Королевский экземпляр

 Это случилось в Книжном царстве, где все приближенные Книжного короля были заядлыми книголюбами, и сам король не мыслил дня, чтобы не поставить на полку новую, красиво изданную книгу. Да-да, именно красиво изданную, потому что книги там ценились не по тому, что в них написано, а по внешнему виду — яркой обложке, белой гладкой бумаге и золотому тиснению на корешке. Для них заказывали красивые шкафы и полки, в которых книги стояли под стеклом, новенькие и чистенькие, как солдаты на параде. Верхом невоспитанности в Книжном царстве считалось попросить почитать книгу — вдруг вы ее нечаянно испачкаете или, не дай бог, закапаете слезами!

Впрочем, таких книг, над которыми можно было бы вволю и посмеяться и поплакать, в Книжном царстве было раз-два и обчелся, потому что издавали там в основном придворных сочинителей, прославлявших своего Книжного короля. Пописывал, разумеется, и сам король. Вернее, писали за него другие, потому что сам он был страшно занят,— то книжная ярмарка, то день книги, то вечер экслибриса — а он лишь милостиво ставил свою королевскую подпись.

Первой дамой двора в Книжном царстве была, как вы уже догадались, Анжелика. А поскольку бумаги в Книжном царстве постоянно не хватало (леса уже были вырублены, начинало ощущаться кислородное голодание), поклонники Анжелики приносили ей в жертву старые книги, журналы, семейные альбомы, даже письма любимых. Мастера книжных дел превращали все это и чистую бумагу, а на ней печатали миллионными тиражами приключения Анжелики. Встречаясь на улице, не спрашивали, сколько у вас друзей, или сколько цветов на вашем окне, или сколько добрых дел вы сегодня сделали, а спрашивали, сколько у вас Анжелик. За Анжелику можно было выменять любую другую книгу, получить место при дворе, запломбировать зуб.

Книжные шкафы вельмож ломились от фолиантов и полных собраний сочинений, для простых же людей книг не хватало, и возле книжных лавок вечно толклись книжные жучки: король грозился лично отрубить им головы, да всё руки не доходили. Но речь не о них.

Жил в этом царстве мальчик, который больше всего на свете любил сказки. Узнав, что в продаже появилась книга Великого сказочника, он разбил свою копилку и кинулся в лавку. Целый час он простоял в очереди, но в тот самый момент, когда продавец протянул ему книгу, дверь распахнулась и вошел посыльный из дворца.

— Королевский экземпляр! — громко потребовал он.

Продавец побледнел — оставалась всего одна книга,

которую уже держал в руках мальчик.

Услыхав требование вернуть сказки, мальчик горько заплакал, повернулся и побрел домой. От обиды он ничего не видел вокруг.

Книгу принесли во дворец. Даже не посмотрев картинки, Книжный король поставил ее на полку и тут же забыл о ней. Он с детства не любил сказок, подозревая, и не без оснований, что в них больше правды, чем в иных очень толстых романах. Его можно было понять: все-таки он был король, хоть и книжный, а правда не для королей, правда — роскошь бедняков, вот пусть они и наслаждаются ею.

Но слеза мальчика, капнувшая на обложку, прожгла сердце Великого сказочника, которому в детстве тоже пришлось испытать немало обид. Подумайте сами, мог ли он спокойно стоять на полке, когда на его глазах совершилась величайшая несправедливость!

Как только во дворце все улеглись и захрапели с раскрытыми книжками в руках, как требовал того придворный этикет, он шепнул одному из самых любимых своих героев, стойкому Оловянному солдатику:

— Передай всем: когда уснет стража, мы покинем дворец.

— Зачем? — удивилась Принцесса на горошине.— По-моему, мы прекрасно устроились. Здесь все такие вежливые, воспитанные, никто нас не треплет, не вырывает друг у друга из рук.

— Уж лучше бы вырывали! — ответил Великий сказочник.

— Может, дождемся утра? — заметил Голый король.— Ночью все спят, а мне так хочется, чтобы народ увидел и оценил мое новое платье.

— До сих пор не может поверить, что он голый! — хихикнул Свинопас.

Наконец раздался грохот упавшей алебарды... простите, не алебарды, конечно, а увесистого тома (стражникам в Книжном царстве выдавались на ночь толстенные романы, которыми запросто можно было оглушить злоумышленника), и Великий сказочник шепнул: «Пора!»

Он первым вышел из книги, а вслед за ним и все его герои соскользнули со страниц на мягкий ковер королевской библиотеки.

— Все здесь? — спросил он.— Никто не отстал? — И взяв книгу с полки, заглянул в нее.

