Лето сменилось осенью, что не лучшим образом сказалось на здоровье Беортрика: у него стали случаться внезапные приступы головокружения с продолжительным онемением левой стороны тела, куда пришелся удар ножом. Дни шли на убыль, погода становилась холодней, и он был вынужден больше времени проводить в четырех стенах, становясь в этом невольном заточении мрачным и раздражительным. Чтобы не попадаться под вспышки его дурного настроения, я пошел на риск и стал устраивать себе недолгие прогулки по городу, выбирая для этого дождливые дни, когда можно было слоняться по улицам в плаще с капюшоном из конского ворса, какие были в ходу у работяг, скрывая под колпаком свое лицо. В тавернах и лавках на углах я попутно подслушивал и подсматривал перемены в настроениях римского простонародья. Тем для разговоров было в основном две: будущее Папы Льва и предстоящий визит короля Карла. Репутация Льва находилась в шатком равновесии. Все кому не лень открыто считали его слабаком. Люд ворчал, что он порочит святую Церковь. В выражениях никто не стеснялся, равно как и в туманных угрозах, что если Церковь сама не может навести в своем доме порядок, то власть следует взять в руки мирянам. Более умеренные осторожно говорили, что Льву не мешало бы дать шанс на исправление, ибо Рим не в состоянии позволить себе еще одну смуту в связи с заменой Папы, что может обернуться очередной уличной резней, как оно уже случалось при лжепапе Константине. Беседа неизбежно затрагивала и роль, которую во спасение веры Христовой может сыграть король Карл. Были такие, кто напоминал, что у короля есть законное право и даже обязанность вмешаться: не зря же Папа Стефан Второй в свое время даровал ему титул Patricius Romanorum — «Патриций Римлян». Но другие желчно возражали, что титул этот ничего не значит. Король Карл в то время едва лишь пришел в более-менее взрослый возраст, а тем титулом были почтены одновременно и отец его, и трехлетний младший брат. Так что нечего королю франков совать нос в дела Рима. Доводы «за» и «против» хлестко летели с обеих сторон и накаляли атмосферу так, что с каждой неделей напряжение росло и росло вместе с известиями, что визит короля Карла приближается: вот он уже проехал Равенну, а вот и Анкону – словно грозовая туча близилась и набрякала, готовясь разразиться громами и молниями.

Наступило двадцать четвертое ноября – праздник святого Хрисогона – день, на который был назначен торжественный въезд Карла со свитой в Вечный город, и в преддверии этого события Рим гудел, как улей. Рассвет выдался погожим, без ветра, однако холод был такой, что дыхание вырывалось изо рта клубящимся паром. Я колыхался в бескрайней толпе, с первым светом скопившейся у Мильвийских ворот. Над всем витал дух благоговения и взволнованности, чуть настороженных из-за неведения, как может себя повести великий Карл со своей свитой. Папа Лев еще с вечера выехал встречать короля в городок Номент, что находился примерно в двенадцати милях за римскими стенами. Также к встрече взволнованно готовились и церкви, и ремесленные гильдии, и простой люд – еще за месяцы до приезда короля. Для приветствия монаршей особы были подняты на ноги и сенаторы в пурпурных тогах, и аристократы, и палатинцы.

Вместе с ними в передних рядах стояли представители четырех основных иноземных общин – франкской, фризской, английской и ломбардской – каждая с эмблемами своих сословий. За ними толпились офицеры и бойцы городского ополчения, ну а совсем уж сзади толклись работный люд и подмастерья.

