Терраса.
В глубине сцены — довольно широкий выход с нее. Другой выход, поуже, виден справа. Слева — деревянная сторожка. Единственное украшение пространства — каменная скульптура собаки. В центре сидят трое мужчин.
У первого, это Фернан, на голове повязка. Он читает газету. Другой, это Густав, смотрит вдаль. Пристальностью его взгляд напоминает собачий. Третий, это Рене, сидит, вытянув одну ногу. Рядом с ним лежит трость, на коленях — книга.
РЕНЕ: Через пару недель в парке станет особенно красиво… Люблю я месяц август.
ГУСТАВ: Так и знал, что один из вас нарушит молчание. Было прекрасно, так нет же, вам приспичило разделить с нами вашу страсть к августу месяцу.
ФЕРНАН: Вам не нравится месяц август?
ГУСТАВ: Я его терпеть не могу. Среди других месяцев он — то же самое, что воскресенье среди дней недели: никчемный…хуже других.
РЕНЕ: Зато он обещает прекрасные краски осени…
ГУСТАВ: Какой такой осени? Сентябрь, октябрь — агония, ноябрь — уже погребение…А самый дурацкий месяц — это декабрь: Рождество! В январе и феврале промерзаешь до костей… Март и апрель — сплошное надувательство: обещаний много, а толку мало…Потом снова начинается гадость: май, июнь, июль…
ФЕРНАН: Глобальное невезение…
РЕНЕ: Я встретил сестру Мадлен. Сегодня вечером отмечают день рождения Шассаня.
ГУСТАВ: Когда же это кончится, в самом деле? Просто мания какая-то — праздновать все дни рождения. Будто мы дети. Можно подумать, что здесь — ясли, а не дом для престарелых ветеранов войны.
ФЕРНАН: Совершенно с вами согласен, это невыносимо.
ГУСТАВ: Эта Мадлен — восторженная особа, просто одержима праздниками!
ФЕРНАН: Очень боюсь грядущего Нового года.
РЕНЕ: Почему?
ФЕРНАН: У нас сейчас 1959, наступит 1960, то есть мы вступаем в новое десятилетие! Она непременно пожелает отметить сие обстоятельство, и каждый получит по двойной порции.
ГУСТАВ: Уж будьте уверены, она десять лет ждала этого момента!
РЕНЕ: И всё же у Шассаня сегодня день рождения.
ФЕРНАН: Вы заметили, что никогда два дня рождения не попадают на одно и то же число?
РЕНЕ: Да.
ФЕРНАН: И знаете, почему? Потому что Мадлен этого терпеть не может. Подозреваю, что она и за больными ухаживает в соответствии с датами их рождения. Если ваш день никем не занят, будете жить, а если занят…
РЕНЕ: Тогда что?
ФЕРНАН: Помните Маро, капитана Маро? Он родился 12 февраля, как и я. Так вот, умер, не прожив здесь и шести месяцев… Вопрос стоял: или он, или я. Мне повезло больше.
РЕНЕ: Но он поступил уже умирающим.
ФЕРНАН: Нет, нет, сестра Мадлен от него избавилась, и я уверен: причина — только в дате его рождения. Некоторым образом она выбрала меня.
РЕНЕ: Как бы то ни было, она попросила меня сочинить, вместе с вами обоими, как она подчеркнула, небольшой стишок в честь лейтенанта Шассаня.
ФЕРНАН: Он здесь с какого времени?
РЕНЕ: Очень давно.
ГУСТАВ: Как выглядит?
ФЕРНАН: Такой большой.
ГУСТАВ: В каких пределах?
ФЕРНАН: Не объять: человек-гора.
РЕНЕ: Вы не могли его не заметить. Блуждающая блаженная улыбка, явные трудности с доведением фразы до конца…да, впрочем, и с тем, чтобы ее начать. Вроде как в детство впал.
ФЕРНАН: Гигантский младенец.
ГУСТАВ: Нет, я его не видел. Знаете, я выхожу из своей комнаты только на час в день, чтобы поскучать тут с вами, потом съедаю тарелку теплого овощного супа и ложусь спать… Здесь столько чокнутых.
ФЕРНАН: А почему именно нам выпала такая честь — сочинить поздравление Шассаню?
РЕНЕ: Потому что он нас уважает. Сестра Мадлен только что мне это подтвердила.
ГУСТАВ: Меня он уважать никак не может, я с ним и слова не сказал. Даже не знаю, как он выглядит.
