— Вы не имели права сойти на берег, — грозно проговорил заместитель начальника Каликутской таможни, сверкнув глазами. — На вашем судне еще не побывала команда для проведения таможенного досмотра. Вам следовало дождаться ее. Таковы правила, и никому не дозволено их нарушать. В моей власти…

Эта речь, исполненная гнева и недовольства, была прервана самым неподобающим образом: громким карканьем бестактной вороны, нагло усевшейся на выступ распахнутого окна. Начальник таможни поморщился и начальственным жестом дал понять своему помощнику, что и тому пора приступить к исполнению своих служебных обязанностей. Таможенник угодливо улыбнулся и бросился выполнять поручение, что привело к изгнанию птицы, возмутительницы спокойствия. На меня вновь посыпались обвинения в непозволительном неисполнении правил, которые нарушать не дозволено никому.

Таможня располагалась на втором этаже двухэтажного здания, которое когда-то имело вполне приемлемый вид, о чем говорили красная черепичная крыша и высокие окна с видом на море. Однако со времени сооружения здания его, насколько я рассудил, ни разу не ремонтировали: на побеленных наружных стенах там и сям виднелись пятна зеленой плесени, перила лестницы, по которой я подымался, шатались, ибо их стойки были изъедены древоточцами, а на втором этаже, чтобы попасть в таможню, мне пришлось обойти осевшие половицы. Вероятно, ни разу не ремонтировалась и пристань, находившаяся поблизости: в деревянном настиле зияли дыры. Впрочем, пристанью этой, видно, давно не пользовались: ни таможенного, ни полицейского катера мне увидеть не довелось, и потому пришедшее в Каликут судно, пребывая на рейде, могло дожидаться таможенного досмотра целую вечность.

Помещение, где находилась таможня, тоже оставляло желать лучшего. Шкаф с повисшей на петле дверцей, покосившийся стол и несколько жестких стульев составляли всю его обстановку. Так же невзрачно выглядела и комната, куда я принес паспорта членов нашего экипажа для прохождения паспортного контроля. Пока сержант специальной службы их изучал, я заглянул в его служебный журнал, из которого стало ясно, что за последний год в Каликут заходило всего лишь пять иностранных судов — все небольшие дау. А вот штат таможни и службы паспортного контроля был чрезмерно раздут: я насчитал двенадцать таможенников и семь полицейских. В том же здании находилось и управление порта, состоявшее из начальника, его заместителя и большого количества клерков, изнывавших от безделья и скуки. Индийская бюрократия пустила корни и в Каликуте.

В результате переговоров начальство порта предоставило нам буксир, чтобы отвести «Сохар» в Бейпор, порт, расположенный в 10 милях южнее, в устье одноименной реки, и являющийся гаванью Каликута. Логичнее улаживать все формальности в Бейпоре, но индийские власти устроили по-другому, разместив службы таможенного и паспортного контроля в официальном порте прибытия. Однако предоставленный нам буксир сломался, едва подойдя к «Сохару», и только на следующий день мы отправились в Бейпор.

Бейпорский порт, многолюдный и шумный, грязный и пахнувший чем-то совершенно невообразимым и невыносимым, пожалуй, походил на порты Гулля и Генуи времен XVIII столетия, когда они выглядели так же незавидно. Ночью поднимающиеся с реки ядовитые испарения окутали причалы и пришвартованные суда, так что виднелись лишь мачты, торчавшие, словно копья. Казалось, вот-вот раздастся предсмертный крик человека, вставшего поперек дороги неуступчивому злодею, плеск от тела, брошенного в зловонную воду. Временами мимо нашего корабля скользил силуэт каноэ, а иногда чья-то лодка крутилась около нашего якорного каната. Возможно, лодочники просто хотели поближе рассмотреть иностранный корабль, но могло быть иначе, и ночная вахта на судне, согласно моему указанию, бдительно несла службу, чтобы воспрепятствовать визиту незваных гостей, задумавших поживиться нашим имуществом.

