Главная цель моей поездки в Монголию заключалась в том, чтобы изучить, несколько сохранился в стране традиционный уклад жизни. Поездка меня не разочаровала. Прошел почти месяц с тех пор, как мы с Полом выехали за ворота монастыря Эрдени-Дзу в сопровождении наших монгольских спутников и табуна запасных лошадей и объехали каменную черепаху Каракорума — памятник империи Чингисхана. За это время мы повидали горы Хангая в пору весеннего цветения. Полной противоположностью им предстал выстуженный Хэнтэй. Мы повстречали казахов, которые охотились с орлами, побеседовали с шаманкой, счастливо избежали соприкосновения с Черной Смертью и стали свидетелями того, как возрождается буддийская вера под руководством семидесятилетних лам, избежавших «большой чистки» тридцатых годов.

После беседы с Самгой я вернулся в Улан-Батор вместе с Полом и Доком. Там мы поинтересовались, как идут дела у Ариунболда, Байяра и Делгера. Но новостей не было. Никто ничего не слышал. Им предстояло добираться до Баян-Улгия по засушливым равнинам, и, кажется, путь занял больше времени, чем предполагалось изначально. Только в январе следующего года Док написал мне, что всадники в сентябре добрались до Баян-Улгия. Точной даты он не знал, поскольку видел Ариунболда лишь мельком, но порадовался, что хотя бы три человека проявили достаточно упорства, чтобы пройти маршрут до конца. Я согласился с ним. Это была великолепная попытка. Однако средняя скорость всадников составила две трети от той, над которой спорили Ариунболд и Герел. Я надеюсь, что если амбициозный план по конному путешествию на Запад все же воплотят в жизнь, этот факт примут к сведению.

Сам Ариунболд прислал мне вежливое поздравление с Новым годом, но не упомянул ни о результатах поездки, ни о том, когда состоится великий трансконтинентальный поход. Немного больше информации я получил из фильма, который снял и прислал мне Байяр. Там была сцена, когда пришлось подковывать лошадей. Это не входило в первоначальный замысел, и проделали работу довольно небрежно. Лошадей повалили на землю, и какой-то местный «умелец» приколотил самодельные подковы обычными гвоздями. Я решил, что копыта монгольских лошадей достаточно крепкие, чтобы разок-другой выдержать такую процедуру, но если повторять ее многократно, то долгого пути они не выдержат.

Из письма Дока я узнал также, что дареных коней оставили зимовать в Баян-Улгие. Кажется, путешественникам все же удалось справиться с предубеждением против казахов-коноедов, поскольку монгольского табунщика они там не нашли. Хотя бы один урок из этой экспедиции извлечен — теперь они будут доверять доброй воле тех, кто им встречается на пути, и сотрудничать с ними. Но Док не знал, вернулся ли Герел в состав группы и продолжат ли Байяр и Делгер в следующем году путь через Алтай и Казахстан — следующий этап пути к Франции. Со стороны это предприятие кажется весьма сомнительным. На территории Советского Союза царит гражданский и экономический хаос. Трудно поверить, что правительства советских республик станут тратить время и силы на кучку монгольских всадников.

Да и в самой Монголии появилось немало проблем. Страна ощутила дуновение ветра перемен. То лето, когда мы с Полом путешествовали верхом, оказалось последним для старых порядков Монгольской Народной Республики. Кончилось спокойное время, когда СССР оказывал помощь и давал указания. С монгольской земли выводили не только советские войска и военные базы. Иссякала советская экономическая помощь — правительство находило другие объекты вложения средств, поважнее. На душу населения Монголии перечислялось значительно меньше помощи, чем Кубе — любимому чаду Восточного блока.

Еще хуже стало, когда советское правительство потребовало вернуть часть помощи, которая составляла государственный долг Монголии. Это требование Монголия выполнить не смогла, и наказанием явилось прекращение поставок дешевого топлива, от которого зависело монгольское хозяйство. Встала транспортная система, замерла система распределения ресурсов. Создалась нелепая ситуация: в стране, где чрезвычайно велико поголовье скота, будь то овцы, лошади, коровы или козы, столицу не могли обеспечить мясом. Овощам тем более неоткуда было взяться.

Док написал мне, что в Улан-Баторе ввели питание по карточкам. Зимой из государственных продуктовых магазинов исчезла баранина, на черном рынке изредка можно было достать верблюжатину. Мука стала редкостью, ею торговали из-под полы. В западной прессе появились статьи о том, что домохозяйки Улан-Батора выметают пыль из кладовок вместе с просыпанной мукой, а потом говорят, что купили ее на черном рынке.

