В королевскую канцелярию меня вызвали тремя неделями раньше. Едва в куполе Ахенской базилики успел зазвонить колокол, созывавший на вечернюю службу, как в мою дверь постучал встревоженный с виду молодой писец с кроличьими зубами. Он мямлил, запинался и смотрел в землю, а не на меня, потому что я не успел надеть повязку, которую обычно ношу, оказываясь на людях. И франки, и мои соплеменники-саксы верят, что глаза разного цвета у человека – это личная метка самого повелителя зла. У меня же один глаз голубой, а другой – зеленовато-карий. Это небольшое отличие от других людей спасло мне жизнь, когда, в бытность мою подростком, король Уэссекса Оффа захватил крохотное королевство, принадлежавшее моему роду. Моих отца и братьев Оффа убил, но мне сохранил жизнь, опасаясь навлечь на себя несчастье этим убийством. Вместо этого он выслал меня из своей страны ко двору короля франков, самого могущественного из правителей Европы, чьи владения сегодня простираются от побережья Атлантики до темных лесов за Рейном. Мое изгнание было обставлено суровыми условиями. Оффа рассчитывал на то, что я испытаю все тяготы и печали положения winelas guma, как у нас называют человека без друзей, являющегося добычей для каждого, кто пожелает причинить ему любой вред или, допустим, заставить работать на себя. Но, как ни удивительно, я не только уцелел, но и преуспел. За службу во время Испанского похода я был вознагражден ежегодным денежным содержанием и получил в дар домик на краю королевского квартала.

Юный гонец, топтавшийся у порога, дал мне также понять, что не хотел бы входить в дом. Причиной этому, решил я, служил всем известный факт, что я делил свое жилье с чужеземцем довольно зловещего облика. Благодаря смуглой сарацинской коже, ироничным манерам и хромой искривленной ноге Озрик внушал опасение правительственным канцеляристам и служил для них постоянным предметом застольных сплетен. Когда-то этот человек был рабом: мой отец купил его, когда я только-только появился на свет. Теперь же он был моим другом и доверенным компаньоном.

Я вернулся в дом, надел на глаз неизменную повязку и взял тяжелый плащ, достававший мне до самых щиколоток. В этот поздний час жаровни в канцеляриях наверняка должны были догореть и погаснуть, а ее помещения славились сквозняками. Затем я отправился вслед за гонцом по дорожкам, крест-накрест пересекавшим королевский квартал Ахена. Идти в сумерках приходилось с опаской, так как повсюду кипела непрерывная стройка. Тут и там без особого порядка были навалены кучи песка, кирпичей и тесаного камня. Каждый вечер возникали временные мастерские и склады, вынуждая прохожих искать обход. Знакомая дорожка вдруг оказывалась перегорожена лесами или барьером перед свежевырытой канавой под фундамент для нового здания. Все время, сколько я знал Карла, король энергично подгонял здесь, на севере, строительство своей новой столицы и не стоял за расходами, стремясь сделать так, чтобы его обиталище стало не хуже Рима. Уже были закончены сокровищница, суд и казармы гарнизона. А вот высоченный зал совета, рассчитанный на места для четырехсот человек, все еще являл собой пустую коробку, да и самое любимое детище Карла – королевская капелла еще не была готова для торжественного освящения. Для нее были заготовлены колокола, мраморные колонны и рельефная бронзовая двустворчатая дверь, отлитая здесь же и изрядно обогатившая владельца литейной мастерской. Но до завершения капеллы было пока далеко: целой армии ремесленников предстояло трудиться еще не один месяц, чтобы вмуровать в цемент яркие мозаики, которые должны были потрясать молящихся.

По пути в канцелярию мы почти никого не встретили, кроме разве что нескольких человек, спешивших в базилику к начавшейся уже службе. Оттуда доносились слова псалма в проникновенном исполнении большого хора да долетал легкий запах курящегося ладана. Я ускорил шаги и постарался держаться в тени, не желая, чтобы кто-то заметил, что я не был на службе. Карл с каждым годом становился все более набожным и того же самого ожидал от своих приближенных. Те, кто вроде меня был нетверд в вере или вовсе не имел ее, должны были соблюдать хотя бы внешнюю видимость религиозности, дабы не навлечь на себя королевскую немилость.

У входа в канцелярию мой провожатый все же набрался смелости и сообщил, что хотел бы посетить службу, пока она не завершилась, и что меня, как я и предполагал, пожелал увидеть Алкуин Йоркский. Я заверил своего спутника, что отлично знаю, где находится кабинет Алкуина. Склонив голову в признательном поклоне, юноша умчался прочь, а я отправился, куда было велено.

