Сильвания. Зима, 2010

Насекомые исчезли, и воздух впервые за неделю был чист и свеж.

Фишер совсем ослаб от голода. Последнее, что он ел, была водяная крыса, которую он поймал в болотной воде сетью, найденной под банкой рыбачьей лодки. Он надеялся раздобыть рыбы, но для голодающего любое мясо годится. Он съел крысу с удовольствием - только вот организм меньше чем через час сам отверг такую пищу.

Он лежал на спине в маленькой лодке, глядя в небо. Над головой кружили вороны, безмолвно паря в воздушных потоках. Зимнее солнце сияло в ясном голубом небе. Не в первый раз человек пожалел о том, что не вернулся в их комнату над винным погребом Холленфюра. Зима не шутит, тут недолго и замерзнуть насмерть. Холод стал сейчас его главным врагом. Он доводил себя до изнеможения, инстинктивно понимая, что дрема может быть столь же смертельной, как и удар ножом в живот. Да он и не желал засыпать; каждый сон, пусть и мимолетный, относил его назад, к пиршеству и бойне в главном зале, к лицам мертвецов, вернувшихся из того ада, в который отлетали их души, к костяным маскам, разбросанным по полу, скользкому от крови тех, с чьих лиц эти маски упали, и к вампирам.

Он постоянно боролся с дремотой, не поддаваясь усталости.

Полоска черного дыма на горизонте всколыхнула в нем надежду. Огонь.

Он оттолкнулся от днища лодки, встал на колени, стиснул покрепче деревянный шест и вонзил его в густую болотную жижу, не отрывая взгляда от далекого дыма, беспрестанно бормоча дрожащими губами невнятные молитвы. Дым обещал жилье, какое-нибудь поселение, место, где можно достать нормальную еду, теплую одежду и настоящую постель.

Вялая коричневая вода плеснула о борт суденышка, когда он направил его к желанной цели.

Приблизившись, он начал различать кое-какие подробности. Это была деревушка; крытые соломой крыши желтели на солнце. Мысль о том, что скоро он впервые за два месяца уснет в сухости, под крышей, защищенный от ветра и холода, наполняла его нетерпением. Он лихорадочно работал шестом, толкая лодку все ближе и ближе к селению. Фишер уже мечтал о жареном мясе с овощами, об очаге, над которым поворачивается на вертеле кабаний окорок, капая шипящим жиром на уголья внизу. Воображаемая картинка предстала перед ним с такой отчетливостью, что рот Фишера наполнился слюной.

Он подогнал лодку к маленькой деревянной пристани и выбрался на сушу. Тут было всего пятнадцать домов на сваях, поднимавшихся довольно высоко над уровнем воды. Сходни и подвесные мостки соединяли домишки между собой, и у каждого был свой собственный крохотный причал с пришвартованными к нему рыбачьими лодками и челноками. Фишер представить не мог, как можно добровольно избрать жизнь на болоте, но в настоящий момент он не склонен был обличать людские странности. Дым поднимался над одним из центральных домов, который был немного больше остальных. Подвешенные на канатах мостки раскачивались под Фишером, перебирающимся от одной хижины к другой. Он дважды терял равновесие, но все-таки не упал. Перед глазами все вертелось от слабости, голова кружилась.

Он открыл дверь и ввалился в уютное тепло маленькой общей комнаты. Здесь стояли столы и стулья, в очаге потрескивал огонь. В помещении сидели трое - они подняли головы, удивленные неожиданным появлением чужака. Фишер догадывался, как он выглядит: заросший щетиной, лицо и шея распухли от укусов, на расчесанных волдырях запеклась кровь, волосы грязные, спутанные от дождей и пота, одежда - липкие, покрытые запекшимися нечистотами и кровью лохмотья, висящие на нем как на скелете, в который он превратился со времени побега из Дракенхофа.

Фишер качнулся вперед, споткнулся и упал на колени. Он вытянул руку, желая ухватиться за что-нибудь, но рухнул навзничь. Он потерял сознание и не знал, сколько времени провел во мраке беспамятства, но очнулся он лежащим на самодельном тюфяке, у огня, окруженный кольцом озабоченных лиц, глядящих на него сверху вниз.

