День перевалил за середину, и вся кавалькада, жизнерадостно постукивая копытами, спускалась по склону, стремясь до наступления темноты вернуться в лагерь на приречном утесе. Мы торопились вниз по уступу, когда лошадь Пола вдруг угодила ногой в яму и споткнулась, отправив Пола в эффектный полет, окончившийся падением. Полчаса спустя, когда мы неосмотрительно углубились в сгоревший лес и кони на крутом склоне чуть ли не на головах стояли, я заметил, что уши моей лошади почему-то все ближе и ближе придвигаются к моим коленям. Еще через несколько мгновений седло скользнуло животному на шею, задержавшись на голове. Я же продолжил движение вперед и, миновав лошадиные уши, полетел в кусты.

Когда все собрались у подножия горы, погонщики лошадей посмеивались и ухмылялись. Наши злоключения не прошли мимо их внимания, и они то и дело взрывались веселым хохотом, пантомимой изображая наши с Полом падения. Я дал себе слово, что в следующий раз, когда поеду на монгольской лошадке вверх или вниз по горным склонам, не забуду взять ремень-подхвостник, чтобы накрепко удержать седло на месте. Монгольские седла крепятся двумя подпругами, передней и задней. Подпруги представляют собой всего-навсего тонкие ремни из плетеного конского волоса, и пастухи затягивают их так сильно, что задняя подпруга почти исчезает в складках лошадиного живота. Западные пуристы не преминули бы заявить, что такое обращение причиняет лошадям боль или что они, по меньшей мере, будут испытывать неудобство, но коренастые монгольские лошадки, казалось, ничего не имеют против, а их наездники знают, что требуется для преодоления пересеченной местности.

У подножия Бурхан-Халдуна Пол, Байяр и я всю ночь пробыли в лагере «Трехреченской экспедиции», а Герел и остальные ночевали в прежнем лагере на утесе. Нам удалось отснять на камеру и сделать немало фотографий членов японско-монгольской команды за работой, но трудно было судить, насколько успешно она продвигается. В массиве обширных данных, которые столь усердно собирала экспедиция, можно разобраться, как мне сказали, только после сопоставления и оценки, а этот этап запланирован на следующую зиму в Японии. Тем временем полевые войска, вооруженные высокотехнологическим оборудованием, работали, напоминая, как ни странно, о крупномасштабных археологических экспедициях, которые в начале века вели настойчивые поиски гробниц египетских фараонов. Полевую команду составляли сорок монголов и тридцать японцев, а если прибавить к ним сонм переводчиков, разнорабочих, водителей, поваров, то было понятно, что у них в основных палатках места для нас не найдется. Поэтому нас с Полом пригласили к себе монгольские помощники, и мы провели в их палатке самую уютную ночь за все путешествие через Хэнтэй, ибо мы лежали среди монголов, как сардины в банке, согреваясь теплом человеческих тел.

На следующее утро мы, гоня лошадей, успели нагнать основную партию прежде, чем они покинули лагерь, и приехали как раз тогда, когда они загружали седла и снаряжение в грузовик снабжения. По-видимому, большинство группы монгольских художников решило, что верховой езды с них довольно. Они собирались вернуться в Улан-Батор на грузовике и предложили нам присоединиться к ним. Мы с Полом отказались, решив продолжить путь с аратами, которые должны были забрать с собой всех лошадей отряда обратно в коммуну. Наградой нам стала лучшая скачка за все путешествие.

Казалось, то, что мы упали с лошадей во время спуска с горы, послужило неким ритуалом инициации в глазах наших спутников, и теперь они почувствовали раскованность, и наше общество их более не стесняло. Наша группа заметно уменьшилась, и пастухи поскакали вместе с нами стремительным аллюром. Каждый вел трех-четырех, а то и пять заводных животных. Сыромятные поводья первой лошади были небрежно завязаны на шее животного слева от нее, а последнее животное в ряду вел всадник, держа уздечку в правой руке. И так, подхваченный водоворотом хорошего настроения, он вместе со своей группой лошадей, скачущей в ряд, несся по лесистой местности во весь опор, огибая препятствия, перескакивая через рытвины, обгоняя товарищей и пропуская вперед другие группы. Мы упорно скакали этим бешеным аллюром милю за милей, останавливаясь только для обязательных пятиминутных перекуров. Была еще одна часовая остановка в середине дня возле гыра пастуха в алом наряде, который распрощался с нами.