С Алкуином Йоркским я познакомился тринадцать лет назад, в тот самый день, когда наивным юнцом со стертыми ногами и в сопровождении хромого раба пешком явился в Ахен. Алкуин был священнослужителем, ученым и учителем королевской семьи, а также советником короля по самым деликатным государственным вопросам. Хорошо и давно зная этого человека, я нисколько не сомневался в том, что сейчас он стоит на коленях в первом ряду молящихся и мне нет никакого смысла дожидаться его, болтаясь по пустым промозглым коридорам. Поэтому я решительно направился к его кабинету, втайне сожалея, что король Оффа не видит моей самоуверенности, и, не дав себе труда постучать, распахнул дверь и смело вошел в комнату.

Этот кабинет больше походил на келью монаха, нежели на рабочее место сановника. На чисто-белой оштукатуренной стене висел простой деревянный крест, а прямо напротив него располагался большой стол, тоже деревянный, с неудобным на вид деревянным же табуретом: сидевший на нем, подняв глаза от работы, неизменно упирался взглядом в распятие. Никакой другой мебели в комнате не было, если не считать полок, выстроившихся вдоль двух оставшихся стен. На столе стоял железный подсвечник с тремя свечами из дорогого пчелиного воска. Ради экономии в нем горела лишь одна свеча, освещавшая лист пергамента, перо и чернильницу. Судя по всему, Алкуин работал допоздна и покинул кабинет лишь для участия в службе. Скоро он должен был вернуться.

Я закрыл за собой дверь и решительно подавил желание полюбопытствовать, что писал Алкуин. Вместо этого я подошел к полкам и взял в руки предмет, сразу привлекший мое внимание. Здесь, в этой аскетической обстановке, он выглядел совершенно неуместно. Это был огромный, почти в добрый ярд, рог для питья. По форме он очень походил на те рога, которые использовали на королевских пирах, однако они были вполовину меньше того, что я держал в руках, и делались из стекла или из коровьих рогов. Я подошел с ним поближе к свече и попытался понять, из чего же он сделан. Темная поверхность рога была отполирована до глянцевого блеска, а вокруг его открытого конца шел широкий серебряный обод. Я заглянул внутрь. Сколько же жидкости могло бы туда вместиться! Из сосуда отчетливо пахло элем… В этот момент я услышал, что кто-то шаркающей походкой идет по каменному полу коридора. Поспешно положив огромный рог на место, я обернулся, и в тот же миг хозяин кабинета открыл дверь и вошел в комнату.

Как обычно, Алкуин, казалось, не замечал вечернего холода. Одет он был лишь в простую темно-коричневую рясу и сандалии на босу ногу. Этому сухопарому, чуть выше среднего роста человеку было уже под пятьдесят. Волосы его изрядно поредели и отступили назад, что лишь подчеркивало его высокий мудрый лоб и вытянутое умное лицо. Бледность и чуть заметные веснушки выдавали его северное происхождение, а серые глаза сохраняли острую проницательность, которую я запомнил по предыдущим беседам. Мне показалось, что он выглядел усталым – видимо, очень много работал.

– Зигвульф, благодарю, что сразу откликнулся на мой призыв, – начал Алкуин. Вероятно, то, что я так бесцеремонно вошел в его кабинет, этого человека нисколько не беспокоило. Он не предложил мне снять плащ, из чего я заключил, что разговор будет непродолжительным.

– Полагаю, ты слышал о дарах от халифа Харуна, – сказал сановник. У него была своя, довольно необычная манера разговора. Он тщательно подбирал слова и употреблял их так точно, будто читал лекцию. Я внимательно слушал его. Алкуин имел заслуженную репутацию человека, не любящего ходить вокруг да около, а меня занимала причина, по которой он мог в столь поздний час вызвать меня к себе.

– Мне рассказывали о рыцаре – хранителе времени, – ответил я.

Больше всего разговоров ходило об одном из даров – механических часах. Каждый час из крохотной беседки появлялась фигурка рыцаря в доспехах, ронявшая металлический шарик на металлическое блюдо. Никто и никогда прежде не видал такой искусной и хитроумной работы.

– Будем надеяться, что рыцарь не заржавеет. У нас нет мастера, который мог бы починить его, – сухо заметил Алкуин.

В том, что Карлу привезли подарки от чужеземного властелина, не было ничего необычного. Во дворце вели постоянный учет самых различных предметов (и оценивали их стоимость) – драгоценных камней, монет, оружия и доспехов с ювелирной отделкой, мехов, предметов из резной кости, свертков дорогих тканей и тому подобного. Кое-что отбирали для того, чтобы держать на виду, но большинство подарков хранили в королевской сокровищнице: здании без окон, со стенами в три фута толщиной, примыкавшем ко все еще не достроенной палате совета.

– Что тебе известно об этом халифе? – спросил Алкуин.

– Лишь то же самое, что и всем, – осторожно ответил я. – Столица у него в городе под названием Багдад. Это очень далеко отсюда, за Иерусалимом и Святой землей. Он живет там в богатстве и несравненной роскоши. Что подтверждается великой ценностью его даров.