Свита короля приближалась честь по чести, в окружении эскорта и глашатаев. Королевский выезд в центре колонны сиял листовым золотом и яркой окраской. Обозные повозки и те катились на золоченых колесах. На одной из них был сооружен помост, где стоял служитель с подушкой из белого атласа, на которой лежали ключи от усыпальницы Святого Петра. А рядом со служителем мерно размахивал знаменем города представитель римской управы. И ключ, и знамя преподнес королю в знак почтения Папа Лев. Королевский эскорт из вооруженных всадников ехал на ширококостных франкских лошадях – их лоснистые шкуры были начищены до блеска, а седла и сбруя были из крашеной тисненой кожи. Сухая холодная погода давала конникам возможность щегольнуть пышными мехами и цветастыми одеяниями для верховой езды. Прошло больше часа, прежде чем кавалькада, наконец, втянулась в городские ворота целиком. Процессия была поистине триумфальна и больше под стать какому-нибудь языческому владыке, чем христианскому королю. С собой в Рим Карл привез свою нынешнюю конкубину Регину – прежняя его жена Лиутгарда, четвертая по счету, в июне прошлого года скончалась, – а также целый выводок внебрачного потомства от различных любовниц. Шум встречающей толпы был попросту одуряющим – пестрый гвалт криков, свиста, рева труб и пения псалмов. Такого Рим не видел вот уже несколько поколений.

Поток вновь прибывших вливался в город и растекался по приготовленным для него домам и гостиницам. Король Карл с семейством остановился невдалеке от базилики Святого Петра. Франкские бароны временно разместились по домам римской знати, а многочисленные писцы и учетчики, неотлучно сопровождающие короля в его путешествиях, заняли комнаты и палаты на Латеранском холме, реквизированные для них Арном. Я же до получения от архиепископа известия, что он в моих услугах больше не нуждается, продолжал обретаться на вилле Павла. После этого я думал наведаться в королевское хозяйство с целью выхлопотать место для больного Беортрика и уже после этого возобновить свою службу в качестве придворного солдата.

Пока я пребывал в ожидании, Павел продолжал снабжать меня сведениями о том, что делается в городе. Через неделю после своего прибытия король Карл устроил в базилике Святого Петра общую встречу с духовенством, знатью и отцами города. На ней он председательствовал, облаченный в тогу и плащ Patricius Romanorum, а не во франкские шоссы, рубаху с брыжами и короткий плащ. Это было достаточно символично и свидетельствовало о его намерениях. Собранию он объявил, что прибыл в Рим для того, чтобы восстановить должный порядок и дисциплину в Церкви, а также чтобы примерно наказать тех, кто посмел покуситься на ее главу. Сидящий рядом с королем Папа Лев имел одновременно беспристрастный и самодовольный вид. По словам Павла, который побывал на той встрече и внимательно за всем наблюдал, выражение лица Папы разительно переменилось, когда Карл во всеуслышание предложил устроить дознание, на котором он совместно с коллегией заседателей выслушает сетования тех, кто обвиняет Папу в нечестивом поведении.

– Лев, по всей видимости, был потрясен, – высказал я предположение.

– Он побледнел и даже как-то осунулся, – сказал мой друг. – Ведь он не знает, чего ожидать.

– А ты знаешь? – поинтересовался я.

– Я могу, по крайней мере, догадываться, – усмехнулся бывший номенклатор. – Именно это последние недели и готовил архиепископ Арн. Думаю, нам имеет смысл туда наведаться. Я даже подыскал нам с тобой два местечка, откуда можно будет наблюдать происходящее со стороны.

Спустя два дня уже знакомый мне улыбчивый латеранский гвардеец провел нас с Павлом на балкон, выходящий на огромный зал триклиния, где должно было состояться заседание трибунала. Мы очутились на своих местах очень рано, задолго до сбора духовенства, и время я коротал за разгадыванием большой мозаики на своде главной апсиды. Работа там едва началась, и художник успел лишь сделать набросок углем на штукатурке. В целом сцена была знакомая: посередине сидящая фигура преувеличенно крупных размеров, задрапированная в хитон и с нимбом вокруг головы, по бокам от нее две фигуры поменьше, лицами к центру, якобы пришедшие за получением даров. Изображение напоминало ту поврежденную фреску из брошенной часовни монастыря Монте-Кассино, хотя здесь, в триклинии, эта сцена символизировала нечто иное. Два скрещенных креста над центральной фигурой указывали, что это Святой Петр. Двух же его спутников характеризовали дары, которые они получали от небожителя. Первому вручался паллий – знак папства, длинная белая ткань, украшенная крестами, а второй получал в дар корону.

