ПИСЬМО I. К ЕВСЕВИЮ [834]

1. Вчера, когда ко мне пришло великое множество монахов, среди нескончаемых разговоров речь зашла и о моей книжице, описавшей жизнь блаженного мужа и епископа Мартина. Она, как я слышал, многими читается с большим вниманием и удовольствием. 2. Между тем, сообщили мне, как некто, подвигнутый злым духом, сказал: почему же Мартин, который сам воскрешал мертвых, изгоняя [однажды] из домов огонь, был опален жарким пламенем, а значит, подвергся страданию? 3. О, этот несчастный, кем бы он ни был! Мы узнаем в речи его вероломство иудеев и слова, которые они кричали распятому на кресте Господу: "Других спасал, а Себя Самого не может спасти". 4. Потому тот, кем бы он ни был, родившись в те времена мог бы сказать Господу те же слова, что равным образом хулят святого. 5. Что же [по-твоему получается], кто бы ты ни был, что Мартин потому не мог быть святым, что оказался опаленным огнем? О, блаженный и даже через эти поношения во всем подобный апостолам муж! Ведь так говорили язычники и о Павле, когда его укусила змея: "Верно этот человек убийца, когда его, спасшегося от моря, суд Божий не оставляет жить". А он, стряхнув змею в огонь, не претерпел никакого вреда. Спутники же его полагали, что после случившегося он вскоре умрет, но когда увидели, что никакое зло не коснулось его, уверовали и сказали, что он Бог. Тем более их примером, презреннейший из смертных, ты должен сам изобличить свое нечестие, как если бы тобой двигал соблазн, поскольку то, что Мартина, как говорят, коснулся огонь и вскоре опалил еще раз, ты [должен] отнести к его добродетели и заслугам, ибо, окруженный огнем, он не погиб. 6. Узнай же, несчастный, то, чего не знаешь, — великие знамения, [явленные] почти всеми святыми в минуты опасности, были [свидетельством] их добродетелей. Я, например, полагаю, что Петр [только] благодаря вере смог пройти вопреки природе по морю и на зыбкой воде оставить телесный след. Но не менее [верил], как мне кажется, и пророк язычников, которого поглотило море и коего после трех дней и стольких же ночей, извергнув из глубин, волна возвратила его обратно. И я не знаю [кто из них] больший: тот ли, кто жил в пучине или тот, кто прошел над морской бездной. 7. Но ты, глупец, об этом, как я думаю, не читал или прочитанного не понял. Ибо не без Божественного внушения блаженный Евангелист пример подобного рода священными письменами передал именно для того, чтобы из них человеческий разум узнал о прискорбном случае на море и о змее. И как говорит Апостол, который наготой, голодом и опасностями от разбойников хвалится, все это святым мужам хотя и дается для испытания, но через их претерпение и преодоление всегда проявляется выдающаяся добродетель справедливых и через все искушения терпящие и всегда непобедимые настолько полнее торжествуют, насколько тяжелее претерпевают. 8. Потому то, что относят к слабости Мартина, есть полнота его достоинства и славы, ибо, искушенный опаснейшим происшествием, он [все же] победил. Кроме того, мною опущено в этой книге то, что о его жизни мы уже писали. Нет ничего удивительного в том, что там я рассказываю не о всех собранных свидетельствах, ибо если бы я пожелал описать все, то получился бы огромный том. Ведь не настолько малым было сделанное им, чтобы все можно было бы объять. 9. Однако то, о чем было предпринято разыскание, я не могу скрывать, и обо всем происшедшем я расскажу, дабы не показалось, что мы случайно или преднамеренно опустили то, что можно было бы поставить в упрек блаженному мужу.