РЕНЕ: У вас есть идеи относительно поздравления?
ФЕРНАН:…Нет.
РЕНЕ: Сделать нужно к вечеру…Праздничный ужин будет вечером…а подумать надо уже сейчас.
ФЕРНАН: (возвращается к чтению газеты) Да, но идей никаких. А у вас, Густав?
ГУСТАВ: Я даже не знаю, кто это такой.
РЕНЕ: Неважно, Мадлен попросила сделать, стало быть, давайте сделаем!
Пауза, во время которой Рене и Густав явно не напрягаются.
РЕНЕ: Шассаню это важно… Восемьдесят пять лет…Ну хоть четыре строчки, рифмованный пустячок…Что рифмуется с «ань»?
ГУСТАВ: Сср…Не знаю.
РЕНЕ: Создается впечатление, что вам наплевать.
ФЕРНАН: Конечно, наплевать.
РЕНЕ: Нехорошо…и сестра Мадлен обидится.
ФЕРНАН: Конечно, нехорошо, но попросила-то она вас, с вас и спросит.
РЕНЕ: Вот как! Ну ладно, сделаю сам… (Про себя:) »Восстань, Шассань, и перестань…»
ФЕРНАН: Как странно, что сестра Мадлен оказывает на вас столь терроризирующее воздействие.
РЕНЕ: Нет никакого террора, я просто стараюсь помочь.
ФЕРНАН: Да нет же, вы перепуганы.
РЕНЕ: Я пытаюсь помочь!
ФЕРНАН: Кстати, вас можно понять, она — настоящее пугало.
РЕНЕ: «При имени твоем, Шассань, готов я встать в любую рань…»
ФЕРНАН:…Но с Мадлен, как с дикими зверями, нельзя показывать, что боишься, иначе она тебя одолеет. Напрасно вы показали ей, что боитесь.
РЕНЕ: «Восстань, Шассань, и перестань…».
ФЕРНАН: Известно вам, что Фериньяк чуть было не схватился с ней врукопашную?
ГУСТАВ: А я надавал ей пощечин.
РЕНЕ: Надавали ей пощечин?
ФЕРНАН: И правильно сделали.
РЕНЕ: За что?
ГУСТАВ: Да не за что. Просто встретил ее утром, когда выходил из своей комнаты, и почувствовал, что она не ждет нападения, расслабилась. Тут я и воспользовался случаем, отметелил ее… С тех пор у нас натянутые отношения.
РЕНЕ: «В Шампани до сих пор все помнят о Шассане…» Неплохое начало, а? Что скажете?
ФЕРНАН: Я пока ничего говорить не стану. Подожду со своим мнением до конца строфы.
РЕНЕ: А вы, Густав? Как вам «Шассань-Шампань»?…
ГУСТАВ (после паузы): Все доблести при нем: и рост, и стать, и сила.
Ему неведомы сомненья и испуг
Попробуй одолеть — не тут-то было!
Но, главное, Шассань — наш друг!
Следует небольшая пауза — свидетельство потрясения Рене и Фернана
РЕНЕ: Потрясающе, то, что надо, браво!
ГУСТАВ: Талант не скроешь…
РЕНЕ: Я перепишу себе.
Записывает стихи на газете
ФЕРНАН: Сестра Мадлен будет в восторге.
ГУСТАВ: Тем хуже для нее.
РЕНЕ: Кстати, Фернан, сестра Мадлен, как обычно, передала мне вашу почту. Что мне с ней делать?
ФЕРНАН: Вы прекрасно знаете, что я писем не читаю.
РЕНЕ: Я-то знаю, но она все же упорно передает мне для вас почту, в надежде, что вы измените свое решение.
ФЕРНАН: Поступайте, как обычно: отдайте письма Густаву, поскольку он никогда их не получает.
Скрепя сердце, Рене передает письма Густаву
РЕНЕ: Никак не могу понять, как это вы позволяете Густаву читать свои письма.
ГУСТАВ: (берет почту) Спасибо.
ФЕРНАН: А что такого?
РЕНЕ: Не слишком вежливо по отношению к тем, кто взял на себя труд вам написать.
ФЕРНАН: Да это всё сестра, достала меня. Уже лет десять, как пишет одно и то же. Пусть Густав пользуется.
Читая письмо, Густав засмеялся. Рене пытается заглянуть в письмо из-за его спины, но Густав ему препятствует и смотрит на Рене укоризненно.