Утром, едва взошло солнце, я вышел на палубу и огляделся по сторонам. По северному берегу Бейпора тянулся длинный ряд эллингов под крышами из пальмовых листьев — здесь закладывались и строились десятки деревянных судов. Местная верфь в настоящее время, видимо, самая крупная по количеству строящихся деревянных судов, имеет многовековую историю. Здесь издавна строились арабские аду, а после проникновения в Индию англичан — и корабли для Королевского флота. Говорят, что в знаменитом Трафальгарском сражении принимал участие и корабль, построенный в Бейпоре. У берега в мутной воде виднелось множество полузатопленных бревен, предназначенных для изготовления досок и бимсов. В четверти мили от нас, вверх по реке, виднелся морской вокзал, а на холме, поблизости от вокзала, — неказистое здание еще одной местной таможни. Воды реки, освещавшиеся первыми солнечными лучами, казались неприглядными, темно-серыми, но и когда солнце поднялось выше, краше они не стали, став цвета кофе с молоком. Южный берег реки зарос пальмами, прямая стена которых прерывалась кое-где заводями или уходившими вглубь дорогами. Устье реки было забито парусными судами: данги, тони, патмарами; одни стояли на якоре, другие лежали на берегу; их вытащили на сушу для кренгования.

День в Бейпоре начался с дружного, оглушительно громкого карканья индийских ворон, гнездившихся на кокосовых пальмах. Время от времени стая этих горлопанов взлетала и направлялась в городские кварталы — покопаться в отбросах. К сожалению, в город улетали не все. Многие предпочитали кормиться, перелетев реку, на берегу или на кораблях. Не оставляли они своим внимание и «Сохар», усаживаясь на мачты, оглашая воздух хриплыми голосами и бомбардируя пометом палубу. Временами, выждав подходящий момент, когда поблизости не оказывалось людей, они устремлялись вниз и хватали все, что напоминало съестное, даже прогорклый жир, которым мы смазывали корабельные блоки. Не оставляли наш корабль своим вниманием и местные жители. Одни целыми днями стояли на ближайшем причале, иные время от времени проплывали в каноэ мимо «Сохара»; и те и другие не сводили глаз с нашего корабля, походя на ворон, стремившихся чем-нибудь поживиться. Когда Салех выбросил за борт отслуживший свое кокосовый трос, от причала тут же отошла лодка, и лодочник, тощий старец, выудил этот трос из воды и проворно погреб обратно.

Тягостное окружение (царившая вокруг нищета, грязь, зловоние, тучи москитов и, ко всему прочему, изнуряющая жара при высокой влажности) угнетало находившихся на борту европейцев, да и приводило к апатии, пожалуй, весь экипаж. Чтобы преодолеть эту вялость, экипаж следовало чем-то занять. А работы было немало: нам предстояло поставить новые паруса, заменить кое-какой рангоут, освободиться от балласта, произвести кренгование и соорудить несколько ящиков, чтобы освободить палубу от вещей, которым на ней было не место. Однако дело упиралось в инертность портовых властей, предоставивших нам причал только после длительного обхаживания начальства. Даже закупить лесоматериал для рангоута оказалось нелегким делом. Пока я занимался организационной работой, «Сохар» праздно стоял в устье реки, лишь поворачиваясь на якоре под действием приливо-отливного течения.

На следующий день нашего пребывания в Бейпоре часть экипажа стала страдать расстройством желудка. Прошел день-другой, и этот неприятный недуг охватил всех. Причиной тому, насколько я рассудил, были плохо вымытые продукты — не хватало чистой воды. Река была схожа со сточной трубой, и использовать эту воду было немыслимо. Чистая вода имелась в колодце на берегу, но в нужном объеме ею было не запастись. К тому же однажды матросы обнаружили в ней опарышей. Тягостная окружающая атмосфера, усугублявшаяся болезнями, напоминала мне прочитанный рассказ о торговых судах, два века назад совершавших рейсы из Бейпора в Африку. Суда эти, ожидая погрузки, неделями простаивали в зловонном устье реки, что сопровождалось гниением кораблей и смертью матросов от лихорадки. За два века мало что изменилось. Вот в таких условиях мы встретили Рождество.

В конце концов «Сохару» все же выделили причал, и мы приступили к освобождению корабля от лишнего груза. На берег были переправлены отслужившие свое тросы, канистры, запасные якоря, цепи и даже продукты — все, что могло облегчить корабль, нуждавшийся в кренговании. Последним на берег был переправлен балласт — сотни мешков с песком. Эта работа проводилась в удушливую жару, сопровождавшуюся большой влажностью, а находиться в трюме, где лежали мешки, было почти что невыносимо. Мало того что трюм походил на раскаленную печь в аду, от газа, который так и не выветрился, нещадно першило в горле. Однако люди не жаловались и, образовав живую цепочку, передавали друг другу мешки: из трюма — в люк, из люка — на палубу, с палубы — на причал, с причала — на берег.

