Ни Ларри, ни я почти не спали в ночь перед отъездом. Нервничали мы жутко. Желудки стали комками обнажённых нервов, и у обоих появилась роскошная возможность полностью облегчиться. Руки и ноги влажнели от пота. В горле застрял ком.

Лёжа в спальном мешке на полу единственной жилой комнаты, я уставилась в темноту. Кроме велосипедов и груды пожитков, которые будут сопровождать и поддерживать нас в путешествии ближайшие два года, в квартире не осталось ничего. От пустоты вокруг стало не по себе. Внутренний голос снова и снова шептал: ни работы, ни зарплаты, ни дома. Утром всё привычное придётся оставить позади и шагнуть в неизвестность. И вот теперь, когда этот день, к которому мы так тщательно готовились и которого без конца, больше года, ждали, почти настал, я испугалась. В конце концов, может, и не стоит никуда ехать.

В шесть утра 14 мая 1978 года Ларри и я вытащили себя из постелей и начали укладывать вьючники. Пока паковались, говорили мало. Мы были не в состоянии заниматься трёпом. Как всегда случается с неопытными велосипедистами, вещей оказалось чересчур много, и мы их просто запихивали. Но это продлится не долго: вскоре мы начнём выкидывать и отсылать домой большую часть одежды, чтобы снизить вес и объём вьючников. После двух месяцев дороги каждый из нас облегчит свой гардероб до двух пар шорт, пары брюк, тёплой рубашки, непромокаемой куртки, пуховика, нескольких пар носков, футболок и белья.

Как только мы закончили паковаться и прикрепили вьючники к велосипедам вместе со спальными мешками, матами и палаткой, то поехали, точнее поплелись, виляя из стороны в сторону, в город, чтобы сесть на поезд до Сан-Луис-Обиспо, город в ста милях севернее Санта-Барбары, откуда наше путешествие должно было начаться официально. Один из наших юных друзей, Джон Уоррен, убедил нас, что Сан-Луис будет отличным местом для старта.

— Хочу проехать с вами весь ваш первый день полностью,— сказал он в начале месяца.— Мне давно хотелось проехаться от Сан-Луиса до побережья и на север, так что предлагаю объединиться. К тому же вокруг Санта-Барбары давно всё изъезжено. Давайте начнём из какого-нибудь нового места.

Короткая поездка от дома до станции стала первым испытанием движения с полной нагрузкой. За несколько дней до этого мы с Ларри, привязав часть пожитков к велосипедам, проехали для пробы круговым маршрутом двадцать миль до Карпинтерии и обратно. «Ничего страшного! — посмеивался Ларри по дороге.— Тяжело в ученье, легко в бою!» Но теперь, когда его велосипед весил девяносто фунтов, а мой семьдесят, потребовались все наши усилия и внимание, чтобы, отчаянно виляя, придерживаться некоего направления. Пока мы сражались за каждый сантиметр своего пути к станции, мне пришло в голову, что с такой скоростью за два года мы сможем доползти лишь до границы Орегона.

На станции нас ждала компания друзей — провожающих. При нашем появлении Кэри Хольст, который собирался присоединиться к нам позднее, в Шотландии, открыл бутылку шампанского; все смеялись, шутили, щёлкали фотоаппаратами. Наконец пришло время отъезда, и я затосковала по дому. При прощании я ничего не видела сквозь слёзы. Поднявшись на ступеньку вагона, я шагнула обратно и схватила подругу за руку.

— Энн, я боюсь,— выпалила я.— Чувствую себя так одиноко, так неуверенно без — не знаю, как выразить,— без какой-либо поддержки и корней, наверное. Не думаю, что смогу пройти через это.

И я попятилась прочь от поезда. Но Энн улыбнулась и подтолкнула меня обратно.

— Ты сможешь,— сказала она.— Только вспомни, ты всегда добивалась всего, что по-настоящему засело у тебя в голове, всего. И ты сделаешь это отлично. Я знаю, сделаешь.

Я стиснула Энн руку и поднялась по ступенькам.

Пока поезд двигался на север, мы с Ларри сидели вместе, держа друг друга за руки и безучастно уставившись в окно. Мы были слишком взволнованы, чтобы болтать, так что Джон развлекал себя сам, беседуя с остальными пассажирами.

Между Сан-Луис-Обиспо и кемпингом в Морро-Бей — двенадцать миль пологих холмов. На этой короткой дистанции я узнала, что различие в манёвренности моего велосипеда с пятьюдесятью фунтами груза и без приблизительно такое же, как разница в управлении тяжёлым грузовиком и «порше». В первый же раз, когда я повернула руль, пытаясь объехать камень на дороге, то обнаружила, что велосипед всё ещё продолжает двигаться прямо вперёд, тогда как переднее колесо наезжает на камень. От удара я чуть не осталась без зубов.

Ладно, пробормотала я себе после восстановления равновесия, в другой раз поверну резче. И когда снова передо мной возник камень, я буквально рванула руль. К несчастью, от этого мой велосипед пошёл вкось, а я оказалась на мостовой. Но после продолжительного экспериментирования мне удалось установить, что если всем телом наклониться в направлении нужного поворота и поворачивать руль круче, чем на велосипеде без нагрузки, но не слишком сильно, то виляние уменьшается и мне удаётся объезжать большинство палок и камней на дороге.

