СЦЕНА 3
Густав на террасе один. Потом появляется Рене в черном. Собака снова на месте. На сей раз, она сидит лицом к тополям, как и Густав.
ГУСТАВ: Ну?
РЕНЕ: Кто передвинул собаку?
ГУСТАВ: Не знаю, сама, наверное, вернулась на место.
РЕНЕ: Это сделали вы?
ГУСТАВ: Разумеется, я!
РЕНЕ: Вам ведь известно, что это приводит в волнение нашего друга Фернана.
ГУСТАВ: Я люблю эту собаку. Она составляет мне компанию.
РЕНЕ: Так же, как и вы, глядит на тополя.
ГУСТАВ: Вот именно. Ну? Как всё было?
РЕНЕ: Как бывает на похоронах.
ГУСТАВ: Народу много?
РЕНЕ: Много. Все еще транспортабельные военные ветераны были там.
ГУСТАВ: Хорошо, что я не пошел. Мне бы не хотелось, чтобы на моих похоронах было много народу.
РЕНЕ: В самом деле?
ГУСТАВ: Мне кажется, чем меньше народу, тем искреннее скорбь. Если собирается толпа, горе разбавляется. А музыка была?
РЕНЕ: Траурный сигнал на трубе.
ГУСТАВ: Пустая условность!
РЕНЕ: Нет, военные почести! И это хорошо, это нормально.
ГУСТАВ: Выбор музыки чрезвычайно важен.
РЕНЕ: А вам что доставило бы удовольствие?
ГУСТАВ: К несчастью, я большой любитель немецкой музыки, а со времен войны ее стали играть гораздо меньше. Нужно, чтобы она была и не слишком печальной, иначе чувствуешь себя, как на сцене, и, разумеется, не слишком веселой, что было бы неуместно… Очень трудно определиться, я еще не решил…
РЕНЕ: Смотрите, не опоздайте с выбором.
ГУСТАВ: Мое отсутствие не слишком бросалось в глаза?
РЕНЕ: Нет.
ГУСТАВ: И никто не спросил, почему меня нет?
РЕНЕ: Нет, нет, всем это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тем лучше.
РЕНЕ: Что вы поделывали после войны, Густав?
ГУСТАВ: После какой?
РЕНЕ: После первой, нашей с вами.
ГУСТАВ: Просто вернулся домой!
РЕНЕ: А ваша жена?
ГУСТАВ: Что моя жена?
РЕНЕ: Вы ведь говорили, что были женаты!
ГУСТАВ: А вы любопытны, правда?…И, что еще хуже, не слишком скромны.
РЕНЕ: Ах, нет, я не хотел, если вы считаете, что это нескромно, простите меня…
ГУСТАВ: Лицемерие — это еще хуже! Вы хотите знать, почему я больше не состою в браке? Так ведь?
РЕНЕ: Мне это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тогда я вам скажу: жена меня бросила и ушла к аптекарю.
РЕНЕ: Ах, к химику…
ГУСТАВ: Нет, он был травник, зануда, который дозирует.
РЕНЕ: Должно быть, это вас сразило.
ГУСТАВ: Нет, это меня «не сразило». Знаете, в моих кругах всё происходит несколько иначе. Вам этого не понять.
РЕНЕ: В ваших кругах?
ГУСТАВ: Я происхожу из очень знатного дворянства. Имя, которое ты носишь, обязывает. Она оказалась его недостойна, вот что самое страшное.
РЕНЕ: Ах, так вы из дворян… Я не знал.
ГУСТАВ: Я не кричу об этом на всех углах.
РЕНЕ: А правда то, что о вас говорят?
ГУСТАВ: Что именно?
РЕНЕ: Что вы заключаете браки только со своими, то есть даже внутри семьи, и по прошествии нескольких поколений родственных браков у людей появляются физические, впрочем, и психические тоже, изъяны. Как результат отсутствия притока свежей крови.
ГУСТАВ: Не возьму в толк, о чем вы говорите.
РЕНЕ: Например, наследник русского царя страдал гемофилией…
ГУСТАВ: Да.
РЕНЕ: Говорят, что это результат кровосмесительных браков между двоюродными братьями и сестрами, и что…
ГУСТАВ: Послушайте, мне ничего об этом неизвестно. Лично у меня всё быстро заживает!
