ГЛАВА 1

ПЕЧАЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В погожий октябрьский день 1246 года к стенам брянской крепости подъехал одинокий вооруженный всадник. Судя по одежде, посеревшей от пыли, и усталому виду, он ехал давно и издалека.

– Кто ты и зачем пожаловал?! – последовал громкий окрик со стороны Покровских ворот.

– Я – посланник великого князя Андрея, Мирослав! Еду из Чернигова! – резко выкрикнул неожиданный гость. – К князю Роману с вестью!

Ворота заскрипели и открылись. Выскочившие ко рву воины завертели ручку рычага. С визгом потянулись вниз толстые ржавые цепи и небольшой, но прочный мостик, опустился на берега рва. Всадник быстро проскочил по шатким доскам и въехал в крепость. Тут же к нему подбежали здоровенные мужики из княжеской прислуги и взяли коня под уздцы. Суровый воин спешился и в сопровождении двух охранников направился в сторону княжеского терема. Пройдя шагов двести от ворот и обогнув Покровскую церковь, Мирослав приблизился к высокому, изукрашенному резьбой терему с начищенной до блеска медной крышей, и вошел внутрь. Здесь его ждали заранее оповещенные княжеские слуги.

– Здравствуйте, люди князя! – громко сказал Мирослав и поклонился трем рослым бородатым воинам, одетым в добротные темно-коричневые кафтаны.

– Будь здоров и ты, посланник князя Андрея! – сказал самый старший из встречавших, темноволосый и широкоплечий, и показал рукой на скамью, стоявшую прямо напротив входа. – Присядь и пока подожди: Роман Михалыч сейчас занят.

– Я пришел с горькой вестью! – буркнул Мирослав. – Хотя, ладно, подожду…С этим нечего спешить!

– А что приключилось? – вздрогнул старший слуга Романа и перекинулся взглядами с другими встречавшими. – Неужели беда с нашим великим князем Михаилом? Он ведь нынче в поганой Орде!

– Угадал, княжеский слуга, – потупил взор неожиданный гость. – Нет теперь великого князя Михаила! Он убит татарами!

– О, Господи! – простонали в один голос княжеские люди. – Горе-то, горе какое!

– Погодите стонать! – первым опомнился старший. – Надо сейчас подумать, как спокойней и тише поведать об этом горе князю. Это – тяжелый удар для нашего князя!

– Тогда сам и поведай, Ермила Милешич, – пробормотал стоявший сзади княжеский дружинник Бровко. – Тебе не впервой говорить князю правду!

– Оно так, Милешич, – кивнул головой другой встречавший, Воислав, – ты умеешь говорить с нашим князем, вот и подготовь его к печальному известию.

– Ладно, что уж тут…, – грустно молвил Ермила. – Пойду посоветуюсь с Ефимом Добрыничем. Уж он-то зря слова не скажет!

…Княжеский воевода Ефим сидел в простенке на большой скамье вместе с остальными княжескими советниками и ждал, когда князь Роман освободится. Брянский князь в это время обсуждал со своей женой дела по дому, периодически вызывая слуг и давая им различные указания. Время тянулось медленно, и лучшие княжеские люди скучали, думая каждый о своем. В княжеском тереме не разрешалось громко говорить: когда князь Роман был занят, он не любил излишний шум…

…Много событий произошло с того времени, как юный шестнадцатилетний Роман Михайлович, отказавшись от отцовского назначения в Чернигов, самовольно приехал в свой Брянск. Великий князь Михаил тогда сильно обиделся на сына, но мешать ему не стал: пусть правит глухоманью, если такой непослушный! Ефим Добрыневич помнил тот день, когда стройный, румяный юноша с красавицей женой вошел в только что построенный терем. С ними прибыл и «воскресший из мертвых» Ермила, увидев которого, брянский воевода от радости даже прослезился. Князь Роман Михайлович тогда горячо благодарил Ефима за уютный дом, так кстати срубленный!

Многому дивился юный князь, обходя и брянскую крепость, и городок! Все ему нравилось в установлениях отцовского воеводы.

– Теперь ты мой воевода! – сказал как-то молодой князь Ефиму после очередного осмотра брянских укреплений. – Будешь ведать ратными делами…

– Я привык тут ко всему, княже, – ответствовал ему тогда Ефим Добрыневич. – Был я управляющим, воеводой и наставником! Уймищу народа научил уму-разуму! Но я уже стар…

– Ты еще не стар, Ефим Добрынич, – улыбнулся князь Роман, – однако тебе не справиться, конечно, со всеми делами! Надо тебе помогать! Ну, а кого бы ты посоветовал назначить управляющим моей вотчины? Есть ли у тебя такие надежные люди?

– Люди-то есть, княже, – улыбнулся Ефим, – однако же нет человека лучше Ермилы!

– Ермила сейчас мой первый советник, – покачал головой князь Роман. – А дела земли и двора требуют немало времени. Надо, чтобы ими ведал кто-то другой!

– Тогда подумаем и поищем, – тихо сказал Ефим. – Найдем управляющего, если нужно. Там будет видно.

Так ничего и не изменилось. Брянский воевода был незаменим и отвечал за все. Вплоть до поисков бабки-повитухи для княгини.

Раньше в крепости жила известная в своем деле знахарка, которая принимала роды у жен здешних воинов да и у молодой жены самого Ефима Добрыневича. Однако с приездом черниговского епископа Порфирия, который стал строго блюсти христианские порядки, бабка-повитуха, не ходившая в церковь и оставшаяся верной своим старинным славянским кумирам, покинула городок и скрылась неизвестно где. Пришлось искать новую знахарку. К счастью, оказалось, что жена недавно взятого на службу к Ефиму глуховского беженца Милорада Мирина кое-что знала во врачевании и в свое время помогала опытной глуховской бабке-повитухе принимать роды. Вот она и занялась роженицами и, в первую очередь, княгиней Анной.

Вторые роды супруги брянского князя, проходившие в ноябре 1241 года, были тяжелыми и долгими. Почти два дня промучилась молодая женщина, прежде чем родила слабенькую, хилую дочь. Княгиня едва не умерла от мук и истощения, и лишь неусыпный уход трудолюбивой и заботливой Мирины позволил сохранить ей жизнь. А вот выходить княжескую дочь не удалось. В самый разгар декабрьских морозов новорожденная неожиданно заболела и скончалась, внеся смятение и тоску в молодую княжескую семью.

Однако не успела княгиня Анна выздороветь от перенесенных страданий и утешиться от своего горя, как снова забеременела, и к осени 1242 года у князя Романа появился сын, которого назвали Михаилом в честь святого покровителя великого черниговского князя.

Княгиня Анна не кормила своих детей грудью, поскольку это не было принято в княжеских семьях. Поэтому Ефим Добрыневич подыскал и привел в княжеский терем молодую здоровую женщину из Городца, которая и выкармливала княжича Михаила.

Гибель первой княжеской дочери во время странствий по Польше и безвременная кончина второй не остались без тревог и подозрений.

В семье князя и среди его ближайшего окружения считали, что кто-то сглазил княгиню.

Слухи ходили разные. Кое-кто обвинял в сглазе галицких бояр и семейство князя Даниила. Были и такие, что ссылались на некое проклятие покойного отца Питирима. Вспоминали даже владыку Порфирия, который уехал с обидой из Брянска. Ведь черниговский епископ безуспешно жаловался князю Роману на Ефима Добрыневича, что-де брянский воевода привечает всяких язычников, богохульников, плохо соблюдает христианские обряды и лишь в большие праздники посещает расположенную рядом с его домом Покровскую церковь. Не забыл владыка и когда-то состоявшегося в воеводской трапезной разговора с богохульником Милорадом, осмелившимся осудить и князей, и саму церковь за непротивление татарам. И на его жену Мирину косился со злобой Порфирий: сама красота этой женщины казалась епископу опасной и греховной!

– Прогони их, воевода, – говорил владыка Ефиму Добрыневичу, – пока эта нечистая сила не наделала бед!

Но брянский воевода пропустил мимо ушей слова мудрого наставника и лишь только посмеялся над ними.

Не поддержал Порфирия и брянский князь Роман. С самого начала он неохотно выслушивал поучения черниговского епископа, а когда последний упомянул о своей дружбе с покойным отцом Питиримом, которого Роман считал главным виновником отцовского бегства от татар, молодой князь совершенно перестал с ним считаться. В довершение ко всему он еще и оскорбил владыку, с горячностью посоветовав ему не вмешиваться в дела управления уделом, а заниматься только церковью.

– Не трогай моего воеводу Ефима, – сказал тогда князь Роман. – Это нужный моей вотчине человек! Или ты не видишь, владыка, сколько всего сделал тут Ефим! Целый город воздвиг из деревеньки! Да как его укрепил!

Порфирий после этого неприятного разговора стал собирать свои вещи и дня через три отъехал назад в Чернигов. Он долго потом жаловался великому князю Михаилу на его сына Романа, ездил и в Киев с назиданиями, но ничего не добился. Михаилу Всеволодовичу было не до него.

Положение и Киева, и Чернигова, лежавших в развалинах, да и всех южных русских городов, было незавидным. Татары, повоевав на Западе и разгромив несчетное множество царств-государств, вернулись вскоре в великую степь, где на берегах Волги их полководец Бату основал свое собственное царство – Золотую Орду. Все князья северо-восточной Руси отправились на поклон к могучему владыке. Одним из первых побывал в Сарае-Бату и великий суздальский князь Ярослав Всеволодович, лютый недруг Михаила Черниговского.

В 1243 году хан Бату, которому понравился князь Ярослав за покорность и щедрость, объявил его великим киевским князем и повелителем всей Залесской Орды, как называли Русь татары. Ярослав, получив ханский ярлык, немедленно направил своих посланников в Киев.

– Пусть не ради славы, но для позора Михаила Черниговского займу Киев! – радовался Ярослав Всеволодович.

Михаил был вынужден смириться. Против воли татарского хана он был бессилен. Пришлось уезжать, скрепя сердце, в свой еще более разоренный Чернигов. А в Киеве сел наместник Ярослава Суздальского – малоизвестный боярин Дмитрий Ейкович. Насмеявшись над князем Михаилом, Ярослав Всеволодович даже не пожелал послать в Киев кого-нибудь из своих родственников-князей!

Неудачно складывались и дела старшего сына князя Михаила и брата Романа Брянского Ростислава. Несмотря на то, что ему удалось получить помощь войсками от короля Белы, он ничего не добился в походах против своего дяди Даниила Галицкого. Даниил Романович умел воевать! Ни разу Ростиславу не удалось надолго усидеть в галицких городах. Он из года в год совершал набеги на Галицию, но ни венгерские, ни польские полки не помогали! Даже татар разгромил отчаянный Ростислав в 1243 году под Борку, когда, уверенные в своих силах степняки, пренебрегли им и не подготовились к сражению. А вот с дядей ничего у Ростислава не выходило! Зато в это время преуспели суздальские князья, вассалы Ярослава Всеволодовича – Владимир Константинович, Борис Васильевич и Василий Всеволодович. Через год после успешной поездки в Орду князя Ярослава они побывали в Сарае-Бату и, обязавшись выплачивать регулярную дань хану, тоже получили ярлыки на право княжения в своих уделах.

В 1245 году Ростислава Михайловича вновь постигла крупная неудача. У города Ярославля-Галицкого его опять разбил князь Даниил. На этот раз битва была жестокой и кровопролитной. С Ростиславом в одних рядах сражались лучшие воины из Венгрии, Польши и даже…галицкие бояре со своими отрядами. К тому времени Ростислав был уже зятем венгерского короля: накануне вторжения в Галицию Бела IV, наконец-то, согласился на этот брак. Но разгром под Ярославлем вновь ухудшил положение едва не попавшего в плен Ростислава, который при дворе венгерского короля оказался на положении бедного родственника.

Расстроенный неудачами старшего сына, князь Михаил Черниговский с горечью узнавал о дипломатических успехах суздальских князей и мысленно сравнивал их положение со своим.

– Съездил бы ты, княже, в Орду, – говорили ему черниговские бояре, – и попросил бы там татарского царя, чтобы дал тебе грамоту…Ничего не поделать против его силы…Надо бы смириться…

Лишь один верный князю Михаилу боярин Федор отговаривал его от этого шага.

– Не простит тебя, княже, царь Батый за своих послов, – предостерегал его Федор. – Вовек он не даст тебе грамоту…Надо или к венграм уезжать, к твоему сыну Ростиславу или к полякам…Не будет нам тут жизни!

– Ничего, Федор, – грустно ответил тогда князь Михаил. – Все пройдет под Божьим солнцем, авось забудет царь Батый былую вражду и простит меня? Вот он разгромил суздальскую землю, а сейчас жалует тамошних князей! Может, съездить мне в Орду? Ни один князь там пока не пострадал…

– А как же Мстислав Рыльский? – возразил Федор. – Разве татары его не казнили?

– Это было давно! – покачал головой Михаил Всеволодович. – Прошло уже почти четыре года. Тогда и Орды этой еще не было!

– Однако же некому поручиться, что этот царь будет ласков и уступчив, великий князь, – ответил Федор и грустно опустил свою седую голову.

– Это так! – ответил сам себе однозначно князь Михаил.

Тут же вскоре прискакал гонец из Брянска, сообщивший Михаилу Всеволодовичу о рождении у князя Романа второго сына – Олега.

– Князь Роман зовет тебя в славный Брянск, – говорил посланник. – Бросай же, великий князь, свой Чернигов и приезжай в наши глухие леса. Мы там сами себе хозяева!

– Этому не бывать, – решил Михаил Всеволодович. – Если уже ехать, то к моему любимцу Ростиславу. Разве он не зять венгерского короля? – И князь Михаил со своими боярами и лучшими дружинниками поехал в Венгрию. Крадучись, осторожно объезжали черниговцы галицкие города и земли, не желая встречаться с людьми князя Даниила. Хоть и показывал на людях черниговский князь уверенность в своей правоте по отношению к Даниилу Галицкому, в душе он чувствовал глубокую вину и испытывал муки угрызения совести.

С большим трудом черниговская знать добралась до венгерской столицы, но здесь, увы, Михаилу Всеволодовичу не оказали должного почтения ни сын, ни венгерский король.

Его любимый Ростислав, с детства привыкший к похвалам отца и не знавший строгости, во всех своих неудачах винил только его, считая, что отцовское прямодушие, бесхитростность и чрезмерная гордыня привели не только к разгрому Киева и Чернигова, но и к потере былой славы великих черниговских князей. Сам же король Бела и его придворные смотрели на князя Михаила как на изгоя, приехавшего на чужбину просить милостыню.

И отчужденное молчание Ростислава, и открытые насмешки венгерской знати глубоко оскорбили Михаила Всеволодовича. Он долго не прожил у венгров и, видя такое к себе отношение, решил вернуться назад в разоренный, но свой, русский Чернигов. Однако и здесь он оказался не у дел. В Чернигове в это время пребывали татарские баскаки, переписывавшие население, которые потребовали от князя Михаила, чтобы он поехал к хану Бату за ярлыком.

– Нет тебе тут ни места, ни жизни, – сказали они, – пока великий государь не пожалует тебе город или удел!

Шел сентябрь 1246 года. Было тепло, солнечно, пахло душистым луговым сеном. Князю не хотелось ехать в Орду. Он долго советовался со своими боярами и священниками. Большинство из них считали поездку в Орду необходимой. Но самые преданные, в том числе боярин Федор, как и прежде, были против этого.

– Лучше уйти к полякам, – говорил Феодор, – или к твоему сыну Роману в глухие леса, где можно спрятаться от поганых, чем ехать на верную смерть.

Но последнее слово, сказанное владыкой Порфирием, решило дело.

– Поезжай, княже, – сказал черниговский епископ. – У тебя нет другого пути. Я сам побывал в татарском плену и видел их царя Бату. Он – истинный Божий ставленник! Он тебя простит и пожалует владениями, если это будет угодно Богу!

И вот князь Михаил, помолившись Богу и отстояв в церкви целую службу, собрал всех своих надежных людей и отправился с ними к берегам Волги. В тот же день в Брянск к князю Роману выехал черниговский гонец с известием об отъезде отца.

В Брянске это сообщение расценили как большое, невосполнимое горе.

– Мой батюшка обречен, – сказал с грустью князь Роман, а его молодая жена Анна горько заплакала.

– Понадеемся на Господа, княгинюшка, – пробасил тогда утешительно отец Игнатий – Все в Его руках…Может, Он и спасет нашего великого князя…А мы помолимся!

Ефим Добрыневич и Ермила, пребывавшие тут же в княжеской светлице, молча перекинулись скорбными взглядами…

…И вот теперь сидел брянский воевода в длинном коридоре княжеского терема и думал грустную думу…

Послышались тяжелые, неторопливые шаги. Ефим очнулся от своих мыслей и устремил взгляд в сторону лестницы. Оттуда поднимался княжеский советник Ермила. Приблизившись, он наклонился к уху воеводы и что-то прошептал.

– Ой, ли? – вздрогнул Ефим и перекрестился. – Царствие ему небесное! Господи, помилуй! Какое несчастье!

– Что делать? Как же сказать об этом князю? – пробормотал Ермила.

В это время дверь княжеской светлицы открылась, и в темноту выглянул отец Игнатий.

– Ефим Добрынич! – громко сказал он. – Иди-ка сюда!

Воевода быстро вошел в светлое помещение. Здесь у стола, располагавшегося напротив большого окна, в высоком кресле сидел князь Роман. Рядом с ним на самом краешке скамьи пристроилась молодая княгиня. Две служанки стояли у стены около княгини и, скромно потупив взоры, ждали хозяйских распоряжений.

Ефим остановился перед князем и, не мудрствуя лукаво, тихо сказал: – Княже, только что пришел гонец от князя Андрея. Плохие вести…

– От князя Андрея? Из Чернигова? – удивился Роман Михайлович. – Что же он делает сейчас в Чернигове? Разве батюшка…, – лицо молодого князя потемнело. – Значит, он не вернулся…от татар?!

– Не вернулся, княже, – с трудом выговорил Ефим Добрыневич. – Это пришел вестник смерти! Убит твой батюшка, славный Михаил Всеволодыч!

Навзрыд, громко и протяжно зарыдала княгиня Анна, обхватив руками голову. Закричали, запричитали служанки, упав на колени перед хозяйкой.

Скупая слеза пробежала по щеке князя Романа, он сморщился, подавляя судорогу, исказившую его лицо, и с тяжким усилием выговаривая каждое слово, приказал: – Немедленно введите ко мне этого посланца!

 

ГЛАВА 2

ЛЮТАЯ СМЕРТЬ

Болху-Тучигэн сидел у лакированного китайского столика в самом светлом помещении, отгороженном в центре большой юрты, подаренной ему ордынским ханом, и молча перебирал бумаги.

– Нельзя допустить, чтобы забылись дела великого Темучина и его славного внука Саин-хана, – думал он, – пока деяния этих мудрых правителей священны. Многим поколениям надо учиться на их примерах…Саин-хан, или славный Бату, прославлен не только своими боевыми победами, но и умением ладить с людьми, решать дела добрым словом. Пожалел ведь великий полководец коназов-урусов, когда они пришли с поклонами просить мира…И это тоже праведное дело! Не всегда же побеждать одним оружием! Пора управлять народами через слово и перо! Здесь, на берегах великой реки Итиль, как искони ее называли древние народы, раскинул юрты блестящий город Сарай-Бату. Еще один улус откололся от великого государства Чингиз-хана, превратившись в Золотую Орду, новое ханство. Еще многое предстоит сделать, чтобы превратить ростки этого великого государства в ханство, достойное своего основателя Бату. А для этого нужен присмотр за покоренными землями. Но не хватает грамотных людей! Только китайцы и слуги шаха, взятые в плен при разгроме богатого Хорезма, знают грамоту. Да надо переучивать этих ханских рабов на монгольскую письменность, не похожую ни на арабскую вязь, ни на китайские причудливые знаки. Хоть и уважают монголы книжных людей, но сами не хотят овладевать грамотой. Молодым татарам по сердцу только смелые воины, послушные полководцам и знающие приемы конного боя! Такому человеку нет преград в жизни. Сколько вышло тысячников и сотников из простых, но отчаянных воинов! Так и сам Темучин, несмотря на знатность своего рода, начинал свой путь с простого воина! А что такое книжный человек? Сиди себе и пиши-читай разные бумажки…Тихо и спокойно…Нет здесь ни молодецкой удали, ни смертельной опасности, притягивающих молодых и горячих степняков! Так вот и умрешь среди пыли и бумажного хлама!

Да, плохо наше дело, если нет своих грамотеев, – рассуждал Болху. – Так наше правление может скоро стать китайским или чжурчженьским. Инородцы уже давно обосновались в самом сердце великой Монголии! Кто не знает хитроумного Елюй Чуцая, главу писчей юрты великого хана? Что-то будет, если плодовитые китайцы пустят свои корни и в ханстве нашего великого Бату?

В это время послышался шорох чьих-то легких шагов, и мысли Болху прервались. Крадучись, вошел в комнату невысокий коренастый китаец с длинной черной косой, свисавшей с гладко выбритой головы.

– А, Цзян, это ты, – пробормотал Болху. – Зачем пожаловал?

Цзян Сяоцин, бывший денежник полководца Бури, низко поклонился. – Есть новости, Болху-сэцэн, – начал он, оглядевшись.

– Говори же, – кивнул головой Болху.

– Ты поручил мне наблюдать за твоим лютым врагом Мыхаылом, коназом Черныгы, – начал чиновник, – с самого первого дня, как только великий Саин-хан, да будет он непобедим и здоров, и как потомок могучего рода, прославленного по всей земле…

– Хватит, Цзян, говори о деле, – поморщился Болху. – Мне не нужна пустая болтовня!

– Хорошо, пресветлый, зорко окидывающий умом наше бренное пространство, – поклонился хитрый китаец. – С того дня, как по приказу великого Бату я переведен в твою безупречную палату, источающую благоухание, и попирающую Вселенную безграничным умом твоих слуг, я неустанно слежу за Мыхаылом…Он снова в Черныгы и готовится ехать сюда! А может, уже поехал!

– Так, так, – покачал головой Болху. – А ты проверил эти сведения? Разве ты не знаешь, что ненавистный мне Мыхаыл где-то очень долго укрывался?

– Он был у венгерского короля Бэлы, которого разбил и поверг в прах славный Саин-хан, чей пресветлый лик указывает нам правильный путь…

– К кому же тогда ездил Мыхаыл, если тот король повержен в прах, как ты только что сказал? – усмехнулся Болху. – Кто же тогда правит теми дикарями?

– Ну,…не все бывает так, как хотелось бы, – замялся китаец.

– Разве ты не видишь, Цзян, что опять взялся за свое? Продолжаешь морочить мне голову пустыми словами! Запомни раз и навсегда: лесть нужна только повелителю! А я недостоин слушать сладкие речи, да и времени у меня нет: надо заниматься делами!

– Я это понимаю, славный и мудрый Болху-сэцэн, – улыбнулся, изобразив на лице маску глубокого почтения, китаец. – Так вот, когда Мыхаыл прибыл в Черныгы, наши люди ему сказали, чтобы он ехал сюда, к нашему повелителю, за ярлыком!

– Наш повелитель прославлен не только своими делами, но и добротой! – нахмурил брови Болху. – А если он пожалеет этого старого коназа и подарит ему не только жизнь, но и его бывшие владения? Мысли великих непостижимы…Как же я тогда отомщу убийце моего отца?

– Ну, выход всегда можно найти, – сказал, подумав Цзян Сяоцин. – Подумаем и пошлем навстречу этому Мыхаылу сотню лучших воинов, они и прикончат дерзкого коназа!

– Я сам хочу казнить этого злодея! – с горячностью промолвил Болху-Тучигэн. – Я давно мечтаю сделать подарок душе моего отца! Это будет славная жертва в саду загробного мира! Я сам рассеку грудь старого злодея и вырву его жестокое, коварное сердце!

От этих слов ученый китаец передернулся, и по его лицу пробежала гримаса отвращения. Однако он быстро подавил свое чувство, восстановив прежнюю маску преданности.

– Пусть так и будет, Болху-сэцэн, – поклонился он. – Я об этом договорюсь с Цэнгэл-батуром. Он подготовит своих людей к этому делу. Они захватят ненавистного коназа, а слуг его безжалостно перебьют! А мы потом скажем нашему повелителю, да будет он навеки славен своими деяниями, здоров, щедр…

– Ладно, Цзян, – перебил его Болху. – Я сам тогда договорюсь с великим полководцем. Он когда-то мне обещал отдать на расправу этого Мыхаила. Я сам тогда оправдаюсь в его смерти!

На следующий день, когда едва забрезжил рассвет, в юрту Болху-Тучигэна буквально ворвался, не соблюдая ритуала и привычной сдержанности, китаец.

– Болху-сэцэн! Болху-сэцэн! – закричал он, едва не задев ногами порога. – Беда приключилась!

Домочадцы знатного татарина спокойно восприняли шум: дело привычное!

Болху-Тучигэн вышел из спальни в своем шелковом зеленом халате, опухший от сна, но готовый хоть сейчас на коня.

– Ну, так что же там случилось, Цзян? – негромко молвил он, приблизившись к сжавшемуся в комок чиновнику. – Давай, говори!

– Дерзкий Мыхаыл объявился! И прямо здесь, в столице нашего великого государя! Значит, обошел Цэнгэловых воинов! Уже знает и повелитель, что этот урус прибыл сюда с покорностью в сердце и дарами в арбе!

– Как же это могло случиться? Почему Цэнгэл не сдержал своего слова? Он нанес мне неслыханную обиду! – вскричал Болху.

– Не спеши со словами, славный Болху-сэцэн! – с дрожью в голосе произнес китаец. – Цэнгэл здесь и ищет случай перед тобой оправдаться!

– Так он здесь, этот болван? Что ж, пусть войдет!

Старый, но крепкий и бодрый, с морщинистым красноватым лицом монгол вошел в юрту и склонился перед ханским вельможей.

– Живи до ста лет и будь здоров, процветая при престоле нашего повелителя, Болху-Тучигэн! – громко, без тени страха на лице, сказал он. – Я пришел к тебе сказать, что сдержал свое слово, выследил коназа-уруса и довел его с людьми до границ Золотого Ханства, но случилось то, что я никак не ожидал…

– Так что же случилось? – сердито бросил Болху. – Неужели урусы вас разбили?

– Еще никто и никогда не побеждал воинов Цэнгэла! – гордо выпрямился суровый старик. – Скорее великая река потечет вспять, чем побегут мои могучие воины! У этого коназа Мыхаыла есть пропуск от самого непобедимого полководца!

– Небывалая новость! – вздрогнул Болху. – Откуда же у коназа-уруса ханская пайцза?

– Не знаю…, – поморщился старый вояка, – да и не моего ума это дело! Вот мы окружили людей того уруса и хотели их перебить…Но тот старый коназ распахнул на своей груди халат и буквально изумил моих людей…Мы увидели серебряную пайцзу! А это – воля нашего повелителя! Только наш могучий государь имеет право на выдачу такого пропуска своим верным людям! Я не в силах остановить такого всадника, если сам государь дал ему свободный путь. Не могу тронуть и его людей…Это – тяжкий проступок! А я – верный слуга моему повелителю!

– Вот шайтан, сущий оборотень! – выругался Болху. – Похоже, что хитрый Мыхаыл вырвется из моих рук! Но вот, где же он взял эту пайцзу? Хорошо ли ты ее видел?

– Хорошо, Болху-сэцэн, – кивнул головой старый монгол. – Тут нельзя было ошибиться. Я запомнил на той литой табличке с ханскими буквами небольшую вмятую полоску! Пропуск особой важности!

– Небольшую полоску? – задумался Болху. – Скажи, а ты не заметил сверху, над полоской, большие точки, как бы вдавленные в серебро?

– Заметил, точек было три, прямо над полоской!

– Эта пайцза купца Или, – подумал вслух Болху и вздрогнул. – Неужели старый коназ отнял пайцзу у моего друга? Что же он сделал с Илей?

– Какие будут приказания? – остановил его рассуждения китаец. – Что же надо сделать, чтобы порадовать тебя, Болху-сэцэн?

– Вот что, Цзян, сходи к людям этого коназа и узнай, откуда у него та пайцза, – медленно произнес Болху-Тучигэн. – А там мы сами придумаем, как поступить! Я не хочу упустить этого Мыхаыла! Пусть готовится к смерти!

Цзян Сяоцин согнул спину в глубоком поклоне и тихо исчез.

– А ты, Цэнгэл, посиди пока в моей юрте. Твоя помощь еще будет нужна. Попей кумыса и отдохни!

Седовласый воин поклонился с радостной улыбкой: еще бы, сам любимец повелителя разделил с ним кумыс!

К полудню в юрту к Болху вернулся чиновник-китаец. Подойдя почтительно к сидевшему за столиком татарскому вельможе, он доложил без обиняков: – Коназ ответил с помощью толмача на все мои вопросы. Он добыл пайцзу он некоего Эрмылы, который, в свою очередь, получил ее от купца Или в Кыеве…

– Не понимаю, – пробормотал Болху. – Зачем же Иля отдал мой подарок какому-то Эрмыле? Что же там произошло?

– Великий и мудрый, – вкрадчиво промолвил Цзян Сяоцин, приблизившись к самому уху ханского любимца. – У меня есть неплохой замысел, как расправиться с ненавистным тебе Мыхаылом.

– Говори же, – кивнул головой Болху.

– Все знают, как горд, заносчив и капризен коназ Мыхаыл! Но это еще не все! Этот старый баран верит всей душой в своего Бога…Он готов себя погубить, ради своей веры! Если мы попробуем надругаться над его Богом, то он тогда потеряет голову и забудет о смирении!

– Надругаться над Богом? – пробормотал Болху. – Это неудачная мысль! Боги для всех одни! У нас немало разных богов, но у нас тоже есть главный Бог! Разве кто знает, какая сила у их Бога? А значит, богов не надо раздражать! Повелитель многих туменов будет недоволен! Это плохой замысел!

– Ну, тогда не станем обижать его Бога, – поморщился Цзян, – но лишь объявим волю могучего повелителя, чтобы тот глупый коназ поклонился нашим великим богам. Ну, вот, Богу огня или духам деревьев.

– Откуда же здесь, в бескрайней степи, деревья? – усмехнулся Болху.

– Так здесь есть кусты вместо деревьев! Пусть же им поклонится, если ему дорога жизнь!

– Неужели ты веришь, что коназ-урус попадется на эту нехитрую уловку? – с сомнением покачал головой Болху. – Разве кто откажется поклониться огню или кусту, спасая свою жизнь?

– Увидишь тогда, мудрый наставник: споткнется коназ-урус о наших богов! – с уверенностью промолвил Цзян Сяоцин.

– Ну, ладно, увидим, – решил Болху-Тучигэн. – И если не удастся этот сомнительный замысел, придумаем что-нибудь еще. Разве не так, Цэнгэл-батур?

– Да, мудрый учитель, – кивнул головой сидевший на подушках в самом углу комнаты монгольский сотник. – Однако ты бы лучше поговорил об этом с повелителем нашего Золотого Ханства. Зачем нужны все эти уловки, если он сам обещал выдать тебе этого злодея на расправу?

– Ты прав, старый воин, – промолвил с достоинством Болху. – Одно дело – наши замыслы, а другое – воля нашего повелителя! Попробую поговорить об этом с самим государем.

На следующий день, 20 сентября 1246 года, когда ослепительный солнечный диск достиг самого центра осеннего неба, у юрты великого хана Золотой Орды столпились лучшие воины и приближенные. Прямо у входа в две шеренги выстроились отборные сотни татарских лучников. Сверкало оружие, доспехи, золотые и серебряные украшения. Сам Саин-хан, великий Бату, сидел в большом мягком кресле на возвышении между шеренг своих воинов, окруженный любимцами и советниками.

– Расступитесь и встаньте в один ряд! – приказал он своим полководцам. – Я хочу все видеть!

Воинские шеренги развернулись в одну линию с троном повелителя посередине, и перед взорами степных завоевателей предстало довольно жалкое зрелище: в отдалении столпились в ожидании ханской воли скромно одетые черниговский князь и его люди. Русских было не более двух десятков.

– Даже принарядиться не соизволили, – буркнул Болху, зная, что в полной тишине, окружавшей повелителя, его голос будет услышан. – Гордый этот коназ, очень гордый!

– Ты прав, славный мой Болху, – покачал головой Бату-хан. – Этот Мыхаыл не похож на коназа Ярэславэ…А может, его скромная одежда – знак покорности? Покорности еще большей, нежели у того Ярэславэ? А, Болху?

– Не знаю, повелитель, но, судя по его гордому и надменному виду, это не так…

– Ну, что ж, тогда поговорим с коназом, – улыбнулся Бату-хан и морщинки на его лице разгладились.

– Нынче государь весел, – подумал Болху. – Неужели Мыхаыл спасется?

– Великий и мудрый повелитель! – раздался вдруг неожиданный, довольно громкий голос ханского знахаря-шамана Гэмбэла. – Однако урус еще не прошел через огонь и не поклонился нашим святыням! Разве можно, ему, неочищенному, подходить к священному возвышению?

– Ну, что ж, обычай есть обычай, – кивнул головой Бату-хан. – Давайте, зажигайте костры. А урусу скажите, чтобы он кланялся нашим святыням, проходя мимо них!

Гэмбэл с факелом в руках подошел к большим связкам хвороста, лежавшим по обеим сторонам дороги, по которой должен был проследовать князь Михаил, и поджег их. Огромные языки пламени взвились вверх.