10. Когда Мартин прибыл почти в середине зимы по ежегодному обычаю своему (ибо следовал правилу епископскому посещать приходы свои) в некий диоцез, клирики приготовили ему пристанище в секретарии церкви, [развели] большой огонь и даже грубый земляной пол тщательно утрамбовали, а ложе соорудили из большой охапки соломы. И вот, когда Мартин возлег на ложе, то весьма разгневался он на непривычную мягкость постели, ибо привык он отдыхать на голой земле, укрываясь только власяницей. 11. Потому возмущенный Мартин, чуть не впав в грех, вообще разбросал подстилку [по комнате], а затем сжег в печурке часть той соломы, которую он отверг. Сам, как то и было ему привычно после длительного и утомительного перехода, удовольствовался голой землей. Примерно в середине ночи на плотно утрамбованном полу, о котором мы упомянули ранее, огонь охватил сухую солому. 12. Мартин, пробужденный ото сна неожиданным происшествием, грозящей со всех сторон опасностью и, что более всего было важным, необычайным дьявольским ухищрением, медленнее, чем это было необходимо, прибег к помощи молитвы. Ибо, стремясь вырваться наружу, в течении долгого времени он пытался [отпереть] засов, которым запиралась дверь, но тут почувствовал вокруг себя столь сильный жар, что даже одежду, в которую он был одет, охватил огонь. 13. Наконец, придя в себя и понимая, что не в бегстве, а в Боге его спасение, поспешно схватил он щит веры и молитвы и прямо посреди огня, полностью обратившись к Богу, простерся [в молитве]. И вот, чудесным образом отдалив [от себя] огонь, невредимый посреди огня Мартин воззвал к Богу. Монахи же, которые были за дверью, [услышав] звук трещавшего и рвущегося наружу пламени, выломали запертую дверь, раскидали огонь и из середины его вынесли Мартина, когда уже казалось, что он весь испепелен продолжительным пожаром. 14. Кроме того - словам моим свидетель Бог - он сам мне рассказал и не без скорби сознался, что [узрел во всем] этом козни дьявола, ибо, пробудившись ото сна, он [сразу] не принял правильное решение, благодаря которому через веру и молитву отвратил опасность; столь же долго огонь бушевал вокруг него, сколько он, смятенный, был искушаем мыслью выбраться наружу через дверь. 15. Когда же в молитве он вновь поднял знамя креста и оружие и вступил в середину пламени, то почувствовал себя [как бы] увлажненным, а жар - менее сильным. Из чего любой, кто прочитал это, может заключить, что хотя той опасностью Мартин и был искушен, но все же он ее преодолел.

 

ПИСЬМО II. К ДИАКОНУ АВРЕЛИЮ

1. После того, как рано утром ты покинул меня, я пребывал один в своей келье и тут овладела мною и стала все больше возрастать надежда на будущие времена, а также отвращение к настоящему, боязнь [Страшного] Суда, опасение наказания и, что было следствием и проистекало из этой мысли, - вспоминание грехов моих, - все это повергло меня в печаль и уныние. 2. Затем, по утомлении уставшей души, поместил я на ложе члены свои и, как обычно бывает в случае печали, [меня] незаметно объял сон, который, хотя зачастую и бывает легче предутреннего забытья и весьма непрочен, все же настолько незаметно и едва уловимо растекается по телу, что, пусть и не переходит в глубокий сон, но [во время него] часто ты, бодрствующий, чувствуешь себя спящим. 3. И вот неожиданно показалось мне, что вижу я святого епископа Мартина, облаченного в тогу, сияющего лицом, со сверкающими как звезды глазами и пурпурными волосами: столь [необычно] явились мне черты тела его и облик, которые я знал, что с великим трудом поддается это нашему описанию: невозможно было смотреть, хотя и можно было узнать. И улыбаясь, протянул он мне небольшую книжицу, которую я написал о его жизни. 