11 часов вечера

Поезд ушел. Я не могу в это поверить. Я смотрю в темноте на рельсы – рельсы, ведущие в Лондон, – и не могу в это поверить. Моя мама и моя дочь удаляются от меня по этим рельсам, о чем-то, наверное, шепчась в темноте, – а я молча кричу им вслед: «Вернитесь!» Но они, конечно же, меня услышать не могут.

Последний поезд «Евростар» проследовал через этот вокзал около получаса назад.

Моя дочь уже проехала мимо.

У меня в голове появляется мысль о том, что если бы я не стала завозить Сола в больницу, то… Но мне обязательно нужно было его туда доставить, это я знала точно, а потому раздумывать об этом не имело смысла.

– С вами все в порядке, милая? – спрашивает охранник на пустом вокзале.

Уставившись на него широко раскрытыми глазами (в которых, наверно, отражается охвативший меня страх), я невольно хочу сказать «нет». Мне хочется крикнуть: «Нет, нет, нет, со мной не все в порядке!» – но, конечно же, он просто подумает, что я сумасшедшая, и… и что произойдет затем? Он может задержать меня и отправить куда надо, а потому я не кричу. Я всего лишь пячусь назад и сажусь на оранжевое металлическое сиденье с маленькими дырочками, сидеть на котором в моих дешевых джинсах вообще-то холодно, и начинаю лихорадочно размышлять.

Я проверяю, сколько сейчас времени, и снова читаю текстовое сообщение, присланное мамой… И затем до меня доходит: я в своей беспросветной глупости не учла разницу во времени с Францией. Получается, что они уже, наверное, добрались до Лондона. А я осталась здесь. Их поезд умчался по этим рельсам в мегаполис, а я никуда отсюда не умчалась. Мама ожидает, что я встречу их там, а я этого не сделаю. Куда же она тогда поедет дальше?

Есть и еще кое-что похуже. Намного хуже.

Кто будет встречать их на вокзале Сент-Панкрас?

Как сказала бы Эмили, мне необходимо сделать перерыв. Эмили. При мысли о ней я едва сдерживаю громкий стон.

Я выясняю время прибытия и номер платформы последнего поезда на Лондон. У меня есть билет, купленный на мои практически самые последние деньги. Мне вспоминается Сол. Мне вспоминается Полли.

Мне нужна помощь. Я уже едва не схожу с ума от страха, горя и изнеможения.

Достав одноразовый телефон, я ввожу в него номер, который уже очень давно четко запечатлелся в моей памяти. Мой палец на несколько секунд зависает над кнопкой вызова, потому что мне вдруг приходит в голову, что это будет проявлением безрассудства, но затем я все же нажимаю эту кнопку. Он уже, наверное, знает, что я не погибла. Да и какой у меня сейчас есть выбор? Никакого.

У меня в животе все сжимается от напряженного ожидания, когда я слышу длинные гудки. Но он не отвечает.

Ага. Вот оно что. Когда в телефоне начинает звучать запись автоответчика, я прерываю вызов. Мне нет смысла оставлять ему голосовое сообщение. Что я ему скажу?

Я кладу телефон в карман. Все, о чем я сейчас могу думать, – это Полли. А еще у меня где-то в глубине сознания брезжит опасение, что я никогда не смогу согреться. Сейчас ведь так холодно. Так холодно, что мне кажется, будто моя кровь превратилась в лед, а мои вены – в замерзшие русла ручьев. Я ищу зал ожидания, но тут вдруг звонит мой телефон, заставляя меня вздрогнуть.

– Кто это? – В его голосе чувствуется сильное напряжение.

– Я. Это я.

Твоя «я». Нет смысла произносить имена.

– Лори? Это ты? Черт бы побрал, Лори…

Я ведь всегда была твоей, не так ли?

Мне на мгновение кажется, что он сейчас начнет кричать.

– Черт бы тебя побрал, я весь испереживался. – Вовсе он не переживал. Гнев – это его обычное состояние. – Ты сейчас где?

Я мысленно пытаюсь сформулировать какой-то вразумительный ответ.

– С тобой все в порядке?

Я сглатываю слюну.

– Лори? Скажи мне что-нибудь.

