ГЛАВА 1

НОВЫЙ ХОЗЯИН БРЯНСКОГО УДЕЛА

Май 1323 года был теплым и солнечным. После продолжительных апрельских дождей наступило, наконец, время «душевной благодати», время душистой зелени и небесной голубизны. Обильная молодая трава пробивалась едва ли не всюду: даже дороги, по которым не часто ездили из-за прежнего ненастья, покрылись легким изумрудным ковром. Что же касается деснинских лугов, то они буквально благоухали пышными сочными травами. Сладкий аромат, приносимый легким теплым ветром в Брянск, бодрил горожан, вселял радость и желание жить в сердца стариков, усиливал «весенние чувства» молодых, врачевал хворых и увечных. Весенние запахи опьяняли и подавали надежду на благоприятное будущее: уж если милосердный Бог подарил людям такую благодать, то почему бы не ожидать и дальнейшего процветания?

«Дивное» время совпало с венчанием на брянское княжение тридцатишестилетнего Дмитрия Романовича, ставшего новым удельным князем. Как не хотел прежний соправитель князя Романа Глебовича венчаться в мае! – Будет одна маета! – говорил он черниговскому епископу Арсению. – Надо бы отложить это венчание!

Но высокий священник не поддержал молодого князя. – С венчанием тянуть не следует! – сказал он решительно. – Нельзя нашему Брянску быть без своего удельного князя! Это создает только общую неуверенность и сумятицу! Зачем править без благословения святой церкви? Сам Господь подает нам знаки своего расположения! Это не маета, а серьезное дело!

Слова владыки решили все, и вот теперь князь Дмитрий стоял в Спасском соборе, выслушивая торжественные псалмы и ожидая завершения затянувшейся службы. Перед его глазами пролетела вся прошлая жизнь: детство, ратные походы и поездки с отцом в Орду, собственные подвиги уже зрелого воина. – Ох, батюшка, почему ты не послушал меня, – мысленно спрашивал он, – и не взял с собой на эту проклятую войну?!

Немало тревог и горестей пережили брянцы за последнее время! Когда престарелый брянский князь Роман Глебович уводил свои полки на войну с Литвой, никто не сомневался в его победе. Однако все получилось прямо наоборот! Сначала вообще никто ничего не знал, и засыпанный обильными снегами удел как бы пребывал в спячке. Лишь только после Нового года, в марте, в Брянск стали просачиваться тревожные слухи о возможном поражении русских войск и отступлении брянцев, но в них не верили. – Почему же тогда никто не вернулся назад? – рассуждали горожане. – Неужели все погибли? Такого не может быть!

Но вскоре, вслед за неубедительной молвой в город поступили и более верные сведения. Их принесли с собой черниговские монахи, приехавшие по еще не растаявшему деснинскому льду на санях, запряженных старой, заезженной лошадью. Они и рассказали сначала епископу Арсению, а затем и князю Дмитрию о неудачной для союзников битве под Киевом. Сами странники ничего не видели, но узнали о печальном событии от киевских монахов, пришедших в Чернигов через некоторое время после злополучной битвы при Ирпене. Киевляне тоже не видели сражения, но слышали лишь отдаленный шум битвы и звон оружия. Они проведали о победе литовцев лишь тогда, когда войска неутомимого Гедимина подошли к стенам Киева. Впрочем, «стенами» древней русской столицы называли всего-навсего забор, окружавший большой холм, на котором стояли каменные церкви и около сотни деревянных домов местных жителей.

После разгрома Киева войсками Бату-хана город так и не возродился, представляя из себя лишь большое поселение, жители которого возделывали землю, превратив половину пустыря в огороды, а окрестности – в небольшие поля, на которых сеяли рожь.

Бывший киевский князь Станислав был вдовцом и жил в единственном большом деревянном тереме со своим взрослым сыном Федором. Вокруг княжеского терема стояли татарские кибитки и юрты, в которых проживали около сотни татар. Степные наездники долго не задерживались на древнем пепелище и постоянно менялись. Киевский князь, купивший ярлык на княжение у хана Узбека, в Сарае, практически был полководцем без армии. Его дружинная сотня, набранная со всех концов Руси, являлась на деле ватагой «лихих людей», сбежавших в свое время из родных мест либо за преступления, либо за какие иные сомнительные дела. Понятно, что надеяться на таких воинов при отсутствии достаточных денежных средств князь не мог. Если бы не союзники, князь Станислав вряд ли смог бы оказать какое-либо сопротивление Литве. Его, кроме того, обнадежили татары. Они считали разоренный Киев стратегически важным местом и, несмотря на отсутствие доходов, терять его не собирались. – Собирай же воинов, – посоветовал киевскому князю татарский воевода Мухули, присланный из Сарая с небольшим войском, – и щедро обещай им серебро…Наш государь тебе не откажет!

Так и собирал свое разношерстное воинство князь Станислав, обещая всем не только хорошую плату за службу, но богатое вознаграждение. Его вербовщики метались по всей южной Руси, заходили даже на Волынь и Галицию, пока, наконец, не собрали под княжеским знаменем около тысячи авантюристов, поверивших княжеским словам.

– Вот только победим наших врагов, – весело говорил тогда князь Станислав, – прогоним их с позором, и я наполню ваши шлемы полновесным золотом!

Но, как известно, битва против литовцев закончилась полным разгромом, и «полки» князя Станислава, не выдержавшие ударов дисциплинированного регулярного войска врага, при первом же столкновении разбежались. Также поступили и татарские воины. Привыкшие не столько сражаться с настоящим врагом, сколько разорять и грабить беззащитные русские города, татары, увидев немощь киевского войска и зная свою малочисленность, предпочли своими жизнями не рисковать.

Как только мурза Мухули увидел первые признаки поражения, он подал сигнал своим людям, и татарская конница буквально перелетела не только через заснеженные поля, но и через Днепр.

Полки же прочих князей, хоть и отчаянно сражались, сумели лишь прикрыть отход беглецов и замедлить продвижение литовского войска. Но как только литовцы победили, они быстрым маршем подошли к Киеву, и были встречены напуганными жителями некогда великого города «с хоругвями и крестами». Завоеватели с разочарованием въехали в широко раскрытые ворота жалкого забора: о военной добыче или возможных доходах в будущем не шло и речи!

И, тем не менее, Гедимин был щедр и великодушен: от его воинов не пострадал ни один киевлянин! Более того, великий литовский князь даже пощадил сына киевского князя Станислава Федора, взятого литовцами в плен во время жестокого боя. Молодой княжич Федор, не в пример своему отцу, отчаянно сражался и, окруженный со всех сторон, сдался лишь тогда, когда враги выбили из его рук окровавленный меч. Уважавший храбрых людей Гедимин, будучи, к тому же, великим политиком, похвалил молодого князя Федора, когда его, связанного, привели «пред очи государевы светлые» и предложил ему перейти на литовскую службу.

Князь Федор, обласканный лютым врагом, был так растроган, что согласился на это «доброе слово» со слезами на глазах.

Заняв Киев, Гедимин хотел назначить в нем своего воеводу. Однако, не видя перспективы удержания города и не желая долгой тяжелой войны с Сараем, он собрал литовскую знать и предложил своим вельможам киевское воеводство так, что ни один из них добровольно этого не пожелал.

– Тогда пусть этот Федор сидит на киевском «столе», – заключил Гедимин, – и беспрекословно подчиняется нашей могучей Литве!

– Быть по сему! – одобрительно и единодушно ответили его приближенные.

Так молодой князь Федор, к своей радости, занял киевский «стол» и сразу же оказался «слугой двух господ» – великого литовского князя Гедимина и золотоордынского хана Узбека.

А Гедимин продолжил свой завоевательный поход, занимая все те русские земли, которые некому было защищать. Один из литовских отрядов дошел и до Чернигова, вернее до убогого, окруженного забором поселения.

Здесь захватчики тоже не встретили сопротивления и, проявив милосердие к малочисленному населению, ушли восвояси, даже не посчитав нужным оставить своего наместника. – Литовцы не захотели сражаться с татарами, – сказал один из черниговских монахов брянскому князю Дмитрию, – и поэтому дальше не пошли…

– Где же тогда мой батюшка? – недоумевал, слушая черниговских странников, князь Дмитрий.

Но об этом тогда никто ничего не знал.

Лишь месяц спустя, когда растаял снег и лесные дороги подсохли, в Брянск вернулся боярин Борис Романович со своим сыном Супоней, племянником Жирятой и двумя сотнями брянских дружинников, принеся печальную весть. – Мы идем из славной Рязани, – молвил он сразу же после обмена приветствиями у крепостных ворот, – со скорбным известием: твой батюшка и наш пресветлый князь Роман Глебыч недавно скончался от горестей и потрясений!

– Как же?! – вскричал тогда покрасневший от горя князь Дмитрий. – Неужели от тяжелых ран? И еще на чужбине!

– Не от телесных ран, княже, – уточнил Борис Романович, – но от душевных…Как только мы приехали в Переяславль-Рязанский, в гости к славному князю Ивану Ярославичу, наш батюшка Роман сразу же занемог и слег в постель…А там, через десять дней, он почил праведной смертью, приняв монашество…Его отпели по всем правилам православной церкви и похоронили в святом храме по его предсмертной просьбе…

Услышав эти слова, князь Дмитрий тихо опустился в отцовское кресло и громко, не скрывая от сидевших вокруг него бояр свою скорбь, зарыдал, обхватив обеими руками голову. Брянские бояре, любившие старого князя, поддержали в горе его сына: заплакали, застонали так, что затрясся, загудел от воплей и причитаний княжеский терем.

Только спустя час, когда все успокоились, Борис Романович довел до конца свое повествование. Как оказалось, брянские полки понесли тяжелые потери не только во время битвы под Киевом. – Когда мы вышли на рязанскую дорогу, на нас обрушились поганые татары! – сокрушался боярин Борис. – Или они перепутали нас с литовцами, или просто по злому умыслу…Мы еле от них отбились…Мы не хотели с ними сражаться и попытались их остановить громкими криками…Но они засыпали нас калеными стрелами и набросились на нас с лютой злобой! Тогда мой славный брат Михаил приказал, чтобы мы вытащили свои мечи и дали им достойный отпор…Ну, мы начали сражение и с большим трудом отразили этот натиск…А мой отважный брат, воевода Михаил, был сражен татарской стрелой…С ним погибли почти три сотни наших храбрых воинов…, – и он, не выдержав тяжелых воспоминаний, захрипел от горестного плача.

– Неужели уцелели всего две сотни ратников?! – вскричал, не веря своим ушам, боярин Арук Добрович. – Это – от целой тысячи! И еще славный Михаил…

– Да, брат! – кивнул головой плакавший боярин Борис Романович. – Наши братья и сыновья сложили свои буйные головы в том неудачном походе! Это очень тяжелое горе!

– А как же другие князья?! – прохрипел сорвавший голос от плача боярин Брежко Стойкович. – Неужели они спаслись?

– Уцелел только один князь Станислав, – с горечью пробормотал боярин Борис Романович, – правитель несчастного Киева! Он остался в Рязани…Он подружился с рязанским князем Иваном и не захотел возвращаться в Киев, захваченный литовцами. Говорили, что князь Иван хотел женить того Станислава на своей дочери Ольге. Я тогда понял, что наш славный Роман Глебыч напрасно проливал свою кровь за того Станислава! Тот непутевый князь захотел теперь сесть на рязанский «стол»! А та Ольга, дочь князя Ивана Ярославича, засиделась в девках и давно перезрела. Ей не найти другого жениха: никто не захочет иметь престарелую супругу!

– Ох, батюшка, – думал, стоя перед алтарем, князь Дмитрий, – зачем ты так бессмысленно полез в тот литовский огонь? И нашел нам теперь новых врагов…И я остался без батюшки и матушки…Нелегко жить в горьком вдовстве! Вот матушка и уехала в Смядынь, под Смоленск, к моему младшему брату Василию! И теперь некому меня утешить: я уже больше не услышу теплых родительских наставлений…

Холодное прикосновение металла к голове резко остановило ход мыслей молодого князя, и он очнулся: сам епископ Арсений, тихо, под пение окружавших его священников, подойдя к нему, надел на его голову золотой княжеский венец. – Слава князю Дмитрию! – громко сказал он.

– Слава! – закричали стоявшие в храме брянцы.

Владыка повернулся и взял из рук своего помощника – священника Нафанаила – другой, меньший по размерам венец, сверкавший драгоценными камнями. – И слава нашей княгине Ксении! – пропел он густым, сочным басом. – Долгих им лет!

– Долгих им лет! – гулко повторили окружавшие княжескую чету брянские бояре.

И вдруг, сверху, с хоров, грянуло дружное красивое пение лучших брянских певчих, славивших всемогущего Бога и возносивших к небу благостные, душевные молитвы.

 

ГЛАВА 2

СТРАХИ ЮРИЯ МОСКОВСКОГО

Князь Юрий Московский сидел один в гостевой юрте и скучал. Наступила зима, а он все ждал и ждал вызова в ханский дворец. – Вот уж какая досада! – рассуждал он про себя. – Сам государь призвал меня в свою столицу, а теперь сиди и умирай от скуки!

Этот год был нелегок для московского князя. Несмотря на то, что великий тверской князь Дмитрий Грозные Очи имел ханский ярлык на великое суздальское княжение, новгородцы, вопреки обычаю, продолжали считать своим князем Юрия Данииловича. Поэтому последний был вынужден оправдывать высокое доверие и уделять значительную часть времени выполнению своих обязательств перед великим городом.

Так, он по зову новгородцев отправился весной 1323 года с собственной дружиной и новгородским ополчением на реку Неву, откуда постоянно исходили угрозы со стороны шведов. Войско, возглавляемое князем Юрием, прошло через беспокойную землю, устрашая своим видом врагов. Никто не осмелился вступить в бой с русскими. Отряды шведов, хозяйничавших на Неве, быстро разбежались и покинули новгородскую окраину.

Не встречая сопротивления и понимая, что враги могут вернуться, как только его войско уйдет назад, Юрий Московский решил заложить крепость в устье Невы на Ореховом острове, чтобы иметь необходимый укрепленный наблюдательный пункт.

Прибывшие вместе с войском новгородские плотники и градостроители немедленно приступили к делу, повалили сосны и ели и стали сколачивать из бревен стены крепостцы, в которой также срубили избы для будущего военного отряда.

В самый разгар работ в зарождавшуюся буквально на глазах крепость прибыли послы от шведского короля, обеспокоенного активностью новгородцев на берегах Невы.

Видя большое скопление воинов и опасаясь возможной войны, неготовые к сопротивлению шведы предложили заключить мир с Новгородом.

Поддержанный новгородскими боярами, князь Юрий согласился и подписал со шведами «докончание о вечном мире»!

После этого дела к нему в стан прибыли псковские бояре, пригласившие Юрия Данииловича к себе в Псков. Московский князь отправил большую часть своего войска в Новгород и, оставив в новой крепости достаточно боеспособный отряд с запасом продовольствия и фуража, поехал в гости к псковичам, которые встретили его с распростертыми объятиями. У городских ворот князя Юрия ожидали все «лучшие люди» Пскова и высшее духовенство в богатых ризах, с церковными хоругвями.

Князь Юрий въехал в город в сопровождении новгородских бояр и своей дружины, составленной из отборных воинов. Небольшое, но хорошо вышколенное московское войско произвело глубокое впечатление на псковичей.

– Было бы хорошо, славный Юрий Данилыч, – сказал тогда псковский посадник Селила Олексич, – чтобы ты стал нашим князем! Ты обучил бы наше ополчение и обеспечил городу надежную защиту! Нам совсем нет покоя от немецких крестоносцев! Побил бы ты их, могучий князь!

Как раз в это время в Псков пришло известие, что немецкие рыцари вторглись на окраины псковской земли. Знатные псковичи предложили князю Юрию возглавить их ополчение и дать врагу отпор. Но, посоветовавшись с новгородскими боярами, московский князь отказался. – Я пока не псковский князь, а новгородский! – сказал по этому случаю он. – И не заключал с вами договор о военной помощи! У меня нет ни сил, ни желания идти против воли Великого Новгорода! У меня много дел в Новгороде: а на вас не хватит моих воинов!

Разочарованные псковичи послали своих людей в Литву «до князя Давыда», а князь Юрий Московский уехал в Великий Новгород. Там его торжественно встретили «со многими дарами», и новгородские бояре подтвердили, что признают своим князем только его. Но Юрий Даниилович так и не успел отдохнуть «от опасной жизни», поскольку к нему в загородную новгородскую резиденцию прибыл посланник ордынского хана и потребовал, чтобы московский князь немедленно ехал в Сарай.

Последний сильно встревожился и пытался разузнать у посланника, зачем же он так срочно понадобился хану Узбеку. Но седовласый татарин, даже получив богатые подарки, ничего существенного не сказал, а лишь заверил московского князя, что «могучий государь не в гневе, а призывает его из-за какого-то важного дела…»

Тогда Юрий Даниилович со своими верными дружинниками отправился в Заволочье, а оттуда с новгородскими проводниками – к реке Каме. Он очень опасался встретиться с войском великого тверского и суздальского князя Дмитрия или с кем-либо из его воинственных братьев, желавших перекрыть ему путь в Орду.

Через своих людей князь Юрий узнал о том, что тверские князья вынашивают замысел расправиться с ним, как с главным виновником гибели их отца Михаила Ярославовича. Вот почему он, ведомый новгородцами, искал окольные пути и, наконец, добравшись до полноводного притока Волги, поплыл на большой новгородской ладье со своими боярами и двумя десятками дружинников в Орду. Остальных дружинников он отправил назад, в Москву.

Первые дни своего пребывания в Сарае-Берке князь Юрий посвятил выяснению причин его вызова в Орду. Все свое серебро, полученное от новгородцев, он потратил на подарки хану Узбеку, его женам и ханским вельможам. Однако сам ордынский хан, благосклонно принявший дары, не спешил с вызовом «коназа Мосикэ» во дворец. Занятый другими делами, хан передал через великого визиря, что «Юрке следует подождать, потому как на него еще нет времени».

Эти слова успокоили Юрия Данииловича, он понял, что опасности для его жизни нет и начал совместно со своими людьми добывать все возможные сведения.

Но и вельможи хана Узбека почти ничего не знали по делу князя Юрия и лишь сообщили ему, что в Сарае в прошлом году побывал новый великий суздальский князь Дмитрий Михайлович, который, будучи во дворце хана Узбека, о чем-то с ним беседовал лишь в присутствии самых доверенных сановников, включая ханского тайного советника Субуди. Идти же к Субуди, известному своей неподкупностью и преданностью хану, Юрий Даниилович побоялся. – Еще потеряешь голову за свое собственное серебро! – заключил он.

Вот и в этот день князь Юрий сидел в ожидании сарайского владыки, надеясь получить от него хоть какие-то вести.

Но высокий священник все не шел, и московский князь дремал, лежа на мягком татарском топчане. Неожиданно в его полутемную комнату вошел молодой слуга и громко зашаркал ногами. Услышав посторонний шум, князь Юрий открыл глаза. – А, это ты, Буян, – сказал он, зевнув. – Зачем меня потревожил?

– Тут к тебе пришел один поп, княже, – пробормотал слуга. – Говорит, что от владыки…

– От владыки? – нахмурился московский князь. – А почему не сам владыка? Неужели он за Дмитрия Тверского? Может, не хочет ссориться с Тверью? Это все тревожно! Однако же зови его сюда, Буян, пусть обо всем расскажет. И разожги побыстрей свечи!

В княжескую опочивальню вошел рослый седобородый священник, одетый в черную рясу, с большим серебряным крестом на серебряной же цепи, висевшей на шее.

– Здравствуй, славный князь Юрий! – пробасил он, крестясь на иконы и крестя князя. – Да благословит тебя Господь!

– Здравствуй, отец Епифаний! – узнал священника князь Юрий. – А почему не пришел сам владыка?

– Владыка нынче занедужил, княже, – священник опустил свои голубые глаза вниз, – и вот послал меня к тебе. К нам пришли люди владыки из жалкой Волыни, несчастного Киева и русского севера…Он сам их принимал и узнал много новостей. Тебе следует их знать. Не правда ли, славный князь?

– Правда, святой отец, – улыбнулся Юрий Даниилович. – Тогда садись со мной и выпей доброго греческого вина! Эй, Буян! – крикнул он. – Тащи же сюда нужный бочонок и чаши!

– Слушаюсь, княже! – покорно кивнул головой слуга, отходя от зажженной им свечи, установленной на стене так, что ее свет падал на стоявший перед княжеским топчаном стол. Комната сразу же осветилась, и таинственные тени забегали по стенам княжеской спальни. Отец Епифаний, удобно усевшись на скамью, стоявшую за столом напротив князя Юрия, охотно принял из рук княжеского слуги серебряную чашу. – Благодарю тебя, княже! – сказал он, отхлебнув из красивого сосуда. – Доброе винцо, заморское!

– Да, святой отец, доброе, – рассеянно промолвил московский князь. – Принимай же для радости души! – И он сам отпил из своей винной чаши. – А теперь, святой отец, – сказал он, видя, как священник поставил чашу на стол, – поведай мне все последние новости!

Отец Епифаний не заставил себя долго упрашивать и, погладив свою окладистую бороду, начал повествование.

Прежде всего, он сообщил о событиях на Псковщине, чем живо заинтересовал князя Юрия. Оказывается, псковичам удалось-таки призвать к себе на помощь литовского князя Давыда, который с большим войском, составленным из его дружины и псковского ополчения, разбил немецких рыцарей, нагло подошедших под самые стены Пскова.

– Тот литовский князь Давыд вовремя подоспел, – улыбнулся священник, – и сразу же повел свои полки за реку Великую! А там расположились немецкие крестоносцы со своими ладьями и конницей. Они осаждали город уже восемнадцать дней и вплотную придвинули к стенам Пскова могучие тараны. Но славный Давыд с псковичами немедленно отбили у немцев все осадные орудия. Под стенами города произошла жестокая битва, в которой погибли многие лучшие воины и даже праведный посадник Селила Олексич! Немцы были разбиты и с позором бежали от стен Пскова!

– Убит посадник Селила! – покачал головой Юрий Даниилович. – Мне его очень жаль! Он был дружен со мной и очень хвалил мою Москву! Но что поделаешь? Долго живут лишь одни злодеи…

– Это так, княже, – кивнул головой отец Епифаний. – Только праведники всегда страдают! Мы вот узнали, что в Болгарии в этом году замучили одного праведника по имени Федор…Этот человек хлебнул немало горюшка за нашу веру!

– Царствие ему небесное! – перекрестился князь Юрий.

– И на Руси немало скорбных событий, – мрачно молвил священник. – Еще весной умер бывший тверской владыка Андрей, ушедший в монастырь святой Богородицы на Шешне. Тяжело заболел новгородский владыка Давыд…

– Господи, спаси! – вновь перекрестился московский князь. – А что ты еще знаешь о Пскове и Новгороде?

– Со Псковом не все ладно, – кивнул головой священник. – Литовский князь Давыд, разогнав немцев и получив свое княжеское жалованье – не один воз серебра – ушел назад в Литву! Он не захотел остаться в Пскове! А бесстыжие немцы – тут как тут! Если бы не изборский князь Астафий, плохо бы было псковичам! Этот славный литовец не испугался грозных крестоносцев, разбил их отряды, освободил пленников и вернул псковичам захваченный немцами скот!

– Да, – грустно молвил князь Юрий, – нет на святой Руси князя, который бы защищал Псков…Никто не хочет там сидеть! Забот – по уши, а серебра – чуть! Для своих, русских, всего жалко! Как в Киеве у Станислава! Ни власти, ни доходов! Зачем он бился с литовцами? Теперь они празднуют победу!

– Дело обстоит иначе, княже, – улыбнулся священник. – К нам пришли православные люди и рассказали, что ни в Киеве, ни в Чернигове нет литовской власти. В Киеве сидит молодой князь Федор, сын того разбитого Станислава! Его поставили сами литовцы! А вскоре и в Киев, и в Чернигов вернулись татары. Они и владеют теми землями!

– Ну, значит, напрасно литовцы ломали свои копья! – весело сказал Юрий Даниилович. – Татары уже давно владеют теми городками…А этот безвестный князь Федор сидит, как живая кукла. А почему не вернулся его батюшка?

– Его батюшки, несчастного Станислава уже нет! – помрачнел отец Епифаний. – Он сидел в Переяславле-Рязанском, женившись на дочери Ивана Ярославича…Но Господь ему не позволил. И он совсем недавно скончался от какой-то неведомой болезни или по Божьему промыслу…

– Царствие ему небесное! – бросил, крестясь, князь Юрий. – Вот и нашли свою смерть глупые князья в той Рязани…Даже гордый Роман Брянский…

– Он умер, скорей, от старости, чем от гордости! – покачал головой священник. – Покойный Роман Глебыч, царствие ему небесное, был праведником! Он даже в глубокой старости пошел на неравную битву! А теперь его сын Дмитрий владеет славным Брянском!

– Да, я слышал, что Дмитрий, сын Романа, теперь брянский князь, – сказал, пристально глядя на священника, Юрий Даниилович, – и уже побывал здесь, в Сарае. Однако не знаю, как его принимал татарский царь…Говорят, что государь сразу же выдал ему грамоту. И не держал его тут, как меня, словно разбойника, только что без цепей!

– Царь Узбек принял его сразу же на следующий день по прибытии в Сарай, – покачал головой священник. – И с радостью принял все брянские подарки. Он так быстро с ним разобрался, как ни с кем другим из русских князей, и уже через три дня отпустил его в Брянск.

– Обидно! – пробормотал князь Юрий. – Я так уважаю и чту царя! Вторым после Господа! А ничего не вижу – ни славы, ни почета, ни уважения…

– Все это, сын мой, из-за Дмитрия Михалыча! – тихо сказал священник. – Тверской князь недавно побывал у царя Узбека и оговорил тебя перед ним!

– Что же он такое сказал?! – вскричал, сверкнув глазами, Юрий Московский. – Неужели все начинается снова? Опять ложь и клевета!

– Вот незадача, сын мой, я проговорился, – промолвил отец Епифаний, вытирая извлеченной из-за пазухи тряпицей пот со лба. – Мне не велено об этом рассказывать!

– Как это не велено?! – возмутился Юрий Даниилович. – Зачем же меня травить, словно дикого зверя? Неужели сам владыка вступил в сговор с этим злобным Дмитрием?

– Нет, княже, – пробормотал священник. – Владыка ни в чем не повинен, хотя он знает, что говорил царю тот тверской князь. Но откуда он об этом узнал, я не ведаю…

– Говори же, святой отец! – взмолился московский князь. – У меня совсем нет терпения! Неужели мне грозит гибель? Рассказывай, я ничего для тебя не пожалею! Бери серебро или жемчуг! Выбирай, что хочешь! – он потянулся к сундуку, стоявшему возле изголовья его лежанки.

– Не надо мне ни серебра, ни жемчуга, сын мой, – грустно молвил отец Епифаний. – Придется тебе все рассказать…Что поделаешь, если проговорился! Владыка мне поведал, что князь Дмитрий пожаловался царю, будто ты не признаешь царской грамоты на его великое суздальское княжение…

– Как это – не признаю?! – возмутился князь Юрий. – Разве я говорил что-нибудь непочтительного о царской воле или водил полки на того лживого Дмитрия? За что такая клевета?

– Князь Дмитрий Тверской также говорил, что ты не хочешь отдать ему Великий Новгород, – опустил голову священник, – и смущаешь новгородцев лживыми словами…

– Значит, царский гнев из-за Новгорода?! – с радостью вскричал князь Юрий. – Тогда это не беда! Это поправимо!

Через три дня князя Юрия Данииловича принимали в ханском дворце.

Московский князь смиренно выполнил требуемый ритуал и униженно прополз по ковру к золотому трону хана Узбека.

Сидевший на своем роскошном возвышении татарский повелитель, окруженный вельможами, с улыбкой смотрел сверху вниз на русского князя. – Салям тебе, Юрке! – сказал он, и Юрий Даниилович услышал в его голосе теплые нотки. – И подними свою башку!

Князь Юрий поднял голову и робко глянул на молодого хана. – Как же возмужал этот юноша! – подумал он, скромно опуская глаза: теперь на него смотрел рослый крепкий мужчина с небольшими черными усами и красивой, аккуратной, не по-татарски густой, черноволосой бородкой. Голову ордынского повелителя венчала белоснежная, расшитая драгоценными камнями чалма. Да и желтый, китайского шелка, халат весь блестел от драгоценностей. – Салям тебе, великий государь! – пробормотал, являя собой невинную покорность, московский князь.

– А что прячешь глаза? – вопросил со строгостью в голосе, но все еще весело, Узбек-хан. – Неужели стыдишься своих бестолковых дел?

– Именно так! – ответил на хорошем татарском князь Юрий. – Все мои дела – бестолковые! Только ты один, государь, вещаешь истинную мудрость! Мои глаза не могут выдержать блеска твоих глаз и твоей великой славы! Я недостоин видеть такую красоту!

– Это похвально, Юрке, – усмехнулся молодой хан, – что ты признаешь свои ошибки и говоришь правду! Ты также угодил мне своими подарками и особенно прекрасным жемчугом. Моя супруга была очень довольна! Тогда правдиво отвечай, чтобы не вызывать мой гнев: зачем ты прихватил себе богатый Новэгэрэ-бузург без моего согласия?

– Как это, без твоего согласия, государь! – сказал, успокоившись, громким голосом князь Юрий. Теперь он понял, что его жизни ничто не угрожает. – Ты же давал мне грамотку на великое суздальское княжение и приложил к ней разрешение на владение тем Новгородом! Ведь к тебе приходили сами новгородцы! И меня тоже упрашивали!

– Но это было давно, – смутился хан Узбек, поглядев на своего советника Субуди, который утвердительно кивнул головой. – Однако же теперь я передал ярлык коназу Дэмитрэ. Из-за твоего своеволия…Разве не помнишь?

– Помню, государь, – вздохнул князь Юрий. – Но могу сказать, что я ходил в Новгород не вопреки твоей воле, а для получения твоего серебра…Я вот привез тебе всю новгородскую казну. Не утаил ни одной мортки! А если хочешь отдать Дмитрию тот купеческий город, так на это твоя воля! Хочешь казни, а хочешь – милуй! Выслушай только слова своего преданного холопа! Если Новгород перейдет к Дмитрию Тверскому, тебе не видать и половины этого серебра! Дмитрий очень жаден и не имеет к тебе такой глубокой любви, какой обладаю я, твой покорный раб!

– Ладно, Юрке, – сказал задумчиво хан Узбек. – Если ты привез сюда все серебро Новэгэрэ-бузурга, то я об этом подумаю…Я также доволен, что ты принимаешь мою волю без возражений и упреков…Тогда проси у меня чего хочешь, Юрке, и я тебя пожалую!

– Тогда пожалуй мне свою милость, государь, – сказал уверенно и спокойно стоявший на коленях Юрий Даниилович, наполовину приподняв голову так, чтобы все же не видеть ханского лица, – чтобы мне не было стыдно перед другими князьями. Хотя бы перед молодым Дмитрием Брянским! Не держи меня подолгу в твоей гостевой юрте, томимым страхом и тоской, и сразу же принимай меня по приезду сюда! Ведь я сижу здесь до белых мух и проливаю горючие слезы! Ты же принял того Дмитрия Брянского уже на второй день! И отпустил его в одночасье!

В ханском дворце установилась мертвая тишина. Было слышно, как чернокожий раб овевал ордынского хана длинным опахалом, увенчанным павлиньими перьями…

– Какая дерзость! – вскричал хан Узбек, подскочив со своих мягких подушек и наливаясь кровью. – Захотел сравниться с коназом Дэмитрэ?! И жаждешь побыстрей уйти от меня в Залесскую Орду?! В свою мерзкую Мосикэ! – Вельможи загудели, что-то возбужденно бормоча. – Разве ты не знаешь, дерзкий Юрке, о судьбе батюшки того Дэмитрэ? Ведь тот старый Ромэнэ сложил голову за славу своего государя! Эти коназы Брэнэ по сей день служат верой и правдой моему Золотому Ханству! Разве ты ходил под Кыев-бузург?!

– Не ходил, государь! – завопил, ударяясь головой об пол, напуганный князь Юрий. – Прости же меня, бессовестного глупца!

– Ладно, Юрке, – сказал, успокоившись, молодой хан и вновь уселся на подушки. – Опять ты, бестолковый ишак, взялся за свое! Но я прощаю тебе эту последнюю глупость. Однако накрепко запомни: не тебе учить меня, великого хана! Я сам решу, кого и когда принимать! И до какого времени здесь держать! Понял?

– Понял, великий государь, самый мудрый из всех мудрецов, проживавших на земле! – почти пропел Юрий Даниилович.

– Ну, если так, тогда вот тебе мое решение! – Узбек-хан поднял вверх правую руку. – Я дарю тебе жизнь и твой беспокойный улус Мосикэ! И еще подумаю о Новэгэрэ-бузурге. А пока этот город останется твоим. А теперь убирайся прочь в свою Мосикэ хоть сейчас! Вон отсюда!

– Вон! Вон! Убирайся! – закричали со всех сторон ханские вельможи.

 

ГЛАВА 3

ЛИТОВСКАЯ УГРОЗА

В душный июльский день 1324 года князь Дмитрий Романович отдыхал со своими боярами на песчаном берегу Десны. Оба берега реки были оцеплены княжеским воинством, и брянские дружинники, изнемогавшие от жары, попеременно купались в реке. Сам князь Дмитрий и его приближенные ходили нагишом по берегу, окунались в прохладные воды Десны, плавали, лежали на спинах на воде и, наконец, уставшие, ложились на песок и наслаждались теплом солнечных лучей. За князем и боярами внимательно следили их слуги, периодически накрывавшие головы своих господ влажными платками, оберегая их от солнечного удара. А рядом с лежавшим на песке князем стоял его молодой слуга Бенко, державший большой тент из плотного льняного полотна и закрывавший все княжеское тело от палящего солнца.

Ни князь, ни его бояре раньше не избегали ярких солнечных лучей, обладая большой природной выносливостью, но как-то произошел несчастный случай с одним из бояр, засидевшимся на солнце, и престарелый знахарь Велемил едва того откачал.

– Уж больно нелепа такая хворь, – сказал по этому случаю Велемил, – и говорит о неумении беречь себя! Наше красное солнышко не всегда приносит радость, а наоборот – таит угрозу жизни! Наши люди совсем не знают меры! Можно закаляться на солнечном свету только постепенно, а зараз можно обгореть!

Вот по совету доброго старого лекаря, мнение которого очень высоко ценилось в Брянске, князь и лежал, укрытый от неведомой опасности.

Неподалеку от княжеской купальни расположились и брянские красавицы. Сама княгиня со своими служанками вышла в этот день на речной песок. Вместе с ними купались брянские боярыни с дочками, жены княжеских дружинников и даже купцов.

Женская купальня, в отличие от княжеской, была огорожена со стороны леса длинным частоколом из сосновых стволов, подогнанных плотно друг к другу. Вход же в купальню ворот не имел и никем не охранялся. Князь Дмитрий ограничился лишь тем, что расположил свою охрану вдоль берегов, но так, чтобы воины не приближались к «женскому царству». Княжеским дружинникам было запрещено видеть «красоту знатных женок», хотя совершенно избежать этого было невозможно. Поэтому сидевшие в речных кустах, напротив женской купальни, воины скромно отводили глаза от бродивших по берегу обнаженных красавиц, делая вид, что строго соблюдают наказ своего князя. Однако, тем не менее, они все прекрасно видели и, порой, освободившись на какой-то миг от опеки своих старых военачальников, с жадностью глазели на прекрасные женские тела.

Впрочем, таковое не считалось серьезным преступлением. Несмотря на то, что церковь запрещала всякие телесные вольности и особенно обнажение женского тела, брянцы, сохраняя верность отеческим обычаям, мало с этим считались. «Бесовскими игрищами» называла церковь языческие праздники и обряды, при которых юноши и девушки, мужчины и женщины совместно проводили время на реке или в зеленых рощах и без всякого стеснения, обнажаясь друг перед другом, совокуплялись.

Именно таким образом простые люди знакомились, а потом и создавали семьи. Только самые знатные брянцы – князь и бояре, а, порой, и богатые купцы – твердо придерживались церковных правил и заключали браки, в большинстве случаев, по трезвому расчету. Но и они иногда не могли удержаться от любопытства или от зова природы и сами изредка ходили на «игрища», чтобы хотя бы поглядеть на притягательную красоту нагих женщин, если не воспользоваться и большим!

Поэтому знать и сам брянский князь терпимо относились к мужским слабостям. И если узнавали, что кто-нибудь из их слуг или дружины ходит на ночные «игрища» или бросает ненароком взгляды на купавшихся, недоступных им, знатных красавиц, ограничивались лишь словесными назиданиями.

Вот и теперь купавшиеся бояре не обращали внимания на вольное поведение молодых мужчин, сидевших на противоположном берегу. А иногда и сами прокрадывались к недалекому частоколу и с интересом поглядывали на собравшихся брянских красавиц. Последние же тоже, казалось, ничего не видели и бегали по берегу, смеясь и визжа, играя друг с другом, тем самым еще больше привлекая к себе внимание мужчин. Так, под веселыми криками красивых женщин, радостными восклицаниями купавшихся, князь преспокойно спал и, казалось, ничего не слышал.

Его слуга Бенко, державший обеими руками достаточно увесистый тент, наконец, устал. – Эй, Шульга! – крикнул он лежавшему под кустом молоденькому напарнику. – Давай-ка сюда, у меня больше нет сил!

Отрок зашевелился, подскочил и быстро подбежал к старшему слуге, хватая обеими руками древко тента.

Неожиданно со стороны городской крепости, противоположной стану купавшихся, донесся звучный сигнал призывной трубы. Вот сигнал повторился, а потом еще и еще!

Князь открыл глаза и присел, глядя в сторону города. Вокруг него суетились быстро одевавшиеся бояре.

– Это тревога, мои лучшие люди! – крикнул князь. – Уходите в город и предупредите женок! Да убери эту никчемную крышу! – он указал рукой на тент. Молоденький слуга отбросил свою обузу в сторону и кинулся помогать своему старшему товарищу, подавая ему княжескую одежду. В это время купавшиеся женщины тоже поспешно одевались.

– Пусть впереди идут женки! – распорядился князь. – И быстрей! А вы пойдете за ними!

Женщины еще возились со своими одеждами, когда князь и его дружина вышли на прибрежную дорогу. – Ну, а теперь позаботьтесь о женках, – сказал князь, видя нерасторопность женщин, – а я поскачу в город, узнаю, что там случилось! – И он, вскочив в седло своего любимого вороного коня, подведенного к нему слугами, стремительно поскакал к Черному мосту. Вслед за ним потянулись, охраняемые дружинниками, замешкавшиеся женщины и сопровождавшие их по воле князя воины.

У входа в крепость князя ожидали думные бояре.

– Литовцы, княже! – крикнул седобородый Арук Добрович. – Только что к нам прискакал гонец!

– А почему вы не прислали ко мне этого вестника? – возмутился, сжимая ладонью правой руки свою густую русую бородку, князь Дмитрий. – Неужели враги еще далеко?

– Далеко, княже, – кивнул седой головой княжеский мечник Злотко Лисович. – Они от нас в двух десятках верст!

– Ну, тогда успеем, – успокоился князь. – Идите же в мой терем на совет. Будем думать!

Старики-бояре быстро скрылись в крепости, освободив князю проход, и он, подстегнув коня, проскакал вперед.

В княжеской думной светлице уже собрались многие старейшие бояре и городские священники, когда Дмитрий Романович вошел туда своей решительной и гордой походкой.

– Здравствуй, княже! – пробасили бояре, вставая.

– Здравствуйте! – буркнул князь, проходя между боярскими скамьями, и резко уселся в свое большое черное кресло.

– Здесь еще не все, а время не ждет! – сказал он. – Надо обсудить это дело! Где же наш гонец? Выходи-ка сюда!

– Я здесь, славный князь! – громко сказал сидевший на отдаленной скамье, одетый в легкий польский кафтан, рослый чернобородый воин, на поясе которого висел длинный тяжелый меч. Ответив князю, он быстро встал и вышел вперед, остановившись прямо перед ним.

– Иди сюда, под мою правую руку, славный воин, и встань лицом к моим людям! – приказал князь. – Как твое имя?

– Бранко, батюшка князь, – ответил гонец. – Я – внук воеводы князя Василия Карачевского!

– Даже внук воеводы? – покачал головой князь. – Значит, дело серьезное! Говори же!

– Сюда идут литовцы, батюшка, – сказал молодой воин. – У них большое войско – по виду две тьмы или даже больше!

– Две тьмы? – вздрогнул князь Дмитрий. – Да, это огромное войско! Далеко ли оно?

– Сейчас будет, пожалуй, в пятнадцати верстах! – пробормотал гонец. – Мы уже тут подсчитали с твоими боярами…Идут не спеша…С самого юга…

– Я слышал, что литовцы пошли на север нашей Руси! – вскричал брянский князь. – Они оставили Киев и Чернигов! Неужели направились к нам?

– К вам, княже, – ответил чернобородый воин. – Они идут совсем без шума! Не трогают ни наших волостей, ни местных жителей! Не осаждают крепостей! Видимо, нацелились на ваш славный Брянск…

– Тогда я понимаю, – задумчиво сказал Дмитрий Романович, – что эти литовцы решили нам отомстить…За поход моего батюшки! А ты сам, Бранко, видел литовское войско? – князь пристально вгляделся в голубые глаза молодого воина.

– Сам я не видел, но мой батюшка и карачевские воины проследили за литовцами, – ответил тот. – Они прошли мимо нашего города. И наши дозоры их сразу же обнаружили…Кроме того, к нашему князю пришли беженцы из южной Руси. Если бы не они, мы могли бы прохлопать это вражеское вторжение!

– А как тебе удалось просчитать быстроту их хода? – усмехнулся князь Дмитрий. – А может, они осадили ваш Карачев? Неужели враги мирно пройдут мимо вашего великого города?

– Этого не знаю, княже, – пробормотал карачевский гонец. – Они шли в стороне от Карачева…

– А вдруг развернулись? – поднял руку князь Дмитрий. – Всем известны литовские хитрости и коварство!

– Это так, княже, – кивнул головой карачевский воин, – но князь Василей поручил мне предупредить тебя об опасности, чтобы ты мог подготовиться к обороне своего славного города!

– Благодарю тебя, Бранко, что выполнил приказ своего славного князя Василия Пантелеича! – молвил, вставая, князь Дмитрий. – А ты знаешь, кто ведет сюда жестоких литовцев? Неужели сам Гедимин?

– Беженцы рассказывали, что с ними нет Гедимина, – ответил карачевский гонец, – а во главе войска стоит его сын Монвид. А с ним идут русские князья…Вроде бы Федор Киевский и какой-то Михаил Асовицкий…А больше я ничего не знаю…

– Я никогда не слышал о таких князья, – пробормотал брянский князь. – Однако же отдохни, славный гонец, с дальней дороги и отведай моих хлеба-соли.

В это время в княжескую думную светлицу стали входить вернувшиеся с купания бояре и старики, встретившие князя у ворот. С ними вместе вбежал и княжеский слуга Бенко.

– Входите же, мои знатные люди! – сказал князь Дмитрий. – А ты, Бенко, – он указал рукой на карачевского гонца, – отведи нашего дорогого гостя в трапезную, хорошенько его накорми, а потом обеспечь ему достойный отдых!

– Слушаюсь, княже! – ответил Бенко и, дав знак гостю пойти вместе с ним, направился в простенок.

– Ну, что ж, – промолвил князь, когда все его бояре были в сборе, – а теперь поговорим об осаде. Я не мог даже подумать, что литовцы так нагло пойдут с юга! Я понимаю, что эта беда не минует славный Карачев! Это значит, что литовцы объявятся не сегодня…

– А мы подсчитали, что они подойдут к нашему городу сегодня вечером, – пробасил боярин Мирко Стойкович, – и поэтому нам следует немедленно готовиться к жестокой осаде!

– Мы должны быть всегда к этому готовы, – улыбнулся князь Дмитрий. – Один ордынский царь когда-то говорил, что если хочешь мира, нужно быть готовым к войне! Мы не будем спешить, но уже сегодня подготовимся к отражению вражеского удара! У меня нет столько силы, как у покойного Романа Михалыча…Но наш Брянск – неприступный город! Я сам не раз был в жестоких передрягах и брал вражеские крепости! И могу сказать, что если у нас в городе достаточно припасов и крепки стены, нам никакой враг не страшен! Нам будет в сто раз легче защищаться, чем врагу пытаться нас одолеть! Пусть узнает крепость наших стен и упорство защитников! А в чистом поле нам не выгодно сражаться: у нас мало воинов против их туменов! Зачем нам зря губить славное брянское воинство? Согласны?

– Согласны! – прогудели, весело переглядываясь, бояре: спокойный и серьезный тон речи их князя успокоил всех.

– Есть ли у кого полезный совет? – промолвил довольный собой князь. – Неужели ни у кого нет особого мнения?

– А если попытаться договориться миром? – спросил вдруг епископ Арсений. – Понятно, что мы должны защищать наш город…Однако в твоей казне достаточно серебра…Может, откупимся?

– Там увидим, – улыбнулся князь Дмитрий. – Если это будет возможно, мы последуем твоему мудрому совету, владыка. Но наши славные брянцы – хорошие воины! Они умеют браниться как между собой, так и на поле битвы! Не зря наш могучий город назвали «Брянском»! Но зачем нам растрачивать силы, если есть достаточно серебра? Разве не так?

– Так, княже! – дружно прогудели бояре. В этот момент хлопнула дверь, и в княжескую светлицу вбежал молоденький слуга. – Что ты, Шульга? – поднял брови князь Дмитрий. – Или ты не видишь, что у меня совет? Ты что, повредился умом?!

– Прости меня, батюшка князь! – заныл юноша. – Ты же услал от себя Бенко. Вот и приходится за него нести тебе вести…

– Тогда говори побыстрей! – сердито бросил князь.

– В городе объявились литовские люди, княже! – выговорил, волнуясь, Шульга. – Наши стражники поймали одного из них, восхвалявшего своего князя Гедимина и советовавшего горожанам сдаваться в литовский плен!

– Вот так дела! – покачал головой князь Дмитрий. – Веди же сюда этого вражеского лазутчика!

Молоденький слуга выбежал в простенок, а вслед за ним в светлицу вошли два рослых брянских воина, цепко державших избитого, грязного мужика, согнувшегося в дугу от хватки здоровенных дружинников. Они быстро и решительно подошли к княжескому креслу, опустив своего пленника прямо к княжеским ногам.

– Освободите его! – приказал князь. Воины отпустили свою жертву и отошли на полшага. – Отойдите к двери! – поднял руку брянский князь. – А ты, лазутчик, поднимайся и рассказывай!

– Прости меня, славный князь! – простонал окровавленный мужик, вставая. – Я не виноват, что у меня такая тяжелая служба! Я – человек князя Монвида! Я не порочил твоего доброго имени, а лишь хвалил своего князя!

Князь оглядел пленника. Невысокий, русобородый, сероглазый. Одет не бедно, но по-русски. Если бы не побои и грязь, в которой его вывалили, он выглядел бы довольно солидно, как купеческий сын.

– Ладно, человек Монвида, – усмехнулся князь. – Тогда говори, зачем расхваливаешь своего господина и предсказываешь нам жестокий плен?

– И это русский человек! – возмутился боярин Брежко Стойкович. – Как твое имя?

– Я в самом деле русский, мое имя – Поливан, – ответил, плача, русобородый мужик, – и был на службе у князя Михаила Асовицкого…Но мой славный князь передал меня литовцу Монвиду…И пресветлый Монвид послал меня в Брянск…Это не моя воля, а приказ моего господина!

– Сколько здесь ваших лазутчиков, Поливан? – сдвинул брови князь Дмитрий.

– Еще пятеро, пресветлый князь, – ответил пленник. – Но они в страхе разбежались…Их теперь не сыскать…

– Они нам сейчас не нужны, Поливан, – улыбнулся брянский князь. – Скажи-ка нам только, а большое войско у твоего князя Монвида?

– Сотен…так…пятнадцать, – сказал, успокоившись, литовский лазутчик, – и еще сотня князя Михаила Асовицкого, и другая сотня у князя Александра Новосильского…и еще…

– Князя Александра? – перебил его Дмитрий Романович. – Неужели наш давний друг и прежний данник Новосиль перешел на сторону литовцев?

– Перешел, княже! – кивнул головой пленник. – Еще неделю тому назад, когда войска Минвида заняли тот Новосиль. Правда, совсем без сражения, по доброй воле князя Александра…

– По доброй воле? – буркнул князь Дмитрий. – А скажи нам, Поливан, кто такой Михаил Асовицкий? Откуда он взялся?

– Откуда? – поднял голову вражеский лазутчик. – Я этого не знаю…Он давно живет в Литве…А его батюшка, Александр, умер в прошлом году…Говорили, что он был прямым родственником великого князя Романа, владевшего Брянском и Черниговом. Того самого, который разбил большое войско Миндовга у стен Брянска! А это якобы его внук…

– Неужели он из нашей отдаленной Асовицы? – спросил Дмитрий Романович.

– Не знаю, славный князь! – рассеянно ответил пленник.

– Я слышал об этом, княже! – сказал вдруг боярин Мирко Стойкович. – Еще мой покойный батюшка рассказывал об этой Асовице, а ему говорил об этом то ли дед, то ли прадед…

– Ладно, не тяни! – перебил брянский князь его подробные рассуждения. – И говори покороче! У нас нет времени на красивые слова…Надо защищать наш город. Мы готовы к вражьему приступу, воевода?

– Готовы, княже! – бодро ответил пожилой, но все еще крепкий, воевода Калин Добрович. – Мы закрыли все ворота и расставили по всем стенам добрую стражу. А после нашего совета решим, как правильно вести оборону!

– Ну, тогда рассказывай, славный Мирко! – кивнул головой своему боярину князь Дмитрий. – Что ты знаешь об Асовице?

– Это, княже, – промолвил брянский боярин, – довольно темная история! Она тянется еще со времен Романа Михалыча Старого! Он когда-то в гневе сослал своего старшего сына Михаила в лесное село Асовицу, которое стояло недалеко от недавно сожженного татарами Севска. Видимо, этот Михаил вышел из той земли…Наш покойный князь Василий Александрыч посылал людей в эту Асовицу для дознания…

– Как же, я сам туда ездил! – буркнул Арук Добрович. – Со многими княжескими людьми! Но мы там никого не застали… – Все лучшие асовицкие люди ушли в Литву, – говорили нам тогда севчане и асовицкие мужики, которые проживали в том селе. Там было всего с десяток домов…

– Я помню это, брат, – кивнул головой воевода Калин Добрович. – Я ездил туда с тобой и другими боярами! Это истинная правда!

– Ладно, тогда вернемся к нашему несчастному пленнику, – задумчиво сказал князь Дмитрий. – А ну-ка, Поливан, тогда договаривай, какие еще там князья идут с твоим господином?

– А больше никто. Вот если они прихватили с собой карачевского князя Василия…, – кивнул головой литовский лазутчик. – Славный Монвид послал своих людей в Карачев, чтобы склонить князя Василия к союзу против тебя…

– Значит, они не обошли Карачев! – пробормотал князь Дмитрий. – Что ж, тогда увидим…Ну, что мы будем делать с этим литовским лазутчиком, мои славные бояре?

– Пощади меня, мудрый господин! – вскрикнул Поливан, падая на колени перед князем.

– Может бросить его в темницу? – спросил, в свою очередь, боярин Борис Романович.

– Или отсечь ему буйную головушку? – буркнул воевода Калин Добрович.

– Не стоит! – отмахнулся от таких предложений князь Дмитрий. – Зачем нам казнить этого Поливана? Он покаялся в своих грехах и рассказал нам всю правду…

– Это так, сын мой, – сказал, улыбаясь, епископ Арсений. – Моя душа радуется твоему милосердию!

– Тогда мы отпустим этого Поливана к его князю Монвиду! – решительно сказал брянский князь. – Пусть этот человек идет в литовский стан и передаст своему господину мои слова. Нам не нужно кровопролития, и мы хотим лишь мира! А если славный литовский князь на нас в обиде, тогда пусть придет к нам в гости или пришлет своих людей. Тогда мы обсудим условия мира и, если надо, скрепим дружбу полновесным серебром…Вы согласны с этим, мои лучшие люди?

– Согласны, княже! – дружно прокричали бояре.

– Ну, тогда иди, Поливан, – весело сказал Дмитрий Романович, – и донеси до своего князя мои слова!

– Да хранит тебя Господь, славный, щедрый и могучий князь! – выдохнул, не веря своему счастью, освобожденный пленник и, встав, низко поклонился сначала князю, а потом – собранию. – Простите меня, если я вас обидел, брянские люди! – сказал он, плача.

– Господь тебя простит! – ответил епископ Арсений.

Князь Дмитрий Романович оказался прав. Лишь на следующий день его сторожевые отряды, проходившие с дозором по карачевской дороге, обнаружили медленно ползущее к Брянску, окруженное тучей пыли, конное литовское войско.

– Не бойтесь, – сказал своим боярам брянский князь, выслушав дозорных. – Я чувствую не жестокую войну, но мир и покой! Не надо разрушать наши мосты! Пусть же литовцы беспрепятственно подходят к городским стенам. Им еще понадобятся мосты для возвращения домой…

Так и случилось. Литовский князь Монвид, перейдя со своим войском Десну, раскинул лагерь прямо на виду перед самым Брянском. Однако из города не вышло ни одного воина. Брянский князь и его люди ждали.

Наконец, из литовского стана выехал всадник, окутанный красным плащом, на голове которого возвышалась красная атласная шапка, обшитая по краям мехом светлой куницы. Литовский посланник проехал не спеша по Большой Княжей дороге и, приблизившись к воротам брянской крепости, поднял вверх правую руку. – Я – посланник великого князя Гедиминаса! – зычно крикнул он по-русски. – Отпирайте же ворота, брянские люди: я иду к вашему князю Дмитрию!

Тяжелая железная дверь заскрипела и медленно опустилась на длинных железных цепях, накрыв собой глубокий крепостной ров. Ворота крепости распахнулись настежь, и всадник спокойно въехал в резиденцию князя Дмитрия.

У входа в крепость его встречали лучшие воины брянского князя. Они низко поклонились незнакомому князю, приняли под уздцы его коня и быстро повели литовского гостя к княжескому терему.

Князь Дмитрий с боярами ждали литовского посланника в своей просторной думной светлице.

– Здравствуйте, славный князь Дмитрий и брянские бояре! – сказал, склонив голову перед сидевшим в своем кресле князем, непрошеный гость.

– Здравствуй, Александр Новосильский! – ответил, в свою очередь, князь Дмитрий. – Неужели ты теперь в литовском стане?

– Нет, брат, – ответил узнанный брянским князем посланник. – Я лишь вынужден помириться с литовцами и заключить с ними союз! У нас нет сил сражаться с таким войском! Этот союз у нас только на словах…Но чтобы уговорить Монвида на мир, я был вынужден пойти сюда с литовцами…

– Значит, литовцы хотят сделать нас своими холопами? – нахмурился князь Дмитрий. – Тогда пусть лучше попробуют подступиться к нашему городу и испытать крепость брянских стен! Ты видел, что все наши мосты целы?

– Видел, брат, – кивнул головой князь Александр.

– Так это для того, чтобы литовцы могли скоро уйти назад без всяких препятствий!

– Ты угрожаешь им войной, брат? – с удивлением спросил новосильский князь.

– Нет, Александр, – грустно сказал князь Дмитрий. – Я не против мира с Литвой, но союза не хочу! Это приведет к ссоре с татарской Ордой! Разве ты не знаешь, что мы – царские данники? Неужели ты освободился от царского ярма? Смотри, брат, как бы не прогневался на тебя царь Узбек!

– У меня нет другого выхода, брат, – покачал головой новосильский князь, – и мне нечем платить выкуп…Литовцы взяли с меня больше полсотни гривен за этот жалкий мир…

– Больше полсотни гривен?! – вскричал брянский князь, подскочив со своего кресла. – Тогда садись, Александр, возле меня! – он указал рукой на заранее поставленное рядом с его черным креслом другое, сколоченное из светлого дуба. – Поговорим о деле…Так, мои славные бояре?

– Так, княже! – хором прогудели бояре.

Княжеские переговоры были недолгими, но результативными. Дмитрий Романович, не желавший кровопролития, сразу же при одобрении брянских бояр, предложил заплатить литовскому князю выкуп серебром «за киевское беспокойство» в обмен на уход литовцев назад, «восвояси».

Князь Александр одобрительно отнесся к такому решению брянцев. – Тогда я пойду к славному Монвиду и передам ему твои слова! – сказал он. – Да заодно поведаю ему о тебе, как о добром и отзывчивом человеке! Я верю в согласие того справедливого князя!

– И заодно, чтобы не говорить лишних слов, – молвил, завершая переговоры, князь Дмитрий, – пригласи сюда этого Монвида со всеми князьями и воеводами…

– И князем Василием Карачевским! – усмехнулся Александр Новосильский.

– Так здесь и Василий? – удивился Дмитрий Романович. – Неужели литовцы овладели Карачевом?

– Нет, они не брали Карачев, – кивнул головой князь Александр. – А князь Василий заключил со славным Монвидом словесный союз, по которому Карачев стал как бы удельным городом великой Литвы! На деле же Василий останется на своем месте, но будет отсылать каждый год Монвиду или его батюшке Гедимину карачевское серебро…

– И много серебра? – насторожился князь Дмитрий.

– Да так…вроде два десятка гривен…, – уклончиво ответил князь Александр, – но точно не знаю…

– Ну, тогда ладно, – пробормотал брянский князь. – А ты веришь, что этот князь Монвид не испугается и самолично придет на наш пир?

– Тогда поклянись на кресте, брат, – сказал, глядя прямо в глаза Дмитрию Романовичу, Александр Новосильский, – чтобы ты не причинил никакого зла этому литовскому князю!

– Клянусь! – громко сказал брянский князь, целуя протянутый ему владыкой золотой епископский крест-распятие.

– Ну, тогда до свидания! – весело молвил князь Александр и, склонив голову перед брянским князем, а затем – боярами, направился к выходу.

– Неужели согласятся? – хором выдохнули брянские бояре, когда литовский посланник удалился.

– Я верю в это! – спокойно ответил, глядя своими большими голубыми глазами на собравшихся, князь Дмитрий.

Наутро к брянской крепости подъехала целая толпа знатных литовцев, роскошно одетых в богатые русские кафтаны, обшитые серебряными галунами. Впереди них скакали на красивых откормленных лошадях четыре князя. Трое – в красных плащах и традиционной русской княжеской одежде, в которой преобладал красный цвет и один – в таком же плаще, но зеленого цвета, и легкой польской шапочке на голове, чем-то напоминавшей берестяной короб, сиявший золотыми бляшками.

– Слава могучему князю Монвиду! – вскричал стоявший со своими боярами у ворот князь Дмитрий, догадавшийся, кто был тот незнакомец. – Слава великому князю Гедимину!

– Слава! Слава! – заорали во все горло брянские бояре, двое из которых быстро вышли из-за спины своего князя, держа на вытянутых руках большой серебряный поднос, на котором стояли хлеб-соль и толстенная серебряная чаша с вином. Они прошли по мосту через ров и приблизились к нечаянным гостям.

Князь Монвид склонил голову в знак того, что слова похвалы и приветствия ему приятны, быстро слез с коня и передал узду одному из своих бояр, тоже спешившемуся. Затем он подошел к брянским боярам, отщипнул от хлебного каравая изрядный кусок, обмакнул его в соль и быстро прожевал. Также поступили и его союзники – русские князья, поспешившие за Монвидом и вкусившие хозяйского хлеба.

После этого князь Монвид, белокурый, с небольшой светлой бородкой, взял с подноса обеими руками серебряную чашу, отхлебнул из нее и передал сосуд другим князьям. Все всадники пешком перешли ров, а к их лошадям устремились брянские люди, которые взяли животных под уздцы и повели их за знатными гостями в крепость, в просторную княжескую конюшню.

– Здравствуй, Дмитрий! – сказал на неплохом русском языке князь Монвид, подойдя к встречавшему его брянскому князю. – Я даже не надеялся быть твоим гостем!

– Здравствуй, славный Монвид! – сказал, окидывая взглядом высокую худощавую фигуру литовского князя, Дмитрий Брянский. На него устремились большие серые задумчивые глаза. – Я давно хотел с тобой познакомиться, славный воин! – Они обнялись и троекратно, по-русски, поцеловались.

Также приветствовал князь Дмитрий и остальных князей – Василия Карачевского, сильно постаревшего и поседевшего, Александра Новосильского и Михаила Асовицкого. С последним князь Дмитрий долго и сердечно беседовал во время пира и узнал от него, что князь Михаил – в самом деле, прямой потомок великого князя Романа Михайловича!

Князья сидели рядом за пиршественным столом. Монвид Литовский – по правую руку, а Михаил Асовицкий – по левую от Дмитрия Брянского.

Было выпито много греческих вин, ароматных медов, доброго брянского пива. Целых три дня пировали они вместе, а когда устали от обжорства и возлияний, расстались, как друзья.

Не одну бочку вина и хмельного меда, а также целые горы мяса и другой провизии отправил брянский князь и в литовский лагерь, умиротворив тем самым своих ранее, как казалось, непримиримых врагов.

– Благодарю тебя, славный Дмитрий! – сказал, расставаясь, князь Монвид. – Ты нашел теперь себе верного и надежного друга до самой моей кончины! Прощай, но не забывай нашей дружбы! Ворота моего замка всегда для тебя открыты!

– Так не хочется прощаться, мой дорогой друг! – сказал, вытирая слезы, расчувствовавшийся брянский князь. – Прими же мои подарки и полновесное серебро в этих дубовых бочонках! Эй, люди! – крикнул он. – Готовьте повозки для моих сердечных друзей!

Так благополучно завершилось литовское вторжение. Князь Монвид, довольный теплым приемом брянского князя, чувствовал себя победителем. Но и брянский князь не считал себя проигравшим: его сговорчивость спасла не только жизни многих брянцев, но и помогла избежать огромных военных расходов.

– Да благословит тебя Господь, сын мой! – сказал на другой день князю Дмитрию епископ Арсений. – Ты сумел найти достойный выход из трудного положения! Ты победил не силой и кровопролитием, но мудростью и правдой!

 

ГЛАВА 4

ДЕЛА КНЯЗЯ ЮРИЯ

Князь Юрий Московский восседал в своем большом княжеском кресле, окруженный боярами. Он только что вернулся из очередного похода против новгородских недругов и был раздражен. – Новгородцы совсем обнаглели: стали беспокоить меня по мелочам! – сказал он своим мрачным, сгорбившимся от тяжелых предчувствий, боярам. – Мы намедни ходили не на немцев или на шведов, а на жалкий Устюг!

Еще в прошлом году новгородские купцы и «охочие люди» отправились с караваном «на Югру», в Заволочье. Однако по пути они подверглись «грабежу и разорению» от устюжан и возжаждали отомстить. На самом же деле новгородцы пострадали не случайно. Они вовсе не были такими смиренными и добропорядочными «торговыми гостями», как об этом везде говорили. Новгородские купцы берегли свою репутацию лишь в тех землях, где существовала твердая власть, умевшая защищать интересы своих зажиточных людей. Там же, где господствовали древние родо-племенные отношения и жили простодушные люди, верившие в честность сказанного слова, новгородцы не особенно церемонились: откровенно обманывали их, скупая за бесценок дорогие меха, часто получали товары в долг за одни только словесные обещания и быстро их забывали и, наконец, доходили до прямого ограбления зазевавшихся «дикарей». «Охочие люди», следовавшие в купеческих обозах, лишь для видимости охраняли торговые караваны. На деле же они, войдя в сговор с купеческой знатью, занимались разбоем. Стоило только кому-нибудь из наивных обитателей славянского и финно-угорского северо-запада придти в одиночку или небольшими невооруженными группами на торг с прибывшими туда новгородцами, как тут же следовала расправа: несчастных туземцев безжалостно обирали и, если они пытались сопротивляться, даже убивали. Новгородские купцы со своими «славными ватагами» частенько привозили в свой великий город и живой товар – захваченных в плен «дикарей».

Подобное поведение новгородцев, в конечном счете, привело к ответной реакции, и население отдаленных земель стало относиться к ним настороженно-враждебно. Со временем поездки купцов в некогда гостеприимные для них края с дружественным населением стали небезопасными. Теперь они вынуждены были брать с собой не просто «охочих людей», но настоящих, профессиональных воинов и уже больше думали не о грабежах и легкой добыче, но о собственной безопасности. Однако, в случае, если появлялась возможность, и наивные туземцы на какое-то время забывали об их коварстве, новгородцы вновь принимались за свои прежние преступные дела.

Так, они, несмотря на то, что жители Устюга платили дань ростовским князьям и были под их покровительством, ухитрились разгневать устюжан своим подлым поведением, и последние под руководством своих «князей», как называли новгородцы их племенных вождей, жестоко покарали своих обидчиков, «перехватив и пограбив» один из новгородских торговых караванов.

И вот по этому поводу новгородцы вновь вызвали князя Юрия с просьбой, превратившейся в фактическое требование – пойти на несчастных устюжан.

Когда Юрий Даниилович прибыл с войском в Устюг, ему не пришлось воевать с местными жителями. Они прислали к нему своих вождей и слезно умоляли не только пощадить их за «разорение» новгородских людей, но также оградить от грабежей и разбоев со стороны новгородцев.

Несмотря на то, что московский князь был, как князь Великого Новгорода, очень зависимым от воли знатных новгородцев, он все же не хотел подрывать свою властную репутацию перед «честным народом». Он оказался в нелегкой ситуации. С одной стороны, ему не хотелось ссориться с новгородцами и терять богатую «вотчину», с другой же – как князь – он должен был являть собой справедливость и судить «по закону».

А «строго судить», как понял князь Юрий, следовало больше новгородцев, чем устюжан.

Будучи человеком хитрым, московский князь, в конце концов, отказался от военной кары, которой требовали новгородцы, и согласился с предложением устюжан – заключить мир на старинных условиях. Что это были за «старинные условия», знали лишь новгородцы и устюжане. Однако и тех и других это вполне устроило.

В то же самое время князь Юрий чувствовал себя униженным. Он прекрасно понимал, что новгородцы попросту использовали его как посредника, хотя и сами могли без него разрешить таким же образом свой конфликт.

– Они ни во что меня не ставят! – грустно промолвил Юрий Даниилович, забрав в кулак свою густую окладистую бороду. – Позорят перед всей Русью!

– Это не позор, княже, – буркнул боярин Родион Несторович, – но великая честь! Разве ты не знаешь о новгородской гордыне, когда они сами решают все дела? Они не стали бы тебя звать, если бы сами могли навести порядок!

– Главное, батюшка, чтобы вовремя и в нужном количестве присылали тебе серебро! – поддержал своего товарища боярин Федор Бяконт. – У нас нынче совсем нет сил ссориться с Новгородом… Да и время сейчас тяжелое. Этот Дмитрий Тверской сидит у нас, как заноза в глазу!

– Это так, мои лучшие люди! – покачал головой Юрий Даниилович. – Такое зло исходит от этого Дмитрия…Надо о нем подумать. Я тогда ездил в Орду к могучему царю, и он был очень сердит на меня! Я едва унес от него ноги: уже думал, что не буду жив! Это все – наговоры мерзкого Дмитрия! Да еще перекрыл мне все дороги! Пришлось добираться до Сарая окольными путями! Стыд и позор!

– Тут есть, государь, одна зацепка по этому Дмитрию! – сказал боярин Василий Кочева. – Мы же знаем, что он женат на литовке, дочери Гедимина! Орда же нынче сильно враждует с Литвой! Литовцы захотели прибрать к своим рукам все северские и черниговские земли. Они не так давно входили со своими войсками в Киев!

– Как входили, так и вышли, – усмехнулся князь Юрий. – Зачем им сейчас эта обуза? Там нет ни добрых стен, ни надежных защитников! Этот разоренный город совершенно открыт перед степью! Вот почему татары так легко его себе вернули!

– Однако, батюшка, от этого ведь не исчезла литовская угроза? – вмешался в общий разговор боярин Протасий Федорович. – Их меч так и висит над всеми русскими землями! Литовцы прожужжали все уши русским людям своими сладкими посулами. Обещают уменьшить налоговый гнет и совсем отменить татарский «выход»! Кроме того, они совсем не обижают нашу православную веру…

– Татары тоже не обижают нашу веру! – нахмурился московский князь. – Однако же их «выход» очень тяжел! Хитрые литовцы без труда узнали наше уязвимое место! Но ты прав, Протасий, татары не должны любить Литву и тех русских князей, которые с ней дружат! Надо бы раскрутить это дело в Сарае! И следовало бы еще узнать о прочих князьях! Ходят слухи, что литовцы побывали у другого Дмитрия, Брянского, который сейчас в хороших отношениях с царем! Государь принимает его как дорогого гостя и долго у себя не задерживает! Стоило мне только сказать несколько правдивых слов об этом Дмитрии, как царь страшно рассердился! Вы ничего не слышали о брянском князе? Неужели литовцы ушли от Брянска, так и не пытаясь осадить город?

– Мне говорил мой можайский родственник, княже, – промолвил вдруг Протасий Федорович, – тот самый Перша Лаврич, которого ты не пожелал наградить за одну его старую услугу…Он там сидит в бедности и горе, посылая проклятья в сторону Брянска…Ты помнишь его брата Супоню, севского воеводу, безжалостно убитого татарами по воле покойного Василия Храброго?

– Помню, Протасий, все помню, – поморщился Юрий Даниилович. – Я не оставлю своей милостью того несчастного Першу. Но поведай мне скорей, что же тебе говорил тот жалкий человек?

– Он говорил мне о Литве, Брянске, Карачеве и Новосиле! – кивнул головой боярин Протасий. – Литовцы потому не разорили ни одного черниговского города, что местные князья встретили их с распростертыми объятиями! И заключили союз с литовцами!

– Даже так?! – вскричал, подскочив со своего кресла, князь Юрий.

– Так, княже, – улыбнулся Протасий Федорович. – А первым Новосиль открыл свои ворота перед литовцами и подарил поганому Гедимину все свое серебро! А затем был заключен военный союз! И теперь Новосиль платит дань не царю, а Гедимину!

– А как же Дмитрий Брянский, говори же Протасий? – пробормотал вновь усевшийся московский князь, лицо которого порозовело от волнения. – Неужели и Брянск поддался Литве?

– И Карачев вступил в связь с Литвой, – кивнул головой боярин Протасий. – Говорят, что старый князь Василий заключил договор с сыном Гедимина, который приходил со своим войском под Карачев! Но я этому не верю…Известно лишь доподлинно, что Василий Карачевский согласился платить дань Литве, но тогда он выплатил очень немного…

– Это легко объяснить карачевской хитростью! – буркнул Юрий Даниилович. – Я знаю этого князя Василия как очень коварного и лживого человека! Видимо, ему удалось обмануть тех литовцев…А что же Дмитрий Брянский? Говори все, что знаешь!

– И Дмитрий Романыч тоже избежал грозной осады, – продолжил боярин Протасий, – подарив людям Гедимина не один бочонок полновесного серебра! Перша мне говорил, что этот Дмитрий принимал знатных литовцев с великими почестями и закатывал богатые пиры! Он ограничился только обещанием дружбы и союза. Зато пожаловал им немалый выкуп!

– Мне понятна эта хитрость Дмитрия, – задумчиво сказал Юрий Даниилович. – Но ее можно истолковать в Сарае по иному! Достаточно только слов о его дружбе и союзе с царскими врагами! И где этот Дмитрий нашел столько серебра для своих друзей-литовцев? У нас, к примеру, совсем ничего не осталось на царские подарки! Особенно после покупки той грамоты на великое суздальское княжение! А вот у этого Дмитрия оказалось немало серебра! Значит, Брянск утаивал свои доходы, отвозя в Орду лишь жалкую толику! Это надо хорошо обдумать! Давайте-ка, мои бояре, об этом посоветуемся! Следует также опросить тех наших купцов, которые недавно были в Брянске! А я тогда доберусь до самого царя! И расскажу ему всю правду об этих литовских друзьях!

 

ГЛАВА 5

ТРУДНОСТИ БРЯНСКОГО КНЯЗЯ

Теплой июньской ночью 1325 года князь Дмитрий Брянский не спал. Тяжелые думы не покидали его. – Пора идти в Орду, – говорил он сам с собой, лежа на своей большой мягкой постели, – но вот совсем нет желания! Да еще дурные предчувствия! – Князь повернулся на другой бок, пытаясь уснуть, но ничего не получилось. – Я отвык возлежать в одиночестве, – подумал он. – Совсем нет сна без жаркой любви!

Княгиня Ксения, его супруга, что-то занемогла. Несмотря на внешнюю здоровую красоту, она очень часто болела и большую часть совместной жизни с супругом предпочитала спать одна, ссылаясь на недомогание.

Князь Дмитрий был сильным и здоровым мужчиной и очень тяготился болезнью супруги. Несмотря на то, что охотно женился в свое время на подысканной отцом княжне Ксении и питал к ней самые нежные чувства, он совсем не мог проводить ночи в одиночестве. Молодой князь был очень красив: высок ростом, строен, имел густые русые, вьющиеся кольцами волосы, большие голубые, выразительные глаза. Его короткая княжеская борода и густые пшеничные усы, сливавшиеся с ней, еще больше подчеркивали тонкие черты лица. У князя был красивый, несколько крупноватый нос, но без характерной для Рюриковичей горбинки, а княжеские брови, тонкие, словно написанные кистью церковного иконописца, могли свести с ума любую красавицу. Жители Брянска называли своего князя «Красным» или «Красивым».

В ту пору, свободную от предрассудков и плотских запретов, горожане открыто, без стыда и угрызений совести обсуждали свои телесные потребности. Проживавшие под одной крышей мужчины и женщины, не обязательно родственники, как это было на селе, даже мылись совместно в одной бане, не стесняясь обнажаться друг перед другом.