Все страницы были чистыми: не осталось ни одного слова, ни одной картинки.

Он поставил книгу на место, если после этого ее можно было назвать книгой, и скомандовал:

— За мной, друзья!

Мимо стражи они прошли на цыпочках, зато на улицах дали волю шуткам и смеху.

Люди просыпались, открывали окна и с удивлением смотрели на эту развеселую процессию. Возглавлял ее Голый король, за ним хитрые ткачи несли шлейф его несуществующей одежды, рядом маршировал Оловянный солдатик, а Скверный мальчишка шептал что-то на ухо Оле-Лукойе в шелковом кафтане. Были здесь Дюймовочка и Русалочка, Снежная королева в карете и Кай с Гердой, Пастушка и Трубочист, Тень и Ханс Чурбан, да всех разве перечислишь. Великий сказочник затерялся среди своих героев — он ведь и при жизни был очень скромным.

В Книжном царстве время от времени устраивались такие театрализованные представления, поэтому все, кто стал свидетелем этого праздничного ночного шествия, решили, что это одно из них.

Но куда они шли? Куда вел их Великий сказочник? Разумеется, к мальчику. Он знал: сердце ребенка не должно очерстветь от ранних обид, иначе в будущем оно принесет горькие плоды.

Мальчик спал. На полу возле его кровати полились книга. Это были скучные нравоучения одного из преуспевающих придворных сочинителей. Великий сказочник взял ее за обложку, хорошенько встряхнул, и все ее герои высыпались на пол, как тараканы из банки.

— Куда же мы теперь? — захныкали они.

— К тому, кто вас придумал, — ответил Великий сказочник.

И поскольку каждое его слово обладало волшебной силой, они тут же исчезли, как кошмарный сон.

Говорят, эти безобразники в самом деле поселились в доме своего создателя, целыми днями бездельничали, куролесили, несли всякую чушь и строили гадости автору. Пока он не догадался переиздать их.

А мальчик, проснувшись утром, обнаружил у себя под подушкой книгу Великого сказочника, новенькую, еще пахнущую краской, с цветными картинками и портретом автора. Не берусь описывать его радость и удивление. Но еще удивительней оказались сами сказки — он не мог оторваться от них, пока не прочитал все до одной. С картинками, правда, произошла маленькая неразбериха: ночью, в темноте и спешке, они перепутали, где чья сказка, и оказались на чужих страницах. Голый король попал в царство Снежной королевы, на горошине вместо Принцессы оказался Скверный мальчишка, а Принцесса вышла замуж за Трубочиста. Но от этого книга стала еще веселее: надо было угадать, кто из какой сказки.

Книгу прочитал сначала мальчик, потом его друзья. Она переходила из рук в руки, ею зачитывались взрослые и дети, люди переставали ссориться и обижать друг друга, столько мудрости и доброты было в сказках и волшебных историях Великого сказочника. Книга растрепалась, страницы ее были закапаны воском (тогда ведь еще не было электричества) и слезами (а слезы были всегда), несколько раз ее подклеивали и заново переплетали, но это ведь обычная судьба всякой интересной книги.

А в королевской библиотеке по сей день стоит на полке за стеклом королевский экземпляр с чистыми неразрезанными страницами, но ни король, ни его приближенные даже не догадываются об этом, потому что никто ни разу не взял его в руки.

Это, конечно, сказка. А жаль! Если бы не читатели, а сами герои книг могли выбирать себе владельцев, каждый имел бы ту книгу, которую он заслужил.

 

Чудак-человек

 Жил на свете Чудак-человек, никому от него покоя не было. То предлагает дома с окнами строить, то дикую козу приручить, чтобы она шерсть и молоко давала, то ветер поймать — пусть он зерно мелет. Не смейтесь, там, где он жил, ничего этого не знали и не умели, место это было на дне мрачного сырого ущелья, куда даже солнце не заглядывало, и люди там были такие же унылые и бессолнечные.

Однажды этот Чудак совсем немыслимое дело затеял. Взобрался на камень, чтобы его все видели, собрал вокруг себя народ и говорит:

— Я сделал величайшее открытие: здесь круглый год дуют сырые ветры, вы все вечно чихаете, и оттого у вас такие длинные унылые носы. А когда у человека унылый нос, он и весь унылый. Посмотрите, вот над нами гора — она зеленая и солнечная. Уйдем жить туда!

— Он сошел с ума! — проворчал человек, который жил на самом дне ущелья, Самый нижний человек.— Уйти жить на вершину только потому, что кому-то не нравится мой нос! Смешно!