Мой собеседник строго взглянул на меня, как будто осуждал за неосведомленность.

– Харун ар-Рашид – один из трех могущественнейших властелинов мира. – Он произнес это так, будто делал внушение ленивому, но не безнадежному ученику. – Двое других – это константинопольский император и, конечно, наш Карл. Среди многочисленных титулов и званий Харуна самый почетный – повелитель правоверных. Он называет себя верховным правителем всех сарацин.

– Насколько мне известно, на такой же титул претендует и эмир Кордовы, – пробормотал я.

Рану в плече я заработал во время неудачного похода армии Карла в Испанию для поддержки мятежников, восставших против этого самого эмира. Я припоминал, что бунтовщики – тоже сарацины – просили помощи не только у Карла, но и в лежавшем вдали Багдаде.

– Ты прав. Эмир Кордовы отказался признать верховенство халифа. Не стану отягощать тебя подробностями, но предки Харуна, захватив власть в халифате, истребили всех родственников эмира, до каких сумели дотянуться. Единственный уцелевший сбежал в Испанию и основал там собственное независимое государство. Обе династии люто ненавидят друг дружку, – рассказал Алкуин, и я, наконец, понял, куда он клонит.

– Получается, что Харун посылает Карлу дорогие дары в знак признания его власти и демонстрации дружеского расположения! – воскликнул я.

Сановник поощрил меня чуть заметной улыбкой:

– Зигвульф, я рад, что тебе не потребовалось много времени, чтобы понять, что к чему.

– Мой друг Озрик как-то сказал, что у сарацин есть пословица: «Враг моего врага – мой друг».

В мыслях моих закопошился червь сомнения. Не мог ли неожиданный вызов к Алкуину быть как-то связан с Озриком?

Однако следующая реплика хозяина кабинета не прояснила ровным счетом ничего:

– Обычаи и вежливость требуют, чтобы Карл в ответ на щедрость Харуна вознаградил его столь же ценными и редкими дарами. Король уже спрашивал моего мнения по этому поводу.

– Непростая задача, – равнодушно заметил я.

Алкуин бросил на меня острый взгляд – возможно, он принял мои слова за насмешку.

– Халифу не пошлешь связку клинков! – повысил он голос.

Франкские оружейники славились качеством своих изделий, и клинки для мечей всегда входили в число тех подарков, которые Карл посылал другим правителям.

Алкуин тем временем вернулся к своему обычному спокойному тону:

– Халиф, несомненно, знает о зверинце Карла, иначе зачем бы он прислал Его Величеству среди других даров слона.

Я даже ахнул. В королевском зверинце имелись волки, медведи, леопарды, павлины, рыси и даже пантера, присланная басилевсом, императором Константинополя. А если к ним прибавится еще и слон… Мысль о том, что к ним может присоединиться этот диковинный зверь, взбудоражила меня неожиданно сильно.

Собеседник не без удовольствия наблюдал за моим волнением.

– К сожалению, животное не выдержало путешествия, – добавил он.

Мое воображение разыгралось еще пуще. Я немало слышал о слонах. Да и кто о них не слышал? О них говорилось во многих легендах, повествующих о сказочном востоке, а отлученный от церкви священник, бывший моим учителем в далеком детстве, рассказывал о том, как в древности римляне обучали их для войны. Но, насколько мне было известно, в Европе уже много веков не видели ни одного слона. Они были поистине мифическими зверями.

– Но умер этот слон очень некстати, – продолжал Алкуин. – Особый был зверь. Шкура у него была светлая, почти белая, и толковалось это как знак великого уважения халифа к Карлу. Судя по всему, белый в Багдаде – это королевский цвет. Во внутренний город там допускают только в белых одеждах.

– Отчего же умер слон? – спросил я.

– Это тебе придется спросить у того, кто возглавлял посольство из Багдада. Он полон сожаления о случившемся.

Будь я повнимательнее, эти слова Алкуина заставили бы меня насторожиться и подготовиться к дальнейшему. Но слишком уж глубоко я погрузился в размышления о слоне, который мог бы поселиться в Ахене, чтобы сразу понять, что последует дальше.

Сановник же не стал заканчивать свою мысль.

– Я познакомлю тебя с ним в другой раз, – сказал он только. – Он тебе понравится. Очень воспитанный и обходительный человек. Он раданит, и зовут его Аврам.

– Раданит? – повторил я, все еще не понимая, куда гнет мой собеседник.

– Раданиты исповедуют иудейскую веру. – Я уловил в его голосе нотку неодобрения. – Большую часть жизни они проводят в дороге, странствуя с одного рынка на другой. И торгуют, торгуют, всегда торгуют. Сеть знакомств и содружеств, сплетенная ими, простирается от Испании до Индии.

