Собрание поэз
Том 6-й
I. Бал зацветающий
Тринадцатая встреча
Подлец ли я, что я ее покинул,
Ее, с которой прожил тpoe лет,
Что, может быть, уйдя, ей сердце вынул?
Подлец ли я? подлец я, или нет?
Немолода, нехороша собою,
Мещаниста и мало развита,
Она была оправдана весною,
Когда в уродстве бродит красота…
Кто сблизил нас? Весна, вино и юность, —
Мои друзья и тайные враги, —
Те, что давали лире златострунность
И героизму — шаткие шаги…
Двенадцать дев прошло передо мною,
В которых тщетно я искал «её»,
Двенадцать дев, оправданных весною,
Явивших всеубожество свое…
И каждый раз разочарован снова,
Скорбя и обвиняя лишь себя,
Искал я в новой все того ж, иного,
Что отличает от других — тебя!
Тебя, моя Тринадцатая Встреча!
Тебя, моя Годива наших дней!
Сама Балькис была тебе предтеча
И грезила о высоте твоей!
Ты — совершенство в полном смысле слова!
Ты — идеал, приявший плоть и кровь!
Моя душа приять тебя готова,
Воздав тебе бессмертную любовь!
Подлец ли я?! Но что такое подлость?!
И кто из вас быть смеет мне судьей?…
Я знаю независимости гордость,
И что двенадцать жизней — пред тобой?!.
1915. Май
Эст-Тойла
Красота предсмертная
Безнаказанно не воплощается
Целомудренная мечта, —
И Тринадцатая встречается
В белых лилиях у креста…
А встречается, — начинается
Предсмертная красота.
Встретил женщину небывалую,
Невозможную на земле, —
Береги ее, так усталую,
Так озлобленную в земном зле,
Всею нежностью запоздалою
Возожги восторг на челе.
До Тринадцатой жизни не было:
Повстречавшаяся — конец:
Отвергающая — жизнь потребовала
И сплела гробовой венец.
Все ошибочное вдруг ослепло,
Как прозрела правда сердец.
В светлой мрачности, в мрачной светлости,
В скорбной радостности конца —
Столь значительные незаметности
Предназначенного лица.
Я молюсь твоей нежной бледности,
И в глазах твоих — два кольца…
1915. Апрель
Примитива
Я слишком далеко зашел,
Полушутя, полусерьезно…
Опомниться еще не поздно:
Недаром я тебя нашел.
Все на поэзию валить —
Ах, значит ли всегда быть правым?
И с помышлением лукавым
Тебя мне можно ль заслужить?
Я жил все годы как-нибудь,
Как приходилось, без отчета…
Я тяготился отчего-то,
Себя стараясь обмануть.
Халатность это или лень —
Я не задумывался много
И, положась на милость Бога,
Все верил в поворотный день.
Я знал, что ты ко мне придешь,
С твоим лицом, с твоей душою.
И наглумишься надо мною
За всю мою былую ложь.
Сначала будет грусть и тишь,
И боль и стыд в душе поэта.
Потом я обновлюсь. За это
Ты праведно меня простишь…
1915. Май
Эст-Тойла
Встреча предначертанная
Не отнимай у меня ее:
В ней все будущее мое,
В ней предгрозье весенних дней,
Безнадежье надежды в ней.
Наша встреча нам суждена:
Предначертанная она.
Повстречавшиеся во лжи,
Мы стоим у одной межи.
В изумлении и в тоске
Замирает рука в руке;
Негодует ее душа,
Так в сомнениях хороша.
Не ворочаются века,
Выпрямляя свои бока,
И стараются вас задавить, —
Встретившихся разъединить.
Берегись! Берегись! Берегись!
Нам завидуют бездна и высь.
На земле — нет труднее труда, —
Так — не встречаются никогда…
1915. Март
Харьков
Муринька
Муринька, милая-милая девонька,
Радость моя!
Ты ли мечта моя, ты ль королевонька
Грезного «я»?
Гляну ль в глаза твои нежно-жестокие,
Чую ль уста,
Узкие, терпкие, пламеннотокие, —
Все красота!
Чувствую ль душу твою равнодушную —
Млеющий лед, —
Сердце играет во мне простодушное,
Сердце поет!
Сколько искания, сколько страдания,
Сколько обид
Сердце твое, Мессалина-Титания,
Строго таит.
Так-то, всегда и во всем чересчуринька,
Радость моя!
Муринька, милая-милая Муринька,
Ангел-змея!
1915. Март
Ростов-на-Дону
Тринадцатая наяву
Тобою услаждаясь ежечасно,
Мне никогда тобой не досладиться:
Ты, как Балькис опасная, прекрасна,
Как истина прекрасная, опасна,
Тринадцатая — ты! ты — синептица!
Как ты могла мне встретиться так поздно?
Как мог в тебе не ошибиться сразу?
Как подошла ты просто и серьезно
К моей душе! Как посмотрела грозно,
Безмолвностью уничтожая фразу!
Все прошлое мое взяла на плаху
И назвала его своим названьем.
Беспечность превратила в… росомаху!
И по лицу души моей с размаху
Ударила врачующим сознаньем!
1915. Апрель
Петроград
Два триолета
«Хочу быть Аделиной Патти!..»
— Хочу быть Аделиной Патти! —
В три года говорила ты.
О, милые твои мечты
О замечательности Патти!..
Прошло семнадцать лет. Чисты
Венки святых твоих объятий.
Что будешь выше всякой Патти,
В три года думала ли ты?
«Пройдя сквозь хлесткий строй мужчин…»
Пройдя сквозь хлесткий строй мужчин,
Осталась ты сама собою,
Я преклоняюсь пред тобою
И презираю «тех» мужчин!
А ведь никто, ведь ни один
Не посвятел твоей душою.
Пройдя сквозь ярый строй мужчин,
Осталась ты сама собою.
1915. Июнь
Эст-Тойла
Не по любви
Год назад я была молода
Для любви, для добра, для труда —
Было столько избытка в груди,
Было столько надежд впереди!
За немилого сватала мать.
Как бы свадьбы такой избежать?
Да, но надо ль? Возникнул вопрос, —
И взошла я на брачный утес…
Но зато в ту же ночь, в ту же ночь
Я ушла от немилого прочь
И товаришу, — не по любви, —
Отдала все куртины свои…
А с рассветом ушла от него,
Я ушла от него оттого,
Что себя обобрала в чаду…
— Как единственного я найду!
1915. Апрель
Петроград
Погибающие спасатели
Их было так много, так много,
И не было ни одного,
Который бы нежно и строго
Коснулся ума твоего.
И попросту, тайной инерце
В угоду, к тебе подойдя,
Прослушал бы чистое сердце,
Как лилию после дождя.
В своей целомудренной грусти
Презрительностью весела,
Уздала взбешенных в разнузде —
Спасая, спасти не могла…
Погибшим не ведать спасенья!
Нельзя самогибцев спасать! —
И гибли они в исступленьи,
Способные лишь погибать!..
Да, гибли, и вот, погибая
В безразумной тине услад,
Тянули тебя, дорогая,
За твой милосердный канат…
Да, гибли и, гибнув, в захлебе,
Кричали: «Цепляйся за нас!»
И в самоубийственной злобе
К тебе приближали твой час.
Но — тронутая недотрога —
Ты гневно швырнула канат.
Их было так много, так много,
Был каждый собой виноват.
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза моего бесправия
Только в силу своей человечности,
Не любя, о любви не сказав,
Проявляешь ты столько сердечности,
Что всегда пред тобой я неправ.
Я неправ непонятной жестокостью,
Что порою нежданно томим,
Роковою духовной безокостью, —
Я неправ всем бесправьем своим!
И в минуты затмения гневного,
Даже в эти минуты любя,
Перед солнцем лица королевного
Я тускнею, разволив себя…
Огради меня от упоенности
Разрушенья невинных вещей
Всей святыней своей невлюбленности,
Всей премудростью ясной своей!
Я неправ мотыльковой беспечностью,
Тщетным бешенством, гневным огнем…
Идеальною всечеловечностью
Ты спасаешь меня день за днем.
День за днем истомленно усталая,
Ускользающая светотень,
Ты, откашливаясь кровью алою,
Незакатный готовишь мне день…
Поклоняюсь твоей бронзокудрости
И дышу лишь твоею душой!
Что же, сдержанную по премудрости,
Удержало с тяжелым со мной?
Молодая, смеюнья, здоровая
(Ты горда: ты здорова для всех!..)
