Потребовалось пятнадцать дней, чтобы преодолеть расстояние от Лондона до Альп, до германо-австрийской границы. За эти две недели мы дважды оказывались на волосок от аварии. В день приезда в Париж мы проделали свыше сотни миль по пологим холмам, последние сорок миль прошли в спокойном темпе, на скорости семнадцать миль в час, без остановок. Оказавшись в черте города, мы ещё миль десять проскакали и протарахтели по брусчатке к городскому кемпингу в Буа-де-Булонь. Часы показывали девять, когда мы, совершенно разбитые, приковыляли в кемпинг.

Перед тем как уснуть, я опять заикнулась об этом странном вилянии из стороны в сторону. Не видя лица Ларри, я представила себе, как он в негодовании закатывает глаза. Он закатывал их всякий раз, когда я жаловалась на загадочное «вихляние» и сопровождающий его скрежет. Почти целый месяц я чувствовала: что-то неладное творится с рулём. Передний конец рамы, казалось, всё время вибрировал, своеобразно поскрипывая. Ежедневно, стоило мне только затянуть песню о «гуляющем» руле, как Ларри тут же утверждал, что мне примерещилось. Его реакция отличалась завидным постоянством.

— Слушай,— ворчливо бубнил он,— ты или выдумываешь это «вихляние», или сама его добиваешься благодаря своей особой манере вертеть рулём и молотить ногами по педалям. В порядке твоя рама. Мы же проверяли. Да и с передней вилкой тоже всё нормально. Не обращай внимания.

Но я-то была уверена: с моей рамой что-то не так — и очень расстраивалась, не находя причину неполадки. Сегодня «шаткий» руль как никогда выводил меня из себя, особенно когда я съезжала с холмов на скорости сорок миль в час.

— Знаешь,— робко заикнулась я, едва мы залегли.— Сегодня я опять чувствовала, как велосипед «ведёт», по-моему, стало ещё хуже.

Ларри всхрапнул, нарочито протяжно и ворчливо, я поняла намёк и отступилась.

Утром, вскочив «по коням», мы покатили в центр Парижа полюбоваться его достопримечательностями. Очень скоро мы обнаружили, что в Париже, конечном пункте «Тур де Франс», велосипедистов едва ли не боготворят. Восседающему на лощёной гоночной конструкции, облачённому в цветное джерси, гонщику дозволено мчаться на знаки «стоп» и красный свет, мотоциклисты и пешеходы станут заботливо и грациозно уступать ему дорогу. Мы с Ларри, в своих линялых шортах и футболках, походили на гонщиков, как гвоздь на панихиду, но раз уж передвигались «на двух колёсах», то и этого было достаточно. Все уступали нам право проезда — даже у знаменитой Триумфальной арки, там, где невообразимые двенадцать полос движения вливаются в один круговой объезд, чтобы затем вновь разбежаться в разные стороны, и где машины на всей скорости как бы кидаются врассыпную, разлетаясь, как огни фейерверка.

Нам удалось пережить объездную трассу, но едва мы, пулей вылетев с неё, свернули на широкий, мощённый брусчаткой бульвар, как мой велосипед вдруг занесло влево и я едва не столкнулась с ближайшим автомобилем. Я резко дёрнула руль вправо, но велосипед не слушался. Его несло прямо. Я в ужасе воззрилась на руль, указывающий одно направление, и на переднее колесо, избравшее свой собственный путь. Ударив по тормозам, я соскочила с велосипеда. Ларри уже спешил ко мне на тротуар.

— Что стряслось? — спросил он.

— Эта передняя вилка, она...

— О нет! Только не это! Конечно, переднее колесо будет вилять, Митчелл. Мы же едем по брусчатке. Даже мой велосипед дрожит на такой мостовой.— (Ларри называл меня Митчелл тогда, когда, на его взгляд, я действовала исключительно бестолково, и он предпочитал от меня хоть как-то отмежеваться.)

— Ясно, что по брусчатке. Но ведь я говорю не просто о тряске. Речь о том, что руль поворачивается вправо, а колесо уходит влево! Это уже серьёзно! Брусчатка тут ни при чём. Похоже, полетела передняя вилка.

На мгновение мне подумалось: возможно, закатившиеся глаза Ларри так больше никогда и не вернутся в своё естественное положение. Всё, что мне было видно, так это нижние краешки радужек и одни сплошные белки. Его губы были поджаты так плотно, что рот полностью потонул в усах и бороде. Передо мной был как бы уже не Ларри, а некая человеческая особь, явно доведённая до белого каления.

— Передние вилки не ломаются! Дай сюда велосипед, и я докажу тебе раз и навсегда! Я продемонстрирую тебе, что всё цело. Повторяю, велосипед в порядке, всё дело лишь в твоей технике.

Ларри схватил велосипед, вскочил на него и нажал на педаль. Но не успел он надавить на вторую, как велосипед, отклонившись от прямого пути, уже свернул на многолюдный тротуар. Футах в пятнадцати от места старта каркас обрушился, швырнув моего мужа на стену спешащих мимо пешеходов.