РЕНЕ: Тем лучше!
ГУСТАВ: А вы? Предполагаю, что вы вышли из народа, и хорошо перемешанного.
РЕНЕ: И горжусь этим!
ГУСТАВ: При этом нельзя сказать, чтобы у вас был слишком уж здоровый вид. Вы были женаты?
РЕНЕ: Нет. После войны я хотел стать рамочных дел мастером.
ГУСТАВ: Рамщиком?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Оригинально.
РЕНЕ: Знаете, это ремесло требует определенного художественного вкуса. Надо уметь подобрать соответствующую рамку. В зависимости от сюжета рама должна быть либо тонкая и легкая, либо более тяжелая и массивная…
ГУСТАВ: Благодарю вас, мне известно, что такое рама для картины! Значит, вы любите живопись?
РЕНЕ: Да. То есть, по крайней мере, я ценю гармонию в сочетании картины и рамы.
ГУСТАВ: То есть, упаковка интересует вас больше, чем подарок.
РЕНЕ: Не знаю, но думаю, что я был бы хорошим рамщиком.
ГУСТАВ: Почему бы и нет? Уверен, что среди хороших рамщиков встречаются и хромые.
РЕНЕ: Однако из-за капризов моей ноги я предпочел обосноваться здесь. Мне нравится.
ГУСТАВ: Вам здесь нравится?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Меня это не удивляет. Вам везде будет хорошо. У вас поразительная способность к адаптации, я прав?
РЕНЕ: Даже и не знаю.
ГУСТАВ: И вы считаете, что это положительное свойство?
РЕНЕ: Вы за что-то сердитесь на меня?
Появляется Фернан
РЕНЕ: Вам лучше?
ФЕРНАН: Да вроде ничего… Не слишком-то всё это весело, верно?
РЕНЕ: Не слишком.
ГУСТАВ: Что случилось?
ФЕРНАН: Мне стало нехорошо прямо на краю могилы, предназначенной для нашего друга Мерсье, и я туда свалился.
ГУСТАВ: Заняли его место?
ФЕРНАН: В какой-то степени. Рухнул в могилу, как мешок, а, когда очнулся, не знал, что делать… Хотя понимал, что в могилу сваливаться не следовало.
ГУСТАВ: Мое отсутствие было не слишком заметно?
ФЕРНАН: Нет.
ГУСТАВ: Никто не спрашивал ни где я, ни почему я…
ФЕРНАН: Нет, нет, всем это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тем лучше! Вас не смущает, что я передвинул собаку на старое место?
ФЕРНАН: Нет, если она будет вести себя спокойно.
РЕНЕ: Бедный Мерсье… Странно, когда кончают самоубийством в таком возрасте. Я всегда думал, что самоубийство — удел молодых.
ГУСТАВ: Вы уже двадцать пять лет, как покончили с собой.
РЕНЕ: Знаете, Фернан, Густав сегодня за что-то на меня сердится.
ГУСТАВ: (Фернану) Но ведь так оно и есть! Двадцать пять лет в этой дыре… Разве не так?
ФЕРНАН: А я — десять.
ГУСТАВ: Да, но вы тоже, как он. Вы… эээ…
Густав стучит указательным пальцем по лбу.
ФЕРНАН: Я сумасшедший?
ГУСТАВ: Нет, но у вас — постоянная потребность во врачебном присмотре. Что до меня, я никогда не смог бы надолго остаться в богадельне. У меня потребность… остаться в истории!
РЕНЕ: Звучит красиво, особенно в устах человека, который практически не выходит из своей комнаты.
ФЕРНАН: А что, собственно, вы понимаете под «остаться в истории»?
РЕНЕ: Да, что же вы совершили такого значительного? Поделитесь с нами.
ГУСТАВ: О!… Не знаю даже, с чего начать, это очень длинная история.
Небольшая пауза, во время которой Фернан и Рене как будто бы ждут рассказа Густава.
РЕНЕ: Чего здесь предостаточно, так это… времени.
ГУСТАВ: Что же я могу вам рассказать… Ну, вот например: я участвовал во Второй войне.