– К несчастью для тебя, да, со мной все в порядке, – говорю я. – А где сейчас ты?

– Дома.

– Правда?

– Да, правда. А что? Почему бы мне не быть дома?

– Ты пытаешься меня убить?

– Ты что, рехнулась?

Может быть. Очень даже может быть.

– Нет. Ты и в самом деле дома? – Я прислушиваюсь к фоновому шуму на другом конце линии, но не слышу ничего такого, что дало бы мне основания полагать, будто он лжет – по крайней мере, насчет этого. – Ты разговаривал с моей мамой?

– Нет.

Вот сейчас он лжет. Я уверена, что лжет. Говоря с ним, я внимательно смотрю на табло объявлений, которое сейчас мигает. Мой поезд вроде бы прибудет через шесть минут. Как же это долго!

– Но ты ведь наверняка пытался с ней связаться, да? Когда ты… когда ты услышал о том, что произошло.

– Нет, Лори. Я не пытался. Я не знал, что, черт побери, происходит. Да я до сих пор этого не знаю. Они сказали, что ты погибла, Лори.

– Нет, не погибла. Как бы ты к этому ни стремился.

– Лори! – вопит он. – Ради бога, заткнись! Зачем мне причинять тебе вред?

– Ты всегда причиняешь мне вред.

Молчание.

– Сид… – Мне необходимо убедиться в том, что он не доберется до Полли. – Значит, ты не разговаривал с моей мамой? А ты ездил в ту больницу?

– Да… нет. Я не знал, что происходит, и мне не хотелось никого беспокоить, пока я сам во всем не разберусь, и я отправился… А затем… я… я туда не добрался. – Он делает паузу. – Полли ведь все равно за границей. Они вернутся только завтра.

– Нет, Сид, они возвращаются сейчас… – Едва эти слова вылетают у меня изо рта, как мне хочется затолкать их обратно. – Наверное, – добавляю я упавшим голосом.

Слишком поздно.

– Что значит «наверное»?

У меня не получается думать достаточно быстро: я слишком устала, слишком во всем запуталась. Мне приходит в голову следующее: если Сид не знает, что они возвращаются сейчас, то он не представляет никакой опасности для Полли. Но, похоже, я только что проболталась. И он почувствует, если я начну врать. Он знает меня слишком хорошо, и врать я не очень-то умею.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он. – Я думал, они вернутся завтра вечером. Из адской ямы.

Он имеет в виду Евро-Диснейленд. Меня на мгновение охватывает жгучая ненависть к себе самой, однако толку от этой ненависти все равно никакого нет. Нет толку и от того, чтобы презирать Сида за его антипатию и даже за то, что он не знает, когда возвращается домой его собственная дочь.

Я очень опасалась, что это он устроил пожар и что он окажется рядом с Полли первым, но теперь это опасение чуть уменьшилось. Как бы сильно он ни хотел наказать меня, он даже не знал, что Полли уже едет в Лондон. Он не может представлять опасность для нее – для его дочери. Для нашей дочери.

Или может?

И тут вдруг я со всей ясностью осознаю, какая последовательность моих дальнейших действий будет наилучшей. Ну конечно. Мне нужно привлечь его на свою сторону. Мне нужно перестать с ним бороться, нужно заставить его думать, что мое дальнейшее выживание в этом мире будет зависеть от него. Я вижу себя как бы со стороны: изможденная, немытая, выдохшаяся. Мое бедственное положение вызовет у него – с его манией величия – желание быть великодушным. Если я сяду на поезд, он сможет меня встретить. И если я буду с ним, он не сделает Полли ничего плохого. Ну конечно. Мне наплевать на то, что он творит со мной, но я знаю, что сумею спасти ее, если буду с ним. Я так устала, я пришла в такое отчаяние и так ошеломлена переживаниями и горем, что уже не могу размышлять четко, но вот эта мысль кажется мне очень даже разумной. Я хватаюсь за нее.

– Ты можешь встретить меня на вокзале Сент-Панкрас? – спрашиваю я. На табло снова начинает что-то мигать. Еще три минуты – и я сяду на поезд. Я помчусь к Полли.

– Конечно, – соглашается он. – Все что хочешь. Когда?

