Задолго до Карпини и Рубрука долгое и тяжелое путешествие через Монголию проделал еще один священник. Правда, он шел в обратном направлении, с востока.

Чан Чунь, даосский учитель школы Золотого лотоса, был живым воплощением известного стереотипа — почтенного восточного мудреца. Слава о его мудрости разлетелась так далеко, что в 1219 году Чингисхан прислал ему приглашение посетить Монголию. Хан писал, что наслышан о его познаниях и святости и хотел бы получить у прославленного мастера совет по необычному, но очень важному вопросу. Для сопровождения даосского ученого через пустыню Гоби он выделил своего «адъютанта», отряд из двадцати человек и золотую пайцзу с наказом обращаться с даосским учителем как с самим императором. Чан Чуню был уже 71 год, он вел уединенную жизнь горного отшельника в провинции Шаньдун. Он так давно считался мудрецом, что даосский монах Сунь Си, написавший историю его жизни, был очень удивлен, когда узнал, что тот еще жив. Как писал Сунь Си в предисловии к своей работе, он считал, что Чан Чунь давно отправился на небеса и, преобразившись, обитает среди облаков в высших сферах вселенной. Когда же поклонник самолично увидел мастера, он поразился еще больше. Он писал, что «когда Чун Чань сидел, он был недвижим, как мертвый, а когда стоял, то был подобен дереву. Его движения походили на гром, а ходил он, как ветер. Не было на свете книги, которой бы он не прочитал».

Чан Чунь колебался. Ему уже случалось отклонять подобные приглашения от императоров династии Сун, южнокитайской правящей фамилии из Гуаньчжоу. У него были все основания опасаться, что 700-мильного путешествия через Монголию он просто не выдержит, а «важный вопрос» Чингисхана — всего лишь затруднения любовного характера. Тот же караван, что должен был его сопровождать, вез в гарем Чингисхана несколько юных китаянок, и Чан Чуню вовсе не хотелось путешествовать в обществе этих дев. Он ответил уклончиво. Но Чингисхана нелегко было провести. Его секретари настойчиво повторили приглашение, а девы последовали с другим караваном. В феврале 1221 года появилось на свет «Путешествие за 10 000 ли», которое Чан Чунь диктовал своему ученику по имени Ли Чжи-Чан, благодаря которому теперь у нас есть уникальное свидетельство о том, что представляла собой Средняя Азия сразу же после жестокой поры монгольских завоеваний. Полностью была разорена и подчинена Хорезмская империя — самая мощная исламская держава в Средней Азии, — чьи земли лежали в оазисах Трансоксании, где теперь находятся советские республики Туркмения, Киргизия и Узбекистан, а также северная часть Афганистана, Ирана и Пакистана.

Двигаясь где верхом, где в повозке, небольшой отряд китайцев — Чан Чунь и 19 его учеников — вместе с монгольским эскортом пересекли сперва ближнюю к Китаю часть пустыни Гоби, где видели следы великих битв — пространства, усеянные человеческими костями. Это были места, где Чингисхан в 1211 году уничтожил китайскую армию, посланную отразить его первое нападение на Китай. Озера еще покрывал лед, когда они добрались до черных повозок и белых шатров Тэмугэ-отчигина, младшего брата Чингисхана. Там, на бескрайнем лугу, они увидели монгольскую свадьбу. Монгольский сановник преподнес им кобылье молоко, а его женщины носили такие высокие головные уборы, что им приходилось пятиться, чтобы зайти в шатер. Там путники узнали, что Чингисхан уехал далеко на запад, воевать против хорезмского шаха Мухаммеда 11. Это значило, что им тоже предстоит путь в 3000 миль, чтобы добраться до «Повелителя Вселенной».

Покинув лагерь Тэмугэ-отчигина, отряд двинулся почти той же дорогой, что и мы с Полом семь столетий спустя, по течению рек Керулен и верхней части Орхона. Они тоже направились через горы Хангая. Ехали они в то же время года и, возможно, наблюдали точно такие же пейзажи. Им тоже сопутствовала холодная погода, они упоминали дикий лук, погребальные курганы и следы поклонения духам, в основном, обо на горных перевалах. Огромное впечатление произвело на них величие Хангая:

В долинах произрастали прекрасные сосны, более сотни футов высотой. Горы, покрытые высокими соснами, цепью тянулись к западу. Пять или шесть дней шли мы через эти горы, дорога петляла между вершин. Зрелище было волшебное — горные склоны, покрытые благородными лесами, и река, бегущая далеко внизу. Попадались террасы, где березы и сосны росли вместе. Затем мы поднялись высоко на гору, похожую на огромную радугу, и увидели с высоты бескрайнюю пропасть. Жутко смотреть с высоты на озеро, лежащее далеко внизу.

