Когда проект «Путь Марко Поло» выехал из Венеции, мы отставали от графика уже на десять дней. В самом городе не было сделано никаких разысканий, потому что Венеция и городские общественные архивы прекрасно изучены превосходными специалистами по Поло. Нас привлекали именно те обширные участки пути Марко, которые были слишком далеки, чтобы их можно было с легкостью исследовать. По этой причине в Венеции мы удовольствовались съемкой мест, связанных с именем Поло, и потом повернули мотоциклы в сторону границы и отправились в длинный перегон до Турции — через Триест, Югославию и Болгарию. Наше исследование маршрута Поло должно было по-настоящему начаться на анатолийском плато в Турции. Марко, выехав в Китай, сначала направился в Иерусалим, чтобы получить от монахов святого масла из лампады, горевшей при Гробе Господнем. Привезти масла просил великий хан, подобные реликвии были в большой цене у средневекового человека. Это было время, когда византийский император мог серьезно оживить международную торговлю обширной распродажей таких вещей, как терновый венец, пеленки Иисуса, копье и губка, бывшие при распятии, трость Моисея и кости черепа Иоанна Крестителя. Получив флакон со святым маслом, Поло опять взошли на борт и поплыли в порт Лайас на южном побережье Турции. В Лайасе они простились с морем и далее двигались сушей, от города до города, лишь бы была возможность торговать с прибылью и сообразуясь с доступностью караванного пути.

На балканском перегоне мы совершенно не занимались исследованиями, и дорога через Югославию явилась честным и откровенным отпуском. Заботы, предварявшие наше путешествие, были позади, и мы могли сказать, как Питер Флеминг, наш наставник, что успех путешествия зависит от душевного настроя, с каким в него отправляются. Это очень верно. Каким-то образом Майкл опять завладел экспедиционными картами, и в результате, вместо того, чтобы двигаться к Любляне, мы поехали по какой-то второстепенной дороге и оказались в Аджеке. На этот раз мы ничего не сказали Майклу относительно его штурманских способностей, потому что, вместо скучной автострады, ведущей из Любляны в Загреб, мы ехали вдоль прелестных холмов, смотревших на Адриатическое море. Эту ночь команда проекта провела в деревушке близ дороги и выехала следующим утром, рано-рано, на траве еще лежала роса. Во всей Югославии было время сенокоса, и мы с ревом неслись по длинным прямым дорогам к Белграду навстречу сенокосным мушкам и прочим крылатым насекомым, разбивавшимся о наши очки и пятнавшим их. Ослепительно сияло солнце, с обеих сторон дороги простиралась обширная равнина, разделенная на поля, по которым двигались ряды крестьян. Высокие, загорелые, сильные мужчины, обнаженные по пояс, двигались в едином ритме, взмахивая большими косами. За косцами шли, тоже цепями, уборщики с граблями, а рядом с каждой группой стояли повозки незатейливой конструкции, запряженные лошадьми. Вечером высокая нескошенная трава волновалась на широких полях, а там, где она уже была убрана и где торчали короткие жесткие стебли, паслись в облаках мошек волы и лошади.

В Белграде мы стали центром внимания огромных толп, выказывавших к нам неподдельный интерес. Где бы команда проекта «Путь Марко Поло» ни останавливалась, мотоциклы незамедлительно окружали человек двести-триста, одни бомбардировали команду вопросами или предлагали сливовицу, другие внимательно рассматривали машины. Мотоцикл очень популярен в Югославии, и мы поминутно сталкивались с восторженными поклонниками, которые приходили в восторг, имея возможность исследовать одну из прославленных английских машин. В таких случаях Майкл весело болтал на своем псевдококни, бешено жестикулируя, дело оканчивалось полными карманами сигарет, а его глаза сияли все ярче с каждым стаканом сливовицы, и все это доставляло ему огромное удовольствие.

В первый вечер в Белграде мы расточительно поужинали в шикарном ресторане, устроенном на западный манер, с великолепной панорамой города. Пока мы ели, из мотоциклов, стоявших на охраняемой стоянке, украли чемодан, в котором находились почти все отснятые материалы. Это была катастрофа, и, несмотря на то, что вскоре вокруг ресторана кишели зловещие черные полицейские «мерседесы» с дизельными двигателями, вора не нашли. Мы провели ужасную ночь, а утром связались с нашим британским агентом, прося его прислать в Стамбул кинопленку. Увы, снятые кадры не подлежали восстановлению.