– Эй, коназ! – крикнул подбежавший поближе к русским татарский переводчик. – Проходи промеж кострами. Кланяйся Богу-огню и очищайся от скверны!

Русские, стоявшие неподалеку от костров, о чем-то между собой заговорили. Затем от них отделились двое – князь Михаил и его верный боярин Федор – и быстро пошли в сторону огней. Вот они приблизились к бушевавшему пламени, вот и прошли между костров… Но князь не поклонился! Лишь боярин Федор сделал какое-то подобие поклона…

– Смотри, повелитель! – сказал, торжествуя, Болху-Тучигэн. – Вот и явил коназ-урус свое подлинное лицо: показал непочтение нашему Закону! Обидел наших богов и предков!

– Я так не думаю, – возразил спокойным голосом Бату. – Вряд ли коназ так глуп, чтобы совершить кощунство. Он просто не понял, как надо поклониться…Эй, Эльдэга! – крикнул хан, хлопнув в ладоши. Богато одетый вельможа приблизился к повелителю. – Подойди-ка к этому коназу и узнай, почему он не поклонился святому огню!

Эльдэга с переводчиком побежали к русским.

Князь в это время стоял рядом с боярином Федором, шагах в пятидесяти от ханского шатра. Когда татары приблизились к нему, он, выслушав их, прижал левую руку к сердцу, а правую устремил в небо и сказал: – Нет! Я могу поклониться вашему царю, кому сам Господь вручил судьбу земных стран, но христианин не служит ни огню, ни глухим идолам!

Эльдэга резко повернулся и побежал назад к татарскому хану, пересказав ему слова князя Михаила. Бату-хан пристально посмотрел на Болху-Тучигэна. Придворные зашептались, качая головами и поднимая руки то вверх, то вниз.

– Видишь, государь, какой на деле этот непутевый Мыхаыл, – весело сказал Болху. – Не зря я просил у тебя его жизнь!

– Вижу я, что тебе не терпится отомстить за отца…И это похвально! – кивнул головой Бату. – Но здесь, понимаешь, нужно многое взвесить…Разве будет нам польза от казни этого коназа?

Болху помрачнел, но промолчал.

– А ты, повелитель, назначь ему еще одно испытание, – прогнусавил вдруг стоявший рядом с Болху Цзян Сяоцин. – Пусть хотя бы кустам, духам деревьев, поклонится! Ну, а если он и тут проявит упрямство, тогда само Небо будет обижено! А за это ему – лютая смерть!

– Иногда благородным мужам полезны и жалкие твари, – улыбнулся Бату. – В лютый голод даже шакал съедобен! Что ж, последуем этому совету! Эй, Эльдэга, скажи-ка неразумному урусу, что он обязан чтить наших богов! Пусть же склонит свою упрямую шею перед священными кустами! Если, конечно, ему нужна жизнь!

В это время княжеская свита, в составе которой пребывали лучшие дружинники, бояре, священник и внук князя Михаила от дочери Марии Борис Васильевич Ростовский, почувствовав беду, быстро пошла вперед. Русские поочередно, проходя мимо костров, почтительно сгибались перед ними в поклоне, пока не приблизились к старому князю.

– Дедушка, великий князь! – рыдал молодой Борис Васильевич. – Поклонись их огням, послушай царскую волю! Смири гордыню, дедушка родной!

– Господь простит тебе этот грех, великий князь! – вторил ему священник Митрофан. – Поклонись же, княже, ради Христа!

Тут как раз подошел и рассерженный Эльдэга с переводчиком.

– Ладно, коназ, – сказал татарский сановник. – Великий Бату, милосердие которого безгранично, простил тебе отказ… поклониться священному огню. Однако сейчас ты должен хотя бы поклониться этих кустам, духам наших лесов! Усмири свое упрямство и склони покорно шею! А если не отринешь свои грубости, тебя ждет смерть!

– Дедушка, милый, послушай его, не губи себя, – вновь заплакал князь Борис. – Что будет тебе от малого унижения? Зато получишь великую милость!

– Не погублю своей души ради вас! – решительно возразил князь Михаил. – Да будет так! – И он стал срывать с себя княжескую мантию. На землю упала, блеснув на солнце, с оторвавшейся цепочки серебряная пайцза. Достав спрятанный на груди небольшой парчевый мешочек, князь извлек из него освященные еще владыкой Порфирием запасные святые дары – просвирку и маленький серебряный флакончик с вином. Движением руки он предложил Федору «вкусить таинств».

– Да, княже, – громко сказал Феодор, – я от тебя никуда, вместе мы жили и вместе умрем!

Причастившись, Михаил Всеволодович и его верный слуга, не обращая внимания на оторопевших Эльдэгу, толмача и своих, русских, громко запели Давидовы псалмы. Пронзительные голоса, полные горечи, скорби и страдания, казалось, оживили безмолвную степь.

Эльдэга замахал руками и побежал к своему повелителю.

Услышав слова приближенного и раздраженный увиденным, Бату-хан, тем не менее, повел себя на людях сдержанно и достойно.

– Ну вот, Болху, мой верный слуга, – грустно улыбнулся он, – сами боги отдают тебе коназа-уруса. Вот он Мыхаыл, бери его и карай! – С этими словами повелитель Золотого Ханства встал со своего трона и, подняв руку в знак приветствия подданных, молча удалился со своей главной женой в покрытую блестящим желтым шелком юрту. Там, в глубине, он, окруженный теплом домашнего очага, уселся на подушки и долго слушал длинные, заунывные песни старика-акына, в которых воспевались славные деяния его деда Темучина, отца Джучи и походы самого Бату…

Тем временем Болху-Тучигэн подал знак, и толпа из заранее подготовленных к расправе татар быстро двинулась в сторону певших псалмы князя Михаила и боярина Федора. Два здоровенных, зверского вида, монгола с яростью набросились на несчастных и кулачными ударами в грудь, под самое сердце, сбили их с ног. Как горох посыпались на упавших остальные подбежавшие воины. Били беспощадно, ногами. Почти мгновенно тела непокорных русских были превращены в окровавленные, бесформенные обрубки.

– Эй, подождите! – раздался вдруг, в самый разгар жестокого избиения, громкий и грозный крик. – Это моя месть, а не ваша!

Разъяренные воины, привыкшие к повиновению, остановились.

Только один из участников расправы над князем не прислушался к словам ханского любимца. Это был бывший русский дружинник из Путивля, некий Доман, перешедший в лихие годы на службу ордынскому хану. Он неожиданно подскочил к телу старого князя и, выхватив меч, сразу же отсек ему голову.

– Ах, ты, шайтан! – закричал Болху-Тучигэн. – Да как ты посмел! Это мое право!

Напуганный убийца упал на колени. Болху с яростью плюнул на него и, наклонившись к телу своего врага, схватил за волосы окровавленную голову. В полной тишине он размахивал над собой этим ужасным трофеем, а затем вдруг пронзительно захохотал.

– Слава Болху! – закричали окружавшие его татары. – Слава верному сыну великого отца! Да сохранится навеки величие твоего рода!

Швырнув голову князя на землю, Болху-Тучигэн, привстав на колено у трупа, сорвал с него рубаху, вытащил из-за пояса свой большой длинный нож и быстро вскрыл грудь. Еще через мгновение в его руках дымилось, истекая кровью, уже не живое, но все еще горячее сердце русского князя.

– Ну, вот теперь осталось только съесть этот лакомый кусок! – с гордостью сказал перепачканный кровью, ликующий Тучигэн татарским воинам, вставая и держа добычу в руках. – Довершите же, славные воины, мою сладкую месть и бросьте мерзким псам кости этих злодеев!

 

ГЛАВА 3

В ХАНСКОЙ СТОЛИЦЕ

Смоленский купец Илья полулежал в широкой телеге, которую медленно тянул крепкий сытый конь, и дремал. Вот уже более пяти лет он не отправлялся в далекие странствия. Осев в Смоленске к лету 1241 года, купеческая семья долго присматривалась к тамошней жизни, строилась, училась заново торговать. Старый друг Ильи Всемиловича, местный купец Порядко Брешкович, которого Илья выручил когда-то в далекой Византии, ссудив ему беспроцентно полбочонка серебра, принял семью киевского купца с радостью. Целых три дня праздновали друзья встречу, на которой побывали все торговые люди Смоленска! Сколько было выпито пива, медов, вин! Здесь в доме своего друга Илья Всемилович познакомился с самыми богатыми и влиятельными купцами города, установив прочные, нужные торговому человеку связи. Порядко Брешкович предложил Илье остаться в Смоленске, где обещал всяческую помощь в налаживании торговли. Илья Всемилович долго колебался. Натерпевшись немало бед и уже дважды поменяв места жительства, он очень не хотел попасть в новую передрягу. Ведь, как известно, Смоленск во время первого татарского нашествия в 1237 – 38 годах не был взят татарами. Не пошли враги сюда и в 1239 – 40 годах, когда они громили среднюю и южную Русь. Но кто мог быть уверен, что враги не обрушатся на Смоленск в ближайшие годы? Смоляне, от простых горожан до княжеских приближенных, в один голос уверяли, что их город никогда не достанется степным хищникам. Они ссылались, в основном, на «волю Божью» и «провидение», считая, что «град Смоленск Господом самым хранится», который никогда не сдаст его язычникам. Княжеские дружинники, знать, купцы считали, что в дополнение к этому главному фактору, город достаточно хорошо защищен, расположен на высоких холмах, словом, неприступен.

– Да и народ у нас толковый, тихий и добрый, – уговаривал друга Порядко Брешкович. – Где ты еще увидишь таких смиренных, склонных к порядку людей?

И это были не просто слова!

Илья Всемилович со своей верной женой и подругой Василисой, обходя город из края в край, не раз удивлялись необычной тишине в Смоленске. Даже в воскресенье, когда семьи горожан выходили на улицы, шли в церкви, да и в вечернее время в самых людных местах, горожане разговаривали вполголоса и без необходимости не произносили ни слова, как бы уважая покой всех жителей. Это было так необычно, так удивительно!

– Вот, Ильюшенька, вспомни наш родной Вщиж, – говорила тогда Василиса. – Там такой стоял шум в торговых рядах, что, порой, только по губам можно было догадаться, что человеку нужно! Одна семья любого горожанина заглушала даже вороний грай! Все спорили и кричали…Вот и наспорились! Этот шум помешал тогда защитить город…Если бы не он, княжеские дружинники услышали бы цокот копыт вражьего войска и подготовились к осаде!

– А в Киеве? Там тоже умели шуметь! – вторил ей супруг. – Даже в лавке чуть ли не кричать приходилось! Иначе ничего бы не услышали! А тут – прямо-таки рай!

Нравилось супругам и трудолюбие смолян. С давних пор горожане были приучены к тяжелому и неблагодарному труду. Смоленск не зря был так назван! Смоляные варницы, которые производили здесь такую нужную для хозяйства сосновую и еловую смолу, деготь, скипидар славились по всей Руси. В больших, многопудовых бочках отвозилась смола в Великий Новгород, а оттуда уже переправлялась в далекие страны – от туманной Англии до самой великой Византии. Многовековой промысел мало изменился ко времени купца Ильи. Смоляне очень рачительно и умело вырубали леса. На больших полянах, возникавших после вырубок, лесники вновь высаживали молодые деревца, и полвека никто не имел права там даже прикасаться к деревьям. Но в большинстве случаев не было необходимости делать искусственные посадки, поскольку после некрупной вырубки лесорубы переходили в другое место, и поляны сами по себе зарастали сосной и елью.

Впрочем, сохранению лесов способствовал и владыка, без воли которого никто не имел права строиться в городе и вырубать лес. Епископский управляющий зорко следил за тем, как выплачивались в казну налоги: затевавший стройку должен был заплатить за получение на это разрешения. Существовал и особый налог на дрова. Так, каждый, кто вывозил из леса воз древесных стволов, непригодных для строительства, вносил в казну города четверть куны серебра или несколько беличьих шкурок. А вот за строительный лес в казну следовало уплатить от куны и больше!

Конечно, хитроумные смоляне вывозили из леса дрова и обходя городскую казну, тайком. Но это уже было дело незаконное, опасное, за которое можно было угодить в темницу, и его старались обделать так, чтобы никто ничего не знал. Поэтому такого рода случаи не становились массовыми и не укоренялись. В результате, за несколько столетий смоляного и лесного промысла леса, окружавшие город, почти не пострадали, оставаясь надежным зеленым щитом от степных завоевателей.

Для семьи киевского купца Смоленск оказался и довольно интересным в торговом отношении городом. Поскольку основные массы горожан были тесным образом связаны с лесным промыслом, создавались довольно благоприятные условия для торговли привозными товарами: тканями, кожами, металлическими изделиями.

Илья Всемилович с первых дней своего пребывания в городе заметил, как бедна здесь торговля предметами первой необходимости. Предметы личного потребления изготавливались в каждой семье. Даже князь не покупал на смоленском рынке нужные ему товары. Все потребное княжеской семье привозили его люди либо из южной Руси, либо из Великого Новгорода. Хотя, как рассказывали, в былые времена смоленские купцы привозили немало добра из Киева и даже Византии, и тогда городской рынок был совсем иным. С разгромом татарами Киева и других городов, здешняя торговля разладилась, и местный рынок сильно обеднел.

– Вот бы закупить товар на севере, – думал купец Илья, – да сюда его доставить! Доход был бы немалый!

Это был еще один довод в пользу того, чтобы остаться в Смоленске.

Не пугали купца и поборы, взимавшиеся с торговых людей великим смоленским князем. Все началось еще с Мстислава Романовича Старого, который без конца ходил в военные походы, и даже добился великого княжения в Киеве. Он-то и ввел особый налог на войну – двадцатую часть от всех купеческих доходов. Сначала деньги шли только на подготовку военных походов князей, но вот, когда горожанам это серьезно надоело, и они после очередных междоусобиц и неурядиц взбунтовались, прибывший к ним на княжение в 1239 году новый князь Всеволод Мстиславович клятвенно пообещал использовать полученные от торговцев деньги только на расходы по укреплению стен города и городской крепости. С тех пор это обязательство строго соблюдалось. Работы по укреплению города велись постоянно. В результате Смоленск превратился в хорошо защищенный город. И это Илья Всемилович с женой сразу же заметили. Кроме того, смоленские князья, несмотря на свое активное участие во многих междоусобицах, были неплохими правителями. Они следили за дисциплиной своих воинов, за дежурством дружинников и ополченцев по охране стен города. За малейшие оплошности следовали неотвратимые наказания.

Как-то во время очередной прогулки по городу Илья Всемилович шел мимо княжеских конюшен. Вдруг оттуда неожиданно донесся хриплый, протяжный вой. Затем кто-то громко, пронзительно закричал, застонал, заплакал. Особенно жутко было слышать эти звуки в привычной для горожан тишине.

– Господи! – испугался киевский купец. – Да что там творится? Неужели убивают?!

– Ничего страшного! – усмехнулся Порядко Брешкович. – Это княжеские слуги наказывают провинившихся стражников! Давненько уже князь не карал своих людей! Все выслеживал и вынюхивал…Ну, вот и поймал двоих стражников, пьянствовавших во время несения караула. Такого не было почти два года! Мы знаем, что долго не бывает нарушений порядка после княжеских розг. Дай, Господи, чтобы впрок пошла эта наука виновным: в другой раз можно и буйную голову потерять!

– Неужели так жестоко?! – вскричал Илья Всемилович. – Даже могут казнить?!

– Ну, а что поделать? – пожал плечами купец Порядко. – На то они и воины. У них столько всяких прав, что такие блага и не снились подлому люду. Пей да гуляй вволю, но только не во время службы! Не платят податей ни церковных ни княжеских, не знают никаких повинностей, кроме ратного труда. Вот и служи честно, не дури!

– Вот какие порядки! – подумал Илья Всемилович. – Теперь мне ясно, что не просто взять этот город даже самому грозному врагу! Князь и его люди – надежная защита города! – И он, посоветовавшись с женой, решил остаться в Смоленске.

Порядко Брешкович был чрезвычайно рад такому решению своего друга и, не оттягивая ни дня, отправился к смоленскому владыке добиваться разрешения на строительство дома для семьи своего друга. Он вернулся назад с княжеским тиуном, назвавшимся Гораном Радковичем, который, выслушав купца Илью, быстро подсчитал, сколько тому следует заплатить в городскую казну за разрешение на постройку двух больших деревянных домов и нескольких амбаров.

Сначала, правда, тиун заинтересовался, откуда прибыл Илья Всемилович и был удивлен его ответом.

– Киев же захвачен татарами, – подумал он. – Как же удалось купцу спастись?

Но хитрый княжеский слуга решил оставить все вопросы на потом, надеясь добиться сначала главного – временно заместить по просьбе владыки умершего на днях управляющего городской казной и выжать из купца все, что можно.

– Гривен, так, с десяток…новгородских, – подвел вслух свой итог княжеский тиун. – Плата, конечно, большая…Но за право строиться неподалеку от рынка, я думаю, справедливая…

– Десяток гривен! – вскричал Порядко Брешкович. – Да что ты, Горан Радкович, помилуй, не смеешься ли? Откуда бедному купцу найти такие деньги? Он сам едва спасся от поганых татар! Ушел в чем был одет!

– Не мешай же работать княжескому человеку! – возмутился тиун. – Я знаю, что киевский купец пришел сюда не с пустыми руками! Стража доложила тогда о нем нашему князю! Одних повозок у него было едва не десяток! А может и больше! Не правда ли, господин киевский купец?

– Твоя правда, – кивнул головой Илья Всемилович, спокойно выслушавший княжеского управляющего. – Я тогда вывез едва ли не все свое имущество, но вот товары пришлось оставить на произвол судьбы…Не до них было. Едва самому удалось уйти живым и спасти семью…

– Неужели ты так обнищал, – покраснел от раздражения тиун, – что не можешь заплатить в казну?

– Не спеши, Горан Радкович, – вмешался в разговор хозяин, купец Порядко, – пойдем-ка лучше к столу и откушаем, чего нам Господь послал, а там и решим…Надо будет, я сам помогу моему другу. Он когда-то в далеком Царьграде так меня выручил, что вся моя нынешняя жизнь благодаря ему устроилась!

За столом разговорились. Вспомнили былое. А когда дошел черед до греческого вина, княжеский тиун едва не забыл о своих подсчетах…

Он особенно расслабился, когда купец Илья рассказал о своей удачной поездке за Русское море и всяких диковинах, увиденных в Византии.

– Немало чудесного повидал я в далекой Греции! – говорил увлеченно, как сказочник, киевский купец. – Там такие несметные богатства! Не описать и красоту их Божьих храмов! А какие там мастера! – И он показал очарованному интересным повествованием тиуну изумительный по красоте блестящий золотой браслет, усыпанный звездочками из алых кораллов.

Горан Радкович, потрясенный искусной работой греческих мастеров, только качал головой и причмокивал губами.

– Это, верный человек князя, я дарю тебе за наше знакомство и доброе слово, – улыбнулся Илья. – Я уважаю и ценю людей такого славного князя, как ваш!

– Как, разве это мне? – заколебался надменный доселе тиун, сделав глупое лицо, но Василиса, сидевшая напротив, с улыбкой сказала: – Это тебе не за власть, данную князем, но за дружбу, какую только господь Бог дает! Потому, прими же этот подарок, не гнушайся, славный управляющий!

Княжеский тиун только сейчас внимательно вгляделся в красивое лицо Василисы.

– Господи, вот так красавица! – подумал он. – Ну, словно бы явилась из сказки! А какой голос, дивный и сладкий!

– Ну, если ты, прелестная красавица, сама мне даришь эту вещь, – промолвил с трудом он, – то я уж, пожалуй, приму…Буду помнить тебя, когда гляну на эту красоту! – И он засунул подарок за пазуху.

Строительство купеческих домов началось через три дня после состоявшегося у Порядко Брешковича обеда. В пять новгородских гривен обошлось владычье разрешение не только на право рубить избы, но и на право заготавливать сосну и дуб. Так что работа закипела!

Уже к середине лета нанятые Ильей Всемиловичем плотники полностью воплотили замысел киевского купца и его супруги в жизнь. Хоромы были выстроены еще лучше и богаче тех, что были у них в Киеве.

За работами присматривал старший сын Ильи – пятнадцатилетний Лепко, который, несмотря на свой юный возраст, проявил себя рачительным, хозяйственным, достойным своего отца…

А младший сын, Избор, подружившийся с сыновьями купца Порядко, привел в новый дом больших лохматых щенков от злых смоленских собак и вырастил из них в короткий срок целую ораву преданных хозяевам, но свирепых и беспощадных к чужакам сторожевых псов.

– Вот, батюшка, не надо искать новых слуг, – радовалась Василиса. – Наш сынок оказался таким смышленым! Своими людьми обойдемся! Теперь один сторож со всем справится!

Довольно быстро новый купец устроился и на смоленском рынке, купив удобное и людное место поблизости от торгового ряда своего друга. Несколько сложнее обстояло дело с торговлей. Пришлось долго изучать вкусы горожан и установившиеся порядки, чтобы уже наверняка знать, какой товар пользуется наибольшим спросом, из каких краев следует привозить вещи на продажу и куда отвозить. Почти год ушел у Ильи Всемиловича и его супруги Василисы, пока, наконец, им не удалось добиться первых торговых успехов. Но зато потом дело пошло на лад! А тут и наступила пора женить старшего сына! К счастью, заневестилась и старшая дочь купца Порядко Брешковича. Белокурой большеглазой Лесане исполнилось четырнадцать лет. Теперь друзья еще и породнились. Свадьбу играли богато, красиво…Сам смоленский владыка, получивший в подарок от Ильи Всемиловича великолепное золотое распятие, какое в свое время вручил купцу ордынский полководец Бату, венчал молодых…

Так и прожила семья вщижанина Ильи в Смоленске тихо, без тревог и волнений, целых пять лет. Сам купец за это время ни разу не выехал с товарами, а посылал лишь своих верных слуг и только в Великий Новгород. Торговля приносила достаточный доход, чтобы жить безбедно, себе не в убыток. Однако того высокого уровня, которого достигла купеческая семья в Киеве, добиться не удавалось.

Вот уже и второго сына, Избора, женил купец Илья. Да не просто женил, а породнился с богатым купеческим домом самого Ласко Удаловича, славного своими товарами по всей Руси и даже имевшего свой торговый ряд в Великом Новгороде! С ним по богатству не мог сравниться даже купец Порядко!

Да и красивая дочь этого богача Веселина, оправдывая свое имя, была веселой, ласковой.

Дети со своими семьями жили в одном тереме с родителями, а слуг переселили в соседний, меньший, но достаточно удобный для их проживания дом.

Так бы и тянулась спокойно и безмятежно жизнь нового смоленского купца, если бы не сват Ласко Удалович. Не удалось Илье Всемиловичу располнеть от малоподвижной жизни.

Как-то в один из православных праздников во время совместного обеда в доме Ласко Удаловича купцы, восседая за большим и богатым столом, разговорились.

Илья посетовал на небольшие доходы и рассказал своему свату об удачных торговых операциях в Киеве.

– Вот было время! – мечтательно промолвил он. – Я только за один день зарабатывал больше, чем здесь за полгода!

– Да, ты понес неисчислимые убытки от поганых татар, – покачал головой купец Ласко. – Но потерянное не воротишь! Орда прочно перекрыла все пути на юг к грекам. Я и сам немало потерял…Торговать приходится только через север! Но вот новгородцы стали потихоньку приспосабливаться к новой жизни…Даже до Орды добираются! А там их доходы растут, как лесные грибы!

– Разве можно торговать с татарами? – удивился Илья. – Степняки – воинственный народ. Одеты по-простому. Едят баранину и пьют кобылье молоко. Зачем им наши товары? Если им понадобится что-то наше, они тут же это у нас отберут!

– Ну, так не говори, Илья Всемилич! – возразил Ласко. – Татары уже не те! Сила у них, конечно, великая. Войско их несметное. Но не такие они простаки, чтобы разорять торговых людей! Говорят, что их царь Батый – самый мудрый правитель! Не обижает ни купцов, ни попов. Плати мзду – получай грамотку на торговлю! И езди куда пожелаешь по всей их Орде, а хочешь – поезжай в Грецию!

– А что, если?… – встрепенулся Илья.

Весь следующий день он провел в разговорах с Василисой. Купчиха ни за что не хотела отпускать своего мужа в дальний поход.

– Нет, Ильюшенька, и не думай! – возражала она. – Забыл, как уехал к грекам, а вернулся уже на пепелище? Лишь чудом ты меня тогда обрел! Только один Господь спас тогда твою Василису. А что, если беда с тобой приключится в пути? Поедем тогда вместе. Оставим торговлю на детей и приказчиков…Уже взрослые…Коли уж умирать, то только вдвоем: без тебя мне жизнь не нужна!

Долго уговаривал Илья Всемилович Василису, пока, наконец, не добился своего. Да и его умная супруга вскоре поняла, что мужа не удержишь.

– Ладно, Ильюшенька, поезжай, – смирилась она. – Только береги себя и не забудь эту татарскую вещицу. Да хранит тебя Господь!

Татарскую вещицу, или пайцзу, серебряную табличку, которую супруги хранили в отдельном, надежно спрятанном ларце, купец Илья надел вместе с большой серебряной цепочкой на шею, когда выехал из Смоленска во главе каравана из пяти телег, груженных меховыми полушубками, куньими и беличьими шкурками. На особой, собственной повозке, он вез дорогие подарки для татарских вельмож.

– А может, увижу Тучегона, – думал Илья Всемилович. – Кто знает, жив ли он и какими теперь делами заправляет у славного царя Бату?

И вот теплой сентябрьской ночью лежал купец Илья в своей тряской телеге, проезжая через бескрайние приволжские степи и глядя на черное, усыпанное звездами, небо. До его ушей доносились только дорожные звуки: скрип телег, тяжелый топот и похрапывание неспешно шедших лошадей. Одни слуги спали прямо на телегах, нагруженных мягким добром, другие молча, верхом, конвоировали купеческий караван.

Илье Всемиловичу не спалось. Разные мысли приходили ему в голову, одна тревожнее другой. И чем ближе подъезжали его телеги с товаром к рубежам нового, таинственного царства степных завоевателей, тем в большее беспокойство он впадал.

Вот забрезжил рассвет, и первые лучи солнца осветили унылую, выжженную степь. Редкие, но длинные былины степной ковыли слегка колыхались под легким утренним ветерком. Купеческий поезд тяжело подминал колесами телег и конскими копытами жесткую пожухлую траву, оставляя за собой длинную, отчетливо видную, уходившую в бескрайнюю даль полосу.

– Скучновато ехать через степи, – подумал Илья. – Нет тебе ни городов, ни сел, ни живых людей! Вот ведь как теперь приходится торговать…

Вдруг раздался звонкий цокот копыт. Это прискакал посланный на разведку Ставр.

– Батюшка Илья Всемилич! – громко доложил он. – В версте от нас лежит большая дорога, утоптанная конскими копытами! Мне думается, что уже недалеко до татарской Орды!

Неожиданно, со свистом рассекая воздух, перед самым носом верного слуги русского купца пролетела черная татарская стрела и упала под ноги лошадей. Привстав с телеги, Илья зорко всмотрелся в даль.

– Татары! – крикнул он. – Буди же, Ставр, людей! Да пусть не пугаются!

Когда большой татарский отряд, черной змеей спустившись из-за холма, приблизился к купеческому каравану, люди купца Ильи уже были готовы к встрече и стояли в безмолвном ожидании у своих телег.

Татарские конники налетели стремглав, как вихрь, рассчитывая на обычный для странников испуг, и быстро окружили русских. Толстый рыжебородый татарский мурза, увидев, что путешественники довольно спокойно взирают на грозное воинство, удивился и, подав знак своим воинам не применять оружия, сам подскакал к передней телеге.

– Эй, урус, разве ты не боишься нашей силы? – громко крикнул он на своем гортанном языке. – Ты зачем оскверняешь пределы Золотого Ханства своими презренными лошадьми? Кто тебе разрешил бороздить наши священные земли? Зачем ты едешь в великую Орду?!

Купец Илья почти ничего из сказанного не понял, но о смысле слов догадался.

– Спрашивает о цели моей поездки, – подумал он и, сняв с шеи серебряную цепочку с пайцзой, протянул ее татарскому военачальнику.

– Ай-я-яй! – вскрикнул тот, рассмотрев серебряную табличку и не смея к ней прикоснуться. – Пайцза нашего повелителя! Вот так дела: у уруса на груди важная государева вещица!

Илья стоял у телеги, не понимая ни слова.

– Спрячь пайцзу, – показал ему знаком мурза. – Никто, кроме тебя, не должен прикасаться к этой вещи!

Купец понял и быстро надел на шею заветную цепочку с пропуском.

– Айда! – показал рукой вперед татарский военачальник и что-то громко крикнул своим воинам. И купеческий обоз, сопровождаемый летучими татарскими воинами, как бы поплыл в глубь сразу ожившей от множества людей и животных степи.

Не прошло и получаса, как вдали показались какие-то холмы, быстро превращавшиеся при приближении к ним в кибитки и юрты. Войлочные кибитки, видимо, принадлежали небогатым татарам, возможно, слугам местной знати или рядовым воинам и их семьям. Они большой серой массой окружали величественные юрты своих господ. В отличие от одинаковых кибиток, юрты были самые разные, как по размерам, так и по цвету. Это видимо тоже зависело от богатства и знатности их владельцев. Как только купеческий поезд с татарским конвоем преодолел возвышенность, перед взором купца и его слуг предстал целый город из многочисленных построек. Кибитки и юрты, казалось, заполонили все степное пространство. Они уходили все дальше и дальше за горизонт.

– Какой большой город! – подумал Илья. – Видно, это и есть их великая столица!

– Батюшка, Илья Всемилич! – воскликнул скакавший рядом с купеческой телегой на большом гнедом коне Ставр. – Вот он, наконец, Сарай! На том же самом месте, где тогда проживал Тучегон!

– А вон и его юрта! – крикнул с радостью подъехавший с другой стороны купеческий слуга Волод. – Как жаль, что с нами нет Милюты и Провида! Вот бы они порадовались!

В это время к сопровождавшим русских татарам подъехали новые люди и о чем-то переговорили. Рыжебородый мурза показал рукой на переднюю, купеческую телегу.

Высокий худой татарин с большой треугольной рысьей шапкой на голове и коротенькой, редкой бородкой, пришпорил коня и приблизился к русскому обозу. – Я – толмач, – сказал он на хорошем русском языке Илье. – Покажи-ка мне свою пайцзу.

Илья вновь извлек табличку. Татарин внимательно, не касаясь руками, оглядел ее и что-то быстро сказал рыжебородому.

– Якши, – кивнул тот головой. – Переведи-ка мои слова.

– Кто ты такой и откуда едешь? – вопросил переводчик. Илья ответил.

– Где ты взял пайцзу? – вновь спросил татарин.

– Это подарок самого великого государя и царя. Бату!

Татары о чем-то быстро перемолвились, затем прижали руки к груди и почтительно склонили головы.

– Дальше я не вправе тебя расспрашивать, – промолвил, казалось, напуганный толмач. – Люди нашего повелителя и, тем более, его друзья свободны от пристрастных вопросов. Но поведай, а ты не из тех урусов, какие нынче собрались у государя?

– Ничего об этом не знаю! – удивился купец. – О ком ты говоришь?

– Там у золотого государева шатра стоят ваши русские, – поморщился переводчик. – Князь Михаил из Чернигова со своими людьми…Похоже, что сегодня этот день станет для него последним! Говорят, что наш великий государь сильно на него рассержен!

– Князь Михаил? Здесь?! – вскричал Илья Всемилович. – Надо тогда спешить, если ему угрожает смерть…Мы должны умолить великого царя и спасти его! Скорей же, молодцы!

– Вон туда, он там, – показал рукой толмач. Татары расступились.

– Скачите быстрей, молодцы! – еще раз приказал Илья, махая кнутом. – Вот ведь какая беда!

Купеческий поезд прямо-таки сорвался с места.

Однако не проехали русские и двухсот шагов, как их вновь задержали уже другие конные татары. Даже увидев пропуск, они не расступились перед купцом и его людьми.

– Что такое, почему собрались?! – крикнул Илья. – Вот у меня пайцза государева!

– А ты не горячись, купчина, – произнес вдруг гнусаво на чистом русском языке кто-то сзади. – Тут поблизости царский шатер, и мы не можем туда всех пропускать!

Илья обернулся. На небольшой татарской лошадке сидел здоровенный черномазый детина и нагло улыбался.

– Бродник поганый, – подумал купец. – Ишь, выслуживается перед татарами!

– Говори же, зачем ты сюда едешь? – спросил одетый в татарскую одежду русский. – И откуда у тебя пайцза?

– От самого государя Бату, – ответил Илья.

– Такой же пропуск был и у беспутного князя Михаила, – кивнул головой черномазый. – Но он ему не помог!

– Как? Почему? – вздрогнул Илья Всемилович. – Что же с князем случилось?

– Лишь кучка костей осталась от твоего князя, – засмеялся бродник. – Вон она там лежит, песья радость!

– О, Господи, – простонал Илья, – да как ты можешь такое говорить? Это же наш, русский князь! Грех-то какой, Господи!

– Какой тут грех? – сплюнул черномазый. – Что мне твой князь? Я-то сам не княжеский! Великий хан – вот кто теперь мой господин!

– Однако ты же русский человек! – сурово промолвил купец и огляделся. – Эй, ребята! – крикнул он. – Пошли же к царю! Я не верю этому злодею!

– Погоди, братец, – буркнул со злобой бродник. – Не думай, что если украл пайцзу, то ты уже тут господин! Если татары тебя пропустили, то я ни за что не пропущу! Говори же, где ты взял пайцзу?