Потом их путь отклонился к югу, чтобы пересечь Алтайские горы. Там они видели следы прошедшей армии — поразительное свидетельство того, как инженеры Чингисхана прокладывали дорогу войскам. Армия прошла через эти горы за два года до них. С ней шли 10 000 китайских мастеров и инженеров с осадными машинами. С каким же поистине нечеловеческим трудом приходилось перетаскивать технику через горы! Отдаленное представление об этом можно составить из рассказа о том, как сто монгольских всадников, сопровождавших Чан Чуня и его учеников, с помощью лошадей затаскивали повозки вверх на веревках, а потом заклинивали колеса, чтобы повозки не скатились вниз. Но худшее было впереди. Маленький отряд пересек огромную каменистую равнину, усеянную черными скалами, и вышел на край Великой пустыни. Там, писал Ли Чжи-Чан, во время дневной жары не ходит ни человек, ни зверь. Движение начиналось только вечером. Проводники натирали головы коней кровью — они верили, что это убережет животных от ночной нечисти. Шли всю ночь, чтобы добраться до ближайшего оазиса и остановиться там на дневку. Огромнейшие песчаные дюны казались кораблями на волнах. Когда измученные волы отказались идти дальше, их бросили на дороге, а в повозки запрягли лошадей, по шесть в каждую.

На границе того, что еще недавно было владениями хорезмского шаха, путники снова увидели следы монгольского военного присутствия. Подойдя к озеру Сайрамнур, они обнаружили 48 мостов, построенных для перевозки военной техники в обход снеговых вершин и глубоких пропастей. Каждый из мостов был таким широким, что по нему свободно проезжали разом две повозки с машинами для метания огромных камней, исполинских зажигательных стрел и каменных ядер с горючей начинкой, которые Чингисхан приготовил для подданных шаха.

Города Трансоксании не ожидали нападения огромной и хорошо вооруженной армии. Они понадеялись на свои стены и совершили роковую ошибку. Злосчастный Мухаммед II, шах Хорезма, любил сравнивать себя с Александром Македонским, он даже добавил к своему имени на монетах слово «Искандер». Он располагал армией, втрое большей, чем монгольское войско. Но он не принял упреждающих мер и был жестоко разбит. Его трехсоттысячная армия, в основном из тюркоязычных народов, была разделена на гарнизоны, сидевшие в городах Ургендж, Мерв, Бухара, Самарканд и Балх. Войска просто заперли ворота и ждали, пока монголы убедятся в неприступности стен. Чингисхан почти сразу же разделил свою армию на четыре части и назначил цель для каждой. Первым подвергся нападению приграничный город Отрар, который монголы сделали объектом мщения. В 1218 году правитель Отрара по имени Инальджик задержал монгольский караван из 450 человек и 500 верблюдов. Позже он писал своему сюзерену Мухаммеду, что схватил их по подозрению в шпионаже, но, скорее всего, он просто занимался государственным разбоем, присваивая чужое имущество. Во всяком случае, всех, кто был в этом караване (кроме монгольского посла), Инальджик решил умертвить, а товары распродал в свою пользу. Мухаммед не остановил своего вассала.

Как будто этого мало для того, чтобы навлечь на себя вражду Чингисхана! Шах Мухаммед еще и поставил под сомнение дипломатический статус делегации из трех человек, которую Чингисхан прислал с протестом против отрарского разбоя. Старшему из делегации отсекли голову, а остальным обрили бороды, что было тяжким оскорблением, и отправили назад.

После такой провокации жителям Отрара надеяться на милость монголов не приходилось, оставалось только отчаянно защищаться. Сначала монголами командовали двое сыновей Чингисхана — Чагатай и Угэдэй. Они не пытались скрыть от горожан, что те обречены. Когда часть гарнизона вышла из города и стала просить пощады, монголы построили всех и тут же казнили. Отрар держался пять месяцев. После того как город пал, цитадель обреченного правителя держалась еще месяц. Но в конце концов по приказу Чингисхана Инальджика взяли живым и, согласно мусульманскому историку ан-Насави, казнили, залив ему в глаза и уши расплавленное серебро.

В это время Чингисхан перевел свой смертоносный взор на цель более крупную и богатую — Самарканд. Это был большой и процветающий город, его население приближалось к полумиллиону человек. Совсем недавно Мухаммед сделал его столицей и приказал построить новую стену, чтобы защитить цветущий оазис. Для такого грандиозного проекта требовалась стена длиной в 50 миль. Но почти все средства на ее постройку были израсходованы, а к приходу монгольской армии ничего не сделали, и пришельцы вскоре продемонстрировали мощь своей осадной техники.