РЕНЕ: А между тем получать письма приятно. Вчера, например, я узнал, что одна из моих двоюродных сестренок выходит замуж в следующем месяце.
ФЕРНАН: Потрясающе.
ГУСТАВ: Стало быть, у вас имеются двоюродные сестренки?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Странно!
РЕНЕ: Отчего же?
ГУСТАВ: Не знаю. Но мне трудно представить вас с кем-нибудь молодым или с ребенком.
РЕНЕ: Почему же?
ГУСТАВ: Вроде бы и причин никаких нет! Но вижу вас скорее со старенькими кузинами или старенькими тетушками.
Густав возвращается к чтению письма
РЕНЕ: У меня есть и старенькая тетушка.
Густав игнорирует Рене
ГУСТАВ: (Фернану) Ну и зануда, этот ваш кузен Пьер…И не подумаю утаить от него, что я по этому поводу думаю.
РЕНЕ: Вы собираетесь ему ответить?
ГУСТАВ: Этого требует элементарная вежливость.
РЕНЕ: Но те, кто пишет Фернану, его семья, они что, ни о чем не подозревают?
ГУСТАВ: Вначале они пребывали в некотором замешательстве, поскольку я путал всех членов семейства. Кроме того, я подписываюсь своим именем — Густав, что наводит их на мысль о серьезном умственном расстройстве…Кстати, тут они не так уж далеки от истины.
РЕНЕ: Я не знал, что вы им отвечаете.
Какое-то время Фернан сидит с закрытыми глазами. Потом рука его безвольно падает. У него — обморок
РЕНЕ: Фернан опять отключился.
ГУСТАВ: В который раз!
РЕНЕ: Это всё проказы осколка. Фернан…Фернан…
ГУСТАВ: Он постоянно падает в обморок, это странно.
РЕНЕ: Слава богу, он приходит в себя…Помогите мне, Густав. Надо его приподнять.
ФЕРНАН: (еще в беспамятстве) Мы зайдем с тыла, мой капитан…Зайдем с тыла…
ГУСТАВ: Что он говорит?
РЕНЕ: «Мы зайдем с тыла, мой капитан»…Он часто так говорит, приходя в сознание. Вам лучше, Фернан?
ФЕРНАН:…Благодарю, уже лучше. Прошу прощения, со мной случился обморок…Это происходит как будто всё чаще и чаще, вам не кажется?
Густав и Рене в некотором замешательстве
РЕНЕ:…Нет…
ГУСТАВ: Я не заметил…
РЕНЕ: Кстати, известно вам, что другую террасу, ту, которая выходит в парк, скоро закроют на ремонт?
ФЕРНАН: Нет.
РЕНЕ: Будут перекладывать всю плитку. Давно пора, кстати: она вся покрылась плесенью и скользит, можно навернуться.
ГУСТАВ: Мне, надо сказать, совершенно безразлично, я туда никогда не хожу: слишком много народу.
РЕНЕ: Вот именно. Потому-то я и боюсь, как бы обитатели богадельни не переместились на эту террасу.
ГУСТАВ: На какую?
РЕНЕ: На эту.
ФЕРНАН: На нашу?
РЕНЕ: Да, словом…на эту террасу.
ГУСТАВ: То, что вы говорите, тревожит.
ФЕРНАН: Вы хотите сказать, что на нашу террасу начнется нашествие?
РЕНЕ: Автоматически. Большую террасу напротив закрывают — и публика перемещается сюда, на маленькую… На какое-то время, во всяком случае.
Густав и Фернан взволнованы.
ГУСТАВ: И вы сообщаете нам об этом только теперь? Безответственно с вашей стороны!
ФЕРНАН: Эта терраса — наша. Частное владение!
РЕНЕ: (он не уверен) С точки зрения закона…
ГУСТАВ: А я вам говорю, что, если ничего не предпринимать, все военные ветераны явятся на наши стулья и станут здесь потягивать свое мерзостное горячее молоко.
ФЕРНАН: Надо защищаться! Что мы можем сделать?
РЕНЕ: Проволочные заграждения, мешки с песком, траншеи. Как когда-то…
Густав и Фернан подробно изучают местность. Густав глядит вдаль через широкий выход с террасы.
ГУСТАВ: Я их вижу…Это старичьё уже бредет в нашу сторону.
ФЕРНАН: (обращаясь к Рене) Вы знаете, когда начнутся работы?