– Этот пропуск мне дал славный Болху-Тучегон! – громко сказал Илья Всемилович. – Если не пустишь меня, то я все ему доподлинно расскажу! И тебе тогда сильно не поздоровится!

Услышав имя ханского любимца, татары, стоявшие вокруг, как по команде, расступились. Нехотя сошел с дороги и помрачневший бродник. Видно, многое значило здесь имя купеческого покровителя!

– Давайте, гоните, ребятушки! – крикнул поспешно купец. – Может, еще успеем!

Но телеги не долго громыхали по широкой дороге между кибитками…Еще поворот, и они выскочили на большое, свободное от строений пространство. Там впереди, окруженная множеством людей, среди желтой бескрайней степи и кустарника, стояла блиставшая золотом огромная ханская юрта. Невдалеке от нее дымились большие затухавшие костры, метались люди, лаяли собаки.

Остановившись у тлеющих головешек, купец слез с телеги и пошел вперед по дорожке между костров. Татары, бродившие вокруг, казалось, не обращали никакого внимания на внезапно появившихся русских. Илья Всемилович со своими верными людьми быстро продвигался вперед. До царского шатра уже было недалеко, когда вдруг купец споткнулся, поскользнувшись, и едва не упал.

– О, Господи! – крикнул он. – Да ведь тут кровавая лужа!

Кровавая полоса тянулась в сторону от дороги. Там, у больших ивовых кустов лежала красновато-черная бесформенная масса. Вокруг этой кучи сновали огромные, лохматые собаки.

– Господи! – прохрипел купец и упал на колени. Страшная догадка поразила его, лишив на мгновение подвижности. – Бедный, бедный князь Михаил!

Татарские собаки, оторвавшись от добычи, с хрипом залаяли на лежавшего купца. Ставр с Володом быстро подскочили к хозяину и поставили его на ноги, поддерживая с обеих сторон.

– Сделайте хоть что-нибудь, ребятушки! – заплакал купец. – Спасите хоть бы кости нашего князя от поругания! Хоть бы похоронить его по-людски…Ох, звери лютые!

– Мы все сделаем, батюшка! – крикнул подбежавший к купцу лекарь Радобуд. – Это дело нехитрое! Эй, Обрад, беги к моей телеге и неси сюда скорей мой черный мешок с пахучей травой!

Столпившиеся вокруг татары с любопытством смотрели на метавшихся русских.

– А теперь, Обрад, – сказал вернувшемуся молодцу одеревенелым языком Радобуд, – пошли же к телу князя. Да посыпай этой травой его кости! Да побольше…Ну-ка, псы, прочь! – крикнул он. – Расступитесь!

Собаки, почуявшие угрозу в словах знахаря, перестали лаять и зарычали, не собираясь уходить.

Радобуд с Обрадом, не взирая на множество лохматых оскаленных пастей, быстро подошли к кровавым останкам князя Михаила и боярина Федора и стали щедро сыпать травяной порошок.

– О, Господи милосердный, какой ужас! – бормотал, делая свое дело, Радобуд.

– Страх же, что нехристи наделали! – вторил ему Обрад, размахивая руками.

Псы как завороженные смотрели на бесстрашных русских и, казалась, оцепенели. Но когда первая щепотка знахарского порошка упала на землю, и до них дошел запах таинственного зелья, собаки, испустив дружный истошный визг, подскочили и, как бешеные, помчались прочь, пугая потрясенных зрелищем татар.

– Ну, вот, батюшка, – промолвил вернувшийся к Илье Всемиловичу Радобуд. – Теперь ни один пес не тронет костей нашего великого мученика! Мир праху его!

 

ГЛАВА 4

УТЕШЕНИЕ ДЛЯ ДУШИ

– Что поделаешь, княже, если такова воля Господа, – произнес отец Игнатий, сидя на скамье за столом напротив князя Романа. – Уже почти десять лет Господь карает нас злой татарской силой!

– Напрасно матушка ездила в Орду, – грустно промолвил Роман Михайлович. – Какую справедливость она там искала? У батюшки было много врагов! Не татары, так свои сородичи оболгали бы меня…Кому хочется, чтобы сын ненавистного им князя Михаила унаследовал Чернигов?

– Не сердись, княже, – ободрительно пробасил священник. – Что Господь не делает, все к лучшему! – Он огляделся: яркий солнечный луч прорезал через небольшое оконце мрак княжеской светлицы, оживил побеленные бревенчатые стены и смягчил суровые черты лиц двух собеседников. – Посуди сам, теперь Андрей Всеволодыч будет нести все тяготы великого княжения! И давать отчет Орде, а также Господу! Да сам будет возить подарки и дань со всей земли! Я знаю князя Андрею с его малолетства и думаю, что он вряд ли будет мешать тебе и твоим братьям спокойно править своими уделами из-за мягкости нрава и кротости. Князь Андрей – страстный охотник! Он любит и порыбачить как подлый мужик, он весьма горяч и до красивых девиц…Такой великий князь не опасен нашему Брянску. Ты, княже, сможешь с ним всегда договориться. Главное – признай на словах его великое княжение, а там – живи и управляй своим уделом, как тебе нужно!

– Это правда, отец Игнатий, – улыбнулся молодой брянский князь. – Пусть же сам Андрей Всеволодыч общается с треклятой Ордой. Вот и будет это ему платой за липовую власть и покорность Орде! А мы тут за лесами и болотами будем вершить свои дела! Я говорил своему покойному батюшке, – Роман Михайлович приподнялся и пристально вгляделся в голубые, лучистые глаза отца Игнатия, – что черниговский стол по праву принадлежит князю Андрею. Не важно, что он родился от молодой жены моего деда и намного моложе моего батюшки. Не захотел вдовствовать тогда мой покойный дедушка, князь Всеволод…Это было его право! Потому и князь Андрей – дядя мне по деду – теперь самый старший в нашем роде! Не буду с ним ссориться! Лучше плохой мир, чем славная, но кровавая война!

– Твоими бы устами да мед пить, князь Роман, – улыбнулся отец Игнатий. – Ты приехал к нам в Брянск на благо нам и на радость! Думаю, что под твоей властью наш город не будет знать ни горя, ни позора!

– Вот что, отец, меня сейчас тревожит, – вновь нахмурился Роман Михайлович. – Ведь матушка не вернулась из Орды в Чернигов! Уехала в Холм к брату Даниилу! Возраст-то у ней не девичий: пятьдесят два года! Куда там путешествовать? Приехала бы сюда в Брянск. Была бы не гостьей, а хозяйкой!

– Эх, княже, кто знает, как там, в поганской Орде, ее дело обернулось, – покачал головой священник. – Мы лишь знаем, что она не добилась для тебя черниговского стола. Может быть, она поссорилась там с твоим дядькой и сильно огорчилась на решение татарского царя…Бог ей судья! Может и получит она в Холме покой да утешение, нужные ей!

– Там что-то произошло, – кивнул головой брянский князь. – Моя матушка очень горда и недоступна к тем, кого не уважает! А князь Андрей у батюшки был не в чести. Ладно, когда-нибудь узнаем, в чем там дело, может только в одной оскорбленной гордости…Впрочем, давай-ка, отец Игнатий, перейдем к делам нашим семейным. В следующем году исполнится шесть лет моему сыну Михаилу. Пора объявлять его отроком. Надо назначить к нему дядьку, выбрать ему друзей-товарищей, чтобы из них потом получились надежные воины и заступники. А вот что делать с младшим моим Олегом – не знаю…Да вот опять княгиня родила дочь. И снова хилую. Видно, не судьба мне иметь дочерей. А если одни сыновья останутся, боюсь, как бы не было между ними ссор…Все в Божьих руках, но не дай Господь! Что будем тогда делать?

– Ну, княже, это не мое дело растить воина, – громко промолвил священник. – Если надо научить наукам, то это мне по силе, но о воинах-наставниках сыну лучше поговори с тиуном Ефимом Добрыничем и со своим огнищанином Ермилой. Они найдут и дядьку для княжича и сотоварищей ему. А с Олегом не спеши: пусть подрастет княжич. Ведь ему всего два года! Вот окрепнет, встанет на ноги, тогда и подумаем. А может, приставить к нему моего ученика, монаха Серапиона. Этот Божий странник весьма набожен и учен. И княжич Олег тогда полюбит нашего Господа так, как это нужно духовным людям…

– Духовным? – вздрогнул князь Роман. – Ты думаешь, что это лучше? А вдруг что случится с Михаилом, не дай, Господи?

– Ну, что ж, тогда раскрестим…Но мы пока не будем делать из него монаха. Это так, про запас. Попробуем соединить ратное учение с духовным.

– Вот это лучше, – вздохнул молодой князь. – Ты это хорошо придумал!

– И твоя дочь, князь, Агафьюшка, – продолжил свою речь отец Игнатий, – вовсе не собирается умирать. Княгиня попросила меня недавно дать ей святой водицы…Ну, так вот. Быть твоей дочери писаной красавицей! Я пожелал ей долгих лет и благословил на счастливую жизнь! Верь мне, князь, пройдет полтора десятка лет и твою Агафью сосватают за великого и славного мужа, истинного добра-молодца!

– Что ж, благодарю тебя за благословение дочери и полезные советы о сыновьях, отец Игнатий, – улыбнулся Роман Михайлович. – Ну, а теперь я не буду тебя больше задерживать. Кликни-ка там ко мне Ефима Добрынича!

Священник кивнул головой, встал из-за стола и, благословив светлую, непокрытую княжеской шапкой голову молодого князя, быстро вышел в просторный коридор.

Вслед за ним в светлицу вошли верные княжеские слуги – воевода Ефим Добрыневич и домоуправитель Ермила Милешевич.

– Садитесь на скамью, напротив меня, – бросил князь Роман и, не дождавшись пока они усядутся, приступил к делу.

– Тут вот, Ефим Добрынич, мне сказала супруга, что ты сильно огорчил и даже смутил свою жену Варвару…, – промолвил он. Ефим покраснел, надул щеки, но смолчал. Ермила с недоумением посмотрел прямо в лицо князя, голубые глаза которого излучали насмешку. – То-то ты уговорил меня, чтобы я послал лучшего твоего дружинника Милорада в Севск воеводой, да еще без жены! А тем временем, его супруга отяжелела и вот сейчас, как мне сказала княгиня, родила от тебя дочь, мой верный Ефим Добрынич! Что ты об этом скажешь?

– Что я скажу, княже? – пробормотал Ефим. – Не знаю, что тебе молвить…Не имею права тебе врать, но и правду стыдно говорить!

– А ты говори! – кивнул головой князь. – Не стесняйся. Все мы тут мужской половины…Может, что поймем. – Он неожиданно улыбнулся и подмигнул своему тиуну. – Что, загулял, Добрынич?

– Да, так и есть, – кивнул головой, успокоившись, княжеский воевода. – Как бы тебе сказать? Ну, вот приглянулась мне Мирина, жена Милорада…Надо признать, что мы с ней уже давно пребываем в крепкой и неизбывной любви…

– А как же Милорад? А твоя супруга?! – воскликнул в недоумении князь.

– А что Милорад? – пожал плечами Ефим. – Тот уже давно все понял. Он – мужик крепкий в рассудке! Не связан ни с попами, ни с молитвами. По-своему понимает благочестие, по старинке. Он сам любит женок и не с одной, помимо супруги, разделил свое ложе. И в Севск он ушел не один: прихватил с собой любовницу. Уж больно красива была та девица, покрупней и помоложе Мирины. Что касается Варвары,…то я признаю, что ей такое не совсем приятно. По сути, все знают, что только что родившаяся у Мирины дочь – от меня! Но что поделать? Я ведь люблю и Варвару! Я же не ухожу от нее! Да и прожил я с ней немало лет! Нажили детей. Живем небедно. Я хожу к ней через каждый десяток дней со всем вниманием…А больше не могу! Я сам ей говорил, когда мы сходились, что я старый человек и не могу ей дарить свою любовь каждый день. И надо это понимать!

– А как же ты даришь свою любовь той Мирине, если так состарился? – усмехнулся Роман Михайлович.

– А вот с Мириной у меня дело идет по-другому! – ответил напрямую Ефим. – Стоит мне ее только увидеть, и со мной происходит что-то неведомое! Ну, как сказать, загораюсь я на нее, вот и все! Как же отказаться от такой сладкой женки?

– А ты не отказывайся! – махнул рукой князь. – Душа, как видишь, свое возьмет. Ты мне нужен как сильный и здоровый воин, поэтому я не собираюсь тебе мешать насыщать свою плоть. Но только, чтобы это было не прилюдно! Понял?

– Понял, княже, – улыбнулся Ефим Добрыневич. – У нас тут есть свой домик. За крепостью, в овраге, названном тобой Верхним Судком. Там мы и встречаемся…Подальше от людей и моей Варвары…А там, пусть женки думают и говорят, что хотят!

– Это же блуд, тяжелый грех! – вмешался вдруг в разговор молчавший доселе Ермила. – Ты бы, Ефим Добрынич, как-то освободился от этой напасти!

– Однако же, Ермила, – рассердился воевода, – хоть ты мне друг и верный товарищ, а вот, оказывается, не хочешь войти в мое положение!

– Да что ты, Добрынич! – замахал руками Ермила. – Спи с кем хочешь, а я тебе не указ. Но получается, как в поговорке: седина в голову, а бес – в ребро!

– Сам бы подыскал себе красную девицу и не гнулся бы перед своей Аграфеной, как ивовый прут! – буркнул Ефим. – Если будешь любить только одну, рано состаришься!

– А что, Добрынич, разве взаправду можно постареть, если хранить жене верность? – вопросил неожиданно молодой князь. – Неужто это так пагубно для плоти?

– Именно так, княже! Женку надо почаще познавать: каждый день! – воскликнул, разгорячившись, Ефим. – Это всем известная истина! Воздержание опасней самой тяжелой болезни! Все зло идет от этого мужскому полу! Мне такое говорила Мирина, а уж она-то весьма сильна в знахарстве и всяких там ухищрениях…

– Ну, и чудеса ты говоришь, Добрынич! – бросил Ермила. – Что-то я такого не заметил…Однако, вот тебе крест, – он истово перекрестился, – я не изменял своей женушке!

– Ну, это пока ты еще молод, – возразил Ефим. – С годами плоть и душа на одну женку засыхают. Непременно нужно взбодривание! Посмотри вокруг: сколько женок и девиц томятся без мужей! Им также нужны любовь и ласка. Вот взял бы какую и пригрел! Мне бы твои годы, я, как говорят, всех бы кур перещупал!

– Так где же встречаться-то? – заколебался Ермила. – Надо все делать тихо и тайно…А вдруг Аграфена узнает, тогда не оберешься горя! Да дети растут…Какой им от этого пример?

– Ну, дети – дело серьезное, – покачал головой воевода Ефим, – однако же надо о себе подумать…Если же есть возможность приголубить девицу…Срубим еще один домик. А я поговорю с Мириной. Подыщем тебе не одну женку!

– Да брось ты это, я пошутил! – смутился Ермила. – Все это просто, но я не хочу изменять Аграфене!

– Твоя Мирина – видная женка, – вновь заговорил князь Роман. – Я сам люблю, если говорить правду, красивых женок и вряд ли бы от нее отказался…Вот почему я тебе сочувствую, верный мой тиун. Я бы сам…Как бы сказать? Моя супруга после родов стала такой болезненной, что я заскучал по хорошей женке…А тут вот лето, жара, мне так тошно по вечерам! А супруге все дело лишь до новорожденной дочери!

– Послушай, княже, – встрепенулся Ефим Добрыневич, – а не полюбить ли тебе Аринушку, дочь Мирины? Больно хороша та девица! Семнадцать лет, а мужской силы еще не познала! Не раз я ей говорил, чего, мол, не ходишь в Иванову ночь на реку: давно бы пора иметь жениха! Если бы ты видел ее, княже, что груди, полные, тугие, что стать, ну, прямо как для тебя! Она себе цену знает! Так мне прямо и сказала, что не сойдется с простолюдином!

– Это та, с золотыми волосами? – вздохнул вопросительно князь. – Да, такой красавицы я даже в Каменце не видел! – Он перекрестился – Но как она это примет? Полюбит ли она меня? А вдруг побоится, а я не хочу добиваться любви силой. Не сладко такое, но низменно!

– За это, княже, – уверенно промолвил Ефим Добрыневич, – не беспокойся. Как же можно тебя, такого статного молодца, не полюбить?! Тогда мы…, – он бросил в сторону сердитый взгляд. – Но, думаю, все уладится!

– Надо бы там, в Судке, срубить небольшой терем, с оградой и дружиной. Да псов позлей подобрать. Что там твой домишко? Где нам отдыхать после охоты? Подумай-ка об этом, Ермила! – распорядился князь.

– Все сделаю, княже, – ответствовал верный огнищанин. – Будет теремок и крепостца. Как скажешь, тогда и возьмемся за дело!

– Тогда поскорей начинай, – кивнул головой князь, – а то моя душа совсем от скуки истомилась…Да баню срубите. Собери мужичков, но только без шума…Важно, чтобы не дошли до княгини недобрые слухи. Однако же если моя супруга что и приметит, она не будет шуметь…А теперь, Ермила, поведай-ка мне как ты съездил в Чернигов и как поклонился праху моего батюшки. А ты, Добрынич, сходи-ка да приведи сюда,…– князь подманил к себе поближе воеводу и что-то сказал ему на ухо.

Как только Ефим Добрыневич удалился, княжеский домоправитель Ермила начал свою подробную повесть о посещении им священной черниговской земли. Князь внимательно его слушал и не перебивал.

– Уже на другой день, княже, мы, спустившись на струге по Десне, приплыли в Чернигов. Сразу же вечером я пошел к великому князю Андрею и поздравил его от твоего имени с ханским ярлыком…Я стал спрашивать его, как он съездил с твоей матушкой в Орду. Но князь почему-то уклонился от дальнейшего разговора и только поблагодарил тебя за добрые слова. Пришлось мне уйти в гостевую избу. Город едва отстроился. Там я отсчитал на пепелище изб, так, с десяток…Городских стен до сих пор нет. Лишь стоит небольшая крепость на месте княжеской усадьбы: острый частокол. Этот забор идет по кругу, а внутри него – княжеский терем, амбары да скотные избы…Дух там не шибко приятный! Свиньи бегают. А пройдет дождь, так остаются грязные лужи, а в них чумазые детишки копаются. Похоже, что жизнь зарождается, но не очень быстро! А тот гостиный дом стоит за оградой, никем не защищенный. Значит, городу сейчас никто не угрожает, иначе бы все оградили забором…Там же, в гостиной избе, жили, кроме меня, монахини. Они занимали весь верх того дома, а я поселился внизу, в маленькой келье…

Видимо, кто-то рассказал тем монахиням о моем приезде по твоей воле, а может, они сами догадались, что я прибыл по важному делу, и не успел я присесть, как их служанки пригласили меня наверх на беседу. А те служанки хоть и были одеты во все черное, их одежда была весьма опрятна и добротна. Я сразу догадался, что те монахини – знатные женки! Оказалось, что две из них – твои сестры, княже! Но их монашеские имена такие мудреные. Одну зовут матушкой Ефросиньей, а другую – Феодосией. Они приехали из суздальской земли! – Князь вздрогнул. – Их очень уважали там, у князя Андрея. Та, что Ефросинья, настоящая святая! Светла лицом, а красотой – равна небу! Она передала тебе, княже, свое благословение и молвила, что молится за тебя… – Сестрица Феодулия,…– пробормотал князь Роман. – Другая же твоя сестрица – лицом построже. Такая же красивая и высокая, но видно, что старше. Мне потом сказали, что она – мать молодого князя Бориса, того, что привез тело твоего батюшки в Чернигов для погребения. Она рассказала мне со слов своего сына о жестокой смерти твоего батюшки и о том, как удалось князю Борису Васильковичу с превеликим трудом избавить тело святого мученика от псового поругания. Ему в этом помог один смоленский купец по имени Илья. Он выкупил святые тела самого князя, его верного боярина и отсеченную голову твоего батюшки, какую поганые совсем не хотели отдавать! Я уже подумал, а не Илья он Всемилич, о котором я тебе не один раз рассказывал. Скорее всего, это был он, мой верный друг! Однако никто не смог подтвердить эту мою догадку. Думаю, что настанет время, и мы все об этом узнаем…

Мы все вместе ходили на могилу твоего батюшки в местный монастырь. Поплакали, помолились. Там, на могиле великого князя я сказал все, что ты мне передал. А сестрицы твои, княже, истинные святые! Молились даже за князя Ярослава, убитого в другом татарском царстве! Я молчал, но слезы сами собой текли по щекам, хоть и не был твой батюшка в дружбе с покойным князем Ярославом…

– Смерть все стирает, – пробормотал князь Роман и перекрестился. – Когда-то покойный князь Ярослав рассказал мне при встрече в Каменце, будто один монах предрек, что он умрет в одно время с моим батюшкой: в один год, в один месяц и даже день от рук одного врага! И, как видишь, все это сбылось! А князь Ярослав тогда смеялся над тем пророчеством!

– А может, не зря! – возразил скорбным голосом Ермила. – Эти великие люди умерли не в один день! Мне рассказала твоя старшая сестра, в миру княгиня Мария, что татары погубили твоего батюшку двадцатого сентября, а князя Ярослава – тридцатого сентября…Совпадают только год и месяц…И смерть они приняли в прошлом году от разных врагов. Князя Ярослава отравили, как доподлинно узнали, в монгольской земле, в каком-то великом Ханстве. А твой батюшка погиб от меча в Сарае поганого Батыя! Из-за этого я не думаю, что сбылось предсказание! Совпадения просто случайны. Вот увидели враги светлые лица великих воинов, испугались, что есть на Руси такие князья и решили умертвить наших мудрых правителей, чтобы обезглавить нашу землю!

– Ты хорошо сказал, Ермила, – улыбнулся Роман Михайлович. Его лицо осветилось тихой радостью и добротой. – Благодарю тебя, мой верный слуга, за службу и доброе слово!

Ермила встал и низко поклонился.

– Садись, Ермила, – махнул рукой князь. – Расскажи-ка подробней, как выглядит моя сестрица Мария.

– Не совсем ладно, княже, – с грустью промолвил Ермила. – Худющая такая и вся желтая, вот только большие глаза, небесного цвета…

В это время из простенка донеслись шаги и чей-то тихий говор. В дверцу княжеской светлицы постучали.

– Входите же, входите! – громко сказал князь Роман и вдруг весь сжался, окаменел, почувствовал какую-то ребяческую, почти детскую робость.

Светлица только сейчас оправдала свое название. В открытую дверь вошла необычайно прелестная девушка, озарившая светом своей красоты, казалось, даже темные углы княжеской комнаты.

Златокудрая, голубоглазая, рослая девушка с высоко поднятой головой смело подошла к княжескому столу, низко поклонилась, коснувшись раскинувшимся ливнем волос половиц, и промолвила: – Это я, князюшка, Арина, дочь твоего верного слуги. Я готова тебе служить, как и мой батюшка, верой-правдой!

Звуки приятного нежного голоса привели молодого князя в необычайное волнение. Махнув одной рукой слугам, чтобы они удалились, Роман Михайлович, указал другой дрожавшей рукой девушке на скамью.

– Садись, Аринушка, – с трудом проговорил он и перевел дыхание. Сердце молодого князя бешено колотилось.

 

ГЛАВА 5

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Теплым сентябрьским вечером 1248 года караван купца Ильи въехал в густой темный лес.

– Ну, с Господом! – сказал Илья Всемилович своему слуге Ставру, который медленно ехал верхом на коне рядом с повозкой своего хозяина. – Пройдем через лес, а там до Смоленска рукой подать!

– Смотри-ка, батюшка: татары делают стоянку! Да что-то их сотник там заметался? – пробормотал Ставр.

– Зови сюда этого сотника! – приказал купец. – Да поживей! Сейчас узнаем, что у них там за суета…

– Эй, Цэнгэл-батур, айда к Илье Всемиличу! – крикнул подскакавший к татарскому военачальнику Ставр.

Старый воин кивнул головой и, сделав знак рукой своим воинам ожидать его возвращения, приблизился к повозке смоленского купца.

Укрытый тяжелой мягкой попоной Илья слегка приподнялся и окинул взглядом монгольского всадника, черты лица которого и расширенные ноздри говорили о подозрительной раздражительности.

– Цэнгэл-батур, как я вижу, чем-то недоволен, – промолвил по-татарски русский купец. – Что же случилось, славный воин?

– Цэнгэл почуял вражеский запах, – мрачно ответил татарин. – Ты завел нас, почтенный Иля, в глухие места!

– Мне говорили, что вы не жалуете русские леса! – покачал головой Илья Всемилович. – И я вижу, что это правда! Однако здесь, в смоленских лесах, вам ничто не угрожает. Неужели ты не видишь, Цэнгэл-батур, что я спокойно еду впереди. Если княжеские люди нас встретят, я им обо всем расскажу.

– Цэнгэл не боится леса, – гордо, выпрямившись в седле, молвил седовласый монгол, – но я бы не хотел погубить свою славную сотню среди ваших богов и лесных духов. Против моих людей выйдут не только воины вашего коназа, но и ваши боги! А это не под силу даже величайшим воинам!

– Духи лесов опасны только врагам, – усмехнулся Илья Всемилович. – Но с нами едут послы государя. А русские всегда уважают посланцев! А потому никакой опасности нет!

– А может, вернемся на старую дорогу, – возразил монгольский сотник, – да поедем полем? Там нашему глазу привычней. Не будет никаких случайностей!

– Понимаешь, Цэнгэл-батур, здесь путь намного короче! И мы уже к утру будем в Смоленске! К тому же, эта лесная дорога довольно широкая. Мы без труда доедем до конца. А ехать через степь весьма далеко. Да и опасностей больше как нам, так и твоим людям. Со смолянами я всегда договорюсь! А если нас встретят воины других князей? Тут много уделов и правителей! Мне же нужно довезти свой караван и послов в целости-сохранности! Уж если мне доверили великий царь и славный Болху вести весь караван, то не волнуйся: я не подведу! К тому же, я не собираюсь раздаривать свои богатства лихим людям. Понимаешь?

– Якши, – кивнул головой татарский сотник. – Теперь Цэнгэл понял, что ты нас не подведешь, достойный купец. Буду следовать за тобой. Якши!

И он, развернувшись, быстро подскакал к своему отряду и громко прокричал степным наездникам, что пора следовать дальше.

Вновь заскрипели телеги, зацокали копыта. Повозка Ильи Всемиловича с сопровождавшими его конными слугами медленно поползла вперед.

Два года скитаний по чужбине не прошли даром для русского купца. Все больше серебряных нитей появилось в его густой, темно-русой бороде, а на голове почти все волосы побелели. Наутро, после того как Илья увидел обезглавленные трупы князя Михаила Черниговского и боярина Федора в тот проклятый день своего приезда в Орду, он, умываясь, увидел отражение своего лица в кадке с водой и вспомнил, что в народе говорят по такому случаю: «пало, как снег на голову»! С того времени и начал стареть некогда подвижный, веселый, никогда не терявшийся, Илья Всемилович. Случившееся горе было воспринято им так глубоко, с такой искренней скорбью, что тронуло даже сердца его жестоких степных покровителей. Слезы купца Ильи, когда он валялся в ногах Саин-хана, умоляя отдать останки русских мучеников для погребения, не возмутили, а растрогали повелителя Золотого Ханства.

– Вот как любит урус Иля своего господина! – говорил Бату стоявшим вокруг его трона придворным. – Вот преданность, достойная подражания! Учитесь!

То, что от других чужеземцев было бы принято за дерзость, купцу Илье не только сошло с рук, но и принесло пользу.

Великий хан самолично распорядился выделить Илье Всемиловичу охрану в сотню конных лучников, возглавляемых его непобедимым ветераном Цэнгэлом. Кроме того, по его же указанию русский купец получил в сопровождение и учителя-переводчика, с помощью которого уже за полгода не только сам Илья, но и его слуги научились довольно сносно говорить по-татарски.

Смоленский купец объездил все закоулки Золотой Орды и покоренных ею земель, побывал и в других частях великой империи Чингиз-хана, которая только на словах управлялась из Центральной Монголии.

Приезжал Илья Всемилович и в столицу империи Каракорум, где успешно поторговал, поглядел и на великого хана Гуюка, который готовился тогда воевать с Золотой Ордой и с подозрительностью смотрел на прибывавших с берегов Волги купцов.

Лишь богатыми подарками сумел успокоить монгольского хана русский купец. Правда, доходы от сбыта смоленских мехов превзошли все убытки, но пережитый в далекой Монголии страх, так и остался где-то в глубине души купца Ильи.

Объехал Илья Всемилович и города прежнего славного Хорезма. Несмотря на монгольское нашествие и многочисленные руины, жизнь там продолжалась, и рынки тамошних городов были достаточно богаты и оживлены. Кого здесь только не увидел предприимчивый купец: и желтолицых, одетых в яркие шелковые халаты китайцев, и стройных, горбоносых арабов с огромными тюрбанами на головах, и смуглых худеньких индусов в ослепительно белых одеяниях, и плосконосых, длиннолицых, с темно-коричневой кожей, сверкавших белизной зубов негров-арапов, и сколько еще других удивительных лицами и поведением чужеземцев!

Пушнины уже не было в то время у смоленского купца: вся ушла на подарки да на торговлю в Золотой Орде и далекой Монголии. Но вот кож было накуплено немало! Как оказалось, на рынках разгромленного Хорезма этот товар пользовался большим спросом. Отменный доход получил хитроумный купец на восточных базарах! Немало слитков серебра везли в повозках откормленные овсом кони. Сколько прекрасных украшений – колец, браслетов, бус – вез Илья Всемилович в свой родной Смоленск, предвкушая новый барыш!

И вот теперь сидел русский купец в повозке и в уме пересчитывал свои богатства.

– Забавно, а сколько же теперь стоит серебряная гривна в Смоленске? – думал он. – Всякое могло случиться за эти два года! Когда я уезжал, она стоила где-то семь с половиной…гривен кун…А гривна кун тогда равнялась…двум с половиной десяткам кун!

Вез купец и целый бочонок разной монеты – золотой и серебряной. Он, впрочем, не собирался использовать их как средства платежа. На Руси уже давно чеканные монеты не ходили. Конечно, иноземные золотые и серебряные деньги всегда находили сбыт. Но, в основном, их переливали в слитки или превращали в сырье для изготовления дорогих украшений – бус, монист, сережек…Серебряный дирхем – куна – уже давно стал редкостью на рынке, и простые покупатели расплачивались за товары либо мехами, добытыми на охоте или тоже через обмен, либо особой денежной единицей – морткой – кусочком шкурки белки или куницы, срезанной с мордочки зверька. Эта мортка и заменила по стоимости серебряную куну. Еще во время своей жизни и торговли в Киеве, Илья Всемилович почти не пользовался серебряными арабскими монетками, разве что раздавал их своим слугам в праздничные дни на пропой и хранил про запас. Впоследствии он перелил их в серебряные слитки – гривны – для оптовой торговли с другими купцами. Последние сто лет в торговых отношениях роль денег играли товары. Товары покупались или обменивались на другие товары, которые были нужны в той местности, куда собирался ехать купец. Ну, а всеобщим мерилом было серебро в виде серебряных слитков – гривен. В том случае, если товар, предлагаемый на обмен, был невыгоден, в ход и шли серебряные бруски-гривны.

Помимо драгоценных изделий, Илья Всемилович вез украшения из меди и бронзы для простонародья. Две большие телеги были нагружены тяжелыми рулонами всевозможных тканей – от индийской кисеи до персидских ковровых полос. Этот товар был ходок везде. Русский купец мог бы сбыть его еще на базарах Сарая-Бату, но решил все-таки довезти часть тканей до Смоленска. – Продам там повыгодней, – размышлял он про себя, – да вновь мехов накуплю. Да пущу их в оборот. Так я, пожалуй, догоню по богатству моего свояка, Ласко Удалыча!..

Солнечные лучи внезапно прорезали мрак ночного леса.

– Гаси огонь! – крикнул очнувшийся от полудремы купец Илья. – Смотрите, вот и красное солнышко восходит!

Расчет Ильи Всемиловича оказался верным. Прямо с зарей купеческий караван выехал из леса и оказался в большой речной долине.

– Вот он, Днепр-батюшка, – улыбнулся уставший от долгой верховой езды Ставр, – а вот он и наш Смоленск, – он показал рукой в сторону огромной серой массы, которая постепенно оживала, превращаясь в городскую стену, местами сложенную из огромных валунов и дикого камня, а местами – из больших дубовых колод. Вставая над рекой, солнце осветило большой город, засверкали чищеной медью маковки церквей и крыши богатых теремов.

– Так вот каков ваш Смулэнэ, – сказал подскакавший к купеческой повозке татарский сотник Цэнгэл. – Мне не довелось тут побывать во время зимнего похода Саин-хана на Залескую Орду. Велика милость могучего Саин-хана, далеко за пределы Золотого Ханства простирается его доброта! Он не стал сжигать этот город! Да благо, что ваш князь не стал упрямиться: превеликий выкуп заплатил!

– Это так, Цэнгэл-батур, – кивнул головой Илья Всемилович. – Милость государя спасла этот красивый город. Пусть же будет славный государь жив и здоров на долгие годы!

– А теперь готовьтесь к въезду в город! – буркнул Цэнгэл. – А не встретят ли нас копья и стрелы? Не будет ли между нами битвы?