Монгольские лошади славятся своей выносливостью, и у них такая репутация, будто ни один наездник не способен их измотать. Для самых лучших лошадей, хорошо отдохнувших и при соответствующем кормлении летом, подобное, может, и до сих пор верно. Благодаря таким животным конница Чингисхана способна была проделывать дневные марши в 70 или 80 миль. Но весной, будучи в неважном состоянии после зимы, наши верховые животные явно сдавали примерно миль через 30 на максимальной скорости. Первым был вынужден остановиться и сменить лошадь Дампилдорж, потом моя лошадь внезапно замедлила бег, будто у нее ноги свинцом налились или кто-то вытащил батарейку. Мы сразу же сделали остановку, седла сняли и переложили на запасных лошадей, а уставшее животное наскоро почистили длинным деревянным скребком. Потом лошадь отпустили, позволив идти за нами в своем темпе, и она рысцой двинулась следом, подобно усталой собаке, бегущей к дому хозяина.

За пять часов мы покрыли расстояние в 35 или 40 миль и к этому времени добрались до места вечерней стоянки. Когда нам оставалось несколько последних миль, навстречу по открытой долине рысью промчался табун лошадей, с любопытством взиравших на чужаков. Они прискакали от ряда гыров, которые в свете послеполуденного солнца блестели на отдаленном склоне холма, подобно коконам тутового шелкопряда. Появившись из впадины, табун застал нас врасплох. Его возглавляли четыре или пять белоснежных животных. Залитые светом солнца позади, они казались пришельцами из другого мира, их копыта едва касались земли, а развевающиеся гривы превращались в переливчатые плюмажи, наподобие гребешков на океанских волнах, сверкающих в солнечных лучах. Позади скакала девочка-монголка, первая кого я увидел среди пастухов-коневодов. Ей могло быть не больше десяти лет от роду: косички подвязаны розовой шифоновой косынкой. Она кружила вокруг табуна, будто скромный ангел, желающий пригнать лошадей своим родителям.

Мы разбили лагерь, и на закате солнца мы с Полом отправились в гости к видневшимся вдалеке гырам. Там было шесть войлочных юрт, а покрышка с седьмой сняли для ремонта. Толстые серые войлоки крыши были сложены на повозке рядом, и то, что я сперва по ошибке принял за запасные деревянные тележные колеса, в действительности оказалось центральным обручем крыши юрты, важнейшей частью остова гыра.

Хозяин, морщинистый пастух за пятьдесят, занимался проверкой решетчатой конструкции боковой стенки своего жилища. Решетку изготавливают из тонких деревянных планок, скрепленных в месте пересечения крошечными сыромятными ремешками, так что всю решетку можно складывать и раскладывать, как аккордеон. Размеры гыра зависят от числа решетчатых секций, которые соединяются друг с другом, образуя невысокую круговую стену. Собрав эту решетчатую стену и поставив раскрашенную деревянную дверь, хозяин брал два тонких столба для крыши и на них устанавливал центральный обруч крыши. Пока он удерживал его ровно, собравшиеся вокруг члены семьи и друзья вставляли длинные тонкие колья крыши в отверстия центрального колеса, чтобы они торчали наружу наподобие спиц гигантского зонтика. Нижние концы спиц просовывали в кожаные петли на верхнем краю решетчатой стены. Затем наступает очередь покрышки гыра. Один слой парусины туго растягивается по крыше, а следом идут толстые подбитые боковые занавеси, которые вешаются на боковины решетчатого остова, образуя изолированную боковую стенку. Потом слой за слоем на крышу укладывают фигурный войлок, число и толщина слоев зависят от времени года и необходимости. Наконец на куполе туго растягивается покрышка из белой парусины, призванная защищать от дождя. Затем остается лишь маленький брезентовый треугольник, с его помощью, управляя веревками снизу, можно открывать и закрывать небольшое дымовое отверстие в верхушке гыра, а также впускать свет и воздух, в зависимости от погоды и направления ветра.

Сегодня большинство монголов предпочитают заказывать новые гыры как готовое изделие у бригад, которые занимаются их изготовлением в коллективных хозяйствах. Делаются гыры в соответствии с заказанным размером, из местных материалов, за исключением брезента для защиты от дождя, который привозят из Советского Союза. Традиционно кочевники изготавливали войлочные покрышки, валяя шерсть в войлок, а для изготовления обрешетки срезали молодые ивовые деревца. Единственным чужеземным материалом была парусина, которую импортировали из Китая.