ФЕРНАН: В качестве военного? Участвовали в боях?
ГУСТАВ: Нет, разумеется, нет. Но во время оккупации остался в Париже на своем посту.
ФЕРНАН: То есть?
ГУСТАВ: Я встретил их лицом к лицу. Я был там!
ФЕРНАН: Должно быть, немцам пришлось несладко!
РЕНЕ: Сколько было сомнений, прежде чем они вошли во Францию: «А где Густав?»
ФЕРНАН: Когда они снова явились в сороковом году, хотел бы я воспользоваться случаем, чтобы вернуть им их железо…
Показывает на свой череп.
РЕНЕ: А они не захотели?
ФЕРНАН: Им ничего не оставалось делать!
ГУСТАВ: А сестра Мадлен присутствовала на похоронах?
РЕНЕ: Да. Кстати, она была весьма удручена.
ФЕРНАН: Знаете, почему?
ГУСТАВ: Скорбь входит в ее работу.
ФЕРНАН: Нет, потому что Мерсье родился 6 марта, один-единственный. И теперь, после его смерти 6 марта ни у кого нет дня рождения. Зияние. У нее неприятности!
ГУСТАВ: Тем лучше!
ФЕРНАН: Недурно было бы сбежать и бросить сестру Мадлен наедине с проблемой заполнить еще три опустевших дня рождения.
ГУСТАВ: Отличная идея!
РЕНЕ: И это говорите вы? Ни разу не покинувший приюта.
ГУСТАВ: Ради того, чтобы обойти кладбище, — не стоит труда. В любом случае, вы в путешествие не соберетесь, вам и здесь хорошо. (Фернану:) Вы знаете, Фернан? Рене здесь хорошо.
ФЕРНАН: Кстати, Рене, на какой вы стадии?
РЕНЕ: Вы о чем?
ГУСТАВ: О вашей малышке…
РЕНЕ: Да ни на какой.
ФЕРНАН: Видели вы ее?
РЕНЕ: Встречал пару раз. Дружеский поклон — и все дела.
ФЕРНАН: Аааа… события развиваются.
ГУСТАВ: Вы не могли бы привести ее сюда, чтобы мы посмотрели, как она выглядит?
РЕНЕ: Конечно же, нет.
ГУСТАВ: Пригласите ее выпить с нами чаю. Было бы очаровательно.
РЕНЕ: И речи быть не может.
ГУСТАВ: Может быть, ей бы доставило удовольствие.
РЕНЕ: В чем бы оно состояло?
ГУСТАВ: Как-никак мы люди представительные, сдается мне.
РЕНЕ: Так устраивали бы сами ваши встречи! Нет же, вы предпочитаете валтузить сестер и глядеть на тополя.
ФЕРНАН: А она отвечает на ваши поклоны?
РЕНЕ: Да, какой-то жест, да.
ФЕРНАН: Это отлично, Рене.
ГУСТАВ: Курочка только и ждет, чтобы ее сварили.
РЕНЕ: Ладно. Послушайте, пожалуйста, не будем больше говорить об этой девушке. Ладно?
Оба утвердительно кивают головами.
ФЕРНАН: Следующий этап — узнать, как ее зовут.
ГУСТАВ: (Фернану) Не понимаю, почему он не хочет ее пригласить.
РЕНЕ: Пожалуйста, прошу вас, оставьте меня в покое.
ГУСТАВ: Если бы я оказался на вашем месте, все было бы организовано в два дня.
РЕНЕ: На моем месте? Так пойдемте со мной, если вам так хочется ее увидеть.
ГУСТАВ: Почему бы и нет?
РЕНЕ: Так чего же вы ждете в таком случае?
ГУСТАВ: Разумеется, не вашего разрешения. Захочется, так и пойду.
РЕНЕ: Но вы не в состоянии никуда пойти, вы и не выходите никогда. Когда это случилось в последний раз?
ГУСТАВ: Не помню, последний раз это было…
РЕНЕ: Три месяца назад это было.
ГУСТАВ: Точно, три месяца назад я обошел вокруг…
РЕНЕ: Вокруг? Да вас нашли свернувшимся в грязи перед решеткой, вы стенали, как дитя…
ФЕРНАН: В позе зародыша…
РЕНЕ: Вам не удастся отсюда выйти! Я прав или нет, Фернан?
