Чего пуще всех страхов опасался Емелька, так это недоверия Василия Ивановича. Встреча с неизвестным под землей уже и самому Емельяну казалась невероятной. Порой у него закрадывалось сомнение: а не причудилось ли такое с перепугу в том черном и мрачном штреке? На память невольно приходили загадочные и страшные случаи из шахтерской жизни. Таких невеселых историй Емелька наслушался в рабочих поселках Донбасса немало.
С рассветом, когда Емелька открыл глаза и увидел себя на лавке в горнице деда Митрофана, он разом вспомнил и странную встречу в штреке, и бегство, и логово полуволков, и неизвестного, бросающего в него камни…
- Но кто же тот человек? - спросил Емелька вслух.- Не Шубин ли? Может, побрился, переоделся и внешность переменил?
Большая теплая рука осторожно легла ему на лоб, и Емелька вздрогнул:
- Кто это?..
- Не узнаешь, товарищ Емельян?
Старшой вскинулся на локтях, сел:
- Товарищ Бочка? Как же это случилось, что вы здесь? А, понимаю, зашли проведать дедушку Макарыча…
- Нет,- сказал Василий Иванович, поправляя на Старшом рубашку.- Я зашел проведать тебя.
Емелька весь встрепенулся на раскладушке:
- Меня?!.
- Точно.
Почему-то Старшой стал заикаться.
- Да раз… раз… разве я заслужил?!
- Вполне,- твердо сказал лейтенант.- Мы оба, приятель, следопыты. Вместе идем по следу, но… чей это след? В общем, расскажи мне, что с тобой приключилось, почему от тебя сбежал Гнедой…
Емелька и сам не заметил, как ухватил огромную, сильную руку Василия Ивановича:
- Только, чур, верить мне на все сто! А чтобы вам легче верилось, гляньте на мою ногу, на правую, под коленом. Это он, подземельник, камень в меня метнул!
Емельке тут же пришлось снять холщовые штаны и остаться только в трусах. Василий Иванович внимательно осмотрел под коленкой подростка распухший синяк.
- Поздравляю, товарищ Пугач,- сказал он, заметно волнуясь, и легонько приобнял Емельку.- Ты счастливо отделался, паренек. Тот камень, попади он в спину, позвонок раздробил бы, в голову - и совсем хана. С кем же ты повстречался? Может, с каким-то ненормальным, буйным больным? Давай-ка, дружок, не спеша рассказывай и ни одной подробности не упускай.
И пока Емеля обстоятельно, неторопливо вел свой рассказ, припоминая все, что, как ему казалось, могло иметь для Василия Ивановича значение, тот беспокойно ерзал на табуретке, стучал себя кулаком по колену и даже дважды вскакивал на ноги, будто спеша куда-то. Когда, вспоминая вслух пережитое, Емелька добрался до брода, до теплого песка за отмелью, до зеленой травки под дубом-подранком, где его нашел дедушка Митрофан, лейтенант сказал:
- Ясно. Вопросов нет.
Емелька встревожился:
- Вы мне… верите?
Лейтенант задумчиво смотрел в окошко, и брови его были сдвинуты вплотную.
- Мы, паренек, идем но следу. Он очень запутанный, но мы его разгадаем. Должны разгадать. Тем более, что у меня теперь появился надежный помощник.
- Кто он? - подаваясь вперед, шепотом спросил Емелька.
Василий Иванович легонько провел рукой по его вихрастой голове:
- Ты.
Они вышли на крыльцо, присели на ступеньку. На отмели Митрофан подкрашивал борт своего несуразного «Нырка». Высокий и тощий, да еще без рубахи, дед сплошь состоял из ребер, ключиц и позвонков.
- Спроси-ка, Емеля у речного деда, дома ли его подопечный? Ежели нету, пусть откроет нам на минуту флигелек.
Емеля метнулся от крыльца к берегу и через минуту, отчаянно хромая, подал лейтенанту маленький ржавый ключ.
- Отлично,- кивнул Василий Иванович.- А теперь поднимись на взгорок и осмотрись: нет ли поблизости этого занятного… как его?
- Тита,- подсказал Емеля.
Ободренный неожиданной похвалой лейтенанта, не обращая внимания на злющую крапиву, он обошел, припадая на ушибленную ногу, вокруг дома, взобрался на железнодорожную насыпь, оттуда осмотрел берег реки. Доложил одним словом:
- Чисто!
- Порядок,- сказал Бочка.- А теперь смекай: я просил дедушку Митрофана подмазать во времянке пол. Если все получилось, мы, возможно, будем в выигрыше.
Емеля так и не понял, о каком выигрыше речь (да и при чем тут пол во времянке?), но расспрашивать не стал, опасаясь показаться несмышленым.