Я уже почти воссоздал в уме законченную картину, когда меня шепотом на ухо отвлек Павел:

– Лев, я полагаю, втайне негодует, что мозаику не удалось завершить к прибытию Карла.

– Если это Святой Петр, назначающий Папой Льва и дающий корону Карлу, то Лев не просто самоуверен, но еще и опрометчив. Ведь исхода этого заседания он еще не знает, – зашептал я в ответ. – Может, у обвинителей заготовлен против него беспроигрышный ход.

Павел на это лишь хмыкнул.

Тем временем внизу уже начинали собираться зрители, и мой друг стал давать беглые характеристики тем, кого узнавал. За вычетом горстки франкских придворных, все допущенные к заседанию были так или иначе связаны с Церковью. Многие представляли палациум – папское хозяйство, а прочие были титулованными священниками, канониками или монахами из папской курии. Были также диаконы и субдиаконы из семи церковных округов города, диспенсаторы и патеры из ксенодохиев – находящихся в ведении церкви приютов для бедных и больных, а кроме того, присутствовала пара настоятелей монастырей. Самые старшие сановники занимали места на двух рядах скамей перед возвышением, где должен был воссесть король с его трибуналом. Всем прочим полагалось стоять.

Я осторожно выглянул поверх ограды нашего балкона и прошелся глазами по собранию одетых в черное фигур. Среди тех, кто сидел в первом ряду, я узнал Альбина, а также мне на секунду показалось, что я разглядел седую бороду Пелагия, пробста из Монте-Кассино. Но когда тот седобородый человек повернулся в профиль и с кем-то заговорил, я понял, что ошибся.

– А где же остальные? – тихо спросил я Павла. – Я думал, что соберется больше народу. Не могут же это быть все церковники Рима!

– Многие не решились прийти, – пояснил мой друг. – В основном здесь священники из фракции Льва. Противники же просто боятся показывать свои лица.

Спустя какое-то время латеранские служители сомкнули створки внешних дверей – значит, процедура должна была начаться уже скоро. Открылась боковая дверь, и конгрегация затихла при виде членов трибунала, вышедших вереницей и занявших места за столом на возвышении. Мне неожиданно вспомнилась во многом схожая картина пира в Падерборне, где Карл принимал Льва с его делегацией примерно за таким же столом на возвышении – в тот вечер, когда пропал аварский сосуд с воином, а меня подкараулили и жестоко избили. Король тогда точно так же сидел по центру. На этот раз он решил облачиться в теплую одежду франкского монарха – без головного убора, но в длинном плаще из роскошного куньего меха с широким горностаевым воротником. Справа от него на почетном месте сидел Лев, а слева – герцог Сполетский. Остальную коллегию составляли три епископа – судя по светлости их кожи, франки. С ними был архиепископ Арн, который с суровым лицом сидел чуть в стороне от остальных. Он, похоже, отвечал за весь протокол.

Вперед вышагнул королевский глашатай и призвал к тишине – в чем не было никакой необходимости: зал и так уже замер в тревожном молчании. Не меняя позы на своем кресле, король заговорил. Голос его был неожиданно высок и несколько умалял значимость его внешности. Несколько пожилых церковнослужителей в толпе поднесли к ушам ладони, чтобы лучше слышать. Карл объявил, что примицерий Пасхалий и сацелларий Кампул признали обвинение в подготовке и содействии позорному нападению на великого понтифика и теперь им надлежит объявить кару. Затем Его величество сделал паузу, и все присутствующие, дружно набрав воздуха, замерли в ожидании вердикта.

