Мне просто необходимо с ней повидаться.

– А как же ваша работа?

– Оставлю на двери записку. Если кому-нибудь срочно понадоблюсь, они найдут меня у Армстронгов.

Девочка. Он уж думал, что больше ее не увидит, и вдруг выясняется, что у него запланирован выезд на ту самую ферме… Внезапно этот мир показался ему чуть менее невыносимым.

– Хорошо. Едем вместе.

 

Три пенса

«У нас еще будет возможность обсудить условия этого соглашения, – сказала Вогану фальшивая гадалка. – Я буду держать с вами связь». С той поры прошло уже шесть недель без каких-либо известий, но Воган знал, что рано или поздно это случится: удар будет нанесен. Посему он почти обрадовался, когда однажды за завтраком увидел перед собой на подносе конверт, подписанный незнакомым почерком. В письме назначалась встреча рано утром следующего дня в уединенном месте на берегу реки. Объявившись там в указанное время, Воган никого не застал и подумал, что прибыл первым. Но стоило ему остановиться на болотистой тропе, как из-за жидких кустов возникла фигура – худой человек в длинном и слишком широком для него пальто. Его лицо было скрыто полями низко надвинутой шляпы.

– Доброе утро, мистер Воган.

Голос тотчас же его выдал: это он выступал в роли гадалки.

– Что вам от меня нужно? – спросил Воган.

– Речь скорее о том, что нужно вам. Вы ведь хотите вернуть девочку? Вы и миссис Воган этого хотите?

Хелена в последние дни была на редкость спокойной. Казалось, она ждала ребенка с радостью и временами уже начинала строить какие-то планы, но прежнего оживления в ней не чувствовалось. Будущая жизнь и прошлые утраты сосуществовали в ней двумя половинками единого целого, и она несла свое горе и свою надежду с равным смирением.

Горевала не только Хелена. Воган тоже стосковался по девочке.

– Вы намекаете на то, что я еще могу ее вернуть? – уточнил он. – Но у Робина Армстронга есть свидетельница. Конечно, не самая авторитетная, учитывая ее род занятий, но, если я начну судебный процесс, вы опять меня легко переиграете.

– С ним можно договориться.

– Что вы этим хотите сказать? Что его можно склонить к продаже родной дочери?

– Родной… Может, оно и так. А может, и нет. В любом случае его мало волнует родство.

Воган не ответил. От таких разговоров у него голова пошла кругом.

– Так и быть, разложу все по полочкам, – сказал незнакомец. – Допустим, у человека есть ненужная ему вещь, за которую он не дал бы и пары пенсов, зато другой человек достаточно заинтересован в этой вещи, чтобы дать за нее три пенса.

– То есть, если я дам мистеру Армстронгу эти три пенса, он готов будет отказаться от девочки в мою пользу, я правильно понял?

– Три пенса я упомянул только для сравнения.

– Понятно. Здесь требуется сумма посолиднее. Сколько хочет получить ваш хозяин?

Тон незнакомца вмиг изменился.

– Хозяин? Ха! Он мне никакой не хозяин.

Тонкогубый рот под полями шляпы искривился, как будто незнакомец увидел что-то комичное в таком предположении.

– Однако вы сейчас оказываете ему услугу в роли посланца.

Незнакомец чуть-чуть шевельнулся всем телом, что, вероятно, должно было означать пожимание плечами.

– Можете рассматривать это и как мою услугу вам.

– Хм. Полагаю, вы рассчитываете на проценты?

– Я намерен получить свою выгоду от сделки, это само собой.

– Передайте ему, что я готов заплатить пятьдесят фунтов за его отказ от девочки. – Воган уже был сыт по горло всем этим. Он повернулся с намерением уйти.

Рука, опустившаяся на его плечо, была жесткой и хваткой, как клещи. И эта рука вмиг развернула Вогана в обратную сторону. При этом он потерял равновесие и едва не упал, а распрямляясь, на секунду увидел снизу лицо своего визави: слишком маленький, как будто недоделанный нос, почти отсутствующие губы и две щелочки вместо глаз, которые сузились еще больше, когда встретили взгляд Вогана.

– Не думаю, что этого будет достаточно, – сказал незнакомец. – Если бы вы спросили моего совета, я бы сказал так: сумма в районе тысячи фунтов будет здесь куда более уместной. Подумайте над этим. Подумайте о девочке, по которой так скучает миссис Воган! Подумайте о своей жизни в будущем – ведь от меня у вас нет секретов, мистер Воган, только не от меня! Информация плывет мне в уши, как рыба в сети. Будем надеяться, что миссис Воган избежит новых печальных потрясений. Подумайте о своей семье! Есть вещи, цену которым назначить невозможно, мистер Воган, и самая важная из них – это семья! Подумайте над этим.

Незнакомец резко повернулся и пошел прочь. А когда Воган поднял глаза, на тропе перед ним уже никого не было. Должно быть, этот тип нырнул в заросли.

Тысяча фунтов. Ровно столько же он в свое время заплатил неизвестным похитителям в качестве выкупа. Он быстро прикинул стоимость своего дома, земли и другого имущества, соображая, как побыстрее собрать эту сумму. Чтобы выкупить ложь. Ложь, которая все равно останется ложью, Которая может быть раскрыта в любой момент. И нет гарантий, что с него в будущем не потребуют новых платежей.

Мысли крутились у него в голове слишком быстро, чтобы можно было поймать хоть одну и на ней сосредоточиться.

Воган направился в противоположную сторону. Дойдя до собственной пристани, он свернул туда и уселся на дальний край помоста. Его ноги болтались высоко над водой, голова поникла, и он сжал ее руками.

В прежние времена он сумел бы найти выход из этой ситуации, принять единственно правильное решение. Но в те времена он был самим собой, он был настоящим человеком, он был отцом. А сейчас он мог направлять течение своей жизни не в большей мере, чем какая-нибудь щепка может управлять несущим ее потоком.

Пока Воган рассеянно смотрел на воду, ему вспомнились старые байки о Молчуне. О паромщике, который увозит людей на обратную сторону реки, если отмеренный им срок на исходе, а если нет – возвращает их на берег живыми и невредимыми. «Интересно, – подумал он, – как долго умирает тонущий человек?»

Он посмотрел на свои ноги внизу. Под ними двигался темный нескончаемый поток, лишенный мыслей и чувств. Попытка разглядеть в воде свое отражение не удалась, и тогда Воган его вообразил. Но не собственное лицо, а лицо своей пропавшей дочери. Ему вспомнилось бесформенное пятно на фотопластинке в темной комнате Донта, которое под действием омывающей негатив жидкости постепенно обретало четкие контуры, – и в черном зеркале воды увидел Амелию.

Воган начал раскачиваться вперед-назад над краем пристани, со слезами в голосе повторяя:

– Амелия.

– Амелия.

– Амелия.

И с каждым повтором ее имени он все ниже склонялся над водой. «Неужели так все и заканчивается?» – подумал он. До поры контролируя движения своего тела, он мог быть уверен, что после каждого наклона вперед последует обратный ход. Но амплитуда качания постепенно увеличивалась. Если продолжать в том же духе, рано или поздно будет достигнут предел, за которым он уже потеряет контроль над возвратным движением. Вперед-назад. Вперед-назад. Вперед-назад. Все дальше наклон вперед и – вниз – к точке, где законы физики возьмут свое, и его тело подчинится силе тяжести. Но пока что эта точка не была достигнута. Еще несколько раз. Вперед-назад. Вперед – вот сейчас почти получилось, не хватило какой-то доли дюйма – назад. Вперед…

Пустота приняла его тело, а когда он уже летел вниз, голос в его голове вдруг произнес: «Долго так продолжаться не может».

Услышав эти слова, он вслепую выбросил руку в сторону. Им уже завладела сила тяжести, но рука что-то искала – хоть что-нибудь! – и вдруг нащупала веревку, свисавшую с причального столбика. Его падение прервалось резким рывком, сердце дернулось в груди, а рука чуть не вылетела из плечевого сустава. Чувствуя, как скользящая веревка сдирает кожу с ладони, он отчаянно взмахнул и уцепился за нее другой, свободной рукой, одновременно дрыгая ногами в тщетных поисках опоры. Агонизирующим усилием, перехватывая руками веревку, он подтягивал свое тело – свое несчастное живое тело – наверх к помосту и наконец туда влез, растянулся на досках и остался лежать, хватая ртом воздух и чувствуя, как боль все шире расползается во все стороны от плеча.

«Долго так продолжаться не может», – сказала ему миссис Константайн. И она знала, что говорит.

 

Пересказ истории

Он добрался до места с чувством, похожим на облегчение. Сумбур в голове, так долго не прекращавшийся, отныне свелся к одной конкретной цели. Он ничего не планировал и не обдумывал заранее. Это не было его волевым решением, ибо он уже утратил волю и отказался от самостоятельного принятия решений. Сейчас он был слишком измучен, чтобы проявлять хоть какую-то инициативу, и мог только подчиняться неизбежному. И сюда его привело нечто, от его желаний не зависящее. Воган был не из тех, кто по всякому поводу употребляет слова «судьба» или «Провидение», но он вряд ли стал бы отрицать, что без чего-то подобного не обошлось, когда в конце пути увидел перед собой знакомую калитку, а затем плиточную дорожку и безупречно выкрашенную дверь дома миссис Константайн.

– Вы говорили, что я могу навестить вас вновь, если пожелаю. И еще вы говорили, что сможете мне помочь.

– Да, – сказала она, глядя на его перевязанную руку.

Комнату, которую он помнил пахнущей жасмином, теперь украшала ваза с розами, и аромат здесь был соответственный. Когда они уселись, Воган сразу перешел к делу.

– В реке была найдена утонувшая девочка, – начал он. – Это случилось во время зимнего солнцестояния. Девочка прожила с нами полгода. Возможно, вы слышали эту историю.

По ее лицу ничего нельзя было сказать определенно.

– Расскажите мне об этом, – попросила она.

И он рассказал. О том, как поехал в трактир «Лебедь» вслед за своей женой и нашел ее там с ребенком на руках. Об ее уверенности в том, что это их дочь, и о своей уверенности в обратом. О других претендентах на девочку. Об ее жизни в их доме. О том, как с течением времени его уверенность постепенно слабела.

– То есть вы все-таки поверили, что она ваша родная дочь?

Он наморщил лоб:

– Почти… Да… Не совсем. В прошлый раз я, кажется, говорил вам, что не могу вспомнить лицо Амелии.

– Да, говорили.

– Ну так вот, пытаясь ее вспомнить, я видел лицо этой девочки. Но сейчас она уже не с нами. Ее забрали в другую семью. На летней ярмарке мы встретили одну женщину, которая заявила, что это не Амелия. По ее утверждению, девочку зовут Алиса Армстронг. И все люди в округе ей верят.

Она молчала, тем самым предлагая ему продолжить.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

– Эти люди правы. Я знаю, что они правы.

Он продолжил рассказ и вернулся наконец в то место, которого так долго избегал даже в мыслях. Но теперь за ним со стороны наблюдала миссис Константайн.

Его речь потекла гладко и связно. История сходила с его уст в последовательном порядке. Начало во многом совпадало с его предыдущим рассказом (пробуждение среди ночи от крика жены и т. д.), но слова были другие – не те сухие, заученные фразы из полицейского отчета. Теперь они возникали спонтанно – свежие, полные жизни и смысла – и уносили Вогана обратно в ту ночь, с которой все началось, в ночь похищения. Бег по коридору от своей спальни до детской комнаты, шок при виде распахнутого окна и пустой постели. Подъем по тревоге всех слуг, поиски в ночи. Он рассказал о послании, полученном под утро. Рассказал о мучительно тянувшемся времени вплоть до назначенного похитителями часа.

Он глотнул воды из стакана; поток слов прервался лишь на секунду.

– Я отправился туда в одиночку, как было условлено. Поездка оказалась не из легких – на небе не было ни звездочки, чтобы осветить дорогу, а сама эта дорога, как нарочно, вся состояла из ям и бугров. Местами приходилось спешиваться и вести коня в поводу. Иногда я переставал понимать, где нахожусь, поскольку в темноте не узнавал местность, которую привык видеть только при дневном свете. Моими главными ориентирами были время, проведенное в пути, характер почвы под ногами и, разумеется, река. У реки есть собственный свет, видимый даже безлунной ночью. Я хорошо изучил все изгибы ее русла и в большинстве случаев мог сориентироваться по знакомым очертаниям берега. А когда речное мерцание впереди рассекла широкая темная полоса, я понял, что достиг моста.

Я спешился. Вокруг не было видно никого и ничего – хотя с десяток мужчин вполне могли бы стоять всего в нескольких шагах от меня, оставаясь незамеченными.

Я крикнул: «Эй!»

Никто не отозвался.

Тогда я крикнул: «Амелия!» – рассчитывая этим ее ободрить. Пусть знает, что я близко. Я надеялся, что похитители предупредили ее о скором приезде папы, который отвезет ее домой.

Я прислушался, ожидая ответа или хоть какого-то ответного звука: топота ног, шороха или вздоха. Но там был только плеск мелких волн на фоне другого, особого звука реки – низкого глубокого шума, который мы обычно не улавливаем.

Я ступил на мост. Прошел по нему до другого берега. И там положил сумку с деньгами на опорный камень, как было велено в письме. Распрямляясь, я вроде бы что-то услышал. Не голоса и не шаги, а что-то менее отчетливое. Мой конь тоже это расслышал, судя по его короткому ржанию. Я с минуту простоял в ожидании, а затем решил отойти подальше, чтобы похитители могли незаметно взять деньги. Я подумал, что они, вероятно, захотят проверить сумму, прежде чем отпустить Амелию. И я пошел обратно через мост, я ускорился, перебежал на другую сторону – и вдруг с разбега рухнул ничком, ничего не видя перед собой.

Этот рассказ буквально выплеснулся из Вогана без малейших усилий с его стороны. В нем не было ничего отрепетированного или заготовленного. Изложение обладало собственной энергией и само задавало темп, и с каждой фразой прошлое возвращалось в эту комнату, наполняя ее тьмой и холодом. Вогана начала бить дрожь, а его глаза остекленели, как бывает с людьми, когда они заглядывают вглубь своей памяти.

– После падения я не сразу пришел в себя. А когда дыхание восстановилось, я осторожно пошевелил руками и ногами, проверяя, нет ли каких травм. В темноте мог скрываться кто-то, готовый меня добить. Я медленно приподнялся, в любой миг ожидая нового удара, но его не последовало, и только тут до меня дошло, что я всего-навсего споткнулся и упал без постороннего вмешательства. Я постарался взять себя в руки. Подождал, когда исчезнет головокружение. И медленно поднялся с земли. При этом моя нога что-то задела. Я сразу же понял, что этот мягкий, но вполне увесистый сверток посреди дороги и стал причиной моего падения. Нагнувшись, я попытался на ощупь определить, что это такое, но в перчатках сделать это было сложно. Сняв их, я попробовал снова. Что-то мокрое. Холодное. Плотное.

Я испугался. Еще даже не успев зажечь спичку, я уже испугался того, что мог увидеть.

Когда вспыхнул огонек, я обнаружил, что она не смотрит на меня. Иначе было бы еще хуже. Ее голова была отвернута от меня, а неподвижный взгляд направлен в сторону реки. Это казалось невероятным, но форма глаз у нее была точь-в-точь как у Амелии. На ней были одежда и обувь Амелии. Черты ее лица также имели сходство с Амелией. Поразительное сходство. И все же для меня было совершенно очевидным – как тогда, так и впоследствии, – что она не была Амелией. Это была не моя девочка. Да и как она могла ею быть? Я знал свою дочь. Я знал, как загораются ее глаза при общении со мной, как она потешно пританцовывает при ходьбе, как тянутся, хватают и теребят все подряд ее ручонки. Я взял ее за руку, но она не обхватила мои пальцы, как сделала бы настоящая Амелия. При свете от спички что-то блеснуло. Ожерелье Амелии с серебряным якорем было у нее на шее.

Я поднял с земли девочку, которая не могла – не должна была – быть Амелией. Я нашел место, где берег был не слишком крут, и спустился к реке. С нею на руках я зашел в воду по пояс, а потом отпустил ее. И почувствовал, как река забирает у меня эту девочку.

Воган сделал паузу.

– Существовал только один способ избавиться от этого кошмара: верить в то, что моя настоящая дочь, моя Амелия жива. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – произнесла миссис Константайн печально, по-прежнему не сводя с него глаз.

– Но теперь я знаю – и знал это уже давно, – что там действительно была Амелия. Моя бедная девочка была мертва.

– Да, – сказала миссис Константайн.