Неожиданно Эйд запел веселую песенку, ее подхватили сначала оманцы, а за ними и европейцы. Работа заспорилась, и теперь мешки, казалось, летели, чтобы обосноваться на берегу. Камис-полицейский, стоявший у люка и принимавший мешки из трюма, лоснился от пота, но походил на выигравшего схватку борца. Высокорослый Питер, возвышавшийся на причале (успевший залечить ногу), метал на берег мешки, словно это были теннисные мячи. Даже обычно медлительный Джумаил, работавший в трюме, старался изо всех сил, напоминая терьера, несущегося за жертвой. В люке показывалась лишь его голова, казалось, отделившаяся от тела. Джумаил зачем-то остригся наголо, и его мелькавшая голова походила на черный футбольный мяч. За два с половиной часа 15 тонн песка были переправлены из трюма на берег.

Вечером я узнал, что заставило Джумаила остричься наголо. Я обратился за пояснением к Мусаламу, с которым вместе отправился в город, и он, помявшись, ответил:

— Джумаил бывал в Бейпоре, и здесь он женился. Но, вернувшись в Оман, он не стал заботиться о жене, как того требует мусульманский обычай. Ни разу не выслал ей деньги на содержание. Он боится, что его узнают родственники жены и заставят платить приличную неустойку. Потому и остригся наголо: думает, что его не узнают.

Знакомая история, неожиданно получившая свое продолжение. Откашлявшись и, видно, собравшись с духом, Мусалам сообщил мне, что познакомился в городе с индийской семьей, которая сдает комнату за сто пятьдесят рупий в неделю, и попросил у меня разрешения проводить ночи на берегу. Я возражать не стал, и Мусалам тут же огорошил меня:

— Я хочу жениться на девушке из этой семьи, — отведя глаза в сторону, сказал он. — Но на это требуется разрешение капитана.

Только тут я заметил, что Мусалам прифрантился, надев новые штаны и рубашку и приведя в порядок усы и прическу. Похоже, он и впрямь собрался жениться. Но когда он успел познакомиться с девушкой и договориться с ее родителями? «Сохар» стоит в Бейпоре всего несколько дней, а команда весь день проводит на корабле. Я отпускаю людей на берег лишь вечером.

— Расскажи мне о семье девушки, на которой ты собрался жениться, — попросил я.

— Я повстречался с этими людьми в городе. Вполне приличные люди, исповедуют мусульманство. Они пригласили меня к себе. Я уже несколько вечеров ужинаю у них. Они бедны, но оманцев с удовольствием принимают. Оманские моряки часто останавливаются у них.

— А зачем ты спрашиваешь у меня разрешение на женитьбу?

— Таков порядок — мне сказали об этом мои товарищи. Если моряк хочет жениться, капитан должен дать на это согласие. — Сделав паузу и снова отведя глаза в сторону, Мусалам, понизив голос, продолжил: — Чтобы жениться на этой девушке, мне необходимо дать деньги ее семье. Капитан, вы не дадите мне в долг?

— А сколько нужно?

Пожав плечами, Мусалам тихо ответил:

— Сколько дадите.

Ответ поставил меня в тупик. Откуда мне знать, сколько стоит невеста? Но тут я вспомнил, что недавно у Мусалама родилась дочь, а значит, есть и жена.

— А что ты скажешь своей жене, вернувшись в Оман? — спросил я. — Разве она не рассердится, узнав, что ты завел вторую жену?

— Вернувшись в Оман, я преподнесу ей подарок, и она будет довольна. А если мне удастся перевезти свою вторую жену в Оман, то первая должна только обрадоваться. Вторая жена будет готовить, стирать, ходить за детьми, и первой жене будет гораздо легче вести хозяйство. А когда моя первая жена постареет, вторая станет за ней ухаживать.

— А сколько лет девушке, на которой ты собрался жениться?

— Пятнадцать.

— А когда ты привезешь свою вторую жену в Оман, она поселится в твоем доме?

— Конечно, — гордо произнес Мусалам. — У меня большой четырехкомнатный дом, недавно построенный. Когда я вернусь домой, проведу электричество.