Совершив сокрушительное приземление на цементный тротуар, он отделался обширными ссадинами на руках и ногах, все кости остались целы. Ларри осторожно поднялся, затем поднял с тротуара мой велосипед. Переднее колесо и вилка болтались отдельно от всего остального, соединённые с рамой лишь гибким тормозным тросиком. Рулевая колонка переломилась в месте соединения с передним концом рамы, и Ларри в изумлении таращился на края разрыва. Я не могла удержаться от искушения:

— Слушай-ка, то, что ты сейчас проделал,— самый что ни на есть высший пилотаж. Красиво сработано!

Мы оба рассмеялись, но смех вышел какой-то нервный. Мы прекрасно понимали, что я была на волосок от трагедии. Сломайся вилка чуть раньше, на объездной дороге, или вчера на спуске с холма, итог мог бы получиться крайне мрачным. Один вид колеса, болтающегося на конце троса, как чёртик на ниточке, вызывал у меня тошноту.

— Ладно, уж если ей суждено было сломаться, то нам повезло, что она сломалась в Париже,— заметил Ларри.— На Елисейских полях должно быть предостаточно велосипедных магазинов. Нам не составит большого труда найти вилку, раз уж это французская рама. Я съезжу по магазинам, а ты дотащишь своего калеку до «Америкэн экспресс», возьмёшь почту и дождёшься меня там.

Я прождала Ларри около двух с половиной часов. За это время я дважды успела получить предложение от американских туристов купить мою развалюху. Оба они намеревались совершить путешествие по Европе во взятых напрокат авто, но заоблачные цены на бензин быстро подточили их ресурсы. Вслед за ними две гостиничные горничные подошли поглазеть на моё несчастье. Одна из них говорила по-итальянски. Призвав на помощь все свои более чем скромные познания в итальянском, который я учила в колледже, я, как могла, объяснила ей свою проблему. Когда я закончила, женщина выскочила на улицу и остановила первого же полицейского. Вернувшись, она порадовала меня адресом велосипедной мастерской «Си-Эн-Си», расположенной в полутора милях отсюда. Поблагодарив её, я осталась томиться в ожидании. Наконец, ещё через час, явился Ларри с самыми удивительными новостями.

— Я так и не разжился вилкой, потому что во всех этих лавочках не нашлось ни души, кто ответил бы мне на приветствие, не говоря уже о новых вилках. Стоило мне заговорить по-английски, как их всех словно ветром сдувало. Они категорически отказывались признать сам факт моего существования. Когда же, в конце концов, в седьмой или восьмой по счёту мастерской я нашёл-таки парня, который выслушал меня, то опять же зря потратил время, поскольку он как заведённый твердил мне, что вилки не ломаются.

— Ладно, ладно, может, кто и говорил, что они не ломаются. Как бы то ни было, чудак в последней мастерской, куда я зашёл, отказался поверить, что твоя рама сделана во Франции. Знаешь почему? Да потому, что я обратился к нему по-английски! Раз говорю по-английски, значит, и рама английская. Проще простого. Да, весёленькие два с половиной часа, ничего не скажешь! Что же нам теперь делать? Полночи уйдёт на то, чтобы перетащить велосипед в кемпинг.

— Полиция дала мне название и адрес ещё одной мастерской неподалёку отсюда. Давай попытаем счастья,— предложила я.— Как знать, вдруг здесь люди не станут задирать нос, как на этих кичливых Елисейских полях? На сей раз в подтверждение того, что рама французская, а вилка действительно сломана, мы принесём с собой велосипед как вещественное доказательство.

Я медленно, но упрямо пробиралась вперёд, сквозь уличную суету часа пик, толкая перед собой заднее колесо велосипеда и вскинув на плечи переднее со свободно болтающейся вилкой. Мы прибрели в «Си-Эн-Си» за пятнадцать минут до закрытия, и нам повезло. Приёмщик не только говорил по-английски, но и охотно общался с нами. Он притащил из подвального склада два комплекта вилок. Первая была из тех же легковесных трубок «Рейнольдс-531», что и моя рама, и стоила девяносто долларов. Вторая, стальная, весила как вся рама целиком, к тому же она, никогда не знавшая краски, была чертовски страшна; зато цена оказалась приемлемой — двенадцать долларов. Поскольку мы, как могли, старались урезать наши расходы, дабы компенсировать издержки двух последних месяцев, мы остановились на той, что пострашнее. Меня не волновала перспектива утяжеления моей рамы, зато согревала мысль о спуске с альпийских круч с надёжной стальной вилкой.

Приёмщик предупредил нас, что за подгонку деталей мастерская возьмётся не раньше следующей пятницы, то есть через полторы недели. Мы же собирались пробыть в Париже только четыре дня. Мы стремились как можно скорее приступить к переходу через Альпы, неделя задержки, по существу, гарантировала нам жалкую возню в снегах.

Было уже шесть, когда хозяин мастерской, изъяснявшийся только по-французски, жестами объявил нам о закрытии. Возившийся с нами приёмщик перекинулся парой слов с хозяином, и не успели мы опомниться, как тот сгрёб мою раму и вилку и исчез с ними в подсобке.

— Он установит вилку и соберёт велосипед,— пояснил его помощник.— Хотите — погуляйте, загляните через часок. Мы закрываемся. Вернётесь — постучите, и я впущу вас.

Теперь, когда мы поняли, что вилка, похоже, будет всё-таки установлена, нам полегчало. Ларри вдруг вспомнил, что не ел с самого утра, и заговорил о состоянии «острого истощения», которое обычно наступало всякий раз, когда ему приходилось более четырёх часов обходиться без «заправки».