Тут плотину прорвало, и слезы рекой хлынули из глаз Вогана. Его плечи тряслись, он всем телом раскачивался вперед-назад, и этим рыданиям, казалось, не будет конца. Слезы текли по щекам, увлажняли его воротник и капали с подбородка ему на колени. Он прижал к лицу ладони, и слезы намочили его пальцы, а потом запястья и манжеты. Он плакал и плакал, пока этот поток не иссяк.

Понимающий и доброжелательный взгляд миссис Константайн не отпускал его ни на секунду, как и на протяжении всего рассказа.

– Когда эта девочка из реки поселилась в нашем доме, меня начали посещать странные мысли. Иной раз я думал… – Воган смущенно качнул головой, но он уже знал, что миссис Константайн можно рассказать всю правду без опасения показаться безумцем. – Иной раз я думал: а вдруг она не умерла? Вдруг после того, как я пустил ее по течению реки, она очнулась? Вдруг река отнесла ее куда-то – к кому-то – и там она прожила два года, а потом – непонятно как – или почему – вновь очутилась в реке и таким образом вернулась к нам? Конечно, это кажется невозможным, но мысли вроде этой… Когда человек хочет найти объяснение…

– Расскажите мне об Амелии, – попросила она, когда последняя пауза затянулась. – Какой она была при жизни?

– Что именно вы хотите узнать?

– Решайте сами.

Он задумался.

– С самого начала она была очень подвижным ребенком. Даже еще не родившись, она активно шевелилась в материнской утробе – так говорила повитуха, – а когда после родов ее положили в колыбель, ее ручки и ножки беспрестанно двигались таким манером, будто она пыталась плыть по воздуху и притом удивлялась, что у нее это не получается. Она могла подолгу смотреть на свою ладонь, то ее раскрывая, то сжимая в кулачок, а когда пальцы раздвигались в стороны, ее лицо выражало полнейшее изумление. Она рано начала ползать, и это, по словам моей жены, укрепило ее ноги. Бывало, схватит меня за руку и ждет, когда я приподниму ее так, чтобы только ступни касались пола, – ей нравилось чувствовать опору под ногами. Конечно, мы не могли делать это все время. Однажды я просматривал какие-то документы, сидя в гостиной, а она подползла и начала теребить меня за лодыжку – хотела, чтобы я ее приподнял, – но я был слишком занят. Потом вдруг чувствую, как меня кто-то дергает за рукав, – и вот она, стоит рядом! Самостоятельно поднялась на ноги, цепляясь за ножку кресла, и на лице ее – такой восторг и удивление! Ох, вы бы видели ее в ту минуту! Тысячу раз она пыталась это сделать и падала навзничь, но никогда при этом не плакала, а просто начинала все заново. А с тех пор как встала на ноги, ее уже было трудно убедить хоть ненадолго присесть.

Он улыбнулся при этом воспоминании.

– А сейчас вы ее видите? – Голос миссис Константайн был таким мягким и тихим, что едва поколебал воздух.

Да, сейчас Воган видел Амелию. Он видел ее сбившийся на лицо локон, идеально загнутые ресницы неопределенного цвета, точку засохшей слизи в уголке глаза, округлость щеки и разлившийся по ней румянец, припухлость нижней губы, короткие пальчики с ровными и гладкими ноготками. Он видел ее не в этой комнате и не в эту самую минуту, а в бесконечности своей памяти. Она была потеряна для этой жизни, но продолжала существовать, присутствовать в его памяти. На миг он встретился с ней глазами, увидел ее улыбку. Потом снова поймал и почувствовал на себе ее взгляд. Отец и дочь. Он знал, что она мертва, что она бесследно исчезла, но сейчас он ее видел, а значит, на какое-то время – только на это время – они с дочерью воссоединились.

– Да, я ее вижу, – сказал он, улыбаясь сквозь слезы.

Его легкие снова могли свободно дышать; тяжесть головы уже не давила на плечи. Сердце в груди билось ровно. Он не знал, что ждет его впереди, но он хотя бы знал, что у него есть будущее. В нем пробудился интерес к жизни.

– У нас будет еще один ребенок, – сообщил он миссис Константайн. – В конце года.

– Поздравляю! Это прекрасная новость. – В ее ответе чувствовалась искренняя радость.

Он сделал глубокий, даже очень глубокий вдох, а после выдоха уперся руками в колени, готовясь встать.

– О, – слегка встрепенулась миссис Константайн, – разве мы уже закончили?

Воган прервал свое движение и на секунду задумался. Что еще он собирался сказать? И тут до него дошло. Как он мог об этом забыть?

Он рассказал о лжегадалке на ярмарке, о возможности выкупить девочку у Робина Армстронга, об угрозе незнакомца раскрыть его жене всю правду о смерти Амелии.

Она слушала очень внимательно, а когда Воган закончил, кивнула:

– Это не то, что я ожидала услышать, когда спросила, закончен ли разговор. Насколько помню, в свой прошлый визит вы попросили меня об одной услуге…

Он мысленно вернулся к их предыдущей беседе. Это было так давно. Что же побудило его прийти сюда в тот раз?

– Это касалось вашей супруги… – подсказала она.

– Я попросил вас убедить Хелену в том, что Амелия мертва.

– Верно. Помнится, вы предложили мне назвать цену. А сейчас вы собираетесь заплатить незнакомому человеку очень большую сумму только за то, чтобы Хелена не узнала от него то же самое.

– Ох. – Воган поглубже уселся в кресле. Об этом он еще не думал в таком ключе.

– Мне вот что интересно, мистер Воган: а сколько это будет стоить, если вы сами расскажете жене всю правду о случившемся в ту ночь?

Позднее, когда он допил освежающую жидкость с огуречным привкусом, сполоснул лицо теплой водой и утерся мягким полотенцем, он стал прощаться с миссис Константайн.

– Значит, вот в чем заключается ваша помощь? Теперь я понимаю. А я-то сначала представлял себе клубы дыма, зеркала и прочие фокусы в таком роде. Вы и вправду возвращаете мертвых к жизни, но другим способом.

Она пожала плечами:

– Смерть и память всегда взаимодействуют. Но иногда что-то идет не так, и тогда скорбящим людям требуется наставник или же просто вдумчивый слушатель. Мы с мужем вместе учились в Америке. Там недавно появилась наука, суть которой можно описывать разными словами, но не будет большой ошибкой, если назвать ее «наукой человеческих эмоций». Муж получил должность в Оксфордском университете, а я использую свои знания на практике. Помогаю людям как могу.

Воган оставил чек на столике в прихожей.

Выйдя из дома на улицу, он внезапно ощутил влажную прохладу в районе коленей и воротника. А также на запястьях. Его одежда в этих местах все еще не просохла после пролитых на нее потоков слез. «Поразительно, – подумал он. – Кто бы мог подумать, что человеческое тело способно вместить такое количество воды?»

 

Фото Алисы

«Коллодион» вез Риту и Донта вниз по реке к ферме в Келмскотте, и в пути их разговоры – о Воганах, Армстронгах и прежде всего о девочке – более-менее успешно сглаживали возникшую напряженность. Но когда один из них точно знал, что другой смотрит куда-то в сторону и его не заметит, он украдкой бросал на спутника или спутницу взгляд, полный любви и печали. Таким образом, оба давали выход переполнявшим их чувствам.

В Келмскотте их уже поджидали на берегу младшие члены семейства Армстронг. Они приветственно замахали руками при виде сине-белого плавучего домика с яркой желто-оранжевой надписью на борту. Рита нетерпеливо вглядывалась в группу встречающих и быстро нашла среди них девочку. Она махала вместе со всеми, но потом один из мальчиков, самый младший, взял ее за руку, и они вдвоем убежали в сторону дома.

– Куда она делась? – спросил Донт, который был занят швартовкой и поздно заметил ее исчезновение.

– Обратно в дом, – сказала Рита, слегка встревоженная, но тут же успокоилась. – Вот и она! Просто они побежали звать старших.

Все дети Армстронгов поучаствовали в процессе выгрузки: от старших мальчиков, которые внимательно выслушали инструкции Армстронга, прежде чем поднимать тяжелое оборудование, до малышей, каждый из которых получил от Риты какую-нибудь легкую неразбиваемую вещицу и, преисполненный чувства собственной важности, пронес ее через поле до дома. Выгрузка была завершена в рекордное время.

Рита ни на миг не теряла девочку из виду. Даже занятая разными делами, она постоянно приглядывала за ней хоть одним глазком. И от нее не ускользнуло то, как хорошо относятся к ней все дети: старшие были внимательны и терпеливы, а младшие на пути от пристани к дому специально замедляли шаг, чтобы не бросать ее одну. Это навело Риту на мысль: быть может, в доме Воганов девочке как раз не хватало общения с другими детьми? И она не могла не признать, что такая дружная компания ей только во благо.

Бесс провела их в гостиную, где Армстронг и его старшие сыновья занялись перемещением стола и расстановкой кресел, следуя указаниям Донта.

– Я не буду фотографироваться, – сказала Бесс. – Я и без того все время здесь, и кто угодно всегда может на меня посмотреть, если захочет узнать, как я выгляжу.

Но Армстронг настаивал, и дети его поддержали. Было решено, что первыми сфотографируются Армстронг и Бесс, а затем будет сделан общий семейный портрет.

– Где же Робин? – сердито ворчал Армстронг. – Он уже полчаса как должен быть здесь.

– Ты же знаешь, каковы эти молодые люди. Я говорила тебе, что на него не стоит рассчитывать, – вполголоса заметила Бесс.

Раскаяние Робина, так впечатлившее ее супруга, не избавило Бесс от сомнений относительно сына. «Он всегда был лучше на словах, чем на деле», – напомнила она Армстронгу, но, если тот был готов простить сыну прегрешения – а к этому он был готов всегда, – она не настаивала на своей правоте. Позднее, на ярмарке, увидев своего старшего сына с дитем на руках, она – к собственному удивлению – обнаружила, что надежда робко пустила корни и в ее сердце. Она стала следить за этим ростком с болезненным любопытством садовника, наблюдающего за попыткой чахлого растеньица прижиться в неблагоприятных для него условиях. Не прошло незамеченным то, что ее сын впоследствии ни разу не проведал девочку. Армстронг в письме сообщил ему о времени семейной фотосессии так, словно был абсолютно уверен в приезде Робина по случаю столь важного события, но ответного письма не было, и сейчас она нисколько не удивлялась отсутствию сына.

– Мы начнем с вас и миссис Армстронг, – сказал Донт. – Это займет немало времени, и он еще успеет подъехать, если что-то его задерживает.

Он усадил Бесс на стул и поставил Армстронга позади нее, а затем, вставляя кассету в аппарат, еще раз объяснил, как важно сохранять полную неподвижность во время съемки. Когда все было готово, он нырнул под черное покрывало и открыл объектив. Рита стояла позади фотографа, шепотом напоминая Армстронгам, что надо все время смотреть в одну точку. В течение десяти секунд Армстронги испытали все ощущения, какие обычно испытывают люди, впервые очутившись перед камерой. Они смущались, цепенели, нервничали, осознавали значимость момента, а напоследок почувствовали себя глупо. Зато через полчаса, когда фото было проявлено, закреплено, промыто, высушено и вставлено в рамку, они взглянули на результат и увидели себя такими, какими не видели никогда прежде: вечным памятником самим себе.

– Это… – с удивлением произнесла Бесс, но так и не продолжила фразы, вместо этого погрузившись в созерцание фотографии опрятной женщины средних лет с повязкой на глазу и сурового темнолицего мужчины, который стоял чуть позади, опустив руку ей на плечо.

Армстронг, разглядывавший снимок одновременно с ней, сказал жене, что она получилась красавицей, но сам больше всматривался в собственное мрачное лицо. От этого зрелища у него, похоже, испортилось настроение.

Изучение фотографии всеми членами семьи заняло некоторое время, пока не пришла пора выстраиваться для следующего, группового портрета, а Робин так и не появился. Не было слышно ни цокота копыт по мощеной дороге, ни скрипа отворяемой двери. Армстронг справился у служанки, не заходил ли кто-нибудь в дом через заднее крыльцо, и получил отрицательный ответ. Робин не приехал.

– Ничего страшного, – заявила Бесс. – Не приехал так не приехал, и с этим ничего не поделаешь. В конце концов он живет в Оксфорде и всегда может сфотографироваться прямо в студии мистера Донта. Для него так будет в сто раз проще.

– Но как было бы прекрасно сняться всей семьей в полном составе! И потом, теперь здесь Алиса!

Это верно, Алиса теперь была здесь.

Бесс вздохнула и взяла мужа за руку:

– Робин уже взрослый мужчина, а не ребенок, который должен следовать указаниям старших. Давай постараемся сделать все как можно лучше. Остальные дети здесь, все шестеро, и им уже не терпится попасть на фото вместе с нами и Алисой. Так не будем тянуть.

И она уговорила Армстронга занять место в группе. Дети слегка сдвинулись влево или вправо, заполняя просвет, изначально оставленный для их брата.

– Все готовы? – спросил Донт, и Армстронг в последний раз посмотрел за окно, на всякий случай.

– Готовы, – произнес он со вздохом.

Десять секунд Армстронг, Бесс и их дети безотрывно глядели в глаз объектива – глаз времени, глаз будущего, – даруя бессмертие своим нынешним образам. Между тем Рита, наблюдавшая за ними из угла комнаты, заметила, что девочка – которую здесь именовали Алисой – фокусирует свой взгляд на чем-то позади камеры, за пределами дома и за пределами Келмскотта, на чем-то бесконечно удаленном от этого мира.

Пока Донт работал у себя в лаборатории, миссис Армстронг с дочерями накрывала стол для чаепития, а мальчики сменили выходные костюмы на рабочую одежду, чтобы задать корму животным. В результате Рита осталась наедине с Армстронгом как раз в ту минуту, когда дождь прекратился и выглянуло солнце.

– Не хотите осмотреть нашу ферму? – предложил он.

– С удовольствием.

Армстронг взял на руки девочку, будто совсем не ощутив ее веса, и они вышли наружу.

– Как она? – спросила Рита. – С ней все в порядке?

– Не могу сказать это с уверенностью. Обычно я хорошо понимаю живых существ, как людей, так и животных. Все дело в наблюдательности. У кур замечаешь беспокойство по их перьям. О состоянии кошки можно судить по тому, как она дышит. Лошади – ну, там всего понемножку. У свиней очень выразительный взгляд. А эту малышку понять очень трудно. Ты у нас загадочная, да?

Он провел ладонью по волосам девочки, глядя на нее с нежностью.

Девочка взглянула на него, потом на Риту, причем без каких-либо признаков узнавания, словно видела ее впервые в жизни. Рита напомнила себе, что так было всегда, даже в доме Воганов, хотя к ним она приходила неоднократно.

Во время прогулки Армстронг показывал вещи, которые могли заинтересовать Риту и девочку. Последняя смотрела туда, куда ей предлагали посмотреть, а в перерывах опускала голову на широкое мужское плечо, и взгляд ее становился отсутствующим, обращенным внутрь себя. Слушая рассказы фермера о хозяйстве, Рита чувствовала, что он чем-то расстроен, и приписала это отсутствию его старшего сына. Она не пыталась поддерживать разговор, а просто шла рядом, пока наличие столь терпеливой слушательницы не подвигло Армстронга на откровенность.

– Люди, подобные мне, привыкли воспринимать самих себя изнутри. Свой внутренний мир я изучил досконально, чего не могу сказать о своей внешности. Я и в зеркало-то почти не смотрюсь. Потому и удивился собственному лицу на фотографии. Это было как встреча с другим, внешним мной.

– Да, понимаю.

После паузы Армстронг задал вопрос:

– У вас, насколько мне известно, нет своих детей?

– Я не замужем.

– Желаю вам их непременно завести. Я даже представить не могу, какое еще счастье может сравниться с тем, которое приносят мне жена и дети! Для меня нет ничего важнее семьи. Вы, должно быть, кое-что слышали о моем прошлом?

– Я не интересуюсь слухами. Мне известно лишь то, о чем в моем присутствии говорили в «Лебеде»: вас называли сыном принца и чернокожей рабыни.