РЕНЕ: Думаю, до конца лета.
ФЕРНАН:…Имеется два выхода.
ГУСТАВ: Один надо уничтожить, а другой укрепить…
ФЕРНАН: Три ряда колючей проволоки. Стенка из мешков с песком. Две пушки, чтобы вести перекрестный огонь и держать весь парк под прицелом. Если кому-то вздумается высунуть нос из дома, он — покойник.
ГУСТАВ: Слишком глухая оборона! Оптимально было бы поставить одну пушку 75 калибра, но на высоте.
РЕНЕ: Мы втроем при достаточном количестве боеприпасов и ручных гранат могли бы держать позицию до конца сентября… А, может, и до середины октября.
ФЕРНАН: Вполне достаточно, чтобы они отложили работы до будущего лета.
ГУСТАВ: Вся эта история с ремонтом — просто катастрофа.
РЕНЕ: Не следует преувеличивать.
ГУСТАВ: Нашу террасу надо еще заслужить. Не все заслуживают такого вида. Взгляните, какой пейзаж! Чудесно!
РЕНЕ: С деревьями вдалеке?
ФЕРНАН: С деревьями! Это тополя, Рене!
ГУСТАВ: Видны тополя?
РЕНЕ: Да, да…
ГУСТАВ: Они качаются!
РЕНЕ: О, да…они шевелятся.
Густав и Фернан пристально смотрят на горизонт. Рене снова садится.
ГУСТАВ: Там в тополях, ветер шумит постоянно, а здесь нет ни дуновения. Вот уже шесть месяцев, как я здесь, и верхушка тополя непрерывно качается от ветра. Будто механизм вечного движения.
ФЕРНАН: Взгляните, как это красиво.
РЕНЕ: (бросает быстрый взгляд) Ммм…для меня они, пожалуй, слишком далеко.
ФЕРНАН: Мы говорим о шеренге тополей, там, вдалеке, которые колышутся от ветра…
ГУСТАВ:… А здесь — ни дуновения.
РЕНЕ: У меня от этого мелькания морская болезнь начинается.
ГУСТАВ: Они такие неторопливые…и гибкие, эти тополя. Отличные партнеры для ветра.
ФЕРНАН: Не то, что мы.
ГУСТАВ: (Рене) А вам тополя не слишком-то нравятся, правда?
РЕНЕ: Да нет, уверяю вас, очень нравятся: красиво, величественно…Кстати, ужин сегодня вечером — в 19 часов.
ФЕРНАН: Сегодня вечером?
РЕНЕ: Шассань.
ГУСТАВ: «В честь храброго Шассаня…»
ФЕРНАН: Ах, да, день рождения.
РЕНЕ: Все получат удовольствие, долго не задержат: тост, стихи — и в постельку.
ГУСТАВ: Вы прямо зациклены на этом Шассане. Шассань, Шассань, Шассань!
РЕНЕ: Хотя бы изредка можно ведь поучаствовать в зачаточной общественной жизни этой богадельни. Я не прав?
ГУСТАВ: До чего же надоел этот тип, ей богу. Вы получили свой стишок — отлично, и больше ни слова о нем.
РЕНЕ: Ладно! Вы становитесь агрессивны. Я вас оставлю.
ГУСТАВ: Еще и в позу встаете.
РЕНЕ: Нет, нет, оставляю вас наедине с вашими тополями…
ФЕРНАН: Ладно, Рене, мы против него ничего не имеем, только уж…
РЕНЕ: Вы правы, тип надоел… Бедный доходяга, единственная у него была радость — отпраздновать свои восемьдесят пять… Я глубоко сожалею: не просек, что для столь высоких умов вся эта история прозаична до отвращения.
ГУСТАВ: А вы обидчивы, Рене.
ФЕРНАН: Да, Рене, он прав, не следует впадать в подобное состояние из-за такой малости.
РЕНЕ: Нет, нет, не продолжайте, я ухожу, вы меня раздражаете.
Уходит, опираясь на трость
ФЕРНАН: Не уходите, Рене, это глупо.
Рене уходит
ГУСТАВ: Иногда он лезет в бутылку без всякого к тому повода.
ФЕРНАН: Он очень рассердился.
ГУСТАВ: Слишком уж обидчив.
ФЕРНАН: Вы будете сегодня вечером на дне рождения?
ГУСТАВ: Само собой.
Затемнение