Жизнерадостная, вечно новая,
По тебе истоскуется Грех!
Или мало тропинок пленительных
Вдоль ручьев, сквозь сирень, в трелях птиц?…
И возможностей умокружительных
В роскоши деловитых столиц?…
Есть вопросы, понятные вечности,
А не людям, рабам пред судьбой…
Только в силу своей человечности
Ты всегда остаешься собой!
1915. Май
Петроград
Все хорошо в тебе…
Все хорошо в тебе: и ноги, и сложенье,
И смелое лицо ребенка-мудреца,
Где сквозь энергию сквозит изнеможенье,
В чьей прелюдийности есть протени конца…
Все хорошо в тебе: и пламенная льдяность,
Ориентация во всем, что чуждо лжи,
Щек майски-девственных осенняя багряность…
Что ни подумай ты и что ты ни скажи —
Все хорошо в тебе! Дитя, ты лучше грезы!
И грезу отебить хотел бы я свежо:
Тебя нельзя уже огрезить: все наркозы,
Все ожидания — в тебе: все — хорошо!
Все хорошо в тебе! и если ты инкубишь
Невинные уста, инкубость тут нужна…
Люблю тебя за то, что ты меня не любишь,
За то, что ты в своей жестокости нежна!..
1915. Май
Петроград
Поэза тебе
Ни с кем сравнить тебя нельзя:
Сама ты по себе.
К тебе по лилиям стезя.
Молиться бы тебе!
Тебя ни с кем нельзя сравнить:
Ты лучше, чем мечта!
Тобой дышать, тебя любить,
Святить твои уста.
Сравнить нельзя ни с кем тебя:
Ты — женщина, а те,
Кого, вводя в обман себя,
Так звал, — барьер к мечте!..
Нельзя-сравнить тебя ни с кем —
Ни на земле, ни вне…
Твоею музыкой я нем, —
То смерть пришла ко мне!
1915. Май
Эст-Тойла
II. Амфора Эсляндская
Прелюдия («Воспетое Лохвицкой Миррой…»)
Воспетое Лохвицкой Миррой,
Ее златострунною лирой,
Балтийское милое море
Вскипело в эстляндской амфоре…
Вскипело оно и запело,
Запело о том, что вскипело,
А это ничто ведь иное,
Как то, что оно — молодое!..
1914. Июнь
Эст-Тойла
Поэза маковых полей
Снова маки в полях лиловеют
Над опаловой влагой реки,
И выминдаленные лелеют
Абрикосовые ветерки…
Ты проходишь мореющим полем,
Фиолетовым и голубым,
К истомленным усладам и болям,
Одинаково близким своим…
Как серебряные черепахи,
В полднелень проползают серпы…
Сколько бодрости мягкой во взмахе
Струнно-млеющей девьей стопы!
На златисто-резедной головке
Пылко-красный кумачный платок,
А в головке так много обновки,
И в душе — обновленный поток!
Розовеют лиловые маки,
Золотеет струистый опал,
И луна возжигает свой факел,
Отравив зацветающий бал…
1915. Март
Харьков
Поэза о барашках
По дороге над морем, ясным утром весенним,
В Духов день лучезарный — в молодой! в молодой! —
Шли в сосновую рощу, дорогая, с тобой.
Нежно нежилось море голубым сновиденьем,
Вековою медузью, устрицевым томленьем, —
Нежно нежилось море, упиваясь собой.
Нам встречались то дачи, то блондинки-эстонки,
Строголицые девы с жуткой старью в глазах.
И барашки в пятнашки не играли в волнах,
А резвились на воле, так ажурны и тонки,
Как рожденные в море… Отчего, — ах! — ребенки
Не родятся барашковыми в городах?…
Оттого, что там город. Оттого, что здесь поле.
Оттого, что здесь море. Оттого, что здесь свет.
Ах, вы очень культурны, но души-то в вас нет:
Вы не знаете горя, вы не знаете боли,
Что в столице лишились этой шири и воли,
Что подснежник мудрее… чем университет!
1915. Май
Эст-Тойла
Утро дня Св. Духа
Мы сидели в соснах над крутым обрывом,
Над лазурным морем, в ясный Духов день.
Я был безоблачно счастливым,
В моей душе цвела сирень!
В ландышевом шелке, затканном златисто
(Дивен в белорозах милый твой капот!)
Ты, лежа, слушала лучисто,
Как вся душа моя поет!
Не было похожих на тебя, — не будет.
Изменял другим, — тебе не изменю.
Тебя со мною не убудет,
Себя с тобою сохраню.
Я построю замок, — маленький, дешевый, —
В этих самых соснах будущей весной, —
С тобою жить всегда готовый,
Готовый умереть с тобой!
1915. Май
Эст-Тойла
Маленькая девочка скучает…
Маленькая девочка скучает,
Маленькая девочка не знает,
Как смотреть на грусть ее мне больно,
Что своей печали мне довольно…
А какие могут быть печали
У меня, все ждавшего вначале,
Чуть не с детства, женщину такую,
Как она, несбыточно-простую?
Маленькая девочка скучает,
Маленькая девочка не знает,
Как жестоко ошибался часто,
Как платился, как и сколько раз-то!
Так платился за свои ошибки,
Что дивлюсь, как расцветать улыбки
На устах моих не разучились,
Как мозги мои не помрачились!..
Маленькая девочка скучает,
Маленькая девочка не знает,
Что ее одну искал я в каждой,
В каждой встречной, а нашел однажды:
В ней самой нашел ее случайно!..
Как находке рад необычайно,
Маленькая девочка не знает.
Знает, да не верит… и скучает!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза о Гогланде
Иногда, в закатный час, с обрыва,
После солнца, но еще до звезд,
Вдалеке Финляндского залива
Виден Гогланд за семьдесят верст.
Никогда на острове я не был,
Ничего о нем я не слыхал.
Вероятно: скалы, сосны, небо,
Да рыбачьи хижины меж скал.
Обратимся, милая, к соседям,
К молчаливым хмурым рыбакам,
На моторной лодке мы поедем
Далеко, к чуть видным берегам.
Я возьму в волнистую дорогу
Сто рублей, тебя, свои мечты,
Ну, а ты возьми, доверясь Богу,
Лишь себя возьми с собою ты!..
Вот и все. Нам большего не надо.
Это все, что нужно нам иметь.
Остров. Дом. Стихи. Маруся рядом.
А на хлеб я раздобуду медь.
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза счастья
Я не могу не радоваться маю
И не воспеть его я не могу,
Когда тебя так пылко обнимаю
На благодатном этом берегу.
Который раз все в тот же, все в зеленый,
В весенний шелк закуталась земля?
Который раз, в мечту свою влюбленный,
Я ухожу в зовущие поля?
Но в этот год — весна совсем иная,
И май иной, — все лучше, все светлей!
Мечта сбылась: со мною ты, родная,
А потому — я только соловей!
Мне все равно, в какие там размеры
Вольется стих горячий, все равно! —
Кощунственны изысков камамберы,
И быть банальным снова мне дано!..
Когда тебя я к сердцу прижимаю,
И твоего капота тлеет тюль,
Могу ли я не радоваться маю
И пережить любимую могу ль?
1915. Май
Эст-Тойла
Девятнадцативешняя
Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,
Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.
Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,
Как бы ни были годы, — восемнадцать минувших, — тяжелы и грустны…
И когда расцветают бирюзовые рощи и душистый горошек,
Ей представить наивно, что они расцветают для нее, для одной;
И когда вылетают соловьями рулады из соседних окошек,
Ей представить наивно, что поет кто-то близкий, кто-то тайно-родной…
Девятнадцативешней может лес показаться никогда не рубимым,
Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.
Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный любимым:
Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых очей…
И когда молодые — о, душистый горошек! О, лазурные розы! —
Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за них…
И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы,
Прозревать начинают, я в отчаяньи плачу о мечтах голубых!..
1915. Май
Эст-Тойла
Ах, все мне кажется…
Ах, все мне кажется (и отчего бы то? —
Ведь ты мне поводов не подаешь…)
Что ты изменишь мне, и все, что добыто
Твоим терпением, продашь за грош.
В тебе уверенность не поколеблена.
В твоей корректности — тому залог.
Но все мне кажется, что ложь остеблена,
И распускается ее цветок.
И все мне кажется, и все мне чудится
Не то подпрапорщик, не то банкир…
И все мне чудится, что это сбудется,
И позабудется тобой весь мир.