– Это их фантазии, но доля правды в этом все же есть. Мой отец был состоятельным джентльменом, а мать – чернокожей служанкой. Они жили в большой усадьбе и были совсем еще юными, когда зачали меня в любви и почти детской наивности. Многие сказали бы, что впоследствии мне повезло и моей маме тоже. Большинство знатных семей просто вышвырнули бы ее за дверь, но мой отец этого не допустил. Думаю, он искренне хотел на ней жениться, но о таком браке, конечно же, не могло быть и речи. Однако люди в этой семье были достаточно сострадательными, и они поступили наилучшим, с их точки зрения, образом. Маму оставили в доме и хорошо о ней заботились вплоть до моего рождения и еще какое-то время после него, пока я не был отнят от груди. Затем ее отправили в другой город и устроили на приличную работу, так что ей вполне хватало на жизнь, а через несколько лет она вышла замуж за человека своей расы. А меня поместили в приют для детей, которые по разным причинам не могли жить со своими семьями, но получали от этих семей денежное содержание. Потом я учился в школе. В хорошей школе-интернате. Таким образом, я рос как бы на пограничье двух семей, богатой и бедной, белой и черной, не считаясь полноценным членом ни одной из них. В результате я так по-настоящему и не узнал, каково это – жить в семье. Большинство моих детских воспоминаний связано со школой, но и своих родителей я помню тоже. Два раза в год отец приезжал за мной в школу, и мы проводили весь этот день вместе. Помню, как однажды я залез в его карету и очень удивился, застав там еще одного мальчика, гораздо младше меня. «Как тебе этот малыш, Роберт? – спросил отец. – Пожми руку своему брату!» Что за день был потом! Помню зеленые лужайки в каком-то парке – что это было за место, увы, не имею понятия. Я без конца играл в мяч с моим братом – как же он приплясывал от радости, пару раз поймав мои подачи! Никогда этого не забуду. Потом я учил его лазать по деревьям: показывал, за что хвататься и куда ставить ногу, а отец в это время стоял внизу, чтобы поймать нас, если сорвемся. Дерево было не очень большим, но и мой брат был совсем маленьким. Мы оба были слишком малы, чтобы осознавать разницу между нами, но я начал кое-что понимать сразу после того, как мы вернулись в школу и я вылез из кареты, а они вдвоем уехали в место, которое называли «нашим домом». Не знаю, что случилось впоследствии, но я больше этого мальчика не видел, хотя знаю его имя – как знаю и то, что есть другие братья и сестры, родившиеся позже. Возможно, отец опасался, что мы слишком сблизимся и об этом станет известно людям его круга. Или просто взял и передумал. Как бы то ни было, я своего брата больше не видел. Сомневаюсь, что он вообще меня помнит. А может, и не ведает о моем существовании. Такова семья моего отца.

Что касается мамы, то в ее семье я не чувствовал себя совсем чужим. Мне разрешали ненадолго приезжать к ней на каникулах. Хорошо помню эти визиты. Их дом был полон движения, разговоров, смеха и любви. Она была мне настолько хорошей матерью, насколько решалась проявлять материнские чувства: много раз, обнимая, говорила, как она меня любит, но я не привык к такому обращению и не знал, что ей сказать в ответ. Даже ответные объятия у меня толком не получались. Ее супруг тоже был неплохим человеком, хотя вечно одергивал моих братьев и сестер, веля попридержать язык в моем присутствии. «Роберт не приучен к вашей дикой тарабарщине», – говаривал он, когда наше общение становилось чересчур оживленным. Мне всякий раз было жаль покидать этот дом. Я надеялся, что в следующий раз мне позволят там остаться навсегда, и потому очередной отъезд всегда был для меня большим разочарованием. Потом я заметил, что с каждым новым визитом все меньше и меньше похожу на моих братьев и сестер. И настало время, когда эти визиты – и без того уже редкие – прекратились совсем. Какого-то внезапного разрыва отношений не было. Никто не говорил, что впредь я туда больше не поеду. Просто визиты отменялись несколько каникул подряд, и у меня возникло ощущение, что с этим покончено. На границе между мной и моими братьями и сестрами выросла глухая стена.

А когда мне уже было семнадцать, мама прислала письмо с просьбой ее навестить. Она умирала. И я вернулся в тот дом. Он оказался гораздо меньше, чем я его помнил по прежним посещениям. Я вошел в спальню, уже заполненную людьми. Мои братья и сестры, естественно, все были там – сидели на краю постели или на полу поближе к маме. Я тоже мог бы подойти к ней и взять ее за руку, чтобы она меня узнала. Я бы так и сделал, будь она еще в сознании. Но я опоздал. И я остался стоять у двери, пока моя родня теснилась вокруг нее. А когда мама испустила последний вздох, обо мне вдруг вспомнила одна из сестер. «Может, Роберт прочтет псалмы? – предложила она. – Он ведь так красиво читает». И я прочитал вслух несколько стихов из Библии своим голосом белого человека, а когда закончил, не увидел причин оставаться там дольше. Выходя, я спросил у своего отчима, не нужна ли какая-нибудь помощь, и он ответил: «Я могу сам позаботиться о своих детях, спасибо, мистер Армстронг». Прежде он всегда звал меня Робертом, но, поскольку теперь я уже считался взрослым, он назвал меня этим именем – случайным именем, взятым из воздуха, не принадлежавшим никому из моих родителей, а только мне одному.

Я присутствовал на ее похоронах. Мой отец был там тоже. Он устроил все так, чтобы мы не привлекали к себе внимания: тихо постояли позади всех и ушли до того, как начали расходиться остальные.

На этом месте Армстронга прервали. Из дверей амбара вышла кошка и, завидев хозяина, тотчас устремилась к нему. Не добежав полутора ярдов, она припала к земле, а затем мощным прыжком – как чертик из табакерки – взлетела на его плечо.

– Вот это да! – восхитилась Рита, меж тем как кошка устроилась поудобнее и начала тереться мордой о хозяйскую скулу.

– Она очень привязчива и большая затейница, – с улыбкой сказал Армстронг.

И они продолжили путь, а кошка, как пиратский попугай, балансировала у него на плече.

– Как видите, мисс Сандей, у меня никогда не было ни своего дома, ни собственной семьи. А здесь у нас все это есть. Я знаю по своему опыту, каково это – быть на отшибе. Поймите меня правильно, это отнюдь не жалоба, а всего лишь пояснение, хоть я и был чересчур многословен, добираясь до сути. О подобных вещах люди высказываются крайне редко, и в этом есть определенное – как бы это назвать… удовольствие? Или, точнее, облегчение, когда получаешь возможность излить душу.

Рита встретила его взгляд и ответила понимающим кивком.

– Мои родители были хорошими, добросердечными людьми, мисс Сандей. Я уверен, они меня любили – в отведенных им пределах. К сожалению, они не могли любить меня так, как им бы хотелось. Мое богатство отделило меня от единоутробных сестер и братьев, а цвет моей кожи – от единокровных. Безусловно, сам факт моего существования доставлял неудобства как мачехе, так и отчиму. Однако я сознавал, что судьба проявила ко мне необычайную благосклонность. И я всегда, еще даже до встречи с Бесс, полагал себя счастливчиком… Понимаете, я знал, как тяжело это – остаться вне семьи. И вот, когда родился Робин, я увидел в нем самого себя. Именно в нем, а не в других, как ни странно это может вам показаться. Остальные являются моими детьми в самом обычном, общепринятом понимании. Они моя плоть и кровь, и я их люблю. Я больше жизни люблю моих мальчиков и девочек. В них я вижу сходство с младшими детьми моей мамы – такими же дружными, получающими радость от общения между собой и со своими родителями. Но когда я вижу Робина – который на самом деле не моя плоть и кровь, и в том несчастье моей милой Бесс, но не ее вина, – я вижу ребенка на отшибе. Я вижу ребенка, который вполне мог бы кануть в пропасть между двумя семьями. Который мог бы сгинуть без следа. И потому я дал себе слово – даже не в день его рождения, а задолго до этого дня – держать его как можно ближе к своему сердцу. Лелеять его так, как только можно лелеять ребенка. Окружить его той любовью, какой заслуживает каждый ребенок. Я хотел, чтобы Робин знал и чувствовал, что он всегда будет в моем сердце. Если есть на этом свете что-то для меня невыносимое, так это страдания ребенка.

Армстронг замолчал, и Рита, повернув голову, заметила блеск слез на его щеках.

– Подобные чувства делают вам честь, – сказала она. – Вы лучший из отцов. Это подтверждается и моими наблюдениями за вашей семьей.

Армстронг посмотрел вдаль:

– Сотню раз этот мальчишка разбивал мое сердце. И он сделает это еще сотню раз до того, как я сойду в могилу.

Они приблизились к свиному хлеву. Армстронг выудил из кармана пригоршню желудей. Свиньи сгрудились вокруг него, радостно хрюкая и пофыркивая, а он оделил всех угощением, похлопывая их по бокам и почесывая за ушами.

В этот момент их окликнул Донт. Он возвращался из лаборатории на «Коллодионе» с готовой фотографией семейства Армстронг. Приблизившись, он показал снимок Армстронгу, который кивнул и поблагодарил его за работу.

– Но, мистер Донт, мне бы сейчас хотелось поговорить о другом вашем снимке.

Он достал из кармана небольшое фото в рамке и продемонстрировал его Рите и Донту.

– А, свинья-предсказательница! Вы купили этот снимок в день ярмарки!

– Именно так, мисс Сандей, – произнес Армстронг серьезно. – И если вы помните, он тогда произвел на меня очень сильное впечатление. Дело в том, мистер Донт, что мне знакома эта свинья. Ее зовут Мод. И она принадлежит мне. Вот эта свинья… – он указал на свиноматку, с аппетитом поедающую желуди, – это ее дочь Мейбл, а вон та – ее внучка Матильда. Года три назад Мод была без единого звука уведена из этого самого хлева, и с тех пор я не имел о ней никаких известий, пока не наткнулся на вашу фотографию.

– Ее украли?

– Украли… Похитили… Называйте это как хотите.

– Но ведь кража свиньи – дело непростое? – заметил Донт. – Попробуй сдвинуть такую тушу с места против ее воли.

– Я сам был поражен тем, что она не подняла тревогу. Свинья, если захочет, может завизжать так громко, что вмиг разбудит весь дом. Поутру я обнаружил цепочку красных пятен между хлевом и дорогой и сначала подумал, что это кровь. Но то были пятна от ягод малины. Мод очень любила малину. Думаю, именно так ее и выманили наружу.

Он тяжело вздохнул, а затем ткнул пальцем в угол снимка:

– Взгляните-ка сюда. Похоже на чью-то тень. Я долго рассматривал фото и пришел к заключению, что это может быть тень человека, который стоял рядом со свиньей, однако не попал в кадр.

Донт кивнул.

– Этой фотографии без малого три года, – продолжил Армстронг, – и я понимаю, что вы сейчас вряд ли вспомните имя этого человека. Быть может, это вообще случайный прохожий, не имеющий никакого отношения к Мод. Но я вот что подумал: если у вас хорошая память на лица, вы, может статься, сумеете описать того, чью тень мы тут видим.

Произнося эти слова, Армстронг смотрел на Донта, и его взгляд выражал не столько надежду, сколько готовность к разочарованию.

Донт закрыл глаза и начал просматривать фотогалерею, занимавшую немалую часть его памяти. И вскоре отыскал там нужную сцену:

– Там был человек маленького роста. Ниже мисс Сандей дюймов на восемь. Очень худой. Что меня больше всего удивило, так это его одежда. На нем было несоразмерно длинное и широкое в плечах пальто. Непонятно, зачем так одеваться жарким летним днем, когда все вокруг ходят в рубашках. И я тогда подумал: может, он стесняется своего тщедушного тела и хочет внушить окружающим, будто под этим просторным одеянием находится мужчина соответствующих габаритов?

– А как насчет его внешности? Молодой или старый? Светловолосый или чернявый? Бородатый или чисто выбритый?

– Без бороды, с очень узким подбородком. Большего сказать не могу, потому что он был в шляпе с широкими полями, которые почти полностью скрывали его лицо.

Армстронг так напряженно впился глазами в фотографию, будто надеялся разглядеть за рамкой кадра неведомого коротышку.

– Это он называл себя владельцем свиньи?

– Да. Мне вспомнилась еще одна подробность, с ним связанная, хотя это может и не иметь значения. Когда я спросил, не желает ли он сфотографироваться рядом со свиньей, он отказался. Чуть позже я спросил снова и получил тот же ответ. С учетом того, что вы нам рассказали о похищении свиньи, его упрямое нежелание фотографироваться становится более понятным, не правда ли?

К ним подбежала самая младшая из дочерей Армстронга с сообщением, что чай готов. Она также попросила отца опустить на землю девочку, и, когда он это сделал, племянница и ее маленькая тетя припустили в сторону дома, причем старшая девочка бежала вполсилы, соразмеряя свою скорость с бегом младшей.

– Вы уж извините, мы по-простому, без церемоний, – сказал Армстронг. – Чай будем пить на кухне. Это экономит время, и все могут сидеть за столом в рабочей одежде.

На кухне их ждал большой стол с нарезанным хлебом и мясом на блюдах, а также свежей выпечкой разных видов, распространявшей дивный аромат. Старшие дети намазывали хлеб маслом для младших, а девочка сидела на коленях своего самого большого дяди-брата и получала самые лакомые кусочки. Армстронг лично следил за тем, чтобы все присутствующие, члены семьи и гости, выбрали кушанья по своему вкусу; и после многочисленных перемещений тарелок над столом лишь одна из них осталась пустой.

– О себе-то не забывай, дорогой, – обратилась к мужу миссис Армстронг.

– Да, я сейчас, только вот Пип никак не может дотянуться до слив…

– Он скорее будет сидеть голодным, чем потерпит нехватку чего-нибудь у детей, – сказала его жена Рите, подвигая блюдо со сливами в сторону сына и одновременно другой рукой накладывая хлеб и сыр на тарелку супруга, который в эту минуту уже находился за дверью кухни, где наливал в блюдце молоко для кошки.

Одна из дочерей начала расспрашивать Риту о разных болезнях и лекарствах, при этом выказав такую живость ума и понятливость, что Рита повернулась к ее матери со словами: «У вас подрастает будущая медсестра». А на другом конце стола дети засыпали Донта вопросами о фотографировании, управлении яхтой и езде на велосипеде.

Когда от еды остались только крошки, Донт заметил, что в помещении посветлело. Он подошел к двери и выглянул наружу:

– Камера еще на месте?

Рита кивнула.

– Тогда почему бы не воспользоваться этим просветом? Мистер Армстронг, как насчет фотографии фермера за работой? Сможет ваша лошадь простоять неподвижно десять секунд?

– Сможет, если я буду при ней.

Флит была выведена из конюшни и оседлана. Донт окинул взглядом небо. Армстронг сел в седло.

– Может, к этому добавить и кошку? – предложила Рита. – Где она?

Кошка была тотчас найдена, доставлена и вручена ее хозяину, на плече которого она уселась, довольно мурлыча.

Дети подхватили идею и на сей раз отправились за собакой. Старый пес послушно уселся между передними ногами лошади и уставился в объектив, как верный служака, пожирающий глазами начальство. И когда все уже было готово, Армстронг вдруг спохватился.

– Матильда! – воскликнул он. – Нельзя без Матильды!

Его средний сын крутнулся и рванул с места в карьер.

Тем временем туча, еще недавно казавшаяся неподвижной, начала медленно перемещаться. Донт наблюдал за ней с тревогой, то и дело поглядывая на угол дома, за которым скрылся гонец. Заметив, что туча ускоряется и скоро закроет солнце, он начал:

– Думаю, нам придется…

Но тут показался мальчик, который бегом нес что-то под мышкой.

Туча двигалась все быстрее.

Мальчик передал отцу вертлявый розовый комок плоти.

Донт скорчил гримасу:

– Слишком много движения.

– Она не будет двигаться, – заверил Армстронг. – Не будет, если я ей скажу.

Он что-то прошептал на ухо поросенку, в то время как кошка подслушивала, склонив голову набок. Потом он пристроил Матильду у себя под мышкой, и вся живая картина – человек, лошадь, пес, кошка и поросенок – застыла в абсолютной неподвижности на полные пятнадцать секунд.

Рита осталась на кухне с Бесс, пока сыновья Армстронгов помогали Донту переносить оборудование обратно на «Коллодион». Бесс все никак не могла насмотреться на фотографии, и Рита заглядывала ей через плечо. На семейном снимке девочка сидела на коленях одной из старших дочерей Армстронгов. Пятеро детей вокруг них не смогли сдержать улыбки, однако просидели смирно все заданное время выдержки. А недавно пополнившая семью девочка не улыбалась и смотрела прямо в объектив. Ее глаза, так удивлявшие всех своим неуловимым, переменчивым зелено-серо-голубым цветом, утратили это свойство на черно-белом фото, но ее фотографический образ все равно почему-то тревожил Риту, как ранее встревожило фото Амелии в лодке. Дитя на снимке казалось еще более отстраненным, ушедшим в себя, чем это было заметно при живом общении.