– Я поеду вперед, а вы немного отстаньте, – посоветовал купец Илья. – Я подъеду к воротам и поговорю со стражей, а там уже подам вам знак, – он достал из-за пазухи большой красный платок. – Как только увидите, что я им машу, скачите к городским воротам. А пока остановитесь за пару сотен шагов от города и раскиньте шатры. Кто знает, сколько это займет времени!

Когда купеческий караван приблизился к городским воротам, в городе во всю мощь гудели колокола, названивая тревогу – набат. Вскоре над зубчатыми стенами заблестели железные шлемы – показались вооруженные до зубов окольчуженные воины.

Внезапно набат так же стих, как и ударил.

– Эй! Кто ты такой и зачем нарушил покой нашего города!? – раздался громкий, зычный окрик прямо со стены, примыкавшей к центральным воротам.

Илья поднял голову и увидел известного городского воеводу Остера Микуловича с тиуном Гораном Радковичем.

– Да это же я – купец Илья! – громко крикнул он. – Разве не видите?!

– Прошел целый год, как погиб тот купец в поганой Орде! – бросил Горан Радкович. – Иноземные купцы нам поведали. Так вот поганые и казнили Илью Всемилича за нашу праведную веру! А ты не Илья, но татарский лазутчик! Вон стоят их молодцы и шатры раскидывают! Пока их немного, но, видно, это передовые воины! Не боятся, гады: за ними несметная сила!

– Горан Радкович! Да что ты говоришь, опомнись? – возмутился Илья Всемилович. Он сорвал с головы большую кунью шапку и помахал ею в воздухе. – Неужели ты меня не узнал?!

– Воистину, Илья! – встрепенулся княжеский тиун. – Голос-то, поди, его, но вот каков он сам! Уехал крепким и молодым, а возвращается – седовласым стариком!

– Что ж, пришлось хлебнуть горюшка на чужбине! – крикнул Илья Всемилович. – Слава Господу, что ты признал меня, наконец, Горан Радкович! Я уж испугался: а как не пустишь в город!

– А что там за шатры и наездники? – громко спросил так, чтобы было слышно внизу, воевода Остер Микулович. – Похоже, что татары!

– То – посольство к нашему князю! – объяснил Илья. – Приехали заключать договор по ордынским делам. Царь Бату не хочет разрушать Смоленск, потому и прислал своих людей для мирных разговоров!

– Посольство! – вздохнули с облегчением оба княжеских вельможи. – Ну, тогда…

Заскрипели ворота, и купеческий поезд въехал в город.

– А как же татары, их же тоже надо впустить? – забеспокоился Илья, подходя к спустившимся со стены княжеским людям.

– Ну, будь здоров, Илья Всемилич! – раскрыл объятья Горан Радкович. Они троекратно поцеловались. Остер Микулович ограничился крепким рукопожатием.

– Погоди насчет татар, – сказал воевода. – Надо послать человека к нашему князю, подумать и поговорить. Сколько их?

– Два посла, толмач, сотня конных лучников с воеводой и два десятка слуг или рабов: они готовили пищу во время похода. Вот и все! – насчитал купец Илья.

– Значит, не будет и полтораста! – кивнул головой тиун Горан. – Их разместить не составит труда. Но вот люди с оружием нам нежелательны!

– Тогда мы их поместим по два или три человека в разных домах и предупредим, чтобы не озорничали. А они строго соблюдают порядок! – подмигнул купец Илья. – Я поговорил с их воеводой, Цэнгэлом…Он пообещал вести себя смирно и не чинить городу обид. А самих послов и воеводу я размещу на своем подворье!

В это время вернулся посланный к князю дружинник.

– Купца Илью до князя! – крикнул он. – Приказал: прямо к нему!

– Ну, езжай, Илья Всемилич, поговори со светлейшим, – буркнул Остер Микулович. – А там сделаем все так, как прикажет князь!

– Эй, Ставр, – распорядился Илья. – Идите же домой! Успокой Василису и детей. Скажите, что я скоро буду! Только не выгружайте товары: подождите меня. Да смотрите, чтобы ничего не пропало!

Великий смоленский князь Всеволод Мстиславович принял купца Илью в своей самой светлой комнате, сидя в большом дубовом кресле – на «столе». Илья Всемилович быстро проследовал за княжеским слугой в теремные покои, прошел по длинной ковровой дорожке прямо к княжескому трону и низко поклонился.

– Так вот ты какой, купец Илья, – пробасил князь Всеволод. – Я много о тебе наслышан, но вот видеть тебя не удавалось!

Илья Всемилович поднял голову. Перед ним сидел одетый в богатую княжескую мантию из красного бархата величественный седой старик. На голове князя возвышалась подбитая мехом черной куницы большая шапка, верх которой из красного атласа поблескивал от солнечных лучей, падавших из большого теремного оконца.

– Как же он похож на покойного князя Михаила, – подумал Илья. – Вот только лицо у него более круглое, а рот – немного меньше.

– Великий князь! – громко сказал он. – Я объехал едва ли не весь белый свет, побывал во многих землях: в Золотом Ханстве, в Монгольском Ханстве…Много видел чудес, богатств, разных по виду людей…

– Ладно, мы еще поговорим о твоих странствиях, но сначала скажи мне: зачем здесь татары?

Купец подробно повторил все то, что он рассказал княжеским придворным.

– М-да, – пробормотал князь, напрягая свои лучистые голубые глаза и размышляя вслух, – а не натворят ли эти татары бед в нашем городе? Не захватят ли они наш город, как бы голыми руками? Что ты об этом думаешь?

– Нет, великий князь. Такое невозможно. Их совсем мало. Кроме того, они умеют себя вести как должно. Могу за каждого поручиться!

– Ты уверен, что не будет смуты?

– Уверен, великий князь!

– Ну, что ж, Илья…Всемилич, ладно, будь по-твоему! Езжай тогда к ним и передай мою волю. Я разрешаю им поселиться в городе. Но порознь и в разных концах! Я сам уговорю по этому делу владыку и скажу слугам, что надо делать. – Эй, Перебор! – хлопнул он в ладоши. Здоровенный верзила в мгновение ока склонился перед князем. – Скачи к городским воротам и скажи там Остеру, чтобы он впустил татар и позаботился об их размещении! А ты, купец, – князь склонил голову в сторону Ильи Всемиловича, – как только поселите татар, иди к себе домой и хорошо отдохни. А в один из дней я пришлю за тобой: расскажешь мне о своих чудесных странствиях. Понял?

– Понимаю, великий князь, так все и сделаю!

– Ну, иди с Господом! – кивнул головой Всеволод Мстиславович.

Дома Илью Всемиловича ждали все. Но у самых ворот стояла, плача навзрыд, его любимая Василиса.

– Батюшка, Ильюшенька, – воскликнула она, видя приближавшегося супруга, – муженек мой бедный! Ой, ой, ой, что же с тобой стало?! Как ты постарел и поседел, мой славный, родной, бедненький!

– Ничего, матушка, – бормотал в ее объятиях пустивший слезу купец, – помолодею под твоими ласками! Не бойся, не такой я старый, как кажется: просто устал с дальней дороги!

– Ну, а теперь, дорогой наш гость, – пропела уже другим голосом Василиса. – Хотя, о, Господи, ты же не гость нам, но господин и хозяин! Войди же, войди в свой родной дом! Бегите же, дети, целуйте своего батюшку!

Ночью, лежа в постели и обнимая супругу, Илья долго рассказывал ей о своих странствиях по далеким краям. Тайно, попросив произнести страшную клятву, рассказал о том, как побывал у татарского царя Бату, как упросил отдать князю Борису Ростовскому прах его деда Михаила и боярина Федора.

– Я подарил великому царю серебряного селезня, ну, того, из немецких земель, помнишь, Василисушка, что крякал и пыхтел, когда водица в нем закипала? Уж больно дивился татарский царь заморской штуковине, смеялись его женушка и сынок Сартак. Я сумел тогда упросить татарского государя не позорить прах убитого князя Михаила, а отсеченную голову несчастного отдать его внуку, молодому князю Борису…Вот и помог тот подарок! А до того головушка нашего князя-мученика торчала на колу перед юртой Болху-Тучигэна. И серые вороны повыклевали ему очи!

– О, Господи, – перекрестилась Василиса. – За что его так наш Болху?! Какой смертный ужас! Никогда бы на Болху не подумала…

– Ну, это – долгая повесть. Я расскажу тебе ее, матушка, потом. Тут замешана кровная месть…Да там еще одна беда приключилась! Страшный срам!

– Что такое? Кого там опозорили? – вздрогнула Василиса.

– Эх, матушка, то – ужасная тайна, леденящая душу, не хотелось бы тебе это говорить!

– Ну, уж говори, Ильюшенька, ничего от меня не скрывай! – заволновалась любопытная Василиса.

– Ну, ладно, слушай, но только знай: никому – ни гу-гу! Дело идет о чести матери брянского князя Романа!

– Клянусь, батюшка, хранить эту тайну до самой могилы!

– Так вот. Когда я прибыл из Монгольского Царства назад в Золотое Царство на второй год своего странствия, Болху-Тучигэн рассказал мне, что в Орду приезжали младший брат нашего безвинно убитого князя Михаила, – он перекрестился, – князь Андрей Всеволодыч и вдова Михаила Всеволодыча, княгиня Агафья. Князь Андрей просил у царя грамоту на великое черниговское княжение, а княгиня – того же для своего сына Романа. Князь Андрей вел себя скромно, боязливо: падал ниц перед великим царем, целовал следы его ног и подарил государю целую гору серебра. Княгиня же Агафья была гордой и недоступной…А царю лишь слегка поклонилась, как равному…Говорила с достоинством и не дарила подарков. Ну, вот царь и решил, чтобы ярлык на великое черниговское княжение получил смиренный князь Андрей…А вот с Агафьей государь поступил жестоко…

– Что, убил или снасильничал?! – вскричала Василиса.

– Нет, сам царь ей ничего не сделал, – пробормотал Илья. – Он приказал поступить по татарскому обычаю и отдать княгиню Агафью в супруги князю Андрею!

– Так ведь князь Андрей женат! – возмутилась Василиса. – А по нашему обычаю, двоеженство – великий грех!

– Это так, – кивнул головой Илья, – но у татар все по-другому…Вот и потребовал великий царь, чтобы князь Андрей до конца исполнил его волю. Надо сказать, что Андрей Всеволодыч очень не хотел это делать: он падал в ноги государю, катался со слезами в пыли у царских ног, умоляя отменить богохульство. Но это только раззадорило государя. И вот он, смеясь, повелел в своем присутствии и на глазах всех придворных, насильно совокупить князя Андрея с надменной княгиней!

– Насильно! – вскричала Василиса. – Да как же это можно?!

– Да очень просто. Царские слуги сорвали с несчастных одежду, а когда те остались нагишом, князя Андрея повалили на княгиню!

– И князь сумел справиться? – пробормотала Василиса.

– Сумел! И еще как! – прошептал Илья Всемилович. – Наш Болху очень хвалил его за это! Он сказал, что князь показал себя настоящим мужем и что прочие татары, стоявшие там, ему позавидовали!

– О, Господи! – перекрестилась Василиса. – Чего только на свете не бывает! Выходит, что не только мы, простые люди, страдаем и унижаемся! Князьям еще хуже!

 

ГЛАВА 6

КНЯЖЕСКИЕ БУДНИ

На огромной поляне, расположенной в двух верстах от города невдалеке от проезжей дороги, собрались все лучшие воины князя Романа Михайловича.

Блистали начищенные по такому случаю железные шлемы, серые кольчуги княжеских дружинников четко выделялись на фоне желтой, поблекшей от яркого августовского солнца травы.

Лето 1249 года выдалось засушливым и жарким. Это, правда, не сказалось на урожае: русские люди умели работать на земле!

Все окрестности Брянска были превращены в хлебные поля, засеяны рожью, побеги которой довольно быстро поднялись под майскими дождями и, несмотря на жару, уверенно колосились, наливаясь золотистым, тучным зерном.

Особенно преуспели брянские огородники. У каждой избы горожанина в изобилии произрастали всевозможные овощи, горох и крупные питательные хазарские бобы. Любили брянцы и тыкву, огромные плоды которой золотыми шарами раскинулись по берегам Десны.

Процветал и купеческий городок-базар, тянувшийся сразу же за прибрежными огородами длинной лентой вдоль княжеской дороги. Торговые ряды подходили вплотную к переправе через Десну, сооруженной в свое время по приказу Ефима Добрыневича при отправке брянского ополчения на помощь Киеву. Теперь переправа превратилась в большой бревенчатый мост, по которому весь светлый день сновали купеческие повозки.

Здесь у моста сосредоточился центр городского рынка: стояли большие бревенчатые, напоминавшие терема знати, торговые дома со складами и торговыми рядами. С раннего утра тут уже толпился городской люд. Базар обслуживал горожан с восхода солнца до заката. А вот когда солнце садилось, купцы запирали свои лавки и торговые избы, окруженные заборами, и выпускали внутрь оград свирепых сторожевых псов, лай которых по ночам слышался за несколько верст от города.

В день, когда князь решил провести смотр своей дружины, было особенно душно. Базарных посетителей было немного. За прилавками стояли молодые приказчики или нанятые богатыми купцами помощники. Сами купцы в такую жару предпочли домашний отдых и, закрыв окна ставнями, прятались от перегрева на своих мягких лежанках.

– Говорят, что князь-батюшка выехал по утру со своими воинами на луга, – пробормотал молоденький приказчик Солова, зевая и выплевывая залетевшую ему в рот большую навозную муху.

– А все потому, что приехал севский воевода Милорад, – буркнул его сосед Житоед, мелкий торговец, недавно прибывший в Брянск из разоренного татарами Рыльска. Не успел он прожить и года на новом месте, как уже знал все, что только можно было знать как в городе, так и далеко за его пределами.

– Да, далеко пошел Милорад, – покачал головой Солова. – Поговаривают, что он из простых мужиков. Вот понравился тиуну Ефиму Добрыничу, так тот его и возвысил…

– А чего бы тебе не пойти к тиуну на подворье да не попроситься к нему в дружину? Вон, какой молодец, пуды ворочаешь! Забыл, как с неделю назад сам тиун объезжал наши торговые ряды и звал к себе крепких мужиков? Что ж ты не пошел в его дружину? Вот и продвинулся бы на княжеской службе! – возразил Житоед.

– Не-е-т, – пробасил молодой приказчик, – то не для меня! Какой из меня ратник? Если надо что поднять – пожалуйста! Да торговать могу…Купец-батюшка, Сила Тетерич, премного мной доволен! Даже рад, как говорит! Я вот давеча с полгривны кун одними только кожами наторговал! Но боевые труды не по мне…Вон, смотри, в какую жарищу они маются! Гоняет их, поди, князь батюшка взад-вперед, трясет и в хвост и в гриву! Не захочешь такого княжеского жалованья!

– Это так! – закивали головами соседние торговцы, отошедшие от своих рядов ввиду отсутствия покупателей и включившиеся в общую говорильню. – Больно тяжела княжеская служба!

А в это время на Соловьиной поляне князь, выстроив в два ряда свою дружину, объезжал ее на коне, осматривая выправку своих воинов. Наконец, он, сопровождаемый тиуном Ефимом, огнищанином Ермилой и севским воеводой Милорадом, которые прочно сидели в седлах своих сытых гнедых коней, обогнув с тыла воинство, выехал прямо перед дружинниками на середину поляны.

Молодая, сероватая, в яблоках, лошадь князя горячилась, покусывала удила и, казалось, рвалась вперед. Князь Роман похлопал рукой свою лошадь по холке, поднял голову и оглядел стоявших перед ним дружинников.

– Доброе ты привел пополнение, Ефим Добрынич! – улыбнулся он, завершив осмотр. – Все воины, как на подбор: рослые, плечистые! Славно!

– Благодари Ермилу, княже, – покраснел от удовольствия Ефим. – Это он подыскивал тебе воинов! Хоть я и воевода, но Ермила, порой, мне очень помогает в этом деле. И, как видишь, преуспел!

– Ладно, Добрынич, не хвали меня, а то перехвалишь! – буркнул Ермила. – Мы с тобой вместе собирали молодое воинство! Ты же помог мне подбирать детей для дружины княжича Михаила? Почему бы и мне не помочь тебе в том, что я знаю? Не надо большого ума, чтобы договориться с простонародьем! А вот, попробуй, договорись с детьми! Это только кажется, что наши дети покорны и спокойны…Закон-де соблюдают и батюшку во всем слушают…Ан нет! Слово словом, но не так уж просто найти общий язык с ребятней! Да еще, чтобы слушались!

– Ладно, Ермила, – встрепенулся князь. – А как там идут дела у моего сына Михаила? Собрали ему дружину? Пора: вот уже год как он перешел в отроки!

– Все в порядке, княже, – кивнул головой огнищанин Ермила. – Все должное мы сделали! Набрали княжичу всю дружину, как ты сказал: целую сотню добрых молодцев. С великим трудом подыскали княжичу ровесников. Всего наслушались – и брани, и плача от их матерей! Так им не хотелось, чтобы их дети шли на твою службу! Приходилось и к строгости прибегать. Благо, что Ефим Добрынич нашел хорошего дядьку наследнику – Дарко Веселиныча! Тот всех разом взял в оборот! Быстро навел порядок!

– А кем же вы восполнили нехватку отроков? – удивился князь. – Ведь десятка два ребят не хватало?

– Ну, пришлось и своих детей пристроить! – пробормотал Ермила. – Я сам привел двух своих сыновей – Милку и Велича. Правда, они намного старше княжича. Лет так…на десять…Ну, а что поделать? Зато научены мной стрелять, владеют и мечом и копьем!

– А я прибавил своего сына Добра! – кивнул головой Ефим Добрыневич. – И прочие дружинники привели своих сыновей. Вон, к примеру, Милорад. Он отдал своих Славку и Любима. А это тоже прибавка!

– Братец ты мой, да им же два десятка лет! Они уже годны для нашей зрелой дружины! Их бы сюда, к моему воинству! – возразил князь Роман. – Что будет толку, если такие молодые будут служить вместе со зрелыми? Не случится ли беда?

– Нет, княже, никакой беды не будет! – уверенно сказал Ефим Добрыневич. – Старшие всегда помогут младшим стать умелыми воинами под присмотром истинных мужей! А там, со временем, и переведем зрелых дружинников под твою руку, княже…Скоро найдем помоложе напарников для княжича!

– Ну, добро, – улыбнулся Роман Михайлович. – Думаю, что вы все правильно сделали, не так ли?

– Понадеемся на Господа, княже! – ответствовал Ефим Добрыневич. – Будет Божье благословение, и все придет в порядок!

– На Господа надейся, а сам не плошай! – буркнул севский воевода Милорад. – Пусть попы говорят о Господе, а наше дело – крепить ратную силу! Благодаря нашей силе, мы так отличились тогда в Литве…

– Да, Милорад, ты хорошо повоевал в прошлом году! Это была настоящая помощь моему родственнику, князю Васильку! – перебил его князь Роман. – Вы славно сражались в Литве! Сколько же вы разбили ятвяжских князей?

– Ох, много, княже, – улыбнулся Милорад. – Только одних мертвых княжеских тел насчитали до сорока! Мой севский полк, вернее, твой, княже, отчаянно бился под Дрогичином! Ни один севчанин не отступил! А ехали все вместе с ополчением…Я хорошо подготовил своих мужичков накануне похода…Научил их, к слову сказать, стрелять из луков по-татарски…Надо многому у поганых поучиться! Хоть и говорят, что-де поганые татары – дикие и глупые – однако я скажу, что они побеждают нас умением! Народ этот разумный, опережающий нас в ратном деле! Вот стали мы стрелять по их умению и побили в лучном сражении несметное множество ятвягов! А когда сошлись на копья и мечи, так они враз показали нам свои спины, потеряв от наших стрел своих лучших воинов!

– Благодарю тебя, Милорад, за богатые дары и за славу моему воинству! – хлопнул его по плечу князь Роман. – Вижу, что не зря Ефим Добрынич назначил тебя воеводой! Сегодня же и отпразднуем эту радость в моем охотничьем тереме!

– Рад был исполнить твою волю, княже! – склонил голову севский воевода. – Да твоих людей уберечь! Знаешь, княже, что мы там, в Литве, потеряли убитыми…только два десятка воинов, а раненых – уже давно поставили в строй. Так что назад, в Севск, вернулись почти все воины: около шести сотен!

– Вот поэтому князь Василько Романыч прислал ко мне своего посла с глубокой благодарностью за твою службу! – весело молвил брянский князь. – Право, жаль, что мне самому не довелось побывать на той войне, но все еще впереди! Скажи-ка, Милорад, – князь с усмешкой вгляделся в лицо своего севского воеводы, – а как ты относишься теперь к Ефиму Добрыничу, не в обиде на него?

– Мы как были друзьями, так ими и остались, – промолвил понявший княжеский намек Милорад. – Воевода Ефим – близкий мне человек, великий воин и заступник! В тяжелое для моей семьи время он взял меня с супругой и детьми на прокормление! Ну, и что, если ему полюбилась моя Мирина? Я не ревнив! Поговорил тогда с Мириной, люб ли ей Ефим Добрынич?…Ну, она призналась, что люб…Так пусть себе спокойно живут! Я ни словом не обмолвился о грехе, когда сюда приехал. Обнял супругу и детей. Но в их дела вмешиваться не стану! Скоро вернусь назад, в Севск, если будет на то твоя воля, княже. Там у меня новая семья. Но я не отказываюсь и от своих первых детей. Вот, благословил их на службу верой и правдой твоему сыну!

– Хвала тебе, Милорад! – сказал с улыбкой князь. – Ты – истинный воин и верный товарищ! Разве станет кто разрушать молодецкую дружбу из-за какой-то там женки? Ну, а теперь займемся-ка учением! Покажи моим дружинникам и ополченцам, как нужно вести лучную стрельбу! Проведем за три дня учебные бои. Проверим ратное умение наших воинов!

Князь окинул веселым взором стоявших перед ним воинов. Многие раскраснелись от жары и страдали под тяжестью доспехов.

– Что, братцы, жарко? – вопросил князь. – Истомились?

– Лихо, князь батюшка! – крикнул из заднего ряда молоденький новобранец. Старые дружинники неодобрительно загудели, осуждая выскочку.

– Да, их можно понять, – подумал брянский князь. – Я и сам страдаю от жары, хотя одет только в одну бархатную мантию…А каково им тогда? – Он снял с головы свою, подбитую мехом куницы, летнюю шапочку и вытер ею испарину с лица. – А ну-ка, сбрасывайте с себя доспехи! – громко приказал он. – Займемся пока лучной стрельбой! Тяжесть эта не нужна!

Дружинники не заставили себя долго ждать. Они тут же посбрасывали с себя кольчуги, панцири и шлемы. Около каждого воина сложилась целая куча из доспехов, к которым сразу же подбежали стоявшие в отдалении слуги дружинников. Шагах в ста от воинов другие слуги охраняли лошадиный табун, ожидая, когда княжеским воинам понадобятся кони.

– Так, первая сотня пойдет с Милорадом Берегинычем! – скомандовал князь. – Вторая – с Ефимом Добрыничем, а третья – с Ермилой Милешичем! Хватит нам три сотни лучников, Ефим Добрынич?

– Хватит, княже, – закивал головой княжеский тиун, – но пусть и другие сотни не пустозвонят! Все должны видеть, как идет лучная стрельба!

– Ну, с Господом! – крикнул князь. – Давай, Ефим, разворачивай воев!

Вечером в охотничьем домике князь отдыхал после успешно проведенного учения.

Большие восковые свечи бросали яркие блики на стены трапезной комнаты и длинный пиршественный стол, уставленный блюдами со всевозможными яствами, за которым сидели на скамьях лучшие дружинники и княжеские приближенные. Отец Игнатий восседал по правую руку от Романа Михайловича, а по левую – Ефим Добрыневич.

– Ну-ка, Аринушка, подай-ка сюда братину хмельной браги! – распорядился брянский князь. – Начнем тогда наш славный пир!

Красавица Арина бойко подскочила к столу и протянула князю большую серебряную чашу. Тот перекрестился, взял обеими руками братину, отпил из нее изрядную долю медового напитка и передал отцу Игнатию. И пошла строго по старшинству серебряная чаша по кругу!

– Ну, как тебе бражка от моей славной ключницы Аринушки? – обратился князь Роман, после того как откушал лебяжьей грудинки, к священнику.

– Очень ладная, княже, – улыбнулся отец Игнатий. – Напиток настолько вкусен, насколько хороша твоя ключница! Умеешь ты, княже, не только подбирать достойных воинов, но и красных девиц!

– Благодарю на добром слове, отец Игнатий! – молвил на это князь Роман. – Повезло мне и в людях, и в душевном покое: тишь и благодать! И еще благодарю тебя, отец, за твое благословение моей дочери Агафьюшки. Ты как бы снял проклятье с моего рода! Видишь, и еще одна дочь у меня родилась, окрещенная тобой Оленька…Как ты думаешь, переживет она свое младенчество?

– Станет эта твоя дочь, княже, красой твоего терема, – улыбнулся священник. – Быть ей, как и Агафье, счастливой и прославленной в княжеском роде! Я думаю, что ты выдашь ее замуж за достойного князя: она в девицах не засидится!

– А как мой сын Олег? Ты не забыл, святой отец, приставить к нему праведного монаха?

– Не забыл, княже, – покачал головой отец Игнатий. – Я не забываю своих обещаний! Пока еще рано приобщать княжича Олега к духовности. Пусть подрастет. Об этом я говорил с братом Серапионом…Он уже не раз посещал княжича, беседовал с ним, обдумывал будущую работу…

– Ну, и как? – насторожился князь. – Что же увидел тот монах Серапион в моем сыне?

– Трудно сказать сейчас, – задумчиво промолвил священник. – Брат Серапион много говорил о твоем сыне Олеге. О его душевной кротости и тяге княжича к книгам. Боюсь пророчить, но княжич Олег больше склонен к душевной доброте, чем к ратному делу…

– Это все княгиня, – помрачнел князь Роман. – Олег – ее любимец! Все мамки да ласки…Она сделает из моего сына не князя, но красную девицу…

– Ну, этому делу мы поможем, – сказал отец Игнатий. – Княжич Олег не будет пустым ласкателем и славословом! Мы ему дадим в друзья и книжную науку и ратное дело…Но ратные подвиги – не мое поле. Пусть дядьки обучают его этому! Разве не так, Ефим?

– Верно, святой отец, – кивнул головой Ефим Добрыневич. – Обучай его грамоте и вере в Господа, а ратному делу мы его сами научим!

До глубокой ночи просидел князь со своими людьми за пиршественным столом. Обсудили прошедшие события в уделе и соседних русских княжествах.

– Как сообщают наши верные люди, – промолвил отец Игнатий, – плохи дела в суздальской земле! После смерти великого князя Ярослава Всеволодыча, царствие ему небесное, в поганом Ханстве, где его отравили, в его уделе началась великая смута! Сперва братья Всеволодичи между собой не ладили, а теперь – сыновья покойного князя Ярослава ссорятся. Как известно, князь Святослав, брат Ярослава Всеволодыча, получил по наследству Владимир, столицу суздальской земли. Но это не понравилось детям Ярослава! Князь Александр Ярославич и его брат Андрей потребовали Владимир себе. Они долго между собой спорили, дело едва не дошло до войны! А тем временем их младший брат Михаил, сидевший ранее в городке Москве, неожиданно вошел во Владимир и изгнал оттуда своего дядю Святослава Всеволодыча, объявив себя великим князем! Хоть он был и младшим сыном князя Ярослава, но уж больно смел, отважен! Да и к рати он был с детства приучен, за что его звали Храбрым. Но он долго не усидел на владимиро-суздальском столе. Молодого князя подвела горячность! Он пошел в поход на литовцев, но взял с собой лишь немного воинов. Вот он и погиб в одной случайной стычке с врагами. Его тело лежало на поле брани у реки Протвы непогребенным и неоскверненным, потому как литовцы не знали, что с ними сражался с такой малой силой русский князь, и бежали, опасаясь подхода большого войска. Слава Богу, что об этом узнал суздальский епископ Кирилл и, спасая княжескую честь, приказал привезти тело убитого во Владимир, чтобы похоронить в соборной церкви…Наступила пора вернуть великокняжеский стол Святославу Всеволодычу, но против этого восстали его племянники Александр и Андрей!

– Чего же не хватает князю Александру? – возмутился Роман Михайлович. – Он ведь владеет Великим Новгородом! Чем ему не удел? Я, конечно, знаю, что новгородцы – люди вольные и князь у них больше как военачальник…Но вот и мой брат, Мстислав Карачевский, похоже, в таком же положении, если не хуже, пребывает! Опутан вятичскими боярами по рукам и ногам! А вот не бунтует и умело с ними ладит! И не просит ни у кого помощи! А тут аж до Орды едут! Нашли заступников!

– Это – позор, княже, – молвил отец Игнатий, – что новгородский князь Александр и его брат Андрей устремились в Орду! От этого на их земле только смута одна будет…А татарам не покой на Руси нужен, но лишь неурядицы. Вот и поощряют они все склоки между русскими князьями-родственниками!

– Еще их батюшка, Ярослав Всеволодыч положил начало смутам, – угрюмо пробормотал князь Роман. – Он первым признал власть ордынского хана над нами и отправился к нему на поклон…А вот теперь и его сыновья! Князь Ярослав когда-то не прислушался к моим словам, как и мой батюшка, чтобы объединиться против поганых! Ярослав Всеволодыч, как оказалось, предпочел дружбе с моим батюшкой татарское ярмо!

– Князь Михаил Всеволодыч был праведник! – сурово молвил священник. – Пусть не помирился он с князем Ярославом, но и не склонил своей головы перед поганым Батыем! Предпочел умереть, чем служить антихристу!

– Видно, что князья Александр и Андрей готовы на все, ради власти в уделе! – сказал, опершись головой на руку, князь Роман. – Ну, и пусть! Мы с ними не связаны…Увидим, что будет дальше и до чего их доведут нынешние покровители!

– Пока Орда в силе, татары будут хозяевами всей Руси! – склонил голову отец Игнатий. – Вот почему я тогда благословил твоего дядю князя Андрея на великое черниговское княжение…Теперь у него почти те же беды, что и у суздальских князей!

– Да, это так, – кивнул головой Роман Брянский. – Очень трудно удержаться, чтобы не попасть в ордынское холопство! Но надо вовремя собирать дань, чтобы дядя Андрей не нажаловался в Орду…Эй, Ермила! – крикнул он. – Ты случаем не забыл послать в Чернигов меховую дань?! Я как-то упустил это, занимаясь своими делами!

– Все сделано, княже! – ответствовал Ермила. – За это не беспокойся. Собрали пушную рухлядь еще в зимнюю охоту! Мы отослали в Чернигов десяток тысяч беличьих шкурок и пять тысяч куньих. Да сотни две бобров добавили. Но больше не смогли. Хоть и любит князь Андрей бобра, но этих зверей не так уж много.

– Неужели весь доход туда отослали? – вопросил князь Роман. – Осталось ли что в моей казне?

– Не таков твой слуга, княже, – усмехнулся Ермила, – чтобы всю твою казну раздаривать! Те меха не составили и десятины от твоей казны! У нас все хорошо поставлено: зверья хоть отбавляй! Каждое лето я обновляю меховую рухлядь, старые шкурки продаю купцам за серебряные гривны, а новые – храню в избе-кладовой!

– Похвала тебе за это, Ермила! – весело сказал князь. – Ты хорошо справляешься с моими домашними делами! Много ли сейчас у меня серебра?

– Десятка два бочек, княже! – гордо, оглядевшись по сторонам, промолвил Ермила. – За это серебро можно и грамоту у царя выкупить! Хоть на суздальское княжение!

– Господи, сохрани! – выкрикнул отец Игнатий. – Не ввязывайтесь в суздальские дела, проклятые Господом! Берегите богатства на тяжелый день! Наступит время, и русское серебро послужит не лютому врагу, но родной земле!

Так и остался в эту ночь князь Роман Михайлович в своем охотничьем домике. Лежа в объятиях Арины, он чувствовал себя сильным, уверенным властелином, обладавшим и несметными богатствами, и любимой женщиной, без которой уже не мог прожить ни одного дня.

В то же время княгиня Анна все никак не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок на своей просторной, лебяжьего пуха, перине.

– Что-то мой муженек все реже разделяет со мной ложе, – думала она. – Все у него там какие-то дела…Известно, что он – князь – и ему надо думать об уделе. Однако, что Господь наш не делает, все к лучшему! Стареем, страсти утихают! Да детей столько наплодили, что пора бы успокоиться… – И, придя к такому выводу, еще молодая и красивая женщина почувствовала облегчение от тяжелых дум. – А если найдет себе зазнобу, так мне хоть замена будет от телесного греха! – решила княгиня Анна и сразу же забылась долгим, здоровым сном.

 

ГЛАВА 7

ГОСТЬ ОРДЫНСКОГО ЦАРЯ

– Ну, что, рассказывай, Олхой-мэргэн, – промолвил, прищурившись, Болху-Тучигэн, – как там, в Смулэнэ, прошли переговоры?

Рослый широкоплечий татарин низко поклонился. Маленькие, узкие, как щели, глазки, блеснули, отразив пламя очага в юрте ханского вельможи. Старший посланник некоторое время почтительно молчал, присев на скамью напротив лакированного китайского столика, за которым пребывал Болху. Рядом стоял в почтительном молчании второй посол Лэгути, тоже прибывший из Смоленска, и ждал указаний всесильного чиновника.

Несмотря на то, что наиболее важные должности при Бату-хане занимали его брат Берке, объявленный бекляре-беком – князем князей, и наследник Сартак-оглан, владевший центральным уделом Золотого Царства, Болху-Тучигэн, фактический глава ханской канцелярии, продолжал вершить все тайные дела в государстве.