– Спасибо. Я будут там минут через сорок. Просто позвони по этому номеру и скажи мне, где ты.

– Я выезжаю прямо сейчас. – Я никогда не видела Сида таким податливым. – Пришлю тебе текстовое сообщение, когда приеду туда.

– И пришли мне номер мобильного телефона моей мамы, хорошо? На том моем телефоне разрядилась батарея. Я не могу посмотреть на нем номера. Мне нужно ей позвонить.

– Я сейчас пришлю.

Его странный энтузиазм еще больше сбивает меня с толку. Но я не вижу для себя иного выбора.

Звук приближающегося поезда я слышу еще до того, как замечаю его. Облегчение, которое я при этом испытываю, так велико, что мои колени начинают дрожать, когда из темноты появляется блестящий металлический монстр.

– Сид! – кричу я, пытаясь заглушить шум. – Я уже сажусь на поезд. Увидимся на вокзале Сент-Панкрас.

Устроившись на сиденье в тепле, о котором я только что так мечтала, я начинаю клевать носом. Моя голова постепенно склоняется набок и оказывается между верхней частью спинки сиденья и окном. И тут вдруг подает голос мой телефон. Я думаю, что это Сид прислал номер мобильного моей мамы, но, взглянув на дисплей, вижу, что это пришло сообщение от девушки по имени Бинни:

я снва с солом. Он без сзнния (я собщу кгда он очнтся. Бинни

В конце сообщения стоят три значка, обозначающие поцелуй, и это меня удивляет. У меня уходит некоторое время на то, чтобы расшифровать ее писанину. Затем я отправляю ответное текстовое сообщение:

Спасибо Бинни. Передай ему от меня большой привет и пожалуйста держи меня в курсе

Затем я отправляю текстовое сообщение Сиду:

Мамин номер пожалуйста

Пару минут спустя он отвечает:

Я отправил сообщение ей вместо тебя. Перепутал номера. В дороге

Лжец. Я начинаю писать сердитый ответ, но не отправляю его: он лишь напоминает о наших семейных ссорах. Испытывая разочарование, я кладу телефон на сиденье рядом с собой и на секунду закрываю свои утомленные глаза. Я получу от него нужный номер, когда приеду на вокзал.

* * *

Я чувствую, как кто-то похлопывает меня по руке, и не могу сообразить, где нахожусь. После того как я просыпаюсь, мне кажется, будто голова такая тяжелая, что шея не выдержит ее веса. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза.

– Вам уже пора выходить, милая моя, – говорит какой-то мужчина. Я пытаюсь сосредоточиться.

Он ведет себя как-то неуклюже – словно что-то не так. Его, похоже, тревожит мой внешний вид. У него плохо пахнет изо рта. Я чувствую этот запах даже на таком расстоянии. Переминаясь с ноги на ногу возле меня, он на что-то указывает.

– Ваш телефон, милая моя, – говорит он.

– Спасибо.

Я хватаю телефон. Пришло текстовое сообщение от Сида:

Я напротив стоянки такси

Направляясь к двери, я звоню ему.

– Я здесь, – говорю я.

Когда я выхожу из вагона, какая-то чернокожая женщина в шелковых штанах быстро шагает мне наперерез, волоча за собой чемодан. Я наталкиваюсь на этот чемодан и роняю телефон. Мужчина с неприятным запахом изо рта поднимает его и протягивает мне.

– Алло! – говорю я в телефон, но связь уже прервалась.

Я иду к выходу из вокзала. Еще никогда я не видела этот вокзал таким унылым. Сонные туристы лежат в ожидании поезда на скамейках и рюкзаках, положив шляпы на лица. В здание забредает какой-то пьянчужка, но его тут же выводит наружу мужчина в ярко-оранжевой куртке.

Я знаю, что Полли и моей мамы здесь нет, но все же оглядываюсь по сторонам. Я представляю себе, как бы я обрадовалась, если бы вдруг их увидела.

Но, конечно же, я их здесь не вижу. Я иду по указателям к выходу и, оказавшись на темной улице, замечаю на другой ее стороне знакомый автомобиль.

Запаниковав, я устремляюсь вперед слишком быстро и едва не попадаю под колеса такси. Его водитель резко тормозит и давит на клаксон. Я отскакиваю назад, а затем снова смотрю на его автомобиль.