– Как по-вашему, она счастлива, Бесс? – произнесла Рита с сомнением в голосе. – Вы многодетная мать. Что вы думаете?

– Она охотно играет и бегает с другими детьми. У нее хороший аппетит. Она любит спускаться к реке, так что старшие дети каждый день ходят с ней на берег, и там она смотрит вдаль или плещется на мелководье. – Слова Бесс означали одно, но ее тон намекал на другое. – Но под вечер она очень устает. Гораздо больше, чем это бывает обычно, как будто для нее все вдвое утомительнее, чем для других детей. Исчезает ее внутренний свет, она становится вялой, но вместо того, чтобы уснуть, начинает плакать. И плачет без конца, а я никак не могу ее успокоить.

Бесс дотронулась до своей глазной повязки.

– Что с вашим глазом? Не могу ли я чем-то помочь? Я все ж таки медик. Позволите взглянуть?

– Спасибо, Рита, но в этом нет нужды. Я уже давно ношу эту повязку. Глаз меня не беспокоит, если я не смотрю им на людей.

– А что в этом такого?

– Порой мне не нравится то, что я вижу этим глазом.

– Что именно вы видите?

– Вижу людей такими, какие они есть. В детстве я думала, что любой человек способен заглядывать в душу другим людям. Я не знала, что замечаемые мною вещи на самом деле скрыты от глаз остальных. А людям не нравится, когда их видят насквозь, и у меня много раз были из-за этого неприятности. И я научилась держать при себе то, что видела этим глазом. Конечно, в том возрасте я могла понять далеко не все из увиденного, и это непонимание служило мне своего рода защитой, но чем старше я становилась, тем меньше мне все это нравилось. Когда знаешь слишком много, это становится тяжким бременем. В пятнадцать лет я сшила свою первую повязку и с тех пор ношу их постоянно. Разумеется, все думают, что я стесняюсь своего глаза. Они думают, что я скрываю под повязкой свое уродство, хотя на самом деле я предохраняю себя от созерцания их душевных уродств.

– Какой удивительный дар, – сказала Рита. – Я заинтригована. И вы с тех самых пор ни разу не снимали повязку, чтобы воспользоваться этим даром?

– Я снимала ее дважды. И все чаще задумываюсь об этом после того, как в нашей семье случилось последнее прибавление. Меня так и подмывает снять повязку и увидеть ее.

– Чтобы выяснить, кто она такая на самом деле?

– Это глаз разглядеть не способен. Но он поможет мне понять, каково это – быть ею.

– А он сможет увидеть, счастлива ли она?

– Это возможно. – Бесс нерешительно взглянула на Риту. – Попробовать?

Они посмотрели за окно, где девочки играли с кошкой. Дочери Армстронгов хохотали вовсю, наблюдая, как кошка ловит бантик. А самая маленькая взирала на эту суету без особого интереса. Пару раз она попыталась улыбнуться, но это, похоже, ее утомило, и она начала тереть глаза.

– Попробуйте, – сказала Рита.

Бесс вышла во двор и вскоре вернулась с девочкой на руках. Рита посадила ее к себе на колени, а Бесс уселась напротив них. Она переместила повязку на здоровый глаз, избегая смотреть на девочку, пока не была готова. Затем повернулась и направила на нее свое «всевидящее око».

И почти сразу же рука Бесс взметнулась ко рту в попытке приглушить испуганный вздох.

– О нет! Эта малышка в отчаянии! Она так хочет вернуться домой, к своему отцу! Ох, бедненькая!

Бесс схватила девочку и принялась укачивать ее на руках, бормоча все утешительные слова, какие приходили ей на ум. А поверх ее головы обратилась к Рите:

– Она уж точно нам не родня. Вы должны вернуть ее Воганам. Отвезите ее к ним сегодня же!

 

Правда, ложь и река

– Что говорит ваша медицинская наука по поводу «всевидящего ока» миссис Армстронг? – спросил Донт, стоя за штурвалом.

– А как насчет оптической науки? Это уже по вашей части.

– Не существует глаза, живого или механического, способного заглянуть человеку в душу.

– Однако мы сейчас везем девочку обратно к Воганам, основываясь только на реакции Бесс. Потому что мы ей доверяем.

– А почему мы доверяем тому, во что никто из нас не верит?

– Я не говорила, что не верю.

– Рита!

– Хорошо, предположим, дело было так: в детстве Бесс перенесла тяжелое заболевание, после чего ее хромота и ее глаз создали преграду между ней и остальными детьми. В результате у нее появилось больше возможностей для наблюдения за другими как бы со стороны и больше времени для осмысления того, что она видела. Со временем она развила в себе уникальную способность с первого взгляда распознавать характер человека. И получилось так, что, живя рядом с другими людьми, она знала о них больше, чем они сами знали о себе. Но такое глубокое понимание чужих горестей, желаний, чувств и намерений само по себе очень утомительно. Оказалось, что этот дар причиняет ей одни неприятности и неудобства, и тогда она свалила всю вину на свой нездоровый глаз и закрыла его повязкой. Кстати, она почувствовала, что девочка несчастлива, еще до проверки своим «оком». Я подозревала то же самое. Как и вы, я думаю?

Он кивнул:

– У нее большой опыт общения с детьми. И, сняв повязку, она просто позволила себе увидеть то, о чем догадывалась с самого начала.

– А мы всецело доверяем ее опыту и только потому везем малышку обратно в Баскот-Лодж.

Девочка стояла на палубе, держась за поручень и созерцая воду. На каждом повороте реки она вскидывала голову, внимательно осматривала все лодки в пределах видимости и потом вновь переводила взгляд на воду за бортом. Причем взгляд этот не был сфокусирован на поверхности, взбаламученной движением яхты, а словно бы проникал сквозь нее и далее в глубину.

Они пришвартовались у лодочного домика перед Баскот-Лодж, и Донт высадил девочку на пристань. Узнав знакомую местность, она – без спешки и без удивления – пошла впереди них через сад к дому.

Открывшая дверь служанка изумленно охнула и сразу же повела их в гостиную. Войдя туда, они застали супругов сидящими рядышком на диване; при этом ладонь Вогана покоилась на животе Хелены. Они одновременно повернули головы в сторону открывшейся двери. Следы недавнего тяжелого потрясения еще были заметны как на осунувшемся, исплаканном лице Вогана, так и в чрезмерной бледности и широко раскрытых глазах его жены. Рита и Донт, по пути в Баскот предвкушавшие радостную сцену встречи ребенка с родителями, теперь были в замешательстве, догадываясь, что здесь тоже произошло какое-то важное, но отнюдь не радостное событие. Так оно и было: в этих стенах только что открылась страшная правда – настолько страшная, что сам воздух был пронизан ощущением безвозвратности, ибо отныне их жизнь уже никогда не могла стать такой, какой была прежде.

Но тут Воган заметил девочку и вскочил на ноги. Он сделал шаг, затем еще один и потом уже бегом пересек комнату, чтобы заключить ее в объятия. Он отстранил ее от себя на длину рук, вглядываясь в детское лицо так, будто не верил своим глазам, после чего посадил ее на колени супруги. Та покрыла голову девочки сотней поцелуев и тысячу раз произнесла «моя милая». Оба, муж и жена, смеялись и плакали одновременно.

Донт подождал еще немного и наконец ответил на вопрос, который Воганы в избытке чувств так и не задали.

– Сегодня мы были на ферме Армстронгов, где я фотографировал их семью. Они уверены, что эта девочка не Алиса. Стало быть, ее место здесь.

Воган и Хелена обменялись взглядами и, судя по всему, без слов пришли к согласию. Повернувшись к Донту и Рите, оба произнесли в один голос:

– Это не Амелия.

Они расположились на берегу. Такие истории лучше рассказывать где-нибудь поближе к реке, а не в замкнутом пространстве гостиной, где уже произнесенные слова накапливаются, удерживаемые стенами и потолком, и все более тяжким бременем давят на то, что еще только предстоит сказать. А над рекой свежий ветер отправляет историю в странствия – фразы слетают с языка и тотчас уплывают вдаль, освобождая место для следующих.

Девочка сняла туфли и забрела на мелководье, где занялась своей всегдашней возней с палками и камнями, периодически поднимая голову, чтобы осмотреть горизонт выше и ниже по реке. А Воган рассказывал Донту и Рите все то, что ранее поведал Хелене, а еще до нее – миссис Константайн.

Когда он дошел до конца и умолк, заговорила Хелена:

– Я знала, что она мертва. В ту ночь, когда он вернулся домой один, я сразу все поняла. Это было написано у него на лице. Но я не могла выносить это знание, а он ничего мне не рассказал, и тогда мы стали притворяться друг перед другом, будто ничего не произошло. Мы вступили в сговор, не сказав ни слова. Молчаливо сговорились обманывать самих себя. И это нас обоих едва не уничтожило. Без правды мы не могли искренне горевать. Без правды мы не могли утешать друг друга. В конце концов, устав цепляться за ложную надежду, я уже была готова утопиться. А потом появилась эта девочка, и я ее узнала.

– Мы были счастливы, – продолжил Воган. – Точнее, Хелена была счастлива, а я радовался ее счастью.

– Ложь бедного Энтони была больше моей, но моя ложь укоренилась глубже. Я не могла наглядеться на эту девочку. Я напрочь выбросила из головы ужасную правду, я не желала видеть ничего, кроме нее.

– Но потом появилась миссис Ивис со словами: «Здравствуй, Алиса!»

– Все изменили не эти слова миссис Ивис. Все изменили вы, Рита.

– Я?

– Да, когда сообщили, что я жду ребенка.

Рита вспомнила ту минуту.

– Вы тогда сказали: «Ох!» – и через паузу повторили: «Ох!»

– Первое «ох» относилось к известию о моем будущем ребенке. А второе «ох» относилось к этой девочке: я вдруг отчетливо поняла, что она явилась в этот мир не из моего лона. Я поняла, что она – не Амелия. Хотя это не помешало мне скучать по ней, как по родной дочери. Ведь она вернула меня к жизни, вернула меня мужу, и я не могу не любить ее, нашу таинственную малышку, кем бы она ни была.

– Она нас изменила, – сказал Воган. – Мы оплакивали Амелию, и мы будем оплакивать ее впредь. Будут пролиты еще реки слез. Но эту девочку мы будем любить, как родную, и она станет сестрой нашему ребенку, когда он появится на свет.

Наконец вся компания направилась обратно к дому. Впереди шли миссис и мистер Воган, а между ними – девочка, которая не была ни Амелией, ни Алисой. Она, похоже, воспринимала свое возвращение в Баскот-Лодж так же невозмутимо, как ранее восприняла свое перемещение оттуда в дом Армстронгов.

Рита и Донт замедлили шаг, отставая от Воганов.

– Но она ведь не может быть сестрой Лили, – сказал Донт вполголоса. – Это бессмыслица какая-то.

– Тогда кто же она?

– Она ничья. А раз так, почему бы Воганам не взять ее к себе? Они ее любят. С ними она ни в чем не будет нуждаться.

В его голосе Рита расслышала нотки, хорошо ей понятные, ибо те же тоска и сожаление стесняли и ее грудь. Она вспомнила ночь в «Лебеде», когда задремала в кресле под храп Донта, а девочка спала у нее на коленях, и грудные клетки обоих расширялись и сокращались в унисон. «Она может стать моей», – подумала тогда Рита, и с той поры ее не покидала эта мысль. Хотя она отлично понимала, что рассчитывать на это просто глупо. Она жила одна, и работа медсестры вынуждала ее часто покидать дом. Воганы, при их образе жизни, могли позаботиться о ней гораздо лучше. Так что Рите оставалось только любить ее издали.

Она сделала короткий вдох, резко выдохнула и переключилась на другую тему. Вспомнив некоторые подробности недавнего рассказа Вогана, она все тем же полушепотом поделилась мыслями с Доном.

– Те, кто похитил Амелию… – начала Рита.

– …ее и убили, – так же тихо закончил фразу Донт.

– Нельзя допустить, чтобы им это сошло с рук. Кто-нибудь должен хоть что-то знать.

– Кто-нибудь всегда что-то знает. Но кто именно? И что именно они знают? И понимают ли они важность того, что знают?

Внезапно осененный идеей, Донт застыл на полушаге.

– Возможно, есть один способ… – произнес он неуверенно, почесывая затылок.

Еще через минуту они нагнали Воганов, и Донт изложил им свой план.

– Получится ли? – усомнилась Хелена.

– Этого мы знать не можем.

– Если только не попытаемся узнать, – добавил Воган.

Все четверо задержались перед входом в дом. Миссис Клэр, экономка, услышав их приближение, распахнула дверь, но, поскольку никто не вошел внутрь, чуть погодя вновь ее прикрыла.

– Тогда рискнем? – спросила Рита.

– Других способов я не вижу, – призналась Хелена.

– В таком случае, – сказал Воган, поворачиваясь к Донту, – с чего вы думаете начать?

– С драконов Криклейда.

– Драконы? – растерялся Воган, однако Рита сразу поняла, к чему клонит Донт.

– Там живет бабушка Руби! – воскликнула она. – И сама Руби.

 

Драконы Криклейда

Криклейд – городок небольшой, но с ним связано великое множество историй. Когда они проезжали по его улицам на четырехколесном велосипеде с грузом фотоаппаратуры, Донт поделился некоторыми из местных преданий с Ритой.

– Вот, к примеру, – говорил он, указывая на местную церковь, – если кому-то случится упасть с этой колокольни, его безутешные родственники и друзья смогут хотя бы немного развлечься эффектным зрелищем: на месте падения бедолаги сама собой из-под земли вырастет его каменная статуя в натуральную величину. К сожалению, у меня мало шансов запечатлеть это чудо на снимке.

Они не задержались перед церковью и покатили на север в сторону деревеньки Даун-Эмпни, высматривая крытый соломой дом с пасекой.

– Вы должны поехать с ним, прошу вас, – ранее уговаривала ее Хелена. – Донт не сможет ничего вытянуть из Руби, а вот вам она доверится. Вам доверяют все.

Так Рита очутилась здесь и теперь глядела в оба, сидя позади Донта – среди ящиков, дребезжащих и грохочущих на ухабистой сельской дороге.

– Вон там, – указала она на верхушки ульев, торчавшие над живой изгородью.

В садике перед домом они заметили седовласую женщину, которая нетвердой походкой двигалась в сторону пасеки. Услышав приветствие Риты, она повернулась, глядя на них прозрачными глазами.

– Кто там? Я вас знаю?

– Меня зовут Рита Сандей, я приехала купить у вас меда. Вы, полагаю, миссис Уилер? Со мной мистер Донт, фотограф. Он хочет расспросить вас о драконах – для своей книги.

– Для книги? Об этом я ничего не знаю… А о драконах рассказать могу. Мне уже за девяносто, но помню все, словно это было вчера. Заходите и присаживайтесь, попробуйте хлеба с медом, пока будете задавать свои вопросы.

Они уселись на скамейку в тени, а старуха подошла к двери дома и коротко перемолвилась с кем-то находившимся внутри. Вернувшись к гостям, она начала свой рассказ. Ей было года три или четыре, когда драконы нагрянули прямо сюда, в этот самый дом. Перед тем их не видели в Криклейде уже лет сто, и впоследствии они больше ни разу не появлялись. Ныне она была последней живой свидетельницей тех событий. Той ночью она проснулась от собственного кашля, чувствуя жжение в горле, и через прореху в соломенной крыше увидела пламя.

– Я встала с постели и подошла к двери комнаты, но услышала рев драконов и не решилась ее открыть. Вместо этого я пошла к окну и увидела своего папу, который смотрел на меня снаружи – он вскарабкался на соседнее с домом дерево, хотя ветви уже обуглились и могли вспыхнуть в любую минуту. Папа разбил ногой стекло, протянул руку и помог мне перелезть к нему. Спускаться было еще труднее, чем лезть наверх, а когда мы все же спустились, соседи сразу выхватили меня из рук папы и начали катать по земле. А я никак не могла взять в толк, зачем они это делают. Как потом выяснилось, на мне горела ночная рубашка, хотя сама я этого не заметила, и они катали меня, чтобы сбить пламя.

Старуха излагала эту историю ровным, спокойным голосом – так безмятежно, словно за давностью лет перестала воспринимать ее как эпизод собственной жизни и сейчас вела речь о совершенно постороннем человеке. Когда ее прерывали вопросом, бледные старческие глаза с добродушной готовностью направлялись в сторону говорившего, хотя уже было понятно, что она ничего не видит. Из дома вышла худенькая девушка с подносом, на котором были нарезанный хлеб, блюдце со сливочным маслом и кувшин меда с торчащей из него ложкой. Держалась она как-то скованно, слегка поклонилась без улыбки и быстро ушла, ни разу не взглянув на гостей.