Чтобы собрать и установить свое жилище, монгольской семье требовалось менее двух часов. По мнению Пржевальского,

для неприхотливого быта номада юрта составляет незаменимое жилище. Ее можно быстро разбирать и переносить на другое место; в то же время она служит достаточной защитой от холода, зноя и непогоды. Действительно, в юрте, в то время когда горит огонь, довольно тепло, даже в самый сильный мороз. На ночь труба закрывается войлочной покрышкой, и огонь гасится; тогда температура в юрте не особенно высока, но все-таки здесь гораздо теплее, нежели в палатке. Летом войлочная оболочка такого жилища отлично защищает от жары и дождей, хотя бы самых проливных.

Как в случае любого монгольского гыра, полусобранная юрта, которую мы с Полом осматривали, была установлена входом на юг, считающийся счастливой стороной света. С решетки свисал еще один талисман, привлекающий удачу, — когти недавно убитого медведя. Монголы — страстные охотники. По официальной оценке, из всего двухмиллионного населения охотой занимаются 50 000 человек, и их официальная добыча составляет ежегодно свыше 3 миллионов голов дичи, но, вероятно, это недооценка. За зверьем охотятся для пропитания, но также и потому, что монголы верят в симпатическую передачу качеств животного человеку. Поедание мяса медведя, как и трофей в виде медвежьих когтей, принесет удачу и придаст отваги. Некоторые убеждения народной медицины, как объяснил нам Док, оставляют мало места для воображения. Импотенцию можно вылечить употреблением в пищу половых органов оленя. Распухшую печень, зубную боль и желудочные недомогания можно излечить, если съесть желчный пузырь тарбагана, или степного сурка. При хроническом несварении желудка нужно употреблять в пищу кишки волка, на том основании, что волк хоть и ест всякую падаль, однако никогда не страдает желудком. Самая же из ряда вон выходящая выдумка состоит в том, что геморрой можно исцелить, добавляя в еду толченую прямую кишку волка, ибо всеядный хищник также обходится и без этого недуга.

Вера в народные лечебные средства не свойственна одному лишь сельскому люду. Желая поддержать свой охотничий дух, Герел страстно надеялся, что в походе по Хэнтэю нам повстречаются медведи. Неважно, что охотничий сезон на медведя закончился и что животные появляются после зимней спячки вместе с детенышами. Герел, как и многие другие монголы, был твердо убежден, что медвежья селезенка и печень — лекарства от многих болезней, в том числе и от рака желудка. Отправляясь на вершину Бурхан-Халдуна, наши спутники взяли с собой винтовки не просто напоказ, ради шоу, и через два дня, когда Герел возвращался в Улан-Батор с подаренными экспедиции лошадьми, они с Байяром застрелили двух медведей. Этот поступок, совершенный исключительно из-за целебных свойств медвежьих органов, по всем стандартам был напрасной расточительностью, так как животные вскоре должны были дать приплод.

Этот контраст между веселым добродушием наших коллег и тем, как они время от времени впадали в варварство, был того же рода, что и противоречия между старыми манерами и новыми технологиями, каковые иногда выглядели совершенно неуместными. На следующий день на скорую руку была устроена еще одна церемония дарения: двое наших пастухов-проводников объявили, что тоже хотят преподнести в дар нашей экспедиции двух лошадей. Засвидетельствовать событие явилась очередная группа местных партийных сановников. Партийный глава коммуны носил серый офисный костюм и легкие городские туфли, а его заместитель, наряженный в монгольский народный костюм из дээла, шелкового кушака и высоких сапог, выглядел куда непринужденнее начальника. С другой стороны, на груди у обоих красовались крупные эмалевые значки, свидетельствующие, что они на хорошем счету в Монгольской народно-революционной партии, а такой значок гораздо лучше смотрится на лацкане пиджака, чем пришпиленным к монгольскому дээлу.

Большинство участников церемонии прибыли верхом, но семья из шести человек — отец, мать и четверо детей — приехали на большом и тряском мотоцикле чешского производства, выкрашенном в ярко-желтый цвет. Как ни странно выглядела эта машина на открытой травянистой равнине, приходилось признать, что мотоцикл — вполне уместный вид транспорта для этих громадных открытых пространств. Семья позировала возле машины с не меньшей гордостью, чем пастухи со своими любимыми лошадьми.