Поверь, о милая, что мной не скажется
Ни слова едкого тебе в укор:
Ты — неизменная! Но все же кажется,
И то, что кажется, уже позор!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза предупреждения
Я бессловно тебя застрелю,
Если ты… с кем-нибудь… где-то там…
Потому что тебя я люблю
И тебя никому не отдам.
Предаю себя в руки твои,
Твой защитник, твой раб и твой друг,
Лишь со мной неуходно живи,
Замыкая мой пламенный круг.
Если скучно тебе иногда,
Если хочется видеть людей,
Будь спокойна, тверда и горда,
О безлюдьи, дитя, не жалей:
Вспомни, сколько тревог и обид
В жизни ты получала от них,
Сколько сердце печали таит,
Сколько низких на свете и злых…
Презирала — и впредь презирай!
Не искала — и впредь не ищи!
В хлев людьми превращается рай…
Бойся их! избегай! трепещи!
А скучать… ах, нельзя не скучать,
Если хочется жить! — о, пойми:
В одиночестве лучше кричать,
Чем смеяться, болтая с людьми!
Болтовня перейти может в крик,
В крик не скуки, а горя и зла.
Как мне больно! — тебя я постиг,
Ты меня допостичь не могла…
Впрочем, делай, что хочешь, но знай:
Слишком верю в невинность твою.
Не бросай же меня! не бросай!
Ну, а бросишь — прости, застрелю.
Застрелю потому, что нельзя ж
Сжиться с мыслью, что гибнет мечта,
Что другому себя ты отдашь
И его поцелуешь в уста.
Если ж ты, от тоски изойдя,
Для земли беспробудно уснешь,
Ты прозреешь, невеста-дитя,
И меня в светлый рай призовешь!
1915. Май
Эст-Тойла
Что за счастье
Что за счастье — быть вечно вдвоем!
И ненужных не ждать визитеров,
И окружных не ткать разговоров, —
Что за счастье — быть вечно вдвоем!
Быть с чужою вдвоем нелегко,
Но с родною пьянительно сладко:
В юбке нравится каждая складка,
Пьется сельтерская, как «клико»!..
И «сегодня» у нас — как «вчера»,
Но нам «завтра» не надо иного:
Все так весело, бодро, здорово!
Море, лес и ветров веера!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Не улетай!
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Ты медленно подходишь к дому,
Полугрустя, полусмеясь…
Улыбка, бледно розовея,
Слетает с уст, как мотылек…
Ты цепенеешь, морефея,
И взгляд твой близок и далек…
Ты видишь остров, дальний остров,
И паруса, и челноки,
И ты молчишь легко и просто, —
И вот — крыло из-под руки!..
Не улетай, прими истому:
Вступи со мной в земную связь…
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
1916
Эст-Тойла
Поэза голубого вечера
Мы ехали с тобою в бричке
Широкою и столбовой.
Порхали голубые птички,
Был вечер сине-голубой.
Из леса выбежала речка
И спряталась, блеснув хвостом.
О речка, речка-быстротечка!
О призрак, выросший кустом!
Плясали серые лисички
На задних лапках pas de grace. [1]
Мы ехали с тобою в бричке
И бредили, — который раз.
Навстречу нам ни человека!
Безлюдье мертвое и тишь.
И только хата дровосека,
Да разве ель, да разве мышь.
Смотрю: глаза твои синеют,
И бледный лик поголубел,
И только губы весенеют —
Затем, что я их алость пел…
Не по желанью, — по привычке
Нам надо двигаться с тобой,
А потому мы ездим в бричке
Проселочной и столбовой.
1915. Май
Эст-Тойла
Больная поэза
В твоих висках немолчные прибои
И жуткий шум в настраженных ушах.
Незримые вторгаются гобои
В твою мечту о солнечных ночах.
О, солнце ночи! Вечная бездённость!
И полуявь. И сказка наяву.
Опалово-лазорная томленность.
Молочный блеск оголубил листву…
О, существа без крови и без плоти!
О, голоса кого-то, но ничьи…
Наструненные выплески в болоте
И судорожно-страстные ручьи.
Ты влажнеешь. Ты присталишь обои:
Сто паучков возникло в их цветах…
Угрозные в висках твоих прибои,
И страшен алый шум в твоих ушах…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза успокоения
Ты так напугана, должно быть
Еще с младенчества, что я
Весь трепещу глазами трогать
Неосторожными тебя.
Ты так боишься потрясений,
Хотя бы чуть неверных слов,
Что даже здесь, в благой сирени,
Твой взор от ужаса лилов…
Но… где здесь город? где здесь люди?
Здесь только ты. Здесь только я.
Здесь только ягоды на блюде,
И скрыта ль в ягодах змея?…
Здесь только море, только травы,
Нет ревности и нет вина.
Зачем же в сердце лить отравы
Для аппетита и для сна?
Не запирай ножей в буфете,
Но лучше душу отвори,
Утончившуюся на Фете
В дни утренней твоей зари.
Спокойна будь, дыши свободней,
Поправься в тихом уголке.
Я не убью тебя сегодня,
А будущее — вдалеке…
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза маленькой дачи
Граммофон выполняет под умелой рукою
Благородно и тонко амбруазный мотив.
Я внемлю Тетраццини с мимолетной тоскою:
Тетраццини — в деревне, где безбрежие нив!..
Разве могут быть где-то и толпа, и эстрада?
Разве может даваться элегантный концерт?
Сердце бьется спокойно, сердце сельнему радо,
Сердцу здешнему чужды и Вильгельм, и Альберт…
Как поверю я в город? Как поверю я в войны?
Как поверю в театры? Как поверю в толпу? —
Если плещется море бирюзово-спокойно
И луна намечает золотую тропу?
Я — в Эстляндии светлой, с воплощенной мечтою!
У меня есть поэзы; мне незримо поют
Тетраццини и ветер… Потому-то не стоят
Все заботы земные дачи маленькой — Крут!
1915. Май
Эст-Тойла
Томление бури
Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом,
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.
Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, пенился вал.
Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.
Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза оттенков
Есть в белых ночах лиловость,
Лиловость в белых ночах.
В нежных очах — суровость,
Суровость в твоих очах…
В фиалке бывает бледность,
Бледность в лиловом цветке.
В златоприческе — медность,
Медь в золотом волоске.
Есть что-то в весне старушье,
Как вешнее есть в былом.
В душе у тебя — бездушье,
Душа — в бездушьи твоем!
1915. Май
Эст-Тойла
Хочется мне плакать
Хочется мне плакать, плакать безнадежно, плакать бесконечно,
Плакать о минувшем, плакать о грядущем, плакать беспричинно…
Все как будто мирно, все как будто верно, все как будто чинно,
А на самом деле очень уж условно, кратко, бессердечно.
Слушайте, что лучше: не любить, все время говоря о страсти?
Или же тиранить, не любя открыто, сладкой нелюбовью,
Блестко издеваясь, хлестко угрожая, опьяняться кровью,
Любящего кротко самозабвенно сердце рвя на части?
Красота и злоба, молодость и черствость тайно-совместимы!
Берегите женщин, говорящих часто о своем уходе:
Надо их лелеять хладнокровно-мудро. Сказка на исходе.
Тягостно и душно. Сладостно и грёзно. Глубь невозмутима.
1915. Май
Эст-Тойла
Скорбь, прорезающая смех
Ты сегодня алоуста, ты сегодня синеглаза,
И лицо полно экстаза,
Веселишься и поешь,
Вся — весна, вся — май счастливый, восхитительная грезка,
И кокетливо, и броско
Ты улыбки расточаешь,
Все живишь, все оживляешь,
И живешь! живешь! живешь!
Дай наслушаться мне песен! Дай мне в очи наглядеться!
Дай куда-нибудь мне деться
От весны и от стихов!..
Посмотри, за этим полем — видишь сосны? видишь елки? —
Тлеют там в зеленом шелке
Трупы жизнь любивших нежно,
Целовавшихся мятежно
Под напевы соловьев…
1915. Май
Эст-Тойла
Трехцветный триолет
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в белый цвет
(Он так тебе идет! ты в белом так красива!)
Безмолвно посидим на пляже у залива, —
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в синий цвет.
И буду я с тобой — твой рыцарь, твой поэт,
И буду петь тебя восторженно-ревниво:
Пойдем, Маруся, в парк! Оденься в алый цвет:
Он так тебе к лицу! ты в алом так красива!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза раскрытых глаз
Арфеет ветер, далеет Нарва,
Синеет море, златеет тишь.
Душа — как парус, душа — как арфа.
О чем бряцаешь? куда летишь?
Свежо и знойно. Свежо и смело.