Василий Иванович звякнул ключиком и распахнул дверь. В тесном отсеке в уголке стояли высоким снопом удочки деда, весло от «Нырка», на рассохшейся бочке лежала старая сеть, а на ней - помятое ведро, которым Старшой когда-то черпал из «Нырка» воду. Но внимание лейтенанта привлек только земляной пол: он был подмазан свежей густой глиной в местах, где наиболее выбился - у двери в каморку и в углу под удочками.
- Молодцом дедушка Митрофан! - прогудел Бочка.- Исполнительный старик! А главное - глина отличного раствора, и мы с тобой, Старшой, от этого кое-что имеем!
И опять Емеля ничего не понял, но, когда лейтенант привстал на колено, выдернул из нагрудного кармана клеенчатый метр и стал производить какие-то замеры, он заглянул через плечо Бочки и увидел на свежей глинистой заплате, на полу, неглубокий, зато четкий отпечаток босой ноги.
Чтобы измерить след, прикрыть дверь, навесить и защелкнуть замочек, спрятать в карман клеенчатый метр и сделать какую-то запись в своем маленьком блокноте, Василию Ивановичу понадобилось несколько минут. Столько же времени понадобилось и Старшому, чтобы уяснить суть дела. Осмелев, он спросил:
- Мы… в выигрыше?
Лейтенант смотрел куда-то в сторону:
- Нет, мы перед загадкой.
- А разве следы не совпадают? Тот, что на Высоком кургане, что в камышах у реки и этот на глине?
- Есть и еще кое-что,- сказал Василий Иванович, хмурясь.- Есть подозрение, что их, с огромными ступнями, двое. Неужели двое таких приметных? Кто же из них нас интересует? Конечно, тот, что пробрался в лагерь у кургана и зачем-то похитил, а потом выбросил находки ученых. Тут, Емеля, вопрос: не он ли совершил и нападение на Михея Степановича? И еще вопрос: нормальный ли тот человек и не он ли обитает в старом штреке на крутоярах? Не торопись, Старшой, строить предположения. Нужно подумать. И крепко. В общем, приходи ко мне под вечер. Есть планы.
Уже с тропинки, что, петляя, поднимается к железнодорожной насыпи, он обернулся, махнул рукой:
- Пообедаешь у дедушки Митрофана: я оставил ему немного деньжат.
- Спасибо,- прошептал Емеля.
Он стоял, смотрел на реку, а мыслями уносился к Старой кринице. Как там, наверное, тревожатся Кудряшка и
Костик… Нашел ли проезжий колхозник землянку, сообщил ли друзьям, что он, Емельян, жив и здоров?..
И тут Емеля подумал, что в жизни все же случаются чудеса. Это когда человек томится по друзьям и готов опрометью бежать им навстречу, а его чувства будто особой радиоволной доносятся до друзей, и они не медлят. И вот уже совсем близко, за речкой, на солнечном берегу появляются Костик и Кудряшка, быстроногие, веселые, и с разгона разом бросаются вплавь. Разлука была недолгой, а сколько радости при встрече! И сколько расспросов. И как велики и бездонны глаза Кудряшки, когда он рассказывает о человеке, встреченном под землей. А потешный Ко-Ко опять забывает закрыть рот, и Анка не упрекает его, только щекочет но губам травинкой.
- Кто он такой? Откуда? - засыпает Старшого вопросами Анка.- Что делает в старой шахте?
Костик зябко ежится и спрашивает шепотом:
- А что, если он бандит? Да еще с оружием? Вон сколько их по темным углам переловили.
Емеля подтверждает:
- Одного прямо на базаре взяли. Бывший полицай.
Анка даже подпрыгнула у крылечка:
- Верно!.. Может, и полицай. И полуволки его не трогают. Он и сам уже полуволк.
Хмуря белесые брови и невольно подражая в этом лейтенанту, Емеля сказал:
- Как помощник Василия Ивановича, соваться в штрек без оружия запрещаю!
Костик засмеялся:
- Где же нам взять пушку или пулемет?
Емелька стал еще строже:
- Не балуй! Теперь у нас не просто хаханьки, лисицы да куницы - у нас дело.
Анка попыталась возразить:
- А разведка на крутоярах - не дело?
Старшой резко оборвал ее:
- Разговорчики!
Но тут же смягчился, указал на ступеньку крыльца, присел сам.
- Давайте разберемся. Риск, если нужно, годится. А риск, да еще с хитростью,- совсем здорово! Спрашиваю: зачем нам всем вместе лезть в ту нору? Разве мало того, что я там побывал, видел подземельника, запомнил фигуру, походку, костюм? Теперь давайте рассудим: может ли он все время в шахте находиться? Разве ему не нужно пополнить запасы провизии, воды? Вот мы и найдем удобное местечко, аккуратненько проследим за ним.