По указанию Бату-хана его верный министр только что составил списки будущих даругов – сборщиков податей, которые должны были сменить старых, засидевшихся в уделах, ханских сановников. В последнее время сам Саин-хан-Бату испытывал нехватку денежных средств и поэтому требовал добросовестного взимания налогов с покоренных народов. Прежние сборщики казенных денег не удовлетворяли татарского повелителя. Засевши в отдаленных городах, они вели свою собственную политику, порой, даже не считаясь с Сараем. Из года в год доходы ханской казны не только не возрастали, но даже уменьшались. Даруги объясняли это рядом чрезвычайных обстоятельств: то суровыми природными явлениями, препятствовавшими сбору полноценных урожаев, то мором, обрушившимся на их земли и унесшим жизни подъяремного люда…

Уже не раз по распоряжению Бату-хана Болху отправлял проверки в Ургенч и Азак, и все они подтверждали лишь одно – нечестность ханских сборщиков! Доходило до того, что большая часть товаров и серебра оседала в кожаных мешках государственных чиновников. И до каких только ухищрений не доходили даруги, вымогая у побежденного татарами населения всевозможные бакшиши – взятки!

Борьбе с этим злом и посвятил последние годы своей жизни Болху-Тучигэн. На сей раз он назначил сборщиками податей всех самых преданных хану и честных монголов, прошедших специальное обучение при ханской канцелярии. Большинство из них отличились на военной службе. В выборе даругов Болху руководствовался только их заслугами и способностями. Знатность рассматривалась им как порок. Умудренный горьким опытом прежних лет, Болху больше не включал в списки лиц, отвечавших за налоги, родовую монгольскую знать: ее представители не считались ни с кем, кроме главы молодого государства, да и его умело обманывали. В случае же обнаружения их вины, основным наказанием была лишь замена одного сановника другим, что только ненадолго улучшало сложное финансовое положение. А за последние годы расходы ханской казны чрезвычайно возросли. Только в 1248 году, когда Бату-хан двинул свои войска навстречу великому хану Монголии Гуюку, казна не досчиталась больше ста мешков серебряных слитков! А когда неожиданно умер Гуюк-хан, и великая битва так и не состоялась, понадобились новые деньги для подкупа монгольской знати к предстоявшему в следующем, 1251 году, курултаю, на котором Бату-хан рассчитывал быть избранным великим ханом всей чингизовой империи! Но чтобы добыть для этого деньги, нужно было премного потрудиться! Неожиданно обрадовали русские. Даже непокоренные во время первых набегов русские уделы не воспротивились татарским требованиям. И Смоленск, и Великий Новгород стали своевременно присылать богатые дары мехами и серебром. Конечно, хитрые русские вовсе не собирались отдавать все свои богатства, однако и то, что они доставляли в Орду, было весомой прибавкой к нужным накоплениям. Неразоренные русские земли присылали даже больше даров, чем Суздальское и Черниговское княжества. – Видимо, коназы урусы утаивают меховую дань для своей казны, – думал Болху-Тучигэн, – а нам лишь присылают малую толику? Ведь были же об этом доносы! Не могли же столь густые леса урусов так скоро истощиться пушным зверем? Тут что-то не то! Надо подготовить доклад государю…

– Послушай, Болху-сайд, – заговорил, наконец, старший смоленский посланник, прервав мысли всесильного министра. – Гэлэб, сын Рэстислэвэ, новый коназ Смулэнэ, полностью согласился с мудрым повелением великого государя! Он оправдывает полученный от государя ярлык! Теперь Гэлэб обязуется привозить в Орду почти восемьдесят тысяч пушных шкурок! Или больше полутораста фунтов серебра! По их мере, это – четыре сотни гривен!

– Теперь я вижу, – покачал головой Болху, – что коназ Сэвэлод, умерший в прошлом году, обманывал нас! Платил вполовину меньше! А может, и новый коназ тоже хитрит? Как ты думаешь, Лэгути-сэцэн?

– Нет, Болху-сайд! – замахал руками стоявший перед ним молодой толстяк. – Все там проверено и люди подсчитаны. Мы обошли все городские дворы. Нам тогда хорошо помог твой знакомец, урус-купец Иля. Он не раз ходил к важным людям Смулэнэ – их князю и главному попу – уговаривая их проявить щедрость!

– Иля? – вопросительно пробормотал Болху и улыбнулся. Его темно-карие, почти черные, глаза осветились каким-то теплым внутренним огоньком, и лицо ханского сановника в мгновение подобрело.

– Ну, если Иля вам помог, – сказал он весело, – тогда я понимаю, какую большую пользу вы принесли казне государя! Садись, Лэгути-сэцэн, – указал министр на скамью, – рядом со своим начальником, побеседуем.

Младший посланник немедленно присоединился к старшему. Сидя рядом, послы обменялись радостными взглядами.

– Вы будете награждены за удачную поездку и радостную весть! – продолжал Болху. – Я доложу великому государю о вашем усердии!

– Да восславится на века твое имя! – пробормотал с улыбкой Олхой-мэргэн.

– Да падут на твою голову счастье, здоровье и богатство! – воскликнул младший посол.

– Скажите, а что вы думаете о дани из Черныгы? – неожиданно спросил Болху. – Тогда, в прошлом году, коназ Андрэ прислал только тридцать тысяч пушных шкурок. Это почти в три раза меньше, чем из Смулэнэ! Не хитрит ли тот урус?

– Все может быть, великий светоч знаний, – ответил, не задумываясь, Олхой, – но государь поверил коназу и дал ему ярлык! А мне совсем не понравился тот Андрэ! Хитрый, льстивый. Однако же, умеет справляться с женками! Это говорит в его пользу! Сильный человек всегда больше прав, чем жалкий слабак!

– Это так, Болху-сайд, – поддакнул Лэгути. – Все мы видели его несомненные достоинства! А там еще…хитрость и лесть…Кто знает? Надо же славить государя! Так установили Великое Небо и Темная Земля! Если он сумел угодить нашему могучему повелителю, то, я думаю, ему можно верить…

– Пожалуй, вы правы, – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Удел коназа Андрэ сильно пострадал от нашего похода. Большие города сгорели. Погибли или разбежались люди. Зверя там, конечно, в лесах не убавилось, но, чтобы его ловить, нужны люди, а их немного…Перепись показала, что нет даже…тридцати тысяч человек мужского пола. А число людей подсчитано правильно…Ладно, доложу об этом государю, когда он призовет меня на свой совет! Вот только что к нам прибыл новый данник государя – коназ Галича Дэнилэ. Государь хотел принять его в тронной юрте, чтобы все придворные увидели этого гордого уруса. Он последний из урусов, кто не повиновался воле нашего повелителя! Но вот не устоял перед великой силой! Это славный Бурундай напугал уруса-медведя! Теперь увидим, какой на самом деле коназ Дэнилэ! Если он покорится и станет ханским данником, то мы, пожалуй, соберем для великого курултая две сотни мешков серебра, нужных повелителю. Да еще сотню – на содержание воинства!

– Да поддержат тебя Отец, Вечное Небо, и мать, Черная Земля! – прокричали в один голос ханские посланники.

– Ну, а теперь выпьем кумыса! – улыбнулся Болху. – Эй, Адай-хатун! – крикнул он жене. – Неси-ка сюда наш напиток, благословенный предками! – Он склонился над подарками купца Ильи, которые ему передали посланники сразу же по прибытии. – Заодно полюбуешься этими дивными украшениями, присланными нашим другом!

В это время в Золотой Юрте Бату-хан принимал князя Даниила Романовича.

В тот же самый день, когда галицкий князь прибыл ко двору, повелитель Золотой Орды, не оповещая своих сановников, решил самолично лицезреть непокорного русского. Князь Даниил не успел стряхнуть с себя дорожную пыль и переодеться в гостевой юрте, как к нему с шумом ворвались монгольские воины и потребовали следовать за ними.

Лишь увидев перед собой огромную, обтянутую желтым шелком юрту, Даниил Галицкий догадался, куда привели его воины.

– Ну, айда, заходи внутрь! – пробормотал, обшарив сверху донизу князя в поисках оружия, здоровенный с железными ручищами монгол.

Даниил Романович перекрестился, осторожно перешагнул порог и оказался в хорошо освещенной просторной зале, пол которой был устлан огромными ярко-красными персидскими коврами. Свечи горели, казалось, везде. Пахло, как в церкви, воском и ладаном. Два чернокожих телохранителя быстро подбежали к князю и, не успел он опомниться, как они буквально сорвали с его ног красные сафьяновые сапоги, выставили их наружу, а самого Даниила Романовича повергли ниц.

– Ползи, шайтан, к трону господина! – прошипел по-русски один из верзил.

Князь медленно, опираясь локтями на пушистую ковровую ткань, пополз в сторону сверкавшего золотом трона. Не поднимая головы, он постепенно приближался к повелителю Золотого Царства. Наконец, его рука коснулась низшей ступеньки ханского трона. Князь Даниил приподнял голову и поцеловал эту золотую ступень.

– Ну, здравствуй, коназ урус! Вот ты и пожаловал к нам! – раздался громкий, красивый голос Бату-хана.

– Здравствуй, государь! – неожиданно, опередив стоявшего у трона толмача, ответил князь Даниил по-татарски. – Да будешь ты невредим и славен на века, великий царь, мудрый полководец Бату-хан, непобедимый на земле и увенчанный Господом на небе!

– Вот так диво! – вскричал в изумлении татарский хан. – Так ты хорошо говоришь на нашем языке!?

– Многие годы я учил твой божественный язык, государь! – отвечал, не поднимая головы, русский князь. – Потому я и не приезжал в твое Золотое Ханство. Я думал, что без знания этого славного языка не будет ни учтивости, ни душевного разговора!

– Да это же вершина почтительности! – воскликнул Бату, глядя сверху вниз на свою супругу, сидевшую рядом с ханским троном на небольшом золоченом креслице. – Смотри же, Сутай-хатун, каков на деле есть этот грубый, по словам моих рабов, коназ урус!

Жена ордынского хана промолчала.

– Подними же голову, Дэнилэ, – приказал Бату-хан. – Дай мне на тебя посмотреть!

Галицкий князь выпрямился и, стоя на коленях, посмотрел прямо в лицо грозного царя.

– Видишь, Сутай-хатун, – улыбнулся татарский повелитель, – не столь уж страшен этот воин-урус! Однако он рослый и светлый волосом…Все эти коназы урусы похожи друг на друга, как близнецы! Даже глаза у них одинаковые,…водянистые!

– Это потому, что все мы – кровные родственники, – сказал по-татарски князь Даниил, – и происходим от варягов, далекого заморского племени! Нас зовут русскими, а подлый народ – славяне. Так уж повелел господь Бог, чтобы мы владели славянами!

– Но, хоть между вами и такое родство, – кивнул головой Бату-хан, – однако, ваше поведение сильно различается! Не все такие вежливые и мудрые, как ты, коназ Дэнилэ. Вспомни хотя бы коназа Мыхаыла из Черныгы! Не пожелал даже поклониться нашим священным знакам! Я уже не говорю о том, чтобы научиться нашему языку! Вот и лишил себя головы из-за своей грубости и упрямства!

– Увы, государь, – склонил голову Даниил Романович. – Все мы понимаем Божью справедливость по-своему. Много мне доставил бед покойный князь Михаил, да будет ему земля мягким пухом, несмотря на наше кровное родство! Сколько пережил я бед и горя от его коварства! Да вот и теперь бедствую от его старшего сына Ростислава, которого я недавно снова разгромил в жестокой битве! Прячется он сейчас в далекой Венгрии у короля Белы, бежавшего в свое время от твоих непобедимых воинов…Покойный Михаил, царствие ему небесное, не раз водил на меня свои войска!

– Теперь я вижу, – улыбнулся Бату-хан, – что он повинен и перед тобой.

– Что было, то было, государь, – кивнул головой князь Даниил, – но нельзя говорить плохое о покойниках, уж лучше ничего…

– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши ордынский хан. – Принесите-ка коназу скамью!

Стоявшие по обеим сторонам трона телохранители с недоумением переглянулись.

– Садись, коназ, – весело промолвил Бату-хан. – Теперь ты будешь не рабом, но моим слугой и гостем!

– Премного благодарен, государь! – князь Даниил встал с колен и быстро сел на поднесенную ханскими рабами скамью.

– Вот так будет лучше! – бросил ордынский царь и вновь обратился к своим людям. – Подайте-ка нам, мои верные слуги, кумыса из золотого чана!

Неожиданно загудела дудочка, полились таинственные мелодичные звуки, которые смешались с приятным бренчанием струн.

Князь Даниил вздрогнул и огляделся. В плохо освещенном правом углу ханской юрты на длинной скамье сидели, судя по всему, татарские музыканты и старательно выводили свою бесхитростную мелодию.

Вдруг откуда-то, с другой стороны царского дома, вышли две ослепительно красивые девушки, одетые в легкие, прозрачные шаровары, и обнаженные до пояса. Каждая из них несла двумя руками по большой серебряной чаше. Одна девушка, чернобровая с раскосыми глазами – Видно татарских кровей, – подумал князь Даниил – подошла к царскому трону, низко склонилась перед своим повелителем и протянула ему чашу с напитком. Бату-хан встал, спустился по ступенькам вниз, взял в руки чашу и, повернувшись спиной, вновь поднялся наверх.

Вторая девушка, белокурая и голубоглазая, которую галицкий князь посчитал русской, приблизилась к нему и протянула точно такую же чашу. Князь принял напиток вытянутыми руками и поднял голову.

– Ну, что ж, отпей, Дэнилэ, нашего славного кумыса, – кивнул головой Бату-хан. – Посмотрим, как ты примешь наш священный напиток!

Даниил Романович, повинуясь словам татарского хана и видя, как тот сам поднес ко рту чашу, стал быстро глотать содержимое серебряного сосуда. В нос ему ударил резкий запах кислого конского молока. В горле образовался тугой комок. Князю стало дурно. – Милосердный Господь, – взмолился он про себя, – помоги мне выдержать эту пытку! – Князь пил и, казалось, что кумыс все никак не кончался. Он вспотел, покраснел и вдруг как-то размяк…

– Ты и здесь на высоте, коназ урус! – изрек уже допивший до дна свою чашу ордынский повелитель. – Даже я, знающий цену этому напитку, опередил тебя! Похвально, что так умело смакуешь! Ты умен, коназ!

От этих слов на душе Даниила Галицкого как-то сразу полегчало. Спало душившее его напряжение последних дней. Прошло навязчивое отвращение, и он обнаружил, что кумыс – напиток не только не противный, а даже напротив – приятный.

Допив до дна, князь Даниил встал, поясно поклонился Бату-хану и передал пустую чашу девушке-рабыне.

– Дзенькуе, пану! – проворковала та и быстро исчезла из вида.

Голова у Даниила Галицкого кружилась, перед его лицом проплывали в свете мерцавших свечей лица ордынского хана, его супруги, рабов-телохранителей.

– Садись, коназ Данилэ, – распорядился Бату-хан, заметив его состояние. – Кумыс не только питает, но опьяняет!

Князь буквально упал на табурет и оцепенел. – Никак околдован, – подумал он. – Сколько я не пил чужеземных вин и крепких медов, но голова так не кружилась! Увы, не зря эти татары повелевают нами: они знают много такого, что нам и не снилось!

Бату-хан, видя замешательство князя Даниила, усмехнулся. – Эй, слуги! – крикнул он. – А теперь поднесите-ка Дэнилэ, моему гостю, блюдо лучшего плова! Посмотрим, как ему это понравится!

И опять, как по мановению волшебной палочки, откуда-то из темноты вышли, вернее, выплыли еще две красавицы. Стройные, большегрудые, едва одетые. Сквозь тонкую кисею, которая прикрывала их тела, были явственно видны все женские прелести. Даниил Романович почувствовал напряжение во всем своем теле и боль в сердце. Златовласая красавица протянула перед ним дымившийся бараний плов, в то время как ордынский повелитель уже поедал, подбирая пальцами и кладя себе в рот поданную ему первому пищу. Несложная, но приятная и притягательная музыка продолжалась.

Князь, следуя царскому примеру, пригоршней брал перемешанную с мягкими белыми зернами, пропитанную острым перечным соусом, баранину и быстро жевал ее, не чувствуя вкуса. Лишь когда блюдо опустело, он ощутил, насколько питательна и хороша была царская еда.

Сам же хан ел немного. Больше для примера, назидания русскому князю. Государю в этот день нездоровилось и, проглотив совсем немного плова, даже не пережевывая, он вернул блюдо своей рабыне. Тут же к нему подбежали другие слуги, поднесли серебряный таз с водой и длинную тонкую тряпицу. Хан прополоскал пальцы в воде, протер их тканью и подал знак поднести все это князю Даниилу. Последний все еще жевал. Слуги терпеливо ждали. Ждал и Бату-хан, молча наблюдая, как насыщается его гость.

Наконец и Даниил Галицкий покончил со своей трапезой, аккуратно помыл в царском тазу руки и вытер их той же, уже измятой, ширинкой.

– Премного благодарен, государь! – сказал он, встал и низко поклонился трону.

– Вот ты отведал моего плова и испил моего кумыса! – улыбнулся Бату-хан. – Теперь ты – мой дорогой гость и новый слуга! А теперь отведай более привычного тебе заморского вина! Эй, слуги! – Он хлопнул в ладоши. – Несите сюда вино и еще кумыс! И зовите скорей всех моих советников и, прежде всего, Болху! Будем думать о делах коназа-уруса!

Двадцать пять дней провел в Золотом Царстве князь Даниил. Познакомился со всеми ордынскими вельможами. Преподнес им множество ценных подарков. Только самому царю привез он целую телегу серебра, а сколько разных заморских диковинок! Особенно понравилось ханской супруге большое серебряное зеркало, украшенное изумрудами, купленное в свое время князем Даниилом у флорентийского купца. Наслышавшись, что сын Бату-хана Сартак питал симпатии к христианству, русский князь подарил наследнику десяток христианских книг с чудесными византийскими рисунками, отображавшими библейские и евангельские сказания – от сотворения мира до распятия Христова. Царевич Сартак был очень доволен подарками и даже приложил руку к сердцу в знак признательности князю Даниилу.

К концу пребывания галицкого князя в Орде у него уже больше не было недругов.

Даже суровый татарский сотник Цэнгэл, получивший в дар большой золотой перстень-печатку с изображением скрещенных мечей и богато украшенный драгоценностями кинжал дамасской стали, улыбнулся, осмотрев сокровища. А царский писарь, китаец Цзян Сяоцин, которого хитрый русский князь отметил большим серебряным слитком, впервые не сказал ни одного язвительного слова о русском даннике ни в присутствии государя, ни даже при Болху-Тучигэне!

В последний свой день в Орде князь Даниил вновь по приглашению Бату-хана разделил с ним царскую трапезу. Теперь в ханском шатре перед троном был поставлен длинный стол, за которым сидели самые знатные ханские люди. Хан, как и прежде, принимал пищу отдельно на своем троне, а после завершения трапезы возглавил разговор, как бы подводивший итог поездке князя Даниила.

– Ну, что же, Болху, – начал он, – сколько будет нам теперь платить коназ-урус?

– Больше двух сотен фунтов серебра, государь, – сказал, достав свои таблички с записями, Болху-Тучигэн.

– А как будет в гривнах? – спросил Даниил Романович.

– По-вашему, это будет…примерно…пятьсот гривен, – ответил, подсчитав, ханский любимец.

– Да, это мы уже обговорили: серебром или мехами, а также товарами в пересчете на серебро! – согласился князь Даниил.

– Якши, – улыбнулся Бату-хан. – Ты решил платить даже больше, чем мы с Болху тебе предложили.

– Да, государь, я прибавил сотню гривен, – грустно улыбнулся Даниил Романович, – за моего зятя, брянского князя Романа…

– А, так это – за сынка того грубияна, Мыхаыла Черныгы? – удивился татарский хан. – На него, как я помню, недавно жаловался родной дядя, коназ Андрэ! Да просил у нас войско, чтобы изгнать того Ромэнэ из его лесного городка!

– Мне говорил премудрый Болху-сайд, – нахмурился князь Даниил, – что князь Андрей пожаловался тебе, государь, что князь Роман якобы утаивает меховую дань, отсылая ему в Чернигов для Орды лишь малую часть от общей добычи. Все это я тщательно проверю…Я знаю своего зятя как честного воина!

– Но он же – сын того, наказанного мной Мыхаыла? – поднял брови Бату-хан. – А вдруг и станет подражать тому старому разбойнику? Может, вызвать его сюда и строго с ним поговорить? Непокорность – это огромная беда! Это можно искоренить лишь отсечением головы!

– Этого не надо, государь! – вздохнул князь Даниил. – Мой зять Роман совсем не похож на покойного князя Михаила. Он кроток и покорен…Я не верю, что он будет обманывать повелителя Золотого Ханства. Ему нелегко с данью! Он живет в глухом лесу, где почти нет людей. Брянск – не город, а захолустье. Малое поселение…Откуда там взять доходы? Если и есть зверье, то некому за ним охотиться! Но с давних пор князь Роман чтит и уважает твою власть, государь, Господом данную! Он называет тебя непобедимым полководцем и повелителем всего света! Я думаю, что, без всякого сомнения, князь Андрей оклеветал его! Вот почему я обязуюсь платить еще сотню гривен, чтобы ты, государь, не слушал клевету на моего зятя!

– Ну, что ж, Дэнилэ, – улыбнулся Бату-хан, – ты мне все хорошо объяснил. Я приму твои слова во внимание. А ты, Болху, – обратился он к своему сановнику, – поговори-ка об этом деле с тем коназом Андрэ, когда он объявится в Сарае. И предупреди его, чтобы он в дальнейшем не путал правду с ложью, не обманывал нас, да прибавь ему за это дополнительную плату! А если ослушается, тогда скажешь, что нам не надо оправданий и, в противном случае, он потеряет не только ярлык на жалкий улус, но и то свое телесное достоинство, какое имеет между своих ног! Пусть знает, что если я добр выслушать жалобу, то многократно жесток, уличив во лжи!

 

ГЛАВА 8

СОВЕТ ГОСПОД

В тереме смоленского епископа на Мономаховой горе собрался Совет городской знати, на котором было о чем поговорить. Вот уже два года как в Смоленске воссел на великое княжение старший из правнуков Давида Ростиславовича – князь Глеб.

Прежний великий смоленский князь Всеволод Мстиславович вполне устраивал горожан, поскольку в свое время побывал на княжении в Великом Новгороде, знал тамошние порядки, уважал мнение «лучших людей» и в дела смолян почти не вмешивался. Он отвечал за охрану города, следил за боевой готовностью своей дружины и городского ополчения. Все доходы того князя поступали от пошлин, которыми облагались по давнему решению общего Совета знати все жители переданных под княжеское управление сельских волостей. А вот налоги на строительство, лесную вырубку, купеческую прибыль, въездные пошлины за право на временное проживание в городе и прочие поступали в городскую казну, которой заведовал сам владыка – смоленский епископ. Несомненно, высший городской священник был занят и другими не менее важными делами – духовными – поэтому у него сложилось целое городское правительство из чиновников-казначеев, сборщиков налогов, соглядатаев, которые и осуществляли все властные функции, обращаясь к владыке лишь за согласованием наиболее сложных вопросов и подписанием важных хозяйственных документов.

Так уж повелось в Смоленске, что главным должностным лицом там был епископ. Князья постоянно менялись. Раньше они пытались единолично править городом, вводили свои порядки и правила, которые не всегда совпадали с интересами смоленской знати. Закончилось все это открытой борьбой горожан со своими родовитыми воителями и, в конечном счете, поражением номинально называвшихся великими князей.

В то же время городской епископ был человеком авторитетным, хорошо знавшим город, избиравшимся прихожанами из числа самых уважаемых священников, а затем утверждавшимся в Киеве митрополитом.

Когда смоленский епископ присылался из Киева по назначению митрополита, его роль в городе ограничивалась только духовной жизнью. Но вот после 1136 года, когда князь Ростислав Мстиславович добился от киевского митрополита утверждения в Смоленске собственной независимой епископии, положение высшего священника города резко изменилось. Постепенно от высшего духовного судьи и советника князя, епископ стал сначала арбитром в спорах между горожанами, затем – между горожанами и князем, и, наконец, после поражения князя, достиг вершины городской власти.

Великий смоленский князь постепенно терял и свои земельные владения в городе.

Смоленск к середине XIII века состоял из трех частей – концов. Два конца – Крылошевский и Пятницкий – располагались в пределах старого города с глубокой древности и были окружены мощной оборонительной стеной, третий же конец – Городенский – появился позднее на правой стороне Днепра и был охвачен со всех сторон нетолстыми, шириной в два смоленских кирпича, стенами.

Все три конца города были застроены усадьбами горожан и отделялись друг от друга высокими заборами. Усадьбы являлись собственностью главы семейства, у которого имелись особые документы – грамоты, свидетельствовавшие, что земельный участок, на котором стояла усадьба, был в свое время куплен у города, либо пожалован владельцу князем или епископом. Так называемые «пожалования» прекратились лишь в последние годы, после вторжения на Русь монголо-татар. С той поры любой приехавший в Смоленск человек, желавший поселиться и обустроиться в городе, покупал земельный участок у городской казны, получая при этом купчую грамоту, подтверждавшую право собственника на землю, а, следовательно, и на усадьбу.

Князья долгое время имели свои собственные земельные владения в городе. Так, подворье князя Ростислава Мстиславовича располагалось в центре города неподалеку от Мономаховой, Соборной горы, однако после его смерти решением Совета знати князь Роман Ростиславович перебрался на новый двор, построенный горожанами поближе к западной крепостной стене. Когда же князь Роман скончался, его брат Давид Ростиславович, вступивший в борьбу с городской знатью за власть и землю, вынужден был, потерпев поражение, совсем уйти из города и поселился далеко за его пределами в местечке Смядынь, расположенном близ западного берега Днепра на месте нижнего течения речушки Смядынки и древнего погоста, давшего название местности.

Смоляне охотно построили князю и его челяди новое подворье – целый хорошо защищенный кирпичной стеной замок с хозяйственными постройками, большим теремом, верхние окна которого смотрели на живописную днепровскую долину, и церковью Архангела Михаила, сообщавшуюся с княжеским теремом особой пристройкой.

Великий смоленский князь был также лишен прочих своих земельных владений в городе, так называемой сотни, которые были присвоены городской казной и впоследствии распроданы богатым горожанам.

Лишь в 1238 году, когда городу угрожали монголо-татары, тогдашний князь Святослав перебрался на прежнее подворье князя Ростислава Мстиславовича и руководил обороной Смоленска. Благодаря его умелым действиям, хорошей военной подготовке княжеской дружины, готовности города к отражению вражеского нападения, татары так и не решились осаждать Смоленск и обошли его стороной, ограбив и разорив окрестные деревни и села. Князь Святослав Мстиславович в ту тяжелую годину не сидел сложа руки и посылал своих людей туда, где беспечные степные хищники его никак не ожидали, нанося им урон и отбивая несчастных пленников. В сражениях далеко за стенами Смоленска полегло немало отважных и княжеских дружинников, и горожан. Поговаривали, что помимо сопротивления врагу, оказанного великим смоленским князем, он посылал в стан Бату своих людей с богатыми дарами и, якобы, тем самым откупился от врага. За это горожане любили своего князя и не препятствовали его проживанию в городском центре, где, помимо терема и конюшен, князь владел и большой гридницей, в которой проживала его дружина.

Но земля и подворье уже давно были собственностью семьи богатейшего купца Ласко Удаловича, который только и ждал повода, чтобы вернуть себе свое, а князя переселить в его законную смядынскую резиденцию.

Вот и заседал городской Совет у епископа, обсуждая жалобу смоленского богача на нового великого князя, не желавшего считаться с законным владельцем усадьбы. На том важном Совете присутствовал и купец Илья Всемилович, которого сразу же по прибытии из Орды еще в 1248 году свояк – Ласко Удалович – ввел во власть. Теперь бывший вщижский купец был одним из самых уважаемых горожан. Что поделаешь, богатство и родство с влиятельными людьми укрепляют положение!

Илья Всемилович сидел на скамье рядом со свояками, Ласко Удаловичем и Порядко Брешковичем, посередине между ними, и громко обсуждал хозяйственные дела. В этом же помещении сидели на длинных, поставленных в несколько рядов, скамьях прочие купцы и так называемые «вечевики» – потомки бывших княжеских бояр (старших дружинников, воевод, знатных слуг) и древнеславянских вождей, имевших большие земельные владения и усадьбы в городе. Светлая зала епископского терема была буквально переполнена народом: почти полтораста смолян, солидных бородатых мужей, собрались здесь и возбужденно гудели.

Наконец, в совещательную залу вошел сам владыка с секретарем, приблизился к своему большому, покрытому черным бархатом креслу, стоявшему прямо перед собранием, троекратно перекрестился, перекрестил вставших с шумом смолян, подал знак секретарю присесть на стоявший сбоку от святительского кресла табурет и расположился на своем троне, подняв руку в знак прекращения разговоров. Установилась мертвая тишина.

– Во имя отца и сына и святого духа, аминь! – громко сказал епископ и сразу же приступил к делу.

– Как вы знаете, почтенные горожане, – начал он, – по воле князя Глеба и с прошлого года мы вынуждены платить татарскому царю в два раза больший выход, чем раньше! Теперь поганская дань составляет четыре сотни серебряных гривен!

– О, Господи! – вскрикнул сидевший в заднем ряду молодой чернобровый купец. – Где же нам взять такую уймищу серебра?!

Купцы зашумели, заговорив разом.

– Это все князь! – громко сказал боярин Горан Радкович, сидевший в первом ряду, как раз перед купцом Ильей Всемиловичем. – В мое тиунство все было иначе! Дань платили скромную и совсем не взимали с горожан поборов! Новый князь не захотел взять меня к себе в тиуны…Привез своего человека! Что ж, смотрите, какие теперь у нас порядки!

Владыка вновь поднял руку, и в зале стало тихо.

– Успокойся, Горан Радкович! – громко сказал он. – Князь тут ни в чем неповинен! Хоть это случилось и по его воле, но мы сами, малым Советом одобрили его соглашение с татарами! У нас не было другого пути! Вы ведь знаете, что татары уже не раз присылали к нам послов. Те татары, что приходили с купцом Ильей плохо знали наши дела и были посговорчивей…Вот мы тогда их уговорили на меньшую дань. Вы тогда сами хорошо раскошелились им на подарки. – Купцы согласно закивали головами. – Теперь же татары потребовали большую дань, как за ярлык для князя Глеба, так и за уважение ордынского царя! Они откуда-то проведали, – владыка зорко обвел взглядом своих пронзительных голубых глаз сидевших перед ним горожан, – что наши богатства велики и позволяют нам нести большую тягость…

– Откуда?! – вскричал кто-то из середины зала. – Да вот у нас тут есть «гость ордынский»! Разве не знаете? Кто недавно ездил в Орду? Кто у нас даже с самим поганским царем водится?!

Илья Всемилович вздрогнул и почувствовал боль в груди.

– Ах, негодяй, – подумал он, – неужели на меня намекает?

– Замолчи, Натан Брешкович! – крикнул купец Ласко. – Или ты забыл, кому обязан своей честью, жизнью и богатством?! Кого ты хулишь, дурак бессовестный?! Совсем потерял голову! Да если бы не мой свояк, лежать бы теперь нашему Смоленску в углях и пепле, а нам тут не сидеть! Разве ты не знаешь, глумной баран, что татары готовились в поход на наш город?!

– Ну, не горячись, Ласко Удалыч! – возразил, сидевший поблизости, высокий худой старик. – Ведь наш город выстоял, как ты знаешь, во время самого жестокого татарского набега! Выстоит, если надо, и теперь!

– Ты что, забыл о Киеве? – громко сказал, покраснев от гнева, купец Ласко. – Тот город был покрепче нашего! Смяли, раздавили! Ну, допустим, выстоит Смоленск. А что будет с нашими селами? Тринадцать лет назад мы понесли неслыханные потери! Тогда в княжении было до семи десятков только крупных поселений. А теперь их можно по пальцам посчитать! Слава Господу, еще хоть так…А сколько народа полегло? Был у меня старший сын Слав, такой дивный молодец…И он сложил свою буйную головушку, защищая жалкие волости! Вот и его матушка, моя первая супруга, не выдержала такого горя и вскоре сама за ним отправилась…Царствие им небесное! – он истово перекрестился. – Кто хочет войны, тот ее не знает! Развалилась торговля, захирели ремесла. Только вот сейчас стали понемногу подниматься…А вы хотите, чтобы опять это все повторилось? О, бараны, о, козлы, о, глумные пустобрехи!

Купцы одобрительно зашумели, поддерживая слова смоленского богача.

– Замолчите! – властно приказал епископ. Его голос мгновенно утихомирил разгорячившуюся толпу. – Вы в собрании, а не на торжище! Смоляне всегда славились своей тишиной и покорностью делам, установленным Господом. Я вот тут подумал и понял, что наша нынешняя ордынская дань, навязанная татарами, куда как терпимей той, какую платят Великий Новгород и захваченные татарским мечом земли! Подумайте, каково суздальцам и черниговцам? Ан, нет, не ноют, а платят! Думаете, это от трусости? Да мы просто не в силах стоять против могучей татарской силы! А потому надо не болтать всякую ерунду и обругивать друг друга, а искать пути, где можно выявить новые доходы, чтобы без особых тягот пережить жестокую татарскую дань! Я вас тут собрал не для взаимной хулы, но для решения государственных дел! Давайте же, думайте!