В моем мозгу что-то срабатывает – то, что я вроде бы уже похоронила.

Сид ждет, но у меня такое ощущение, как будто я окаменела. Я не могу сделать ни шагу по направлению к нему. Из нашего прошлого выплывает кое-какое воспоминание. Я пытаюсь ухватиться за него, но оно проскальзывает, словно дым, у меня между пальцами. Если Сид сделает со мной что-то плохое до того, как я окажусь рядом с Полли… если он отвезет меня куда-то и запрет меня там…

Я терзаюсь сомнениями, а затем сворачиваю в сторону. Мне внезапно захотелось, чтобы Сид меня не заметил. Возле стоянки такси я резко шарахаюсь от попытавшегося заговорить со мной пьянчужки, волосы у которого сбились в космы вокруг его грязного лица. Он не очень старый. Я сажусь на заднее сиденье первого попавшегося такси.

Назвав таксисту адрес своей мамы, я откидываюсь на спинку сиденья. Когда такси трогается, я оглядываюсь и смотрю на автомобиль Сида. Я мысленно представляю себе, как Сид, сидя в машине, с нетерпеливым видом курит и барабанит своими тонкими пальцами по рулю. В нем, как обычно, зарождается и нарастает гнев.

Город мелькает вокруг меня огоньками за окнами автомобиля. Изможденная, я стала гиперчувствительной, и шум мне кажется слишком громким, свет – слишком ярким, разговоры на ток-шоу, транслируемом по радиоприемнику шофера, – слишком утомительными. Уже почти полночь, но этот город никогда не спит. На улицах полно людей, на тротуарах Камдена – толчея. Мы проезжаем через северный Лондон неподалеку от моей улицы. Затем мы едем мимо тенистой лесопарковой зоны Хампстед-хит в сторону пригорода.

Я снова звоню на телефон своей мамы. Она, должно быть, уже дома. Она, должно быть, уже получила мои сообщения. Я мысленно представляю себе, как Полли идет к кровати, волоча ноги от усталости. Я представляю себе, как мама тащит свою аккуратную дорожную сумку в спальню, раздевается, вешает свою симпатичную куртку обратно в шкаф и надевает длинный цветастый домашний халат с застежкой-молнией спереди. Затем она, чувствуя облегчение из-за того, что вернулась домой, пойдет на кухню и включит электрический чайник.

Почему же она не звонит? Я набираю номер ее домашнего телефона уже в сотый раз и, опять не дозвонившись, верчу мобильный телефон в руках, пока они не начинают потеть. А затем мы вдруг оказываемся на улице, где живет мама, и я в волнении вытягиваю шею. Я мысленно представляю себе, как увижу Полли: взбегу по ступенькам, подниму ее на руки, и она станет болтать в воздухе ногами, случайно пиная при этом меня. Я жажду общения с ней, как какого-то наркотика.

Я концентрируюсь на Полли, на воспоминаниях о недавних событиях, на почти физическом ощущении того, что Эмили больше нет, на необходимости сказать своей дочери, что ее любимая подруга мертва.

Мамин дом погружен в темноту. Мое сердце сжимается. А может, они находятся в задней части дома? Свободная комната – на втором этаже, ее окно выходит на японский садик, которым мама очень гордится. Джон помог ей спроектировать этот садик, посадить деревья и соорудить маленький деревянный мост и пагоду, которая затем заросла виноградной лозой. Кухня – тоже в тыльной стороне дома. Я начинаю ерзать: у меня, конечно же, не хватит денег на то, чтобы заплатить таксисту.

– Мне нужно взять деньги у мамы.

Эта фраза звучит так, будто я снова стала семнадцатилетней девушкой. К глазам подступают слезы. Если бы мама находилась рядом со мной, все было бы в порядке.

Таксист бросает недоверчивый взгляд на погруженный в темноту дом.

– Правда? – говорит он.

Таксист – пожилой, лысый, усталый. Он слишком измучен для того, чтобы ездить по Лондону ночами. Ему уже приходилось слышать подобные заявления.

– Приду через секунду.