— Сиди здесь, вдруг возникнут трудности и им потребуется твой совет,— быстро забормотал он.— Я же сбегаю куплю чего-нибудь пожевать. Одна нога здесь — другая там.

Через четверть часа моя рама была готова, владелец мастерской протянул мне счёт в двадцать франков за работу. Пять долларов за час сверхурочных. Это был настоящий подарок, и я с благодарностью пожала руку хозяину. Пожав плечами, он расплылся в улыбке и пожелал мне, как говорят французы, «бон вояж».

Прошло ещё минут двадцать, прежде чем Ларри в конце концов явился к мастерской. На его физиономии блуждало какое-то странное выражение.

— Что случилось? — спросила я.— Я уже начала беспокоиться.

— Что случилось, говоришь? — пробормотал он.— Понимаешь, влип в одно дело, ну и, словом, даже забыл о еде.

— Это ты-то?

— Знаешь, иду я по этой улице, ищу магазин и, когда я прошагал уже четверть мили, прямиком попадаю в самый что ни на есть «стопроцентный» район «красных фонарей», который тянется квартал за кварталом. Во всех дверных проёмах, переулках, на всех углах стоят путанки, а все тротуары запружены пасущими их «котами», готовыми начать торг.

Вот я и призадумался, не снять ли мне пару колоритных кадров для «приправы» нашей коллекции слайдов. Вытаскиваю аппарат и как можно незаметнее стараюсь быстро щёлкнуть затвором, пока никто не обращает на меня внимания. Всё же одна дамочка засекла меня, принялась вопить и во всю прыть понеслась за мной. Вслед за ней в погоню ринулись её «коллеги». Последнее, что помню, как одна из них повисла у меня на руке и силилась выхватить аппарат. К счастью, я крепко вцепился в него и унёс ноги раньше, чем меня настигли другие.

Я сломя голову понёсся в противоположную сторону и немало отмахал, прежде чем остановился и решил, что лучше будет вернуться. Но обратно я был вынужден добираться окольным путём, на что ушла целая вечность!

Вот так, впервые в жизни, Ларри забыл позаботиться о своём пустом желудке.

Шестнадцатого сентября мы покинули Париж и устремились к немецкой границе, в Страсбург. Дорога заняла у нас четыре дня, и каждый из них встречал нас теплом и солнцем. Единственная неприятность произошла, когда у Ларри ослабел блок и большая часть шарикоподшипников раскатилась по обочине дороги. Часа полтора мы провели где-то под Нанси, просеивая трехфутовый клочок пыли и гравия, собирая рассыпавшиеся подшипники, переупаковывая и приколачивая блок на его законное место.

В то утро, когда мы пересекали границу с Германией, небо заволокли тучи. Часам к шести вечера, когда мы уже мерили мили в горах Шварцвальда, полил холодный дождь. Следующие три дня до самого Фюссена, городка близ австрийской границы, мы прорывались сквозь беспрестанный леденящий ливень. Это были самые плачевные дни нашего путешествия, и они настигали нас один за другим, как автоматные выстрелы.

В первый же вечер в Южной Германии мы расположились на ночлег в сосновом бору под Хайгерлохом. Несмотря на темень и дождь, мы уговорами пытались пробудить к жизни нашу плитку в надежде запечь сыр на сандвичах из грубого чёрного немецкого хлеба. В тот день, вопреки нашим худшим ожиданиям, мы обнаружили, что цены на съестное в Германии вполне разумные. Уже первый гастрономический кутёж показал, что наши ежедневные расходы на провизию составят где-то семь долларов, а то и меньше, если умело расходовать семидесятицентовую банку чечевицы, которыми завалены все немецкие бакалейные лавки.

Дождь поливал всю ночь. Наутро всё ещё дождило, и в палатке собрались две небольшие лужицы, там, где на плесневеющем полу начала сходить водоотталкивающая пропитка. Натянув фуфайки и непромокаемые куртки, мы выползли наружу соорудить и «уговорить» завтрак под ледяным ливнем.

Как всегда, больше всего досталось курткам, кроссовкам и перчаткам. Менее чем через час после старта вода, хлеставшая так, как будто кто-то открыл небесные шлюзы, напитала каждый слой нашей амуниции. Вода летела не только из туч, но и из-под колёс проносившихся мимо грузовиков. От этих монстров торговых грузоперевозок в Германии просто не было спасения даже на самых глухих дорогах, и каждый окатывал нас могучими широкими волнами грязной воды.

В тот день мы изрядно поколесили вверх-вниз по горам, холодный ветер и дождь превратили в ледышки насквозь промокшие руки и ноги. Когда подошло время обедать, мы постелили туристический коврик под прикрытием сосен и, усевшись на сухом пластике, сгорбились над едой, стараясь хоть как-то сохранить её в сухости. Как оказалось, мы слишком замёрзли, чтобы нагулять аппетит.

К концу дня, после шестичасового барахтанья в потопе, я окончательно скисла. Ноги и руки так сильно жгло сырым ледяным холодом, что хотелось вопить. Меня поташнивало от вонючих дизельных выхлопов, извергаемых грузовиками мне в ноздри и в рот, а лязгающий звук механизмов бомбардировал мои уши. Из носа рекой лилась слизь, я была мокрой — хоть выжимай, и не могла сдержать дрожи; ко всему прочему, за два оставшихся часа пути моё тело сочло возможным нанести последний удар — понос.