Когда час или полтора спустя, покинув Сан-Луис, мы добрались до кемпинга в Морро-Бей, служители у ворот сообщили нам приятные новости. В соответствии с программой штата «Велосипедные и пешие путешествия по Калифорнии» каждый, кто прибыл в кемпинг на своих двоих или на велосипеде, платит за стоянку всего пятьдесят центов, а не четыре доллара, как обычно. Служители выделили нам просторное уединённое место среди сосен.

Джон был в восторге.

— Здесь замечательно! — воскликнул он после того, как мы разбили лагерь.— Везде сосны и свежий воздух, и до темноты мы ещё успеем объехать залив и наловить рыбы к обеду. Вот это жизнь! Вы, умники, отлично проведёте время в эти два года.

Возможно, подумала я. Но я была ещё слишком взволнована, чтобы расслабиться и получить удовольствие от окружающего. И когда забралась в нашу палатку после обеда — уснуть не удалось. Земля казалась жёсткой, а мой тонкий спальный матрас — едва набитым. Я принялась думать о следующем дне. Он должен стать нашим первым целиком «велосипедным» днём. Мы с Ларри планировали пройти весь путь до кемпинга в Пласкетт-Крик вдоль побережья, что составляло более шестидесяти миль на север от Морро-Бей. Последние двадцать из них мы должны будем преодолевать по предательским подъёмам береговой линии южного Биг-Сура. Шестьдесят миль через множество горок — вот это путь для начала.

Все втроём мы встали рано утром. Зажарили яичницу и заварили котелок чая на завтрак. К восьми часам мы были в дороге, держа путь на север по хайвэю № 1. Проехав несколько миль, я обнаружила, что дно моего рулевого ранца начало скрести о верхнюю часть переднего колеса: наша плитка и кухонный набор оказались чересчур тяжёлыми для кронштейна, поддерживающего ранец. Я остановилась и переупаковала вещи, переместив плиту и набор в один из моих спинных вьючников, а лёгкую одежду — в переднюю сумку. В течение следующего месяца мне неоднократно придётся заниматься такими реорганизациями, пока я не научусь наконец уравновешивать груз и размещать вещи так, чтобы быстро находить самое необходимое.

Утро 15 мая было ясным, бодрящим и солнечным, одним словом, идеальным для велосипедиста, и Джон проехал около часа, прежде чем отправился обратно в Сан-Луис, чтобы успеть к поезду домой.

Мы с Ларри стояли у края дороги и смотрели, как Джон движется обратно вниз вдоль берега, возвращаясь назад к своему дому, семье и друзьям. После того как он исчез за последним поворотом дороги, мы обнялись, тесно прильнув друг к другу.

— Теперь только ты и я,— прошептал Ларри.— Вот так.

Теперь, оставшись наконец вдвоём, мы начали свою «авантюру». И вскоре тоска и дурные предчувствия исчезли, сменившись невероятным душевным подъёмом. В небесах сияло солнце. Тихий океан искрился, воздух пах свежестью и чистотой, шумел прибой, птицы пели, коровы мычали, а змеи, ящерицы и белки разбегались позади нас по обочинам. Не звонили телефоны, не строчили пишущие машинки, не вопили клиенты. Два года не будет ренты и обязательных платежей в начале каждого месяца, форм и циркуляров, никаких «с-восьми-до-пяти» за столом в комнате с повисшими клубами сигаретного дыма. Теперь нас окружали деревья, ручьи и дикая природа, и мы могли отправиться куда угодно. Ощущение свободы было поразительным, и Ларри запел.

Всю тридцатимильную дорогу на север от Морро-Бей до Сан-Симеона мы заливались оба, но, когда остановились там закусить, все восторги закончились. Сан-Симеон в середине дня превратился в место, где зарождаются безжалостные встречные береговые ветры, и, сев на велосипеды после завтрака, мы оказались в их власти на протяжении тринадцати миль по относительно ровной местности. Ларри шёл впереди, «блокируя» ветер. Я держалась за ним, пригнув голову, мои глаза буквально прилипли к крылу его заднего колеса. Мы ползли на самой низкой скорости.

Два часа мы преодолевали эти тринадцать миль. А пока мы сражались с ветром, солнце, проникая через защитные козырьки, требовало остановиться. Я съезжала с дороги и ложилась плашмя на спину на обочине. Я окунала свою головную повязку в бутылку с водой и прикладывала её к обожжённому лицу, потом пять или десять минут пыталась унять боль, пронизывавшую мышцы, прежде чем снова собраться с силами и ещё двадцать минут крутить педали. В конце второго часа мы подъехали к скалам.

Когда впервые я их увидела — вереницу скал, обрывающихся в океан, то не могла себе представить, каким образом мы ухитримся вскарабкаться на них, да ещё и при ветре, если только что с трудом преодолели равнину. Вскоре я узнала как.