Похоже, Мусалам все продумал и твердо решил жениться. Повлиять на его решение я не мог, но все же не оставил мысли урезонить его.

— Мусалам, ты, наверное, знаешь, что перевезти индианку в Оман — хлопотное и сложное дело. Следует получить специальное разрешение, которое напрямую зависит от наличия у тебя солидного счета в банке. Ты должен кормить жену, и власти захотят убедиться в твоей состоятельности.

— Видимо, так и есть. — Мусалам кивнул. — Надо иметь тысяч двадцать риалов.

— А если у тебя не окажется таких денег?

— Тогда жена останется здесь, а я буду ей посылать деньги на содержание из Омана.

— Сколько?

— Не так много. Сто пятьдесят рупий в месяц. Жена-индианка стоит недорого.

— А если ты не сможешь посылать жене деньги, что тогда?

— Через три года она сможет опять выйти замуж, а до той поры будет ждать.

Средневековые географы рассказывают о том, что арабские моряки, посещая Мальдивские острова, часто женятся на местных девушках своей веры. А Синдбад-мореход, насколько я заключил, прочитав рассказы о его путешествиях, находил себе жену чуть ли не в каждом заморском городе, куда заносила его судьба. Да я и сам столкнулся с этим явлением: у Джумаила нашлась жена в Бейпоре, а у Худайда, помогавшего мне строить корабль, нашлась жена в Каликуте. Арабы издавна торговали с Малабарским берегом Индии, и многие моряки женились на индианках, что поощрялось местными мусульманами. Их не смущало то, что их дочь выйдет замуж за моряка, который, отправившись снова в море, может и не вернуться. Наоборот, индийские мусульмане были довольны тем, что их дочери нашелся жених с Аравийского полуострова, одного из оплотов магометанства. Женитьба араба на индианке мусульманского вероисповедания стала обычаем, имеющим свои правила. Если муж долго отсутствует и от него нет никаких известий, покинутая жена может выйти замуж вторично. В то же время мусульмане могут иметь четырех жен, если в состоянии их прокормить, и я был уверен, что Мусалам, порядочный человек, не злоупотребит своим положением и не оставит свою вторую жену. Поговорив со мной, Мусалам решил, что я не возражаю против его женитьбы.

В тот же вечер он вместе с невестой предстал перед местным кади, который и поженил их. На следующее утро Мусалам явился на судно вместе с женой и шурином. Новобрачных сопровождали и другие родственники жены в количестве не менее пятнадцати человек, но они остались на пристани и принялись глазеть на «Сохар» и шумно переговариваться. Жену Мусалама звали Зубайда. У нее было милое личико с большими темно-карими глазами. Ее гибкая, грациозная фигура дышала пробуждающейся женственностью. Держалась Зубайда застенчиво. Зато Мусалам сиял, правда, извинившись за то, что его жена просто одета — одеться получше ей не позволяли возможности. Ее отец умер, оставив сына и шесть дочерей, и теперь ее брат содержал всю семью. Этот молодой человек дал мне ясно понять, что деньги, которые он получит от Мусалама, составят приданое двум-трем его сестрам на выданье. Оказалось, что только арабские моряки, когда женятся, платят невесте деньги, а во всех других случаях индианка должна принести мужу приданое. Я понял намек и, отозвав Мусалама в сторону, сказал, что даю ему тысячу рупий (пятьдесят-шестьдесят фунтов стерлингов). Мусалам остался доволен, чего не могу сказать о себе: в смете расходов на экспедицию отсутствовала статья, предусматривающая расходы на матримониальные нужды. К тому же закралась мысль: примеру Мусалама могут последовать и другие оманцы.

Я как в воду глядел. В последующие несколько дней почти все оманцы (исключение составил Камис-полицейский) уведомили меня, что хотят вступить в брак. Один за другим они подходили ко мне и просили тысячу рупий, а Джумаил позволил себе заикнуться даже о большей сумме: он собирался не только жениться, но и рассчитаться с родственниками оставленной им в Каликуте жены. Правда, он с радостью сообщил, что та женщина, не дождавшись его возвращения, вышла замуж во второй раз, и потому неустойка за невыполнение им супружеских обязательств не очень значительна. Однако эта радость меня не тронула, и я дал Джумаилу, как и другим, тысячу рупий, посчитав неразумным оплачивать предосудительные поступки, к которым отнес прекращение мужем супружеских отношений.