Страна, которая до этого экспортировала излишки продуктов, столкнулась с угрозой голода. Правительство обратилось за гуманитарной помощью к Японии и получила вместо пищи подачку в виде архи в бутылках. Печальные сообщения о жизни в столице побудили нашего знакомого господина Гомбо обратиться с призывом к аратам, чтобы те налаживали жизнь в своих сомонах, а не ехали в голодный и перенаселенный Улан-Батор.

Если обратиться к истории, можно узнать, что всякий раз монгольский народ, переживая жестокие потрясения, начинал вспоминать Чингисхана. В 70-х годах XIX века Пржевальский упоминал слух о том, что спустя века китайского владычества во Внутренней Монголии Чингисхан вернется. Считалось, что Чингисхан в своей могиле в Ордосе лежит «просто во сне, чего не дано никому другому из смертных». В 1911 году во Внешней Монголии поднялось восстание против власти китайцев, и снова монголы надеялись, что Чингисхан придет к ним на помощь. В смутные времена имя Чингисхана подхватили чужеземцы. Когда «Безумный барон» Унгерн провозгласил себя воплощением Чингисхана, пусть он был белокожим прибалтом, его поддержали многие ламы, управлявшие в то время Ургой.

За поколение до этого во Франции вышел исторический роман некоего Шаюна под названием «Голубое знамя». Эта книга населяет мир Чингисхана благородными рыцарями и дамами, монголы в ней совершают безумные подвиги и наделяются сверхчеловеческими способностями. Вся книга является чистой воды романтикой, написанной чужеземцем, но ее перевели на монгольский язык, и она стала очень популярна среди монголов, которые до сих пор очень любят сказки и притчи о деяниях Чингисхана.

После того как я провел много времени с табунщиками в скитаниях по стране, мне гораздо понятнее настроения аратов, почитающих память Чингисхана. Их жизнь столь сурова, что они радуются любой яркой краске. Немаловажно еще их представление о жизни «настоящего» монгола. «Настоящий» монгол не живет в Улан-Баторе, — только на воле, с табунами. Где бы мы не проезжали, в Хэнтэе или Хангае, в краю пастухов или погонщиков верблюдов, всюду аратам была близка и понятна идея нашего путешествия — проехать по стране дорогами Чингисхана и вспомнить традиции средневековой почты.

Интересно, что тех же самых аратов гораздо меньше увлекала мысль о путешествии за пределы Монголии, в Европу. Они куда больше интересовались нашим маршрутом в Монголии, как мы добираемся от одного аймака до другого, что нам встречается по пути. Это любопытство навело меня на мысль, что хотя араты и ведут полукочевой образ жизни, жизнь эта весьма ограниченна. Даже по Монголии они путешествуют немного, стремясь оставаться в пределах своего сомона или аймака, и лишь изредка ездят в столицу. Они мало знают собственную страну, такую разнообразную. Все их познания ограничиваются тем, что показывают по телевизору. Возможно, ностальгия по Чингисхану связана с желанием осознать себя монголами, ощутить духовное единство с соотечественниками из тех краев, о которых араты ничего не знают.

Подобно древним героям других народов, Чингисхан стал символом славного прошлого монголов. Но, думаю, особым своим статусом он обязан и культу почитания предков, такому же древнему, как сама Монголия. Рубрук встречал его повсюду, где проезжал. Почитание предков напрямую связано с идеей перерождения — одним из основополагающих принципов буддизма. О возможности возвращения вождя рассуждали всерьез еще в начале XX века. Когда умер восьмой Хутухта, Монгольская народно-революционная партия заявила, что цепь перерождений Хутухты подошла к концу. Чтобы убедить народ, они создали легенду, подтверждающую, что восьмой Хутухта был последним.

Легенды о Чингисхане, напротив, не иссякают, скорее наоборот. Хотя почитание хана как Великого Предка официально осуждалось, его продолжали почитать по всей стране. Из всех жителей Монголии лишь китайцы жалеют, что хан вообще появился на свет. Но те же китайцы, когда Чингисхан их покорил, сумели использовать завоевание в собственных интересах, отвратив монголов от прежних обычаев. В 1939 году гоминьданское правительство вскрыло предполагаемую могилу Чингисхана в Ордосе и перенесло останки в провинцию Ганьсу, а десять лет спустя прах переправили еще дальше на запад. Наконец, когда останки попали в руки коммунистов, те публично вернули их в усыпальницу Чингисхана и решили построить мемориальный комплекс для жителей Внутренней Монголии. Как ни странно, именно китайцы, при жизни не дававшие покоя Чингисхану, сейчас уделяют наибольшее внимание культу Великого Предка.