– Итак, – мрачно изрек король, – я приговариваю их обоих к смерти.

Воцарилась гробовая тишина. Затем среди собрания послышался тихий глуховатый ропот вперемешку с шуршанием риз, вторящим нервному шевелению людей. Решение казнить двоих виднейших палатинцев – такого в зале не ожидал никто.

Безмолвие все длилось, и тут кто-то в зале резко, с надрывом чихнул – должно быть, у этого человека засвербило в носу от штукатурной пыли. Я оглядел толпу, пытаясь различить отдельные реакции – может, к нападению на Льва был причастен кто-нибудь еще и теперь он опасался своего изобличения и наказания.

В эту секунду неожиданно встал со своего места Папа Лев. Он прокашлялся, привлекая к своей персоне внимание, а затем повернулся и почтительно склонился перед королем Карлом.

– Покорнейше прошу Его величество явить снисхождение, – дрожащим от чувства голосом заговорил он. – Я прощаю этих преступников и прошу отправить их в изгнание, чтобы они больше никогда не ступали на нашу землю и не пятнали своим присутствием сей город.

Он вновь поднял лицо навстречу Карлу, который в ответ хмуро кивнул.

– Театр, – шепнул мне на ухо Павел, когда Лев вновь занял свое место. – Чистой воды лицедейство.

Теперь настала очередь Арна. Все взоры устремились на него. Он встал и с суровым величием оглядел конгрегацию из-под кустистых бровей. В эту минуту он, как никогда, походил на грубого, большого и сильного каменоносца, только что явившегося со стройки.

– По желанию королевского величества любой, имеющий свидетельство против Его святейшества, должен сейчас встать и изложить суть своего обвинения, – произнес он жестким, чуть ли не угрожающим тоном.

В зале вновь воцарилось долгое молчание. Некоторые священники и монахи нервно переглядывались меж собой, взволнованно ожидая, кто же рискнет подать голос. Большинство оцепенело смотрели вперед или себе под ноги, в страхе привлечь к себе взыскующий взор архиепископа. Арн прождал минуту, после чего повторил воззвание: всякий, имеющий причину пожаловаться на Льва, должен встать и прилюдно об этом сказать, чтобы быть выслушанным трибуналом.

На этот раз откуда-то из глубины стоящих людей прорвался дребезжащий старческий голос. Толпа нервозно дрогнула – но это оказался лишь дряхленький старый аббат. Он был столь тугим на ухо, что попросил соседа повторить сказанное и не понял, что при этом его голос стал слышен.

Арн смотрел вниз, прямиком на Альбина, сидящего перед ним на скамье.

– Распорядитель двора. Известно ли тебе о ком-нибудь в палациуме, кто хотел бы свидетельствовать против Его святейшества? – спросил он строго.

Альбин встал, а те, кто находился позади него, немедленно отодвинулись, образуя открытое пространство, дающее возможность наблюдать за происходящим из толпы. Непосвященный мог бы подумать, что распорядитель в немилости у собрания, поскольку является возможным истцом.

– Твое высокопреосвященство, – блеклым ровным голосом произнес Альбин. – От своего имени и от имени курии я могу сказать, что никаких жалоб к Его святейшеству не имею. Думаю, что того же мнения и все здесь присутствующие.

Арн насупленно оглядел притихшее собрание:

– Означает ли это, что и вся конгрегация выражает то же мнение?

– Это так, это так! – зазвучали в ответ разрозненные возгласы. Поначалу их было всего несколько, но затем эти выкрики начали набирать силу и громкость, по мере того как все больше голосов вливалось в дружный рокот, катящийся по залу. Многие в толпе осеняли себя крестным знамением, как бы подтверждая истинность сказанного.

Арн сел. Судя по всему, остальные члены трибунала высказываться не собирались, а потому напряжение в зале начинало рассасываться. Некоторые священники и монахи уже поворачивались друг к другу и начинали обсуждать только что виденное.