Деньги сделали свое дело, и оманцы женились один за другим. Колебался один Салех, нерешительный по натуре. Он несколько дней советовался с товарищами, выспрашивая у них, хороша ли его невеста. В конце концов стенания Салеха всем надоели, и оманцы, вынудив его приодеться, отвели в дом невесты, а оттуда к местному кади, надо думать, весьма довольному наплыву брачующихся. К сожалению, нерешительность Салеха не оказалась беспочвенной, что лишний раз подтвердило, что брак — дело серьезное и что этот вопрос решать следует самому. Салех провел с женой ночь, а поутру не нашел ее — она сбежала, прихватив с собой тысячу рупий. Естественно, после этого Салех долгое время пребывал в подавленном настроении, усугублявшемся бестактностью его земляков, допекавших его вопросом: «Ну, и где же твоя жена?»

После того как мы облегчили судно и оставили несколько человек охранять перенесенное на берег имущество, пришла пора кренгованию. «Сохар» отбуксировали к южному берегу, после чего во время прилива с помощью блоков и тросов мы вытащили судно на берег, а во время отлива завалили корабль набок и принялись очищать днище от наслоений: ила, водорослей, моллюсков и морских уточек. Работе, как зачастую это бывало, помогала дружная песня. Впрочем, работа оказалась менее трудоемкой, чем я ожидал: наслоения отделялись вместе с покрытием из смеси бараньего жира и извести, которое еще в Суре мы нанесли на днище, чтобы его защитить от посягательства древоточцев. Дерево под покрытием оказалось неповрежденным, а вот специально пришитые к днищу несколько досок, не защищенных покрытием (я хотел проверить, что с ними станет), были сплошь источены древоточцами, оставившими на них сетку отверстий с иголочное ушко. Некоторые доски были настолько источены, что ломались руками, как вафли.

Нам также надлежало поставить новые паруса вместо отслуживших свое. Пока кренговали судно, Трондур нарисовал выкройку парусов. Парусину весом в две с половиной тонны мы к тому времени уже закупили. За ней ездил в Мадрас найденный мной торговец. Ему удалось перевезти парусину в купе пассажирского поезда, забив материалом все помещение. Парусина сошла за ручную кладь с согласия бригады проводников, погревших на этом руки. Материал, доставленный из Мадраса, оказался великолепным. Индия — одна из немногих стран, изготавливающих парусину превосходного качества. Но, пожалуй, лишь в Индии могут сшить паруса для судна океанского плавания всего за одну неделю. В Европе или Америке на это ушло бы четыре месяца.

Невдалеке от стоянки рыбацких лодок я нашел необходимую мне площадку — большую и ровную, вполне пригодную для того, чтобы расстелить на ней парусину и заняться работой. Оставалось нанять людей. В тот же день я познакомился с рыбаком, который произвел на меня благоприятное впечатление. Он согласился набрать людей для работы и вскоре привел с собой одиннадцать человек, рыбаков, как и он. Мы с Трондуром, вооружившись бечевкой и колышками, нанесли на площадке контуры парусов, после чего усадили рыбаков за работу, снабдив их нитками и иголками. Я пообещал хорошо заплатить, и люди дружно взялись за дело. Через восемь часов я произвел небольшой расчет: определил объем выполненной работы. Чтобы сшить паруса в намеченный мною срок, работников не хватало. Пришлось нанять еще дюжину человек, а затем еще шесть. С того времени наблюдалась занимательная картина: тридцать мужчин сидят, скрестив ноги, на расстеленной парусине и, как заправские швеи, орудуют иглами, стараясь изо всех сил. В жаркое время дня они отдыхали, а когда становилось прохладнее, вновь брали в руки иголки и работали допоздна при свете штормовых фонарей. За пять дней паруса площадью три тысячи квадратных футов были сшиты.