- Дай бедному парню вдохнуть немного воздуха, женщина.

- Замолкни, Томас Франц, он пришел в себя.

- Где?… - Хриплый голос Фишера сорвался. Он так долго ни с кем не разговаривал, что язык не повиновался ему. - Где я?

- Прямо здесь. Посреди нигде.

- Не обращай внимания на Георга. Добро пожаловать в нашу деревеньку, чужеземец. Ты в Зумпфдорфе. На северо-востоке, в двух днях пути отсюда Ванхальденшлоссе, это уже за болотами. Оттуда пять дней до Эшена, десять, если на север, - до Вальденхофа. Но нельзя ли спросить, что привело тебя к нам?

У него не было ответа - по крайней мере, он не готов был поделиться с ними тем, что знал.

- Пытался добраться… до дому.

- Магда, принеси бедняге немного похлебки. Йене, беги, попроси Олофа дать лишние одеяла, - велела женщина. Она повернулась к Фишеру, и голос ее тут же смягчился. - Как тебя звать, милый?

- Стефан Фишер.

- Что ж, Стефан, добро пожаловать в наш дом. Похоже, тебе нужно местечко, чтобы приклонить голову. Мы не богаты и не горды, но не бросаем людей в нужде. Так что отдыхай. Поговорим, когда ты отведаешь бульона Магды. - Женщина улыбнулась, и на миг все кошмары последних месяцев отодвинулись на задний план. Он был в безопасности.

Мальчик, Йене, вернулся с толстым теплым одеялом, пахнущим домом, где правит женщина: дымом очага, ее кожей, а также едой - приготовленной, приправленной и давным-давно съеденной. Он с благодарностью принял его. Застенчивая девчушка приблизилась к его постели с деревянной миской, до краев наполненной дымящимся супом. Фишер попытался взять миску, но руки его так тряслись, что девочке пришлось кормить хлюпающего, чавкающего, жадно глотающего Фишера с ложки. Похлебка пахла восхитительно, а на вкус была еще лучше. Он так торопился, что даже обжег язык. В супе плавали овощи и какое-то жилистое мясо.

Когда бульон был проглочен, женщина, разогнав остальных, села возле тюфяка.

- Итак, Стефан Фишер, поведай мне свою историю. Никто не попадает в Зумпфдорф по собственному почину. Ты бежишь от кого-то или к кому-то? Всегда бывает либо так, либо этак.

Фишер закрыл глаза. Она, очевидно, считала его каким-то преступником, спасающимся от злого судьи. Он не знал, с чего начать. Часть его отчаянно хотела рассказать правду, всю правду, хотя бы для того, чтобы сбросить груз с души, но другая настаивала, что эта маленькая гавань защищена от безумств графа-вампира, что ее жителям не нужно знать о резне и сборе войска нежити. Все эти ужасы наверняка обойдут их стороной. Он закрыл глаза и начал приукрашивать истину:

- Я пришел в Сильванию со своим другом. Мы искали одного человека. Теперь я иду домой… а мой друг мертв. Все, чего я хочу, - это добраться до дому, но я думаю… я думаю, что не смогу… потому что, возможно, дома у меня больше нет… Друг заменял мне дом. Мы всегда были вместе, а теперь - нет. Так что сейчас я просто хочу выбраться из этой забытой богом земли.

- Грустная история, но чего-то подобного я и ожидала. Добро пожаловать, Стефан Фишер. Многого мы не имеем, но то, что имеем, разделим с тобой. Оставайся у нас столько, сколько тебе понадобится. Когда ты уйдешь, мир за болотами будет ждать тебя. Он никуда не денется, как бы мы этого ни желали.

- Спасибо. Я даже не знаю твоего имени.

- Джанель.

- Спасибо тебе, Джанель.

- Пожалуйста, Стефан.

- Фишер. Зови меня Фишер. Мой друг называл меня так.

- Фишер. Спи, отдыхай. Если что-то понадобится, зови Магду или моего сына Йенса. Когда ты поправишься, я попрошу Йенса вывести тебя из болот и показать дорогу, если тебе все еще надо будет убраться прочь из Сильвании. Будешь держаться холмов, которые мы называем Бородавками, и непременно доберешься до Эссенского брода, по которому перейдешь Бурную реку и окажешься в Талабекланде.