Я неохотно отрешился от мечты увидеть слона и попытался сосредоточиться на словах Алкуина.

– Если город или поселение процветают на торговле, можно не сомневаться, что там имеются раданиты – хоть одна или две семьи, – продолжил он. – Нам известно, что во владениях Карла они покровительствуют торговому пути по Роне и что в городах вдоль реки обитает несколько их семейств. Но где и как их можно встретить, никто не знает. Эти люди держатся скрытно. Говорят, что они опознают друг дружку по тайным знакам.

Он немного помолчал, а потом заговорил снова:

– Наш король решил, что негоже уступать халифу Харуну в щедрости и что нужно отправить в Багдад животных, которые будут не менее редкими и диковинными, нежели почти что белый слон. – До сих пор слова Алкуина лишь удивляли и заинтриговывали, но теперь он просто ошеломил меня. – Зигвульф, король лично приказал, чтобы наше посольство в Багдад возглавил ты.

Я настолько не ожидал ничего подобного, что на некоторое время утратил дар речи.

– И каких же зверей я должен буду отвезти? – хрипло выдавил я.

Алкуин ответил с улыбкой, полной ядовитой иронии:

– А вот об этом Карл расскажет тебе самолично. Он, несомненно, уже покинул капеллу и вернулся в свои покои. А тебя он ожидает увидеть… безотлагательно.

Беседа закончилась. Все еще огорошенный, я неуверенно побрел к двери и опомнился уже в коридоре. И лишь закрывая за собой дверь, я осознал, что, когда я спросил о том, каких животных нужно будет везти в Багдад, сановник мельком бросил взгляд на огромный рог в серебряной оправе.

* * *

Ночное небо полностью затянуло тучами, и в крытой аркаде, соединявшей канцелярию с королевскими покоями, стояла почти непроглядная темь. Среднюю часть аркады еще не достроили, плиты, которыми была вымощена остальная дорожка, валялись там в беспорядке, однако я пробрался там, не упав и даже ни разу не споткнувшись. Я ходил этим путем невесть сколько раз, по большей части после захода солнца, хотя в последние месяцы эти прогулки случались все реже. Как правило, я бывал здесь, когда меня приглашала провести с нею ночь Берта, одна из многочисленных дочерей Карла. Она приметила меня вскоре после того, как я, еще совсем юношей, прибыл сюда, и ее привлекла моя наивность, а также, как я довольно скоро сообразил, экзотика в виде разноцветных глаз и иноземного происхождения. Со временем ее привязанность ко мне охладела, и я сдвинулся далеко вниз в списке тех, кого Берта призывала к себе на ложе. Однако ей нравилось иной раз подергать за старые струны, и, желая внести разнообразие в круг своих любовников, она вновь звала меня к себе. Я отлично знал, что отношения эти становятся все менее и менее надежными и даже опасными. Если бы Его Величество узнал о том, что его дочь делается все ненасытнее в своем сладострастии, он вполне мог бы остановить ее, наглядно покарав кого-нибудь, кого сочтет нужным обвинить в дерзновенном посягательстве на честь принцессы. Как человек, попавший к франкскому королевскому двору со стороны, я был вполне подходящей кандидатурой для показательной казни, а потому со страхом думал о том, какое наказание он может выдумать – наиболее вероятными мне казались смертная казнь или кастрация, – и уже решил прервать отношения с Бертой. Но и тут следовало проявлять величайшую осторожность. Мой отказ иметь с нею дело вполне мог подтолкнуть ее к мести, да и, прямо говоря, я до сих пор находил принцессу очень соблазнительной. Она уделяла очень много внимания своей внешности, подкрашивала губы ягодным соком и прикрывала тонким слоем пудры первые изъяны, начавшие появляться на ее безукоризненном до недавних пор лице. Можно было не сомневаться в том, что она красила длинные волосы, которые часами расчесывали и укладывали ее служанки. Но тело ее совершенно не нуждалось в подобных ухищрениях. С достижением зрелости прекрасное, как изваяние, тело Берты сделалось еще более роскошным и манящим.

Жилые покои короля занимали весь первый этаж величественного здания, расположенного в северо-восточном конце королевского квартала. У подножия широкой лестницы я сделал вид, что не заметил, как мне подмигнул один из стражей: я узнал в нем одного из тех воинов, которые всегда получали мзду за то, что отводили взгляды, когда я посещал Берту. Его сотоварищи обыскали меня – не спрятал ли я оружие – и пропустили к уже дожидавшемуся меня лакею, на руки которому я сбросил плащ. Ближних слуг Карла нисколько не удивляли посетители, являвшиеся к их господину в поздний час. Король издавна привык спать после полудня, а потом заниматься делами до глубокой ночи. Было также хорошо известно, что он мог не ложиться и под утро: частенько Его Величество покидал в предрассветный час свои покои и бродил без всякой охраны по королевскому кварталу, чтобы своими глазами видеть, что и как там происходит. Однажды я до полусмерти перепугался, когда, торопясь на свидание с Бертой, чуть не наткнулся на него, и у меня до сих пор не было уверенности в том, что он не узнал меня, хоть я и удачно скрылся в темноте.