– Владыка, – промолвил вдруг в воцарившейся тишине, вставая, боярин Горан Радкович, – а если мы обложим двойным налогом все купеческие товары? Я до сих пор не понимаю, за что купцы платят налоги! Не за товары, но за доходы! Вот купец продал товара на гривну – в казну идет три гривны кун, ну, там, с морткой…А если с них взимать шесть гривен кун за стоимость товара в одну серебряную гривну?

– Ну, ты загнул, Горан Радкович! – возмутился Порядко Брешкович. – Где же мы возьмем такие деньги? Шесть гривен кун! Да это…без двух гривен кун – почти гривна серебра! Получается, что мы должны отдавать в казну все свои доходы без малого! Ты что, хочешь превратить нас в безденежных нищих?! На хрен нам тогда такая торговля?! Попробуй, поезди по дальним краям, да узнай, как эти серебряные гривны достаются! Да еще друга моего сердечного хают! Да кто?! Натан, родной брат!! Ну, погоди, паскудник! – помахал он кулаком. – Приду к тебе на подворье и всю твою рожу разобью! Всем вам покажу, где раки зимуют!

В собрании дружно рассмеялись.

– Ладно, успокойся! – улыбнулся епископ. – Хватит лаяться! Давайте говорить по-деловому. Я не согласен с предложением Горана, чтобы увеличить налоги с купцов. Иное дело, что нужно потщательней проверять уплату налогов, чтобы не скрывали своих доходов. Может, в самом деле, обложим податью товары, а с выручки не будем взимать налоги?

– Послушай, владыка, – сказал вдруг вставший со своей скамьи богатый купец – смолоторговец Уряд Берегынович. – Вот тут к нам в город приехали брянские купцы. Их торговля начиналась совсем с ничего! Но брянский князь добр и очень умен! Не дурит, не зажимает. Даже напротив, освобождает купца от поборов в первом торговом году. Дает жить! А потому там и рынок хорош, и немалые доходы идут в казну!

– Ты хочешь сказать, что в Брянске дела идут по-другому? – вопросительно поднял голову владыка. – Что же там за законы? Городок Брянск невелик, ему не тягаться со Смоленском? А князь Роман, сын мученика Михаила, еще только учится править. Но хорошо бы послушать брянских купцов! Может, узнаем что-нибудь полезное?…

– Вот и пригласи их, владыка, к себе в Кром да расспроси, – кивнул головой Уряд Берегынович. – Я же все узнал, что мне надо…

– Ну, так не таи, рассказывай! – закричали в собрании.

– Князь Роман Михалыч, – продолжал купец Уряд, – сразу же как приехал на княжение, установил в своем уделе одну пошлину – по куньей шкурке с каждого дома! Как это велось с древности со времен великих киевских князей. Ну, вот, каждый дом дает в казну по куне! А там никого не касается, что каждый делает и как свои меха добывает. Если у тебя есть дом в Брянске или в любом поселении княжества, плати каждый год в казну кунью шкурку или десяток беличьих! А вот с нынешнего года из-за требований татар князь решил увеличить налог: теперь брянцам нужно платить по куне уже не с каждого дома, но с каждого человека мужского пола! Брянцы сначала возмутились…Однако это им не Смоленск, там ни веча, ни купеческого согласия…Княжеские слуги быстро навели порядок! В брянских лесах много зверья…Хочешь платить – иди и лови! А не хочешь или не можешь – добывай как-то иначе!

– А как брянский князь с купцами ладит? – вопросил Ласко Удалович. – Неужели и они платят только по куне от души?

– С купцами немного по-другому, – ответил Уряд Берегынович. – Сразу же по прибытии в город они платят въездную пошлину в две гривны кун или в полсотню морток, а после завершения торговли – выплачивают еще столько же, выездную пошлину!

– Так мало?! – вскричал в волнении Ласко Удалович. – Всего сотня морток! Это же с полгривны серебра? Вот где отменные порядки и праведная жизнь!

– Но нас такой порядок по обложению купцов не устраивает! – пробормотал владыка, окинув взглядом собрание. – Думаю, что с купцами нам ничего не надо менять…А вот если обложить подушным налогом всех подлых горожан и жителей волостей, то я верю, что это даст нам нужный доход! Это коснется и купцов, – улыбнулся он. – И им придется платить подушный налог! Все знают, что только князь и святая церковь свободны от налогов! Вот брянский князь Роман облагает приезжих купцов полгривной серебра…А как же свои купцы, платят ли они подушную подать?

– Платят, владыка, – буркнул Уряд Берегынович. – У тамошних купцов есть свои обязательства перед князем. Их налоги – это товары, нужные семье князя. Ну, там, разные ткани или заморские вина. Купцы расплачиваются своими товарами. А как им надо платить, решает княжеский огнищанин. У него есть свои надсмотрщики, которые все знают о доходах купцов…Ну, и забирают у них в казну то, что надо. Однако торговых людей не обирают. Там у них на той княжеской должности состоит достойный, уважаемый человек! Он смотрит за порядком и бережет людей!

– Ну, здесь мы разобрались, – кивнул головой епископ и вновь подал знак к молчанию. – А теперь у меня есть еще один вопрос. – Он кашлянул. – Тут вот поступила ко мне грамотка от нашего уважаемого купца Ласко Удалыча. Он хочет вернуть свое подворье…Ну, то, которое сейчас занимают наш князь Глеб и его дружина. Это подворье, как вы знаете, было куплено еще дедом почтенного купца у городской казны. У тебя есть купчая, Ласко Удалыч?

– Да, владыка! – пробасил именитый купец. – Вот эта грамота, при мне! – Он вытащил из-за пазухи пожелтевший от времени лист пергамента. – Смотрите, славные горожане!

– Что будем делать? – спросил собрание епископ. – Закон на стороне купца! Ему по праву принадлежат земля и подворье!

– Правильно! Пусть князь Глеб уходит к себе, в свое владение! В Смядынь! Хватит и того, что содержим его и дружину! Если договорились с Ордой и платим налоги, нужен ли нам князь вообще?! – понеслись крики из разных концов залы.

– Что вы, что вы! – перекрестился владыка. – Да как же можно Смоленску без князя?! Не князя Глеба, так другого бы Орда прислала. Так уж повелось! От князя нам никак не избавиться! Пусть отвечает за защиту удела и ратные дела! Нет, без него нельзя! Ведь ни купцы, ни священники будут защищать город при вражеском набеге? Что же касается Смядыни, то здесь спорить нечего! Это давнее владение князей. Там он с семьей проживает в теплое время. Пусть же насовсем переезжает! Пошлем к нему людей и уведомим о решении городского Совета…Да подготовим на всякий нежелаемый случай ополченцев…Запиши-ка, Ефрем, пусть же тысяцкий позаботится и подберет людей! Как, все согласны?

– Все! – ответили хором собравшиеся.

Лицо Горана Радковича осветилось счастьем. – Хоть князя справедливо покарали за своеволие, – подумал он. – Пусть не думает, что мы тут ему удельные холопы…

– Послушай, сваток, – обратился Илья Всемилович к Ласко Удаловичу по выходе из епископского терема, – а не пригласить ли ко мне в гости брянских купцов? Посидим, поговорим, выпьем крепкого меда и обсудим преходящую жизнь?

– Добро, сват, – улыбнулся купец Ласко. – Сегодня же буду у тебя вечером! Заодно навещу дочь и проведаю внуков.

Подворье купца Ильи располагалось на Воскресенской улице, а Ласко Удалович жил тоже в Пятницком конце, но на Резницкой улице, поблизости от дворов смоленских мясников. Расстояние между дворами сватов было незначительным, и поэтому они часто ходили в гости друг к другу пешком в сопровождении вооруженных слуг и свирепых к чужакам крупных смоленских собак.

Купец Порядко Брешкович жил в Крылошевском конце на Спасской улице у самого оврага. Ему приходилось добираться со своими людьми на телеге, объезжая Мономахову гору с замком владыки, а потом, следовать вдоль улицы, параллельной укрепленной стене.

Погода была сырая. Ноябрь 1251 года был снежным и дождливым. Однако горожане не страдали ни от луж, ни от грязи: весь город был уложен гладкими деревянными мостовыми из хорошо обтесанных бревен, которые были проложены вдоль всех городских улиц, окруженных стеной.

В этот вечер долго горели свечи в большой трапезной комнате терема купца Ильи.

За гостеприимным купеческим столом сидели не только друзья и родственники Ильи Всемиловича. Пригласили и священника Василия, настоятеля ближайшей церкви Божьей Матери, соседа и, главное, двух брянских купцов.

Выпив не одну чарку медовой браги, приготовленной по такому случаю купчихой Василисой, и отведав купеческих яств, собравшиеся приступили к долгому, обстоятельному разговору.

– Говорят, что у вас в Брянске настоящий порядок? – спросил, как бы между прочим, приезжих гостей Ласко Удалович. – И жизнь ваших купцов привольней, чем у нас?

– Да, почтенный, – кивнул головой брянский купец Сила Тетерич. – Нам очень повезло с князем! Он мудрый и серьезный правитель! Знает, как соблюдать порядок!

– Правда, он сейчас в отъезде, – перебил товарища другой брянец, купец Василек Мордатович. – Пошел громить литовцев. Он у нас – великий и славный воин! А за порядком следит его огнищанин, Ермила Милешич! Вот кто истинный управляющий! И мы и князь пребываем за ним как за прочной стеной!

– Ермила Милешич! – вскричал купец Илья. – Так он теперь княжеский домоправитель! Вот до какой вершины добрался! Господи, да это же мой земляк и верный друг! Расскажите же все, что о нем знаете!

– Что сказать? – улыбнулся Сила Тетерич. – Огнищанин Ермила Милешич – человек у нас презнатный! Он и великий воин: бился с татарами аж в Киеве! Да только он один из всех брянских людей вернулся оттуда с честью и славой! А теперь, когда наш князь в походе на литовцев…

– А зачем князь Роман пошел на Литву? – перебил его Илья Всемилович.

– Говорят, что его тесть князь Даниил Галицкий с братом Васильком Волынским пригласили его в поход на ятвягов. А там они с поляками, родственниками князя Даниила, соединились. И Ермила Милешич хотел пойти в тот поход, но князь не позволил. Этому есть объяснение: княжеское хозяйство требует заботы и ухода. А тут и княжеская супруга родила еще одного сына – Святослава. Хлопот полон рот! Куда тут в поход огнищанину?

– Это, конечно, так, – согласился Илья Всемилович. – Домашние и удельные княжеские дела отнимают много времени…А скажи, Сила Тетерич, как там поживает супруга моего друга Ермилы, Аграфена?

– Все в добром здоровье, – ответил брянский купец Сила. – Они еще не старики, чтобы страдать. Правда, говорят, что Ермила Милешич завел себе любовницу…Но да тут,…как сказать, все лишь слухи и толки…

– У них там в овраге, называемом Верхним Судком, – поддакнул Василек Мордатович, – у князя есть охотничий домик…

– А, – улыбнулся Ласко Удалович, – и у нашего князя есть такой же домик! Он там принимает разных женок и красных девиц!

– Так я об этом и говорю, – промолвил Василек. – Наш князь достойно отдыхает, и его верные слуги не теряются!

– Спаси, Господи! – перекрестился отец Василий. – Это же великий, неоправданный грех!

– Ну, что поделаешь, батюшка, – усмехнулся Порядко Брешкович. – Чтобы быть праведником, нужно идти в монастырь! А славным князьям и подлому люду нужны развлечения! Вот, к примеру, есть у нас веселый дом. Да не один, а целых три! Ну, и ходят туда друзья-приятели без всякого стеснения! И никто такому не препятствует…И казне благо: доходы от этого немалые!

– Да, ваши веселые дома отменные! – мечтательно промолвил Сила Тетеревич. – Все тут с мудростью устроено! Надо бы и нам такое перенять! Думаю, что мы это наладим!

– А я, в свой черед, – закивал головой Илья Всемилович, – непременно наведаюсь в Брянск в следующем году. Хочу проведать Ермилу Милешича. Я уже давно не видел моего милого друга! Заодно узнаю, как у вас идет торговля, и стал ли ваш Брянск настоящим удельным городом!

– Съезди, сваток, – согласился Ласко Удалович, – да посмотри, надо ли нам начать торговлю с недалеким Брянском. Авось, дело сладится…Надо искать новые торговые пути. Если татары потребуют еще большую дань, не продержимся на нашей смоленской торговле. Одного Великого Новгорода мало…А жить-то надо!

 

ГЛАВА 9

ЗАБОТЫ РОМАНА БРЯНСКОГО

В середине августа 1252 года князь Роман Брянский возвращался домой из Новосиля. Он ездил в этот городок к своему брату Симеону, удельному глухово-новосильскому князю, который был на четыре года моложе князя Романа: только недавно ему исполнилось двадцать три года.

У брянского князя как-то не заладились отношения с родными братьями. Сразу же после смерти отца князь Роман попытался укрепить с ними связи, но ничего не получилось. Он ездил и в ближайший Карачев к брату Мстиславу, однако был там встречен хоть внешне и приветливо, но настороженно. Бояре князя Мстислава, происходившие из верхушки вятичской родо-племенной знати, расценили визит брянского князя как попытку «подмять под себя» младшего брата, подчинить Карачев своему влиянию. Бесплодными оказались попытки князя Романа объединить силы братьев против единого врага – татар – и для общей безопасности. В Карачеве наотрез отказались заключить военный союз. – Мы слабы, с татарами не справимся, – бормотал во всем согласный со своими боярами Мстислав. – А если поганые разгневаются и пойдут на Карачев? Нет, уж лучше по-прежнему отсылать меховую дань в Чернигов. А уж князь Андрей сам съездит в поганую Орду, свезет туда наши меха, а где и защитит нас ласковым словом у татарского царя, если будет нужно…

Карачевский князь не хотел рисковать ничем. Как узнал Роман Брянский от подкупленного им княжеского огнищанина, тот выплачивал великому черниговскому князю Андрею вдвое большую дань, чем Брянск.

Расстроенный неудачей, князь Роман Михайлович попытался уговорить своего самого младшего брата – Юрия – для чего съездил и в его удельную столицу – Тарусу. Но и здесь брянский князь военного союза не добился. Окруженный старыми, еще отцовскими, дружинниками, Юрий не пожелал даже разговаривать о военных делах.

– Бояре не советуют! – отмахнулся он от брата Романа. – На то есть великий черниговский князь Андрей! Он сам отвозит дань татарам, значит, ему и защищать всю черниговскую землю! Мы платим немалую дань, татары нами довольны, и какой смысл раздражать их всякими союзами и ратными делами? Кто знает, а вдруг и донесут в Орду? На Руси это дело привычное!

И здесь, как узнал по секрету князь Роман, дань в Орду платили немногим меньше, чем Карачев, всего на…два десятка куньих шкурок…

И вот остался последний брат, Симеон. У князя Романа еще с детских лет сохранились теплые воспоминания о нем. Еще княжичем Симеон был добрым, ласковым мальчиком, тянулся к брату Роману и чрезвычайно любил военные занятия. Бывало, пойдет с отцом старший брат Ростислав в поход, так княжич Симеон все глаза проплачет, умоляя отца взять и его с собой. Он часто приходил на учения, проводимые дядьками с княжичем Романом и его младшей дружиной, пытался сам принять в них участие, но, по молодости, почти всегда отстранялся опытными вояками.

А однажды княжич Роман, пожалев братца, позволил ему пострелять из лука на отцовском стрельбище. Однако это дело едва не кончилось печально. Тяжелый лук вырвался из рук малыша, и, слава Богу, стрела, скользнув острием по руке мальчика, вонзилась в землю, не причинив тому особого вреда.

Так и осталось в памяти князя Романа: бегущие к княжичам со встревоженными лицами дядьки, так несвоевременно присевшие отдохнуть на поваленное бревно…Плачущий, чумазый княжич Симеон, вставший с колен и вылизывающий кровоточащую ладонь…

С того времени будущий князь Симеон Новосильский больше не приходил на занятия старшего брата. А вскоре, повзрослев, стал отдельно от других братьев проходить со своими сверстниками, младшими дружинниками, военную науку, где преуспел, ибо отец, великий князь Михаил, неустанно нахваливал княжича Симеона за старательность, жадность к познанию ратного мастерства…

И вот брянский князь Роман, не сомневавшийся в своем брате Симеоне, как отважном воине, решил, наконец, проведать его и добиться установления прочных связей хотя бы с Новосилем.

Однако и здесь ничего не получилось.

Братец, князь Симеон, принявший Романа Брянского с распростертыми объятиями, проявил лишь сердечное гостеприимство: ежедневно закатывал пиры, устраивал выезды на охоту, в леса и поля, где молодые князья со своими дружинниками прекрасно развлекались. По вечерам князь Роман проводил время в обществе замечательных красавиц. Князь Симеон обожал женщин! Не взирая на то, что у него имелась собственная молодая жена-красавица, родившая ему уже четверых детей, новосильский князь не пропускал ни одной смазливой женщины. Бояре князя Симеона, купцы, да и простые княжеские люди, общения с которыми молодой правитель удела не гнушался, обнаружив в своем князе такую слабость, решали свои дела, подсунув ему в кровать очередную красотку.

Также и разговоры князь Симеон вел больше не об удельных делах, но об охоте, развлечениях и красных девицах.

Так и не удалось князю Роману Брянскому ни о чем договориться с братом. Стоило только Роману Михайловичу завести разговор о военном союзе, как братец тут же переводил все на пиры и на своих чаровниц. – Смотри, смотри, Романушка, что за прелесть! – восторженно восклицал он, показывая рукой на пляшущих девушек, призванных развлекать пировавшую знать. – Какие ножки! А груди?! Видишь вон ту, это Груня! Ух, и женка она, братец, скажу тебе, огонь!

Раздосадованный князь Роман вынужден был хмуро поддакивать, хотя с мнением брата никак не мог не согласиться: девушки были, в самом деле, хоть куда!

Сдержанное согласие брянского князя с оценкой новосильских красавиц имело свой результат: уже в первую ночь в постель к князю Роману проникла большегрудая Груня и почти до самого утра заставляла молодого разгорячившегося князя предаваться утехам.

На следующую ночь брянский князь обнаружил в своей постели уже другую, не менее очаровательную и боевую девушку, и вновь провел бессонную ночь.

Княжеские дружинники, не лишенные в свою очередь женского внимания при дворе новосильского князя, тем не менее, вставали рано и долго дожидались, пока их князь Роман отдохнет от очередной буйной ночи…

В конце концов, все это надоело Роману Михайловичу. – Отдых отдыхом, но нельзя забывать о деле! – сказал он себе через неделю после пребывания в гостях у брата и стал собираться в обратный путь.

– Ну, что, брат, – сказал решительно перед самым отъездом брянский князь князю Симеону, оставшись с ним, наконец, один на один в закрытой от посторонних потайной княжеской комнате, – пора бы нам поговорить о деле!

– О каком таком деле, братец Роман? – улыбнулся здоровый, розовощекий новосильский князь. – Разве мы с тобой мало говорили?

– Мало, брат, – покачал головой князь Роман. – Пиры да женки – это не главное!

– Ой, не скажи! – усмехнулся князь Симеон. – Если хочешь знать, я только этим угождаю дядюшке Андрею! Я плачу ему ничтожную дань, смешно даже сказать! А вот дела у меня с ним идут хорошо! Вот десяток дней тому назад он прислал ко мне гонца с требованием дани…А я ему – девиц! Собрал, так сказать, пять красивых женок…Скажу тебе, что князь Андрей ни от одной не откажется! Правда, он любит все новых и новых! Так вот, как только наступает срок платежа, так я шлю ему раскрасавиц! Благо, что в нашем уделе женки непривередливые. Даже замужние женки едут с моим посланием к князю Андрею! А что? Зато с вознаграждением назад возвращаются! И всегда довольны. А мехов? Ну, что там…Если наберем с десяток тысяч беличьих шкурок, то и ладно! Как-то сам князь Андрей сюда пожаловал. Так мы его встретили не хуже, чем тебя, братец! Он прожил у нас три десятка деньков…Устал, правда, маленько, но ничего: остался нами доволен. Так что, хоть я уважаю ратное дело и провожу, порой, учения со своей дружиной, но все же считаю, что к войне готовиться бесполезно: если мы начнем огрызаться, татары нас легко одолеют!

– Не одолеют, если мы объединимся! – возразил князь Роман. – Привлечем и остальных братьев…А там, глядишь, Смоленск и Великий Новгород!

– О чем ты говоришь, брат? – помрачнел князь Симеон. – О каком союзе может идти речь? Думаешь, мне бы не хотелось быть князем сильного удела, чтобы не мудрить и не лукавить с ордынской данью, прикидываясь праздным гулякой?! Да не дадут, брат, и даже не татары, но свои родственники! О каком Смоленске и Великом Новгороде ты говоришь? Смоленск уже давно склонил свою шею перед Ордой! Князь Глеб слаб и не правит этим городом…А князь Александр Ярославич? Разве ты не знаешь, что там сейчас в его Новгороде? Не успевает подавлять бесконечные смуты! Никогда Великий Новгород не покорится русским князьям! Там всегда всем заправляла торговая вольница! Подумай, зачем князь Александр поехал недавно в Орду? Да вот жаловаться на своего брата, суздальского князя Андрея! Александр Ярославич захотел прогнать своего брата с владимирского стола и самому там сесть, чтобы стать великим суздальским князем! Видишь, как он любит Великий Новгород? Как сообщили мои люди, совсем недавно татарская Орда прошла через степи, слава Богу, миновав мой удел…Тьма-тьмущая конницы! Говорят, что это войско было даже больше, чем в первый поход царя Батыя! И все они обрушились на суздальскую землю, на князя Андрея Ярославича!

– Господи, помилуй! – вскричал Роман Михайлович, вставая. – А если они ворвутся в мой удел?! Пора мне домой, я уж тут загостился!

– Погоди, брат! – остановил его жестом руки князь Симеон. – Орда уже вернулась назад! То был скорый и горячий набег! Они, видимо, изгнали князя Андрея из Владимира, столицы суздальской земли, и вдосталь пограбили ту несчастную страну! Видишь, какие дела? Вот тебе и князь Александр! А ты говоришь о каком-то союзе! Да у него самого уже давно есть союз с царем Батыем против всей русской земли! Князь Андрей, наш дядюшка, говорил, что этот князь Александр водит дружбу, правда, холопскую, с наследником ордынского царя Сартаком! А сам царь Батый что-то отошел от дел: то ли одряхлел, то ли в блуд ударился. Вот его сынок и заправляет всеми делами. Каждый год князь Александр ездит с богатыми подарками к царевичу Сартаку. Одного только серебра, как говорят, по пять телег гоняет! А сколько всяких товаров, тканей, украшений! Не успел разорить Великий Новгород, а теперь вот принялся и за суздальскую землю! А что там можно взять после стольких погромов? Народ совсем обнищал. Там то голод, то мор. Вот тебе, каков твой возможный союзничек! Нет, Роман, – усмехнулся с грустью новосильский князь, – уж лучше я буду дружить с князем Андреем Всеволодычем, пока он ладит с Ордой и владеет ярлыком! Лучше быть в черниговском княжении на правах слабого удела, чем жить как князь Александр, разоряя свою суздальскую землю!

– Ну, что ж, – склонил голову князь Роман Михайлович, – тогда будем прощаться, брат! Вижу, что еще не наступило время для нашего единства!

– Не взыщи, Роман, – тихо промолвил князь Симеон, – но держись в своей земле только умом, хитростью и «тихостью«…Поднимешь голову – Орда тут как тут! И ладь с дядей Андреем. Он вхож в высокие татарские дворцы! Не дай, Господи, рассердится, тогда нам не миновать беды!

Удрученный ехал назад в Брянск князь Роман. – Да, вот каков князь Андрей, – думал он, медленно покачиваясь в седле. – Сумел-таки настроить против меня братьев и сделать из них ордынских холопов! То-то все мои братья, как сговорившись, советовали покориться воле дядюшки! Ну, что ж, придется смириться…Но татарским рабом не буду! – вдруг громко сказал он, разбудив дремавшего в седле Ефима Добрыневича.

– А что, князь-батюшка, – пробормотал тот, – опять нам татары угрожают?

– Пока не угрожают, Ефим, нашему уделу, – покачал головой князь Роман. – Но вот мой братец дал мне совет дружно жить с князем Андреем Черниговским…Это от него исходит угроза!

– А как же князь Даниил? – возразил Ефим Добрыневич. – Разве он не подружился с татарским царем? Неужели он даст нас в обиду?

– Когда мы ходили вместе с моим тестем в поход на ятвягов, – промолвил князь Роман, – он мне рассказал о пакостях князя Андрея в Сарае…Хотел прогнать меня из Брянска. Мало, дескать, я плачу ему пушной дани!

– Господи, упаси! – перекрестился княжеский тиун. – И это твой кровный родственник! Надо было тогда, после литовского похода, повернуть наши полки на Чернигов! И прогнать великого князя! Пусть бы знал, как надо соблюдать родство и жалеть русскую землю!

– Только попробуй! – покачал головой брянский князь. – Тут же татары в гости пожалуют! Я сам мог бы съездить в Орду и купить себе ярлык на Чернигов! Но я не хочу позорить себя дружбой с погаными! Вовек не забуду лютую смерть батюшки! Нет: ни шагу в Орду!

– Если повезешь в Орду серебро, добытое с таким трудом Ермилой, – бросил тиун Ефим, – татары узнают, какой богатый наш Брянск! Тогда нехристи догадаются, что мы их дурили и утаивали свои доходы! К тому же, нам удалось добыть немало богатств и в Литве!

– Так оно и есть, – сказал князь Роман. – Им только покажи серебро! Но вот ты, Ефим, сказал про Литву…У нас частенько путают литовцев с ятвягами…Я об этом недавно узнал…Ятвяги – не литовцы! Говорят, что они в родстве с литовцами, но живут порознь и часто между собой воюют! Не дай Господь, чтобы мы сейчас столкнулись с Литвой! Получим нового и сильного врага! Поэтому я и хотел наладить военные связи с братьями. Одно дело – татары, а другое – Литва! Да только все было напрасно…Литва, как они думают, далеко, а татары – близко! Придется нам, мой верный Ефим Добрынич, самим защищать свой удел и рассчитывать только на свои силы. Нет на Руси правды, нет любви между братьями!

Всю ночь маленький, но хорошо вооруженный отряд из пятидесяти отборных княжеских дружинников ехал через глухие леса по неширокой, но проторенной конскими копытами дороге. В лесу было тихо, пахло сосной и елью, многочисленные звери и птицы едва шуршали в окрестных зарослях. Конский топот заглушал эти шорохи, и, казалось, что-то тяжелое, звенящее медленно ползло через бездонную пахучую мглу на север. Лишь к полудню, когда солнце уже стояло над головами всадников, княжеский отряд вышел на речной луг.

– Вот он наш Брянск! – громко сказал Ефим Добрыневич дремавшему князю. – Еще немного, и мы приедем в наш славный город!

– Да, слава Господу, а вот и Десна перед нами, – улыбнулся, вытянувшись в седле, князь Роман. – Город закрыт деревьями, а вот церковь Покрова видна, как на ладони!

Когда князь с дружиной подъезжали к мосту, в городе вовсю звонили церковные колокола.

– Видишь, князь-батюшка, – пробормотал Ефим Добрыневич, зажмурив от удовольствия глаза, – как брянцы тебя встречают! Радуются тебе, княже!

Вечером в княжеской светлице Роман Михайлович беседовал с отцом Игнатием. Князь рассказал своему духовному наставнику о безрезультатной поездке в Новосиль. Когда же он перешел к изложению сведений о татарском вторжении в суздальскую землю, отец Игнатий, извинившись, перебил его и попросил слова.

– Я знаю об этом, княже, – молвил он. – У меня есть свои люди в суздальской земле – монахи. Они недавно были в Брянске и все мне рассказали. Это набег был придуман для изгнания князя Андрея Ярославича из Владимира по жалобе его брата, князя Александра. Это наследник ордынского хана Сартак, друг князя Александра, отдал приказ о походе. Татары буквально хлынули на суздальскую землю несметным воинством. Их вели царевичи Неврюй, Толабуха и Котья. Со времен первого похода Батыя суздальская земля не знала такого погрома! Князь Андрей посчитал за благо бежать, нежели сражаться с погаными. Однако те скакали так быстро, что настигли князя Андрея с его воинством у Переяславля. Битва была недолгой, и татары наголову разбили суздальцев! Сам князь Андрей едва не попал в плен: отбился с превеликим трудом. Он поскакал на север, в новгородскую землю, спасая свою семью. А татары, не встречая сопротивления, рассыпались по всем волостям суздальского княжества, нещадно грабя русские городки и погосты, убивая и уводя в плен несчастных русских людей. Поганые сожгли более двух десятков только городов. А в Переяславле они зверски зарубили воеводу! Они изнасиловали и убили молодую супругу князя Ярослава Ярославича, самого младшего брата князя Александра, и взяли в плен его детей…А когда они так же быстро ушли, как нагрянули, после них остались только дымящиеся угли и пепел…

– Господи Боже! – воскликнул князь Роман. – Что же наделал князь Александр?! Натравил недругов на родного брата! Я еще тогда, когда узнал о смерти князя Святослава Всеволодыча, случившейся зимой, подумал, что братья между собой договорятся!

– Где там договорятся! – грустно усмехнулся отец Игнатий. – Не захотели уступить друг другу! Князь Александр так возжаждал власти, что ни во что поставил родство и русскую землю! А теперь он воссел во Владимире, добившись от татар ярлыка на великое княжение! Но будет ли мир на этой несчастной земле, кто знает?

– Слава Господу, что мой удел стоит в отдалении от этой, политой кровью земли! – промолвил князь Роман. – Не дай, Господи, столкнуться с этим коварным князем Александром!

– Думаю, что Господь нас пока убережет от войны со своими, русскими, – покачал головой отец Игнатий. – Вот татары вернули, как я узнал, князя Олега Ингварича назад в Переяславль-Рязанский. Уж не думали, что он вернется из татарского плена. Значит, они не захотели разрушать рязанский удел!

– Как я знаю, Рязань искони не ладила с Владимиром! – догадался Роман Михайлович. – Вот татары и держат этот удел как бы в противовес суздальскому княжеству!

– Это так, княже, – кивнул головой священник. – Татары плетут прочную и хитрую сеть. Вот уже в ней сейчас Владимир и Рязань! Будут натравливать одну землю на другую и тем править! А князь Олег уже давно не глава своего удела. Он сразу же по прибытии из Орды постригся в монахи, а свой стол передал сыну Роману. А тот станет лютым врагом князю Александру! И эта вражда между ними перейдет к внукам и правнукам!

– Ну, слава Господу! – перекрестился князь Роман. – Тогда не будут лезть в дела моего удела! Хорошо хоть так…Нам будет спокойней!

– Ну, а теперь, – сказал отец Игнатий, подводя черту под разговор о делах соседних земель, – мне хотелось бы, княже, поведать тебе о наших делах.

– Ладно, – кивнул головой брянский князь, – рассказывай, что тут нового.

– Так вот, княже, поговорим сначала о твоих семейных делах. Есть хорошие и плохие новости.

– Начинай с плохих, – поднял руку князь Роман. – После суздальских событий я вряд ли сильно огорчусь…

– Меня не радует твой сын, княже, младенец Святослав…Уж больно хилым он родился! Не думаю, да простит меня Господь, что он долго протянет…

– Неужели так?! – вскричал Роман Михайлович. – Горе мне, как жаль младшего сына! А может, ты ошибаешься, святой отец?

– Нет, князь Роман, не ошибаюсь, – пробормотал священник. – Это верные признаки…Младенец этот несет в себе не жизнь, но смерть!

– Господи милостивый! – перекрестился князь Роман. – Молись о нем, отец, горячо молись, авось, да окрепнет мой младенец!

– Молюсь, княже, непрестанно молюсь и прошу Божьего благословения на его голову, но воля Господня нам неподвластна. Понадеемся на лучшее…

– Это все из плохих новостей, святой отец? – смахнул слезу князь Роман. – Или, может, есть что еще?

– Есть еще одно плохое дело, – покачал головой священник, – но не семейное и не такое тяжелое. Наши купцы открыли в овраге, который ты назвал Малым Судком, веселый терем с бражничаньем и непотребными девицами. Говорят, что они это сделали после поездки в Смоленск. Там-де таковое пребывает в самом расцвете…

– И велик ли терем? – удивился князь. – Да так быстро, что я не успел отъехать!

– Почти как твой терем, княже! – воскликнул отец Игнатий. – Да такую уймищу девиц подобрали, что я удивляюсь, как их удается прокормить! Правда, народ, греховники бесстыжие, валом валит в тот позорный дом! Не знаю, что и делать!

– А ты ничего и не делай! – улыбнулся князь. – Так уж повелось, что веселые дома есть повсюду. Если бы это не было угодно Господу, их бы не было. А тут…даже в Смоленске! Там ведь есть епископ, важный Божий человек. Если уже он не препятствует этому, то что нам остается? Надо вот поговорить с Ермилой и узнать, какие там доходы, да налог на это дело наложить. Там увидим.

– Наложи, наложи на них изрядную мзду, княже! – кивнул головой довольный священник. – Пусть знают, что за греховные дела надо платить в казну вдвойне! Чтобы поменьше баловались, а лучше бы почаще, с молитвами, ходили в святую церковь!

– Ну, а теперь о хороших новостях, – сказал князь. – Чем же ты меня, наконец, порадуешь?