Ругая себя за то, что оставили машины без присмотра, мы выехали из Белграда в южном направлении. Но наши несчастья еще не закончились. Майкл, которого учили водить мотоцикл, разбил машину, спускаясь по чрезвычайно извилистой горной дороге. Когда это произошло, мы отъехали от Бел фала всего на двадцать пять километров, и Стэн вернулся обратно в город на оставшемся мотоцикле за помощью. Мы были уверены в успехе его миссии, потому что знали, что Стэн всегда получает то, чего добивается. Такое происходило неоднократно, когда экспедиция нуждалась в запчастях для мотоциклов или чем-либо другом. Любимым развлечением было попросить Стэна добыть хлеба в какой-нибудь жалкой деревушке, где не было видно хлебной лавки, притом мы не знали местного языка и не могли объясниться с жителями. Как огромный медведь, Стэн, бывало, вваливался в темные сени крестьянской хижины, и внутри слышалось сердитое ворчание. Потом всклокоченная голова Стэна появлялась опять, и он шел к нам, прижимая к груди буханку, а часто и другую местную гастрономию. Притом Стэн ухитрялся никогда не оставлять хозяевам деньги. Через несколько часов он возвратился из Белграда на древнем грузовике в сопровождении сильно пьяной команды и прекрасной балерины. Последнюю подхватили в дороге, она просила ее подвезти, и была чрезвычайно декоративна, но бесполезна, а команда грузовика не была даже декоративна. Члены ее поддались на уговоры Стэна, и по пути грузовик останавливался при всякой возможности у известных заведений, чтобы поддержать дух. Сцена, когда мы пыталась погрузить искалеченный мотоцикл и коляску в грузовик в поздних сумерках, была поистине списана из комической оперы. Одурманенные сербы приспособили к кузову две доски, чтобы возможно было втащить по ним мотоцикл. Когда наша драгоценная машина была на половине пути в кузов, доски соскользнули, и коляска с ужасающим грохотом упала на землю. Во время второй попытки мы уверились, что доски хорошо закреплены, но, когда мотоцикл был уже наполовину в кузове, грузовик тихо поехал вперед и стал спускаться с холма. Сквозь грохот нашей машины, пикирующей на дорогу, мы слушали страшные ругательства, которыми два серба, оставшихся в грузовике, осыпали друг друга, выясняя, кто забыл поставить грузовик на ручной тормоз. Они так и ругались до тех пор, пока далеко внизу их драгоценный грузовик не врезался в кирпичный забор.

Наконец мы втащили грузовик обратно на холм, погрузили наши машины на борт и отправились в темноте по извивающейся горной дороге обратно в Белград. Сам путь был кошмаром, так как не только пригодность грузовика для езды оставалась под большим подозрением, но и его фары были эффективно уничтожены соприкосновением со стеной. Это ни в малейшей степени не устрашало наших сербских друзей, они не обращали внимания и на водителя, который был так пьян, что полулежал на руле, срезая повороты на полной скорости. Члены экспедиции, спасая свои жизни, льнули к разваливающемуся кузову, вместе предпринимая героические усилия, чтобы удержать мотоциклы, которые всякий раз, когда зад грузовика заносило и он нависал над каменистой обочиной, норовили вылететь. Мы, естественно, останавливались выпить еще сливовицы и, несмотря на это, целыми добрались до гаража на окраине Белграда.

Опять проект «Путь Марко Поло» был в Белграде, осужденный на досадное ничегонеделание, так как приходилось ожидать починки мотоцикла и коляски. Гараж, в котором мы оставили машины, обслуживал грузовики и автобусы, принадлежавшие государственным транспортным линиям. Однако работы здесь было не так много, чтобы нельзя было выделить одного способного механика. Единственная задержка состояла в том, что этот механик проводил каждое утро за мытьем и полировкой огромного лимузина, принадлежавшего какому-то партийному боссу. Маленького усатого механика звали Попович, а его сопровождала хмурая личность, никогда не открывавшая рта в нашем присутствии. Имя этого субъекта не называлось, но нам объяснили, что это важный коммунист, русской выучки, влиятельный в партии. Важный коммунист наблюдал за Поповичем, пока тот мыл машину партийного босса, а после приступал к исправлению избитой коляски. Особенность сербско-хорватской школы ремонта, по-видимому, заключается в том, чтобы бить по ремонтируемому предмету со всего размаха кувалдой. Метод грубый, но действенный в известных ситуациях. Помимо прочего, это занимает немного времени, и Попович управился быстро, что следовало отпраздновать, прокатившись по главной улице. Я сел на один мотоцикл, Попович на другой, а вездесущий коммунист взгромоздился за спину, вероятно, для того, чтобы наблюдать за возможными отклонениями от коммунистического курса. Пока мы неслись по улице, я ухитрился выбиться в лидеры, но трамвай принудил меня внезапно затормозить, и Попович, естественно, врезался в меня сзади. Удар был силен. Я, предчувствуя недоброе, повернулся, и стало ясно, что нужна добавочная порция сербской кувалдовой техники. Единственным утешением было то, что наш молчаливый компаньон в конце концов нарушил обет молчания и, прыгая вокруг, разразился потоком проклятий в адрес капиталистической машины, о которую он сильно ударился коленной чашечкой.