После короткой заминки лакей провел меня вверх по лестнице к большой двустворчатой двери. Коротко и громко постучав, он приоткрыл ее ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь.

Войдя, я невольно зажмурился. В отличие от полутемной кельи Алкуина малая приемная Карла была залита ярким светом: повсюду горели длинные толстые свечи. Они были вставлены в паникадила, свисавшие с потолочных балок, в высокие железные канделябры и в бра, прикрепленные к стенам. Последние были снабжены еще и зеркалами из полированной стали, усиливавшими свет. Благодаря всему этому великолепию в помещении было тепло и светло, как днем, а кроме того, сладко и густо пахло пчелиным воском. Просторная комната сама по себе производила впечатление уюта, который особенно усиливала роскошь обстановки. Для защиты от непогоды в окна были вставлены листы стекла. Стены украшали льняные полотна, на которых многоцветными красками были искусно нарисованы сцены охоты. На кушетке с подушками, застеленной толстым ковром, Карл часто спал во второй половине дня. Другой столь же роскошный ковер лежал на большом столе, не скрывая, впрочем, резных ножек в форме диковинных зверей. Довершали обстановку с полдюжины складных кресел из какого-то темного экзотического дерева и – как же без него! – распятие. У Алкуина был простой, ничем не украшенный крест, висевший на белой стене. Здесь же крест, раза в четыре больше, стоял на подставке из бледно-зеленого мрамора – так, что прежде всего бросался в глаза любому вошедшему. Его перекладина была инкрустирована полудрагоценными камнями, поблескивавшими в свете свечей.

Но доминировал над всем, что имелось в помещении, безусловно, сам Карл, возвышавшийся за письменным столом. Я как-то успел забыть, как Его Величество был высок и широкоплеч. Он был выше меня по меньшей мере на голову, могучий, широкий в кости и плечах, с большими руками и ногами. В тщательно подстриженных и умащенных пышных волосах его проглядывала седина, а лицо украшали длинные висячие усы, столь популярные у франков. Как обычно, одет он был весьма скромно для особы такого ранга, но в наряды из наилучшей материи. На нем были чулки и туника из тонкого, как шелк, темно-синего сукна, а также башмаки и подвязки из мягкой бледно-голубой кожи, обильно украшенные серебряными бляшками в виде листочков. Он почти не носил драгоценностей – лишь на правой руке у него красовался массивный золотой перстень с большим красным камнем да плетеный золотой обод на мощной шее. Хотя в комнате было тепло, он сидел в безрукавке из короткого меха (мне показалось, что это был мех выдры). Безрукавка была не застегнута, потому что король франков и патриций римлян к тому времени отрастил весьма объемистое чрево.

Я поклонился.

– Зигвульф, у меня есть для тебя задание, – резко бросил правитель. Он, как и Алкуин, предпочитал сразу говорить о деле. Голос у него был неожиданно высокий для такого крупного человека – даже пискливый, тогда как речь советника звучала спокойно и благозвучно.

Я стоял в растерянности, не в силах оторвать взгляда от предмета, который Карл держал в руках. Это был еще один огромный, оправленный в серебро рог для питья, точь-в-точь такой же, какой я только что видел в келье Алкуина. Правда, в руках у великана-короля он не казался слишком уж большим.

– Это осталось со времен моего деда, – сказал Карл, заметив выражение моего лица, и покрутил рог в руках.

Я молча ждал продолжения.

– Алкуин говорил тебе о слоне, которого халиф выбрал для меня? – спросил король.

– Очень жаль, Ваше Величество, что зверь не выдержал долгой дороги, – пробормотал я, потому что молчать дольше было бы невежливо.

– Неважно. Я пошлю ему зверя не хуже. – Правитель подкинул рог на руке, как будто похвалялся им передо мною. – Ну, конечно, не такого громадного, как слон. Но пара – сравняется!

В своем возбуждении он вел себя совсем по-мальчишески. Я же снова не мог понять, о чем он вел речь.

– Вульфард, мой главный егерь, говорит, что это возможно, – добавил Карл.

Наконец он то ли заметил недоумение на моем лице, то ли вспомнил, что я вырос не среди франков, а прибыл сюда издалека.

– Зигвульф, это рог самого крупного, самого опасного зверя из всех, какие встречаются в моем королевстве, – пояснил он. – Для охоты на тура надобны хорошие навыки и большая смелость. Тому, кто добьется успеха, в знак признания героизма достается наивысший трофей – такой вот рог.