— Ох, нет. Бедняжка,— вздыхал Ларри, когда я в очередной раз соскакивала с велосипеда, на три четверти осилив долгий подъём, и со всех ног бросалась к ближайшим кустикам.

Раз от раза я остывала всё больше, и холод глубже вгрызался в моё тело. Вскоре я начала останавливаться через каждые четверть часа, когда спазмы усилились настолько, что всё моё нутро, похоже, готово было взорваться. Рулон туалетной бумаги, лежащий в кармане куртки, напитался водой едва ли не до полного растворения.

Я разревелась и прорыдала весь остаток дня. Плач послужил «отдушиной» в моих страданиях и разочарованиях. Захлёбываясь плачем, я не переставала работать педалями — я должна была превозмочь стихию и боль.

К счастью, лесная тропа, на которую Ларри свернул в поисках ровного, незатопленного местечка для ночлега, вывела нас к пустующей однокомнатной коробке из бетонных блоков. На полу валялась куча сена. В окнах не было стёкол, зато мы наглухо закрыли деревянные ставни. От единственной двери в комнату тянулась крытая веранда с одиноким расшатанным деревянным столом. Настоящий «Хилтон интернешнл» для нас с Ларри. Нырнув в холодную комнатушку, мы содрали с себя мокрые вещи, насухо вытерлись и натянули на себя всё, что было с собой. Даже под наслоениями тёплой одежды кожа саднила, как отмороженная, и ещё долго не удавалось унять озноб. Только забившись в спальник, разостланный на матрасе из сена, я почувствовала, как моё тело начинает постепенно отходить. Час спустя, когда холод потихоньку отпустил мои ноги, меня начало клонить в сон.

С наступлением утра я заставила себя проделать процедуру, отнявшую у меня всю, до последней унции, силу воли, которую с грехом пополам удалось собрать: я влезла в свою вчерашнюю непросохшую амуницию. Сухие спортивные брюки и кофту с длинными рукавами мне хотелось приберечь на конец дня. Снаружи по-прежнему хлестал дождь, и, что ни надень, всё непременно промокнет до нитки, не пройдёт и часа.

Пока я боролась с мокрой одеждой, Ларри встал и высунул нос наружу.

— Тревога! — завопил он.— Земля ушла под воду. Похоже, скоро зальёт и нашу нору. Лучше бы нам поторопиться!

По этому сигналу мы нырнули в мокрую одежонку, побросали всё во вьючники и, взвалив велосипеды на плечи, зашагали на своих двоих, шлёпая через воду и грязь к асфальтовой дороге. Шерстяные носки, длинные трикотажные спортивные брюки, свитер и надетые одна на другую футболки, провисев на холоде всю ночь, теперь ледяной корочкой облегали моё тело. Озноб начался ещё до того, как я оседлала велосипед и покатила сквозь дождь и студёный ветер. И тотчас же мучительный холод добрался до ступней и кистей рук, причиняя ужасную боль, как будто разом были содраны все ногти.

Накануне я решила: во что бы то ни стало буду продолжать работать педалями, а для поддержки духа стану мысленно рисовать себе самую радужную перспективу путешествия на фоне живописной красоты Австрийских Альп. Но наутро разочарование от встречи с ещё одним пакостным деньком затмило всякое чувство решимости и светлого ожидания. Слишком уж я продрогла, чтобы мечтать о лучших временах. Теперь меня грызло беспокойство: что, если буре не будет конца и нам придётся перебираться через Альпы в такое ненастье? Все мои надежды рушились. Всё утро я проревела, не переставая при этом налегать на педали.

Когда мы остановились перекусить, холод опять одержал победу над голодом, хотя я и понимала, как важно хорошенько заправиться — езда на пустой желудок всегда вызывает сплошное уныние, озноб и страхи, и уж тогда дела идут из рук вон плохо.

— Что это с тобой? — полюбопытствовал Ларри, наблюдавший за мной краешком глаза, пока сидел на пне, кромсая хлеб и сыр.

Дождь перестал как раз перед тем, как мы свернули с дороги в лесок, восточнее города Бад-Вальдзее. Конец ливня, сам по себе, несколько облегчил задачу приёма пищи, но, к несчастью, температура упала ещё ниже.

— Всего лишь пытаюсь согреться, иначе кусок в горло не идёт.

— А, ясно. Я-то думал, ты пыталась согреться, когда натянула треники и фуфайку и начала скакать взад-вперёд. Ты вроде как затащила меня в это место, а потом бросила и принялась лягать деревья.

Выходит, я лягаю деревья, ладно — пусть лягаю, лягаю их что есть мочи, едва не отбивая себе при этом ноги. Довольно необычное «лекарство» для окоченевших ступней, но оно помогало. Вот я и подскакивала вверх-вниз, нанося сокрушительные удары пятками по любой твёрдой поверхности. Трудилась до тех пор, пока не почувствовала, как кровь опять начала циркулировать в конечностях, тогда я присела и принялась за еду.