– Расскажу о твоих сыновьях, княже, – улыбнулся священник. – О княжичах Михаиле и Олеге. Твой старший сын суров, но приятно склонен к ратному делу. Дядька доволен его боевыми успехами. Он хорошо усваивает все боевые приемы. Но с отцом Серапионом, кого наш владыка недавно рукоположил в священники, у него не все гладко…Он не старается заучивать молитвы, не очень любит духовное чтение. Княжич Михаил – горячий спорщик. Вот вчера у него был разговор с наставником о сотворении мира. Княжич не согласился, что наша земля стоит на китах! Посмеялся и сказал, что это сказки! – Если бы так было, – молвил он отцу Серапиону – земля бы давно раздавила своей тяжестью всех китов! – А вот княжич Олег – совсем другой отрок! Он, конечно, похуже справляется с ратными делами…Да и дядька пока уделяет ему мало внимания. У него все никак не получается стрельба из лука…Что-то там не заладилось в прошлый раз, вот он и недоволен. Зато в духовных делах, как говорит отец Серапион, он может стать великим сподвижником! Он отменно заучил все молитвы к Господу! Не подвергает сомнению Божье мироздание! Принимает святое писание, как истинное Божье слово! Набожен, благочестив твой второй сын, княже! Радуется душа, глядючи на него! Может, отстраним от него ратную учебу и посвятим Господу этого отрока? За это, княже, тебе будет воздаяние на том свете! Подумай!

– Подумаю, святой отец, – кивнул головой Роман Михайлович. – Но вряд пока откажусь от ратной науки для сына Олега. Кто знает, как дальше сложится жизнь? Пусть же впитывает в свою душу церковное ученье, если оно ему полюбилось. Это тоже благодать, может, даже большая, чем княжеская власть!

 

ГЛАВА 10

ТРУДНОСТИ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА

Великий владимиро-суздальский князь Александр Ярославович возвращался домой во Владимир. Ноябрь 1253 года был суровым и холодным: снег выпал рано, а затем ударили морозы. Князь Александр, ехавший верхом, одетый в толстую, из черных куниц, шубу, издали напоминал неуклюжего медведя, взгромоздившегося на маленькую татарскую лошадку. Только изящная княжеская шапка, блиставшая красным атласом на коричневато-сером фоне куньей оторочки, отличала именитого русского витязя от богатого купца.

Большое войско – до полутора тысяч копий – сопровождало великого князя. Воины, одетые в плотные суконные сермяги поверх железных доспехов, чувствовали себя скованно и зябко. Дальний путь уже изрядно измучил и их, и князя.

– Я князю говорил, – пробасил за спиной своего повелителя огнищанин Тимец Жаркович, – что лучше бы отправиться домой в октябре, пока была хорошая погода. Но нет! Князь меня не послушал! Захотел дождаться своего сына, князя Василия, из Торжка: тот громил литовцев!

– А сынок-вот и не пришел, – покачал головой княжеский тиун Свирко Гаврилович. – Засел там у себя в Торжке: холодно! Слава Господу, что хоть прислал гонца в Великий Новгород к своему батюшке и сообщил, что одолел литовцев и сорвал их поход на новгородские земли! Вот наш князь и решил тогда выезжать…Ты же знаешь, что наш Александр Ярославич не любит сидеть сложа руки. А дел у него в великом суздальском княжении немало! Сильно пострадала его земля после последнего татарского набега! Вот только стали поправляться: поднялись городки, обстроились села…А что теперь говорить!

– Сами виноваты! – пробормотал Тимец Жаркович. – Нечего было звать этих татар! Им только повод для воровства нужен! Одна беда да и только!

– А как не позвать? – возразил тиун Свирко. – Тогда бы князь Андрей занимал великокняжеский стол! Ты же знаешь, что он занял Владимир не по закону, пользуясь кротостью нашего князя Александра?…Батюшке Александру Ярославичу ничего не оставалось делать! Может, самому идти с новгородским войском на Владимир? И снова вести русских на своих же?

– Да и новгородцы не горят желанием сражаться за земли нашего князя! – буркнул Тимец Жаркович. – Все у них там вольница! Горды, неуступчивы новгородские купцы и бояре…Ох, не усидит князь Василий Александрыч на том столе!

Князь Александр Ярославович, покачиваясь в седле, думал о своем.

Получив от татар ярлык на великое суздальское княжение и заняв Владимир, он решил навсегда уйти из непокорного Великого Новгорода, где натерпелся немало обид от тамошнего вольного люда. Правда, за эти свои обиды новгородцы хорошо расплачивались. Богатый город ни в чем не отказывал своему князю. Одного серебра доставлялось в загородный княжеский замок целый, кованый железом, бочонок! А сколько мехов, утвари, всяких украшений, заморских вин, разной снеди поступало на довольствие князя, его семьи и челяди изо дня в день! Новгородская жизнь была для них сытой и богатой. Другое дело – власть! Вот здесь и оказался князь Александр, практически, не у дел…

Властью в Великом Новгороде обладали богатые купцы и землевладельцы, усадьбы которых, огражденные со всех сторон большими островерхими заборами, напоминали настоящие крепости. Местные богачи управляли городом через свой общий орган власти – Совет Господ. Этот, уже столетия существовавший, Совет представлял собой собрание из нескольких сотен самых богатых новгородцев. Они и выбирали на своем Совете высших должностных лиц: посадника, ведавшего хозяйственными делами города, тысяцкого, отвечавшего за городское ополчение и подготовку к обороне города от врагов, и, наконец, архиепископа, который обладал самыми властными полномочиями. Все эти должностные лица имели многочисленных помощников – писарей – которые наделялись исполнительскими правами.

В то время духовным владыкой, новгородским архиепископом, был, поставленный еще два года тому назад самим митрополитом Кириллом уважаемый в духовной среде отец Далмат. Впервые за сотни лет сам киевский митрополит покинул свой насиженный угол и выехал по просьбе князя Александра Ярославовича сначала во Владимир, затем в Ростов и, наконец, в Великий Новгород.

Как известно, Киевом, по решению татарского хана, владели князья владимиро-суздальского дома. Сначала ярлык на «мать градов русских» получил князь Ярослав Всеволодович, а после его смерти – князь Александр Ярославович. Впрочем, никто из упомянутых князей в Киеве уже не сидел. Разоренный татарами город на века утратил свое прежнее значение. Городом управляли присланные князьями воеводы. Киев был слаб и беззащитен перед степными хищниками, не имея даже деревянных укреплений. Да и богатые дома здесь можно было пересчитать по пальцам…И хотя глава православной церкви все еще оставался в этом городе, уже ходили слухи, что вот-вот митрополит покинет Киев и переедет в другое, более защищенное и представительное место.

По дороге в Великий Новгород митрополит Кирилл посетил своего тезку – ростовского епископа Кирилла – авторитет которого в духовной и княжеской среде был очень высок.

Вместе с епископом Кириллом киевский митрополит и выехал в Великий Новгород.

Князь Александр Ярославович возлагал большие надежды на их миссию. Ведь избрание новгородского архиепископа было очень важным делом в жизни великого города и всей новгородской земли. Архиепископ ведал многими серьезными делами. В его руках была сосредоточена переписка с иностранными торговыми домами и даже с главами чужеземных государств! Все иностранцы, прибывавшие в Великий Новгород, обязательно, в первую очередь, приезжали на епископское подворье и вручали духовному владыке города послания своих государей, поручительные письма известных иноземных купцов, знатных заморских торговых домов, подарки от многих влиятельных иностранцев.

Немалым влиянием обладал новгородский владыка и в среде городского простонародья. Ведь он был главой церкви! А жизнь без церкви в ту пору была немыслима ни для кого, начиная от князя и кончая простым бездомным бродягой! Новгородцы глубоко чтили Бога и строили по всему городу православные храмы. Каждый богатый купец старался прославить свое имя строительством Божьего храма поблизости от своей усадьбы. Существовали даже семейные церкви, в которых молились, крестились и отпевались как именитые горожане, так и их домочадцы. А местные священники обладали большим влиянием в своих околотках, часто разбирая споры между прихожанами, выступая, порой, в роли мировых судей. Сам же владыка, новгородский архиепископ, фактически, являлся высшим духовным судьей всей новгородской земли.

И, тем не менее, хитроумные новгородцы, помня за свою многосотлетнюю историю о борьбе за власть в городе между многими должностными лицами и князем, ограничивали существенным образом власть своего духовного владыки. Так, в случаях хозяйственных споров дела по суду передавались посаднику и его службе, если же тот не удовлетворял интересов тяжущихся, вопрос поднимался на Совете Господ. А здесь духовный владыка обладал лишь правом голоса, хотя, возможно, и решающего. Однако против абсолютного большинства знати и он был бессилен.

У новгородских богачей имелся и еще один козырь против любого зарвавшегося представителя власти. Это было знаменитое новгородское вече!

На Руси всегда считалось решающим мнение народа. От имени народа говорили и князья, и бояре, и любые самые мелкие чиновники. Но вот как узнать это народное мнение?

С древних пор оно выявлялось на собраниях «всего народа», большинство которого состояло из простых людей: небогатых купцов, землевладельцев, вольных малоимущих горожан, совсем неимущих, слуг и челяди знати. В Великом Новгороде, как и в других древнерусских городах, имелись специальные места, так называемые вечевые площади, на которых собирались горожане в трудные для них времена…В давние годы именно на вече, на сходках горожан, и решались все серьезные задачи: определялись налоги, формировались городские ополчения; горожане жертвовали свое имущество и деньги на те или иные важные дела. Со временем, однако, вече стало использоваться в интересах власть имущих. Ввиду того, что город состоял, в основном, из усадеб богатых новгородцев, имевших многочисленную челядь, знать, сговорившись, посылала на вече своих людей, которые и определяли своим численным превосходством судьбу спорных вопросов.

Вече в Великом Новгороде созывалось только в крайнем случае. Новгородцы прекрасно знали о разрушительной силе простонародья и не злоупотребляли ею. Поскольку во время споров на вече сталкивались сторонники разных ветвей власти, да и, порой, имели место стихийные, бунтарские настроения во время каких-либо бедственных событий (войн, мора, преступлений знати, ставших очевидными), очень часто народные собрания завершались драками, погромами и даже смертоубийствами!

Власть имущие зорко следили за такими делами, и, в случае выхода «волеизъявления народного» из-под контроля, прибегали к вооруженному ополчению, пресекавшему беспорядки. Богатые новгородцы со временем так приспособились к вечу, что до особых крайностей дело здесь редко доходило. В целом, вече было очень выгодно знати. В любом случае вину за произошедшее можно было свалить на «народ».

Так было, например, и в случаях изгнания из города влиятельных людей и князей. Если по воле веча князь или какой-либо знатный человек покидал город безвозвратно и без последствий, дело считалось устроенным. Если же князь, угрожая городу военной силой, договорившись с местной знатью, возвращался, во всем обвинялось простонародье, и, если князь того требовал, хитрые новгородцы довольно быстро находили «зачинщиков» и «смутьянов» и выдавали ему их «главою», то есть на казнь. И опять в городе устанавливались мир и покой.

Со стороны казалось, что в Великом Новгороде отсутствовала твердая власть, и не было порядка. Однако так только казалось. На самом же деле наиболее хитрые и властные люди города прекрасно знали истинное положение дел в своем государстве, и, как пауки, изо дня в день опутывали сложной разделенновластной паутиной все сферы жизни каждого горожанина и даже отдельного представителя правившего клана.

Вот и новый архиепископ Далмат попал в эту искусно сплетенную веками новгородскую политическую сеть, несмотря на то, что был поставлен исключительно влиятельными людьми, не без участия князя Александра Ярославовича. А как же иначе? Ведь по новгородской традиции, «дабы веча не гневить», духовный владыка должен был избираться по жребию из нескольких кандидатов. А жребий – дело ненадежное! Конечно, если все оставить на Божью волю, может произойти неожиданное. Ведь жребий тянет «дитя невинное»!

Но новгородцы здесь придерживались старинной поговорки: «На Господа надейся, а сам не плошай!» Накануне выборов архиепископа, Далмата и его высоких духовных покровителей заслушали на Совете Господ, и, когда навязываемый городу кандидат понравился знати, с ним побеседовали с глазу на глаз наиболее влиятельные новгородцы. О чем они говорили, и как все это проходило, можно только догадываться. Однако, в результате, выборы архиепископа привели во владычное кресло того самого Далмата, и, оказалось, что последний не внес в жизнь новгородцев никаких существенных новшеств, или, как говорили, «пришелся ко двору». Князь Александр от этого ничего не выиграл. По-прежнему, он оставался лишь высшим полководцем Великого Новгорода, призываемым только возглавлять собранное городским тысяцким ополчение. Дальше этого князь не продвинулся: продолжал жить за городской чертой, получал положенное «кормление», но властными правами обладал лишь в своем замке. Все вопросы, которые он хотел решать, рассматривались Советом Господ, и, если устраивали знать, поддерживались, а если нет – отклонялись. Выбраться из этой политической паутины князь никак не мог, и поэтому, желая «вольно править», по-княжески, предпочел в скором времени, «ссадив со стола» брата Андрея, великое владимиро-суздальское княжество, где ему уже никто не прекословил.

В Великий Новгород князь Александр привез своего сына Василия. Однако новгородцы, привыкшие сами приглашать на княжение нужного им князя, вначале восприняли действия великого суздальского князя, как покушение на их права и попытались воспротивиться княжеской воле. Но Александр Ярославович, явившись в город с большим войском, пригрозив новгородцам в случае непослушания войной и татарским набегом, напугал их и добился принятия его сына на княжение в новгородской земле. А вот посадник новгородский Анания, хоть и склонил голову перед князем Александром, тихо пробормотал сквозь зубы: – Что ж, пусть пока княжит…

Александр Ярославович услышал эти слова, запомнил их и решил «погостить» в своем бывшем загородном замке до самых снегов.

Тем временем на окраину Новгородчины напали литовцы. Об этом сообщил посаднику прискакавший из Торжка гонец. Совет Господ, поспешно собравшись, постановил собирать войско и обратился к новому князю Василию с просьбой возглавить новгородское ополчение. Так князь Василий получил свое первое, и, как оказалось, удачное боевое крещение на новгородском столе, отразив от границ вверенной ему земли опасного, грозного врага.

– Надолго ли хватит новгородцев? – думал в полудреме князь Александр, раскачиваясь в седле. – Сможет ли мой сын прочно удержаться на столе этого богатого, но непокорного города?

– Княже! – закричали неожиданно сзади. – Вот он – Ростов! Осталось две версты!

Александр Ярославович, поднявшись в седле, бросил взгляд в черно-серую даль.

– Что ж, вот и Ростов! – громко сказал он. – Ускорим же ход! Теперь отдохнем у князя Бориса! Готовьтесь к въезду в город! Посмотрим, может, пробудем здесь пару дней!

Город Ростов, вассальный Суздальскому княжеству, встретил своего великого князя малиновым колокольным звоном. Сам князь Борис Васильевич Ростовский выехал на коне навстречу воинству своего высокого покровителя за две сотни шагов от широко раскрытых городских ворот.

– Хлеб-соль, великий князь! – громко сказал Борис Ростовский, подскакав к Александру Ярославовичу.

Князь Александр, не слезая с коня, приблизился вплотную к Борису Васильевичу, обнял его и троекратно поцеловал. – Как тут ваши ростовские дела? – весело спросил он. – Как ты, жив – здоров?

– Благодарю, великий князь! – улыбнулся, озарив своими большими голубыми глазами розовощекое лицо крепкого, здорового русича, князь Борис. – У меня теперь радость: родился сын! Назвали Дмитрием…

– Ну, что ж, тогда прими мои поздравления! – похлопал по плечу ростовского князя Александр Ярославович. – Пусть же твой сын Дмитрий будет во всем похож на отца!

– Благодарю от всего сердца, великий князь! – ответствовал довольный молодой отец. – А теперь прошу к нам, отдохни с дороги!

Великий владимиро-суздальский князь первым делом, отпустив своих слуг и воинство, направился в баню. Здесь он провел не больше часа. Вымытый челядью князя Бориса и одетый в чистое, пахнувшее душистыми травами белье, князь Александр быстро прошел по теплым переходам в терем своего ростовского вассала, в трапезную комнату, где его ожидал большой, уставленный всевозможными яствами стол, за которым сидели на скамьях приближенные великого князя и Бориса Ростовского, тихо ожидая своего повелителя.

Князь Александр сел во главе стола в большое кресло хозяина терема. По правую руку от него расположился князь Борис Васильевич, а по левую – епископ Кирилл Ростовский.

Но едва успел духовный владыка благословить трапезу, а великий князь Александр первым отпить заморского вина из круговой братины, как в комнату неожиданно вошел слуга, тихонько приблизился к уху князя Бориса и что-то ему прошептал. Выслушав слугу, Борис Васильевич махнул рукой, чтобы тот удалился, и, отпив из братины, протянутой ему двумя руками князем Александром, большой глоток вина, передал чашу по кругу и поднял голову. – Великий князь! – промолвил он. – Мне только что сказал гридень…, – он замялся. – Может, подождем до конца трапезы?

– Да уж говори, не томи, что там случилось! – встревожился князь Александр.

– Да тут вот дело такое странное, – пробормотал Борис Ростовский. – Ты поручил мне следить за Тверью. Я должен был знать, что там делает твой брат князь Ярослав Ярославич…

– Ну, так что же мой брат делает? – перебил его князь Александр. – Неужели что-нибудь опять натворил? А может, у него неладно со здоровьем?

– Князь Ярослав сбежал! – громко сказал Борис Васильевич. – Покинул Тверь и умчался со своей дружиной на север!

– О, Господи! – вскричал князь Александр. – Никак поехал в Великий Новгород?! Вот беда какая! Опять смута грядет! Неужто захотел прогнать моего сына Василия?

– Слуга сказал, что князь Ярослав поехал в Псков, – ответил князь Борис. – Он якобы получил приглашение от псковских людей!

– В Псков? – задумался Александр Ярославич. – Ну, это еще ничего…Мои новгородцы совсем недавно отогнали проклятых немцев от Пскова. На этот раз нечистые немцы осаждали Псков. Они часто нападают на псковскую землю, и псковичи зовут на подмогу новгородцев. Видно, моему брату Ярославу захотелось повоевать с немцами? Если так, то это достойно похвалы!

Сидевшие за столом княжеские люди заулыбались, а епископ Кирилл перекрестился.

– Нет на Руси покоя, – сказал он. – Одни лишь смуты и неурядицы. Да будет благословен князь Ярослав, если пошел защищать псковскую землю!

После трапезы князь Александр, отпустив отдыхать своих бояр и дружинников, еще долго беседовал с князем Борисом и владыкой. До глубокой ночи они обсуждали события последних дней.

– Нужно думать о нашей земле, великий князь! – говорил ростовский епископ. – И наводить порядок. Плохо, что братья между собой воюют, а поганые побеждают и радуются!

– Пока у нас не будет единого правителя, – задумчиво промолвил князь Александр, – мы не избавимся от усобиц и беспорядков. А как тут быть единому правлению? Вот здесь, в суздальской земле, едва установили мою власть! И чего это стоило? Что касается других земель…Вот у князя Андрея Черниговского есть свой ордынский ярлык. Что ему наши дела? Да и смоленский князь Глеб хоть и заключил со мной союз, но слаб и не хозяин в своем уделе! Да и пошел он на этот союз, чтобы укрепить свою власть. Но где я возьму силы, чтобы всем помогать? Неужели надо и теперь звать татар в поход на Смоленск, чтобы вернуть князю городскую усадьбу? Видно, смоляне, по примеру новгородцев, решили держать своего князя за городом: боятся, что он покусится на их власть! А что говорить о положении князя в Великом Новгороде! Вот посадил я там сына Василия…А как долго он там усидит? Сумеет ли ужиться с новгородцами? Выдержка – великое искусство!

– Да, великий князь, – кивнул головой Борис Васильевич. – Названные тобой земли непокорны и слабы. Черниговская земля совсем развалилась! Великий князь Андрей Всеволодыч – слабый правитель! Там всем заправляют уделы. Я недавно ездил в Брянск к своему дяде, князю Роману Михалычу…Могу сказать, что его удел посильнее Чернигова и Смоленска! Город Брянск поистине отвечает своему названию: город крепкий и бранный! Думаю, что он не по зубам даже татарам!

– Брянск? – промолвил задумчиво князь Александр. – А разве этот город не пострадал от татар?

– Они не дошли до Брянска, – ответил князь Борис. – Город слишком хорошо защищен самим Богом: кругом овраги, леса, болота, а крепость стоит на огромном и крутом холме!

– А зачем ты туда ездил? – вопросил князь Александр.

– Да вот, хотелось посмотреть, как живет мой дядя. Моя матушка просила меня проведать своего брата и передать ему ее монашеское благословение…Ну, вот я приехал и попал на похороны. Умер младший княжеский сын, двухлетний Святослав. Словом, случилось горе! Ну, поплакали, поговорили. Я предложил брянскому князю подружиться с тобой, великим суздальским князем…

– Ну, и как? – с интересом промолвил великий князь. – Что сказал Роман Брянский?

– Как бы это сказать, великий князь…, – с грустью ответствовал князь Борис. – Дядя отнесся к моим словам настороженно. Ответил сдержанно: как Господь, дескать, даст! Нам и так одним спокойно за глухими лесами!

– Вот видишь, – вздохнул Александр Ярославович, – даже твой брянский дядя поет все ту же песню! Где нам до единой власти?!

 

ГЛАВА 11

ОПАСНАЯ ДОРОГА

Обоз смоленского купца Ильи Всемиловича съехал с проезжей дороги.

– Давайте-ка, ребятушки, вон к той поляне! – приказал купец своим людям. – Тут всем хватит места. Слава господу, что у дороги редколесье. Можно даже телеги затащить…

Татары заартачились. Их небольшой отряд из десяти копий следовал за купеческим обозом. Пока шли по дороге, все было хорошо. Но вот в лес татарский мурза Агбарчи въезжать не пожелал. – Мы не будем ночевать среди ваших лесных духов! – сказал он купцу Илье. – Зачем свернули с дороги? Так бы и ночью ехали! Ведь сам ты сидишь в арбе? А мы приучены спать верхом на конях!

– Не спорь, Агбарчи, – похлопал его по плечу Илья Всемилович. – Так уж решили твои высокие начальники, чтобы мы делали по дороге привалы. Нынче опасно по ночам ездить. Неужели ты забыл о судьбе Абага-кэрэ?

Татарский десятник замолчал. Об отряде Абага он хорошо знал. Как-то татары поехали сопровождать обоз одного русского купца из Великого Новгорода да так и пропали, как в воду канули! Два года нет известий ни о них, ни о купце и его людях. Уже из Новгорода приезжали в Сарай купцы и расспрашивали. Но куда люди делись, так никто и не узнал!

– Что случилось, Илья Всемилич? – встревожился подошедший к беседовавшим Мил, сын смоленского купца Ласко Удаловича. – Неужели решили сделать привал?

– Да, я решил делать остановки, – кивнул головой купец Илья, – по совету одного важного татарского сановника. У нас сейчас мало людей. Разве защитишься с тремя десятками человек? Имели бы хоть сотню, тогда бы ехали без остановок. Но, как сказал Болху, царевич не дал нам больше воинов. А это опасно! Нельзя ехать ночью! А духов лесов, Агбарчи, не бойся! – перешел на татарский язык Илья Всемилович. – Вот тебя для этого оберег. – Он достал из-за пазухи кошель и извлек из него небольшой серебряный крест на цепочке. – Вот, надень, тогда не будет угрозы ни тебе, ни твоим людям…Спокойно себе отдыхай! Что поделаешь, Агбарчи, надо беречь людей и думать о своей жизни. Береженого Бог бережет! Нам еще придется сделать два привала…

Татарин быстро схватил серебряную цепочку и надел ее на шею. – Якши! – крикнул он своим людям и замахал руками. – Айда!

Купец Илья лежал в кустах на мягкой шерстяной подстилке рядом с сыном своего свата. Последний безмятежно спал, тихо посапывая. Но Илье Всемиловичу было не до сна. Привыкший лежать весь свой долгий путь на телеге, он все никак не мог успокоиться.

Сентябрь 1254 года был достаточно теплым, чтобы заночевать в лесу. Казалось, лето остановилось и не собиралось уступать место осени. Даже лесная трава не пожухла, сохраняя всю свежесть своей зелени…Желтизна едва тронула древесный лист…

Купец Илья возвращался из дальних странствий. Ему вновь пришлось совершить поездку в чужеземные края. Так уж получилось. Илье Всемиловичу хотелось съездить в родные места, повидать своего друга Ермилу Милешевича, ставшего большим человеком при удельном князе Романе Брянском, но не судьба.

…За два года до нынешней поездки на Восток в Смоленск приехали новгородские купцы, возвращавшиеся на родину со стороны Орды. Они везли редкие вещи, многократно их обогатившие. Особенно потрясли смоленских купцов самые дорогие в ту пору товары новгородцев – драгоценные камни различных форм и расцветок. – Это индийские самоцветы, – говорили предприимчивые новгородцы. – Мы купили их на рынках ордынского Хорезма! Этот товар приходит туда издалека!

Ласко Удалович купил у них огромный изумруд за безумную цену – аж за десять серебряных гривен! Не удержался и Илья Всемилович: приобрел для своей любимой Василисы золотой перстень, прекрасной работы, с большим сверкающим сапфиром за две гривны серебра!

Супруга купца, однако, восприняла подарок не очень радостно. Поцеловав мужа, она всплакнула. – Чует моя душа, свет мой, Ильюшенька, что не к добру этот драгоценный дар. Уж больно красив этот чужеземный перстень! Он пугает меня тоской и расставанием!

И как в воду глядела Василиса!

Уже на следующий день в лавку к купцу Илье нагрянул его богатый сват – Ласко Удалович. Они долго разговаривали о торговых делах. Наконец, почесав затылок, купец Ласко промолвил: – Вот что, сваток, я решил отправиться по пути новгородских купцов! Моя душа возжаждала дорогих каменьев! Что наша жизнь? Гривны дешевеют, торговля падает…Куда вкладывать богатства? Есть и земля, и усадьбы…Не знаешь, куда это все девать! Как-то вызвал меня к себе владыка. Уговаривал, чтобы я продал городскую княжескую усадьбу назад в казну. Ну, ту самую, что мы отняли на Совете у князя Глеба…Что тут спорить? Сказал: подумаю…А там и продам! Не ссориться же мне из-за этого с владыкой? Тем более, что предлагает изрядную мзду – вдвое больше настоящей цены! А чем расплатится? Серебром! Тоже, вроде бы, неплохо. А что мне делать с тем серебром? Солить? Мочить? Новгородцы говорили, что в далеком татарском Семиградье, на местных рынках, самоцветы продаются за серебро пригоршнями! Вот это дело! Влезла мне в голову одна мечта: набрать бочонок этих самоцветов…Ну, а если не бочонок, так хоть бы сундучок! Тогда можно спокойно встретить старость!

– Помилуй, Господи, сват! – возмутился Илья Всемилович. – Да и без этого ты у нас не бедняк! Куда мне с тобой равняться?

– И можно и нужно быть богаче! – сказал с горячностью Ласко Удалович. – И тебе неплохо бы приумножить свои богатства и догнать меня! Разве мне не хочется, чтобы моя дочь жила в достатке и покое?

– Так мы же с тобой, сват, собирались в Брянск! – удивился купец Илья. – Хотели посмотреть местный рынок и познакомиться с видными людьми…Там тоже можно отхватить солидный куш!

– Однако там не купишь много изумрудов, жемчуга или сапфиров! – возразил купец Ласко. – Такой камешек один на десяток гривен тянет! А поторговавшись у бусурман, возьмешь и за полгривны! Подумай-ка!

– Что ты, сваток! Да тебе уже за полста лет! Какой тебе дальний поход? – воскликнул в изумлении Илья Всемилович. – У меня не повернется язык позвать тебя в такую даль!

– Ничего, что за пять десятков! – пробормотал Ласко Удалович. – Для такого барыша нет ни молодости, ни старости! Смерть купцу, если нет хорошего дохода!

– Вот людская жадность! – подумал купец Илья и сам не заметил, как постепенно втянувшись в разговор, почувствовал свой торговый интерес.

До самого заката обсуждали они возможную поездку. Долго и терпеливо пытался Илья Всемилович отговорить своего уже старого свата от опасной дороги. Наконец, ему это удалось.

– Ладно, сват Илья, – смирился как-то сразу осунувшийся и загрустивший купец Ласко, – если ты так говоришь, то не поеду! Тогда пусть мой любимый сын Мил покажет, на что он способен! Что ж, пошлю его. Чем он хуже тех новгородских купцов? Неужели не сможет добыть эти самоцветы?

Так и решили. Илья Всемилович со своими людьми возглавит купеческий караван. Мил Ласкович же будет во всем его слушаться. А на случай несчастья – всякое может случиться в дальней дороге – сможет его заменить. Сам же Ласко Удалович поедет с людьми в Великий Новгород по другим торговым делам. Заодно отвезет туда своего зятя Избора, сына Ильи Всемиловича, знакомиться с великим городом, местной торговлей и войти во владение большой лавкой, отданной купцом Ласко в приданое за своей дочерью. В Брянск же на разведку поедет старший сын купца Ильи – Лепко.

Опять ручьем лились слезы у купчихи Василисы. – Батюшка, Ильюшенька! – заламывая в горести руки, говорила, рыдая, она. – Береги себя! Скоро уже тебе пять десятков! А ты в такой дальний путь собираешься! – Она оперлась рукой на край передней телеги, вглядываясь преданными, любящими глазами, как будто в последний раз, в лицо своего супруга. – Ох, Ильюшенька мой миленький, благослови тебя Господь и помилуй!

Купеческий караван вновь, как и в прежние годы, удачливо миновал глухие русские леса. Дороги, хоть и были заросшими травой, но проезду не препятствовали. Редко кое-где встречались поваленные, благо, не людьми, деревья, но купеческие слуги быстро расчищали завал и все двигались дальше.

Только приехав в Орду, купец Илья понял, как вовремя он там оказался. В Золотом Ханстве пока царило спокойствие. Хотя обстановка уже менялась. Старый хан Бату отдал все бразды правления то ли своему сыну Сартаку, то ли брату Берке…Знакомые Илье Всемиловичу столичные татары, которых он встретил в Сарае по пути, говорили, что царевич сейчас самый влиятельный человек в государстве.

Однако первый свой визит смоленский купец совершил к своему другу – главе ханской канцелярии Болху-Тучигэну.

Тот с радостью принял купца Илью и его людей, познакомился с Милом Ласковичем.

– Это хорошо, Иля, что ты сразу же пришел ко мне, – промолвил, улыбаясь, Болху. – У нас тут есть изменения! Я тебе все расскажу.

После пира, который устроил хозяин, и небольшого отдыха, Илья Всемилович остался со своим татарским другом наедине и тот поведал об ордынских делах.

Оказывается, Бату-хан, почувствовав нездоровье, решил отойти от дел. В последние годы он больше занимался развлечениями: слушал песни странствующих певцов и музыкантов, возлежал со своими многочисленными женами и редко выезжал, уже не верхом, а на повозке, в степь на облавную охоту. Повелитель Золотого Ханства стал таким вялым и расстроенным по возвращении из Каракорума, где на всеобщем курултае монгольской знати был избран великим ханом не он, а Мэнгу. Бату-хана же объявили «старейшим в роде». Почетно, но и только…

– Вот с той поры, – покачал головой Болху, – повелитель перестал заниматься делами государства. Он, правда, вызывает меня к себе раз в десять дней и расспрашивает вскользь о делах, но его увлекают только события далеких лет, он слушает мои книжные пересказы о жизни древних народов…А в последние дни он все больше говорит о богах, смерти и загробном мире и требует того же от меня…Как-будто я что-нибудь об этом знаю! Приходится высказывать свои догадки о том, что ждет нас на том свете! Вот, если ты что-нибудь об этом знаешь, тогда айда к великому царю! Расскажешь ему, как вы, урусы, понимаете бессмертие!

– Сохрани, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Разве я осмелюсь говорить великому царю всякую чепуху! Кто знает, что делается на том свете? Такое только Господу известно! Меня вот другое беспокоит: значит, не стал государь Бату великим ханом? И что же тогда? Золотое Ханство перешло под власть далекой Монголии?

– Конечно, Золотое Ханство связано прочными узами с землей предков! – возразил Болху-Тучигэн. – Но государь Бату никогда не был данником! Когда умер великий хан Угэдэй, Бату объявил о создании нового улуса. Там, в земле предков, тогда избрали нового великого хана – Гуюка, недруга нашего повелителя. С того времени мы лишь на словах остаемся в составе великой Монголии! А когда Гуюк умер, состоялся неудачный курултай, и наше Золотое Ханство совсем отделилось от Каракорума. Как-то все нелепо получилось. Великий Бату любил и поддерживал Мэнгу-хана. Однако другого выхода тогда не было. Могли победить потомки Гуюка! Бату-хан поступил тогда мудро и поддержал Мэнгу. Однако из-за этой поддержки высшая знать посчитала, что мой повелитель не хочет высочайшей власти. Вот поэтому избрали Мэнгу, а сторонников и родных Гуюка казнили! Мудрость славного Бату-хана стоила ему трона, от чего он сильно расстроился. А если государь недоволен, тогда во дворце царят уныние и печаль! А Сартак-оглан хоть и стоит, как наследник, на первом месте в Орде, но не он решает судьбу Золотого Ханства!

– А мне говорили, чтобы я в свой первый день посетил царевича Сартака, – пробормотал Илья Всемилович.