Чего-то надо. Чего-то ждешь.
Душа жестокость свершить посмела!
Душа посмела отвергнуть ложь!
В былом ошибка. В былом — ненужность.
В былом — уродство. Позор в былом.
В грядущем — чувства ее жемчужность,
А в настоящем — лишь перелом.
Ах, отчего-то арфеет ветер,
Далеет берег, поет залив!..
Ах, отчего-то и жить на свете
Я страшно жажду, глаза раскрыв!..
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза для Мадлэны
Мадлэна здесь. Мадлэна рядом. —
Сегодня видели ее…
Но нет! душа моя не рада,
И сердце холодно мое.
В волненьи не брожу по саду,
Сирень восторженно не рву,
Я только чувствую досаду
И больше прошлым не живу.
Как флер полей, как в море пена,
Как обольстившие слова,
Растаяла моя Мадлэна,
И для души уже мертва…
Прозрел: о, в прошлом все пустое!
Мечта, ты стала инженю…
Меня не трогает былое:
Я настояшее ценю!
Когда назад четыре года
Ее я встретил в первый раз,
Всю жизнь, всю юность, всю свободу
Я ей вручил без громких фраз.
Не отвергая, не приблизив,
Любя другого, но в тоске,
Она шутя бросала вызов
Мне, грезившему вдалеке.
Она брала меня за сердце
И, нежно сердце теребя,
Его колола, чтоб вертеться
Меня заставить, — не любя.
Изнемогал. Изнемогая,
Молил прижать иль отшвырнуть.
Ее игра четыре мая
Мою испытывала грудь.
Ее игра четыре лета
Из жизни вырвала моей.
Но славою стихи поэта
Обязаны, быть может, ей.
Благодарю. Но — просветленный —
Крушу безжалостно Мечту,
В свою Последнюю влюбленный,
В которой Сбывшуюся чту!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза раздражения
Не успокоиться и не поправиться
Мне в этой местности, всегда чужой:
Мне все недужится, мне все не нравится,
Мне все мечтается пейзаж иной…
Здесь сад на улицу, здесь многодачие,
Здесь домик к домику рабом прижат.
Соседка мучает меня Боккачио, —
О, вальс Боккачио сто раз подряд!..
Лес в отдалении весьма значительном,
И море милое мое вдали…
Я весь в тоскующем, я весь в мучительном,
Весь в полонении иной земли…
Хотел бы-выскочить утрами юными
Из душной комнаты, упасть в траву
И, в упоении, бряцая струнами
Души восторженной, кричать: «Живу!»
Читать без умолку стихи свободные —
Мое дыхание! моя душа! —
Лобзать без устали лицо природное —
Букеты ландышей, вовсю дыша!
Но разве мыслимо в осуществление
Желанья пламенные привести,
Раз любопытные у «дачи гения»
Снуют, и некуда от них уйти?!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза удивления
Ты хочешь немногого,
По-моему — лишнего;
Какого-то общества,
Каких-то людей…
И в кинематографе
Смотреть на Венецию,
И в поле с прислугою
Цветы собирать.
В гамак в палисаднике
Ложиться с романами,
На почту за письмами
Ходить по утрам.
Меня ты уверила
В классической верности
И в высокомерии
К убогой земле.
Я верю восторженно
В порядочность редкую,
Но ты понимаешь ли,
Что ты говоришь?!
Поймешь ли ты, странная,
Свои оскорбления,
Которые, попросту,
Наносишь ты мне!..
Ведь это ж пощечина —
Желанье обидное,
Хотя бы мгновение
Прожить не со мной!..
Придет ли мне в голову
Упиться разлукою,
Когда вся вселенная —
В тебе лишь одной?!
1915. Июль
Эст-Тойла
Пленница лилии алой…
Лилиевое тело
В прожилках голубых
Искристо запотело
В сонах полубольных…
Лепестки лилии алой
Ты затаила в платке…
Разве же этого мало,
Чтоб сжалось сердце в тоске?
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза отказа
Она мне прислала письмо голубое,
Письмо голубое прислала она.
И веют жасмины, и реют гобои,
И реют гобои, и льется луна.
О чем она пишет? что в сердце колышет?
Что в сердце колышет усталом моем?
К себе призывает! — а больше не пишет,
А больше не пишет она ни о чем…
Но я не поеду ни завтра, ни в среду,
Ни завтра, ни в среду ответ не пошлю.
Я ей не отвечу, я к ней не поеду, —
Она опоздала: другую люблю!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Избегнувшие Петрограда
Я с каждым днем к тебе все чутче,
В моей душе властнеет Тютчев,
Любовь углубней с каждым днем,
Все слаже — слаже быть вдвоем.
Мне тягостно себе представить,
Как мог бы я тебя оставить, —
Хотя на день, хотя на час,
Из деревушки отлучась…
Прощай, in расе Петрограда:
Тебя избегли мы. Отрада
Да внидет к нам с крестом в руке
В уездном старом городке.
Засентябреет желтополье, —
Прости, эстляндское приволье,
Покинем мы тебя на год,
Нас в Нарве снегом занесет…
Чем больше тиши, больше снега,
Тем выразительнее Эго;
Тем упоительнее дни,
Чем дольше будем мы одни…
В дубовом синем кабинете
Я буду петь о новом лете,
Я буду новых ждать побед,
Твоим присутствием согрет…
И ты, как рыцарица духа,
Благодаря кому разруха
Дотебной жизни — где-то там,
Прижмешь свои к моим устам…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Три триолета
«Страданья старого урода…»
Страданья старого урода —
Никчемней шутки Красоты.
Согласен ли со мною ты,
Ты, защищающий урода?
Со мною — Бог, со мной — природа,
Мои понятия чисты.
Жизнь отнимаю от урода
Из-за каприза Красоты.
«Она казалась мне прекрасной…»
Она казалась мне прекрасной,
Всегда уродливою быв.
Пусть миг, но был я с ней счастлив!
Пусть миг, была она прекрасной!
Прозрел. И с жаждой ежечасной
Искал тебя, мечтою жив.
И ты, прекрасная, прекрасной
Пришла, уродливой не быв.
«Она всегда была мне верной…»
Она всегда была мне верной
И быть не верной не могла:
Суха, неинтересна, зла,
Была она, конечно, верной…
Тебе, любимая, примерной
Труднее быть: ты так мила!
Но если б ты была неверной,
Ты быть собою не могла!..
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза «Невтерпеж»
Чем дальше — все хуже, хуже,
Все тягостнее, все больней,
И к счастью тропинка уже,
И ужас уже на ней…
И завтрашнее безнадежней,
Сегодняшнее невтерпеж:
Увы, я мечтатель прежний,
За правду принявший ложь.
Ты мне про любовь молчала,
Чужого меня не любя.
Надеялся я сначала,
Что трону потом тебя.
Но в месяцы дни стекались,
Как в реки текут ручьи,
И чуждыми мы остались, —
Не ведал твоей любви…
То в нежности, то в исступленьи,
Желая любовь вкусить,
Решался на преступленье,
Готовый тебя умертвить…
Мы пламенно отдавались,
Единым огнем горя,
Но чуждыми оставались,
Друг другу в глаза смотря.
И в месяцы дни стекались,
Как реки текут в моря.
1915. Июль
Леса Эст-Тойлы
Поэза лесной опушки
Ты бродила на опушке леса, —
Девушка без крови и без веса, —
В синей с белым воротом матроске,
С персиковым шарфом вкруг прически.
Накорзинив рыжики и грузди,
С тихим смехом, в чуть веселой грусти,
Кушала лиловую чернику,
Брал тебя туман в свою тунику.
Так, от полдня вплоть до повечерья,
Ты со взором, чуждым суеверья,
На опушке леса проблуждала
И меня глазами колдовала…
1915. Июль
Эст-Тойла
Поэза о тщете
В ее руке платочек-слезовик,
В ее душе — о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь!
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Как в город хочется Констанции!
Как ей наскучила езда!
Навстречу яркому и резкому
И скорбному наперекор,
Она по блещущему Невскому
Пускает пламенный мотор.
То в опере Консерватории,
То в блеске званых вечеров,
То в промельке пустой истории
Старается расслышать зов…
Все тщетно. Явно обесцелено.
Ни в чем забвенья не найти.
Страдать до смерти кем-то велено,
И к смерти все ведут пути!..
23 авг. 1915
Ст. Иеве
Накануне
Как на казнь, я иду в лазарет!
Ах, пойми! — я тебя не увижу…
Ах, пойми! — я тебя не приближу
К сердцу, павшему в огненный бред!..
