Сегодня у меня свиданье по расписанию. Она замужем, но дамочке хочется чего-то новенького, свеженького. Познакомились случайно на школьном корпоративе. Как это бывает, чувства вспыхнули, горели ярко, а потом фитиль как в керосинке обгорел и стал гореть ровным светом, без всполохов и былого сияния.

Встречались на квартире ее подруги. Ходили как на работу. Сами понимали, что, в конце концов, интрижка скоро закончится, но никто не начинал разговор первым. Вот и получалось, что тащишь ненужную вещь, и тащить тяжело, и бросить жалко.

— Что за привычка покупать желтые розы? — моя подруга была явно не в духе. — Вот ты сам подумай, кто может дарить женщине желтые розы? А? Да только любовник, который хочет бросить ее. Как я объясню это дома? Эх ты, эстет. А конфеты? Один шоколад. От него толстеют. Взял бы конфеты с кокосом, и компактно, и вкусно, и диета не нарушена. Давай вино открывать не будем. У меня сегодня мало времени, пошли, постель уже готова.

— Боже, — подумал я, — сейчас снова будем искусственно обниматься и целоваться для того, чтобы все было по книге, будем искать и ласкать эрогенные зоны, чтобы возбудить друг друга. Неужели было мало времени с прошлого свидания для того, чтобы возбудиться? Как встречаются люди после долгой разлуки? Да они бросаются друг другу на шею и приходят в себя только когда, когда у них кончаются силы, и тогда они начинают нежно ласкать друг друга, чтобы запечатлеть в памяти все, что было.

Так называемая любовная прелюдия уничтожила остатки желания. Моя подруга мельком поглядывала на часы и не была сильно расстроенной, говоря дежурные слова:

— Успокойся, милый, такое бывает, в следующий раз будет все нормально.

Мне кажется, что она тоже понимала, что следующего раза не будет. А ведь можно было прямо в прихожей расстегнуть на ней кофточку, поднять юбку, спустить до колен колготки, погладить по бедрам и взять ее так, чтобы мерная жизнь заиграла узорами северного сияния, чтобы она кричала и извивалась, хватая тебя руками и прижимая к себе.

Я вышел из квартиры первым. Состояние как у туриста, добравшегося до привала и сбросившего с плеч тяжелый рюкзак.

— Черт подери, — сказал я сам себе, — неужели ты не мог найти себе свободную женщину? Их же много и одна лучше другой. Может, красотой не вышла, но душа человек и тебя будет любить как никто другой. Не в красоте счастье.

На выходе из подъезда меня остановил сильный толчок в грудь и грубый голос:

— Куда прешь, козел? Напился как свинья и людей не видишь?

Надо мной стоял мужик лет тридцати, здоровый, в пальто, широкая морда с красным носом и волосы, зачесанные назад как у Элвиса Пресли. Вернее, как у богославского милиционера средних чинов.

— Черт подери, — сказал я сам себе и, поднявшись с земли, бросился на обидчика. Свалив его на землю, я стал изо всех сил бить его по морде, но был оторван двумя милицейскими сержантами.

— Ты что, сука, делаешь, — кричали они, — на милицию руки поднимаешь? Да мы тебя по лагерям сгноим, лагерей у нас столько, что потеряешься в каком-нибудь.

— Тебе кто разрешил нападать на сотрудника милиции? — зарычал мордастый, вставая с земли.

— Ваш министр на всю Богославию сказал, что любой гражданин может защищаться от нападения сотрудников милиции, — сказал я.

— Умник, — спросил мордастый, — сейчас мы тебе мозги вправим.

Меня привели в отделение милиции и испинали ногами перед тем, как посадить в обезъянник.

— Погоди, кровью будешь умываться за нападение на милицию, — пообещали мне.

Я и так понял, что моя песенка спета. В нашей свободной стране с человеческим лицом любой гражданин беззащитен перед властью, особенно перед той, которая поставлена на защиту этого гражданина. У этой власти полтора миллиона сотрудников с танками и авиацией, ОМОНами и СОБРами, вся прокуратура, суды и разветвленная система лагерей, доставшихся в наследство от ГУЛАГа. Наш человек — в поле былинка. Если он не относится к тем, кто неподсуден, если не имеет защиты или денег, то его посадят за любое прегрешение. Был бы человек, а статья для посадки найдется. Да и всегда, когда идет перестройка, летят щепки и достаются они тем, кто вообще ни к какой перестройке не причастен.

Часам к девяти вечера я кое-как оклемался от побоев и сел, вернее, прилег на лавку, то проваливаясь в забытье, то открывая глаза, в которых не было ни капельки сна. Вроде бы я спал и не спал. Бывает такое, когда человек спит, но он чувствует, что не спит.

— Эй, ты, вставай, — сказал дежурный по отделению, — тут к тебе адвокат пришел. Ты оказывается птица важная. Запомни, тебя здесь никто не трогал, это ты сам упал и стукнулся о лавку.