Сижу на кровати. У «защитника» для меня готовы инъекции — дозы смерти. Но сейчас рано — сейчас он положил руку на пульс — запаивает искрящее запястье. Сухой треск искры блуждает по отсеку… D40 застыл у открытых дверей — из коридора изливается тусклый свет его фонарей — оттуда исходит прямо лунное сияние. Там затаилось что-то незримое — это наши тени — первое поколение…
Мой фонарь включен и лежит рядом — оставляет широкий круг света на противоположной стене. Крыс, сгорбившись, сидит у меня на плече — он тоже смотрит в центр этого светового круга. Надо мной тяжелой пеленой нависает ожидание. Ожидание собирает мысли вокруг одной точки… Бездейственное ожидание… Если проверку начнут или окончат позже расчетного времени — мы трупы.
Кошачьи протесты забрали у меня энергию, отложенную на крайний случай, и сейчас я даже пошевелиться не могу. Завернулся в шинель, но все равно холодно, отопление не работает. Кошу глазом на моего «передатчика» — напряжение сжимает его когти на погоне. Крысы взяли на себя большую ответственность — они должны предупредить нас до того, как «уходить» будет поздно. Им эту черту выявить трудно, а я с ними постоянно быть на связи не могу. Что ж, они заслужили доверие… Эти идейные крысы выполнили сложное задание — и справились хорошо. Мой «передатчик» дал только один сбой, когда заснул и упустил сигнал.
Крысы умны и ответственны, но мы сильно рискуем, доверяясь им. У нас выбора нет… Пока они не подводили, но обнаружить разведчиков и нам очень сложно, а им — почти невозможно. Если будет плохая видимость, если пойдет снег, поднимется ветер — крысы их просто не заметят, пока не войдут в зону фона. А если они пропустят начало проверки…
Закрываю глаза — ожидание давит… Тихо как в могиле. Как бы этот бункер и не стал нашей братской со зверьем могилой.
Крыс царапнул погон. Этот еле слышный звук отозвался в висках гулким эхом, разошелся низким гудением. Сердце заколотилось, будто его стимуляторы разогнали. Стиснув зубы, подсоединился к линии «передатчика» — крысиные сигналы сразу ударили по мозгам шквалом информации…
— Докладывай.
— На севере поднялись «белые медведи». Туда прилетели разведчики.
— Наземной техники нет?
— Нет.
— И то хорошо. Все, я отключаюсь, а вы по плану — спускайтесь под землю и сидите тихо.
— Есть.
Сейчас самое скверное… «Защитник» уже настроил шприц…
— Давай коли.
— Твой «передатчик» даст сигнал, как только кончится проверка.
Левый глаз затенен — сквозь прикрытые ресницы проходят лучи белого света от фонарей «защитника», правый — без ресниц, и его слепит: пришлось закрыть… Боль отступает, растворяется в тумане, как в кислоте. «Защитник» смотрит, как замедляется счет пульса на моем браслете — он следит за тем, чтобы я раньше времени концы не отдал. На душе тяжело. Очень тяжело… И веки тяжелые… D40 становится далекой засвеченной проекцией… D40-709 — он уже давно служит в нашей роте… Мы с этой машиной не один штурм провели, но как-то параллельно…
— Они заранее в Шаттенберг «медведей» направили. «Белых медведей» на проверки послали… «Белых медведей» — самое совершенное оружие уничтожения на наше время…
— Это мера для ускорения реакций.
Гордый «защитник» пропадает где-то в отдалении, в сумрачном свечении… Его передачи отдаются в сознании эхом — все тише, тише… По венам разливается усталость, медленно течет, затормаживая, усыпляя…
— Чего они еще от нас ждут?..
— Ждут осложнений.
— Но Штрауб закрыт… Хреново дело… Нас тут запросто перебьют. Их наземные отряды должны быть на базах, но они близко…
— Они не будут искать там, где нет сигнала.
— Я-то помню, как мы базы обыскивали — никогда темные углы без осмотра не проходили… Они на всех уровнях объекты просвечивать будут. А если кота где-то неподалеку найдут…
— Тогда пришлют технику для ликвидации.
— Вот я о том же… С воздуха по котам бить машине в голову не придет. Что ж… По крайней мере с крысами им придется повозиться…
Из полусна являются знакомые лица — почти все эти люди уже мертвы. Цепью выстраиваются фрагменты жизни — какие-то длиннее, какие-то короче, но они похожи. Сон нагоняет видение — оно в тумане — мое прошлое заволок туман. Сухой холодный воздух, сияние бескрайних ледников, слепящее солнце, вспышки оружейного синего света — все это ожоги. Тяжелый гул, грохот рушащихся зданий, искрящий треск лучевого резака, глухое падение срезанных дверей, звон раскалывающихся под лучами панелей, сигнал тревоги — все это тишина, потому что бойцы не кричат… никогда не кричат… А там — за туманом — изрытые поля, усеянные черными трупами животных… Это вытащили из нор туши убитых руггеров. В транспорты грузят мертвых зверей вместе с раненными…
Навести оружие и спустить луч… и уже не важно, на что наводить — на человека, машину, зверя… Главное — успеть снять цель, успеть первым. Когда составляешь схемы расположения, почти забываешь, что расставляешь людей… И люди, встающие по схемам, забывают, что их рассчитывает человек. Все это похоже на виртуальное поле, на самый обычный турнир… Только смерть на виртуальном поле контролируемая, а в реальности — нет. Пока мы живы, наши технологии не убьют смерть…
Мы берем виртуальный мир под строгий контроль, чтобы не запутаться окончательно, чтобы не забыть — кто мы, где мы, чтобы не забыть, что все, что мы делаем в реальности, может иметь необратимые последствия… Но хоть мы и способны отличать киберпространство от настоящего мира, наши мозги отравлены им. Все мы, даже офицеры, подвержены эффекту потери грани между мирами. Это трудно заметить, это не явно, но время от времени случается со всеми. Прозрачная дымка сопровождает каждого из нас на протяжении всей жизни.
Для нас весь мир только полигон для экспериментов — виртуальное поле… А ведь те же крысы живут одной жизнью, в одном мире, который они не могут менять. Они не меняют его, а меняются вместе с ним — принимают и ценят его таким, какой он есть, даже сейчас…
В памяти всплывают объекты киберпространства… Высокие деревья, с клейкими молодыми листьями, со странным незнакомым мне горьким ароматом. А вот и вороны расселись на ветвях и выкрикивают что-то скрипучими голосами (будто окликают меня по имени). Я поднимаю их в воздух, и они кружатся по заданной траектории, их карканье становится все тревожней… И как всегда я сам не успеваю заметить, как они поднимаются все выше, выше, становятся серыми тенями — их разведчиками. Так всегда. Как только сосредоточенность падает, сознание прорисовывает привычные образы, безраздельно властвующие в знакомом мне небе. Вот почему вороны у меня крепко связались с напряженностью, с тревогой… В этой кибертеме, они бы и сами полетели, но я не привык ждать, не привык упускать что-либо из рук. Как же это — такой произвол — предоставить воронам самим летать: без моего вмешательства, без непосредственного управления, без коррекции полета? Нужно подождать, посмотреть… Вот только вороны затягиваются туманом… Может, без моего вмешательства они вообще не полетят?.. Из-за дерева вышла лиса и застыла, подняв лапу с зафиксированным суставом… Она на меня смотрит — пристально смотрит, испытующе… Я ведь взял ее не как собственность, а как ответственность…