Они были добры к нему. Пять дней он оставался с Джанель и ее людьми, набирая силы, впервые после обедов у Холленфюра хорошо питаясь и отсыпаясь. Сон был благословением. Лишь однажды ему приснился Скеллан. Это был странный сон, с легким привкусом кошмара, но не пугающего, а только грустного. Во сне потерянная душа Скеллана отыскала его на болоте и манила за собой в царство Морра. Самой навязчивой деталью сна была печаль Скеллана, зовущего своего друга. Потратив годы в поисках последнего приюта, его отлетевшая душа оказалась обреченной на вечные беспокойные скитания, в то время как бездушная оболочка жила, зараженная злом фон Карстена. Когда тень ушла своим путем, у Фишера осталось чувство, что он бросил друга. Утром ему захотелось стать настолько отважным, чтобы выследить вампира, которым стал его старый товарищ, и освободить друга от вечной пытки, но день не принес ему этой бесполезной храбрости. Поднимающееся над болотом красное солнце лишь упрочило его убеждение, что весь мир превращается в ад и что он одинок, а в одиночестве ничего нельзя сделать, чтобы остановить это.

Как и обещала Джанель, Йене проводил его через топи до Бородавок. Прощаясь с Зумпфдорфом, Стефан испытывал и сладкое, и горькое чувство. Здесь он нашел то, чего давно уже был лишен, - спокойствие. Дух его отдохнул.

- Ты всегда можешь вернуться к нам, Фишер, когда твое бегство закончится. Я хочу, чтобы ты понимал это. Тут всегда найдется место для тебя.

- Спасибо, Джанель. Однажды я вернусь, обещаю.

- Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их. Скажи лучше: «Я вернусь, если смогу». Пусть между нами не будет лжи.

Фишер улыбнулся:

- Я вернусь, если смогу, Джанель. Думаю, я сумел найти то, что назову когда-нибудь домом и что уже не чаял обрести.

- Ты добрый человек, Фишер. Сделай, что должен, и возвращайся назад. Мы будем ждать.

Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их, - думал Фишер, вспоминая расставание.

Он снова остался один: тени на дороге позади, тени на дороге впереди. Ему подарили подбитый мехом плащ и вычистили его одежду. Он нес мешок с двухнедельным запасом провизии, и лицо его холодил свежий воздух. Он чувствовал себя человеком.

И все же путешествие обещало быть долгим и изматывающим душу.

- Ставим одну ногу перед другой, - произнес он и зашагал вперед.

Сон о Скеллане преследовал его даже под яркими лучами зимнего солнца. Он не мог отделаться от чувства, что бежит от своего друга, хотя тот, возможно, больше чем когда-либо нуждается в нем. Ощущение дезертирства не оставляло его. В конце третьего дня пути его нагнал пестрый цыганский фургон. Путешественники были в добром расположении духа, они веселились и пели песни на языке, которого Фишер не понимал. В размалеванном вагончике ехали трое. Мужчина с ухоженными светлыми волосами, которые он смачивал и зачесывал назад, убирая со лба, по виду чуть старше Фишера, и две женщины: блондинка, очень похожая на мужчину, - очевидно, его дочь, - и брюнетка, не обладающая явным фамильным сходством с парой. Она, с ее бледной кожей и изумрудно-зелеными глазами, была красива опасной красотой. Трудно было не смотреть на нее.

- Вечер добрый, сосед, - окликнул мужчина, когда его повозка поравнялась с Фишером.

- Добрый вечер.

- Припозднился же ты на дороге. Куда направляешься?

- Домой.

- Ну конечно, и где же он?

- В Талабекланде.

- Далеко же тебе до дома, сосед. Хочешь проехаться? У нас есть место еще на одного. Мы не кусаемся.

Темноволосая женщина подалась вперед, и густые локоны упали ей на лицо. Она медленно отвела их, и первой из-под каскада иссиня-черных прядей показалась ее ослепительная улыбка.

- Разве что ты сам попросишь, - задорно заявила она.

- Саския!

Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что ты будешь с ней делать?»

- Если вам не трудно, - ответил Фишер и протянул руку.