Чтобы хоть отчасти утешиться, мы, все трое, отвезя машину в ремонт, сели на автобус и поехали на ярмарку в Авалу. Эта ярмарка находится в нескольких километрах от города, на вершине маленького холма, здесь же стоит памятник «неизвестному бойцу Сопротивления», или, как нам сказали, прелестно ошибившись, «дремучему партизану». С холма открывается вид на хорошо возделанные поля и на слияние Дуная и Савы, они встречаются возле древнего римского лагеря и, соединившись, устремляются к Черному морю. Сама ярмарка нас разочаровала. В ларьках продавали дешевый ширпотреб, который можно найти на любой ярмарке мира, а на мужчинах были однообразные некрасивые серые шляпы и нейлоновые рубахи, просвечивающие на груди. Все оживилось только тогда, когда заиграл оркестр и женщины в национальных белых блузках, широких юбках, вышитых передниках и шалях начали танцевать, взяв друг друга за руки и составив большой хоровод. Люди прибывали и прибывали, скоро толпа разбилась на кружки танцоров, двигавшихся ритмическими скользящими шагами.

На следующее утро, желая как можно быстрее выехать, мы явились в гараж и пришли в смятение, потому что не нашли один из наших мотоциклов, а с ним и Поповича. Мы в ярости полетели его искать. Он жил в пыльном предместье. Дома мы обнаружили его жену, которая почти не могла говорить от рыданий и, чтобы объяснить нам, что сталось с ее супругом, вытягивала руку и поворачивала кисть, делая вид, будто она что-то запирает и открывает ключом. Не было сомнения, что Попович арестован в связи с каким-то серьезным обвинением. Мы отправились к огромным казарменного вида зданиям главного управления полиции, которые располагались на Ноябрьской улице и числились под номером 29. Нас проводили по длинным мрачным коридорам с дверями, на которых хлопьями висела отслаивающаяся краска, к начальнику третьего отдела. Это был отдел расследований. За настораживающе пустым столом под неизбежным портретом маршала Тито сидел чиновник с чрезвычайно бандитской физиономией. Переводчик изложил наше дело, затем состоялся телефонный звонок, а через несколько минут в кабинет под конвоем вошел Попович. Бедный малый выглядел совершенно растерянным и испуганным. Он отправился на нашем мотоцикле после работы домой, и его задержали по подозрению в краже мотоцикла. Он умолял нас подтвердить его показания и был так трогателен, что мы бросились на его защиту, не скупясь на весьма острые комментарии относительно серьезности содеянного. В конец концов Поповича отпустили, мы отвезли его домой, прощаясь, он буквально рыдал, целуя нас мокрыми губами, и мы отправились в путь, предаваясь невеселым размышлениям о здешних полицейских обычаях.

Последние несколько миль до Болгарии мы ехали по ужасающим дорогам, покрытым чудовищными рытвинами, которые успешно разнесли на части так называемые сверхпрочные контейнеры, а в коляске образовались такие щели, что она выглядела, как перезревший банан, лопнувший по швам. Коляска в подобном жалком состоянии стала очень опасна, и третий человек был вынужден сесть на заднее сиденье машины, тащившей нагруженную коляску. Потом мы обнаружили, что кто-то из нас может в действительности передохнуть от изнурительного вождения, если верхнюю часть спины привязать к верху коляски, а ноги — к мотоциклу. Мы так уставали, что умудрялись урвать в этом странном вытянутом положении несколько часов сна, на время забывая о пыли, тряске и реве двигателей.

Едва мы въехали в Болгарию, дороги, к нашему удивлению, стали лучше, и мы быстро добрались до Софии, где наведались в издательство студенческой газеты. Отсюда нас повезли смотреть новые университетские здания, новый дворец спорта и студенческие общежития. Все было очень современно, ухоженно, порядок идеальный, но мы остро почувствовали, что предпочитаем старомодные комнаты наших оксфордских колледжей, из которых мы могли на каникулах отправиться по пути Марко Поло, а не на общественные работы. Тем не менее мы были под большим впечатлением от радушия наших хозяев и их стремления показать свою страну с самой лучшей стороны. Они кормили нас пловом в студенческой столовой и уверенно рассуждали о своем будущем. Мы нашли время посетить прелестную византийскую церковь Святой Софии, где исследователи открыли еще не все подземелья ранней христианской эпохи. Легенда гласит, что император Константин влюбился в свою сестру Софью, преследовал ее, она добралась до холма, где сегодня стоит храм, и здесь исчезла в голубом тумане пропасти, разверзшейся в земле. И даже ныне в самый глухой час ночи ее иногда можно увидеть — голубое привидение перед местом, ставшим убежищем от императора-кровосмесителя.