Ты сказала, что будешь верна
И меня непременно дождешься…
Что ж ты, сердце, так бешено бьешься?
Предбольничная ночь так черна…
Я пылаю! Я в скорби! И бред
Безрассудит рассудок… А завтра
Будет брошена жуткая карта,
Именуемая: Лазарет.
1915. Ноябрь
Петроград
Поэза о том, чего, может быть, не было
С каждым днем, пятый месяц, ты все тоньше и тоньше,
Все нежней эта бледность, все острей этот взор…
Каждый день, пятый месяц, туалет свой не кончив,
Ты, ложась, изучаешь оттоманки узор…
И на нежные речи, и на нежные взгляды
Я не знаю иного отвечанья, как тишь —
Тишь цветущей запруды, тишь весенней прохлады,
Тишь, в которой ты столько уязвленья таишь…
А еще так недавно, в дни цветенья сирени,
В дни фиолевых флеров и лиловых сирен,
Ты, как белка пушиста, в золотом озареньи,
Мотыльчила по парку, напевая «Кармен»!..
Говорила так пылко, целовалась так славно,
Хохотала так звонко и смотрела светло!
Ты теперь еле дышишь… А еще так недавно
Было то, что, пожалуй, вовсе быть не могло!..
16 дек. 1915
Москва
Поэза издалека
Ты ледовитыми глазами
Полгода цепенишь меня…
За синелистными лесами
Живет меня добавный я…
Он полон тем, чем я пустею…
Во мне, чем он опустошен…
Он ждет тебя, как лесофею,
Ты ждешь его, как лесосон…
Весна сменяется весною,
И осень — осенью. А я
И ты, живущая со мною,
Все чтим добавного меня…
25 сент. 1915
Петроград
III. Саги, Балтикой рассказанные
Сказание о Ингрид
1
На юго-восток от Норвегии, в Ботническом шхерном заливе,
Был остров с особенным климатом: на севере юга клочок.
На нем — королевство Миррэлия, всех царств и республик счастливей,
С красавицею-королевою, любившей народ горячо.
2
У Ингрид Стэрлинг лицо бескровно. Она — шатенка.
Стройна. Изящна. Глаза лиловы. И скорбен рот.
Таится в Ингрид под лесофеей демимондэнка.
Играет Ингрид. Она поэзит. Она поет.
3
Она прославлена, как поэтесса. Она прославлена, как композитор.
Она прославлена, как королева. Она прославлена всеславьем слав.
Наследник маленький, Олег Полярный — и дочь прелестная Эклерезита,
И принцем-регентом суровый викинг, но сердце любящее — Грозоправ.
4
Эрик Светлоокий, Севера король, любит Ингрид нежно,
Любит Ингрид тайно, любит Ингрид вечно.
Эрик Светлоокий, Севера король, хочет к ней мятежно.
Ищет с ней случайной встречи и сердечно
Пишет: «Королева! выслушать изволь:
Ждет с тобой свиданья Севера король».
5
Ингрид прочла посланье, Ингрид смеялась нервно,
Ингрид кусала губы: Ингрид любила его!
Но Грозоправ был мужем! Но Грозоправ был первым,
Первым, невинность взявшим; кроме нее — ничего!..
6
И отвечает Ингрид Эрику, и отвечает Ингрид дальнему,
Такому дальнему и милому страны полярной королю:
«Привет влюбленному, — любимому! Привет, как я сама, печальному!
Привет тому, о ком тоскую я! Привет тому, кого люблю!»
7
И больше ни слова. Пойми, как желаешь.
Пойми, как умеешь. Пойми, как поймешь.
8
Плывет эскадрилья в столицу Сияиж.
О Эрик! в Миррэлию ты ли плывешь?
9
Его корабль с штандартом короля
В восходный час
Приплыл.
И свита дев, страну ее хваля,
Поет: «Для нас
Край мил».
10
Выходит Ингрид на южный берег,
При Грозоправе идет к нему:
— Тебя встречаю, пресветлый Эрик,
Ты осветляешь земную тьму.
11
Но край мой, не правда ли, светел? но край мой, не правда ли, ясен?
И светлого гостя встречает не менее светлый народ.
Я знаю, что Эрик отважен! Я знаю, что Эрик прекрасен!
Я знаю, что любит он Ингрид и смело к себе призовет!
12
Ты прости, Грозоправ: я тебя не хочу.
Светлоокому Эрику рада…
13
Потянулась рука Грозоправа к мечу
И свершила мгновенно, что надо.
14
Грозоправа хоронили, Грозоправа провожали,
Грозоправа называли: «Справедливый Грозоправ».
В замке Ингрид начертали в спальне новые скрижали:
«На несчастии другого каждый счастье строить прав».
15
Это было в счастливой Миррэлии,
В синей тени лазоревых слив.
Златолира же оменестрелила
Сердцу Игоря сладостный миф.
Слепая Зигрид
Слепая Зигрид девушкой была.
Слепая Зигрид с матерью жила.
Их дом стоял над речкою в лесу.
Их сад впивал заристую росу.
До старого села недалеко.
Им Диза приносила молоко,
Хорошенькая шведка из села.
Слепая Зигрид девушкой была.
Она была добра и молода,
Но так уродлива и так худа,
Что ни один прохожий селянин
Не звал ее в траву своих долин.
Коротко ль, долго ль — только жизнь текла.
Слепая Зигрид девушкой жила.
Слепая Зигрид жаждала любить:
Ах, кто придет любовью упоить?
Никто не шел, но шел за годом год.
Слепая Зигрид верить устает,
Слепая Зигрид столько знает слез,
Что весь от них растрескался утес…
И старый дом, и затаенный сад,
Уже, дрожа, обрушиться грозят.
И безобразный лик ее слепой
Все безобразней с каждою весной.
И час настал: в закатный час один
Пришел ее мечтанный властелин…
Седой скопец… и, увидав ее,
Вскричал: «Отдайте прошлое мое!»
Но он заглох, его безумный крик:
Холодный труп к груди его приник.
Слепая Зигрид девою жила, —
Слепая Зигрид девой умерла.
1915. Май
Эст-Тойла
«Привидение Финского залива»
«Привиденье Финского залива»,
Океанский пароход-экспресс,
Пятый день в Бостон плывет кичливо,
Всем другим судам наперерез.
Чудо современного комфорта —
Тысячи вмещающий людей —
Он таит от швабры до офорта
Все в себе, как некий чародей.
Ресторан, читальня и бассейны;
На стеклянных палубах сады,
Где электроветры цветовейны
Знойною прохладой резеды.
За кувертом строгого брэкфэста
Оживленно важен табль-д-от.
Едет Эльгра, юная невеста,
К лейтенанту Гаррису во флот.
А по вечерам в концертозале
Тонкий симфонический оркестр,
Что бы вы ему ни заказали,
Вносит в номеров своих реестр.
И еще вчера, кипя как гейзер,
Меломанов в море чаровал
Скорбью упояющий «Тангейзер»,
Пламенно наращивая вал.
И еще вчера из «Нибелунгов»
Вылетал валькирий хоровод,
И случайно мимо шедший юнга
Каменел, готовый на полет…
А сегодня важную персону —
Дрезденского мэра — студят льдом,
И оркестр играет «Брабансону»,
Вставши с мест и чувствуя подъем.
Побледнела девушка-норвежка
И за Джэка Гарриса дрожит,
А на палубе и шум, и спешка:
Их германский крейсер сторожит!
Но среди сумятицы и гама,
Голосов взволнованных среди,
Слышит Эльгра крик: «Иокагама
Показалась близко впереди!..»
Точно так: под солнценосным флагом
Шел дредноут прямо на врага,
Уходящего архипелагом, —
Несомненно, немец убегал.
Но теряя ценную добычу —
Английский громадный пароход —
Немец вспомнил подлый свой обычай:
Беззащитный умерщвлять народ.
К пароходу встав вполоборота,
За снарядом выпускал снаряд,
А корабль японский отчего-то
Промахнулся много раз подряд…
Вдруг снаряд двенадцатидюймовый
В пароходный грохнулся котел,
И взревел гигант, взлететь готовый,
Как смертельно раненный орел.
Умирали, гибли, погибали
Матери, и дети, и мужья,
Взвизгивали, выли и стонали
В ненасытной жажде бытия…
Падали, кусали ближним горла
И родных отталкивали в грудь:
Ведь на них смотрели пушек жерла!
Ведь, поймите, страшно им тонуть!