– Намазать вам масло на хлеб? – предложила Рита, и старуха сказала: «Спасибо, милочка».

– Моя бабушка держала мед вон там. – Она кивком указала на каменное строение неподалеку. – В большом чане – размером с ванну. И вот, значит, как сбили пламя, она сняла крышку с чана и опустила меня, голенькую, в мед по самое горло. Я просидела там остаток ночи, и в том году мы не смогли продать ни фунта меда, потому что никто не хотел его есть после такого моего купания.

– А драконов вы видели? Тех, чей рев слышали за дверью? Чего бы я только не отдал за возможность сфотографировать дракона! Это фото меня бы озолотило!

Она рассмеялась:

– Если бы вы их увидели перед собой, вам уж точно стало бы не до возни с этой своей штуковиной. Да, я их видела. Я сидела по горло в меде и через открытую дверь видела, как они улетали прочь. Их были сотни. – Она подняла глаза к небу, словно все еще могла их там разглядеть. – Вообразите огромных летучих угрей, чтобы проще было понять. Ни ушей, ни глаз я у них не заметила. Чешуи тоже не было, да и крылья были так себе, одно название. Ничуть не похожи на тех драконов, которых я видела на картинках. Что-то длинное, темное, скользкое и быстрое. Они извивались и вертелись, и все небо было заполнено ими. Все одно что смотреть на кипящие в кастрюле чернила. Ну и как вам мой мед?

Они похвалили угощение, а старуха меж тем вспомнила еще кое-что о драконьем нашествии.

– Взгляните вон туда, – указала она на крышу дома. – Я сама уже не разгляжу – с глазами совсем беда, но вы-то зрячие. Видите темные отметины над окном?

Действительно, часть стены чуть ниже края соломенной крыши была сильно обуглена.

– То, что нужно для снимка! – оживился Донт. – Вы встанете здесь, рядом с ульями, а следы пожара будут видны на заднем плане. В кадр должно попасть и небо, где летали драконы.

После недолгих колебаний Бабушка Уилер позволила себя уговорить на фотосъемку, и пока Донт занимался приготовлениями, Рита продолжила ее расспрашивать:

– Должно быть, вы сильно обожглись?

Бабушка Уилер закатала рукав и продемонстрировала свое предплечье.

– И то же самое по всей спине, от шеи до поясницы.

Кожа в этом месте была мертвенно-белой и гладкой, без единой морщинки.

– Удивительно, как вы выжили, – сказала Рита. – При таком обширном ожоге. Вас он впоследствии не тревожил?

– Нет, нисколечко.

– Это благодаря меду? Я тоже использую мед, когда ко мне обращаются пациенты с ожогами.

– Вы медсестра?

– Да, и еще акушерка. Я работаю несколькими милями ниже по реке. В Баскоте.

Старая женщина вздрогнула:

– В Баскоте?

Возникла пауза. Рита ела хлеб с медом и терпеливо ждала, когда старуха продолжит.

– В таком разе вы наверняка слыхали о девочке, пропавшей два года назад…

– Об Амелии Воган?

– Да, она самая. Говорили, что она нашлась, но потом прошел слух, что это совсем не она. Что о ней известно сейчас? Амелия это или нет?

– Одна женщина прилюдно опознала в ней другую пропавшую девочку, но семья, в которую ее передали, через какое-то время убедилась, что она им не родня. Так что девочка вернулась к Воганам. Кто она такая, неизвестно, но уж точно не Амелия Воган.

– Значит, это не Амелия? А я так надеялась… Ради Воганов, ясное дело, но и ради моей семьи тоже. Моя внучка была няней в их доме. И у нее вся жизнь пошла наперекосяк с той поры, как девочку похитили. В чем только ее не обвиняли! Правда, никто из людей, хорошо ее знающих, не верит ни слову из этих наговоров, но есть много и таких, кто наслушается всяких болтунов и начинает судить предвзято. А ведь ей всего-то хотелось встретить славного парня и завести семью, да только пойди найди согласных жениться на девушке, замешанной в таких делах. Внучка вконец извелась: почти не ест, совсем не спит. Не показывается на людях из страха услышать бранное слово. Порой целыми днями не выходит из своей комнаты. Я уже много месяцев не слышала ее смеха… И вдруг эта новость – мол, девочка нашлась! Говорили, будто река вернула ее родителям. Тогда-то все, кто злословил о Руби, прикусили свои язычки. И жизнь понемногу пошла на поправку. Руби вылезла из своей скорлупы. Даже устроилась на работу – помощницей в школе, где когда-то училась сама. Вроде начала оживать, лицо чуток порозовело. Вечерами стала приходить попозже: прогуливалась с другими девушками из школы. Мне ли ей это запрещать после всего, что она пережила? Почему бы девчонке и не развлечься немного, как это принято у нынешней молодежи? Так она познакомилась с Эрнестом. Заключили помолвку. На июль назначили свадьбу. Но вскоре после летнего солнцестояния одна ревнивая девица нашептала ей, что найденная в Баскоте малышка оказалась вовсе не Амелией. Стало быть, Амелия по-прежнему считается пропавшей. И снова пошли кривотолки, потому как Руби осталась под подозрением. И уже на другой день она отменила свадьбу. «Как я могу выйти замуж и завести детей, когда обо мне ходят такие слухи? Люди скажут, что мне нельзя доверить даже собственных детей! Я не могу так подвести Эрнеста. Он достоин лучшей жены, чем я». Примерно так она рассуждает. Эрнест, как мог, старается ее отговорить. Сам он и слышать не желает эти сплетни. Говорит, что свадьба всего лишь отложена и что помолвка остается в силе, но она не желает с ним видеться, хоть он и приходит каждый день. А после того как ее турнули из школы, она засела тут – и ни шагу дальше садовой ограды.

Слепая женщина печально вздохнула.

– Я надеялась на хорошие новости, но вы только подтвердили то, что я уже слышала. – Она начала подниматься, кряхтя и скрипя старыми костями. – Чем тут сидеть без дела, схожу-ка я за медом для вас.

– Погодите немного, – остановила ее Рита. – Я лично знакома с Воганами и могу сказать, что они верят Руби. Они знают, что она ни в чем не виновата.

– Это уже кое-что, – признала старуха, усаживаясь на место. – Они вроде добрые люди. Не сказали о ней ни одного худого слова.

– Мистер и миссис Воган больше всего хотят докопаться до правды с этим похищением. Пусть ваша внучка тут ни при чем, но кто-то же это сделал. Этого человека нужно найти и привлечь к суду. Если его поймают, это сразу решит все проблемы Руби.

Свидетельница драконьих бесчинств с сомнением покачала головой:

– Они долго искали, но не нашли ничего. Думаю, это сделали цыгане, но теперь уже их не поймать.

– А если начать поиск заново – и по-другому?

Старуха повернула голову и озадаченно устремила на Риту невидящий взор.

– Я верю всему, что вы рассказали мне о Руби, потому что слышала о ней много хорошего и раньше, от самих Воганов, – быстро продолжила Рита. – Несправедливо лишать ее надежды на нормальную жизнь, с семьей и детьми, которых она так хочет иметь и которым она будет отличной матерью. Скажите мне вот что: если появится шанс выяснить всю правду об этом похищении, найти преступников и очистить доброе имя Руби, согласится она помочь? Согласится поучаствовать в этом деле?

Слепые глаза моргали в нерешительности.

Миг спустя открылась дверь дома, и через порог шагнула худенькая девушка, ранее подававшая им хлеб и мед.

– Что я должна сделать?

Пока Донт располагал Бабушку Уилер в нужной позиции – так, чтобы в кадр попали и ульи, и надоконная перемычка со следами драконьего пламени, – Рита за столом вполголоса разъяснила Руби суть их плана.

Когда она закончила, девушка уставилась на нее с изумлением:

– Но это же какая-то магия!

– Нет, хотя многим так покажется.

– И это заставит их рассказать правду?

– Возможно. Если кому-то из них известно что-то для нас важное. Что-то почти забытое, поскольку они в ту пору могли счесть это сущим пустяком. Если нам повезет и нужный человек окажется в нужном месте, это сработает.

Руби опустила глаза на свои крепко сжатые руки с побелевшими костяшками и обкусанными ногтями. Рита не стала наседать на девчонку, давая ей время подумать. Ее руки нервно шевелились, сплетая и расплетая пальцы, но потом замерли.

– Но что должна буду сделать я? В магии я ничего не смыслю.

– Там не будет никакой магии. Главное: честно скажи мне сейчас, кто убедил тебя покинуть Баскот-Лодж той ночью.

Минутой ранее в глазах Руби теплился огонек надежды. Но теперь губы ее затряслись и огонек угас. Она уткнулась лицом в ладони.

– Никто! Я говорила это много-много раз, но они мне не верили! Никто меня не убеждал!

Рита мягко развела ее руки в стороны и заглянула в испуганное лицо:

– Тогда почему ты ушла из дома?

– Вы мне не поверите! Никто не поверит такому. Меня назовут жалкой врушей.

– Руби, я знаю, что ты порядочная девушка. Если за всем этим скрывается что-то неправдоподобное, я как раз тот человек, которому ты можешь рассказать все без утайки. Быть может, вдвоем нам удастся в этом разобраться.

Годы, прошедшие после той ночи, тяжело отразились на Руби. Глядя на ее истощенное тело, на болезненную бледность и темные круги под глазами, трудно было поверить, что ей нет еще и двадцати лет. Надежды на будущее, пробудившиеся при известии о возвращении Амелии и после помолвки с Эрнестом, были перечеркнуты вновь. Она и сейчас не верила, что Рита сможет ей помочь. Но хотя она и не рассчитывала на какую-то пользу от своей откровенности, Руби уже настолько устала от всего этого, что у нее просто не было сил сопротивляться дальше. И она, безвольно опустив плечи, слабым и тусклым голосом рассказала все.

 

Колодец желаний

В Келмскотте имелся «колодец желаний», которому издавна приписывали великое множество чудесных свойств, включая способность лечить все известные заболевания и содействие в разрешении всевозможных супружеских и бытовых проблем. Вера в чудотворную силу колодца подкреплялась одним уникальным и легко проверяемым свойством его воды: независимо от погоды и времени года эта вода всегда была холодна как лед.

Старая каменная кладка и деревянный навес над колодцем были по-своему живописны, и Донт трижды фотографировал эту достопримечательность. По весне хорошим фоном служили цветущие заросли боярышника. Летом столбы навеса украшали вьющиеся розы. На третьем снимке колодец выглядел просто сказочно под толстой шапкой свежевыпавшего снега. Для завершения цикла не хватало только осенней фотографии.

– Давайте сделаем здесь снимок, – предложил он при виде колодца, на котором селяне развесили венки из вечнозеленых веток, дополненные разноцветными ленточками и украшениями из соломы. – Света сейчас достаточно.

Установив в нужном месте треногу с камерой, он отправился на «Коллодион» готовить пластинку, а Рита тем временем подняла из колодца бадью с водой и на ощупь проверила ее температуру. В этом плане легенда не подкачала: вода была воистину ледяной.

Вернувшись, Донт вставил пластинку в камеру.

В последнее время он не фотографировал Риту, и она догадывалась почему. Их фотосессии предполагали определенную интимность в общении. Подправляя ее позу, чтобы свет ложился под нужным углом, он слегка наклонял или поворачивал голову Риты, а она во время этих прикосновений видела вблизи его лицо. Когда правильная позиция была выбрана, они безмолвно встречались глазами, после чего он отпускал руки и шел обратно к камере. И даже в моменты тишины и полной неподвижности, когда он находился под черным покрывалом, Рита все равно ощущала невидимую связь между ними, как будто все не сказанное вслух передавалось посредством взгляда. Потому он и перестал ее фотографировать. Это было необходимо.

Сегодняшнее предложение сделать снимок стало неожиданным отступлением от негласных правил, что поставило Риту в тупик. Означало ли это, что он сумел справиться со своим чувством и теперь мог общаться с ней, как с обычным клиентом? Поневоле она испытала смутное разочарование оттого, что Донт достиг своей цели так легко и быстро, в то время как ее чувство до сих пор нисколько не ослабло.

– Где мне встать? – спросила она рассеянно.

– За камерой, – ответил он, указывая на черное покрывало.

– Вы хотите, чтобы я сама фотографировала?!

– Вы много раз видели, как я открываю кассету и как снимаю крышку с объектива – в этом нет ничего сложного. Главное, не позволяйте дневному свету проникнуть под покрывало. А когда сосчитаете до пятнадцати, закройте объектив. Только не начинайте считать прежде, чем я окунусь.

– Окунетесь?

– По легенде, чтобы желание исполнилось, нужно опустить лицо в воду из этого колодца.

Накрывшись черной материей, Рита сквозь стекло наблюдала за тем, как Донт рукой пробует воду в бадье и, содрогнувшись, стряхивает с пальцев ледяные капли. Это напомнило ей тот день на реке, когда он разделся почти догола и ради ее эксперимента погрузился по шею в холодную воду, но результат оказался противоположным ожидаемому. Вспомнилось его бледное, окаменевшее лицо. Но при всем том он не жаловался и терпел, пока она не досчитала до шестидесяти.

– Какое желание вы хотите загадать? – спросила она.

– Если скажу заранее, не навредит ли это магии?

– Все может быть.

– Тогда я об этом умолчу.

У нее самой накопилось столько желаний, что она на месте Донта даже не знала бы, с чего начать. Хотелось увидеть, как будут наказаны похитители Амелии. Хотелось всегда заботиться о девочке и оберегать ее от любой беды. Хотелось найти выход из бесконечных метаний между любовью к Донту и боязнью беременности. Хотелось понять, что произошло с сердцебиением девочки в ту ночь зимнего солнцестояния.

– Я готов. – Донт сделал глубокий вдох и погрузил голову в ледяную воду.

На счет «раз» Рита открыла кассету и сняла крышку с объектива.

На счет «два» некая мысль начала формироваться в глубине ее сознания.

На счет «три» мысль оформилась, и в тот же миг она поняла, что это отнюдь не пустяк.

На счет «четыре», в попытке угнаться за дальнейшим ходом мысли, она откинула черное покрывало – даже не подумав, что тем самым засвечивает фотопластинку, – и устремилась к колодцу, на бегу доставая из кармана часы.

На счет «пять» она достигла колодца, раскрыла часы, взяла запястье Донта и начала считать его пульс.

«Шесть» уже было забыто – теперь она вела собственный отсчет.

Пульс Донта бился под пальцами Риты. Секундная стрелка описывала круг. Ее сознание не реагировало ни на что, кроме этих двух ритмов: ударов сердца и тиканья часов. Эти ритмы шли вровень, хоть и каждый по-своему, но вдруг – это было невероятно! Впрочем, даже испытав шок, она не отвлеклась ни на мгновение. Напротив, она целиком сосредоточилась на работе его сердца – настолько, что не могла бы увереннее отслеживать процесс, даже если бы держала это сердце в своих ладонях. В эти мгновения вся вселенная свелась для Риты к пульсации чужого сердца и к работе ее собственного мозга, продолжающего отсчет и уже осознающего важность события.

Через восемнадцать секунд Донт поднял из воды побелевшее от холода лицо. Черты его застыли, как маска, и в целом он больше походил на мертвеца, чем на живого человека, если не считать того, что он жадно глотнул воздуха, покачнулся и осел на траву.

Рита по-прежнему не отпускала его запястье и, даже не взглянув на Донта, следила за стрелкой.

Ровно через минуту она захлопнула крышку часов, достала из кармана блокнот и дрожащими от волнения пальцами начала делать в нем карандашные пометки. Потом издала короткий изумленный смешок и повернулась к Донту с широко распахнутыми глазами, словно только что стала свидетельницей чуда.

– Что такое? – спросил он. – Вы в порядке?

– Я?! Донт, скажите, в порядке ли вы?

– Лицо замерзло. Мне кажется, я сейчас…

Он вдруг наклонился вперед, как будто почувствовав тошноту, чем встревожил Риту, но чуть погодя уже снова смотрел на нее.

– Нет-нет. Все хорошо.

Она взяла Донта за обе руки, вглядываясь в его лицо.

– Да, но… Донт, как вы себя чувствуете?

На ее озабоченный взгляд он ответил аналогичным взглядом, разве что менее напряженным.

– Ощущения довольно странные. Переохладился, должно быть. А в остальном все более-менее.

Она помахала своим блокнотом.

– У вас была остановка сердца.

– Что?!

Она еще раз просмотрела свои записи.