Телесная нагота не считалась позором, хотя в обычное время, средь бела дня, не было принято появляться в обнаженном виде.

Что же касается девушек и женщин, особенно молодежи, то они между собой очень часто обсуждали свои любовные дела и, порой, хвастались своими любовными победами. Особенно гордились собой те представительницы прекрасного пола, которых удостоили внимания знатные, приближенные к князю люди: бояре, их дети, княжеские дружинники. Женщинам льстило общение со знатью, и не одна горожанка мечтала о хотя бы случайной связи с «красным молодцем».

Что же касается брянского князя, то женская половина города была просто влюблена в него! Имя красавца Дмитрия не сходило с уст! И когда молодой князь оставался в одиночестве, ему не стоило большого труда найти себе очередную красивую подругу.

Так продолжалось довольно долго, еще со времени проживания в отцовском имении под Смоленском. Как только княжеская жена заболевала, в его постель попадала едва ли не любая «славная женка», на которую он указывал своему верному слуге, будущему старшему дружиннику Огню. А, порой, князю и вовсе не требовались услуги верного Огня: достаточно ему было подмигнуть какой-либо приглянувшейся девице или шепнуть ей на ухо, и дело слаживалось.

У молодого князя в гостях побывало несчитанное число девушек и женщин, каждая из которых щедро им одарялась и с радостью потом вспоминала жаркие объятия любвеобильного красавца. Но вот постоянных любовниц у князя Дмитрия не было. Обычно встречи с приглянувшимися ему красотками продолжения не имели.

Княгиня Ксения об этом знала, и ее не смущало поведение мужа. Еще будучи в девицах, она немало слышала о таких вещах, знала о довольно разгульной жизни своего князя-отца, его дружинников и домочадцев, и была убеждена, что так должно быть.

Кроме того, телесно страдая, она считала именно себя виновницей любвеобилия своего супруга и все ему прощала. Молодая княгиня хорошо знала, что супруг любит ее и стоит ей только поманить его пальчиком, он будет вновь в ее объятиях, такой горячий и такой желанный. Недуги княгини были связаны с тем, что она беременела едва ли не каждый раз после сближения со своим супругом, однако результаты беременности не всегда были радостными: часто случались преждевременные выкидыши и не один раз рождались хилые, вскоре умиравшие, младенцы.

Лишь одна ее дочь Елена, которой уже шел десятый год, явилась на свет здоровой и веселой девочкой. Она почти не болела и была единственным ребенком, благополучно родившимся от их совместного брака. Девочка воспринималась родителями, как «утешение души», и росла, окруженная заботой, негой и любовью. Князь, как и его супруга, буквально обожал свою единственную дочь. Не было ни одного случая, когда бы он, вернувшись из далекой Орды, не привез ей, как и своей жене, дорогого подарка.

Князь и княгиня очень любили детей и хотели бы иметь еще, но, к их глубокому огорчению, «Господь не подавал больше чадов…»

Так и жили они до той поры, пока князь Дмитрий не стал брянским удельным князем.

После венчания на княжение он, выслушав назидания епископа Арсения, решил раз и навсегда «покончить с грехами и жить праведно…»

Лишь в Сарае, куда новый брянский князь приезжал каждый год, он вновь вспоминал свои былые похождения и охотно принимал щедро поставляемых в княжеские объятия татарских невольниц. Это была единственная радость, которую давала ему Орда. Здесь, в отличие от Руси, царили иные порядки. Татары по-другому относились к женщинам и считали, что здоровый мужчина не должен жить один. Они рассматривали удовлетворение жизненных потребностей, как обязательное условие существования, а мужское одиночество – как признак старения и шаг к могиле. Вот почему они, видя, как тоскуют в Сарае одинокие русские воины, постарались с выгодой использовать это, обеспечив «урусов» «душевной отрадой», а себя – постоянными и верными доходами.

– Вот бы мне сейчас девицу или страстную женку! – думал брянский князь, ворочаясь с боку на бок. – И душа бы успокоилась, и пришел бы здоровый сон…Надо побыстрей уходить в Орду, к молодому царю. Уж там я по-настоящему отдохну, как крепкий муж! – И князь, только что горевавший и гнавший от себя мысли об «ордынской пагубе», стал успокаиваться и думать о будущем уже не в таких мрачных тонах. Сон, однако, к нему все не шел. Полежав еще и поворочавшись, князь захотел пить. – Эй, Бенко! – крикнул он, хлопнув в ладоши. В простенке раздался шум, быстрый шелест, и в княжескую опочивальню вбежал заспанный, но одетый, как обычно, слуга. – Я здесь, мой господин! – крикнул он, представ перед князем.

– Сходи-ка, Бенко, и принеси мне кислого кваса! – распорядился князь. – Мне что-то нынче жарко и совсем не спится!

– Лечу, славный князь! – крикнул слуга и выбежал из опочивальни.

Но квас, принесенный ловким Бенко, не унял скопившегося в княжеской груди жара. – Что-то тошно мне, Бенко, – пробормотал брянский князь и почесал затылок. – Нет мне совсем покоя. Может, пойти и погулять по городу?

– Уже поздно, мой господин, – пробормотал озадаченный слуга, – и кругом совсем темно! К тому же сегодня, как говорил святой отец, поганая и бесовская ночь…Ночь колдуна Купалы! Нам нельзя выходить из дому!

– Купалы?! – вздрогнул князь. – Неужели? – Он порывисто задышал, чувствуя, как какая-то неведомая сила сдавила ему грудь. – Это не бесовская ночь, Бенко, – пробормотал он, раздумывая, – а ночь нашего древнего обычая! Тогда беги-ка, Бенко, – князь решительно махнул рукой, стряхивая с себя дальнейшие сомнения, – к моему верному воину Огню! Разбуди его и срочно приведи ко мне!

– Слушаюсь, батюшка! Я сейчас же приведу славного Огня Томилича! – крикнул верный слуга и выбежал вон.

Старший дружинник князя пришел очень быстро. Не успел князь с помощью своего постельничего Спеха одеться, как рослый и сильный Огонь, одетый в легкую летнюю рубаху без пуговиц и татарские штаны, сшитые из тонкого новгородского льняного холста, цвета земли, стремительно вошел в княжескую опочивальню.

– Здравствуй, княже! – громко сказал он, кланяясь. – Я всегда готов идти с тобой хоть на край света!

– Ты славный молодец, Огонь! – улыбнулся князь. – Я доволен твоей быстротой! Как тебе это удалось?

– А я еще не ложился, княже, – кивнул головой верный воин. – В такую ночь душа пылает жарким пламенем! Это хорошо, что ты застал меня в гриднице: я уже собирался на реку с нашими людьми! Мы никогда не упускаем этот славный праздник, завещанный нам дедами! И каждый год познаем на реке девиц и красивых женок! Как я вижу, и ты, славный князь, не усидел в своем тереме? Значит, твоя душа просит веселья?

– Просит, Огонь, – весело сказал князь. – Душа совсем истомилась! Надо бы ее успокоить! И пощупать красных девиц! Тогда пошли потихоньку…

– Пошли, батюшка, – улыбнулся Огонь, потирая руки. – Вот и потешишь свою душу. Нет ни одной красавицы, которая бы тебе отказала! Мы пойдем одни: я недавно отпустил наших воинов на гульбу…Сами найдем дорогу! Но я зажгу по пути лучину!

И князь со своим верным воином быстро пошел вперед. Они спустились по ступенькам «охочего» терема вниз, во двор, проследовали по тропинке мимо главного княжеского терема, где одиноко почивала княгиня, и под свет небольшого факела, который держал в руке старший дружинник Огонь, прошли вдоль стены к главным воротам крепости.

– Слава князю! – послышался отрывистый, но негромкий крик, исходивший от дежуривших у ворот стражников.

– Слава вам, моя храбрая дружина! – ответил князь и оглядел собравшихся у башни воинов. – Это хорошо, что вы бдительно охраняете крепость! А теперь, быстро опускайте мост!

– Сейчас, княже! – бросил стоявший во главе отряда седовласый воин и махнул рукой. Его дружинники быстро побежали выполнять княжеский приказ. Заскрипел, громко раздаваясь тяжелыми звуками, железный ворот, и большой длинный, окованный железом мост медленно опустился, закрыв собой ров.

– С Господом! – перекрестился князь и пошел вперед, в черную мглу. За ним устремился, освещая путь, верный Огонь. – Храни тебя Господь, княже, – пробормотал он, – береги свою бесстрашную жизнь!

Князь шел не спеша, о чем-то думая. Его дружинник Огонь, наоборот, все говорил и говорил, но брянский князь его не слушал.

Они спускались с горы по хорошо вытоптанной дорожке. Здесь уже князь пропустил вперед своего воина и шел за ним, глядя под ноги на тропу, освещенную факелом. – Следовало бы по такому случаю подготовить коней, – пробормотал князь. – Здесь далеко: версты две!

– Зачем, княже? – улыбнулся Огонь. – Не принято ездить на коне в Купалову ночь! Нельзя сердить лесных духов! Ты еще молод и пешей прогулкой только разгонишь застоявшуюся кровь! А от этого тебе будет намного приятней!

– Это правда, мой славный воин! – кивнул головой князь Дмитрий. – Не хотелось бы шуметь в крепости! Еще проснется княгиня от своего добродетельного сна…Тогда не оберешься хлопот и уже будет не до Купалы…

Так они шли, изредка перекидываясь словами, пока, наконец, не добрались до огромного, стоявшего на пересечении дорог многовекового дуба.

– Ну, княже, теперь нам осталось совсем немного, – весело сказал молодой воин. – Вот перейдем березовую рощу, а там до реки рукой подать!

– Я знаю, славный Огонь! – бодро отвечал князь, чувствуя прилив сил и желание поскорее подойти к реке. – Я не раз здесь бывал!

Вот они миновали рощу, приблизились к кустарнику, и тут до ушей князя донеслись веселые, звонкие девичьи голоса. На берегу реки собралось множество красивых обнаженных девушек! Одни из них стояли в воде то ли по пояс, то ли по колено, другие же бродили по берегу, толкались, смеялись и визжали. То тут, то там мелькали длинноногие красавицы с факелами в руках, освещая себя и своих подруг. Небо над ними искрилось множеством звезд, и отраженные в реке светила мягким серебром окутывали прелестных женщин.

– Какое дивное зрелище! – тихо сказал князь, жадно разглядывая собравшихся красавиц. – Я думаю, что где-то здесь и наши славные мужи: они тоже созерцают девичью красоту!

– Они немного подальше, батюшка князь, – покачал головой княжеский дружинник. – Я подал нашим людям нужный знак, чтобы они нам не мешали и не смели даже приблизиться к прелестницам, пока ты не сделаешь свой выбор! А теперь смотри на них, мой господин! И подай мне знак, когда найдешь себе зазнобу. Я тогда сообщу об этом нашим людям!

– Ладно, Огонь, – пробормотал задрожавший от волнения князь, – я пока погляжу на девиц! Они так хороши, что у меня глаза разбежались! Гаси же огонь, я и так хорошо их вижу! Они же заметят меня и смутятся…

В самом деле, молодые девушки и женщины как-будто, несмотря на беготню и шум, услышали слова князя и почувствовали его присутствие. Они стали медленно похаживать вдоль берега, поворачиваясь к темным кустам, где засели князь со своим верным Огнем, то передом, то задом.

– Ох, ах! – стонал, горевший как в лихорадке, князь. – Как же они хороши! Какие чудесные груди! А зад, зад, я давно не видел подобной прелести! – Он уже сжался в комок и хотел просто выпрыгнуть вперед, но вдруг из воды вышла девушка необычайной красоты: рослая, почти по плечо могучему Огню, только на голову уступавшему князю, белокурая, со свисавшими едва ли не до пояса распущенными волосами. Ее молодая и довольно развитая грудь твердо возвышалась и почти не колыхалась, как у прочих девиц, при движении длинноногой красавицы. Тут князь совершенно лишился речи и почти бурчал. – Какая она рослая! – донеслось до дружинника Огня. – Почти до моих сосков! А ноги, ноги какие дивные! – князь глянул на плоский, блестевший от света недалекого факела живот девушки, и покрылся испариной. – И даже волоса у нее белые на прекрасном лобке, – простонал он, – а там…

В это время прелестница, как бы дразнясь, играючи подняла вверх чудесную ножку, обнажив перед князем свою женскую плоть, и он уже больше не выдержал. – Это она, Огонь, моя дивная голубка! – вскричал брянский князь, выбегая из кустов и хватая в объятия девушку. Подруги, окружавшие белокурую красавицу, увидев выбежавшего, кричавшего князя, пронзительно завизжали, завопили и заметались по берегу. Однако Огонь хорошо видел, сколь наиграны были их крики: ни одна девушка не покинула реку!

Схваченная же князем девица даже не пыталась вырываться. – Славный князь, – говорила она, целуя и обнимая рослого красавца. – Как я рада тебя видеть! И так счастлива быть в твоих умелых руках!

– Как тебя зовут, девица? – спросил, прижимаясь к девушке всем своим телом, возбужденный князь.

– Я – Беляна, милый князь! – ответила томным голосом красавица. – Дочь твоего купца, Мордата Нечаича!

– А ты хочешь, славная Беляна, познать меня, своего князя? – прохрипел, теряя голову, князь. – Совсем нет моей моченьки!

– Хочу, так хочу, что вся истекаю весенними соками, – простонала, опустив прекрасные синие глаза с огромными пушистыми ресницами, брянская красавица. – Я с нетерпением жду, мой господин, когда ты войдешь в мои жаркие ворота!

– Ах, так! – пробормотал князь, чувствуя, как желанная девушка, обхватив его ноги руками, медленно стягивает его легкие, пропитавшиеся страстным потом льняные штаны. – Эй, Огонь! Пусть же наши молодцы идут к остальным девицам! – успел он только прохрипеть, срывая с себя летнюю домашнюю рубаху, бросая эту обузу на речной песок и затаскивая девушку за ближайший куст.

– Эй, девицы! Держитесь! – донеслись до него крики прибежавших к реке дружинников. – Мы сейчас же вас всех познаем!

Девицы вновь завизжали и закричали так, что этот шум был, вне всякого сомнения, слышен в недалеком городе. – Хватайте же их, молодцы! Умыкайте! Не теряйтесь! – неслись со всех концов хриплые мужские крики.

Вода в реке кипела, девушки толкались и возбужденно кричали. Но вот разом как-то весь шум утих, и песчаный берег Десны до самой воды покрылся телами сцепившихся в объятиях молодых пар.

На другой день князь Дмитрий, хорошо отдохнувший и как-то даже посвежевший после весело проведенной ночи, уселся в своей думной светлице в большое княжеское кресло и вызвал к себе огнищанина. – Слушай же меня, Чурила Милкович, – сказал он, как только перед ним предстал седовласый слуга.

– Слушаю во все уши, батюшка князь! – согнулся в поклоне старик.

– Сейчас же приведи в мой терем новую ключницу, почтенный Чурила!

– Какую, батюшка? – поднял брови огнищанин. – У тебя же есть чудесная молодая ключница, Есенка!

– Она досталась мне от покойного батюшки…И уже не такая молодая! – буркнул Дмитрий Романович.

– Но и не старая…, – пробормотал Чурила, насупившись. – Куда же я ее дену?

– Нечего болтать всякий вздор! – рассердился брянский князь. – Нужно исполнять мою волю! Разве я не считаюсь с тобой и не тебе передал это место, оставшееся от твоего покойного брата Микулы? Разве я не люблю вас, моих знатных слуг и славных бояр? Почему ты пререкаешься со мной? Найди место той Есенке…при дворе княгини!

– Слушаюсь, княже! – ответил, подняв голову, огнищанин. – Я не подвергаю сомнению твою волю! Я просто хотел узнать, как лучше исполнить твое желание…Как зовут твою новую ключницу? И кто она такая?

– Это Беляна, Чурила, – ответил, смягчившись, князь Дмитрий, – дочь нашего славного купца Мордата Нечаича!

В этот миг открылась дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга Бенко. – Батюшка князь! – закричал он, махая от волнения руками. – К тебе тут приехал знатный московский боярин, говорит, что от князя Юрия! Он просится к тебе на прием! Что ты на это скажешь?

– Сбегай тогда, Бенко, за моими думными боярами, – сказал, покраснев, брянский князь, – и позови их сюда. А когда они соберутся, тогда позовешь того московского боярина!

Как только брянские бояре расселись на своих скамьях в думной светлице, Дмитрий Романович дал знак своему слуге впустить московского посланника.

Важный, одетый в плотную, не по лету тяжелую одежду, московский боярин, подняв с величественным видом свою седую окладистую бороду, медленно прошел между скамей брянской знати прямо к княжескому креслу. Остановившись в двух шагах от князя, москвич низко, поясно, поклонился. – Здравствуй князь Дмитрий Брянский! – сказал он сочным густым басом. – Тебе привет от моего князя Юрия Данилыча!

– Здравствуй, славный боярин! – кивнул головой брянский князь. – Слава моему могучему брату Юрию!

– Я прибыл к тебе, пресветлый князь, – продолжал московский гость, – чтобы передать тебе слова Юрия Данилыча. Слов не много, но смысла в них – море-озеро! Князь Юрий предлагает тебе верную дружбу и надежный союз!

– Это – все его слова? – улыбнулся Дмитрий Брянский. – И он не хочет большего?

– Все, пресветлый князь! – кивнул головой московский боярин. – Но если ты не понимаешь этих мудрых слов, тогда я подробно разъясню тебе их смысл!

– Как твое имя, славный боярин? – весело спросил брянский князь.

– Я – Родион Несторыч, – сказал, поглаживая обеими ладонями бороду, боярин. – Происхожу из древнего рода и приехал в Москву еще при батюшке нашего князя Юрия Даниле из самого Киева…

– Ну, тогда поведай мне, неразумному, Родион Несторыч, – усмехнулся Дмитрий Романович, – зачем мне нужен союз с твоей Москвой? Какая от этого польза нашему древнему Брянску?

– Еще какая, княже! – боярин поднял голову и на Дмитрия Брянского уставились голубые, но какие-то жидкие, пронзительные глаза. – Ты станешь другом Юрия Данилыча и будешь всегда иметь защиту от многих врагов, включая русских князей…Разве ты забыл, как коварные князья изгнали из Брянска князя Василия Храброго?

– Не забыл, – кивнул головой князь Дмитрий. – Однако же те князья изгнали славного Василия по наущению твоего мудрого господина!

– Почему ты так думаешь? – вздрогнул московский посланник. – Князь Юрий не приложил к этому рук!

– Неужели мы дурачки, боярин? – улыбнулся брянский князь. – Об этом известно даже малым детям! Зачем ты морочишь мне голову?

– Это не так, княже, – спокойно ответил московский боярин. – Я говорю только правду…Московские люди совсем не замешаны в том деле!

– Ладно, Родион Несторыч, – поднял руку князь Дмитрий. – Тогда будем говорить по существу…Скажи мне, зачем, нам брянцам, дружба с Москвой? И какую вы можете оказать нам помощь? Может, против Литвы?

– А хоть бы и так! – кивнул головой боярин Родион. – Юрьевы полки очень сильны, а ваши брянские с позором разбежались от удара небольшого войска Гедимина там, под Киевом…

– Не разбежались, боярин, – укоризненно покачал головой князь Дмитрий, – но отошли после тяжелых потерь под ударами неисчислимых полчищ! Думаю, что если наши люди тогда отступили, не победил бы и твой славный Юрий!

– Но вместе мы бы наголову разбили Гедимина! – сказал уже другим, примирительным тоном московский гость.

– В этом я не сомневаюсь, – махнул рукой брянский князь. – Но ведь Юрий не пошел туда, хотя волынские люди звали его на помощь!

– Звали-то звали, – пробормотал боярин Родион, – но у нашего князя не было союза ни с Киевом, ни с Волынью! А вот если бы такой союз был…

– Тогда покороче, московский боярин! – перебил его князь Дмитрий. – Даже если бы Юрий Данилыч подал нам помощь, чтобы мы могли ему дать?

– Свою военную помощь, когда это потребуется, или полновесное серебро! – решительно ответил москвич. – И свою любовь к нашей земле!

– Против кого же вам нужна моя помощь? – поднял брови брянский князь. – Неужели против Дмитрия Тверского?

– Да, княже! – помрачнел московский посланник. – Нет для Москвы более страшного врага, чем эта злокозненная Тверь! Этот Дмитрий – и твой враг, княже! Если бы не Москва…

– Будет об этом! – рассердился князь Дмитрий. – Ни у меня, ни у других брянских князей никогда не было вражды с Тверью! Поэтому я не хочу заключать такой союз с Юрием! Вы согласны, мои бояре?

– Согласны! – единодушно пробурчали бояре.

– Ты слышишь, знатный москвич? – усмехнулся брянский князь. – Нет ни моего, ни боярского согласия на союз с Москвой!

– Ну, тогда берегись, княже! – поднял вверх правую руку Родион Несторович. – Наш великий князь знает о твоей дружбе с поганой Литвой! И о твоем союзе с нечестивым Гедимином!

– Такого союза нет, боярин! – покачал головой помрачневший брянский князь. – Но я понимаю твою угрозу! Будем ждать вашего доноса великому царю! За это спасибо, славный боярин! Я заранее подготовлюсь к опровержению этой клеветы. Мы вас не боимся! Это тебе, болтуну и бестолковому гордецу, надо бояться Божьей кары! И твоему бесстыжему князю Юрию, убийце Константина Рязанского! Над всеми нами – Господь! Берегитесь Его гнева! А теперь ступай в мире, премудрый Родион! Эй, Бенко! – крикнул князь, вызывая своего слугу, а когда тот появился, приказал: – Отведи же, Бенко, этого гордого боярина в нашу трапезную и щедро накорми от моего стола! А потом подготовьте ему добрую постель для хорошего отдыха! А если захочет, приведите ему в постель красивую женку! Ступай же, московский боярин! – князь повернулся к знатному гостю. – Мы всегда готовы дать тебе хлеб-соль, но что-либо еще – не обессудь!

– Что ж, прощай, могучий князь! – сказал, низко кланяясь, московский посланник. – Я так и передам все твои слова моему господину!

 

ГЛАВА 6

ГИБЕЛЬ КНЯЗЯ ЮРИЯ

– Так ты говоришь, Юрке, что коназы-урусы подружились со зловредной Лэтвэ? – молвил хан Узбек, глядя вниз на лежавшего у золоченых ступенек его трона князя Юрия Московского.

– Да, государь, – пробормотал барахтавшийся на полу русский князь.

– Тогда подними свою башку, глупый Юрке, – потребовал рассерженный хан, – и говори всю правду, а не ходи вкривь да около!

– Я боюсь говорить тебе всю правду, государь, потому, – простонал вставший на колени князь Юрий, искоса глядя в лицо недовольного Узбека, – что ты не любишь недобрых слов о Дмитрии Тверском и Дмитрии Брянском…

– Не бойся говорить правду, Юрке, – усмехнулся молодой хан, – но страшись огульной лжи! – Он поднял руку. – Те коназы всегда признавались, что любят меня, и я не заметил в их глазах лжи. Однако имам Ахмат мне не раз говорил о лживости неверных урусов! Только один Аллах знает, кому можно верить! Рассказывай же всю правду о Дэмитрэ!

– Ты знаешь, государь, что князь Дмитрий Тверской женат на дочери Гедимина? – начал князь Юрий.

– Знаю, но не вижу здесь ничего преступного! – буркнул ордынский хан. – Мало ли, кто женится на девицах из Лэтвэ? У меня многие мурзы и даже эмиры имеют в своих гаремах светловолосых женок…В чем же здесь зло? Коназы урусы вправе жениться на ком желают!

– Но у литовцев иные замыслы насчет князя Дмитрия. Я слышал от своих верных людей, которые бывали в Твери, что Дмитрий завязан дружбой с Гедимином и готовит союз против тебя! – сказал, подняв вверх руки, московский князь.

– Это все о том Дэмитрэ? – поднял брови хан Узбек. – Или есть что-нибудь еще?

– Пока все, государь, – грустно покачал головой Юрий Даниилович. – Однако мои люди, пребывающие в Твери, следят за каждым шагом Дмитрия! И я сразу же извещу тебя, если узнаю о его преступлениях! Тогда я представлю твердые доказательства моих слов!

– Ну, что ж, – усмехнулся Узбек-хан. – Будет неплохо, если ты сумеешь получить доказательства дружбы Дэмитрэ с нашими врагами. Тогда мы решим, следует ли карать того храброго коназа…А теперь расскажи о Дэмитрэ, сыне покойного Ромэнэ!

– А там, государь, случилась настоящая беда! – весело и громко сказал князь Юрий. – Литовцы приходили к Брянску, Карачеву и Новосилю! И князья названных мной городов заключили союз с Литвой!

– А почему ты так думаешь? – вопросил с улыбкой хан Узбек. – У тебя есть хотя бы один ярлык с союзными записями?

– Нет, государь, грамотку я пока не добыл, – пробормотал озадаченный Юрий Даниилович. – Но я точно знаю, что литовцы приходили в Брянск и получили от князя Дмитрия много бочонков полновесного серебра! Кроме того, Дмитрий Брянский закатил в их честь богатые пиры!

– Я знаю об этом, – кивнул головой ордынский хан. – Сюда недавно приезжал коназ Дэмитрэ из Брэнэ и все мне рассказал. Поэтому нечего мне врать, Юрке, об этом Дэмитрэ! Разве я не предупреждал тебя об ответственности за ложь? Что было делать несчастному Дэмитрэ, если к стенам его Брэнэ неожиданно нагрянули бесчисленные враги! Пришлось ему откупаться серебром! Но союза между ним и Лэтвэ не было! Дэмитрэ был вынужден после тех расходов обложить всех своих купцов и денежных людей жестокими поборами, чтобы собрать нужный «выход» и вовремя его доставить сюда, в Сарай! Этот жалкий Дэмитрэ жаловался мне на тех злобных лэтвэ! И я их вскоре беспощадно покараю! А теперь говори, что ты знаешь о делах коназов Корачи и Нэвэсилэ!

– И Василий Карачевский тоже вступил в союз с Литвой! – буркнул, морщась, князь Юрий. – Он тоже подарил Литве много серебра! И даже ходил с литовским войском в поход на Брянск!

– И об этом я знаю, Юрке, – засмеялся хан Узбек, – без твоих глупых слов! Коназ Вэсилэ полностью передо мной оправдался! Он ходил с войском Лэтвэ лишь по принуждению, чтобы спасти свой жалкий Корачи…И он жаловался на Лэтвэ. А я обещал ему надежную защиту! А вот коназ Алэсандэ из Нэвэсилэ сюда не приезжал. Более того, он до сих пор не появлялся в Сарае и не привез нужный «выход»! Уже вышли все сроки…Не знаю, может он заболел или, в самом деле, вошел в союз с нашими врагами…

– Именно так, государь! – замахал руками московский князь. – Он потому не везет сюда серебро, что уже давно договорился с Литвой о союзе. И теперь платит дань только Литве!

– Ладно, Юрке, – насупился Узбек-хан. – Я проверю дело этого Алэсандэ, вызову его в Сарай и потребую объяснений! А теперь я безжалостно накажу эту Лэтвэ! Эй, Ахмыл! – хан поманил рукой своего темника. Рослый, грузный татарин быстро подскочил к золоченым ступеням и уселся перед троном, рядом с московским князем, склонив седоватую голову. – Надо подготовить войско к походу, Ахмыл! И как можно скорей! Слушайте же, все мои полководцы и знатные люди! – Татарские вельможи приподнялись над своими подушками и возбужденно загудели. – Готовьтесь к жестокому набегу на Лэтвэ! Вы поведете большое войско! Как ты думаешь, Субуди, – хан глянул на стоявшего слева от его трона тайного советника, – сколько нам нужно воинов?

– Туменов пять, государь, – ответил с готовностью Субуди. – Я думаю, что этого будет достаточно!

– Тогда пошлем шесть! – улыбнулся хан Узбек. – И во главе поставим моих лучших эмиров! А ты, Юрке, – ордынский повелитель бросил грозный взгляд на сжавшегося в комок московского князя, – ступай в свою гостевую юрту и пока там поживи. А когда сюда приедет Дэмитрэ из Тферы, я его беспристрастно допрошу. Вот мы и узнаем всю правду о его делах с Лэтвэ…Ступай же!

Князь Юрий Даниилович отправился выполнять ханский приказ и надолго засел в гостевой сарайской юрте. Вот уже прошло лето, наступила осень, а он все ждал и ждал, как уже привык, ханского вызова во дворец.

Татарская конница железным потоком прошла по литовской земле. Степные хищники беспощадно разорили и выжгли все стоявшие на их пути деревни и села, сокрушили несколько небольших, не сумевших защититься городов. Полчища, ведомые темником Ахмылом, едва не дошли до самой столицы Великого княжества литовского, но, отягощенные добычей и огромной толпой пленников, повернули назад.

Князь Юрий видел, как в один из сентябрьских дней татарские воины возвращались в Сарай. Все жители татарской столицы сбежались встречать победоносное войско. Сам хан Узбек, сопровождаемый великим визирем, тайным советником и имамом Ахматом выехал в степь навстречу темнику Ахмылу.

Последний шел впереди огромного, одетого в железные доспехи и кольчуги конного тумена.

– Вот уж поистине тьма-тьмущая! – подумал князь Юрий, глядя из толпы знатных татар, окружавших ордынского хана. – Думаю, что они жестоко покарали эту поганую Литву! Этот татарский поход не уступит давнему Батыеву погрому! Давно пора! Теперь они надолго забудут о русских землях!

Темник Ахмыл подскакал к хану Узбеку, быстро слез с коня и упал прямо под копыта красивой ханской лошади. – Слава тебе, всемогущий государь! – крикнул он. – С победой тебя, о, мудрейший из мудрых!

– Вставай же, Ахмыл, – весело приказал молодой хан, – и садись на своего боевого коня! Велика ли добыча?

– Добыча у нас немалая, государь! – доложил, усевшись в свое седло, воевода. – У нас целый караван только серебра! А пленников – не одна тьма, а десяток!

– Десяток тем?! – вскричал довольный Узбек-хан. – Этого добра нам теперь надолго хватит! Благодарю тебя за это, мой славный полководец! Мы давно не видели так много рабов! Тогда пусть наши воины идут на достойный отдых, Ахмыл. И покажи мне тех жалких пленников!

Ахмыл поднял руку со своим бунчуком полководца и громко прокричал воинам приказ ордынского хана. И длинная вереница татар быстро потянулась в свой огромный город. Каждый из воинов вел за собой по два-три пленника.

Хану и его вельможам пришлось еще долго ждать, пока вся татарская конница не скрылась с глаз и перед ними предстала уже другая вереница – из связанных длинными веревками или сидевших на телегах литовских пленников. В большинстве своем это были, как правило, молодые женщины, изможденный вид которых просто ужасал.

На телегах сидели белокурые девочки и мальчики, которые, увидев ордынского хана, сразу поняли, что перед ними главный татарин, и закричали, заплакали, вытягивая вперед свои жалкие ручонки, исхудавшие, грязные, торчавшие из превратившейся в жалкое тряпье одежды.

– Это неприятное зрелище, люди мои! – буркнул Узбек-хан, отворачиваясь в сторону. – Какой тяжелый запах! Надо поскорей продать этих пленников, а перед нами провести всех красивых женок! Эй, Бэгэрсэн! – хан поднял вверх руку. Здоровенный татарский мурза, стоявший пешим в общей толпе, быстро к нему подбежал. – Тогда посмотри на этих женок, Бэгэрсэн, и пришли ко мне самых лучших! Я знаю о твоем умении выбирать красавиц!

– Слушаюсь, повелитель! – крикнул татарский мурза. – Я выберу для тебя достойных красавиц!

– Ну, тогда поедем во дворец! – распорядился ордынский хан и, развернув коня, быстро поскакал, сопровождаемый свитой, в сторону города. Его телохранители, стоявшие черной цепью перед ханом, когда он рассматривал бесконечную толпу пленников, подняли свои длинные копья и, забросив их на плечи, медленно, пешком, пошли в город.

Тем временем богатые татары и ордынские купцы жадной толпой устремились к живому товару, хватая за руки приглянувшихся им пленников. Пользуясь случаем, они за бесценок скупали несчастных, измученных, голодных литовцев и русских и тут же сажали их в заранее пригнанные арбы, увозя добычу к себе домой.

Вся эта толпа захваченных в плен рабов была ханской долей, и поэтому мурза Бэгэрсэн беспрепятственно проходил между обезумевшими от усталости и ужаса людьми, выбирая среди них самых красивых женщин – в гарем Узбек-хана. Только после него к пленникам подходили прочие татары.

Торг шел бойко и за десять серебряных монет любой мог купить себе приглянувшуюся рабыню.

Князь Юрий со своими боярами тоже не терялись. Как раз накануне Юрий Даниилович обменял у известного сарайского менялы полдесятка серебряных новгородских гривен на монетки хана Узбека. И его бояре поменяли серебряные слитки на монеты. Теперь они суетились, высматривая красивых женщин. А таковых было немало! К радости москвичей, татары имели на этот счет совсем другие вкусы…И когда князю Юрию или его боярам нравилась та или иная рабыня, татары смотрели на них с удивлением. – Вот какие бестолковые эти урусы! – смеялись они. – Они берут себе женок с водянистыми глазами, большими задами и тяжелыми грудями! Им видно жалко серебра: ищут только дешевизну!

Татары же метались по степи, выбирая по своему вкусу худощавых, черноволосых и кареглазых женщин, стараясь не замечать белотелых и белокурых.

Мурза же Бэгэрсэн рассуждал иначе. Он умел по-своему ценить женщин и не отказывался от белокурых красавиц. Зная вкус своего повелителя, он подбирал таких невольниц, каких еще не было в ханском гареме.

Князь Юрий, шедший рядом с этим знатным татарином, неожиданно увидел высокую, стройную пленницу, стоявшую у телеги, вокруг которой столпились торговцы.

Девушка была настолько рослой, что на целую голову, а то и больше, возвышалась над общей людской толпой. К тому же, она была необыкновенно хороша – с овальным, пусть испачканным дорожной грязью, но все же правильным, очаровательным лицом, пухлыми алыми губками, маленькими прелестными ушами и большими серыми глазами.

Татарский воин, державший в руках конец веревки, к которой была привязана девушка, что-то быстро говорил собравшимся вокруг него татарам.

– Смотрите, какая грудь! – донеслись его слова до князя Юрия. – А какой зад! Видите, добрые люди? – татарин неожиданно рванул грязное домотканое платье, прикрывавшее девичьи прелести, и перед покупателями предстали большие, округлые, словно точеные, груди, увенчанные ярко-алыми, торчавшими сосками. Девушка стояла, как статуя, не обращая никакого внимания на своего мучителя, и только стыдливо прикрывала лицо своими красивыми ладонями.

– А посмотрите, какая щель! – выкрикнул весело ханский торговец, срывая с девушки льняные грязно-зеленые штаны. – Мокрая и горячая!

– Так, так! – зацокали языками, осматривая женскую промежность, собравшиеся со всех сторон татары. – Но девица слишком рослая и тяжелая!

– Еще задавит на ложе! – засмеялся мурза Бэгэрсэн. – А в ее дебре можно утонуть!

– Тогда я сам куплю эту женку! – вмешался в торг князь Юрий. – Я люблю таких крепких и рослых женок!

– Нет, эту женку я сам заберу! – сказал властным тоном Бэгэрсэн. – Она подойдет моему повелителю! – И он, схватив обнаженную девушку за руку, резко потянул ее к себе. – Ох! – вскрикнула несчастная, едва не упав на грузного татарина. – Пощади меня, добрый человек!

– Так она говорит по-русски! – заволновался Юрий Даниилович и бросился к Бэгэрсэну. – Пожалей меня, славный и мудрый мурза! – взмолился он. – Я дам тебе за нее много серебра!

– Что ж, готовь деньги! – буркнул Бэгэрсэн, не веря удаче. – Сотню государевых монет!

– Сотню денег? – переспросил князь Юрий, чувствуя, как от жадности у него сжимается сердце. – Но у меня нет столько серебра, почтенный Бэгэрсэн!

– Ну, если нет, тогда уходи, – махнул рукой ханский приближенный. – Я лучше уведу эту женку во дворец или заберу в свой гарем!

– Ладно, ладно, могучий воин! – крикнул, краснея, князь Юрий. – Вот тебе серебро! – Он достал из-за пазухи мешочек и стал быстро считать монеты. – Как раз сотня, получай!

– Тогда бери эту беловолосую кобылу, – буркнул довольный татарский мурза, принимая обеими руками серебро, – и побыстрей уходи отсюда!

Князь Юрий быстро приблизился к белокурой девушке, немного уступавшей ему ростом, взял у татарского воина веревку и, не дожидаясь своих бояр, решительно двинулся к своей лошади. Разрезав длинным засапожным ножом веревки на руках и ногах пленницы, московский князь помог ей сесть в седло своей крупной серой лошади, а затем вскочил сам и, обхватив девушку рукой, уселся сзади так, что плотно к ней прижался. – Вперед же, моя могучая лошадка! – крикнул он, и, покорная его воле скотина, резво поскакала в сторону города.

Теперь жизнь московского князя стала веселей. Отмыв с помощью слуг и одев свою красавицу в добротные одежды, князь Юрий обнаружил, что не зря заплатил десятикратную цену раба. – Какая радость теперь у меня! – восклицал он, глядя на молодую девушку. Она же, довольная тем, что избежала татарского плена, относилась к московскому князю, как к своему избавителю, и всячески старалась его ублажать, не отказывая еще не старому, но уже седоволосому князю, ни в каких его просьбах…Довольный московский князь не замечал, как летело время, и уже пошел к концу сырой, противный ноябрь.

– Надо бы подумать о делах! – возмущались московские бояре. – Здесь уже давно тверской князь Дмитрий! Скоро последует царское решение о делах этого князя, а наш господин думает только о любовных утехах!

Наконец, боярин Родион Несторович не выдержал и, дождавшись, когда князь Юрий выйдет после очередного возлежания на «чистый воздух», подошел к нему и без долгих раздумий прямо сказал: – Пора бы тебе, князь-батюшка, подумать о серьезных делах! Завтра великий праздник – Введение Пречистой Богородицы! И грозный царь вызывает к себе Дмитрия! Тебе надо готовиться к царскому суду!

– Ладно, Родион, – усмехнулся князь Юрий, – нам этот суд ничем не грозит! А вот Дмитрию Тверскому…Если он, конечно, не сумеет оправдаться…А если сумеет – и пусть!

Князь Дмитрий Грозные Очи, в самом деле, оправдался перед ханом Узбеком. Привезя богатые дары и целую кучу серебра, он так обрадовал ордынского хана, что тот поверил всем его объяснениям.

– Я прощаю тебе, Дэмитрэ, женитьбу на дочери того Гэдэмэнэ, – сказал он, отпуская тверского князя в его гостевую юрту. – Но строго тебе приказываю не приближаться к тому бестолковому Юрке и не закрывать ему путь в наш славный Сарай!

Князь Дмитрий вышел, тем не менее, из дворца раздосадованный. Ему навстречу выбежали ожидавшие его тверские бояре, вручившие князю длинный грозный меч, который он пристегнул к поясному ремню. – Вот какая нечисть этот Юрий! – громко возмущался великий суздальский и тверской князь. – Опять взялся за свое! Снова подал лживый донос государю! Совсем нет житья от этого окаянного злодея! Пойдем же в святую церковь и попросим у Господа помощи! – И князь, сопровождаемый боярами, отправился пешком в сторону здешнего православного собора, где вел службу сам епископ.

Подходя к большой деревянной церкви, выстроенной русскими умельцами, князь загляделся на красивую резьбу оконных наличников. – Какой дивный храм! – сказал он. – Наши русские люди даже здесь, на чужбине, славят своими руками имя Господа!

– Смотри же, славный князь! – сказал вдруг громко боярин Иван Акинфиевич, указывая рукой в сторону движущейся из церкви толпы. – Там идет этот Юрий Московский!

– Неужели?! – вскричал загоревшийся от ярости тверской князь, мгновенно выхватывая из ножен свое тяжелое оружие.

– Куда же ты, княже?! – только и успели крикнуть бояре.

Разъяренный князь Дмитрий, размахивая мечом, побежал, сломя голову, вперед.

– Ах! Господи! – закричали откуда-то из темноты. – Люди добрые! На помощь!!! Караул!!! Спасите!!!

Тверские бояре подбежали на крик и ужаснулись: при свете свечей, принесенных из святого храма, они увидели обезглавленное тело несчастного московского князя, лежавшее в грязи и кровавой луже. Рядом, в трех шагах от трупа, валялась отрубленная с выпученными глазами голова. Тут же стояли окаменевшие, превратившиеся в живые статуи, московские бояре.

– Вот, злодей, какая твоя судьба! – громко сказал, держа перед собой окровавленный меч, великий князь Дмитрий Михайлович. – Это тебе плата за моего батюшку! Око за око, зуб за зуб!

 

ГЛАВА 7

ПОЕЗДКА В НОВОСИЛЬ

В мае 1326 года князь Дмитрий Романович ехал в Новосиль. Едва только подсохли дороги и реки вошли в свои берега, он, собрав две сотни отборных дружинников, отправился чуть ли не на самый край черниговской земли.

Брянский князь не зря спешил с этой поездкой. Когда он пребывал поздним летом прошлого года в Орде, до него дошли слухи о недовольстве хана Узбека особенно князем Александром Новосильским. Ордынский хан высказал это в коротком разговоре с Дмитрием Брянским. – До сих пор к нам не приехал, без известных причин, Алэсандэ из Нэвэсилэ, – молвил тогда хан как бы невзначай, но сурово нахмурив брови, – и, по словам моего денежника, не покрыл свой долг даже по прошлогоднему «выходу»! Неужели этот вздорный коназ задумал мятеж?

– Я думаю, государь, что у этого Александра нет никаких мятежных замыслов, – ответил тогда Дмитрий Брянский, – но только местные трудности…Я сам съезжу в Новосиль и узнаю, что там случилось…

Хан Узбек лишь покачал на это головой, переглянулся со своим тайным советником Субуди, но больше ничего по Новосилю не сказал.

– Видимо, поступил донос от Юрия Московского! – подумал, стоя на коленях перед золочеными ступеньками ханского трона, брянский князь. Однако говорить что-либо еще хану он побоялся. – Меньше слов, меньше бед! – решил князь Дмитрий. Он сам подвергся до этого обстоятельному ханскому допросу «по литовскому делу», подробно объяснил причину отданного литовцам серебра, преуменьшив его истинное количество, и даже попросил ханской помощи «от лютого врага». Это и решило дело в его пользу: ордынский хан поверил ему и успокоился. Он даже отпустил князя Дмитрия домой сразу же после встречи с ним во дворце, раньше, чем обычно, что свидетельствовало о ханском доверии. Возвращаясь домой, князь хотел пройти через Новосиль, но его «верный человек», сопровождавший в Сарай серебро и подарки, сын отошедшего «от татарских дел» Мирко Стойковича, Кручина, отговорил своего князя. – Этот путь будет нелегок, – сказал княжеский доверенный, – и мы можем встретить немало врагов. Значит, нам следует идти только по объезженной дороге. А потом, весной, поедешь спокойно в Новосиль из своего Брянска!

Рослый, с большой черной окладистой бородой, Кручина был крепким, смелым и жизнелюбивым человеком. Его спокойствие и вместе с тем уверенная сила внушали доверие. В отличие от своего брата Борила, самолюбивого и замкнутого, не желавшего ездить в Орду, он довольно легко заменил своего отца, шестидесятилетнего Мирко Стойковича, вошедшего в Совет думных бояр при брянском князе, подружился со старинным другом его семьи – татарским вельможей Субуди – и особенно полюбился сыну последнего – Тугучи, тоже влиятельному ханскому чиновнику, за душевное тепло, тонкий вкус и щедрость, которыми в полной мере обладали все потомки покойного купца Ильи Всемиловича. Кручина Миркович, как и его предки, был большим знатоком красивых драгоценных вещей. Но, в отличие от своего отца, занимавшегося в свое время торговлей, он не обладал купеческими способностями и обучался ремеслу у пленного литовского «золотых дел мастера». В мастерской брянского ювелира он не только научился отливать и выпиливать простые женские украшения, но постиг таинство и магию драгоценных камней, на глаз отличал подлинное сокровище от подделки. А таких, изготовленных из плохого, низкопробного золота или серебра украшений поступало на Русь немало как из далекой Византии, так и Великого Новгорода, торговавшего с Западом. Подделывались и драгоценные камни, да так искусно, что неопытному глазу трудно было разобраться. Но боярский сын Кручина не зря обучался у опытного мастера! Его подарки для татарских друзей были всегда безупречны. И кольца, и подвески, и серьги, подаренные им знатным татарским женщинам и девочкам, сверкали при малейшем свете, радуя сердца и оставляя по нему долгую благодарную память. Кручина умел подбирать и игрушки для детей! Даже маленький серебряный свисток, сделанный в форме рыбки, подаренный им четырнадцатилетнему внуку Субуди, черноглазому Тютчи, так порадовал подростка, что он долго еще спрашивал отца: – Когда же к нам снова приедет добрый дядя Куручинэ?

«Боярский сын» Кручина лишь два раза встречался с семейством Субуди, но так полюбился знатным татарам, что они ждали его, как близкого и желанного родственника.

Кручина Миркович понравился и самому князю Дмитрию Брянскому, который поэтому внимательно прислушался к его словам и поехал в свой удел. Но когда он прибыл в Брянск, мысли об Александре Новосильском его не покидали. В былое время князь Дмитрий вряд ли бы побеспокоился о судьбе новосильского князя. Ходили слухи, что Александр Симеонович не один раз выражал свое желание быть брянским князем. Об этом говорили и приезжавшие в Брянск купцы и даже ханский советник Субуди во время последней поездки Мирко Стойковича в Орду. Субуди слышал, что князь Александр похвалялся, «будто Брянск – его законный удел по кровному родству». В самом деле, князь Александр был сыном Симеона и внуком самого Михаила Черниговского и его претензии на Брянск были весьма основательными!

Дмитрий же Брянский являлся лишь сыном брата Александра Глебовича Смоленского, Романа Глебовича, и в близком родстве с Михаилом Черниговским не состоял.

Особенно усилилась подозрительность и недоверие к князю Александру у Дмитрия Романовича, когда он узнал, что новосильский князь идет вместе с литовцами на Брянск. – Решил занять свою законную вотчину! – подумал тогда брянский князь.

Однако все счастливо разрешилось. Князь Александр, войдя вместе с другими русскими князьями и знатными литовцами в терем князя Дмитрия Брянского, не только разубедил его в обратном, но даже стал его другом. Им было сказано немало лестных, душевных слов по адресу своего брянского собрата, а уезжая, на прощание, князь Александр молвил: – Я желаю тебе, славный Дмитрий, крепкого здоровья и боевой славы! Мне жаль, что у нас теперь нет тех отношений, какие были при древних князьях! Я бы с радостью отвозил, как мой батюшка, всю свою дань в Брянск, а в Орду – ни шагу!

Сильная неприязнь, которую питал Александр Новосильский к татарам, тревожила Дмитрия Брянского. – Неужели он, в самом деле, связался с Литвой, – думал по дороге князь Дмитрий, – и не хочет ехать в Орду?

Гостеприимный князь Александр встречал дорогого гостя колокольным звоном и хлебом-солью. Брянский князь, сопровождаемый кольчужным воинством, гордо подъехал к городским воротам. Новосиль стоял на большом, но невысоком холме. Главные городские ворота не были ограждены от возможных врагов рвом, и гости свободно приблизились к стоявшим у ворот князю, боярам и священникам. Откушав хлеба-соли и испив сладкого греческого вина, которые были поданы князю Дмитрию гостеприимными новосильскими боярами, Дмитрий Брянский слез с коня, обнял и троекратно поцеловал новосильского князя. – Мы очень рады тебе, брат, – весело сказал белокурый и голубоглазый, очень похожий лицом на своего покойного отца, князь Александр.

– И я рад тебя видеть, брат! – ответил с теплой улыбкой Дмитрий Романович. – Но я прибыл к тебе по серьезному делу!

– Успеем с делами, брат, – беспечно молвил князь Александр, – а сейчас прошу за мой пиршественный стол! – И начались пиры, веселья, выезды на охоту и даже рыбную ловлю. Все предусмотрел новосильский князь для ублажения своего брянского друга. Так же, как и его отец, князь Александр был любвеобилен и содержал при своем дворе множество «веселых девиц». Они пели, танцевали во время княжеских пиров, а по ночам ублажали самого хозяина и его гостей. Не остались без внимания и дружинники князя Дмитрия: ни один из них не ложился в холодную постель, и каждый из них провел немало жарких ночей в объятиях красивых новосильских женщин.

Но князь Дмитрий приехал в Новосиль не для развлечений. Оглядывая как-то крепостную стену и башни города, он подумал вслух: – Этот славный город не выдержит жестокой татарской осады! А значит, нужно ладить с татарами!

Князь Александр, услышав его слова, поморщился и возразил: – А почему я должен бояться татар? У меня есть союз с самим Гедимином Литовским! А он не слабее татар!

Князья ехали бок о бок на своих крупных откормленных жеребцах вслед за новосильскими охотниками. Однако завязалась беседа, и они несколько отстали от «охочих людей», медленно двигаясь в сторону леса.

– Гедимин не поможет тебе, брат! – Дмитрий Романович укоризненно глянул на новосильского князя. – В прошлом году он был беспощадно разбит царскими войсками! Говорили, что знатные литовцы спрятались за стенами больших городов и только хлопали своими трусливыми глазами, когда татары разоряли их земли и забирали в плен несчастных людей! Стыд и позор! От литовских сел не осталось ни деревяшки, ни колышка! Татары безжалостно разорили и многие городки! Неужели тебе нужен столь ненадежный союзник?

– Все это только слухи о литовском позоре! – усмехнулся князь Александр. – Поганые татары не победили ни одного литовского отряда. Там не было никаких сражений, но только неожиданный набег! И татары пришли не как отважные воины, а как ночные разбойники! И как только увидели настоящую силу могучих литовцев, сразу же убежали восвояси!

– Это не так, брат, – покачал головой князь Дмитрий. – Царь Узбек послал на них столь многочисленное воинство, что литовцы побоялись выходить на битву! Куда Новосилю до такой татарской силы? Великий царь так на тебя рассердился, что даже нахмурил брови! – И брянский князь подробно рассказал о своей беседе с ордынским ханом.

Князь Александр его внимательно выслушал, но нисколько не испугался! – Теперь нет того подлого князя Юрия! – весело сказал он. – Ты же знаешь о подвиге Дмитрия Михалыча?

– Знаю! – кивнул головой брянский князь. – Но какая от этого польза? Теперь в Москве другой князь – Иван Данилыч. Говорят, что он похлеще того несчастного Юрия в сто раз! И хорошо ли теперь Дмитрию Грозные Очи? Мне недавно рассказали люди нашей святой церкви, которые приходили в Брянск из Сарая, что царские люди схватили Дмитрия Михалыча и бросили его в сырую темницу – ждать там царского суда!

– Этот славный Дмитрий будет жить и здравствовать! – уверенно сказал князь Александр. – Царь только пожурит его и с миром отпустит!

– Дал бы Господь! – кивнул головой Дмитрий Брянский. – Хотя уже одно пребывание в холодной татарской темнице есть огромное несчастье! И все же запомни мои слова, брат: это дело плохо кончится для Дмитрия Тверского! Не сносить ему головы! А тебе следовало бы учесть этот тяжелый пример и не вызывать беду на свою голову! Это тебе не Литва! От татар не откупишься одним серебром! И себя погубишь, и свою землю разоришь!

– А почему Литва – не союзник? – усмехнулся новосильский князь. – Они владеют половиной русских земель! И недавно взяли Киев и Чернигов…

– Однако в Киеве сидит татарский данник, князь Федор, – покачал головой князь Дмитрий, – и татары туда вернулись! В Брянск недавно приезжал один черниговский монах, к нашему владыке Арсению, и говорил, что татар теперь намного больше в Чернигове, чем до литовского похода!

– А что такое Киев и Чернигов! – махнул рукой князь Александр. – Разве это большие города? Одни пепелища и жалкие деревни! Но даже этот бессильный князь, Федор Киевский, водит дружбу с Литвой…Он, между прочим, поставлен на княжение Гедимином Литовским!

– А татары говорят, что этот Федор – их князь! – возразил Дмитрий Брянский. – И он каждый год возит в Сарай дань, путь бедную и скромную, но с великим почтением к государю!

– А я слышал, что он посылает дань и славному Гедимину, – не согласился князь Александр, – и значительно больше, чем в Орду!

– Ну, это только домыслы, – покачал головой князь Дмитрий. – Известно, что даже не вся Волынь покорилась Гедимину. Многие волынские князья еще платят дань царю Узбеку…А какие другие города покорились Литве?

– Разве ты не знаешь? – поднял руку князь Александр. – Могучие литовцы заняли всю Северщину: Новгород, Трубчевск, Стародуб, Радогощ…

– Новгород и Трубчевск давно брошены русскими князьями! – буркнул Дмитрий Брянский. – Они достались литовцам без борьбы…А вот Радогощ и Стародуб – древние города, когда-то управляемые известными князьями. Особенно Стародуб! Этот деревянный город очень велик и хорошо укреплен дубовыми стенами! Еще прежние брянские князья, Роман Михалыч и Василий Храбрый, хотели взять стародубцев под свою руку…Но горожане не захотели им покориться! Они привыкли к своим вольностям с тех пор как освободились от княжеской опеки в лихие годы! Это вечный город, который станет тяжелой обузой для литовцев! Если люди Гедимина не захотят разорять этот славный город, он даже под их видимой властью сохранит свои вольности! Но вернемся к твоим делам, брат мой…Ты не собираешься ехать в Орду? Пора бы тебе наладить отношения с татарским царем!

– Пока не собираюсь! – покачал головой новосильский князь. – У меня нет ни серебра, ни мехов, чтобы рассчитаться с бусурманским царем! Все досталось Литве…

– Совсем нет запасов? – вздрогнул князь Дмитрий.

– Нет, брат! – опустил глаза князь Александр.

– Ну, тогда возьмешь у меня, Александр, – прижал руку к сердцу брянский гость. – А вернешь тогда, когда сможешь!

– Мне не нало твое добро, брат! – гордо ответил князь Александр, и в его глазах промелькнули злые искорки. – Я скоро пойду в Орду и сам отыщу нужное мне серебро! Благодарю за участие!

– Что ж, – вздохнул брянский князь, – поступай, как знаешь. Если сам изыщешь, тогда хорошо…А я завтра отправлюсь к себе в Брянск и после отдыха уеду в Орду!

 

ГЛАВА 8

ЖЕСТОКАЯ КАРА

Князь Иван Даниилович Калита стоял у дверей ханского дворца в ожидании. В этот сентябрьский день 1326 года он был приглашен ханскими людьми на прием к ордынскому повелителю. Сентябрь был теплым месяцем в Сарае. Еще не пожухла степная трава, зеленая листва богатых фруктовых садов татарской знати, раскинувшихся на берегу Волги, не спешила желтеть и опадать. Пряный запах мяты и многих неведомых степных трав манил, отвлекал от тяжелых, грустных мыслей.

– Какая свежесть! – думал, закрывая, порой, глаза, московский князь. – Еще бы жить и жить! – И он вспомнил своего старшего брата Юрия, погибшего в расцвете лет здесь, в татарской столице. – Зачем он раздражал этого Дмитрия, – думал он, – и вызывал беду на свою голову? И даже не взял с собой дружинников! Какая беспечность! Вот и сгинул по нелепости, мой любимый брат! Даже не оставил после себя детей…Впрочем, это – к лучшему! Что бы ни сделал наш Господь – все правильно!

Новый московский князь, в отличие от погибшего Юрия Данииловича, имел довольно большое потомство: несколько дочерей, сына Симеона, а вот совсем недавно, 30 марта, у него родился еще один сын – Иван.

– Московский «стол» достанется моим детям, – думал князь Иван Даниилович, – а если Господь будет на нашей стороне, то к нам перейдет в скором будущем и Владимир! Давно пора вернуть себе великокняжеский «стол»! Москва теперь больше и сильней Твери! Сейчас у нас живет и славный святитель, митрополит Петр! Однако что-то он занедужил…

Святитель Петр, в самом деле, серьезно захворал. В последнее время он сильно исхудал и чувствовал приближение смерти. По его просьбе московский князь заложил в Кремле каменную церковь Успения Богородицы, а митрополит собственными руками выложил себе фундамент будущей гробницы в алтаре строящегося храма.

– Эх, пожил бы еще славный митрополит, – размышлял про себя князь Иван, – на благо нашей Руси…Он совершил немало добрых дел. Вот недавно поставил в Новгород нового владыку – Моисея…Дал бы Господь здоровья нашему митрополиту! Молю тебя за это, Господи! – И московский князь энергично, с чувством, перекрестился.

В это время открылась дверь ханского дворца, и наружу выскочил чернокожий раб. – Эй, Иванэ! – крикнул он. – Входи же в государевы покои!

Четыре дворцовых стражника подняли вверх свои длинные пики. – Айда, коназ урус! – сказал самый старший из них.

Князь Иван Даниилович, согнувшись, прошмыгнул через длинный дворцовый коридор, приблизился к еще одной – легкой камышовой двери, которую распахнули перед ним двое стражников, и, осторожно перейдя порог, упал на колени.

В просторном приемном помещении ордынского хана царила полная тишина.

Московский князь подполз, как обычно, к золоченым ступеням ханского трона и молча лег перед ханом, не поднимая головы.

– Салям галяйкюм, Иванэ! – раздался громкий, но без суровых тонов, ханский голос.

– Вагаляйкюм ассалям! – ответил князь Иван с некоторым акцентом. В отличие от старшего брата, он с трудом освоил татарский язык и, хотя хорошо понимал татарскую речь, сам говорил еще недостаточно внятно, а потому попросил накануне ханского приема, чтобы во дворце на всякий случай присутствовал толмач – переводчик, который и стоял нынче рядом с советником Субуди по левую руку Узбек-хана.

– Садись, Иванэ! – приказал ордынский хан. – По нашему обычаю!

Московский князь приподнял свое рослое, грузное тело и уселся на корточки на том же месте, где лежал, окруженный сарайской знатью.

– Ну, а теперь говори, – распорядился хан, – что у тебя за просьба? Впрочем, я знаю и без твоих слов: ты хочешь мести за своего брата, убитого бестолковым Дэмитрэ!

– О, мудрый из мудрых, о, солнце из солнц, великий и всемогущий государь! – сказал, как пропел, князь Иван, путая татарские слова с русскими. – Я пришел не за этим. У меня нет на сердце злобы к тому непутевому Дмитрию…

– Ты уж лучше говори на своем языке! – буркнул раздраженный хан. – А я приставлю к тебе книжного человека, чтобы научить хорошему татарскому…А пока говори через толмача, чтобы можно было понять твою бестолковую речь!

– Хорошо, государь, – сказал по-русски князь Иван, вновь повторив свои славословия и неожиданный для хана ответ.

Ордынский повелитель, выслушав переводчика, удивился. – Неужели это так, – промолвил он, не веря своим ушам, – и ты не хочешь расправы над Дэмитрэ?

– Именно так, государь, – поднял голову князь Иван, вглядываясь в черные, но улыбающиеся глаза Узбек-хана. – Мне нужен только твой праведный суд! Ты сам решишь, надо ли его карать или миловать…

– Ах, так! – усмехнулся молодой хан. – Значит, ты хочешь переложить на мои плечи всю ответственность за кару Дэмитрэ?

– Я не хочу ничего на тебя перекладывать, государь, – опустил голову князь Иван. – Но я полагаю, что только ты один вправе лишать жизни своих жалких рабов!

– Что ж, Иванэ, – улыбнулся Узбек-хан, – твой ответ хорош и неглуп! Какой же ты хитрец! Мы, к тому же, осмотрели твои подарки и довольны тобой! Но скажи мне, Иванэ, неужели ты не хочешь смерти ни одному коназу?

– Ни одному, государь!

– А коназу Дэмитрэ из Брэнэ?

– А зачем мне желать ему смерти, славный государь? – спросил, поднимая, как бы в молитве, руки Иван Даниилович. – Брянский князь не причинил мне зла…

– Однако же твой покойный брат Юрке не раз оговаривал этого Дэмитрэ? – нахмурился Узбек-хан.

– Так то был мой брат, – ответил, глядя вниз, московский князь. – Видимо, этот Дмитрий обидел его чем-то…Но я не знаю, в чем там было дело…Может, из-за земли или дружбы того Дмитрия с поганой Литвой…

– Дмитрий не дружит с нашими врагами! – решительно сказал хан Узбек. – Зная об этом, я не верил словам покойного Юрке! А теперь предупреждаю и тебя, Иванэ: говори мне только одну правду и не смей лгать! Понял?

– Понял, могучий государь! – громко сказал, выражая свою полную готовность беспрекословного подчинения воле хана, князь Иван.

– Ну, тогда иди, Иванэ, – махнул рукой хан Узбек, – и жди моего решения в гостевой юрте. Также запомни, что если будешь соблюдать мою волю не только словами, но и делами, ты не только удержишь в своих руках Мосикэ, переданную тебе моей щедрой рукой, но получишь в держание Уладэ-бузург или Суждалэ! Иди же, айда!

– А теперь, мои верные люди, послушаем других коназов, – сказал ордынский хан после ухода московского князя. – Сходи-ка, Хошой, – он поднял руку, – в холодную темницу и приведи сюда коназа Дэмитрэ. И также доставь сюда его брата Алэсандэ и другого Алэсандэ, из Нэвэсилэ! И быстрей, Хошой!

– Слушаюсь и повинуюсь, премудрый государь! – вскричал ханский слуга и быстро выбежал исполнять приказ своего повелителя.

Тем временем Узбек-хан продолжил совещание с ордынской знатью. – Мои верные люди говорили много суровых слов об этом Дэмитрэ из Тферы, – сказал ордынский хан, – и сулили ему жестокую кару. Но я не хочу лишать его жизни из-за этого мерзкого Юрке! Что вы скажете, мои верные люди?

– Твое милосердие не знает границ, государь! – сказал сидевший неподалеку на пушистом персидском ковре имам Ахмат. – Однако Дэмитрэ очень виноват перед тобой: никто не имеет права без твоей воли лишать жизни любого человека, даже мерзкого коназа! И тем более в Сарае! Это преступно и оскорбительно для твоей власти, государь! Значит, его надо казнить! Хотя я знаю, что этот вспыльчивый князь правдив, обладает душевной простотой и принес немалую пользу твоей казне…Но никому не дозволено так нагло распускать руки!

– Ты прав, славный имам! – пробормотал сидевший рядом с главным священником великий визирь. – Но Дэмитрэ приносит нам неплохие доходы! Если мы казним этого глупца, кто будет привозить нам столько серебра?

– Как там дела, Дзаган? – поднял руку хан Узбек. – Все ли серебро доставили из Твери?

– Все, государь! – вскочил из-за спин знати взволнованный ханский денежник. – Дэмитрэ еще в прошлом году привез немало серебра! А вот теперь его брат Алэсандэ доставил еще больше! И богатые подарки! Ты сам осмотришь, государь, все эти дорогие вещи и тогда скажешь свои мудрые слова!

– Ладно, люди мои, – улыбнулся хан Узбек. – Я вижу только пользу от коназов из Тферы! Но злодеяния Дэмитрэ прощать нельзя! Может, назначить ему выкуп?

В этот момент в ханское присутствие вошли князья Александр Тверской и Александр Новосильский. Опустившись на ковер, они медленно поползли к ханскому трону. Но едва они успели приблизиться к золоченым ступеням, как дверь вновь отворилась, и два окольчуженных ханских воина ввели в залу гремевшего тяжелыми цепями, грязного, изможденного великого суздальского и тверского князя Дмитрия Михайловича. Последний, опустившись на колени, пополз к остальным русским князьям.

– Идите же, воины мои! – приказал хан Узбек стражникам. – И ждите моего решения в простенке!

– Слушаем и повинуемся! – прокричали воины, пятясь к выходу.

– Ну, что ж, – покачал головой ордынский хан, глядя вниз со своего трона на лежавших у его ног русских: двух Александров – впереди, а Дмитрия – за ними. – Начнем тогда с Алэсандэ из Нэвэсилэ! Салям вам, гордые урусы!

– Салям тебе, государь! – пробормотали русские князья.

– Тогда поведай нам, глупый Алэсандэ, – усмехнулся Узбек-хан, – зачем ты заключил союз с Лэтвэ, нашими лютыми врагами?

– У меня не было другого выхода, государь! – промолвил на неплохом татарском князь Александр Симеонович. – На нас напали литовцы с огромным войском, и я пожалел свои город и удел…

– А почему ты не приехал к нам в Сарай и не пожаловался на злобных лэтвэ? Почему не оправдался в своем проступке? – грозно молвил Узбек-хан.

– Я испугался, государь, твоей суровой кары, – сказал, приподнимаясь с пола и глядя в глаза хану, Александр Новосильский, – потому как у меня не осталось нисколечко серебра для уплаты «выхода»…

– Эй, Дзаган! – поднял руку хан Узбек. Ханский денежник быстро выскочил вперед и превратился в живой столб. – Поведай же мне, Дзаган, сколько серебра доставил в мою казну коназ из Нэвэсилэ! Он привез двухлетний «выход»?

– Не привез, государь, – опустил голову толстяк. – У него недостача на целую четверть даже за один год!

– Ясно, – буркнул ордынский хан. – Значит, ты не чтишь своего повелителя!

– Это не так, государь батюшка! – пробормотал Александр Симеонович. – Я доставлю тебе все нужное серебро! Надо только потерпеть! Я полностью с тобой рассчитаюсь!

– А почему не сделать это сейчас? – усмехнулся Узбек-хан. – У тебя было предостаточно времени…Однако ладно, мы еще подумаем о тебе…

– Говори же теперь ты, Алэсандэ из богатой Тферы! – приказал он.

– Я собрал все нужное серебро, государь, – привстал на колени князь Александр Михайлович, – и привез подарки тебе, могучему хану, великому солнцу и нашему славному господину! Да хранит тебя Господь, о, мудрейший повелитель, затмевающий своей славой самого Соломона!

– Вспомнил даже Сулеймана, – улыбнулся довольный хорошей татарской речью русского князя Узбек-хан, – и собрал все нужное серебро! Вот тебе пример, Алэсандэ из Нэвэсилэ! Учись, как надо почитать своего государя! Я доволен тобой Алэсандэ, сын Мыхаыла и готов тебя наградить! Говори же, чего ты хочешь?

– О, щедрый и добрейший государь! – вскричал Александр Тверской. – Мое самое большое желание – слышать от тебя слова похвалы!

– А может, ты хочешь еще чего-нибудь? – поднял брови татарский хан. – Говори же, не скромничай!

– Есть у меня только одна просьба, государь, но если тебе не будет это противно слышать, – промолвил, дрожа от волнения, князь Александр Михайлович, – о моем брате Дмитрии…Прости ему, государь, горячность и убийство того злобного Юрия! Я привез тебе богатый выкуп серебром за его жизнь…

– Выкуп, Алэсандэ, – улыбнулся хан Узбек, – это дело хорошее! Ладно, подумаем об этом. Но сначала я освобожу этого Дэмитрэ от тяжелых оков! Эй, Бэгэрсэн! – Из затемненного угла выскочил рослый татарский мурза. – Сходи-ка, Бэгэрсэн, – повелел ордынский хан, – к нашим людям и скажи, чтобы они сняли с Дэмитрэ все оковы и отпустили его на волю! Пусть пока посидит в нашей гостевой юрте и подождет моего решения! Согласен ты с этим, Дэмитрэ?

– Благодарю тебя, государь! – вскричал, не веря своему счастью, князь Дмитрий. – У меня нет слов: только радость льется из самого сердца!

– Ну, тогда иди, Дэмитрэ, к моим людям и следуй моим указаниям! И вы, остальные коназы, идите к себе! А я с моими людьми отъеду на новые пастбища, богатые сочными травами. Вы все тоже поедете на наше кочевье и будете ждать моего решения о ваших делах!

– Слава тебе, справедливый государь! – крикнули едва ли не в один голос русские князья.

– Что вы скажете об этом, мои лучшие люди? – спросил молодой хан, как только князья ушли. – Вы довольны моим распоряжением?

– Довольны, государь, – ответил имам Ахмат. – У нас нет слов, чтобы выразить свое восхищение твоей добротой и справедливостью! Но не слишком ли ты щедр к тому убийце, коназу Дэмитрэ?

– Его не следовало бы прощать, славный государь! – встал со своего места сидевший до этого момента в тени молодой любимец хана мурза Чолхан. – Не надо жалеть и других – Алэсандэ из Нэвэсилэ и брата убийцы, тоже Алэсандэ! Если ты не казнишь всех этих коназов, твоя власть над урусами пошатнется!

– Ладно, мой верный Чолхан, – улыбнулся Узбек. – Ты не зря сказал эти слова. Я еще не до конца простил Дэмитрэ, Алэсандэ же из Нэвэсилэ совсем не простил…Окончательное решение еще не вынесено! Вот мы поедем в свое богатое кочевье, а там, по дороге, разберемся!

Через три дня ордынский хан со своим двором, сопровождаемый большим конным войском, отправился на юг – на богатые травами луга.

Вслед за ними поехали и русские князья со своими боярами и небольшими дружинами.

Орда двигалась медленно. Периодически хан Узбек останавливался и устраивал всевозможные развлечения, лучшим из которых считалась облавная охота. К охоте были привлечены также тверские князья Дмитрий и Александр. Они, довольные оказанной им высокой честью, с веселыми криками носились по степи, метая копья, стреляя из луков в загнанных опытными татарскими охотниками животных.

Глядя на веселых, разгорячившихся русских, татарские мурзы только качали головами. – Эх, понапрасну веселятся эти урусы, – говорили они. – Над их головами занесен безжалостный меч!

Князь Иван Даниилович Московский, как и Александр Новосильский, не приглашались на ханскую охоту и сидели мрачные, окруженные своими боярами, в походных шатрах, не ожидая ничего доброго от будущего.

Наконец, 15 сентября татарская Орда подошла к реке Кондракле, как ее называли проживавшие в той местности кыпчаки.

Здесь хан Узбек повелел сделать долгий привал и в один из дней собрал у себя в большом шатре из желтого шелка всю свою знать. – Нам надо посоветоваться, мои лучшие люди, – сказал он, окидывая грозным взглядом своих мурз и военачальников, – и принять решение о судьбе тех коназов урусов! Мне уже надоело слушать каждый день слова о моей доброте и жалости! Пора бы с этим покончить! Эй, Бэгэрсэн, пошли-ка людей за Иванэ, коназом Мосикэ! – молодой хан привстал в своем плетеном из лозы кресле. – И приведи его сюда! А вы, мои верные люди, – хан посмотрел на собравшихся, – говорите, как мне поступить с виновными!

Первым встал мурза Чолхан. – Я тебе еще раньше говорил, государь, – начал он, – и до сих пор уверен, что был прав! Надо бы казнить всех этих коназов!

– Но ведь младший брат Мыхаыла, Алэсандэ, ни в чем не виноват? – покачал головой хан Узбек. – И он привез все нужное серебро, даже богатые подарки…За что же его казнить?

– Разве ты не помнишь, государь, за что сложил свою голову тот глупый Юрке? – возразил мурза Чолхан. – Это же была месть за отца Дэмитрэ, Мыхаыла? Но ведь тот был казнен по твоему приказу и совету твоих верных слуг? Как же осмелился Дэмитрэ, этот бесстыжий злодей, идти против нашей воли? Где же уверенность, что Алэсандэ не пойдет по тому же, вредному нам, пути? Это – злое семя! Надобно бы его искоренить!

– Ну, если этот Алэсандэ совершит недозволенный поступок, мы всегда успеем отсечь ему голову! – усмехнулся хан Узбек. – И поверь: без всякого снисхождения!

– А не будет поздно? – сказал, не вставая, важный, пузатый мурза Асадай.

– Не будет! Этот Алэсандэ никуда не денется! Я даже поощрю его, дав ему звание главного князя Суждалэ! – поднял вверх руку Узбек-хан. – И пусть выплачивает за это огромный выкуп! Не имеет значения его просьба о помиловании брата, пусть даже сдобренная богатым выкупом! Что ж, Аллах знает, как я справедлив и набожен! – молодой хан поднял очи вверх. – Пусть же это будет его выкуп за мой ярлык на Суждалэ!

В это время ханские слуги ввели в шатер московского князя Ивана.

– Салям тебе, Иванэ! – весело сказал Узбек-хан. – Иди же сюда и слушай мои правдивые слова.

Князь Иван быстро, по-пластунски, подполз к ханскому креслу и лег у его ног, не поднимая головы.

– Кто еще хочет высказаться о судьбе коназов урусов? – вопросил в полной тишине хан Узбек. – Есть ли несогласные со словами Чолхана?

Татарские сановники молчали.

– Ну, тогда не будем рассусоливать! – громко сказал ордынский хан. – Вот вам моя воля! Чтобы больше не слушать лишних слов, всяких жалобщиков и заступников, я решил сурово наказать виновников! Коназу Дэмитрэ – за убийство несчастного Юрке, наглость и своеволие – отсечь голову! Коназа Алэсандэ из Нэвэсилэ – за ложь и дружбу с нашими врагами, а также недоимки по законному «выходу» – тоже обезглавить! Эй, Бэгэрсэн! – хан привстал в своем кресле. Только что вернувшийся в шатер вельможа вновь предстал перед ним. – Тогда идите, Бэгэрсэн, и ты, мой верный Чолхан, к тем жалким урусам и немедленно исполните мой справедливый приказ! Но так, чтобы не было ни шума, ни борьбы! Нельзя допустить, чтобы повторилась та скандальная история с гордым Мыхаылом! Поняли?