После ленча мы продолжили путь на юго-восток, через леса, луга и пашни в городок Исни. К тому времени, когда мы, достигнув Исни, начали штурмовать гору между ним и расположенным в пятнадцати милях Кемптеном, тучи спустились так низко, что совсем скрыли из виду обступившие нас горы. Пять часов пополудни — и дикий холод. В миле от Исни нас со всех сторон обложили тучи и повалил снег. Снежные хлопья роились в воздухе, оседая на ветвях помрачневших высоких сосен. За каких-нибудь десять минут земля полностью скрылась под белым пушистым одеялом. Теперь мы едва различали предметы, расположенные более чем в двадцати футах в округе. Дорога без обочины была узкой и скользкой.

— Торчать на дороге слишком опасно! — крикнул мне Ларри.— Грузовики не заметят нас, пока не накроют. Давай остановимся на ближайшей ферме и попросимся переночевать в сарае.

Не проехав и мили, мы заметили небольшой сельский домик и подкатили к его входу. Навстречу нам, из-за угла пристроенного к дому амбара, вышел здоровенный баварец, на вид ему было сильно за сорок. На очень скудном немецком Ларри объяснил хозяину наше положение и спросил, нельзя ли переночевать в амбаре или хотя бы поставить палатку под навесом, который мог бы защитить нас от бурана. Баварец, не раздумывая, замотал головой и скрылся в доме. Нам не оставалось ничего другого, как продолжать осторожно форсировать гору.

На следующей ферме на подобную просьбу последовал тот же самый ответ. За все шестнадцать месяцев и почти шестнадцать тысяч миль пути до сих пор ни один фермер не отказал нам в местечке для привала или ночлега на своей земле. Теперь же, впервые за всё путешествие, нам дали от ворот поворот — дважды за десять минут и к тому же в пургу. Всё это сильно выбило нас из колеи, и мы зареклись проситься на фермы. Вместо этого мы упрямо ползли вперёд. Грузовозы и легковушки чудом обходили нас, прорываясь сквозь сплошную белую завесу.

Убежищем для ночлега нам послужил недостроенный дом, замеченный мной у дороги. Теперь у нас была крыша над головой, цементные стены и пол, но, увы, неостекленные окна без ставень. Мы «стали лагерем» в самой крохотной комнатушке, занавесив туристским ковриком её единственное окошко. В ней было холодно, как в холодильнике, зато она укрыла нас, измотанных бесконечной дорожной нервотрёпкой, от снега. Когда мы вполне устроились, Ларри, уткнувшись носом в карту, выяснил, что мы находимся всего в тридцати милях от Австрии.

— Не представляю, как подступиться к Альпам в такой буран,— прошелестел он губами.— Надеюсь, конечно, что завтра погода прояснится.

К утру снег кончился, но земля всё ещё была в снежных заносах. Я так озябла, что натянула две пары носков. После недельной тоски по душу вся моя одежда была до омерзения грязной и буквально проквашенной от сырости.

От холода сводило руки и ноги, тучи нависли так низко, что спрятали Альпы к югу от нас. Дорога в Фюссен бежала по холмам, через крохотные баварские деревушки, мимо лавочек и шале, украшенных пёстрыми цветочными ящиками. Перед самым Фюссеном снова зарядил дождь, вымочив остаток нашей сухой одежды.

Дошлёпав до ворот одного из фюссенских кемпингов, мы пробежали глазами вывешенный у входа прейскурант. Семь долларов за горячий душ и клочок земли для палатки — это уж слишком.

— Цвай лицо, айн палатка, тринадцать марок,— объявил суровый баварец, владелец кемпинга.

Помолчав немного, он улыбнулся и произнёс:

— Но длья цвай лицо, кто путешествует по Бавария на велосипед в такой плёхой погод, платить только четыре марок. Йа, ви имейть смелость.

— Ну, то ли это смелость, то ли просто глупость,— проворчал мой насквозь промокший и дрожащий супруг.— Завтра мы двинемся через Австрию. Вы не знаете прогноз погоды?

— Австрия не карашо. Много снег и отшень колодно ин дер Альп. Они есть пре-крас-ный.

Пока мы ставили палатку, ливень зарядил с новой силой, и мы, вняв совету владельца кемпинга, решили пересидеть ненастье. Два дня мы ёжились, слушая, как водяные струи долбят полог протекающей палатки.

Зато на третий день, проснувшись и впервые за неделю увидев почти чистые небеса, мы воспрянули духом. Выбравшись из палатки, я, задрав голову, смотрела прямо перед собой, на покрытые снегом Альпы, вздымавшиеся всего в пяти милях от кемпинга. Небесная лазурь, мили зелёных предгорий с озёрами, фермами и шале и заснеженные горы — это было внушительное зрелище. В последние недели тучи, проливные дожди и снег урезали наше поле зрения до серенького замкнутого мирка, простиравшегося не выше макушек деревьев, не далее мили вокруг. Потребовалось немало времени, чтобы мысленно охватить все краски, сияние света, простор и высоту, неожиданно представшие перед нами. Свернув лагерь, мы покатили в Австрию глубокой зелёной долиной.

Австрийская «глубинка» поражала своей почти идеальной опрятностью. Казалось, даже травка здесь была везде подстрижена одинаково ровно, и поверх этого гладкого ковра уютно устроились аккуратные маленькие сельские домики, окружённые садами. Ковёр простирался выше, по самому покатому подножию гор. Ещё выше начинался лес, затем он уступал место суровым заснеженным вершинам, разительно выделяющимся на фоне ярко-голубого неба.