– Я начала считать ваш пульс примерно через шесть секунд после погружения. В тот момент ваше сердце еще билось нормально – восемьдесят ударов в минуту. А на одиннадцатой секунде оно остановилось – на три секунды. Когда оно заработало вновь, пульс был тридцать ударов в минуту. И оставался таким еще в течение семи секунд после того, как вы вынули голову из воды. И только потом начал ускоряться.

Покачав головой, она снова взяла его за руку и проверила пульс.

– Сейчас в пределах нормы. Восемьдесят ударов в минуту.

– Вы сказали: остановка сердца?

– Да. На полных три секунды.

Донт прислушался к стуку своего сердца и понял, что никогда не делал этого раньше. Сунув ладонь под одежду, он ощутил размеренную работу сердечной мышцы.

– Вроде все в порядке, – сказал он. – Вы не ошиблись?

Он сразу понял нелепость вопроса. Это же была Рита. Она в таких вещах не ошибалась никогда.

– Но что навело вас на эту мысль? – задал он правильный вопрос.

– Холодная вода напомнила мне о нашем первом эксперименте на реке. И потом меня вдруг осенило: ведь вы тогда погружались не полностью, только по горло, а сегодня опустили в ледяную воду как раз ту часть тела, которая в прошлый раз была над поверхностью. Разом в памяти всплыли все травмы головы, с которыми я когда-либо имела дело, – ведь именно в голове сосредоточена большая часть того, что делает нас людьми… А когда все это – в один миг – связалось вместе, я бросила камеру и побежала к вам…

Это было настоящее открытие. Радость переполняла Риту. Инстинктивно она потянулась к руке Донта, но прервала этот жест, заметив, что он не разделяет ее ликования. Донт тяжело поднялся с травы; выглядел он неважно.

– Я разберусь с этой пересвеченной пластинкой, – пробормотал он, направляясь к фотокамере.

Больше не произнеся ни слова, они упаковали в ящики оборудование, а когда все уже было перенесено на яхту, Донт наконец прервал молчание.

– Я не загадывал никаких желаний, – сказал он. – Я не верю во все эти чудесные колодцы. Однако ваше желание, похоже, исполнилось. Будь у меня склонность к таким вещам, я бы прежде всего пожелал вас – и ребенка. Обоих. Вместе. Однако я не могу пожелать себе того, что идет вразрез с вашими желаниями. Я лишь попробовал это представить. Как мы с вами даем волю чувствам, а еще через какое время, подчиняясь закону природы, зарождается новая жизнь… Но чего стоит счастье, добытое ценой страданий другого человека?

«Коллодион» двигался вниз по течению, к дому Риты, рассекая форштевнем речные волны и оставляя позади турбулентный кильватерный след. Всю дорогу они молчали. Потом он проводил ее от пристани до дома, где оба пробормотали: «Спокойной ночи», после чего Донт взял курс на трактир «Лебедь».

А Рита у себя дома выложила на стол блокнот и открыла его на странице с последними записями. Вторичная волна приятного возбуждения заставила ее сердце забиться чуточку быстрее. Грандиозное открытие! Однако душевный подъем продлился недолго. Что это за колодец желаний, который даже без просьбы дарует то, чего в данный момент захочется больше всего, но притом вынуждает с горечью вспомнить о том, что тебе иметь не дано?

 

Волшебный фонарь

Лето перешло в осень, а дожди так и не прекратились. В «Лебеде» более не звучали мрачные прогнозы относительно урожая, поскольку и без того было ясно, что эти прогнозы сбылись. И даже если бы сейчас установилась сухая и солнечная погода, это уже ничего не могло изменить. Нескошенные чахлые колосья гнили на полях, а сами поля превратились в болота – какая уж тут уборочная страда. Уволенные за ненадобностью батраки пытались найти работу в гравийных карьерах или других местах, и, хотя завсегдатаи по-прежнему посещали «Лебедь» в надежде отвлечься от насущных забот, общее настроение в зимнем зале было безрадостным.

В такой безрадостной обстановке до них дошло известие о переезде девочки от Армстронгов обратно к Воганам. Ну и как прикажете это понимать? Судя по всему, она не была настоящей Алисой. Значит, она все-таки была Амелией? Такой зигзаг сюжета не вызывал энтузиазма у сказителей. Правильной истории следует четко двигаться в одном направлении, чтобы после какого-то переломного момента сменить его на другое и далее уже идти прямиком к финалу. А в этом обратном переезде тихой сапой напрочь отсутствовал необходимый драматизм. Позднее прошел слух, что Воганы, обращаясь к девочке, теперь называют ее Милли. Что это было: уменьшительно-ласкательный вариант Амелии или совершенно другое имя? Данный вопрос стал темой обсуждения, которое, правда, было лишено огонька и задора прежних дискуссий о цвете глаз девочки и уж тем более не шло в сравнение со страстным диспутом о пределе возможностей невозможного. Бесконечный унылый дождь за окном также не способствовал воспарению мыслей. Понемногу обсуждение зачахло, как урожай на окрестных полях. Все длиннее становились паузы, когда рассказчики просто пили в молчании. Воспользовавшись одной из таких пауз, Джонатан вынес на всеуслышание свою историю о человеке, который въехал в озеро на повозке с лошадью. Что там было дальше, он вспомнить не смог и потому сразу перескочил к финальному: «И больше его никогда не видели!» Реакция слушателей была сочувственно-прохладной.

Джо продолжал хворать. Все чаще он проводил вечера в своей комнате, а когда появлялся в зимнем зале, было заметно, что он стал еще слабее и бледнее прежнего. Иногда, преодолевая кашель, он рассказывал одну-две истории – короткие и очень странные истории, вызывавшие непонятное волнение у слушателей. Их открытые финалы казались обращенными в бесконечность, а их сюжеты впоследствии никто не мог объяснить или хотя бы пересказать.

На этом фоне неожиданным образом дало запоздалые всходы зернышко, посеянное несколько месяцев назад и подпитанное новой неопределенностью относительно личности девочки. В свое время престарелая тетя одного из гравийщиков якобы видела, как девочка, стоявшая на берегу реки, не отражалась в воде. А сейчас ее слова опроверг троюродный брат одного из сборщиков салата. Он случайно оказался рядом с девочкой, когда та склонилась над водой, и стал свидетелем чудесного явления: у девочки было сразу два отражения, похожие вплоть до мельчайших деталей. Это подстегнуло фантазию сказителей, разродившихся несколькими новыми историями. Утверждали, что девочка не отбрасывает тени, или что у нее тень согбенной старухи, или что при затянувшемся взгляде в ее диковинные глаза человек впадает в оторопь, а девчонка пользуется этим, чтобы оторвать его тень от подошв и мигом ее проглотить.

– Именно это со мной и случилось! – уверяла Риту пожилая вдова с целым букетом реальных и мнимых болячек, тыча пальцем себе под ноги. – Эта маленькая ведьма слопала мою тень!

– Вы бы лучше посмотрели вверх, – посоветовала ей Рита. – Видите там солнце?

Вдова оглядела небосвод.

– Ни намека. Все затянуто тучами.

– Вот именно. Сегодня не видно солнца, а потому не видно и вашей тени. Все объясняется очень просто.

Вдова вроде бы успокоилась, но это было только начало. В следующий раз другой беспокойный пациент доверительно сообщил Рите, что девчонка проглотила солнце и тем самым навлекла на них дожди, погубившие урожай на корню.

Все эти слухи, разумеется, доходили до завсегдатаев «Лебедя», но пока что они лишь пожимали плечами. Была ли в этом хоть крупица правды? Они вспомнили, что девочка однажды умерла и потом ожила, на что вряд ли способен обычный человек. А как насчет ведьмовского отродья? Это наводило на размышления, однако поддерживать столь смелую теорию они не торопились.

А в первых числах сентября все эти разнотолки затмило нечто совершенно новое. На стене в зале «Лебедя» появился плакат, оповещавший всех, что в ночь осеннего равноденствия в трактире будет показан «иллюзион волшебного фонаря». Представление устраивал бесплатно для всех желающих мистер Донт из Оксфорда в благодарность за помощь местных жителей, чьи быстрые и грамотные действия спасли ему жизнь после тяжелой катастрофы девятью месяцами ранее.

– Это будет история, показанная в картинках, – объясняла Марго Джонатану. – Картинках на стекле, насколько понимаю, с проходящим через них светом. Не могу объяснить, как это работает. Лучше спроси потом у мистера Донта.

– А о чем будет история?

Но это держалось в тайне.

В день зимнего равноденствия «Лебедь» был закрыт для клиентов, не исключая постоянных, с утра и до семи часов вечера. Некоторые из завсегдатаев не поверили, что запрет может относиться и к ним. Посему они пришли в свое обычное время, но, к их величайшему негодованию, не были допущены внутрь. Меж тем изнутри доносился непрерывный шум, а дверь то и дело открывалась и закрывалась, пропуская снующих туда-сюда крепких парней с большими коробками и ящиками. Обиженные завсегдатаи удалились и рассказали другим, как их не пустили в трактир, и о происходящей там непонятной суете.

Донт с раннего утра был занят приготовлениями. Он сотню раз проделал путь между «Коллодионом» и трактиром, отдавая распоряжения своим ассистентам из фотомастерской и сыновьям Роберта Армстронга. Какие контейнеры, в каком порядке, в какую комнату… Один раз пришлось задействовать сразу шестерых человек, чтобы переместить большой и тяжелый груз в упаковке прямоугольной формы. Когда они с максимальными предосторожностями подняли груз и дюйм за дюймом понесли его вверх по склону, краснея и обливаясь потом, Донт наблюдал за процессом с таким напряжением, что за все время транспортировки не рискнул хоть разок моргнуть. После того как груз был успешно доставлен на место, раздался общий вздох облегчения, работники освежились напитками и вернулись к выполнению более простых задач. В помещении остались только Донт и Окуэллы, и лишь тогда с загадочного предмета была снята упаковка, под которой обнаружилась огромная стеклянная панель.

– Поставьте ее вот здесь. Никого нельзя допускать за занавес. В темноте стекло легко не заметить. Мало что разобьют, так еще покалечатся. А что там с экраном в зале – краска подсыхает?

После полудня прибыла Рита в сопровождении женщины, которая так плотно куталась в шаль, что разглядеть ее лицо было невозможно. Большинство Марготок также пришли помочь, а одна из них прихватила свою младшую дочурку, всего трех лет от роду, которой была уготована особая – и очень важная – роль в представлении.

В половине седьмого Джонатана удостоили чести открыть входную дверь и потом держать ее нараспашку, пропуская внутрь поток любознательных посетителей. Всех входящих сразу направляли вправо от входа, в большой летний зал. «Лебедь» преобразился. Одну стену – с арочным переходом в зимний зал – полностью скрывал бархатный занавес, а другая стена была свежевыкрашена в белый цвет. Столики исчезли, и на их месте появились ряды стульев, обращенные в сторону белой стены. А на помосте позади стульев стоял Генри Донт по соседству с каким-то мудреным устройством и большой коробкой стеклянных пластинок.

Людей пришло великое множество, и зал сразу наполнился гулом голосов. Здесь были батраки и гравийщики, завсегдатаи «Лебедя» в полном составе со своими женами и детьми, а также окрестные селяне, прослышавшие о небывалом представлении. Среди прочих присутствовали Армстронг и Бесс вместе со старшими детьми. Армстронг с нетерпением ожидал начала. Ему было отчасти известно содержание предстоящего шоу – более того, он лично участвовал в его подготовке. Робину также отправили приглашение, но его нигде не было видно, что, впрочем, никого не удивляло. Воганы отсутствовали. Будучи в курсе всей подоплеки данного мероприятия, они сочли за лучшее держаться в стороне. В конце концов, никто не мог предугадать, что из этого выйдет. Они внесли свою лепту в иллюзион и знали, что их присутствие – пусть даже не физическое – там будет ощущаться в любом случае. Перед началом сеанса Марготки обнесли гостей сидром, и ровно в семь часов Донт произнес краткую речь, в которой поблагодарил Марго и Джо за оказанную ему помощь. Джо уже собирался закрыть дверь, когда появилась запыхавшаяся Лили Уайт с корзинкой в руках.

Ввиду отсутствия свободных мест Лили пристроилась на табурете в дальнем конце зала. Корзинку, накрытую красной тканью, она держала на коленях. Под тканью началась какая-то возня, но Лили положила сверху руку и быстро успокоила щенка, купленного в подарок Анне. Однако где же Анна? Она начала обводить взглядом публику, высматривая голову маленькой девочки между головами мужчины и женщины, но успела проверить лишь несколько задних рядов к тому времени, как лампы погасли и зал погрузился во тьму.

Послышались нетерпеливые шорохи, шарканье ног по полу, шуршание поправляемых юбок, чье-то откашливание, а затем – металлический щелчок, и…

– О-о-ох!!

На белой стене перед ними материализовался Баскот-Лодж. Дом Воганов: белокаменный фасад с семнадцатью окнами, расположенными в таком безупречном порядке, что зрители с легкостью могли себе представить покой и гармонию, царящие под этой светло-серой крышей. Несколько голов повернулись назад, чтобы понять, каким образом картинка перенеслась из аппарата Донта на стену, однако большинство было слишком заворожено зрелищем, чтобы думать о таких деталях.

Щелк. Баскот-Лодж исчезает, а на его месте вдруг появляются мистер и миссис Воган, а между ними – размытое изображение непоседливой Амелии в возрасте двух лет. В зале раздаются сочувственные вздохи и женский шепот.

Щелк. В зале смешки. Этого не ожидал никто: на стене в потоке света возникает рекламный плакат. Донт читает текст вслух для удобства тех, кто не силен в грамоте, а остальные шепотом комментируют увиденное.

СТЕЛЛА

Свинья с могучим интеллектом

НЕОБЫЧАЙНО ОДАРЕННОЕ СУЩЕСТВО

Читает, считает и составляет из букв слова

ИГРАЕТ В КАРТЫ

Называет время с точностью до минуты

ПО ВАШИМ ЧАСАМ

А также

ОПРЕДЕЛЯЕТ ТОЧНЫЙ ВОЗРАСТ ЛЮБОГО ЧЕЛОВЕКА

И верите вы в это или нет, но

Может прочесть ваши мысли

Это нечто неслыханное

Кроме того

При общении с глазу на глаз

ПРЕДСКАЗЫВАЕТ БУДУЩЕЕ

Включая

УДАЧУ В ДЕЛАХ И В ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ

– Да это же та самая свинья с ярмарки!

– С могучим интеллектом? Это как понять?

– По-ученому это значит «мудрая». Ты бы и сам это знал, будь у тебя чуток этого самого интеллекта.

– Эта свинья читает быстрее меня!

– И даже слишком хорошо играет в карты. Я проиграл ей три пенса.

– Семьдесят три года – столько дала мне на вид эта свинья! Ох как я был зол!

– А я ушел еще до того, как она начала читать мысли. Не хватало только, чтобы какая-то свинья копалась у меня в мозгах – никогда, никогда, никогда!

– Запросили аж целый шиллинг за это «с глазу на глаз». Рехнуться можно! Кто здесь готов потратить шиллинг на гляделки-посиделки с хрюшкой?

Вновь раздается металлический щелчок, и реклама уступает место собственно свинье. На самом деле это не Мод, а ее дочь Мейбл, но внешне она копия своей матери – для всех, кроме Армстронга, разумеется. А девушку, сидящую напротив свиньи, тотчас узнают все зрители.

– Это же Руби!

На картинке Руби держит шиллинг, а чья-то рука в темном рукаве тянется, чтобы его взять. При этом девушка смотрит прямо в глаза свинье.

Внезапно тишину нарушает громкий голос – и это голос самой Руби:

– Предскажи мою судьбу, Стелла. За кого я выйду замуж? Где я встречу своего суженого?

Зрители дружно ахают и поворачивают головы в ту сторону, откуда прозвучал голос, но в темноте не могут ничего увидеть, а тем временем с другого конца зала доносится голос одной из Марготок, которая озвучивает ответ свиньи:

– В полночь зимнего солнцестояния отправляйся к Сент-Джонскому шлюзу и поглядись в воду. Там ты увидишь лицо того, кто станет твоим мужем.

Щелчок. Циферблат часов среди тьмы. Стрелки показывают полночь!

Щелчок. Сент-Джонский шлюз, хорошо знакомый всем. Руби уже здесь. Опустившись на колени, она всматривается в воду.

– Чтоб мне лопнуть на этом самом месте… – начинает кто-то, но на него шикают со всех сторон.

Щелчок. Снова Сент-Джонский шлюз. Руби стоит, уперев руки в бока, с досадливой гримасой на лице.

– Ничего! – вновь слышится голос Руби. – Ничего вообще! Это была просто злая шутка!