4. Я же, святые колена его обняв, попросил, [как всегда], благословения и почувствовал я, что нежнейшим прикосновением возложил он руку свою мне на голову, и между торжественных слов благословения при мне сотворил привычный знак креста. Вскоре усилилось сияние, и в то время как ликом его и образом я не мог насытиться, внезапно стал он стремительно подниматься вверх до тех пор, пока, удалившись на огромное расстояние и вернувшись на пречистое небо, (мы видели как Мартина уносила с собой набежавшая туча), он уже не мог быть видимым. 5. Чуть позже привиделся мне святой пресвитер Кляр, ученик его, недавно умерший, вознесенный таким же образом, как и учитель. Я бесстыдно восхотел последовать [за ними], но в то время, как изо всех сил стремился вскарабкаться наверх, проснулся. Возбужденный сном, начал я восхвалять видение, которое узрел, и тут ко мне входит мальчик-прислужник, скорбный ликом своим более обычного, печально говоря что-то. 6. "О каких, - сказал я, - прискорбных делах ты говоришь?" А он отвечает: "Двое монахов только что пришли из Тура: говорят, господин [наш] Мартин умер". Скажу честно, я упал и заплакал весьма обильно хлынувшими слезами. И даже сейчас, брат [мой], когда я пишу тебе, плачу и никакого облегчения от невыносимейшей боли не получаю. Прошу тебя, когда я сообщу тебе об этом, то раздели мою печаль: ты ведь был сотоварищем моим по любви [к нему]. 7. Потому, приди ко мне поскорей, дабы мы оба оплакали того, кого оба любили. Хотя я знаю, что мужа этого не должно оплакивать: победителя мира и триумфатора над веком сим венчает корона благочестия. Однако не могу я приказать себе, чтобы не болела [душа]. 8. Хотя и отправил я заранее своего заступника [к Всевышнему], но потерял я утешение в этой жизни. Однако, если боль и допускает присутствие хоть частицы разума, я должен радоваться. Ведь он [теперь] сопричислен апостолам и пророкам и, да не будет сказано в обиду всем святым, никому в том кругу справедливых не уступит. Я надеюсь, верю и не сомневаюсь, что наверняка причислен он к тем, кто платье свое омыл в крови и водительством агнца от всякой пагубы навеки избавлен. 9. Ибо хотя по обстоятельствам времени не мог он превзойти мучеников, однако славы их не был лишен, ибо желанием и добродетелью и мог стать мучеником и желал [этого]. И если бы ему во времена Нерона или Деция позволено было принять участие в том сражении, которое тогда имело место, - призываю в свидетели Бога неба и земли, - добровольно бы он пошел на дыбу и добровольно же предал бы себя огню, вставая в один ряд с еврейскими отроками, которые, хотя и [пребывали] в печи посреди пламени, но пели Господу гимны. 10. И если бы ему выпала смерть Исайи, то, никак не уступая поступку пророка, Мартин не побоялся бы быть распиленным пилами. Также, если бы нечестивая страсть преодолела его любовь к обрывистым скалам и крутым горам, то, я уверен и свидетельствую истиной, он бы добровольно ушел из жизни. Если же по примеру учителя язычников он был бы, как то часто бывает, среди прочих жертв отдан мечу, то первым из всех, влекомый палачом, кровавую пальму [первенства] получил бы. 11. И уж точно, наперекор всем мучениям и наказаниям, которым немощь человеческая часто уступает, столь неколебимо стоял бы не отклоняясь от исповедания Господа, что, обрадованный каменоломням и сорадуясь распятым, смеялся бы среди любых пыток. 12. И хотя [ничего из] этого он не претерпел, все же Мартин достиг мученичества без крови. Разве не тем же мукам подвергся он за надежду бессмертия человеческим скорбям: голоду, бодрствованию по ночам, наготе, постам, поношению недоброжелателей, преследованию нечестивых, заботам о немощных, тревогам за подвергавшихся опасностям? 