Нашей последней остановкой в Софии стал торговый центр, исключительно уродливый, огромный ангар. На полках было много товаров, но такая существенная вещь, как сахар, оказалась очень дорогой. Стэн, однако, поразил даже закаленных продавцов, привыкших к незатейливым местным потребностям: он потребовал килограмм какой-то смеси из потрохов и отрубей, предназначавшейся для собак, и начал здесь же ее жевать. Мы с Майклом предпочли более привычный ассортимент болгарского кафе, состоящий из яиц и дешевого красного вина, закончив наш завтрак бесчисленным числом сигает, набитых сеном.

Мы ехали через Болгарию недолго и вскоре миновали последние армейские пикеты, которые охраняют дороги, ведущие к границе с Турцией. Граница впечатляет. Надо всем доминирует контрольно-пропускной пункт в виде высокой смотровой вышки, похожей на водонапорную башню. Над пропускным пунктом развеваются звезда и полумесяц Турции, а под флагом стоит турецкий солдат в полной боевой выкладке. Он одет с ног до головы в американскую военную форму и со спокойной уверенностью держит американскую автоматическую винтовку. В Болгарии мы видели великое множество военных, но пугающая суровость турецкого пограничника, смотревшего на нас в бинокль, произвела огромное впечатление, и это впечатление в некотором смысле сохранялось все время нашего пребывания в стране.

Европейская часть Турции от границы до Эдирне и Стамбула скучна и пыльна. Это холмистая местность, безводная и скудная, и хотя время от времени вы проезжаете мимо бензозаправочных станций, они, однако, все заброшены. На дорогах, покрытых гравием, нет машин, только армейские грузовики, наполненные солдатами в пятнистой форме и довольно сурового вида. Вдоль дорог почти нет поселений, лишь время от времени встречаются стада овец, сопровождаемые стариками или детьми, с обязательными посохами и в чудовищных засаленных кепках, смахивающих на те, что так популярны в рабочих городках Северной Англии. Через каждые пятнадцать миль или около того у дороги — армейские лагери с солдатами, бесконечно марширующими перед палатками, с одной стороны лагеря — огромные стоянки, на которых плотно стоят квадратами по сотне или более американские грузовики. Всего этого однообразия почти не нарушают минареты Эдирне, только одинокий указательный столб, стоящий на центральном перекрестке города, несколько оживляет местность. На его трех указателях написано «Стамбул», «Греция» и «Болгария».

Было утро, когда мы наконец добрались до Мраморного моря и, взобравшись на вершину последнего холма, увидели внизу Стамбул — город, который оказал такое влияние на жизнь множества людей и на существование различных империй; и именно здесь мы ощутили, что наше путешествие наконец началось. Кто-то назвал Стамбул столицей мира, а во времена Марко Поло этот город стал ценнейшим призом, когда Венеция начала борьбу с Генуей за контроль над великим мировым торговым центром, где Азия встречается с Европой.

На этих холмах над городом в 1204 году лукавый дож Дандоло уговорил вождей прерванного крестового похода повернуть на Константинополь, оставив неверных в покое. Французские и венецианские войска штурмом взяли город, и множество трофеев было отправлено в Венецию. Некоторые из этих трофеев украсили ее площади, и ими можно любоваться и сегодня. Сам дож не мог оставить Венецию и принять управление над той частью Константинополя, которая находилась под протекторатом венецианцев, и вместо него назначили другого. Колония управлялась по венецианским законам, ее жителям были предоставлены торговые привилегии. Дож принял титул римского князя, а полвека спустя город сыграл решающую роль в истории путешествия Марко Поло, ибо в своей книге тот пишет, что «в Божие лето 1260 года, когда Балдуин был императором в Константинополе, а мессер Понте управлял городом именем дожа Венеции, мессер Никколо Поло, отец Марко, и мессер Маттео, брат Никколо, были в этом городе, явившись сюда из Венеции со свои ми товарами. Они были людьми хорошего происхождения, замечательными своей мудростью и предусмотрительностью. Рассмотрев разные предположения, они решили переплыть Черное море, надеясь на выгоднейшие предприятия. Потому они приобрели множество прекрасных и ценных драгоценностей и, отплыв из Константинополя, поплыли в Судак».