— Очень смешно! — повторили за ним все остальные, но при этом, разумеется, никто даже не улыбнулся, и все стали расходиться по домам.

— Что ж, я уйду один! — крикнул им Чудак-человек.— А вы оставайтесь в этом каменном мешке!

Взял он за руку свою жену (а надо сказать, что он любил ее, несмотря на ее длинный унылый нос), и пошли они на вершину. Долго шли, но когда поднялись, увидели столько солнца, бабочек и цветов, что унылая жена не выдержала и впервые в жизни улыбнулась. И нос у нее стал тут же на одну улыбку меньше!

— Вот на этом месте, где ты первый раз улыбнулась, мы и построим дом! — воскликнул Чудак-человек. И хоть рядом было совершенно ровное и удобное место, он построил дом на бугорке, вкривь да вкось, но только потому что это было место первой улыбки его жены.   ,,

Какой же дом без новоселья! Сварил Чудак-человек плов, расстелил скатерть с угощениями, зовет ущельных людей отобедать у него.

— Э! Ты слишком высоко живешь, чтобы ходить к тебе в гости,— отвечают те.

Что тут будешь делать! Замотал Чудак-человек казан с горячим пловом в халат, взвалил на спину и понес в ущелье. Там и отпраздновали новоселье.

— А давай разведем цветы, уж на цветы они придут полюбоваться! — говорит жена, у которой носик стал уже совсем, как у нас с вами, потому что она просыпалась с улыбкой, целый день смеялась от счастья и даже во сне улыбалась — такие веселые снились ей сны.

Развели они розы. Снова зовет Чудак-человек ущельных людей:

— Эй! Идите все сюда — вы увидите диковинные цветы! Они заплели весь мой дом, я не могу найти, где дверь! .

— Постыдился бы звать людей, когда живешь так высоко! — отвечают унылые люди.

Нарезал Чудак-человек охапку роз, понес в ущелье. Понюхали унылые люди, но ничего не поняли, потому что у всех у них был постоянный насморк. Только носы об шипы искололи.

— Не ходи ты к ним, пусть живут как хотят,— сказала жена.— А то у тебя с каждым разом нос все длиннее, того и смотри, сам унылым станешь.

Вскоре у них родилась дочка, и Чудак-человек забыл об ущельных людях.

А девочка росла-росла и выросла. И стала красавицей. Все чаще уходила она к нижним людям, но уходила веселая, а возвращалась вся в слезах.

— И зачем только мы так высоко живем! — говорила она.— Никто не хочет даже проводить меня.

Взял Чудак-человек лопату и принялся долбить ступеньки. И когда дошел до самого низу, получилось три с половиной тысячи и еще одна ступенька.

Но женихи не шли и по ступенькам, их вполне устраивали унылые невесты.

— Придут ли эти люди хоть похоронить меня! — забеспокоился Чудак-человек.— Ну-ка, я лягу, а ты, жена, крикни им, что я умер.

— Нельзя шутить такими вещами!

— Крикни, говорю!

И крикнула жена:

— Эй, народ! Умер мой муж, вот несчастье!

Услыхали нижние люди, собрались в кучки и стали

судачить.

:— Ну вот, умер,— сказал один.

— Да, как ни высоко жил, а тоже умер,— сказал другой.

— Вот оно, значит, как,— сказал Самый нижний человек, который уже чуть не наступал на собственный нос.— Не лезь в гору, живи, где живешь,— все равно помрешь!

И разошлись по домам.

Первый раз в жизни рассердился Чудак-человек. Вскочил и закричал ущельным людям:

— Эх, вы! Я всю жизнь для вас старался, хотел вас на вершину перетащить, а вы даже похоронить меня не пришли!

— Так он живой! — возмутились внизу.— Ну и шуточки у него. И чтобы мы после этого ходили к нему в гости!

А Чудак-человек схватил лопату и в сердцах срыл все ступеньки — три с половиной тысячи и одну.

Но есть, есть прекрасное слово «однажды»!

И вот однажды, поздно вечером, когда дочь уже спала наверху в своей комнате, а Чудак сидел с женой у камина, в окошко постучали.

Он открыл дверь — на пороге стоял юноша.

— Кто ты?

— Я пришел издалека,— ответил молодой человек.— Я прошел через всю страну.

— Вижу — ты не из нашего селенья. Но что привело тебя к нам?

— Это покажется вам странным,— улыбнулся юноша.— Но я... просто пришел к вам в гости.