Мужчина ухватил ее и втащил прохожего на скамью повозки. Женщины подвинулись, освобождая место.

Они ехали до позднего вечера.

В их разговорах то и дело упоминались места, в которых бывала троица. От Кислева до Бретонии и Тилей и дальше, к югу от Пограничных княжеств. Они были бродячими артистами, менестрелями. Их представления включали музыку, фокусы и акробатику. По пути мужчина целиком продекламировал зловещую «Балладу о незваных». Она была отличной историей с привидениями, как раз для темных ночей, и выступление Кеннета околдовало всех. Его голос был полон боли и страданий неупокоеиных мертвецов. Ина, еще одна дочь Кеннета, в основном молчала, слушая отца и играя вторую скрипку при своей сестре. Они пили сидр и горчащее вино, перешучивались и рассказывали истории. Фишер поймал себя на мысли, что ему трудно представить, как бы эти добрые люди смогли выжить в царстве мертвых Влада фон Карстена. Взгляд его то и дело возвращался к Саскии. Было что-то невероятно притягательное в ее белой коже и изумрудных глазах. И хотя она была вдвое младше его, мысли Фишера бродили там, куда они давненько не захаживали. Он думал, что вожделение для него уже в далеком прошлом. В отличие от Джанель, вызывавшей у него ощущение безопасности и тепла, заставлявшей его радоваться жизни, Саския воспламеняла его кровь. Если бы он был юношей, то сдался бы с легкостью, но Фишер не собирался выставлять себя дураком, так что довольствовался лишь взглядами украдкой и чувственными грезами.

Этой ночью Фишер спал урывками, мучимый тревожными снами. Самые беспокойные из них грозили разбудить его. Они вертелись вокруг Саскии, ее темные волосы падали на лицо, ноготки скользили по его груди, она утыкалась носом в его шею, ее зубки дразняще пощипывали кожу, горячее обещание «Разве что ты сам попросишь» обжигало ухо жаром дыхания, а потом ее зубы впивались в его горло.

Он проснулся в лихорадочном поту, в смятой и сбившейся одежде. Он был вымотан до предела. Сейчас он мог бы спокойно проспать еще восемь часов. Он был один. Повозка плавно покачивалась на дороге. Фишер дотронулся до своей шеи, почти ожидая, что ощутит вспышку боли, коснувшись укусов. Шея оказалась нетронутой.

- Глупый ты старик, Фишер. Сны - всего лишь сны.

Он потянулся и оправил одежду, придавая себе приличный вид, и только после этого открыл заднюю дверь повозки. Он высунулся наружу и по боковой лесенке взобрался на крышу, присоединившись на козлах к Кеннету и дамам. Солнце уже клонилось к закату.

- Почему вы не разбудили меня?

Он поскреб голову и присел возле Саскии.

- Мы думали, тебе надо поспать.

- И, кажется, были правы. В последнее время я плохо спал. Слишком много думал.

- Знаю. Ты говорил во сне.

- О нет.

- О да. Тебя, должно быть, преследовали жуткие кошмары. Один раз ты даже вскрикнул и вцепился в одеяло. Тебя что, хоронили заживо?

Он смутно помнил свой кошмарный сон, но его фрагменты не стыковались друг с другом. После того как Саския высосала его кровь, он вновь обнаружил себя в главном зале Дракенхофа. Он видел своего друга, возвышающегося над трупами, Скеллан звал присоединиться к нему в вампирской орде фон Карстена, а потом тела на полу заворочались, стали корчиться, и нежить начала медленно подниматься.

Фишер тряхнул головой, отгоняя воспоминания.

Он на скорую руку перекусил ломтями черствого хлеба с сыром и принялся наблюдать за пробегающим мимо вечерним миром.

Как и вчера, Кеннет рассказывал байки, помогая убить время, а девушки пели песни. Одна особенно выделялась. Трубадур Дитмар Кёльн пел ее в Ляйхеберге в таверне «Голова предателя»: «Лэ о прекрасной Изабелле». Голос Саскии, плетущий трагическую историю невесты графа-вампира, очаровывал Фишера, хотя в их интерпретации Изабелла была больше чем жертвой, она, жаждущая могущества вечности, сама спровоцировала свою болезнь. С учетом того, что он знал, это изложение было отталкивающим - он ведь видел собственными глазами графиню, залитую чужой кровью, спрашивающую, красива ли она, в то время как монстры пожирали мертвых и умирающих. Что же смерть сотворила с ее рассудком? Осталась ли она той же расчетливой, жадной до власти женщиной, какой была при жизни? Или смерть расстроила ее разум, превратив Изабеллу в нечто гораздо более опасное?