То, что стоит между строками сдержанного повествования Марко, имеет наиважнейшее значение. Ею отец и дядя, «замечательные своей мудростью и предусмотрительностью», нимало не заблуждались относительно недолговременной природы венецианского влияния на Константинополь после смерти волевого Дандоло. Балдуину II, графу Фландрскому и кузену короля Франции Людовика IX, оставался еще год управления Константинополем в качестве последнего латинского императора. Венецианский наместник Понте обладал очень ограниченными силами для защиты интересов Венеции, а венецианская колония преувеличивала мощь и влияние своего государства. Следствием этого была нестабильность деловой общины, и едва ли этот вопрос был снят с повестки, когда Маттео и Никколо «рассматривали различные предположения». В лучших традициях предусмотрительных и умеющих считать деньги венецианцев они решили продать все, чем семья владела в Константинополе, а после обратить капитал в драгоценные камни, которыми были переполнены городские рынки, удрученные приближением политического шторма. Поло покинули Константинополь и пустились по Черному морю на север к Судаку, а из Судака отправились в свое первое пробное путешествие, которое привело их в отдаленнейшие области Востока и, между прочим, ко двору великого хана. После отъезда Поло венецианская торговая диаспора ввиду схватки Венеции и Константинополя обратилась в прах, а к тому времени, когда Маттео и Никколо возвратились из своих удивительных странствий, венецианские притязания ограничивались торговым представительством в греческом Негропонте. Следовательно, ситуация в Константинополе была среди главных побуждающих причин удивительных странствий Марко Поло.

В основных чертах город едва ли мог измениться со времени Поло, ибо никакие приливы и отливы политического счастья не могут устранить основную смесь его населения, делающую город таким особенным. Волнуясь, мы въехали в город через колоссальные ворота дворца Топкапи, эта стена наслала на нас видения осаждающих армий. Все-таки сами укрепления — только безжизненные памятники в сравнении с суетой множества национальностей в Галате у Золотого Рога. Смешение языков и калейдоскоп национальных одежд и физиономий, разумеется, видел и Марко Поло. Что же касается нас, то нет в моей памяти города, который сразу производил бы такое волнующее впечатление на путешественника.

К этому времени у нас выработалась практика держать наличные средства в виде американских долларов, так как все трое во время предыдущих поездок достаточно поднаторели, чтобы не отдать должное сравнительной легкости, с которой можно обратить доллары в местную валюту там, где дорожные чеки и английские фунты почти не известны. В Софии мы были принуждены совершать валютные операции в величайшей тайне с участием дельцов черного рынка, настаивавших на заключении сделки в открытом поле в нескольких милях от города. Но в Стамбуле вопрос решился много проще. Мы сразу же поехали туда, где за площадью Таксим совершаются операции местного черного рынка и, припарковав мотоциклы, просто сели рядом на обочину и стали ждать, когда на нас обратит внимание та международная разновидность спекулянтов, которая кормится нуждами иностранных гостей.

— Могу я чем-нибудь помочь? — довольно уверенно произнес кто-то позади нас классическую фразу.

Мы обернулись и увидели молодого турка примерно нашего возраста, одетого скромно, но чисто. У него не было того таинственного вида, который свойственен большей части встречавшихся нам дельцов черного рынка. Мы представились и сказали, что хотим перевести часть наших денег в турецкие лиры. Аргун, так звали молодого человека, объяснил, что при новом военном правительстве больше не нужно обменивать деньги на черном рынке, так как в банках такой же курс. Но, добавил он, может быть, нам негде остановиться в Стамбуле, в таком случае, если нам угодно, мы можем остановиться у него. Предложение застало нас врасплох, и нам понадобилось некоторое время, чтобы победить известные подозрения. Но очень скоро мы осознали, что в Аргуне обрели друга и помощника, который, вместе со своей семьей, сделал так, что слышанное нами о восточном гостеприимстве весьма поблекло в сравнении с настоящим положением дел. Сверх того, именно Аргун помог нам увидеть Стамбул, каков тот есть, а не его фасад, который обычно представляют туристам.