Еще большим анахронизмом повеяло в тот момент, когда под занавес церемонии передачи лошадей Герел опять достал свои бронзовые медали на голубых шелковых лентах. Медали вызвали немало восхищения, но настоящий восторг охватил людей, когда Герел вытащил фотокамеру «Полароид» и сделал несколько фотографий медалистов. Волнение, вызванное медалями, было ничем по сравнению с возбуждением собравшейся вокруг толпы: всем хотелось посмотреть, как постепенно проявляется изображение на фотографиях, а затем счастливые обладатели показывали свои фото всем друзьям и родственникам.

Я понял, почему Герел просил меня привезти из-за границы побольше полароидных кассет для своей камеры, которую он раздобыл через друга в Москве. Обычно меня смутило бы подобное клише — в заграничном путешествии поражать местных жителей моментальными фотоснимками, — но здесь все происходило между монголом и монголами, и они были естественны в своей радости от того, что смогут добавить новые фото к своим коллекциям, которые выставлены напоказ чуть ли не в каждой войлочной юрте.

На следующий день Пол, Док и я отправились на джипе в Улан-Батор, так как араты рассказали о дошедшем до них слухе: в эти выходные состоится уникальный праздник. Собирались отмечать день рождения Чингисхана, и впервые подобное празднование было разрешено в столице коммунистической Монголии. Что было еще более необычным, организаторами празднования выступила группа частных лиц, не имеющая связей с официальным правительством, хотя, как предполагается, они должны были получить разрешение для проведения подобного публичного мероприятия. Общество Чингисхана было создано совсем недавно, его основал ветеран монгольской журналистики Дожодорж, широко известный на телевидении человек, ведущий еженедельной передачи о путешествиях. Обычно его программа была, скорее, осторожной и умиротворяюще сонной, но за несколько недель до того он произвел фурор, в весьма враждебном тоне проведя интервью с ушедшим на пенсию членом руководства коммунистической партии. Теперь Общество предложило отпраздновать день рождения Чингисхана, собрав людей на главной площади Улан-Батора. Неважно, что никому не известно, в какой точно день родился Чингисхан, как, раз уж речь об этом, никто не знает и точного года его рождения. Один источник утверждает, будто он родился в год Кабана, но это может быть как 1155-й, так и 1167 год, другие ученые отдают предпочтение 1162 году. Такая академическая точность не отпугнула членов Общества Чингисхана. В одном конце главной площади возвели временную деревянную сцену. Была развернута старомодная система звукоусиления, и с фонарных столбов свисали знамена с изображениями Отца Нации. Чтобы придать мероприятию некий шик, актера Монгольского союза артистов уговорили выйти в средневековом театральном костюме. Поскольку уже шли съемки эпического фильма о Чингисхане, то он был в соответствующем длинном шелковом плаще и в отороченной мехом шапке.

О праздновании дня рождения Чингисхана не было никаких официальных сообщений, публикаций или рекламы в СМИ. Народ узнавал о празднике только по слухам, а само мероприятие было устроено днем в воскресенье, 27 мая, сразу после спортивной встречи на Национальном стадионе, которая наверняка должна была привлечь большое число зрителей, потому что иных развлечений по выходным в Улан-Баторе бывает крайне мало. К изумлению всех, на празднование дня рождения пришло феноменально много народу. Половину главной площади города заполнили примерно 40 тысяч человек — подобных достижений партийная машина могла добиваться только в случае важнейших официальных событий. Кроме того, поведение толпы не походило ни на что, чему становился свидетелем Улан-Батор. Вместо привычной для партийных митингов покорности и серьезности зрители были радостны и аполитичны. Происходящее во многом действительно напоминало праздник. Они пришли сами по себе, отчасти из любопытства, отчасти чтобы принять участие в празднике, если он им понравится. Поэтому вначале люди вежливо слушали официальные речи, восхваляющие Чингисхана. Потом хлопали череде монгольских поэтов, которые читали свои стихи, посвященные великому герою. Наконец они радостно встретили артистов, которые развлекали их традиционными монгольскими песнями и танцами.