- Стоп, - произнес он. Его в буквальном смысле слова трясло. - Стоп. Я не хочу это слушать.

Но Кеннет лишь рассмеялся, и девушки продолжили петь.

Несколько часов спустя они подъехали к развилке. Одна дорога уходила в Хел-Фенн, другая - в Мрачный лес. Кеннет направил фургон в лес. Фишер улегся на плоской крыше вагончика, слушая очередную сагу Кеннета. Ветки деревьев над головой скручивались и переплетались, образуя отличный полог. Сквозь этот балдахин лишь иногда пробивался серебряный лунный свет. Вскоре им овладел сон.

И снова воспоминания смешивались с порождениями его воображения и перемежались эротическими видениями: губы Саскии касались его щеки, шеи, искали ту впадинку, где пульс бьется ближе всего к поверхности, и она кусала его и пила кровь. Он пытался вырваться из этих снов, но чем сильнее он боролся, тем настойчивее впивалась в него Саския и тем слабее он становился.

Проснувшись, он не мог понять, который час.

Менестрели снова сидели впереди, распевая навязчивый рефрен из «Трагического действа о ван Хале», повествующего о великом охотнике за ведьмами. Это была грустная песня, Фишер знал ее наизусть, он не слышал со времен своей юности. Она вышла из моды, когда он повзрослел. Удивительно, что эти странствующие комедианты знали ее, и даже более старые баллады. Вряд ли на этот товар был большой спрос в тавернах и пивнушках Империи.

Фишер чувствовал себя так, словно из него выкачали все силы. Он потянулся к своему мешку и проглотил трехдневный запас еды, но голод не унялся. Голова кружилась, покачивание повозки вызывало тошноту.

Сны третьей ночи были хуже всего.

В одном из этих хитросплетений памяти и воображения ему приснилось, что он человек, которому снится, что он волк, которому снится, что он проклят на вечное заключение в человеческой оболочке. Ему привиделась и Саския. Ее нежные прикосновения и чувственность губ, целующих его кожу, заставляли сердце мужчины замирать, а затем бешено стучать. Ее запах, ощущение ее зубов, погружающихся в его шею, чтобы высосать из него живую кровь, пьянили. И над всем этим звенел смех Джона Скеллана, дразнящий Фишера, который постепенно поддавался черноте забвения.

Он резко пробудился.

По лбу его и груди струился пот. Одежда опять оказалась в беспорядке, пуговицы расстегнуты. На груди краснели ссадины и отметины от укусов. Он инстинктивно вскинул руку к шее, нащупывая место, из которого во сне сосала кровь Саския, и сразу над впадинкой между шеей и ключицей его пальцы наткнулись на припухлость с неровными дырочками укусов в центре.

Он запаниковал и кинулся шарить вокруг, ища меч, нож, что-нибудь, чтобы защититься. Оружие исчезло. Мешок с сократившимися запасами продуктов был на месте. Он осмотрел фургон, но не увидел ничего, что сошло бы в качестве оружия. Фишер пошатывался, мысли путались. Рациональная часть его разума настаивала, что все это лишь сон, что на самом деле он еще спит, но холод жестокой правды ощущался под его пальцами, когда он дотрагивался до шеи.

Он попался в капкан, он заперт в фургоне, он путешествует в компании, по крайней мере, одного вампира по лесной чаще, такой густой, что в ней день превращается в ночь, и он беззащитен.

Фишер прислушался, но деревянные стены и скрип колес заглушали все звуки. Все его инстинкты кричали: бежать!

Он схватил свой мешок и закинул его за спину. По матрасу и клубку простыней он прокрался к двери, непроизвольно сжимаясь при каждом скрипе досок, сгибающихся под его весом. И вот его потные пальцы уже обхватили дверную ручку.

