В то время когда Вуд находился в Европе, осенью 1913 года, ему предложили принять участие на Конференции Сольвэ при Международном физическом институте, которая собиралась в Брюсселе. На ней присутствовало около тридцати виднейших ученых, в том числе Эйнштейн, сэр Джемс Джинс, Линдеман, Резерфорд, Рубенс, Ланжевен и мадам Кюри. Мадам Кюри была единственной женщиной, и при открытии конгресса она попросила присутствующих воздержаться от курения, так как не любила запаха табака. Однако Институт снабдил каждого из членов целым ящиком гаванских сигар, и ее просьба была непопулярна. На втором заседании Вуд, в заговоре с Джинсом, вынул свою трубку и зажег ее, Джинс последовал его примеру, а потом, один за другим, и все остальные потянулись к сигарам, Вуд говорит, что мадам Кюри встала, собрала все свои бумаги и удалилась.

Примерно в то же время Вуд случайно купил себе маленький приемник с телефоном, или "беспроволочный принимающий аппарат", как он тогда назывался. Дни, когда приемники приносят голоса и музыку из эфира в каждый дом, были еще далеким будущим. Можно было только "поймать" телеграфную передачу по азбуке Морзе с Эйфелевой башни или другой станции. Никто, кроме чудаков и ученых, приемников не приобретал. Вуд все же купил его, научился принимать по азбуке Морзе, привез приемник в Америку и узнал о начале мировой войны прежде, чем о ней сообщили газеты; об этом лучше рассказать его собственными словами.

"Мы снимали квартиру на Авеню Шарля Флокэ почти под тенью Эйфелевой башни. Однажды по дороге в Сорбонну я проходил мимо электрического магазина и увидел на окне маленький детекторный приемник с телефоном. Рядом висело объявление, что. с этим аппаратом можно слушать. сигналы Эйфелевой. башни. Я подумал, что интересно будет изучить азбуку Морзе и купил его. Один из моих друзей, брат С.С. Мак-Клура, который тоже жил на авеню Шарля Флокэ, работал со мной, и мы вместе выучили азбуку Морзе. Я купил ему приемник. Мы стали посылать и принимать депеши друг от друга. Сигналы с Эйфелевой башни приходили с такой энергией, что между кристаллом и волоском детектора часто проскакивала искра.

Когда я вернулся домой, т. е. примерно в конце июня 1914 года, я решил, что надо продолжать практику с азбукой Морзе, чтобы не забыть ее, и установил приемник в Ист Хэмптоне, почти такой же, как и в Париже, но со 150-футовой антенной. Сигналы с Уэлл-флит на мысе Код и немецкой станции фирмы "Телефункен" в Сэйвиле, на Лонг Айленде, приходили с энергией, вполне достаточной. За несколько дней до начала войны, ранним августом, я принимал букву за буквой, по мере того, как приходили сигналы, не понимая смысла самой депеши, как это всегда бывает с новичками. Вдруг передача кончилась, и я увидел, что написал: "Всем германским кораблям на море. Англия объявила войну Германии, Следуйте немедленно в ближайший германский порт. Ни в коем случае не заходите в английские и французские порты", и, в виде подписи, позывные "Телефункена". Эту депешу передавали с перерывами днем и ночью. Я недоумевал, почему передачи делают по-английски. После объявления войны "Телефункен" продолжал передавать, большей частью по-английски, депеши крейсерам "Дрезден" и "Карлсруэ", и это продолжалось уже во время войны недели три. Тогда мы сильно удивлялись, как наше правительство разрешает посылать их с американской станции. Позднее правительство их запретило.

Много сообщений "Телефункена" передавалось странным шифром, со словами вроде "Cuckoo Buffano" или "Cifo Telico". Эти слова повторялись так часто, что я до, сих пор помню их. Военные новости продолжали приходить из Уэлл-флит и "Телефункен" (пока последнюю не закрыли), и мы имели последние сведения в Ист Хэмптоне задолго до того, как нам присылали газеты. Вошло в обычай приходить ко мне а любое время дня и ночи — даже пьяные, возвращаясь с танцев, забредали к нам во двор и кричали: "Эй, профессор, что новенького в Европе"?

