Просыпаешься утром и не понимаешь, где ты. Шире разеваешь гляделки, и тебе кажется, что уже понял. Метаотходняк. Котелок выкипел полностью, контакты сгорели, провода скомканы, брошены к сраной матери, а папаша за занавеской выдает импровизированные монологи. Это его квадратные метры. Пятьдесят шесть таковых с клозетом, подвалом, холодильником, стиральной машиной, мебельной стенкой и совместным помещением для сушки белья на двенадцатом этаже в едином пакете.

– Тоже мне частник, – говорит жутко негодующий папаша, – а элементарных вещей не понимает, говорит он мне: пан Стась, принесите это, а я ему: да что вы говорите, разве не знаете, что сперва надо это смазать, чтобы держалось, нет, отвечает он мне, я не знал, не предполагал даже, тоже мне частник, а не знал, такой ловкач, а не знает, умный такой, что сперва надо смазать, чтобы не стерлось, и я говорю ему: идите-ка вы лучше посидите, кофейку выпейте, а тут все будет сделано, тут начальников не надо, все будет сделано, уж я-то знаю, что нужно делать, вот смотрите, говорю, берешь это и смазываешь, вставляешь и как, ходит? ходит? спрашиваю, ну, пан Стась, говорит он, я и не знал, говорит, даже не предполагал, а я ему: раз вы этого не знаете, элементарных вещей не знаете, какой же из вас частник, если вы этого не знаете, как же вы хотите что-то делать, если этого не знаете? ох, пан Стась, как хорошо, что вы работаете у меня, не знаю, что бы я без вас делал, это уж точно, что хорошо, но когда я ему говорю, что нужно тридцать метров, он спорит, что сорок, будто я не знаю, будто я не вижу, так нет же, он будет упираться, будет доказывать мне, что все должно быть, как он сказал, что он всегда прав, а потом, когда оказывается, что прав был я, он сразу: ах, пан Стась, вы были правы, хорошо, что вы сказали, что посоветовали, а то что бы мы делали с десятью метрами высшего сорта, да в жопу бы ты себе засунул, мудило грешный, дуролом…

– Не ругайся, – машинально бросает мама.

– Что не ругайся, что не ругайся, больно ты нежная стала, – говорит папан, – а когда он заработал на этом, так мне ничего не подкинул, ну да я ему скажу, мол, надо подкинуть, а то нехорошо получается, я так работать не буду, чтоб в будни, в субботу, в воскресенье, где вы еще такого хорошего работника найдете, я вас спрашиваю, где? Да нигде, потому что людям в субботу хочется отдохнуть, полежать, программу какую-нибудь посмотреть, а не ходить устраивать, скажу я ему, так что или вы подкинете, или ходите сами в субботу, ищите, спрашивайте, устраивайте. А что, я не прав? Или прав? Чего ты молчишь? Почему не отзываешься?

– А чего отзываться?

– Ну, чтобы что-то сказать, посоветовать.

– Чего я тебе буду советовать, если ты по-своему всегда делаешь.

– Но посоветовать все равно могла бы, сказать что-нибудь, поддержать как-то, спросить, понять, а то я все сам да сам, везде сам.

– Да отстань ты.

– Что значит отстань? Как ты со мной разговариваешь?

– Папа. – кричу я и чувствую, как набухла от судорог мошонка. – Тебя к телефону.

– Кто?

– Частник.

Старик подходит к телефону на мягких от угодливости ногах.

– О, здравствуйте, здравствуйте! Да, хорошо, хорошо. Что? Чем занимаюсь? Да чем можно заниматься в субботу, сижу, смотрю программу о животных. Есть работа? Нет, нет, ничем не занят, буду, обязательно буду, буквально через минуту, уже одеваюсь и выхожу. Ну, мать его курва, он еще в субботу заставляет работать, – говорит он, положив трубку.

– Не ругайся, – бросает мама.

– Как не ругаться, ты хотела бы в субботу работать? – негодует старик, надевая брюки. – Вот сука такая, не дал досмотреть отличную программу, ничего, я ему скажу: как хотите, а надо подкинуть, вкалывать по выходным за дамский хуй я не собираюсь.