Муж и жена удивленно переглянулись. А гость продолжал:

— Еще в детстве я слышал: где-то есть человек, который живет так высоко, что никто не ходит к нему в гости. И я решил: когда вырасту, обязательно побываю у него.

— Кто из нас чудак — я или ты! — воскликнул хозяин.— Пройти всю страну, чтобы только сделать приятное другому человеку!

— Вы достойны друг друга! — засмеялась жена.

Она поставила на стол угощение, и до самого утра они ели, пили и наслаждались беседой.

А утром юноша увидал их дочь, влюбился в нее и навсегда остался жить с ними.

А что же нижние бессолнечные люди?

Однажды внук нашего чудака забавлялся зеркальцем и послал солнечный зайчик в ущелье. Там очень удивились, что это такое. Сначала попрятались, потом вышли, попробовали поймать его, загоняли в хлев, как цыпленка, накрывали его халатами и платками — солнечный зайчик был неуловим. Так, гоняясь за ним, они и не заметили, как поднялись на вершину. А когда поднялись и увидали, сколько здесь солнца, то уже не захотели возвращаться в свое мрачное ущелье. Остался там один Самый нижний человек. Гордость не позволяет ему перебраться на вершину — ведь получится, что прав был Чудак, а не он. Когда ему бывает скучно одному, он режет барашка, накрывает стол и зовет всех к себе, но ему отвечают:

— Ешь сам! Ты слишком низко живешь, чтобы ходить к тебе в гости!  

 

Принцесса коз

 Однажды над небольшим селением, затерянным высоко в горах, появилась жар-птица, или птица Симург, как называют ее в этих краях.

Известно: перо жар-птицы приносит счастье, поэтому все жители при виде нежданной гостьи заволновались. А тут еще чайханщик Мурод, как будто он был падишах, а не чайханщик, вывел на балкон своего двухэтажного особняка красавицу дочь и крикнул:

— Отдаю любимую дочку за того, кто добудет мне перо жар-птицы!

Дочь у него была красоты необыкновенной. Выросла она на коврах, питалась исключительно сладостями, наряды меняла каждый час. Правда, капризная была сверх всякой меры, ну да при таких достатках это не беда.

Что тут началось! Вся молодежь прямо с ума сошла, все кинулись плести сети, мастерить силки да ловушки, кто за ружье схватился, кто про дедовский лук со стрелами вспомнил...

Один Гаюр, сын вдовы, которая всю жизнь вышивала на продажу тюбетейки, даже ухом не повел.

— Ты что же, не хочешь жениться на дочери чайханщика? — крикнула ему через забор соседка Малика.— А я мечтала поплясать на твоей свадьбе!

— Сначала смой свои веснушки, Принцесса коз! — ответил Гаюр.

Так дразнили в селе Малику, потому что мать ее держала двух или трех коз, и Малика с утра до вечера гонялась за ними по горам. Вы скажете: как это — двух или трех, неужели нельзя сказать точно? В том-то и дело, что пока Малика искала одну козу, пропадала вторая, пока находила вторую, исчезала третья. Иной раз оставалась всего одна, но непосвященному человеку могло показаться, что коз у Малики видимо-невидимо, все окрестные склоны усеяны ими...

— И правда, попытал бы счастья, сынок,— сказала мать Гаюра.— У меня уже глаза не видят тюбетейки вышивать. Эта, пожалуй, последняя — возьми ее себе...— и протянула сыну тюбетейку, вышитую обыкновенными шерстяными нитками, но такую, что глаз не отвести.

Жалко ему стало старуху мать.

— Ладно, попробую...

Принцесса коз, сама как коза, вокруг него прыгает:

— Не поймаешь жар-птичку — не расстраивайся, я не дочь чайханщика, я за тебя и так пойду.

— Причешись сначала! — растрепал ей жесткую, как проволока, челку Гаюр и пустился в путь.

А Принцесса коз склонилась над родником, который был ей вместо зеркальца, посмотрела на себя, и слезы, как дождик, закапали у нее из глаз. Она была, что называется, дурнушка: курносый нос, выгоревшие ресницы, косы торчат на все четыре стороны света. Попробуй за козами погоняться — еще и не такой станешь!

Ну, да ладно, последуем за нашим Гаюром.

Шел он, шел, карабкался по отвесным скалам, карабкался и забрался на такую крутизну, что самому страшно стало. Тут его и ночь застигла. Запахнул он потуже халат, сел, прислонился к камню, да так и уснул.

Просыпается утром — что такое? На голове у негo палка лежит. Хотел сбросить ее, глядь — вторая палка поперек первой на голову опускается. Поднял глаза к небу и ахнул: это жар-птица у него на голове гнездо вьет. Видно, приглянулась ей вышитая цветными узорами материнская тюбетейка...