Мы катили чередой длинных узких долин к нашему первому альпийскому перевалу, к югу от Лермоса. В конце последней долины дорога круто взмыла к небу, влившись в чехарду «американских горок» вдоль по склону горы. Мы въехали в снег, затем, обогнув вершину, спустились вниз и принялись штурмовать следующий перевал. На вершине второго перевала мы сделали привал. Стоя рядышком, мы казались сами себе ещё меньше из-за окружавшего нас мачтового леса и величественных пиков, тогда как наши души наполняло восхитительное чувство, ради которого стоило претерпеть все невзгоды и разочарования прошедшей недели. Я ликовала — ведь я не сошла с трассы в Баварии, я победила временами почти нестерпимое желание прыгнуть в поезд, который умчал бы меня в сухую и солнечную Италию.

Теперь небо совершенно прояснилось. Полнолунье. Высоко над нашими головами в лунном свете мерцают ледники. Мы победили. Альпы... Наконец-то мы здесь. Обнявшись, мы упивались каждым мгновением этого вечера.

Ночью, свернувшись клубком в спальнике, я долго смотрела сквозь окно над головой на наши велосипеды, прислонённые к толстой сосне. Рамы страшно поцарапаны, некрашеная вилка заржавела. В тела наших верных друзей прочно въелась грязь. Перекатившись на спину, я поднялась взглядом по стволу дерева, до самой его макушки. Там, над ней, острыми гранями мерцала и искрилась закованная в лёд альпийская вершина. Конец сентября, подумалось мне, холодная, кристально ясная ночь в Австрийских Альпах. Не пройдёт и месяца, как мой усталый потрёпанный «конь» понесёт меня по раскалённым пустынным дорогам Египта.

До поры, пока мы катили на восток от Фолиньо, через горы к побережью близ Чивитанова, наша прогулка по Италии была легка и приятна. Перевалив через перевал Бреннер недалеко от Инсбрука, мы двинулись на юг, через скалистые Доломитовые Альпы (продолжение Альп на северо-востоке Италии), в Венецию, а затем во Флоренцию. В Венеции и Флоренции мы влились в табунки туристов, галопирующих по музеям, соборам, дворцам и концертным залам. Из Флоренции мы двинулись на юго-запад, через Ареццо, Перуджу и Ассизи в Фолиньо. Итальянцы, в целом хотя и не столь зажиточные, как австрийцы, немцы, французы и англичане, отличались особой, присущей латинянам, щедростью и горячностью. Несмотря на то, что итальянские водители постоянно держали руку на кнопке сигнала, они приветливо махали нам, уступая полосу.

К северу от Венеции, на третий вечер нашего пребывания в Италии, памятуя о горьком и обидном опыте общения с баварскими фермерами, мы нехотя подъехали к дому среди виноградников и попросили разрешения разбить палатку среди лоз. Стоявшим возле дома сеньору Тонон и его морщинистой мамочке потребовалось несколько минут на расшифровку моего итальянского. Подавшись вперёд и приблизившись к самому моему носу, они внимательно изучали каждое слово, срывавшееся с губ. Когда же до хозяев дошёл смысл просьбы, их лица расцвели в улыбках. Они принялись трясти нам руки в сердечном рукопожатии и хлопать нас по спине со всей живостью искренних в своём восторге итальянцев.

Мы ещё не успели разбить палатку среди хитросплетения лозы и кроваво-красных гроздьев, как всё семейство Тонон, от мала до велика, высыпало из дома пригласить нас к обеду. Бруно работал на заводе газовых плит, его жена Мария трудилась на мебельной фабрике, бабушка Витория домовничала и ходила за коровами, курами и детьми. Двое детей-подростков Теодоро и Сабрина только начали изучать английский в школе. Мария немного говорила по-английски и по-испански, научившись этому, когда работала в Швейцарии официанткой, ещё до замужества. И всё же мы с Ларри общались со всеми преимущественно по-итальянски.

Хозяева потащили нас в дом, прямиком за стол. Небольшая столовая едва вмещала длинный прямоугольный стол, семь стульев и буфет, полный всяких безделушек. Стену украшала фотография Папы Римского.

Бабуля жестами усадила Ларри рядом с собой, потом, чуть подавшись вперёд, стиснула его в «медвежьих» объятиях, одарив широкой, озорной беззубой улыбкой. Бабуля оказалась блестящей чаровницей. Она была смешлива и обожала вино.

Мария, хорошенькая смуглолицая толстушка, увешенная множеством культовых украшений, хлопотала вокруг стола, стараясь ублажить каждого. К обеду был подан суп-минестрон, салат, тунец, салями и фрукты. На Бруно лежала обязанность следить за тем, чтобы в бокалах не иссякало семейное тёмно-красное вино.

Три часа подряд мы пили-ели, болтали, смеялись и кричали, размахивая руками и притопывая под столом в истинно итальянской манере. Ну а потом мы выпили ещё и ещё, когда Бруно вынес к столу своё знаменитое домашнее «граппа».

— Оставайтесь у нас. Располагайтесь в комнате Теодоро и живите себе хоть месяц, хоть больше,— горячился Бруно. Пропустив несколько стаканчиков бруновского «граппа», всякий переходил на крик.