Сперва мы отправились к Аргуну домой (вот адрес: Стамбул, Феридиж, Мадирж Сокак, дом 4). Мы повернули мотоциклы от бульваров в центре города и скоро растворились в лабиринте крошечных переулков, сплетение которых составляет огромный, расползающийся во все стороны квартал города на склоне холма, спускающегося к Золотому Рогу. Здесь живут сотни тысяч турок, которые находятся на нижней ступени социальной лестницы — чистильщики обуви, продавцы сигарет, водители такси, базарные торговцы и т. д. Семья Аргуна торговала питьевой водой и владела маленькой подвальной лавкой близ площади Таксим. Они жили в четырех маленьких комнатах сдающегося в аренду многоквартирного дома в переулке таком крутом, что мы не отважились спуститься на мотоциклах и оставили их наверху. Мы, разумеется, беспокоились о них, однако Аргун заверил нас, что машины в полной безопасности. Это была совершеннейшая правда, ибо в ту минуту, когда по кварталу разнеслась весть, что мы явились в качестве гостей, наши машины оказались под таким же надежным присмотром, под каким они были бы в центральном полицейском управлении. Весь день тучи детей, копошившихся вокруг мотоциклов, обескураживали потенциальных воров, а ночью престарелая бабушка, сидевшая в полутемном дверном проходе, которую было видно отовсюду в переулке, неусыпно наблюдала за нашими драгоценными машинами, готовая, если бы кто-нибудь покусился на них, поднять тревогу.

Потом мы были представлены семье Аргуна, разумеется возглавляемой папашей, впечатляющей фигурой с голосом медведя и с сердцем из золота. Он владычествовал в семье как бог и царь. Один его хмурый взгляд заставлял детей бросаться исполнять то, что от них требовалось, и расшевеливал даже мамашу. Большая толстая мать семейства была удивительна, она растила собственных шестерых детей, а сейчас искала комнату, чтобы усыновить трех странствующих иностранцев. Она спросила у папаши дозволения освободить одну из двух комнат на первом этаже, и эта комната стала на следующие две недели нашим домом. Четыре сестры Аргуна возложили на себя задачу ухода за нами, задачу, которую они выполняли сотней разных способов, от мытья волос до заталкивания пищи нам в рот. У девочек были самые удивительные имена, например Айзель, что значит «луна и много дождей», и Айкон, или «кровь и луна». Нашей любимицей долго была самая младшая, ее звали Мокартез, что означает «тайна», но мы называли ее Микки Маус, ибо она покорила наши сердца своей веселостью и самоотверженностью, с какой ходила за нами. Я никогда не забуду, как она карабкалась вверх по переулку — худенькая маленькая фигурка с длинными волосами, падавшими на плечи, и пара длинных сапог, в которых мы приехали и которые она несла к чистильщику, была почти вровень с нею.

Мы так устали и были так грязны, когда приехали, что семья настояла, чтобы мы помылись. Это означало поход в общественные бани, и, естественно, так как мы были в Турции, это были всамделишные турецкие бани. Они имеют свои подобия в других странах, но для того, чтобы помыться в настоящих турецких банях, вы должны приехать в саму страну и заплатить немногим больше пенни у турникета на центральном входе в одну из общественных бань. Внутри вы поступаете в распоряжение дежурного турка, одеянием которому служат два полотенца (зеленое и красное), обернутые вокруг талии, на ногах у него пара деревянных сандалий. Через несколько минут вы появляетесь из маленькой кабинки в таком же виде, вас сопровождают через две двери, которые представляют собой что-то вроде клапана, и вы ступаете в насыщенные паром банные комнаты. Здесь мы бродили в сумеречном пейзаже. Над головой крыша, изогнутая, как перевернутая чаша, и сделанная из стеклянных панелей, которые слегка рассеивают полумрак. Стены и полы из истершегося черного мрамора, везде горячая вода, она льется из фонтанов и резервуаров в стенах, струится поверх черных мраморных глыб, верхушки которых округло стесаны, чтобы на них было удобно сидеть, и наполняет глубокие бассейны в полу. Больше часа мы наслаждались, потом легли на черные мраморные глыбы, от которых поднимался пар, и нас мутузили массажисты. Наконец мы оделись и вышли из бань настолько освеженные и отдохнувшие, насколько мы были измотаны перед этим.