День обернулся крупнейшим народным праздником, какой только видел Улан-Батор. Неважно, что система трансляции была сущим бедствием и испортила главный номер живого эстрадного концерта. На сцену вышел ведущий певец самой передовой поп-группы Монголии. Длинные волосы свисали до плеч, на нем был длинный, ниспадающий свободными складками атласный халат, расшитые белой нитью ковбойские сапоги на высоких каблуках, на шее болтался громадный медальон размером с тарелку. На медальоне был изображен, разумеется, Чингисхан, и рефреном песни звучал громкий вскрик «Чингисхан! Чингисхан!», под аккомпанемент вибрирующих гитар и звон литавр, обычных для поп-концертов. Толпе выступление понравилось, пусть даже певец всего лишь открывал рот под музыку, а из-за технического сбоя запись проигрывалась на замедленной скорости с ужасающим воем помех. Настроение аудитории было слишком доброжелательным, чтобы подобные недочеты позволили отвлечься от веселья. Они уже ощутили вкус праздника. До того парочка ораторов совершенно неверно истолковала настроение толпы и, действуя согласно линии партии, попыталась говорить о политике. Их свистом согнали со сцены — неслыханное событие, чуть ли не lese-majeste. К концу дня от успеха мероприятия у организовавшего праздник зачерствелого журналиста буквально слезы наворачивались на глаза.

Возможно, учтя урок Великого дня рождения, комитет по празднованию Надома, Национального дня Монголии, который проводился шестью неделями позже, пересмотрел подготовленную обычную программу. Были выброшены или сокращены привычные многочисленные выступления детей-гимнастов, военный парад и нудные речи партийных светил. Как ни удивительно, но организаторы фактически отказались от красного знамени. На предыдущих Надомах красный стяг развевался на флагштоке в центре Национального стадиона. Когда я посетил праздник как гость организации Байяра, Монгольской студии телевизионных фильмов, то заметил, что на том же самом месте установлены высокие шесты со знаменами, украшенными девятью белыми хвостами яков — этот символ объединял войска Чингисхана и в то же время символизировал «Золотой род» его потомков. И когда на стадионе появился контингент современной монгольской армии — непременный участник праздника, — это были не марширующие шеренги в хаки, а конный отряд, причем все солдаты были одеты в костюмы эпохи Чингисхана. Под стук копыт кавалькада рысцой, пусть и неуверенно, совершила круг по беговой дорожке, хотя несколько солдат на вид явно испытывали тревогу. Толпа же на трибунах одобрительно ревела. Не было никакой необходимости добавлять радостных криков, как обычно бывало, когда через динамики дополнительно воспроизводили записанные приветствия, тот же самый клич «Хууррай! Хууррай! Хууррай!», какой мы слышали на вершине Бурхан-Халдуна. Но некоторые из заведенных партией обычаев неистребимы.

В действительности Монгольская народно-революционная партия присвоила освященное временем празднество народа. Традиционно монгольские племена отмечали кульминацию краткого лета. Проскакав сотни миль через всю страну, пастухи съезжаются на встречу, чтобы беседовать, пировать и состязаться в «трех игрищах мужей» — стрельбе из лука, борьбе и скачках. В стране, где население столь рассеяно, этот ежегодный сбор по-прежнему очень дорог сердцу каждого монгола. Средневековые съезды монгольских вождей, или курултаи, свидетелями которых был целый ряд путешественников, как, например, Карпини, происходят от племенных советов, когда главы кланов собирались для обсуждения обид, законов о торговых путях и, при необходимости, для избрания верховного вождя. Когда Чингисхан и его наследники установили владычество монголов над большей частью Азии, их грандиозный курултай был ближайшим аналогом всемирного правящего совета. Один верховный курултай даже спас Западную Европу от уничтожения. В декабре 1241 года, когда, по-видимому, непобедимое монгольское войско готовилось вторгнуться на Запад и монгольские разъезды появлялись уже подле передовых оборонительных сооружений Вены, в 5600 милях от нее, в центральной Монголии, был неожиданно созван великий курултай. Умер великий хан Удэгей, сын Чингисхана, и старшие члены Золотого рода должны были избрать преемника. Монгольские военачальники отложили военные планы, развернули коней и отправились обратно в Монголию, чтобы принять участие в предстоящей политической борьбе и тайных происках.