Идея пришлась по душе бабуле, она захлопала в ладоши, захихикала и бурно закивала головой. Как выяснилось, её покойный супруг погиб в аварии, поэтому её не слишком увлекала наша затея с велопробегом по Италии. Лучше бы мы остались и помогли ей ухаживать за домашней живностью и убрать урожай винограда.

Поблагодарив Бруно за предложение, мы провозгласили ещё один тост за нашу новую семью; но мы не могли задержаться. Пора двигаться дальше, иначе мы рискуем оказаться в Гималаях уже после ноября — декабря, упустив благоприятные месяцы ясной погоды, в Таиланде угодим в сезон муссонных дождей и в результате доберёмся до Новой Зеландии зимой вместо лета.

Наутро, отъезжая от гостеприимного дома, мы с трудом справлялись с велосипедами. Мария с бабулей привязали к ним по паре пластиковых пакетов с литровыми бутылями домашнего вина в каждом.

— Чем ближе к Венеции, тем хуже вино,— пояснила Мария.— Этого вам должно хватить на несколько дней.

На самом деле вина достало до самой Греции, и всю дорогу оно облегчало наши боли и страдания.

Все итальянцы, от австрийской границы до Фолиньо, были похожи на семейство Тонон. Где бы мы ни разбивали свой маленький лагерь — на берегу озера или в поле, люди, живущие или работающие неподалёку, непременно приносили нам то корзину помидоров, то кувшин воды или просто кусок картона в качестве подстилки под палатку, если земля была слишком каменистой. Если мы останавливались в деревнях, они спешили к нам с расспросами, откуда мы и куда едем, на выезде из городков они выстраивались вдоль шоссе и тепло напутствовали нас. Так было везде, за исключением одного посёлка, в восьми милях восточнее портового города Чивитанова. Там мы попали в настоящую переделку.

Вечером мы завернули в посёлок попросить воды. До этого нам отказали на бензоколонке, не разрешив воспользоваться туалетом. Затем нас выпроводила ни с чем столь же недружелюбная селянка с ближайшей фермы. Правда, на следующей ферме типично щедрое итальянское семейство наполнило наши фляги водой со льдом. К тому времени стемнело и, похоже, собрался дождь. Не успев засветло добраться до кемпинга в Чивитанова, оказавшись в сплошном окружении фермерских угодий, мы покатили по дороге в обратном направлении, к недостроенному двухэтажному дому между бензоколонкой и фермой, где жила мегера, отказавшая нам в глотке воды.

Мы затащили велосипеды наверх. Разостлав коврики, я «накрыла стол» на полу, Ларри зажёг плитку. Как приятно было расслабиться после изнурительного дня карабканья по крутым горным склонам и вдыхать аромат готовящейся пищи. Пока Ларри тушил рис и овощи, я, растянувшись на коврике, принялась строчить в путевом дневнике. Нам было тепло, уютно и спокойно, и полиция наверняка застала бы нас врасплох, если бы не автокатастрофа. Именно грохот столкнувшихся машин и заставил нас прильнуть к окну.

Первое, что я увидела, были две полицейские машины с включёнными «мигалками», остановившиеся перед домом. Два полисмена, минуту назад бывшие на полпути между шоссе и домом, спешили обратно к дороге, где только что «поцеловались» два «фиата». Полицейские были вооружены автоматами и мощными электрическими фонариками. По шоссе, до предела замедлив ход, тащились автомобили, водители глазели на аварию и на дом.

— Ох, замечательно,— простонал Ларри.— Кто-то навёл на нас полицию, и бьюсь об заклад: не кто иной, как эта ведьма фермерша.

Нетрудно было представить себе, что случилось каких-нибудь пять минут назад. Подъехав к дому, полицейские припарковали машины, не выключая синеватых «мигалок». Взяв автоматы на изготовку, они крались к нам, когда двое заглядевшихся на них остолопов сыграли на дороге в «кучу малу».

— Как только они разберутся в происшествии — похоже, это дело минутное,— они будут здесь разыскивать нас,— сказал Ларри.— Глядя на эти автоматы, можно подумать, будто их предупредили, что здесь засела парочка из «Красных бригад». Слушай-ка, мы не успеем собрать манатки и тихо смыться. Давай потушим плиту и оттащим всё барахло в угол, может быть, они не найдут нас.

Мы знали: они нас всё равно обнаружат. Но поскольку срываться с места не хотелось, мы решили рискнуть — чем чёрт не шутит.

Минут десять пучки света тщательно обшаривали стену прямо за нашей спиной. Я затаила дыхание. Какое-то время лучи метались по цементу над самой моей головой, и вдруг ослепительно-яркая белизна ударила мне в глаза — нас накрыли.

Полисмены приказали нам спуститься вниз, они ждали у подножия лестницы, направив вверх дула автоматов. Оба высокие, темноволосые и смуглолицые, эти ребята в военной униформе выглядели весьма внушительно. Я начала спускаться первой. Когда блюстители порядка увидели мои шорты и светлые волосы, их лица вытянулись в крайнем недоумении.

— Что вы здесь делаете? — спросил один из них по-итальянски.

— Путешествуем на велосипедах,— по-итальянски ответила я. Мой ответ, очевидно, ещё больше озадачил их, поэтому я указала наверх.