13. Кому из страдающих он не сострадал? Кому из соблазняемых не помогал преодолеть соблазн? О ком из падших не сокрушался? Кроме того, эти повседневные против силы человеческой и бессилия духа разные его сражения до тех пор, пока в этой битве со всевозможными искушениями всегда не одолевала побеждающая стойкость, терпение ожидания, невозмутимость выдержки! 14. О, воистину, муж неописуемый: благочестие, милосердие, любовь, которая даже у святых мужей [этого] немощного века слабеет, в нем до конца дней его продолжала возрастать! Я особенно пользовался его добротой, ибо меня, недостойного и совершенно того не заслуживающего, он любил. 15. И снова тут хлынули слезы и из груди вырвался стон. В ком после такого человека я найду подобное утешение, в любви которого была [моя] отрада? Бедный я, несчастный! Обрету ли когда-нибудь, если проживу еще, [спасение] от скорбной мысли, что я пережил Мартина? Будет ли после этого жизнь мне в радость, будет ли день или час без слез? Или с тобой, любезнейший брат, смогу ли я поминать его без слез? Или, когда-нибудь беседуя с тобой, смогу ли я говорить о ком-нибудь ином, как не о нем? 16. Но зачем мне и тебя доводить до слез и плача? Вот, ныне жажду утешить тебя, когда сам себя утешить не могу. Не покинет он нас, верь мне, не покинет. Будет среди говорящих о нем, будет стоять рядом с молящимися. И то, что уже сегодня удостоил он [меня] своим посещением, [означает то, что] будет он являть образ свой во всей своей славе, и постоянным благословением, как совсем недавно делал, защитит нас. 17. Покажет еще идущим за собой образ неба, которому учил наследовать и к которому, как он наставлял, наша надежда должна обращаться, а душа - тянуться. Что же теперь делать, брат [мой]? Поскольку [ныне] я сам себе сотоварищ, не смогу я одолеть этот трудный путь и даже вступить [на него]: столь тяжелое бремя меня гнетет и, придавленному грузом тяжких грехов, не дано [мне] взойти к звездам; влечет меня, несчастного, в ад. 18. Но остается надежда, та единственная, та последняя: если мы не можем сами постоять за себя, то, может быть, по молитве Мартина удостоимся. Но зачем тебя, брат [мой], долго я занимаю письмом столь многословным и задерживаю [твой] приход? К тому же заполненный лист уже не приемлет [большего]. 19. И пусть я заканчиваю нашу беседу, но есть у меня такая надежда: хотя письмо [мое] принесет весть о печали, оно же благодаря сему нашему разговору послужит тебе посланием утешения.

 

ПИСЬМО III. К БАССУЛЕ

1. Сульпиций Север Бассуле, достопочтенной родственнице, [шлет] привет.

Если бы было дозволено привлекать родственников к суду, мы бы, [пребывая] в законном гневе, безусловно, вызвали бы тебя на суд претора за грабеж и воровство. Как же мне не сетовать, если я терплю от тебя [такую] несправедливость? Дома ни одной бумажки, ни одной книги, ни одного письма вы мне не оставили: так вы [все] разворовали, так отдали всем на потребу. 2. И даже если я это по-дружески написал близкому человеку, то хотя мы и шутим, но хотел бы я оставаться в безвестности; однако случайно ли, как я говорил уже ранее, происходит так, что все тебя достигает раньше, чем оказывается написанным или рассказанным. Несомненно ты имеешь дело с моими бродячими переписчиками, через которых и обнародуется тобою наш вздор. Однако не против них могу я разгневаться: если они состоят при тебе, то оказались [там], по нашему мнению, главным образом, из-за твоего милосердия и потому [о них] говорят [больше] как о твоих, чем о моих. 3. Ты одна виновата, ты одна заслуживаешь порицания, ибо и мне устроила ловушку и других обманно обошла: ведь без всякого разбора, по-дружески написанное или небрежно набросанное бессонной ночью исключительно для тебя и [потому] неотделанное, [стало] ходить по рукам. И хотя об остальном я умолчал бы, [но об одном] спрошу: каким образом то