Взгляд больших серых глаз короля задержался на моем лице, и Карл вдруг стал серьезным:

– Зигвульф, ты доставишь от моего имени в Багдад двух туров, быка и корову. Они и будут моим «слоном». Харун сможет потом развести от них в своем зверинце хоть стадо. А помогать тебе будет твой друг, сарацин.

Памяти Карла можно было только удивляться. Если бы не она, вряд ли ему удалось бы столь крепко держать в руках всю Европу. Он запоминал мельчайшие подробности и руководствовался ими, когда нужно было составить о ком-то целостное представление. Озрик же сыграл заметную роль во время Испанской кампании, когда спас мне жизнь.

Карл вдруг зашелся визгливым, больше похожим на хихиканье, хохотом.

– Я начинаю походить на тех поругавшихся охотников из басни, – сказал он, улыбнувшись мне и откровенно предлагая разделить его веселье.

На сей раз я знал, что Его Величество имел в виду. В известной басне два охотника собрались идти на медведя, но не смогли договориться заранее о том, кому достанется его шуба, в результате чего поссорились и вовсе не пошли на охоту.

– Сначала туров нужно изловить, – сказал король. – Я дам Вульфарду столько народу, сколько он попросит. Ты же будешь вместе с ним – узнаешь, как эти звери живут в лесу, что они едят, каковы их повадки и все прочее. Ты должен научиться ухаживать за животными, чтобы они благополучно перенесли путешествие – в отличие от несчастного слона. – С этими словами правитель подошел к столу и положил на него турий рог. Я решил, что беседа закончилась и сейчас он повелит мне уйти. Но он добавил, не оборачиваясь: – Зигвульф, сними с глаза повязку. Сейчас я покажу тебе нечто такое, что нужно рассматривать обоими глазами.

Я послушно снял повязку. Карл узнал о том, что у меня разноцветные глаза, в первый же день, когда я прибыл к его двору.

Когда Его Величество повернулся ко мне, в руках у него было то, чего я никак не ожидал увидеть: книга.

По словам Берты, ее отец не умел ни читать, ни писать. Она также рассказала, что он держит под подушкой стилус и восковые таблички, на которых упражняется в письме, но что он так и не добился в этом деле заметных успехов. Он, конечно же, мог написать свое имя и сам придумал внушительную монограмму в виде креста, с множеством завитушек, которую рисовал на официальных документах, подготовленных секретарями. Мог он также разобрать несколько написанных слов, но на целую книгу его знаний не хватило бы.

Мальчишеская веселость Карла сменилась чуть ли не заговорщической манерой, как будто он хотел поделиться со мною какой-то тайной.

– Тебе предстоит не только научиться ухаживать за турами, но и добыть еще несколько животных, которые тоже будут моим даром халифу Харуну, – сказал он.

– Как прикажете, Ваше Величество, – ответил я. Ошибочно истолковать его слова было просто невозможно. Это был приказ, и я никак не мог отказаться от его выполнения. Королю вовсе не требовалось напоминать мне о том, что я изгнан из родной страны и сама моя жизнь целиком и полностью зависит от него. Я всецело пребывал в его власти.

– Алкуин сказал тебе, что умерший слон был почти совсем белым? И что белый в Багдаде – королевский цвет? – уточнил правитель.

– Сказал, Ваше Величество.

Король раскрыл книгу:

– Я решил, помимо туров, подарить халифу еще несколько различных и интересных животных. И все они будут белыми.

В его голосе отчетливо прозвучала нотка самодовольства. У меня не было никаких сомнений в том, что все, о чем Карл сейчас говорит, он заранее обсудил с Алкуином. Это заставило меня еще сильнее насторожиться и слегка встревожило.

Король перелистывал книгу, разыскивая что-то определенное. Оттуда, где я стоял, можно было разглядеть, что на каждой странице имелись красочные картинки, но что именно было изображено, я разобрать не мог, так как глядел на книгу вверх ногами.

– У халифа в Багдаде, во дворце, тоже есть собственный зверинец. – Его Величество чуть заметно нахмурился и дальше уже, казалось, не столько обращался ко мне, сколько говорил сам с собой: – Аклуин сообщил, что его собрание животных – настоящее чудо света. Там есть диковинные звери из самых дальних стран, из Индии и даже дальше.

Он никак не мог отыскать нужную страницу и, дойдя до конца книги, вновь принялся листать ее с начала:

– Я должен послать ему зверей, каких у него еще нет. Таких, которые изумили бы его и восхитили бы. Чем восхитили? Белым цветом. О! Вот оно!

Король повернул книгу так, чтобы я мог посмотреть на картинку.

Книга оказалась бестиарием. Художник изукрасил ее изображениями самых удивительных и редких зверей. На иллюстрации, которую показывал мне король, был изображен полярный белый медведь.