Смутил всех Карл. Знаком привлекая внимание присутствующих, он поднял руку, и шум стих.

– Не мне выносить суждение о наместнике Божием на земле. Сила его исходит от Господа, – сказал он. – Я же хочу присутствовать на мессе Христовой в базилике Святого Петра. Благодарение Господу! И я надеюсь увидеть вас там по этому радостному поводу.

С этими словами король Карл встал и удалился через тот же боковой проход, рука об руку с Папой Львом. Мы с Павлом смотрели, как следом за ними из зала выходит трибунал, замыкает который архиепископ Арн.

– Ловко и дальновидно, – тихо отметил бывший номенклатор. – Если против Льва всплывет какое-нибудь свежее доказательство, что он недостоин престола, то никто не сможет уличить Карла в том, что он объявил его невиновным.

Внизу шло бурное шевеление: конгрегация покидала триклиний. Мы с Павлом отодвинулись в глубь балкона, чтобы никто случайно не заметил нас из зала.

– А что же беневентинцы? – поинтересовался я, разглядывая неоконченную мозаику на противоположном своде.

Мой спутник снисходительно отмахнулся:

– Даже если тот слепец-монах – действительно Константин, замышлять против Льва они теперь не осмелятся: ведь его поддерживает сам Карл! Ни герцог Беневенто, ни римская аристократия не рискнут вступить в противоборство с королем франков. Это было бы безумием.

Однако Павел не посещал Монте-Кассино и не видел, сколь решительно были настроены заговорщики, сошедшиеся под покровом тьмы. Они не были ни безумцами, ни сорвиголовами: их беспощадность и решимость были вполне просчитаны. Потому их не так-то легко отклонить с намеченного пути. Я снова пожалел, что не сообщил архиепископу Арну о том, что мы с Беортриком видели той ночью в брошенной часовне. Последствия этого все больше страшили меня.

* * *

– Для христиан лгать все равно что дышать, – усмехнулся Беортрик, когда я рассказал, что собрание церковников не нашло за Папой никакой вины. Саксонский наемник был убежден: для Льва единственный способ уцелеть – это нанять матерый отряд папской гвардии и заменить никчемных олухов из семейки Святого Петра. Только хорошо обученный папский гвардеец и защитит понтифика от людей с кинжалами и будет готов встать против беневентинцев, если те попробуют учинить уличные бунты.

– Пока Карл в Риме, убить или сместить Льва не посмеет никто, – заверил я.

Этот диспут затлел у нас с новой силой за легким завтраком – хлеб с горячим молоком – в библиотеке Павла. Чтобы прогнать зимние холод и сырость, слуги разожгли огонь. Это утро приходилось на долгожданную кульминацию визита короля: посещение им и его семейством грандиозной рождественской службы, которую в большой базилике Святого Петра должен был проводить сам Лев.

Беортрик скептически хмыкнул:

– Самый большой риск – это когда люди полагают, что они в безопасности. Именно тогда они и теряют бдительность.

– В чем же, ты полагаешь, состоит теперь риск? – спросил Павел.

Он встал из-за стола и подошел к серо-серебристому зеркалу, которое держал для него слуга. На бывшем номенклаторе была великолепная, тонкой выделки мантия, в которой он собирался отправиться в церковь Сан-Пьетро, расположенную недалеко от Колизея. Разумеется, он с куда более сильным удовольствием пошел бы в большую базилику, вмещающую до четырехсот прихожан, но там сегодня должен был присутствовать весь высший свет Рима наряду с важнейшими духовными особами, и спрос на места в базилике был так велик, что даже Павел при всей своей влиятельности не сумел добыть приглашение.

Беортрик поставил глиняную питейную чашу и стал разминать себе правой рукой поврежденное место на левом боку.