Что тут делать? Известно, что: хватай ее за хвост, пока не улетела! Но Гаюр пожалел жар-птицу. Раз она облюбовала для гнезда его голову, значит, лучшего места не могла найти, пусть вьет.

Между тем, в селе заметили сидящего на вершине Гаюра, у которого жар-птица на голове гнездо сооружала. Все жители от мала до велика высыпали на плоские крыши своих домов и стали в недоумении переговариваться между собой: «Что же он медлит? Спит, что ли?»

Тут Гаюр почесал за ухом, и народ заволновался пуще прежнего: «Не спит!»

Закончила жар-птица вить гнездо (а получилось оно, надо сказать, на славу, потому что она еще и ваты из халата у Гаюра надергала), снесла яйца и села птенцов высиживать.

День проходит, второй, третий. Сидит жар-птица в гнезде, хвост до самой земли свесила, хорошо ей, уютно. А каково Гаюру? Днем солнце немилосердно печет, ночью холодом от ледников тянет, шея под тяжелым гнездом так и гнется. Но терпит...

У матери Гаюра сердце кровью обливается. Который день сын, бедняжка, голодный сидит. Налила кувшин молока, понесла Гаюру. Да куда ей! На первом же камушке оступилась, кувшин разбила, молоко ручьем полилось...

Младший брат Гаюра нарвал яблок, понес Гаюру. Довольно высоко взобрался, да на узком овринге оробел, зашатался — яблоки по всему ущелью раскатились...

Ночь настала. Жар-птица с гнезда слетела, в небо взвилась, звезд поклевала, из Млечного Пути напилась. А у Гаюра вот уже сколько дней маковой росинки во рту не было. Закрыл он глаза, стал дремать, чтобы о еде не думать.

Утром проснулся, глядь — перед ним свежая лепешка и кувшин студеной воды. Чья же это добрая душа позаботилась о нем? Схватил он лепешку, ест, водой запивает, чувствует, как силы к нему возвращаются.

Весь народ снова на крыши высыпал: у Гаюра лепешка с водой появились! Кто мог доставить их ему на такую головокружительную высоту? Не иначе как жар-птица. Ведь если перо ее приносит счастье, то почему бы ей самой не принести лепешку доброму человеку? Вот только где она их берет, не печет же сама?

Неизвестно, кто и где выпекал эти лепешки, только появлялись они перед Гаюром теперь каждое утро. Как ни старался он подкараулить своего таинственного благодетеля, как ни таращился по ночам в темноту, но перед самым рассветом всегда хоть на пять минут засыпал, а когда просыпался, лепешка и кувшин воды были уже перед ним.

...Уходил Гаюр искать жар-птицу молодым и стройным, а пока вывела она птенцов, стал на старика похож: борода отросла, согнулся, от солнца и холода почернел. Но доволен: над головой уже птенцы пищат.

— Этот Гаюр не такой простак, как мы думаем,— потирая руки, говорил чайханщик Мурод.— Ему мало одной жар-птицы — он решил ее вместе с птенцами поймать. Вот это по-моему! Ради этого стоило немножко и пострадать...

Хорошенькое «немножко»! Посидел бы сам на его месте.

Трудное время для Гаюра настало. Птенцы растут не по дням, а по часам, в гнезде потасовки устраивают, мускулы развивают, гнездо так ходуном и ходит. А надо держаться: уронишь гнездо — птенцы со скалы упадут, насмерть разобьются.

Снова народ заволновался: ну чего он ждет? Ведь окрепнут — вылетят,, ни с чем останется, счастье свое упустит. Все нервы людям вымотал!

А птенцы уже на краю гнезда сидят, крылья расправляют, глазом в небо косят.

— Хватай — улетят! — кричит Гаюру чайханщик Мурод.— Больше все равно не вырастут!

Сидит Гаюр, не шелохнется, руками в землю уперся, из последних сил держится.

И вот подтолкнула жар-птица плечом одного птенца, потом второго, а вслед за ними и сама взмыла в небо. Тут только Гаюр расслабился, тряхнул головой, сбросил с себя тяжелое гнездо и упал в изнеможении.

Лежал он и видел, как парят в небе три жар-птицы, три радуги — одна большая, две поменьше,— и улыбался от счастья, что выдержал до конца.

А жар-птица, сделав круг над гнездом и увидав лежащего без сил Гаюра, только теперь поняла, что это не скала была, не камень — живой человек так терпеливо ждал, пока она высидит у него на голове птенцов.