Об устойчивости культа Чингисхана говорит хотя бы тот факт, что культ пережил семьдесят лет официальных преследований за время коммунистического правления. Государственная пропаганда старалась всячески уничтожить память о хане, приуменьшить его роль, хотя он преобразовал социальную и экономическую жизнь страны, причем далеко не всегда в худшую сторону. Путешествуя по Монголии в поисках культурного наследия, я часто наблюдал губительные последствия советского влияния. Пострадали язык, традиционное искусство, специализация регионов, ремесла и древние верования. Упадок свидетельствовал о силе советского влияния. Советские технологии, советские методы обучения, советские советники изменили страну, которую описывали Пржевальский и Беатрис Балстрод. К примеру, Балстрод считала, что монголы редко моются, потому что верят: если слишком много возиться с водой, в следующей жизни родишься рыбой. Но сейчас вряд ли найдешь тех «грязных монголов», чье пренебрежение правилами гигиены было когда-то общеизвестным.

Мы с Полом отмечали нечистоплотность монголов в повседневной жизни, особенно во время еды. Но в такой окружающей обстановке это неизбежно. Трудно остаться чистым, если живешь в степи и день за днем ухаживаешь за лошадьми. Случаи нищеты из-за лени и пьянства на слуху по причине их относительной редкости среди аратов, чего не скажешь о жизни в городе. Примечательно, что едва мы разбивали лагерь у озера или речки, пастухи, ехавшие с нами, по окончании дневной работы мыли голову с мылом и вытирались полотенцем.

В то же время советское влияние обеспечило исключительные результаты в других сферах жизни. Сифилис, которым страдало в конце XIX века 90 % населения Монголии, удалось искоренить почти полностью благодаря советской медицинской помощи, хотя туберкулез еще оставался проблемой. Народ стал грамотным. В 1928 году только 9 % мужского и менее процента женского населения Монголии умели писать. Книги, учителя, методики и материалы для обучения поставлялись исключительно из Советского Союза. Сейчас в стране грамотность всеобщая. По сравнению с успехами в медицине и образовании пренебрежимым кажется обеднение языка и почти полная потеря исконной письменности, которую ныне пытаются восстановить. За десятилетия советского правления отступила волна безысходности и апатии, которая веками затапливала Монголию и, по словам историка Чарльза Боудена, «низвела монголов до уровня бушменов Южной Африки — любопытных остатков древней цивилизации, но не более».

Но самым значительным последствием советского влияния стало географическое выделение «Внешней Монголии». Задолго до путешествия Чан Чуня естественным повелителем Монголии был Китай с его развитой промышленностью и растущим населением. Пекин гораздо ближе к Улан-Батору, чем Москва. Именно китайская армия разрушила Каракорум, именно управлявшая Китаем Маньчжурская династия низвела монгольскую аристократию — нойонов — до положения вассалов. В последние 50 лет Китай не мог обойтись с Монголией, как с Тибетом, из-за присутствия в стране советских войск. Вопреки всем этническим и культурным законам в Монголии стала доминировать Россия, а не Китай, но, несмотря на все противоречия, Монголия выжила, немного обрусела, зато стала свободнее дышать.

Напротив, китайская часть страны древних монголов, известная как Монгольская Автономная область, она же Внутренняя Монголия, автономии сохранила немного. Уже в 1954 году число китайских переселенцев превысило число коренных жителей в соотношении 3:1, и приток продолжается и поныне. Китайские переселенцы занимают орошаемые территории, распахивают и застраивают пастбища, так что монгольские араты превращаются в фермеров. По поводу культуры монголы с тоской расскажут, что во Внутренней Монголии сохранилось многое из того, что в их родной стране утрачено — язык, фольклор, обычаи. Но эта сохранность вызвана пренебрежительным отношением китайских властей, не готовых платить за собственное влияние тем же объемом ресурсов, что и русские.

Внутренняя Монголия находится под куда большим давлением, чем соплеменники по другую сторону границы. Конечно, многие из них мечтают перебраться в Монголию и эмигрируют. Это та же тоска, о которой писал Пржевальский в связи с упоминанием имени Чингсхана.