– А в том, что беневентинцы так просто не сдаются, – ответил он на вопрос хозяина дома. – Я уже прежде встречал таких людей, неудержимых в своей гонке за властью. Свои планы они вынашивают тщательно, и если нанимают мастеров в своем деле, то удар наносят в самый нужный момент.

Я знал, о чем он сейчас думает: о той резне на аварском весеннем празднестве, когда кагану Кайяму в одно мгновение рассекли горло перед оторопевшим от неожиданности сходом аварских вождей.

Павел посмотрел на меня:

– Как жаль, Зигвульф, что ни одному из нас не удастся сегодня побывать в базилике! Событие обещает быть уникальным – таким, какое войдет в анналы истории. Палациум делает грандиозные приготовления. Кое-кто из казначейства говорил мне, что из хранилищ будут выставлены великие сокровища. Нечто такое, что можно увидеть лишь раз за всю жизнь.

– Удивительно, что у них там еще осталось что-то ценное, – едко ухмыльнулся Беортрик. – Я думал, все сокровища оттуда уже повыудил Альбин со своими приятелями.

Павел решил его подначить:

– Может, у них там припрятан еще какой-нибудь шедевр из аварского клада, еще более живописный, чем тот сосуд с воином.

Что-то эхом отозвалось в моей памяти: некая другая церемония, другой ритуал, оправленный в золото череп… И я почувствовал, как нутро во мне дрогнуло с каким-то порывистым, замешенным на страхе отчаянием. Должно быть, нечто подобное испытал и Беортрик: он вдруг выпрямился на стуле и настороженно покосился на бывшего номенклатора.

– Тебе известно, что это за особый предмет? – внезапно севшим голосом выдавил я.

Перемена в моем голосе не укрылась от Павла. Он поглядел на меня с любопытством:

– Понятия не имею. Мне никто не рассказывал. Это держится в секрете.

– А кто будет сегодня на мессе? – резко спросил Беортрик.

– Первосвященники, римская знать, иноземные сановники… В качестве зрителей будет и монаршая семья. Все захотят лицезреть короля на таком-то великом событии! – ответил хозяин виллы.

Саксонец озабоченно засопел:

– А что именно происходит на этой самой мессе?

– Будучи епископом Рима, в базилику входит Лев – со всей помпезностью, в окружении свиты, – стал рассказывать бывший номенклатор. – Его по центральному проходу препровождают к месту перед алтарем. Оттуда он обращается к конгрегации с первыми словами службы. Дальше вступают его помощники – читают молитвы, управляют хором и так далее. В конце же мессы Папа снова занимает место у алтаря и возносит к собравшимся последние благословения.

– Один? – уточнил Беортрик.

– Не обязательно. По такому случаю он, несомненно, будет воздавать благословения самому королю, возможно, что и с возложением рук, дабы подчеркнуть нерушимую связь между ними перед лицом столь солидного собрания. А…

Тут Павел осекся. До него, наконец, дошло, о чем думаем мы с Беортриком.

– Вы полагаете, что на Льва будет совершено покушение в церкви, прямо перед ее алтарем? – потрясенно выдохнул он.

– Не на Льва, – тихо ответил я. – На Карла.

Тут у нашего хозяина и вовсе отвисла челюсть:

– Это… немыслимо.

Я, как мог, сохранял спокойствие в голосе:

– Помнишь, что Беортрик слышал из спора заговорщиков в Монте-Кассино? Они добивались устранения Льва до осени. Ну а если этого не удастся, то им придется прибегнуть к более жестоким мерам.

Павел смотрел на нас неотрывно, с прищуром.

– Так вот, дело зашло уже дальше попытки избавиться от Льва, – сказал я ему. – Ты сам как-то сказал, что это все вопросы большой политики. И суть ее в конечном итоге в том, чтобы свалить не Льва, а именно Карла. По прибытии в Рим король становится уязвимым. Здесь он уже не в тиши и безопасности своих дворцов, охраняемых преданными вассалами. А потому для беневентинцев и их союзников это шанс с ним расправиться. И они за него непременно ухватятся.