– Слушаюсь и повинуюсь, государь! – вскричал Бэгэрсэн.

– Я сам готов исполнить твой приказ, государь! – склонился в низком поклоне Чолхан.

– Ну, тогда идите, – кивнул головой хан Узбек и посмотрел под ноги. – Встань же, Иванэ, – весело сказал он, – и скажи, что ты об этом думаешь…

– Я очень благодарен тебе, государь, за твой суровый, но праведный суд! – сказал, приподнявшись и стоя на коленях, князь Иван Даниилович. – Да хранит тебя твой великий Бог! Да будешь ты славен в веках за мудрость и справедливость!

 

ГЛАВА 9

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДМИТРИЯ БРЯНСКОГО

В сентябре 1327 года князь Дмитрий Романович Брянский возвращался из Орды домой в сопровождении своих верных бояр и двух сотен конных дружинников. Погода была сухая и теплая, даже по ночам не случалось морозов, и князь не спешил: часто делал привалы, а по ночам и вовсе, огородив телегами лагерь и выставив охрану, отдыхал в обозной телеге, дожидаясь рассвета.

Вот и теперь, проехав к сумеркам руины некогда процветавшего Севска, князь распорядился разбивать лагерь. Однако боярин Кручина Миркович, оглядевшись, с горячностью возразил: – Здесь не следует останавливаться, славный князь! Разве ты не видишь этот холм и большие заросли травы-муравы? Здесь бродят души несчастных севчан, загубленных татарами! Не случилось бы беды, ведь ночь на носу!

– В самом деле! – кивнул головой князь Дмитрий. – Надо бы отойти отсюда версты на три! Однако удивительно: от славного и древнего города не осталось и следов! А прошло всего…с полтора десятка лет, не правда ли?

– Немного больше, батюшка, – ответил Кручина. – Этот город сгорел дотла, потому что здесь не было каменных домов! Тогда поехали отсюда, батюшка, чтобы не гневить души покойников, почивших без должных обрядов и покаяния!

– Правильно! – сказал брянский князь. – Тогда поехали дальше, мои славные люди!

И княжеский отряд проследовал вперед, остановившись на привал лишь тогда, когда совершенно стемнело.

– Вот мы уже отошли на пять верст от того гиблого места, – промолвил, наконец, князь. – А теперь, слезайте!

Князь соскочил на землю, передав своего коня подбежавшим к нему воинам, и медленно пошел, разминая уставшие от долгой езды ноги, в сторону своей телеги, где его ждала уютная постель.

Расположившись в самой середине телеги на мягком войлоке, князь положил голову на большую татарскую подушку и задремал. Но вдруг он очнулся: что-то неясное, светлое появилось перед ним. – Неужели видение? – подумал Дмитрий Романович и приподнялся. В самом деле, перед ним стояла в длинной белой рубахе – от плечей до пят – прекрасная девушка со сверкавшими при свете яркой луны глазами, цвет которых князь не мог разобрать. – Чур, меня! – пробормотал он, чувствуя, как по его коже пробежали мурашки. – Зачем ты пришла, красная девица, уж не за моей ли душой?

– Разве ты не узнал меня, князь батюшка? – сказала нежным, приятным голосом девушка. – Я – Улита, выкупленная тобой из татарского плена!

– Из плена?! – воскликнул князь, не имея сил оторвать взгляда от длинноволосой белокурой красавицы. – Неужели ты пришла из моего обоза?

Князь вспомнил, что по его поручению боярин Кручина Миркович выкупил часть татарского полона, выставленного на продажу в Сарае после очередного набега степных воинов на окраинные русские земли. Брянский князь ежегодно, приезжая в Орду, покупал русских невольников и для этого обязательно выделял серебро. Купленные им несчастные привозились в Брянск, где расселялись, как княжеские холопы, по разным местам, в зависимости от знаний, умений и надобности их рук в княжеском хозяйстве.

– Из твоего обоза, славный князь! – ответила, вздохнув, красавица, и князь очнулся от раздумий. – И вот я теперь пришла расплатиться любовью за свою жизнь!

– Этого не надо, прелестная девица! – сказал князь Дмитрий, приходя в сильное волнение: на смену суеверному страху пришло любовное желание, ибо через плотную льняную ткань девичьей рубашки просматривались соблазнительные формы. – Я не хочу тебя портить и лучше отвезу нетронутую в мой славный Брянск…Мои люди найдут тебе хорошего жениха, и ты будешь жить в счастье-здоровье!

– Не надо мне жениха, славный князь! – молвила, дрожа от волнения, девушка. – Ты один мне дорог и сладок, как мед диких пчел! Пусть я буду не по душе тебе, но полежи со мной хотя бы одну ночь! Когда я увидела тебя там, в татарском Сарае, я так загорелась, что до сих пор не могу унять душевный жар! Возьми же меня, красивый князь!

– Ну, если так…, – пробормотал не своим голосом брянский князь. – Однако скажи, ты девица или женка? Тебя познали поганые?

– Не познали, князюшка, – проворковала прекрасная Улита. – Они готовили меня или для своего князя или для кого-то еще, поэтому пожалели…А всех остальных рязанских девок они без жалости изнасиловали! Одни из них приняли десяток и больше татар! Мне было так страшно все это видеть! До пор сих стоит в ушах визг и плач тех несчастных девиц!

– А ты успокойся, красная девица, – сказал, едва сдерживая страсть, князь Дмитрий, – и полезай сюда, в мою телегу! Я согласен с твоей просьбой: давай полюбимся!

– Благодарю тебя, княже, – тихо сказала красавица и протянула князю Дмитрию свои прекрасные белоснежные руки.

– Это мне нужно тебя благодарить, – пробурчал брянский князь, затаскивая к себе на ложе теплую, желанную девушку.

– Какие у тебя сладкие губы! – проворковала Улита, впиваясь своими мягкими губами в княжеские губы и быстро расстегивая штаны стонавшего от страсти князя.

– Ох, какая красавица! – только и успел сказать князь Дмитрий, снимая с девушки рубашку и упиваясь ее необычайной телесной прелестью. Еще мгновение и он, обхватив обеими руками Улиту, полностью отдался чувствам, погрузившись в сладкое и неотвратимое пламя страсти…

Наутро князь пробудился от яркого солнечного света. Рядом с ним, уткнувшись личиком в княжеский бок, лежала обнаженная девушка и тихонько посапывала носом.

– Какая прелесть! – подумал брянский князь, тихонько стянув с девицы теплое одеяло, наброшенное на телегу заботливыми княжескими слугами. – Какие тугие и красивые груди, не помещаются в мою ладонь! А какой большой зад и дивный плоский животик!

Девушка неожиданно открыла глаза, и ее лицо словно осветилось еще большей красотой, нежностью и любовью.

– Ох, какие у тебя дивные глаза! – выдохнул, задрожав от желания, князь. – Зелены, как драгоценные изумруды! Я опять хочу тебя!

– Иди же ко мне, князюшка, – весело молвила Улита, – и сюда, поглубже в меня погружайся своей необъятной плотью!

– Ах, ох! – закряхтел брянский князь, сжимая девушку в объятиях. – Нет уж моей силы!

– Ах, как хорошо! – затрепетала под ним Улита. – Ты не только красив своим лицом, но велик и могуч своей плотью! Я едва тебя выдерживаю и горю жарким пламенем от невыносимой страсти!

Княжеские люди отошли подальше от телеги своего господина и молча сидели вокруг костра, ожидая, когда князь насытится своей новой любовью. Они привыкли к таким делам: частенько в походах с князем в телеге возлежали прекрасные женщины. Таков был брянский князь Дмитрий Романович, что стоило ему только проехать мимо какой-либо девушки или даже замужней женщины, как представительницы слабого пола буквально теряли голову и безнадежно в него влюблялись, и, порой, бесстыдно, не владея собой, предлагали себя красавцу сердцееду.

Удивительно было лишь то, что сам князь не прилагал никаких усилий для соблазнения женщин! Конечно, его дружинники и слуги, лица мужского пола, замечали мужественную красоту своего князя, но таких страданий, какие испытывали женщины, они не знали и поэтому никак не могли понять, каким-таким секретом обладает князь Дмитрий…

Из всех женщин, которые любили князя или втайне мечтали о нем, лишь одна его супруга – княгиня Ксения – хоть и любила своего мужа, но от этой любви совершенно не мучилась и даже не ревновала его ни к одной из бесчисленных любовниц. И это тоже было загадкой! – Видимо, наш князь околдован древними славянскими богами, – говорили брянцы, – которые приворожили к нему всех женок!

Княжеские слуги уже успели принять пищу и подготовиться к продолжению пути, когда князь, наконец, громко вскрикнув, привстал в своей телеге и, откинувшись назад, некоторое время смотрел перед собой, как-будто ничего не видел…Вдруг он зашевелился, приподнялся и стал натягивать свои просторные татарские штаны. Верный княжеский слуга кинулся помогать своему князю, но в этот момент княжеская возлюбленная встала и, увидев ее, обнаженное до пояса тело, он вскрикнул и закрыл, как бы ослепленный удивительной красотой, обеими руками глаза.

– Да, Бенко, – засмеялся брянский князь. – Она – настоящая красавица!

– Да, да, батюшка, – пролепетал Бенко, все еще не открывая глаз.

– Все, молодец, – сказала девушка, натянув на себя льняную рубашку. – Открывай свои глаза: теперь я одета!

– А теперь, Бенко, – распорядился князь, – подай-ка сюда доброй дичины и лучшего меда! И подыщи хороший наряд в той телеге…для моей Улиты! Пусть она теперь сидит в моей телеге, а когда приедем в наш славный город, я назначу эту Улиту своей ключницей!

– А как же тогда Беляна Мордатовна? – пролепетал озадаченный слуга. – Куда же мы денем ее?

– А Беляна, – поморщился, почесав затылок, брянский князь: он почувствовал в своей груди новое волнение, сопровождавшееся желанием, – пока останется на своем месте!

– Значит, у тебя будет две ключницы? – не унимался слуга.

– Ну, и что, Бенко? – усмехнулся князь. – Пусть будет две! Что ж поделать?

– Ничего, – вздохнул слуга. – Это твоя воля! А я побегу приготовить яства и питье! – И он устремился к костру давать княжеским слугам распоряжения.

Князь приехал в Брянск лишь на следующий день и был встречен торжественным колокольным звоном. Со всех концов города сбежались горожане, чтобы поглазеть на своего князя. У ворот князя Дмитрия встречали бояре и священники, возглавляемые епископом Арсением. Перед крепостным мостом князь слез с коня и проследовал пешком к воротам.

– Слава князю Дмитрию! – кричали брянцы. – Здоровья Дмитрию Красивому!

Брянский князь подошел под владычное благословение, а затем обнял, троекратно целуя, своих бояр. – Рады тебя видеть, батюшка князь! – весело говорили они, обступив князя и кучно, толпой, вошли в детинец. Слуги вели за ними княжеского коня, дальше следовали воины и большие обозные телеги, в которых сидели недавние, выкупленные князем, татарские пленники.

– Смотрите, сколько он привез новых людей! – весело говорили горожане. – Много женок и малых детей! А мужичонка только один…Ах, уж наш красивый князь: он так любит смазливых девиц и добрых женок!

– Ох, какая красотка! – выкрикнул вдруг, подскочив, один здоровенный кузнец, указывая рукой на красавицу Улиту, сидевшую одиноко на передней телеге. – И как богато одета! Не княгиня ли это чужеземная?

– Как греческая царица! – пробурчала стоявшая в толпе краснолицая толстая купчиха. – Видимо, добыта на войне! Ох, и хорош же наш князь, славное красное солнышко!

В этот же день князь Дмитрий собрал своих бояр на совет.

Как обычно, князь восседал в думной светлице в своем большом черном кресле, а бояре расположились напротив него на скамьях. Самые старшие из них сидели рядом с епископом Арсением.

Князь не стал ходить вкривь да около, а сразу же приступил к рассказу о своей поездке в Орду. Он поведал, как был принят ордынским ханом и отпущен назад.

– Великий царь был доволен, – подытожил князь свое сообщение, – как нашим серебром, так и драгоценными мехами! И не задерживал нас ни на один день.

– На этот раз нас никто не оговорил! – буркнул седобородый боярин Мирко Стойкович. – Больше нет этого злобного Юрия!

– Это так, – поддержал его сосед по скамье, Могута Милкович. – Этот Юрий причинил нам немало горя!

– А какой ценой это достигнуто! – покачал головой князь Дмитрий. – Теперь нет и славного тверского князя Дмитрия, по прозвищу «Грозные Очи»!

– Так не должно быть! – насупился епископ Арсений. – Нельзя решать дела силой! На это есть доброе слово! Зачем убивать друг друга? Это не по-христиански!

– Твоя правда, святой отец, – махнул рукой князь Дмитрий. – Я думаю, что нынешнее затишье – лишь временное! Вот прошлой зимой скончался славный святитель, митрополит Петр! И пока у нашей церкви нет главного пастыря! Кого теперь пришлют из Царьграда? Мы не знаем, сколько раз наш святитель удерживал московских или суздальских князей от кровавых распрей! Кто же теперь станет заступником русской земли? Вы слышали о тверской беде?

– Не слышали! – в один голос промолвили бояре.

– Тверские люди давно к нам не приезжали, и монахи оттуда не приходят…, – пробормотал отец Арсений.

– Я очень сомневаюсь в доброте Ивана Московского! – мрачно сказал Дмитрий Романович. – Я вижу, как он плетет в Орде прехитрую паутину! Такой ласковый, улыбчивый…Всегда первым здоровается при встрече или в царском дворце…Однако его мутные глаза светятся не добром и выдают лживое сердце!

– Он приходил к тебе в твой татарский дом? – насторожился черниговский епископ.

– Не приходил, святой отец, – кивнул головой брянский князь. – Слава Господу, что он не лезет в мои дела, как его мерзкий брат Юрий, и пока не предлагает мне свой союз! Зато этот Иван Московский обошел уже всех знатных татарских людей, завалив их подарками или бакшишем! Наши люди его уже не раз за этим выслеживали. Так он добыл себе много влиятельных друзей и уже добрался до самого царя!

– Спаси нас, Господь! – перекрестился владыка.

– Но Господь пока помогает только ему! – усмехнулся князь Дмитрий. – Вот послушайте о событиях в Твери…Этот московский князь Иван так привязал к себе подарками татарского мурзу Чолхана, родственника самого царя, что тот сам напросился в посланники к великому тверскому и суздальскому князю Александру и устроил невиданную смуту в той несчастной Твери! Я тогда пребывал в Сарае и готовился к отъезду домой…А там вдруг раздались громкие крики, поднялся страшный шум! Это вернулись из Твери потрепанные, разбитые татары! И пошел слух, что великий князь Александр их беспощадно разгромил и убил самого Чолхана!

– Неужели до смерти?! – крикнул вдруг кто-то в тишине светлицы.

– До смерти, мои славные бояре! – громко сказал брянский князь. – В этом нет сомнения! Ибо вскоре царь Узбек стал собирать войско для похода на Тверь, на князя Александра! И стал приглашать к себе во дворец всех русских князей, которые тогда пребывали в Сарае! Князь Иван Ярославич Рязанский не захотел идти против Твери, так царь схватил его и бросил в сырую темницу! А князь Иван Московский охотно согласился идти с татарами на Тверь! Узнав о происходящем, я сразу же уехал в Брянск, опасаясь, что могучий царь доберется и до меня…Благо, что я еще за два дня до этого получил царское разрешение на отъезд…И задержался из-за татарских пленников, которых мы каждый раз выкупаем перед отъездом домой…Мы быстро умчались в степь и когда достаточно далеко отъехали от Сарая, перешли на спокойный ход…

– И много вы привели с собой бывших пленников, батюшка? – спросил престарелый боярин Калин Добрович. – И нужны ли они нам?

– Десятка два, – ответил князь. – В основном, это женки и дети и только один мужичок…Мужики слишком дороги в Сарае…

– Вот так, сын мой, ты едва не пострадал из-за этих непутевых пленников! – укоризненно промолвил, качая головой, епископ Арсений. – А если бы царь Узбек вызвал тебя к себе и послал на ту жалкую Тверь вместе с Иваном Московским? Ты бы не только поссорился с князем Александром до скончания веков, но и мог рассердить самого царя! Нельзя быть таким беспечным! Ты же ведь не просто сам по себе, но наш, брянский, князь! Что бы мы без тебя делали? Надо думать и о нас, и о своем уделе!

– Благодарю тебя, святой отец! – поклонился ему с улыбкой князь Дмитрий. Перед его глазами встала красавица Улита. – Однако Господь пожалел меня, возможно, за мое милосердие к несчастным пленникам! А помощь страждущим – дело нужное, христианское!

– Слава тебе, сын мой! – радостно сказал епископ. – Ты – истинный праведник, если готов подвергнуть опасности свою жизнь за жалких простолюдинов! Только на таких праведных князьях держится наша родимая земля!

 

ГЛАВА 10

ТВЕРСКАЯ «РАСПРАВА»

Зимой 1327 года в сильный мороз князь Иван Даниилович Московский вел татарские полчища на ненавистный ему город Тверь. Окруженный пятью ордынскими мурзами, молодыми темниками, князь Иван медленно покачивался в седле и думал о грядущей расправе. – Как глупы тверские князья, – размышлял он, – горячи и вспыльчивы! Они совсем неспособны сдерживать свои непотребные чувства и сами себе готовят погибель!

Иван Даниилович, имея своих соглядатаев в Твери, уже хорошо знал о том, что на самом деле произошло с его другом – любимцем ордынского хана Чолханом. Последний, осыпанный богатыми московскими подарками, был настроен против тверских князей еще покойным князем Юрием Данииловичем. Поэтому князю Ивану Московскому не стоило большого труда еще больше разжечь молодого татарского мурзу. Иван Даниилович умел достигать своих целей постепенно, тихо, без надоеданий ордынскому хану. Осторожно, одаряя знатных татар, князь Иван добивался их расположения и медленно входил в доверие влиятельных сарайских вельмож, а через них рассчитывал выйти и на самого хана.

Когда же московский князь получил приказ хана Узбека пойти с его темниками на Тверь, он даже не раздумывал и охотно присоединился к грозному воинству. Князь Иван старался показать ордынской верхушке, как он любил покойного мурзу Чолхана и как жестоко был готов отомстить за его нелепую гибель.

На самом же деле Чолхан, будучи молодым и неопытным человеком, науськанный московским князем на Александра Михайловича Тверского, приехал в Тверь не как посол и наблюдатель, но как победитель в завоеванный город!

Приказ хана Узбека и советы великого визиря о терпимом поведении в «Тферы-бузурге» молодой мурза просто выкинул из головы. Не успел он объявиться в Твери, как сразу же грубо обругал великого князя Александра и потребовал отдать ему княжеский терем на постой. Князь Александр, сдерживаемый боярами и тверским епископом, сумел взять себя в руки и подчинился. Однако занятием великокняжеского терема Чолхан очень сильно осложнил свои отношения с горожанами. По Твери пошли самые неожиданные и невероятные слухи. Вначале горожане, потрясенные бесцеремонностью татар, посчитали, что ханский посол решил «совсем захватить города и стать тверским князем»! А дальше – больше. Кто-то распустил слух, что «премерзостный Щелкан пришел покорить всю несчастную Русь, а по русским городам рассадить поганых князей»!

Но особенно ожесточились сердца горожан, когда кто-то разнес по городу совершенно нелепую весть, что «злобные татары хотят насадить свою бусурманскую веру, а всех христиан безжалостно перебить»!

Надо сказать, что татары, имея довольно небольшой отряд, будучи окруженными разгневанными тверичами, делали вид, что им совершенно наплевать на их чувства и, порой, издевались над горожанами: хозяйничали на их подворьях, занимались грабежами, приставали к горожанкам, и ни одна женщина не могла спокойно выйти, как обычно, из дому без охраны даже к реке за водой.

В городе говорили, что татары вот-вот приступят к исполнению своих гнусных замыслов и только ждут «Успеньего дня, чтобы осквернить святой праздник и замучить несчастных горожан».

Князь Александр Михайлович, конечно, знал обо всех этих слухах, о тяжелой обстановке в городе и прекрасно понимал, что татары во главе с Чолханом лишь издеваются над ним, провоцируя вооруженное столкновение. Разум говорил ему, что надо потерпеть и дождаться отъезда «злого Щелкана», однако чувства и уязвленная княжеская гордость требовали расправы над обидчиками.

Пребывая в своем «охочем тереме», князь Александр собирал войско, готовил своих дружинников к возможной битве и только ждал повода для того, чтобы ринуться на «нечестивых бусурман».

Такой повод не заставил себя долго ждать.

15 августа в ясный солнечный день известный тверской дьякон Дудко повел поить на Волгу молодую, тучную церковную кобылу. Неподалеку проезжал татарский отряд, и степняки, увидев беззаботного служителя церкви, решили над ним подшутить. Они с гиканьем и визгом, как на облавной охоте, подскакали к его кобыле и, набросив на нее арканы, попытались увести напуганное, сопротивлявшееся, животное. Дьякон же, в свою очередь, попытался сберечь церковную собственность и, вцепившись в один из татарских арканов, закричал изо всех сил: – О, тверские мужи, не выдавайте!!!

На крик дьякона сбежались со всего города вооруженные, кто чем мог, люди: одни несли с собой топоры, косы, молотки, другие – рогатины и даже тяжелые цепы.

Самоуверенные доселе татары попытались ускакать и бросили злополучную кобылу: теперь им уже было не до насмешек! Но было поздно. Разъяренные горожане окружили со всех сторон ненавистных врагов и обрушили на их головы всю свою ярость. В мгновение ока от десятка насильников остались лишь растерзанные, окровавленные трупы! Но от пролитой крови страсти не только не улеглись, а наоборот – усилились! Теперь уже разволновался и закипел весь город.

Князь Александр в это время слышал шум и крики. Он выстроил своих воинов во дворе и терпеливо ждал.

Наконец, когда перед его охотничьим теремом собралась большая толпа, и горожане стали кричать, умоляя князя «о заступе», он не выдержал и махнул рукой. Отборные княжеские дружинники буквально вылетели на городские улицы и со всей яростью набросились на отбивавшихся от горожан татарских всадников, так и не сумевших собраться в один отряд.

В короткий срок князь Александр перебил все разрозненные вражеские группы, а затем поскакал к отцовскому терему. Здесь, в центре города, произошло ожесточенное сражение. Небольшое татарское войско отчаянно отбивалось от наседавших со всех сторон русских. С утра до самого вечера продолжалась «злая сеча» пока, наконец, тверичи не одолели врагов. Сам Чолхан с кучкой уцелевших татар бросился в княжеский терем и там «затворился», рассчитывая на благоразумие князя Александра. Но последний настолько разгневался, что совсем потерял голову и забыл, что Чолхан – ордынский посол. Великий тверской князь приказал безжалостно поджечь отцовский терем. И все знатные татары со своими лучшими воинами погибли в пламени.

Тем временем горожане продолжали свою кровавую расправу. От их рук теперь пали не только татарские воины, но даже все мусульмане-купцы, ничем перед озлобленными тверичами не провинившиеся! Одни из них погибли «от каленого железа», другие были утоплены в Волге или даже сожжены на кострах. Лишь жалкая кучка татар, оставшаяся от большого посольства, сбежала на лучших конях в Москву, а оттуда – в Орду.

Гибель Чолхана потрясла ордынского повелителя. – Не зря мне Чолхан говорил о лжи и коварстве коназа Алэсандэ! – ежедневно повторял хан Узбек в присутствии своих придворных. – Его надо жестоко покарать!

Для разгрома тверского князя Александра Узбек-хан выделил пятерых своих темников: Джочи-Хасара, Тэмур-Хадана, Сагана, Нагачу и Ахмуда. Все они были еще молоды, знали и уважали погибшего Чолхана и всегда отличались большой жестокостью по отношению к мирному населению подвергавшихся нашествию стран.

– Веди моих людей, Иванэ! – сказал хан московскому князю. – И смотри: никого не щади по дороге, чтобы все люди Тферы на долгие годы запомнили нашу суровую кару!

А рязанского князя Ивана Ярославовича, отказавшегося идти на Тверь, ордынский хан повелел казнить, чтобы «прочим урусам было неповадно». Обезглавленное тело мужественного князя хан Узбек отправил в телеге в Переяславль-Рязанский.

Князь Иван Даниилович мысленно смаковал предстоявшую расправу. Однако вот уже полдня как он с татарами вторгся в тверской удел, но на пути им встречались лишь опустевшие деревни и села. Заранее предупрежденные о вражеском вторжении тверичи разбежались, кто куда мог: одни ушли на Смоленщину, другие – в Литву, Новгородчину и даже на юг, в Брянск. Были и такие, что спрятались в глухих окрестных лесах и надеялись там отсидеться. У тех людей имелись в лесу небольшие избы-сторожки с запасами продовольствия и воды.

Разъяренные татары сжигали на своем пути все: даже опустевшие деревни и одинокие избы! – Скоро будет Тверь, – заверял татар Иван Калита, – а там вам достанется богатая добыча!

Но вот, наконец, огромное, полусоттысячное, войско подошло к Твери.

– Отпирайте ворота! – крикнули посланные к городским стенам московские воины. – И просите на коленях царской милости!

К удивлению татар, ворота Твери немедленно распахнулись, и навстречу степному воинству вышли тверские священники, возглавляемые самим епископом Варсунофием.

Перед ними шли церковные служки, несшие на подносах слитки серебра, драгоценности и меха.

Князь Иван Даниилович вместе с татарскими полководцами, дав знак воинам разбить близ города лагерь, быстро поскакали к городским воротам.

– Здравствуй, святой отец! – сказал Иван Калита, слезая с коня. – Благослови же меня за мою правду!

– Господь да благословит тебя! – сказал, крестя обнаженную голову московского князя, тверской епископ. – Неужели это ты привел сюда татар на наши головы, сын мой Иван? За что нам такое наказание?

Татарские мурзы хмуро, раздраженно смотрели сверху со своих коней на стоявших перед ними попов.

– Вот тебе и войско Тферы! – возмутился Тэмур-Ходан. – Неужели здесь остались одни попы?

– Это не я привел сюда татар, святой отец, – пробормотал Иван Калита, – но сам царь Узбек послал на ваши головы эту кару! Вы сами виноваты в жестоком злодеянии! Разве не ваши люди, ведомые непутевым Александром, натворили столько бед?

– Сам Щелкан и его люди виноваты в случившемся, – грустно сказал тверской епископ. – Они просто разъярили наш несчастный народ! У тверичей не осталось другого выхода, как только устроить погром!

– Что же говорит этот безумный поп? – спросил в нетерпении мурза Нагачу. – Не хочет признавать свою вину?

– Хочет, хочет, – кивнул головой Иван Даниилович. – Он говорит, что они раскаиваются в содеянном и живут в горе, ожидая наказания…

– Так уж раскаиваются! – усмехнулся Джочи-Хасар. – За такое зло следует платить кровью и полновесным серебром!

– За такое зло нужен богатый выкуп! – сказал князь Иван, ощупывая глазами лежавшие на блюдах богатства. – Сколько здесь серебра?

– Больше двух тысяч рублей! – мрачно ответил отец Варсунофий, бросив взгляд на серебряные слитки. – Это все наше богатство, нажитое за сотню лет!

Князь Иван перевел сказанные владыкой слова на татарский.

– Это хорошо! – буркнул мурза Саган. – Укладывайте на арбы все имущество и серебро! Но этого недостаточно! Где ваш бестолковый коназ Алэсандэ и его братья?

– Наш князь ушел далеко, славные воины, – отвечал седовласый епископ. – В городе нет ни бояр, ни купцов, ни простолюдинов! Остались только мы, люди святой церкви и наши слуги…Мы не виновны в той страшной беде!

– Все ушли? – разочарованно пробормотал мурза Ахмуд. – Значит, мы останемся без пленников?

– Не останетесь, – заверил его Иван Калита. – В тверской земле еще немало городов и сел!

– Ну, что ж, – вздохнул Джочи-Хасар. – Пусть эти жалкие попы идут в свои церкви, а мы без жалости подожжем этот мерзкий город… – И как только епископ со своими людьми удалились, татары быстро промчались по городу, выпуская на деревянные постройки огненные стрелы.

Полчища степных завоевателей уходили, оставляя за собой тучи дыма, валившего из горевшего города. Как всегда пострадали простолюдины: от их деревянных изб и сараев вскоре не осталось даже углей! Лишь каменные церкви да хоромы тверской знати хоть и покрылись копотью, но уцелели.

Татары шли дальше, также не встречая никакого сопротивления и вскоре достигли Кашина, где к ним присоединился суздальский князь Александр Васильевич со своим войском.

Кашин, как и Тверь, был почти пуст и навстречу татарам вышли одни старики, пытавшиеся уговорить врагов не жечь их город. – Возьмите наше серебро да имущество! – умоляли они, стоя у городских ворот на коленях. – Здесь нет ни князя, ни воинов!

Однако татары, прихватив кашинские дары, подожгли город и снова пошли дальше, окутанные густым синим дымом.

– Этот Александр сбежал в Новгород! – объяснял татарам Иван Калита. – И таким образом сделал новгородцев своими соучастниками!

– Тогда пошли до Новэгэрэ-бузурга! – решил мурза Джочи-Хасар. – Так мы еще сильней покараем наших врагов! – И татарское войско вторглось в Новоторжскую волость! Вот здесь врагам повезло. Жители Новгородчины не были готовы к их разорительному набегу и жестоко пострадали. Огнем и мечом прошлись татары по селам и весям новгородской окраины и, заняв Торжок, остановились там на отдых, отягощенные захваченным добром и длинными вереницами пленников.

– Нам надо здесь подождать людей из Великого Новгорода! – посоветовал Иван Калита татарским мурзам. – Новгородцы не имеют серьезной вины перед нами, но от них можно получить немало серебра!

Действительно, не прошло и недели, как в Торжок прибыли новгородские бояре с длинным обозом, составленным из телег, полных добра.

– Мы просим тебя, славный князь Иван, защитить нас от жестоких ордынцев, – сказал, кланяясь московскому князю, глава новгородской делегации, седобородый боярин Твердило, вошедший в теремную светлицу с толпой длиннобородых, одетых в богатые медвежьи шубы, бояр – Ни князь Александр, ни его братья не были приняты в наш великий город! Сам Александр бежал в Псков, а его братья – в Ладогу!

– Тогда хорошо, боярин, – кивнул головой Иван Калита, сидевший на скамье рядом с пятью татарскими темниками и суздальским князем за большим пиршественным столом, уставленным яствами. – Сколько вы привезли серебра?

– Две тысячи рублей серебра и десять возов лучших мехов, – ответил, льстиво улыбаясь, новгородец. Остальные бояре стояли и с видимой приветливостью глядели на врагов. – Пощади нас, Иван Данилыч, разве мы не уважали славную Москву и не дружили с твоим покойным братом?

– Уважали, – усмехнулся князь Иван. – Поэтому я буду просить у знатных татар, царских друзей, особой к вам милости. Пощадите, славные воины, этих бестолковых новгородцев! – обратился он к ордынским темникам по-татарски. – Они привезли богатый выкуп!

– Сколько? – зевнул мурза Ахмуд.

Иван Московский ответил.

– Ну, тогда пусть себе идут с миром и покоем, – кивнул головой Джочи-Хасар. – Они невиновны перед нашим государем! Разве не так, мои славные кунаки?

– Так! – ответили почти в один голос татарские полководцы. – Пусть спокойно уходят домой эти покорные люди!

– Ну, тогда пора и нам, Иванэ, – сказал, как только новгородские посланники удалились, темник Тэмур-Хадан. – Будем собираться назад, в наш славный Сарай!

– Неужели вам хватило богатств и пленников? – вскинул брови Иван Калита. – А если пойдете другой дорогой?

– Какой же? – усмехнулся мурза Саган. – Неужели есть дорога лучше замерзшей Итили?

– Ну, дорога не такая хорошая, – нахмурился князь Иван, – однако достаточно удобная и добычливая! Пусть она идет через леса и широкие поля, но там совсем нетронутые места…

– Так где же, многословный урус? – поднял голову Нагачу. – И почему ты раньше не говорил нам об этом?

– Этот путь лежит в стороне от Твери, – промолвил князь Иван. – И надо было сначала покарать дерзких тверичей…Там есть один такой город Брянск, где сидит беспокойный князь Дмитрий! Здесь вы сможете добыть много серебра, мехов и пленников!

– Так ведь этот Дэмитрэ из Брэнэ нынче уважаем славным государем?! – воскликнул с удивлением Джочи-Хосар. – За что же его разорять?

– Да искать на свою голову ханский гнев! – поддержал товарища мурза Ахмуд.

– Государь ничего не узнает о вашем набеге! – пытался переубедить их московский князь. – Вы сожжете его город, разграбите удел и со славой вернетесь в свои широкие степи!

– Нам этого не надо! – решительно сказал Тэмур-Ходан и обменялся многозначительными взглядами со своими товарищами. – Наш набег может плохо кончиться! Мы хорошо знаем силу коназа Дэмитрэ и слышали о прочности городских стен этого лесного Брэнэ! Зачем нам губить понапрасну своих людей и терять добытые только что богатства? И еще гневить нашего хана! Так что не мути воду, Иванэ, и не вмешивай нас в свои темные дела! Наши славные мурзы – не дурачки-урусы! Они не будут плясать под твою дудку!

 

ГЛАВА 11

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ЗАБОТЫ

– Зачем ты околдовала моего славного князя?! – кричала разгневанная Беляна на сидевшую на скамье в княжеской светлице красавицу Улиту. – Он любит только тебя одну!

– Это не так, Беляночка, – возразила своим тихим нежным голосом соперница. – В эту ночь князь-батюшка не спал со мной, а ходил к своей супруге! За что ты на меня злишься? Ты сама – красивая и богато одаренная телом девица! И князь-батюшка любит тебя больше, чем меня! Я же не кричу и не обижаю тебя!

– Неужели у княгини? – успокоилась Беляна. – А почему ты говоришь, будто я не имею права кричать? – Она вновь стала приходить в гнев. – Я познавала нашего князя не на дорожном возу, как последняя блядь, а по древнему закону и поэтому имею на него больше прав!

– Ты ошибаешься, Беляночка! – покачала головой длинноногая девушка. Она превосходила своим ростом Улиту и поэтому не хотела вставать со скамьи, чтобы не злить соперницу. – Только княгиня-матушка имеет права на пресветлого князя! А мы должны лишь ублажать нашего князя и дарить ему радость!

– Какие бесстыдные слова! – возмутилась Беляна. – Только ублажать, а не любить! Вот ты и ублажаешь моего господина и не знаешь совести! Нет сомнения, что ты принимаешь его и в рот, и в зад! Потому ты и люба ему за эти позорные дела!

– Что ты говоришь, опомнись! – рассердилась Улита. – Может, ты сама принимаешь славного господина во все дырки? И почему ты меня в этом обвиняешь?!

– Ах, ты еще спорить?! – взвизгнула, побагровев от злости, Беляна. – Ах, ты, блядь! И здоровенная корова!

– Сама ты корова! – резко ответила Улита. – Ишь, нажрала задницу и теперь водишь ею перед князем! Я чувствую, что твой зад не только служит нужному делу, но и закоснел от непотребства! Молчала бы лучше, если сама пребываешь в таком позоре!

– Ах ты, сука! – заорала Беляна, подбежав к сопернице и с размаху ударив ее ладонью по лицу. – Накося же, получай!

Звук звонкой пощечины отозвался по всей светлице.

– Ах, так! – вскипела Улита и, подскочив, с силой толкнула обидчицу.

– Ох, убивают! – заорала та, падая и ударяясь головой об пол.

– Тебе еще мало, блядища! – завизжала Улита и, подбежав к лежавшей на полу девушке, с силой ткнула ее носком ноги в бок. Мягкая татарская туфля уменьшила силу удара, но, видимо, не совсем.

– Ах, ты еще и драться! – Беляна быстро подпрыгнула, хватаясь руками за ребра Улиты. – Тогда получай! – И она, вцепившись своими острыми ногтями в щеки соперницы, стала нещадно их царапать.

– Убью до смерти! – крикнула разгневанная Улита, пытаясь оторвать от своего лица безжалостные ладони обидчицы и делая ей подножку.

– Ох! Ах! – взвыла Беляна, снова падая и выпуская окровавленное, расцарапанное лицо своей соперницы. Улита, тоже не устояв на ногах, упала прямо на нее.

– Караул! – орала Беляна, ударившись своей прекрасной головкой о половицы. – До смерти убили! Спасите! – Она, обхватив соперницу руками, пыталась ударить ее ногой, но, крепко ею схваченная, никак не могла вырваться.

– Убью, песья кровь! – бормотала Улита, прилагая все усилия, чтобы освободить из-под спины обидчицы руку, но ничего не получалось. – Тогда на вот тебе! – буркнула она и впилась своими острыми, белоснежными зубками в ухо соперницы.

– Спасите! – закричала от боли и страха Беляна так, что, казалось, зазвенели греческие оконные стекла. – Убивают! Выручайте, люди добрые!

В это время распахнулась дверь, и в светлицу вбежали княжеский слуга Бенко и огнищанин Чурила Милкович. Здоровенный русобородый Бенко стремительно подскочил к сцепившимся, как казалось, в смертельном объятии, красавицам и легко, как пушинку, поднял их над полом. – Отпустите руки! – крикнул он, отрывая от соперницы Беляну и ставя девушек на пол.

– Вот тебе, бесстыжая сука! – завопила, освободившись, вся багровая, словно измятая, Беляна и, воспользовавшись тем, что Улита еще пребывала в руках княжеского слуги, с силой ударила ее по лицу кулаком.

– Ах, так! – взвыла Улита, пытаясь выскочить из объятий крепкого молодого мужика. – Получай же! – И она, резко выбросив вперед ногу, сильно ударила обидчицу в живот.

– Ох, до смерти убила! – завопила Беляна и попыталась нанести ответный удар. Но княжеский огнищанин Чурила, бросившись вперед, цепко ее схватил.

– Благодари этого славного старика! – прошипела с пеной на губах Беляна. – А то бы я тебе дала и до крови бы расковыряла твою мерзкую дебрю!

В это время в княжескую светлицу вбежал постельничий князя, черноволосый и длиннобородый Спех. Увидев окровавленные лица девушек, удерживаемых цепкими руками княжеских людей и услышав их взаимную ругань, он, встав между ними, громко сказал: – А ну-ка, уймитесь! И прекратите свои бестолковые вопли! А то расскажу нашему князю все, без утайки!

Крики немедленно прекратились.

– Отпусти меня, Чурила Милкович, – сказала, как-то сразу сникшая и успокоившаяся Беляна. – Я больше не буду драться с этой козюлей!

– Иди, Беляна Мордатовна, и сядь на скамью! – буркнул княжеский огнищанин. – Но, чтобы больше не шумела!

– Слушаюсь, батюшка, – кивнула головой Беляна и, пройдя вперед, уселась на предложенную скамью.

– А ты, Улита Претишна, садись туда, в другой угол, – сказал Бенко, показывая рукой на скамью, располагавшуюся напротив княжеского кресла. – И тоже успокойся! Не думай, что если ты – княжеская зазноба – я буду на тебя молиться! Так надеру тебе задницу своим арапником, что надолго запомнишь!

– Сажусь, сажусь, Бенко Русанич, – пробормотала исцарапанная, с всклокоченными волосами, красавица, направляясь в указанное место.

– Я говорил нашему пресветлому князю, – промолвил Бенко, глядя на огнищанина Чурилу, – чтобы он не держал двух ключниц…Но мой господин меня не послушал! И вот дело едва не дошло до смертоубийства! Совсем одурели женки!

– Ну, так не говори, Бенко, – возразил огнищанин. – Эти женки только подрались! Такое между ними бывает, если не поделят славного мужа! Однако это дело серьезное! Вон как испортили себе лица! Наш пресветлый князь будет разгневан и накажет нас, своих верных людей! Мы же не предотвратили эту драку?

– Если бы только лица! – буркнул озадаченный Спех. – А если и тела свои испортили? Лица, если надо, можно и мешком прикрыть!

– Какой ты бесстыжий, Спех Быславич! – сказала, вытирая слезы, Беляна. – Тут такая боль от горьких слез! Теперь все щеки зудят! А ты потешаешься!

– С чего мне потешаешься! – возмутился Бенко. – Признавайтесь, неужели повредили свои тела и тайные места?! И нечего злиться: князь-батюшка только пожурит вас и вскоре помилует, а мы можем потерять свою работу! И придется уходить из теплого терема, куда глаза глядят!

– Но вы же не виноваты! – сказала пришедшая в себя Улита. – Эту драку учинила бессовестная Беляна! Я ей скоро покажу, где раки зимуют!

– Этого не надо! – рассердился огнищанин Чурила. – Лучше бы ты молчала, Улита, и не тревожила теремный покой. А если не послушаешь меня, я доложу обо всем князю!

– Не говори князю, батюшка! – взмолилась встревоженная Беляна. – Я больше не трону эту блядь и коровищу!

– Не говори, Чурила Милкович! – заныла Улита. – Я больше не стану задевать эту бесстыжую суку и отвечать на ее злую ругань!

– Что вы скажете, Бенко и Спех, – огнищанин посмотрел на молодых княжеских слуг, – неужели следует хранить молчание?

– Даже не знаю, – развел руками Бенко. – Наш праведный князь скоро увидит их лица и натянет мой глаз на задницу!

– Да еще покарает нас за их дебри! – поддакнул мрачный Спех. – Но пусть эти нескромные девицы идут в свои светлицы и хоть немного оботрут свои лица. Может, хоть как-то спрячут весь стыд и убожество…

– Ладно, идите, девицы, к себе и навсегда забудьте свои ссоры! – кивнул головой Чурила Милкович. – Если наш славный князь узнает о вашей распре, тогда не миновать беды! А мы тут подумаем о вашем деле и что-нибудь решим, дабы никто ничего не знал о таком позоре!

– Ну, что же нам теперь делать? – спросил огнищанина растерянный Бенко, как только красавицы удалились. – Неужели нам удастся скрыть это безобразие?

– Придется просить владыку, – пробормотал седоволосый Чурила, – без него нам не обойтись!

– Да что ты, батюшка! – испугался постельничий Спех. – Если князь узнает о случившемся от владыки, мы совсем пропали!

– Неужели ты не понимаешь, Спех, – покачал головой огнищанин, – что если наш князь-батюшка узнает об этой драке, нам не поздоровится? Думаешь, они успокоятся и исполнят свои обещания? Где вы видели спокойных женок, если с ними рядом соперницы? Эта вражда теперь надолго…А нам – беспокойство от этого каждый день! Вот придет сюда владыка, сразу же после обедни, для беседы с князем, мы ему и поведаем о нашей беде…

– Тогда подождем обедни, – кивнул головой Бенко. – Ты прав, Чурила Милкович!

– Я вижу твою мудрость, батюшка! – согласился с этим и Спех. – Пусть же так и будет…

Князь Дмитрий Романович в это время пребывал в своем главном тереме – у княгини Ксении. О произошедшем в его охотничьем тереме он не мог даже подумать! Минувшую ночь он провел в объятиях супруги и был ею очень доволен. Княгиня с радостью приняла своего мужа и ни словом его не упрекнула. Наоборот, она была ласкова и щедра на хвалебные слова. Нетребовательная красавица была особенно благодарна мужу за свою вторую дочь, родившуюся два года назад и, вопреки страхам княгини, выжившую, окрепшую, ставшую ей душевным утешением. Девочка, названная при крещении Феодосией, родилась веселой и ласковой и совсем не доставляла хлопот кормилице да многочисленным «мамкам», приставленным к ней.

Первая, старшая дочь княгини Елена, достигла уже одиннадцати лет и обещала стать настоящей красавицей. Чувствуя свою прелесть и обаяние, девочка становилась капризной и, порой, раздражала мать. А вот маленькая Феодосия, буквально на глазах расцветавшая, как благородная византийская роза, обещала быть совсем другой.

Княгиня иногда сравнивала своих обеих дочерей и в каждой из них находила для себя радость. – Они пошли в своего красивого батюшку, – рассуждала она про себя, умаляя свою небесную красоту. – Значит, будут знатными княгинями!

В этот же день князь надолго задержался в покоях своей жены и даже не пошел на утреннюю молитву. – Я всей душой люблю свою супругу! – думал он, глядя за утренней трапезой на прекрасное лицо княгини. – У нее нет соперниц…А мои зазнобы – это только телесное утешение…

В покоях княгини он отдыхал душой, любил с ней и побеседовать: его супруга Ксения была довольно грамотной и начитанной женщиной. Она не только читала полюбившиеся ей свитки о жизни святых и Божьих угодников, но также греческие книги по истории древних царств и даже сборники «предивных книжиц о необычайных деяниях Девгения».

Князю было приятно разговаривать со своей супругой и советоваться с ней по разным делам, включая хозяйственные.

Вот и на этот раз он обсуждал с ней расходы на строительство нового моста.

– Наш Черный мост слишком быстро обветшал, – сокрушался князь, сидя рядом с княгиней в ее светлице на мягком диванчике. – Мы в прошлый раз потратили столько серебра, и я не знаю, что теперь делать. А вот мост через Десну у Козьего болота уже стоит больше полсотни лет и лишь требует скромной ежегодной починки!

– А чьи люди строили тот мост? – улыбнулась своей нежной прекрасной улыбкой княгиня. – Неужели супостаты?

– Тот добротный мост, – весело сказал князь, понявший мысль своей жены, – построили наши купцы по давнему заказу! Мы тогда здесь не жили! А вот Черный мост был сколочен нашими злодеями, сидевшими в темнице…Видно, они совсем не старались, и наши управляющие просто разбазарили выделенное на мост серебро! Умна же ты, матушка!

– Да не умна, мой любимый, а просто догадалась! – кивнула своей прелестной головкой княгиня. – Думаю, что те злодеи, конечно, старались…Куда им было деваться? Но у них не было нужных навыков для такой искусной работы!

В это время в дверь княжеской светлицы постучали.

– Кому тут невтерпеж? – спросила, глядя с тревогой на мужа, княгиня. – Неужели какая беда?

– Войди же! – крикнул князь. – И быстрей!

В светлицу вбежал взволнованный Бенко. – Светлый князь! – крикнул он. – Тебя ждет владыка! Он уже давно сидит в твоем охотничьем тереме!

– Ах, да, Бенко, – встал, успокоившись, брянский князь, – у меня же встреча с владыкой! А я забыл! Это грех, большой грех!

– Иди же, мой милый супруг, – весело сказала княгиня. – Не следует опаздывать на встречу со своим пастырем!

Князь наклонился к жене, обнял ее и поцеловал в обе щеки. – Ну, тогда я пошел, матушка! – сказал он.

Черниговский епископ Арсений сидел в это время в той самой светлице, где совсем недавно случилась драка, на скамье напротив княжеского кресла и беседовал с княжескими слугами. – Да, дело неприглядное! – сказал он, покачав головой.

– Только не выдавай нас, святой отец, – пробормотал огнищанин Чурила. – И защити от княжеского гнева!

– Ну, если вы сообщили мне всю правду, – покачал головой епископ, – тогда я не вижу здесь вашей вины и замолвлю за вас слово перед князем…А теперь успокойтесь и идите себе с миром!

Когда князь Дмитрий вошел, владыка уже был один и, сжимая рукой толстый пергаментный свиток, размышлял о предстоявшем разговоре.

– Здравствуй, святой отец! – сказал князь и подставил голову под благословение. – Прости, что подвергнул тебя нечаянному ожиданию!

– Господь тебя благословит, сын мой, – ответил высокий священник, крестя княжеское чело. – Садись-ка и мы обсудим важные дела. Скоро ты поедешь в Орду, – молвил он, когда князь уселся в свое кресло, – и тебе нужно знать все последние новости! Я слышал о гневе царя Узбека на Александра Тверского! Ты знаешь об этом?

– Знаю, святой отец, – кивнул головой князь Дмитрий. – Это связано с прошлогодними событиями. Но вот пока неизвестно: дал ли царь тому Ивану Московскому великое суздальское княжение?

– Я слышал от церковных людей, – пробормотал епископ Арсений, – что царь Узбек готов объявить Ивана Данилыча великим суздальским князем…А Тверь отдать брату Александра Константину…Говорят, что эти князья, Иван и Константин, нынче пребывают в Орде…А это значит, что тебе не стоит с ними ссориться! Постарайся же, сын мой, не обижать Ивана Московского и, если надо, лучше будь с ним другом, чем лютым врагом…Разве ты не помнишь его беспокойного брата Юрия? Он принес нам немало горя!

– Это правда, святой отец, – ответил с грустью князь Дмитрий. – Мне не следует злить этого Ивана и вызывать на свою голову Божий гнев…Но я не пойду на союз с Москвой против других князей!

– Правильно, сын мой, – улыбнулся владыка. – Но если Иван Данилыч будет тебя просить, ты умело, без обиды, откажись от этой западни…Кроме того, старайся не обижать знатных татар, поощряй дружбу между Кручиной Мирковичем и татарским вельможей Субуди! И возьми побольше серебра на подарки татарским князьям и для выкупа пленников…Но уезжай сразу же, как только получишь царское разрешение!

– Так и сделаю, святой отец, – промолвил брянский князь, склонив почтительно голову.

– Этот год обещает быть суровым, – сказал, подняв голову и пристально вглядевшись в небесно-синие глаза князя, владыка. – В Великом Новгороде было землетрясение, а потом на русском севере дули злые ветры! И сгорел город Юрьев, захваченный в далекие времена крестовыми немцами: видно, из-за грехов тех богохульников! Есть и хорошая новость: к нам едет новый митрополит! Его имя – Феогност. Он уже добрался до Сарая и пребывает у великого царя…

– Опять грек? – вздрогнул брянский князь.

– Да, сын мой! – покачал головой епископ. – Однако не стоит горевать: славный митрополит Максим тоже был греком! Он очень любил русскую землю и возвеличил святую церковь! Это не важно, что он грек… «Нет ни грека, ни еврея в моем небесном царстве», – говорил наш великий Спаситель…

– Дай, Господи, – кивнул головой князь Дмитрий, – чтобы этот святой грек принес большую пользу нашей земле и православной церкви…Однако от нас не все зависит…Нам мы сохранить свои брянские земли в мире и покое!

– Ну, а теперь – о брянских делах! – сказал, как выдохнул, епископ Арсений. – Я хочу поговорить с тобой и посоветоваться, сын мой, о моем верном человеке! О нашем священнике Нафанаиле. Я хочу поставить его настоятелем двух церквей, Покровской и Спасской. На смену покойному настоятелю…

– Значит, решил назначить себе преемника, святой отец? – пробормотал, краснея, Дмитрий Брянский. – Неужели тебе нездоровится?

– Нет, сын мой, – успокоил князя владыка. – Я пока еще здоров, но всегда важно иметь при себе заместителя! Этот Нафанаил грамотен, набожен и предан нашей церкви! Вот посмотри, как он ведет эту летопись…И достойно продолжает славные дела мудрого отца Игнатия. Не может быть лучше преемника! Этот человек предан нашему Брянску! Мы давно говорили, что пора получить разрешение от митрополита и сделать наш Брянск епископским городом…Я до сих пор – черниговский владыка – а где этот великий Чернигов? Одни жалкие развалины! Брянск же – другое дело!

– Ты прав, святой отец, – покачал головой брянский князь, – и я не возражаю против твоих слов. Пусть так и будет!

– А теперь, сын мой, – сказал, помрачнев, епископ. – Я расскажу тебе не совсем приятную вещь! Сегодня утром здесь, в этой светлице, подрались твои ключницы! Да так, что твои верные слуги едва их разняли! – И он подробно рассказал все то, что узнал от огнищанина Чурилы.

– Вот так дела, святой отец, – пробормотал, выслушав владыку до конца, брянский князь. – Я не смог бы даже подумать о таком! Какие же они бесстыдницы!

– Я говорил тебе, сын мой, – укоризненно молвил епископ Арсений, – что не следовало изменять своей супруге и заводить этих греховных прелестниц! Господь наказал в свое время за такие грехи славного князя Василия Храброго! Почему же ты не учишься на его ошибках?

– Так получилось, святой отец, – опустил голову князь Дмитрий. – Я полюбил этих девиц за красоту и богатые тела! Не могу оторваться от их прелестей!

– Это тяжкий грех, прелюбодеяние! – буркнул владыка. – И зачем ты назначил двух любовниц в ключницы, да еще в одном тереме? Вот тебе еще одна ошибка и второй грех! Разведи их по разным теремам, если хочешь покоя и тишины! А при таком положении ничего хорошего ждать не приходится!

– Я подумаю об этом, святой отец, – вздохнул Дмитрий Романович. – И поищу правильный выход!

– Иди же, сын мой, – сказал, подняв руки, епископ Арсений, – и не забывай моих слов!

Вечером князь Дмитрий вновь пришел к своей супруге. Рассердившись на своих ключниц, он даже не пожелал их в этот день видеть. Однако расставаться со своими, полюбившимися ему, красавицами он не захотел.

– Пусть проведут без меня пару-другую ночей, – решил он, но больше ничего не придумал…

Княгиня, видя, как ее супруг томится после жаркого совместного возлежания и все никак не может уснуть, встревожилась. – Что тебя беспокоит, Дмитрий? – спросила она, обнимая мужа. – Какие думы занимают твою душу?

– Говорить ей о моих зазнобах или нет? – рассуждал про себя князь. – А зачем молчать? Шила в мешке не утаить! – И он рассказал жене о драке своих ключниц.

Княгиня, выслушав мужа, к его великой радости, лишь весело рассмеялась. – Не надо было этого скрывать! – сказала она, поцеловав супруга в губы. – Разве я не знаю о твоих зазнобах? Они хороши собой и умеют тебя ублажать…А мне от этого только душевное спокойствие! Лишь бы ты был жив и здоров – мне больше ничего и не надо! Я же знаю, что ты любишь по-настоящему только меня одну! На свете нет такой женки, которая была бы так счастлива, как я от твоей любви! А если тебе нужно ублажать свою плоть другими женками, я не против! Я только радуюсь, если тебе хорошо!

– А как мне быть с теми бестолковыми девицами? – спросил, ликуя в душе, князь Дмитрий.

– Тут есть очень простое решение, – прищурилась красавица-княгиня. – Пусть та глупая Беляна идет ключницей в мой терем, а та смешная Улита – останется ключницей в твоем, охотничьем, тереме… А когда тебе понадобится та Беляна, ты позовешь ее к себе на ложе…

– Слава тебе, Господи! – вскричал обрадованный брянский князь, целуя и обнимая свою жену. – Как я счастлив иметь такую красивую и мудрую супругу! Не найти на всей Руси подобное бесценное сокровище!

 

ГЛАВА 12

НА ПРИЕМЕ У ХАНА

– Якши, Иванэ! Я доволен твоим походом на Тферы, – сказал хан Узбек, насмешливо глядя вниз на распростертых у золоченых ступенек его трона русских князей, Ивана Московского и Константина Тверского; несколько поодаль, ближе к сарайским вельможам, лежал ничком новгородский боярин Федор Колесница. – Встань же и расскажи о коназе Алэсандэ!

Иван Даниилович приподнялся и встал на колени. – Александр убежал в город Псков и там спрятался, государь, – промолвил он. – И у нас не было возможности вести туда войско! Наши несчастные люди сильно устали и не захотели бросить добытое тверское добро! В ином случае мы бы, без сомнения, покарали того злодея!

– Тогда нужно посылать на этот беспокойный город большое войско! – буркнул хан Узбек. – Мои воины в силе наказать тех злодеев и взять копьем богатые Новэгэрэ и Пэскэ! Хватит, жалеть непокорных урусов! Так, Иванэ?

– Так, государь, – кивнул головой Иван Московский, робко глянув в лицо молодого хана: ордынский повелитель выглядел веселым и спокойным. – Слава Господу! – подумал князь Иван. – Царь нынче в духе!

– Ну, тогда, если так, – улыбнулся хан Узбек, – я буду готовить новое войско к походу на мятежников! Вы согласны со мной, жалкие урусы?

– Государь! – крикнул вдруг новгородец Федор Колесница и, резво подползая к ханскому трону так, что едва не оттолкнул московского князя, остановился у ступеней. – Пощади наш жалкий Новгород и не карай его своим непобедимым мечом! Мы, новгородцы, всегда молимся за тебя и никогда не задерживаем ордынскую дань! За что же такой суровый гнев?!

Хороший татарский язык новгородского посланника понравился Узбек-хану. Усмехнувшись, он, делая вид, что нисколько не разгневан на крик отчаянного новгородца, возразил: – А зачем вы тогда укрываете бесстыжего Алэсандэ? Разве это не зло и не дерзость?

– Мы не в ответе, государь, за псковские дела! – сказал плачущим голосом новгородский боярин. – Этот мятежный город всегда враждовал с нашим славным Новгородом! Мы готовы послать свое войско на этот непокорный Псков, если на то будет твоя воля! Мы подкрепляем нашу к тебе любовь щедрыми подарками!

– Эй, Дзаган! – хлопнул в ладоши хан Узбек. Ханский денежник поспешно выпрыгнул из темного дворцового угла, подбежал к ханскому трону и, согнувшись в низком поклоне, встал на колени. – Скажи-ка, Дзаган, – вопросил недовольно хан, – неужели к нам пришли богатые подарки из Новэгэрэ? Вправе ли этот пузатый урус похваляться своей щедростью?

– Их подарки очень щедрые, повелитель! – сказал, льстиво улыбаясь, ханский чиновник. – И в серебре, и в товарах! Но их поминки пришли только сегодня! Я взвесил серебро и оказалось больше, чем всегда! Из Новэгэрэ доставили и красивых женок…

– Даже женок? – встрепенулся ордынский хан. – Сколько же?

– Трех, государь, – ответил Дзаган. – Но они велики ростом, светлы волосом и с необычным цветом глаз!

– Удивительно! – развел руки Узбек-хан. – Что-то я не помню, чтобы урусы присылали в подарок красивых женок? Все больше серебро и разные вещицы…Предивно…Где же вы взяли этих женок, пузатый урус?

– Это шведки, государь! – сказал, повеселев, Федор Колесница. – Мы слышали, что ты, государь, любишь рослых и сильных женок! Поэтому мы привели к тебе этих пленниц, надеясь, что ты не отвергнешь наш скромный дар! Они хороши собой и велики ростом! А зады и груди у них просто прекрасны!

– Неужели это так? – заинтересовался ордынский хан. – Ну, тогда приведи сюда этих девиц, Дзаган. Посмотрим на их красоту: мне не верится, что эти беловолосые и могучие девицы порадуют мою душу!

– Слушаюсь, славный государь! – вытянулся перед троном Дзаган и быстро попятился к выходу, стараясь никого не задеть и не повернуться спиной к хану.

– А скажи мне, Иванэ, – молвил между тем Узбек-хан, обращаясь к московскому князю, – а почему ты не защитил передо мной этих людей из Новэгэрэ? Разве эти богатые урусы не уважают тебя и не платят тебе жалование?

Новгородский боярин с ненавистью посмотрел на московского князя, но промолчал.

– Зачем я буду говорить тебе всякие глупости, государь? – ответил, стараясь улыбаться, Иван Даниилович. – Это твое право – казнить или миловать! Но не мне тебя поучать! Это правда, что новгородцы платят мне доброе жалование, но все это серебро я отвожу, государь, в твою казну! И покорно несу воинскую службу, защищая от врагов Великий Новгород! Разве не так, Федор?

– Так, славный князь! – буркнул новгородский посланник. – Однако ты имеешь за это не только наше уважение, но любой нужный товар! Пусть ты отвозишь все добро могучему государю, но за это он добр к тебе и ласков! Где же твоя забота?

– Будет и забота, – покраснел от досады московский князь, – когда государь меня пожалует и спросит о вашей земле!

– Но ведь государь тебя спрашивал обо всех делах? – возразил настойчивый новгородец. – Но ты все ходишь вокруг да около!

Узбек-хан с усмешкой слушал, как русские пререкались между собой по-татарски, и скептически качал головой.

– Нет между вами справедливости, – пробормотал он, – и я вижу, что никогда не будет!

В это время раздался сильный шум – визг, пронзительные женские крики – и в приемную залу ордынского хана ворвались здоровенные татарские воины, с трудом волочившие трех рослых белоголовых девиц, которые упирались изо всех сил, пытаясь кусаться, драться и даже плеваться на своих конвоиров.

– Ну-ка, замолчите! – крикнул на них новгородский боярин и что-то добавил на неизвестном для ханских вельмож языке. Сильные женщины сразу же успокоились, перестали сопротивляться, кричать и позволили ханским воинам беспрепятственно довести их до трона.

– Что ты сказал им, хитроумный урус? – спросил, сгорая от любопытства, Узбек-хан. – Почему они замолчали?

– Да ничего хитроумного, государь, я не говорил, – ответил новгородец. – Я им только поведал на шведском языке, что они пребывают в твоем дворце, государь, и что ты для них – великий конунг! И не просто конунг, а конунг среди всех конунгов! Я еще прибавил, что если они будут послушны, их жизнь станет легкой и приятной, а если будут противиться, то мы их тут, всей толпой, без жалости познаем!

– Ха-ха-ха! – затрясся, глядя перед собой, ордынский хан. – Ох, уж потешил ты меня, новэгэрэ-урус! Я давно так не смеялся!

Вслед за ханом засмеялись и его приближенные. Захихикали также русские князья: Иван Даниилович, стоя на коленях, и Константин Михайлович, лежа на полу.

– Вставай и ты, глупый Костэнэ! – сказал в промежутке между приступами смеха, Узбек-хан. – И сядь по нашему обычаю рядом с этим глумным Иванэ! Этот урус из Новэгэрэ куда как умней его и приятней голосом! И знает наш язык так, как надо! Учитесь у него, Иванэ и ты, жалкий Костэ! Уже не первый год сюда приезжаете, а слушать вас невозможно без смеха! – И он снова захохотал, поддержанный подданными.

Шведские пленницы молча стояли и с гневом смотрели прямо в лицо молодого хана. Иногда они что-то между собой говорили, отнеся веселье окружавших их людей на свой счет. Ордынский хан все смеялся и почти не замечал беловолосых красавиц. А девушки были, в самом деле, необыкновенные: они превосходили ростом даже своих крепких мускулистых конвоиров. Молодой хан Узбек, отличавшийся достаточно высоким ростом, был не намного выше шведок. Все девушки, несмотря на белизну волос, тем не менее, отличались друг от друга оттенками белого цвета. Волосы у одной из них отливали золотом, у другой – голубизной, а у третьей – были с рыжеватым оттенком. Глаза же у всех имели сходство – были пронзительно-серые. Все три девушки отличались стройностью и богатством форм: несмотря на нелепые восточные халаты, наброшенные на них ханским казначеем, их выпуклые груди и плоские животы хорошо выделялись через пестрые ткани. И хотя красавицы подчинились окрику новгородского боярина, они вовсе не являли собой полную покорность. Было хорошо видно, как они гневались, слыша смех окружающих. Наконец, одна из девушек, не выдержав оскорблявшего ее шума, подняла вверх руку и что-то громко сказала.

Ордынский хан услышал незнакомые звуки и пристально посмотрел на своих новых рабынь. Но раз взглянув, он уже не мог от них оторваться! – Хороши девицы! – подумал хан и даже на мгновение оцепенел от радости. – Скоро я их познаю!

Как только ордынский повелитель перестал смеяться, успокоились и его подданные. В приемной сарайского дворца установилась полная тишина. Ханские вельможи, приподнявшись на своих подушках, с интересом разглядывали диковинных девушек.

– Скажи-ка, пузатый урус, – произнес, придя в себя, хан Узбек, – как твое имя?

– Федор, государь! – быстро ответил тот.

– Я доволен, Фэдэрэ, этим неожиданным подарком! – кивнул головой ордынский хан, все еще глядя на белокурых красавиц. – И освобождаю твой город от наказания! Спокойно живите и почаще привозите нам добрые поминки!

– Мы, государь, отдаем все наши подарки и «выход» московскому князю Ивану! – возразил новгородец.

– А Иванэ не утаивает ваши богатства? Все ли он привозит, как надо? – нахмурился хан Узбек.

– Все, государь! – пробормотал новгородец.

– Ну, тогда пусть все будет по-старому, – кивнул головой Узбек-хан. – Я назначил этого Иванэ большим коназом Суждалэ. Он будет отвозить в Сарай вашу общую дань! Ну, да ладно об этом. Скажи-ка мне, Фэдэрэ, а все эти красавицы – еще девицы? Ваши люди не обесчестили их по дороге? Говори мне только правду!

– Никто не осмелился, государь, познавать этих женок! – поднял руку новгородец. – Но здесь только две девицы, одна же – бывшая жена шведского воеводы, убитого в сражении! Но она еще молода и вполне сгодится на ложе!

– Кто из них не девица? – нахмурился хан Узбек. – Это плохо, Фэдэрэ!

– А вот эта, – новгородец поднялся с корточек и подошел к стоявшей посредине девушке, – Хельга!

Девушка вздрогнула и сердито глянула на боярина Федора. – Не злись! – усмехнулся тот и что-то ей сказал по-шведски. Девушка вспыхнула и тяжело задышала.

– Не печалься, государь! – весело молвил новгородец. – Пусть эта женка не девица, но от этого она не станет хуже…А привез ее потому, что она – самая красивая из всех шведских женок: и лицом и телом!

– Мы видели женок красивей, – покачал головой ордынский хан. – Зачем хвастаешь?

– Я не хвастаю, великий государь, – ответил Федор. – Вот сам посмотри! – И он резко рванул на себя пестрый халат, в котором стояла шведка, обнажив перед всеми прекрасное белоснежное тело. – Видишь, государь, какие тугие груди и какой прелестный живот! Да посмотри на дебрю! – новгородец опять что-то сказал девушке, и та быстро раздвинула свои широкие бедра, обнажив перед всеми свое сокровенное место.

– Ох, – застонал, схватившись за грудь, хан Узбек, – в самом деле, я еще никогда не видел такой прелести!

– Государь! – вскричал подскочивший с подушек имам Ахмат. – Это же бесстыдство! Зачем выставлять напоказ этот греховный позор? Прикажи не чернить нашу праведную веру!

– Закрой же, Фэдэрэ, – прохрипел, волнуясь, молодой хан, – эту женку, как надо! У нас не принято так делать!

Покорный новгородец выполнил приказ хана и набросил на красавицу прежнее одеяние.

– Немедленно отведите этих женок в мои покои! – распорядился хан, обращаясь к сопровождавшим пленниц воинам. – И смотрите, что с голов этих прелестниц не упало ни одного волоса!

На этот раз прекрасные пленницы вышли из приемной залы без шума и сопротивления.

– Ну, уж угодил ты мне, Фэдэрэ, – промолвил хан Узбек, провожая взглядом уходивших красавиц. – Проси, чего хочешь!

– Я просил тебя государь пощадить наш жалкий Новгород, – жалобно заныл боярин Федор, – и ты обещал не гневаться на нас…

– Все это не то, – отмахнулся ордынский повелитель. – Чего ты еще желаешь?

– Ну, тогда одари, государь, Ивана Данилыча ласковым словом, – поднял голову новгородец, – а несчастному Константину подари во владение ту жалкую Тверь!

– Хорошо! – кивнул головой хан Узбек. – Я дарую тебе, Иванэ, мою великую милость…А Костэнэ – отдаю Тферы! Пусть владеет!

– Благодарю тебя, славный государь! – вскричал, ликуя, князь Константин. – Многих тебе лет и могучего здоровья!

– Смотри же, чтобы вовремя и полностью привозил сюда «выход»! – сдвинул брови ордынский повелитель. – И без утайки!

– Не сомневайся, премудрый государь! – простонал, лишаясь от радости дара речи, тверской князь. – Все так и будет!

– А тебя, Иванэ, я награждаю своим заданием, – хан пристально уставился на московского князя. – Ты пойдешь на тот мятежный Пэскэ и возьмешь в плен бесстыжего Алэсандэ! И привезешь этого нечестивого смутьяна сюда в Сарай! Понял, Иванэ?

– Понял, государь-батюшка, – пробормотал багровый от досады московский князь. – Но ты дашь мне свое войско?

– А зачем тебе мои воины? – улыбнулся Узбек-хан. – Разве ты не слышал слова этого Фэдэрэ? Ты получишь нужных воинов от Новэгэрэ и прибавишь к ним своих людей. Ну, а если ничего не добьешься, тогда приедешь ко мне за помощью…А заодно доставишь еще серебра…

– А можно мне, государь, взять с собой на Псков других князей? – неожиданно спросил Иван Калита.

– Каких именно? – нахмурился хан Узбек.

– Да вот неплохо бы привлечь Дмитрия Брянского, – сказал, подняв голову, московский князь.

– Зачем Дэмитрэ? – сердито буркнул ордынский повелитель. – Я не хочу беспокоить преданного мне сына Ромэнэ! Довольствуйся своими коназами от земли Суждалэ, а моего Дэмитрэ не трогай!

 

ГЛАВА 13

МОСКОВСКИЕ ГОСТИ

Летом 1329 года в Брянск неожиданно прибыли московские послы: седобородый боярин Михаил Терентьевич с архимандритом Спасского монастыря Иоанном и молодым «сыном боярским» Феофаном Бяконтовым.

Князь Дмитрий Брянский, собиравшийся ехать в Орду с «царским выходом», по такому случаю отложил свой отъезд.

Знатные москвичи, как оказалось, побывали в Брянске проездом. Они ехали из Москвы в Киев с особым заданием князя Ивана Данииловича. Там в это время пребывал митрополит «всея Руси» Феогност. Святитель совсем недавно уехал на юг. Не прошло и полугода, как он вместе с московским князем и «прочими князьями» ездил в Новгород и под Псков, где оказал помощь князю Ивану против Александра Тверского.

Как известно, ордынский хан Узбек поручил Ивану Калите пойти с войском на Псков и захватить там Александра Тверского. Татарский хан жаждал расправы над мятежным князем.

Полки Ивана Московского, в стане которого вынуждены были пребывать братья тверского князя Александра Константин и Василий да суздальский князь Александр Васильевич, шли на Псков и едва не осадили город. Но благодаря Феогносту, который пригрозил псковичам и князю Александру церковным проклятием, осада не состоялась.

Чтобы не причинить беды Пскову, князь Александр Михайлович покинул город и ушел в Литву. А князь Иван Калита был вынужден вернуться домой.

Но митрополит Феогност очень обиделся на московского князя за вовлечение его в историю с тверским князем. Получилось, что святитель как бы исполнял волю татарского хана-мусульманина против «истинного христианина» Александра Михайловича!

Грек Феогност, обладавший глубокими знаниями и высокой религиозной культурой, считал себя «святителем всей русской земли», но никак не помощником только одного московского князя. Пусть даже ставшего великим! Ему не льстила перспектива участия в междукняжеских распрях на стороне Москвы. К тому же Москва произвела на митрополита самое неблагоприятное впечатление: это был полностью деревянный и периодически сгоравший дотла городок! – Нет даже каменных церквей! – негодовал он. В конце концов, митрополит, не взлюбивший, в довершение ко всему, великого князя Ивана Данииловича, решил поехать сначала в Киев, а затем и на Волынь, «чтобы подавать благодать не только Москве, но и другим русским землям».

Князь Иван Калита сначала не увидел ничего безотрадного в отъезде высшего священника. Митрополиты и раньше отправлялись в странствия, часто посещали киевские «святые храмы». Однако Феогност, приехав в Киев, остановился там надолго и, казалось, не желал возвращаться в Москву. Потерять митрополита означало потерять влияние на остальные русские земли! А этого князь Иван допустить не мог! Вот почему он назначил своих посланников в Киев и поручил им сделать все возможное, чтобы оправдаться перед обиженным митрополитом и уговорить его отъехать в Москву. Иван Даниилович не зря отправил в Киев своего самого умного и опытного в делах боярина Михаила Терентьевича. Только он мог добиться успеха в переговорах со святителем. А сопровождавшие старого боярина люди хорошо знали греческий язык, могли свободно на нем разговаривать, что тоже немало значило. Московские посланники везли с собой богатые дары для митрополита и все его годовые доходы в серебряных слитках с митрополичьих поместий, располагавшихся на московской земле.

– Мы решили ехать через брянскую землю, – говорил боярин Михаил князю Дмитрию Романовичу, – чтобы тихо и без опасностей, добраться до славного Киева!

Брянский удел был образцовым княжеством, где царили спокойствие и порядок. Князья сменялись, но правила, установленные еще Романом Михайловичем Старым, неукоснительно соблюдались.

Княжеские люди следили за безопасностью дорог и безжалостно расправлялись «с ночными татями». Кроме того, по всему уделу были разбросаны небольшие городки и укрепленные поселения, в которых проживали княжеские воеводы с дружинниками, регулярно объезжавшими окрестности их городков, «ради порядка».

Князю Дмитрию Романовичу было лестно слышать высказывания московского боярина о «порядке в брянском уделе», но он был достаточно умен, чтобы понять, что не только по этой причине москвичи оказались в Брянске. Он с подозрительностью внимал словам боярина Михаила Терентьевича и все время ждал, когда же, наконец, услышит об истинной цели их визита.

Как и следовало ожидать, боярин Михаил, расположившись вместе с двумя другими посланниками на скамье прямо напротив княжеского кресла в думной светлице, старался, прежде всего, выставить дела своего князя Ивана в самом выгодном для того свете. С его слов оказалось, что князь Иван Даниилович вовсе не хотел смерти Александру Тверскому, а…сам был жертвой гнева ордынского хана!

– Тогда царь Узбек послал Ивана Данилыча на Псков, угрожая смертью моему господину, – говорил хитрый московский боярин. – Он сказал, что если наш славный князь не поймает того Александра, то тогда ордынский хан отрубит ему голову!

Получалось, что князь Иван сам способствовал бегству Александра в Литву и, таким образом, был ему спасителем.