Однако реальной ценой советского патронажа над Монголией стало выхолащивание монгольского руководства. Как монгольские князья во времена Маньчжурской династии подчинялись Пекину, платили дань, обучались при дворе китайским законам и влезали в долги к китайским торговцам, так последние три поколения монгольских лидеров обучались при советском «дворе». В Москве, иногда в Иркутске, избранные монголы заканчивали университет, после чего, как лунатики, шли за советской мечтой.

Бросается в глаза параллель между недовольством чужеземцев, видевших правление лам в конце XIX века, и ситуацией, которая сложилась, когда первые европейцы начали посещать социалистическую Монголию. Первые визитеры отмечали, что буддизм — религия привнесенная, как и советский коммунизм — изолирует народ, лишает его чувства реальности. Правление лам, как и их коммунистических наследников, противостояло либеральным принципам и новым научным направлениям. Ламы учили, что земля плоская, а в 1990-х годах партийные теоретики Улан-Батора все еще восхваляли «всепобеждающую теорию марксизма-ленинизма», если цитировать конституцию страны. За тридцать лет председатель президиума Монгольской компартии с его культом личности и претензией на непогрешимость политического мышления сделался чрезвычайно схожим с древним царем-жрецом. Он окружил себя громоздкой системой государственной иерархии и расходовал народные средства на помпезные монументы. Потратить четверть миллиона рублей на новый храм в благодарность за то, что ему вылечили зрение — само по себе нелепо.

Ностальгия по Чингисхану в ответ на подобное если и выглядит протестом, то безобидным. Наиболее образованные из монголов знают, что для окружающего мира образ Чингисхана является символом жестокости и разрушения. Популярный идол Монголии для остального мира служит жупелом, и мудрые монголы объясняют, что роль Чингисхана как реформатора превышает его славу великого воителя. Они прославляют его государственный ум, дальновидность, законы, которые он придумал, народную смекалку. Его деяния за пределами Монголии упоминаются крайне редко, если упоминаются вообще. Но Чингисхана-воителя очень трудно отделить от Чингисхана-правителя и законодателя, и его завоеваниям тяжело уделить меньше внимания, чем действиям вождя племени, объединившего монгольский народ, но еще не поведшего монголов по Средней Азии, чтобы сделать ту своим домом.

Понадобилось много времени, чтобы стада и табуны Монголии достигли той же численности, что при Чингисхане. Сперва маньчжурские власти повелели монгольским князьям не выпускать людей за границы определенных областей. Затем монастыри потребовали для себя значительную часть земель и стад, так что кочевать стало невозможно, даже освободись араты от зависимости от тех же монастырей. И во времена Чингисхана масштабные миграции на большие расстояния были явлением исключительным. В таких районах Монголии, как Хэнтэй или Хангай, пастухам не приходилось перегонять стада к летним или зимним пастбищам на более далекие расстояния, чем нынешним аратам. Сегодняшние монголы дважды в год перевозят свои гыры в места, где ставили кочевья их деды и прадеды. И по всей стране жизнь аратов сохраняет кочевой характер: отсутствие постоянного дома, немудреное, переносимое имущество, личное благосостояние, выраженное почти исключительно в поголовье скота, приверженность пастушеской жизни и чувство свободы, ответственность за себя самого и самообеспеченность семьи.

В аратах я нашел те качества, которых ожидал: твердость, выносливость и гостеприимство. Обычный монгольский пастух живет в жестких условиях, к нему предъявляются высокие требования — выносливость и запас жизненных сил. Взамен ему дается немного. Много лет лучшим в Европе знатоком Монголии был ученый и путешественник Оуэн Латтимор, который писал: «Настоящий кочевник — бедный кочевник». Это относится и к современным аратам. «Мертвое сердце Азии» слишком бедно, чтобы выйти на уровень оседлости, и пример аратов демонстрирует один из вариантов средневекового образа жизни. Ныне кочевник и его семья носят одежду, обувь и рукавицы, изготовленные промышленно, едят из дешевой импортной посуды, часто используют пластиковые изделия. Но их одежда и посуда мало отличаются от того фарфора и платья, которые поставлялись караванами из Китая. А войлочные шатры, седла, сыромятные ремни и веревки из скрученного конского волоса, грубые железные удила делаются кустарно и мало отличаются от средневековых образцов. Главные драгоценности кочевника — жадеитовая табакерка с розовой крышкой, нож с узорами на рукояти и лезвии, куртка, украшенная парчой — до сих пор везут из Китая, как было всегда.