Пока один полисмен держал нас на мушке, второй полез осмотреть второй этаж. Спустившись обратно, он перечислил напарнику все свои находки — два велосипеда, два спальника и плитка. Тот тотчас хлопнул себя по голове и прорычал накипевшее «Мама миа!», словно бы говоря: «Чёртова авария и вся эта суета-маета с автоматами из-за каких-то малахольных иностранцев с велосипедами». Затем они оба опустили оружие.

Проверив паспорта, полисмены выслушали наши объяснения. После этого один из них пошёл на соседнюю ферму объяснить её владелице, что мы никому не причиним никакого вреда, если переночуем здесь, а восемь миль в темноте до ближайшего кемпинга — дело нешуточное... Нам же велели не беспокоиться. Но нам-то лучше знать. Ведь это была та самая фермерша, которая пожалела воды, набычившись при одном только нашем появлении. Мы понимали, она ни за что не согласится на такое «сомнительное» соседство. Так и вышло.

Даже на расстоянии пятидесяти ярдов от фермы мы отчётливо слышали всё, от слова до слова. Только пара истинных горячих итальянцев могла так распалиться, как они. Она вопила на него, он орал на неё, оба они, каждый на свой манер, размахивали руками и молотили воздух кулаками.

— Нет! — гремела она.— Не хватало ещё этих придурков велосипедистов в нашей округе. Только посмотрите, что за видок у них. Я хочу, чтобы они вымелись вон, вон, вон!!!

Вздорная бабёнка взбесила офицера. Обозвав фермершу идиоткой, он замахнулся на неё автоматом. Увы, ситуация была безнадёжной. Вихрем влетев в дом, скандалистка с грохотом захлопнула за собой дверь. «Вон! Вон! Вон!» — продолжала горланить она в своей крепости.

Полисмен притопал обратно. Обсуждая с напарником, как быть дальше, он то и дело хлопал себя по лбу.

— Бензоколонка! — наконец завопил один из них так, будто только что сделал великое открытие.— Точно, бензоколонка! Можно разбить палатку за ней.

— Боже,— простонала я.— Вылезай, приехали. Та самая станция, где для нас пожалели воды. С чего начали, тем и кончили.

Но делать нечего...

— Собирайте вещи. Едем на бензоколонку,— победоносно объявили офицеры.

— Извините, сеньоры, но мы не можем ехать по шоссе ночью. Слишком рискованно. У нас нет сигнальных фар,— объяснила я.

— Об этом не беспокойтесь. Собирайтесь. Быстро, а мы вам поможем.

Пока я сваливала недоваренный обед в пластиковый пакет, а они скатывали маты и запихивали спальники во вьючники, Ларри спустил вниз велосипеды.

— Хорошо, до станции всего полкилометра. Поезжайте вперёд, а мы вас проводим,— пояснил один, включая сирену и «мигалку».

Мы тронулись в путь. Проезжавшие мимо мотоциклисты сворачивали с дороги, недоуменно глазея на двух, мягко говоря, не щегольского вида велосипедистов-иностранцев, летящих на всех парах вперёд в сопровождении личного эскорта итальянской полиции.

Я не ошиблась: «королю» бензоколонки было глубоко плевать на нас вместе с нашими велосипедами и палаткой. Однако полисмены, по горло насытившись проблемами янки, принялись бурлить и кипеть, наседая на «короля», который, будучи столь же пылким латинянином, точно так же рвал и метал им в ответ.

— Снова-здорово,— в который раз простонала я.— И так — всю ночь.

Однако на этот раз нам улыбнулась удача. На выручку пришёл водитель грузовика, каждую ночь оставлявший у бензоколонки свой фургон. Он только что припарковал машину и торопился узнать, из-за чего весь сыр-бор.

— Можно переночевать у меня в кабине,— предложил он, как только уловил суть дела.

Между тем полисмены и «король» были слишком поглощены словесной перепалкой, чтобы обратить на его слова сколько-нибудь внимания.

— Я сказал, что они могут переночевать у меня в кабине,— снова вмешался шофёр, теперь уже он орал во всю мочь.

Руки застыли в воздухе, слова застряли на губах, и все взгляды скрестились на шофёре. Минутой позже Ларри и меня, вместе с узлами, так шустро впихнули в кабину, что мы не успели пристегнуть велосипеды к переднему бамперу грузовика. Позади сидений в кабине был расстелен узкий тюфяк, и мы порешили, что один из нас устроится на тюфяке, другой — на сиденье. Полисмены, у которых гора с плеч свалилась после того, как они наконец хоть куда-то нас пристроили, пожелали нам поменьше приключений, «король» закрыл свои владения, и тут полил дождь. Распихав узлы, куда только было возможно, мы с Ларри уселись по-турецки на длинном сиденье. Включив фонарик, я вытащила на свет мокрое, липкое, полусырое месиво — за последние восемь часов во рту у нас не было и маковой росинки.

— Похоже, меня кто-то куснул,— заметил Ларри, принявшись за «кашу».

— И меня тоже. Включи-ка верхний свет, я вытяну руку, и мы посмотрим, что там такое.

Я внимательно осмотрела освещённую руку.

— Блохи,— взвыла я.— Кабина кишит блохами.

Теперь уже дождь лил как из ведра. По колеям, оставленным колёсами грузовика, как по желобам, струилась жидкая грязь. Махнув рукой на обед, мы вывалились в слякоть и дождь и принялись ставить палатку.