ФЕРНАН: Не берите меня в свидетели, я этого боюсь.
РЕНЕ: Надо смотреть правде в глаза, старина. Единственное, на что вы способны, — это кинуть ваши дряхлые кости на этой террасе!
ГУСТАВ: С чего это вас так разбирает? Успокойтесь, я совершенно в состоянии отсюда выйти.
РЕНЕ: Нет!…Нет, вы уже обросли здесь мелкими привычками. Вы пропадете без сестры Мадлен, без этой собаки, без ваших тополей.
ГУСТАВ: Вы меня провоцируете?
РЕНЕ: Да, и при этом совершенно спокоен… Даже… даже, если допустить, что вы пройдете через парк, сестра Мадлен уж, конечно, не допустит, чтобы вы ступили за решетку.
ГУСТАВ: Хотел бы я видеть, как сестра Мадлен сможет помешать мне в чем бы то ни было.
РЕНЕ: Могу вам гарантировать, что она воспротивится вашему выходу за пределы приюта.
ГУСТАВ: (встает) Ладно. При других обстоятельствах, Рене, я бы набил вам морду, но вы стары и увечны, битва была бы неравной. Я предпочитаю вам наглядно показать, что вы ошибаетесь. Пошли, Фернан. Уйдем отсюда немедленно!
РЕНЕ: Нет, с Фернаном не считается. Надо идти в одиночку.
ГУСТАВ:…Отлично! Я справлюсь и один.
РЕНЕ: Решетку вам не пройти.
ГУСТАВ: Посмотрим.
ФЕРНАН: Будьте осторожны, по крайней мере…
ГУСТАВ:…Поехали!
РЕНЕ: Ну, так за дело!
ГУСТАВ: (после паузы)…Хорошо… Иду… один. Возможно, до скорого свидания… Говорю «возможно», потому что не факт, что вообще вернусь.
РЕНЕ: Мы здесь подождем некоторое время, а потом, если вы не вернетесь, пойдем ужинать без вас.
ГУСТАВ: Прекрасно! Замечательно! Счастливо оставаться.
Уходит.
ФЕРНАН: Возможно, вы запустили адскую машину.
РЕНЕ: Говорю вам, выйти он не осмелится.
Рене встает и пытается разглядеть с террасы, что происходит вдалеке. Фернан к нему присоединяется.
ФЕРНАН: Вам известно, что во время войны он проявил неслыханное мужество.
РЕНЕ: Пусть так, но выйти он не осмелится… Кстати, вы заметили, он убежден, что я старше него, вопреки реальному положению вещей!
ФЕРНАН: Мне кажется, он опасается лишь одного…
РЕНЕ: Я спрошу у сестры Мадлен, сколько ему лет.
ФЕРНАН: Облысеть.
РЕНЕ: Черт подери, я его не вижу…
ФЕРНАН: Мысль о смерти его не страшит, его обуревает ужас перед лысиной…
РЕНЕ: Он — кокетка! Потому и возраст свой скрывает. Вы знали, что жена бросила его и ушла к знаменитому химику?
ФЕРНАН: Мне он про химика ничего не говорил.
РЕНЕ: Кругом всё спокойно… Странно.
ГУСТАВ: (он возникает у выхода справа) Разумеется, всё спокойно!
РЕНЕ: Вы меня напугали!
Пауза, во время которой Рене рассматривает волосы Густава, который медленно расхаживает по террасе.
РЕНЕ: Ну и?
ГУСТАВ: Ну, я дошел до решетки. Как вы и предвидели, сестра Мадлен хотела вмешаться. Кстати, надо отдать должное определенному мужеству этой безумицы… Мы долго смотрели друг на друга в упор, и я сказал себе: «Густав, малыш, ты участвовал в самых кровавых битвах Великой войны; раненный, ты провел три дня и три ночи в воронке за линией фронта с вражеской стороны; ты собрал все ордена и медали, которые есть на вооружении у французской армии. Не будешь же ты сражаться с насморочной сиделкой ростом метр пятьдесят шесть. Это недостойно тебя».