И, когда спускался он по тропинке на негнущихся ногах, вдруг увидал, как с неба спланировало и упало прямо перед ним перо жар-птицы — подарок от нее за его терпение и доброту.

Нагнулся Гаюр, поднял перо. А было оно, видать, и вправду непростым, потому что нагнулся Гаюр стариком с бородой и сгорбленной спиной, а разогнулся прежним Гаюром — молодым и веселым.

Помахал он жар:птице и, спрятав перо, заторопился домой.

Все село вышло встречать его. В каждом доме для него угощение, везде он желанный гость, ведь все видели, как жар-птица ему перо подарила.

Гаюр не отказывался. Заходил, присаживался к столу, но ко всеобщему удивлению почти не прикасался к еде.

Отщипнет кусочек лепешки, попробует, поблагодарит — и дальше.  

— Это он бережет силы для угощения в доме чайханщика Мурода,— шептались за его спиной.— Уж там его встретят!

В самом деле, обед у чайханщика был приготовлен прямо-таки царский. Но каково же было изумление присутствующих, когда Гаюр и здесь ничего не стал есть. Надломил лепешку, попробовал: «Нет, не она...» —• и поднялся из-за стола.

— А перо жар-птицы? — напомнил чайханщик Мурод.— Ты не хочешь получить за него мою дочку? Так что же ты хочешь?

— Я готов отдать его всего лишь за одну лепешку,— ответил Гаюр.— Но только за ту, которую ищу...

Он обошел все дворы, но, увы, безуспешно. Да уж и впрямь — не жар-птица ли приносила ему те лепешки?

Невеселый подходил он к своему дому.

— Ну что, Г аюр, выбрал невесту? А когда свадьба? — раздался за его спиной задиристый голосок Принцессы коз.

Он остановился, подумал и решил не обижать ее — раз уж у всех побывал, надо хотя бы из вежливости и к ней зайти.

Усадила она его за стол, на столе — чай, сладости. Сама напротив села, щеки кулачками подперла.

— А не найдется ли у тебя лепешки, Принцесса коз? — спросил Гаюр, потому что в самом деле проголодался.

— Сегодня не пекли,— ответила она.

— Так, может, испечешь?

— Этим занимается мать,— ответила Малика.— Но ее нет дома, она ищет пропавшую козу.

— Ты даже не умеешь испечь лепешку! — поразился Гаюр.— Да кто же тебя возьмет замуж, такую белоручку?

— А у меня муж будет все делать,— не отрывая кулачков от щек, сказала Малика.— Я буду ему только указывать.

Надо ли описывать возмущение нашего Гаюра! Хотел он тут же встать и уйти, но что-то удержало его. Поборов в себе мужское самолюбие, он засучил рукава и сказал:

— Ну давай, командуй...

— Разожги огонь,— сказала Принцесса коз,— отмерь три чашки муки... Теперь возьми ведро и подои козу...

— Вот уж это не мужское дело! — вскричал Гаюр.— Чтобы я доил эту лупоглазую сестру шайтана?! Не бывать этому!

— Хорошо, можешь замесить тесто на воде.

— Нет, я хочу ту лепешку, которую готовят в вашем доме всегда.

— Тогда дои сестру шайтана...

Как ни оскорбительно было для Гаюра доить козу, которая к тому же ни секунды не стояла на месте, он все же изловчился выдоить из нее полкувшина терпкого, пахнущего горными травами молока. Сделал и все остальное, как велела Принцесса коз, а когда попробовал свежеиспеченную лепешку, понял, что зря ходил по всему селу — надо было начать отсюда!

— Что ж не попробуешь мое изделие, да не оценишь, гожусь ли я тебе в мужья? — с трудом скрывая волнение, сказал Гаюр.

Принцесса коз даже не оторвала кулачков от щек.

— Разве мой муж не будет кормить меня из рук? — усмехнулась она.

И тут новая догадка пронзила Гаюра. Он подошел к Малике, разжал ее кулачки (она при этом вскрикнула от боли) и увидел, что ладони у нее — сплошные кровоточащие раны. Вот чего стоило ей каждую ночь подниматься к нему по острым, как ножи, отвесным скалам.

Перо ли жар-птицы тому виной или что-то другое, но Гаюр вдруг почувствовал, что смотрит на нее совсем другими глазами. И он увидел, что Малика, которую все считали дурнушкой, вовсе не дурнушка — просто она не такая, как все: ни у кого нет таких солнечных веснушек, как у нее, и таких торчащих в разные стороны косичек, как у нее, и такого платья с разноцветными заплатами в виде цветов. А главное — такого любящего верного сердца...

