По утрам плац казармы покрывается инеем. По навозной куче прыгают воробьи. Из глубины конюшни доносятся крики конюхов. Воздух стынет от мороза — этот мороз я ощущаю всеми клетками тела. Своим дыханием я растапливаю иней на оконном стекле: мое окно в мир — это маленький кружок на стекле, отогретый моим дыханием. После утреннего сигнала горниста воздух продолжает звенеть, пока топот множества сапог не заглушит этого звона.

Каждое утро я дожидаюсь появления своего отца. Он выходит из небольшого кирпичного строения, превращенного в арестантскую. Отец поправляет рукой соскользнувшее с плеча пальто и спускается, слегка сгорбившись, по цементным ступенькам лестницы. За ним следует безбородый и безусый солдатик с заряженной винтовкой. Холодно блестит привинченный штык.

Они проходят около казарменной пекарни и поворачивают к туалетам. Что-то вдруг сжимает мне горло.

Это повторяется каждое утро. Я сам себе причиняю боль, чтобы скрыть страдания, которые мне причиняют другие. Солдат, который стоит у двери, наблюдает за мной. Он перекладывает карабин в другую руку и спрашивает:

— Что, батьку увидел, учитель?..

По ночам отца бьют. Иногда мне даже будто слышится, как он мычит, чтобы не застонать. Тогда я беззвучно плачу.

Часовой кашляет, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Потом говорит себе под нос:

— И чего тебе надо было?

Хороший солдатик. Но как ему сказать, что и у карабина и у палки два конца!..

Я снова дожидаюсь, когда отец покажется на цементной лестнице, а его все нет. Что могло случиться?.. Днем дежурный офицер сказал мне, что отца освободили. Мне бы обрадоваться, а я почувствовал себя брошенным.

Наступает Новый год. Вечером чиновники проходят мимо казармы с полными сетками. Меня удивляет, что есть люди, которые ждут Нового года и ходят куда хотят. Помещение музыкального взвода, где меня держат отдельно от других, пустое. Дощатый пол замаслен. На стене в рамке висит фотография царской семьи. Прежде я бегал вслед за военным оркестром, чтобы послушать музыку, а сейчас начищенные инструменты, разложенные по лавкам, ненавистны мне. Как нелепо, что в мире есть музыка! Боль в опухших ногах от резинового бича пронзает сердце, словно кинжалом, и я ползу по полу в поисках глотка воды…

Я давно потерял счет дням и не знаю, какое сегодня число. Далеким кажется мне и то хмурое утро, когда на мои руки были надеты наручники. Солдаты меняются, а мне кажется, что на посту стоит все тот же солдат. И слова одни и те же: «И чего тебе надо было?..»

Капитан Страхинов приказывает часовому удалиться и садится возле меня:

— Эти тупицы наконец вспомнили, что был Сталинград. Сегодня вечером тебя освободят. Хорошо, что ты не раскололся и не стал ничего говорить…

— Нечего говорить…

— Я офицер, а не полицай, чтобы допрашивать тебя. Если бы не было таких, как я, из вас бифштекс сделали бы.

Дома отец готовится отметить мое возвращение. При встрече он хлопает меня по плечу:

— Эти бандиты бросают в тюрьму вместе с сыном и отца. Кто же в таком случае останется с ними?..

Мы долго смотрели друг на друга. Мама плачет от счастья и накрывает на стол. Она сквозь слезы причитает:

— Все у нас есть — и дом, и скот… Чего вам еще надо? Кто делал счастливыми других за счет своего счастья?..

Отец выпрямляется во весь рост, тень от его руки падает на меня.

— Мы себя отдаем в жертву ради идеала, а не для того, чтобы насытиться!.. — говорит отец. Он смотрит на меня сверху так, будто хочет понять, хорошо ли я услышал его слова.