Современный Надом (Наадам) является слабым эхом тех грандиозных средневековых сборищ, но это все равно впечатляющее зрелище. Празднования Надома проводятся по всей Монголии, но они меркнут по сравнению с главным Надомом, который происходит на открытой равнине возле Улан-Батора. Большинство участников прибывают верхом на конях и тратят на дорогу не одну неделю. Кто-то приезжает на разбитых грузовиках, а немногие приводят верблюдов, запряженных в неуклюжие деревянные повозки, груженные всякой утварью и провизией на неделю празднеств. Лагерь разрастается, расползаясь во все стороны и давая пристанище вновь прибывшим. С каждым днем все больше становится гыров и палаток. Перед каждой юртой между двумя шестами, наподобие радиоантенны, натянут шнур, к которому привязано с дюжину лошадей. Над дымоходами поднимаются столбы дыма, клубится взбитая копытами пыль, и вскоре над обычно пустынной равниной повисает светло-бурый туман, а между рядами палаток туда и сюда снуют пешие и конные, собравшиеся на праздник окликают приятелей, упражняются, показывают лошадей или просто слоняются вокруг, разглядывая, кто прибыл и что вообще происходит.

Вопреки названию празднества, женщины участвуют в двух из трех «игрищах мужей», которые являются сердцевиной Надома. Женщины стреляют из луков и участвуют в скачках. Только борьба остается сугубо мужским занятием, хотя не всегда это было так. Марко Поло отмечал, что одна гигантская монгольская дама, дочь хана, накопила богатства и заслужила славу тем, что вызывала на бой всех желающих с ней бороться. Многие мужчины принимали вызов, но никто не одолел степную амазонку, не знавшую себе равных. Всякий раз побежденный противник отдавал часть своих стад и отар, и таким образом она будто бы выиграла свыше 10 000 лошадей. Даже когда один достойный поклонник явился просить руки девушки и отец умолял ее поддаться в борцовском поединке, она отказалась и опрокинула своего противника, который удалился, «опечаленный и опозоренный», оставив 1000 лошадей. В конце концов сам хан сдался и, отправляясь на битву, брал дочь с собой. «В сражении, — писал Марко Поло, — не было рыцаря бесстрашней ее. Не однажды случалось, что она устремлялась на строй врага, выхватывала рыцаря из его рядов и увозила его в свой стан».

Финальные поединки борцов на современном Надоме являются вершиной длительного пути, многих лет профессиональных занятий борьбой. Мальчиков-монголов начинают обучать приемам традиционной монгольской борьбы в том возрасте, когда их сверстники в других культурах свои уик-энды посвящают тренировкам по теннису или футболу. Их учат классическим движениям и броскам, а также правильной стойке борца, которая, как предполагается, сочетает осанку льва с раскинутыми крыльями летящей таинственной птицы гариал; они осваивают замедленный «орлиный танец» с высоко вскинутыми руками, который, празднуя свой триумф, исполняет победитель, заставивший противника опуститься на колени или коснуться земли локтем. Лучших юных борцов отбирают для специальных занятий, превращая в полупрофессионалов, у которых особые расписания тренировок и свои спортивные лагеря. Конечная цель — стать хорошим борцом и добиться возможности участвовать в Надоме на Национальном стадионе. Эти соревнования с выбыванием начинаются с потрясающего появления на помосте группы из 512 мускулистых борцов, облаченных в тяжелые монгольские сапоги, обтягивающую торс одежду и короткие расшитые куртки. Чемпионом становится только один из них, последний, кто останется стоять на ногах. Возможно, непосвященному будет скучно наблюдать за неспешной схваткой сцепившихся монстров. Но нюансы боя и уловки борцов получают оценку разбирающихся в поединках монгольских зрителей. Неудачу, ловкий прием или какой-то неспортивный ход они встречают стонами и рычанием, радостными и одобрительными криками, приветствуют борцов аплодисментами. В конце соревнований восторженные почитатели несут победителя на плечах вокруг стадиона, несмотря на его немалый вес. Если же тот прежде несколько раз выигрывал соревнования, он получает звание «Исполин».