Горные хребты тянулись с востока на запад, образуя между собой бухты или заливы. Как только мы достигли первой горы, дорога повернула от моря и пошла вокруг широкого глубокого залива, затем поднялась вверх по горному склону, возвращаясь обратно к океану и концу хребта. Пока мы поднимались по крутому склону, гора прикрывала нас от ветра с севера, и мы обнаружили, что подъём намного легче движения по равнине против встречного ветра. Это было замечательно — спрятаться от ветра, замечательно — всю дорогу вверх вплоть до места, где гора обрывалась в океан и дорога, изгибаясь вокруг отвесной скалистой грани, поворачивала к новому заливу. Логика подсказывала, что, описывая кривую, мы выйдем из-под горного прикрытия и встретимся с сильным ветром.

Как раз перед прохождением поворота я «приложилась» к скале, и мне намертво заклинило руль. Ветер набросился на меня в тот момент, когда я чересчур отдалилась от горного склона, чтобы разглядеть нескончаемые ряды хребтов и заливов, тянувшихся впереди вдоль берега. Налетевший ветер поднял меня вместе с велосипедом в воздух и сбросил с дороги прямо на скалу. Правая сторона моего обожжённого тела проехалась по камням и гравию, ветер забросал лицо песком и землёй, а все семьдесят фунтов моего велосипеда с грузом рухнули на ноги.

Сражаясь с порывами ветра, я с трудом поднялась на ноги, поставила велосипед и вскарабкалась на него. В этот момент ветер налетел на меня с противоположной стороны. Я дёрнула руль вправо, но колёса несло к грунтовой обочине влево от дороги, что грозило двухсотфутовым падением на камни и в грохочущие подо мной буруны. Прежде чем съехать с мостовой, я спрыгнула с велосипеда и грохнулась на асфальт. На этот раз мой велосипед приземлился мне на бёдра.

Почти сразу, как оказалась на мостовой, я услышала шум приближающейся машины. Она тарахтела вверх по склону со стороны соседнего залива и, судя по звуку, была ужасно близко. Ларри, в отличие от меня, удалось устоять на повороте, поскольку он со своим велосипедом весил больше, чем я со своим. Он тоже услышал машину и выбежал на середину дороги, размахивая руками и пытаясь её остановить.

— Вставай! — закричал он.— Я не уверен, что он меня заметит!

Я ещё выползала из-под велосипеда, когда завизжали тормоза. Шофёр успел остановиться в пятнадцати футах от меня, а я быстренько перетащила себя вместе с велосипедом через дорогу и привалилась к скале.

Весь остаток поворота и часть пути под уклон я боролась с велосипедом, прежде чем вскарабкаться на него и попытаться ехать снова. Дорога вдоль нового залива шла всё время под горку, но из-за ветра я продолжала двигаться с большим трудом. Только достигнув «спинки» залива, мне удалось уйти от порывистого ветра.

На протяжении четырёх часов, до кемпинга в Пласкетт-Крик, мы боролись с двадцатью милями гористого побережья, со скрипом преодолевая подъёмы, волоком волоча велосипеды на поворотах и борясь с ветром на спусках. Каждые полчаса мне приходилось останавливаться, смачивать лицо и губы водой, полоскать пересохшее горло и ложиться на спину, чтобы успокоить стонущие мышцы. За первые два часа в горах я физически измоталась, а на теле почти не осталось живого места. В мышцу левого плеча словно всадили мясницкий нож, медленно вращая лезвие туда-сюда. «Пульсирующая» «пятая точка» отказывалась расслабиться. Я устала от недосыпа в последние две ночи и чувствовала, как во мне сгорает каждая калория ленча, съеденного четыре часа назад. Мысль о ещё двух часах ветра и горных хребтах была почти невыносима, и я попыталась себя подбодрить:

— Давай, малыш! Ты сможешь. Ну, давай. Держись. Осталось немного. Только жми на педали. Скоро будем в Горде.

Горда была точкой на нашей карте, где мы планировали купить продуктов на обед и завтрак и подзаправиться, чтобы хватило сил пройти последние пять миль до кемпинга. Прошло уже больше часа с тех пор, как я завела свои бодрящие разговорчики, прежде чем мы добрались до Горды. Последние несколько миль стали каким-то миражом. Ларри всё время говорил мне, что Горда будет вон за тем поворотом, и я жала на педали, проходя поворот за поворотом, и вновь забиралась на велосипед, после того как ветер сбрасывал меня оттуда.

В шесть часов мы доползли до Горды. Продуктовый магазин закрылся в пять тридцать. Хотелось рыдать, но я слишком устала. Вместо этого я свернула на дорогу и изготовилась повысить верхние пределы своей выносливости. Когда мы выезжали из Горды, я согнула под ветром плечи и почти исступлённо запела: «Давай, Барб. Давай, Барб. Давай, Барб». Милей севернее Горды шоссе неожиданно сменилось заброшенной грунтовой дорогой, усеянной камнями.

Как только мы попали на грунтовку и обгонявшие машины стали обдавать нас тучами пыли и гравия, мне стало уже не до пения.

— Я это ненавижу,— вопила я.— Мои плечи отваливаются, мышцы болят, лицо стянуло, а губы в волдырях. Я смертельно устала, и меня трясёт, так как я не ела больше шести часов! Я вся исцарапана, так как этот чёртов торнадо всё время скидывал меня с велосипеда, а теперь ещё и дороги нет! И не смей мне говорить, что кемпинг «вон за тем углом», я знаю, его там, чёрт подери, нет!