— Зачем мне перо жар-птицы? — воскликнул Гаюр.— Может ли оно принести мне больше счастья, чем любовь преданного человека? — И он, выхватив перо из-за пазухи, подбросил его вверх со словами: — Лети! И принеси счастье тому, у кого его еще нет...

Когда Гаюр переступил порог своего дома, мать, укоризненно покачав головой, сказала:

— Где же твоя жар-птица, сынок? Ты так и не поймал ее?

Гаюр улыбнулся и, показав на Малику — Принцессу коз, сказал:

— Вот она!

 

Генеша

 В одном зоопарке жил слоненок, звали его Генеша. Все звери жили здесь в клетках, но Генеша считал, что так и должно быть, потому что не знал, как должно быть на самом деле. Он родился в зоопарке, и мама, чтобы не расстраивать его, не рассказывала ему о джунглях.

Дети кормили Генешу конфетами, мороженым и фруктами, и слоненок научился кланяться и махать хоботом, выпрашивая лакомство.

Но вот однажды старый попугай какаду презрительно сказал ему:

— Такой маленький, а уже попрошайка! Что из тебя дальше будет?

— Что такое попрошайка? — спросил Генеша.

— Не знаешь? «Пода-а-а-а-йте яблочко бедному слоненку!» Тьфу!

— А что такое «тьфу»? — спросил Генеша. Он был еще совсем маленький, ему надо было все объяснять.

— Это я плюнул,— сказал Попугай.

— Зачем?

— Затем, что мне противно смотреть на тебя! Где твоя гордость? С утра до вечера клянчить то яблочко, то конфетку... '

— Ну а как же иначе? Конфеты ведь на деревьях не растут! — Генеша не мог понять, в чем его обвиняет Попугай.

— Растут! — рявкнул тот.

— Вот дерево, а где конфеты? — возразил слоненок.

— Не здесь!

— А где?

— В джунглях! Там растут не только конфеты — орехи, бананы, манго. Все, что твоей, душе угодно.

— Где, ты сказал? В жунг...

— В джунглях,— повторил Попугай.— Запомни это слово:Джунгли! Джунгли! Правда, ты никогда их не видел, потому что родился в зоопарке. Но я-то помню!

С этого дня слоненок затосковал. Все решили, что он болен, и возле него собрались лучшие врачи. Ему трогали лоб, щупали хобот, слушали легкие — слоненок был здоров, но слезы так и капали у него из глаз.

   — Ну, что с тобой? — ласково погладив его, спросила слониха-мама, когда врачи ушли посовещаться.

— Я хочу в джунгли,— грустно сказал слоненок.

— Вот оно что! — Мама печально вздохнула.— Забудь о них, нам теперь уже никогда их не увидеть.

— А где мой папа? — спросил Генеша.

— Ему удалось спастись. Когда ловили зверей для зоопарка, он так мужественно сражался, защищая всех нас! Его опутали канатами, но он порвал канаты. Его заковали в цепи — он и цепи порвал. Он расшвырял всех охотников, но при этом сломал бивень. А слонов со сломанными бивнями в зоопарк не берут... У него были самые большие бивни,— продолжала мама-слониха.— Он часто говорил: когда у нас родится маленький Генеша, я попрошу ткачиков сплести у меня на бивнях гамак и буду нянчить его. Он любил тебя еще до того, как ты появился, но так никогда теперь уже и не увидит.

Но мама ошиблась. Поставив какой-то сложный диагноз, врачи решили лечить Генешу гипнозом, и в первый же сеанс сна, когда врач-гипнотизер внушил ему, что он в джунглях, Генеша увидел и диковинные растения, и крокодилов, и обезьян. А когда из зеленой чащи вышел слон-великан со сломанным бивнем, Генеша сразу догадался, что это его отец, и бросился к нему. Хорошо, что мама упомянула про сломанный бивень, иначе они могли и не узнать друг друга.

Генеша рассказал отцу про зоопарк и, чтобы он не очень переживал, сказал, что в зоопарке в общем-то жить можно, вот только непонятно, какая радость людям смотреть на зверей в клетках. Папа-слон слушал Генешу, качал головой, а из глаз у него катились слезы — каждая величиной с грецкий орех. Он очень любил маму и день и ночь тосковал по ней... Потом они бродили по джунглям. Папа-великан наклонял до самой земли могучие деревья, Генеше оставалось только срывать хоботом сладкие плоды и уплетать их за обе щеки.