Я выскакиваю из такси раньше, чем он успевает меня остановить. Бегу по дорожке к парадному входу, случайно задевая при этом щекой мокрый куст лаванды. Нажимаю на кнопку звонка и удерживаю ее – как будто, если я буду давить на нее посильнее, кто-нибудь обязательно придет.

Но в ответ не раздается ни звука, никто не собирается открывать дверь. Полная тишина. Я не вижу силуэта мамы, идущей по коридору, по ту сторону матового стекла. Не слышу никаких звуков и со второго этажа. Я наклоняюсь и смотрю внутрь через отверстие в почтовом ящике, ловя себя на том, что мысленно молюсь.

Ничего. Я вижу почту, лежащую на столе в коридоре. А ведь мама сразу же взяла бы и открыла письма и сложенные газеты. Значит, она еще не была дома.

Я продолжаю стоять у входной двери. Мое сердце бьется очень быстро. Я стучу в дверь кулаком. Безрезультатно.

Таксист все еще сидит в ожидании в своей машине. Ее двигатель тихонечко урчит.

– Черт возьми!.. – говорю я. – Черт, черт, черт, черт возьми!..

Я медленно иду обратно к такси.

– Мне очень жаль. – Я роюсь в кармане: я не смогу с ним рассчитаться. – Я думала, что она вернется раньше меня. Можно я сейчас дам вам пять фунтов, а остальное пришлю по почте?

– По почте? – ухмыляется он, глядя на меня. – Не выдумывайте, милая моя.

– Я обязательно пришлю, я обещаю.

Он смотрит на меня оценивающим взглядом. Лишь теперь у него появляется возможность хорошенько меня рассмотреть. Он разглядывает мое лицо. Я понимаю, что даже при таком тусклом уличном свете заметно, что у меня ужасный вид: лицо в синяках, перебинтованная ладонь, безумные глаза, плохо сочетающиеся друг с другом и с моей фигурой предметы одежды. С какой стати он стал бы мне доверять?

– Мне следует вызвать полицию, – говорит он.

Мне, в общем-то, наплевать на то, как он сейчас поступит: я размышляю над тем, куда могли подеваться моя мама и моя дочь.

Он выхватывает банкноту из моей руки, что-то бормочет себе под нос и уезжает прочь. Затем, когда меня уже начинает охватывать отчаяние, меня вдруг осеняет! Их, видимо, забрал Джон. Ну конечно!

– Эй! – Я машу рукой удаляющемуся такси, но оно уже сворачивает за угол, и даже если таксист и видит меня, он уже не вернется.

О боже, как это все нелепо! Я вдруг с ужасом осознаю, что Джона-то в Лондоне, скорее всего, нет: он ведь собирался поехать со своими приятелями в Камбрию, чтобы побродить там по холмам, пока моя мама развлекает свою внучку.

Паника нарастает во мне, как волна, когда я слышу, как какой-то автомобиль останавливается за оградой. Мое сердце едва не выпрыгивает из груди. Они все-таки здесь! Я чувствую благотворный прилив адреналина и бегу на тротуар.

У противоположного тротуара останавливается грязный белый фургон, и из него выходит молодая парочка. Они направляются к ближайшему дому, разговаривая о чем-то на непонятном мне языке – возможно, на польском. Женщина легонько ударяет мужчину по руке, он поворачивается и улыбается ей с таким видом, который свидетельствует о том, что он не сердится и вообще не воспринимает ее всерьез. Он протягивает ей свою руку, и она, поколебавшись, берет ее.

А затем вдруг в ночной темноте, заставляя меня вздрогнуть, раздается голос еще одной женщины:

– Вы… Извините, вы ищете Кристину?

Это мамина соседка. Она смотрит на меня через садовую калитку. Я не могу вспомнить ее имя, но я помню, что мы вместе ели поджаренные сосиски на каком-то уличном мероприятии здесь прошлым летом. Она тогда робко сказала, что ей нравятся произведения Сида, хотя, конечно, «они шокируют», а я ей практически ничего не ответила: я стала возиться с Полли, чтобы не ввязываться в разговор о Сиде.