ФЕРНАН: У сестры Мадлены насморк?
ГУСТАВ: Небольшой.
РЕНЕ: И что же вы сделали?
ГУСТАВ: Прошел полкруга и принял решение.
РЕНЕ: Эта небольшая прогулка была ненапрасной.
ГУСТАВ: Тест на отъезд. Давайте уедем, в самом деле! Предлагаю вам французский Индокитай!
РЕНЕ: Индокитай?
ФЕРНАН: (Рене) Вы запустили адскую машину.
ГУСТАВ: Давно мне хочется туда вернуться. Вы знаете французский Индокитай?
РЕНЕ: Французского Индокитая больше не существует, Густав. Французов там больше нет.
ГУСТАВ: Тем лучше! Значит, никого не встретим. А вы знаете?
ФЕРНАН: Нет.
ГУСТАВ: Я-то хорошо знаю… Река Меконг… Китайское море… муссоны… предельная влажность… А приходилось вам видеть спускающиеся уступами рисовые плантации?
Рене и Фернан отрицательно качают головами.
ГУСТАВ: А старого и беззубого рыбака-камбоджийца, который чинит свою сеть?
Та же реакция.
ГУСТАВ: А это надо видеть, старина, проникнуться этой полной своей потерянностью на чужбине.
РЕНЕ: Не сомневаюсь. А что мы будем делать в Индокитае?
ГУСТАВ: Что будем делать в Индокитае? Что будем делать?… А что вы здесь делаете?
РЕНЕ:…
ГУСТАВ: Сможете преследовать лаосских женщин на улице. Лаоссок или лаотянок?
РЕНЕ: Я их не знаю.
ГУСТАВ: Научитесь узнавать. Десять тысяч лет рабства! Из поколения в поколение они ходят, запеленав ноги в ленты и скользя по соломенным циновкам. Наслаждение им неведомо, зато они безоговорочно повинуются… Индокитай — это как раз для вас, говорят вам.
У Фернана головокружение.
ГУСТАВ: У него снова обморок.
РЕНЕ: На сей раз, есть от чего.
Густав неловко встряхивает Фернана.
ФЕРНАН: Мы зайдем с тыла, мой капитан, с тыла…
Фернан приходит в себя.
ГУСТАВ: Фернан… Нужно будет подумать о том, чтобы удалить ваш осколок.
ФЕРНАН: Извините, я отключился на фразе о лаосских женщинах.
ГУСТАВ: А говорил я вам о кхмерских храмах?
ФЕРНАН:…Нет, или я это пропустил…
РЕНЕ: И какие же они, кхмерские храмы?
ГУСТАВ: И не спрашивайте, ибо описать их красоту невозможно.
РЕНЕ: В самом деле?
ГУСТАВ: Ну? Что вы скажете? И никакой тебе Мадлен, ни Шассаня, ни мрачных похорон, со всем покончено.
ФЕРНАН: А как туда ехать, в Индокитай?
ГУСТАВ: На пароходе! Индокитай — это пароход. Многомесячное путешествие… Заманчиво, а?
РЕНЕ: Не знаю, как Фернан в его нынешнем состоянии…
ГУСТАВ: Да Фернан в полном порядке. Отправимся ночью, а сестре Мадлен ничего не скажем, если вы боитесь.
РЕНЕ: Проблема не в этом.
ГУСТАВ: Благодаря вам, Рене, и спасибо большое за это, я осознал, что дольше находиться здесь невозможно.
РЕНЕ: Но я и не помышлял об Индокитае, я скорее думал о…
ГУСТАВ: Здесь мы выживаем из ума. Взаперти, наполовину в могиле. Разве не так, Фернан?
ФЕРНАН: Индокитай страшно далеко.
ГУСТАВ: Далеко? Да наплевать нам с высокого дерева, что это далеко! Для нас теперь всё далеко, какая разница. Вы меня разочаровываете, Фернан.
РЕНЕ: Будем действовать поэтапно.
ГУСТАВ: Само собой. Одномоментно не путешествуют.
РЕНЕ: Нет, я хочу сказать… начнем, например…. с пикника что ли…
ГУСТАВ: С чего?