письмо, которое мы недавно написали диакону Аврелию, смогло прийти к тебе столь быстро? Ведь я находился тогда в Толозе, а ты - в Тревирах и каким же образом ты похитила это дружеское письмо, ты, столь далеко отторгнутая от родины непоседливостью своего сына? 4. Ведь я уже получил твое послание, в котором ты пишешь об указанном письме, где я упомянул о смерти святого Мартина, и требуешь описать подробней кончину благочестивого мужа. Как будто я то письмо или передал [кому-то] другому для прочтения кроме себя и, естественно, того, кому оно адресовалось, или я настолько увлекся делом, что все, что о Мартине можно было узнать, именно через мои писания стало общеизвестным. 5. Поэтому, если ты желаешь услышать что-либо о смерти святого епископа, узнай лучше от других, которые при этом присутствовали: я ничего тебе не напишу, чтобы ты не сделала мое достоянием всех. Однако, если ты дашь мне слово, что никто кроме тебя не будет читать, я немного удовлетворю твое желание, и потому предоставлю [слово] тем, кто точно известен мне в качестве свидетелей. 6. Итак, о смерти своей Мартин знал заранее и сказал братии, что близится конец его [бренному] телу. Между тем, так получилось, что в то время объезжал он кондатский диоцез. Ибо хотел Мартин восстановить мир среди несогласных между собой клириков своей церкви, и хотя отнюдь не был он в неведении относительно конца дней своих, однако не отказался по причине такого рода отправиться в путь, считая добрым умножением своих добродетелей, если оставит [после себя] возобновленный мир в церкви. 7. И вот, как обычно, выйдя со своим усерднейшим из учеников и святейшим спутником, увидел Мартин на реке нырков, ищущих ради добычи рыбу и хватающих жадными клювами пойманные жертвы. "Вот, - сказал он, - обличие дьявола: подстерегают беспечных, хватают несведущих, схваченных пожирают и не могут съеденными насытиться". 8. После этого повелел он всемогущим словом своим, чтобы нырки покинули ту воду, в которой они плавали, и убрались в пустынные и безлюдные места. По отношению к этим птицам он, безусловно, употребил ту власть, которой обычно обращал в бегство демонов. И вот, поступив таким образом с ними, сбил он всех пернатых в стаю и они, оставив реку, устремились в горы и леса. И многие удивились, когда увидели в Мартине такую власть, что даже птицами он мог повелевать. 9. Затем, остановившись на некоторое время в той деревне и церкви, к которой он направлялся, Мартин восстановил мир среди клириков и, когда задумал уже возвращаться обратно в монастырь, внезапно начал [говорить] об упадке сил тела своего и, созвав братию, объявил, что вскоре он покинет [их]. 10. Тогда печаль и стенания всех [вылились] в единый вопль скорби: "За что нас, отче, покидаешь? Набросятся хищные волки на стадо твое: кто нас от укусов их пастырской защитой оградит? Мы, конечно, знаем, что возжелал тебя Христос, но твои спасающие дары [ныне] при тебе и не умаляются, распространяясь [на других]: лучше помилуй нас, нас, кого ты покидаешь". 11. Тогда он, тронутый их слезами, дабы, как всегда, всею плотью своей прилепиться к Божественному милосердию, запретил им плакать и, обратившись к Господу, так сказал голосом, исполненным слез: "Господи, если я еще нужен народу твоему, я не отказываюсь от работы; да будет воля Твоя". 12. Конечно, поставленный между надеждой и печалью, он сомневался что же предпочесть, ибо не хотел ни тех покидать, ни от Христа отдаляться. Однако, не принося никакого обета и оставляя [всякие свои] желания, полностью поручив себя Божественному провидению и власти, так молился Мартин, говоря: 13. "Сколь тяжела, Господи, битва телесная служения да и достаточно уже я повоевал, но если повелеваешь Ты мне еще в этой работе состоять на [защите] крепости Твоей, то не отказываюсь и не буду оправдываться немощью лет [своих]. Посвятив всего себя делам и водительству Твоему, пока Ты сам не прикажешь, буду сражаться. И сколь бы не был желанен мне отпуск по старости после такой работы, однако дух - победитель лет и неумолимой старости. И если все же Ты пощадишь [мою] жизнь, благом мне будет, Господи, воля Твоя. Тех же, за кого я боюсь, ты сам защитишь". 