Поначалу жителей Самарканда ввели в заблуждение, заставив думать, что город окружен бесчисленными врагами. Чингисхан пригнал всех пленников и построил в боевом порядке, чтобы создать видимость огромного войска. Свои резервы он поставил в заслон, чтобы помешать Мухаммеду сбежать из города. Пленных он использовал и как живой щит во время приступов, когда монголы наступали, закрываясь ими от стрел, летящих со стен. Вероятно, китайская техника быстро разуверила горожан в крепости стен, потому что на третий день осады большая часть самаркандского гарнизона отправилась в массовую вылазку. Чингисхан применил классическую монгольскую тактику нападения и засады. Монгольская кавалерия бежала, заманивая тюркские войска подальше от городских стен и забирая их в кольцо. Потом монголы развернули коней и начали убивать. Так полегла половина гарнизона, 50 000 человек. Спустя 48 часов город сдался, только пара тысяч упрямцев заперлась в стенах цитадели и продолжала сопротивление. Монгольские командиры нарочно медлили принимать капитуляцию основной части гарнизона. Они обложили цитадель и быстро овладели ею. Тысяча защитников прорвала окружение и бежала, остальных перебили. От начала и до конца на осаду Самарканда военной машине Чингисхана потребовалось пять дней.

Чтобы разграбить город, времени ушло больше. Чингисхан презирал перебежчиков, поэтому около 30 000 тюркских наемников, добровольно предавших шаха, были перебиты. Затем из города вывели все гражданское население, чтобы было удобнее грабить. Народ разделили, как скот на рынке. Мастеровых, ремесленников, умелых работников отправили на работы в Монголию. Мужчин «призывного» возраста взяли для живых щитов. Немощных и старых оставили самих заботиться о себе. Через год, когда Чан Чунь добрался до Самарканда, лишь четверть жителей вернулась в свои дома. Сердце Самарканда вырвали из его груди. Еще 180 лет город не мог вернуть утраченное величие, пока, по злой иронии, не стал «Золотым Самаркандом» под властью Тамерлана, того самого «Тамерлана великого», о котором писал Кристофер Марло. Тамерлан подражал Чингисхану и объявлял себя его прямым наследником. Он даже вступил в брак с представительницей «Золотого семейства» и именовал себя «зятем».

Скорое падение Самарканда показало Чингисхану, насколько непрочна власть шаха в огромном царстве. Великий хан решил не разорять царство, но включить большую часть Хорезмского государства в Монгольскую империю. Он отправил своих сыновей с войсками по стране, убеждать местное население, что теперь они подданные Чингисхана и его династии. Города были легкой добычей, и это обстоятельство позволило сохранить их как монгольские владения. Но прошли месяцы, и в задачи монголов вкрались коррективы. Счастливы были те городки, которые монгольские отряды пролетали, не имея времени остановиться дольше, чем на день. Если еду и все, что требовалось пришельцам, приносили сразу же, такие местечки отделывались тем, что из них по-быстрому забирали самое ценное. Меньше повезло тем местам, где монголы не спешили двинуться дальше. Если города сдавались сразу, едва монголы предъявляли свои требования, там поступали, как в Самарканде. Жителей выводили за городские стены, чтобы они не мешали грабить. Грабеж мог продолжаться неделю или больше, а когда жители возвращались в свои дома, жить под властью монгольского наместника, они оставались нищими и могли радоваться, что вообще остались в живых. Но если город отказывался сдаться, его атаковали без всякой жалости. Большую часть гарнизона убивали, затем начинался брутальный разбой. Полезных пленников угоняли в Монголию, остальных обращали в рабство или бросали спасать свои жизни в том, что осталось от домов.

При этом всегда соблюдались три условия. Ни один город не мог рассчитывать на милость, если его граждане убивали монгольских посланников, приносивших требование сдаться; если, приняв решение подчиниться, от него отступались; и — самый тяжкий грех — если в сражении за город был убит кто-то из семьи Чингисхана. Великий афганский город Герат снесли почти до основания. Вначале, во время кампании 1220 года, правитель города подчинился Чингисхану. Гарнизон пытался оказать сопротивление и был перебит, но большую часть жителей не тронули. Однако через шесть месяцев Герат взбунтовался и разбил силы монголов, оставшиеся в тех краях. Наказание было ужасным. Вскоре город был взят снова, захватчики получили приказ обезглавить всех жителей до единого. Семь дней продолжалась бойня, головы рубили всем, кого находили. Потом монгольское войско ушло, а горстка выживших бродила по руинам города, хороня мертвецов. Но спастись не удалось и им. Внезапно появился монгольский карательный отряд, и последние горожане тоже были обезглавлены.

