С утра этого дня артиллерийские полудивизионы пешей артиллерии поручиков Раевского и Полякова расположились на Соборной площади. Здесь уже был эскадрон улан и рота пехоты.

Когда началась пальба, командиры решили, что вскоре высадится неприятельский десант. Чтобы быть наготове, поручики приказали даже не выпрягать лошадей. Но проходили часы, а сообщения о десанте не было. Беспрерывно гремели пушки, иногда слышался свист ядер, отдельные бомбы падали даже на Дерибасовской улице, высоко взметывая столбы дыма и пыли...

В отряде уже было известно, что бой с огромной неприятельской эскадрой ведет одна-единственная маленькая батарея под командой какого-то совсем молодого прапорщика, — даже фамилии его не знали! О Третьей батарее рассказывали, что она перестреливается с неприятелем на большой дистанции.

Офицерам очень хотелось самим посмотреть все это. Но отлучиться нельзя было ни под каким видом: в любую минуту их могли потребовать отражать десант. Не решались подойти даже к пожарной каланче, что на углу Преображенской и Полицейской улиц. Ждали известий от наблюдателей. Мимо то и дело мчались лазаретные дроги с ранеными из той части города, куда особенно много падало бомб...

Сразу же после полудня из-за угла Екатерининской улицы на Дерибасовскую вылетел на полном карьере казак. Он направился прямо к офицерам и, осадив лошадь, подал им пакет. Это был приказ, которого так ждали все — и командиры и солдаты.

Обоим полудивизионам, а также эскадрону улан и роте пехоты надлежало немедленно выступить на Пересыпь для отражения готовящегося десанта. Предписывалось двигаться скрытно, следуя по Херсонской улице и Херсонскому спуску, а не по Нарышинскому, дабы избежать преждевременного обнаружения неприятелем.

На площади началась суета, — кричали люди, ржали лошади. Через несколько минут загромыхали по мостовой пушки, зацокали копыта, запылили солдатские сапоги. Отряд двинулся...

Пока артиллерия шла по Херсонской, офицеры поскакали вперед и, стоя над обрывом у начала Торговой улицы, жадно наблюдали картину боя... Видели, как тяжело приходится Шестой батарее, как глубоко в залив проникли вражеские пароходы...

Пушки остановились у пересыпской церкви, на самом берегу. Стали ждать...

Неприятельские суда стояли сравнительно близко от берега и вели огонь по батарее и порту, но десанта пока не высаживали.

Офицеры взобрались на колокольню, которая поминутно вздрагивала от пушечной пальбы.

Когда в час дня на Шестой батарее что-то вспыхнуло и вслед за тем раздался сильный взрыв, офицеры решили, что храбрый гарнизон батареи погиб. Напряжение в отряде возрастало. Все понимали, что теперь самое время высаживать десант — единственная помеха в этом — Шестая батарея — больше не существовала...

Постепенно затихла стрельба, все как будто успокоилось. Но пароходы не уходили, и это тревожило поручиков.

Было уже около четырех часов дня, когда от пароходов стали отходить шлюпки.

Тотчас же весь отряд был приведен в боевую готовность.

К берегу шло десять больших шлюпок с войсками. Полагая, что берег не защищен, пароходы огня не открывали.

— Подпустим лодки поближе, — говорили поручики солдатам. — Нам стрелять будет удобнее, а неприятелю труднее — смогут попасть в своих...

Мерно поднимались весла, взлетали на волны тяжелые шлюпки, подгоняемые сильным ветром. Десант приближался. Прикрывая его, к берегу поближе подошли два парохода.

Волнуясь, Раевский сказал Полякову:

— Не близко ли подпускаем? Не успеем обстрелять их как следует.

Поляков успокаивал:

— Все идет хорошо. Начнем стрельбу не раньше, чем они подойдут саженей на полтораста. Иначе картечь будет малодейственной, да и шлюпки успеют быстро выйти из-под нашего огня.

— А если они пойдут дальше и будут штурмовать берег?

Поляков захохотал.

— Они-то?!. Штурмовать?!. В таком случае от нас не уйдет ни один человек из десанта!.. Они ведь полагают, что берег не защищен, иначе давно открыли бы пальбу из пушек... Появление наше будет для них совершенно неожиданным, они сразу же постараются удрать подальше, а не лезть врукопашную с нами.

Шлюпки были уже близко. И тогда поручики подали знак. Из-за церкви вылетели четыре орудия; глубоко зарываясь колесами в песок, лихо развернулись. Подбежали солдаты, присели у прицелов.

— Картечью по наступающему врагу...

Шлюпки, заметив батарею, перестали грести и сбились в кучу.

— Пли!..

Рвануло воздух. Завизжала картечь и хлестнула по шлюпкам.

В группе неприятелей раздался крик, несколько человек упало в воду.

После повторной команды заряжать картечью к поручику Полякову подбежал солдат.

— Ваше благородие!.. По ошибке... ядром зарядил орудие...

— Ах ты!.. — рассвирепел поручик, сгоряча давая солдату тычка кулаком в зубы. — Стреляй, негодяй! Попадешь — на водку получишь, не попадешь — запорю!

Солдат подбежал к своей пушке и стал ее наводить. Все пушки снова грохнули картечью, а солдат все наводил свою.

— Ты что же, заснул?!. — гаркнул поручик. Но слова его утонули в громе выстрела. Все видели, как, описывая пологую дугу, понеслось ядро и ударило прямо в середину ближайшей шлюпки. Она сразу же исчезла под водой, оставив на поверхности множество черных точек —голов. Остальные шлюпки, оставляя утопающих, бросились удирать. Пушки с берега успели еще раз послать залп.

От восторга поручик кинулся целовать меткого канонира.

— Вот это выстрел!.. Извини, братец, — погорячился я. Вот тебе три рубля. Выпей с товарищами на здоровье.

Бу-у-м! — прокатился по морю грохот. Это открыли огонь пароходы прикрытия.