РЕНЕ: На выходе из деревни есть поляна, на ней можно устроить пикник, если хотите.
ГУСТАВ: Пикник?
РЕНЕ: Ну да, пикник, или еще что-нибудь в таком роде, как хотите.
ГУСТАВ: И вы всерьез намерены отправиться на пикник?
РЕНЕ: А вы как думаете, Фернан?
ФЕРНАН: Право, не знаю. Конечно, это не так экзотично, как Индокитай, но и в этом предложении есть притягательная сила, должен сказать.
ГУСТАВ: (Фернану) Вы ставите Индокитай и пикник на одну доску?
ФЕРНАН: Нет, я только сказал, что оба предложения меня привлекают.
ГУСТАВ: Значит, по-вашему, полуостров Индокитай со всеми его богатствами и пикник на полянке одно и то же?
РЕНЕ: С вами очень трудно спорить, Густав.
ГУСТАВ: Если хотите спорить, будем спорить, но только я сразу хочу сказать относительно пикников: на мой вкус, нет ничего более отвратительного!
РЕНЕ: Тогда не будем больше об этом говорить…
ГУСТАВ: Что такое пикник, в сущности? Выходишь отсюда с плетеной корзинкой, где лежит хлеб, колбаса и бутылка молока. Плетешься, как последний идиот, до вашей полянки, там стелишь дурацкое одеяло, чтобы не промочить задницу, и вместе с двумя другими стариками будешь жрать ломтями болонскую колбасу. Я верно говорю?…
РЕНЕ: Не хотите пикника, так не будем больше об этом говорить… И потом, мы вовсе не обязаны всё делать вместе.
ГУСТАВ: Ошибаетесь!
РЕНЕ: Почему?
ГУСТАВ: Потому что так сложилось. У нас нет другого выбора.
ФЕРНАН: Я предлагаю компромиссное решение.
РЕНЕ: (Фернану) Сейчас он вам скажет, что больше всего на свете ненавидит компромиссные решения.
ФЕРНАН: Я предлагаю отправиться наверх!
РЕНЕ: Наверх — эту куда именно7
ФЕРНАН: Туда! На холм, где растут тополя.
ГУСТАВ: И где шумит ветер… Фернан прав, это неплохой компромисс между Индокитаем и пикником.
РЕНЕ: «Туда, где шумит ветер»! И, оказавшись там, наверху, вы замрете, разглядывая горизонт…. и ветер будет трепать ваши волосы.
ГУСТАВ: Почему вы так говорите?
РЕНЕ: Как именно?
ФЕРНАН: А что, собственно, мешает нам подняться наверх, Рене? Предположим, по каким-то мистическим причинам вы не любите тополя, это одно. Другое дело, что ничто не может нам помешать подняться наверх.
РЕНЕ: Ничто, если не считать осколка снаряда в черепе, и того, что Густав — патентованный сумасшедший — вы уж извините меня, старина, я только констатирую факты — вот и всё. Это единственные легкие помехи в задуманном кругосветном плавании.
ГУСТАВ: Вы забыли упомянуть вашу несчастную хромую ногу.
ФЕРНАН: Туда, где шумит ветер, Рене!
ГУСТАВ: А через неделю, смею напомнить, на нашу террасу явятся все трёхнутые обитатели богадельни и будут тут шаркать.
ФЕРНАН: Представьте себе реакцию Мадлен!
РЕНЕ: В конце концов, Фернан, вы отдаете себе отчет, что в вашем состоянии…
ГУСТАВ: Ветер, Рене, ветер!
РЕНЕ: Да нет, я понимаю символику. Разумеется, ветер — это прекрасно.
ГУСТАВ: Надо иметь вкус к эпосу, старина!
ФЕРНАН: Отдайтесь эпосу, Рене, поднимемся наверх! Сменим обстановку.
РЕНЕ: Да не хочу я никакого эпоса! Зачем вам, чтобы я ему отдался?!
ГУСТАВ: Тополя, Рене, тополя!
РЕНЕ: Ох, и надоели же вы мне со своими тополями! Пойду, пройдусь…
Выходит.
ГУСТАВ: С самого начала у него проблемы с тополями! Странно, а?
ФЕРНАН: Может, аллергия…
Затемнение