Из-за клубов пыли Ларри меня не видел, но мог слышать каждое моё слово. Он знал, что я исчерпала свой лимит, и ему нечего было сказать мне в поддержку. Он молчал и молился, чтобы я продолжала двигаться. Я продолжала, а через милю или чуть больше вновь появилось шоссе.

Было семь, когда мы приехали в кемпинг. Мы пробыли в дороге одиннадцать часов, плетясь на минимальной скорости под палящим солнцем.

На первой же незанятой стоянке я «причалила» к ближайшему столу для пикника, освободилась от велосипеда и растянулась поперёк столешницы. Пока я возлежала на столе, бездумно уставившись в небо и поражаясь тому, как болит каждая клеточка тела, Ларри ставил палатку. Интересно, почему, испытав недавно такие мучения во время путешествия из Санта-Барбары в Охай и обратно, я не усвоила урока и не рассталась с идеей велопробега навсегда.

Как только палатка была поставлена, я устремилась к ней по траве. Ноги продолжали двигаться так, словно крутили педали, а торс никак не мог разогнуться. Я «пропедалировала» в палатку, свернулась на своём спальнике и полностью отключилась. Если бы приблизительно через час Ларри не закатил истерику, я бы, наверное, проспала до утра. Отмахав милю до продуктового магазина в Пасифик-Гров, двухэтажном городке, и вернувшись только с банкой говяжьей тушёнки и пакетом супа, он обнаружил, что плиту нельзя включить, так как пропал сальник. Наверное, сальник выпал и потерялся, когда он чистил плитку после завтрака в Морро-Бей.

— Что случилось? — спросила я, вылезая из палатки. Короткий сон помог. В левом плече ещё ощущался мясницкий нож. Но я уже не чувствовала себя такой разбитой. Ларри объяснил про плиту, я пожала правым плечом.

— Ты хоть понимаешь, что это значит? — вопрошал он. Для меня сие означало, что мы не будем заниматься готовкой и мытьём посуды и сможем пораньше отправиться на боковую. К мысли, что останусь голодной, я пришла ещё до того, как мы добрались до кемпинга.

— Это означает, что я умру от голода прямо здесь, у тебя на глазах! — закричал он.— Я уже восемь часов как ничего не ел! Я разбит и голоден как волк! Мне нужно съесть хоть что-нибудь сию же минуту — или я кончусь!

Мне хотелось сказать Ларри, что ему только кажется, будто он собрался помирать: ещё никто, при весе в сто шестьдесят фунтов, находясь на пике физической формы, не отдавал концы за ночь, пропустив обед, но решила, что вряд ли разумно говорить об этом сейчас. По его глазам и тону я поняла: он не способен больше разумно мыслить, изнурение и голод наконец взяли своё. Ларри мог выдержать намного больше физических мучений, чем я, но когда доходило до голода — тут дело другое. Я попыталась его успокоить.

— Слушай, я схожу позаимствую плиту у кого-нибудь,— сказала я.— Это минутное дело.

Плиту с двумя горелками я заметила на столе на соседней стоянке, и владельцы мне её радостно одолжили. Когда я притащила её, Ларри сидел, раскачиваясь из стороны в сторону на одной из скамеек, и тихо поскуливал. Я зажгла обе горелки, подогрела суп и тушёнку. С первыми ложками горячего паника в глазах Ларри начала мало-помалу улетучиваться. К концу трапезы она исчезла совсем.

Перемыв посуду и вернув плиту, мы забрались в палатку. Какое-то время нам пришлось покрутиться на матрасах в поисках приемлемого положения для своих измученных тел, что было не так-то просто.

— Знаешь,— пробормотал Ларри перед тем, как захрапеть,— это был совершенно адский день. Мы откололи по-настоящему громкий старт.

Первые лучи солнца проникли сквозь сосны в палатку и разбудили нас рано утром. Мы лежали, обнявшись, смотрели на голубых соек и белок и слушали, как бриз танцует в соснах. Утренняя прохлада освежила наши обгоревшие лица. Тело ещё ломило, но мы чувствовали себя отдохнувшими, и настроение поднялось. Мы собрались поспать ещё, но за стенками палатки послышался чей-то голос.

— Вы там спите ещё? — спросил мужской голос с южным акцентом. Это был мистер Марстон, пятидесятилетний добряк из Хьюстона, которого мы встретили ночью до того, как приковыляли в лагерь. Их с женой грузовичок был припаркован на стоянке, чуть ниже нас по склону.

— Нет, мы проснулись,— ответил Ларри.— А что?

— Завтрак. Столько яиц, сосисок, тостов с черничным джемом и кофе, сколько способны вместить ваши желудки. Всё будет скоро готово, так что приходите сразу, как встанете.