Бомбы накрыли батарею. Убило четырех лошадей, контузило двоих солдат. Пароходы стояли слишком далеко для полевых шестифунтовых пушек и четвертьпудовых единорогов, и батарея не могла отвечать на их огонь. Солдаты закатили пушки за прикрытие; быстро привели лошадей взамен убитых, и батарея умчалась. Но неприятель еще с полчаса обстреливал берег, а затем перенес огонь на город.

С Третьей батареей пароходы по прежнему перестреливались только издали. Попытались было подойти поближе к Военному молу, где еще дымилось пожарище, но заговорили пушки Четвертой и Пятой батарей, и неприятель поспешил отойти, стреляя по городу.

С заходом солнца стрельба утихла, пароходы отошли к эскадре. Наступила ночь... Но город не спал. В храмах шла торжественная служба, на площадях ярко горели смоляные бочки. А на оборонительных точках всю ночь кипела напряженная работа. За ночь с помощью жителей успели вооружить батарею Мокки и — самое главное — соорудить еще одну батарею — на Пересыпи, на том самом месте, где так удачно действовали артиллеристы поручиков Раевского и Полякова. Утром неприятель был поражен, увидев здесь земляные мерлоны и амбразуры, откуда грозно глядели пушки.

На берегу сотни жителей всю ночь наблюдали за неприятелем.

И враг, словно чувствуя опасность, не был спокоен. С заката до восхода солнца вокруг эскадры сновали десятки шлюпок с фонарями...

Около пяти часов утра от эскадры внезапно отделился пароходо-фрегат под французским флагом и понесся к Одессе. Залетев с полного хода в промежуток между Карантинной и Практической гаванями, развернулся и дал залп по бывшей Шестой батарее, где еще курился дымок. С Четвертой батареи по пароходу ударили однопудовые единороги. Несколько бомб сразу попало в его корму. Упала мачта. Распуская дымный хвост, фрегат, не отвечая батарее, быстро развернулся и вышел из зоны огня. Подойдя к Пересыпи, он стал осыпать бомбами новую батарею, но за большим расстоянием не попадал. Постреляв минут пятнадцать, пароход удалился, так и не причинив никому повреждений.

И снова воцарилась тишина.

...Щеголев спал двадцать часов. Проснувшись, он увидел на ночном столике какую-то бумагу и протянул к ней руку. Когда он пробежал глазами первые строки, дрему как рукой сняло. Прапорщик схватился с кровати и подбежал к окну, хотя в комнате было светло.

Это был приказ № 6 от 11 апреля 1854 года. Генерал Сакен сообщал населению о событиях прошедшего дня.

«...Потери наши поразительно малы; несмотря на многие тысячи снарядов, выпущенных неприятелем по граду Одессе, — читал Щеголев, — пострадавших только: 4 убитых солдата, ранено 1 офицера и 45 солдат, контужено 12 солдат. На Пересыпи сожжено 14 обывательских домов, в самом городе повреждено 52 дома...»

Далее следовало подробное описание подвига Шестой батареи.

Приказом командующего прапорщик Щеголев был назначен командиром батареи имени Луиджи Мокки.

Солнце заливало комнату, в окна тянуло свежим морским воздухом, на деревьях чирикали птички. Одеваясь, прапорщик радостно улыбался. Первое испытание он, Александр Щеголев, выдержал с честью, не опозорил имени, которое носили многие славные сыны отечества.

С утра бульвар снова заполнился толпами народа. Появился военный оркестр. Бравурные звуки маршей и вальсов разнеслись по тихой глади залива и достигли вражеских кораблей. Неприятелю было ясно, что дух защитников Одессы не сломлен!

В Парижскую гостиницу повалил народ. Всем хотелось повидать героев, пожать им руки. Прапорщика едва не задушили в объятиях. А когда после завтрака отряд Щеголева направился к новому месту назначения — на батарею Мокки, его сопровождали толпы людей. Сам хозяин батареи Луиджи Мокки, сияя раскрасневшимся лицом, радостно встретил героев. Он знал, что теперь его батарея в надежных руках.

Вражеская эскадра, ничего не предпринимая, простояла перед городом еще три дня — 11, 12 и 13 апреля. А 14-го на рассвете город был всполошен известием, что на эскадре заметно большое движение, густо дымят пароходы, двигаются линейные корабли.

Ударили тревогу, приготовились к бою.

Но тревога оказалась напрасной: развернувшись, эскадра, как побитый пес, потянулась прочь от Одессы, медленно исчезая за горизонтом.

Однако Сакен не верил неприятелю.

— А вдруг вернутся, думая застать нас врасплох... — говорил он. — Вывезенные учреждения пока не возвращать, войск из города не выводить!

День проходил за днем, и воспоминания о бое стали отодвигаться, хотя не выветрился еще запах пожарищ, не убраны были развалины.

А перед рассветом 30 апреля город был разбужен гулом тяжелых морских орудий, доносившимся со стороны Среднего Фонтана. Тихие одесские улицы вмиг заполнились народом. Все говорили о десанте, якобы высаживающемся недалеко от города...

* * *

С тех пор, как в конце марта три союзных парохода побывали под Одессой и захватили там несколько барок, груженных зерном, углем и солью, английский и французский командующие не имели и дня покоя: барки были проданы, и их захватчики весело позванивали в карманах призовым золотом. Английских и французских офицеров мало смущало, что этот захват маленьких суденышек, никогда не имевших на борту даже настоящего ружья, был попросту пиратством, — все хотели повторить этот «подвиг», все просили послать их в разведку.

В числе офицеров, желавших отправиться под Одессу за призами, был и капитан Джиффард — командир одного из лучших английских пароходо-фрегатов «Тигр».

Дундас попробовал образумить любителей легкой наживы: «Вы недооцениваете русских. Пустить под Одессу столь малые силы рискованно: выскочит из Севастополя Нахимов и отрежет вам пути к отступлению. Что тогда? Кроме того, в Одесском заливе много мелей; в это время года там часто бывают туманы, легко сбиться с курса...»