На сей раз никто не оглядывается в поисках источника звука. Все слишком поглощены историей, которая разворачивается у них перед глазами, в этом магическом сумраке.

Щелчок. Снова Баскот-Лодж.

Щелчок. Детская комната. Под одеялом можно заметить контуры маленького тела.

Ни одна нога не шаркнет по полу, ни одна рука не шелохнется. «Лебедь» затаил дыхание.

Щелчок. Та же комната, но кроватка теперь пуста. Окно распахнуто, за ним – ночное небо.

«Лебедь» вздрагивает.

Щелчок. Вид на дом сбоку. К открытому окну приставлена лестница.

«Лебедь» негодующе трясет множеством голов.

Щелчок. Два человека, вид сзади. Мужчина обвил рукой плечи женщины. Их головы скорбно склонились друг к другу. Нет сомнений в том, кто они такие. Это мистер и миссис Воган.

Щелчок. Записка, некогда скомканная, но затем тщательно расправленная:

Мистер Воган,

тысячи фунтов будет достаточно для возвращения вашей дочери целой и невредимой.

«Лебедь» взрывается единым гневным возгласом.

– Тише! – слышится сразу же.

Щелчок. Сумка на столе, набитая деньгами так, что трещит по швам.

Щелчок. Та же сумка, лежащая на дальнем конце Рэдкотского моста, совсем недалеко от того места, где сейчас находятся зрители.

В зале смятение.

Щелчок. Мистер и миссис Воган сидят в ожидании у камина. Между ними – циферблат, стрелки на котором показывают шесть часов.

Щелчок. Тот же снимок, но стрелки показывают уже восемь часов.

Щелчок. Одиннадцать часов. Голова миссис Воган лежит на плече мужа в позе отчаяния.

Публика частью замирает, частью сочувственно всхлипывает.

Щелчок. Общий вздох! Снова Рэдкотский мост – но деньги исчезли!

Щелчок. Мистер и миссис Воган почти без чувств в объятиях друг друга.

«Лебедь» вскипает от возмущения и гнева. Слышался рыдания, крики ужаса и ярости, а также угрозы в адрес похитителей: кто-то хочет свернуть им шеи, другие рвутся вздернуть их на первом попавшемся суку или утопить в мешке под мостом.

Щелчок. КТО ПОХИТИЛ МАЛЕНЬКУЮ АМЕЛИЮ?

«Лебедь» замолкает.

Щелчок. Фотография свиньи на ярмарке. Донт использует прутик в качестве указки, в луче света обводя им то, на что публика сначала не обратила внимания. Тень на краю снимка.

Общее «ох!».

Щелчок. Вроде бы та же самая сцена, хотя на самом деле переснятая недавно, с Мейбл в роли Мод. На сей раз кадр обрезан так, что сбоку остался только свиной хвостик, зато в центре видны полы длинного пальто, несколько дюймов брюк под ними и носки ботинок.

Несколько потрясенных возгласов:

– Это не свинья обманула Руби! Это он!

Кто-то встает, указывая на экран, и кричит:

– Так это он и похитил Амелию!

Осознание этого факта мощной волной накрывает «Лебедь», который сотрясается от сотни голосов:

– Я помню этого коротышку!

– Тощий как швабра!

– Его ни с кем не спутаешь!

– То самое пальто – слишком широкое для него.

– И слишком длинное.

– И вечно в этой шляпе.

– Никогда ее не снимает!

Ну вот, они его узнали. Его помнят все. Но никто не может назвать другие приметы этого типа, кроме пальто, шляпы и субтильного телосложения.

– Когда его видели в последний раз?

– Пару лет назад.

– Пару лет? Скорее уж три, если не больше!

– Да, где-то года три.

На том и сходятся. Человек рядом со свиньей опознан как коротышка в пальто слишком большого размера и широкополой шляпе, однако его не видели в этих краях вот уже почти три года.

Донт и Рита переглядываются. Они не пропустили ни слова, однако никто из этих людей не сообщил ничего сверх того, что им самим уже было известно.

Наклонившись, Донт шепчет ей на ухо:

– Похоже, мы зря потратили время.

– Но мы ведь еще не закончили. Пора запускать вторую часть.

Пока в зале бушуют страсти, Донт и Рита удаляются за занавес. Рита дает последние наставления Марготке и ее дочери, а Донт проверяет замаскированные устройства, о назначении коих трудно догадаться по их виду, если только вы не специалист по театральным эффектам и не практикующий медиум.

– Я дам знак, когда буду готов, и вы поднимете занавес, хорошо?

Между тем Лили, сидящая в самом дальнем углу зала, остро переживает увиденное. Раньше она и представить себе не могла что-либо подобное этим громадным и невероятно живым картинам на стене. Когда ей сообщили, что в «Лебеде» будет представлена история в картинках, она сразу подумала об иллюстрированной детской Библии, которую они читали вместе с мамой. Откуда ей было знать, что здесь покажут черно-белую реальность, увеличенную на стене и сплющенную, как цветы в гербарии. И уж точно она не могла подумать, что эта история коснется ее собственной жизни. Она смотрит на все это, сжимая рукой свое пульсирующее горло, потея и дрожа всем телом; и мыслям не за что зацепиться в ее парализованном ужасом сознании. Для нее этот иллюзион – кошмар наяву.

Звон вилки о стакан заставляет ее подпрыгнуть на табурете. Этот же звон успокаивает расшумевшуюся публику. Люди рассаживаются по местам: представление еще не окончено.

На сей раз вместо щелчка в темноте слышится бархатный шорох сдвигаемого в сторону занавеса. Впрочем, это движение замечают только сидящие ближе к нему. Теперь арка зимнего зала открыта – и вдруг позади нее загорается свет.

Зрители растерянно поворачивают головы от экрана к другой стене.

Наступает звенящая, потрясенная тишина.

В зимнем зале видна фигурка девочки. Но это не обычная девочка. И это не проекция фотоснимка. Волосы девочки слегка развеваются, как и ее белое платье из тонкой ткани, и – что самое поразительное – ее ноги не касаются пола. Фигура смещается и мерцает, то становясь ярче, то на миг исчезая из виду. Черты лица почти неразличимы: намек на линию носа, блеклые глаза, как бы полустертый рот, едва ли способный издавать звуки. Складки платья колышутся так плавно, будто ее окружает не воздух, а призрачные струи воды.

– Дитя, – раздается голос Руби, – ты знаешь, кто я?

Девочка кивает.

– Ты узнаешь во мне Руби, твою бывшую няню, которая тебя любила и о тебе заботилась?

Еще один кивок.

Зрители замирают на своих местах. Частью от ужаса, частью из опасения пропустить что-то важное.

– Это я забрала тебя ночью из постели?

Девочка отрицательно мотает головой.

– Значит, это был кто-то другой?

На сей раз девочка кивает с задержкой, как будто вопрос не сразу достиг ее ушей в далеком потустороннем мире, где она сейчас находится.

– Кто это был? Кто похитил тебя и потом утопил в реке?

– Да, скажи нам! – кричит кто-то из публики. – Назови его имя!

Девочка, размытое, полупрозрачное лицо которой могло бы принадлежать любому ребенку ее возраста, поднимает руку, и ее палец указывает… не на экран, а в зал, на толпу зрителей.

Полный хаос. Растерянные вопли, истошные визги. Люди вскакивают, опрокидывая стулья. В слабом свете, исходящем из зимнего зала, они вертят головами, пытаясь понять, на кого конкретно нацелен этот мерцающий палец, и повсюду видят такие же потрясенные, заплаканные лица, как и у них самих. Кто-то падает в обморок; кто-то рыдает; кто-то стонет.

– Я этого не хотела! – шепчет Лили, неслышимая в общем гвалте.

Вся в слезах, с трясущимися руками, она добирается до выхода, открывает дверь и бежит прочь в панике, словно оптическая иллюзия преследует ее по пятам.

После того как публика разошлась по домам, Марготки и дети Армстронгов занялись наведением порядка в трактире. Призрачная девочка – краснощекая и пышущая здоровьем в своем повседневном качестве младшей внучки Марго – зевала, когда с нее стягивали через голову воздушное белое платье, а потом в одних башмачках начала кругами бродить по залу. Огромное зеркало было упаковано и отнесено на яхту с большой осторожностью и громким натужным кряхтением. Бархатный занавес сняли и сложили в несколько раз. Тюль волнился и вздувался пузырями, когда его запихивали в мешок. Дошла очередь и до газовой лампы. Составные элементы призрачной иллюзии один за другим были упакованы и вынесены наружу, а когда с этим было покончено, люди очутились в прежней, знакомой всем обстановке «Лебедя», понимая, что заодно было покончено и с их надеждами.

Роберт Армстронг сутулился, Марго была непривычно тихой. Донт, перемещавшийся с коробками между трактиром и «Коллодионом», был так мрачен, что с ним никто не решался заговорить. Рита отправилась наверх проведать Джо, который к тому времени давно уже был в постели. В ответ на его вопросительный взгляд она качнула головой, и Джо движением бровей выразил сочувствие.

Один лишь Джонатан был, как всегда, бодр и весел, не поддаваясь общему упадочному настроению.

– Я почти поверил, что это было на самом деле! – твердил он. – Хотя знал про зеркало, и про марлю, и про газовую лампу. Хотя знал про Полли. Я знал и все равно почти поверил этому!

Он помогал расставлять по местам стулья, постепенно продвигаясь в дальний конец зала, и вдруг оттуда донесся его громкий возглас:

– Ну и ну! Кто ж тебя тут забыл?

Этот вопрос был обращен к щенку, который жался в углу, под самым последним табуретом.

Роберт Армстронг подошел взглянуть. Потом наклонился и поднял щенка на своей широкой ладони.

– Ты еще слишком мал, чтобы выжить самостоятельно в этом мире, – сказал он щенку, который тыкался носом и ворочался у него на руках в попытке устроиться поудобнее.

– Его принесла женщина, вошедшая самой последней, – сказал Донт и, сверившись со своей памятью, подробно описал ее внешность.

– Это Лили Уайт, – сказала Марго. – Она живет в Лачуге Корзинщика. Я и не заметила ее здесь сегодня.

– Я отнесу этого приятеля к его хозяйке, – сказал Армстронг. – Так будет правильно. Успею обернуться до того, как мои парни тут закончат все дела.

Марго повернулась к своей внучке:

– Ну, маленькая мисс, полагаю, нам нынче хватило призраков? Пора спать!

И малышка покинула дом вместе со своей мамой.

– Всего лишь иллюзия, – промолвил Донт. – И никакого толку.

Он взглянул на Руби, которая сидела на ящике в углу, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Сожалею, – сказал он. – Я надеялся на большее. Но вышло так, что я тебя подвел.

– Вы сделали все, что могли. – Она всхлипнула, все-таки не сдержавшись. – Кто расстроится больше всех, так это Воганы.

 

О щенках и свиньях

Армстронг сунул щенка за пазуху, в тепло, оставив верхнюю пуговицу пальто расстегнутой, чтобы он мог высунуть нос и дышать свежим воздухом. Щенок уютно свернулся и затих.

– Думаю, мне лучше пойти с вами, – сказала Рита. – Миссис Уайт может переполошиться, увидев чужака в столь поздний час, тем более после такого беспокойного вечера.

В молчании они направились к мосту; каждый по-своему переживал неудачу предприятия, на которое было потрачено столько времени и сил. Они пересекли реку, в этот час полную отраженных звезд, и на другой стороне вскоре дошли до места, где недавний оползень отхватил большой кусок берега. Дальше пришлось двигаться с осторожностью, переступая через узловатые корни и ползучие стебли плюща. Внезапно сквозь шум реки до них донесся голос.

– Она знает, что это была я! Она сердится из-за того, что я ее унесла и потом утопила, – она подняла палец! Она указала на меня! Она знает, что это сделала я!

Невольно подслушав чужой разговор, они замерли в ожидании ответа второго собеседника, так пристально вглядываясь во тьму, словно напряжение глаз могло обострить их слух. Но никакого ответа не последовало. Рита уже шагнула вперед, однако Армстронг задержал ее, положив руку на плечо. Только что до него долетел другой звук. Приглушенное фырканье. Этот звук издавало животное. А именно – свинья.

В нем шевельнулось предчувствие.

Когда свинья отфыркалась, Лили продолжила:

– Она никогда меня не простит. Что же мне делать? Такие ужасные злодеяния не прощаются. Сам Господь прислал ее, чтобы меня покарать. Остается поступить, как тот корзинщик, да вот беда: я жуткая трусиха. И все-таки я должна это сделать, чтобы потом терпеть вечные муки, потому что не заслуживаю жизни в этом мире, ни единого дня больше…

Монолог перешел в сдавленные рыдания.

Армстронг напряг слух, улавливая звуки, которые издавало животное в ответ на слова Лили. Неужели?.. Это невозможно. Однако…

Щенок тявкнул спросонок. Так они выдали свое присутствие, и теперь медлить уже не имело смысла. Выйдя из тени прибрежных тополей, они двинулись вверх по склону.

– Это друзья, миссис Уайт, – подала голос Рита. – Мы только хотим вернуть вам щенка. Вы оставили его в «Лебеде» после вечернего представления с волшебным фонарем. – Теперь можно было уже разглядеть испуганное лицо Лили. – Нет-нет, щенок не пострадал. Мы о нем позаботились.

Рита медленно приближалась, продолжая ее успокаивать, и тут Армстронг внезапно перешел на бег и, миновав Лили, устремился к загону для свиней. Там он упал коленями в грязь, протянул руки сквозь ограду и возопил:

– Мод!

Радуясь и не веря своим глазам, он всматривался в знакомые черты. Хоть она постарела и похудела, хоть она выглядела усталой и печальной, хоть ее кожа утратила розовый блеск, а ярко-рыжая щетина потускнела, он узнал ее сразу же. И свинья, в свою очередь, не отрывала глаз от Армстронга. Если еще и оставались какие-то сомнения, их развеяла последующая реакция свиньи, которая резво поднялась, потрусила к нему, пританцовывая от возбуждения, и просунула рыло между жердями, чтобы он мог ее приласкать, почесать за ушами и поскрести щетинистую щеку. Она навалилась на ограду с такой силой, словно хотела ее опрокинуть, чтобы добраться до своего старого, дорогого друга. При этой трогательной встрече глаза Мод влажно заблестели, тогда как Армстронг захлебывался от прилива чувств.

– Что с тобой произошло, моя милая? Какими путями ты очутилась здесь?

Он выгреб из кармана желуди, и когда Мод начала их поедать, аккуратно и бережно прикасаясь пятачком к его ладони, как умеют лишь очень немногие свиньи, сердце его возликовало.

Между тем Лили продолжала тереть кулаками глаза, повторяя:

– Я этого не хотела. Я не знала!

Рита переводила взгляд с Лили на Армстронга, потом на свинью и вновь на Лили. С кого из них начать?

– Лили, о чем вы говорили, когда мы сюда подошли? Что такого вы сделали, сами того не желая?

Но Лили, словно ее не слыша, твердила свое:

– Я не знала! Я этого не знала!

Рите пришлось еще несколько раз повторить свой вопрос, прежде чем он дошел до ее сознания.

– Я уже рассказала об этом свинье, – прохныкала Лили. – Она говорит, что теперь я должна во всем сознаться пастору.

 

О сестрах и поросятах

Священник, в халате поверх ночной рубашки, впустил поздних гостей и предложил им сесть. Армстронг занял стул у стены, а Рита опустилась на диван.

– Я ни разу за все время не присаживалась в доме пастора, – сказала Лили. – Но я пришла сюда, чтобы сделать признание, и после того уже я никогда здесь не появлюсь, так что я, пожалуй, сяду.

И она неуверенно пристроилась на диван рядом с Ритой.

– Итак, в чем же вы собираетесь признаться? – спросил священник, при этом глядя на Риту.

– Это моя вина, – произнесла Лили. По пути сюда она беспрерывно рыдала, но в доме пастора ее голос зазвучал отчетливее, без всхлипов. – Я это сделала. Потому она появляется из реки и показывает на меня пальцем. Она знает, что это была я.

– Кто показывает на вас пальцем?

Рита вкратце рассказала пастору об иллюзионе в «Лебеде» и о цели, с какой они все это затеяли, а потом повернулась к Лили:

– Это был просто фокус, Лили. Мы не хотели вас напугать.

– Она часто приходила в Лачугу Корзинщика. Появлялась из реки и показывала на меня пальцем – она была настоящей, я это знаю, потому что с нее стекала вода и потом на полу оставались мокрые пятна. Но я не сознавалась, держала свое преступление в тайне, и тогда она пришла в «Лебедь», чтобы там указать на меня при всех. Она знает, что это сделала я.