– Линда. Я – Линда. Я живу в соседнем доме. – Она осознает, что я не помню ее имени, и смотрит на меня настороженно. Чем-то она похожа на крота, со своим вытянутым лицом-мордочкой и маленькими глазками, глядящими на меня поверх очков в позолоченной оправе. – О господи, это вы! Мы думали, что вы… Значит, вы… – Она замолкает. – Значит, с вами все в порядке?

– Да, со мной все в порядке, – оторопев, соглашаюсь я. Откуда ей известно, что мне довелось пережить?

– Мы видели это в новостях. «Бедняжка», – подумали мы про вашу маму. Как ужасно, какой сильный удар!.. Я поливала японские азалии – это, кстати, очень изящные азалии, – а затем вдруг…

И тут я осознаю, что она имеет в виду. Она думала, что я уже мертва. Все думают, что я уже мертва. Только Сид знает, что нет. Только Сид знает, что у него ничего не вышло. Мой мозг работает медленно: произошло так много событий. Линда смотрит на меня, слегка раскрасневшись от волнения.

– И вот вы здесь, – говорит она.

– Да, – отвечаю я, начиная терять терпение. – А вот мамы здесь нет. Я уже несколько раз стучала в дверь.

– Она была здесь. Но совсем недолго. Бедная Кристина… Она вернулась, и я увидела ее. – Она придвинулась поближе ко мне – так, как будто вознамерилась сообщить что-то конфиденциальное. – Репортеры стояли тут в ожидании.

О господи! Бедная, бедная мамочка.

– Когда?

– Около… – Ее лицо напряглось. Она как будто боялась дать мне неточную информацию. – Я точно не знаю. Около часа назад.

– Вы разговаривали с ней? Моя… – Я с трудом выдавливаю из себя эти слова. – Моя дочь была с ней? Полли была с ней?

– Маленькая девочка? – Она хмурится. – Думаю, что… думаю, что нет. Все произошло так быстро! Мне трудно… Я вообще-то уже ложилась спать. Я, знаете ли, очень сильно устаю после медицинских процедур, и поднялся такой шум, а затем…

– А затем? – настораживаюсь я.

– А затем на нее стали буквально наседать со всех сторон, и это меня немножко испугало. Она оказалась в центре толпы. Я уже собиралась позвать Стэна, но затем какой-то мужчина стал громко кричать и отогнал репортеров. После этого он усадил Кристину в свой автомобиль.

– Мужчина? – Я качаю головой. – Какой мужчина?

На очки Линды падает свет уличного фонаря, и они блестят, отражая этот свет.

– Какой мужчина? – повторяю я. – Это был Джон?

Пожалуйста, пусть это будет Джон. Добрый, надежный Джон – прямая противоположность моего надменного отца. Но я уже осознаю, что это был не он. Впрочем, я также осознаю, что это не мог быть и Сид, потому что Сид полчаса назад находился на вокзале Сент-Панкрас.

– Мужчина с таким автомобилем, как у Морса. Ну, похожим на автомобиль Морса.

– Морса? – Ничего не понимая, я качаю головой.

– Да вы наверняка видели его по телевизору. Инспектор Морс. Джон Тоу. Жаль, что его сейчас уже не показывают, правда? «Инспектор Морс» был таким хорошим сериалом. Я прямо-таки обожаю Оксфорд, да и вы разве…

– Ради всего святого! – не выдерживаю я. – Пожалуйста. Мне необходимо найти свою дочь и свою маму. Срочно.

На ее лице появляется ошеломленное выражение – то ли из-за моей грубости, то ли от осознания собственной глупости.

– Что это был за автомобиль?

– Я не знаю его марки. Да и цвет был другой – не такой, как у автомобиля Морса. – Она давит пальцами себе на лоб, словно заставляя себя вспомнить. – Я не очень хорошо разбираюсь в автомобилях.

Я чувствую, что она вот-вот расплачется, и начинаю говорить более мягким тоном – таким, каким я стала бы разговаривать с ребенком или со своим клиентом:

– Линда. Пожалуйста…

– Я толком не рассмотрела. Возможно, длинный и серый. Но я не видела того, кто сидел за рулем. – Линда уже чуть не плачет. – Не смогла рассмотреть.

Если это был не Сид, то кто же? Кто, черт возьми, забрал моих ближайших родственников?