Дмитрий Брянский с почтительной улыбкой слушал словоизъявления московского боярина. – Этот боярин честно отрабатывает московский хлеб! – думал он и ждал, когда же хитрый боярин заговорит о союзе с Москвой. Иного Дмитрий Романович и не ожидал. Но Михаил Терентьевич все говорил и говорил, даже не упоминая союз! И вдруг в самом конце своей речи опытный московский дипломат, как бы невзначай, спросил: – А что, мой господин, разве у тебя есть дочь на выданье?

Это было неожиданно! Князь Дмитрий вздрогнул. – Неужели этот князь Иван решил сосватать мою Аленушку? – мелькнула у него мгновенная мысль. – И добивается таким хитрым путем военного союза! – Однако вслух он сказал совсем другое: – У меня есть на выданье дочь Елена! А зачем тебе это знать? Разве твой князь Иван не женат? Неужели он потерял свою супругу?

– Нет, – покачал головой Михаил Терентьевич. – Княжеская супруга жива и здорова…

– И сыновьям князя Ивана еще рано жениться, – усмехнулся князь Дмитрий. – Я слышал, что они – сущие младенцы!

– Да, самые младшие, Иванушка и Андрейка, еще не достигли нужного возраста, – промолвил знатный москвич. – Но княжичу Симеону уже тринадцать!

– Неужели ты решил сосватать мою дочь для этого Симеона? – насупился князь Дмитрий. Перспектива быть родственником московского князя его не устраивала.

– Не для Симеона, княже, – склонил голову боярин Михаил, – но для родственника моего князя Ивана – молодого Василия Кашинского!

– А почему этот Василий не пожаловал сюда сам? – пробормотал удивленный брянский князь. – И с каких это пор московский князь стал беспокоиться за сына покойного князя-мученика Михаила Тверского?

– Но ведь у того молодого Василия нет теперь батюшки! – буркнул московский боярин. – И некому за него просить! Старший брат Александр – в бегах. А вот Константин, следующий по старшинству брат Василия, обратился к Ивану Данилычу с просьбой: оказать ему помощь в сватовстве кашинского князя!

– Я видел этого Василия Кашинского в Сарае! – кивнул головой брянский князь. – Он был еще совсем молод! Но лицом красив…Однако и моя дочь хороша собой и вполне созрела – ей четырнадцать…Она подойдет тому Василию…Но вот понравится ли ей этот жених? Моя красавица-дочь очень строптива! Будет ли ее нрав по душе молодому князю?

– А я могу ее увидеть, – пробормотал Михаил Терентьевич: когда надо, он умел делать скромный вид, – чтобы убедиться в красоте девицы? Василий слышал, что она хороша собой, но сам ее не видел…И доверил мне эти смотрины!

– Ну, что ж, – вздохнул князь Дмитрий и, хлопнув в ладоши, поднялся со своего кресла. – Эй, Бенко! – крикнул он. В светлицу вбежал здоровенный бородатый слуга. – Сходи, Бенко, в терем княгини и позови ее сюда вместе с дочерью Аленой. И пусть не тревожится: это только смотрины!

Князь продолжил беседу с московским гостем, искоса поглядывая на своих бояр, угадывая по лицам своих верных людей их оценку разговора.

Княгиня пришла довольно скоро. Неожиданно, без стука, отворилась дверь, и в светлицу проследовала прекрасная, одетая в белоснежную византийскую тунику, женщина, единственным украшением которой было дорогое, сверкавшее множеством разноцветных искорок, ожерелье, свисавшее с ее нежной лебединой шеи. Она вела с собой, держа под руку, исключительно красивую, белокурую и голубоглазую, с правильными чертами лица девочку.

– Господи! – воскликнул, разинув рот, московский боярин и подскочил со своей скамьи. Все остальные москвичи закряхтели и заохали. – Какая небесная красота! Девица не только похожа на свою матушку, но даже превосходит ее своей прелестью! Я вижу, Дмитрий Романыч, что ты вскоре будешь тестем кашинского князя! Во всей Руси не найти такого мужа, который не захотел бы иметь такую прекрасную супругу!

 

ГЛАВА 14

СМОЛЕНСКИЕ ГОСТИ

В холодный зимний декабрьский день 1329 года великий смоленский князь Иван Александрович не усидел в своем тереме: несмотря на советы бояр и обеспокоенность супруги, он выехал на охоту.

Князь был страстным охотником, человеком подвижным и «сидение» с боярами за пустой говорильней утомляло его. Унаследовав от отца смоленский «стол» уже в солидном возрасте, он, привыкший вести себя, как молодой княжич, ничего в своем поведении менять не собирался: рано вставал, выбегал по утренней росе в окружении своих слуг и дружинников-сверстников на Днепр, где купался и даже, несмотря на существовавшее предубеждение, что князь не должен заниматься делом простолюдинов, порой, удил рыбу. Он любил ходить на реку и во время лова, когда смоленские рыбаки вытаскивали из Днепра сети и с любопытством смотрел, как трепещут в сетях многочисленные рыбы.

Днепр изобиловал рыбой и, несмотря на частый отлов, казалось, не иссякал. В его водах обитали осетры, стерлядь, судаки и даже белорыбица. Только этих рыб «жаловали» смоляне. Щук же, сомов, крупную плотву и окуней отлавливали неохотно, а поскольку такие виды рыб стоили недорого, они употреблялись в пищу городской беднотой и оценивались лишь, как «мелкий сор». Княжеские рыбаки просто выбрасывали такую рыбу назад в реку.

Князь Иван любил ходить и на лов налимов, что случалось поздней осенью и даже зимой. Он вставал тогда поздно ночью и шел вместе с рыбаками на реку, освещаемую смоляными факелами и удобными ручными фонарями, изготовленными местными мастерами по византийским образцам.

Что же касается охоты, то здесь смоленский князь не знал себе равных! Он прекрасно стрелял из лука, поражая, порой, жирных гусей и уток на лету. Князь стрелял и по пушному зверю, изумляя своей меткостью самых опытных охотников: княжеская стрела неизменно попадала в глаз кунице или белке, не испортив ни в одном месте ценной шкурки! Будучи рослым и сильным, князь Иван хорошо владел и тяжелой рогатиной. Не один десяток здоровенных медведей уложил он метким ударом в самое сердце, не раз удерживал он рогатины, вонзившиеся в бока рвавшихся на обидчиков тяжелых и свирепых вепрей.

На этот раз князь Иван ходил на сохатого. Его «охочие люди» выследили место обитания крупного лося и сообщили об этом князю. Последний с радостью отправился в дорогу, не считаясь с морозом и обильными снегами. К общему удовольствию, охотникам не пришлось долго блуждать по лесу: сам красавец-лось вышел к вооруженным людям на просеку. Огромный зверь совершенно не испугался охотников и спокойно, казалось, с любопытством смотрел на них.

Князь слез с лошади и взял из рук своего слуги рогатину. Все остальные охотники тоже вытянули рогатины и обступили князя. Лось продолжал стоять и тупо глядел перед собой. Лишь только, когда князь, пройдя несколько шагов, неожиданно побежал к зверю, лось стал поворачиваться и уже был готов стремительно исчезнуть, как вдруг буквально подскочил и упал на передние ноги: княжеская рогатина, пролетев со свистом, с силой вонзилось в брюхо животного. Горячая струя черно-красной крови пролилась на снег, и могучий лось тяжело захрипел: рогатина прошла через все его тело, и острый железный наконечник вылез с другой стороны. Чувствуя жестокую боль, несчастный сохатый попытался встать на ноги и броситься на обидчика. Вот он напрягся и, шатаясь, стал пятиться, поднимая грозную рогатую голову. Но от этих усилий кровавая струя хлынула из раны неудержимым потоком, и зверь стал ослабевать. Воспользовавшись этим, княжеский охотник быстро подбежал к дрожавшему, наполовину вставшему лосю и, запрыгнув ему на спину, в одно мгновение перерезал зверю горло. С хрустом и хрипом лось повалился на бок, едва не придавив княжеского слугу, который, проявив недюжинную ловкость, отскочил от своей жертвы шага на три в засыпанные снегом кусты.

– Ты весьма проворен, Хрущ! – весело сказал князь, окидывая своим хозяйским взором поверженного лося. – И быстро управился! Мы даже не успели порадоваться…Придется поспешить домой! А может, попробуем забить и вепря? – обратился он к своим охотникам.

– Вепрей поблизости нет, княже, – ответил его главный загонщик, седобородый Оскол Своятович. – Их надо предварительно выслеживать! До кабаньего лежбища далеко! А если мы бросим свою добычу, нагрянут волки и не оставят нам даже лосиной шкуры!

Как раз в это время откуда-то издалека донесся протяжный волчий вой. Князь вздрогнул. Вой повторился, пока еще издалека, но с другой стороны.

– Тогда ладно, люди мои, – распорядился князь. – Нечего тешить беса! Давайте-ка обвязывать этого великана пенькой! И ведите сюда лошадей! Пусть пока дотянут эту тушу по снегу до телеги, а там, всем миром, и наверх ее забросите!

Так и сделали. Быстро подтащив убитого лося к телеге, охотники, дружно навалившись, подняли и погрузили добычу наверх, и отряд, не дожидаясь появления серых хищников, быстро двинулся вперед.

Князь вернулся в город к обеду, чем чрезвычайно обрадовал жену. – Слава Господу, – говорила старая княгиня за трапезой, – что ты, мой седовласый князь, так скоро вернулся! Не в твои годы шастать по заснеженному лесу! Мы хорошо знаем о несчастных случаях в наших смоленских лесах! Разве не там погиб князь Михаил Ростиславич? А твой батюшка? Он тоже в лесу простудился! А может ты забыл своего старшего брата Василия? И он принял нелепую смерть из-за холодного леса! Ты как малый отрок: совсем не замечаешь беды!

Князь усмехнулся, но возражать не стал. – Пусть поворчит моя добрая старуха, – подумал он. – Мне жаль ее: сидит днями в тереме и не знает никаких радостей! – И он, проглотив солидный кусок тушеной дичины, протянул руку к большому серебряному бокалу с хмельным медом.

После трапезы князь отправился в свой думный терем, чтобы побеседовать с боярами о делах своего княжения. В последние годы великий смоленский князь стал настоящим хозяином в своем уделе. Времена, когда местный владыка управлял всей смоленской землей, ушли в прошлое. Новый смоленский епископ, назначенный на смену умершему владыке, совершенно не вмешивался в дела светской власти. Да и церковные служки обновились. Вслед за старым владыкой постепенно ушли в могилу и его верные люди. А новые служки епископа и вели себя по-новому.

Так получилось, что древние властные смоленские князья, как ни боролись за свое политическое верховенство, как ни пытались прочно сесть в Смоленске, ничего добиться не смогли…А полной власти достиг добродушный, совершенно не склонный к ссорам со священниками, князь Иван Александрович, часто выезжавший из города и оставлявший власть сыну Святославу или, если уезжал вместе с ним – другому сыну Василию, за которыми присматривали его мудрые, опытные в делах управления, бояре. Они, в целом, и решали важные государственные дела удела, а князь лишь утверждал их волю. Только в редких случаях князь принимал самостоятельное решение, но и здесь он искал совета у своих знатных подданных. Зная своего князя, бояре ценили его и, если он настаивал на своей точке зрения, почти всегда ему уступали. Часто они сами принимали посланцев от других князей и даже чужеземцев, но князю об этом непременно докладывали и просили его либо их поддержать, либо высказать свое мнение, а, порой, даже вынести собственное суждение и поставить на деле точку.

Вот и на этот раз князь вошел в думную светлицу в то самое время, когда его бояре принимали литовских посланников.

Последние сидели на скамье напротив смоленских бояр, спиной к княжескому креслу, и о чем-то оживленно говорили.

Увидев князя, литовцы повскакали со своих мест и низко, поясно, ему поклонились. Князь Иван величественно подошел к ним и склонил в ответ голову.

Литовских посланников было четверо. Трое из них были одеты в добротные, обшитые лисьим мехом кафтаны, а один – в тяжелую медвежью шубу. Все стояли без головных уборов, держа в руках меховые шапки.

– Здравствуйте, литовские вельможи! – сказал князь Иван. – Привет тебе, князь Михаил! Я узнал тебя по русской шубе! А так бы не догадался!

– Здравствуй, великий князь! – хором ответили литовские посланники.

– Ну, тогда садитесь, – кивнул головой смоленский князь и, обойдя скамью гостей, уселся в свое большое черное кресло.

Литовские гости быстро подхватили руками скамью, оттащили ее немного назад, поближе к смоленским боярам и, перешагнув скамью, уселись теперь лицами к великому князю, а спинами – к его знатным советникам.

– А теперь, дорогие гости, расскажите нам, – весело молвил князь, – как там поживают мой брат Гедимин, его сыновья, прелестная супруга и знатные люди?

– Дела нашего господина Гедиминаса в порядке, – с достоинством сказал князь Михаил Асовицкий, поглаживая свою густую, черную, без единого седого волоса, но небольшую, клинышком, бороду. – Его дети уже возмужали, а прекрасная супруга Ева только хорошеет с годами!

– Ну, и ладно, если все в порядке! – улыбнулся Иван Александрович. – Поведайте мне тогда без утайки, что вас сюда привело! Вы бы не стали ехать сюда в такой холод без суровой надобности! Я уже не молод, чтобы слушать долгие разговоры, поэтому приступайте к делу! Вам нужна моя помощь?

– Дело вот в чем, пресветлый князь, – сказал на хорошем русском языке, лишь с легким акцентом, литовский вельможа Пранас. – Нам сильно досаждает Орда! Татары стали совершать едва ли не ежегодные опустошительные набеги на наши земли! Нам совсем нет покоя от неутомимых врагов: едва успеваем отбиваться! А тут еще возникла угроза от крестовых немцев…Только отгоним татар – объявляются немцы! Только отобьемся от немцев – идут татары! Словом, нам, литовцам и русским, нужно объединиться, чтобы навсегда избавится от татарской чумы!

– Вам нужен союз против ваших врагов? – поднял голову задумавшийся над словами посланника князь Иван. – И что вам предпочтительней: военная помощь или серебро?

– Нам нужны и военная помощь и серебро, пресветлый князь! – ответил Пранас, потирая свою седую, но совсем небольшую, на литовский манер, бороду.

– Но мы не можем враждовать с татарами, – возразил князь Иван, – поскольку мы – их данники! И от них нам так просто не избавиться! Разве я не прав, бояре?

– Прав, прав! – прогудели одобрительно бояре.

– Здесь есть купцы? – спросил, окидывая светлицу зорким взглядом, князь Иван.

– Есть, есть, батюшка! – прокричали сидевшие на последних скамьях торговые люди. – Мы слушаем тебя во все уши!

– Хорошо, – буркнул смоленский князь. – Уже давно пора восстановить древние и мудрые порядки, чтобы наши почтенные купцы заседали в княжеской Думе! Нам часто бывает нужно серебро, но некуда обратиться! Вот и приходится просить помощи у торговых людей! Разве вы не знаете, мои славные бояре, что все наше серебро поступает от купцов?

– Знаем, знаем! – пробасили бояре.

– Ну, тогда ладно, – сказал, вновь приходя в хорошее расположение духа, князь Иван. – Вам нужно, мои лучшие люди, поговорить с купцами и занять у них довольно много серебра. Кроме того, необходимо вынести решение об отношениях с Литвой…, – Бояре насторожились. – А вам, люди Гедимина, я скажу следующее. Мы готовы оказать вам помощь серебром и войском, но только против крестовых немцев! А ссориться с нашим царем Узбеком мы не будем! Зачем нам вызывать беду на свою голову? Мы сочувствуем вашему горю, но не можем не задать такой вопрос: зачем вы раздражали татар, нападая на их данников? Вам было мало Волыни, так вы едва не прибрали к своим рукам Киев и Чернигов! Для чего вы совершили поход на славные города Новосиль, Карачев и Брянск? А ваш именитый князь Монвид открыто называет себя карачевским князем! Я как-то сам прочитал его титул в одной из грамот! А разве не вы погубили князя Александра Новосильского, заключив с ним союз против татар? Я не хочу такой же судьбы!

– Ну, что ж, пресветлый князь! – кивнул головой, выслушав великого князя Ивана, знатный литовец Пранас. – Пусть будет так! Дай нам серебра и своих добровольцев на войну с крестоносцами. Нас устраивает и такой союз…Но, если мы одолеем ненавистную Орду, тогда обсудим другие условия…

– Хорошо! – согласился князь Иван. – Есть возражения, бояре?

– Нет, великий князь! – громко сказал старый боярин Стрешня Вышатович. – Мы уже это обсуждали…А теперь подумаем, сколько дать литовцам серебра…

– Я думаю, что здесь все ясно, бояре! – встал со своего кресла князь. – Тогда сами решите, а я пойду…

– Однако же, великий князь! – поднялся со скамьи сидевший среди литовцев князь Михаил Асовицкий. – Я должен передать тебе несколько слов от Александра Тверского!

– От Александра? – нахмурился князь Иван. – Он же нынче в бегах?

– В бегах, брат! – кивнул головой князь Михаил. – Он теперь пребывает в Литве, под защитой славного Гедиминаса…

– Разве он перешел на службу Гедимина, как ты, брат мой? – удивился Иван Александрович. – Неужели он забыл о своей Твери?

– Нет, он не стал служилым князем, – насупился Михаил Асовицкий, – но только спрятался у нас от татар! Он ведь едва спасся от того злобного Ивана, называемого Калитой!

– А зачем я нужен этому Александру? – мрачно вопросил князь Иван. – Неужели он хочет поссорить меня с татарами?

– Нет, брат, – возразил князь Михаил. – Александр Михалыч просит твоей помощи для его младшего брата Василия!

– Для Василия Кашинского? – пробормотал Иван Александрович. – Неужели и тот юноша оказался в беде?

– Молодой Василий не пребывает в беде, – усмехнулся Михаил Асовицкий. – Он просто сватается к дочери твоего двоюродного брата Дмитрия!

– Дмитрия Брянского?! – весело вскрикнул князь Иван. – А что же его брат Константин? Почему же он не посылает в Брянск сватов? Он же – следующий по старшинству брат после Александра!

– Он сам на это не решился и попросил помощи у Ивана Московского! – угрюмо ответил князь Михаил. – И все так бестолково получилось! Московские бояре ехали в Киев, чтобы возвратить в Москву грека-митрополита, и как бы случаем оказались в Брянске…Но они ничего не добились от князя Дмитрия. – Надо спросить согласия у моей дочери! – сказал брянский князь московским боярам. – Кроме того, она сама должна увидеть этого молодого Василия и полюбить его! А я не буду принуждать ее к браку! – Вот какой ответ получили надменные москвичи!

– Ишь, чего захотели! – возмутился князь Иван. – Эта Москва причинила много зла славному Брянску! Вот и нет между ними дружбы! Я понимаю беспокойство Александра Храброго…Он, получается, как бы батюшка тому Василию, но ничем не может ему помочь…Значит, он хочет, чтобы я сосватал Дмитриеву дочь, не так ли?

– Так, Иван Александрыч, – кивнул головой князь Михаил.

– Ну, что ж, пусть тогда этот молодой Василий приезжает к нам весной в Смоленск, – улыбнулся князь Иван. – Мы ему, конечно же, поможем. Я попрошу своих сыновей, Святослава или Василия, а также Василия Меньшого, сына покойного Романа из Смядыни. Я уже стар для дальних поездок…Вот хочу добраться до ордынского царя и попросить его освободить меня от походов с татарской данью…Пусть туда ездят мои сыновья. Но Александру я непременно помогу. Так ему и передай! Мы все желаем счастья и радости молодым людям!

 

ГЛАВА 15

СВАДЬБА

Весна 1330 года была сухой и солнечной. После обильных снегов и суровой зимы, это была пора света и яркой зелени.

До самой темноты сновали по улицам и площадям Брянска неугомонные горожане. От восхода солнца и до заката были открыты настежь двери купеческих лавок. По Десне плыли лодки, струги и даже небольшие купеческие корабли.

В один из теплых дней мая в Брянск прибыла большая группа знатных всадников, князей и бояр, сопровождаемых слугами и отборными дружинниками.

В первых рядах скакали смоленские князья Святослав Иванович, рослый, двадцатишестилетний соправитель отца, Василий Романович Смядынский, также высокий и широкоплечий, выглядевший старше его лет на десять, за ними следовали великий тверской князь Константин Михайлович с младшим братом – совсем молоденьким, но рослым красавцем Василием Кашинским, женихом, претендовавшим на руку и сердце старшей дочери брянского князя Елены. Дальше ехали бояре всех перечисленных князей, их лучшие слуги и воины.

Сватовство брянской невесты состоялось еще зимой. Не взирая на суровые морозы и заснеженные дороги, князья Святослав Иванович и Василий Романович посетили Брянск и сделали князю Дмитрию Брянскому предложение от имени Александра Михайловича Тверского, скрывавшегося в Литве. Князь Дмитрий Романович не неволил свою дочь. Вместе со сватами он посетил молоденькую, пятнадцатилетнюю, Елену и в присутствии своей супруги сообщил ей о сватовстве молодого князя. Потом с красавицей-княгиней и ее прелестной дочерью побеседовали знатные сваты. Они подробно рассказали о своей миссии, описали молодого Василия Кашинского, его красоту, доброту и покладистость, а затем, оставив княгине Елене три дня на размышление, удалились в охотничий терем князя Дмитрия, где достойно, в пирах и развлечениях, провели время.

В установленный срок смоленские князья со своими боярами явились в покои княгини и выслушали ответы матери и возможной невесты.

Они шли туда, однако, не без тревоги: предупреждение князя Дмитрия о капризном и строптивом нраве его дочери, невероятная, почти небесная, красота девушки, беспокоили сватов, которые ожидали несогласия или сопротивления невесты.

Но все случилось так, как они того хотели. И красавица мать, и молоденькая прелестная Елена сразу же согласились с предстоявшим браком, и обрадованные князья со своей свитой в тот же день отъехали в Смоленск, а оттуда – уже в Тверь.

Свадьбу хотели сыграть в самом начале осени, как это обычно делали на Руси, но молодой князь Василий, узнав о красоте своей невесты, проявил нетерпение.

– Надо бы сыграть свадьбу ранней весной, – предложил он, – чтобы моя невеста не засиделась в тоске! И не нашла себе другого жениха!

Подумали – поговорили и вспомнили, что «ранние свадьбы всегда игрались в черниговской земле». Но князья отказались ехать в Брянск в марте, сославшись на дела, холод и прочие неудобства. Апрель тоже был признан неподходящим временем: «разверзнутся реки и болота, а дороги будут непроезжими». Не хотели ехать и в мае, поскольку духовник князя Константина пригрозил молодым «маетой». – Месяц май, – сказал он, – назван от слова «маета»!

Но жених не согласился с этим. – Это название месяца, – сказал он, – не русское, а чужеземное, возможно даже, бусурманское! Поэтому нечего искать в нем смысла! Из-за такой глупости я могу потерять невесту! Вот тогда будет настоящая маета! Не надо откладывать дело! С таким подходом любое время будет казаться непотребным!

С этим доводом спорить не стали и вот, наконец, свадебная процессия приблизилась к брянской крепости.

У подвесного моста гостей встречали сам князь с княгиней и черниговский епископ Арсений. Звонили колокола. Простонародье густой толпой обступило обе стороны Большой Княжей дороги.

За спиной князя Дмитрия стояли его преданные бояре с неизменными серебряными подносами, на одном из которых возвышался круглый бурый холмик хлебного каравая с серебряной солонкой, врезанной в него, а на другом – греческий графин из золоченого стекла с вином и золотая чарка, предназначенные для князя Константина, как заменявшего жениху отца.

После торжественного приветствия гостей князь особо обратил внимание на жениха и остался доволен. – Молодой Василий хорош во всем! – сказал он весело. – Пусть же, наконец, посмотрит на свою невесту!

И гости вместе с хозяевами, пешие, направились через безлюдный кремль, охраняемый только со стороны стен и ворот, в княжеский терем, чтобы переодеться с дороги. Жениха, князя Василия, отвели в терем княгини. Там он был тепло принят веселой, румяной княгиней Ксенией. – Какой ты милый, молодец! – воскликнула она после взаимных приветствий. – Подожди немного свою суженую!

Молодой князь уселся в княгинино креслице, раздумывая. Его сверстники, молодые дружинники, остались в простенке, и он оказался один на один с прекрасной княгиней, смущаясь и краснея. – Не стесняйся, дитя мое! – ворковала княгиня, усевшись напротив него на небольшой татарский диванчик, привезенный князем Дмитрием из Орды. – Теперь ты будешь нашим близким родственником, как любимый сын! – И от этих слов стало тепло на душе скованного волнением юноши, куда-то ушел, растаял, страх, и он увидел перед собой не просто красивую женщину, но ласковую и добрую мать. – Ох, если бы Алена была такой же красивой, – думал он, все смелее и смелее вглядываясь в лицо зрелой красавицы, – и обладала таким чудесным голосом и сердечной добротой…

– О чем задумался, сынок? – спросила своим ласковым голосом княгиня. – Ты не чувствуешь домашнего тепла?

– Чувствую, матушка, – весело и спокойно сказал молодой князь. – И твои глаза светятся сердечной любовью…Я впервые вижу такую ласку…Моя матушка не такая, она очень строгая! Она сильно страдала, когда узнала о смерти батюшки в поганой Орде и стала суровой, недоступной!

– Да, дитя мое, – покачала головой княгиня. – У твоей матушки нелегкая жизнь!

– Я совсем не ожидал от вас такой доброты, – промолвил как бы между прочим бесхитростный юноша, – а мой брат Константин и его друг, великий московский князь Иван, говорили о князе Дмитрии Романыче как о суровом и безжалостном человеке!

Глаза княгини блеснули недобрым огнем. – А что они говорили о нашем Брянске? – осторожно спросила она.

– Да так, матушка, – опустил голову Василий Кашинский. – Они советовали мне, чтобы я расхваливал перед вами Москву и называл князя Ивана вашим другом…Но я не буду этого делать, потому что сам не хочу быть другом Ивана Московского…На нем кровь моего батюшки! Пусть его хвалит братец Константин, хотя он сам едва уцелел от доносов московского князя…Ведь он теперь родственник Ивана Данилыча – женат на его племяннице Софье Юрьевне!

– Я знаю, как вам насолили московские князья, дитя мое! – кивнула головой, смахнув своей нежной ладонью слезу, княгиня Ксения.

– Насолили, матушка, – насупился готовый заплакать юноша. – Они и вам не друзья, а враги!

В это время хлопнула дверь, и сенные девушки княгини ввели в светлицу невесту.

Князь Василий поднял голову и оцепенел: прямо на него шли три красавицы, одетые в белое, но посредине была та самая, увидев которую, молодой жених почувствовал и радость, и сердечную боль.

Красавицы-служанки были одеты много проще невесты: их сарафаны и тонкие льняные рубахи отличались лишь опрятностью, но не изяществом, их светлые длинные волосы не были убраны и свободно свисали по плечам.

Сама же прелестная невеста шла в длинном греческом платье, перетянутом в талии белым же поясом, сверкавшим крупным жемчугом. На платье невесты, сверху, была надета белоснежная кофточка, вышитая жемчугом, а на нежной лебяжьей шее красавицы мерцало разноцветными огоньками драгоценное ожерелье. В кофточке был лишь небольшой вырез, но он только подчеркивал полные округлые груди девушки. На лбу невесты сверкала крупными алмазами золотая диадема, а с висков свисали большие семилучевые серебряные кольца. Нежные же розоватые уши девушки были свободны от серег, зато ее волосы, длинные и густые, едва ли не до пояса, неубранные, но тщательно причесанные, сверкали белизной, как новое, отполированное византийское зеркало!

– Ах, какие волшебные глаза! – подумал молодой князь и почувствовал, как задрожало, затрепетало его тело, остановилось дыхание, и какая-то неудержимая сила повлекла его всего вперед.

– Какая сказочная прелесть! – сказал он, приближаясь, как во сне, и, словно бы погружаясь в бездонную синеву прекрасных глаз своей невесты. – Дай же мне, сладкая Аленушка, обнять тебя и поцеловать! – И молодой князь, нежно прижав к себе девушку, с силой чмокнул ее в щеку.

– Ах, Василько! – встрепенулась невеста, покраснев. – Какой же от тебя идет жар! Ты же безжалостно опалишь мои волосы!

– Не бойся, моя сладкая лада и лебедушка! – произнес дрожавшим от волнения голосом жених, совсем потерявший голову после нежных слов девушки. – Я тебя не обижу и навеки буду твоим верным защитником!

– Ну, что ж, дети мои! – засмеялась доброжелательная княгиня. – Тогда пойдем в церковь, венчаться! – И княгиня, осторожно высвободив свою дочь из объятий молодого князя, взяла ее за руку и повела вперед. Вслед за ними устремился жених, а когда они оказались в простенке, к ним присоединились и десять молодых дружинников, сверстников князя, одетых в легкие светлые рубахи и темные татарские штаны.

Сам епископ Арсений венчал молодых в Покровской церкви: князь с княгиней решили совершить обряд таинства, не покидая крепости.

В красивой, украшенной богатой резьбой, деревянной церкви собралось множество народа – вся городская знать – бояре, старшие дружинники, богатые купцы. Ярко горели восковые свечи, распространяя особый, таинственный аромат.

Все свершилось быстро и бесхитростно. Владыка Арсений, взяв из рук своих служек золотые венчальные шапки, самолично водрузил их на головы молодых. – Вы готовы идти вместе по жизни, рука об руку, дети мои? – вопросил он своим густым, певучим басом. – Говори, раб Божий Василий!

– Готов, святой отец! – ответил юноша.

– А ты, прекрасная Елена? – пропел высокий священник.

– Готова, святой отец! – сказала громким, но нежным и сладким голосом красавица-княжна.

– Ну, тогда да благословит вас всемогущий Господь! – пробасил епископ и поднял руку. И тотчас вверху, на хорах, запели церковные певчие, и церковь наполнилась дивными, завораживающими слух, звуками.

– А теперь наденьте на свои нежные пальцы эти кольца, – сказал негромко, но слышно для молодых, епископ Арсений и протянул им небольшую красную коробочку, из которой сверкали золотом обручальные кольца.

Молодой князь извлек толстое, но узкое желтое кольцо и надел его на пальчик своей обожаемой невесты, а княжна Елена взяла более тонкое, но широкое золотое кольцо и натянула его на горячий, покрасневший, палец жениха.

Затихли звуки торжественных песнопений, и по знаку владыки все присутствовавшие при венчании гости стали медленно выходить, направляясь в княжескую трапезную.

Епископ Арсений еще долго оставался с молодыми в церкви и все говорил, наставляя их на будущую жизнь, поучая их на примерах из прошлого, как соблюдать супружеский долг и быть верными христианами.

Наконец, он, утомившись, подвел итог своим назиданиям и, сказав: – Подождите меня немного, и мы вместе пойдем на славный пир! – отправился в ризницу, чтобы переодеться с помощью своих служек в повседневную черную одежду.

Молодые постояли, обнявшись, в опустевшей церкви, а затем, пропустив вперед вышедшего из ризницы епископа, направились к широко распахнутой двери.

Возле храма стояла, окруженная молодыми дружинниками жениха, княгиня-мать. – Пошли же, дети мои! – сказала она. – Пора нам за стол да за свадебку!

Когда княгиня и молодые вместе с юношами-воинами вошли в княжескую трапезную, там их уже ждали.

– А мы вас заждались, матушка, – сказал, улыбаясь, брянский князь, – и едва живы от голода и жажды!

– Это я наставлял молодых! – буркнул уже сидевший за свадебным столом владыка. – Без этого нельзя!

Княгиня уселась по левую руку супруга в свое удобное кресло во главе пира, а молодые заняли свои места за столом, примыкавшим к столу брянского князя. За ними расположились бояре и дружинники жениха, а напротив, за другим параллельным столом, также примыкавшим к Дмитриеву, сидели, ближе к брянскому князю, Константин Михайлович, Василий Романович, их бояре и старшие дружинники, и замыкали стол седовласый черниговский епископ Арсений с двумя пожилыми священниками.

– Благослови же наш свадебный пир, святой отец! – громко сказал князь Дмитрий.

– Да благословит Господь эту славную трапезу и наших дорогих молодых! – пробасил, вставая и крестя столы, высокий священник. – Пусть же они будут верными супругами и примерными христианами!

 

ГЛАВА 16

ПОЕЗДКА В ОРДУ

Ранней осенью 1330 года, когда степная трава уже пожухла и дороги были хорошо протоптаны конскими копытами, телегами и ногами пеших путников, отряд московского князя Ивана Данииловича въезжал в Сарай-Берке.

Князь Иван пребывал в плохом настроении. Он прослышал о том, что его давний и непримиримый враг Александр Михайлович Тверской выехал из Литвы и вернулся в Псков.

– Он совсем не боится государя, – думал московский князь в раздражении, – и от этого только прибавляет себе уважения со стороны даже моих бояр! А тут каждое лето гнешь спину перед татарским царем!

Князь Иван был также недоволен и результатами поездки его людей к митрополиту Феогносту. В прошлом году его посланники побывали в Киеве и отвезли богатые дары. Но святитель в Москву не вернулся. Наоборот, он отправился на Волынь, принадлежавшую Литве и, казалось, прочно там засел.

– Куда нам до волынской земли! – думал князь Иван. – Там богатые города с каменными домами и церквями! Это не моя убогая и деревянная Москва…

1 мая князь Иван заложил каменную церковь поблизости от своего двора и повелел своим посланникам сообщить об этом митрополиту. Московские люди действовали очень осторожно, в соответствии с указаниями своего князя. Они обращались с митрополитом исключительно почтительно, привозили с собой богатые дары и жалованье с митрополичьих земель, рассказывали о процветании Московского княжества и особенно церкви. Они ни словом не обмолвились о неурядицах в княжеских делах, о тяжелом неурожае и голоде, обрушившихся на владимирскую землю, великим князем которой был Иван Калита. Хитрые москвичи, пребывая на Волыни, рассказывая лишь все хорошее, ни разу не предложили митрополиту приехать в Москву. Лишь намеками они давали понять, что были бы счастливы видеть своего святителя не на литовской Волыни, а на русской земле. Однако митрополит Феогност все еще обижался на князя Ивана Данииловича и для того, чтобы изменить его отношение к московскому князю, нужно было время. Последнему также подыгрывала политика великого литовского князя Гедимина, который скептически относился к православной церкви а, порой, и открыто требовал от священников проводить его политику и хулить всех правителей, не желавших с ним дружить. Постепенно святитель начинал ощущать давление литовских властей, их вмешательство в дела церкви, а, временами, и самый настоящий произвол. Не однажды митрополичьи обозы подвергались досмотру и даже ограблению!

Митрополит уехал из Киева по причине царившей там неразберихи. В полуразрушенном городе на княжении сидел молодой Федор Станиславович, ухитрявшийся служить двум хозяевам – и татарскому хану Узбеку, и великому литовскому князю Гедимину. Князь Федор отсылал довольно скромную дань в Орду, а в Киеве стояло большое татарское войско, которое тоже надо было кормить! С Литвой же киевский князь поддерживал лишь теплые отношения обещаниями личного участия в войне против крестоносцев. Но на деле он не служил в литовском войске, хотя приказы своего литовского покровителя был вынужден соблюдать, создавая достаточно трудную жизнь митрополиту и его слугам. Много бед доставили святителю Феогносту и татары, периодически вторгавшиеся к нему в дом и вымогавшие подарки. Татары могли в любой момент ворваться и в святой храм во время службы, насмехаясь над священниками и отнимая «святые дары». Да и сам князь Федор, науськиваемый литовцами, относился к митрополиту непочтительно и грубо. Когда же утомленный невзгодами Феогност уехал на Волынь, люди князя Федора и татары делали все возможное, чтобы задержать его отъезд.

Лишь на Волыни среди многочисленных русских бояр святитель ощутил какое-то успокоение, однако, постепенно он стал понимать, что той набожности и почтительности, которую он видел на московской земле, здесь нет.

Князь Иван Калита даже не мог себе представить, как был близок митрополит Феогност к возвращению на русский северо-восток! Лишь только неуспокоенная гордость святителя удерживала его в Литве. Митрополит, получая дары от московского князя, даже не мог подумать, как тяготится князь Иван его отсутствием! А последний, несмотря на видимое терпение, тяжело переживал отъезд святителя и даже, порой, не верил в его возвращение.

Вот и теперь, приближаясь к Сараю, он все думал и думал о позиции митрополита, но все никак не мог ничего лучшего придумать. На пути великого князя и его бояр не встретилось никаких препятствий. Периодически проезжавшие поблизости летучие татарские отряды узнавали князя и даже не пытались останавливать его караван. Так он и добрался до Сарая-Берке, располагавшегося немного дальше Сарая-Бату, первой татарской столицы на Волге, пришедшей постепенно в запустение и превратившейся в небольшое поселение с караван-сараями и стоянкой для конных дозоров, совершавших объезд примыкавшей к ордынским городам степи.

Въехав в татарскую столицу и расположившись в скромном караван-сарае, в привычной для него небольшой юрте, князь Иван немедленно послал своего боярина Мину с подарками к сарайскому епископу. Сам же он отправился в гости к татарским мурзам, но застал немногих. Как оказалось, хан Узбек пребывал в своем отдаленном кочевье, а вместе с ним путешествовали и его видные сановники.

В Сарае оставались лишь охранные отряды со своими военачальниками и престарелые вельможи, которые уже не могли странствовать.

– Опять придется томиться от скуки! – сокрушался московский князь, однако отсутствие хана располагало к успокоению и возможности обдумать каждый шаг.

Сарайский владыка пришел к московскому князю сразу же после обедни.

– Я рад тебя видеть, Иван! – сказал он, благословляя Ивана Данииловича и крестя его чело. – Благодарю за подарки! Святая церковь нуждается в помощи!

– Как идут дела, владыка? – спросил князь Иван епископа, когда он уселся на мягкий татарский диванчик за уставленный сладостями и дорогими напитками стол, напротив сидевшего на мягком топчане москвича. – Есть ли какие новости?

– Есть новости с русского Севера, сын мой, – ответил владыка. – Они касаются Александра, вернувшегося в Псков!

– Это я слышал, – кивнул головой князь Иван. – Я узнал об Александре, как только он отъехал из Литвы…Этот Александр слишком смел и упрям! Он не понимает, что с татарским царем шутки плохи!

– Да, это может закончиться бедой, – пробормотал владыка, отпивая из большой серебряной чаши и ставя ее на стол. – Однако у тебя отличное вино…

– Оно еще от моего батюшки! – с гордостью промолвил Иван Даниилович. – Он любил всякие диковины и хранил бочонки со старым греческим вином! Это из его запасов…Но поведай, святой отец, что ты еще узнал об Александре.

– Да вот, говорят, что Александр подружился с Литвой и даже заключил договор с поганым Гедимином! – погладил бороду епископ. – Он хвалился этим перед псковичами и обещал им создать в Пскове свою епископию!

– Епископию? – поднял брови Иван Даниилович. – Значит, Александр решил обосноваться в Пскове надолго! Может, даже на всю жизнь?

– Кто его знает! – вздохнул владыка. – Но говорят, что знатные псковичи во главе с Гаврилой Олсуфьевым решили просить епископства задолго до этого Александра! Псков давно отделился от Великого Новгорода. И псковичи не хотят быть в церковной зависимости от новгородцев. Они уже выбрали своего ставленника на место епископа – славного игумена Арсения…

– На это нужно согласие митрополита! – буркнул князь Иван. – Они сами не смогут решить такое дело!

– Это правда, сын мой! – кивнул головой владыка. – Надо предупредить нашего святителя, чтобы он не поддавался на их нелепые уговоры…Если все русские города захотят для себя епископов, святость просто растворится в таком море…А церковный порядок незыблем!

– А как предупредить об этом митрополита? – пробормотал князь Иван. – Если я пришлю своих людей с советами, он может рассердиться! А я боюсь ссориться со святителем! Он до сих пор обижается на меня за то, что я уговорил его припугнуть того Александра церковным проклятьем! А куда было деваться, если мне сам царь приказал? Я очень боюсь, что государь вновь пошлет меня на Псков против этого Александра!

– Ох, не следовало бы царя раздражать! – поднял руки сарайский епископ. – Разве ты не знаешь о судьбе Федора Стародубского? Из-за мелочи потерял голову: не досчитались каких-то пару гривен!

– Я слышал, что государь безжалостно казнил несчастного Федора! – покачал головой Иван Даниилович. – А вот теперь и меня ждет неминуемая беда! Я не сумел тогда вынудить Александра на поездку к царю!

– Ну, ты же оправдался, сын мой, – пробормотал епископ. – Зачем тебе нынче тревожиться? Ты не задерживаешь выплату серебра и во всем повинуешься государю…Да в делах веры ты набожен и праведен. Чего еще надо?

– Кто знает царские мысли? – задумчиво произнес князь Иван. – Я все думаю об Александре. От него столько бед! Я слышал не только о союзе Смоленска с поганым Гедимином, но и прочих недостойных делах Ивана Смоленского!

– А что там за дела, сын мой? – вскинул брови владыка.

– Да вот дружба между Смоленском и Литвой зашла так далеко, что Иван Александрыч стал принимать у себя заклятых царских врагов! Я уже говорил о союзе с Литвой, а вот теперь узнал, что Иван поддерживает связи с беглым Александром!

– Неужели?

– Да, святой отец. Недавно в Смоленск приходили литовские послы и с ними – князь Михаил Асовицкий, близкий друг Александра…

– Ну, это – пустяк! – вздохнул епископ. – Я об этом знаю!

– Откуда? – поднял голову князь Иван. – Это большая тайна!

– Эта тайна известна даже самому царю! – усмехнулся епископ.

– Вот так да! – заволновался князь Иван. – Неужели кто-то донес государю?

– Да никто не доносил! – буркнул владыка и подумал: – Уж если не ты или твои тверские враги, так кто еще на это способен?! – но вслух сказал: – Сюда недавно приезжал Дмитрий Брянский…Он побывал на приеме у царя и заходил ко мне. Князь Дмитрий поведал мне, что Михаил Асовицкий приезжал в Смоленск и просил великого князя Ивана, чтобы он приехал в Брянск и сосватал его, брянского князя, дочь за молодого Василия Кашинского. Ну, Иван Смоленский согласился быть тому молодому Василию за отца и послал сватами своих близких родственников…Они справились со своим заданием, и молодой Василий успешно женился…

– Но Дмитрий не послушал моих людей! – проворчал Иван Даниилович. – А вот смоленских князей пожаловал!

– Но ты сам ведь не ездил в Брянск, – возразил епископ, – а послал своих бояр…А разве можно заменить кем-нибудь себя или своего сына? Поэтому не обижайся на Дмитрия! Брянский князь теперь в силе и почете у самого государя! Значит, не надо с ним ссориться! Вот послушай. Дмитрий Романыч ездил к царю в дальние степи и преподнес ему там богатые подарки. А за свадьбу своей дочери – особый дар! И все царю рассказал!

– И о Литве? – поднял брови князь Иван.

– И о Литве, сын мой! – кивнул головой сарайский епископ. – Дмитрий уже скоро вернулся назад! Он и дня не побыл в царской ставке! А потом рассказал мне подробно обо всем!

– И царь не рассердился? – изумился князь Иван.

– Не только не рассердился, – улыбнулся владыка, – но даже обрадовался! Государь любит правдивые слова и верит брянским князьям: они никогда его не подводили! Кроме того, Дмитрий сильно угодил ему своими подарками! И показал свою храбрость: приезжал в такую даль лишь с сотней воинов! Так что дружи с Дмитрием, сын мой, а не ищи ссоры!

Уже темнело, когда сарайский епископ покинул юрту московского князя и ушел, сопровождаемый ожидавшими его во дворе людьми.

Князь Иван походил немного по юрте, позвал слугу и повелел ему убирать со стола. – И постели мне скорей! – распорядился он. – Я сегодня лягу пораньше…

Но не успел он удобно улечься, как вдруг вновь перед ним предстал молоденький слуга.

– Что тебе, Панко? – привстал со своей тахты князь. – Неужели приключилась беда?

– Тут, государь, к тебе пришла красивая девка! Говорит, от мурзы Ахмуда! – сказал, улыбаясь, мальчик.

– От Ахмуда? – усмехнулся князь. – Ну, тогда веди ее сюда и принеси свечу!

В княжескую спальню прошмыгнула молодая женщина и остановилась напротив лежанки Ивана Данииловича. За ней стоял со свечой в руке княжеский слуга.

– Освети ее лицо! – приказал князь.

Панко поднес свечу прямо к лицу женщины.

– А ты хороша собой, девица! – весело сказал князь и почувствовал, как у него что-то внизу зашевелилось. – И твои глаза такие синие…А губы полны и припухлы! Ты годишься на ложе! Как твое имя?

– Ясочка, князь-батюшка! – пробормотала своим нежным голосом девушка.

– Откуда ты? – настаивал князь.

– Из Литвы или лучше – волынской земли, – ответила девушка.

– Какова твоя цена за жаркую ночь? – перешел к делу князь Иван. – Или, может, хватит только любви?

– Я сюда пришла, батюшка, по воле мудрого Ахмуда! – тихо сказала девушка. – Мне надо две деньги за сладкую ночь…

– Две деньги?! – вскричал с возмущением князь Иван. – Да за эту мзду можно купить целого быка! Я согласен только на одну деньгу!

– Нет, батюшка, – развела руки девица. – Если ты не заплатишь мне настоящую цену, мой хозяин, славный Ахмуд, сильно обидится…Плати же, князь-батюшка, и я подарю тебе сладчайшие утехи!

– Да за такие деньги, – буркнул раздраженный князь, чувствуя, как его волнение улетучивается, – иди-ка ты, голубушка, куда подальше! Эй, Панко! – князь поднял руку. – Уведи же эту бесстыдницу отсюда! А завтра я пойду на рынок и куплю себе дешевую блядь! Нечего понапрасну растрачивать серебро! – И московский князь лег, смачно зевая, на спину.

Хан Узбек вернулся в свою столицу через две недели. Пришли вести, что он ждал каких-то нужных ему чужеземных посланников то ли из Византии, то ли из далекого Египта.

Князь Иван был вызван во дворец уже на следующий день по прибытии хана. Вопреки его ожиданиям, Узбек не был на него зол, а даже наоборот, приветливо выслушал хвалебные слова московского князя.

– Я доволен твоими подарками, Иванэ, – сказал ордынский хан, глядя на лежавшего у его ног князя, – и беззлобными словами! У тебя есть жалобы на других коназов?

– Пока нет, государь, – ответил Иван Московский, вспомнив совет сарайского епископа. – Наши бестолковые князья пока ничего не натворили!

– Я с удивлением тебя слушаю! – покачал головой хан Узбек. – Неужели, Иванэ, твое сердце не жаждет мести?

– Не жаждет, государь! – тихо молвил Иван Даниилович, подняв голову. – Зачем мне думать о мести, если мой государь этого не велит?

– Ну, тогда якши, Иванэ, – весело сказал хан Узбек. – Ты не похож на своего хитрого брата! Что ж, значит, на этом все…Поезжай к себе домой хоть сегодня! Я отпускаю тебя, потому что у меня сейчас много важных дел. Иди же, Иванэ, но не забывай о своем долге перед нами!

 

ГЛАВА 17

НОВГОРОДСКИЕ ГОСТИ

В солнечный сентябрьский день 1331 года к Брянску подъехала большая группа знатных людей со слугами и воинами. Возглавляли шествие новгородский архиепископ Василий, по прозвищу «Калика», одетый в скромную, подбитую беличьим мехом черную рясу, с большим золотым владычным крестом, висевшим на тяжелой золотой цепи на его худенькой шее, и новгородские «лучшие люди» – Кузьма Твердиславович, важный седобородый старец, Варфоломей Остафьев, молодой, стройный сын новгородского тысяцкого и другие бояре, одетые в богатые парчовые одежды с длинными бобровыми шапками на головах.

Брянский князь Дмитрий Романович только что вернувшийся со своими людьми из очередной поездки в Орду, был чрезвычайно удивлен: еще ни разу, как ему говорил черниговский епископ Арсений, такие знатные новгородцы в Брянск не приезжали.

Брянцы даже растерялись и не встретили неожиданных гостей «хлебом-солью». Сам же князь Дмитрий узнал об их приезде лишь из слов своего молодого слуги, вбежавшего в княжескую думную светлицу как раз в то время, когда князь рассказывал о своей поездке в Сарай. Это путешествие, как всегда, прошло успешно, и ордынский хан, несмотря на то, что потерял своего любимого сына Тимура, умершего от неведомой болезни, принял брянского князя уже на второй день его пребывания в Сарае. Благосклонно выслушав соболезнования из уст русского князя и осмотрев дорогие подарки, привезенные Дмитрием Романовичем, хан остался доволен и сразу же отпустил его назад домой. Дорогой также не случилось никаких происшествий: при хане Узбеке в степи установился относительный порядок, разбойничьи отряды исчезли, и некоторые беспечные купцы, сберегая деньги, нанимали в свои торговые караваны все меньше и меньше воинов.

Рассказ уже подходил к концу, и князь был сильно раздражен вторжением слуги, который, не обращая внимания на тишину в светлице, перебил его речь и быстро доложил о гостях.

– Ах, ты, бесстыжий стручок! – буркнул Дмитрий Романович, уставясь своими сердитыми, потемневшими от гнева глазами на слугу. – Тебе уже перевалило за тридцать, а ты так и не понял, что нельзя перебивать своего князя! Пора уж тебе, Бенко, в мою дружину или на другую, более важную работу! Засиделся ты в отроках, имея жену и детей! Я как-то упустил тебя из виду!

Напуганный Бенко упал на колени. – Пощади меня, княже, за верную службу тебе и твоему славному батюшке! – взвыл он, катаясь на полу перед сидевшим в кресле князем.

– Ладно, Бенко, – усмехнулся князь, – прощаю тебя, глумного! Однако же от моей светлицы отрешу! Эй, Бермята! – Седовласый княжеский огнищанин встал со скамьи и приблизился к князю. – Подумай потом, Бермята Милкович, и подыщи мне холопа помоложе…И дай место при дворе этому непутевому Бенко. Но не обижай его – пусть себе безбедно живет!

– Так и будет, батюшка, – склонился в поясном поклоне огнищанин. – Все сделаю, как ты приказал!

– Ну, тогда садись, Бермята, – кивнул головой князь, а ты, Бенко, иди в простенок и жди себе замену!

– Благодарю, батюшка, – промычал, вытирая слезы, здоровенный бородатый мужик. – Я буду трудиться, не покладая рук, чтобы оправдать твое доверие!

– А теперь ты, мой славный воевода Супоня, доложи об этих новгородцах! – нахмурил брови брянский князь. – Я назначил тебя, такого молодого, на высокую должность по настоятельной просьбе твоего батюшки! И я надеюсь, что ты вскоре станешь достойным своего места! В твоих жилах течет княжеская кровь! Самого великого Романа Михалыча! Говори же, почему меня заранее не предупредили о приезде знатных гостей? Неужели на наших дорогах уже нет ни застав, ни дозоров?

– Не знаю, батюшка князь, – развел руками двадцативосьмилетний рослый, под стать самому князю, красавец. Старики говорили, что именно он очень сильно был похож на своего славного предка! – Но я проведу тщательное расследование! Мне не верится, что на дорогах не было дозоров! Думаю, что наши люди встретили этих новгородцев, но не придали значения их знатности, приняв за обычных купцов…Видимо, они по этой причине не прислали к нам гонца!

– Ладно, Супоня, – сказал, успокоившись, князь. – А как там твой больной батюшка, Борис Романыч?

– Пока еще жив, пресветлый князь, – кивнул головой воевода Супоня Борисович, – но он сильно страдает от ран, полученных под Киевом! Если бы не лекарь Велемил…

– Ох, я тут заговорился и совсем забыл о новгородцах! – вскричал, схватившись за голову, князь. – Бегите же, мои славные бояре, за владыкой и встречайте этих нежданных гостей! Да ведите их быстрей сюда, в нашу думную светлицу!

Все бояре подскочили со скамей и помчались, сломя голову, к выходу. Перед князем остался лишь один воевода.

– Да, Велемил – именитый лекарь…, – пробормотал брянский князь, успокоившись. – Небось, он уже дряхлый старик?

– Ему больше ста лет, княже! – кивнул головой воевода. – Горожане говорят, что он – бессмертный колдун! И его сыновья – Овсень и Третьяк – уже не молоды: давно перешагнули за шестьдесят! Даже внуки Велемила постарше нас будут! Чудесны Божьи дела!

– Это так, Супоня, – улыбнулся князь Дмитрий. – Эти знатные лекари именно от Господа! Тогда тебе нечего бояться за жизнь своего батюшки…

– Но этот древний Велемил говорил, княже, – молвил, едва не плача, княжеский воевода, – что нет надежды на долгую жизнь батюшки…Он жив только благодаря лекарским травам и припаркам!

В это время хлопнула дверь, и в княжескую светлицу вошел епископ Арсений, державший под руку новгородского владыку Василия. За ними следовали важные, располневшие от новгородского изобилия, знатные посланники. Архиепископ Василий был намного ниже ростом брянского владыки. Однако, будучи худеньким, даже сухощавым, он не производил впечатления убогого калеки. Приблизившись, прихрамывая, к княжескому креслу, он поднял руку и сказал: – Благослови же, всемогущий Господь, молодого и красивого брянского князя! Даруй ему здоровье, силу и долгие годы!

Перекрестив склонившего свою красивую русую голову князя, владыка Василий, сделав вместе с Арсением Черниговским шаг назад, пристально вгляделся в лицо брянского князя. Дмитрий Романович почувствовал, как его охватил какой-то теплый поток и увлек куда-то вверх! Из глаз новгородского архиепископа струилась невероятная доброта и что-то такое, что заставило князя задрожать и даже прослезиться! – Здравствуй, славный владыка! – с трудом пробормотал он. – Мы рады видеть тебя в нашем древнем городе…Садись же, святой отец…

– Теперь я понимаю, сын мой, – сказал красивым певучим голосом, лишенным басовитых ноток, которыми обладал епископ Арсений, владыка Василий, – почему тебя называют «Красивым»! Я никогда не видел такого красивого лица! Я также чувствую, что ты – превосходный воин и отменный правитель! У меня теперь нет сомнения в том, что брянцем очень повезло с таким славным князем!

– Твои слова приятны, владыка, – пришел в себя, наконец, князь Дмитрий, – и пышут горячей добротой! Однако я вижу, что не столько повезло брянцам под моей рукой, сколько новгородцам под твоим праведным благословением! Садитесь, дорогие гости, – князь указал рукой на передние скамьи. – А сейчас, пока мои люди готовят нам достойную трапезу, поведайте о своих славных делах и причинах столь далекого путешествия!

Новгородцы уселись на переднюю скамью рядом с высшими священниками. Брянские бояре поспешно заняли свои места за их спинами.

И новгородский архиепископ, разгладив свою длинную седоватую бородку, начал рассказывать о своем пути и дорожных приключениях.

В июне в Новгород приехал посланец митрополита Феогноста с его приказом к только что избранному архиепископу Василию: срочно ехать к святителю на Волынь, чтобы получить законное благословение. Известно, что без «рукоположения» митрополита новгородский архиепископ лишь исполнял «владычные дела». Поэтому Василий Калика, сопровождаемый делегацией из «лучших людей», выехал на Волынь. Двинулись туда ближним путем, через Литву, однако, как оказалось, это было неудачное решение. По пути их пленили по приказу великого литовского князя Гедимина и надолго задержали. Находясь под давлением литовских властей, знатные новгородцы были вынуждены подписать «литовскую грамоту», по которой старший сын Гедимина Наримант получил «в кормление» обширные куски Новгородчины: Ладогу, Орехов городок, Карельскую землю и половину Копорья. Лишь только после этого архиепископ с сопровождавшими его людьми смогли проделать дальнейший путь. Наконец, им удалось приехать в августе во Владимир-Волынский. Туда же прибыли и послы из Пскова от князя Александра вместе с игуменом Арсением, которого псковичи хотели «поставить владыкой». Того же хотел и великий литовский князь Гедимин, приславший своих людей к митрополиту Феогносту с требованием – «утвердить святого Арсения!» Однако разгневанный митрополит с этим не согласился. Он собрал совет из видных церковных деятелей, пяти епископов – Афанасия Владимирского, Григория Полоцкого, Иоанна Холмского, Марка Перемышльского и Федора Галичского – и, поговорив с ними, отказал всем ходатаям в создании псковской епископии. – В делах церкви вам следует подчиняться Великому Новгороду, как это было с древних времен! – постановили церковные пастыри.

В этот же день, 25 августа, митрополит возвел в сан новгородского архиепископа Василия Калику. – В ту ночь над церковью стояла волшебная звезда! – подчеркнул владыка Василий, глядя, как внимательно его слушают князь Дмитрий и брянские бояре.

1 сентября новгородцы, возглавляемые своим владыкой, выехали из Волыни в сторону Киева. – Но наш путь из литовской земли был труден и опасен! – сказал, мрачнея, новгородский владыка. – Мы добрались до Киева с большой тревогой: ждали преследований от безжалостного Гедимина, который мог отыграться на нас за свою неудачу с псковским епископом!

Они еще не дошли до Киева, когда их настиг вестник от митрополита Феогноста с тревожным сообщением: за ними гонятся три сотни литовских воинов!

Тогда новгородцы, не останавливаясь в Киеве, пошли к Чернигову. Но не успели они войти в этот жалкий, огражденный забором городок, как вслед за ними туда ворвались конные татары, возглавляемые киевским князем Федором.

– Этот Гедимин приказал князю Федору, – говорил Василий Калика, – ограбить нас и взять в плен! Но мы не испугались татар, которых было около пяти десятков, огородились от них телегами, а наши воины стали пускать во врагов каленые стрелы… Тогда злобные враги поняли, что мы не собираемся сдаваться, и прислали к нам людей, выпрашивая у нас серебро. Но мы знали, что за нами идет большой литовский отряд и предпочли откупиться серебром, чем попасть в поганский плен…И мы отдали им несколько серебряных гривен, а потом, когда наглые враги отступили, быстро поехали вперед и успокоились только тогда, когда достигли твоей брянской земли…По дороге мы каялись, что не пошли по этому пути на Волынь…Мы даже не могли себе представить такой тихой и добротной дороги! Мы наслушались всякого, сын мой Дмитрий, о твоей земле. Одни нам говорили о тебе, как о злом и жестокосердом правителе. Другие – что ты служишь двум господам – поганому Гедимину и татарскому царю Узбеку! Поэтому мы ждали здесь всякой беды, но когда приехали сюда, увидели тебя и твои порядки – поняли, что мы напрасно тебя боялись! Нет правды в словах коварных людей!

– Это связано с князем Иваном Московским, святой отец? – спросил, подняв вверх брови, князь Дмитрий. – Это он так о нас рассказывал?

– У меня нет права очернять тех или иных князей, сын мой, – уклончиво ответил новгородский владыка, – и ссорить тебя с ними…

– Ну, тогда я скажу тебе, святой отец, всю правду! – усмехнулся Дмитрий Романович. – Я, в самом деле, служу татарскому царю! И каждый год самолично отвожу в Сарай царский «выход«…Однако я пока ни разу не ходил в татарские походы и не сражался за царя…Я думаю, что у царя нет желания призывать меня на войну. А с Литвой я просто живу в мире. Литовцы как-то приходили сюда с большим войском, но я, не желая проливать кровь своих людей, откупился от них серебром. Но у меня нет ни союза, ни договоров с воинственным Гедимином! Я хозяин в своей земле не по воле Гедимина, а по царскому жалованью! Я также не хочу иметь союза с жалкой и коварной Москвой! Все деяния московских князей – это стыд и позор! Они создают усобицы между братьями и оговаривают честных князей! За что нам благодарить Москву? За то, что они погубили многих прекрасных русских правителей! Я сам не раз оправдывался перед государем из-за их оговоров! И государь поверил мне, а не Юрию! И вот Юрий потерял голову за свои злые дела…И хотя сейчас в Москве восседает его брат Иван, я ему нисколько не верю!

– Однако же надо мириться, сын мой, – добродушно сказал архиепископ. – Даже самый плохой мир лучше славной войны!

– У меня нет вражды к тому Ивану, – улыбнулся Дмитрий Романович, – и я никогда не совершал дурных поступков против Москвы! А когда его люди проезжали через Брянск, это было два года тому назад, я встретил их со всем уважением и заботой…

– Хорошо у тебя, сын мой, – сказал, потирая руки, новгородский владыка. – Земля, поди, лесная, но людьми очень богата! Столько народа нет ни в московской земле, ни даже в новгородской!

– Их жизням у меня ничто не угрожает! – весело молвил брянский князь, вставая. – Я живу в мире и покое и с Ордой, и с Литвой, стараясь никого не раздражать…Литовцы хорошо знают о моем миролюбии, подкрепленном надежным и сильным войском…Вот почему здесь тишина и благодать…

– Да благослови тебя Господь, сын мой! – сказал, поднимая обе руки вверх, новгородский архиепископ. – Так и держи в своих руках брянскую землю и сохраняй свою мудрость умелого правителя!

– А теперь к столу, дорогие гости! – распорядился Дмитрий Романович. – Попробуйте моих скромных яств и отдохните душой от своей тяжелой дороги!

 

ГЛАВА 18

В ДАЛЕКОМ ПСКОВЕ

В холодный декабрьский день 1331 года князь Александр Михайлович сидел в думной светлице княжеского терема в своем большом кресле. Окруженный псковскими боярами, он слушал подробный отчет вернувшихся из Волыни своих верных людей – тверских бояр, отправившихся вместе с ним в изгнание.

Сначала говорили только те бояре, которые сопровождали на Волынь псковского игумена Арсения – Александр Морхинин и Игнатий Бороздин. Боярин Александр рассказал о своей встрече с великим литовским князем Гедимином и о поддержке, которую тот оказал псковской делегации. – Славный Гедимин тогда передал святому Феогносту свое пожелание, чтобы он утвердил старца Арсения на псковское епископство, – пояснил боярин, – и послал на Волынь своих людей с дорожными грамотами и припасами, выданными нам помимо псковских харчей…Могучий Гедимин надеется, что Псков в скором будущем станет литовским городом и поэтому нам помогает…

– Псков не будет под литовской пятой! – бросил сидевший за спинами тверских бояр пскович Гаврило Олсуфьев. – Пусть Гедимин заботится о своей Литве! Мы не раз приглашали литовских князей к нам на службу…Они приходили, но сидели здесь недолго и уезжали назад! Литовские князья нам дорого обходятся! Они хотят получать наше жалованье, пребывая в Литве! А теперь – и неудача с владыкой! Митрополит совсем не прислушался к предложению Гедимина! И мы опять остались без епископа! А из Волыни мы ушли со стыдом и позором! Это объяснимо и нерадивостью твоих людей, княже! Они не раз там говорили о вольностях Пскова и сравнивали с ним Великий Новгород! Все боялись, что наш город станет свободней Новгорода! А это серьезно помешало общему делу!

– Это правда, Александр? – князь нахмурил брови. – Неужели вы сорвали такое важное дело?

– Неправда, великий князь! – возразил Александр Морхинин. – Мы говорили, порой, непотребные слова о городских вольностях, но все делали так, как хотели ты и псковичи!

– Во всем виноват Гедимин! – громко сказал боярин Игнатий. – Зачем он задерживал и унижал новгородцев? Пусть бы себе свободно ехали на Волынь и утверждали на владычество Василия Калику! Отец Василий – не враг нам! Этот новгородский владыка добр и ласков к псковской земле…Я не раз слышал его речи, полные сочувствия к нашим делам. Он ничего не имел против утверждения нашего благочестивого Арсения! Но советовал иметь терпение и смирение…И мы вели себя достойно, но литовцы все испортили! Зачем они угрожали новгородцам смертью? И к чему было пугать самого митрополита? Они добивались своей цели не богатыми подарками, а злыми словами! Было хорошо видно, что святой митрополит разгневался! Вот вам и причина нашей неудачи! А мы, твои честные люди, не виноваты!

– Да, литовцы поступили неосмотрительно, – промолвил, кивнув головой, князь Александр. – Скоро они совсем выживут митрополита из Волыни! А тут этот жадный Иван Калита! Он всегда готов принять к себе святителя! Говорят, он уже не раз присылал за ним своих людей!

– Это так, великий князь, – кивнул головой Игнатий Бороздин. – Мы об этом слышали. Иван Московский прикинулся этакой хитрой лисой и каждый год шлет богатые подарки греку-святителю…Ясно, что заманивает его к себе в Москву! Митрополит нужен ему для усиления своей власти! Чтобы получить себе в союзники православную церковь!

– Этот злокозненный Иван медленно плетет свою липкую паутину! – буркнул Александр Михайлович. – Вот уже опутал своими хитростями и нашу Тверь! Мой брат Константин сидит в Твери не как хозяин, а будто робкий гость! И всеми делами там заправляет его бесстыжая супруга Сонька, дочь покойного Юрия!

– Лучше бы там сидел молодой Василий! – вмешался в разговор боярин Иван Акинфиевич. – Он хотя бы тверич, а не московский родственник…У него вот недавно родился сын! Назвали тоже Василием…

– Пусть Василий тихо сидит в своем Кашине! – покачал головой князь Александр. – Ему не надо ссориться с Иваном Московским! Это хорошо, что он породнился с Дмитрием Романычем! Брянский князь силен, богат и дружен с нашей Тверью! Нам пригодится поддержка могучего Брянска!

– Он уважил и тебя, славный князь! – сказал, улыбаясь, Федор Акинфиевич. – Прислушался к твоей просьбе, пусть и переданной через Михаила Асовицкого и его смоленских родственников, а московских послов, набивавшихся в сваты, отверг! Нет сомнения, что он принял бы и тебя с почетом и уважением!

– Ты напомнил мне о том славном Михаиле! – повеселел князь Александр. – Я был на его свадьбе, там, в литовской земле! И видел его красавицу-супругу…Эта прелестная литовка, как я недавно узнал, родила ему сына! Мальчика назвали Романом…Теперь он будет Роман Михалыч Асовицкий!

– Он не случайно так назвал своего сына! – буркнул Игнатий Бороздин. – У Михаила есть серьезные замыслы!

– Какие там замыслы? – усмехнулся князь Александр. – Имя-то дают попы! И при этом заглядывают в святцы! Так что, дитя назвали в честь какого-то святого или видного правителя…

– Такие благочестивые порядки, батюшка, – засмеялся Гаврило Олсуфьев, – существуют только в Твери и Москве, где процветает православная церковь…Но в других землях, даже новгородских и псковских, имена детей зависят от воли их батюшки и матушки! А церковь этому не противится…Также и в Литве…Вот князь Михаил и дал имя своему сыну…А почему такое – не знаю…

– А что ты тут заподозрил, славный мой Игнатий? – поднял брови князь. – Какой ты видишь умысел?

– А вот какой, великий князь, – поднял голову боярин Игнатий. – Разве ты не знаешь, что этот Михаил Асовицкий ведет свою родословную от брянского князя Романа Старого?

– Ну, я слышал, что великий Роман Михалыч – его прадед, – кивнул головой князь. – Об этом мне говорил сам Михаил. Значит, ты считаешь, что он прочит своего сына в брянские князья? Я правильно тебя понял?

– Правильно, славный князь! – буркнул Игнатий Бороздин. – Разве ты не знаешь, что у Дмитрия Брянского нет сыновей? Только одни дочери…

– Но в этом случае наследниками Дмитрия могут стать либо мой брат Василий, либо его сыновья! – нахмурился князь Александр. – Как раз у Василия родился сын, кровный внук Дмитрия Брянского…И мой племянник!

– Но он – Василий Василич, а не Роман Михалыч! – прогудел боярин Иван Акинфиевич. – Пусть кровь Дмитрия, но не кровь Романа!

– Много воды утечет, пока совершаться такие дела! – сказал из дальнего угла княжеской светлицы недавний посланник на Волынь игумен Арсений. – Зачем заранее беспокоиться? Известно, что такие дела не решаются без Божьей воли…Нечего беспокоить себя и Господа без необходимости!

– Выйди-ка вперед, святой старец! – молвил, поднимая руку, князь Александр. – И садись здесь, на переднюю скамью! Расскажи нам последние новости.

Отец Арсений встал и, пройдя между рядами псковской знати, занял предложенное ему место.

– Этот год очень тяжелый, славный князь, – начал он своим громким басистым голосом. – Много бед случилось на святой Руси. Скончались многие знатные люди…Так, весной умер князь Федор Василич Ростовский…А его городскую долю захватил Иван Калита!

– Как же так? Ведь у покойного Федора есть наследники! – возмутился боярин Иван Акинфиевич. – Молодой князь Андрей! И другой, старший брат, Константин Василич, владеющий половиной Ростова! Разве он не наследник?

– Иван Московский наложил свои руки на их наследство, – продолжил игумен, – а сына покойного князя Федора, Андрея, оставил в Ростове только служилым князем! Больше нет того Сретенского удела в Ростове!

– Вот какой хищник! – буркнул Александр Михайлович. – Готов заграбастать все земли! Он дождется и наследства Константина…И завладеет другой половиной Ростова – Борисоглебской…Куда Константину тягаться с Москвой: он ведь женат на дочери Ивана, Марье!

– А вот и другая смерть! Скончался Александр Василич Суздальский! – пробормотал недовольный прерыванием его речи отец Арсений. – Видите, какой нынче год?

– Неужели этот алчный Иван приберет теперь и Суздаль? – вздрогнул князь Александр. – Тогда Москва совсем ожиреет!

– Навряд ли пока, – покачал головой игумен Арсений. – Константин, брат покойного князя Александра, съездил в Орду и выпросил у государя ярлык на Суздаль! Словом, опередил бессовестного Ивана…

– Вот как получилось! – усмехнулся князь Александр. – Юрий, Иван и даже их батька Даниил боролись с Тверью за власть, а тем временем Суздаль тихо и спокойно отделился от владимирской земли…И теперь свободный удел! Это дело поддержал и татарский царь! Как ни смешно, но великое княжение раньше называлось «Суздальским», но столицей был Владимир! А теперь и княжение и столица стали с одним названием – «владимирская земля»! Не за горами то время, когда и Суздаль станет великим, стольным городом! Однако рассказывай дальше, святой отец, что там еще приключилось.

– Да вот недавно в Москве случился пожар, – опустил голову игумен, – и выгорел весь город, даже кремль! Господь сурово карает князя Ивана! Тяжело заболели его верные слуги – любимый боярин Федор Бяконт и престарелый тысяцкий Протасий…Последний уже передал свое место сыну Василию…А сам Иван Данилыч отправился, не взирая на снег и холод, к царю в Орду, прихватив с собой твоего брата Константина…

– Вот это, в самом деле, наказание Господне! – сказал, краснея от гнева, князь Александр. – И пожар, и болезни его любимых бояр – это все за грехи!

– Вот и супруга этого Ивана, Алена, заболела…, – добавил отец Арсений.

– Однако Иван продолжает хитрить и строить козни! – возмутился Александр Михайлович. – Теперь вот повез с собой запуганного им Константина! Не нашел другого времени! В такой холод и при болезни супруги! Неужели опять что-нибудь задумал?!

– Кто знает его хитрости? – пробормотал игумен Арсений. – И нам от них не сладко! Москва уже опутала Великий Новгород…А там и до Пскова – рукой подать!

– Ну, уж если до Пскова…, – поднял руку князь Александр. – Пусть только сунется! Пока я тут и пребываю в союзе с Литвой, Ивану с нами не справиться! А вот если опять натравит на меня митрополита…Но святитель пока, слава Богу, на Волыни…

В это время открылась дверь, и в княжескую светлицу вбежал мальчик-слуга. – Великий князь! – крикнул он с порога. – К тебе – важный посланец из Литвы!

– Тогда проси! – приказал князь. – Узнаем литовские новости.

В полной тишине в светлицу вошел рослый, одетый в длинную баранью шубу, литовец. С обнаженной головой, держа в руке богатую шапку из куньего меха, он проследовал по проходу, разделявшему боярские скамьи, прямо к княжескому креслу и низко, поясно, поклонился. Затем, повернувшись лицом к собранию, а к князю – спиной, он вновь сделал поясный поклон сидевшим. – Здравствуйте, князь Александр, твои люди и славные псковские бояре! – сказал он на хорошем русском, вновь повернувшись лицом к князю и прищурив свои серые, стальные глаза. – Вам привет от великого и могучего князя Гедиминаса!

– Здравствуй, славный гонец! – кивнул головой князь Александр, не вставая. – Говори, с чем пожаловал: с радостью или горем?

– С горем, русский князь, – ответил литовский посланец. – Не хочу отнимать у тебя много времени и скажу кратко. Нам сейчас нужны воины!

– Неужели славный князь Гедимин готовится к походу?! – подскочил со своего кресла князь Александр. – В зиму и холод? Это неплохо!

– Отрадно видеть твою готовность к войне, славный князь! – сказал литовец, потирая свой длинный, красный от мороза нос. – Но пока еще никуда идти не надо, а следует только соблюдать полную боевую готовность! Пришли известия, что на Севере зашевелились немецкие крестоносцы…Вот наш господин и прислал меня к вам, чтобы заранее предупредить о возможном походе. А пока великий князь отправил на границу дозоры и сразу же, если будет обнаружена угроза, пришлет за тобой!

– Хорошо, славный вестник, – улыбнулся князь Александр. – В нас не сомневайтесь! Мы по первому зову соберем своих воинов! И охотно пойдем на любую войну: разогреем тогда кровушку и разомнем плечи! Это настоящее княжеское дело! Готовьтесь же, мои славные люди!

– И мы всегда готовы собрать народное ополчение! – поддержал князя псковский посадник Гаврило Олсуфьев. – Пусть лучше наши люди громят крестоносцев в Литве или на немецком Севере, чем допускать их сюда, под стены Пскова!

 

ГЛАВА 19

НЕУДАЧА ИВАНА СМОЛЕНСКОГО

Весной 1332 года великий смоленский князь Иван Александрович прибыл в Сарай-Берке. С большим трудом добрался страдавший болями в спине седобородый старик до татарской столицы вместе со старшим сыном Святославом и двумястами дружинниками.