– Но что именно вы сделали, Лили? – спросила Рита, садясь перед ней на корточки и беря ее за руки. – Скажите нам.

– Я ее утопила!

– Вы утопили Амелию Воган?

– Она не Амелия Воган! Это Анна!

– Вы утопили свою сестру?

Лили кивнула:

– Я ее утопила! И она не оставит меня в покое, покуда я во всем не сознаюсь.

– Понятно, – сказал священник. – Раз такое дело, сознавайтесь.

Сейчас, когда отступать уже было некуда, Лили вдруг успокоилась. Ее слезы высохли, и в голове прояснилось. С растрепанными волосами и широко раскрытыми голубыми глазами на худом лице, она в кои-то веки выглядела моложе своих лет. И здесь, в гостиной пастора, слабо освещенной свечами, она рассказала свою историю.

– Мне тогда было лет двенадцать. Или тринадцать. Я жила с мамой в Оксфорде, и с нами еще жили мой отчим и мой сводный брат. У меня была младшая сестренка, Анна. На заднем дворе мы держали поросят, откармливая их на продажу, да только отчим плохо за ними ухаживал, и они хворали. Моя сестра была худенькой и болезненной. Мы с мамой ее любили, но отчим был недоволен, когда она родилась. Он хотел второго сына. Для него только сыновья что-то значили. Он никогда не ел вместе со мной или с моей сестрой, брезгуя нашей пищей, и мы его боялись – как и наша мама, – а я старалась есть поменьше и подкармливала сестру из своей доли, потому что она была очень слабой. Но и это ей не помогало. Однажды, когда больная сестра лежала в постели, мама поручила мне за ней присматривать, а сама пошла в аптеку за лекарством. Я готовила ужин и прислушивалась, не кашляет ли сестра. У нее бывали приступы кашля. Отчим сердился, когда мама покупала лекарство, – говорил, что оно слишком дорогое, чтобы тратить его на девчонок. Я очень боялась его рассердить, и мама тоже. Ну и вот, она ушла в аптеку, а вскоре на кухню явился отчим с мешком, перевязанным бечевкой. Он сказал, что один из наших поросят умер, и велел мне отнести его на берег и бросить в реку. Ему лень было копать яму, чтобы его похоронить. Я сказала сводному брату, что должна приготовить ужин, и попросила его отнести мертвого поросенка к реке, но он сказал, что его отец вышибет из меня весь дух, если я не буду делать то, что мне велено. Пришлось идти. Мешок был тяжелым. У реки я опустила его на самый краешек обрыва, а потом столкнула в воду. И сразу пошла домой. Смотрю: на нашей улице толпа соседей, все шумят, прямо дым коромыслом. Ко мне подбежала мама.

«Где Анна? – спросила она. – Где твоя сестра?»

«В нашей спальне, – сказала я, а она расплакалась и спросила снова: – Где Анна? Почему ты не была с ней и куда ты уходила?»

Один из соседей видел, как я проносила мимо тяжелый мешок.

«Что было в том мешке?» – спросил он меня.

«Мертвый поросенок», – сказала я.

Но когда они начали спрашивать, где я его взяла и куда несла, у меня язык отнялся от испуга.

Соседские люди побежали к реке. Я хотела остаться с мамой, но она была очень сердита из-за того, что я не уследила за сестрой, и тогда я просто спряталась от всех.

А мой отчим был приметливый. Он знал все укромные закутки, в которых я обычно пряталась, когда он был в дурном настрое. И он быстро меня отыскал.

«Ты ведь знаешь, что было в том мешке, да?» – спросил он.

«Поросенок», – ответила я, потому что так и думала.

И тогда он объяснил, что я сделала, сама не зная того.

«В том мешке была Анна. Ты утопила свою сестру».

Я тогда же сбежала из дома и никому не рассказывала правду о смерти сестры – до сегодняшнего дня.

Рита договорилась с пастором, что Лили переночует в гостевой комнате его дома. Лили безропотно подчинилась, как маленькая девочка, которой командуют взрослые.

Когда постель в комнате на втором этаже была приготовлена и Лили уже направилась к лестнице, а Рита прощалась со священником, Армстронг прочистил горло и заговорил впервые с момента прихода в этот дом:

– Прежде чем мы уйдем… я все же хотел бы…

Все повернулись к нему.

– Я понимаю, что ночь была долгой и очень утомительной для миссис Уайт, но могу я задать ей один вопрос, прежде чем мы уйдем?

Пастор кивнул.

– Объясните, Лили, каким образом моя свинья попала к вам в Лачугу Корзинщика?

Признавшись в столь ужасном преступлении, Лили уже не видела смысла хранить остальные секреты.

– Ее привел Виктор.

– Виктор?

– Мой сводный брат.

– А как его фамилия?

– Его зовут Виктор Нэш.

Когда прозвучало это имя, Армстронг вздрогнул так сильно, словно рассек себе палец мясницким ножом.

 

Обратная сторона реки

– Он не может скрываться на заводе, – сказал Воган. – В последние месяцы мои люди разбирают и вывозят оттуда все, что годится на продажу. Там каждый день бывает много рабочих, и если бы кто-то скрывался в заводских корпусах, его бы давно уже заприметили. А в кислотном цехе очень большие окна – если внутри развести огонь, свет будет виден издалека. Так что единственное место, достаточно просторное для перегонной установки и пригодное для укрытия, это здание старого склада.

Он ткнул указательным пальцем в точку на карте Сивушного острова.

– А где мы высадимся? – спросил Донт.

– На обычном месте высаживаться нельзя. Если он настороже, как раз за пристанью он будет следить в первую очередь. Но есть подходящее для высадки место на дальнем конце острова. Оно в стороне от завода и других строений. Так мы сможем застать его врасплох.

– Сколько людей у нас будет? – спросил Армстронг.

– Я возьму восьмерых из усадьбы и со своих ферм. Могу собрать и больше, но тогда нам потребуется много лодок, и такая флотилия может вызвать подозрения.

– Я мог бы перевезти всех на «Коллодионе», да только он слишком шумный и заметный. Похоже, небольшая группа на гребных лодках – это самый лучший вариант.

– Восемь человек плюс нас трое… – Они переглянулись и обменялись кивками. Одиннадцать человек. Для облавы на острове достаточно.

– Когда начнем? – спросил Воган.

В самый глухой час ночи от пристани в Баскот-Лодж отчалили несколько гребных лодок. Все соблюдали тишину. Весла беззвучно погружались в темную, как чернила, воду. Легкий скрип уключин или плеск волны о борт заглушался низким равномерным шумом реки. Лодки скользили во тьме и незаметно даже для самих гребцов преодолели расстояние от одного участка суши до другого.

После высадки на дальнем конце Сивушного острова они по крутому откосу доволокли лодки до ближайших ив и спрятали их под развесистыми ветвями. Друг друга они узнавали по силуэтам, а общались только жестами; все было обговорено заранее, и каждый знал свою задачу.

Разбившись на пары-тройки, они разными путями двинулись через заросли, чтобы выйти к заводу одновременно с нескольких сторон. Из всей группы только Донт и Армстронг никогда ранее не бывали на этом острове. Донт оказался в паре с Воганом, а Армстронг – с Ньюменом, одним из работников Вогана. Раздвигая ветви и спотыкаясь о корни, они продвигались почти вслепую. Но вот растительность поредела, под ногами появились дорожки. Это была уже заводская территория. Далее они шли, прижимаясь к стенам, а через пустоши бежали пригнувшись, по возможности бесшумно.

Донт и Воган первыми вышли к старому складу. Заслоняемый главным корпусом с одной стороны и густыми деревьями – с другой, свет в его окнах был бы невидим с обоих берегов. Двое мужчин в сумраке переглянулись. Донт указал на деревья по другую сторону от входа. Там происходило движение: остальные также заняли свои позиции.

Первым начал действовать Армстронг. Он с разбегу нанес удар ногой по двери, вложившись в него всем своим немалым весом. Дверь продавилась внутрь, частично сорвавшись с петель, и потом ее уже без труда распахнул подоспевший Воган, за которым следовал Донт. Очутившись внутри, они осмотрелись. Повсюду бочки, бочонки, бутылки. Воздух пропитан запахом дрожжей и сладостей. Жаровня с тлеющими углями. Пустое кресло. Донт потрогал подушку. Она была еще теплой.

– Он был здесь и ушел только что.

Воган, не сдержавшись, выругался.

Какой-то звук. Снаружи. Со стороны деревьев.

– Он там! – раздался крик.

Донт, Воган и Армстронг присоединились к погоне. Они продирались сквозь заросли, ориентируясь на шум впереди. Ветки хлестали по лицам, сухие сучья трещали под ногами, люди чертыхались, запинаясь, и вскоре уже было трудно понять, какие звуки исходят от преследуемого, а какие – от самих преследователей.

Они остановились, чтобы прислушаться. Люди Вогана были расстроены неудачей, но сдаваться не собирались. И они начали прочесывать остров по квадратам: ворошили каждый куст, осматривали ветви каждого дерева, обыскивали каждую комнату и каждый коридор в каждом здании. В процессе поиска двое работников Вогана добрались до густых колючих зарослей и начали тыкать в них длинными палками. На другом конце зарослей что-то зашевелилось, затем оттуда, пригнувшись, выскочила темная фигура и с плеском канула в воду.

– Сюда! – закричали они. – Попался!

Подбежали остальные.

– Он где-то в реке! Мы его спугнули, а потом услышали плеск.

Охотники долго всматривались в темноту. Река уныло и тускло мерцала, но никаких признаков добычи им разглядеть не удалось.

В первый миг при погружении в воду он подумал, что холод его быстро прикончит. Но, вынырнув и ощутив себя живым, он воспрянул духом. Оказалось, что река не так уж смертельно опасна. К тому же вынырнул он в удачном месте. Похоже, река была с ним заодно. Длинная, низко нависающая над водой ветка послужила ему отличным прикрытием. Уцепившись за нее и наполовину высунувшись из воды, он попытался обдумать свои дальнейшие действия. О возвращении на остров не могло быть и речи. Значит, нужно было переплыть протоку. Ближе к середине реки его подхватит течение, и если все время загребать в сторону берега, он рано или поздно выберется на сушу. А потом…

Потом он составит новый план.

Он разжал руки, погрузился в воду и поплыл.

С острова донесся крик – его заметили, – так что снова пришлось нырять. Под водой его отвлекло какое-то движение, а затем свет. Мимо проплывали сияющие звезды и тысячи крошечных лун – только не круглых, а вытянутых, напоминая косяк мелкой рыбешки. Он ощущал себя великаном среди миниатюрных фей.

В следующий миг ему пришло в голову, что особых причин для тревоги и спешки нет. «Меня даже дрожь еще не пробрала, – подумал он. – Мне почти тепло».

Однако его руки потяжелели. Он не мог понять, делает он гребки этими руками или нет.

«Когда холодная река перестает казаться холодной, это значит, что твое дело дрянь». Где-то он слышал эту фразу. Когда это было? Очень давно. Было такое ощущение безысходности. В панике он попытался всплыть, молотя руками и ногами, однако те отказывались ему повиноваться.

Теперь он уже разбудил реку и был подхвачен ее течением. Его рот заполнился водой. В голове сияла луна-рыба. Да, понятно, он где-то ошибся. Он рванулся к поверхности; руки нащупали длинные плавучие водоросли. Он попробовал, цепляясь за них, подтянуть свое тело вверх, но вместо этого пальцы загребли донный ил и гальку. Барахтаясь и крутясь, он вынырнул – вот она, поверхность! – но ненадолго. Вдохнув, он заглотил больше воды, чем воздуха, а когда попытался позвать на помощь – хотя кто ему когда-либо помогал? разве он не был самым отверженным из всех людей? – вместо собственного крика он ощутил губы реки, прижавшиеся к его губам, а ее пальцы плотно заткнули его ноздри.

И это продолжалось целую вечность, пока…

Пока, уже не в силах сопротивляться, он не почувствовал, как его что-то хватает и вытаскивает из воды – с такой легкостью, словно он весил не более ивового листика, – а затем укладывает на плоское дно лодки.

Молчун? Конечно, он знал легенду о паромщике, который перевозит тех, чье время истекло, на обратную сторону реки, а остальных возвращает живыми на берег. Он никогда не верил этим сказкам, однако ж вот, пожалуйста…

Высокая худая фигура подняла шест к небесам, потом ослабила хватку, так что шест, скользнув между ладоней, вонзился в речное дно, и плавный, но невероятно мощный толчок послал плоскодонку вперед по темной воде. Виктор ощутил это ускорение, и на лице его появилась улыбка. Спасен…

Половина людей осталась на острове, рассредоточившись так, чтобы заметить его при попытке выбраться на берег. Остальные вернулись к лодкам и продолжили поиски на реке.

– Вода чертовски холодная, – пробормотал Донт.

Армстронг опустил руку за борт и тут же ее выдернул.

– Мы ищем живого человека или труп? – спросил он.

– Долго ему не протянуть, – мрачно заметил Воган.

Они проплыли вокруг острова один раз, второй, третий.

– Загнулся гаденыш, – сказал кто-то из людей Вогана.

Остальные согласно кивнули.

На этом охота закончилась.

Лодки двинулись в обратный путь к пристани Баскот-Лоджа.

Пастор написал священнику прихода, в котором ранее жила Лили со своей матерью и отчимом, и вскоре получил ответ. Как выяснилось, один из членов общины хорошо помнил те события тридцатилетней давности. Исчезновение Анны наделало тогда много шуму. Прошел слух, что девочку утопила из ревности ее старшая сестра. Соседи поспешили к реке, но сразу найти мешок с телом не смогли. А пока ее мать вместе с остальными занималась поисками, старшая девочка сбежала из дома.

Но спустя еще пару часов Анна была найдена живой, причем довольно далеко от дома – дальше, чем она смогла бы уйти без посторонней помощи. У нее был сильнейший жар. Никакие лекарства не могли помочь в этом случае, и несколькими днями позже она скончалась.

Мешок также был найден. В нем оказался мертвый поросенок.

А вот Лили найти не удалось. Ее мать никогда уже не оправилась от этого удара и умерла через несколько лет. Ее отчим кончил свои дни на виселице за преступления, не связанные с этой историей. Что до ее сводного брата, то он с юных лет пошел по кривой дорожке: подвизался то здесь, то там, нигде подолгу не задерживаясь, а в последние годы о нем не было никаких вестей.

– Вы ни в чем не виноваты, – попытался успокоить ее пастор.

Рита обняла ее за плечи.

– Ваш сводный брат обманывал вас просто потому, что он по натуре человек подлый и завистливый. Он знал, что вы невиновны, но все это время заставлял вас мучиться раскаянием. Вы не бросали в реку свою сестру.

– Но тогда чего хотела Анна, когда она приходила ко мне из реки?

– Это была не Анна, – сказал пастор. – Анна давно мертва. Она покоится с миром и не держит на вас зла.

– В Лачуге Корзинщика вам привиделись кошмары, – добавила Рита, – а в «Лебеде» вчера была просто иллюзия. Дым и зеркала.

– Ваш сводный брат умер – утонул в реке – и больше не сможет вас запугивать, – говорил пастор. – Вы можете свободно распоряжаться своими деньгами, можете покинуть лачугу и переселиться сюда, в этот дом.

Однако Лили знала о реках больше, чем эти люди; она знала, что с утопленниками все далеко не так просто, как думает большинство. Утонувший Виктор пугал ее ничуть не меньше, чем живой, – по сути, мертвым он был даже еще страшнее. Она знала, что Вик будет злиться на нее за то, что она его выдала; и потому не стоит еще сильнее раздражать его, покидая место, в котором он всегда сможет ее отыскать. Достаточно было вспомнить, что случилось с мистером Уайтом, к которому она сбежала. Его нашли забитым до смерти, а побои, которые тогда же нанес ей Виктор… удивительно, как она вообще смогла выжить после такого? Нет, злить Виктора она не осмеливалась.

– Лучше я останусь в лачуге, – сказала она.

Священник пытался ее переубедить, и Рита пыталась ее переубедить, но, при всей ее кротости, Лили упрямо стояла на своем.

Когда Армстронг приехал забирать Мод из Лачуги Корзинщика, выяснилось, что она скоро должна опороситься.

И он предпочел не перевозить ее в таком состоянии, удостоверившись, что ей обеспечен хороший уход.

– Не могли бы вы позаботиться о ней, пока не родятся поросята, миссис Уайт?

– Я-то не возражаю, а вот как насчет самой Мод? Она не прочь остаться?

Мод была не прочь; на том и порешили.

– А когда приеду забирать ее домой, я оставлю вам взамен одну из ее дочек.