Приближалось время ужина, и Аргун повел команду проекта обратно домой. Здесь нас ждал первый из наших наиболее счастливых и экзотических столов. Семья рассаживалась под бдительным оком папаши. Трое гостей примкнули к нему с обеих сторон, а остальные приткнулись где только возможно, рассевшись вокруг единственного стола на старых стульях и на одной из кроватей. Каждому времени дня в семье Аргуна соответствовали традиционные блюда. На завтрак подавался турецкий сыр, хлеб, помидоры, сосиски, нарезанные на маленькие кусочки, и салями. Второй завтрак и обед составляло неисчислимое многообразие блюд — бобы, рис, свежие овощи, консервированные огурцы, перец и фрукты; в особенности фрукты, множество и множество персиков, абрикосов, винограда, слив и орехов. Во всякое время за обедом, за завтраком или за ужином можно было ожидать, что сосед, выбрав какой-нибудь особенно лакомый кусочек со своей или с вашей тарелки, засунет его пальцами в ваш рот. Папаша довольно скоро познакомился с нами настолько, чтобы коварно брать перец, жгучий как огонь, и класть его в наши рты, когда мы менее всего ожидали этого. И когда получивший перчика силился его проглотить, папаша разражался хохотом и хохотал, пока из его глаз не начинали литься слезы, такие же обильные, как и те, что стекали по щекам жертвы. Покупка продуктов и их приготовление целиком возлагались на старших дочерей, так же, как и мытье посуды, ибо это происходило в священное время кея. Турецкий чай, или кей — чудо, и железным правилом отца семейства, введенным в доме, предписывалось, что кей должен быть отменным. Чайные листья, кстати сказать, не индийские, а персидские, завариваются в медном чайнике — строго определенное время, и горячая золотистая жидкость разливается в тонкие стаканчики поверх двух или трех кусочков сахара. В итоге получается отличный напиток, и мы, люди, сидевшие вокруг стола, говорили часами, прихлебывая восхитительный кей папаши, стакан за стаканом, и наполняя воздух дымом местных дешевых сигарет.

Так как Аргун был временно без работы, семья жила исключительно доходом от маленькой лавки, в которой они продавали воду, близ площади Таксим. Водопроводная вода в Стамбуле нехороша, но вполне пригодна для питья. Многие турки, однако, предпочитают воду более высокого качества, которая добывается из местных источников, находящихся в собственности частных компаний. На рынок эта вода поступает в маленьких бутылках стоимостью в несколько пенсов. Многие турки в Стамбуле, правда, имеют такой вкус к воде, что оценивают ее так же, как мы оцениваем вино, только турка интересует не время сбора винограда, а название и характеристики источника, из которого получена вода.

Каждое утро папаша обычно облачался в бело-голубую полосатую рубашку и красочные фланелевые брюки, которые он подворачивал, пока между обшлагами брюк и белыми с черным, отполированными до блеска туфлями итальянской кожи не показывались, во всей их элегантности, носки. Он затягивал ремень в предвкушении трудного дня и проверял, похлопывая себя по нагрудному карману рубашки, с ним ли пачка его любимых сигарет «Ени Харман». Последний хмурый взгляд на детей, чтобы не забыли, что им нужно сделать сегодня, и папаша топает из дверей мимо громадной кучи деревянных шлепанцев, которые мы все надевали дома, оставляя уличную обувь на циновке. Папаша неспешно взбирается по вымощенной булыжником улице к площади Таксим, где в кафе, напротив его лавки, уже выставлены столики. Здесь папаша здоровается со своими друзьями и останавливается выпить стаканчик кея; один стаканчик следует за другим, в этом и заключается рабочий день. Только изредка, тяжело ступая, он переходит дорогу и заглядывает в дверь своей лавки. Внутри одна из его дочерей, Айзель, занята подметанием пола, который и без того идеально чист. Айзель управляется с покупателями, и весь день папаша сидит на противоположной стороне улицы со стоящим перед ним стаканчиком кея или прогуливается там и сям, проводя день с другим лавочником, который кажется тоже удовлетворенным неспешным ведением дел.

Семья Аргуна делала покупки большей частью на огромном крытом базаре на противоположной стороне моста Галата. Чтобы добраться туда, нужно или сесть в трамвай, который лязгал по рельсам вдоль узких вымощенных улочек, или воспользоваться своеобразной стамбульской подземной транспортной системой. Эта необычная система состояла из двух поездов, курсирующих по двум крутым тоннелям, которые соединяли вершину и подножие холма, выходящего на Золотой Рог. Поезда были похожи на пару пауков. Когда один тащится верх, поднимаясь по длинному кабелю, его коллега внезапно срывается вниз по склону холма, таща за собой свой кабель. Другой дешевый способ передвижения по городу — такси. Это разновидность путешествия автостопом. Аргун, который был, естественно, специалистом в этом деле, обычно шествовал по середине дороги, выкрикивая в сторону потока огромных старомодных американских машин, которые служили в Стамбуле такси, адрес, куда ему надо ехать. Если кто-нибудь из таксистов ехал в ту же сторону, он жал на тормоза, и пока его избитая машина визжала, останавливаясь, мы должны были быстро взгромоздиться сверх прежнего груза пассажиров. После чего такси, покачиваясь, продолжало двигаться далее, ныряя в самые незначительные дыры в пробке и решительно не замечая сотен полицейских из военной полиции, которые пытались управлять движением на всех возможных перекрестках. Время от времени наш водитель сворачивал на тротуар, чтобы выкрикнуть прилично выглядевшему пассажиру, куда едет такси, или для того, чтобы высадить одного из спрессованных клиентов. Когда последние высаживались, шофер производил приблизительную оценку участия клиента в поездке, и цена редко превышала один шиллинг или около того.