14. О, муж неописуемый, ни работой не сломленный, ни смертью не побежденный: никогда ни перед чем не склонялся, не боялся умереть и не отказывался жить. Потому, когда он несколько дней спустя был внезапно охвачен лихорадкой, то не отступился от дела Божьего: проводя ночи в молитвах и изнемогая в бдениях, заставлял Мартин тело свое служить душе, отдыхая на земле в своей знаменитой власянице. И когда попросили его ученики подложить под себя хотя бы скромную подстилку из соломы, то: "Не к лицу, - сказал он, - христианину иначе как во прахе умирать. Я же, если оставлю вам иной пример - согрешу". Глазами и руками постоянно к небу устремившись, непобедимый дух [свой] от молитвы он не отвлекал. 15. И когда пришедшие в то время к нему пресвитеры попросили его повернуться на бок и немного передохнуть, он сказал им: "Позвольте, позвольте мне, братья, лучше видеть небо, чем землю, чтобы уже своим естественным путем идя, душа направилась к Богу". 16. И увидел он рядом с одним из просивших стоящего за его спиной дьявола. "Что, - сказал Мартин, - стоишь здесь, кровожадное чудовище? Ничего от меня, злодей, не получишь - лоно Авраамово меня воспримет". 17. С этими словами испустил он дух. И свидетельствуют нам те, кто при этом присутствовал, что стал походить облик его на облик ангела, члены же его - выглядеть подобно белому снегу, так что говорили: кто когда-нибудь поверит, что во власянице [пребывал] покрытый [ныне] таким [одеянием], кто поверит в то, что во прах он обратился? Ибо так он выглядел, как будто при будущем воскресении были явлены слава и преображенное естество тела. 18. В процессии же при похоронах его невозможно было поверить какое множество людей собралось туда; весь город поспешил навстречу телу, все с полей и деревень и даже из соседних городов пришли. О, сколь велико [было] отчаяние всех, и особенно сколь велик был плач опечаленных монахов! Они, говорят, в тот день прошли почти две мили. Такова была слава Мартина - его примером служения Господу саженцы дали молодые побеги. 19. И направлял, как и прежде, перед собой пастух стадо свое, сонм почитателей его великой святости, толпу одетую в траурные одежды - и старых заслуженных работников и юных, присягнувших Христу в таинстве. Там же хор девственниц, воздерживаясь от слез из-за стыдливости своей, скрывал радостью за святого то, что болело! Ибо вера запрещала плакать, однако потрясенный [хор] исторг стон. Но столь же велико было ликование о святой славе его, сколь и благочестивая печаль о [его] смерти. 20. Простим же плачущих, поздравим радующихся, пусть каждый сам предпочтет, скорбеть или радоваться. Итак, тело святого мужа эта поющая небесные гимны толпа сопроводила вплоть до места погребения. 21. Если угодно, это было подобно светской процессии, но я бы сказал, не похоронной, а триумфальной, да и что подобное похоронам Мартина можно указать? Те ведут перед колесницами побежденных, после них - пленных, эти же следуют за телом Мартина, водительством которого победили мир. Тех безумие народа почитает непристойными аплодисментами, Мартин же удостоился небесных гимнов. Те после своих триумфов низвержены в ужасный ад, счастливый же Мартин в лоно Авраамово принят. Мартин, бедный и воздержанный, богатым вступает на небеса. [Там о нас, я надеюсь, он заботится, охраняя меня, написавшего, и тебя, прочитавшую это].