— Мне ли беспокоиться о туманах и мелях в этой луже! — обиделся Джиффард. — Я проводил парусные корабли через Магелланов пролив, а условия там не сравнить со здешними... Ведь вы же посылаете корабли в разведку к берегам Крыма, — пошлите меня чуть подальше.

Дундас разрешил поход.

— Только с вами пойдет «Нигер», — заявил Дундас, — и французский «Везув».

Появление конкурентов не очень понравилось Джиффарду, но он ничего не сказал. Успокоил и взволнованных этим обстоятельством своих офицеров.

Едва отряд вышел из Варны, как «Тигр», пользуясь более мощной машиной, стал прибавлять ход.

Оставив далеко позади «Нигера» и «Везува», «Тигр» уверенно направлялся к Одессе.

В кают-компании, несмотря на позднее время — шел четвертый час ночи, — было весело и шумно. Офицеры корабля чествовали своего командира за то, что он сумел добиться разрешения на этот поход. Яркое освещение каюты, белоснежная скатерть на столе, хрусталь и серебро сервировки — все создавало хорошее настроение. Подойти к Одессе намеревались на рассвете, чтобы с утра начать «охоту за добычей», как выразился капитан Джиффард.

Корабль шел самым полным ходом, гулко хлопали по воде огромные колеса, от переборки тянуло жаром.

Джиффард расстегнул крючок высокого, расшитого золотом воротника мундира и откинулся в кресле, то прихлебывая чай с ромом, то посасывая коротенькую трубочку, когда на пороге каюты появился матрос.

— Вошли в густой туман, сер! — доложил он. — Господин вахтенный начальник просит разрешения уменьшить ход.

— Уменьшить ход? — резко переспросил Джиффард. — Я сейчас сам поднимусь на мостик.

Матрос исчез. Офицеры с волнением смотрели на командира, задумчиво поглаживавшего тщательно выбритый подбородок.

— Уменьшить ход — это значит прийти позже к Одессе, дать возможность конкурентам догнать их.

Старший офицер догадался об его мыслях.

— Прошу извинить меня, сер. Мне кажется, что можно было бы несколько уменьшить ход. Ведь и те пароходы уменьшат ход, когда дойдут до этого проклятого тумана...

Командир не терпел никаких замечаний. Он нахмурился и молча уставился мимо офицеров на стену, где висела искусно сделанная голова крупного бенгальского тигра — символа имени корабля. Чучело выглядело как живое: оскаленная пасть, горящие адской злобой глаза. И вдруг командиру показалось, что голова хитро подмигнула.

— Пройдем в рубку и посмотрим, где мы находимся, — бросил Джиффард и поднялся. Разом вскочили и офицеры.

— Мы у входа в Одесский залив, — сказал капитан, когда штурман показал ему точку, где, по его расчетам, находился корабль. — Вот здесь вы проложили курс...

— Так точно, сер, — подтвердил штурман. — Именно этим курсом мы шли девятнадцатого...

— Знаю, — оборвал Джиффард. — Справа от нас вход в Очаковский лиман... Перед нами свободная вода. Мы можем не уменьшать ход еще полчаса... Следить за морем, — приказал он старшему офицеру. — Послать на бак вперед смотрящего. Если заметите рыбаков, подойдите к ним, надо уточнить наше положение... Через полчаса вызовите меня, я буду отдыхать.

И «Тигр» продолжал нестись полным ходом.

Минут двадцать спустя раздался голос вперед смотрящего:

— Слабый огонь с левого борта!

— Малый ход! — скомандовал старший офицер. — Править на огонь! Вызовите командира.

Почти тотчас появился Джиффард. «Тигр» подошел к рыбачьей шлюпке и остановился.

— Ступайте, поговорите с рыбаком, — приказал Джиффард офицеру, бывшему одновременно и переводчиком. — Спросите, где мы находимся. Да смотрите, чтобы он не догадался, кто мы такие.

Опанас, рыбак из Большого Фонтана, с вечера, как обычно, выехал на рыбную ловлю. Отъехав от берега на версту, — дальше идти не позволяла старая лодчонка, — он выпустил за борт перемет — длинную леску с сотней крючков, повесил над самой водой фонарь и стал поджидать добычу. Море было неподвижно, мертвый штиль предвещал туман. Но это не беспокоило рыбака: по военному времени корабли в море не ходили, опасаться столкновения было нечего.

Проверив перемет, Опанас взялся за черпак: лодка протекала, то и дело приходилось отливать воду. Но пуще всего опасался он за свою снасть. Леска у него была на зависть всем большефонтанским рыбакам: самая крупная кефаль не могла разорвать ее.

Ночь проходила. Улов был неважный. Опанас стал подумывать о возвращении.

Вдруг какой-то шум нарушил тишину ночи. Рыбак напряженно прислушался. До него донеслись удары колес, вздохи паровой машины. «Пароход! Ночью под Одессой пароход! Чей же это? А вдруг неприятель?.. — пронеслась мысль. — Или, может быть, посланец из Севастополя?.. Но почему неизвестный пароход идет так близко от берега? Ведь это же опасно, кругом мели...»

Пароход быстро приближался. В сильном волнении рыбак схватил фонарь и замахал им. Шум колес стих.

«Заметили, — обрадовался Опанас. — Неровен час, могли и наскочить».

Из тумана появился силуэт большого двухтрубного парохода. Он медленно подошел к шлюпке и остановился. С палубы закричали на ломаном русском языке:

— И-э-эй, шлиупка-а-а! Пливай близко-о-о!..

«Это не наши, — подумал рыбак. — Уж не враг ли пожаловал? И без огней».

— Сейчас, сейчас... — торопливо крикнул рыбак и, желая получше рассмотреть пароход, стал протягивать шлюпку вдоль его борта к корме. На палубе он заметил пушки...

С парохода стали расспрашивать, кто он, откуда, что делает.