Большой базар — целый мир. В этой огромной, расползавшейся во все стороны сети переулков, наполненных теснящимися толпами, кажется, не было ничего, чего нельзя купить или продать. Множество кузенов Аргуна владели здесь лавками, и мы могли сидеть в них часами, наблюдая яркую, текущую мимо толпу, говорившую на десятке языков и состоявшую из смеси всех национальностей и вероисповеданий. В особенности замечательны были базарные грузчики, одетые в рубища, толкавшие перед собой двухколесные тележки, на которых они перевозили товары от лавки к лавке. Всюду сновали продавцы воды с огромными медными флягами в мешках, державшие в одной руке крошечную чашечку, которую опускали в наполненные фляги, чтобы привлечь внимание, и потрясающие чистильщики обуви с подносами, на которых стояли остроконечные медные сосуды; каждый поднос был лавкой в миниатюре, здесь была вакса всех оттенков, были воск и масло, так что даже наши потрепанные и исцарапанные мотоциклетные сапоги через несколько минут упорного труда щеткой и полировальной тряпкой ровно и ослепительно сияли. Именно на базаре мы приобрели огромные сумки из толстой кожи, сделанные в мастерской кожевенника, в которых на верблюдах возят поклажу, заменив ими бесполезные современные мотоциклетные контейнеры из стеклоткани. Эти кожаные сумки были тяжелыми, восхитительно пахли наполовину высушенной кожей и выдержали все путешествие — и через реки, и через пустыни.

Еще в Стамбуле был цыганский квартал, в который после наступления темноты не осмеливалась являться полиция. Но Аргун брал нас туда с собой смотреть потрясающие воображение танцы, исполняемые детьми, моментально рассеивающимися при виде подозрительных взрослых. Как-то утром, когда мы проходили мимо цыганского района по пути к площади Таксим, нам посчастливилось встретить цыганскую свадьбу во всем ее своеобразии. Рассвело всего час назад или около того, но в переулке уже стояли длинные столы, заставленные фруктами и газированной водой разных видов в добавление к обычным бутылкам со спиртным. Скоро за столами во всем доступном им блеске тесно сидели цыгане — с серьгами в ушах, цветами в волосах и, на сей раз, улыбчивые и приветливые. Два скрипача и человек с деревянным инструментом, довольно похожим на пастушью свирель, были оркестром, всюду носились дети с чумазыми физиономиями и темно-коричневыми вперемешку с золотым волосами. Тут и там кто-нибудь вскакивал с места и, схватив со стола или с головы кого-нибудь из гостей венок, танцуя, устремлялся к свадебной паре и короновал невесту или жениха.

За день до отъезда я сумел получить аудиенцию у губернатора стамбульской области. Он был одним из важнейших лиц в стране, перед которым благоговели и которого уважали, он не только управлял городом, но и являлся командующим турецкими войсками, во власти которых находились Стамбул и подходы к нему. Единственным аргументом для встречи, на который мы могли рассчитывать, чтобы получить аудиенцию у этого очень занятого человека, была передовая статья в местной престижной газете о проекте «Путь Марко Поло». Вооружившись ею, я настоял, чтобы Аргун сопровождал меня, ибо он так много для нас сделал, что я хотел отблагодарить его хотя бы этим. Мы вошли вместе в гигантский дворец губернатора, и нас провели через залы, комнаты и приемные, заполненные суетящимися секретарями и ожидавшими аудиенции с великим человеком генералами и старшинами города. После надлежащей процедуры и не без влияния драгоценной газеты меня и Аргуна проводили в гостиную губернатора. Здесь нас очень гостеприимно приветствовал сам губернатор, и мы провели за кофе и за разговором занятные полчаса. Наконец мы простились и отправились обратно между длинных очередей сановников, над которыми мы взяли первенство. Тогда и только тогда я доверительно сообщил Аргуну, что от начала и до конца нашего пребывания во дворце он странным образом не обратил внимания на то, что его рубашка не заправлена в штаны.

Наконец настал день, когда мы должны были покинуть мамашу, папашу и семейство и отправиться на наших мотоциклах далее по пути Марко Поло. Мы переплыли Босфор на одном из паромов, которые ходят взад и вперед по узкой полосе воды, разделяющей Европу и Азию. На азиатской стороне мы простились с Аргуном, который по традиции переплыл с нами пролив, чтобы пройти часть пути отъезжающих гостей. Когда мы уезжали, в глазах Аргуна стояли слезы, и у нас не было сомнений, что мы еще вернемся в гости к этой удивительной турецкой семье.