Мысль о еде буквально вымела нас из палатки. Мы с Ларри уселись за столом Марстонов, и миссис Марстон поставила каждому из нас по огромной тарелке, наполненной доверху горячей пищей. Как только тарелки опустели, миссис Марстон наполнила их снова. К тому времени, как мы покончили с третьей порцией, ни один из нас не мог пошевелиться, и мы почувствовали себя в огромном долгу перед новыми друзьями. Мы проговорили вчетвером почти три часа — в основном о национальных парках, которые Марстоны советовали нам посетить во время путешествия по Америке,— прежде чем мы с Ларри вернулись к себе на стоянку, чтобы упаковаться и ехать дальше. Встречные ветры улеглись, но мы были слишком измучены, чтобы сегодня значительно продвинуться вперёд. Было решено проехать не дальше, чем до кемпинга в Лаймкилме, в семи милях на север по дороге.

Когда мы начали складывать палатку, один из обитателей лагеря, Пит Ольсен, среднего возраста пожарный из Лос-Анджелеса, подошёл посмотреть, чем мы занимаемся. Пит встал около стола, обозревая груду одежды и утвари, наваленной сверху. При отъезде из Санта-Барбары упаковались мы скверно, сложив вещи не первой необходимости поверх действительно нужных, и пришлось всё вытащить из рюкзаков, чтобы раскопать их после приезда.

— Бьюсь об заклад, вам не удастся затолкать обратно в мешки всё то, что вы оттуда вытряхнули,— сказал Пит, озирая гору из фотоаппаратов, книг, одежды, сумок с туалетными принадлежностями, инструментов, запчастей, ложек-вилок, фонаря и двух бутылок шампанского, подаренных друзьями на станции в Санта-Барбаре.— Вы, должно быть, в этом новички. Куда вы собрались?

— Вокруг света,— ответила я, сонно зевая и пытаясь стоять прямо, не морщась от боли.— Вчера был наш первый день.

Пит ничего не сказал, но я буквально слышала, что он думает.

— И вы, два жалких, бестолковых и неорганизованных цыплёнка, едва доковылявших вчера ночью до лагеря — один из которых рухнул в палатку, а другой — рыдал над плитой оттого, что не мог её зажечь, а сегодня после всего одного дня дороги не способные проехать больше семи миль, намерены пройти на велосипедах вокруг света? Вокруг света — с неработающей плитой и двумя бутылками шампанского? Ладно, удачи вам обоим. Она вам понадобится, да ещё как!

Пит ещё раз внимательно осмотрел всё, что было на столе, и ушёл.

Прежде чем отправиться в Лаймкилм, мы с Ларри приобрели в магазине в Пасифик-Гров горелку для плиты и продукты для ленча и обеда. Там, поставив палатку среди сосен и папоротника, мы провели целый день, гуляя по пляжу, холмам и вдоль ручья, протекавшего около кемпинга. В Лаймкилме имелись душевые, и в конце дня нам удалось облегчить страдания наших мышц и смыть грязь и пот предыдущего дня горячей водой. На обед были приготовлены макароны с сыром и откупорена бутылка шампанского. К восьми часам мы уже крепко спали.

Сто тридцать пять миль от Лаймкилма до дома родителей Ларри в Сан-Хосе мы проехали за три дня. Каждое утро стартовала я медленно — мучаясь и деревенея от предыдущего дня — и к полудню, после прохождения тридцати миль, почти ползла, так как все мышцы страдали от болей, а «нож» в левом плече погружался всё глубже.

Ежедневно к полудню мои силы истощались полностью. Каждый подъём казался Эверестом, и я без конца проверяла, не спустились ли шины, видимо полагая, что именно поэтому я еду так медленно. Приходилось напрягаться даже на спусках. В конце дня последние десять миль становились для меня сущим наказанием, а ночью я теряла остатки мужества. За обедом я вытаскивала свою карту и определяла крошечное расстояние, пройденное за день, сопоставляя его с нашим запланированным маршрутом через Северную Америку и изумляясь тому, как же мы сможем одолеть эти шесть тысяч миль до Восточного побережья.

— Не надо так сокрушаться. Пройдёт время, и ты войдёшь в норму,— говорил мне Ларри по ночам.— Просто ты привыкла проезжать на велосипеде не больше пятнадцати миль в день, да и груз создаёт дополнительные трудности. Дай себе шанс. Прошло всего несколько дней. Возможно, через месяц или раньше ты будешь в нужной форме, чтобы со свистом пролетать сорок — пятьдесят миль в день, а на спор — и восемьдесят. И кроме того, по-моему, ты мало ешь. Ты сейчас сжигаешь массу калорий и наращиваешь мышцы, так что тебе нужно съедать гораздо больше, чем ты привыкла обычно. Я думаю, твоё переутомление просто вызвано тем, что ты теряешь много «горючего».

Когда мы прибыли в Сан-Хосе, я весила всего сто семь фунтов, на восемь фунтов меньше моего обычного веса и на три меньше по сравнению с тем, что был 14 мая. Я чувствовала слабость, и первые несколько дней, проведённых у родителей Ларри, я в основном ела и спала. К концу недели я ожила и даже с нетерпением ждала отправления.

Двадцать восьмого мая мы покинули Сан-Хосе, продолжая двигаться на север по хайвэю № 1. Родители Ларри беспокоились, во что нам встанет это путешествие, ну и за нас, конечно, тоже переживали.

— Делайте это теперь, пока можете,— прошептал нам отец Ларри в день отъезда.— Конечно, проявляйте осторожность и заботу друг о друге. И звоните как можно чаще, пока будете в Штатах.