Только б жить! в болезнях, в нищете ли,
Без руки, без глаза — только б жить!
«Только б жить!» — несчастные хрипели:
«Только б как-нибудь еще побыть…»
Был из них один самоотвержен;
Но, бросая в шлюпку двух детей,
И толпою женщин ниц повержен,
Озверел и стал душить людей.
Женщины, лишенные рассудка,
Умоляли взять их пред концом,
А мужчины вздрагивали жутко,
Били их по лицам кулаком…
Что — комфорт! искусства! все изыски
Кушаний, науки и идей! —
Если люди в постоянном риске,
Если вещь бессмертнее людей?!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Веранда над морем
Роланд
Полгода не видясь с тобою,
Полгода с Эльвиной живя,
Грушу и болею душою,
Отрады не ведаю я.
Любимая мною когда-то
И брошенная для другой!
Как грубо душа твоя смята!
Как шумно нарушен покой!
Оставил тебя для Эльвины,
Бессмертно ее полюбя.
Но в зелени нашей долины
Могу ль позабыть я тебя?
Тебя я сердечно жалею
И сам пред собою не лгу:
Тебя позабыть не умею,
Вернуться к тебе не могу.
И ныне, в безумстве страданий,
Теряясь смятенной душой,
К тебе прихожу для признаний,
Как некто не вовсе чужой…
Найдем же какой-нибудь выход
Из тягостного тупика.
Рассудим ужасное тихо:
Довольно мучений пока.
Милена
Полгода не видясь с тобою,
Полгода кроваво скорбя,
Работала я над собою,
Смирялась, любила тебя.
Когда-то тобою любима,
Оставленная для другой,
Как мать, как крыло серафима,
Я мысленно вечно с тобой.
Но в сердце нет злобы к Эльвине:
Ты любишь ее и любим.
Ко мне же приходишь ты ныне,
Как ходят к умершим своим.
Роланд! я приемлю спокойно
Назначенный свыше удел.
Да буду тебя я достойна,
Раз видеть меня захотел.
Ничем вас, друзья, не обижу:
Вы — милые гости мои.
Я знаю, я слышу, я вижу
Великую тайну любви!
Эльвина
Полгода живя с нелюбимым,
Полгода живя — не живя,
Завидую тающим дымам,
Туманам завидую я.
Рассеиться и испариться —
Лелеемая мной мечта.
Во мне он увидел царицу —
Тринадцатую у креста.
И только во имя чувства,
Во имя величья его
И связанного с ним искусства
Я не говорю ничего.
Но если б он мог вернуться,
Тоскующая, к тебе,
Сумела бы я очнуться
Наперекор судьбе.
Но, впрочем, не все равно ли
С кем тусклую жизнь прожить? —
Ведь в сердце черно от боли,
Ведь некого здесь любить!
Милена
Я плачу о радостных веснах,
С тобой проведенных вдвоем,
Я плачу о кленах и соснах,
О счастьи плачу своем,
Я плачу о бедном ребенке,
О нашем ребенке больном,
О забытой тобой иконке,
Мной данной тебе в былом.
Я плачу о мертвой маме,
О мертвой маме своей,
О твоей Прекрасной Даме —
Бессердечной Эльвине твоей.
Но плачу всего больнее
Не о ребенке, не о себе,
Я плачу, вся цепенея,
Исключительно о тебе.
Я плачу, что ты ее любишь,
Но ею ты не любим,
Я плачу, что ты погубишь
Свой гений сердцем своим.
Я плачу, что нет спасенья,
Возврата, исходов нет.
Я плачу, что ты — в смятеньи,
Я плачу, что ты — поэт!
Роланд
Я жить предлагаю всем вместе, —
О, если бы жить нам втроем!..
Милена не чувствует мести
К сопернице в сердце своем.
Эльвина же, чуждая вечно,
Не станет меня ревновать.
Эльвина
Ты слышишь?
Милена
Я слышу, конечно.
Эльвина
И что же?
Милена
Не смею понять.
Эльвина
Я тоже.
Милена
Ты тоже? Что значит
Твоя солидарность со мной?
Эльвина
Он плачет, Милена, он плачет.
Утешь его: мне он… чужой…
Роланд
Милена! Эльвина! Милена!
Эльвина! Что делать? Как быть?
Есть выход из вашего плена:
Обеих вас надо забыть.
Жить с чуждой Эльвиной — страданье,
Вернуться к Милене — кошмар.
Прощайте! пускаюсь в скитанья:
Мой путь — за ударом удар.
1915. Июль
Эст-Тойла
IV. Шалости кузины
Шалит…
Упруга, как резина,
(Уж лучше не задень!..)
Шалит твоя кузина
Сегодня целый день.
Шалит, сама не зная,
Чего она шалит…
Должно быть, воздух мая
Кузину веселит…
Такая уж девчонка
(Ну что поделать с ней?)
Кудрява, как болонка,
Нежна, как цвет лилей…
За миной строит мину,
В лицо швыряет зов…
Схвачу твою кузину,
В уста! — и был таков!..
1915. Май
Эст-Тойла
Ажур весенний
Мне сладостно-грустно сегодня…
Ах, это весна-ежегодня
Навеяла милую грусть!
Мне хочется странных хотений,
И лик офиолили тени,
Подчеркивая алоусть…
Ты смотришь изнеженно-томно,
Вздыхаешь глубоко-укромно,
Увлажнив фиолью зрачки.
Меня ты томишь и томишься,
С садовой фиалкой кумишься,
Горошку грызешь язычки…
Весенься весенняя весень!
Простарься щемящая тесень!
Озвенься, звеня, алозвонь!
Все влажно! душисто! фиольно!
Всего и всегда не довольно!..
Целуй! прикасайся! затронь!
1915. Май
Эст-Тойла
Твое утро
С постели
Встала.
На голом теле
Дымится ало
И стынет сон.
Улыбки дрожко
Стрекозят крылья.
В глазах — умилье…
Еще немножко, —
И под уклон!
1915. Май
Эст-Тойла
Бирюзовая поэза
Как солнце восходит раз в сутки,
Восходит в крови моей страсть…
И счастья минуту украсть
Спешу у Тоски-Беспробудки,
Сидящей собакою в будке,
Оскалив зубастую пасть.
Вся уличка в маевой тюльке
Качается, чуть бирюзясь.
Окрепла подснежная грязь.
Эстонка проносит копчульки.
И в птичьем восторженном бульке
Есть с бульком крови моей связь…
Я молод! Отдайся мне, солнце!
Отдайся, вся зелень! вся синь!
Отдайся отдачей святынь
Пчелиной душе аполлонца!
Сквози голубая коронца
Над ликом любимой! Аминь.
1915. Май
Эст-Тойла
«Поклонница»
Приехала из Петрограда
Поклонница и — вот досада! —
Блуждает целый день вдоль сада,
Неинтересна и суха.
Мне пишет пламенные письма.
Пойди, Барбос, старушку высмей,
Полай, кусни!.. Встречался ты с ней?
А я — подальше от греха:
Боюсь, не удержусь и резко
Наговорю ей, не без блеска,
Что в море, право, больше плеска,
Чем в письмах, пошлых и тупых…
Что эти письма и букеты
Мешают мне писать сонеты,
И что лишь для того и лето,
Чтоб летом отдохнуть от них…
Избрала б цензора иль гуся
И поклонялась им, не труся,
А у меня — моя Маруся,
И я давно ее жених.
1915. Май
Эст-Тойла
Царство здравого смысла
Царство Здравого Смысла —
Твоя страна.
Чуждо над нею нависла
Моя луна.
Все в образцовом порядке
В стране твоей;
Улицы блестки и гладки,
Полны людей.
Люди живут, проходят
Туда-сюда,
Все, что им нужно, находят,
И без труда.
Учатся, и на спектакли
Ходят подчас.
Только поэты иссякли
Что-то у вас…
Да! Но никто не скучает:
Меньше грехов,
Благо, страна процветает
И без стихов…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Это страшно
Это страшно! — все одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы
И в саду все тот же самый клен…
Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?
Лето 1915
Эст-Тойла
Летняя поэза
Белеет черемуха над сонной гусынею,
И море прохладою подернулось синею…
А в поле так воздушно! а в парке так сосново!
О, радости праздного! восторг безвопросного!
Где желтые лютики златеют на солнышке,
Забегали клевера веселые волнышки,
И белые бабочки, и белые курочки
Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке…
Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности —
Прекрасен и сладостен триумф безыдейности…
Лишь думой о подвиге вся сладость окислена,
И как-то вздыхается невольно двусмысленно…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Шутливая рондель
Тебе в альбом электростишу
Свою шутливую рондель,
Возьми же эту самодель,
Чтоб спрятать в башенку под крышу.