Еще мне предстояло найти нового кока, а от Шенби отделаться. Мало того что он готовил несъедобную пищу, он стал приворовывать. Поначалу, как я уже отмечал, он сам поглощал похищенное съестное, однако в Бейпоре он сумел развернуться: стал менять украденные продукты на сигареты. Застав его за этим занятием, я запретил проходимцу сходить на берег. Однако отделаться от Шенби оказалось непросто, ибо у него было пакистанское подданство, а индийские власти не горели желанием приютить у себя пакистанского моряка, списанного на берег. Оставалось отправить Шенби на родину, но и это оказалось нелегким делом. Чтобы уладить этот вопрос, я потратил неделю, мотаясь в Каликут и обратно. В Каликуте меня посылали из одной конторы в другую, но я только зря тратил время. Наконец я пришел в специальную службу, сержант которой взялся решить вопрос, правда, за немалую мзду. Однако, когда я пришел к нему на следующий день, он сказал, что вопрос еще не улажен и попросил заменить одну из данных ему банкнот, ибо ту по причине ветхости у него не приняли в банке, и он ее выбросил. Мне оставалось упрекнуть себя в том, что я понадеялся на сержанта, хотя мог бы уразуметь еще накануне только по виду офиса пресловутой специальной службы, что здесь не утруждают себя работой. В помещении находились два ряда столов, по десять в каждом ряду, на столах — папки с подшитыми в них бумагами, но только папки эти разбухли и пожелтели от времени, а новые, видно, не заводили. Половина рабочих мест пустовала, а клерки, сидевшие за столами, работой не занимались, а, опершись о спинку стула, казалось, отрешенно смотрели — кто в потолок, кто в окно, словно созерцательный образ жизни помогал им совершенствовать дух.

Не добившись успеха у клерков, я отправился к их начальнику, офицеру. Он сидел в своем кабинете, занятый чтением. Перед ним лежал роман Джона Фаулза «Волхв». Я приободрился, воспрянул духом: офицер — образованный человек и, возможно, войдет в мое положение. В моей библиотеке на судне имелся другой роман Фаулза — «Женщина французского лейтенанта». Выяснилось, что офицер не читал эту книгу, но с удовольствием прочел бы ее, ибо от «Волхва» пришел в восторг. На следующий день я передал офицеру «Женщину французского лейтенанта», а Шенби с билетом на самолет и месячным жалованьем отправился на автобусе в бомбейский аэропорт, чтобы улететь в Пакистан. За него я нисколько не беспокоился, был уверен: не пропадет — он умел приспосабливаться.

Шенби заменил Ибрагим Хасан, выходец с Миникоя. С ним я познакомился на Малабарском берегу Индии, когда посещал те края в поисках корабельного леса. Ибрагим был обычным клерком, не имевшим, по его убеждению, ни единого шанса достичь служебных высот, и теперь, когда я снова встретился с ним, он, узнав что мне нужен кок, изъявил желание занять вакантное место. Стряпать на большое количество ртов Ибрагиму не приходилось, но я рассудил, что кто бы ни стал коком на корабле, он будет готовить лучше, чем Шенби. Однако Ибрагим превзошел все мои ожидания. Он готовил прекрасно — язык проглотишь, что, понятно, благотворно сказалось на настроении в коллективе.

В Бейпоре наш экипаж покинули Роберт Мур, Джон Харвуд, Дейв Таттл, Трондур Патурссон и Мухаммед Исмаил. Первым троим следовало вернуться на службу, Трондуру предстояло готовиться к выставке своих живописных произведений, а Мухаммед после годового отсутствия решил вернуться к семье, проживавшей близ Каликута. Вместе с тем в Бейпоре наш экипаж пополнили Питер Ханнем, морской биолог, и моя девятилетняя дочь Ида, которой в школе предоставили отпуск, дав ей возможности принять участие в сказочном путешествии. Ида приехала вместе с Питером. Они встретились в Лондоне, а оттуда добирались до Бейпора сначала на самолете, потом на поезде и, наконец, на такси, проведя в дороге четверо суток.

Но еще не отправившись в путешествие, Ида уже попала в сказочный мир, с которым раньше могла ознакомиться только по иллюстрациям в книжках. От реки отходили узкие улочки, почти сразу же вливавшиеся в настоящий лабиринт переулков. На берегу у лодочного причала постоянно сновали люди. Наиболее колоритно выглядели носильщики, которые, устроив на голове большие корзины с рыбой, шли, сгибаясь под тяжестью, не забывая отметиться зычным криком, когда проходили мимо неказистого домика, в котором сидели учетчики пойманной рыбы. К берегу, к выкрашенным в зеленый цвет лодкам, на которых можно было переправиться через реку, сходились пассажиры: мужчины с велосипедами, женщины с тяжелыми сумками, дети с ранцами.