Ордынский хан только что отпустил домой московского и великого владимирского князя Ивана и был в плохом настроении: после смерти сына он никого не хотел принимать. Лишь для Ивана Данииловича и некоторых других, угодивших ему князей, он сделал исключение. Хитрый москвич сумел добиться своими богатыми подарками и грубой лестью расположения сначала ханских вельмож, затем – его жен и, наконец, самого хана. Князь Иван Даниилович довольно быстро распознал вкусы Узбек-хана, его привычки и отвращение к грубой клевете. Поэтому московский князь действовал сообразно полученным сведениям: делал вид, что всем доволен, постоянно благодарил хана едва ли не за солнечный восход и никогда ни на кого не жаловался! Прикинувшись правдолюбцем, князь Иван, порой, добивался своих целей просто рассказами о том, что он якобы случайно узнал. Таким образом, ему удавалось сообщить хану под видом обычных сведений и факты, порочившие его противников.

Медленно, но верно он настроил Узбек-хана против великого смоленского князя Ивана Александровича, рассказав, что последний поддерживал тесные связи с Литвой. И это была правда! Другое дело, как эти сведения хану подавались! Об этом знали лишь ближайшие приближенные хана. Вот почему князь Иван Александрович, услышав, что Узбек-хан не спешит его принимать, заподозрил неладное и решил навестить своих старых ордынских знакомцев. Прежде всех, он посетил мурзу Асадая, преподнес ему богатые дары, но тот ничего не знал. – Наш государь жестоко страдает. Он все скорбит по своему любимому сыну, – сказал он. – Поэтому ему не до тебя…Он только недавно говорил с коназом Иванэ из Мосикэ, но больше никого не принимал…Но я не знаю, о чем они беседовали. Там еще были лишь наш славный имам и мудрый Субуди-сайд…Но не было заметно гнева на лице государя…

Старый князь Иван ходил и к другим ханским вельможам, но ничего от них не узнал. – Хорошо бы дождаться Дмитрия Брянского, – думал он, – и тогда послать его человека к тому Субуди. Дмитрий и его люди дружны с царским советником!

Сам же он не решился идти к высшим ханским людям. – Все говорят, что Субуди – бескорыстный и жестокий человек! – рассуждал он. – Тогда зачем мне навлекать на себя его гнев?

Дмитрий же все в Орду не приезжал, и старый князь скучал от безделья.

Княжеские дружинники, однако, находили себе развлечения. Ведомые княжичем Святославом, они охотно выезжали на речные просторы, забрасывали в Волгу привезенные с собой сети и почти ежедневно доставляли к княжескому столу богатый улов. Свежая стерлядь, огромные осетры и белуги постоянно украшали княжеский стол. Часть рыбы по указанию великого смоленского князя слуги отправляли местным православным священникам, а лучшие образцы – сарайскому владыке.

Княжеские люди посещали и злачные места. За весьма скромную плату они встречались с «веселыми девицами» в окраинных сарайских юртах, где некоторые мурзы содержали купленных на базарах или пригнанных ими из чужих земель пленниц. Последние были выучены татарами для ублажения посетителей-мужчин, чтобы «отрабатывать господский плов».

К старому князю Ивану и его сыну Святославу еженощно приходили прекрасные рабыни и за приличную мзду ублажали обоих.

Княжич Святослав, будучи еще человеком молодым, охотно встречал чаровниц. А вот Иван Александрович вынужден был принимать красавиц лишь из нежелания ссориться с их хозяевами накануне встречи с ордынским ханом. – Не хочется обижать знатных людей, – рассуждал он про себя, – и плодить новых врагов!

Так тянулись дни и ночи. Отдохнувший за день князь сильно уставал по ночам и мечтал о возвращении домой. К тому же его тяготили значительные расходы: татарские серебряные монетки, которых он наменял за серебряные слитки-гривны, постепенно иссякали…

Почти два месяца прожил смоленский князь в ордынской столице и уже отчаялся дождаться ханского вызова, как вдруг в самом начале июня последовало приглашение хана на облавную охоту.

Как-то вечером князь Иван Александрович возвращался в свою гостевую юрту после посещения православного храма, где он отстоял службу и отдохнул душой, помолившись и побеседовав с сарайским епископом.

– Сюда недавно приходил царский человек, мой господин, – сказал ему молодой слуга сразу же при входе, – и пригласил тебя с княжичем Святославом на охоту!

– Значит, на охоту, Почай? – переспросил князь слугу, не зная, радоваться ему или горевать.

Но княжеский сын Святослав, который вскоре пришел из соседней юрты к отцу, успокоил его. – Это хорошо, батюшка, – сказал высокий, худощавый, русоголовый княжич, улыбаясь во все лицо своей доброй улыбкой. – Значит, государь вспомнил о нас и оказал нам большую честь!

Ранним утром смоленские князья вместе с двумя десятками своих конных дружинников выехали на окраину ордынской столицы. Там, сразу же за последними юртами, их ожидали татары. Знатные люди, сидевшие на своих небольших, но выносливых лошадях, сбились в кучку и что-то между собой обсуждали. Невдалеке от них стояли конно и пеше их слуги, ждавшие от своих господ приказаний.

Князь Иван, сопровождаемый переводчиком и сыном, подав знак своим воинам остановиться, приблизился к ханским вельможам. Он неплохо говорил по-татарски, но на всякий случай держал с собой толмача, чтобы «не допустить неосторожного слова». – Салям галяйкюм, славные люди! – сказал он, прервав разговор татар. – Удачи вам и здоровья!

– Вагаляйкюм ассалям! – буркнули передние всадники. – И тебе – здоровья, Иванэ, а также – удачи, хотя ты уже стар!

– Это еще почему?! – возмутился сидевший в красивом, посеребренном персидском седле мурза Асадай. – Зачем попрекать этого почтенного уруса его годами? Мы не знаем, кто из нас старше телом и душой! Это только Аллах ведает! Этот коназ каждую ночь принимает молодых женок и покоряет их своей силой! Об этом знают все в нашем Сарае! Поэтому он еще не стар! Стыдитесь своих глупых слов!

Князь Иван покраснел от смущения и с благодарностью посмотрел на своего знакомца. – Не зря я подаю ему бакшиш в каждый свой приезд! – подумал он, но вслух сказал: – Благодарю тебя, могучий Асадай, за доброе слово! Но эти именитые люди правы: я уже старик! Пора мне на покой! Я же приехал сюда, чтобы просить государя о милости, чтобы он разрешил передать мой удел старшему сыну…

– Не спеши с этим, Иванэ, – сказал с грустью мурза Нагачу. – Нельзя передавать свою власть сыну при жизни! Пусть он будет твоим помощником или соправителем, но от власти не уходи…Не ищи себе горя!

Вдруг со стороны города донесся звонкий цокот копыт приближавшегося всадника, и перед собравшимися охотниками предстал богато одетый в зеленый шелковый халат и такую же блестевшую на солнце чалму ханский слуга. – Мурза Товлубей! – крикнул он, глядя на толпу татарской знати. – Великий государь поручил тебе управлять всеми людьми и вести облавную охоту! Сам же он вскоре сюда пожалует!

– Якши! – сказал довольный молодой мурза Товлубей. – Это для меня большая честь! Однако куда же нам загонять зверей?

– А ты пошли всех людей на облаву так, чтобы они встретились за большим курганом с памятным камнем! – пояснил ханский слуга. – А государь приедет к тому кургану! Пусть же мурзы и эмиры стоят у того болвана и ждут великого хана! – И он, резко повернув своего коня, поскакал назад.

– Готовьтесь, знатные люди! – поднял руку веселый Товлубей. – Пойдем к тому кургану! А ты, Ахмуд, скачи к загонщикам и передай им повеление великого хана! Пусть поторопятся! Надо вовремя подогнать зверей к самому государю!

– Будет сделано! – крикнул мурза Ахмуд, неохотно разворачивая своего коня в сторону столпившихся слуг и воинов. Он с большим трудом сумел сдержать ярость и отъезжал с серым, как степной камень, лицом.

Прочие татарские вельможи тоже были обижены. – Товлубей слишком молод, – буркнул мурза Джочи-Хасар, – чтобы повелевать нами, именитыми людьми! – Однако он лишь тем и ограничился и, не желая гневать Узбек-хана, поскакал вслед за всеми, догоняя молодого мурзу.

Князь Иван, помахав рукой своим воинам, поскакал за знатными татарами. Его сын Святослав и переводчик Сапун Волевич ехали за ним. А дружинники, поняв по своему княжеский знак, замыкали скачку.

Татары стремительно мчались вперед, и русские вынуждены были поспевать за ними. Молодому князю Святославу и его дружинникам это не составляло труда. А вот старики, князь Иван с переводчиком, едва выдерживали эту гонку. – Вот что значит старость! – думал, краснея и покрываясь потом, Иван Александрович. Седовласый Сапун был ни жив, ни мертв: он трясся в седле и, вцепившись в холку лошади, молился, выпрашивая у Бога спасения или, на худой конец, немедленной смерти.

Князь уже не думал, что доберется до заветного кургана, когда, наконец, татарские вельможи остановились. – Фу-х! – вздохнул великий смоленский князь и перевел дыхание. – Ну, Сивка, – похлопал он по шее своего верного коня, – мы еще с тобой поживем!

Татары встретили русских дружным смехом. Их потешил жалкий вид взмыленных и измученных стремительной скачкой стариков. У татар даже глубокие старцы, едва ли не на смертном одре, продолжали ездить верхом и, казалось, рождались и умирали на лошадях.

Они долго смеялись, раскачиваясь в седлах и, порой, выставив перед собой руки, указывали ими на князя и его толмача.

Князь Иван в первое мгновение растерялся: смеяться над русским князем означало оскорблять его! Однако так было на Руси, а здесь существовали иные порядки. Поэтому гордый смолянин предпочел сделать вид, что не замечает насмешек. А потом и сам засмеялся, показывая, как его все это забавляет. Этот поступок оказался правильным. Увидев, что русский князь смеется, татары успокоились и, потеряв к нему интерес, стали между собой разговаривать.

Вдруг со стороны Сарая донеслись сильный шум и крики. – Государь, государь идет! – пробормотали татары и, выстроившись в ряд, стали ждать. Князь Иван пристроился к конной шеренге татарской знати слева, а рядом расположились его сын, переводчик и дружинники.

Ордынский хан вылетел, как птица, из-за холма, у которого стояли его вельможи. Красивый молодой повелитель Золотой Орды сидел на стройной, черной, как смоль, арабской лошади. Он был одет в зеленый, расшитый золотыми нитями халат, свисавший ниже колен на такого же цвета штаны, напоминавшие видом шаровары. На ногах у хана были одеты сверкавшие золотом и драгоценными камнями желтые туфли с загнутыми вверх носками, а на его голове возвышалась темно-зеленая, шелковая чалма с алмазным полумесяцем наверху. За спиной Узбек-хана, как и у его вельмож, торчал большой, сверкавший золотом и серебром лук – с левой стороны, а с правой – сиял на солнце драгоценный колчан, полный стрел.

– Неужели и стрелы государя также сияют? – подумал князь Иван. – Тогда эта охота дорого обойдется!

Халат ордынского повелителя был опоясан золотым же поясом, на котором висел кривой татарский меч в ножнах, блиставший золотом и самоцветами.

Вслед за ханом скакали его преданные телохранители: числом в полтораста копий. Они тоже были разодеты в роскошные шелковые одежды, но уже без золота и драгоценных камней. Грудь каждого воина была закрыта кожаным панцирем с нашитыми на нем железными пластинами.

Сам ордынский хан, казалось, не был защищен ничем. Складывалось впечатление, что ему некого и нечего было бояться. Однако опытный глаз старого князя Ивана заметил, как действовали ханские телохранители. – Они не допустят даже птицу к своему царю, – заключил про себя Иван Александрович, оценив одеяния, воинскую выправку и экипировку сопровождавших хана воинов.

– Ну, что, Товлубей! – громко и грозно крикнул хан, подъезжая к татарской знати. – Готовы ли загонщики для доброй облавы?

– Готовы, государь! – ответил молодой мурза, выезжая вперед. – Мы сразу же, услышав от твоего раба высочайшее повеление, приступили к делу!

– Ну, что ж, подождем! – кивнул головой хан и медленно двинулся вперед, объезжая выстроившихся перед ним вельмож. Наконец, он подъехал к князю Ивану и пристально, оценивающе, на него посмотрел. Ханские телохранители, остановившись в десяти шагах от своего повелителя, внимательно следили за происходившим, готовые в любой момент ринуться на неожиданного врага.

– А ты говорил, Иванэ, – усмехнулся Узбек-хан, – что уже стар! Однако без труда проскакал вместе с моими людьми! Выходит, ты еще достаточно молод и силен и напрасно жаловался на свою старость!

– Я едва сюда добрался, славный государь! – пробормотал смоленский князь. – Уж не думал, что снова тебя увижу! Мое сердце чуть не разорвалось!

– Не говори так, хитрый коназ! – покачал головой ордынский хан. – И ты еще хочешь передать свою власть сыну, – он окинул взглядом молодого Святослава Ивановича. – Он, конечно, добрый воин, но ты сам еще в силе! Однако ладно, поговорим об этом потом…

В это время со стороны степи донеслись сначала негромкие, но затем все более усиливавшиеся звуки.

– Так, загонщики! – весело сказал хан. – Тогда готовьтесь, мои люди! Настает пора для славного веселья, а пока – скачите на этот холм! – И молодой хан, развернувшись, проворно проскакав вдоль холма, увенчанного большой каменной статуей – «бабой» – неожиданно заскочил наверх, остановившись у самого древнего идола. Ордынские вельможи, подражая своему хану, тоже подскакали к холму, но резко остановились у его подножья. Ханские же телохранители продолжали стоять там, где им указал еще раньше едва заметным жестом руки Узбек-хан.

Между тем звуки кричавших, улюлюкавших загонщиков и звон металлических гонгов все приближались. Наконец, стали появляться в облачках серой пыли и напуганные загонщиками дикие животные: степные антилопы-джейраны, небольшие лошадки, какие во множестве обитали в поволжских степях. Однако крупных животных было немного: не больше двух десятков.

– Это недобычливая охота! – сказал с раздражением мурза Товлубей, сидевший на лошади рядом со смоленскими князьями. – Государь будет недоволен! Нет ни одного быка! Зато зайцев, лис и волков – премного! Придется заниматься лучной стрельбой!

Степные звери, поднимая над собой пыль, со всех сторон устремились к холму.

– Стреляйте, люди мои! – крикнул хан, стремясь перекричать степной шум. – Пора приступать к делу! – Он сам выхватил лук и, вставив стрелу, пустил ее в сторону метавшегося вокруг людей джейрана. Выстрел был удачный, и несчастное животное рухнуло, завертевшись, на землю: из шеи степной антилопы торчала ханская золоченая стрела.

– А теперь мы, государь! – крикнул Товлубей и последовал примеру хана. Его стрела также поразила мчавшуюся неподалеку антилопу.

Ханские вельможи тоже не зевали: они с азартом стали выпускать стрелу за стрелой, убивая все двигавшиеся вокруг них живые мишени.

Неожиданно, в тот самый момент, когда перед глазами смоленских князей показались загонщики, быстро сближавшиеся и образовавшие замкнутый, ощетинившийся копьями круг, к холму, опустив рога и грозно мыча, устремился огромный дикий бык, напуганный шумом и разъяренный преследованием.

– Это – тур! Вот уж удача! – вскричал князь Иван, забывший про свою старость. – Вот уж не думал, что увижу живого, древнего тура! Вперед же, сынок! Вспомним древние времена и не посрамим славу русского охотника! – И великий смоленский князь, выхватив свое боевое копье, решительно поскакал прямо навстречу рогатому чудовищу.

– Куда же ты, батюшка! – бросил ему вслед растерявшийся Святослав Иванович. – Не в твои годы идти на этого грозного зверя! – И он, вытащив из ножен меч, помчался за отцом.

Княжеские дружинники, стоявшие до этого рядом со своими князьями, даже не успели опомниться, как старый князь Иван смело набросился на разъяренного быка и с силой вонзил ему в бок тяжелое копье. – У-у-х!!! – вздохнул степной исполин, ощутив смертельный удар. Он попытался развернуться к своему обидчику и, поскользнувшись, рухнул в лужу собственной крови на княжеское копье, вбивая его еще глубже в собственное тело. Этот промах спас жизнь старого князя и привел к мгновенной смерти огромного зверя. Бык заверещал, испуская из горла потоки густой, почти черной крови, и, наконец, затих, выпучив остекленевшие глаза.

Знатные татары, с интересом наблюдавшие за быстрым поединком русского князя с диким туром, даже опустили на время луки.

Тем временем остальные охотники, ханские слуги и русские дружинники, быстро рассыпавшись по всему замкнутому кольцу, завершали побоище, добивая загнанных животных.

Татарский хан спокойно стоял на холме и молча наблюдал за всем происходившим. Наконец, он махнул рукой, что-то крикнул и быстро поскакал вниз.

– Как птица взлетел и как птица спускается! – сказал сыну князь Иван, глядя, как Узбек-хан приближается к нему.

Подскакав к смоленским воинам, ордынский повелитель улыбнулся. – Так, коназ-урус, – сказал он, – теперь я вижу, какой ты старый! Надо же, так легко и быстро одолел огромного быка! Я не ожидал от тебя такой прыти! Что ж, ты – отменный охотник! Поехали же рядом в Сарай! Я хочу с тобой поговорить…

И хан Узбек, сопровождаемый смоленскими князьями, медленно, раскачиваясь в седле, двинулся в сторону своей столицы. За ними, также неспеша, поехали ханские телохранители. Все прочие участники охоты остались в степи. Слуги и рабы – подбирать добычу, а знатные татары – присматривать за ними.

Княжеские дружинники и старик-переводчик не осмелились присоединиться к ханской свите и ждали, пока важные татары и смоленские князья не исчезнут из виду, после чего поехали вслед.

– Я люблю храбрых людей, коназ-урус! – сказал, подумав, молодой хан. – И особенно – сильных воинов! Ты меня сегодня порадовал своей смелой охотой! За это я прощаю тебе серьезные проступки!

– Какие проступки, государь?! – пробормотал в изумлении князь Иван. – Я всегда хранил верность тебе!

– Я слышал о твоей дружбе с Гэдэмэнэ из Лэтвэ, – сказал хан Узбек, – и о твоем желании перейти к нему на службу…

– Это неправда, государь, – перебил его растерявшийся Иван Смоленский. – Между мной и Гедимином нет дружбы!

– А как же переговоры? – возмутился хан Узбек. – Разве не было переговоров?

– Были переговоры, государь, – опустил глаза князь Иван, – но дружбы у нас нет! Литовцы приходили в Смоленск и предлагали мне союз…Но я на это не пошел!

– А ты не давал Лэтвэ серебро? – грозно вопросил ордынский хан. – Это тоже ложь?

– Это не ложь, государь, – признался потрясенный ханской осведомленностью Иван Смоленский. – Я, в самом деле, дал Гедимину немного серебра на войну с крестовыми немцами…

– Вот и признался, Иванэ, – задумчиво промолвил Узбек-хан. – Значит, ты виноват передо мной?

– Виноват, государь, – пробормотал, не зная, что говорить, князь Иван. – Мне не хотелось самому воевать с немцами, растрачивать казну и подвергать смоленские земли их нашествию…Пусть литовцы сражаются с нашими лютыми врагами!

– Ладно, Иванэ, – покачал головой хан Узбек. – Но больше так не делай! Если у тебя есть лишнее серебро, ты лучше привози его сюда, в Сарай. И я окажу тебе помощь как против лэтвэ, так и против нэмцэ! Понял?

– Понял, государь-батюшка! – склонил голову старый князь.

– Тогда пусть все остается по-старому! – буркнул молодой хан. – Сам привози к нам серебро и не отдавай пока своей власти сыну! Рановато…

– Но государь! – взмолился князь Иван. – Я так состарился, что едва добираюсь до Сарая! Что тут плохого, если мой сын Святослав будет привозить наш «выход»? А я отойду на отдых!

– Я не хочу этого, коназ-урус! – возразил хан Узбек. – Я думал о тебе и хотел тебя наказать. Если бы не эта охота и твое раскаяние…Я доверял и Дэмитрэ из Брэнэ…Но узнал, что он тоже давал серебро моему врагу Гэдэмэнэ! Вы постоянно лжете, бестолковые урусы! Хотите служить двум господам! А это не приносит удачу! Поэтому я решил тебя примерно наказать и не слушать твоих просьб. Продолжай приезжать сюда каждый год и не жалуйся на старость! А с Дэмитрэ из Брэнэ я еще поговорю!

– Вот беда-то, – подумал великий смоленский князь. – Опять меня оклеветали! И того несчастного Дмитрия! Неужели все это идет от Ивана Московского? – И он, огорченный и уставший, уныло опустил голову.

 

ГЛАВА 20

КАРАЧЕВСКИЙ ГОСТЬ

Зимой 1332 года в Брянск неожиданно приехал престарелый карачевский князь Василий Пантелеевич. Дмитрий Романович принял его наедине, «затворившись в княжеском тереме». Князьям было о чем поговорить.

Князь Дмитрий недавно вернулся из Орды и был сильно расстроен: ордынский хан долго не принимал его, а потом, после приема, держал в Сарае почти две недели.

С первых дней своего пребывания в ордынской столице брянский князь понял: его оговорили и на этот раз серьезно!

Только благодаря дружбе брянского боярина Кручины Мирковича с ханским советником Субуди, князь Дмитрий узнал о причине ханского гнева. – Тебя заложил Иван Московский, княже! – сказал ему боярин Кручина. – Да так хитро и ловко, что царь Узбек поверил ему без доказательств! Он оговорил и великого князя Ивана Александрыча! И не уважил его просьбу об освобождении от личных поездок в Сарай. Иван Смоленский едва не погиб! Видимо, Иван Данилыч узнал о твоей дружбе с Гедимином и переданном ему серебре…

– Так я же оправдался перед государем! – возразил тогда брянский князь. – И царь не рассердился и отпустил меня, как обычно, без задержки, в Брянск!

– А вот недавно злобный Иван Калита опять напомнил государю о том серебре и рассказал, что ты снова связывался с литовцами…

Тут князь Дмитрий вспомнил, как он еще по весне послал в Литву по просьбе великого князя Гедимина, высказанной его посланником, целый обоз с серебром и мехами. Он даже не мог предположить, что об этом станет известно в Москве! Расстроенный брянский князь понял, что у Ивана Московского есть «верные люди» либо в Брянске, либо при великом литовском князе. И он стал лихорадочно думать, как выпутаться из трудного положения. Признаться хану о «литовском серебре», как это сделал князь Иван Смоленский? Но за это ордынский хан отказал в его просьбе…Брянский князь был не из робкого десятка и за свою жизнь не боялся. Но ловчить и обманывать царя Дмитрий Романович не хотел! Да и что можно было придумать в его положении?

Князь Дмитрий долго размышлял над своей бедой, советовался с боярами, но выхода все никак не находил.

Помог, как ни странно, старый знакомец брянского князя мурза Сатай, сын казненного в свое время ханом вельможи Кавгадыя.

Пожив несколько лет в отдаленных кочевьях, Сатай дождался, когда хан Узбек забыл его прегрешения и отцовскую опалу и тихо, скромно, вернулся в Сарай. За время своей вынужденной ссылки Сатай разбогател: отцовские овцы, которых он угнал на сочные пастбища, так расплодились, что ему пришлось закупать большое число рабов и нанимать целое войско, чтобы иметь не только чабанов, но и защитников своих отар.

Люди Сатая частенько наведывались в Сарай и, приобретая на рынках ордынской столицы рабов, узнавали все последние новости о ханском дворе. Помимо этого, они подносили сарайским вельможам богатые подарки, поддерживали связи с многочисленными друзьями Сатая, пока, наконец, не добились восстановления доброго имени своего господина.

Впрочем, ходили и другие слухи. Не все верили в законное происхождение богатства Сатая. Недружественно настроенные еще к его покойному отцу Кавгадыю вельможи знали, насколько тот был чужд скотоводству. – Степной волк не будет подражать овце и пожирать траву! – считали они. – Этот Сатай добыл свои богатства разбоем!

Так это было или нет, никто не дознавался. Сатай был богат, а значит, и прав!

Князь Дмитрий был несказанно рад, когда в его гостевую юрту пришел возмужавший, гордый татарский мурза. Когда княжеский слуга доложил, что его дожидаются знатные татары, брянский князь даже не мог себе представить, кто они! Но вот Дмитрий Романович переступил порог юрты, глянул перед собой и радостно крикнул: – Это ты, Сатай, мой сердечный кунак!

Все три татарских гостя, сидевшие на мягком диванчике, встали.

– Я и не надеялся тебя увидеть, коназ Дэмитрэ, – весело сказал красивый рослый Сатай, поглаживая свою небольшую, но аккуратную бородку. – Но ты сразу же меня узнал, не в пример нашим гордым сарайским мурзам! Вот, смотри, я привел к тебе моих верных друзей! Это – Чиричи, – он указал рукой на худенького, но приятной внешности, татарина, – сын мурзы Ахмыла, а это, – Сатай похлопал по плечу коренастого, округлого татарина, – Нагачу! Неужели не узнал?

– Он сильно располнел, брат, – засмеялся князь Дмитрий. – Но его всегда выдают большие черные глаза!

После взаимных приветствий брянский князь распорядился накрыть для дорогих гостей стол, и княжеские слуги побежали к караван-сарайщику заказывать яства.

Друзья долго сидели за столом, вкушая превосходный плов, многие другие блюда, приготовленные искусными поварами, пили кумыс и дорогие греческие вина.

Во время теплой дружеской беседы князь Дмитрий со всей искренностью рассказал гостям о своем нынешнем нелегком положении и о гневе на него хана Узбека.

Но выслушав друга, Сатай не только не огорчился, но даже рассмеялся. – Это не беда, мой славный кунак! – сказал он после недолгого раздумья. – У тебя есть серебро на дорогие подарки? Если нет, я тебе помогу!

– Серебро-то есть, мой сердечный друг, – ответил на это брянский князь, – но как все это устроить?

– А ты купи дорогие подарки и подари их государю! – весело сказал Сатай. – Крупного жемчуга или изумрудов…

– Это можно, – пробормотал князь Дмитрий, – но что мне сказать о литовском серебре?

– А ты скажи, что Гэдэмэнэ прислал тебе эти дорогие подарки, а ты-де отдарился в ответ серебром! – бросил находчивый Сатай. – И все драгоценности из Лэтвэ принес в дар нашему государю…

– Как хорошо придумано! – обрадовался брянский князь. – Вот молодец! Это удачный выход!

В самом деле, когда, наконец, ордынский хан вызвал к себе на прием брянского князя, последний, стоя на коленях, спокойно принял ханский гнев.

– Я привез тебе отменные подарки, государь, – сказал князь Дмитрий, отвечая на вопрос хана о литовском серебре. – За них пришлось расплатиться с литовцами серебром! – И он кратко изложил придуманную Сатаем версию.

Хан Узбек был несколько озадачен.

– Выходит, ты – мой преданный слуга, – пробормотал он в смущении. – Я совсем не ожидал таких слов! Эй, Улуй! – хлопнул он в ладоши. Верный раб предстал перед ханом. – Беги-ка, Улуй, за Дзаганом, и пусть он принесет сюда подарки Дэмитрэ-уруса!

Ханский денежник пришел довольно скоро. За его спиной следовал чернокожий раб, несший серебряное блюдо с дарами брянского князя.

– Якши, Дэмитрэ, – говорил, прицокивая от удовольствия языком, Узбек-хан. – Ты не обманул меня и проявил свое глубокое уважение! Я вижу, что ты – верный мне человек!

– Верный, – подумал брянский князь. – На эти подарки ушло все мое серебро, предназначенное для выкупа пленников…Это слезы русских людей…Мне дорого обошлась эта царская милость!

В довершение всего, ордынский хан, довольный брянским князем, решил его «пожаловать»! – Пора тебе, Дэмитрэ, оказать огромную честь, – сказал, завершая прием, Узбек-хан, – и послать тебя в поход с моими славными воинами! Ты будешь мне напоминать древнего именитого Ромэнэ или своего батюшку!

– Да, это огромная честь! – подумал князь Дмитрий, стискивая от возмущения зубы. – Неужели придется воевать с Литвой? Мой батюшка поплатился за это жизнью!

Так и уехал домой князь Дмитрий Романович, не узнав, на какую рать пошлет его ордынский хан. Последний загадочно улыбался, но свое обещание не объяснил.

Вот обо всем этом и рассказал брянский князь своему карачевскому гостю.

– Это ладно, если государь пошлет меня на своих врагов за Волгу или, на худой конец, в Литву, – подытожил он свой рассказ. – А если вдруг отправит на своих, русских?

– Я вижу, брат, – отвечал карачевский князь Василий, – что нет тебе ни покоя, ни радости, а тут еще и я со своими бедами! Все это – козни того ненавистного Ивана Московского! Он уже добрался до моих молодых дядек и решил прибрать их к своим рукам! Мои козельские люди доносят о высказываниях Андрея и Тита…Они хотят себе больше власти! – И князь Василий рассказал, как дядьки ведут за его спиной переговоры с великим владимирским и московским князем. Сначала московские бояре приезжали в Козельск просто, как гости. Затем стали бывать чаще и привозить с собой богатые подарки. – А теперь они там постоянные гости! И стараются втянуть моих бестолковых дядек в свои грязные дела! – с горечью молвил Василий Пантелеевич. – Пытаются оторвать их от Карачева! А эти дядьки годятся мне едва ли не во внуки! Стыд и позор! Ну, я все еще терплю эти московские поползновения…Пока только говорят и размышляют, я делаю вид, что ничего не знаю! Но если приступят к делам, я этого не спущу! Беспощадно отсеку им обоим головы!

– Вот уж угодил тебе твой славный дед Мстислав! – покачал головой князь Дмитрий. – Такое печальное наследство! Эти твои дядьки оказались строптивыми и вздорными! Однако же вот тебе моя рука! – князь протянул своему гостю правую ладонь. – Если тебе понадобится моя помощь, я всегда готов ее сказать!

– Благодарю тебя, брат, – улыбнулся, пожимая руку брянского князя, Василий Карачевский, – однако поверь моему слову: у меня достаточно силы, чтобы навести порядок в уделе! Пусть трепещут все мои враги и те глупые дядьки! Вот если на Карачев пойдет сам Иван Калита, тогда мне понадобится твоя помощь!

– За это не беспокойся, брат, – кивнул головой князь Дмитрий. – С Иваном у меня – серьезные дела! Я никогда не забуду его поступков! Стыд ему и позор! Этот Иван пошел по пути известных клятвопреступников, своего батьки и брата Юрия! У него нет ничего святого! Надо же: бросил свою умиравшую супругу и устремился в Орду с доносами!

– А зачем ему жалеть свою супругу, если он давно хотел от нее избавиться? – усмехнулся Василий Карачевский. – Говорят, что та несчастная женка, родившая ему столько детей, жила в голоде и холоде! Он ее безжалостно уморил!

– Я ничего об этом не слышал, брат, – покачал головой князь Дмитрий, – но тебе верю…Ходят слухи, что он уже снова женился…Но не знаю, кто его супруга, княгиня или боярыня…

– Вот тебе подтверждение моих слов: и года не прошло после смерти супруги, а он уже – новобрачный! – усмехнулся Василий Пантелеевич. – А его бояре, приезжавшие в Козельск, говорили, что тот жадный Иван горько плакал на могиле супруги и, якобы, истово молился!

– Москвичи умеют восхвалять своего князя, – нахмурил брови брянский князь, – и скрывать все его мерзости! Но там не все ладно! Разве ты не слышал о бесконечных ссорах между ними? Всем известно, что вражда московского тысяцкого Василия, сына Протасия, с боярами Босоволковыми едва не дошла до кровавых стычек! У самих нет порядка, но лезут в чужие земли со своими поучениями! А кто их послушает – жестоко страдает! Вот, к примеру, Великий Новгород. Связался с Москвой, а теперь не знает, как избавиться от этой дружбы! Когда Москве нужно серебро, чтобы задобрить царя и его приближенных, несчастный Новгород должен щедро раскошеливаться! Вот и опять Иван пошел на Торжок, чтобы вымогать серебро у новгородцев…Новгородцы не захотели оплачивать чрезмерные расходы этого бесстыжего Ивана, так он перерезал со своими войсками их торговые пути! Вот какой это верный друг!

– Этот Иван хитрей степной лисицы! – бросил Василий Карачевский. – Он оговаривает нас в Орде за связи с Литвой, а сам уже давно заигрывает с Гедимином! Разве ты не знаешь, что он выкупил из ордынского плена литовского князя Нариманта?

– Знаю, – кивнул головой Дмитрий Романович. – Тот Наримант попал в плен по своей глупости: пошел на татар с небольшим войском, а когда был разбит, посчитал за позор спасаться бегством! Но Иван Московский заплатил за него немалую мзду! Вот я и думаю, почему этот Иван так жаден, когда дело касается его родственников и своих, русских, и так щедр к чужеземцам и татарам?

– Это, брат, и для меня – загадка! – буркнул Василий Карачевский. – Трудно понять поступки этого Ивана! Он не только выкупил Нариманта, но и крестил его в православной церкви, присвоив ему русское имя «Глеб»!

– А потом отпустил Нариманта в Литву! – усмехнулся князь Дмитрий. – Это попахивает дружбой с Гедимином, батюшкой Нариманта! А нам такое вменяет в грех! Вот какой этот злодей бесстыжий!

– А царь Узбек обо всем этом знает и не гневается! – возмутился Василий Карачевский.

– Неужели знает? – нахмурился брянский князь. – Иван же выкупил Нариманта не у царя, а у мурзы Ахмыла! Ведь тот литовец попал в плен к нему! Этот скупой Иван задобрил новгородским серебром уже всех знатных татар!

– Я думаю, что шила в мешке не утаишь! Многие татарские вельможи знают о состоявшейся сделке и давно уже уведомили государя! Однако о том, что Наримант отпущен в Литву, царь может не знать! А если ему сообщить о сношениях Ивана с Литвой? Пусть бы знал, что главный доносчик – сам связан с царскими врагами!

– Этого не надо делать, брат! – категорически возразил Дмитрий Романович. – Мы не должны пятнать себя доносами на русских князей! Пусть даже он – Иван Московский! Великий грех – оговаривать христианина перед бусурманами! Забудь даже думать об этом! Пойдем-ка лучше с тобой в баньку! С медами и красивыми девицами!

– Стар я уже для девиц, – пробормотал князь Василий, потирая свою седую голову.

– Еще не стар, брат! – усмехнулся князь Дмитрий. – А если и стар, так что же с того? У меня есть такие славные девицы, что поднимут даже покойника! Неужели ты не помнишь?

– Помню! – весело поднял голову карачевский князь. – На всем белом свете нет лучше женок, чем ваши брянские красавицы! Я с радостью пойду с тобой в баню!

 

ГЛАВА 21

МОСКОВСКИЕ ДЕЛА

Великий владимирский и московский князь Иван был доволен. Все у него получалось в этот год! Наконец-то ему удалось добиться милости от ордынского хана, который, задобренный богатыми дарами, лестью и умелой «видимостью правды», стал всецело доверять хитрому русскому князю. С помощью своих «верных людей», затесавшихся в ближайшее окружение не только соседних русских князей, но даже великого литовского князя Гедимина, Иван Даниилович добывал такие ценные сведения, что всегда мог использовать их для «оговора» своих соперников или тех князей, которые не желали с ним сотрудничать. А ценные сведения, сдобренные новгородским серебром, были неотразимым оружием!

Вот и теперь князь Иван Даниилович добился от новгородцев «черного бора». Это серебро он с большим трудом выжал из богатого города. Когда его «скромные просьбы» о дополнительном «ордынском серебре» дошли до ушей новгородской знати, все ее представители были чрезвычайно возмущены и решили не отвечать на запрос московского князя. Тогда Иван Даниилович повел свои войска на окраинные новгородские земли, занял без боя Торжок и Бежицкий верх, однако, безуспешно там простояв, не решился идти дальше и направился в свой Переяславль. Там его ожидали новгородские бояре во главе с архиепископом Василием. Последний долго упрашивал великого князя уменьшить поборы: Новгород давал пятьсот рублей в серебряных слитках, но князь Иван требовал две тысячи!

Василий Калика использовал все свои дипломатические способности и обаяние, но московский князь был неумолим. Тогда новгородцы, оставив привезенное с ними серебро князю Ивану, поехали назад в Новгород. Но Иван Калита продолжал держать свои войска и полки втянутых им в «новгородскую беду» «низовских и рязанских» князей на окраине Новгородчины, перерезав важные торговые пути, а главное, остановив подвоз хлеба. Этого новгородцы не смогли перенести и, в конце концов, прислали в Москву жадному князю недостающее серебро. Так им удалось «замирить» Ивана Данииловича!

Хорошо шли у московского князя и церковные дела. Митрополит Феогност теперь окончательно осел в Москве! Святитель много пережил за последние годы, объехал едва ли не «пол-света»: пожил в Литве, побывал в Византии и уже из Орды прибыл в Москву. По такому случаю, князь Иван заложил каменную церковь Михаила Архангела и уже в сентябре этого, 1333 года, храм был освящен самим митрополитом.

Вопреки своей видимой вражде с Литвой, Иван Даниилович, проводя двойственную политику, сам искал контактов с великим литовским князем Гедимином. Так, он сам сделал первый шаг к примирению с литовцами, выкупив из татарского плена Нариманта Гедиминовича, не препятствовал тому, вернувшемуся в Литву, вымогать из Великого Новгорода «малое кормление». И, наконец, по осени, Иван Даниилович послал к Гедимину своих бояр с предложением выдать замуж его дочь Аугусту за своего «перезрелого» семнадцатилетнего сына Симеона. Великий литовский князь не возражал, и вот Москва готовилась к зимней свадьбе.

У московского князя все ладилось и в личной жизни. Смерть первой жены, скончавшейся в самом начале весны, когда он пребывал у ордынского хана в Сарае, угнетала князя Ивана лишь в первые дни по возвращении домой. Помолившись на ее могиле и выстояв длительную заупокойную службу, князь не долго пробыл вдовцом: молодая и красивая Ульяна быстро вытеснила из его груди последние воспоминания об умершей. Настрадавшись от «любовной тоски», князь Иван, никогда не изменявший своей жене, теперь так утешился, что вплоть до поздней беременности новой супруги не отпускал ее от себя во все время пребывания в Москве, а после частых отъездов «по ратным делам» или «ордынским», возвращаясь домой, рано уходил в супружескую опочивальню и уже поздно садился за трапезу. Лишь только после того, как супруга московского князя родила ему дочь, он несколько успокоился и стал возвращаться к своему прежнему распорядку дня.

Московские князья своеобразно относились и к православной вере. Когда дело касалось политики, земельных приобретений или отношений с ордынским ханом, они не гнушались ничем: действовали либо уговором, либо подкупом, а, порой, не отказывались от кровавых столкновений, доносов и даже клятвопреступлений, совершая, тем самым, тяжкие для христиан грехи. Но, несмотря на это, никто не мог упрекнуть их в отсутствии набожности! Они много жертвовали на святую церковь, строили на свои средства богатые православные храмы, содержали иконописцев и уважали священников.

И в личной жизни они строго следовали канонам православной церкви: были верными супругами, терпеливыми в интимных делах, считая, что сближение между мужем и женой необходимо лишь для деторождения.

Что же касалось возможных контактов с другими женщинами, то, если они случайно и происходили, когда «плоть торжествовала над разумом», князья потом долго каялись, щедро жертвовали церкви «за свои грехи» и постились, отказываясь от вкусной еды и прочих благ.

Князь Иван Даниилович был избавлен от «тяжких плотских грехов», благодаря своей невероятной скупости. Знатные сарайские татары не один раз пытались соблазнить его, истосковавшегося по женщине. Однако религиозные убеждения и жадность ограждали великого князя от такого рода «святотатства». Воспитанный церковью в необходимости «умерщвления плоти», великий князь Иван тяжело страдал. Возможно поэтому он и ушел в мир иной еще не стариком: отказ от потребностей тела, аскетизм, ослабляли здоровье.

Но особенно пострадал от такого воспитания его сын Симеон, который, убежденный отцом в греховности «плотской жизни», совсем не хотел жениться и только по принуждению дал свое согласие на брак с литовской княжной!

Князь Иван Даниилович был прямой противоположностью типичного образа русского князя. На Руси любили веселых, горячих, решительных князей. Они были первыми на пирах, застольях, подавали пример своим бесстрашием в сражениях, горячо любили женщин и никогда не отказывались от «плотских утех»! Многочисленные любовницы и случайные красавицы, побывавшие на их ложе, создавали подданным образ сильного, настоящего «мужа». Не зря в народе называли древнего киевского князя Владимира Святославовича «Красное Солнышко»! А у него было бесчисленное множество возлюбленных!

Иван Даниилович Московский, не нуждаясь в симпатиях простого люда, всегда выглядел мрачным, если не суровым, постоянно о чем-то думал, был совершенно равнодушен к застольям и умел сдерживать свои чувства!

Вот и сегодня, в сырой ноябрьский день, он сидел в своей думной палате, окруженный боярами, и внимательно слушал приехавшего из Сарая монаха, посланника тамошнего епископа. Лицо князя Ивана выражало суровость, тоску и страдание. Но лишь московские бояре знали, что за этой маской скрывалась радость: великий князь был доволен последними известиями.

Даже погром, учиненный рязанскому княжеству татарским полководцем Тэйдэ, не испортил его веселья: несмотря на то, что в последние годы рязанский князь Иван Иванович сблизился с Москвой и даже принимал участие в походах московской рати на Торжок, старая вражда все еще помнилась… – Неужели сожгли даже Переяславль? – спросил князь Иван посланца. – Но ведь сам город-то не взяли?

– Татары сумели только пожечь стену, – укоризненно покачал головой, услышав в голосе Ивана Данииловича веселые нотки, седобородый монах, – а сам город не стали осаждать…А рязанцы залили водой горевшие бревна и приготовились к отражению вражеского приступа…

– Ладно, пусть рязанцы повоюют! – буркнул московский князь. – Тогда поймут свое ничтожество и отринут неуемную гордыню!

– Рязань – это еще не все! – продолжал владычный посланец. – Великое горе ждет смоленскую землю! Царь Узбек сильно разгневался на Ивана Смоленского!

– Я знаю о царском гневе на Ивана Александрыча, – кивнул головой с невозмутимым видом Иван Московский. – Этот Иван еще в прошлом году приезжал к царю и просил для себя немалых вольностей! Иван не хотел ездить в Орду, ссылаясь на старость! Мы и без него знаем, что он – старик! Но не дряхлый! Вот государь и решил не слушать его просьбу…Иван же сильно обиделся на него и не приехал в этом году в Сарай с «выходом»! Надо же: какой гордец!

– Я вижу, ты все знаешь, великий князь! – нахмурился владычный посланец, сидевший на передней скамье, прямо напротив московского князя.

– Да, это так, Божий человек, – промолвил Иван Даниилович. – Мои смоленские люди рассказали, что Иван Александрыч решил развязаться с Ордой и примкнуть к Литве!

– Об этом я не слышал, великий князь! – пробормотал монах, опустив голову. – У меня нет сведений о связях князя Ивана с Литвой. Однако же царь разгневан по другой причине: Смоленск давал ему много серебра!

– Этот Иван захотел добиться своего не мытьем, так катаньем! – буркнул Иван Даниилович. – Он знает, что у нашего государя доброе сердце! Он сейчас сердится, а когда старый князь пришлет в Сарай прежнюю дань и богатые подарки – успокоится и простит хитроумный Смоленск!

– Вряд ли это случится, мой господин, – поднял голову сарайский монах и на московского князя уставились суровые бездонно-голубые глаза. – Царь Узбек не просто разгневался! Он посылает на Смоленск большое войско! А во главе этой бесчисленной рати поставлены молодые темники Чирич и Калонтай!

Князь Иван подскочил со своего кресла и покраснел. – Это хорошо! – вскричал он. – Строптивый Иван давно заслуживает суровой кары!

– Государь посылает с ними на Смоленск, – добавил монах, – еще и Дмитрия Брянского!

– Дмитрия?! – возликовал Иван Даниилович. – Вот это отлично! Пусть же татары пройдут через землю Дмитрия и учинят там великий погром! Пусть же Дмитрий узнает, как нам несладко! Это будет первый поход татар через брянскую землю!

– Не первый, мой господин, – угрюмо промолвил монах. – Татары уже приходили под Брянск с Василием Храбрым…

– Тогда сам Василий вел татар, а теперь они одни, – сказал, размышляя про себя, князь Иван. – Но мне говорили, что царь уже давно хотел послать Дмитрия на войну…Но тогда он готовился к походу на Литву или на других врагов…Но чтобы на русского князя…Это серьезный удар для князя Дмитрия! Его еще ни разу не вовлекали в междукняжеские усобицы! К тому же, Иван Смоленский – его кровный родственник и старый друг! Что ж, пусть повоюют! Так, мои славные бояре?

Бояре одобрительно загудели, но никто не подал слова.

В это время дверь в княжескую думную светлицу открылась, и туда вбежал молодой княжеский слуга. Остановившись между боярских скамей, он ждал княжеского разрешения говорить.

– Что тебе нужно, бестолковый Пырей? – спросил раздраженный князь. – Чего ты сюда ворвался?

– Тут, батюшка, к тебе пришел человек из Брянска! – заговорил, волнуясь, юноша. – С каким-то важным делом! Просит принять его без промедления!

– Тогда зови его, Пыреюшка. – повеселел князь Иван. – Если из Брянска, то это забавно! Пусть идет сюда!

Вслед за слугой в светлицу вошел рослый, толстенный, седовласый мужик, одетый в хорошо выделанную овчинную шубу и добротную, темно-коричневого цвета, шапку. Пройдя между боярских скамей, он приблизился к княжескому креслу и, перекрестившись, грохнулся на колени, со стуком ударившись головой о некрашеный пол. – Здоровья тебе и многих лет, великий московский князь! – пробурчал он, лежа у ног Ивана Данииловича.

– Здравствуй, мой нежданный брянский гость! – сказал, пожирая глазами толстяка, князь Иван. – Вставай и садись на эту переднюю скамью, – он указал рукой, – рядом с Божьим человеком! Кто ты и зачем сюда пожаловал?

– Я – купец, мой господин, – ответил, скромно усевшись на самый край скамьи, краснорожий мужик. – Мое имя – Мордат Нечаич…

– Мордат? – казалось, усомнился московский князь, разглядывая неожиданного гостя. – Какое удачное имя! Однако что за дела у тебя ко мне?

– У меня есть хороший товар, мой господин, – насупился дрожавший от волнения купец. – Меха, меды, копченая дичина и еще…

– Зачем же тебе понадобился я, великий князь?! – нахмурился, краснея, Иван Даниилович. – Иди себе на рынок, плати пошлину и торгуй, как тебе нравится! А я тут причем?

– Не гневайся, батюшка! – испугался брянский купец. – Я пришел сюда не только по торговым делам! Просто мой язык такой корявый, что я не могу выразить свою мысль! Я страшно боюсь твоего гнева!

– А ты не бойся, пузатый купчина! – усмехнулся Иван Калита. – Говори все по порядку. Какое у тебя ко мне дело?

– Я по очень серьезному делу, батюшка, – опомнился Мордат Нечаевич. – У меня с собой литовская грамотка, написанная по-русски…Эта грамотка от знатного литовца смоленскому князю…

– Грамотка?! – подскочил со своего кресла князь Иван. – Где же она? Показывай!

Купец встал, распахнул полы своей овчинной шубы и, перекрестившись, вытащил из-за пазухи свернутый в рулон, обвязанный красной шелковой лентой, пергамент. Подняв обеими руками над головой желтоватый свиток, купец приблизился к князю и встал на колени. Князь Иван взял из его рук таинственную бумагу, сорвал поспешно ленту и, развернув верх рукописи, замер.

– Иди-ка сюда, Родион Несторыч, – сказал он дрожавшим от волнения голосом, – и взгляни на это письмецо!

Седовласый боярин, сидевший во втором ряду, встал со своей скамьи и, кряхтя, подошел к княжескому креслу.

– Это письмо от самого Гедимина! – буркнул он, осматривая пергамент. – Ивану Смоленскому! Тут такие слова! О дружбе и любви со Смоленском! Здесь упомянут и дмитровский князь Борис!

– Борис! – вскричал, торжествуя, Иван Калита. – Ну, теперь они все в моих руках! Мне давно была нужна такая грамотка! Я не знал, что и этот Борис пребывает в союзе с поганой Литвой! – Московский князь так обрадовался, что забыл, что вот-вот сам породнится с великим князем этой «поганой Литвы»!

– Где же ты добыл эту грамотку? – спросил со строгостью в голосе боярин Родион, глядя на брянского купца. – Это непростое дело!

– Мы с моим младшим сыном Олданом возвращались в Брянск из далекой Волыни, – промолвил все еще дрожавший от страха купец. – А когда проехали Чернигов, к нам пристал один знатный литовец, тяжело раненный. Он рассказал нам, что везет в Смоленск, через брянские земли, грамотку. Но по дороге на него напали конные татары и перебили стрелами всех его людей…Он же сам, будучи раненым, сумел с большим трудом ускакать от погони. Ну, мы взяли с собой того литовца и поместили его на телегу: несчастный уже не мог ехать верхом. Вскоре он скончался с жестокими муками! И перед смертью, пребывая в горячем бреду, просил доставить эту грамотку в Смоленск, предлагая изрядную мзду!

– Почему же ты привез ее сюда, в Москву? – удивленно бросил князь Иван. – Туда же ведет другая дорога?

– Да так получилось, мой господин, – нахмурился брянский гость. – Литовец еще сказал перед смертью, чтобы мы не посмели отвезти это письмо в Москву! Он очень боялся вашей Москвы! Вот я и решил поехать к вам! Поганый литовец – враг православным людям! А если он наш враг и боится Москвы, значит, вы – правые! С тобой сам Господь! Я вернулся в Брянск, снарядил большой обоз, якобы для торговли, и отправился в Москву!

– Я благодарен тебе, купец Мордас, или Мордат…, – кивнул головой довольный московский князь, – и не забуду твое доброе дело! Напишите-ка ему, люди мои, – князь поднял голову, глядя на бояр, – послабление от пошлин! Даже совсем освободите его на этот раз! Приезжай к нам в любое время, добрый купец! Ты у нас всегда будешь иметь и доходы, и должное почтение…А если захочешь, так совсем сюда перебирайся…Мы всегда тебе рады за эту важную услугу! Ну, ступай же, славный Мордат, и подожди в простенке мою бумагу…

– Благодарю тебя, великий и могучий князь! – заорал, ликуя, брянский купец, бросаясь в ноги великому князю и целуя его сапоги.

– Ну, мои верные люди, – сказал князь Иван, как только краснорожий толстяк удалился, – теперь в моих руках и этот беспокойный князь Дмитрий Брянский! Вы видели этого пузатого купца? Вот это молодец! Такую грамотку нам доставил! Это нам очень выгодно! Мы теперь так поссорим этого Дмитрия с Иваном Смоленским, что татарский поход будет детской игрой! Я отдам эту грамотку царю Узбеку и скажу, что Дмитрий Брянский продал ее нам за изрядную мзду и, таким образом, отдал Ивана Смоленского на расправу! Пусть государь увидит, насколько лжив и бесчестен этот Дмитрий! Надо же, изменил своему брату! И за что? За пригоршню серебра!

 

ГЛАВА 22

СМОЛЕНСКАЯ РАТЬ

В декабрьскую стужу 1333 года князь Дмитрий Брянский ехал впереди большого войска на Смоленск. Рядом с ним на крепких коренастых лошадях величественно восседали татарские военачальники – Чиричи и Голутай, покачивавшиеся и дремавшие в седлах. За военачальниками следовали конные татарские воины, численностью в два тумена, с большим обозом, подготовленным для погрузки захваченной добычи и пленников, а замыкали шествие два брянских полка, тоже конных, по пятьсот воинов каждый. Один отряд был представлен княжескими дружинниками, а другой – ополченцами, в большинстве своем «охочими людьми», добровольцами. Но были в ополчении и призванные в его ряды «княжеской волей» холопы и даже «ночные тати», выпущенные из темницы и одетые в воинские доспехи.

Брянские князья еще никогда не брали на войну преступников. Но, поскольку «охочих людей» не доставало, пришлось привлечь даже их. И все «по злой татарской воле»!

В самом начале зимы в Брянск прискакали посланцы ордынского хана. Впервые за всю историю города татары дошли без приглашения русского князя до брянских земель. Все воинство татар расположилось неподалеку от Брянска вместе с военачальниками. В город же, едва рассвело, явились два незнатных татарина, владевших русским языком.

– Мы к вашему князю! – крикнул один из них у ворот. – От самого ордынского государя!

Стражники были так озадачены, что не решились сразу отворить ворота, а послали человека к своему князю. Было холодно. Шел мелкий сухой снег. Татарские посланцы, простояв на морозе у запертых ворот, были раздражены.

Наконец, подвесной мост заскрипел и медленно пополз вниз. На площадку перед рвом выбежали княжеские слуги, приняли под узцы татарских лошадей, а гонцы, спешившись, пошли вслед за одним из стражников в княжеский терем.

– Почему ты заставил нас ждать, русский князь? – спросил брянского князя по-русски один из посланников, сразу же войдя в думную светлицу. Он шел впереди и выглядит старше своего товарища. – Мы замерзли и обиделись на твоих недобрых людей!

– У нас такой порядок, славные воины! – ответил на татарском языке сидевший в своем кресле князь Дмитрий. – Мы не ждали государевых людей! И мои заставы прохлопали вас! А стражники у ворот не поверили вам…А вдруг вы – вражеские лазутчики?

Татарин усмехнулся, поглаживая свою жидкую, но длинную бородку. – Ладно, коназ-урус, не хитри, – сказал он по-татарски, прищурив свои хищные темно-карие глаза. – Ты захотел нас обидеть?

Дальше весь их разговор с князем продолжался по-татарски.

– Как вас зовут, славные воины! – буркнул, нахмурившись, брянский князь.

– Меня зовут Улхой, – сказал старший по возрасту посланник, – а его, – он показал рукой на товарища, такого же худощавого, невысокого и кареглазого, – Сэгусэ.

– Запомните, Улхой, – промолвил Дмитрий Романович, смутившись, – и ты, Сэгусэ, что я, брянский князь, не знаю ни лжи, ни коварства! И вовсе не хотел вас обидеть! А за наши порядки и неурядицы, причинившие вам беспокойство, я преподнесу памятные подарки! Эй, Ревун! – он хлопнул в ладоши. В светлицу вбежал новый молоденький слуга и склонился перед князем. – Беги же, Ревун, – распорядился князь, – к моему Бермяте Милковичу, – он вздохнул. – Пусть он принесет сюда две серебряные гривны, кувшин доброго греческого вина и миску копченого мяса…

– Слушаюсь, мой господин! – крикнул слуга и выбежал в простенок.

Тем временем татарские посланцы уселись по указанию русского князя на ближайшую скамью и сразу же приступили к делу.

– Нечего терять время, – сказал Улхой. – Тебе дается три дня на ратные сборы!

– Что?! – вскричал, подскакивая со своего кресла, князь. – Неужели придется идти на войну?! – Тут он вспомнил ханское обещание, высказанное еще в прошлом году, и окаменел. – Куда же идти? – пробормотал он, едва сохраняя терпение.

– На Смулэнэ, славный коназ, – усмехнулся Сэгусэ. – На непокорного коназа Иванэ!

– На Смоленск! – вымолвил князь и вновь уселся в свое кресло, потеряв дар речи.

– Да, коназ-урус, – улыбнулся, видя растерянность брянского князя, Улхой. – И ты должен взять с собой, самое малое, тысячу воинов! Но лучше бы – больше!

– Где же я возьму такое большое войско? – простонал князь Дмитрий, схватившись за голову. – Да еще за три дня…И на войну с моим родственником Иваном…Вот уж какая неожиданная беда!

В это время в думную светлицу вошел рослый, седобородый огнищанин Бермята Милкович. Это был последний из трех братьев, оставшийся в живых, которые последовательно, в возрастном порядке, замещали высокую княжескую должность. Он нес перед собой небольшое деревянное блюдо с лежавшими на нем двумя серебряными слитками. За ним шел княжеский слуга Ревун с большим блюдом, на котором стояли высокий греческий кувшин, три серебряные чарки и серебряная же чаша, наполненная доверху брусками розового копченого мяса.

Склонив перед князем голову, старик-огнищанин, повернувшись к нему спиной, также поклонился татарским посланцам и протянул им поднос. – Примите же дары моего господина, – сказал он по-русски. – Доброго вам здоровья!

– Мы благодарим тебя, коназ урус, и твоего слугу! – сказал Улхой по-татарски, принимая подарок и засовывая его себе за пазуху. Также поступил со своим серебряным слитком не произнесший ни слова Сэгусэ.

Между тем князь пришел в себя, немного успокоился и дал знак своим слугам удалиться. – Позовите моего воеводу, Супоню Борисыча, – сказал он, потирая свою густую острую бородку.

Огнищанин Бермята кивнул головой, быстро пробежал вглубь светлицы, поднял там из угла небольшой дубовый столик и, обхватив своими могучими руками тяжелый предмет, поставил его перед татарами. Молодой слуга, державший поднос с вином и закусками, тут же поместил его на столик, налил из кувшина в три чарки вина и, откланявшись, убежал. Бермята же, постояв, задумчиво молвил: – Так он же сейчас в печали: скорбит о своем батюшке…Ведь прошел только один день после погребения нашего славного боярина Бориса!

– Это правда, Бермята, – грустно промолвил князь Дмитрий, – но у нас очень серьезное дело! И позови сюда моих думных бояр! Будем держать совет!

– Слушаюсь, батюшка! – Бермята, наклонившись к дубовому столику и взяв чарку с вином, протянул ее князю. Татарские посланники подняли свои чарки.

– Кто же ваши полководцы, славный Улхой? – спросил князь, делая знак рукой Бермяте удалиться и опорожняя большую серебряную чарку.

– Чиричи и Голутай! – ответил, ставя пустую чарку на поднос, Улхой. – Они молодые, но могучие темники!

– Я знаю молодого Чиричи, – кивнул головой князь Дмитрий, – и слышал о Голутае! Это достойные воины!

– Тогда готовь свое воинство, – буркнул Улхой, громко рыгнув перед собой, – но не забудь: у тебя только три дня!

С превеликим трудом собрали князь и брянские бояре требуемую татарами тысячу. И в срок они также уложились. Татарские посланники после обильного угощения, которое было наскоро приготовлено для них и выставлено в княжеской трапезной, в тот же день удалились в свой стан. Поэтому никто не мешал Дмитрию Романовичу и его людям поступать так, как нужно. Брянцы хорошо знали татар и не преуменьшали значения сказанных ими слов: в полдень на третий день после их визита брянские воины, провожаемые на рать плакавшими и кричавшими горожанами, выстроились на Большой Княжей дороге.

– С Богом! – перекрестил князя и брянское войско епископ Арсений. – Но не бросайтесь в огонь сражений! И берегите русских людей! Старайтесь уклоняться от сечи! Пусть сами татары сражаются за своего государя!

По совместному решению, принятому князем Дмитрием и владыкой Арсением, в Смоленск тайно, по другой дороге, неведомой татарам, еще в первый день прихода незваных гостей, был послан гонец с двумя вооруженными охранниками и запасными лошадьми, чтобы уведомить князя Ивана о вражеском вторжении.

– Надо так вести сражения, чтобы избежать тяжелых потерь, – думал, раскачиваясь в седле, князь Дмитрий. – Только бы Иван Александрыч не разгорячился! Я знаю о его крутом нраве! Возьмет и накинется на нас со всей своей силой! А тогда случится жестокая битва, которая обернется для нас вечной ссорой!

Степное воинство шло почти без остановок, делая кратковременные привалы лишь для приема пищи, и только однажды в темную беззвездную ночь татары решили отдохнуть и переночевать в своих сборных кибитках.

Русские воины, наученные частыми поездками в Орду, тоже разбили палатки, но выспались далеко не все: ополченцы, никогда доселе не ночевавшие зимой в поле, несмотря на усталость, только еще больше измучились и с радостью встретили рассвет.

– У меня очень плохое войско, – думал, глядя вперед через голову своего верного вороного коня, брянский князь. – У моих людей даже припухли глаза! Эти ополченцы совсем не годятся для грозных битв…

В это время из-за степных холмов выскочили татарские разведчики. – Росэлэ-бузург перед нами! – крикнул их предводитель, подскакав прямо к темникам. – Там нет ни воинов, ни других людей!

Мурза Голутай, переглянувшись с Чиричи, поднял руку. Войско остановилось.

– Любопытно, что мы едем по безлюдью! – пробормотал он. – Нет ни имущества, ни пленников! Неужели кто-то их предупредил? Что ты на это скажешь, Дэмитрэ?

– Ничего здесь удивительного нет, славный воин! – ответил брянский князь. – Здесь, на нашей земле, даже камни имеют уши! И даже глаза! Нет сомнения, что смоляне узнали о нашем походе! Но откуда?

– Ладно, якши, – буркнул мурза Чиричи. – Пошли тогда в этот Росэлэ! А когда доберемся до Смулэнэ, тогда добудем и пленников, и пожитки! – И по мановению руки старшего полководца Голутая татарская конница вновь помчалась вперед.

Рославль встретил степных завоевателей тишиной пустого города: татары не встретили ни одной живой души. Городские ворота, распахнутые настежь, качались на ветру и скрипели своими петлями. В домах также не было людей. На воротах одной городской усадьбы висел тяжелый замок, и татары, войдя в город, сразу же сбили его топорами. Но напрасно они осматривали большой богатый дом и соседние постройки: никакого имущества не было, и лишь из-под печки скулил жалкий, брошенный хозяевами, щенок.

– Эти злые урусы убежали! – возмущались татары. – Везде пусто и нет пожитков! А значит, нужно сжечь этот бесстыжий город!

Однако татарские военачальники решили иначе. – Нечего поднимать шум и разжигать огонь! – заявили они. – Пошли же быстрей на Смулэнэ!

Но лишь на следующее утро татары, выдержав непрерывную скачку, вышли, наконец, к Смоленску.

– Этот злосчастный город уже близко! – сказал, возвратившись из разведки, все тот же татарский военачальник, неутомимо уходивший со своими воинами вперед. – Готовьтесь к сражению!

– Ну, что ж, – кивнул головой темник Голутай, – тогда пошли на жестокую битву!

– И надо подогнать пороки, – буркнул мурза Чиричи, – чтобы приставить их к стенам!

И войско, повинуясь взмаху правой руки своего старшего полководца, стремительно выскочило из-за леса.

Дело происходило как раз при восходе солнца. Яркие малиново-красные блики окутывали таинственным холодным светом стоявший на горе большой город. Снег искрился всеми цветами радуги, и остановившиеся в полуверсте от Смоленска воины с восхищением и каким-то суеверным страхом смотрели перед собой.

– Это недобрый знак! – сказал Голутай, вновь остановив свою конницу. – Золотой Бог закрыл своей рукой этот город!

– Почему ты так считаешь, брат? – усмехнулся Чиричи. – Нет никакого Бога, кроме Аллаха! И это – священный знак для всех правоверных! Сам Аллах благословляет нас на славную битву! И никто не сможет опровергнуть эту истину!

Вдруг откуда-то со стороны города раздался призывный сигнал боевой трубы. Затем звук повторился, и послышался какой-то шум. Городские ворота широко распахнулись, и из города медленно выехало большое конное войско. Всадники, казавшиеся издалека игрушечными, решительно продвигались вперед, в сторону стоявших в версте от них врагов, и спокойно выстраивались в большие шеренги, образуя полки.

– Может прямо сейчас напасть на наших врагов, – предложил темник Чиричи, – и разрушить их еще не установившийся строй?

– Не надо! – отмахнулся внимательно следивший за происходившим Голутай. – Пусть себе строятся! Будет неплохо, если все они разом выйдут из города! Тогда мы перебьем всех воинов и без пощады разграбим богатый Смулэнэ! Кому тогда их защищать? А так лишь напугаем урусов, и они вернутся назад, в свой хорошо укрепленный город! И нам достанется долгая, нелегкая осада…Вон какой большой холм! Город стоит очень высоко! К таким стенам непросто подкатить пороки!

– Они и ров хорошо замостили, – подумал князь Дмитрий. – Видно, серьезно подготовились к войне! Надо бы и нам, в Брянске, сделать пошире ворота, чтобы можно было заезжать в город верхом…

Смоленская конница между тем выстроилась в двухстах шагах от городских стен, готовая к сражению. А за ней спокойно и не спеша собирались копьеносные пехотинцы.

Предводителя смоленской рати не было видно, но Дмитрий Романович догадался, что старый вояка князь Иван Александрович расположился сзади конницы и руководит общим построением. Вот конница разделилась на три части: большой полк, правый и левый. Пехота, видимо, тоже расположилась за каждым из конных полков.

Наконец, из образовавшихся между полков проходов стремительно выскочили всадники с княжескими знаменами и церковными хоругвями и встали впереди. Один из знаменосцев, подняв сверкавшую на солнце трубу, с силой в нее дунул. Раздался гулкий продолжительный боевой сигнал. Из-за большого полка появился крупный, одетый во все черное, под цвет своей лошади, всадник, седая борода которого развевалась на ветру и, казалось, даже железный шлем на его голове шевелится в такт движению.

– Вот и сам Иванэ! – вскричал, торжествуя, Голутай. – Пошли же на них всеми силами! – И полчища татар, сдвинувшись с места, ринулись на смоленских воинов. Но смоляне не испугались непобедимых степных завоевателей. По мановению руки своего князя они сами пошли навстречу врагу!

Князь же Иван быстро обогнул свой правый полк и, зайдя с тыла, двинулся вместе со всеми на битву.

Брянский князь сидел рядом с татарскими полководцами на своем верном коне и молча смотрел на сражение. – Какой же он умный, этот старый Иван! – думал он. – Сам не полез под татарский удар! Зато теперь не потеряет нить этой битвы! Вот и научились русские люди правильно сражаться!

В этот миг оба войска сошлись и далеко, не на одну версту, был слышен тяжелый, звонкий, какой-то ухающий, жуткий удар, сопровождавшийся многотысячеголосыми криками сражавшихся и убиваемых. Татарская конница вначале потеснила смоленскую и едва ее не опрокинула. Но отчаянные смоляне, с превеликим трудом удержавшиеся от первого удара, с каждой минутой не только не ослабевали, но даже крепли!

Каждый шаг продвижения вперед давался татарам нелегко. Они чувствовали свое численное превосходство, напирали, но теряли при наступлении значительно больше воинов, нежели смоляне. Татары, привыкшие сразу же побеждать, а затем гнать дрогнувшего противника, несколько растерялись. Битва затягивалась. Вот прошло уже больше двух часов, а татарская конница все никак не могла пробить брешь в рядах смоленского войска! Еще немного и, казалось, смоляне отобьют прямую вражескую атаку.

– Эй, коназ-урус! – крикнул вдруг в самый переломный момент Голутай. – Теперь посылай своих людей! Пора…

Брянские воины стояли и мрачно смотрели перед собой: они совсем не хотели воевать за татар да еще против своих, русских!

Татарские военачальники, понадеявшиеся на победу своими силами, рассчитывали, что русские полки лишь будут играть вспомогательную роль. Однако теперь они поняли, что смоленский князь Иван – не простой соперник, а прекрасный полководец!

– Этот князь может не только убивать диких быков! – с горечью сказал Чиричи. – Он не боится и наших воинов! Давай же, Дэмитрэ, покажи-ка нам силу своих полков!

– Эй, Супоня! – крикнул своим зычным голосом князь Дмитрий так, что его было слышно, несмотря на шум битвы. – Подавай нам боевой звук!

Брянский знаменосец, стоявший рядом с воеводой Супоней, поднес по его приказу ко рту сигнальный рог и над долиной прозвучал резкий, напоминавший мычание быка, боевой призыв. И брянские полки, ведомые Супоней Борисовичем, быстро поскакали вперед, к месту битвы. Татары же, услышав сигнал брянского трубача, неожиданно развернулись и, обходя брянскую конницу, отступили к своим полководцам, оставив брянских воинов наедине со смолянами.

– Почему ваши люди отошли?! – возмутился князь Дмитрий, глядя, как степные воины уходят с поля сражения. – Моя жалкая тысяча не устоит против смоленской тьмы!

– Пусть наши люди отдохнут! – усмехнулся мурза Голутай. – А потом мы вам поможем!

– Не горюй, Дэмитрэ, – весело сказал Чиричи. – У тебя хорошие воины! Мы слышали о великом коназе Ромэнэ! Он бы разгромил это войско без особого труда, только одним своим голосом!

Князь Дмитрий все понял. – Вот для чего им были нужны мои полки! – с горечью подумал он. – Как боевое мясо! Видно, царь захотел наказать Ивана брянскими руками! Но этого не будет!

И князь, забыв обо всем, натянув стремя и погоняя коня, стремительно поскакал к своему обреченному войску.

Тем временем брянцы сблизились со смолянами и, еще не начав сражения, обменялись взаимными насмешками.

– Эй вы, татарские холуи! – кричали смоляне. – Вы пришли сюда за смертью?!

– Вы сами – холуи, – ответили брянцы, – и глумные дурачки! Это война – вами придумана! Зачем было злить царя без всякой надобности?!

– Царя, но не вас! – пронзительно крикнул рослый смоленский всадник. – Мы ни в чем не провинились перед Брянском!

– Тогда идите в свой город и отсиживайтесь за его стенами! – пробасил брянский воевода Супоня, держа в руке меч, но не решаясь наносить им удары.

Вдруг, в самый разгар перебранки, один из брянских ополченцев поднял руку и с размаху обрушил боевой кистень на голову ближайшего смоленского всадника. – У-ух! – только и успел сказать тот, рухнув с лошади и обливая землю потоками густой темной крови.

– Ах, так!!! – закричали смоленские воины, приходя в ярость. – Ну, так вы не только холуи, но и лютые враги! – И они с дикой яростью обрушились на брянцев. – Бей! Рази! Секи! – слышалось со всех сторон.

Постепенно в сражение втянулись все, кто только соприкасался с врагом. В жестокой сече и давке гибли и падали ранеными на заснеженную землю и те, и другие.

– Вот тебе эти «ночные тати»! – простонал князь Дмитрий, узнав в зачинщике кровопролития одного из своих преступников, выпущенного из темницы для участия в походе. – А я так не хотел выпускать из тюрьмы этих злодеев! Они не знают порядка даже в сражении! – И он заметался, поскакав вдоль своих полков в поисках лазейки для выхода из жаркой битвы.

Но эту задачу разрешил сам великий смоленский князь Иван. Видя, что сражение зашло далеко и потери ужасающие, он махнул рукой своему горнисту, и тот подал громкий, сразу же остановивший битву сигнал для отступления.

Смоленские конники быстро, без колебания, развернулись и тяжелой лавиной потекли в широкий проход, оставленный для них копьеносной пехотой.

Как только конница ускакала в город, пехота сомкнула свои ряды и, выставив перед собой длинные копья, стала медленно, пятясь, отходить.

Но разъяренные брянцы так разошлись, что не хотели прекращения боя! Их передние поредевшие ряды, плотно сомкнувшись, прижались к смоленским пехотинцам и с силой напирали, ломая вражеские копья и пытаясь прорвать боевой строй.

– Эй, Супоня! – возопил, стараясь перекричать шум битвы, князь Дмитрий. – Отводи наших воинов! Нечего им гибнуть без надобности!

Но Супоня не услышал своего князя. Брянцы продолжали давить на передние ряды смоленской пехоты, потеряв при этом половину своего ополчения и около трети лучшей дружинной конницы! Наконец, сам Супоня, увидевший мечущегося, кричавшего князя, догадался, что тот хотел. – Эй, Дергач! – крикнул он горнисту, сражавшемуся рядом с ним. – Отходи! И подай нужный звук!

Молодой воин быстро, натянув удила своей лошади, проскакал за спину воеводы и, как только оказался в безопасности, поднес ко рту сигнальный рог. Зычный звук сразу же образумил брянцев. Они резко остановились, не препятствуя отходу смолян. Последние же, увидев, что их преследователи опустили мечи, бесстрашно повернулись к ним незащищенными спинами и, едва не бегом, устремились к городским воротам.

Как только смоляне скрылись в городе, брянский князь поднял руку и, приведя в порядок ряды своих воинов, повел их назад, к стоявшим в отдалении татарам.

– Они убежали, славный воевода, – сказал он, подъехав к татарскому темнику Голутаю. – Мы так и не смогли добить этих злодеев!

– Ладно, Дэмитрэ! – весело молвил мурза Чиричи. – Мы видели ваше славное сражение! Враги понесли большой урон!

– Но они положили половину моего войска! – грустно сказал брянский князь. – И это в первый день!

К вечеру брянские воины, собрав тела убитых на поле товарищей и сложив их на телеги, собрались вокруг шатра своего воеводы.

– Нас постигло великое горе, братья! – горько сказал воевода Супоня. – Мы потеряли две сотни ополченцев и полсотни лучших дружинников! И около сотни воинов тяжело ранены! Охо-хо! Сейчас пойду за князем, подождите!

Князь Дмитрий Романович пришел к своим воинам из шатра татарских воевод, где они пировали, отмечая первую победу. Услышав из уст воеводы сведения о потерях, князь забыл обо всем, схватился за голову и быстро пошел за своим воеводой к месту сбора.

– Мои славные воины! – сказал он, глядя на грустных, измученных брянцев. – Вы не смогли сдержать свою ярость в жестокой битве! Увы, наши потери велики! Стыдно возвращаться домой! Не знаю, что будет дальше…Я понял, что нам не одолеть этих грозных смолян! А татары хитростью подставили нас под острые мечи! Предупреждаю вас, мои отважные друзья и соратники, чтобы впредь без моего приказа или слов воеводы не лезли в сражение! Поняли?