Фишер закрыл глаза и сосчитал про себя до десяти, собираясь с духом и успокаивая дыхание. Он знал, что следующие минуты будут решающими. Останется ли он в живых или погибнет от рук и клыков новых кровососов, зависит от того, что случится сейчас. Он повернул ручку и начал осторожно, дюйм за дюймом, приоткрывать дверь, пока та не распахнулась. Фургон вздрагивал каждый раз, когда его колеса наскакивали на корни или камни так называемой дороги. Низкие ветки едва не царапали крышу повозки. Фишер пригнулся, взяв низкий старт. Он следил за дорогой, пытаясь по ритму движения определить лучшее время для прыжка.

Раз… два… три!

Он выпрыгнул из открытого проема, сильно ударился о твердую неровную дорогу и покатился кубарем.

- Эй! - воскликнул Кеннет.

Фишер вскочил на ноги и метнулся в подлесок, надеясь, что деревья прикроют его бегство. Он рвался вперед, оскальзываясь и спотыкаясь, но продолжая углубляться в чащу. Ветки и листья хлестали его по лицу. Кусты ежевики в кровь раздирали руки. За спиной Фишера раздавались крики преследователей, ломившихся сквозь лес следом за ним.

- Я чую тебя, Фишер! Ты не скроешься! Тебе некуда бежать, и твой страх воняет! Так что давай удирай! - Насмешливый голос Кеннета подстегивал беглеца. - Улепетывай, пока твое сердце не лопнет! Твоя кровь будет лишь горячей! Скоро мы все наедимся!

Нет, пожалуйста! - молил Фишер, вскидывая тяжелые ноги и заставляя энергичнее работать непослушные руки. В лесу было почти невозможно бежать. Легкие горели. Бедра и икры жгло как огнем. Он поскользнулся на подгнившей палой листве и налетел на кучу бурелома. Едва удержавшись на ногах, Фишер нырнул под огромный, нависающий над головой сук. Отводя от лица упругие ветки, он добрался до гнилого ствола, к которому так хотелось прижаться и замереть, но человек оттолкнулся от дерева. Задыхаясь, Фишер продолжил лихорадочную гонку. Насмешки Кеннета приближались, торопя его. Он шатался, спотыкался, но бежал, хотя ноги так и норовили подогнуться, увлекая тело на землю.

Он слышал, как преследователи окружают его, играют с ним, гоня туда, где они решили его убить: Кеннет позади, Саския слева, Ина справа. Они звали его, заставляя кидаться в разные стороны, пока ноги, наконец, не отказали беглецу.

Всхлипывая, Фишер поднял глаза на приближающегося Кеннета, чье лицо превратилось в маску чудовища, кем он и был на самом деле. Саския больше не выглядела небесным созданием, ее демоническое лицо ожесточилось; Ина, стоявшая возле своей сестры, тоже свирепо, по-звериному скалилась.

- Он мой, - заявила Саския, присаживаясь на корточки возле Фишера. Она протянула руку и ласково погладила его по щеке. - Он всегда был моим.

Фишер плюнул ей в лицо.

- Лучше умереть!

- О, ты умрешь, поверь мне, умрешь. - Ее пальцы нашли на шее трепещущую жилку. Девушка втянула носом воздух, наслаждаясь запахом чужой жизни. - Кровь… какую дивную музыку рождает она.

- Давай же, - поторопила сестру Ина.

- Давай-давай! - крикнул Фишер. - Прикончи меня, уродина! Жри!

Саския провела ноготком по его щеке, прочертив ярко-алую кровавую полосу. Она наклонилась, лизнула кровь языком и размазала ее по своим губам.

Фишер похолодел. Он не шевелился. Он не паниковал. Он не зажмурился.

Он встретился взглядом с Саскией и рявкнул:

- Давай же, черт тебя побери!