Дальше к западу стоял североиранский город Нишапур. Казалось, грозные события лета 1220 года его миновали, и горожане отделались легким испугом, снабдив продовольствием монгольский летучий отряд. Но к осени настроения в городе изменились, и когда появился очередной отряд монголов, ему было оказано сопротивление. В бою погиб командир отряда по имени Тогачар, родственник Чингисхана, и месть была ужасной. Когда Нишапур наконец сдался, в нем были убиты все живые существа, включая кошек и собак. Вдова Тогачара лично принимала участие в резне и раскладывала отрубленные головы по полу и возрасту. Затем были разрушены стены и здания Нишапура, и последовал приказ разрушить все начисто и распахать землю, на которой стоял город.

Массовые казни за жизнь Чингисида показывали, какой ореол благоговения окружал самого Чингисхана. Хотя монголы по-прежнему поклонялись небесному богу Тенгри, Великий Хан тоже приобрел божественный статус. Он считался непогрешимым и святым. Может быть, такое поклонение и побудило его пригласить Чан Чуня. Осенью 1222 года, когда даосский мудрец наконец добрался до ханского лагеря в горах, на севере Афганистана, оказалось, что он проделал такой путь, чтобы ответить Чингисхану на вопрос, известно ли ему лекарство, дающее вечную жизнь. С достойной восхищения честностью Чан Чунь ответил, что известны способы продлить жизнь, но нет лекарства, дающего бессмертие. Услышав такой ответ, Чингисхан вовсе не расстроился, а взглянул на старика добродушно. К услугам мудреца предоставили отдельный шатер, чтобы он мог жить при лагере. Чингисхан даже три раза приходил послушать его наставления о принципах даосизма. Еще он обратил внимание на то, что старик придерживается вегетарианской диеты, и по посылал ему ему фрукты и овощи. Наконец он выделил новый эскорт и распорядился, чтобы Чан Чуня проводили до самого Китая. На обратном пути, писал Ли Чжи-Чан, старец сохранял невозмутимое спокойствие и пил только рисовый отвар, когда переходили пустыню Внутренней Монголии. Из этого восторженного повествования неясно, что думал мудрец о Великом Монголе, но на Чингисхана он произвел благоприятное впечатление, поскольку вскоре последовал указ, освобождавший даосов от уплаты налогов, а в императорском парке в Пекине выделили место для Чан Чуня, чтобы он мог открыть там монастырь.

У Чингисхана имелась насущная необходимость заботиться о престиже «Золотого семейства». Необыкновенный успех вторжения в Хорезмское государство выходил за рамки простой удачи энергичного правителя. Под монгольским владычеством оказались Монголия, северный и центральный Китай и все бывшие земли Мухаммед-шаха. Монголы повелевали половиной северной Азии, и росту их империи не было видно пределов. Чингисхан не мог находиться повсюду и самолично руководить военными действиями, поэтому продолжать быструю экспансию он мог, только распространяя мистический ореол на своих сыновей. Он понимал, что статридцатитысячной монгольской армии недостаточно, чтобы держать под контролем эти земли. К ним то и дело примыкали новые города, а то и целые области, и никаких войск не хватало, чтобы даже объехать все территории. Одним из путей решения этой проблемы была политика быстрых побед и массовых избиений. Противники обмирали от страха при мысли о сражении с монголами. Гарнизоны, сдавшиеся в плен, значительно превосходили числом монгольских палачей, но они покорно подставляли головы под удар.

И все-таки монгольской военной машине недоставало живой силы. Начиная нападение на Хорезмское государство, Чингисхан был вынужден разбавлять свое войско немонгольскими союзниками из тюркоязычных племен, враждебных Мухаммеду. Теперь, когда империя ширилась, он позволял сыновьям набирать все больше и больше чужеземцев. Прошла пора, когда монголы убивали тюркских перебежчиков. Теперь тюрков стали приглашать в монгольскую армию. В конце концов, тюрки вели свое происхождение из тех же монгольских степей и гор, что и Чингисхан. Даже те из них, кто принял ислам, сохранили многие племенные обычаи. Ядром войска все еще оставалась монгольская конница, особенно когда требовался стремительный натиск. Но осадные бригады составляли китайцы, а большую часть конницы — тюрки. Армия Чингисхана становилась многонациональной. Фактически, без помощи тюркских племен, вставших под девятихвостое знамя, монголы не смогли бы долго удерживать свои завоевания.