«Эге, — подумал Опанас, — все-то тебе нужно знать. Видно, ты тут еще не плавал, что ничего не знаешь. Тебе дорожку узнать требуется, в тумане, видно, заблудился».

— Рыбак я с Дофиновки! — закричал он, называя место, находящееся на противоположном берегу Одесского залива, между Одессой и Очаковым. — А вы тут что делаете?

— То не есть твой дело! — грубо отвечали с палубы. — Говори скоро, какой курс Одесса лежит?

— В Одессу вам нужно? Покажу курс, это можно.

Будто для того, чтобы лучше показать направление, Опанас высоко поднял фонарь, поднес его к корме парохода и от испуга чуть не уронил в воду: на корме неизвестного парохода он разобрал название «Тигр» и три буквы, которые обозначали, что корабль принадлежит британскому военному флоту.

Перед ним был враг, тот самый враг, который только двадцать дней назад громил город. Бывалый моряк, Опанас сразу понял, какую опасность представляет этот хищник для Одессы. «Надо предупредить наших! — пронеслась мысль. — Но как?» Ведь при малейшем подозрении англичане тут же утопили бы его.

Рыбак облизал пересохшие губы и крикнул, размахивая фонарем в том направлении, где милях в четырех была мель:

— Плывите вот так! Через час будете в Одессе.

«А вдруг поможет господь и проклятый англичанин поверит!» — подумал он, со страхом глядя на огромные пушки, торчавшие с палубы «Тигра».

Вопросов ему больше не задавали. Послышался шумный вздох машины, захлопали по воде колеса. Большая волна подхватила шлюпку, вода хлеснула через борт, потушила фонарь.

С трудом удерживая равновесие, затаив дыхание, Опанас всматривался в удаляющийся силуэт корабля. И вдруг сердце его радостно забилось: пароход медленно повернул по указанному Опанасом направлению.

Рыбак стал поспешно вытаскивать в темноте перемет. Крючки впились в борт шлюпки, в весло. Заскрипев от отчаяния зубами, Опанас выхватил нож и рубанул им по леске. Драгоценная леска мгновенно исчезла за бортом. Весло освободилось, и рыбак стал изо всех сил грести к берегу. Верста показалась ему бесконечной.

Но вот и берег... Еще десяток саженей, и шлюпка остановилась...

Сообщение рыбака придало Джиффарду уверенности. На карте было быстро найдено место со странным названием — Дофиновка.

— Я думал, что мы значительно левее, — сказал капитан штурману. — Ну что ж, исправим ошибку, — возьмем немного к норд-весту.

— А не мог рыбак дать нам неверный курс? — осторожно заметил старший офицер.

— Пустяки, — выпрямился Джиффард. — Я это учитываю и изменяю курс только чуть-чуть. Пока будем идти полным ходом, а через полчаса уменьшим до среднего.

«Тигр» быстро понесся во тьму ночи. Но вскоре старшему офицеру показалось, будто он слышит лай собак. Он напряженно прислушался; лай стал доноситься яснее.

— Собаки с левого борта! — испуганно крикнул он.

— Слышу!.. — раздраженно бросил Джиффард. — Малый ход!

Хлопанье колес за бортом сразу утихло, бурный рокот воды сменился тихим журчаньем. Но не успел пароход замедлить ход, как все почувствовали легкий толчок, потом судно рванулось вперед, новый сильный толчок сбил всех с ног, внизу что-то заскрипело, затрещало, и пароход резко остановился.

— Стоп! — заорал Джиффард, вскакивая на ноги.

— Уже стоим, сер... — дрожащим голосом ответил вахтенный офицер.

— Полный назад! — приказал Джиффард.

Все с тревогой выглянули за борт. Машина заработала, колеса стали вращаться все быстрей и быстрей, корпус парохода задрожал, но судно не двигалось. Джиффард выругался.

— Стоп! Проверить состояние корпуса, замерить глубину с обоих бортов, приготовиться к заделке пробоин.

Он командовал быстро и четко, его приказания немедленно исполнялись. Течи не оказалось, в машине все было исправно, но измерения глубины показали, что корабль всей носовой частью сидит на мели. Осадка парохода у носа уменьшилась на полфута.

— Разгружать носовую часть, — приказал Джиффард. — Машиной тут ничего не сделаешь. Облегчим нос, тогда и сойдем... Досадно, что упустим самое драгоценное время...

— А наше положение не опасно? — спросили офицеры.

— Нисколько, — спокойно сказал Джиффард. — Русские нам совершенно не страшны: крупных орудий у них здесь нет, а мелкие нам ничего не сделают. Весь вопрос в том, сколько времени мы тут простоим... Надо посмотреть, где мы находимся. Что это за мель посреди залива, откуда она могла тут взяться?..

— А может быть, и раньше берег был у нас с левого борта, а рыбак ввел нас в заблуждение? — высказал кто-то предположение.

Офицеры прошли в штурманскую рубку. Джиффард склонился над картой.

— Сер! — вдруг испуганно воскликнул старший офицер. — Мы не учли Одесскую магнитную аномалию! Вот сноска внизу карты.

Джиффард резким движением поднес к карте лампу.

— Вы правы, чорт вас возьми. Как это могло произойти? — повернулся он к штурману. — Вы уверены, что курс проложен вами правильно?

— Конечно, сэр, — пролепетал штурман. — Курс совершенно тот же.

— Тогда как же все это получилось?

— В тот день мы шли днем... в кильватерной колонне... Да и сегодня... — Штурман замялся.

— Что сегодня?

— И сегодня ничего бы не случилось, если бы мы шли, не изменяя курса...

Джиффард ничего не ответил, обвел тяжелым взором стоявших рядом офицеров и вышел на палубу.

Работы по разгрузке носа шли полным ходом. Полчаса спустя Джиффард приказал замерить глубину у носа — она была без изменений. Капитан подошел к борту и стиснул поручни руками: ему стало ясно, что своими силами «Тигру» не сойти. Случилось именно то, против чего его предостерегал командующий. Позвать на помощь? Но это будет конец блестящей карьеры и репутации Джиффарда. Ему не простят конфуза, о нем будут кричать все европейские газеты.