Костик шморгнул носом и сказал облегченно:
- Принято! - У него не было ни малейшего желания лазить в штрек…
Дед Митрофан, закончив возиться с «Нырком», позвал ребят, усадил всех за стол и принялся угощать пахучей гречневой кашей с подсолнечным маслом, а потом еще налил по доброй чашке молока.
- Привык я к вам, босоногие,- говорил он, отрезая каждому по скибке хлеба,- даже расставаться не хочется. Но, ребятушки, осень не за горами, нужно вам в школу собираться. Председатель колхоза из Привольного Скрипка говорил, что на этот счет все уже уладил. Колхоз крепчает, что ему стоит обуть вас, одеть, по квартирам распределить? Для сирот войны у нас в любой хате найдется тепленькое место. Что ж, буду навещать вас по дружбе: сомят, линей, рыбцов приносить. Было время, речка наша Донец большими рыбцами славилась…
- Почему, дедушка,- спросила Анка, уплетая кашу и жмурясь от удовольствия,- нам все время добрые люди встречаются? Кто мы вам, или Василию Ивановичу, или профессору Морозу, или дяденьке Михею, или тому же Скрипке? Мы как будто совсем чужие, но, смотрите, стол - как у царей!
Дед бережно потрепал ее кудряшки:
- Ну, положим, у царей похуже.
Анка сияла синими глазами:
- Правда, дедушка?
- Ну, конечно. Царь сам все лопал, да еще и боялся, чтобы его не отравили. А у нас как? Буханочка хлеба нашлась - и мы ее по-честному, поровну. При этом без всяко-го опасения. Котелок каши объявился - опять же по-честному, поровну. И опять без опаски. Радость ли, беда ли случится - тоже по-честному, поровну. Что нам таиться или хитрить?
И хоть Митрофан Макарыч говорил вполне серьезно, они рассмеялись и дружно приналегли на кашу.
- Л вы, дедушка Митрофан, видели его… Бешеного Ганса? - спросил вдруг Костя.
Митрофан уронил ложку:
- Лучше бы того барбоса не вспоминать… Сколько людям несчастья принес, гад!..
Он надолго умолк, а потом отодвинул тарелку, заговорил тихо:
- И до чего же был глуп, чурбан заезжий! Он, видите ли, верил, что тут ему хозяйничать без срока: имение завел, стражу выставил, на старинном фаэтоне разъезжал. Пара вороных, сбруя вся в цацках, кучер - бывший дьякон - с бородищей до колен. Как, бывало, гаркнет - голос что тебе медная труба. Людей будто метлой с улицы выметало. Страх вполне понятный: сама лютая смерть в том старинном фаэтоне ездила…
- А что же партизаны? - опять спросил Костя.- Да на мушку его - и р-р-раз!..
Анка заметила рассудительно:
- Такого запросто на мушку не возьмешь: он, может, все время внешность менял, переодевался. Награбленных костюмов да пальто - гора, вот все время и переодевался. Сегодня в тулупе, а завтра в пиджачке…
Дед засмеялся:
- Ну, девочка, горазда ты на выдумки! А только скажу тебе, не так все было. Нет, Бешеный Ганс не таился. Он на том и стоял, чтобы его все боялись. В городке, возле фотографии, на большом щите, на котором в былые времена славные молодки да лихие парии красовались, приказал свою рожу, втрое увеличенную, приклеить, а вокруг с десяток поганцев-полицаев и все при оружии: какие, мол, мы бравые, никого не страшимся! Мы - власть… А стоило нашим за Донцом на песках показаться да с пяток снарядов сюда через речку швырнуть, так те босяки-полицаи за котомки, за мешки, за чемоданы с барахлишком награбленным - и деру через бугор…
Костик спросил шепотом:
- И удрали?
Дед вяло махнул рукой:
- Только пылью шлях заволокло!
Анка порывисто вздохнула:
- Значит, и Бешеный удрал?.. А говорили…
- Мало ли что говорили… Мне лишь одно известно: уходить отсюда Бешеный Ганс не собирался. Видно, не все свои черные дела свершил. Речка Северский Донец - рубеж нешуточный: вон какие высоты по правому берегу выстроились. Надо полагать, он надеялся, что бои здесь затянутся надолго… Да только зря фашисты на рубеж-то надеялись. Как одолели наши Донец, так и пошло: город за городом, шахты, заводы, станции, поселки, фабрики, совхозы - все в едином потоке замелькало, будто весеннее наводнение прорвалось! Весь край шахтерский в считанные дни от фашистской грязи очистили. Ох, деньки были, ребята, что за деньки! Тяжелые пушки наши, может, тысяча пушек, а то и больше, по всему кряжу загромыхали, и Донец заворочался бурунами, будто весенние громы по горам покатились. С пылью, с дымом катились, но были они, ребятки, сладкими, те дым и пыль!