– Поняли, князь батюшка, – сказал старый седовласый дружинник Коротя Бовович. – Это не мы виноваты, а тот безумный тать Перепеч, по которому уже давно плакал топор палача! Этот злодей и себя погубил, и нас втянул в никчемную битву!

– Сколько еще осталось этих татей? – спросил, смахнув слезу, брянский князь. – Надо их совсем изгнать из войска! Пусть себе уходят восвояси!

– Никто из них не уцелел, батюшка! – буркнул воевода городского ополчения Вершила Мордатович. – Они стали легкой добычей смоленских мечей!

– Царствие им небесное! – перекрестился Дмитрий Романович, а вслед за ним и остальные воины. – Значит, они искупили свою вину перед нами своей горячей и безумной кровью!

Наутро смоленские полки, но уже только пешие, вновь вышли под городские стены. И на сей раз произошло сражение, но было оно неяростное, а какое-то вялое. Обе стороны почти не понесли потерь. Татары в битве не участвовали.

На третий день степные воины, увидев выход всего смоленского войска, как бы проснулись и начали первыми яростную атаку, применив, наконец, свой излюбленный метод – обстрел врага тучей стрел. Но и они ничего не добились, лишь ранив два десятка зазевавшихся смолян. Те же, в свою очередь, уложили в ближайшей стычке в два раза больше татарских всадников.

Так продолжалось еще несколько дней. Смоляне, помахав мечами и копьями, без труда отбивались то от татар, то от брянцев, а то – от тех и других сразу. Но, устав, медленно, с боем, отходили под защиту родных стен, откуда, сверху, метко стреляли опытные смоленские лучники, поражая из луков и арбалетов незадачливых преследователей. Такая тактика смоленского князя приносила определенные плоды. Его воины отдыхали после сражений в своих теплых жилищах, быстро восстанавливали силы, а враги мерзли и еще больше уставали. В довершение всего, у татар не было возможности подойти к стенам города вплотную. Войск для этого явно не хватало, а смоленский князь держал наготове свежие силы на случай вражеского штурма. Складывалось впечатление, что князь Иван Александрович просто не хотел окончательно разгромить врагов. Видимо, он все же опасался татарского хана Узбека и не решался еще больше раздражать его.

Князь Дмитрий Романович это понимал и как-то, в один из таких безрезультатных утомительных дней, предложил татарам помириться со смоленским князем. – У нас уже нет сил стоять на таком холоде, – сказал он татарским воеводам во время очередного пира в их шатре. – Я думаю, что нам следует послать своих людей к тому непутевому Ивану и потребовать у него богатый выкуп. А если мы будем продолжать сражаться, то потеряем еще больше людей без всякой надобности! Нам все равно не взять город!

Татарские полководцы, казалось, только этого и ждали.

– Ну, тогда ладно, Дэмитрэ, – молвил мурза Голутай. – Пошли своих людей к тому бесстыжему Иванэ и потребуй от него выкуп серебром в два государевых «выхода»! И пусть принесет извинения за государеву обиду!

– А не мало ли, брат? – вмешался в разговор мурза Чиричи. – Тогда мы с позором вернемся в Сарай: без пленников и пожитков!

– А мы пойдем назад другой дорогой, мой славный кунак! – усмехнулся Голутай. – Через земли Мосикэ или Арпаны-Рэзаны! Какая нам разница, где брать пленников?

– Не надо на Мосикэ! – покачал головой Чиричи. – Там сидит Иванэ-Дэнилэ, верный слуга государя…Лучше пойдем на Арпаны…

– Значит, опять пострадает Рязань, – грустно подумал Дмитрий Романович. – Однако надо бы поскорей отвести этих татар от своих земель и возвращаться домой! – Вслух же он сказал: – Тогда я сам пойду к Ивану Смоленскому и передам ему ваши справедливые требования!

Татары не стали его отговаривать, и на следующее утро сразу же после ранней трапезы князь Дмитрий выехал на своем красивом верном коне из военного лагеря один в сторону Смоленска.

У стен древнего города стояли стройными рядами смоленские пехотинцы.

– Вот уж который день смоленские воины строятся в боевой порядок, а самого князя Ивана не видно! – подумал князь Дмитрий, подъезжая к смолянам. – Неужели он ранен?

Вот он вплотную приблизился к грозным пехотинцам, что-то им сказал, и стоявшие в отдалении татарские полководцы увидели, как смоляне расступились, пропуская в город брянского князя. Отворились городские ворота, и он скрылся в темном проеме. Вскоре в город ушли и смоленские воины: с городской стены прозвучал сигнал трубы, и все поняли, что война окончена.

Лишь к вечеру Дмитрий Романович вернулся в татарский стан, усталый, мрачный и раздраженный.

– Неужели этот бесстыжий Иванэ отверг наши требования? – вопросил его мурза Голутай, восседая на своем мягком топчане. В юрте татарских воевод было тепло и уютно.

– Не отверг, – грустно сказал князь Дмитрий, опуская голову. – Он полностью согласился с вашими условиями! Завтра утром из города выйдут его люди с телегами, гружеными подарками и серебром! Кроме того, он просил передать государю свои сердечные извинения! Он также заключил со мной мир на вечные времена, конечно, если это будет угодно великому царю!

– Однако почему ты такой сердитый, Дэмитрэ? – удивленно поднял брови Чиричи. – Надо не горевать, а радоваться! Ведь этот бестолковый Иванэ признал свое поражение и покрыл все наши расходы?

– Ох, брат, – покачал головой брянский князь. – Тебе не понять наших порядков и нравов! Не было на Руси правды – и никогда не будет!

 

ГЛАВА 23

СЛОВО УЗБЕК – ХАНА

Ордынский хан Узбек был мрачен. Только что, в самом начале марта 1334 года, он отпустил домой московского князя Ивана, подтвердив его право на великое владимирское княжение, и даже отдал ему за хорошие деньги прежде удельный город Дмитров.

Последний дмитровский князь Борис Давыдович, враждовавший с Москвой, гордый, непреклонный старик, сам себя погубил. Не обладая хитростью и изворотливостью Ивана Московского, Борис Давыдович ввязался с ним в спор, завершившийся в пользу его соперника.

Московский князь Иван Даниилович хотел добиться от дмитровского князя наследства. Зная о его преклонных годах, князь Иван не один раз присылал в Дмитров своих бояр, чтобы уговорить гордого старца подписать на него «духовную» на случай своей смерти. Борис Давыдович воспринимал московских посланников, как личных врагов. Уверенный, как большинство русских правителей, что он будет жить вечно, дмитровский князь посчитал их предложения оскорбительными, а самого Ивана Калиту – захватчиком! Старый князь почувствовал острую угрозу своим владениям со стороны Москвы и стал искать себе союзников в борьбе с ней. Еще раньше он со страхом смотрел, как московские князья медленно, но решительно, захватывают один город восточной Руси за другим. Постепенно Московское княжество настолько усилилось, что теперь, при Иване Калите, представляло собой едва ли не крупнейший русский удел. А если прибавить к этому прочно привязанный, из года в год ограбляемый Москвой, Великий Новгород, то Москва получала в свои руки неиссякаемый источник серебра и была способна выкупить у ордынского хана едва ли не все остальные русские города и земли.

Когда же князь Иван Московский занял половину Ростова, воспользовавшись преждевременной смертью князя Федора Васильевича, Борис Дмитровский совершенно испугался! Теперь наступил его черед! И доселе отсиживавшийся за своими дмитровскими стенами удельный князь решил обратиться за помощью к великому смоленскому князю Ивану Александровичу. Последний также питал неприязнь к Москве и хорошо помнил, как еще Юрий Даниилович отнял у Смоленска Можайск, а потом спровоцировал войну его отца Александра Глебовича с собственными уделами – Дорогобужем и Вязьмой!

Видя, что ордынский хан поддерживает Ивана Московского, князь Иван Александрович стал осторожно искать пути сближения с Литвой. Но, несмотря на то, что великий литовский князь Гедимин сразу же поддержал Смоленск и предложил заключить с ним оборонительный союз против Москвы и…даже Орды, Иван Смоленский боялся просчитаться. Он очень не хотел оказаться один на один с полчищами разгневанного хана Узбека. Когда же дмитровский князь Борис прислал своих людей в Смоленск, великий смоленский князь предложил ему тоже наладить связи с Литвой. Он сам послал к великому литовскому князю Гедимину смоленских бояр и те рассказали о желании дмитровского князя найти себе сильного покровителя. Но литовцы, занятые в это время подготовкой к очередной войне с немцами, сразу же не ответили ни смоленскому, ни дмитровскому князьям, а когда опомнились и послали своего гонца в Смоленск с письмом Гедимина, было уже поздно.

Письмо, как известно, попало в руки московского князя Ивана Данииловича, а Борис Дмитровский, не найдя себе защитников и союзников, отправился к ордынскому хану, «искать у государя правду».

Старый князь, наслышавшись слухов о жадности московского князя, утаивании им части награбленного серебра, надеялся, что этого будет вполне достаточно для обвинения своего врага. Кроме того, он решил пожаловаться хану на покушения Ивана Московского на его, дмитровский, удел, на который князь Борис имел ханский ярлык. Таким образом, московский князь обвинялся им в непризнании ханской воли, самоуправстве, оскорблении старости князя Бориса.

Когда дмитровский князь прибыл в Сарай с подарками, собранными «с превеликим трудом», хан Узбек принял его как верноподданного, внимательно выслушал, «обласкал» и предложил своему советнику Субуди «записать все жалобы жалкого старца». Список «Борисовых обид» оказался достаточно внушителен, и тогда ордынский хан приказал своим людям срочно отправить к Ивану Московскому гонца с вызовом в Сарай – «на царский суд».

Шла зима. Только что ушли ордынские «тьмы-тьмущие» на Смоленск, а князь Иван Калита праздновал в Москве свадьбу своего сына Симеона, женившегося на дочери Гедимина Литовского Аугусте, названной при крещении Анастасией. Пришлось Ивану Данииловичу поспешно, прямо из-за свадебного стола, выезжать в Сарай.

Но ордынский хан не сразу его принял, показав тем самым свое недовольство Москвой. Тогда князь Иван прибегнул к своим излюбленным методам – подкупу ордынских вельмож, ханских жен и искусной, сплетенной из хорошо подобранных фактов клевете.

Задержка ханского суда была ему на руку, и московский князь стал плести, как паук, свою липкую, всеохватывающую сеть, в которую, в конечном счете, и попал неискушенный в интригах искатель правды – дмитровский князь.

К тому времени, когда ордынский хан назначил день и время суда, едва ли не все ханские приближенные были настроены против несчастного князя Бориса, а Ивана Московского считали чуть ли не жертвой интриг желчного старика. В довершение ко всему, одаренные драгоценными украшениями ханские жены тоже стали союзниками Ивана Данииловича, и даже на супружеском ложе хан Узбек слышал о нем только хвалебные речи.

На суде же князь Иван вел себя сдержанно, видимо почтительно по отношению к старому князю Борису, который же, наоборот, кричал на него, размахивая руками и брызжа слюной. Спокойные, уверенные ответы Ивана Данииловича на все старческие обвинения еще больше раззадоривали дмитровского князя. Он совершенно потерял над собой контроль: с яростью вопил, выпучив глаза, и не считаясь с тем, что перед ним ордынский хан, его самые близкие сановники и высшие мусульманские священники. Казалось, что он рассчитывал не на убедительные доказательства, но на крики и шум.

Как и следовало ожидать, такие его действия имели прямо противоположный результат: не прошло и часа с начала ханского суда, как все присутствовавшие на нем, включая самого хана, были уверены в правоте князя Ивана Данииловича. Когда же тот достал из-за пазухи заветное письмо великого князя Гедимина в Смоленск, в котором говорилось о поддержке дмитровского князя и готовности заключить с ним оборонительный союз, и стал его громко, спокойно зачитывать, все поняли, что князь Борис Давыдович обречен. Последний довод московского князя был таким неожиданным для разбушевавшегося старика, что он был буквально парализован. – С тобой сам лукавый, Иван! – буркнул он и вдруг на глазах у всех заплакал, захрипел, падая на пол и источая проклятия…

– Унесите этого хулителя во двор! – приказал, рассердившись, хан Узбек. – Пусть полежит на холоде и отринет свои старческие глупости!

Но Борис Давыдович не пережил своего поражения: он тут же скончался у двери ханского дворца!

Произошедший скандал вначале не помешал князю Ивану Московскому воспользоваться его плодами. Раздраженный Узбек-хан тут же, в присутствии придворных, распорядился выдать ему грамоту на Дмитров, а князь Иван пообещал за это выплатить солидную сумму и преподнести богатые дары, сдержав свое слово уже к вечеру.

Однако смерть несчастного старика не прошла незамеченной. Татары, несмотря на свою жестокость, строго соблюдали патриархальные обычаи, по которым старость и возрастное старшинство расценивались, как важные доводы. К старикам в Орде относились очень уважительно! Им прощались многие прегрешения: даже раздражительная злоба и хула…Вот почему хан Узбек сразу же не пресек гневные излияния седобородого князя Бориса, несмотря на то, что перед ним был христианин-неверный! Даже ханские вельможи, подкупленные в свое время московским князем, не одобрили поведения князя Ивана и, дождавшись его отъезда в Москву, стали открыто высказывать хану свои сомнения в правильности решения по Дмитрову.

– Этот Иванэ слишком хитрый и лживый, государь! – сказал на этот счет имам Ахмат. – Он говорил, казалось бы, тихо и спокойно, но продуманно довел того несчастного старца до смерти! Ты, государь, слушай этого Ивэнэ, но не забывай, что он – неверный! Этот коназ не верит в Аллаха, а, значит, не имеет совести!

Слова высшего священника произвели глубокое впечатление на считавшего себя примерным мусульманином ордынского хана. А вот высказанное сейчас, на ханском совете, слово верного Субуди, окончательно посеяло в душе хана недоверие к московскому князю.

Ученые татары разбирали оставленное Иваном Калитой хану письмо великого литовского князя Гедимина и ничего крамольного в нем не находили. – Мы видим, что Гэдэмэнэ хочет союза с Иванэ из Смулэнэ! – буркнул великий визирь Алаг-Тэмур, выслушав перевод письма. – И приплетает, без всякого смысла, к этому покойного ныне коназа Борисэ! Но хотеть не опасно! Я не вижу здесь вины ни Иванэ, ни Борисэ! Они не сделали ничего плохого!

– А может этот хитрый Гэдэмэнэ захочет Луну с неба? – поддакнул имам Ахмат. – Тогда опять будут виноваты коназы-урусы?

– Это так, – кивнул головой хан Узбек. – Только недавно Иванэ из Смулэнэ прислал нам достаточно серебра и богатые подарки! Он же признал свою вину и расплатился за нанесенную нам обиду…А вот сам сюда не приехал! И даже не прислал своего сына, а только одного болярэ! И все из-за Ивэнэ, коназа Мосикэ! Теперь тот Иванэ из Смулэнэ боится меня и не верит в нашу правду! А его болярэ жаловался мне, обливаясь слезами, что у его коназа не было ни дружбы, ни союза с той беспокойной Лэтвэ! И что он любит меня, своего государя, всей душой. Но вот боится сюда приезжать потому, что мы слушаем доводы только одного Иванэ из Мосикэ!

– А может, пошлем еще одно войско на Смулэнэ? – сказал вдруг сидевший прямо перед ханским троном мурза Ахмыл. – И больше, чем в прошлый раз! Надо бы смирить неуемную гордость этого Иванэ! Пусть не отсиживается за своими стенами, а сам, как другие коназы, возит к нам свой «выход»!

– Что ты на это скажешь, Субуди? – повернулся к своему, стоявшему слева от его трона советнику, хан Узбек. – Неужели следует послать туда войско?

– Это сомнительное дело, славный государь, – ответил Субуди. – Есть ли смысл наказывать коназа Иванэ за то, что он тебя боится? Он же все-таки прислал сюда немало серебра! Пусть себе отсидится в Смулэнэ и успокоится! Время покажет…Мы уже послушали коназа Мосикэ и до смерти напугали того старого Борисэ…Кому это было выгодно? Разве не понятно, что тот коварный Гэдэмэнэ продуманно подбросил письмо в Мосикэ, чтобы поссорить нас с покорными коназами! У нас будет распря, а Гэдэмэнэ, тем временем, прихватит всю землю урусов, или Залесскую Орду! Пора нам увидеть, что коназы-урусы не напрасно так зло и крикливо защищают свою правду? Неужели они все обманщики, а Иванэ из Мосикэ – правдолюбец? Вот смотри, государь, он опять, хитро, обдуманно зацепил коназа Дэмитрэ из Брэнэ-бузурга! И сказал, как бы невзначай, что будто этот Дэмитрэ сам передал ему то крамольное письмо…Или даже продал его людям за приличную мзду…Однако это не похоже на Дэмитрэ! К тому же, тот лесной Брэнэ всегда был недругом для коварных князей Мосикэ! Или возьми престарелого коназа Вэсилэ из Корачи! Его опять обвиняют в неведомых преступлениях…И только потому, что сын Гэдэмэнэ Монэвэд назван в письме коназом Корачи! А значит, старый Вэсилэ – тоже наш враг! И опять это со слов Иванэ из Мосикэ!

– Да, ты, пожалуй, прав! – кивнул головой Узбек-хан. – Я вижу, что это – козни Гэдэмэнэ и выгодные тому оговоры от коназа Мосикэ!

– А может, этот Иванэ из Мосикэ в сговоре с Гэдэмэнэ? – спросил вдруг имам Ахмат. – Я не верю гяурам-урусам! От них идут только ложь и злоба!

– Так этот Вэсилэ из Корачи нынче здесь, в Сарае! – громко сказал ханский денежник Дзаган, сидевший рядом с имамом. До этого он тихо дремал, а когда услышал имя карачевского князя, сразу же оживился и только ждал возможности вмешаться в разговор. – Он сидит в гостевой юрте и ждет твоего приема, государь!

– Я думаю, что он пришел не с пустыми руками? – вопросил, прищурив глаза, хан.

– Этого еще не было! – ответил Дзаган, поморщившись. – Корачи никогда не задерживал серебро! Этот коназ всегда покорен тебе и выгоден нашей казне! Какое нам дело, что приписывает ему Лэтвэ?! Лишь бы наша казна полнилась серебром и никогда не иссякала!

– Это правильно! – кивнул головой ордынский повелитель. – Ты знаешь свое дело, Дзаган. А почему бы нам сейчас не позвать сюда этого Вэсилэ из Корачи и не послушать его мнение о делах коварных лэтвэ? Эй, Улуй! – хан хлопнул в ладоши. Откуда-то из-за ханского трона выбежал верный раб и предстал перед своим господином. – Беги-ка, Улуй, – распорядился хан Узбек, – и приведи сюда скорей того коназа из Корачи! Повторяю: скорей! Понял?

– Молчание и повиновение! – крикнул Улуй и, быстро повернувшись к хану спиной, выбежал из дворца.

Ордынский хан молча сидел на троне и размышлял про себя. Его подданные тоже молчали и ждали слова своего повелителя. В дворцовой приемной царила полная тишина.

Когда карачевский князь Василий тихо вошел и медленно, на четвереньках, пополз к ханскому трону, его, казалось, даже не заметили. Но как только Василий Пантелеевич коснулся губами золоченых ступенек трона, Узбек хан открыл глаза и глянул вниз. – Салям галяйкюм, коназ Вэсилэ! – угрюмо сказал он.

– Вагаляйкюм ассалям, государь! – ответил, не поднимая головы, карачевский князь.

– Вставай, Вэсилэ, – улыбнулся ордынский хан, – и садись рядом с моим троном!

Князь Василий приподнялся и присел на корточки возле влиятельных ордынских людей.

– А теперь скажи мне, старый Вэсилэ, – поднял руку Узбек-хан, – почему сын моего лютого врага Гэдэмэнэ называет себя коназом Корачи? Неужели ты передал свою землю моим врагам?

– Нет, государь! – покачал головой князь Василий. – Когда-то литовцы приходили в мой удел и требовали себе дани…Но я тебе говорил об этом со всеми подробностями. Я не имел с ними никаких союзов и только однажды уплатил скромную дань, чтобы от них отделаться! Литовец Монвид нагло присвоил себе титул карачевского князя, даже не спросив на то моего согласия! Это самозванство!

– Ну, тогда скажи нам, Вэсилэ, что ты думаешь о письме Гэдэмэнэ, – сказал, как бы раздумывая, Узбек-хан. – Недавно Иванэ из Мосикэ привез нам одно любопытное письмо…Оно написано Гэдэмэнэ и отправлено старому коназу в Смулэнэ…Иван из Мосикэ уверял нас, что купил эту бумагу у Дэмитрэ, сына Ромэнэ, за приличную мзду! Ты веришь, что это правда?

– Это неприкрытая ложь, государь! – покачал головой, улыбаясь, князь Василий. – Здесь нет ни слова правды! Я никогда не поверю, чтобы Дмитрий Брянский унизился до того, чтобы торговать письмами! И еще перед кем – Иваном Московским! К тому же, между ними – жестокая вражда, которая тянется с давних времен! Это все козни, государь, Ивана Данилыча! Он просто хочет поссорить князя Дмитрия с Иваном Смоленским! Не верь его змеиным словам, славный государь!

– А зачем этому Иванэ из Мосикэ строить такие козни? – прищурился в презрительной улыбке ордынский хан. – Вы только и знаете вражду между собой, коназы урусы!

– Это правда, государь! – кивнул головой Василий Пантелеевич. – Я не понимаю этого человека, Ивана Московского! Разве он обижает только одного князя Дмитрия? Я не хотел тебе жаловаться, но сейчас скажу все! Этот Иван Данилыч стравливает теперь со мной моих молодых дядек, Андрея и Тита! И подсылает своих людей в мой городок Козельск, где сидят те дядьки, подговаривая их к мятежу! Он не хочет признать моего законного права на карачевский удел, полученного мной у тебя, государь, в твоей золотой столице!? А я – твой верный подданный, готовый отдать за тебя свою жизнь! Я всегда вовремя привожу сюда свой карачевский «выход», глубоко почитаю и люблю тебя, государь!

– Это плохо, что этот мерзкий Иванэ добрался до твоего Корачи! – пробормотал Узбек-хан, глядя на своих приближенных. – Надо бы отнять у него ярлык на Уладэ-бузург…Я подумаю об этом…Но скажи мне, Вэсилэ Корачи, кого бы ты хотел видеть на месте главного коназа в Уладэ-бузурге?

– Не знаю, государь…, – растерялся князь Василий. – Хотелось бы Дмитрия Брянского…Он честен не только словами, но и делами…Дмитрий храбр в сражениях и не приемлет ложь!

– А если я назначу того непокорного Алэсандэ Тферы? – усмехнулся ордынский хан. – Будет ли это плохо?

– Я слышал, что князь Александр нынче в бегах…, – пробормотал в смущении князь Василий. – Но говорят, что он стал таким непокорным из-за доносов Ивана Московского!

– Что ж, – блеснул глазами хан Узбек. – Тогда надо позвать сюда этого Алэсандэ! А дела Иванэ из Мосикэ стали уже опасными! Не мудрено, что он вскоре так усилится, благодаря своим хитростям, что перестанет нам повиноваться! Иди же, Вэсилэ, и сообщи всем прочим коназам, что у меня нет гнева на своих преданных данников и беспокойного Алэсандэ! Если этот коназ хочет вернуться в свою Тферы и получить еще большую милость, пусть приезжает сюда с искренними извинениями!

 

ГЛАВА 24

ГНЕВ БРЯНСКОГО КНЯЗЯ

Князь Дмитрий Романович Брянский готовился к отъезду в Орду. Его боярин Кручина Миркович уже собрал все необходимое: серебро для ханской казны, или «выход», драгоценные подарки для жен хана и его вельмож, особое серебро для выкупа пленников, продовольствие и корм лошадям на время пути. Были также отобраны лучшие дружинники во главе с воеводой Супоней Борисовичем. Оставалось только вывезти из княжеских сараев телеги. Брянские кузнецы тщательно их осматривали, смазывали жиром колеса, подбирали запасные части. Конюшие князя позаботились о лошадях. Брянский князь лично ходил по всей крепости, отдавая распоряжения слугам и воинам. Наконец, он успокоился и отправился в свой «охочий» терем для проведения последнего перед отъездом совета с боярами. А поговорить было о чем! Обстановка в городе сложилась напряженная. Когда князь Дмитрий вернулся прошлой зимой из смоленского похода и привез в Брянск тела убитых в сражениях брянцев, горожане пришли в ярость! Почти три сотни покойников и еще больше раненых – такова была цена бессмысленной бойни под стенами некогда дружеского города! Похороны убитых привели к массовым волнениям. Брянцы, потерявшие кормильцев, кинулись со слезами к князю. Но несчастных приняли лишь бояре, пытавшиеся их успокоить и обещавшие «помощь до скончания веков». Сам же князь, уставший от похода и разгневанный, никого не принимал. В то же самое время семьи погибших дружинников получили большую помощь от князя как серебром, так и «надобным кормом», согласно традициям. Семьи же погибших ополченцев некоторое время оставались как бы забытыми. А ведь на поле брани их полегло значительно больше, чем опытных воинов! Князь проклинал и татар, навязавших ему дорогое, но слабое в боях, ополчение, и Ивана Московского, по вине которого, как он считал, и началась «смоленская брань», и даже самого Ивана Смоленского за «гордыню и превеликую спесь»!

Теперь нужно было расплачиваться за убитых. А серебра в княжеской казне оставалось все меньше. – Если мы отдадим этим страдальцам все потребное серебро, наша казна совсем опустеет! – говорил своим боярам брянский князь. А поэтому выплаты семьям погибших ополченцев задерживались.

Князь рассчитывал на богатую охоту и добычу его людьми большого числа звериных шкурок, однако эта надежда долго не осуществлялась. Массовый отлов куниц, белок, бобров привел к оскудению лесных запасов пушного зверя. Теперь для того, чтобы добыть половину привычного прежде числа шкурок, охотникам приходилось уходить все дальше и дальше в заснеженный лес. А это было опасно! В густых брянских лесах водилось множество хищных зверей – волков и медведей – и очень часто одинокие охотники, уйдя на промысел, просто исчезали: либо гибли от зубов диких зверей, либо от лютых морозов, заблудившись в лесу. От этого брянская пушнина дорожала. И хотя общими усилиями горожан и княжеских людей к весне было добыто достаточное количество пушнины, ее сбыт из-за дороговизны шел медленно.

Разгневанные княжеским невниманием горожане решились на крайнюю меру. В один из зимних солнечных дней они проникли на колокольню при церкви Николы Горнего и ударили в колокол. Почти в мгновение весь город забурлил, заволновался. Со всех сторон бежали к церкви горожане: ремесленники, купеческие приказчики, их слуги и прочая беднота. В довершение ко всему, тяжело заболел престарелый черниговский епископ Арсений. Поговаривали, что если бы не его болезнь, случившаяся внезапно, в городе бы беспорядков не произошло.

Князь оказался не готов к такому повороту событий и предпочел отсидеться в своем хорошо защищенном детинце.

К горожанам выходили его думные бояре и пытались их увещевать. Но горожане требовали князя. Когда же они увидели, что князь не хочет идти на их вечевую сходку, они подняли страшный шум и раскричались. – Если мы не нужны нашему князю, – возмущались они, – тогда пусть приходит к нам Литва и владеет городом! Литовские князья лучше наших! Они не почитают поганых татар и не платят им дань!

– Смерть поганым татарам! – доносилось с одного конца города. – Слава Литве и литовским князьям! – кричали с другого.

Лишь после выхода к бунтовщикам настоятеля Покровского храма отца Нафанаил, посланного больным владыкой Арсением, страсти немного улеглись.

– Вы все получите княжескую помощь! – сказал рослый красивый священник, смело приблизившийся к толпе и взобравшийся на вечевой холмик. – И очень скоро! Князь не обидит ваших детей и многих из них возьмет к себе на службу! Зачем бунтуете и надеетесь на поганую Литву? Неужели вы, в самом деле, думаете, что наш князь хуже безжалостных литовцев? И нечего винить в той войне Дмитрия Романыча или жестоких татар! Это все – дело рук злого князя Ивана Московского! Это он настроил царя Узбека против Смоленска и Брянска! Вы ведь не знаете, как трудно нашему князю в Орде! Он там только и думает о нашем городе и народе! А если бы он не послушал злых татар и не повел свое войско на Смоленск? Татары бы этого никогда не простили! Они бы пришли сюда со всеми своими полчищами! И тогда счет убитых был бы не на сотни, а тысячи! Вы же не знаете, почему у нас такие потери! Наши ополченцы не послушались княжеского приказа, и сами влезли в бессмысленную битву!

– Зачем тогда послали татей и неумевших воевать горожан? – спросил кто-то из толпы.

– Это тоже случилось не по желанию князя! – ответил спокойно и уверенно отец Нафанаил. – Прислушавшись к доносам московского князя Ивана, царь Узбек приказал, чтобы Брянск выставил в поход тысячу ратников! Но мы не хотели гибели наших славных горожан и поэтому взяли, себе на горе, целую сотню татей! Опять же, чтобы уберечь жизни мирных брянцев!

– Значит, во всем повинна Москва! – заорали брянцы. – Оттуда вечно идет только одно зло! Смерть ненавистной Москве!

– Смерть! Смерть! – кричали вокруг.

– Пошли же громить ряды и лавки московских купцов! – завопил вдруг кто-то в середине толпы. – Пора беспощадно расправиться с мерзкими москвичами!

– Смерть им! – подхватила толпа, и разъяренные брянцы помчались к купеческим лавкам.

– Остановитесь и успокойтесь! – поднял обе руки отец Нафанаил. – За что убивать московских гостей?! Они не отвечают за дела своего князя!

Но обезумевшей толпе нужны были жертвы, и четверо невинных, только недавно поселившихся на посаде, московских купцов, жестоко пострадали. Спаслись лишь их приказчики, брянцы, нанятые ими в услужение. Последние, забыв о своих хозяевах, разбежались, кто куда.

Толпа обрушилась на большие богатые лавки и дома москвичей, разбила ворота и, ворвавшись в усадьбы купцов, начала сокрушать все, что попадалось под руки. В завершение, кто-то поджег один из купеческих домов, и пламя в короткий срок охватило весь купеческий городок, окутав Брянск густой завесой дыма.

Весь день и даже ночь присланные князем люди боролись с разбушевавшимся пожаром, чтобы предотвратить распространение пламени по всему посаду. Лишь к утру, разломав стоявшие на пути жестокого огня деревянные постройки и создав свободное пространство без горючего материала, княжеские пожарные и дружинники остановили страшное бедствие.

Толпа же, растерзав несчастных москвичей и разорив их усадьбы, также быстро растаяла, как и собралась. А князь был вынужден наутро посылать своих приставов, чтобы произвести расследование произошедшего. Но княжеские люди ничего не добились, и пришлось князю проглотить «жестокую обиду». Мало того, по совету больного епископа Арсения, князь решил «достать последнее серебро» и оказать помощь семьям погибших ополченцев. Только таким образом удалось успокоить «черный люд», и князь зарекся больше никогда не ходить на русские земли и брать с собой городскую чернь.

Слава Богу, что к лету разошлись все запасы княжеских мехов, и «княжеская казна» была вновь восстановлена. Однако покоя на душе у князя не было. Поэтому, собирая совет, он долго думал, как сохранить «мир и тишину в славном городе».

На прощальный совет пришел, опираясь на посох, поддерживаемый церковными служками владыка Арсений. Но он долго не усидел, а лишь в самом начале взял слово и попросил князя согласиться с его желанием назначить себе преемником пятидесятидвухлетнего священника Нафанаила, который присутствовал здесь же, в думной светлице, и сидел на передней скамье.

– Я страдаю старческой немощью, – сказал черниговский епископ. – Поэтому нужно поставить на мое место доброго человека, который бы любил князя и наш славный город! Я предлагаю Нафанаила, моего верного ученика и послушника. Этот Божий человек дошел от простого служки до настоятеля храма! Он также хранит нашу летопись и записывает туда все важные события…Нет лучше человека на мое место! И пора, сын мой, подумать о владыке, чтобы он назывался брянским епископом! Какой из меня черниговский владыка, если я просидел все эти годы в Брянске? От стольного города Чернигова осталось только одно название! У нас должна быть своя епископия! Когда я умру…

– Что ты, святой отец? – молвил, смахнув слезу, князь Дмитрий. – Тебе еще рано уходить! Нынче смутное и тяжелое время!

– Теперь у тебя будет надежная опора, сын мой, – кивнул головой больной старец. – Это – Нафанаил! Он будет тебе верным помощником! Разве не он успокоил тех мятежников? Мы отделались лишь малой бедой…Когда я умру, вы пошлете Нафанаила к нашему славному митрополиту, чтобы он утвердил его, как брянского владыку…А теперь, прощай, сын мой! Благословляю тебя на поход в Орду! И не забывай сказанных мной сегодня слов!

– Не забуду, святой отец, – встал со своего кресла князь. – Все сделаю, как ты сказал, и помолюсь за твое здоровье…

Сгорбившийся старик склонил свою седую голову, перекрестил князя и, опираясь на палку, тихонько пошел к выходу, сопровождаемый двумя одетыми в черные рясы служками.

– Ну, а теперь послушаем моего верного пристава, – сказал князь Дмитрий, обращаясь к боярам, – мечника Злотко Лисича.

Седовласый боярин встал и гордо, величественно, неся свое грузное тело, приблизился к князю. – Князь батюшка, – начал он. – Ты поручил мне расследовать, откуда случилось смоленское зло, и почему князь Иван Александрыч обвинил тебя в продаже москвичам некого литовского письма…

– Подожди-ка, Злотко, – бросил князь Дмитрий и поднял руку. – Я расскажу нашим боярам суть дела. Вот что приключилось, мои лучшие люди, – нахмурился он. – После долгого и бессмысленного стояния под Смоленском я пошел к старому князю Ивану Александрычу в Смоленск, чтобы заключить с ним вечный нерушимый мир и восстановить нашу дружбу…Но князь Иван встретил меня с гневом и яростью! Он едва согласился на татарские условия, а когда я потребовал объяснения причин его немилости, смоленские бояре сообщили, что недавно к ним приезжали московские посланники с копией какого-то литовского письма, в котором Гедимин Литовский склонял смолян к военному союзу и приплел еще туда дмитровского князя Бориса…И те московские бояре сказали, что подлинное письмо их князь Иван Данилыч якобы купил у меня, брянского князя, за огромную мзду! – Бояре заохали, закряхтели, выражая тем свое возмущение. – Вот поэтому Иван Смоленский, мой кровный родственник, не хотел говорить со мной о мире! Я с превеликим трудом убедил его, что это московская ложь и клевета…Но у меня осталось чувство, что Иван Александрыч не до конца мне поверил и затаил на меня обиду! И когда мы вернулись назад в Брянск, я поручил Злотко Лисичу, чтобы он опросил наших горожан и узнал, кто из брянцев ездил в Москву и позорил мое честное имя! А также, кто из наших брянских людей видел литовцев или слышал о каких-нибудь письмах…

Бояре насторожились, внимательно слушая каждое княжеское слово. Наконец, он замолчал и, кивнув головой своему мечнику, вновь уселся в кресло.

– Я выполнил твое распоряжение, княже, – сказал Злотко, – и опросил всех торговых людей, наших доносчиков и жалобщиков, но пока, не получив твоих дополнительных указаний, ничего не делал! Я узнал, что в Москве за последнее время побывал только один наш купец – Мордат Нечаич…Прочие наши купцы в Москву не ездят…

– Что? – вздрогнул князь. – Когда же этот жирный Мордат туда ездил?

– А в прошлом году, батюшка, – кивнул головой княжеский мечник. – И якобы там торговал, распродав за неделю четыре воза товаров и получив немалый барыш!

– Удивительно! – усмехнулся брянский князь. – Все знают, что князь Иван не очень-то жалует чужих купцов! Там очень большие, можно сказать, жестокие налоги, пошлины и другие поборы! А тут – барыш! Неужели это плата за ту литовскую грамоту?! – Бояре загудели, заволновались. – А почему ты не схватил этого Мордата, – нахмурил брови князь Дмитрий, – и не бросил его в темницу? Его бы уже следовало строго допросить! Ты, случаем, не спугнул его?

– Он – батюшка твоей ключницы, княже, – развел руками Злотко, – той самой Беляны Мордатовны! Разве мог я схватить его без твоей воли? И никто не спугнул этого Мордата, потому что все проводилось в тайне! Я говорю обо всем этом только сейчас, в твоей думе…Я немедленно задержу этого купца, если ты прикажешь!

– Ладно, Злотко, – кивнул головой князь, – тогда я приказываю тебе взять с собой ратных людей и быстро пойти на усадьбу этого бесстыжего Мордата! И быстрей тащи его сюда, но чтобы без шума и криков!

– Слушаюсь, княже! – поклонился Злотко Лисович. – Все будет сделано!

– А теперь поговорим о других делах, – сказал князь, как только его мечник удалился. – Пусть наш огнищанин поведает нам о доходах казны.

– Значит, так, батюшка, – встал Бермята Милкович. – Сначала я скажу о серебре… – И он начал долгое, нудное перечисление всех последних данных о доходах, расходах, убытках.

Пока он говорил, бояре молча сидели и зевали. Они привыкли, что князь периодически заслушивал отчет своего управляющего хозяйством, но, зная, что от их мнения здесь ничего не зависит, предпочитали в это дело не вмешиваться.

Бермята Милкович уже подводил свое сообщение к концу, как вдруг в простенке княжеского терема раздался шум, топот тяжелых шагов и, наконец, дверь в думную светлицу широко распахнулась.

– Садись, Бермята! – махнул рукой князь и с острым любопытством посмотрел в сторону двери. В светлицу вошел, шатаясь, как пьяный, багровый, напуганный толстяк. За ним следовали два княжеских пристава, а замыкал шествие мечник Злотко.

– Здравствуй, пресветлый князь! – вскричал купец Мордат, падая на колени у княжеского кресла и с силой ударяясь головой об пол. – Зачем ты меня вызвал?

– Неужели ты, Мордат, бился головой и перед злобным князем Иваном?! – вопросил, подняв брови, князь Дмитрий. – Говори же всю правду!

– Бился, батюшка-князь! – пробормотал оцепеневший от ужаса купец. – Но только я выпрашивал у него льготы на торговлю!

– Не лги, Мордат! – рассердился брянский князь. – За что ты получил московские льготы?

– Да так,…батюшка, – заплакал купец, – только за добрые слова…

– За добрые слова? – усмехнулся Дмитрий Романович. – Я не слышал о такой доброте Ивана Данилыча! Говори-ка одну правду, злодей! – князь встал и бросил презрительный взгляд на скорчившегося перед ним на полу купца. – Зачем ты продал Ивану литовскую грамотку? Ты думаешь, мы ничего не знаем?! И зачем ты соврал, будто это я, брянский князь, прислал князю Ивану ту грамоту за изрядную мзду?! – князь покраснел и, выпучив от гнева глаза, закричал: – Так вот откуда у тебя московский барыш! Ты торговал моим честным именем! Признавайся же, негодяй, и подробно рассказывай обо всем! И запомни: нам нужна только правда! Может нам еще удастся уменьшить причиненный тобой вред!

– Князь-батюшка, ясное солнышко! – завопил, катаясь по полу, купец. – Я не позорил твое славное имя! Клянусь своей головой! Это нечестный Иван оговорил меня! Я не взял ни одной мортки за ту грамотку, но получил только послабление в пошлинах… – И он, сбивчиво, рыдая и трясясь, поведал князю и его боярам обо всем, что натворил.

– Почему же ты не доставил это письмо мне?! – сказал, выслушав преступника, брянский князь. – Я бы наградил тебя! Разве я такой жадный и не жалую купцов?

– Жалуешь, жалуешь, батюшка! – запричитал купец. – Бес меня попутал, враг рода человеческого! Я натворил столько зла, что сам теперь пребываю в ужасе! Пощади меня, батюшка! Забирай все мои богатства, но только оставь мне мою жалкую жизнь!

– А ты знаешь, мерзкий Мордат, что это письмо погубило князя Бориса Дмитровского? А разве не из-за него началась та смоленская война? Я только расскажу об этом брянцам, потерявшим своих кормильцев! Да от тебя одни клочья останутся!

– Спаси меня, славный князь! – взвыл, обезумев от страха, купец. – Я не виноват в той смоленской войне!

– Что вы скажете об этом, мои славные бояре? – спросил князь, подняв голову и глядя перед собой.

– Его следует безжалостно казнить! – громко сказал боярин Брежко Стойкович. – Надо созвать народ на Красную площадь и отдать этого злодея людям на расправу!

– А-а-а! – завопил, катаясь по полу, купец Мордат. – Не надо, пощадите!

– Бросьте его пока в сырую темницу! – буркнул молодой боярин Жирята Михайлович. – А там – соберем суровый суд!

– А может отсечь ему голову, прилюдно, на Красной площади! – бросил его двоюродный брат, воевода Супоня Борисович. – Зачем устраивать суд, если и так все ясно: казнить злодея – и дело с концом!

– А может, его следует сжечь на костре? – предложил боярин Кручина Миркович. – При всем народе, чтобы брянцы увидели нашу доброту и справедливость!

– Я хочу услышать трезвые, спокойные слова, – покачал головой успокоившийся брянский князь, вновь усаживаясь в свое кресло. – Нам, конечно, выгодно показать народу справедливое возмездие и успокоить горожан! Но давайте послушаем мнение человека святой церкви…Пусть нам даст совет ученик владыки, мудрый Нафанаил!

– Мне хотелось бы сказать, княже, – произнес своим чистым, проникновенным басом, отец Нафанаил, – что не следует в этом деле горячиться! Этот несчастный купец, в самом деле, натворил немало бед, но не по своей воле! Такая глупость – только от лукавого! Жалкий Мордат не хотел опорочить своего князя и не желал смерти несчастному Борису Дмитровскому! Поэтому я бы посоветовал поместить пока этого бестолкового Мордата в темницу, а потом, когда пройдут гнев и душевное возмущение, подвергнуть его справедливому суду!

– Это правильно! – махнул рукой брянский князь. – Эй, слуги! – он хлопнул в ладоши. Стоявшие у стены приставы быстро подошли, подняли лежавшего купца, оторвав его от пола, и подхватили под мышки. – Отведите этого злодея в темницу! – распорядился князь. – И не сводите глаз с этого мерзкого борова, чтобы не сбежал!

Княжеские слуги быстро, развернув оцепеневшего от страха толстяка, потащили его в простенок.

Лишь поздно вечером завершился совет княжеской знати, и брянский князь, приняв скромный ужин, отправился почивать. Но едва он разделся с помощью своих верных слуг и прилег на край постели, как теплые женские руки обняли его. – Целуй меня, милый князь! – проворковала нежным голосом княжеская любовница. – И скорей заводи в меня свой дрын! И поглубже!

– Это – ты, Беляна, – прошептал, чувствуя привычное волнение, брянский князь. – А почему ты пришла сейчас? Ведь нынче не твоя очередь?

– Сегодня – моя, сладкий князь, – сказала красавица, обхватывая его руками. – Давай, люби же меня!

– Ох, ах, – закряхтел князь Дмитрий, оказавшись верхом на прелестнице. – И чего ты сегодня такая славная? Ах, ох…

Долго в эту ночь князь познавал свою ключницу: ее умелые ласки были такие сладкие! Только под утро он, наконец, успокоился и уже собирался заснуть, как вдруг его возлюбленная заплакала и, повернувшись к нему спиной, запричитала: – Прости, мой любимый, моего глупого батюшку! Он совсем не хотел тебе зла! Не лишай его жизни, мой сладкий!

Словно холодный душ окатил брянского князя. – Так вот отчего ты была такой ласковой…, – пробормотал он, чувствуя дурноту. – Выгораживаешь своего батьку, бессовестного Мордата!

– Нет, княже, – зарыдала молодая женщина. – Я всегда тебя любила и без лишних слов отдала тебе мое девичество! Ничего для тебя не жалела…Моя душа только с тобой! Пощади моего батюшку!

– Ладно, Беляна, – тихо сказал раздраженный князь. – Я пощажу твоего батюшку и не стану лишать его жизни! Но ему нет места в нашем городе! Пусть уезжает в свою мерзкую Москву! А теперь ступай, Беляна, и больше никогда не показывайся мне на глаза!

 

ГЛАВА 25

СМЕХ ИВАНА КАЛИТЫ

Иван Даниилович Калита только что вернулся из Великого Новгорода. Своей поездкой он остался недоволен. Великий владимирский и московский князь хотел пойти с новгородским ополчением на Псков, чтобы покорить своим мечом этот независимый город и взять в плен псковского князя – его давнего врага и соперника Александра Михайловича Тверского. До князя Ивана дошли слухи о желании Александра Тверского помириться с ордынским ханом и вернуть себе Тверь. Иван Даниилович знал о политике хана Узбека, стравлявшего русских князей, и поэтому не исключал возможность ханской милости по отношению к своему врагу. Вот почему он «засиделся» в Новгороде, собирая войска. Однако в это время, в самый разгар приготовления к походу, на окраинные земли Новгородчины нагрянули литовцы. Они частенько приходили грабить соседние с ними русские земли, и новгородцы привыкли от них откупаться.

Так, еще два года тому назад, в 1333 году под Новгород приходил литовский князь Наримант, тот самый, которого выкупил из татарского плена и отпустил в Литву Иван Московский. Новгородцы тогда пообещали Нариманту ежегодное «кормление» и последний примирился с ними, «целовав крест». Теперь же новгородцы, воспользовавшись возможностью не идти на Псков, чего они очень не хотели, имея с псковичами «мирное докончание», заявили князю Ивану Данииловичу, что «теперь у наших ворот злой враг и пора от него отбиваться». Князь Иван, получавший от новгородцев еще больше серебра, чем его предшественники, вынужден был смириться и отказаться от «псковской рати». Вместо похода на князя Александра он послал свое войско на Литву. В марте московские полки и новгородские добровольцы прошли, не встречая сопротивления, по окраинам Новгородчины, откуда в панике бежали не ожидавшие отпора литовцы, а затем вторглись в саму Литву, сожгли литовские городки Рясну, Осечен и разграбили сельские поселения, уводя с собой «богатый полон» и скот.

Сам же князь Иван вернулся в Москву и сразу же устремился в свой думный терем на боярский совет. Здесь его ожидал гость – козельский князь Адриан Мстиславович. Он сидел на передней скамье среди самых именитых московских бояр и, как только московский князь вошел, приветливо встал. – Здравствуй, славный великий князь! – сказал он, вытянув перед собой руки.

– Здравствуй, мой добрый Адриан! – буркнул Иван Калита, делая вид, что рад гостю, и, вытянув, в свою очередь, руки, обнял, троекратно целуя рослого, худенького князя. – Ты уже постарел, а все у своего племянника на посылках! Садись же!

Князь Адриан, которого чаще называли Андреем, с раздражением выслушал слова московского князя Ивана. Он не любил имя, данное его престарелым отцом, и предпочитал прозываться привычным, русским. К тому же его обидел намек на волю племянника. – Что же делать, Иван Данилыч, – сказал он, усаживаясь на свое место, – если престарелый Василий еще силен и не собирается умирать?

– Да, похоже, ни тебе, ни брату не удастся дожить до карачевского «стола»! – бросил князь Иван. – Однако положись на Божью волю…Известно, что Василий Пантелеич слишком стар! Расскажи нам лучше о ваших козельских делах. Вы так и сидите в своем городе?

Князь Адриан коротко рассказал о своей жизни, которая была достаточно спокойной до смерти матери, шестидесятилетней старухи, более сорока лет прожившей во вдовстве и сохранившей до конца верность своему покойному мужу. Княжна Елена была строгой, но справедливой. Она воспитывала своих сыновей в почтительности и покорности по отношению к их племяннику – удельному карачевскому князю Василию Пантелеевичу. Несмотря на то, что Козельск был выделен ей и сыновьям «в кормление», карачевский князь не признавал своих молодых дядек как удельных князей и ежегодно требовал от них уплаты части от «козельских доходов», а также уважения с их стороны. Последние, Тит и Адриан, долгое время жили по установленным правилам, но со временем, взрослея, стали чувствовать себя несправедливо обиженными. Страсти подогревали приезжавшие в Козельск от Ивана Московского бояре. Москвичи и раньше навещали козельских князей и княгиню-вдову, но, видя, как почтительно она относится к Василию Карачевскому, открыто не высказывались против их сюзерена. Однако постепенно, улучив возможность побеседовать с князьями наедине, подзуживали их, стараясь поссорить со своим племянником. Но пока была жива старая княгиня, никакие московские козни успеха не имели. Умная княгиня Елена не только «ставила на место» своих детей, но делала все возможное, чтобы они избегали общения с московскими посланниками. Бывало и так, что строгая вдова посылала в Карачев к князю Василию преданных людей и сообщала ему о «льстивых» словах московских бояр. Князь Василий Пантелеевич, зная о происках Москвы, смертельно ненавидел Ивана Калиту, а свою молодую бабушку уважал. Он знал, что пока она жива, никаких усобиц и разногласий в его уделе не случится. Княгиня Елена, соблюдая почтительность, запросила в свое время разрешения у князя Василия Карачевского на женитьбу своих сыновей, и он этому не препятствовал, хотя на свадьбы своих дядей не приезжал. Княгиня-вдова сама нашла своим сыновьям невест и, как только они достигли зрелого возраста, пятнадцати-шестнадцати лет, последовательно женила старшего Тита на дочери тарусского князя Ольге, а младшего – Адриана – на дочери самого великого князя литовского Гедимина, Елене. Как ей удалось сговориться с литовцами, знали только самые приближенные к княгине, посланные ею в Литву бояре. Благо, что и князь Василий Пантелеевич не воспрепятствовал этому! Невестки княгини оказались покладистыми и покорными женами, но главное – не вмешивались в дела удела, совершенно не интересовались отношениями Козельска с Карачевом и довольствовались той сытой и спокойной жизнью, которая у них была.

В отличие от своего престарелого бездетного племянника, Василия Карачевского, козельские князья были достаточно плодовиты. У Тита Мстиславовича было четыре сына – Святослав, Василий, Федор и Иван, две дочери, а у Адриана Мстиславовича – два сына (Федор и Иван), но четыре дочери. Молодые князья, окруженные заботой матери и красавиц-жен, ни в чем не нуждались. Почти все доходы от Козельска и «деревенских волостей» шли на их содержание. Князь Василий Карачевский взыскивал с них лишь символическую мзду – всего-то четверть общих доходов «в серебре и мехах» – которую отправлял в Орду, как часть общего «выхода».

Тит и Адриан довольно весело проводили время: ходили на охоту, устраивали пиршества, прогулки в лес и на луга, ездили к родичам жены Тита в Тарусу да к соседним князьям.

Внезапная смерть княгини-вдовы, случившаяся в самом начале весны 1335 года, как бы пробудила их «от сладкой дремы», и козельские князья только теперь осознали, что они «уже не малые дети, но зрелые мужи»! Действительно, обоим давно перевалило за сорок лет!

– Пора бы самим управлять уделом! – сказал сразу же после похорон старший брат Тит. – Надо послать человека к Василию Пантелеичу! Пусть выделяет нам землю по своему усмотрению!

– Зачем по усмотрению? – возразил на это Адриан. – Разве мы не знаем, как богат карачевский удел! Не зря нам говорили московские бояре, что пора отделяться от Карачева! Пусть тебе достанется этот Козельск, а я завладею Ельцом и Звенигородом!

– Так-то оно так, – пробормотал Тит Мстиславович, – но я боюсь нашего племянника Василия! Он ведь разгневается! А зачем нам ссориться? Неужели ты не помнишь заветы нашей матушки: почитать этого грозного Василия и ни в коем случае не сердить его?! Пусть он еще в силе, но старость есть старость…Все мы ходим под Господом и надо бы потерпеть…Он же не вечный?

Но Адриан Мстиславович с этим не согласился. – Давай же, брат, пошлем наших бояр к племяннику Василию и уговорим его добрыми словами! Неужели он откажет?

Братья подумали, посоветовались с боярами и послали в Карачев своего верного человека с просьбой об уделах. Но князь Василий, выслушав их посланца, был страшно разгневан. – Еще не остыло тело вашей матушки, – возмутился он, – а вы уже хотите развалить мою землю! Этого не будет! Живите себе по-старому и не стройте козней! Сидите себе тихо, если хотите моего наследства! В противном случае я поеду к царю и выпрошу у него грамотку для другого наследника!

Получив такое послание, Тит Мстиславович сразу же успокоился. – Не надо злить нашего престарелого племянника! – сказал он брату. – Пусть все остается по-прежнему! Зачем нам кидаться вперед, очертя голову? Мы еще не старики и жизнь у каждого из нас одна!

Но его достаточно мудрый вывод не был воспринят князем Адрианом. – Нам нечего боятся этого вздорного Василия! – возразил он. – Надо обратиться за защитой к другим князьям, например, к Ивану Данилычу! А когда у нас будет союз с Москвой, мы уже не будем бояться этого злого Василия!

Князь Тит попытался отговорить брата от поездки в Москву, говорил, что лучше подождать и что даже если бы Василий отдал им просимые уделы, им пришлось бы самим возить дань в Орду!

На это Адриан Мстиславович возразил: – Можно владеть уделами и не ездить в Орду! Мы бы отдавали наше серебро не жадному Василию, а Ивану Данилычу! Как другие его удельные князья…И он бы отвозил это серебро в Сарай…

– Что ты, брат, опомнись! – вскричал тогда, услышав такие слова, Тит Мстиславович. – Неужели ты думаешь, что Иван Московский такой добрый? И примет твое жалкое серебро? И ты напрасно называешь жадным Василия Пантелеича! На деле, жаден этот Иван, прозванный Калитой! Ты лезешь в такую беду, из которой нет возврата! Еще и голову потеряешь! Помни мои слова и советы нашей матушки!

Однако Адриан Мстиславович не внял совету своего брата и вскоре выехал в Москву, к князю Ивану. И вот он сидел теперь напротив него и медленно, подробно, рассказывал об обстоятельствах своей жизни. Князь Иван внимательно его слушал, изредка щуря свои хитрые масляные глазки и покачивая головой. В думной палате стояла полная тишина. Московские бояре зевали, клевали носами, но не произнесли ни слова.

Наконец, козельский князь замолчал и, откашлявшись, успокоился, опустив голову и ожидая слов князя Ивана. Последний некоторое время молчал, раздумывая. – Ладно, брат, – осторожно сказал он и посмотрел на своих полусонных бояр. – Ты можешь положиться на мою помочь и защиту! Никто не осмелиться обидеть моего друга! И поверь моему слову: у того глумного Василия нет большой силы! Будь смел с этим слабым Карачевом! И если хочешь, смело требуй свой законный удел! И не бойся: у тебя больше прав, чем у Василия! А у твоего старшего брата Тита – больше, чем у тебя! Конечно, жаль, что этот Тит тебя не поддержал из-за страха перед Василием! Но без его согласия ты не сможешь добиться права на удел! Ты с ним серьезно поговори и убеди его приехать ко мне! Если бы он был моложе тебя, мы бы решили это дело сами…А сейчас уговаривай Тита! Так, мои славные бояре?

– Так, так, господин! – прогудели бояре.

– Ну, так что у нас еще? – вопросил князь Иван, глядя на бояр. – Пора бы мне пойти к молодой супруге: я ее еще не видел!

– Есть тут еще одно дело, – замялся боярин Феофан Бяконтов. – Сюда приехал тот бестолковый купец из Брянска, Мордас или Мордат…

– А, старый знакомец, – улыбнулся князь Иван, – Мордат…Нечаич! Я помню этого славного человека! С чем он пожаловал? Неужели доставил нам новое письмецо?

– Да ничего он не доставил, – пробормотал Феофан Бяконтов, – и сам едва жив…

– Где же этот Мордат? – нахмурился князь Иван. – Далеко ли?

– Да здесь: сидит в гостевой светлице, – сказал боярин Феофан. – Неужели примешь?

– Зови-ка его сюда, – распорядился князь Иван. – Так, ради любопытства. Я не думаю, что он пришел к нам с пустыми руками. Пусть хоть расскажет нам брянские новости…

Мордат Нечаевич вошел в думную светлицу и, быстро подойдя к княжескому креслу, свалился, как куль, у ног князя. – Я нынче, государь, в горе и бедности! – простонал он. – Князь Дмитрий прогнал меня из своего города!

– А зачем ты разболтал нашу тайну? – грозно вопросил московский князь. – Ты не должен был говорить своему князю о том письме!

– Я никому об этом письме не говорил! – прорыдал брянский купец. – Но князь сам обо всем дознался и прислал за мной своих приставов! А они притащили меня прямо на боярский совет!

– Откуда же князь узнал об этом? – прищурил глаза Иван Калита.

– Я понял, что ему рассказал о письме великий смоленский князь Иван еще тогда, во время смоленской войны! – отвечал, плача, купец Мордат. – Тот князь Иван узнал якобы от московских послов, что ты, славный князь, купил ту грамотку у Дмитрия Романыча за приличную мзду! И тот старый князь Иван сильно озлобился на Дмитрия Брянского…

– Неужели озлобился?! – вскрикнул от удовольствия Иван Калита. – И теперь у них нет мира?

– Как это нет? – буркнул купец Мордат. – Известно, что ворон ворону глаз не выклюет! Они сразу же помирились после жестокой войны. И заключили вечный мир! И тот Иван Смоленский поверил, что не Дмитрий Романыч передал тебе то письмо!

– Неужели? – поморщился от досады князь Иван. – А ты откуда об этом узнал?

– Так сказал сам князь Дмитрий на моем судилище! И приказал найти настоящего виновника! Им не пришлось долго искать. Только я один из всех брянских купцов ездил в Москву и получил неплохой доход!

– Ну, если эти новости у тебя только от Дмитрия Брянского, – успокоился московский князь, – тогда еще ничего…Я уверен, что теперь не будет дружбы у того престарелого Ивана с Дмитрием Красивым, бабьим угодником! Теперь между ними пролетел черный ворон, не так ли?

– Так, батюшка, – пролепетал купец. – Князь Дмитрий сильно ругал меня и грозил предать смерти! Он так прямо и сказал, что я совершил тяжкий поступок и поссорил его с князем Иваном Александрычем! А бояре даже возложили на меня вину за ту смоленскую войну! Они грозились выдать меня на расправу брянским горожанам!

– А почему горожанам? – усмехнулся Иван Даниилович. – Какое дело вашей черни до княжеских дел?

– Так ведь смоляне перебили многих брянских людей у стен своего города! Едва ли не полтысячи! – выпалил купец Мордат. – Там полегло почти все ополчение! По этому случаю в Брянске был жестокий мятеж, и горожане без жалости расправились со всеми московскими купцами! И даже сожгли дотла их дома! Пришлось князю успокаивать черных людей и задабривать их серебром из казны! И едва успокоил!

– Я слышал о жестокой гибели моих купцов, – пробормотал князь Иван. – Но там, в Брянске, не было именитых торговых людей. Поэтому больших убытков нет…Позже пошлем других…А вот у Дмитрия теперь надолго не будет порядка! Вот что ты наделал, Мордат! Однако удивительно, что ты сам уцелел от рук этого жестокого Дмитрия!

– Меня бросили в сырую темницу, великий князь, – заныл брянский купец, – и стали готовить к суду…Но моя красавица-дочь уговорила князя…Она была княжеской ключницей…И князь приказал освободить меня от оков и цепей…Я уехал из города ночью, на телеге, едва живым…И теперь прошу тебя, великий князь: защити меня, пожалей!

– Ладно, Мордат, – буркнул князь Иван. – Я вижу, что ты непростой человек, вхожий в княжеский терем…Потому как твоя дочь – княжеская любовница!

– Это неправда, великий князь! Она просто ключница, – простонал брянский купец, – и до сих пор молодая, нетронутая девка…

– Не смеши нас, Мордат, – прищурился от улыбки, впервые появившейся на его лице за все время разговора, московский князь. – Сколько ей лет?

– Так…где-то лет двадцать семь!

– Ха-ха-ха! – захрипели, хватаясь за животы, московские бояре. – Ключница двадцати семи лет – и девица!

– Ну, и рассмешил ты нас, Мордат! – затряс головой князь Иван, изумив собрание своим беззвучным неожиданным смехом. – Какая она молодица! Ох, ну, и гуляка этот Дмитрий Красивый! Он не зря сохранил твою жизнь: видимо, не один раз познал твою дочь во все дырки с превеликим позором! Иди же, Мордас, быстрей в гостевую светлицу, а то мы здесь со смеху умрем! Мы подумаем о тебе!

И униженный брянский купец, медленно поднявшись с пола и встав на ноги, тихонько побрел, ссутулившись и втянув голову в плечи, к широко распахнутой княжескими слугами двери.

 

ГЛАВА 26

ВЕСЕЛЬЕ В САРАЕ

– Расскажи-ка мне, Дэмитрэ, зачем ты продал письмо из Лэтвэ коназу Иванэ? – молвил, сощурив сердито глаза ордынский хан Узбек, глядя вниз на стоявшего на коленях со склоненной головой у ступенек его трона брянского князя. – Неужели ты не мог доставить сюда, в Сарай, эту важную улику?

– Я ничего не продавал тому Ивану, государь! – ответил, едва сдерживая ярость, князь Дмитрий. – Это неприкрытая ложь! Эту грамотку отвез в Москву один мой брянский купец без моей воли! – И он подробно рассказал о случившемся.

Хан Узбек, выслушав русского князя, был озадачен. – Удивительно, – сказал он, – такое слышать! Выходит, Иванэ соглал мне? Зачем ему это было надо?

– Он просто хотел опозорить меня, государь! – молвил в сердцах брянский князь. – Мы ведь кровные родственники с Иваном Смоленским! И нет сомнения, что продавать грамотку, обличающую его, лютому врагу – в самом деле, стыд и позор! Иван Александрыч так на меня рассердился, что даже не хотел со мной разговаривать! Я едва успокоил его тогда, после сражений! Он ведь совсем не хотел воевать с твоими людьми…Это все – из-за той проклятой грамотки!

– Старый Иван очень виноват передо мной! – покачал головой ордынский хан. – Уже который год он сюда не приезжает! А подарки и «выход» привозят его слуги! Еще ладно, что стал присылать больше серебра…Иначе бы я понимал его дела, как непокорность! Может, послать на него большое войско? Такое, чтобы стереть его бесстыжий Смулэнэ с лица земли! Что ты на это скажешь?

– Этот престарелый Иван очень боится твоего гнева, государь, и поэтому скрывается за городскими стенами! – сказал в сердцах брянский князь. – И все из-за происков Ивана Московского! Тот Иван столько наговорил тебе страшных слов о старом смоленском князе! Однако тот до сих пор предан тебе и почтителен…Он любит тебя, как своего государя, но очень боится твоей кары! Он настолько стар, государь, что да простится ему этот грех!

– Он боится меня?! – засмеялся Узбек-хан. – Однако почему-то своевольничает! Разве он не знает о моей доброте? Пусть бы приехал сюда и склонил передо мной свою вздорную голову! А пока он только повторяет поступки того Алэсандэ из Тферы, который теперь сидит в Пэскэ-бузурге…Неужели и тот Алэсандэ боится моего гнева?

– Это так, могучий государь! – кивнул головой князь Дмитрий. – Все это связано с доносами того Ивана Московского! Он не только поссорил между собой всех князей, но еще напугал их твоей немилостью! И продолжает каждый раз кого-нибудь оговаривать! Да так хитро это делает, что мы все просто запутались и не знаем, кто прав, а кто виноват!

– В твоих словах есть правда, Дэмитрэ, – задумчиво сказал ордынский хан. – Надо бы поговорить на этот счет с моими людьми: дело становится опасным! Однако расскажи мне, Дэмитрэ, как ты покарал того самовольного купца? Отсек ему прилюдно башку? Или разрубил его по частям, толпе на потеху?

– Я отпустил его, государь, – пробормотал брянский князь, – в Москву, к его господину. Пусть живет теперь у князя Ивана, если не хочет служить мне!

– За что же такая милость? – насторожился Узбек-хан. – Зачем ты сохранил жизнь тому бесстыжему рабу? Неужели тот купец, в самом деле, отвез вражеское письмо Иванэ по твоей воле? И ты получил немалую мзду при посредничестве того купца? Сознавайся же, Дэмитрэ!

– Я никогда тебя не обманывал, государь! – возразил спокойным и решительным тоном князь Дмитрий. – А того купца я отпустил из-за любовных дел…Говорю тебе истинную правду: за того купца, своего батюшку, вступилась одна красивая женка! Она была моей любовницей и хорошо меня ночами развлекала…Вот она и добилась моего обещания на любовном ложе…А потом пришлось держать свое слово! Правда, я едва не забыл о нем! У меня много девок…И лишь через полгода вспомнил о своем обещании, но сразу же выпустил того бестолкового дурака из темницы! Я не бросаю своих слов на ветер, государь! Сегодня обманешь рабыню, а завтра – и важного человека! Ложь есть величайший грех, государь!

– Якши, Дэмитрэ! – улыбнулся Узбек-хан. – Я рад был услышать всю правду! Значит, ты не захотел обижать даже жалкую рабыню! Чудные вы, коназы Брэнэ! Ублажаете свои телесные слабости и любите житейские радости, но ложь не приемлите! Я не верю своим ушам: неужели вы, в самом деле, урусы? Но здесь нет ничего плохого…А вот Иванэ из Мосикэ мне совсем не нравится! Я уже не раз говорил, что нужно отнять у него ярлык на Уладэ-бузург! Но вот некому его передать! Я когда-то говорил с Иванэ из Смулэнэ, чтобы он уведомил коназа Алэсандэ, засевшего в Пэскэ, о моем желании его видеть! Пусть бы покаялся передо мной…В этом случае я простил бы глупца и передал бы ему ярлык на Уладэ-бузург! Уж лучше глупый, но прямодушный подданный, чем лживый и коварный коназ Мосикэ!

– Он этого Ивана, государь, идет одно горе! – поднял голову князь Дмитрий. – Я не хотел тебе жаловаться, но уже нет сил терпеть его зло! Он заманил к себе в Москву нашего славного пастыря, святителя-митрополита! В эту весну скончался мой владыка Арсений. И пришлось мне посылать в Москву на утверждение в брянские епископы нашего священника Нафанаила…Это обошлось недешево! И я до сих пор не знаю, прислушался ли митрополит к моей просьбе, потому как я вскоре уехал сюда, в Сарай…Неужели этот Иван теперь так усилился, что подмял под себя и нашу святую церковь?! Теперь нам навеки придется кланяться Москве по всем церковным делам! И Москва станет стольным городом всей Руси, как когда-то был Чернигов для нашей лесной земли!

– Значит, ты посылал в Москву подарки? – насторожился ордынский хан. – И много серебра?

– Да немного, государь! – вздрогнул, поняв свою оплошность, князь Дмитрий. – Но все-таки целую гривну! А это – почти две сотни твоих серебряных денег!

– Немалые деньги! – покачал головой хан Узбек. – И не в ущерб ли моей казне, коназ-урус? А я часто слышу от ваших коназов, что якобы ваши леса оскудели пушным зверем и не хватает серебра…Зачем же вы тогда раздаете так много серебра за какую-то мелочь? Всего-навсего за место вашего главного попа? Я тогда прикажу вашему пэскупу в Сарае, чтобы он передал тем Божьим людям из Мосикэ мой приказ – немедленно утвердить твоего человека без всякого серебра! Так, Дэмитрэ?

– Не делай этого, государь! – вскричал расстроенный брянский князь. – Люди нашей святой церкви не виноваты! Серебро им надо на дела Божьей службы! Здесь нет никаких поборов!

– Ну, тогда прибавь то серебро к своему «выходу»! – кивнул головой хан Узбек. – И сегодня же! И не раздавай больше денег по таким пустякам! А если у тебя появятся лишние серебро и меха, лучше отвези их сюда, в мою казну!

– Слушаюсь, государь! – склонил голову князь Дмитрий. – Я сегодня же передам твоему денежнику серебряную гривну! И в дальнейшем буду привозить на гривну больше!

– Ну, тогда иди в свою гостевую юрту, Дэмитрэ! – усмехнулся хан Узбек. – Я отпущу тебя домой немного позже!

– Ох, мой глупый язык! – ругал себя, выходя из ханского дворца, брянский князь. – Ладно, хоть гривной отделался! Теперь надо обдумывать каждое слово перед государем! Что ж, теперь серебра на выкуп пленников будет меньше на гривну! Охо-хо!

Когда брянский князь вернулся в свою гостевую юрту, там его уже ждали гости: мурза Сатай с приятелями – темником Чиричи, мурзами Нагачу и Мандулом.

– Что ты такой грустный и едва не льешь слезы? – сказал после взаимных приветствий веселый, располневший Сатай. – Ты не должен горевать-печалиться! У тебя немало кунаков! Если надо, мы доберемся до самого государя и замолвим за тебя слово!

– Да вот, славный Сатай, – ответил брянский князь, успокаиваясь. – Я только что побывал у государя и едва не вызвал на себя его гнев! Надеюсь, что обошлось… – И он рассказал про свою ошибку.

Выслушав русского князя, знатные татары дружно рассмеялись.

– Наш государь мудр и проницателен! – весело молвил Мандул, вытирая набежавшие от смеха слезы. – Как он поймал тебя на непотребном слове! Что ж, плати свою гривну, если имеешь лишнее серебро!

– Ладно, брат, – махнул рукой Дмитрий Романович. – Не надо хоть смеяться надо мной! Если бы вы сами предстали перед грозным государем, так не только бы перепутали слова, но проглотили бы свои языки!

– Не сердись, Дэмитрэ, – кивнул головой порозовевший от смеха Сатай. – Мы пришли к тебе не ради смеха, а чтобы развеять твою скуку!

– Это нетрудно, брат! – усмехнулся брянский князь. – Я сейчас пошлю своего человека в ближайшую чайхану и перед нами предстанут лучшие яства…И греческие вина, и отменный кумыс…

– Не надо! – поднял руку румяный Сатай. – Мы решили пригласить тебя с нами на великий пир с приятной музыкой и красивыми женками! Ты уже не один раз угощал нас, а мы тебя еще не отблагодарили…Теперь наша очередь! Пойдем в веселый дом!

– А зачем? – насторожился брянский князь. – Что вы еще такое придумали? Нам бы не следовало повторять ошибки юности! Город Сарай славится теперь своей праведностью, и ваша вера не дозволяет предаваться непотребному веселью! Мы наделаем столько грехов, что рассердим и вашего почтенного имама, и самого могучего государя!

– Мы, действительно, правоверные мусульмане! – кивнул головой ставший сразу же серьезным мурза Сатай. – Однако в славном веселье нет никакого греха! Грешно придаваться веселью прилюдно, у всех на глазах…Однако же вот наши люди свободно водят нагих рабынь по городскому рынку, и все без стыда рассматривают их пленительные места…У нас не запрещены веселые дома…Важно лишь одно – чтобы туда не ходили замужние женщины благородного происхождения!

– Я не хочу идти к доступным для всего люда блудницам! – развел руками князь Дмитрий. – Красивые девки и без того приходят каждую ночь ко мне и к моим людям. Этого добра здесь предостаточно!

– Неужели каждую ночь? – сдвинул брови темник Чиричи. – И сколько же ты платишь за блудницу?

– По две серебряных деньги, – сказал, прищурив глаза, брянский князь, – но мои люди, конечно, меньше…И к моим воинам ходят не такие красавицы, каких я принимаю…

– Две деньги! – вскричал возмущенно Сатай. – И за одну ночь?! Это же грабеж, подлинное разорение! Больше не плати таких денег, брат! Я тебе даром пришлю из своего гарема прекрасную наложницу! Вот уж какие лихоимцы! – Он обвел взглядом смущенных приятелей.

– Ладно, Сатай, – усмехнулся князь Дмитрий. – Зачем обижать других мурз и эмиров? Это их доход! И за дело…Пусть все остается по-старому…Мне не нужны здесь недруги!

– Ну, тогда плати, если имеешь избыток серебра! – буркнул Сатай. – А сейчас айда с нами – в веселый дом!

– Не хочу, брат! – решительно сказал брянский князь. – Меня совсем не влечет такая любовь, скопом, всей толпой! Я не пойду позориться ради женок! От них и здесь нет покоя! Что я там увижу нового? Разве мало передо мной побывало нагих женок?

– Таких у тебя не было, упрямый коназ! – вмешался в разговор мурза Нагачу. – Недавно в Сарай приезжали купцы из далекого Магриба! Они привезли с собой женок и девок невиданной красоты. Ни одна из них не побывала на городском базаре! Они черны и лицами, и телами! Но в любви настолько искусны, что далеко превзошли наших белых женок!

– Неужели арапки? – не поверил своим ушам брянский князь. – Я никогда их не видел! Я встречал во дворце государя могучих арапов-мужей! Они такие рослые и суровые! А женки у них хороши? И большие ли у них груди?

– Большие, Дэмитрэ, и зады – что надо! – весело сказал Сатай. – И лицами хороши! На всем белом свете нет красивей женок!

– Любопытно, – заколебался князь Дмитрий. – Неплохо бы на них посмотреть…

– Тогда пошли, славный коназ! – кивнул головой темник Чиричи. – Нечего терять время! Там уже ждут: Сатай заранее оплатил все расходы!

– Эй, Ревун! – крикнул брянский князь и хлопнул в ладоши. Тут же перед ним предстал молоденький слуга. – Беги же, Ревун, в конюшню, – весело сказал князь, – и приведи мне немедленно моего коня! А также позови моих слуг…

– Зачем тебе слуги, Дэмитрэ? – бросил Сатай. – Там, в веселом доме, есть и конюшни, и добрые слуги. Пусть работают: за все уплачено!

Когда княжеский слуга привел коня, татарские мурзы подозвали своих слуг, стоявших неподалеку от гостевой юрты и державших под уздцы их лошадей, и все дружно вскочили в седла.