Он вспомнил свое глупое хвастовство перед Дундасом, сравнение одесского залива с Магеллановым проливом и с ненавистью посмотрел на туманную муть, окружавшую корабль. Русских он не боялся, тут он перед своими офицерами душой не кривил. Но вызывать помощь ему, знаменитому капитану Джиффарду, которого уже в самое ближайшее время прочили в адмиралы, — это хуже всего. Однако выбора не было: на ответственности капитана была безопасность лучшего корабля Англии, 24-х офицеров и 201 гардемарина, матроса и кочегара.

— Бейте в рынду, — сдавленным голосом сказал он. — Завезти якорь на корму, попытаемся хоть немного сдвинуться.

Заунывные удары колокола раздались в туманном воздухе. Прозвонив несколько раз, он замолк. Над морем воцарилась тишина.

— Стоят где-нибудь в тумане, — скривился Джиффард, говоря об отставших спутниках. — Моряки!..

Звонили еще два раза, но ответа не было. Тогда Джиффард приказал:

— Палите двумя холостыми из самых тяжелых пушек. Они не могут быть далеко.

Спустя минуту багровая вспышка прорезала начинавшую рассеиваться ночную тьму, и гулкий грохот раскатился по безмолвному морю.

Все напряженно прислушались, но ни звука не доносилось со стороны моря, только со стороны берега бешеным лаем заливались собаки.

* * *

В расположении казачьей сотни царила ночная тишина. Дремавший часовой не успел задержать промелькнувшего мимо него всадника. Тот подъехал к двери дома, где разместился офицер, и изо всех сил застучал в него кулаками. Спавшие неподалеку в сене казаки повскакивали.

— Чего стучишь? Там их благородие отдыхают. Чего тебе надо среди ночи? Аль новость какую принес?

Приехавший закивал головой и, еле переводя дыхание, вымолвил:

— Неприятель...

Один из казаков сразу же бросился в дверь.

— Ваше благородие, проснитесь! Вестовой прибыл — неприятель, говорит, появился.

Офицер тотчас проснулся и сел на постели.

— Чего мелешь? — спросил он строго.

Казак повторил.

— Так чего же ты стоишь, дурень! — закричал офицер, бросаясь натягивать сапоги. — Давай его сюда скорее.

Казак выскочил, схватил за руку вестового и втащил его к офицеру.

— Ты откуда? — спросил офицер.

— С Большого Фонтана я... Рыбак к нам на пост прибежал... Говорит, будто неприятельский пароход прошел к Одессе. Он сам видел его... Говорит английский... Вам приказано проехать вдоль берега и посмотреть, все ли тихо. Кроме того, к вам сейчас прибудет полубатарея.

— Трубача!.. Боевую тревогу!.. — приказал офицер одеваясь. Во дворе запела труба, послышались крики казаков, топот и ржание лошадей.

Через несколько минут сотня уже мчалась вдоль берега, перескакивали через плетни, спускались в обрывы.

Возле дачи Картацци со стороны моря послышался какой-то шум.

— Тише! — сказал офицер казакам. — Тут надо осторожно. Пусть кто-нибудь подберется поближе к воде, поглядит, что там делается.

Вдруг из-за стены сада раздался голос:

— Эй, вы там! Что за люди? Отвечайте, не то стрелять буду!

Окрик был настолько неожиданный, что офицер вздрогнул.

— А ты кто такой, что спрашиваешь? Мы казацкая сотня!

— Братцы! — обрадовался голос. — Так вас-то мне и надо!

Через стену перескочил какой-то человек и подошел к офицеру.

— Кондуктор с парохода «Андия» — Кмита, — представился он. — Здесь являюсь начальником наблюдательного пункта, что на даче Картацци. Я услышал шум возле берега и спустился к воде. Похоже, что на мели стоит какой-то корабль. Но из-за тумана я не могу подать сигнал!

— Ничего, — успокоил его офицер, — я пошлю сейчас казака в город...

Вдруг появилось еще несколько человек с ружьями в руках.

— Кто вы такие?

— Жители местные, рыбаки. Сторож тут один разбудил, говорит, что неприятель появился, вот мы и вышли, кто с чем мог. Пароход действительно сидит на мели... Не нашинский.

— А вы откуда знаете?

— А вот мы, — вышли вперед двое, — плавали туда, к пароходу-то. Все повысмотрели. Крепко сидит на мели. Они уж и так, и этак — ничего не получается. И машиной работают и якорь завозят — все впустую.

— А может быть, они теперь решат высадиться?

— Никак нет, ваше благородие. Уж если бы неприятель появился на берегу, так наши тотчас подняли бы тревогу, — смотрят они, — а так тихо.

— Ну тогда пойдемте, посмотрим.

Со стороны моря доносились голоса, слышались всплески, шум выпускаемого пара.

— Сбрасывают балласт и завозят якорь! — догадался Кмита.

— Вот подъедет наша полубатарея, она им задаст! — сказал офицер.

— Вряд ли наши маленькие пушки смогут что-нибудь сделать! — сомневался кондуктор. — Судя по всему, это один из тех пароходо-фрегатов, которые уже были здесь. Хищники зубастые, с ними надо быть сторожко...

Со стороны города послышался вдруг топот копыт, лязг металла, и на берег выехали две небольшие полевые пушки. Подошел командир полубатареи.

— Поручик Абакумов! — представился он. — Рассказывайте, что тут.

Ему рассказали. Поручик походил по берегу, внимательно осматривая местность.

— Позиция неважная, — сказал он. — Как раз угодишь под бомбы... Нам надо действовать наверняка: стрелять только по ватерлинии и по колесам. Иначе ничего не сделаем. У них, наверное, сильная артиллерия.

Поручик не договорил: в темноте блеснула багровая вспышка, и оглушительный выстрел потряс воздух.