– Представь себе, что скажет Харун, увидев такого громадного и могучего, да еще и белого медведя! – с триумфом воскликнул Карл. – Он поймет, что у нас, на севере, есть животные, ничуть не уступающие его тиграм и львам.

Я с трудом сглотнул слюну – во рту у меня вдруг пересохло.

– Ваше Величество, если я правильно понял, вы желаете, чтобы я доставил в Багдад белого медведя и двух туров? – В голове у меня уже рисовались картинки – одна другой страшнее. Животное, привыкшее к снегу и льду, непременно сдохнет от жары по пути в столицу халифа. Белый медведь ни за что не переживет такую поездку!

– Нет, Зигвульф, не одного белого медведя, а пару, – негромко отозвался король. Он вновь принялся листать бестиарий, на сей раз быстро нашел то, что хотел, и снова показал мне картинку: – И по меньшей мере пару таких. Если удастся, то больше.

На странице была изображена хищная птица. Художник тщательно вырисовал изящные острые крылья, аккуратную головку и грозный изогнутый клюв. Изобразил он и ярко-желтые глаза, и серые когти птицы, а вот поджарое тело оставил нераскрашенным, так что она была чисто белой, если не считать редко разбросанных по ее телу темных точек.

Тут у меня немного отлегло от сердца. На королевском сокольничьем дворе уже было несколько таких птиц – кречетов, или, как называли их франки, гирфалконов. Они ценились так высоко, что использовать их для охоты мог только король и несколько самых важных его вассалов. Вряд ли кречеты будут страдать от жары, как белые медведи. И все же у меня остались сомнения. Цвета оперения у птиц, которые сидели на шестах в клетях королевского охотничьего птичника, менялись от серебристо-бурого до почти черного. А вот белой, как на иллюстрации этой книги, я никогда не видел и сразу задумался, где же отыскать кречета столь необычного цвета.

Но король не позволил мне долго думать. Он любил соколиную охоту и очень хорошо разбирался в птицах.

– Зигвульф, мой главный сокольничий назовет тебе имена торговцев, которые промышляют этими птицами, – сказал он. – Ты же купишь у них только чисто-белых соколов. Для этого у тебя будет богатая казна.

– Где же мне искать этих торговцев? – решился спросить я.

– Далеко на севере, – ответил Карл с истинно монаршьим пренебрежением к деталям. Его дело приказать, всех остальных – выполнить. – И кречеты, и белые медведи – все живут там. Чем дальше на север заберешься, тем белее будут животные.

Но и на этом Его Величество не остановился. Он снова принялся листать книгу и на сей раз отыскал нужную страницу почти сразу.

– И пока ты будешь добывать соколов и медведей, постарайся отыскать мне еще и такого зверя.

Он расправил страницу передо мной. На ней был изображен лесной пейзаж. Под деревом, густо увешанным спелыми плодами, сидела красивая девушка. Иллюстратор нарисовал ее одетой в длинное, ниспадающее свободными складками платье, а волосы ее были свободно раскинуты по плечам. Она казалась самим воплощением целомудрия. Босые ноги девушки утопали в травяном ковре, испещренном яркими цветами. Задний план закрывал невысокий кустарник, а левый край картины занимала опушка леса, где среди деревьев стояли двое мужчин в охотничьей одежде. Один держал в руке копье, а другой – свернутый аркан. Было сразу ясно, что они сидят в засаде и готовы броситься на добычу. Предполагаемой же добычей была отнюдь не беззащитная юная дева, а изящное четвероногое животное, походившее на первый взгляд на олененка или жеребенка самых чистых кровей. Оно было изображено в самой середине рисунка полулежащим на траве, приподнявшимся на передние колени и доверчиво положившим голову на колени девушки. Это положение таило в себе некую опасность для нее, так как изо лба животного торчал длинный, зловещего вида рог с красивым спиральным узором.

Зверь этот тоже был чисто-белым.

Толстый тупой палец постучал по странице:

– Отыщи мне единорога! – Желание короля было четко определенным, и я хорошо понимал, что проявлять свое изумление ни в коем случае не следует. Конечно, я слышал о единорогах, как и о слонах. Но мне никогда не приходилось слышать о том, чтобы кому-нибудь удалось увидеть живого единорога своими глазами, равно как и об очевидцах живых слонов. Где-то в дальних закоулках памяти сохранился рассказ моего учителя о зверях с одним рогом, которых римляне показывали на представлениях в своих цирках. Глядя на грозный рог нарисованного существа, я вдруг подумал, что те же самые римляне вполне могли обучать таких животных для войны. Они были бы не менее грозны в бою, чем слоны.

– Как соизволит повелеть Ваше Величество, – сказал я, стараясь скрыть свои сомнения.

Однако король уловил неуверенность в моем голосе:

– Ты видишь какие-то трудности?