Стрелки из лука — люди намного более спокойные. Мужчины и женщины состязаются по отдельности, но те и другие используют в точности одинаковое снаряжение и технику — классический лук двойного изгиба, характерный для степных кочевников, тетива которого натягивается при помощи «монгольского кольца» на большом пальце. В настоящее время это кожаная подушечка, а прежде кольцо на большой палец традиционно вырезалось из камня и давало возможность лучнику спускать тетиву лука не только со звонким звуком, но и с большим эффектом, чем если натягивать ее голыми пальцами. Мишени на Надоме представляют собой плетеные диски, установленные в ряд в дальнем конце стрельбища. Каждый участник или участница состязаний пытается попасть стрелой точно в центр диска, который маркирован ярко-красной тряпкой. Успешный выстрел требует силы и навыка, мишени отстоят довольно далеко, и о месте попадания каждой стрелы сигнализируют особые наблюдатели, они поднимают руки и криком сообщают о выстреле. Сегодня расстояние стрельбы составляет от 180 до 300 шагов; прежде считалось, что на такой дистанции хороший стрелок должен попасть стрелой в голову сурка, высунувшегося из норы, и уложить животное наповал. Но установленная во времена Чингисхана каменная доска свидетельствует о поразительном выстреле некоего Исуке, который попал в цель на расстоянии в 360 шагов. Когда Чингисхан узнал о столь примечательном случае, он повелел в честь этого деяния установить памятную плиту.

Участвующие в Надоме стрелки — последние наследники тех сеявших смерть монгольских конных лучников, которые совершили революцию на средневековой поле боя; точно так же английским стрелкам, вооруженным длинными луками, суждено было низвергнуть господство тяжеловооруженного западного рыцаря. В то время как английские длинные луки имели дальность в 250 ярдов, монгольские боевые луки с двойным изгибом, сделанные из сухожилий и дерева, посылали свои снаряды еще дальше, и в битве монгольский конный лучник открывал стрельбу, находясь так далеко от врага, что дальнобойность его оружия потрясала противника. По мнению Лиддел Гарта, монголы обладали не только преимуществом в дальнобойности, но и изобрели технику «стрельбы перекатом», сокрушая сопротивление врага движущимся вперед валом стрел, а позже усилили свой стремительный удар еще и передвижными катапультами и артиллерией. Под градом метательных снарядов враги монголов, даже не успев схватиться с монгольской армией, чувствовали себя, по мнению одного впавшего в благоговейный страх европейского летописца, «подобно листьям осенью». У каждого бойца было по два лука, один дальнобойный, другой — для ближней дистанции, и в бой воин шел, имея как минимум шестьдесят стрел; в зловещий ассортимент входили и особые стрелы — бронебойные, зажигательные, которые устанавливали дымовые завесы. Были даже свистящие стрелы, звук которых, в сочетании с сигналами черных и белых флагов, применялся для управления маневром войск. Монгольская конница вселяла ужас в противника, когда в полном безмолвии всадники разворачивались, отступали и наступали в совершенном согласии, пока сокрушительный удар не наносили тяжеловооруженные ударные отряды конных копейщиков на боевых конях, облаченных в доспехи из дубленой кожи.

Но наиболее очевидная причина военных успехов монголов при Чингисхане состояла в их исключительном искусстве верховой езды. Даже ныне ни одна другая нация на Земле не зависит настолько от лошадей и не приучена настолько к владению ими. Пастухи по-прежнему начинают учить детей ездить верхом едва ли не раньше, чем те научатся ходить, и хотя в скачках на праздниках Надом раньше участвовали араты верхом на необъезженных лошадях, теперь наездники — это дети, причем редко старше 12 лет от роду. Монголы считают само собой разумеющимся, что каждый монгольский ребенок умеет ездить верхом, и потому целью скачек должно быть испытание лошади, а не наездника. Отправившись из Улан-Батора на юг, я стал свидетелем необычайного зрелища: на лугу, где проходила одна из скачек праздника Надом, на старт вышли по меньшей мере 200 детей, как мальчиков, так и девочек, многие в разноцветных войлочных шапках, похожих на бумажные шляпы наших рождественских «хлопушек». В помощь организаторам были выделены солдаты, и их длинная шеренга удерживала поводья лошадей, пока не прозвучал сигнал. И тогда целый табун разгоряченных лошадей внезапно и неудержимо устремился вперед, загрохотали неподкованные копыта, раздались пронзительные вопли и визг возбужденных детей, во всю глотку подгоняющих животных. По западным меркам эти скачки — марафон. Лошади-двухлетки должны проскакать 9 миль, а дистанция для взрослых животных превышает 17 миль. Когда я был на празднике, то победу в главных скачках одержал 4-летний жокей, скакавший без всякого седла.