— Не меньше чем девяностошестифунтового калибра! — сказал Абакумов.

— Господа! — обрадовался Кмита. — Ведь этот выстрел сигнал: убедились, что самим им с мели не сойти, и зовут на помощь.

Точно в подтверждение его слов грохнул еще выстрел. Абакумов тотчас стал распоряжаться: выбрал позиции для своих двух пушек, отдал необходимые распоряжения.

Быстро светало. В тумане уже ясно виднелись мачты и концы двух труб большого парохода.

— Да они совсем на берегу! — удивились офицеры. — Саженей с полсотни, не более. И как они так ошибиться могли?

— А еще считают себя лучшими мореплавателями.

— Вот что, господа! — заволновался Абакумов. — Незачем ждать, пока из города подойдет артиллерия, — я хочу открыть огонь!

— Ну, как можно! Там ведь такие чудовища стоят, что одним залпом уничтожат вас вместе с пушками.

— Но не можем же мы ждать бесконечно! — продолжал настаивать Абакумов. — Своим огнем я по крайней мере буду препятствовать им стараться сойти с мели! Слышите, как они возятся.

Действительно, неизвестные сильно шумели, слышались дружные крики и команда, словно там тащили что-то очень тяжелое. Все время слышались всплески.

— Похоже, что они разгружают носовую часть! — сказал Кмита. — Этак и вправду смогут уйти.

Поручик решился окончательно.

— Посторонние от орудий р-р-разойдись! — скомандовал он. — К открытию огня приготовьсь!.. Ядрами заряжай!.. По ватерлинии вражеского корабля, ребята, только по ватерлинии и по колесам. По рубкам не бейте, толку от этого будет мало, а так мы не дадим ему уйти.

Артиллеристы присели у пушек. В этот момент разошелся туман и вражеский корабль стал виден полностью.

— Англичанин! — определили офицеры. — «Тигр»!

— Господа англичане! — закричал Абакумов по-французски, приложив ладони рупором ко рту. — Сдавайтесь, сопротивление бесполезно!

Возня на палубе парохода сразу прекратилась. Офицеры с мостика в трубы рассматривали людей на берегу. Потом какой-то долговязый офицер что-то скомандовал, и не успели на берегу сообразить в чем дело, как оглушительный выстрел и пролетевшая над головой бомба показали, что англичане сдаваться не собираются.

Поручик выругался и проворно отбежал за насыпь.

— Первое — пли!.. — скомандовал он.

— Второе — пли!..

Обе пушки хлопнули. С берега видели, как ядра ударили в надстройки корабля. Но разве можно было сравнить эти хлопки с ревом тяжелых морских орудий!

— Эй, братцы, целься ниже! — крикнул Абакумов.

Но не успели артиллеристы поставить прицел, как «Тигр» дал залп. Десяток бомб поднял огромную массу земли, обвалил в море пласт берега. К счастью, людей не задело. Пушки спешно пришлось откатить под прикрытие береговой насыпи.

— Говорил вам, что ничего вы им не сделаете! — сказал казачий офицер.

— Посмотрим! — не сдавался Абакумов.

Поручик изменил тактику: по его команде солдаты, которым помотали казаки и жители, быстро выкатывали пушку к берегу, производили выстрел и снова прятали пушку. Складки местности благоприятствовали укрытию, но в то же время не давали возможности стрелять по корпусу «Тигра».

Пароход почти непрерывно грохотал залпами: огромные бомбы изрыли край берега, разнесли вдребезги остатки какой-то стены, обвалили в море скалу... Но маленькие пушки тоже делали свое дело: то одно ядро, то другое попадали в корпус врага, лишая его возможности сняться с мели.

Сраженье продолжалось уже почти полчаса, и конца ему не было видно.

Вдруг к Абакумову подбежал Кмита.

— Мне только что передали с Большого Фонтана, что там заметили два неприятельских парохода, полным ходом идущих сюда. Уж не помощь ли ему? — кивнул он на «Тигра».

— Неужто мы дадим им подойти и стянуть «Тигра»? — нахмурил брови поручик. — Не бывать тому!

— Будем надеяться! — сказал Кмита. — Я уже передал командующему о приближении кораблей. Нам уже выслали две батареи артиллерии и пехоту. Вместе мы справимся быстро!

— Я с ним и без посторонней помощи справлюсь... — возразил Абакумов. — Вот только бы мне пострелять в него спокойно хоть минутку...

— Знаете что, — задумчиво сказал казачий офицер. — Я дам вам эту минутку.

— Каким образом?

— Отвлеку огонь «Тигра» на себя, а вы этим и воспользуетесь.

— Да как же вы это сделаете?

— Я атакую «Тигра» в конном строю!

— Военный корабль в конном строю? — удивился Абакумов. — В первый раз слышу, чтобы кавалерия атаковала корабли!

— Значит, вы забыли историю. Вспомните подробности Невского побоища, когда Александр бил шведов не только на берегу, но и на кораблях. Он послал свою конницу на корабли по мосткам, переброшенным туда с берега... Вот и мы сделаем подобно.

— Да ведь это же замечательно! — вскричал Абакумов. — Только...

— Что только?

— Потери среди казаков будут большие. А потерь нам нужно избегать.

— Бог милостив, — произнес казачий офицер. — Я рассчитываю на то, что из пушек по плывущим стрелять будет очень трудно... А если мы еще промедлим, то подойдут те, — кивнул по направлению к морю, — и тогда нам будет много труднее.

— Быть по сему! — воскликнул Абакумов. — Атаковал Александр корабли в конном строю или это только легенда, но во всяком деле надобно попытаться.

— Тогда мы поступим так: я приготовлюсь и даю сигнал; тогда вы выкатываете пушки, быстро стреляете и снова прячетесь. Как до сих пор. Натурально, неприятель ответит залпом и закроется дымом. Вот в этот момент мы и выскочим. Ну, а дальше действуйте как найдете нужным.