Но вот окончился сеанс гипноза, проснулся Генеша — ни джунглей, ни папы, только грустные звери в клетках. Зато как обрадовалась мама, когда Генеша рассказал ей, что он был в джунглях и видел папу, который жив-здоров, только очень скучает без них и передает ей тысячу приветов и поцелуев.

На второй день снова состоялся сеанс гипноза. Генеша снова встретился с папой-слоном и передал ему от мамы миллион объятий и поцелуев. Весь день они развлекались, обливая друг друга водой, и только отсутствие мамы, которая в это время томилась в зоопарке, омрачало их праздник.

После третьего сеанса Генеша совсем повеселел, хобот у него снова стал упругий и гибкий, глазки сияли, как две звездочки.

«Слоненок выздоровел!» — сказали врачи.

Генешу снова вывели в открытый вольер, где его ждали дети, так переживавшие за него,— ведь он был общим любимцем всего зоопарка.

Но самое главное, о чем не знали ни врачи, ни служащие зоопарка, с этого дня Генеша сам, без всякого гипноза стал убегать во сне в свои родные джунгли. То есть сны ему снились и раньше, но раньше он не знал, что бы ему такое увидеть во сне, теперь же все было по-другому. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникали волшебные картины родной земли, где он был свободным и счастливым.

Так он и жил — между зоопарком и джунглями, между мамой и папой, между ночью и днем. Каждый раз он все неохотнее возвращался в зоопарк, но папа говорил: «Надо, сынок, ведь там наша мама, нельзя оставлять ее одну». И Генеша возвращался.

— Я смотрю, ты совсем перестал попрошайничать,— заметил как-то Попугай.— Гордый стал? Или мои слова подействовали?

— Да нет,— ответил слоненок.— Просто я каждую ночь бываю в джунглях и питаюсь там дикими плодами. Ты был прав: они намного вкуснее всех этих конфет и пирожных.

— Как можно питаться тем, что видишь во сне? — удивился Попугай.— Во сне ведь все ненастоящее.

— Ты можешь кому-нибудь присниться?

— Конечно, могу.

— Значит, ты ненастоящий.

— Я настоящий — сон ненастоящий.

— Для тебя. А для того, кому ты снишься?

— Для того, кому я снюсь, сон настоящий, а я ненастоящий.

— А тот, кому...

— Надоел! — рявкнул Попугай.— Лучше бы я тебе ничего не рассказывал про эти джунгли!

— Но они ведь все равно есть, хоть рассказывай про них, хоть нет,— вздохнул Генеша.

Зимой, когда ночи стали длиннее дня, Генеша начал путать, где сон, а где правда. Он засыпал, а думал, что проснулся, бродил по вольеру, а думал, что это сон. В вольере было холодно, и так не хотелось каждое утро возвращаться сюда из жарких джунглей, где все было пропитано теплом и влагой, а плоды лежали на земле!

— А почему ты мне никогда не приснишься? — прижавшись к слонихе-маме, чтобы хоть немного согреться, спросил однажды Генеша.

— Да ведь я наяву все время с тобой,— отвечала она.— Пусть лучше тебе почаще снится папа, кто знает, может, в это время и мы ему снимся.

— А как бы хорошо было нам всем встретиться во сне! — засыпая, прошептал слоненок.— Тогда бы мне не надо... было...

— Что — не надо было? — спросила мама.

Но слоненок не ответил — он уже спал.

Материнским сердцем она почувствовала тревогу и разбудила Генешу.

— Не спи! Во сне можно замерзнуть. Сегодня очень холодно, слышишь, за стеной трещат деревья?

— Но ведь папа будет ждать! — пробормотал слоненок.— Он подумает: что-то случилось, раз меня нет...

Всю ночь мама-слониха тормошила Генешу, не давая ему уснуть. Но под утро он все-таки улучил минутку и вздремнул. Какое счастье! Ему приснилось то, о чем он так мечтал: мама, папа и сам он — все трое в родных, милых сердцу джунглях.

— Наконец-то ты с нами! — воскликнул Генеша.

— Ты так соскучился по мне? — приятно удивилась мама.— Неужели я не надоела тебе в нашем тесном вольере?

— Ты ничего не поняла! — засмеялся Генеша.— Теперь мне не надо возвращаться в зоопарк.

И он навсегда остался во сне.

Там он и живет. Единственное, о чем он жалеет из своей прошлой жизни, это дети, которых он так любил. И Генеша, зная, что огорчил их, старается почаще являться им во сне, ведь слоны снятся к счастью.

Когда вы увидите во сне Генешу, кто знает, может быть, в это время и он видит вас...