Поездка на север по побережью через округа Сонома и Мендосино была напряжённой. В течение пяти дней дорога прыгала вверх-вниз по крутым прибрежным горам. Но линия берега и окрестности были прекрасны, и я вскоре обнаружила, что обращаю меньше внимания на свои боли и страдания и больше интересуюсь тем, что вокруг. Наша дорога извивалась между бесчисленными бухточками и заливами Тихого океана. Лоснящиеся бирюзовые воды были усеяны скалами, на которых гнездились чайки. Временами дорога уходила от океана, и тогда мы неслись по пологим холмам и травянистым равнинам. Побережье было малонаселённым, и мы крутили педали под звуки ветра, волн и крики морских птиц. Люди в немногих посёлках, расположенных вдоль хайвэя, гордились своим живописным, как бы обособленным краем и были полны решимости сохранить его таким же.

— Да,— улыбнулся владелец лавки в Элке — в крохотной точке на карте «не-моргай-а-то-пропустишь», чуть южнее города Мендосино,— народу нравится эта исключительно красивая дорога — изрезанное, нетронутое побережье, открытое пространство и мало людей. Южнее чересчур многолюдно, и грязно, и шумно. Там, дальше, нет ничего, кроме асфальта, цемента и людей.

Да, несколько лет назад у меня была возможность выбирать. Либо купить магазин в Лос-Анджелесе и жить в бесконечных асфальтовых джунглях, постоянно опасаясь нападения либо ограбления и ежедневно тратя время на автострадах по дороге на работу и обратно, либо приобрести этот «закуток». Тогда я приехал сюда взглянуть, как и что, да так и остался. Теперь я просто сижу здесь и смотрю на океан, дышу свежим воздухом и ужасно веселюсь, когда кто-нибудь из Лос-Анджелеса, заглядывая сюда, спрашивает, какого ангела я живу посредине того, что можно назвать «нигде». Я им сразу задаю встречный вопрос, как, мол, поживает смог в Лос-Анджелесе. А когда они начинают защищаться, я только посмеиваюсь и говорю: ладно, согласен, у нас в Элке тоже бывают проблемы со смогом. Отчего же, стоит только проезжающему туристу закурить сигарету, как наши органы здравоохранения бьют первую тревогу в связи с опасностью смога!

Когда мы покинули Сан-Хосе, я решила последовать совету Ларри и попытаться есть всё больше и больше. Вместо одного перекуса между завтраком и обедом, как это было по пути от Морро-Бей до Сан-Хосе, их стало три. Каждый день начинался с основательного завтрака — мы проглатывали яичницу из шести яиц с сыром, половину буханки хлеба и две миски с зерновыми хлопьями, запивая всё тремя-четырьмя чашками горячего чая. Проехав пару часов, около десяти утра мы подбадривали себя лёгкой утренней закуской — «донатс», пончиками с кремом в шоколадной глазури, карамели или сахарной пудре — или фунтовым кексом с квартой какао. В полдень подкреплялись парой сандвичей с сыром, помидорами и салями, дополняя их фруктами и булочками. На этом мы держались до трёх-четырёх часов дня, когда заходили в кафе. Если проезжали большой город, то всегда брали в местном баре «A&W» бутылку шипучки, приправленной мускатным маслом, или прохладительного. В обед мы наполняли одну миску тушёнкой и чипсами либо макаронами с сыром, в другую же опрокидывали консервированную кукурузу или зелёные бобы. Наши так называемые обеды из консервов не могли похвалиться ничем, кроме калорийности, зато готовить их было легко и быстро. Вот так мы и питались в течение первых двух с половиной месяцев, прежде чем постепенно начали переходить к более здоровой пище.

Как Ларри и предполагал, благодаря «подкреплению» через каждые два часа моё самочувствие заметно улучшилось. Исчезли «приступы» полной потери сил, что меня невероятно воодушевило. С каждым днём нашего пути на север по побережью я чувствовала, как укрепляются мышцы и растёт выносливость. Из моего плеча исчез жуткий мясницкий нож, а мягкое место попривыкло к жестокому ежедневному испытанию. К тому моменту, как мы приехали в Леггетт, где свернули на хайвэй № 101, на границе лесов вечнозелёной секвойи, я уже могла проезжать по пятьдесят миль ежедневно без сопутствующих мучений.

Оказавшись в лесах секвойи, мы попали на священную территорию легендарных лесовозов северной Калифорнии. О лесовозах нам было известно множество историй; и если верить им, то в здешних лесах почти ежегодно происходит наезд на какого-нибудь велотуриста. Весь путь по побережью я мысленно пыталась подготовиться к тому дню, когда и мы повстречаемся с ними на «узкой дорожке», и всё-таки, услышав характерный оглушительный рёв, приближавшийся ко мне с тыла, обернувшись и увидев поднимающийся вверх по дороге восьмитонный, шестидесятифутовый лесовоз, я чуть не умерла от страха. Повернув голову обратно, я, как могла, прижалась к обочине, чуть не падая на землю. Стиснув зубы, я уставилась прямо перед собой, стараясь не слышать грохота, и молилась Всемогущему Богу пожалеть меня только единственный раз, обещая, если Он исполнит мою просьбу, больше никогда не ездить на велосипеде по одной дороге с лесовозами.