Окружающая среда заключает кочевника в мире, представить который стороннему наблюдателю почти невозможно. Чарльз Боуден цитирует мемуары правительственного чиновника «Рассказы старого секретаря», изданные в Улан-Баторе в 1956 году. В них автор вспоминал, как юношей повидал дзуд — так монголы называют зимнюю бескормицу, когда из-за слишком долгой зимы умирает скот. Когда автору было 13 лет, его послали смотреть за семейным табуном. Вдруг начался снегопад. Вскоре снег пошел так густо, что

стало темно, как ночью. Я словно ослеп, не мог разглядеть даже головы моего коня, не говоря уже о тех лошадях, которых должен был пасти… Ледышки звенели о кожу моего коня. Он не мог удержаться от дрожи и жалобно ржал. Снег и лед покрыли мою одежду, и я даже не пытался отряхнуться. Рот и нос онемели от холода, а руки и ноги почти отваливались. И хотя на мне был теплый кафтан из козьей шкуры с мехом, я не мог согреться. Мне оставалось только выживать. Я спрятался в яму, мечтая пережить этот снегопад и снова увидеть мою дорогую маму. Меня колотило и трясло…

Молодой человек выжил, но на всю жизнь запомнил страдания детства. Как запомнил их и Чойбалсан, недоброй памяти монгольский диктатор. Его семья была настолько нищей, что отдала мальчика в монастырь, а там с ним так плохо обращались, что он сбежал и предпочел жизнь бродяги на грязных улицах Урги.

Я не сомневался, что увижу среди монголов мастеров обращаться с лошадьми, ведь это мастерство сделало монгольскую средневековую конницу лучшей в мире. Арат в этом действительно искусен, но в манере, которая шокирует западного пуриста. Он ведет себя с лошадьми бесцеремонно, потому что живет с ними бок о бок, пьет их молоко, от них зависят все его передвижения. Тощая монгольская лошадка — неотъемлемая часть его жизни, и сантиментам он подвержен не больше, чем фермер-коровник. Эти ездовые лошади славятся резвостью и выносливостью. Победителем Надама, скачек на длинную дистанцию, восторгаются, другие участники завязывают хвост и гриву коня индейским хохолком, что придает коню умилительно-жизнерадостный вид. Китайский автор XVI века Сяо Тахэн писал, что монголы «из всех зверей любят хорошего коня. Если они увидят хорошего коня, то рады предложить за него трех или четырех коней. Если он им достанется, они его холят».

Но время знаменитых монгольских лошадей минуло вместе с традиционной культурой монголов. По сравнению с международными скачками Надам не отличается высоким уровнем. Давно выведены другие, более резвые и выносливые породы. Только в своем упрямстве монгольская лошадь не имеет равных. Она выживает там, где другие гибнут, но, подобно культуре Внутренней Монголии, эти кони могут перенести бескормицу и отсутствие внимания, но не неволю. Когда большие табуны попадают в руки частников, те пытаются заниматься скрещиванием и улучшением породы. Когда табун общественный, эта цель теряется. Сейчас считается, что у каждого табунщика должны быть свои лошади. Предлагается норма в 75 голов на семью, а для улучшения породы создано Монгольское конное общество.

Только две загадки я не смог разгадать. Я часто думал, как могли люди, настолько подверженные действию алкоголя, достичь столь многого? Даже в годы высшей своей славы монголы были известными пьяницами. Казалось, Каракорум просто купался в винных парах. После известного богословского спора между ламами и несторианами Рубрук наблюдал, как священники обеих конфессий устроили совместную попойку, которая продолжалась остаток дня. От беседы с великим ханом Мунке у Рубрука осталось впечатление, что повелитель был пьян. Несмотря на это, монгольская средневековая политическая машина отлично работала, хотя даже сейчас заметно, что алкоголизм — одна из главных проблем страны.

Вторая загадка — когда и где сменился монгольский характер? Слово «маргааш», которое в монгольском языке означает «завтра», имеет и значение «не дождетесь». Жалобы на «маргаашизм» часто встречаются в отчетах советских работников о трудностях работы в современной Монголии. А ведь одной из характерных черт Монгольской империи была эффективность и надежность подданных. Монгольское войско выступало в поход точно в тот день, который был назначен за полгода до этого. Почтовая служба с миллионом запасных лошадей могла работать, только если все было подготовлено в срок.