Еще не кончилась первая неделя войны, а Вуд уже написал письмо лорду Рэлею с предложением метода уничтожения цеппелинов, которые в то время привлекали всеобщее внимание. Атакующий самолет должен был пролететь "через дорогу" цеппелина, сбрасывая маленькие горящие стальные дротики или шипы, создающие огненный барьер, сквозь который, цеппелин должен пролететь. "Шипы" он предлагал нанизывать на металлический стержень, понемногу выдвигающийся, сбрасывая их при этом через интервалы меньшие, чем ширина цеппелина. Это делало попадание обязательным, а один удар означал уничтожение огнем пожара всего цеппелина. Это была идея того, что в настоящее время называется серией бомб.

В начале ноября 1914 года он послал во Францию, через посла Жюссерана, предложение пустить на одном из участков западного фронта, шириной в двадцать или больше километров, пары бромбензила или подобного ему соединения, в момент, когда метеорологическая служба гарантирует на несколько часов ветер с запада. Малейшее присутствие этих паров вызывает резь в глазах и обильный поток слез. Глаза невозможно открыть и, как он утверждал, все, что остается- наступать и взять в плен плачущих немцев, ибо человек, не могущий открыть глаза, не может и стрелять. Он обращал внимание на то, что гаагское соглашение не будет этим нарушено, ибо настоящих ранений не последует. Это было за шесть месяцев до того, как немцы начали применение хлора в малых масштабах, после чего были быстро, разработаны противогазы. Слезоточивые газы позднее были применены обеими воюющими сторонами.

Вуд говорит; что идея пришла ему в голову внезапно, когда он возвращался с заседания Национальной Академии с профессором Пэпином и доктором Уэлчем. Оба они посмеялись над идеей и сказали, чти газ сразу разлетится по воздуху. Вуд возразил им, что запах фабрики, перерабатывавшей рыбу на удобрение, в пятнадцати милях от Ист Хэмптона, при некоторых направлениях ветра, совершенно непереносим.

Позднее, когда он был во Франции, он обсуждал вопрос с французскими военными химиками и напомнил им, что делал предложение еще в 1914 году. Они согласились с ним, что если бы попробовать это тогда на двадцатипятикилометровом фронте, они, вероятно, прорвали бы его.

Вскоре после вступления в войну Америки в Нью-Йорке состоялось заседание Совещательного комитета по морским делам, по. предложению адмирала Симса. Комитет состоял из группы штатских ученых, инженеров, а также морских офицеров, от которых ожидали ценных для флота предложений. Симс собирался отправиться в Англию, чтобы совместно с британским адмиралтейством обсудить борьбу с подводными лодками, желая вооружиться последними теориями. Доктор Вуд, хотя и не член Комитета, был в числе приглашенных. Во время обмена мнений доктор Вуд предложил провести опыты с тем, что теперь называют "блистерами". Его идеей было создать наружную оболочку из тонкой стали, разделенную на герметические камеры и приваренную к корпусу корабля под ватерлинией. Торпеда должна взорваться при ударе о наружную оболочку, и газы взрыва распространятся в воздушное пространство, теряя при этом большую часть своей разрушительной силы. Он сказал, что идею можно испробовать с малыми расходами на каком-нибудь старом корпусе, с бомбой вместо торпеды. Хэдсон Максим, специалист по взрывчатым веществам, вскочил и воскликнул: "Профессор Вуд совершенно не прав: отделение надо наполнить водой, а не воздухом". Это была полнейшая чепуха, и раздались крики: "Нет! Нет!". Симс застучал рукой по столу и сказал, что дальнейшие споры будут пустой тратой времени, так как британское адмиралтейство информировало его, что ни один вид защиты от торпед, включающий в себя надстройки снаружи корпуса судна, рассматриваться не будет.