— Казачьей лавой на фрегат! Ну и ну! — смеялся Абакумов, отбегая к пушкам.

Все произошло именно так, как и предполагал казачий офицер. Едва «Тигр» окутался дымом собственного залпа, как казаки с криком «ура» стали выскакивать из укрытия, съезжать по обрыву и бросаться в воду. Вид страшных бородачей, с криками и свистом плывущих на конях к кораблю, очевидно, перепугал англичан. Огонь их сразу сделался беспорядочным, часть пушек они направили на казаков. Но бомбы пролетали над головами плывущих.

Замешательством неприятеля воспользовался Абакумов: его пушки разбили ядрами левое колесо, разнесли рубку... С берега видели, как повалился высокий офицер который все время командовал.

Опасаясь, что казаки возьмут пароход на абордаж, — а тогда уж, конечно, поздно будет просить пощады, — англичане прекратили сопротивление. На мачту медленно пополз белый флаг! Солдаты не знали, конечно, что перед этим у англичан случилась заминка: английские корабли не привыкли сдаваться, и на «Тигре» не нашлось белого флага. Вместо него пришлось использовать скатерть; по иронии судьбы это была скатерть, покрывавшая стол, за которым так весело пировали английские офицеры всего только три часа назад…

Как только были выполнены все церемонии сдачи, англичане, со страхом глядя на дымы подходивших кораблей, потребовали, чтобы их немедленно перевезли на берег.

— Почему вы так торопитесь в плен? — удивлялись русские офицеры.

— Через полчаса от «Тигра» ничего не останется. Наши разнесут его вдребезги.

— Неужели они будут стрелять по своим? — удивились русские. — Ведь на борту находятся ваши раненые, в том числе и командир... Мы сейчас поднимем об этом сигнал.

— Никакой сигнал не поможет, — усмехнулся старший офицер «Тигра».

Русские возмущались, но все же приняли меры: англичане были перевезены на берег.

Тем временем из города прибыло подкрепление. Конечно, полевые пушки не в силах были помешать подходившим кораблям обстреливать «Тигр», но они могли не допускать врагов слишком близко.

Пленные англичане оказались правы: прибывшие корабли открыли огонь главным образом по «Тигру», несмотря на то, что на его мачте развевался сигнал:

«Имею на борту раненого командира...»

Тогда два дюжих казака добровольно вызвались отправиться на корабль и вынести из-под огня капитана Джиффарда, которому ядром оторвало ногу. Не обращая внимания на огромные бомбы, рвавшиеся на палубе корабля, казаки благополучно доставили раненого на берег.

Вражеские корабли неоднократно пытались приблизиться к берегу, но всякий раз их отгоняли полевые батареи. И только к двум часам дня неприятелю удалось поджечь свой же корабль. «Тигр» запылал, и вражеские пароходы отошли в море.

Множество добровольцев бросилось тушить корабль, не обращая внимания на предостережения офицеров о том, что корабль может взорваться. Но вскоре стало ясно, что «Тигра» не спасти, и он был предоставлен своей участи.

Все население города и ближайших окрестностей собралось на берегу полюбоваться зрелищем догоравшего хищника. Через несколько часов огонь добрался до крюйт-камеры, раздался оглушительный взрыв, и корабль разнесло на части.

На следующий день обследовали остатки корабля и морское дно вокруг. Выяснилось, что почти вся артиллерия может быть спасена, машина парохода тоже повреждена мало.

И несколько дней спустя на новой батарее Щеголева появилась трофейная бомбическая пушка, стрелявшая бомбами весом в 96 фунтов.

— Подумать только, — говорили солдаты, похлопывая чугунное чудовище, — от таких громадин мы столько времени отбивались!.. А теперь будем угощать неприятеля из его же пушек!

* * *

9 мая в соборе, переполненном народом, торжественно был прочитан царский манифест.

«Жителям Нашего любезно-верного города Одессы.

Николай».

Английский и французский флоты, войдя в Черное море, устремились несколько дней тому на мирный и открытый европейской торговле город Одессу... Твердость и самопожертвование жителей сего города не могли не обратить на себя внимания Нашего, и Нам приятно изъявить всем сословиям оного по этому случаю особенное Наше благоволение.

Прибыли и награды героям.

Все солдаты щеголевской батареи получили, кроме георгиевских крестов, денежное поощрение — годовое жалованье. Другим батареям выдали по два знака военного ордена на батарею и по два серебряных рубля на человека. Дивизион, отбивший десант, получил по одному знаку на пушку и годовое жалованье каждому солдату.

Всем прочим войскам выдано по одному серебряному рублю на человека.

Не были обойдены и жители, активно участвовавшие в обороне города.

Луиджи Мокки наградили золотой медалью на анненской ленте.

Деминитру и Скоробогатого — знаком военного ордена; оба юноши, кроме того, были произведены в зауряд-прапорщики и получили право выбирать полк, в котором хотели бы служить.

«...Ивану Бодаревскому, — отмечалось в приказе, — дать в аттестате описание его подвига. Имя его начертать золотом на мраморной доске в гимназии, в которой он учился...»

«Пострадавшим от бомбардировки обывателям, коих дома сожжены были или разрушены, выдать 6530 рублей, распределить их между 19-ю семействами...»

Наконец 10 августа прибыл царский указ о награждении Щеголева.

На следующий день по церемониалу, выработанному самим генералом Сакеном, происходило оглашение указа и награждение молодого офицера.

Яркое солнце заливало лучами обширную Соборную площадь, заполненную народом, сидящих на крышах мальчишек, войска, построенные в карре, вспыхивало на ризах священников (после оглашения указа предполагалось отслужить молебен о ниспослании победы русскому оружию).

Офицеры, в парадной форме, при орденах, стояли в отдельной колонне в середине карре. Впереди колонны совершенно один стоял прапорщик. Все с нетерпением ожидали начала церемонии.