Вдоль улочек Бейпора тянулись лавки, представлявшие собой неказистые палатки с открытыми прилавками и навешанными над ними тентами. Здесь продавали овощи, фрукты, прохладительные напитки, одежду, мыло, галантерею. За подобным прилавком можно было увидеть даже портного, гладившего только что сшитую им рубашку старинным утюгом, наполненным раскаленными углями. А на редком свободном месте можно было увидеть мастерового, сушившего на земле ядра кокосов, идущих на изготовление копры. Женщины занимались своими делами: одни стирали, другие кормили коз, третьи в ступках толкли маниоку, а иные расчесывали длинные черные волосы своих дочерей, терпеливо стоявших рядом. Другие женщины сучили кокосовые волокна, после чего мужчины собирали свитые пряди в огромный клубок, поперечником, пожалуй, фута в четыре. Готовые клубки уносили на голове, и постороннему глазу казалось, что над толпой, заполнившей улицу, плывут огромные таинственные шары. Европейцу мог показаться странным и повстречавшийся человек в черной набедренной повязке, с выведенной на лбу темной полоской и бархатцем за ухом, — это паломник, побывавший в мусульманском святилище и совершивший обряд очищения, о чем свидетельствовали необычные атрибуты. В одном месте на окраине города слышался металлический звон. Там находилась кузница. Заглянув в кузницу, можно было увидеть, как подмастерье щипцами вытаскивает из горна раскаленную полоску металла и кладет ее осторожно на наковальню, после чего два кузнеца, орудуя специальными молотами, получают из этой полоски десятидюймовые корабельные гвозди.

Ранние арабские географы, рассказывая об Индии и называя ее Аль-Хинд, упоминали о сказочных богатствах этой страны, полной чудес. По их словам, Индия делилась в те времена по крайней мере на тридцать царств. Самым большим называлось царство, которым управлял царь царей из династии Баллахара, а самым маленьким полагался Текин, женщины которого считались самыми красивыми в Индии, и, когда царю из династии Баллахара приходила пора жениться, он брал себе в жены красавицу из Текина. Рассказывая о несметных богатствах Индии, арабские географы приводили такой пример: если в Гуджарате (одном из царств Индии) на проезжей дороге, на самом виду, лежал кусок золота, его ленились поднять. Индия вела оживленную торговлю с арабскими странами, и неудивительно, что в рассказах о Синдбаде-мореходе нередко фигурируют индийские купцы и торговцы. У арабов индийцы покупали породистых лошадей и лучшие в мире финики. Арабы покупали в Индии строительный лес, одежду, ткани и специи. Лучший индийский хлопок был настолько хорош, что пропускался через кольцо. Что касается специй, то арабы покупали эти товары главным образом в Каликуте или в Кулам Мали (городе близ Кочина), где грузили на корабли перец, имбирь, кардамон, корицу, гвоздику. К слову сказать, Васко да Гама, задавшись целью закупить специи, привел свои корабли в Каликут, воспользовавшись советом нанятого им в Восточной Африке штурмана.

Индия и поныне торгует лесом, одеждой, тканями, специями. К этим традиционным товарам экспорта постепенно добавились каучук, кофе, чай. И как в прежние времена, арабские торговые гости попивают по вечерам чай на верандах в компании своих индийских агентов, наблюдая, как солнце садится в воды Аравийского моря.

После того как мы закончили кренгование и заново покрыли подводную часть «Сохара» составом, успешно отражающим нашествие древоточцев, мы привели корабль к отведенному нам причалу. Здесь мы вернули в трюм выгруженный на время балласт и поставили новые паруса. На корабле к тому времени появился новый бушприт, а грота-рей был частично стесан, чтобы уменьшить его вес. Пока мы ставили паруса и готовились к продолжению плавания, плотники сколотили шесть больших ящиков, куда я намеревался сложить загромождавшие палубу вещи не первой необходимости. Эти плотницкие работы выполняли мои давнишние знакомые — «зеленые рубашки», принимавшие участие в строительстве корабля. Услышав, что «Сохар» пришел в Бейпор, шесть «зеленых рубашек», оставив свои дела, приехали к нам взглянуть на корабль, в строительство которого они вложили свой труд. Я с удовольствием поручил им плотницкую работу, но вскоре с грустью отметил перемены в их поведении и настроении. В Омане они работали с огоньком, непринужденно вели себя, здесь же они трудились с оглядкой, а когда на причале появлялись портовые власти, «зеленые рубашки» спешно оставляли работу, чтобы скрыться в подпалубном помещении. Я поинтересовался, в чем дело — разве местным жителям воспрещается работать на иностранных судах? Мне ответили, что не возбраняется, но, если власти заметят их за этой работой, то с ними придется делиться заработком.