Пожалуй, единственный ответ на эти загадки может крыться, опять-таки, в личности Чингисхана. Упорство, выносливость и искусство обращаться с лошадьми сами по себе не объясняют феномен Монгольской империи. И нельзя успехи монгольской армии списать на слабость соседей. Китай и великий Хорезм были сильными противниками. Успех Монгольской империи можно объяснить талантами Чингисхана, причем не только стратегическими. Во многих смыслах хан остается загадкой, несмотря на такой неоценимый источник, как «Сокровенное сказание монголов». Он был одним из величайших вождей мира. В 42 года он провозгласил себя вождем «всех, кто живет за войлочными стенами». Его детство было исполнено бед, а его союзники оказались настолько слабыми, что половину своей взрослой жизни он потратил на объединение ряда сравнительно крупных племен. Почти все события древней монгольской истории обусловлены решениями необразованного племенного вождя — он набирал себе помощников, создавал военную систему, гвардию, профессиональную конницу, личную стражу. На этом фундаменте он всего за двадцать лет построил здание империи.

Его талант полководца очевиден. О кампании против шаха Хорезма Лиддел Гарт писал:

В этих безукоризненно проведенных операциях мы видим все принципы ведения войны — целеустремленность, мобильность, надежность, концентрация и внезапность, — сплетенными в сеть Немезиды, в которую угодили обреченные войска шаха.

В вопросах гражданских построением огромной Монгольской империи занимались прямые наследники Чингисхана — его сыновья Угэдэй и Мунке. Но они основывались на принципах, которые заложил их отец, чьи изречения свели в сборники биликов, афоризмов. Этими максимами руководствовались каганы, 150 лет правившие Китаем, почти пятьсот лет Персией и два-три столетия — русскими степями. Это замечательные поучения вождя маленького племени, который, говорят, любил одеваться, как простой пастух.

Когда Рубрук находился в Каракоруме, Чингисхана уже почитали за бога. Францисканцы сочли богохульным письмо, которое передал хан Мунке для Людовика Французского и которое начиналось словами: «Это повеление Вечного Бога. Есть лишь один Бог на небе, есть лишь один повелитель на земле, Чингисхан. Это слово сына Божьего».

Семь с половиной столетий спустя священный ореол все еще окружает Отца Народа, освещая современный культ. В то лето, когда мы ехали через Хэнтэй и Хангай, собралась крупная конференция по толкованию спорных моментов «Сокровенного сказания». Для профессоров и знатных монголоведов, прибывших в Улан-Батор из Японии, Китая, Советского Союза, Соединенных Штатов и Европы, это была возможность обменяться соображениями о тонкостях языка, фольклора, этимологиях и толкованиях. Но для многих простых монголов конференция значила гораздо больше. Они увидели, что их герой, которым столь долго пренебрегали, получил международное признание и заслуженное место в истории. Среди прочих церемоний состоялось открытие каменного столпа, воздвигнутого на том месте, где неизвестный автор «Сказания» окончил свое повествование. Некоторые встреченные нами художники резали этот камень, ко времени нашего похода еще не законченный. Люди так радовались этому событию, что власти запретили проход к памятнику без особого разрешения. Запрет нарушали тысячи. У столпа собирались толпы многочисленнее, чем на государственных праздниках. Они в восторге окружали камень и обходили его по часовой стрелке, как обходят обо. На следующее утро они возвращались поодиночке, по двое или по трое и открыто молились изображению на колонне.

Это отличное доказательство чувств народа. А если бы нашли истинную могилу Чингисхана? Как народ повел бы себя? С одной стороны, есть ответ, основанный на советском образовании и стремлении Монголии приблизиться к цивилизованному миру. Пожалуй, начались бы археологические раскопки с составлением необходимой документации и тщательным изучением находок.

С другой стороны, реакция могла бы быть и мистической, если угодно, наподобие той, какой встретили японо-монгольскую археологическую экспедицию «Трех рек». Ученые пообещали не вести раскопок, исследовать только то, что на поверхности. Но что, если их сенсоры и локаторы нащупают подземную камеру с останками Чингисхана? Позволят ли монголы извлечь тело бога? Если да, это сделают они сами, и никто другой. И уважат ли современные монголы пожелание Отца Народа, позволят ли ему упокоиться на горе Бурхан-Халдун, как он сам того хотел? Поскитавшись вместе с аратами и ощутив ностальгию по Чингисхану, я уверен, что даже если могилу найдут и раскопают, это лишь добавит таинственности образу того, кто навсегда останется Великим Предком.