Вскоре знатные всадники подъехали к большому, украшенному лепными узорами белоснежному зданию, напоминавшему дворец, огороженному большим остроконечным забором. Веселый дом был виден лишь наполовину, но и без того впечатлял!

У ворот стояло четверо рослых, мускулистых, вооруженных кривыми мечами татар, голых по пояс, в белоснежных чалмах на головах и в таких же цветом легких штанах. – Салям, знатные гости! – хором прокричали они, расступаясь и широко распахивая створки ворот. – Мы ждем вас с большим нетерпением!

Сатай поднял руку, и они медленно въехали во двор, остановившись у большого крыльца. – Слезайте же! – громко сказал он. – Здесь есть рабы для наших коней!

Как только гости спешились, многочисленные слуги окружили их коней, взяли под уздцы и повели в конюшню.

– Айда, братья! – Сатай поднялся на ступеньку и медленно пошел вверх, за ним проследовали князь Дмитрий и остальные татары.

– Какая красота! – сказал брянский князь, окидывая взором кирпичное здание, весь низ которого, невидимый из-за забора, сверкал от разноцветной мозаики, изображавшей райский сад и чудесных красавиц, бродивших под яблоневыми и апельсиновыми деревьями. Выложенные из мозаики девушки были одеты в легкие белые туники, но так, что все их телесные выпуклости были как бы наруже.

– Какие необычные одежды! – удивлялся он. – Я еще нигде не видел подобного!

– Эти картины выложили грэкэ из разноцветных камней по воле мурзы Ахмыла, – объяснил Дмитрию Сатай. – Здесь все пристойно! Прелестницы вовсе не нагие! Наша праведная вера не разрешает выставлять наготу на всеобщее обозрение!

Навстречу знатным гостям выбежал невысокий, сухенький, одетый во все белоснежное, включая чалму, старичок. – Салям галяйкюм, дорогие гости! – сказал он, низко, поясно, кланяясь.

– Вагаляйкюм ассалям, почтенный Муса! – отвечали знатные татарские гости.

– Входите же сюда, входите! – старичок раскрыл настежь входную дверь, и компания быстро вошла в просторную полутемную залу. Внутри здания было проще. Большая передняя комната чем-то напоминала сарай, глиняные полы которого были устланы длинными камышовыми циновками, а стены и потолки – обшиты тростником. Несмотря на июльскую жару, здесь было нежарко. Пахло сухой травой, прелыми листьями и чем-то таинственным, манящим.

– Это небывалый запах чужеземных женок! – думал, проходя переднюю, князь Дмитрий, охваченный любопытством.

– Еще один небольшой простенок, и вы будете на месте! – говорил, провожая гостей, услужливый Муса. – А там вкусите радость и веселье! – Он распахнул еще одну дверь, и в глаза гостей ударил яркий свет множества свечей. Ощутив таинственный аромат, князь Дмитрий глянул вперед и увидел большое прямогоугольное помещение со стоявшими вдоль всех четырех стен зелеными диванчиками. На каждом из них сидели по две красивых девушки.

– Они же нагие! – пробормотал брянский князь, разглядывая красавиц. – И сидят без стыда, выставляя нашим взорам свои тела и даже тайные места! А где же обещанные арапки? Их пока нет!

В это время в хорошо освещенную комнату вбежали две обнаженные, рослые, мускулистые девушки, несшие большой тяжелый рулон, оказавшийся мягким персидским ковром. Тут же вошли еще пять красивых девушек, несших большие мягкие подушки. Разложив посреди комнаты ковер и поместив на него подушки, девушки подали руками знак гостям усесться, что те и сделали без словесных напоминаний. Девушки остались стоять, чего-то ожидая.

– Здесь только одни женки! – сказал с восторгом князь Дмитрий. – И какие прелестные!

– Такие тут порядки, Дэмитрэ, – кивнул головой Сатай, усевшийся рядом с ним на большую, мягкую подушку. – Здесь совсем нет мужей, если не считать охрану и почтенного Мусу! Мужи здесь могут быть только гостями!

Вдруг откуда-то издалека, как будто сверху, донеслись звуки чудесной восточной музыки, они приближались, нарастали, охватывая все пространство: из полутемного угла, который, видимо, представлял собой простенок, связанный с другой комнатой, где обитали молодые женщины, стали выходить новые, уже темнокожие обнаженные красавицы, державшие перед собой серебряные блюда с едой, фруктами и напитками.

– Вот они, эти женки из Магриба! – весело сказал Сатай, обращаясь к русскому князю. – Теперь видишь, что я говорил тебе правду?

– Да, славный Сатай! – воскликнул довольный князь. – Ох, до чего же хороши эти черные женки! А какие у них огромные груди, а зады…Ох, нет у меня сил терпеть! Если бы не ты и наши знатные друзья, я бы немедленно сбросил с себя всю одежду!

– Погоди же пока, Дэмитрэ! – поднял руку веселый Сатай. – Поешь немного чужеземных плодов и выпей чудесного вина! А тогда и все будет дозволено!

Звуки чудной музыки между тем так усилились, что, казалось, от них шевелится воздух: вслед за чернокожими красавицами в освещенное помещение вошли нагие черноволосые девушки с какими-то треугольными деревянными предметами в руках. Красавицы водили по ним руками, и от этого получались прекрасные, сладкие звуки.

– Они – девицы-музыканты, – объяснил русскому князю Сатай, – из древнего племени хань! Низкорослые и небогатые телами! Однако их деревяшки, называемые лютнэ, исторгают приятные звуки!

– Как новгородские гусли, только маленькие, – пробормотал князь Дмитрий. – Но эти девицы с желтоватыми и скуластыми лицами весьма хороши собой! И груди у них твердые, и стройные станы!

– А теперь, Дэмитрэ, – улыбнулся Сатай, – давай-ка попробуем эти яства! – И знатные гости принялись с жадностью поглощать сначала жирный бараний плов, затем мясо степной дичи и, наконец, сладкие чужеземные плоды. Каждая съеденная порция пищи запивалась крепким греческим вином.

Когда они насытились, и Сатай сделал знак унести объедки, китайские девушки прекратили играть и встали, отложив свои лютни в стороны.

– Пусть бы себе играли! – возразил против этого брянский князь. – Ведь у них неплохая музыка? – Но он едва успел договорить: девушки стремительно побежали к ним и, набросившись на своих гостей, стали быстро, но не грубо, стягивать с них одежду.

– Ох, ах! – кряхтели мужчины, чувствуя, как ладони стройных красавиц ощупывают их самые недоступные места.

– Какая смелая! – пробормотал князь Дмитрий, дрожа от волнения, когда одна из самых низеньких, но прелестных девушек, сорвав с него штаны, проникла внутрь. – Вот уж как весело!

Девушки, однако, одурманив гостей своими действиями, быстро вскочили и, оттащив снятую с них одежду в сторону, быстро вернулись на свои прежние места, и пьянящая музыка возобновилась с прежней силой.

В то же время другие девушки, сидевшие доселе без движения на своих диванчиках, выбежали вперед и, схватив каждая по стопке одежды, снятой с их гостей, понесли свою ношу куда-то в другое место. Им же на смену пришли длинноногие чернокожие прелестницы и, блестя зубами, улыбаясь, устремились вперед, стараясь обнять сидевших на подушках взволнованных гостей.

– Ох, как жарко! – прошептал, прижимая к себе пышногрудую негритянку, русский князь. – Какая сладкая женка!

Два дня пробыли знатные гости в роскошном веселом доме, ублажаемые многочисленными и самыми разнообразными красотками. И когда Дмитрий Романович вернулся в свою гостевую юрту, он ощутил, что устал телом, но отдохнул душой.

Еще через пару дней его навестил ханский слуга и передал, что «могучий повелитель» разрешил ему возвращаться в Брянск.

Брянский князь уезжал домой, чувствуя себя много лучше, нежели перед поездкой в Сарай.

– Вот что сделал для меня друг моей юности! – думал он, лежа на дне устланной циновками телеги. – Я навеки не забуду его доброту и непременно привезу ему богатый подарок следующим летом!

 

ГЛАВА 27

ПСКОВСКИЕ ДЕЛА

Князь Александр Михайлович возвращался с охоты. Сопровождавшие своего князя «охочие люди» и дружинники радовались: день прошел удачно! Никто не ожидал, что в здешних лесах, среди камней, холмов и оврагов обитает так много зверья!

– Видимо, наши псковичи совсем не ходят на охоту, – думал веселый румяный князь, потирая свой крупный, но не уродующий лицо нос. – Звери здесь совсем не пуганые!

Как только княжеские люди въехали в густой, едва проходимый ельник, они сразу же натолкнулись на медвежью берлогу и, спешившись, отдав лошадей многочисленным слугам, «осадили» медведя. Огромный «хозяин леса», возмущенный наглостью потревоживших его людей, с яростью выскочил из берлоги и, набросившись на охотников, был сразу же повален ими на землю. Удерживая ревевшего, вырывавшегося зверя тяжелыми дубовыми кольями, княжеские люди ждали, когда князь Александр довершит дело. Последний же не спешил: взяв из рук верного слуги длинную рогатину с большим железным наконечником, он долго смотрел на свою жертву, примеривался и, наконец, когда, казалось, медведь, обезумевший от ярости, выберется из-под дубин, нанес точный, сразу же поразивший хищника в самое сердце, удар. Медведь обмяк и, изрыгнув из оскаленной пасти целую лужу черной, густой крови, испустил дух. Охотники быстро обвязали большую тушу убитого зверя веревками и ремнями, подогнали лошадей и, несмотря на то, что те хрипели и брыкались, чувствуя запах страшного хищника и его крови, без задержки подтащили добычу к поляне и погрузили ее на телегу, ведомую двумя лошадьми. Телегу выкатили на дорогу, оставили, охраняемую двумя дружинниками, и князь пошел дальше. – Здесь будет еще не один зверь! – сказал он своим людям. – Нам маловато одной туши! Надо поискать нового хищника!

Пришлось охотникам идти за своим князем пешком почти версту.

– Не надо бы, княже, идти в такую даль! – пытался остановить его боярин Иван Акинфиевич. – Даже если мы найдем еще одного медведя, у наших людей не будет сил тащить его тушу на дорогу!

– Не мешай нам, бестолковый Иван! – рассердился охваченный охотничьим азартом князь Александр. – Лучше скажи, что ты боишься лютого зверя!

Оскорбленный боярин оцепенел и, блеснув глазами, перекинулся взглядом с братом Федором. – Князь очень груб к нам, своим преданным людям! – буркнул тот.

– Вот тебе плата за нашу псковскую преданность! – пробормотал сквозь зубы боярин Морхинин. – Крут и горяч наш князь-батюшка! Он совсем не чтит нас, вольных людей!

Князь между тем, не обращая внимания на бурчание своих бояр, нашел-таки среди камней еще одну медвежью берлогу и дал знак охотникам выгонять зверя. Но на этот раз медведь, выскочивший из берлоги, не пал от рук князя: тверские бояре неожиданно выбежали вперед и с силой вонзили все три рогатины в тело не успевшего даже разъяриться зверя. Медведь рухнул, как подкошенный, и судорожно забился в агонии.

– Зачем вы так спешили? – воскликнул разгневанный князь Александр. – Неужели забыли обо мне и презрели мое право?!

– Нет, славный князь, – улыбнулся боярин Федор Акинфиевич. – Но это случилось из-за сказанных тобой слов!

– Зачем ты попрекал нас, твоих верных бояр, трусостью?! – молвил Александр Морхинин. – Мы всегда готовы идти за тебя хоть в огонь и воду! И ничего не боимся!

Пришлось князю Александру проглотить эту обиду. – Я сам виноват, – подумал он, – что высказал вслух глупые слова…

Но в этот самый момент, когда князь, расстроенный случившимся, собирался распорядиться уносить звериную тушу, из-за крупных валунов, разбросанных близ медвежьей берлоги, раздался мощный рев, и на охотников выбежал еще один медведь, значительно больший, чем два ими убитых.

– Ого! – весело вскричал князь. – На ловца и зверь бежит! Давайте же, мои верные люди, окружайте этого хищника!

Опытные княжеские охотники не заставили себя долго ждать, и князь, наконец, опять поразил прижатого ими к земле зверя в самое сердце.

– Мы не зря сюда ходили! – радовался он. – Вон, какую славную добычу поимели!

Бояре, видя, что князь вновь весел и добр, успокоились. – Сам Господь спас нас от грозного гнева! – усмехнулся Иван Акинфиевич.

– Во всяком деле есть польза! – пробормотал Александр Морхинин. – Правда, данная Господом, всегда открывает глаза!

Князь ничего этого не слышал. Увлеченный охотой, он хотел пойти еще дальше, но, видя, с каким трудом его охотники и дружинники вытаскивают матерого зверя, остановился. – На сегодня хватит, – сказал он. – Добыча так велика, что, дай Бог, отвезти ее в город! Эй, бояре! – он повернулся к ним лицом. – Давайте-ка поможем нашим людям общими силами!

Бояре с удивлением переглянулись: сам князь подскочил к медвежьей туше и взялся обеими руками за ремни. – Тогда ладно, – усмехнулся Федор Акинфиевич, – если сам князь снизошел до черни, и мы покажем свою силушку! – И тверские бояре, перекрестившись, побежали помогать своему князю.

В Псков они въезжали тихо, без суеты. Проскакав вперед, князь и бояре даже не видели, как встретили их телеги собравшиеся со всего города псковичи. Добравшись до терема, они спешились и, отдав лошадей княжеским слугам, устремились в думную светлицу.

– Нет времени даже для трапезы! – буркнул Иван Акинфиевич, следуя за своим князем.

– Куда деваться, – ответил ему брат Федор, – если у князя всегда какие-то дела?

– Ну, что, именитые люди, – крикнул князь, вбегая в думную светлицу, где сидели знатные псковичи и обсуждали городские дела, – нет еще гонца от моего Федора?!

– Он здесь, славный князь! – сказал, вставая и поясно кланяясь князю, псковский посадник Солога. – Сидит на скамье, напротив твоего «стола»!

– А, это ты, Дубыня, – пробормотал, узнав молодого дружинника своего сына, князь Александр, подходя к передней скамье и останавливаясь, спиной к своему золоченому креслу. – Рассказывай, как там мой сын?!

Гонец его сына Федора подскочил и низко, поясно, поклонился князю. – Здравствуй, мой господин! – сказал он. – Все было хорошо у Федора Александрыча в татарской Орде! Царь ласково его принял. Взял подарки и сказал о тебе несколько добрых слов…

– Значит, люди славных князей Ивана Смоленского и Дмитрия Брянского говорили правду! – покачал головой князь Александр. – Татарский царь проявляет ко мне свою милость! А теперь поведай мне все без утайки, Дубыня!

И молодой гонец подробно, спеша и волнуясь, рассказал о том, как сын бывшего великого тверского князя съездил в Орду.

Сначала Федор Александрович прибыл из Пскова в Тверь, а затем – на ладьях, в сопровождении двух десятков дружинников – отплыл по Волге в Сарай. До татарской столицы они добрались без приключений. Уже на следующий день ордынский хан вызвал молодого князя Федора во дворец, выслушал его и остался им доволен. – Федор Александрыч сказал мне, – подвел итог своему повествованию Дубыня, – что царь Узбек позвал тебя к себе в Сарай, чтобы простить твои обиды и пожаловать тебе великое княжение!

– Так ты уже приехал из Твери, Дубыня? – спросил задумчиво князь Александр. – Как вы добрались?

– Хорошо добрались, великий князь! – сказал гонец, улыбаясь. – И молодой князь сразу же послал меня в Псков. Он зовет тебя назад, в нашу славную Тверь!

– Я слушаю вас, знатные псковские люди, – обратился к сидевшим в молчании боярам князь Александр. – Что вы скажете? Ехать ли мне сейчас же в Тверь, или остаться у вас?

– Надо немедленно ехать! – пробурчал сидевший в середине боярской светлицы на одной из скамей Иван Акинфиевич.

– Конечно, ехать, великий князь! – поддержал его сосед – боярин Александр Морхинин.

– Подождите, мои бояре! – нахмурился князь Александр. – Пусть выскажутся славные псковичи! А там и решим…

Псковичи долго молчали, обдумывая услышанное. Наконец, псковский посадник Солога встал и, перекрестившись, сказал: – Мы слышали, наш славный князь, что татарский царь Узбек дал свое обещание! Однако я не верю его словам! Разве ты не помнишь слов того брянского посланника Кручины? Тот говорил, что царь в разговоре с его князем Дмитрием обещал тебе венец великого владимирскогочто князя…А в беседе со мной тот боярин Кручина выразил сомнение, что все это хорошо для тебя кончится! Мы, псковичи, еще тогда советовали тебе не отсылать отсюда своего сына Федора и не подвергать его жизнь опасности! Мы думаем, что тебе не следует ехать в Орду и даже, более того, считаем, что ты должен вернуть своего сына в Псков! Разве плохо тебе в нашем Пскове? Неужели тебе не хватает яств или питья? Или, может, тебя не устраивает наше жалованье? Зачем подставлять свою голову под бусурманский меч? Сиди себе спокойно на этом золоченом «столе», – седовласый посадник махнул рукой в сторону княжеского кресла, – и защищай нашу землю от лютых врагов! И оставишь наш славный удел своему сыну! И нам неплохо, что у нас сидит свой, русский князь! Тогда у нас тишина и покой! И немцы не лезут! Оставайся здесь, наш господин. И верни своего сына. Я не верю татарскому царю! – Посадник замолчал, достал из-за пазухи красную тряпицу, вытер выступивший на лбу пот и сел, ожидая княжеского слова.

– Кто не согласен со словами посадника? – вопросил князь Александр, глядя на собрание.

– Таких нет, – заворчали псковские бояре. – Почтенный Солога сказал всю правду!

– Тогда ладно, – кивнул головой князь Александр. – Я сегодня же обдумаю твои слова, славный посадник! И решу, как поступить. Я тоже не очень-то верю словам татарского царя! А теперь нам пора идти на трапезу. Если хотите разделить со мной стол – прошу за мной!

Псковские бояре засуетились, загалдели, и как только князь вышел в простенок, быстро устремились вслед за ним в большую светлую трапезную.

Вечером князь Александр, зайдя в свою опочивальню, ласково обнял и поцеловал в щеку смущенную от его внимания жену Анастасию. – Что это ты сегодня такой ласковый? – улыбнулась его красавица-супруга. Несмотря на то, что родила уже восемь детей, княгиня все еще сохраняла свою женскую притягательность и прелесть.

Глядя на свою жену, такую теплую и желанную, князь повеселел и прошептал: – Я очень хочу тебя сегодня! И у нас радость: наш сын Федор вернулся от царя Узбека живым и невредимым!

– Слава тебе, Господи! – вскрикнула, крестясь, княгиня. – Где же он сейчас?

– Остался в Твери, матушка, – тихо сказал князь Александр, сбрасывая с себя одежды. – И зовет меня туда! Он верит, что татарский царь простит меня и вернет мне не только Тверь, но даже Владимир!

– А я не верю бусурманскому царю, батюшка! – вздохнула княгиня, снимая с себя длинную льняную белоснежную рубаху и осторожно укладывая ее на стоявший у стены сундучок. – Неужели ты забыл о тяжелой судьбе своего батюшки?

– Не забыл, но…, – пробормотал князь.

– Здесь нет другого решения! – прошептала княгиня, обнимая супруга и обхватывая его шею теплой, ласковой рукой. – Сиди здесь спокойно, в Пскове, и верни назад нашего Федора!

– Так советовал и посадник Солога! – подумал князь Александр. – Значит, так и следует поступить! – И он закряхтел, почувствовав руку княгини на своем животе. – Как хорошо, матушка, мне так тебя хочется!

Утром, 7 сентября 1336 года, город Псков внезапно загорелся. Князь с княгиней были разбужены под утро громким колокольным набатом. – О, Господи! – вскрикнула княгиня. – Неужели это война и на нас напали немцы?!

Князь подскочил с постели и подбежал к небольшому оконцу. – Ах, вот оно что! – сказал он громко. – Горит Застенье: все закрыто плотным дымом! Надо бежать туда и скликать весь люд! Эй, Бор! – крикнул он и хлопнул в ладоши. Мальчик-слуга робко вошел в княжескую спальню. – Беги-ка, Бор, – распорядился князь, – к посаднику Сологе, и быстрей! Пусть он немедленно идет в мою думную светлицу! – И князь стал быстро одеваться.

– Куда ты, мой любимый супруг? – заволновалась княгиня. – Неужели полезешь в огонь?

– Нет, матушка, – успокоил ее князь. – Я пойду в свою думную светлицу и послушаю бояр. Надо что-то делать, чтобы потушить пожар. Я не верю, что на нас идет враг! А пожары в деревянном городе – дело обычное… – И он ушел, оставив княгиню в смятенных чувствах.

Когда князь вошел в светлицу, там его уже ждали псковские бояре и свои, тверские, верные княжеские спутники. Вскоре прибежал и псковский посадник Солога. – Прости меня за задержку, великий князь! – сказал он, с трудом дыша: несмотря на преклонный возраст, он был быстрым, везде успевавшим человеком. – Я ходил на пожар и опрашивал городскую чернь!

– Ну, как, почтенный Солога, – вопросил, хмуря брови, князь Александр, – велик ли урон? Может это враги подожгли город?

– Нет, мой господин, – промолвил, отдышавшись, сухенький старичок. – Это случилось из-за чьей-то нерадивости. Город загорелся от Воронца да Горотча! Еще хорошо, что ветер дует от нашей крепости! Значит, Господь убережет нас и святую Троицкую церковь!

– Надо же помочь простолюдинам? – встал со своего кресла князь. – Пойдем же туда со всеми силами!

– Этого не надо, мой господин, – покачал головой посадник. – Здесь все зависит только от воли Господа! Ты лучше скажи мне, славный князь, ты подумал над моими словами? Неужели ты решишься поехать к царю в Орду?

– Я подумал, мудрый Солога, – тихо сказал князь Александр, – и признал твой совет правильным. Я не поеду в этом году к царю и верну своего сына Федора сюда, в Псков!

– Ну, тогда поезжай за своим сыном в Тверь, мой господин, – весело промолвил псковский посадник. – И нечего ждать: мы сами справимся с пожаром, дело привычное. Не успеешь ты вернуться, а мы уже устраним все последствия этой беды!

 

ГЛАВА 28

НЕОЖИДАННАЯ БИТВА

Поздней осенью 1336 года брянский князь Дмитрий возвращался домой из ордынской столицы. Его боевой отряд, насчитывавший две сотни конных дружинников, сопровождал князя. Рядом с князем, на откормленном крупном гнедом жеребце, ехал боярин Кручина Миркович, а замыкали поезд телеги, около двух десятков, на пяти из которых сидели, скорчившись, выкупленные в Сарае русские пленники. Тяжелые телеги, запряженные парой лошадей каждая, везли либо продовольствие, либо фураж, либо какие-то нужные князю и его людям вещи, включая боевое оружие: запасные мечи, копья и большое число стрел. Часть телег использовалась брянцами как место ночлега.

Несмотря на то, что Дмитрий Романович каждую ночь делал остановки на привал, воины при необходимости могли отдохнуть в телегах и во время пути. Брянский князь берег своих людей, стремился привезти их в свой стольный город целыми, невредимыми и готовыми в любой момент защитить князя и обоз от всех возможных врагов. И время показало, что он это делал не зря!

Вот уже который год он ездил в Орду, и дорога всегда была безопасной. – Наш добрый государь навел-таки порядок, – сказал боярин Кручина князю, как только они отъехали от Сарая. – Мы совсем не встречаем врагов! А при мудром царе Тохтэ все было иначе! Тогда шла война с Ногаем, и разбойники просто наводнили степь!

– Да, Кручина, – кивнул головой брянский князь, откинувшись в седле и задумчиво глядя перед собой, – я вижу теперь порядок и покой в татарской Орде…Но я не верю в степную тишину! Мое сердце почему-то тоскует и чувствует какую-то тревогу! Наш царь что-то мне на этот раз не понравился! У него на лице блуждала загадочная улыбка: то ли злая, то ли непочтительная! И царь похвалил меня, к моему удивлению, за молодого Федора, сына Александра Тверского! И не раз похвалил!

– Ты же сам посылал меня тогда в Тверь и даже Псков, – нахмурился брянский боярин, – чтобы передать Александру слова государя…Разве не по твоему совету этот князь Александр послал своего сына в Сарай?

– Все это так, Кручина, – угрюмо промолвил князь Дмитрий, – но я боюсь брать грех на свою душу! А если этот гордый Александр пострадает в Орде? Я боялся и за его сына Федора: а вдруг он рассердит царя? Ладно, что все это хорошо закончилось, и Федор возвратился в Тверь живым и здоровым…Но на душе у меня неспокойно: а вдруг это сплошной обман и царь решил таким образом заманить Александра на погибель?

– Нет, княже! – возразил брянский боярин. – Я не раз говорил об этом с Субуди. Но он ничего не сказал о царском коварстве! К тому же, государь в гневе на Ивана Московского! Царь поверил, что этот Иван виноват в его ссоре не только с Александром Михалычем, но даже с престарелым Иваном Смоленским! И Субуди тоже поддерживает его в этом мнении! Славный Субуди совсем не верит этому жадному Ивану Данилычу и видит от него только один вред!

– Это хорошо, Кручина, – успокоился князь Дмитрий. – Но все же царская улыбка показалась мне подозрительной…Может, это была насмешка? А вдруг государь возревновал моей славе? Ведь получается, что Александр прислушался не к его словам, а к моим?

– Татарский царь улыбался по другой причине, княже, – покачал головой боярин. – Пока еще не видно покорности князя Александра: он же еще не приехал в Сарай! Но я тебе поведаю о сути дела! Мне не хотелось об этом говорить, но, чтобы развеять твою тоску и сомнения…

– Тогда рассказывай же, Кручина, если узнал что-нибудь об этом! – бросил брянский князь. – И ничего от меня не скрывай!

– Мне сообщил Субуди, что государю стало известно о твоем походе с татарскими кунаками в сарайский веселый дом…

– Ну, так что здесь плохого? – вздрогнул брянский князь. – Неужели это – преступление? Ведь туда свободно ходят и знатные татары, настоящие мусульмане?

– Плохого здесь ничего нет, – успокоил князя Кручина Миркович, – и даже Субуди смеялся…Однако известно, что царь строго соблюдает мусульманские порядки и считает такие дела, даже для своих вельмож, непристойными…А тут ты, христианин, ведешь себя очень весело и растрачиваешь серебро на непотребные дела…

– Но я не тратил на это серебро! – возмутился князь Дмитрий. – За все платили Сатай и другие вельможи!

– Но ты, в свое время, угощал Сатая и его ватагу! – нахмурился Кручина Миркович. – Разве стали бы они устраивать тот поход просто так? Это как бы ответ тебе на твою щедрость! И царь об этом знает!

– А куда было деваться? – буркнул покрасневший от досады князь. – Не делать подарков царским любимцам и не ходить с ними на увеселения? Разве следовало обижать тех знатных людей?

– Не следовало, – ответил брянский боярин. – Пусть все будет так, как есть! И царская улыбка была хоть насмешлива, но не зла…Государь считает тебя прямодушным и правдивым человеком, любящим друзей. А это значительно лучше, чем жадный и злобный хулитель! Пусть царь дуется на тебя сейчас и посмеивается, зато не ждет от тебя никаких козней! Значит, государь верит тебе…А если он хочет, чтобы ты не ходил по неправедным местам, так пусть не задерживает тебя в Орде, как в это лето! Разве не от скуки все то приключилось? Государь это давно понял. Я говорил об этом деле Субуди, но тот лишь посмеялся и махнул рукой: нечего-де печалиться!

– Ты прав, Кручина, – улыбнулся брянский князь. – Я тоже не вижу причины для царского гнева!

Вдруг до ушей князя донесся отдаленный топот копыт. – Сюда несутся многие кони! – вздрогнул он. – Вот тебе, Кручина, моя ненапрасная тревога! Эй, люди! – князь повернулся к скакавшим за ним воинам. – Я слышу врага! Готовьтесь к битве! А ты, Супоня, давай-ка, останавливай дружину: время нынче тревожное и не надо дремать!

Брянский воевода Супоня Борисович, ехавший сразу же за князем и боярином Кручиной, резко остановился и подал знак своим воинам: конница в мгновение ощетинилась копьями. – А ты, княже, отойди в тыл и приказывай оттуда! – сказал воевода. – Я сам поведу людей на врага! Тебе не следует лезть под вражеские стрелы! Без тебя мы все погибнем!

– Ладно, – кивнул головой князь, – пошли, Кручина, за наших воинов, будем за их спинами управлять делами!

Княжеские конники расступились, пропуская князя с боярином в тыл.

– И соберите в одну кучу все телеги! – распорядился князь. – Давайте-ка, люди мои, поживей!

Пока телеги разворачивались и становились в ряд, образуя ровный прямоугольник, внутри которого залегли бывшие ордынские пленники и возницы, вооруженные луками, князь, оказавшийся между телегами и брянской конницей, выехал немного в сторону на пожухлую степную траву и стал внимательно смотреть вперед, откуда доносился все усиливавшийся конский топот.

Вот впереди показалась густая пыль, и князь облегченно вздохнул. – Это татары, – подумал он, – и отряд не велик! Сотни две или три! Шум не такой звучный, как при большом войске…Мой голос будет хорошо слышен…Берегитесь стрел, воины мои! – громко крикнул он. – Это татары, возможно, даже не враги…А ты, Кручина, укрой себя щитом и возьми оружие! Кто знает, зачем эти татары сюда скачут?!

Боярин Кручина, между тем, подав знак сидевшему на одной из телег вознице, окольчуженному пешему воину, взял у него из рук боевое оружие – лук, меч и щит. – Надень шлем! – крикнул воин, протягивая его боярину. – И кольчугу или панцырь!

Не успел брянский боярин натянуть на свою рубаху железную кольчугу и одеть шлем, как услышал резкий свист, и черная татарская стрела, ударив прямо в железный лоб шлема, едва не выбила его из седла. – Вот беда! – буркнул он, роняя наземь свою тяжелую медвежью шубу и хватаясь за узду.

Стрелы сыпались на брянцев настоящим ливнем. Они едва успевали от них уклоняться или подставлять щиты. Одна из стрел, пролетев над воинством, неожиданно упала в княжеский обоз. – Ах, ох, горюшко какое! – донеслось оттуда. – Стрела попала прямо в глаз несчастной женке!

– Камышом, камышом укройтесь! – крикнул разгневанный брянский князь. – Разве не видите лютых врагов?! Но пусть не радуются: мы достойно их встретим!

Вслед за потоком стрел, не причинивших воинам никакого урона, но лишь разозливших брянских дружинников, из-за небольшого холма на них ринулись татарские всадники!

– Да, сотни две, не больше! – весело крикнул Дмитрий Романович. – Мы равны по силам или даже превосходим их! Ставьте же перед собой копья!

Татары скакали вперед довольно резво. Пользуясь тем, что русские оказались на более низком месте, они с силой ударили всей своей массой в передние ряды брянцев, пытаясь прорвать их строй, смешать и напугать врагов. Первый удар их конницы был страшен! Брянские дружинники, еще ни разу не сталкивавшиеся с таким противником, едва не были смяты. Враги, казалось, совершенно обезумели и без страха лезли на выставленные русскими копья. Одни из них, пробитые насквозь, рухнули на землю, другие, столкнувшись с вражескими лошадьми, потеснили их, образуя большую окровавленную кучу. Передовые брянские воины быстро потеряли свои копья, либо вонзившиеся в тела врагов или их лошадей, либо сломанные при давке.

Крики, стоны, вой заглушили даже звон мечей и стук щитов!

Князь, видя, как началась давка и бешеная, кровавая возня, довольно быстро разгадал вражеский замысел. – Ну-ка, расступитесь! – крикнул он. – И охватывайте их по бокам! – Однако вопли и рев сражавшихся поглотили его крик. – Подавай-ка, Дергач, нужный звук! – громко сказал он стоявшему рядом всаднику-горнисту. – Пусть наши воины разойдутся!

Горнист немедленно приложил свой рог ко рту, и резкий, призывный звук, заглушая шум сражения, пронесся по степи.

Брянские воины, услышав сигнал, сразу же расступились, пропуская татар к телегам, а сами, сосредоточившись слева и справа, начали давить на лезших вперед врагов. Князь тоже отскочил и заехал на своем коне за спины воинов с правой стороны. С ним вместе проскакали горнист и боярин Кручина. Правый фланг княжеского войска оказался в удобном положении и как бы завис над врагами. Отсюда князь мог хорошо видеть происходившее: татары, запутавшись в телах убитых воинов и павших лошадей, с силой ударили в телеги. Раздался громкий треск. Телеги местами развалились, от них отлетели колеса, однако вражеский удар выдержали. В то же самое время пешие княжеские воины, они же возницы, засевшие за телегами, обрушили на врагов целую тучу стрел!

А поскольку татары, рассчитывая на немедленную победу, были уверены, что брянские воины ударятся в бегство и совсем не ожидали встретить у телег сопротивление, они не сумели укрыться за щитами! Стрелы брянцев достигали целей, и весь передний строй прорвавшихся врагов рухнул, орошая кровью землю.

– Аман! Аман! – кричали татары, видя, как гибнут их лучшие воины. – Нет нам спасения!

– Аман! Аман вам нечестивые! – закричал князь Дмитрий, знаками руки призывая своих воинов ударить по татарам с обеих сторон. Вновь прозвучал резкий звук брянского горниста, и русские воины, дружно закричав: Слава Брянску! – обрушили свои мечи на растерявшихся врагов.

Только теперь татары поняли, что сами же залезли в ловушку. Однако они продолжали ожесточенно сражаться, отбиваясь от наседавших с двух сторон брянцев. Их предводитель, рыжебородый мурза, лица которого князь Дмитрий раньше не видел, был превосходным воином. Он, видя, как гибнут его бойцы, заметался, выкрикивая слова команды. Его кривой меч, как молния, мелькал то тут, то там, неся смерть брянским воинам. – Он один стоит десяти! – подумал князь Дмитрий, вынимая из ножен меч. – Ну, теперь пора и мне! Эй, братья! – крикнул он, выскакивая из-за спин своих воинов и врываясь в сечу. – Бейте того нечестивого мурзу! Смерть лютым врагам!

– Смерть врагам!!! – взревели пришедшие в еще большую ярость брянцы. – Наш князь впереди!!! За князя! За наш славный Брянск!

Дмитрий Романович так ожесточился, что, видя перед собой лишь рыжебородого татарина, продолжавшего наносить урон его отряду, рубил направо и налево, сокрушая врагов и все ближе продвигаясь к вражескому предводителю. Вдруг он увидел, что рыжий татарин подскочил на своем коне к воеводе. – Ну, Супоня, держись! – крикнул, что было мочи, князь и с силой нажал коленями на бока своего коня. Княжеский конь пронзительно заржал и буквально протащил своего наездника в самую середину схватки: он, как могучий слон, продавил перед собой целый коридор, растолкав и разбросав на пути и живых врагов и кровавые трупы. Залитый вражеской кровью князь взмахнул еще раз своим мечом, но до татарского воеводы не достал. – Вот завяз! – простонал Дмитрий Романович, с яростью обрушив всю силу своего гнева на уцелевших, отбивавшихся от брянцев, татар. В этот момент рыжебородый татарин занес свой меч над воеводой Супоней, и князь закрыл глаза… – Прощай же, мой славный воевода! – сказал он, чувствуя приступ удушья. – И я ничем не могу тебе помочь в этот горький час! – Слабость князя была очень кратковременной, он тут же открыл глаза и был просто поражен: воевода Супоня Борисович спокойно, равномерно помахивал своим грозным, окровавленным мечом, а вражеского предводителя уже не было!

– Ну, а теперь! – вскричал брянский князь. – Покончим же с этими злодеями! Смерть врагам! Слава Брянску!

Звук его голоса прорезал шум битвы, и князь понял, что врагов становится все меньше. – Перебьем их всех! – буркнул он и попытался проскакать вперед. Но княжеский конь напрочь застрял среди вражеских и конских трупов и завертелся, пытаясь выбраться из кровавого месива.

– Слава, слава Брянску! За нашего князя Дмитрия! – кричали напиравшие на врагов брянцы.

Татары, потеряв своего военачальника, уже не пытались нападать на врагов и молча отбивались, думая только об отступлении. Однако их отряд, сильно поредевший в нелепом, ими же начатом сражении, все никак не мог вырваться из западни. Отчаявшись, видя, что спасения нет, враги стали яростно сражаться: для них это уже была битва не за богатства, но за саму жизнь!

Князь Дмитрий, видя, что уцелевшие враги собрались в одном направлении и готовы всеми своими силами совершить прорыв, и не имея возможности самолично участвовать в преследовании, понял, что, если не остановить сражение, потери со стороны его отряда будут велики. – Эй, Дергач! – крикнул он изо всех сил. – Труби же отход! Пусть уходят эти безумные татары!

Княжеский горнист, сидевший на коне неподалеку от князя рядом с боярином Кручиной и не принимавший участия в битве, поскольку врагов близ них не было, услышал княжеский приказ.

Звук его рога прорезал шум сражения, и брянцы, вновь расступившись, выпустили из своих объятий обезумевших от вида смерти врагов. – Аллах! Аллах! – кричали спасшиеся от резни татары, как птицы, вылетавшие из сечи в степную бездну. – Слава всемогущему Аллаху!

Уже вечерело, когда брянский князь осторожно вывел своего боевого коня из кровавого тупика. Помогли княжеские дружинники, общими усилиями расчистившие проход.

– Слава Господу! – сказал Дмитрий Брянский, когда, наконец, сумел подъехать к стоявшему пешим воеводе.

– Они убили моего коня, княже! – пробормотал тот, вытирая ладонью со лба кровь и пот. – Так жаль моего славного Огня, до горючих слез!

– Ты был хорош в сражении, Супоня! – кивнул головой усталый князь. – И победил умелого воина! Как тебе это удалось?

– Это не я победил его, а ты, батюшка! – ответил, вытирая слезы, воевода. – Ты так зычно крикнул за его спиной, что тот рыжий татарин повернулся в твою сторону и лишь немного задел кривым мечом мою буйную голову! Мой шлем звякнул, но выдержал удар. Ну, а я уже не упустил такой его оплошности! И рубанул его тихонько, скромно по неукрытой железом шее! Далеко отлетела его злая башка! Так что, княже, это твоя заслуга! Если бы не ты – лежать бы мне нынче на сырой земле! Благодарю тебя, батюшка!

– Вот какой у меня воевода! – подумал князь. – Мало того, что победил могучего воина, так вот теперь отдает мне всю свою победу без жалости! А я уже и не помню, был ли, в самом деле, мой яростный крик? – Он вздохнул и сказал: – Похвала тебе, мой славный Супоня Борисыч! Но я порадую тебя не только словами, но и делами: ты получишь от меня в дар ту самую деревенскую волость близ Успенского монастыря, о которой ты меня раньше просил! Ты заслужил эту добрую землю своей доблестью!

 

ГЛАВА 29

КОНЕЦ ХАНСКОГО СОВЕТНИКА

– Мы потерпели неудачу, Иванэ! – сказал мурза Товлубей, прищуривая свои и без того узкие глазки и ерзая на мягких подушках. – Надо было послать большое войско. Я думал, что мы легко одолеем этого Дэмитрэ равными силами!

– Это большая беда! – бросил Иван Московский, хватаясь за голову. – А если об этом узнает государь?! Дмитрий может нажаловаться! Государь нам этого не простит! Дмитрий не приезжал сюда после той неудачи?

– Я потому не посылал туда большое войско, – кивнул головой Товлубей, – что боялся огласки. Я и так нанял людей из ногайской степи за твою мзду. Там их полегло почти полторы сотни! Люди того Дэмитрэ из Брэнэ умеют сражаться! Уцелевшим ногайцам досталось немало серебра…И они сразу же, с быстрым ветром, умчались в свою степь…А Дэмитрэ уже здесь был, но ничего ни государю, ни Субуди не говорил! Он, видимо, не хочет никому рассказывать о сражении с нашими людьми или подозревает самого государя…

– Значит, наш государь ничего об этом не слышал? – поднял голову, поудобней садясь на мягкие подушки, Иван Даниилович.

– Откуда же государь об этом узнает, если смолчал сам Дэмитрэ? – усмехнулся Товлубей, но тут же подскочил. – А разве камни у нас не имеют ушей? Я боюсь, как бы нас не подслушали! Тогда не миновать беды!

– Не бойся, славный Товлубей! – улыбнулся Иван Калита. – Вокруг нашей юрты стоят мои люди. И здесь пока нет русских князей. Кому мы надо?

– Это правда, – кивнул головой татарский мурза. – Но надо всегда быть настороже, чтобы не навлечь на себя беду…

– Однако и без того приключилась беда! – буркнул московский князь. – Мой лютый враг Александр получил прощение от государя! Я не могу в это поверить! Неужели ничего нельзя было сделать?

– Ничего, коназ Иванэ, – грустно ответил Товлубей. – Все думали, что государь никогда не простит этого Алэсандэ! И вот ошиблись! Мы знали о глупости этого коназа, но именно глупость и прямота спасли его от справедливой кары! Он вошел в государев дворец, как ягненок на убой, и долго полз к ханскому трону, а приблизившись – расплакался: – Я столько причинил тебе зла, могучий государь, не зная меры! И пришел сюда, чтобы принять либо смерть, либо жизнь из твоих славных рук, если будет на то Божья воля! – А государь раскис от этого, как девка под могучим дрыном и сказал ему: – Ты, Алэсандэ, спас себя от лютой смерти мудростью и смирением! – Только тогда мы поняли, что великий государь простит этого нечестивого злодея! И все промолчали, чтобы не гневить его…Даже почтенный имам не промолвил ни слова! А мы так на него надеялись! Только один Субуди, тайный ханский советник, с радостью восславил государя! Назвал его мудрым и справедливым! Какой был смысл после этого возражать? А потом государь вернул этому противному Алэсандэ его прежнее владение – Тферы…

– Он пожаловал ему еще и Тверь?! – вскричал разгневанный князь Иван. – А там, глядишь, у меня отберут Владимир и великое княжение! Зачем же я потратил столько серебра? Признавайся, славный Товлубей, неужели ты сам брал у того Александра серебро?

– Этого не было! – покраснел от раздражения мурза. – К чему ты говоришь такую чепуху?! Тот Алэсандэ и его люди ко мне даже не приходили! А вот до имама и других мурз, как я начинаю понимать, они добрались! Вот почему наши знатные люди тогда молчали! Как же я не догадался?

– Чего тут догадываться? – пробормотал Иван Калита. – Это ясно без долгих рассуждений…Повезло этому Александру! Я не успел вовремя приехать в Сарай: была жестокая жара, и моя Москва сгорела дотла! Пламя спалило множество домов, восемнадцать церквей! Где было взять серебро на щедрые подарки? Александр же не ездил в Орду около десятка лет и скопил несметные богатства! К тому же, при дворе государя есть злые люди, оговаривающие меня! Из-за них государь невзлюбил меня, и я все время жду его гнев на свою несчастную голову!

– Однако причиной тому было не серебро! – покачал головой Товлубей. – Ты сам рассердил государя! Ты же знаешь, что престарелый Иванэ из Смулэнэ боится сюда приезжать! А кто его очернил перед ханом? Это по твоему совету наш великий государь сурово пригрозил тогда тому дерзкому Иванэ и отказал ему в просьбе…А так бы его сын ездил себе в Сарай и доставлял сюда «выход«…Это еще ладно, что его люди привозят серебро…А так бы казна понесла огромные убытки…Теперь этого коварного Иванэ ни за что не заманишь в Сарай: он-де боится гнева государя! И наш хан не знает, что делать! Ведь и «выход», и подарки вовремя поступают…Но старый и хитрый коназ не проявляет прежнего почтения! А государю это неприятно! Однако, несмотря на недовольство этим Иванэ, он не хочет посылать туда войско! А так Иванэ совсем обнаглеет и утратит покорность! Он уже давно забыл свой страх и просто лжет: чего ему боятся в таком преклонном возрасте? А наши враги – лэтвэ – только этого и ждут! Они готовы хоть сейчас занять Смулэнэ!

– Да, тот Иван Смоленский наделал нам немало вреда, – грустно молвил Иван Калита. – Никто не ждал от него такого старческого упрямства! И еще откупился серебром! Вот откуда у него столько защитников! Смоленск – богатый город. Иван всегда найдет серебро и для государя, и для его людей!

– Здесь дело не только в серебре, о чем я уже тебе столько раз говорю! – буркнул Товлубей. – Тот злобный Субуди никогда не берет серебро! И государь слушает его лучше, чем имама Ахмата! Мы не знаем, отчего наш славный государь Тохтэ так рано почил, а нынешний молодой хан неожиданно занял его место?! Говорят, что все это случилось по воле Субуди!

– За что же он меня так ненавидит?! – крикнул в отчаянии Иван Даниилович. – И совсем не берет мое серебро! Я сам ходил к тому Субуди и приносил подарки его женам и детям! Но они не приняли мои дары, а людей прогнали!

– Поговаривают, что этот мудрый Субуди дружен с Дэмитрэ, коназом из Брэнэ! – пробормотал, нахмурившись, Товлубей. – Человек Дэмитрэ, по имени Куручинэ, часто ходит в юрту Субуди!

– Так это же верный боярин брянского князя! – подскочил в волнении князь Иван. – Так вот почему этот Субуди не любит меня! Это происки Дмитрия Брянского! Что же делать? Нет сомнения, что если Дмитрий дружен с тем важным человеком, мне не приходится ждать ничего доброго! И пока этот Субуди жив…

– Жив…пока? – вздрогнул Товлубей. – Неужели ты думаешь, что…

– Думаю, славный мурза! – кивнул головой Иван Даниилович. – И прошу тебя тоже подумать об этом…Разве Субуди такой незаменимый? Мы уже прохлопали того Дмитрия и отпустили его домой…Но если этот Субуди узнает о дорожной битве, нам не спустят! Рано или поздно он об этом догадается! И люди того Дмитрия когда-нибудь проговорятся…

– Ты веришь этому? – покачал головой ордынский мурза.

– И устроит расследование, – пробормотал Иван Московский, – и найдет тех ногайцев!

– Ты прав! – пробормотал Товлубей, поглаживая свою жидкую, цвета попревшей соломы, бородку. – Но жизнь этого Дэмитрэ – пустяк, если думать о Субуди…Однако в нашей славной Орде не раз случались и более серьезные беды! Разве ты не помнишь несчастного Кавгадыя?

– Помню, – буркнул князь Иван. – Он был большим другом моего брата Юрия и без жалости порешил Михаила Тверского! Славный мурза! Однако государь не пожалел его из-за небольшой ошибки!

– Так уж из-за ошибки! – усмехнулся Товлубей. – Вы, урусы, ничего не знаете о том деле! Тогда наши дети ограбили чужеземных купцов за Сараем, а Кавгадыя обвинили, что это он подучил своего сына Сатая на неслыханное зло! Однако вот Сатай уже давно вернулся из далеких степей…И теперь он в милости у государя! Значит, это дело с купцами не столь важно!

– За что же тогда государь казнил Кавгадыя? – удивился Иван Московский.

– И ты не догадался? Тот Кавгадый готовил мятеж в нашем Сарае! – бросил мурза. – И хотел восстановить старые порядки, принятые при могучем хане Тохтэ! И вернуть старую веру нашего славного Предка! Он не раз оговаривал молодого государя перед вельможами! Словом, против государя возник опасный заговор!

– Неужели? – покраснел от волнения Иван Даниилович. – Это было опасное дело! Нам такое не надо! Государь – священная особа!

– Этот Субуди занимался делом Кавгадыя, – покачал головой Товлубей, – и обрек его на смерть! Даже почтенный имам не хотел его казни! Но Субуди сказал свое решающее слово! И наш славный государь ему поверил! Многие мурзы по сей день вспоминают могучего Кавгадыя и не могут простить Субуди ту смерть!

– Почему же они не покарают этого злодея? – откинулся на спинку дивана князь Иван. – Разве трудно убить этого Субуди?

– Убить-то нетрудно, Иванэ, – задумчиво молвил Товлубей. – Но все боятся ханского гнева! Люди думают, что государь узнает об убийстве и расправится с ними!

– А что ты сам об этом думаешь? – тихо сказал Иван Даниилович. – Неужели не сумеешь нанять какого-нибудь раба?

– Всегда можно найти «охочего» человека, – пробормотал Товлубей, – но за это нужно заплатить немалую мзду…

– Сколько? – подскочил московский князь. – Сотню, две…монет?

– Тысячу! – буркнул Товлубей. – Серебром! И только сарайскими деньгами…

– Ладно, – улыбнулся князь Иван. – Будет тебе тысяча! Мои люди завтра же поменяют наши гривны на базаре.

– Тогда готовь серебро, Иванэ, – встал со своего дивана Товлубей. – А я зайду к тебе денька через три…

– Денька через два, славный мурза, – встал со своего дивана князь Иван. – Государь скоро позовет меня к себе…И потом я уеду к себе в Москву. А после его разрешения на отъезд здесь нечего долго засиживаться!

– Якши, – кивнул головой мурза Товлубей, – тогда прощай, славный коназ!

Три дня спустя, в светлый осенний день 1337 года, ордынский хан Узбек, возвратившись с облавной охоты, собрал всех своих вельмож на совет. – Хочу принять решение по коназу Иванэ из Мосикэ! – сказал он своим мурзам. – Наши люди говорят, что этот Иванэ обманывает меня, оговаривая других коназов-урусов! А от этого в нашей Орде беспорядки! Так, старый Иванэ из Смулэнэ боится сюда приезжать, а бестолковый Алэсандэ из Тферы убежал в Пэскэ…Кого не спрошу, все жалуются на того Иванэ! А сейчас я хочу послушать вас, моих знатных людей! Говорите, но только правду! И ничего не бойтесь…Поспорьте, а я посмотрю и послушаю. Так мы узнаем истину…На кой ляд мне тогда иметь знатных людей, если я сам все решаю? Жду ваших слов!

– Государь, – промолвил первым ханский советник Субуди, – это дело нехитрое! Мы слышали все разговоры, которые исходили от Иванэ здесь во дворце! И если бы этот коназ из Мосикэ говорил только правду…Мы бы казнили всех вредных людей, и все! Однако мы, порой, караем преданных государю людей…А потом этот Иванэ прибирает к своим рукам земли оговоренных им коназов! Это уже опасно для нашего государства! Так он объединит все земли Залесской Орды и станет очень силен! А нам этого не надо! Пусть бы все коназы ссорились между собой, но не получали новые земли! Поэтому я советую отнять у этого Иванэ из Мосикэ ярлык на Уладэ и передать его прощенному тобой коназу Алэсандэ из Тферы! Он преподнес тебе, государь, неплохие подарки! Пусть же он теперь будет великим коназом! А Иванэ займет то место, которое заслуживает! – Субуди завершил свою речь и поднял вверх руку, глядя на сидевших напротив него ордынских вельмож.

– Ладно, – кивнул головой хан Узбек и с улыбкой посмотрел на своего верного советника, стоявшего слева от ханского кресла. – Кто еще хочет сказать?

Некоторое время в собрании царила тишина. Казалось, что ханские вельможи совершенно согласились с мнением Субуди.

– Ну, тогда так и решим, – задумчиво молвил Узбек-хан. – Неужели нет возражений? – он сердито посмотрел перед собой. – Что же ты молчишь, Товлубей? Ты же всегда защищал этого Иванэ? А теперь язык проглотил?

– Я не проглотил язык, государь! – встал со своих подушек, сидевший на корточках, ханский вельможа. – Но не знаю, что и говорить? Это твоя воля, если ты хочешь…

– Говори! – буркнул хан Узбек. – Нечего отмалчиваться!

– Ну, тогда я не согласен со сказанными словами! – смело бросил Товлубей. – Я не вижу никакой беды от Иванэ, коназа Мосикэ! – Ханские мурзы загудели, заволновались. – Зачем обижать его без нужды? Он вовремя привозит «выход» и всегда сполна. И никогда не обижает наших людей…А что он оговаривает других коназов, так это нам только выгодно! Пусть коназы-урусы ссорятся между собой…Разве будет лучше, если они помирятся и объединятся против нас? – Придворные одобрительно загудели. – Всем известно, что коназы из Мосикэ хоть и жадные на землю, но верные твои рабы, государь! Пусть бы этот Иванэ оставался великим коназом! Я не вижу пользы от того Алэсандэ из Тферы. Неужели вы не помните, как он безжалостно погубил славного родственника государя Чолхана и его людей? – Ханские вельможи теперь открыто выражали свое одобрение, кивая головами. – И он столько лет обижал тебя, государь, скрываясь от твоего гнева у наших лютых врагов! Я думаю, что не стоит отдавать ему ярлык на Уладэ-бузург! Мое мнение твердо: Алэсандэ – твой лютый враг, государь!

Когда Товлубей сел на свое прежнее место, ордынский хан понял, что почти все вельможи согласны с высказанным мнением этого мурзы. – Что ты думаешь об этом, наш славный имам? – вопросил он. – Ты согласен с Товлубеем?

– Согласен, государь! – встал седовласый старец. – Не следует отдавать ярлык на Уладэ этому Алэсандэ! Но не надо поощрять и того Иванэ, коназа Мосикэ! Они оба – неверные гяуры, погрязшие во лжи!

– Кто еще выскажет свое мнение? – задумчиво спросил хан Узбек, когда имам Ахмат уселся на свое место. – Неужели больше никто не знает других мудрых слов?

Ответом ему была полная тишина.

– Ну, что ж, – пробормотал хан, – тогда наш совет подошел к концу. Зачем так сидеть, не сказав ни слова? Иди, Субуди, в свою юрту и приведи ко мне завтра своего внука. Я слышал о смышлености этого молодого Тютчи и хочу поручить ему одно важное дело…

– Слушаю и повинуюсь, славный государь! – весело сказал Субуди и, откланявшись повелителю, направился к выходу из дворца вслед за вельможами.

Вечером хан Узбек лежал на своем большом топчане, обнимая молодых красивых наложниц. Одна из них, белокожая длинноногая шведка, приткнулась к его ногам, целуя ханские бедра, другая – невысокая черноволосая татарка – целовалась с ханом в губы, а третья – рыжеволосая веснушчатая полька – гладила повелителю спину.

– Якши, якши, – бормотал хан, отрываясь от сладких поцелуев и вновь обхватывая возлюбленную, – и быстрей, Мариам! – Белокурая шведка, обняв ноги хана, стала энергично ласкать все выше и выше…

Вдруг в ханскую опочивальню вбежал напуганный евнух. – Государь! – крикнул он. – Тут к тебе прибежал твой знатный человек, Товлубей! Он говорит, что случилась беда!

– Ах ты, шакал! – закричал разгневанный хан, но вовремя остановился. Он умел обуздывать свой гнев. – Ладно, мои сладкие гурии, – сказал он, чувствуя, что утратил желание. – Потерпите немного…Эй, Абдулла, давай же мой халат и поживей!

– Вот он, государь, – пробурчал главный ханский евнух, подталкивая вперед постельничего с одеждой. – Все готово!

Ордынский хан быстро, волнуясь, оделся, вышел в переднюю и в самом деле увидел сидевшего на коврике у входа в гарем мурзу Товлубея.

– Почему ты нарушил мой покой! – вопросил, так и не присев, хан Узбек. – Что там такое приключилось?

– Государь, – сказал, дрожа от страха и волнения, мурза, – я несу тебе ужасную весть и боюсь твоего гнева!

– Говори же! – буркнул в нетерпении хан. – Тебе нечего бояться!

– Только что был убит наш славный человек и общий любимец – Субуди!

– Как? – вздрогнул Узбек-хан, не веря своим ушам. – Неужели до смерти?

– До смерти, славный государь! – заплакал Товлубей. – Когда несчастный Субуди выехал из твоего дворца на коне…Он почти всегда ездил в одиночестве…А его сын уже был дома…Вот подъехал Субуди к своей юрте, а там на него бросился с ножом лютый разбойник! Субуди не успел опомниться, как этот злодей пронзил его доброе сердце!

– Немедленно тащите этого злодея в мой дворец! – заорал, забыв обо всем, Узбек-хан. – До чего докатились! У нас под носом действуют ночные тати! Уже стали убивать моих лучших людей!

– Этот злодей мертв, государь! – прорыдал, обхватывая обеими руками свою голову, Товлубей. – Его порешили мои верные стражники! Они несли нынче службу по Сараю! И когда увидели бежавшего от юрты Субуди человека с окровавленными руками, сразу же на него накинулись…А тот не захотел сдаваться и стал отчаянно отбиваться! Тогда мои люди, пытаясь обуздать разбойника, свернули ему шею и увидели в его руках вот это, государь! – И мурза бросил к ногам своего повелителя старый изношенный кошелек, оставшийся от ханского советника.

 

ГЛАВА 30

БРЯНСКИЕ ДЕЛА

Декабрьским вечером 1337 года бояре князя Дмитрия, рассевшиеся по своим скамьям в думной светлице, вдоволь наговорились! Они вспомнили все события последнего времени, обсудили поездку своего князя в Орду.

После прошлогоднего сражения небольшого княжеского войска с татарами во время возвращения брянского князя из Сарая горожане не бунтовали, несмотря на то, что в город не вернулись пятьдесят два княжеских дружинника, сложивших головы в далекой степи, а раненых было не счесть. Судя по всему, горожан не особенно беспокоили потери княжеской дружины. Горе и скорбь посетили лишь семьи погибших, сами же брянцы даже радовались. – Хорошо, что наши люди беспощадно покарали поганцев! – говорили они.

Князь Дмитрий, одержавший победу над татарами, теперь оценивался всеми, «как храбрый воин и великий полководец». И не важно, что вражеский отряд едва превышал пару сотен копий, по городу ходили слухи о разгроме «несметной рати».

Сам же брянский князь не считал нужным говорить об этой истории. Побывав в Орде, он ни слова не сказал на этот счет Узбек-хану во время дворцовой встречи и даже попросил своего боярина Кручину ничего не говорить Субуди. – Кто знает, – сказал князь тогда, – какие люди на нас напали…А может, и сам царь замешан в этом деле! Нам следует делать вид, что ничего не случилось, а если сам Субуди спросит что-нибудь об этом, ты говори, что на нас напали бесстыжие разбойники, но мы с Божьей помощью отбились…

В этот раз брянский князь недолго пребывал в Сарае. Еще в начале лета ордынский хан, получив богатые подарки и обычное серебро, отпустил его домой. Князь Дмитрий едва успел встретиться со своими татарскими друзьями у себя в гостевой юрте и в юрте Сатая. Последний вновь хотел устроить «сабантуй» в веселом доме, но, ввиду раннего отъезда брянского князя домой, не успел.

Веселый Сатай пытался уговорить князя остаться в Сарае еще хотя бы на пару дней. Но брянский князь отговорился важными делами: «беспорядками в городе, происками Ивана Московского» и прочими.

Сатай едва смирился с этим и перед расставанием опять проявил щедрость.

– К тебе часто приходят от наших мурз молодые девки, – сказал он тогда, – и ты щедро платишь им серебром за любовь. Однако я когда-то обещал тебе подарить свою красивую рабыню! Так выбирай же себе из моих женок любую!

Брянский князь пытался отказаться. – Зачем мне твоя красивая женка, если своих не сосчитать? – буркнул он. Но Сатай, хлопнув в ладоши, позвал в комнату, где они пировали, своего слугу и приказал ему: – Приведи-ка сюда всех тех моих женок, которых я еще не успел покрыть!

Покорный слуга побежал исполнять волю своего хозяина, и вскоре перед пировавшими друзьями Сатая предстали девять красивейших девушек.

Но одна из них, стройная, черноволосая, с большими карими глазами, была особенно хороша.

– Эта девка из Волэнэ, Дэмитрэ, – сказал про нее улыбавшийся Сатай. – Ее зовут Драга. Она попала в плен во время одного нашего набега! И я купил ее за большие деньги! Эта девица очень строптива, но хороша лицом, грудью и большим задом! Как раз на вкус урусов! Я сам хотел познать ее в ближайшие дни, но у меня есть более красивая молодая супруга, которая мне еще не надоела…Смотри же, славный коназ, – Сатай встал и приблизился к девушке, срывая с нее одежду, – как хороши ее любовные места!

Гости, сидевшие на корточках на ковре, не удержались от восторженных восклицаний.

– Хороша! – прицокивал языком Нагачу. – Какие тугие груди и темные соски! Это добрый знак: женка будет страстной на ложе!

– И волос на тайном месте темный! – покачал головой Мандул. – Это так приятно глазу!

– Взгляните на ее дебрю! – засмеялся Сатай. – Она красива у нее и обильна: есть за что подержаться! – И он заставил девушку развести перед гостями ноги.

– Какая красота! – вскрикнул Нагачу, устремив свой взор в низ живота девушки.

– Не надо выставлять ее срам! – возмутился брянский князь, закрывая рукой глаза. – Зачем позорить девицу?

– Так у нас принято, мой сердечный друг! – усмехнулся Сатай. – Зачем тебе брать товар, если ты не все увидел? Такого не должно быть! А теперь посмотрите на других! – И он стал подводить к гостям остальных красавиц, срывая с них одежду и выставляя их тела напоказ. Наконец, он завершил это дело и предложил русскому князю выбрать себе подарок. Дмитрий Романович недолго колебался и почти сразу протянул свою руку в сторону черноволосой Драги. – Я готов расплатиться за нее серебром! – сказал он. – Не хочу разорять тебя этим бесценным подарком!

Но Сатай был непреклонен. – Я дал тебе обещание, значит, это мой подарок! – твердо молвил он. – Забирай ее и вспоминай своего кунака во время сладкой любви!

Князь Дмитрий так и увел с собой в Брянск стройную волынскую красавицу. Девушка сама была рада, что досталась русскому князю. С первых дней она была ласкова с ним и щедра на ложе. Дмитрий Романович привез девушку в свой стольный город и сразу же назначил ее ключницей в охотничий терем. Две его прежние ключницы были уже давно отставлены. Красавица Беляна – сразу же после того, как князь пообещал выпустить ее отца из темницы, а Улита – немного позднее. Обеих князь выдал за своих верных дружинников, предварительно познакомив их с будущими супругами в бане.

Новая красивая и рослая ключница была подстать князю и, будучи выше едва ли не на голову самых крупных и рослых княжеских слуг, уступая ростом лишь самому князю, которому доходила до плеча, чувствовала себя в княжеском тереме полной хозяйкой. В короткий срок она прибрала к рукам все дела, связанные с благоустройством княжеской жизни, и вскоре княжеская челядь называла ее почтительно Драгой Уличной.

Княгиня спокойно, как и раньше, восприняла изменение в жизни своего супруга. – Пусть себе развлекается с новой кралей! – сказала на этот счет она. – Я хоть буду знать о новом увлечении Дмитрия. Да и мне покой! А любимому супругу – здоровье!

Наладилась и церковная жизнь. Вот уже два года, как митрополит Феогност утвердил в Брянске «владычное место», и новый епископ, сменивший при посвящении в высокий сан имя Нафанаил на Иоанн, назывался теперь «брянским владыкой», а не черниговским, как его предшественник. Митрополит Феогност благожелательно отнесся к приехавшему в Москву брянскому священнику Нафанаилу. Последний привез тогда с собой письмо-завещание покойного черниговского епископа Арсения. Уже немолодой, пятидесятитрехлетний, седовласый Нафанаил произвел на святителя самое благоприятное впечатление. Особенно понравилось греку-митрополиту хорошее знание брянским священником греческого языка. Обученный с юности владыкой Арсением и учеными-монахами, прибывшими давным-давно из самого Афона, Нафанаил свободно говорил по-гречески, а также читал и писал! Помимо всего, ученый брянец был очень набожен, хорошо знал Писание и многие богословские книги, привозимые в Брянск из Византии, и считался для своего времени человеком исключительно образованным.

Вот почему, несмотря на противодействие почти половины созванных на собор епископов, митрополит, убедив самых близких к нему священников, включая управляющего митрополии Алексия, добился решения «рукоположить славного Нафанаила в епископы и дать ему новое имя – Иоанн».

Новый брянский владыка довольно быстро прижился на месте покойного Арсения, став также как и тот вскоре незаменим. Он постоянно присутствовал на княжеских советах, почти всегда высказывал свое твердое, хорошо обдуманное мнение, и князь его очень ценил.

Вот и на этом совещании новый епископ, выслушав речи брянских бояр, недовольных тем, что их князь не пожаловался хану о нападении на его отряд, сказал: – Наш славный князь полностью прав! Из-за чего вы спорите? Надо ли злить татар без надобности? А вдруг бы этот бусурманский царь, узнав о жестокой битве, обвинил бы нашего князя в непокорности и гордыне! Как теперь установишь, кто первым начал сражение? Скажут, что наши люди! А так все тихо и спокойно! Никто не вспоминает – и не надо! Кому надо – те знают! Теперь все злодеи будут долго помнить о жестоком отпоре! Пусть не лезут больше на наших брянских людей!

Слово брянского епископа положило конец спору.

– А теперь, – сказал довольный князь, – надо нам назначить нового огнищанина! Все наши славные Милковичи уже умерли…Пусть они были в преклонных годах, но свою службу хорошо знали…Особенно мне жаль последнего Бермяту!

– Значит, Господь уготовил ему такой срок! – промолвил со своей скамьи владыка. – Это не горе, а радость, что такой достойный человек, прослужив верой и правдой, ушел к нашему Господу!

– Это так, святой отец, – кивнул головой брянский князь. – А теперь мне нужен ему на смену огнищанин. Кого вы предложите?

Бояре заволновались, загудели: место огнищанина при брянском князе было почетным и доходным! Однако встал только один – престарелый Мирко Стойкович. – Пусть тогда будет Орех Чурилич, племянник покойного Бермяты! – громко сказал он. – Мы знаем этого Ореха как надежного человека!

– Так этот Орех – мой лучший дружинник? – поднял вверх брови князь Дмитрий. – Он хорошо сражался в той стычке с татарами…

– Это же еще лучше, княже! – улыбнулся седобородый боярин Мирко. – Зачем тебе какой-нибудь слабак? Пусть же славный воин ходит по твоему дому и налаживает в нем порядок! Разве не так? К тому же, твои дела сейчас неплохи, и есть кому смотреть за домом…

Бояре заулыбались, поняв намек своего товарища. Князь усмехнулся. – Ладно, пусть будет этот Орех, – молвил он. – Так уж повелось, что все мои домоправители были знатными воинами…А разве Бермята был не силен?

– Бермята был могучим, – кивнул головой Мирко Стойкович, – и потому у него теперь достойная смена!

– Так и решим, – громко сказал брянский князь. – А теперь поговорим о прочих делах. Что там слышно о Литве или Москве, святой отец?

– Тихо пока в Литве, сын мой, – улыбнулся брянский епископ. – Литовский князь Гедимин занят немцами, и ему не до русских земель. Хотя он называет себя «королем литовцев и всех русских», намекая на свои намерения! Однако пока дальше слов не идет…Но мы знаем о дружбе этого Гедимина с Александром Тверским и смоленским князем Иваном. Так он доберется и до тебя, сын мой.

– А как же Киев и Чернигов? – спросил князь Дмитрий. – Они еще татарские?

– В Киеве сидит тот самый Федор, который притеснял по воле Гедимина нашего славного святителя…И этот Федор успешно служит двум господам – Литве и царю! Уж не знаю, как он расплачивается за свой город…А в Чернигове, как и в Киеве, стоят конные татары! А горожан становится все меньше! Люди не хотят идти в те святые места из-за страха перед татарами! И те города совсем захирели…

– А как там, в Москве? – вопросил брянский князь. – Я слышал о большом пожаре!

– Это было, княже, – кивнул головой епископ. – Та беда приключилась в самую жару! Так часто бывает в Москве…А вот осенью там было наводнение! Дожди переполнили реки и болота, и вода залила все северные землю, включая московские! Дороги стали непроходимыми из-за грязи и разверзшихся болот. И так было до самых морозов! Да вот еще! Московские войска во главе с воеводами Блином и Окатием ходили на Заволочье. Но они потерпели жестокое поражение, потеряли многих воинов и с великим позором вернулись в Москву! Там долго стояли плач и шум!

– Однако же веча не было! – буркнул князь Дмитрий. – На это способны только наши беспокойные брянцы!

– Москва – не настолько большой город, чтобы иметь вече! – нахмурился епископ Иоанн. – И все москвичи – не свободные горожане, а холопы или слуги князя Ивана. Там сиди и молчи: везде стоят княжеские послухи! И за купцами установлена строгая слежка, чтобы не утаили от казны даже мелочь!

– Вот так нашему глупому купцу Мордату! – усмехнулся брянский князь. – Он хотел себе нового хозяина, вот и получил! Пусть теперь узнает другую жизнь! И пусть попробует там сказать правду!

– Мы советовали тебе, княже, – бросил со своей скамьи, из середины собрания, бывший купец, а теперь жалованный князем боярин Брежко Стойкович, – чтобы ты казнил того злодея! Но ты не послушал своих верных людей!

– А теперь тот Мордат будет Ивановым советником! – буркнул воевода Супоня Борисович.

– Или вражеским лазутчиком! – поддержал его двоюродный брат Жирята Михайлович.

– Я знаю новости и о том Мордате Нечаиче! – помрачнел брянский епископ. – Туда ездил его старший сын, славный Вершила! И едва оттуда живым возвратился! А его батюшка теперь покойник!

– Как же это случилось? – удивился князь Дмитрий. – И зачем наш почтенный Вершила ездил к своему бестолковому батюшке?

– Он все еще надеялся на твое прощение, княже, – промолвил епископ Иоанн, – и хотел поговорить со своим батюшкой о возможном возвращении в Брянск…

– Однако же я не собирался прощать того злодея! – возмутился князь. – Откуда такая дерзость?

– Вершила хотел уговорить тебя, княже, – возразил епископ, – или как-то иначе добиться твоей милости…Мы ведь знаем о его заслугах перед городом и тобой, сын мой. Он же отважно сражался в твоем ополчении и даже был ранен!

– Это правда, святой отец, – кивнул головой брянский князь.

– И вот он понадеялся на твою доброту…Однако этого не потребовалось. Когда тот Вершила приехал в Москву, честные люди посоветовали ему бежать без оглядки, потому как его батюшка был убит! Ну, а наш Вершила – храбрый человек! Он не послушал правдивых слов и решил добраться до самого князя…Но княжеские люди спасли ему жизнь за хорошее вознаграждение и поведали о судьбе его батюшки. Так получилось, что сам царь Узбек пожелал взглянуть на нашего купца Мордата. Татарский царь узнал о его литовском письме! Но откуда – неизвестно! И приказал срочно прислать бестолкового купца к себе в Сарай!

– Я знаю об этом! – нахмурился Дмитрий Романович. – Вы же помните, что тот Иван Московский распустил в Сарае слухи, будто это я продал ему за большие деньги литовскую грамотку, изобличавшую моего двоюродного брата, Ивана Смоленского! – Бояре возмущенно загудели. – Но я тогда объяснил царю, что не я продал эту грамотку бессовестному князю Ивану, а мой брянский купец и вопреки моей воле! Видимо, государь решил проверить мои слова и уличить того лживого Ивана! Вот почему тот Мордат уже был не жилец!

– Тогда все ясно, сын мой, – покачал головой брянский епископ. – Ни «белый свет», ни базар не спасли Мордата! Его убили прямо за прилавком, во время торговли…Прилюдно, у всех на глазах! Вершила узнал, что к его батюшке подошел невысокий человек в холопьем армяке и спросил цену на пушнину. Тот не успел промолвить и слова, как жестокий тать пронзил его насквозь своим острым ножом! А княжеские люди даже не стали искать того убийцу! Славный Вершила, заплатив немало серебра, узнал, что это сам Иван Данилыч подослал к Мордату кровавого человека! Вот почему не было даже расследования! А когда Вершила попытался высказать свой гнев, он сразу же попал в руки княжеских послухов! Ему едва удалось откупиться всем своим имуществом и унести ноги из жестокой Москвы!

– Вот как служить этому мерзкому Ивану и его кровавой Москве! – возмутился брянский князь. – У этого хитрого злодея нет ни доброго сердца, ни верных друзей! Но если царь узнает об этом убийстве, коварному Ивану не поздоровится! – И князь Дмитрий с силой, до боли, сжал свой тяжелый кулак.

 

ГЛАВА 31

ТВЕРСКОЕ «РАЗОРЕНИЕ»

Осенью 1338 года великий тверской князь Александр Михайлович возвратился из Орды. Он въехал в Тверь вместе с татарскими посланниками Киндяком и Абдулом, малозначительными мурзами, которых хан Узбек послал «на кормление». После гибели своего верного советника Субуди хан Узбек стал чрезвычайно подозрителен: удвоил дворцовую стражу, назначил тщательное наблюдение за приготовлением ему пищи. Теперь уже не два, а четыре раба пробовали принесенную хану или его женам еду. Ордынский хан принимал пищу едва ли не через полчаса после того, как мог убедиться, что его рабы, вкусившие еду, остались живы. От этого вкусный плов остывал, бараний жир застревал во рту, и еда становилась неприятной. Только один кумыс не пугал хана. Зная о целебных свойствах этого священного напитка, Узбек-хан не привлекал для его опробования рабов. Но остальная пища была ему в тягость. Кроме того, хан перестал доверять своей знати. Он чувствовал, что кто-то из его вельмож замешан в убийстве Субуди, но кто? На место убитого советника хан назначил его сына Тугучи, но, несмотря на добросовестность последнего, эта перемена не принесла во дворец успокоение. Тугучи беспрекословно выполнял все указания своего повелителя, аккуратно писал нужные бумаги, хорошо переводил на татарский язык послания чужеземных государей, но советчик был плохой. На все вопросы, которые бы не задал ему Узбек-хан, следовал лишь один ответ: – Будет так, как ты прикажешь, государь! – Но своего мнения Тугучи, расстроенный нелепой и загадочной смертью отца, предпочитал не высказывать. Такой советник устраивал ханских вельмож, которые рассчитывали теперь сами влиять на хана и управлять им сообразно своим планам и замыслам.