Ты что-то говоришь, я слышу?
Что? лучше скрыть ее в постель?
Как хочешь! — я электростишу
Тебе в альбом свою рондель.
А может быть, ты спрячешь в нишу
Своей души, под сердца хмель?
Там ненадежно? неужель?
Своей тревоги не утишу,
Но все-таки электростишу.
1915. Июнь
Эст-Тойла
Триолет о клене
О, если б клен, в саду растущий,
Расправив ветви, улетел!..
О, если бы летать хотел
Безмозглый клен, в саду растущий!..
Он с каждым днем все гуще-гуще,
И вот уж сплошь он полиствел.
Что толку! — лучше бы: растущий,
Взмахнув ветвями, улетел!
1915. Июнь
Эст-Тойла
V. Бессмертника золотоцвет
Поэма беспоэмия
А если я себе позволю,
Дав ямбу пламенному волю,
Тряхнуть прекрасной стариной
И, вдохновляемый весной,
Спою поэму на отличье,
В которой будет пенье птичье,
Призывотрели соловьев
И воды рек, и сень лесов,
И голубые лимузины,
И эксцентричные кузины,
И остро-пряный ассонанс,
И элегантный Гюисманс,
И современные-грезэрки,
Заполнившие этажерки
Томами сладостных поэз,
Блестящими, как полонез,
И просто девственные дамы,
Себе построившие храмы
В сердцах совсем чужих мужей,
Забывшие своих детей,
Своих супругов — из-за скуки;
И тут же Скрябинские звуки, —
Поэма, полная огня, —
И жалопчелье златодня,
И сумасшествие Берлина,
И мудрость английского сплина,
И соком блещущий гранат,
Эолпиано Боронат
И с ней снегурочность Липковской,
И Брюсов, «президент московский»,
И ядовитый Сологуб
С томящим нервы соло губ,
Воспевших жуткую Ортруду,
И графоманы, отовсюду
В журналы шлющие стихи,
В которых злющие грехи,
И некий гувернер недетский
Адам Акмеич Городецкий,
Известный апломбист «Речи»,
Бездарь во всем, что ни строчи,
И тут же публикой облапен,
Великий «грубиян» Шаляпин
И конкурент всех соловьев
И Собинова — сам Смирнов,
И парень этакий-таковский
Смышленый малый Маяковский,
Сумевший кофтой (цвет танго!)
Наделать бум из ничего.
И лев журналов, шик для Пензы,
Работник честный Митя Цензор,
Кумир модисток и портних,
Блудливый взор, блудливый стих…
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
И свита баб Иллиодора,
Сплошной нелепицы и вздора,
И, наконец, само Танго —
«Бери ее! бери ero!..»
Мой пылкий ямб достиг галопа
И скачет, точно антилопа,
Но я боюсь его загнать:
Вдруг пригодится мне, как знать!
Уж лучше я его взнуздаю
И дам погарцовать по маю:
Иди, пленяй собой луга…
А там — ударим на врага!
1915. Май
Эст-Тойла
«Бродячая собака»
1
Залай, Бродячая Собака!
И ровно в полночь в твой подвал
И забулдыга, и гуляка
Бегут, как рыщущий шакал.
Богемой в папах узаконен,
Гостей встречает Борька Пронин
Подвижен и неутомим
(Друзья! вы все знакомы с ним!)
И рядом — пышущий, как тульский
С солидным прошлым самовар,
Распространяющий угар,
Известный женовраг Цибульский,
Глинтвейнодел и музыкант,
И, как тут принято, талант…
2
А кто же эти, с виду дети,
А по походкам — старички?
Их старший книжку издал «Сети»,
А эти — альманах… «Сморчки!»
Глаза подведены кокотно,
Их лица смотрят алоротно,
И челки на округлых лбах
Внушают дамам полустрах…
О, сколько ласки и умилий
В глазах, смотрящих на своих!..
От них я очищаю стих,
И, избегая их фамилий,
Уж превращенных в имена,
Оставлю им их времена!..
3
Все это «цвет литературы»,
«Надежда» выцветших писак,
Готовых пригласить на туры
Поэзовальса этот «брак»,
Дабы помодничать прекрасным
Зло-недвусмысленным маразмом,
Себя их кровью обновить…
Но тут легко переборщить
И гнилокровьем заразиться…
Нет, в самом деле, черт возьми,
Какими полон свет «людьми»!
Я не могу не возмутиться
И поощрителям «сморчков»
Бросаю молнии зрачков!
4
«Они талантливы»… Допустим!
Но что — в таланте без души?
Бездушные не знают грусти,
А только скуку. Напиши
Поэзу, вызванную скукой, —
И гений мой тому порукой, —
Как тонки ни были б слова,
Она останется мертва.
Ни возмутит, ни зачарует
Скопец, развратник, женофоб.
И современца медный лоб
Теперь лишь сталь бича взволнует,
Да, сталь бича иль гений! Вот
Какой пошел теперь народ!
5
«Ну что же, разве это плохо?
Ведь требовательность нужна…» —
Тут не сдержалась бы от вздоха
Моя знакомая княжна.
Однако ж, чем живет богема?
Какая новая поэма
Бездушье душ объединит?
Что мысли их воспламенит?
Чего хотят? о чем тоскуют?
Зачем сбираются сюда?
Да так… Куда ж идти? куда?
Посплетничают, потолкуют
И, от безделья отдохнув,
Зевают: «Скучно что-то, уф…»
6
Ничьей там не гнушались лепты, —
И в кассу сыпали рубли
Отъявленные фармацевты,
Барзак мешавшие с Шабли!
Для виду возмущались ими,
Любезно спрашивая: «Имя
Как ваше в книгу записать?»
Спешили их облобызать,
А после говорили: «Странно,
Кто к нам пускает всякий сброд?…»
Но сброд позатыкал им рот,
Зовя к столу на бутерброд…
Но это все уже туманно:
Собака околела, и
Ей околеть вы помогли!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза о Харькове
Я снова в нежном, чутком Харькове,
Где снова мой поэзовечер,
Где снова триумфально-арковы
Двери домовые — навстречу.
О Харьков! Харьков! букворадугой
Твоею вечно сердце живо:
В тебе нежданно и негаданно
Моя мечта осуществима.
О Харьков! Харьков! Лучший лучшего!
Цвет самой тонкой молодежи! —
Где я нашел себя, заблудшего,
Свою тринадцатую тоже.
Такая журчная и сильная,
В лицо задором запуская,
Мной снова изавтомобилена
Смеющаяся мне Сумская.
На восхищающем извозчике
Спускаюсь круто прямо к Поку.
Улыбки дамьи, шляпок рощицы
Скользят на тротуарах сбоку.
А вот и девочка графинина,
Одетая тепло-кенгурно,
Болтает с мисс (здесь это принято?):
«Maman им принята… „недурно“…»
Пусть афишируют гигантские
Меня афиши, — то ль не эра!
— Мартын! Сверни к ручьям шампанского
В гурманоазисах Проспэра.
1915. Декабря 19-го
Харьков — Павлоград
(поезд)
Поэза о Майоренгофе
Я помню: в Майоренгофе,
Когда мне было семь лет,
Я грезил о катастрофе,
О встречах, которых нет.
Как верная мне вассалка,
Собака ходила за мной,
И грезилась мне «Русалка»,
Погибшая той весной.
Maman с генеральшей свитской
Каталась в вечерний час.
И нынешний Кусевицкий
Настраивал контрабас…
А я увлекался рьяно
Оркестром «дружка» своего:
О, палочка Булерьяна!
О, милый автограф его!
И это же самое море,
Когда мне было семь лет,
Мне пело, мечты лазоря,
О встречах, которых нет…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза о Иоланте
Иоланта в брильянтах, Иоланта в фиалках,
Иоланта в муаре, Иоланта в бандо,
Иоланта в шантанах, Иоланта в качалках,
Иоланта в экспрессе, Иоланта в ландо!
Иоланта в идеях, Иоланта в болезнях,
Иоланта в страданьях, в кабаках и в нужде,
Иоланта в порывах и в восторженных песнях,
И в любви Иоланта! Иоланта везде!
Иоланта в Калуге, Иоланта в Сорренто,
Иоланта в Венере и во влаге цистерн,
В стилях, — в этих надмодных монументах моментам, —
В Rococo, в Renessans'e, в Louis XV и в Moderne!