Фишер почувствовал ее зубы на мягкой плоти своего горла и в последнюю секунду ожидания смерти услышал неожиданный звук: громкий вдох. Он поморщился от легкого укола, но боль отчего-то совсем не походила на муки тех, кто стал пищей для вампира, уже погрузившего зубы в тело жертвы. Саския не отдалась страсти насыщения. Ее голова вдруг запрокинулась, глаза широко распахнулись. Окровавленный серебряный наконечник стрелы торчал из горла вампира, в струящихся волосах запуталось оперенное древко. Фишер дотронулся до своей шеи. Она была мокрой от крови, которая сочилась из царапины, нанесенной стрелой. Вторая стрела вонзилась Саскии в спину, и острие вышло из груди. Губы девушки шевелились в немом крике. Она рухнула на руки Фишера, и он держал ее, не зная, что еще делать.

А тем временем град стрел осыпал прогалину, поразив Кеннета в грудь, отбросив его назад и швырнув, уже мертвого, на спину. Ина заработала три стрелы в грудь и одну в лицо.

На поляну вышли шестеро. Быстро и ловко они обезглавили вампиров-циркачей и начали рыть две отдельные неглубокие могилы: одну для трех голов, другую для тел.

- Сегодня твой день,- сказал один из них, юноша с соломенно-желтыми волосами, закидывая за плечо свой лук и помогая Фишеру встать.

Со смертью Саскии Фишер ощутил неприятную пустоту внутри. Он как будто потерял что-то. Часть себя самого. Это было неправильно, ненормально. Она была не человеком. Монстром. Она несколько дней кормилась им, высасывая из него жизнь. И все же там, где она была недавно, осталась боль. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать непрошеное чувство. Она мертва. Он жив. Вот и все. Конец истории.

- Позволь-ка взглянуть, - произнес лучник. Фишер задрал голову, открывая на обозрение неглубокую рану. - Сядь. - Фишер послушался. Мужчина вытащил из кармана иголку с ниткой и флягу. - Глотни, не стесняйся, а я зашью это. Тебя надо заштопать, иначе рана не заживет нормально.

Фишер откупорил бутылочку и хлебнул от души. Спирт обжег горло.

Орудуя над раной, лучник непрерывно болтал:

- Ты счастливчик, приятель. Еще минута - и мы бы отрубили твою голову и закопали ее вместе с остальными тварями. Так, глядишь, и поверишь в Сигмара, а?

- Не думаю, что когда-нибудь еще поверю во что-нибудь.

- Не разговаривай, стежки натягиваются. Я попробую ответить на твои вопросы так, чтобы тебе не пришлось их задавать. Меня зовут Ральф Бауман. Я служу Оттилии, в великой армии Дома Недочеловеков, под командованием Ганса Шлиффена. За последние месяцы мы сталкивались со множеством, так сказать, воскрешений мертвецов вдоль границ Талабхейма, и вот сама Оттилия послала нас урегулировать ситуацию.

- Все гораздо хуже, чем вы думаете. Нежить восстает по всей Сильванни, - заговорил Фишер, игнорируя наставления лучника. - Покойники поднимаются по зову Влада фон Карстена. Этот человек - чудовище. Человек? Ха! Он не человек. Он давно лишился всего человеческого. Он граф вампиров, он монстр. Он погубил тысячи, только чтобы вернуть их к жизни безмозглыми зомби. Я видел это собственными глазами на празднике Гехаймниснахт. Это была бойня. Каждого, кто встает против него, он уничтожает и заменяет одним из своей породы кровососов. И умершие не знают покоя. О нет, он собирает армию мертвецов, чтобы вершить кровавую работу!

Бауман оставался бесстрастным, пока не закончил зашивать рану, но едва сделав последний стежок, он начал действовать, и действовать стремительно. Лучник кинулся через прогалину к своим соратникам, сжигающим трупы вампиров, и возбужденно пересказал им все, что слышал. Да уж, их маленькому отряду не справиться с армией мертвецов фон Карстена.

Оказаться на безлюдной земле между армиями живых и мертвых означало верную смерть, и никто из них не питал по этому поводу каких-либо иллюзий. Как они все понимали, смерть от рук графа вампиров - это не та чистая смерть, какую заслуживают солдаты. Эта смерть является омерзительной бесконечной нежизнью восставшего из гроба зомби, который пополнит ряды бессмертной армии Влада фон Карстена.

Им надо было вернуться к основной армии Оттилии.

Шлиффен должен знать, с чем они столкнулись.

А значит, чтобы сообщить весть командующему, они обязаны выжить.