Тяжёлые машины несколько поумерили сложившееся ощущение безопасности, но, хотя мне так и не удалось избавиться от сердцебиения, заслышав доносящиеся из-за спины выхлопы, через день или два я смирилась с ними. Водители всегда осторожно объезжали нас, за что я им была чрезвычайно признательна.

На следующий день после первого знакомства с лесовозом нам повстречался наш первый собрат-велосипедист. Эрик догнал нас на длинном спуске между Леггеттом и Гарбервиллем. Его велосипед издавал громкие хлопающие звуки, словно в спицах застрял кусок картона.

— Привет! — прокричал он.

Я пригляделась, недоумевая, что вызывает специфический шум. Оказалось — это его бельё.

— Привет! Ты откуда? — спросил Ларри.

— Сан-Диего. Еду в Портленд навестить родичей.

Эрик выглядел как типичный статный любитель сёрфинга из южной Калифорнии, загорелый, с выгоревшими на солнце светлыми волосами и мускулистый. Я прикинула, что ему около девятнадцати.

— А вы куда направляетесь? — спросил он.

— В настоящий момент мы направляемся в Канаду,— ответил Ларри.

— У вас действительно много вещей. А я путешествую налегке. Взял несколько инструментов, пару шорт, футболку со свитером, миску с ножом, вилкой и ложкой и палатку со спальником.

Он был также обладателем пары трусов, свисавших с велосипедного руля, и, заметив, как я их разглядываю, одарил меня широкой улыбкой.

— Ну да, есть ещё пара дырявых трусов. Я их выстирал прошлой ночью, но, когда встал утром, они оказались ещё мокрыми, поэтому и привязал их к рулю, чтобы проветрились досуха. Идея оказалась что надо, правда, когда слишком быстро катишь под гору, они накручиваются на запястья, что довольно больно.

— А почему бы не привязать их сзади к багажнику? — предложил Ларри.— Тогда они не будут терзать твои руки.

Эрик покачал головой.

— Боюсь, улетят неизвестно куда. И что тогда? Думаю, мне лучше поберечь свои скудные пожитки.

Как и мы, Эрик держал путь к Авеню Гигантов, что к северу от Гарбервилля, и мы двинулись туда все вместе. Не прошло и часа, как мы неожиданно наткнулись на Дитя Копенгагена. В действительности его звали Джон Уинвуд. Он держал курс на юг, но, завидев нашу троицу, нажал на тормоза и прокричал, чтобы мы остановились и поболтали с ним.

Вид Джон имел странноватый. Продублённая кожа давно износилась, а лицо говорило о более чем суровых испытаниях. Древняя, утратившая форму кожаная ковбойская шляпа с многолетними пятнами пота и грязи венчала костяк в пять с лишним футов. Одет он был в выцветшую фланелевую рубаху, рваные синие джинсы и видавшие виды ботинки. Едва мы приблизились, он принялся выкладывать всё о себе:

— Привет, ребята! Меня зовут Джон Уинвуд, мне сорок семь, и своих зубов у меня не осталось. Все эти — вставные. Зарегистрирован как сумасшедший. Больше двадцати лет находился в психиатрической клинике. Я один из настоящих психов и сразу шарахаю в глаз тому, кто мне не нравится. Но вам нечего беспокоиться. Вся ваша троица мне симпатична. Люблю велосипедистов. Они мои друзья.

Его велосипед был переделан из односкоростной швинновской модели в десятискоростной, а к педалям были даже приделаны стременные скобки.

— Мешают немного, но если я с ними освоюсь, то смогу засунуть в эти держалки свои ботинки. Как бы там ни было, лечу на телепрограмму Джерри Льюиса «Мышечная дистрофия». Несколько дней назад стартовал в Юрике. Ночую в кустах. Еду до Сан-Франциско, потом — обратно. Обещали вручить пятнадцать сотен, если сумею проделать весь путь. Меня должны показать по ТВ Сан-Франциско! Скажите, ребята, вы там были?

— В Сан-Франциско? Да, мы с Барбарой там проезжали,— ответил Ларри.

— Отлично. А что там за люди? Я слыхал, что они препротивные.

— Ехать по городу было тяжеловато,— сказала я.— Автобусы вынуждали увёртываться, а машины всё время сигналили.

— Ну, со мной им, чертям, придётся быть повежливее,— проворчал Джон. И в подтверждение своих слов вытащил длинный острый нож из единственного своего вещмешка. Не успел он нам разъяснить, что намерен с ним делать, как из мешка раздался громкий голос.

— В Гарбервилле полно медведей,— предупредил он.

Ларри, Эрик и я совершенно остолбенели, уставившись на говорящий мешок. В глазах Джона заплясали бесенята, а в широкой ухмылке, прорезавшей лицо, показались все его вставные зубы.

— Говорю тебе чётко и ясно, Чейн Со,— снова заорал мешок, теперь уже другим голосом.— Десять к четырём!

Джон засмеялся. Полез в мешок и вынул оттуда переговорное устройство размером в половину коробки для яиц.