Публичное чтение указа было поручено протодьякону, известному далеко за пределами Одессы своим голосом. Протодьякон облачался, потрясая густой полуседой гривой; рядом, раздувая ладан, размахивали кадилами дьяконы.

Наконец протодьякон был готов. Он подошел к генералу Сакену, задумчиво стоявшему в стороне, и с поклоном взял у него указ. Коротко пророкотали барабаны. Все замерли. Наступила полная тишина.

Протодьякон откашлялся и густым басом начал чтение.

Сначала в указе следовало описание подвига, потом говорилось о самом награждении:

«...Прапорщика Щеголева произвести в подпоручики, поручики и штабс-капитаны!» —оглушительно прозвучал голос протодьякона.

По толпе прокатился сдержанный гул. Протодьякон замолчал. Сакен, стоявший рядом с протодьяконом, подошел к Щеголеву. Вместе с ним подскочили адъютанты, быстро отстегнули эполеты прапорщика.

Из поданной Богдановичем коробки Сакен достал штабс-капитанские эполеты; адъютанты мгновенно прикрепили их к плечам бывшего прапорщика.

Сакен отошел и подал знак.

«Наградить георгиевским кресто-о-ом!..»

Сакен снова подошел к Щеголеву, взял у Богдановича беленький георгиевский крестик, собственноручно прикрепил его к мундиру штабс-капитана и опять отошел в сторону.

«...и золото-ою саблею!» — продолжал протодьякон.

Сакен взял из рук генерала Анненкова золотую саблю, вынул из ножен — будто молнию вытащил, — приложился к ней губами и на вытянутых руках поднес ее Щеголеву. Тот опустился на одно колено и тоже приложился губами к сверкающей стали. Потом встал на ноги и замер. Сакен вложил саблю в ножны и надел на Щеголева.

«Литографированный портрет штабс-капитана Щеголева-а-а, — снова загудел голос протодьякона, — разослать по всем казенным учебным заведениям. Имя его начертать золотыми буквами на мраморной доске в Дворянском полку, где он воспитывался».

Слова в ушах Щеголева сливались в сплошное гуденье, голова кружилась, сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит. Только огромным усилием воли ему удавалось заставить себя стоять в положении «смирно».

* * *

Вскоре после этого на батарею к Щеголеву зашли поручик Волошинов, Деминитру и Скоробогатый.

— Читайте, Александр Петрович! — крикнул еще издали Скоробогатый, протягивая Щеголеву листок. — Купил только сейчас. Рвут у газетчиков прямо из рук.

Щеголев схватил листок. На нем было напечатано:

Начались воспоминания, от которых незаметно перешли к планам на будущее.

— Я, дорогой Александр Петрович, решил ехать в Крым, — рассказывал Скоробогатый. — Там теперь будет жарко, ведь союзники высадили под Евпаторией громадную армию и готовятся завоевать Крым...

— Это еще бабушка надвое сказала! — сквозь зубы пробурчал Деминитру.

— ...Так вот мы с другом записались в один из полков армии князя Меншикова.

— Ну, а вы куда? — обратился Щеголев к Деминитру.

— Я — в кавалерию!

— Ну, бог вам в помощь. Я тоже вот думаю проситься в Севастополь. Уверен, что теперь тут делать будет нечего.

— Вот, батюшка Александр Петрович, — сказал Ахлупин, когда Деминитру и Скоробогатый ушли, — все мы награждены... — Старик осторожно потрогал Георгий, висевший на чистой белой рубахе. — А кое-кто и обойден царской милостью.

— Это кто же? — удивился штабс-капитан.

— А Ивашку помнишь? Арестанта, что с артелью помогал нам батарею строить? Вы еще обещали, что, если будут хорошо работать, так выхлопочете им послабленье.

— Очень хорошо помню! Я сам подавал генералу рапорт об их отличной работе. Что же с ним?

Ахлупин помрачнел.

— Видел его я сегодня... Этапом шел... Послабленья-то ему не дали...

— Что ты говоришь! — воскликнули оба офицера. — Куда же их гнали?

— В Сибирь... Сам сказывал мне... Ему еще дело пришили, будто он бежать собрался, когда неприятель на нас напал...

— Как бежать? Да что ты говоришь! — закричал Щеголев, вскакивая на ноги. — Быть этого не может! Ведь они же все ко мне прибежали! Если бы они сарай от пожара в тот момент не отстояли, мы бы взлетели на воздух! Что-то надо предпринять! — обратился он к Волошинову.

— Прежде всего успокойтесь, — сказал Волошинов, — а то на вас лица нет. Пойдем, пройдемся немного.

Офицеры пошли по Канатной улице.

— Что же вы думаете предпринять, если не были уважены ходатайства тогда, когда мы все награждались?

— Я напишу государю!.. Добьюсь правды!

— Полноте, — сморщился поручик. — Пора вам стать взрослым человеком и понять, что правду надо искать не у царя. Неужели вы не понимаете, что все ваши хлопоты совершенно впустую? Если царь мог поцеловать Рылеева, а потом отправить его на виселицу, то уж он не помилует крепостного, поднявшего руку на своего барина...

— У нас крепостных не считают людьми...

— А вы только сейчас об этом узнали? — чуть насмешливо спросил Волошинов.

— Не сейчас, конечно. Но мне не приходилось так близко сталкиваться с подобной вопиющей несправедливостью.

— Не нами началось, — вздохнул Волошинов, — не нами и кончится.

Наступила длительная пауза.

— Скажите-ка лучше, — первым нарушил ее поручик, — почему вы считаете, что здесь нечего будет делать?

— Союзники под Севастополем сломают себе зубы. Если с моей батареей не смогли справиться в течение шести часов, то что же говорить о Севастополе!..

— Но ведь он с суши не укреплен. Высадка-то совсем неожиданна...

— Укрепят!

Щеголев оказался прав. Завязнув под Севастополем на целый год и потеряв там стотысячную армию, союзникам было не до Одессы. Так и не пришлось героям-щеголевцам «угощать» неприятеля из его же пушек.