Узбек-хан был человеком умным, достаточно грамотным и хорошо понимал, что хотят от него мурзы и эмиры. Быть игрушкой в их руках он не желал. Поэтому он стал постепенно, едва заметно для знати, выдвигать и приближать к себе малозначительных, но умных и преданных татар. – Пусть они молоды, – рассуждал про себя ордынский повелитель, – однако со временем станут моей надежной опорой…

В осуществлении этого замысла ему должен был помочь возвращенный в Тверь князь Александр Михайлович.

Хан Узбек уже давно почувствовал опасность, исходившую от великого владимирского и московского князя Ивана Данииловича. Он не мог не видеть, как усиливается этот хитрый и коварный правитель «низовой земли», как опутывает своей лестью и подарками ханских вельмож и даже жен. Не было ни одного случая, когда бы за Ивана Московского не имелось при дворе ходатаев! Даже седобородый имам Ахмат иногда хвалил перед ним князя Ивана! Сам ордынский хан ни за что не передал бы московскому князю ни одного вымороченного русского городка, ни одного удела! Но не прислушиваться к мнению своей знати, и тем более духовного главы, он не мог!

После гибели Субуди при дворе победила промосковская группировка. Их противники, чувствуя угрозу своей жизни, замолчали и затаились.

Узбек-хан хотел отнять у князя Ивана ярлык на великое княжение, но не мог. Уже вернув опальному князю Александру Тверь, он пошел наперекор воле большинства своих приближенных, жаждавших смерти великого тверского князя…В такой обстановке было опасно объявлять князя Александра великим владимирским князем. Хан постоянно слышал гневные речи своих мурз о неверности ему князя Александра, о связях последнего с Литвой и едва ли не о союзе «с самим Гэдэмэнэ». Такие слухи исходили от Ивана Московского. Однако дальше разговоров они не шли. – Дайте мне сначала доказательства! – требовал хан от своих вельмож. – А тогда и требуйте казни Алэсандэ!

Ханские мурзы искали любой повод, чтобы опорочить тверского князя.

– А ты, государь, пошли своих людей в Тферы! – советовал Товлубей, ставший в последнее время самым влиятельным приближенным у хана. – Пусть они там поживут, покормятся и посмотрят на дела этого коназа!

Было ясно, что татарские мурзы хотели повторения «погрома Чолханова», надеясь на бесцеремонное поведение ханских послов и горячность тверичей. Но Узбек-хан решил извлечь из этого предложения свою выгоду, чтобы укрепить позиции молодой, преданной ему, знати.

Так, он пригласил к себе на прием сына бывшего знатнейшего мурзы Кавгадыя, казненного им за попытку составить заговор, Сатая, жившего в почете и богатстве, но как бы в стороне от придворных дрязг, и предложил ему стать одним из своих приближенных.

Сатай, понимая, что отказ оскорбит величие, скромно, делая вид, что подчиняется высшей воле, согласился. Прочие знатные татары, помня его отца, восприняли это, как «доброе начинание». Многие из них были друзьями казненного Кавгадыя и вовремя от него отвернулись, другие же до самой кончины грозного мурзы пытались его защитить и сохраняли о нем добрую память. Словом, появление Сатая во дворце не вызвало бурю, и постепенно он стал «своим человеком» в среде сарайских вельмож.

Именно Сатай посоветовал хану послать в Тверь своих друзей – Киндяка и Абдула, а когда старые мурзы выразили по этому случаю свое недовольство, он объяснил им, что «пусть этот Алэсандэ покажет нам свой истинный нрав! Нельзя допустить повторения «чолхановой беды»! А если эти люди погибнут или будут обижены, большого горя не случиться: все они – незнатные люди! Зачем посылать туда мурз или эмиров, если есть угроза их жизням?»

Это мудрое рассуждение понравилось ханским вельможам.

– Пусть обрекают себя на гибель! – усмехнулся Товлубей. – У меня нет сомнения в коварстве этого злобного Алэсандэ! Это ты, наш государь, добр и милостив даже к последнему рабу!

– Пусть туда едут простолюдины! – кивнул головой имам Ахмат. – Нечего губить наших лучших людей!

Князь Александр, призванный после этого совещания во дворец, внимательно выслушал, стоя на коленях у трона, наказ хана Узбека.

– Помни же, беспокойный коназ, – напутствовал его ордынский повелитель, – что я посылаю с тобой своих верных людей! И не вздумай их чем-нибудь обидеть! Пусть они поживут у тебя в достатке, славе и почете…

– В достатке! – подумал тверской князь. – Значит, обдерут меня, как липку!

– И смотри, коназ Алэсандэ, – продолжал между тем хан, – чтобы не противился воле моих знатных людей! Мы помним о гибели моего славного брата Чолхана! Понимаешь?

– Понимаю, государь, – поднял голову князь Александр. – Но тогда с покойным Чолханом было много людей, и я не смог уберечь их от ярости городской черни! Вы же знаете, какие злобные и тупые мои люди? Им надо только мстить: «око за око»! А в связи с этим, я прошу, государь, чтобы твои люди не избивали без нужды тверских простолюдинов! От этого будут только одни беды! И не надо прилюдно насиловать их мерзких женок: тогда мы не в силах справиться с безумием бестолковых людей! Черни наплевать, что будет за это со мной и моей землей: они живут лишь сегодняшним днем! И если разъярятся, будет только беда!

– Это правильно, Алэсандэ, – кивнул головой под одобрительный гул многих голосов своих вельмож хан Узбек. – Мы знаем, как глупы и злы ваши простолюдины! Именно поэтому мы даем вам, коназам-урусам, ярлык на управление беспокойными землями. Сами управляйтесь с этой мерзкой чернью и своевременно присылайте нам серебро. У нас нет терпения, чтобы бороться с таким глупым народом. Мы бы уже давно перебили их всех и потеряли большие доходы. Так что старайся, Алэсандэ, и держи свой бестолковый люд в твердых руках! Ты должен понимать, что если не удержишь этих злодеев и нарушишь порядок, утратишь не только власть, но и свою башку! Понял?

– Понял, государь-батюшка, – сказал князь Александр, задыхаясь от гнева. – Все так и сделаю…

– И чтобы не было никакой дружбы с Лэтвэ! – нахмурился хан Узбек. – Я теперь слежу за тобой, Алэсандэ!

Так великий тверской князь оказался на деле ханским заложником: окруженный татарской конной тысячей, он прибыл в Тверь и, разместив по богатым домам своих нежелательных гостей, созвал боярский совет, на котором рассказал о своем тяжелом положении. Тверские бояре были крайне недовольны всем этим. – Зачем ты привез сюда татар? Разве надо озлоблять славных тверичей?! – возмущались они. Но особенно рассердились бояре, когда князь Александр предложил им отдать часть своих богатств для «татарского кормления»!

– За что ты нас грабишь?! – громко сказал рослый, поседевший от горестей и «княжеских обид» Иван Акинфиевич. – Разве ты не знаешь, что мы сейчас пребываем в бедности, издержавшись в долгих скитаниях с тобой?!

– Однако наши тверичи не выдержат татарских поборов! – возразил князь Александр. – Дай Бог, чтобы согласились отдать ногату или резану! А вы добавите лишь по гривне серебра! И мы соберем сотню гривен! Тогда хватит на подарки и царю, и этим татарам!

– А разве ты, великий князь, не отвез наше серебро в Сарай?! – бросил Андрей Кобыла. – Зачем еще искать «выход»? Где нам найти столько серебра? А у нас ничего не проси: мы уже все отдали!

– Может лучше занять серебро у Ивана Смоленского или Дмитрия Брянского? – буркнул Федор Акинфиевич, сверля князя своими пронзительными синими, почерневшими от гнева, глазами.

– У Ивана не смогу, мои верные бояре, – нахмурился тверской князь, – а вот у Дмитрия, пожалуй! – он улыбнулся. – Брянский князь уже не раз выручал меня! Я сейчас же пошлю людей в славный Брянск, а вы пока дайте мне в долг! Я сразу же расплачусь из брянского серебра!

– Надо еще дождаться этого серебра! – сердито молвил Александр Морхинин. – А татарам нужно заплатить поскорей…Вот так ты нас безжалостно разоряешь, княже!

– А может, послать этих татар на московскую землю? – спросил вдруг первое, что пришло ему в голову, князь Александр. – Пусть бы грабили этого Ивана Данилыча! А мы тем временем обложим наших горожан и сельчан скромными поборами!

– А царь разрешил такое? – спросил, сжимая густую черную бороду, Федор Акинфиевич. – Неужели он одобрил подобный разбой?

– Нет, царь этого не разрешал, – пробормотал князь Александр. – Это я сам придумал! А с царем мы об этом даже не разговаривали. Но я оправдаюсь перед ним, если это потребуется!

– Ты ведешь нас, великий князь, к большой беде! – громко промолвил Александр Морхинин и даже сам вздрогнул от собственной дерзости. – Зачем нам сейчас ссориться с Иваном Данилычем? Его люди не раз приходили сюда и предлагали нам «вечный мир»! Ты не забыл московского боярина Михаила Терентича и его советы? Ты сейчас залез в такое топкое болото, князь Александр, что из него непросто выбраться! И тянешь с собой в вязкую жижу нас, своих верных бояр!

– Именно так! – загудели рассерженные бояре. – Не войну ищи, княже, а мир!

– Вот как вы заговорили! – разозлился тверской князь. – Вошли в бесстыжий сговор с этим Иваном Калитой! Я-де завожу вас в болото! Бессовестные стручки! Сами тогда ищите выход из этого болота! И дайте нужный совет, а не пустую хулу!

Оскорбленные бояре молчали.

– Что ж, великий князь, – буркнул Иван Акинфиевич. – Такова твоя благодарность за нашу верную службу и любовь? Мы уже к этому привыкли! Однако совет тебе все-таки дадим. Если хочешь жить и спокойно править уделом – забудь о вражде с Москвой! Сиди себе тихо и возрождай нашу славную Тверь. И потихоньку уменьшай татарские поборы, не вступая в ссору с государем…Ищи другие доходы. Можно попытаться начать дружбу с Великим Новгородом, но так, чтобы не задеть интересов Ивана Данилыча…У нас сейчас нет сил тягаться с этим Иваном! А если не послушаешь нас, славный князь, тогда уж уволь…Уйдем, куда глаза глядят! Лучше жить в бедности и почете, чем в богатстве и бесчестье! А здесь и богатства нет! – Седобородый боярин сел под одобрительное бурчание своих товарищей.

В думной светлице воцарилась мертвая тишина. Князь, потрясенный дерзостью бояр и особенно речью Ивана Акинфиевича, молчал и тяжело дышал.

– Ладно, – сказал он, наконец, едва сдерживая ярость. – Я не буду посылать татар на московские земли. Пусть сидят тут на нашей шее! Однако для меня неприемлем ваш совет о мире с Москвой! Зачем мне дружба с этим злобным Иваном? Вы забыли о гибели моего батюшки? Но я не забыл! И нечего грозить мне своим уходом! И попрекать своей свободой…Да, это правда: вы – свободные люди! И если решили предать меня, то делайте свое дело! Я не боюсь! И всегда найду себе других бояр! Выкладывайте по серебряной гривне – а там идите, куда глаза глядят!

На следующий день князь занялся сбором «ордынского серебра». Его люди, смешавшись с татарами, стали обходить тверских горожан, дом за домом, и силой, угрозами, отнимали у них все самое ценное, что только могло уйти на подарки татарам и царский «выход». Не обошла беда и боярские семьи. Пришлось боярам выложить князю по гривне требуемого серебра.

Целую неделю продолжался грабеж несчастного города и без того разоренных тверских сел. На этот раз тверичи, помня о жестоких татарских погромах, на общий единодушный отпор не решились. Ругаясь и плача, проклиная «поганых татар и бессовестного князя», они отдавали свое добро, покоряясь княжеской воле.

Татарские посланники уезжали назад в Орду довольными: каждому воину досталась немалая доля от общей добычи, мурзы обогатились, а для ордынского хана князь выкатил огромную телегу, набитую бочками с боярским серебром и мешками с драгоценными мехами.

Тверские же бояре затаили обиду и самые дружные из них решили собраться вместе в тереме боярина Ивана Акинфиевича.

– Нам совсем нет жизни с таким князем, братья! – сказал им, усевшимся на гостевые скамьи, стоявший впереди боярин Иван. – Надо отсюда уходить!

– Куда же, брат? – пробормотал Федор Акинфиевич. – Неужели в Москву?

– Куда же еще? – усмехнулся боярин Иван. – Разве вы забыли послов Ивана Данилыча? Они нас не зря к себе звали!

– С пустыми руками не пойдешь! – пробормотал Андрей Кобыла. – За все надо платить, братья!

– Ничего, – буркнул Александр Морхинин, – мы не только заплатим Ивану Московскому, но и отомстим нашему постылому князю! Неужели вы не видели важных литовских грамот, лежащих в княжеском сундуке?

– Видели, видели, брат! – весело сказал Иван Акинфиевич. – Там есть письмо нечестивым немцам…

– В нем прославляется Гедимин и поливается грязью царь Узбек! – поднял руку боярин Федор. – Надо бы отвезти все те грамоты Ивану Данилычу!

– Хорошо бы! – мечтательно пробормотал Андрей Кобыла. – Вот тогда бы наш князь Александр отправился к своему батюшке! Пусть бы вместо него опять сидел покорный нам и Москве Константин…

– Этот Константин – не князь, а пустой лопух! – буркнул Иван Акинфиевич. – Однако какое нам до этого дело? Пусть тогда Иван Данилыч управляет Тверью через свою племянницу – супругу бестолкового Константина, Софью! Мы сегодня же добудем эти важные грамотки!

– Добудем, брат, – улыбнулся Федор Акинфиевич, – и отвезем их в дар славному Ивану Данилычу!

 

ГЛАВА 32

НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Зима 1338 года ознаменовалась печальным для Брянска событием: скончался именитый княжеский посол Мирко Стойкович. Умер внезапно, выйдя на порог своего терема: собирался на княжеский совет. Лекарь князя Дмитрия Овсень Велемилович, пришедший по зову сыновей умершего, осмотрев тело, сказал: – Он еще был в силе, хоть и прожил больше семи десятков лет. Но его сердце устало! Вот чего стоили труды на благо князя и родной земли!

Овсень уже больше шестнадцати лет пребывал при княжеском дворе. Сразу же после того, как князь Дмитрий Романович был венчан на княжение, он позвал к себе старшего сына знаменитого знахаря Велемила и предложил ему почетное место лекаря. Овсень согласился и стал известным человеком в княжеском тереме. Он успешно лечил не только князя, его жену и дочерей, но также всю княжескую челядь.

Рослый, плечистый, с серыми глазами и спокойным, как казалось, безучастным взглядом, Овсень уже только своим видом внушал спокойствие и безопасность. Никто не знал его возраст, выглядел он лет на сорок, однако предполагали, что ему было давно за семь десятков! Его младший брат Третьяк, такой же здоровенный и кряжистый, продолжал работать в лекарской избе, основанной еще его дедом Радобудом.

Древний же старец Велемил, передавший навыки своих предков сыновьям, скончался еще в прошлом году. Он совсем не болел, но как только почувствовал старческое недомогание, созвал своих сыновей и челядь, разъяснил им, что уходит из жизни и попросил похоронить его по старинному «дедову обычаю». Престарелый Велемил, как и его покойный отец, никогда не посещал церковь, оставался верным «древним кумирам» и часто уходил в глухой лес, где на поляне, известной только ему и его единомышленникам, стояли вырезанные из дубовых стволов древнеславянские идолы. Там он возжигал ароматные травы и приносил своим кумирам положенные по древнему обряду жертвы.

Многие брянцы знали о таком поведении брянских знахарей и уважали их приверженность обычаям предков. Но были и такие, что ненавидели Велемила, завидовали его славе и распространяли по городу клеветнические слухи о нем. Брянские священники, люди житейски умные и грамотные, смотрели на это сквозь пальцы. Зная, сколь сильны старинные пережитки в сознании брянцев, они предпочитали медленно, спокойно «нести слово Божие» и не желали «споров и насилия».

Христианские проповедники помнили горячего фанатичного киевского монаха Кукшу, несшего «христианскую истину» в дебри вятичских лесов. Его настойчивость и стремление сразу же добиться всеобщего крещения и отказа славян «от древних кумиров», привели проповедника к гибели. Разгневанные вятичи долго потом не принимали к себе христианских миссионеров, и лишь последующая терпимость, тактика постепенного убеждения людей без навязчивости позволили православной церкви утвердиться на окраинах черниговской земли.

Деятельность церкви постепенно приносила свои плоды: к концу жизни Велемила только глубокие старики сохраняли преданность языческим богам. Даже сам Велемил иногда, принося клятву, осенял себя крестом. А сыновья Велемила Овсень и Третьяк, несмотря на уважение к отцовским убеждениям, ходили в церковь в большие православные праздники, хотя молились не «по писанному», но от души, по-своему. Они еще продолжали ухаживать за оставшимися от предков идолами, но уже носили на груди медные кресты. А их дети еще охотней ходили в церковь: христианство было модно в среде молодежи.

Со смертью Велемила, останки которого, по его завещанию, сожгли на костре, а прах погребли в небольшом насыпном кургане на той самой языческой поляне, где были похоронены его предки, все городские сплетники и злопыхатели разом затихли: клеветнические измышления о «бесовских игрищах», приписываемых знахарю, утратили свое значение и были забыты.

Вот почему дети Велемила и их помощники охотно принимались в городе в среде не только одной бедноты, но также боярства.

Овсень с братом знали и помнили о своих старинных связях с домами потомков купца Ильи Всемиловича и поэтому на первый же зов оттуда самолично приходили к больным. Смерть Мирко Стойковича была большим для них ударом. Овсень корил себя за то, что вовремя не заметил болезни старого боярина. Однако ни жена покойного, ни его дети не могли ничего сказать о нездоровье умершего: он никогда не жаловался даже на недомогание!

Похороны именитого княжеского человека, в отличие от скромных похорон его отца Стойко Лепковича, умершего восемнадцать лет назад во время княжеского похода в Орду, прошли при большом стечении народа. Сами князь Дмитрий Романович и владыка Иоанн пришли проститься с умершим. И вынос тела из церкви на руках княжеских дружинников и погребение знатного брянца были очень торжественны! Все проводилось строго по обрядам православного христианства: священники запретили хор плакальщиц и заменили этот известный языческий обряд молитвенными песнопениями.

– Прощай же, мой славный боярин! – сказал князь Дмитрий перед тем, как тело его верного слуги погрузили в вырытую на кладбище близ Спасского собора могилу. – Ты не один раз спасал нашу брянскую землю от козней многих врагов! Царствие тебе небесное и пусть будет эта земля для тебя лебяжьим пухом!

Немало добрых слов сказал по покойному и брянский епископ, другие священники и бояре. Поминки же по усопшему провели, к всеобщему удивлению и радости его потомков, в трапезной княжеского терема, где князь и его бояре еще много говорили о славном Мирко Стойковиче.

Неожиданно, в самый разгар поминальных речей, в трапезную вбежал княжеский слуга. – Что ты, Копыл? – нахмурился брянский князь. – Говори же скорей!

– К тебе приехал твой брат, славный князь! – сказал, волнуясь, новый молодой слуга, сменивший перешедшего в дружинники старшего товарища. – Князь Василий Меньшой с двумя десятками людей!

– О, это хорошее известие! – сказал довольный князь Дмитрий. – Зови же их всех за наш поминальный стол!

Василий Романович вошел в трапезную в окружении четверых бояр и двух старших дружинников. Этот красивый сорокатрехлетний князь уже снял в простенке свою богатую кунью шубу и был одет в обычный княжеский наряд: легкую красную шапочку, подбитую мехом куницы, зеленую, византийской ткани, мантию, подпоясанную вышитым золотыми нитями кушаком и в красных, козьей кожи, сапогах с загнутыми вверх носками. Бояре были одеты в богатые польские кафтаны и польские же штаны из плотной серой ткани, расшитой жемчугом и серебряными галунами, сапоги из мягкой кожи, тоже серого, почти мышиного цвета. Старшие дружинники отличались скромностью. Они носили простые русские кафтаны коричневого цвета из выделанной телячьей кожи, овчинные татарские штаны с мехом внутрь, и длинные, до колен, яловые сапоги, тяжелые, но теплые и надежные. Все, кроме князя, вошли с непокрытыми головами: бояре и дружинники оставили свои шапки и шубы у княжеских слуг.

– Ну, здравствуй, мой молодой брат! – сказал, едва скрывая улыбку, Дмитрий Романович, обнимая и троекратно целуя князя Василия. – Ты повзрослел и выглядишь неплохо!

– И ты, брат, стал постарше, – сказал с улыбкой Василий Романович, – и посуровел! Что у вас за пир или, может, поминки? Отчего ты тогда весел?

– Я рад тебя видеть, брат, – кивнул головой брянский князь. – Но у нас нынче скорбь: скончался мой лучший боярин!

– Царствие ему небесное! – перекрестился князь Василий, снимая шапку и подставляя лоб под благословение сидевшего рядом с брянским князем епископа.

– Господь да благословит тебя! – сказал владыка Иоанн, крестя склоненную перед ним голову князя-гостя, и также благословил двоеперстием княжеских людей.

– Беги же, Копыл, и отведи прочих княжеских дружинников в людскую трапезную! – распорядился князь Дмитрий. – И смотри, чтобы всех славных воинов хорошо накормили и напоили!

– Слушаюсь, мой господин! – выкрикнул слуга и побежал исполнять приказ.

– Есть ли грех в нашей веселости, святой отец? – склонился к брянскому епископу князь Дмитрий. – Сегодня же скорбный день?

– Нет греха, сын мой, – кивнул головой владыка. – Эта веселость не по вашей вине, а по воле Господа! Разве не должны мы радоваться, что душа твоего славного боярина Мирко отошла к нашему Господу? Мы скорбим по земной утрате, но радуемся небесной жизни! Вот так, княже!

Князь Василий уселся рядом со своим братом на пустовавшее место княгини, а его бояре заняли места на длинной скамье, потеснив брянцев, поближе к своему князю.

– Ну, тогда еще помянем славного боярина! – сказал князь Дмитрий, поднимая свою чашу с греческим вином. – И пусть для него откроются ворота пресветлого рая!

Все сидевшие молча опрокинули свои чаши и стали медленно жевать, поглощая приносимые попеременно на блюдах княжескими слугами яства.

За одним из параллельных столов, примыкавших к княжескому и возглавляемому брянским епископом, сидели лишь сыновья и взрослые внуки умершего, за другим же – брянские бояре, священники и смоленские гости.

Как только поминки завершились, князь Дмитрий дал знак всем родным усопшего, что пора уходить по домам, а сам встал и пригласил своих гостей и бояр в думную светлицу. – Надо обсудить последние новости, – сказал он, – и принять нужные решения.

Когда же все вошли в совещательную комнату, князь, приказав слугам принести второе для брата кресло и, усадив его рядом с собой, начал неторопливую беседу.

– Мы всегда рады тебя здесь видеть, мой дорогой Василий! – промолвил он. – Но меня беспокоит твой зимний и срочный приезд! Я едва отсидел на поминках! Неужели что-нибудь приключилось? Так говори скорей, не томи мою душу!

– Десять дней тому назад умерла наша матушка! – нахмурился князь Василий, роняя слезу. – И мы похоронили ее в Успенской церкви!

– Какое жестокое горе! – простонал, плача, Дмитрий Романович. – И ты приехал как раз на поминки!

– Мы теперь совсем осиротели! – прорыдал Василий Меньшой. – Нет с нами матушки!

– Царствие небесное славной княгине Евдокии Львовне! – пропел своим сочным басом епископ Иоанн. – Теперь ее душа покоится перед райскими воротами! Поэтому не печальтесь, могучие сыновья!

– А почему вы меня раньше не известили, брат? – покачал головой князь Дмитрий. – Я бы приехал и простился с матушкой…

– Все случилось так быстро! – буркнул Василий Романович. – Матушка внезапно скончалась, и мы не успели послать за тобой! А тут еще пришли плохие известия. Тогда я решил выехать к тебе…

– Какие еще известия? – насторожился брянский князь. – Я же был в Орде и ничего, кроме смерти царского советника, не знаю…Но та смерть – большая беда для всех нас! Царский советник был нашим другом…И кто знает, что там теперь? Я слышал, что Иван Московский нынче в силе у государя…И знаю, что этот князь питает ненависть к Брянску и нашей свободной жизни…

– Это правда, брат, – кивнул головой князь Василий. – От этого Ивана исходит угроза! Недавно к нашему князю Ивану Александрычу приезжал его верный человек из Вязьмы…Там сейчас сидит сын нашего покойного дядьки Святослава, сложившего голову здесь, под Брянском, Федор Святославич.

– Я знаю об этом, брат, – махнул рукой брянский князь. – Это – не тайна! А его брат Глеб владеет Дорогобужем. Того Федора зовут Ржевским за городок Ржев, полученный им за службу Ивану Московскому!

– Это так, брат, – сдвинул брови князь Василий. – Однако не спеши. К этому Федору приезжал его брат Глеб со своими боярами, и они долго между собой говорили. А наш верный человек подслушал их разговор…

– Что мне эти жалкие братья? – усмехнулся князь Дмитрий. – Разве они в силах сделать зло моему Брянску? Слабоваты в коленях!

– А тот Иван Данилыч? – поднял голову князь Василий. – Неужели и он слабоват?

– А Иван, – задумчиво сказал Дмитрий Романович, – опасен татарской силой! Однако пусть он сначала разберется с Тверью! Недавно ко мне приходили тверские люди с просьбой о помощи. Ну, я дал им немного серебра…Впрочем, ладно. Так какая угроза исходит от тех Святославичей?

– Этот Глеб советовался со своим братом о твоем Брянске!

– Что? О Брянске?! – вскричал князь Дмитрий.

– Да о Брянске, брат! – кивнул головой князь Василий. – Вот почему я здесь перед тобой! Этот Глеб спрашивал у Федора, стоит ли ему прогонять тебя из Брянска и самому занимать твой город!

– Смешно, брат, – улыбнулся брянский князь. – Разве они не помнят о печальной судьбе своего батюшки Святослава? Он же был убит у стен Брянска? Неужели и сын того несчастного князя решил умереть из-за нашего города?

– Не стоит смеяться, Дмитрий, – поднял руку Василий Романович. – Все это – козни Ивана Калиты! Он обещал тому Глебу, что вскоре прогонит тебя из Брянска и по приказу самого царя Узбека! А Брянск отдаст своему человеку! Возможно, тому бестолковому Глебу! И Смоленск он хочет взять руками татар, чтобы посадить там Федора Ржевского!

– Неужели те глупые князья попались на удочку коварного Ивана и готовы на такие суровые испытания? – почернел лицом князь Дмитрий. – Вот какая змея этот Иван Калита!

– Тот Федор уже давно подвизался в слуги Ивана Московского! Он часто ходит по приказу Ивана в военные походы то на Великий Новгород, то на Рязань, а то и на Тверь! – быстро промолвил Василий Романович. – Однако этот Федор очень хитер и не хочет ссориться с Иваном Александрычем! Он правильно платит свою долю в смоленскую казну, а Ивану Московскому служит как бы добровольно, за определенное жалованье! Он советовал своему брату Глебу не лезть в ваши брянские дела, напомнив ему судьбу их батюшки. Так ему и сказал: – Сиди себе, брат, в Дорогобуже, а Брянск пусть достанется какому-нибудь глупцу. – Но Глеб не послушал его и остался при своем мнении. Так что, брат, против тебя подготовлен заговор! Ты должен быть начеку! А если хочешь иметь защиту, посылай своих людей к славному Гедимину! Наш князь Иван Александрыч решил искать союза с Литвой! У нас нет веры в татар! Они во всем потакают Ивану Московскому! Этот жадный Иван купил и татарских вельмож, и самого царя!

– Ладно, брат, – кивнул головой брянский князь. – Благодарю тебя за эти тревожные вести! Мы обсудим их с моими боярами. Ну, а теперь расскажи мне о своих смоленских и смядынских делах.

 

ГЛАВА 33

ЗАБОТЫ ВАСИЛИЯ КАРАЧЕВСКОГО

Князь Василий Карачевский сидел на камне возле дверей ханского дворца и ждал своей участи, однако смерти не боялся. – Чего мне думать о бренной жизни? – рассуждал он. – Осталось лишь два года до восьми десятков…Жиэнь прошла, и здоровья уже не вернешь! Пусть моя рука еще тверда, но сил уже мало…Однако сумел же я одолеть своего непутевого дядьку Адриана!

Василий Пантелеевич не без злорадной гордости вспоминал события минувшего лета. Еще по весне он хотел подготовить обоз с серебром и пушниной, чтобы везти очередную дань в Сарай, но из Козельска почему-то не присылали установленную за многие годы долю татарского «выхода». Тогда престарелый князь Василий послал в Козельск своих людей с требованием «соблюсти давний уговор».

Князь Тит, сорокавосьмилетний дядька и старший из двух братьев, не хотел ссориться с властным племянником: принял его посланцев с почетом и «ласковыми словами», хотел удовлетворить все требования князя Василия, но его брат Адриан все испортил. Вернувшись с охоты в то самое время, когда князь Тит принимал карачевских посланников, он прямо с порога огорошил не только их, но и своего старшего брата, сказав: – Пора нам уже самим ездить в Орду к славному царю и отвозить туда свое серебро, не спрашивая на то воли Василия!

Разгневанные карачевские бояре сразу же встали со своих скамей и направились к выходу.

– А если ваш жадный Василий захочет отнять у нас Козельск, – крикнул им вслед князь Адриан, – тогда мы обратимся за защитой к Ивану Данилычу! Пусть не думает, что мы его так боимся!

– Зачем ты обижаешь славных карачевских людей, брат? – пытался остановить горячего Адриана князь Тит. – Неужели нельзя договориться скромно и миром?

Карачевские посланцы без промедления прибыли в свой город и рассказали все, без утайки, князю Василию.

– Ох, и дерзок этот бесстыжий Адриан! – рассвирепел князь Василий. – Вот вам, мои славные бояре, плоды деяний Ивана Данилова! Это все гадкая Москва! Сама вечно горит в адском пламени за свои грехи, а все лезет в чужие дела! Что ж, поеду сейчас же в Козельск и покараю этого мерзкого Адриана со всей строгостью! – И он, окруженный боярами, одобрительно оценившими княжеский гнев, стал немедленно готовиться к отъезду и уже на следующее утро, сопровождаемый лишь десятком бояр и сотней отборных дружинников, выехал в Козельск.

23 июля 1339 года князь Василий подошел к стенам этого города и был без промедления впущен стражниками князей-братьев внутрь крепости.

Соскочив с лошади, седобородый князь, несмотря на преклонный возраст, быстро пошел вперед, поднялся по деревянным ступенькам княжеского терема вверх и без церемоний устремился к думной светлице, где сидел, окруженный боярами, князь Адриан. Последний уже знал, что князь Василий был впущен в детинец, очень по этому поводу негодовал и как раз в это время бранил своего воеводу. – Зачем вы впустили в город моего злобного дядьку?! – кричал он, багровый от гнева. – Разве не знали о нашей вражде?!

– Ты нас ни о чем не предупреждал, княже! – оправдывался воевода. – Мы знаем князя Василия как нашего главного господина! Как можем мы не пустить его в свой город?!

– Эх, ты, Бобко Вольчич! – подскочил со своего кресла князь Адриан, хватаясь за рукоять меча. – Ты называешь этого Василия своим господином? Так тебе моя служба? Ну, погоди, скоро вернется мой братец Тит, и мы выгоним тебя из города в шею! А сейчас – вон отсюда!

Оскорбленный, багровый от стыда воевода не успел и пошевелиться, как вдруг в думную светлицу вбежал сначала мальчик-слуга, который не мог произнести ни слова от испуга, а за ним ворвался красный, как кумач, разъяренный Василий Карачевский.

– Ах, ты, премерзостный скот! – заорал престарелый князь. – Я все слышал! Значит, воевода не угодил тебе за правду и верность своему господину?! Ну, тогда получай! – И карачевский князь, выхватив из ножен свой тяжелый боевой меч, схватил его обеими руками за рукоять и со всей своей силой обрушил на окаменевшего от страха князя Адриана, державшего в руке меч, но так и не сумевшего им воспользоваться.

– Крак! – тяжелый меч, разрубив легкий кожаный панцирь незадачливого князя Адриана, прошел через рассеченное плечо и с хрустом завяз в крестце, орошая княжеское кресло, тяжелый персидский ковер и пол густой черно-красной кровью.

Адриан Мстиславович умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть, а его почти надвое рассеченное тело свалилось на пол, как тяжелый, мягкий куль.

– Ох, Господи! – крикнул кто-то из бояр. – Пощади нас, могучий Василий!

– Это же какой тяжелый грех, Господи! – зарыдал мальчик-слуга.

– Замолчите! – грозно буркнул седобородый князь, подходя к окровавленному трупу. – Что, – усмехнулся он, становясь ногой на изуродованное тело, – помог тебе твой подлый Иван Калита? Вот ты и лежишь теперь в прахе и позоре с разодранным брюхом, источая собачий смрад! – Он с силой вырвал из тела своего дядьки окровавленный меч. – Надо бы бросить его тело на съедение презренным псам, – князь поднял голову, глядя на бояр, – однако я добр и справедлив: пусть лежит в гробу и в святой землице! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Уберите же эту падаль!

Князь Тит, вернувшийся из своей дальней поездки – он побывал на княжеской пасеке, где проверял работу своих бортников – был так потрясен случившимся, узнав об этом от городских стражников, что сразу же, разрыдавшись, упал на землю и был доставлен слугами от самих крепостных ворот в опочивальню, где пролежал почти две недели в жестокой лихорадке.

Князь же Василий, как ни в чем не бывало, собрал козельских бояр и богатых горожан в думной светлице княжеского терема, отчитал их за «бестолковость и коварство» и, обозвав козельскую знать «худыми советчиками», строго предупредил на дальнейшее. Воеводу же Бобко Вольчевича он «приласкал» и наказал ему «присматривать за слабовольным князем Титом и быть ему верным наставником».

Перед отъездом в Карачев престарелый князь зашел в спальню к своему последнему дядьке Титу. – Ты так ослабел душой, молодой Тит, – сказал он ему на прощание, – что даже не пошел на погребение своего братца! Что ж, я сам похоронил того глупца! Пусть скромно, но как положено! А на слезы и плачи ваших супруг мне наплевать! Так что смотри, Тит, сиди себе тихо в моем Козельске и вовремя привози свою мзду ко мне в Карачев! Понял?

– Понял, великий князь! – пробормотал оцепеневший от страха Тит. – Все будет по твоей воле!

– И забудь о Москве! – громко молвил князь Василий. – Смотри, если узнаю…

– Этого не будет, мой господин, – зашевелился мокрый от холодного пота князь Тит. – Клянусь от всего сердца: для меня закон – только твое слово!

Довольный, успокоившийся Василий Пантелеевич возвратился в Карачев, привезя с собой целых три воза серебра и драгоценных мехов: двойную козельскую плату!

И вот на этот раз он пошел в Орду с данью и богатыми, как никогда, подарками.

Сдав ханскому денежнику серебро и меха, князь Василий стал ожидать вызова к хану во дворец.

Почти месяц он пребывал в тревоге: как хан расценит его расправу над дядькой? Неужели осудит и отберет власть? Потери власти и «позора на старости лет» он не хотел. Наконец, в его гостевую юрту прибыл ханский слуга с вызовом во дворец.

– Ну, слава Господу! – перекрестился князь Василий, быстро собрался и, вскочив без помощи слуги на коня, поскакал в сопровождении всего двух своих воинов к ханскому дворцу. Здесь он слез, отдал поводья коня дружинникам, прогнал их «со своих очей» и приказал им терпеливо ждать его «за государевым дворцом».

Однако ханская стража сразу не пустила карачевского князя внутрь. – Государь еще занят! – сказал один из четырех охранников, вооруженных кривыми мечами. – Придется подождать!

Так и сидел князь на камне, размышляя и вспоминая прошлое…

Но ждать ему пришлось недолго. Еще солнце не достигло самой вершины небес, как дверь ханского дворца отворилась, и оттуда вышел мурза Бэгэрсэн. – Салям, Вэсилэ! – приветливо сказал он, узнав своего старого знакомца. – Тебя зовет государь! Айда же!

– Салям, Бэгэрсэн! – улыбнулся Василий Пантелеевич. – Рад тебя видеть! – И он вошел внутрь.

В хорошо освещенной приемной зале Узбек-хана столпилось много людей: едва ли не все ханские советники, мурзы, эмиры и лучшие военачальники.

Слева от золоченого трона на месте своего отца стоял тайный ханский советник Тугучи, а рядом с ним сидел за небольшим лакированным столиком его молодой сын Тютчи, державший в одной руке кисть, а в другой – пергаментный свиток, готовый в любой момент, по мановению руки своего повелителя, внести нужную запись.

Князь Василий, перейдя порог, быстро пополз по ковру к ханскому трону, униженно опустив лицо и глядя только вниз. Приблизившись к золоченым ступеням, он замер.

– Салям галяйкюм, Вэсилэ! – буркнул татарский хан. – Подними башку!

– Вагаляйкюм ассалям! – громко, но подобострастно, ответил Василий Пантелеевич, поднимая голову и робко глядя на хана. Ордынский повелитель был сердит, мрачен. Его блестящие черные глаза пристально смотрели на русского князя.

– Какое желтое и болезненное лицо, – подумал князь Василий. – Видно, не сладка эта царская власть!

– Ну, говори, Вэсилэ, – строго сказал хан Узбек, – за что ты убил своего дядьку Андрэ?

– Это давнее дело, государь, – покачал головой князь Василий, скромно потупив взгляд. – Мой дерзкий дядька не захотел платить тебе «выход» и потребовал полной свободы!

– Неужели? – усмехнулся хан Узбек. – А я слышал, что тот Андрэ хотел освободится от твоего Корачи, чтобы добиваться у меня ярлыка на свой город! Разве не так?

– Здесь правда только в том, – нахмурился карачевский князь, – что тот бесстыжий Адриан требовал от меня свободы и власти! Однако ему это было нужно для того, чтобы передать козельскую землю Ивану Московскому! И серебро он хотел отвозить только в Москву…А там, известно, что до тебя, государь, дошла бы только малая часть от этого! Но я такого не допустил, устроив там справедливый погром. И, покарав злодея, привез тебе еще больше серебра! Я нещадно обобрал тот бесстыжий город и доставил в твою казну все добытое серебро, не утаив ни мортки!

– Эй, Дзаган! – хан хлопнул в ладоши. Перед ним немедленно предстал подскочивший со своих подушек денежник. – Скажи мне, это правда? Неужели «выход» из Корачи на этот раз больше обычного?

– Именно так, государь! – весело ответил вельможа. – Коназ Вэсилэ привез большую дань! И его подарки – довольно богатые! Ты же видел те бесценные жемчуга!

– Так те жемчуга от Вэсилэ-коназа? – улыбнулся хан Узбек. – Тогда якши, Дзаган, садись…Теперь я вижу, что Вэсилэ невиновен! Однако предупреждаю, старый коназ: у тебя нет прав на казнь других, пусть даже подчиненных тебе, коназов! Надо привозить их сюда, на мой справедливый суд! Понял?

– Понял, государь! – поклонился стоявший на коленях русский князь. – Мне тогда не хватило ума постичь твои указания…Благодарю тебя за совет и великую мудрость!

– Ну, что же, Вэсилэ…Я вижу, что тебя следует простить, – кивнул головой ордынский хан. – Так, мои верные люди?

– За что ты прощаешь этого злодея, государь? – подскочил со своих подушек мурза Товлубей. – Он не только убил молодого коназа, но водил дружбу с твоими заклятыми врагами! Разве ты не знаешь о его союзе с Лэтвэ? К тому же он – друг беспокойного Иванэ, коназа Смулэнэ!

– Это правда, Вэсилэ? – поморщился хан Узбек. – Неужели ты мне лжешь?

– Нет, государь! – возмутился князь Василий. – У меня нет никакого союза с Литвой, и я не дружу с Иваном Смоленским! Это все идет от Ивана Московского! А у того злодея нет против меня ничего, кроме лживых слов!

– Это так, Товлубей? – насупился ордынский хан. – Где серьезные доказательства вины этого жалкого Вэсилэ?

– У тебя ведь есть, государь, несколько вражеских бумаг, привезенных недавно коназом Иванэ из Мосикэ! – усмехнулся Товлубей. – И в них есть сообщение о союзе Алэсандэ Тферы с враждебной нам Лэтвэ! Там есть и письмо коназа Смулэнэ, который говорит о тебе непотребные слова! Разве этого недостаточно?

– По делу Вэсилэ недостаточно, – буркнул ордынский хан, чувствуя влияние московского князя на слова Товлубея. – Там ничего не сказано о Вэсилэ! Но ты скрываешь, Вэсилэ, свою дружбу с тем Иванэ из Смулэнэ!

– Это нет так, государь! Говорю, как «на духу»! – ответил с горячностью карачевский князь. – Я дружен только с Дмитрием Брянским! Еще во времена покойного государя Тохтэ я приезжал в Сарай вместе с Василием Храбрым за помощью…Государь тогда нас поддержал. С того времени у меня и тянется дружба с брянскими князьями…

– Вот, государь! – вскричал Товлубей. – Этот Вэсилэ связан с твоими врагами через коназа Дэмитрэ! А мы узнали, что Дэмитрэ часто посылает серебро в Тферы и Смулэнэ! Разве это не измена?

– Я не вижу здесь вины Вэсилэ! – поднял руку хан Узбек. – А почему ты раньше ничего не говорил о Дэмитрэ? Я ведь отпустил его в Брэнэ! Зачем же вы скрыли от меня сведения о его растратах?

– Да мы только сейчас об этом узнали! – подскочил со своих подушек мурза Исторчи. – Я ведь ездил в Тферы и привез сюда Фэдэрэ, сына коназа Алэсандэ. Вот он и поведал мне дорогой о связях этого Дэмитрэ с Тферы и о том серебре!

– А теперь здесь и сам коназ Алэсандэ! – усмехнулся Товлубей. – Почему бы не позвать его сюда, государь, на наше расследование?

– Ладно, садись-ка, Вэсилэ, туда, с моими знатными людьми, – задумчиво сказал ордынский хан. – А пока вызовем сюда коназа Алэсандэ и послушаем, что он скажет о своих делах и о тебе! А если не будет улик против тебя, ты получишь прощение! Эй, люди мои! – Узбек-хан хлопнул в ладоши. Перед ним предстали два бритоголовых раба. – Бегите же, мои верные люди, за тем коназом Алэсандэ и ведите его сюда поскорей!

Князь Александр вошел в ханскую приемную залу и, перейдя порог, упал на ковер, униженно подползая к трону.

– Вот ты и здесь, Алэсандэ, – тихо сказал, глядя сверху вниз, Узбек-хан.

Придворные переглянулись. То, что их повелитель не поприветствовал русского князя по привычному для них обряду, сулило бурю.

– Значит, ты обманывал меня, коназ-урус, – продолжал между тем ордынский хан, – а тем временем укреплял свою дружбу с Лэтвэ! А также с Иванэ, коназом Смулэнэ! Ты ведь сам отвратил этого Иванэ от поездок в Сарай! А мне говорили, что это случилось по наговору Иванэ из Мосикэ…Об этом мне говорил и Дэмитрэ из Брэнэ! А теперь я вижу, что тот Дэмитрэ тоже замешан в тот нечестивый союз! Разве не так?

– Не так, государь! – смело возразил Александр Тверской. – У меня нет союза с Дмитрием Брянским, и он не имеет связей с Литвой!

– Тогда за что же тот Дэмитрэ давал тебе серебро? – поднял брови хан Узбек. – Разве и это неправда?

– Давал, государь, – кивнул головой тверской князь. – Это, в самом деле, так! Однако зачем мне тебя обманывать, если я занимал у него серебро для уплаты тебе нужного «выхода»? Я хотел сполна расплатиться с твоей казной и не иметь задолженности! У меня не хватало серебра из-за прошлых разорений и оскудения земли…

– Прошлых разорений? – вскинул брови Узбек-хан. – Разве это случилось не по твоей вине? Зачем было убивать моих людей и не повиноваться моим приказам?

– Надо же, убили самого государева брата!! – поддакнул Товлубей. – А еще раньше – сестру! А сколько уничтожили людей! И все это – злобные коназы из Тферы! От его отца до самого Алэсандэ!

– А я ведь простил тебе, Алэсандэ, все обиды, – пробормотал ордынский хан, – и вернул тебе Тферы, а ты, как подлый шакал, смотришь лишь в черную степь!

– Я не совершил ни одного неправедного поступка после твоего прощения! – молвил со светлым лицом, лишенным даже признаков страха, князь Александр. – И не поддерживал связей с Литвой…

– Откуда же эта грамотка?! – возмутился ордынский хан, подав знак своему советнику Тугучи. Тот склонился над столиком сына и поднял исписанный арабскими буквами перевод договора Литвы с Тверью. – Вот, слушай, что ты обещал этому мерзкому Гэдэмэн! – Узбек-хан взял из рук своего советника документ. – Я тебе об этом живо напомню! Читай же, Тугучи! – он вернул письмо склонившемуся перед ним в поклоне чиновнику.

– Я, великий коназ Лэтвэ Гэдэмэнэ, и великий коназ Тферы Алэсандэ, заключили настоящий договор…, – прочитал Тугучи.

– Подожди-ка, мой славный советник! – поднял руку ордынский хан. – Пусть же выскажется об этом сам бесстыжий Алэсандэ! Мы слушаем тебя, лживый коназ!

– Я помню об этом договоре, государь, – спокойно ответствовал князь Александр. – Он заключен задолго до твоего прощения! Я понял, что этот договор похитили мои беглые бояре и передали его Ивану Московскому! Они же донесли о серебре Дмитрия Брянского, которое я брал в долг…Что ж, государь, суди меня тогда, как хочешь, если считаешь меня виноватым! А моих бояр с Иваном Московским осудит господь Бог!

– Ладно, Алэсандэ, – кивнул головой Узбек-хан. – Я вижу, что ты признал свою вину. А значит, тебе предстоит справедливый суд! Здесь нет сейчас Иванэ из Мосикэ, а его представляют лишь безголосые и малые сыновья. Но мы скоро соберем нужный состав суда. А теперь расскажи нам, Алэсандэ, но без всякой лжи, о коназе Вэсилэ из Корачи! Неужели и он замешан в твоих делах с Лэтвэ? А может, там и Дэмитрэ из Брэнэ?

– Честно говорю тебе, государь, как родному батюшке, – перекрестился тверской князь, – что этот престарелый Василий не имеет никакого отношения к моим литовским делам! Кроме того, я никогда не был дружен с ним! А Дмитрий Брянский только дал мне в долг серебро…Я больше ничего о нем не знаю!

– Что ж, – вздохнул ордынский хан, – тогда иди, Алэсандэ, в свою юрту и жди моего праведного суда. А там, как рассудит всемогущий Аллах! Ты же, Вэсилэ, – сказал он, как только тверской князь удалился, – поживи рядом с юртой этого Алэсандэ и дождись моего решения о его судьбе. А тебе я прощаю все промахи и глупые ошибки! И после суда спокойно поедешь к себе домой: я на тебя не сержусь!

Князь Василий, в самом деле, проживал рядом с юртой тверского князя, который неожиданно поселился среди недорогих ханских гостевых юрт, отказавшись от уюта более богатых пристанищ. Успокоенный ханским решением и его последними словами, Василий Пантелеевич проводил свое время как старик: ходил в церковь на службы, бродил со своей свитой по городу и рынку, но больше лежал на своем большом мягком топчане, дремля и вспоминая прошлое.

Целый месяц Узбек-хан думал о судьбе Александра Тверского. Он еще раз вызвал его на свой совет, превратившийся в суд над несчастным князем, где присутствовали сыновья московского князя Ивана Симеон, Иван и совсем молоденький Андрей. Последние совершенно не вмешивались в допросы и окольные разговоры и безучастно сидели, лишь кивая при словах хана головами.

Князя Василия до самого отъезда не вызывали в ханский дворец: ни хан, ни его вельможи больше им не интересовались. До карачевского князя доходили смутные, полные домыслов, слухи о том, что хан уже давно предрешил судьбу великого тверского князя Александра, его сына Федора и бояр, однако он им не верил. – Зачем тогда государь тянет с их казнью? – думал он. – Было бы много проще сразу же объявить о своем решении! Видно, добрый царь хочет простить Александра! Нет сомнения!

Вечером, 28 октября, сам Александр Тверской пришел в юрту князя Василия. Лежавший на топчане карачевский князь никак не ожидал этого визита и подскочил в изумлении.

– Я зашел к тебе, славный Василий, чтобы навсегда с тобой проститься, – сказал, присев на гостевую скамью, князь Александр. – Мы не были с тобой друзьями, но никогда и не враждовали!

– Это правда, Александр Михалыч, – пробормотал, окидывая взглядом сгорбившегося, как-то разом превратившегося в старика, некогда гордого стройного исполина, князь Василий, – однако почему ты прощаешься? Неужели…

– Да, брат, – кивнул головой князь Александр. – Я знаю о царском решении, подтвержденном мне сегодня царицей и его вельможами, это – смерть! Нет мне спасенья и не надо!

– Как же?! – вскричал князь Василий. – Беги, Александр Михалыч, и спасай своего сына! Туда, в твой Псков!

– Поздно, брат, – покачал головой князь Александр. – Я не хочу быть снова беглецом! Значит, так мне уготовил сам Господь…Однако запомни мои слова, Василий, и передай их Дмитрию Брянскому. Я сидел на царском суде и разговаривал с государевыми людьми…Татары готовят поход на Смоленск, на старого Ивана! И привлекают в свое войско русских князей. Они собираются изгнать князя Дмитрия из его Брянска! Пока это только слухи, но я верю им! Царь не хочет посылать Дмитрия Брянского на Смоленск…И передай от меня этому Дмитрию Романычу мои посмертные слова: пусть он спасается от вражеского войска и уезжает в Литву! Никто, кроме славного Гедимина, ему не поможет! А теперь, прощай, брат, и не таи на меня обиду!

На следующий день князь Василий поздно проснулся и едва только успел позавтракать, как вдруг услышал во дворе, со стороны юрты, где проживал князь Александр, громкие крики, стук, плач и причитания. – Пошли же туда! – крикнул он и вышел вместе со всеми своими людьми наружу, пытаясь узнать, что же приключилось.

У входа в юрту тверского князя собралась большая толпа. В основном это были конные татары. – А, это Товлубей со своими друзьями и слугами! – догадался карачевский князь. – Видно, тащат князя Александра на казнь!

Однако, когда он приблизился к толпе и, втискиваясь в ряды плотно стоявших татар, глянул перед собой, его, не ведавшего страха, охватила оторопь: прямо на земле лежало в луже ярко-красной, зловеще отражавшей солнечные лучи крови, рассеченное на части тело несчастного князя Александра!

Мурза Товлубей держал в руке отрубленную княжескую голову и смеялся. Рядом с ним стояли верные слуги, один из которых тоже размахивал схваченной за волосы головой…княжеского сына Федора!

– Вот она, какова царская правда! – буркнул себе под нос князь Василий, содрогаясь от отвращения и медленно пятясь назад. – Царствие же небесное этим несчастным мученикам, а Ивану Московскому – жестокое проклятье!

На следующее утро ордынский хан Узбек вызвал к себе Василия Карачевского в последний раз. – Я держал тебя тут, чтобы ты сам был свидетелем казни бесстыжего Алэсандэ! – сказал ему ордынский хан. – Вот теперь ты знаешь, как нарушать мою волю и дружить с моими врагами! А зимой я пошлю своего воеводу Товлубея на Смулэнэ, на жалкого Иванэ…Я хотел послать туда и тебя с Дэмитрэ из Брэнэ. Но ты уже стар и немощен…Сиди себе в своем Корачи и вовремя привози сюда свое серебро! А Дэмитрэ…, – хан вздохнул, – будет привлечен в поход по дороге. Я накажу об этом своим людям. Ступай же!

 

ГЛАВА 34

УХОД В ЛИТВУ

В один из морозных дней декабря 1339 года князь Дмитрий Романович принимал в своем охотничьем тереме неожиданного гостя – карачевского боярина Еропу Боровича. Известия, принесенные посланцем престарелого князя Василия, были настолько неправдоподобны, что брянский князь не знал – верить им или нет.

– Странно, – говорил князь Дмитрий, окруженный боярами, – что царь так на меня разгневался! Я недавно был в Орде, доставил весь «выход» и подарки государю. Царь меня хорошо принял и вскоре отпустил домой…Правда, он был очень занят и каждый день проводил совещания со своими мурзами и воеводами. Ему было не до меня. Но за что такая немилость?

– Он проведал, князь-батюшка, о твоем тверском серебре, – молвил карачевский боярин, – и не одобрил твою дружбу с покойным князем Александром!

– Царствие небесное рабу Божию Александру! – громко сказал брянский епископ Иоанн и перекрестился. Перекрестились и все сидевшие в думной светлице.

– Да, этот несчастный князь претерпел ужасную смерть! – покачал головой князь Дмитрий. – И поссорил меня с царем! Что ж теперь делать? Поехать в Орду?

– Этого не надо, княже, – покачал головой Ероп Борович. – За день до своей гибели князь Александр зашел к Василию Пантелеичу и передал тебе такие слова: уходи скорей, князь Дмитрий, в Литву, к славному Гедимину! И увози с собой семью, бояр и всех лучших людей! Иначе ты не спасешься от татарского гнева!

– А стоит ли? – задумчиво сказал брянский князь. – Неужели они осмелятся прогнать меня отсюда?

– Дело очень плохое, славный князь, – нахмурился карачевский боярин. – Говорю тебе прямо: наш князь Василий Пантелеич сам хотел сюда приехать, но что-то занемог. Он слышал немало нелестных слов о тебе в той поганой Орде! Сам царь сказал ему, что пошлет на Смоленск свои лучшие войска…А во главе будет Товлубей! С ним пойдут и русские князья: Иван Данилыч Московский, Иван Иваныч Кротопол Рязанский, Василий Давыдыч Ярославский, который приехал в Сарай вместе с покойным Александром Михалычем, и многие другие…Царь хотел послать даже моего Василия Пантелеича, но пожалел его старость…О тебе же он сказал, что поступит по воле Ивана Данилыча! А что государь имел в виду, говоря так, нам непонятно…И когда мы вспомнили переданные тебе слова Александра Михалыча, мы подумали, что этот жестокий царь решил отдать в руки Ивану Московскому тебя и твой удел!

Брянские бояре загудели, заволновались.

– Разве ты не помнишь, князь-батюшка, – встал со своей передней скамьи боярин Кручина Миркович, – слова своего брата Василия? Он же рассказал о замыслах Ивана Калитыне поминаешь, князь-батюшка, – встал со своегосей жестокий тобя да град твой Ивану Московскому во руци передал! ко Василью! На твое место даже нашли человека!

– Помню, Кручина, – кивнул головой князь Дмитрий. – Его имя – Глеб Святославич! Сын того Святослава, который сложил свою голову здесь, под брянскими стенами! Это плохая примета для князя Глеба! Неужели осмелится?

– Можно ждать всего! – буркнул седобородый Брежко Стойкович. – Из этой Москвы идет только зло!

– Однако же пусть не надеется на легкую добычу! – поднял вверх свой здоровенный кулак рослый, как князь, воевода Супоня Борисович. – Они обломают свои поганые зубы о стены нашего города! Мы не побоимся выйти и в «чистое поле»! Разве наш Брянск не славится своими могучими воинами? Бывало, что они безжалостно сокрушали даже несметную силу могучей Литвы! Да и татар недавно хорошо проучили!

– Это правда, Супоня, – грустно сказал князь Дмитрий. – Но тех татар было, в лучшем случае, две или три сотни! А вот литовцев…Я вижу, что нам пора не воевать с Литвой, а дружить! Там немало проживает православных людей, и сами литовские князья хорошо говорят по-русски! У них – сильное и грозное войско! Вот если бы мы объединились с Литвой! Что ты на это скажешь, святой отец?

Епископ Иоанн покачал головой. – Это дело неблагодарное, сын мой, – грустно сказал он. – Ведь литовцы – язычники! Они пока лишь только терпят православную веру…А вот татары нашу веру не обижают! Наш Брянск сейчас оказался в непростом положении! На нас разгневан царь Узбек, враждебно настроена к нам Москва, а тут еще и Литва набирает силу, притягивая все русские земли…Мы как бы между трех огней. И надо выбрать правильный путь! Но лучше бы помириться с Москвой! Все же свои русские…

– Спаси нас, Господь! – вскричал князь Дмитрий. – Москва – это самый страшный враг! Разве мы не знаем коварного Ивана Данилыча? Там только ложь, хитрость и доносы в Орду! Москва – верная союзница татар! Уж лучше дружить с Литвой!

– Эта дружба принесла тяжелое горе Твери, сын мой, – сказал, нахмурив брови, брянский епископ, – и новые беды Смоленску! Вот не знаю, пошло ли татарское войско с русскими князьями на Смоленск? Город не устоит от несметных полчищ!

– Думаю, что враги уже туда двинулись, – кивнул головой карачевский боярин. – Когда мы отъезжали в Карачев, толпы конных татар уже готовились к походу. Может, они уже у Смоленска? И там идет кровавая битва?

– Но я нисколько не сомневаюсь, что Смоленск устоит! – усмехнулся брянский князь. – Я помню наши давние сражения под смоленскими стенами…Этот город велик и неприступен! Они решили, как я понимаю, напугать Ивана Александрыча…Но это – глупость! Неужели царь Узбек совсем обезумел? Теперь он потеряет богатых данников! Пусть же Москва отвозит ему смоленскую дань!

– Они только и держатся на новгородском серебре! – буркнул Кручина Миркович. – Теперь алчный Иван Данилыч свалит эту беду на новгородцев…

– Что ты думаешь о замыслах Ивана Московского? – князь вновь обратился к епископу. – Неужели он поведет свои полки сюда, на Брянск, и привезет с собой того жалкого Глеба?

– Думаю, что если ты не помиришься с Москвой, – задумчиво сказал владыка, – так все и будет! Однако этот Иван Данилыч вряд ли пошлет на нас свои полки…В это я не верю! А вот татар он может направить!

– Надо нам готовиться к жестокой войне, княже! – молвил разгоряченный, взволнованный княжеский воевода. – И начинать прямо сейчас!

– Эх, мой славный Супоня, – покачал головой брянский князь. – У нас нет таких сил, чтобы сражаться с этими врагами! Ну, допустим мы одолеем татарские полчища…Хотя это очень сомнительно. Мы тогда с трудом отбились от равных нам по числу татар. А часть из них совсем отпустили, чтобы избежать тяжелых потерь. Но если их в несколько раз больше, бороться с ними нет смысла: мы и людей погубим, и наш славный город разорим! Эта война совершенно недопустима! Поэтому, я думаю, что мне надо отсюда уходить! И не куда-нибудь, а в Литву, к славному Гедимину! Будем искать защиту у него! Пусть и погиб славный Александр Тверской из-за союза с литовцами…А вот Иван Александрыч Смоленский не поддался ни страху, ни вере в царя Узбека. Вот увидите, этот старый Иван ни за что не будет отвозить татарам серебро после их неудачи под Смоленском! А я понял, что у меня нет другого выхода: надо уходить! А там отсидимся в Литве и посмотрим! Теперь же я хочу выслушать вас, мои бояре!

– Зачем тебе уходить из своего законного города, княже? – возмущенно прогудел Супоня Борисович. – Я думаю, что нам следует не бежать, а крепить оборону! Чем мы хуже славного Смоленска? Тогда мы встретим врага не в «чистом поле» а с городских стен! И достойно обломаем ему бока!

– А я считаю, княже, что ты прав! – возразил воеводе боярин Кручина Миркович. – У нас сейчас нет защитников в Сарае! Сын покойного Субуди слаб и безволен! И некому замолвить за нас слово перед царем…Ты также прав, что нужно уезжать в Литву и там отсидеться…И увезти с собой семью, бояр и прочих лучших людей! А также следует прихватить всю казну: серебро, пушнину, ценные вещи…Пусть Ивану Московскому и его бесстыжему Глебу достанутся одни пустые бочки!

Как только он уселся на скамью, бояре зашумели, заспорили. Чего только они не советовали! Некоторые даже предлагали князю поехать в Сарай к ордынскому хану «за милостью и защитой»! Но большинство поддержали своего князя и Кручину.

– Тогда решили, – подвел итог совещанию князь Дмитрий. – Будем немедленно готовиться к отъезду. Татары могут неожиданно нагрянуть и перекрыть все дороги! Надо спешить! Давай, Орех Чурилич, – обратился он к своему огнищанину, – готовь подводы и нужных людей! А припасы и ценности помести в середину обоза. Возьмем с собой и дружину. Отбери, Супоня, сотни две лучших воинов…У нас нет возможности прокормить большое войско на чужбине без войны…Остальные же наши верные люди пусть остаются в городе, чтобы наблюдать за непутевым князем Глебом!

– Они будут не только наблюдать! – воскликнул боярин Жирята Михайлович. – Но покажут здесь этому Глебу наши брянские нравы! Пусть ему небо станет в овчинку!

– Не препятствуйте его свободному входу в Брянск, – усмехнулся князь Дмитрий. – Не надо подвергать наш славный город ужасам вражеской осады. Пусть правит, а там – как Бог даст! А как только его власть пошатнется, я сразу же вернусь! Благодарю тебя, славный карачевский человек, за правдивое послание от князя Василия! – князь посмотрел на гостя. – За это мы дадим тебе и славному Василию богатые подарки!

Через два дня длинный княжеский обоз из трех десятков телег, нагруженных доверху припасами, княжеским имуществом и «пожитками» княжеских людей, выехал в сторону Литвы.

В передней, устланной волчьими шкурами повозке, ехала сама княгиня Ксения с дочерью Феодосией, тринадцатилетней румяной красавицей. За ними следовала на другой телеге княжеская ключница Драга, сидевшая рядом с огнищанином Орехом Чуриловичем. Прочие слуги, сидевшие на тяжелых повозках, замыкали поезд.

Княжеские дружинники ехали по бокам обоза и в его конце. Они были готовы в любой момент защитить своего князя.

Сам князь в сопровождении бояр Кручины Мирковича, Брежко Стойковича, Жиряты Михайловича и воеводы Супони Борисовича следовал впереди на красивом боевом коне. Брежко Стойкович, не раз бывавший в Литве и хорошо знавший ближайший туда путь, был княжеским проводником.

– Наш путь недалек, княже, – говорил он, покачиваясь в седле, – благо, наши купцы хорошо укатали дорогу, а снега пока не выпало…Поедем по их следам. Здесь важно только одно: случайно не наскочить на татар! Но, поскольку они воюют со Смоленском, мы успеем отойти…Доберемся до Литвы денька за три-четыре…

Князь был спокоен. – Только бы мои супруга и дочь вынесли эту дорогу, – думал он, – а там мы тихо отсидимся до весны! Нам недолго быть на чужой земле…Вот добудем литовскую помощь и вернемся…

Погода благоприятствовала поездке князя. Как раз в это время ослабли лютые морозы, сковавшие реки, озера и болота, и тепло одетые брянцы не испытывали больших трудностей. Шли вперед только днем и проходили до семидесяти верст, а ночью, огородившись особым забором из заостренных кольев, отдыхали, охраняемые бдительными княжескими воинами.

Когда начинало смеркаться, огнищанин Орех Чурилович подавал команду разбивать палаточный лагерь, а после утреннего приема пищи, которую готовили княжеские слуги прямо на кострах, обоз вновь отправлялся в путь. Уже через четыре дня брянцы добрались до литовского Могилева, где были приветливо встречены горожанами, и на следующее утро, сопровождаемые литовскими купцами, выехали в сторону Минска, до которого добирались три дня. В Минске князь Дмитрий задержался на неделю: нездоровилось княгине, и он решил дать всем отдых. Однако угроза оттепели заставила его выехать в сторону столицы великого князя Гедимина – города Вильно.

По дороге брянцы не встречали ни сел, ни деревень. – Почему это? – удивлялся брянский князь. – Неужели здесь такие дикие, незаселенные места?

Однако литовские купцы, ставшие их проводниками, отвечали, что «эта дорога идет по болотам и замерзшим лугам и проходима только зимой»!

Брянцы не встретили литовских князей ни в Могилеве, ни в Минске. – Все ушли в столичный замок, – объясняли литовцы, – на совещание к великому князю!

К январю поезд брянского князя подошел, наконец, к литовской столице. К всеобщему разочарованию, городок оказался невелик.

– Даже наш Брянск, в сравнении с ним, как Рим или сам Царьград! – смеялся князь Дмитрий, глядя вперед на Виленский замок. – И крепость невелика, несмотря на толстые каменные и зубчатые стены!

Однако, как только брянцы подошли вплотную к крепости, они убедились, что великий князь Гедимин не зря выбрал это место для своей столицы. – Эту крепость с налета не возьмешь! – с восхищением сказал князь Дмитрий, приблизившись к крепостным воротам. К удивлению князя и его бояр, их уже ждали.

Висячий мост крепости неожиданно стал со скрипом опускаться, ворота распахнулись настежь, и князь Дмитрий со своими боярами, не слезая с лошадей, проследовали внутрь, и быстро, проскочив арку, оказались на довольно широкой площади, за которой возвышались большие, сложенные из белого камня, дома-дворцы.

Все княжеские телеги медленно входили в широкие ворота и останавливались за спиной брянского князя. Вскоре весь княжеский поезд вошел на замковую площадь и заполнил собой почти три четверти свободного пространства.

Князь и его бояре стояли и смотрели по сторонам. Виленский замок, казалось, вымер. Лишь на крепостных стенах и у ворот стояли литовские воины, одетые в теплые бараньи тулупы с железными шлемами на головах.

Вдруг со стороны большой башни, располагавшейся шагах в двухстах от ворот, раздался звонкий, призывный сигнал трубы, и откуда-то из глубины большого дворца, стоявшего прямо напротив озадаченного тишиной и порядком брянского князя, вышли одетые в богатые наряды литовцы.

Впереди всех шел уже известный брянцам князь Монвид, рядом, слева от него – князь Михаил Асовицкий, а справа – тоже литовский князь, но незнакомый Дмитрию Брянскому. За спинами князей шли четверо их слуг: все, как князья, с короткими, аккуратно подстриженными бородками.

Князья были одеты в коричневые польские кунтуши, обильно обшитые серебряными галунами и подбитые мехом куницы, в коричневые же штаны, обтягивавшие ноги, и мягкие красные сапоги. Лишь головные уборы у них были разные: у князя Михаила – обычная, подбитая куницей алая княжеская шапка, у литовцев же – мохнатые, лисьего меха, шапки, скроенные по-разному. У Монвида шапка напоминала татарский треух, у незнакомого князя – скорее колпак с кисточкой, белого меха, на самом верху.

– Здравствуйте, славные русские люди! – весело сказал Монвид. – Хлеб вам и соль! – Он быстро подошел к князю Дмитрию и троекратно, по русскому обычаю, поцеловал его – Это – известный тебе Михаил, – добавил он, – а вот и мой брат Альгирдас! – представил он незнакомца.

– Здравствуй, Дмитрий Романыч! – промолвил князь Михаил, также обнимая и целуя брянского князя. – Вот ты теперь и наш славный гость!

– Здравствуй! – буркнул по-русски, но с легким свистящим акцентом, князь Ольгерд, с любопытством разглядывая брянского гостя и протягивая правую ладонь для рукопожатия.

– Вот какой величественный воин! – подумал, не сводя глаз с Ольгерда Гедиминовича, князь Дмитрий. – Я вижу в нем большую силу духа!

Стальные умные глаза князя Ольгерда излучали спокойствие, уверенность и храбрость, а рослая статная фигура говорила о хорошем здоровье и выносливости.

– А мы ждали тебя, Дмитрий, – промолвил Монвид, словно освещая всех своей ослепительной улыбкой. – Когда вы добрались до Могилева, наши люди сразу же послали нам весточку. Однако, что это мы стоим: перед вами хлеб-соль!

Слуги-литовцы, одетые, несмотря на холод, в легкие белые кафтаны и штаны, вышли из-за спин князей. Двое из них держали тяжелый серебряный поднос с хлебом и стоявшей рядом с караваем стеклянной солонкой, а двое других – золоченый поднос с золочеными же кувшином и чаркой, наполненной ярко-красным вином.

Брянский князь отломил кусок от хлебного каравая, обмакнул его в соль и быстро прожевал. Затем он поднял серебряную чарку и, без слов, опрокинул ее содержимое себе в рот. – Ваши хлеб-соль и сладкое вино хороши и приятны! – сказал он, улыбаясь, и ставя чарку на поднос.

Литовские слуги также быстро исчезли за спинами своих князей, как и появились.

– А теперь, наш знатный гость, – сказал князь Монвид, подняв вверх руку, – прошу тебя и твоих бояр во дворец к моему батюшке, великому князю Гедиминасу! – И он склонился перед знатными брянцами в поясном поклоне. – А ваших прочих людей обустроят наши слуги!

Князь Дмитрий ответил на поклон таким же образом и без слов проследовал за литовскими князьями. Гости быстро вошли во дворец великого князя и были поражены внутренней роскошью и убранством здания. Пройдя через небольшую переднюю, стены которой были обиты резным деревом и украшены всевозможными охотничьими трофеями – от кабаньих голов до рогов грозных туров и лосей – брянцы, следуя за встретившими их князьями, оказались в большой светлой комнате с окрашенным черной краской деревянным полом и стенами, обитыми красной, напоминавшей византийскую парчу, тканью.

– Садитесь, – сказал Монвид, показывая рукой на мягкие, расставленные по всему пространству, кресла, – вот здесь, рядом с камином! Ты, Дмитрий – посредине, твоя супруга – рядом, а с ней – эта милая прелестница…Неужели, твоя дочь?

– Да, это моя дочь Федосья, – улыбнулся брянский князь. – Моя последняя, любимица!

– Садись же, прелестная пани, – кивнул головой Монвид. – А вы, бояре, выбирайте себе удобные места!

– Это – совещательная зала нашего государя, – сказал стоявший рядом с Монвидом князь Михаил Асовицкий. – Здесь только недавно пребывали наши князья и вельможи. Они уже разошлись по домам, чтобы обдумать поставленные им задачи. Дня через три они вновь здесь соберутся и дадут нашему великому князю свои советы! Тут у нас решаются многие важные дела. Ну, а теперь ждите: сейчас придет сам государь!

Тем временем князь Ольгерд, стоявший некоторое время в молчании, что-то тихо по-литовски сказал и удалился. Брянцы же сидели и разглядывали светлицу.

– Какие большие окна! – думал князь Дмитрий. – Вот бы нам в Брянске такие! И какой забавный камин! В стене зияет большая дыра, пылает яркое пламя, а жара совсем нет!

Княгиня же и ее дочь молча смотрели на красоту убранства стен дворца: сверкавшие серебром подсвечники, развешанные по стенам многочисленные копья, щиты, мечи. В это время зазвенел тонким нежным звоном серебряный колокольчик, и рядом с камином раздвинулась стена. – Великий литовский князь и русский король Гедиминас! – объявил по-русски вышедший из образовавшегося дверного проема одетый в дорогие шелковые камзол и штаны голубого цвета, молоденький слуга. Его длинные золотистые волосы струились по плечам, а голубые глаза источали свет и доброту. Слуга отошел в сторону, а из-за его спины вышел рослый, крупный, с короткой седой бородкой клинышком, сероглазый литовец, одетый в желтый польский кафтан и желтые штаны, обшитые золотыми нитями. На ногах у него были надеты желтые, сверкавшие драгоценными камнями, туфли. Великий князь с любопытством смотрел на своего брянского гостя, прищурившись и слегка скривив улыбкой свои тонкие, выразительные губы. Его красивое лицо пожилого, но крепкого и властного человека с небольшим правильным подбородком, выражало спокойствие и силу. Немного искривленный, с горбинкой, нос старика не портил благородного вида, а даже наоборот придавал его лицу необычайный, притягательный колорит.

– Вот он каков, князь Гедимин! Ниже меня на голову, как Монвид или Ольгерд, но своими орлиными глазами затмевает самого царя! – подумал князь Дмитрий, глядя на сверкавший золотом и самоцветами обруч с короной, надетый на голову важного литовца и быстро встал, низко, поясно, поклонившись.

– Здравствуй, брянский князь! – сказал, слегка оглушая русские слова, Гедимин, едва кивая головой гостю. – Садись. Я рад видеть вас в своем замке! Давно бы так! Только я один – настоящий защитник славных русских князей! – Гедимин приблизился к гостям и сел в свое большое золоченое кресло, стоявшее прямо напротив кресла брянского князя, спиной к камину. – Я наслышан о ваших нынешних бедах, – добавил он, – и вижу теперь, что татары и москали добрались уже и до тебя, Дмитрий!

– Здравствуй, великий князь и славный государь! – громко ответил, волнуясь, брянский князь. – Отрадно слышать твои добрые слова утешения! Наши общие и лютые враги напали на смоленскую землю и угрожают моему Брянску! Ненавистная Москва затягивает петлю на моей шее!

– Я уже знаю о битве под Смоленском! – молвил звонким, красивым голосом Гедимин, нахмурив свои густые седые брови. – Только что у меня побывали смоленские посланники…Поганые татары ушли от этого города с великим позором, «не солоно хлебавши»! В ярости они пожгли все окрестные села! Но город оказался им не по зубам! Теперь они потеряли знатного данника! Иван Смоленский передал мне через своих людей, что он теперь будет помогать мне своим серебром! Это укрепит наш союз! А там и остальные славные русские князья придут под мою руку и получат надежную, верную защиту!