Иоланта в варьянтах и контрастах религий,
Иоланта в метаньях, в заблужденьях, в труде,
В интервалах планетных, в каждом дне, в каждом миге,
И в тебе — Иоланта! Иоланта везде.
Иоланта в рокфоре, Иоланта в омаре,
Иоланта в Сотерне и в triple sec curasso,
Иоланта в Вольтэре, Иоланта в Эмаре,
В Мопассане, в Баркове, и в Толстом, и в Руссо!
Иоланта повсюду, Иоланта всеместна…
Что же это такое — Иоланта моя?
Ничего я не знаю, ничего не известно,
Но мне кажется, — это раздробленное «Я»!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Медовая поэза
Гостей любезно принимающий
В своей беззлобной стороне,
Сиренью мед благоухающий
Вы предложили к чаю мне.
О! вместе с медом просирененным
Вы предложили мне… весну! —
И Таню, смуженную Греминым,
Я вновь свободой оплесну.
И птицу, скрыленную клеткою,
Пущу я в воздух, хохоча,
И отклоню над малолеткою
Сталь занесенного меча…
Прощу врагам обиды кровные
И обвиню себя во всем,
И ласковые, и любовные
Стихи Ей напишу в альбом…
И вновь горящий, вновь пылающий,
Я всею воспою душой
Сиренью мед благоухающий,
Меня овеявший весной!
23-го декабря 1915
Александровск-Екатеринославский
Поэзошпилька
Ты говоришь: Татьяна Гремина
Совсем неправильно овсемена
Как чудо девичьей души:
Провинциалочке, как водится,
Онегин по душе приходится
Средь Митрофанушек в глуши.
Однако же, став дамой светскою,
Она — с душой ореха грецкого! —
Его отвергла для того,
Чтоб отомстить ему за прошлое
И выставить причину пошлую
Как… честь супруга своего.
Любовью сердца не онегена
И не любя совсем Онегина,
Довольна партией своей.
Да, Танечка, до брака — Ларина,
Довольно скверно переварена
Мозгами наших матерей…
Смешно бы обвинять Евгения
За нежное его презрение
К причудам девочки-дичка.
Лишь Таня сделалась Татьяною, —
Он вспыхнул всей душою рьяною,
Но лицемерно, свысока.
Ответила княгиня Гремина,
Та, кто в мечту страны овсемена:
— Другому буду век верна.
Как это холодно и каменно!
Любовь воскликнула бы пламенно:
«Я рада, что тебе нужна!»
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза моей светозарности
Когда мне пишут девушки:
«Его светозарности»,
Душа моя исполнена
Живой благодарности.
Ведь это ж не ирония
И не пародия:
Я требую отличия
От высокородия!
Пусть это обращение
Для всякой бездарности…
Не отнимай у гения
Его Светозарности!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Поэза королеве
Моя ль душа, — душа не короля?
В ней в бурю, — колыханье корабля.
Когда же в ней лазорие и штиль,
Моих стихов классично-ясен стиль.
Тенденциозной узости идей,
Столь свойственных натуре всех людей,
Не признаю, надменно их презрев,
В поэзии своей ни прав, ни лев…
Одно есть убежденье у меня:
Не ведать убеждений. Не кляня,
Благословлять убожество — затем,
Дабы изъять его навек из тем…
Я не люблю людей, но я им рад,
Когда они мне рады — вот мой взгляд.
Не верю им и гордо, свысока,
Смотрю на них, к тому ж издалека.
Вступать в ряды людей — не мой удел,
Но вот я строй омаршить захотел, —
И я пою, движение любя;
Они идут, чем тешу я себя.
А стоит мне сильнее захотеть, —
И будут люди вечно жить и петь,
Забыв про смерть, страдания и боль:
Ведь я поэт — всех королей король!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза чуда
Во всем себя вы в жизни сузили,
Одна осталась вам игра:
Самообманы да иллюзии, —
Убогой жизни мишура.
Рожденные в земном убожестве
Полуцари, полукроты,
Вы величаетесь в ничтожество,
Ложась холодно под кресты…
Зачем вам жить, не отдающие
Себе отчета в слове «жить»?
Всю жизнь свой сами крест несущие,
Чтоб под него себя сложить?
Бунтующие и покорные,
Игрушки воли мировой,
В самом бессмертии тлетворные,
Порабощенные судьбой!
Жалеть ли вас, земли не знающих
И глупый делающих вид,
Вселенной тайны постигающих,
Какие чует интуит?
Вас презирать без сожаления, —
Единственное что для вас!
Вас бичевать за все стремления,
За все «стремления на час»!
Честнее будьте вы, нечестные,
Но восхваляющие честь:
Без жалоб лягте в гробы тесные,
А жить хотите — выход есть:
Все, как один, в огне содружества,
Развихривая жизни ход,
Имейте пыл, имейте мужество
Все, как один, идти вперед!
И чудо явится чудесное:
Слиянные в своем огне,
Поработите вы Безвестное
И да поклонитесь вы мне!
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза о людях
Разве можно быть долго знакомым с людьми?
И хотелось бы, да невозможно!
Все в людских отношеньях тревожно:
То подумай не так, то не этак пойми!..
Я к чужому всегда подходил всей душой:
Откровенно, порывно, надежно.
И кончалось всегда неизбежно
Это тем, что чужим оставался чужой.
Если малый собрат мне утонченно льстит,
Затаенно его презираю.
Но несноснее группа вторая:
Наносящих, по тупости, много обид.
И обижен-то я не на них: с них-то что
И спросить, большей частью ничтожных?!
Я терзаюсь в сомнениях ложных:
Разуверить в себе их не может никто!
И останется каждый по-своему прав,
Для меня безвозвратно потерян.
Я людей не бегу, но уверен,
Что с людьми не встречаются, их не теряв…
1915. Май
Эст-Тойла
Поэза безнадежия
Я чем-то подавлен, я чем-то стеснен.
Нет слов подходящих для звончатых песен.
И май в этот год уж не прежне чудесен.
И жизнь — полуявь, полубред, полусон.
Я чем-то обижен, я как-то устал,
Мне так одосадели мелкие люди…
Мечтал о безлюдьи, как будто о чуде:
Никто из них милого мне не сказал!
Как горько от зависти, лести, интриг,
От всех подражаний! от всех посвящений!
От их увенчаний развенчан мой гений!..
Мне тяжко: я их беспощадно постиг. —
Незваная свита терзала весь год
Своими заботами, сплетнями, грязью…
Ах, есть ли ей равные по безобразью
Духовных надежд, меркантильных забот?!..
Какие-то гаденькие толмачи,
Мечты толкователи, лексионеры…
О как безнадежно бездарны и серы:
Их чувства — лягушки, их песни — грачи!
Я ими расстроен, я смят, угнетен.
Мне надо лечиться безлюдьем все лето.
Апатия, леность, усталость. Поэта
Во мне убивают, и близок мой сон…
…Маруся! Маруся! услышь, помоги! —
Ведь только в тебя упоительна вера…
Но вижу в руках твоих сталь револьвера,
А там, за тобою, не видно ни зги…
1915. Май
Эст-Тойла
У памятника Комиссаржевской
Вера Федоровна! Сегодня
Я заехал к Вам из полка:
Уж изнервничался я очень,
И такая была тоска…
Долго вглядывался я, сгорбясь,
В Ваши бронзовые черты:
В них застыло так много скорби,
Вдохновенности и мечты…
Я спросил Вас, — о, Вы поймете,
Вера Федоровна, о чем!..
Шевельнули едва губами
И чуть-чуть повели плечом…
А в глазах (в уголках, у носа)
Вспыхнул гнев, человечий гнев…
Всю бестактность своего вопроса
Понял я, плача и покраснев…
1915. Октябрь
Петроград
Все — за новь!
Дождь за дождем, за бурей буря,
За песнью песнь, за болью боль.
Чело то хмуря, то лазуря,
Живут и нищий, и король.
О, всколыхните безмятежность,
Благополучье раздробя!
Прекрасней после гнева нежность,
Как, после муки, вы — себя!
Свершайте явные ошибки,
Крушите счастье и любовь,
Чтоб только не было на Шипке
Душ ваших тихо. Все — за новь!
Да, все за новь, за блеск, за звонкость,
За обиенность и за шаг!
Я славлю мудрую ребенкость
И молодеческий кулак.
Живи, воистину живое,
Не уставая звать меня!
Пылай восторгом, ретивое:
Ведь даже в счастьи скорбен я!
1915. Июнь
Эст-Тойла