Памятуя о трудностях, сопровождавших наше прибытие, и резонно предположив, что и выйти из порта будет непросто, я стал заранее «подмазывать» местные власти. После того как я сделал небольшие подарки таможенникам и чинушам Специальной службы, мне вернули корабельные документы, паспорта экипажа и выдали разрешение на отплытие. Правда, не обошлось без заминки: некий службист попытался запретить моей дочери отплыть на «Сохаре», мотивируя тем, что она прилетела в Индию, а не приехала морем. Однако, встретив мой взгляд, суливший вымогателю мало приятного, он отступил без боя. Казалось, все вопросы улажены и ничто не помешает «Сохару» продолжить плавание. Однако не тут-то было. Таможня арестовала закупленные нами и хранившиеся на местном складе товары (продукты питания, древесный уголь и тросы), объяснив арест тем, что торговец, продавший нам тросы, не заплатил пошлину. Мне предложили или самому заплатить эту пошлину (равную, к моему изумлению, стоимости товара), или ждать, когда вопрос разрешится, на что уйдет по меньшей мере неделя. Ждать неделю, а то и больше, я, конечно, не мог хотя бы по той причине, что срок, позволявший моей команде сходить на берег, как раз истек к тому времени, когда портовые власти преподнесли мне неприятный сюрприз. Дальнейшее пребывание в Бейпоре означало незапланированный расход продуктов питания, а в будущем — неприятную экономию на еде. Взвесив все «за» и «против», я пошел на уступку, сообщив портовым властям, что готов с ними встретиться и полюбовно уладить возникший вопрос.

В тот же вечер я сошел с корабля на берег, где меня уже ждали. Собравшиеся представляли собой любопытное зрелище. Они выстроились в шеренгу по старшинству. Я начал, как генерал, обходить этот строй и, пожав каждому руку, выдавать заранее обговоренную мзду: от нескольких рупий нижним чинам до нескольких сот рупий начальству. Тем временем члены моего экипажа при свете луны, словно контрабандисты, переносили из открытого склада закупленные нами товары на судно. Последним в шеренге стоял сотрудник каликутской таможни, невесть как здесь оказавшийся. Не выразив удивления, я заплатил и ему, но этим дело не ограничилось. Он сообщил мне, что с тыльной стороны склада меня, сидя в такси, ждет заместитель начальника каликутской таможни, изъявивший желание со мной по-дружески попрощаться и получить в память о нашей встрече бутылку шотландского виски. «У этого чинуши губа не дура», — подумал я. На Малабарском берегу Индии шотландский виски стоил крайне дорого, если его вообще можно было достать. На арабских судах горячительные напитки не держат, но я на всякий случай припас несколько бутылок спиртного, был у меня и шотландский виски. Предчувствуя, что этот напиток понадобится, я захватил одну бутылку с собой. Подойдя к притаившемуся за складом такси, я вынул из портфеля бутылку, и она тотчас исчезла в открытом окне машины. Однако вместо обещанного дружеского прощания меня попросили заплатить за такси.

Морская змея

В час ночи во время отлива «Сохар» тронулся в путь. Если в Суре во время отплытия нам устроили эффектную прощальную церемонию, то здесь ее не было и в помине. Наше судно медленно двигалось к морю мимо призрачных очертаний пришвартованных к пристани кораблей, экипажи которых спали сном праведников. Должно быть, и «Сохар» походил на призрак или на судно былых времен, крадущееся в ночи с грузом контрабандного опиума, перевозившегося в Китай. Впрочем, совсем без провожатых не обошлось. Нас сопровождали нанятые мною две рыбацкие лодки, в каждой из которых один из лодочников держал на вытянутой руке штормовой фонарь. Лодки шли впереди «Сохара», одна слева, другая справа от нас, обозначая фарватер. Наконец наш корабль вышел из устья Бейпора и вновь закачался на волнах Аравийского моря. К корме «Сохара» подошли обе лодки, и я с планширя протянул рыбакам причитавшиеся им деньги. Вскоре лодки скрылись во мраке ночи, а «Сохар» продолжил свой путь.