Во второй половине войны английские линейные корабли и крейсеры уже снабжались "блистерами", которые мы видим на многих фотографиях судов, участвующих в современной войне. Принцип "антиторпедных воздушных мешков" теперь принят всеми конструкторами, но их устраивают внутри корпуса. Странно, что Симс ничего не знал о них на заседании в Нью-Йорке, если британский флот уже применял их. На том же заседании Вуд изумил всех и поверг некоторых в краску, предложив, что, может быть, тренировка тюленей для охоты за подводными лодками даст хорошие результаты. Все рассмеялись, а некоторые из членов уже стали переходить к другой теме. Но Вуд встал и потребовал слова. Он был знаменитым ученым, и его выслушали, а британское адмиралтейство, да поможет ему бог, даже испытывало этот способ. Вуд начал с указания, что тюленей можно выучить почти всему тому, чему учат собак. Ошейник со стальной проволокой, прикрепленный к большому буйку, окрашенному в яркий красный цвет и плавающему по поверхности, даст возможность катеру-охотнику следовать за тюленем! А. Г. Вебстер, профессор физики в Университете Кларка, протестовал против траты времени Комитетом на такие странные предложения, а другой из членов сказал, что нельзя научить животное тому, к чему у него нет естественного инстинкта. Вуд ответил контрвопросом: "Что вы скажете об охотничьих собаках, выслеживающих мешок с семенами аниса"?, и предложил проконсультироваться у профессионального дрессировщика тюленей, который лучше сможет судить о выполнимости идеи.

Симс отвез идею в Лондон, и меньше чем через месяц адмиралтейство проводило опыты с тюленями, на озере в Уэльсе, после того, как идея прошла через руки американского морского атташе в Лондоне. Они выяснили, что тюленей действительно можно приучить гоняться за звуком винта подводной лодки, а также, вероятно, и за запахом масла и выхлопных газов. Опыты начались с электрического зуммера, и голодного тюленя награждали свежей рыбой, как только он обнаруживал его. В опытах с собственными подлодками они даже имели, как говорит Вуд, "значительный успех".

"Подводные ищейки" ни разу не выследили и не поймали ни одной германской лодки, и, как честный биограф, я должен сказать, что "значительный успех", приписываемый доктором Вудом своим ученым тюленям, не явился решающим фактором войны на море. На них надевали намордники, чтобы отбить охоту к самостоятельным экспедициям за рыбой, но одной из трудностей была их тенденция гоняться, несмотря ни на что, за стаями сельдей — так же, как ищейка бросает след преступника и гонится за кроликами. Другие трудности состояли в том, что тюлени постоянно бросались за "своими" кораблями, и что поплавки на их "доводках" нельзя было сделать достаточно большими, чтобы их было видно во время волны и тумана. Тюлени научились выслеживать машинное масло и звук винтов, подтвердив этим уверенность Вуда, но вся эта затея, как мне кажется, была столь же выполнимой, как, скажем, сыпать подводным лодкам соль на хвосты. Из всех фантастических экспериментов вышел только один важный результат. Они доказали, что тюлени прекрасно слышат, плавая с полной скоростью под водой, и эта открытие явилось базой для усовершенствования гидрофонов, которые погружали в воду для подслушивания шума винтов. Звуки, создаваемые потоком воды у отверстия "трубы", заглушали все остальное, и для подслушивания приходилось замедлять ход или совсем останавливать судно. Изучив очертания ушей тюленя, гидрофонам придали новые профили, сильно их улучшив.

После того как Вуд получил чин майора и работал в Бюро изобретений в Париже, вместе с союзными учеными, он изобрел то, что впоследствии называли "паутинной гранатой", "макаронной гранатой", "проволочной гранатой" и "парашютным снарядом". Это изобретение соединяет в себе обе черты военных идей Вуда. Оно вполне фантастично и в то же время оказалось практическим, так как есть сообщения, что англичане вспомнили о нем и применили его при обороне Лондона в 1940 году, и международная печать единогласно приписывает первоначальную идею Р. В. Вуду, профессору физики Университета Джона Гопкинса. Вот что рассказывает о нем Вуд:

"Обсуждая средства обороны от вражеских самолетов с группой французских летчиков на одном из аэродромов в ноябре 1917 года, я предложил произвести опыты с гранатами, заряженными мотком стальной рояльной проволоки, сконструированными по образцу пиротехнических "парашютных бомб". Один конец проволоки должен быть прикреплен к стакану снаряда, а другой — к маленькому шелковому парашюту. При разрыве стакан полетит вниз, разматывая проволоку, а парашют откроется и будет медленно спускаться с длинным проволочным "хвостом", висящим снизу, как паук, который соткал длинную паутину, и которого ветер уносит с этой паутинкой. Потом я предлагал то же самое на одном из собраний Бюро изобретений в Париже, называя его "паутинным снарядом", но тогда никто не заинтересовался этой идеей. После войны я много раз упоминал о нем на популярных лекциях, как примере применения науки к войне. За время между двумя мировыми войнами на эту тему было взято разными авторами несколько неосуществленных "бумажных" патентов. Если верить газетным сообщениям, проволочные снаряды. применяемые в современной войне, не снабжаются парашютами и падают быстро".

Все это горячее время, пока Вуд изобретал военные машины, и позже, когда он сам принял участие в войне, использовав все возможности, чтобы надеть форму и попасть на действительную службу, на фронт за океаном, он не прекращал и чисто научной работы.

В начале лета 1916 года он занимался в Ист Хэмп-тоне разработкой нового фильтра для фотографирования планет в ультрафиолетовых лучах, который он собирался установить на огромном шестидесятидюймовом рефлекторе в обсерватории на Маунт-Вильсон, в Калифорнии. Фильтр состоял из ячейки, сделанной из короткого обрезка квадратной бутылки, закрытого по концам пластинками из "увиолевого" стекла. Ячейка наполнялась парами брома, которые, как он знал, были прозрачны для ультрафиолетовых лучей и поглощали всякое другое излучение, способное действовать на фотопластинку.

В конце сентября Вуд поехал с женой и дочерью Маргарет в Сан-Франциско — их первый визит к родителям со времени землетрясения в 1906 году. Вуд сразу же отправился в Пасадену и поселился в так называемом "Монастыре", где жил штат обсерватории Маунт-Вильсон. Шестидесятидюймовый телескоп был предоставлен ему на четыре вечера, и, к своей радости, он нашел здесь Харлоу Шэпли, который когда-то помогал ему в Принстоне. Теперь он состоял сотрудником обсерватории и готов был помочь ему. Бромовую ячейку смонтировали на медной рамке непосредственно перед фотографической пластинкой, которая устанавливалась у отверстия вверху трубы телескопа, в то время как огромное стеклянное серебряное зеркало было внизу. Были сделаны снимки Юпитера и Сатурна в инфракрасном, желтом, фиолетовом и ультрафиолетовом свете. Последний снимок показал на Сатурне экваториальную полосу, которую до тех пор никто не видел и которая дала повод для больших споров между астрофизиками. Наконец, было решено, что это — облако очень мелкой пыли, окаймляющее внутренний край кольца планеты.

Вернувшись в конце октября в Балтимору, Вуд начал новую работу с профессором Окано, японским ученым, которого прислали работать у него. Они исследовали так называемый потенциал ионизации паров натрия, который до тех пор не был определен. Говоря проще, они собирались, в частности, определить самое низкое напряжение, которое вызывало бы свечение паров натрия в вакуумной трубке. Окончательный результат был интересен, но они не были уверены в нем, пока не нашли и не устранили причины ошибок в установке. Натриевая лампа работала при разности потенциалов всего в 1,5 вольта, т. е. от одного сухого элемента, при условии, что в парах были свободные электроны.

В 1910 году Вуд, совместно с одним из своих учеников, Р.Х. Голтом, изучал спектры электрического разряда в плотных парах натрия и был поражен яркостью желтого цвета. "Было похоже, будто смотришь на солнце сквозь желтое стекло",- говорит он. Он, конечно, мечтал о натриевых лампах, но в то время не знали способов изготовления трубок или колб, которые не чернели бы и не становились непрозрачными через несколько минут действия паров. Именно это обстоятельство заставило лорда Кельвина спросить: "Удалось ли вам все-таки приручить пары натрия?"

В современных натриевых лампах это препятствие преодолено: научились делать стекла, не разъедаемые парами натрия.