Отставной номенклатор медленно выдохнул.

– А что, в этом есть свой резон. Я слышал, что сюда направляется несколько франкских конных отрядов. Говорят, что они движутся на смычку с войсками герцога Сполетского. Вместе они пересекут границу с Беневенто и заставят тамошнего герцога признать над собой власть короля Карла. А вся эта болтовня о его желании посетить рождественскую мессу – не более чем уловка. На деле же он замышляет расширить границы подвластных ему земель.

– У герцога при дворе Карла наверняка имеются лазутчики. Так что он обо всем осведомлен, – сказал я. – И ударит первым.

Павел, слушая меня, сосредоточенно нахмурился, а затем хватил себя ладонью по лбу:

– Ах я старый остолоп! Ведь тот старик-священник, которого Беортрик заметил в часовне Монте-Кассино, был вовсе не кандидатом на замену Льва. Нет. Беневентинцы прочили его выше, полноправным правителем франков!

Вязкая истома где-то в глубине моего живота превратилась в тяжелый жернов.

– Объясни-ка это мне поподробней! – потребовал я.

Резким вдохом Павел заставил себя успокоиться.

– У Пипина Короткого, отца Карла, был старший брат по имени Карломан. Между ними шла борьба за власть, и этот Карломан отправился в Рим, чтобы заручиться поддержкой Папы. Однако Пипин подстроил так, что Карломана схватили и несколько лет продержали как раз в монастыре Монте-Кассино. Лишь когда Пипин прочно утвердился на франкском троне, Карломана отпустили обратно во Франкию. Там он и умер, после чего его останки были переправлены обратно в монастырь.

– Мертвые живым не угроза, – вставил Беортрик.

Но бывший номенклатор нетерпеливым взмахом перебил саксонца. Мысли у него сейчас, безусловно, метались.

– Так вот, у Карломана был сын, Дрого, на пять или десять лет старше Карла, – продолжил он. – Дрого тоже сослали в монастырь, где он принял постриг и стал монахом. И с той поры о нем ничего не известно.

– Ты думаешь, он сейчас в Монте-Кассино?

– Монастырь мог принять его в свои стены так же, как когда-то принял его отца, – сказал Павел и сделал паузу. – Но вот в чем беда: в Риме есть те, кто считает, что Карлу на франкском троне совсем не место. Да, он был старшим сыном Пипина, но сыном незаконным. Официальным церковным браком Пипин с его матерью не сочетался. А это усиливает доводы в пользу того, что истинным королем франков по династической линии должен считаться сын Карломана.

– Но кто же может всерьез считать, что пожилой монах вдруг в мгновение ока станет монархом, которому хватит даровитости править таким обширным королевством, как у Карла? – возразил я.

Бывший номенклатор скорчил гримасу:

– Это на самом деле и не важно, да и суть не в этом. Карл за годы правления перебрал столько жен и любовниц, что у него народился целый выводок сыновей – и законных, и бастардов, – из которых каждый может выдвинуть свои претензии на трон. Тогда герцог Беневентинский может вступить в свару, заявив, что заступается за бедного Дрого, правомерного наследника. Срази он Карла на людях, заяви, что деяние это угодно Богу, поскольку Карл все эти годы наносил оскорбление Церкви, – и последует кровавый хаос.

– Ты теряешь время, Зигвульф! – рыкнул Беортрик. Сам он уже был на ногах и хромал к коридору в свою комнату. – Спеши на церемонию, беги что есть духу и предупреди телохранителей Карла! Они поймут, что делать.

Павел уже звал слуг, приказывая им принести мне плащ и обувь.

Я торопливо натягивал сапоги, когда рядом со мной снова появился Беортрик.

– Это возьми с собой, – сказал он скрипучим голосом, протягивая мне скрамасакс в кожаных ножнах. – На случай, если повстречаешь нашего друга в меховой шляпе.