Я глубоко вздохнул:

– Ваше Величество только что сказали, что белых животных обычно находят там, где лежат снега и льды. Но если верить этой картине, то мне сдается, что единороги обитают в куда более теплых местах, где большие леса, где растут цветы и фруктовые деревья.

Карл еще раз вгляделся в иллюстрацию, и мне даже показалось было, что он готов изменить свое приказание. Но, видимо, желание заполучить единорога слишком уж глубоко запало в его сердце, и он не мог вот так, походя, отрешиться от него.

– Согласен, что добыть единорога будет непросто, – объявил он. – Все говорят и пишут, что это очень пугливые и хитрые создания. Так что поймать даже одного такого зверя и то будет неплохо. А уж на то, что ты привезешь пару, я и вовсе не рассчитываю.

Я отважился предпринять еще одну попытку переубедить его:

– Ваше Величество, не будет ли больше шансов поймать единорога у настоящего охотника, который живет этим делом? Вроде, например, Вульфарда…

Тут я хватил через край – правитель сурово насупил густые брови.

– Конечно, после того, как Вульфард изловит туров, – поспешно добавил я.

Король надолго остановил на мне тяжелый взгляд, и, несмотря на то что в комнате было тепло, я почувствовал, как на меня повеяло холодом.

– Я считаю, Зигвульф, что ты годишься для этого дела куда лучше, нежели Вульфард. У единорога есть известная слабость: он не способен сдержать своей звериной страсти. При виде юной девственницы он непременно выйдет из укрытия и покорно положит голову ей на колени. Тут-то его и можно поймать!

После таких слов я и вовсе покрылся гусиной кожей. Прежде всего мне пришло на ум, что Карл дознался о моих отношениях с его дочерью. С каждой минутой наш разговор делался все труднее и труднее. Пора было уходить. Я еще раз поклонился и бочком двинулся было к двери, но Его Величество остановил меня короткой язвительной фразой:

– Зигвульф, мы еще не все обсудили.

Я еще сильнее внутренне напрягся. Несомненно, дальнейшая речь могла зайти только о Берте.

– Видел ли ты еще какие-нибудь сны, о которых мне следовало бы знать? – поинтересовался правитель.

Я с облегчением сглотнул вставший в горле ком. Карл знал о том, что у меня бывают особые сны – странные, насыщенные событиями. Если их правильно истолковать, то по ним можно предсказывать будущее. Толкование снов, увы, дело очень трудное и порой дает противоречивые результаты. Я руководствовался «Онейрокритиконом», древней книгой, в которой подробно рассказывалось о том, как правильно это делать. Написал ее грек по имени Артимедор. Экземпляр, попавший ко мне, был написан на арабском языке, и Озрик перевел его для меня. Но от этого перевода сохранилось меньше двадцати страниц – все остальное было утрачено во время войны в Испании. Мы бережно хранили их дома, в тайнике под половицей.

– В последнее время я видел совсем немного снов. И ничего такого, о чем стоило бы говорить, – честно ответил я.

Король кивнул, видимо, удовлетворенный моим ответом:

– Что ж, если будет что-то достойное внимания, не сочти за труд сообщить Алкуину. А он передаст мне.

Из малой приемной я вышел в изрядной тревоге. Я всегда считал Карла милостивым и отзывчивым государем, но теперь у меня не было столь бесповоротной уверенности в этом. На сей раз он проявил себя эгоцентричным и величественным, даже устрашающим. Возможно, это явилось результатом его более чем двадцатилетнего пребывания на троне столь грандиозного королевства. Изо дня в день нашему правителю приходилось решать множество проблем, да еще и управлять своим двором, где царила зависть и плелись интриги. Мне оставалось только порадоваться тому, что я временно исчезну из поля его зрения.

Забрав у лакея плащ, я в глубокой задумчивости спустился по лестнице. Ветер за это время разошелся, и под аркаду, у самой земли, захлестывал холодный косой дождь. Подкупленный стражник снова развязно подмигнул мне, когда я проходил мимо, и это его движение лишь подтвердило мою тревогу: я сам позволил себе оказаться в опасной близости от придворных интриг и заговоров. И следует благодарить короля за то, что он решил вытряхнуть меня из столь привлекательного комфорта. В Ахене я не мог достичь ровно никакого успеха, а задание, которое я получил, дало мне шанс испробовать свои силы, понять, чего я стою, да еще и насытить мою любознательность и пристрастие к путешествиям зрелищем далеких стран. И, что немаловажно, я получал безупречное оправдание для того, чтобы удалиться от Берты на безопасное расстояние.

Выйдя из-под прикрытия дома, я повернулся и посмотрел в ту сторону, откуда дул ветер. Ночное небо походило на черный бархат. Запрокинув голову, я почувствовал, как холодные капли дождя падают мне на лицо и стекают по шее. Тут-то я и проснулся.