— На восьми батарейках,— произнёс он гордо, прикрепляя радио к поясному ремню.— Хорошая штука. Через неё болтаю целый день со всеми водителями. Чёрт! Видали бы вы их рожи, когда, проезжая мимо, они обнаруживают, что это я вклиниваюсь в их беседы! Они-то воображали, будто я какой-нибудь ферт в карете, а подъедут и видят перед собой всего лишь индюка на велосипеде — у них такой вид, словно привидение увидали! Но знаете что? Они следят за мной. Я слышал, как шофёры передавали друг другу: надо, мол, следить за велосипедистом на дороге. Да, они только и говорят что о велосипедисте с сорокаканальным Си-би-радио в секвойевых лесах. Будьте уверены! Это я, Дитя Копенгагена. Даю руку на отсечение!

Джон засунул свой нож обратно в мешок, потом полез в один из карманов рубахи и достал стопку визиток.

— Слушайте, мне надо двигать дальше. Но я вам сначала дам одну из моих карточек. Потом подтвердите, что я был здесь и ехал на программу по мышечной дистрофии. Желаю хорошо провести время на Авеню. Там столько громадных деревьев. Настоящие монстры!

Джон потратил какое-то время на засовывание своей левой ноги в велосипедную клипсу, прежде чем съехать на дорогу. Когда мы пожелали ему доброго пути, он приподнял свою шляпу, потом прокричал что-то в свой передатчик и поспешил вниз по дороге.

На Авеню Гигантов специальная зона для велосипедных стоянок находилась на реке Ил. Она размещалась в уединённом лесу из подпиравших небо исполинов. Когда мы приехали, то нашли там ещё четырёх расположившихся на отдых велосипедистов. Пока мы с Ларри ставили палатку на мягком хвойном ковре рядом с одним из деревьев-великанов шести футов в диаметре, Эрик собирал вещи для поездки в стационарный кемпинг, находившийся в полумиле,— принять горячий душ.

— Не видел горячей воды несколько дней,— сказал он, роясь в своих пожитках в поисках мыла.— Это будет замечательно! Я всегда моюсь и стираю одежду одновременно. Зайду в душ одетым и как следует намыливаюсь. Потом снимаю одежду, кладу на пол и, пока драю тело, основательно топчу её ногами. Это, знаете ли, хорошо срабатывает. Вся грязь смывается. Потом я одежду полощу и надеваю мокрой, и прямо на теле она отлично высыхает. Конечно, чем теплее и лучше погода, тем быстрее всё сохнет.

Поставив палатку, мы с Ларри отправились на реку искупаться и познакомились там с другими велосипедистами: Майком, Эдом, Крейгом и Томом. Майк был плотником из Флориды — он только что пересёк Штаты, а Эд, преподаватель математики из Британской Колумбии, направлялся на юг по побережью, «туда, где начинается смог и где я сойду с велосипеда и полечу обратно домой». Крейг и Том путешествовали вместе по Северной Калифорнии и Орегону. Они оба были калифорнийцами, из Фресно, и им «действительно нравилась здоровая пища». У каждого в небольшом рюкзаке, привязанном к рулю, имелись проростки люцерны, и они крутили педали под «по-настоящему мягкую, классическую музыку», которая лилась из кассетного плеера в рулевой сумке Крейга.

— Проростки и Моцарт. Знаете, это нужно в первую очередь.— Крейг показал на руль.— Тебе, мужчине, свежие проростки необходимы. Без них совсем не то. Попробуй. Замечательная штука. Великолепная дневная закусь. Пробуй, я положил туда свои проростки.

Крейг протянул миску, из которой ел. Мы разглядели в ней жуткую смесь из люцерновых проростков, пшеничных зёрен, кусочков цуккини, семечек подсолнуха, а также ряда других неопознаваемых ингредиентов. Ко всему прочему сам вид закуски Крейга вызывал невиданное отвращение.

— Большое спасибо,— сказал Ларри, пятясь от миски так, словно она могла на него наброситься,— но я останусь верен своим пончикам.

— Пончикам? Ни в коем случае. Это же белая смерть, мужик,— пробормотал с отвращением Крейг. Он покачал головой и отправил полную ложку смеси себе в рот, запил её потом нектаром из гуайявы-абрикоса-папайи-банана-персика и вернулся к Моцарту.

Остаток дня мы с Ларри купались в реке, грелись на солнце и обследовали секвойевую рощу. Мышцы, уставшие от велосипеда, отлично отдохнули. Вечером Эрик, Майк, Эд и Ларри скинулись и отправились в продуктовый магазин. Вернувшись, приготовили зелёный салат и наложили полную тарелку свежих фруктов. Все (не исключая Крейга и Тома, скушавших очередную порцию своей смеси) собрались у костра и дружно уничтожили съестное и три бутылки вина, которые Майк охладил в реке.

Ночь стояла ясная; видневшееся сквозь секвойи небо было усыпано звёздами. Ларри и я свернулись рядом на матрасах около костра. Пламя согревало, воздух был насыщен запахами хвои, растений, дымом костра, пением реки и потрескиванием огня. Меня охватило ощущение покоя, и впервые с начала путешествия мои мышцы почти не болели. Я вдруг подумала, что, возможно, пока только — возможно, осилю дорогу до Орегона.