– Сходи-ка лучше не к Сартаку-оглану, а к Берке, бекляре-беку, брату нашего повелителя, – покачал головой Болху. – Он и есть настоящий правитель всего царства! Славный Берке прибыл к нам по приглашению самого Бату-хана. Он проживает в кочевье, которое располагается немного ниже по великой реке и тоже называется Сараем. У нас сейчас два Сарая – Сарай-Бату и Сарай-Берке…Сразу же, как только Берке, царственный брат государя, приехал сюда, он посетил юрту Бату-хана, и они долго беседовали о жизни и государстве. А потом наш славный хан послал за мной и сказал мне: – Вот, Болху, перед тобой мой преемник! Слушай же моего любимого брата и повинуйся ему!

– А как же тогда наследник? – удивился купец Илья.

– Воля великого хана – это воля богов! – промолвил Болху-Тучигэн. – Я не спрашивал об этом государя! Если он подчинил меня бекляре-беку, так тому и быть! Я молча поклонился тогда государю и его брату. Скажу тебе, что Берке очень похож на Бату-хана. Лицом и делами…Мягок, добр, благороден в поступках. Не терпит лжи, пытлив в государственных делах. Да продлят наши боги жизни как великого государя, так и его достойного брата!

– А каково же тогда истинное положение царевича Сартака? – спросил Илья Всемилович. – Надо ли мне идти к нему с подарками?

– Как я тебе уже сказал, – задумчиво пробормотал Болху, – царевич лишь наследник по названию! Он слишком строптив и своеволен! Говорят, что он тут сдружился с Алэсандэ, коназом урусов! Ходят слухи, что он – тайный христианин!

– Христианин! – вскричал Илья Всемилович. – Да еще дружит с князем Александром Ярославичем! Так это же очень хорошо! Православный человек должен быть хорошим правителем!

– Напрасно ты так думаешь! – буркнул Болху. – Все это отвратило батюшку и дядю от царевича! Он пьет вино, жадно рассматривает картинки в ваших церковных книгах! Обвешал свою юрту картинами ваших богов! Нет, не быть ему великим ханом! Да какой из него правитель? Он не чтит даже меня, главу ханской писчей юрты! Ни разу не позвал меня к себе, чтобы поговорить о делах…Видно хочет с коня управлять государством! Он, правда, читает какие-то там книжки, но ученый из него не получится! Как-то я столкнулся с ним в степи на государевой охоте, и там царевич посмотрел на меня с такой злобой, что даже сам государь оторопел! Так что, Иля, запомни: скоро у нас будут перемены! Но если хочешь сохранить ханскую дружбу, то после великого хана сходи к его брату Берке!

Купец так и поступил. Сразу же после беседы с Болху-Тучигэном, он, кликнув своих слуг, стал собираться на выход.

Сам ордынский повелитель в тот день не принял Илью Всемиловича: ханские слуги сказали, что он занят важными делами. А вот ханский брат, Берке-тайджи, сидевший в своем огромном зеленом шатре, проявил к русскому купцу интерес. Еще бы, ведь его представил именно Болху-Тучигэн!

Берке действительно был очень похож лицом на своего брата. Только ростом он был немного повыше его и пошире в плечах. Расспросив купца Илью о торговых делах, о дальнем пути и приняв подарки, он его вскоре отпустил, благо, что приехали послы от какого-то ильхана.

На следующий день Илью Всемиловича принял и сам повелитель Золотого Царства – великий Бату-хан. Там же, в царском шатре, восседал и Берке-тайджи.

Зная, что татарский хан очень любит разные забавные безделушки, русский купец, помимо общепризнанных даров, преподнес ему большой золотой свисток, отлитый в форме птицы. Когда в него через особое отверстие на птичьей спине наливалась вода и кто-либо дул в длинный хвост, полый изнутри, раздавался приятный соловьиный свист.

Великий царь, посвистев несколько раз самолично, даже рассмеялся от удовольствия.

– Где же ты раздобыл такую вещицу, друг мой Иля? – спросил довольный повелитель.

– Эту вещь привез из далеких немецких земель молодой купец Мил! – Илья похлопал по плечу стоявшего с ним рядом на коленях у ханского трона сына Ласко Удаловича. – Ему очень хотелось порадовать великого государя!

– Это твой сын? – улыбнулся Бату-хан, от чего его округлое, ожиревшее лицо, словно осветилось. – Готовишь себе замену? Что ж, пора, – он грустно вперил свой взгляд вверх…

– Это мой родственник, государь, – промолвил купец Илья. – А мои сыновья сидят дома, им пока далеко до своего отца…Все самому приходится…

– Вижу, что у тебя все также, как у нас в Сарае, – промолвил Бату-хан и, посмотрев на брата Берке, замолчал.

– Государь не оставит тебя без внимания за такие дары! – громко сказал Берке-тайджи, сидевший в высоком кресле рядом с троном государя, лицом к нему. – Эй! Слуги!

И не успели смоленские купцы опомниться, как перед ними предстали три красивых, русской внешности, девушки, тела которых были едва прикрыты тонкой прозрачной кисеей.

– Это тебе подарок повелителя Золотого Ханства, – весело промолвил, глядя вверх на царственного брата, Берке. – Достойные мужи не должны проводить свое время в скорбном уединении! А эти девицы скрасят твои дни и ночи: будут верными и покорными женками во время всего твоего далекого пути!

Купцы онемели от изумления, а Болху-Тучигэн, склонив голову в низком поклоне, подал знак Илье Всемиловичу и его напарнику, что пора уходить. Царственный прием завершился. Купцы, сопровождаемые ханскими слугами и рабами, встали с колен и медленно попятились задом к выходу из царственной юрты. У порога они остановились, аккуратно приподняли одну за другой ноги, чтобы не задеть опасное место, и быстро выскочили наружу. Вслед за ними потянулись подаренные татарским ханом красавицы.

Только на третий день своего пребывания в татарской столице купец Илья со своими людьми отправился к царевичу Сартаку, но Мила Ласковича с собой не взял.

Вход в блестевшую желтым шелком юрту охраняли вооруженные до зубов, одетые в большие, чуть ли не до пят русские кольчуги, рослые воины. Пришлось купцу показывать им ханскую пайцзу. Охранники долго рассматривали серебряную пластинку, выражали вслух свое изумление, но в юрту купца не впускали.

– Вот придет начальник стражи, – сказал один из монголов, – тогда и решит, можно тебе к царевичу или нет!

Между тем слуги принесли и сложили у входа в юрту купеческие подарки.

Один из стражников, осмотрев мешки, толкнул в бок другого: – Послушай, Элбэт, а может, пропустим его? Видишь, сколько подарков!

Второй воин, видимо, старший, сузив свои и без того маленькие глазки, буркнул в ответ: – Занеси подарки в юрту, а там пусть сам царевич решает!

В это время к юрте подскакал седовласый, с непокрытой головой воин.

– Цэнгэл-батур! – крикнул старший стражник. – Тут купец к царевичу!

Суровый воин с кряхтением слез с коня. – А! Иля-купец! – улыбнулся он, прижимая руку к сердцу. – Здравствуй, почтенный!

– Здравствуй и ты! – кивнул головой Илья Всемилович и быстро вытащил из-за пазухи большой, украшенный голубой бирюзой, серебряный браслет. Вещица, блеснув в воздухе, быстро переправилась в руку монгольского сотника.

– Ты всегда был щедр и почтителен, купец урус! – воскликнул суровый воин. – Цэнгэл уже прошел большую часть жизненной реки, но не всегда видел таких достойных людей даже среди своих воинов!

– А вот Илья прошел уже почти всю жизнь, – покачал головой русский купец, – но таких отважных воинов, как ты, никогда не видел!

– Ну, что ж, Иля, твои слова просты, правдивы и приятны слуху, – пробормотал ханский сотник, покраснев от удовольствия. – Но кто же заставляет тебя ждать у входа в юрту моего повелителя?!

Стражники упали на колени.

– Ладно, воины, – усмехнулся Цэнгэл. – Вы же не знали, кто перед вами! Давайте, заносите-ка подарки в юрту!

Сартак-оглан принял купца Илью не совсем радушно. Правда, осмотрев подарки, он несколько подобрел, подошел вплотную к русскому купцу и пристально вгляделся в его лицо. – Значит это ты, знаменитый купец Иля, тот, что дружен с Болху-Тучигэном? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, бросил: – Лишь на третий день ты пришел меня проведать! Разве ты не знаешь, что я – сын великого хана и первый человек в Сарае?

– Знаю, государь, – пробормотал купец, лихорадочно выискивая выход из нелегкого положения.

– Так что же ты забыл обо мне?

– Господи, помоги, вразуми меня, – лихорадочно молился про себя Илья Всемилович, и тут вдруг его осенило… – Видишь ли, государь, – решительно сказал он, – у нас, у русских, есть такой обычай: все то, что бывает третьим, священно! Не зря говорят: Господь любит троицу! Вот поэтому я и выбрал третий день для прихода к тебе! Это многое значит и, особенно – глубокое уважение!

По желтому, болезненному лицу Сартака, изуродованному крупными оспинами, пробежала то ли судорога, то ли дрожь. Царевич засмеялся. – Ну, и лукав ты, урус, – сказал он, завершая встречу вежливости, – даже, пожалуй, умен! Что ж, прощай, купец Иля, но помни: как не хитрит красная лисица, обходя степь, как не вертит своим хвостом, однако же попадает на шапку преглупой бабенки!

Надолго запомнил эти слова Илья Всемилович, они стояли у него в ушах и в далеком Хорезме, и в половецких степях, и у Хвалынского моря…

Постранствовав почти два года и успешно поторговав, накупив целую кучу диковинных самоцветов, смоленские купцы вернулись в Сарай, но на прием ни к государю, ни к его брату на обратном пути не попали. Как говорили, Бату-хан был тяжело болен и никого не принимал, Берке-тайджи находился в отъезде, а царевич Сартак, ограничившись лишь приемом подарков, к купцам не вышел.

Заплатив пошлину, составлявшую одну тридцатую часть стоимости имевшихся у них товаров, как это было принято в ханской столице, Илья Всемилович со своим младшим спутником пошел прощаться с Болху-Тучигэном.

– Ну, вот, Иля, – грустно произнес глава ордынской канцелярии, – ты теперь уходишь назад! Свидимся ли мы опять?

– А ты приезжай ко мне в Смоленск! – весело ответил Илья Всемилович. – Путь не совсем уж дальний. Вот бы Василиса тогда порадовалась!

– Эх, Иля, – покачал головой Болху-Тучигэн, – какая теперь поездка? Я уже стар! Мне четыре десятка лет и еще один год!

– А мне уже пять десятков в этом году стукнуло! – улыбнулся купец Илья – А я все странствую!

– Пусть же даст тебе твой Бог удачу! Да не взыщи за малую охрану твоему каравану. Я ничего не могу поделать, пока тут властвует царевич! Будь осторожен в пути и передай мое доброе слово своей мудрой супруге Василисе! А если получится, тогда айда к нам снова, в Сарай! – сказал в напутствие Болху и обнял Илью Всемиловича.

Когда же Сарай скрылся в мутной пыльной дымке осенней степи, купеческий караван вышел на большую, избитую конскими копытами дорогу, ведшую на север.

Неожиданно, как из-под земли, у передней телеги купца Ильи появился одинокий всадник. – Остановись, Иля! – крикнул седовласый татарский воин, разбудив задремавшего смоленского купца. – Хочу сказать тебе несколько слов!

– А, это ты, Цэнгэл! – вздрогнул русский купец. – Что случилось? Что заставило тебя догонять мой караван?

– Послушай, Иля, – склонил голову монгольский сотник и, согнувшись в седле, не слезая с лошади, приблизился к уху купца. – Тебе грозит опасность! – прошептал он. – Я случайно услышал, что какой-то неизвестный хочет устроить тебе беду ночью в дороге! Прячься в ваших лесах! Будь осторожен на привале: не спи в своей телеге, каждую ночь меняй места и охрану! Среди вас есть враг! Говорили: не доедет купец до Смулэнэ! А Цэнгэл сказал: – Тому не бывать! – И не успел потрясенный Илья Всемилович опомниться, как суровый воин, быстро выпрямившись в седле и хлестнув плетью лошадь, скрылся в степной бездне.

Вот и лежал Илья Всемилович в кустах рядом с сыном купца Ласко в окружении своих охранников, не смыкая глаз.

– Господи, спаси, – думал он, – чтобы еще раз сюда ехать! Помоги, Господи, выйти живым из этой заварухи! Вот ведь, обидел татарского царевича и сам себе навредил! Навлек опасность и на себя, и на невинного Мила!

Долго вслушивался он в окрестную тишину, но ничто не предвещало опасности. Лишь пискнет где-нибудь какой-то небольшой зверек, да прошуршат в кронах столетних сосен ветерок или птица…

Под утро, когда Илья Всемилович успокоился и стал засыпать, вдруг из середины поляны, где стояла его передовая телега со спящим купеческим слугой Милютой, донеслись какие-то странные звуки, как-будто там завязались то ли борьба, то ли возня. Неожиданно тишину спящего леса разбудил громкий, протяжный вопль! Затем, едва ли не со всех сторон, прозвучала визгливая татарская речь. Запылали факелы. Заплакали проснувшиеся от шума молодые женщины, живые ханские подарки.

– Батюшка, Илья Всемилич! – крикнул в мгновение вскочивший на ноги ближайший охранник Ставр. – Враги напали на твою телегу!

– Тихо, купец! – громко вдруг сказал выбежавший из темноты с факелом в руке татарский десятник Агбарчи. – Мы уж испугались, что это ты лежал там в арбе!

– О, Господи, так что же с телегой?! – переполошился резко вставший купец Илья. Он выхватил факел из руки татарина и побежал вперед.

Страшное зрелище ожидало русского купца. В повозке, зажав в ладони рукоять кинжала, лежал окаменевший, окровавленный Милюта. Голова покойного была как-то неестественно повернута лицом вниз…

– Господи, да что же с ним такое?! – вскричал Илья Всемилович. – Неужели убит?!

– Так и есть, батюшка Илья, – кивнул головой расстроенный, плачущий Ставр. – Видишь, целая лужа крови под Милюточкой! Головушку ему отсекли!

– Мы поймали злодея! – торжествуя, как бы не видя отчаяния и скорби русских, вскричал татарин Агбарчи и махнул рукой в сторону какой-то кучи. – Вот он, разбойник, из наших, татар! Втерся среди моих воинов, чтобы лишить тебя жизни, купец Иля!

– Зачем ты это сделал? – спросил дрожавший от волнения Илья связанного, освещенного факелами собравшихся вокруг людей, татарского воина. – Говори, кто тебя послал!

– Кто послал, говорить не велено! – буркнул убийца. – Жаль вот только, что не тебя а другого уруса порешил! Вижу, что хранили тебя твои лесные боги!

– Что же будем с ним делать? – пробормотал Агбарчи. – Молчит, злодей, не выдает своих заказчиков! Ах, он шайтан! Ах, он предатель! Взял к себе сдуру новичка, доверился людям Сартака! Это они навязали мне подлого шакала!

– Поступай, как знаешь, – ответил Илья Всемилович. – Это ты отвечаешь перед Болху-Тучигэном за охрану каравана. Сам и решай судьбу убийцы!

– Эй, молодцы! – крикнул Агбарчи своим воинам. – Кончайте же злодея по нашему обычаю! Чтобы его душа нас потом не беспокоила!

Воины бросились к связанному преступнику, схватили его за руки и ноги. Мгновение – и раздался хруст: пятки убийцы соединились с его затылком.

Ни крика, ни предсмертного стона не издал убитый татарин. На лесной поляне, озаренной рассветом, царила мертвая тишина. Лишь два небольших земельных холмика, которые приказал насыпать набожный купец Илья над свежими могилами, свидетельствовали о ночном происшествии.

– Что ж, теперь выезжайте на дорогу, – мрачно промолвил Илья Всемилович. – И ускорим шаг наших лошадей. Может, и доберемся живыми до своих!

– Доберемся! – усмехнулся Агбарчи. – Чего же горевать, если поймали злодея и отделались таким малым уроном? Все остальные мои люди – надежные, проверенные!

– Ишь, поганец, радуется! – пробормотал Ставр, все еще глотавший соленые слезы скорби.

– Да, уж не думали мы, что наш верный друг Милюта сгинет в глухом лесу, – всхлипнул другой слуга купца, Провид. – Как мы теперь будем смотреть в глаза его несчастных детей и супруги? Что им говорить?

– Ладно, ребятушки, – вытер слезы Илья Всемилович. – Такова наша жизнь! Если бы не Милюта, сложил бы я свою голову! Я не забуду детей и супругу моего верного слуги и о них позабочусь!

 

ГЛАВА 12

КНЯЖЕСКИЙ СУД

– Так ты говоришь, что в Смоленске иные порядки, что вече там решает, каким быть налогам? – воскликнул с удивлением князь Роман, беседуя в своей светлице с огнищанином Ермилой Милешевичем.

– Это так, княже, – кивнул головой домоуправ. – Я это все подробно выпытал. Три года тому назад в Брянск приезжал сын моего друга, смоленского купца Ильи Всемилича, и рассказал об их порядках. А теперь я встретился со смоленскими купцами, и они сообщили мне много интересного…

– Купец Илья? – вздрогнул князь Роман. – Это не тот, что выкупил тело моего батюшки у ордынского царя? Не наших ли краев человек?

– Да, это он, княже.

– А почему он сам не приехал, а прислал своего сына?

– В тот год Илья Всемилич ездил в поганскую Орду. По торговым делам. Его сын Лепко говорил мне, что смоленские купцы поехали за самоцветами, но я не знаю, что с ними было дальше…Вот те смоляне, которые только что побывали в нашем городе, порадовали меня, сообщив, что мой сердечный друг жив-здоров и вернулся назад с большим барышом! А больше ничего…

– Ну, ладно, так что ты у них узнал про вече?

– Тут, видишь, княже, вече, оказывается, весьма выгодно для власти имущих! Получается, что как бы весь народ говорит свою волю! Выговорятся простые люди, а знать и власти узнают, что где не так, откуда идет недовольство властью. А значит, можно узнать о своих промахах.

– Что же тут выгодного? – усмехнулся Роман Михайлович. – Толпа начнет ругать власти, разразится смута, возникнет неразбериха! Нет, такое нам в Брянске не надо!

– Тебе виднее, княже, – кивнул головой верный огнищанин. – Однако говорят, что Смоленск живет в тишине и покое только благодаря вечу! И не только Смоленск, но сам Великий Новгород!

– Вот-вот, – покачал головой князь Роман, – это я понял. Я много слышал о Новгороде. Там у них известная вольница, даже князя ни во что не ставят!

– Так уж повелось, что новгородцы не ладят со своими князьями. Там у них такие порядки, что их трудно понять! Однако новгородцы живут мирно и богато. Посмотри хотя бы на их купцов. Они самые именитые во всем Божьем свете! А их князь – в достатке и богатстве. Ну, а вот с властью, как мне говорили, путаница. Зато у них есть вече, которое наводит порядок. Как только начинаются неурядицы у новгородских бояр, они бегут к владыке. А если он не может решить дела, обращаются к посаднику, Совету господ…Но если и они не смогут навести порядок, тогда созывают вече! А уж если сам народ вынесет решение, то дело можно считать законченным! Тут уже не с кем спорить!

– Ну, а если народ выступит против власти? – нахмурился брянский князь. – Быть тогда смуте?

– Нет, княже, этого уже давно в тех землях не было. И в Новгороде, и в Смоленске. Большинство народа на вече теперь поддерживает власть и богатых людей! А если дураки-простолюдины выходят за рамки, на то есть войско и приставы: быстро наведут порядок! Я не знаю, как это делается в Великом Новгороде. Так, понаслышке…А вот в Смоленске сам владыка созывает вече…А то и князь! Вот в этом году князь Глеб Ростиславич обратился к вечу, чтобы вернуть свое законное владение – княжескую усадьбу в середине города, отнятую у него в начале правления смоленскими богачами. И вече постановило отдать ему назад ту землю со всей справедливостью! Вече поддержало своего князя!

– Значит, князь Глеб вернул себе власть над городом? – улыбнулся Роман Михайлович. – Сам народ разобрался, что без князя никуда!

– Так и есть, княже, – кивнул головой Ермила. – Но там опять другой случай. У них вече давно не народное! Просто, владыка и лучшие люди города сами решили не ссориться с князем. Тем более что князь Глеб дружит с великим суздальским князем Александром Ярославичем, как говорил отец Игнатий. Князь, по словам тамошних купцов, пообещал народу не прибавлять новых поборов и не пускать татар на свои земли, как это сделал князь Александр, подвергший свой народ татарской переписи!

– Да, тяжел этот год для русских земель! – покачал головой князь Роман. – Вот мы ругали про себя за злые дела татарского царя Батыя…А вот, он умер недавно, и совсем плохо стало! Его сын Сартак занял царский трон и обвинил нас в том, что мы обманываем татар и платим в Орду небольшую дань!

– Знаю, княже, – с грустью промолвил Ермила. – Поэтому я и говорю тебе о вече! Я полагаю, что приказ князя Андрея Черниговского о двукратном увеличении ордынской дани – глуп и невыполним! Это значит, что мы должны полностью лишиться доходов! Мы и так, что не год, платим все больше и больше. А теперь вот – в два раза! Это уже чересчур!

– А что тебе даст это вече? Неужели сами люди наденут на себя такое ярмо? – удивился князь Роман.

– То-то дело, княже, что мы, русские люди, покладистые! Нас уговори, мы и решим так, как нас просят по-доброму! А силой и княжеским указом это делать не следует!

– А не получится у нас второй Великий Новгород из-за веча?

– Думаю, что не получится, если мы сами придумаем это вече. Наше творение по нам не ударит! В крайнем случае, собери лучших городских людей: попов, бояр и купцов. И все им объясни. Как и что говорить…У нас тут немало скопилось беглецов из разоренных татарами земель. Если их умело припугнуть татарским набегом, они сами согласятся побольше заплатить, чтобы уберечь свои жизни. А если, на худой конец, ничего не выйдет, тогда разгоним всю толпу и начнем уже думать по-другому! Но я все-таки надеюсь, что нам удастся уговорить брянский люд. Конечно, придется твоим слугам походить и старательно похлопотать. Зато если сам народ вынесет решение, никакого спора не будет! Пусть тогда платят по две куны с каждого лица мужского пола. А эти деньги пойду в казну и на выплату ордынской дани!

– Дело это не простое, – задумался Роман Михайлович. – Умна твоя головушка, мой верный Ермила…Я слушаю и соглашаюсь. Давай-ка, зови сюда отца Игнатия! Посоветуемся с ним. Нужен также и Ефим Добрынич! Он помирился со своей супругой?

– Все затихло. Значит, Добрынич поладил с Варварушкой.

– А как же его лада, Мирина, согласилась ли с разлукой?

– Какая там разлука! – усмехнулся княжеский огнищанин. – Как была любовь, так и осталась…Вот только Мирина перебралась в домик, который стоит у Петровской церкви. Там они встречаются. Добрынич, правда, теперь почаще спит дома. Поэтому тишь и благодать…И Варвара перестала жаловаться княгине…

– Слава Господу! – улыбнулся князь Роман. – А то моя супруга, что не день, все вспоминала о жалобах Варвары…Однако, давай-ка по делу…Позови и моих бояр. Послушаем их, а тогда решим, что делать.

Когда в княжеской светлице собралась вся знать – почти два десятка преданных князю, одетых в богатые кафтаны, брянских «лучших людей», среди которых резко выделялись три чернорясных священника – князь Роман, подав всем знак усесться на скамьи, стоявшие с обеих сторон княжеского стола, коротко рассказал, для чего он их собрал и дал слово огнищанину Ермиле.

Тот, в свою очередь, быстро изложил суть своего предыдущего разговора с князем и посоветовал создать в Брянске собственное, городское вече.

Лучшие люди не сразу заговорили, выслушав речи. В светлице долго стояла напряженная тишина.

– Да, это трудное дело! – промолвил, наконец, задумчиво отец Игнатий. – Народ-то можно собрать. Но вот стоит ли давать ему такие вольности?

– А что тут думать? – воскликнул наставник княжеских детей отец Серапион. – Не грех, но мудрость прибегнуть к народу в трудное время! Голос народа – это голос Бога, как говорили в древнем Риме!

– Что ты, брат, опомнись! – воскликнул отец Митрофан, настоятель Петропавловской церкви. – Господь не наделял народ такими правами! Мудр только один Господь, а народ глуп! Разве можно доверить судьбу такого важного дела бестолковой толпе? На то есть ты, князь Роман Михалыч! Вот и распоряжайся. А народ должен украсить твою волю своей покорностью!

Большинство присутствовавших одобрительно закивали головами.

– Сам решай, княже, – поддержал священника старший дружинник Дарко Веселинович, – а мы поддержим! А если нужно, так силой утвердим твое решение. Пусть попробуют начать смуту: тут же усмирим злодеев!

– Для чего же я тогда вас собрал?! – рассердился князь Роман. – Если бы все зависело от моего решения, я бы не стал тут с вами разговаривать! Я не хочу брать на себя возможный грех разжигания смуты! Забыли, что раньше был другой налог – по одной куне? Разве легко было тогда усмирить недовольных?

– Ну, усмирили же, княже! – промолвил Ефим Добрыневич. – У нас, слава Господу, есть надежная дружина и приставы! Зачем мы тогда держим этих приставов, почти три десятка? Для того, чтобы справляться с беспокойными людьми!

– Смотрите же, – возразил собранию Ермила. – В том году, когда мы вводили новые поборы и началась смута, мы посадили в амбары столько народа, что они там едва не задохнулись! Слава Господу, что отделались только одним грехом: под замком скончался жалкий старик-зачинщик! Ладно, что успели теперь срубить темницу с острогом за Верхним Судком, на горке! И уже с полсотни бездельников сидят там на шее у князя! Их ведь надо кормить! Опять расходы…Вот я и говорю вам: давайте так решим, чтобы сам народ по доброй воле наложил на себя повинность. Так оно будет спокойней и выгодней. Во всех больших русских городах обязательно есть веча. Кто бы их держал, если бы они не были нужны? Значит, это так…Вам бы не спорить и осуждать полезные советы, но наоборот, надо думать, что сделать, чтобы наше брянское вече стало не нашим врагом, но помощником и добрым другом князю и его верным людям!

– Но как же это сделать? – удивился Ефим Добрыневич. – Ты, Ермила, так преуспел в житейских хитростях, что мне, старику, не понять, что ты придумал!

– Ну, вот, что я посоветую, – молвил княжеский огнищанин. – Соберите всех своих верных людей, домочадцев, челядь и расскажите им о том, что наша казна нуждается в серебре, что нам не хватает денег для выплаты татарской дани…Словом, их просят придти на вечевую сходку и принять новый подушный налог. Чтобы теперь отдавали в княжескую казну не по одной куне, а по две! Теперь в Орде новый царь, Сартак, вот он и требует все это!

– По две куны с каждого мужа! – вскрикнул отец Митрофан. – Народ с этим не согласится!

– А если поговорить с людьми по-хорошему? – вмешался князь Роман. – Для чего вы тогда поставлены мной над народом? Убедите людей в своей правоте! На князе и без того лежит тяжелое бремя! Пора бы и вам подумать, как укрепить нашу власть!

– Да и мы, Божьи люди, – поддержал князя отец Игнатий, – не должны стоять без дела! Надо говорить с народом в церквях, во время Божьей службы, и убеждать людей не скупиться на татарскую дань. Нет у нас сил противиться воле ордынского царя…Однако, как я узнал, там, в Орде, произошли большие перемены! Но об этом потом. Думаю, что вече – дело нужное и полезное! Поддерживаю Ермилу Милешича! Лучше назначать налоги волей самого народа. Так надежнее.

– Где же собирать это вече? – спросил вдруг молчавший доселе опытный княжеский воин Преслав Доломанович. – Не в княжеской же крепости? Тут совсем нет места для сборища: все заставлено избами! Где же людям вместиться?

– Можно собрать толпу на горке, возле крепости, где рубится новый храм Николы, – ответил огнищанин Ермила. – Там предостаточно места для вечевой сходки. А если будет много народа, тогда постоят под горкой – на Большой Княжей дороге. Пусть это место будет вечевым. Рядом – церковь. Храм освятят через полгода! Там же будет колокольня…Подвесим особый колокол, вечевой. Чтобы собирать народ по его звону…Вот вам и вече!

– Да, пожалуй, у горки сгодится, – согласился княжеский воевода Ефим Добрыневич. – Много народа не соберется, да и крепость рядом: если надо, вызовем дружину. Кто нас поддерживает – добро пожаловать на вече!

– Тогда прямо сейчас начинайте нужную работу! – распорядился князь Роман. – Ты, Преслав, поговоришь с посадскими людьми. Выберешь самых достойных и верных нам людей. А ты, Онфим, возьмешь на себя овражных людей. Там тоже есть степенные люди. А с купцами поговорит…

– Я сам, княже, это сделаю, – не вытерпел Ермила Милешевич. – У меня с купцами старые, привычные дела…

– Ну, тогда с Богом, мои верные слуги! – кивнул головой Роман Михайлович. – Я также полагаюсь на церковь, – улыбнулся он. – Вы, Божьи люди, не оставите нас без своих молитв! Готовьтесь, через три дня, в воскресенье! Проведем наше первое брянское вече. Надо чтобы этот новый блин не получился комом! Поняли, мои лучшие люди?

– Поняли! – ответили собравшиеся.

После роспуска княжеского совета в светлице с князем остались лишь огнищанин Ермила, тиун Ефим и настоятель Покровской церкви отец Игнатий.

– Ну, что, отец, – спросил своего духовника брянский князь, – о каких ордынских переменах ты говорил? Что там приключилось?

– А вот, княже, – ответил отец Игнатий, – я узнал от странников-монахов, что молодой ордынский царь Сартак скончался в Орде! Поговаривают, что он умер не своей смертью! Якобы, это дело рук его родного дяди Берке! Будто бы он придушил Сартака! Вот тебе и перемены! Не успел князь Андрей Всеволодыч приехать с дарами в Сарай, а там уже другие порядки! Наши люди узнали, что подарки, на которые мы, как ты знаешь, не поскупились, порадовали нового царя Берке. Он отменил нелепое приказание Сартака о жестокой дани. Хитроумный князь Андрей сумел его уговорить! Умен великий черниговский князь! Он объяснил ордынскому хану, что мы, бедные и нищие, отдаем Орде все, до последней мортки! И если увеличить поборы, то весь народ умрет с голоду! Просит-де наш народ, покорный воле ордынского царя, на коленях и со слезами, чтобы государь пожалел своих верных рабов и спас их от гибели! Так уж получилось, что Берке-хан согласился со слезной просьбой князя Андрея и отменил ту несправедливую дань!

– А что же князь Андрей не шлет к нам по такому случаю посланца?! – с удивлением воскликнул Роман Михайлович. – Это очень важное дело! Может, и не придется нам созывать вече!

– Вот это уже другая история! – промолвил отец Игнатий. – Князь Андрей настрого запретил своим людям рассказывать кому-либо о своей поездке в Орду и, главное, о своем договоре с татарским царем. Мои верные люди сказали, что это великая тайна! Нельзя, чтобы о ней проведали посторонние люди. Можем потерять своих послухов при дворе великого князя! Потому я и не стал говорить об этом на совете. Я доверяю эти новости только вам!

– А вече все же пригодится! – вмешался Ермила Милешевич. – Как-то надо перекладывать свою вину за наши ошибки на народ! Все может случиться! И еще неизвестно, как себя поведет князь Андрей! А вдруг здесь у него есть послухи? Пусть думает, что мы пока ничего не знаем. А если проведем новый налог, то казна наполнится деньгами! Обильные меха и серебро не помешают!

– Верно, – согласился князь Роман. – Даже если у князя Андрея есть здесь соглядатаи, чему я не верю, мы сумеем извлечь пользу из народного решения. Разве не так, отец Игнатий?

– Так, княже, – кивнул головой священник, – не надо отказываться от веча! И ответ получим, нужно ли это дело, и выгоду извлечем немалую! Пора нам, хорошо подумав, признать, что не такая уже тяжелая плата – две куны с каждого мужа!

– Тогда решено! – улыбнулся Роман Михайлович. – Быть вечу! А тайну пока сохраним. Кому есть дело, какой теперь царь управляет Ордой…А теперь, святой отец, расскажи, что ты знаешь о делах князя Александра. Ведь теперь его положение не совсем завидное! Он же дружил с царем Сартаком! Как ему теперь быть?

– Князь Александр Ярославич всегда найдет выход! – промолвил отец Игнатий. – Однако это ему дорого обойдется! Опять ему придется драть шкуру подневольного люда! Не зря бегут люди из суздальской земли! Князю Александру будет нелегко: придется договариваться с новгородцами! А у него с ними война! Новгородцы ведь прогнали его сына, князя Василия, а к себе на княжение призвали из Пскова Ярослава Ярославича, брата Александра. Князь же Василий, изгнанный из Новгорода, засел теперь в Торжке. Ждет своего батюшку с войском. Вот каковы дела в тех многострадальных краях!

– Да, тебе есть что записать про этот год, отец, – кивнул головой князь Роман. – Не забудь же, впиши в свои свитки о нашем походе на ятвягов и стычке с литовцами! Это был мой первый поход с сыном Михаилом…Хоть и был он под защитой моих людей, но битвы все же видел…

– Не забуду, княже, – бодро ответил священник. – Это свершилось в шесть тысяч семьсот шестьдесят третьем году от сотворения мира нашим Господом! Сколько всяких событий было в этом году! А как получилось, что вы сразились с литовцами?

– Когда мы пошли на ятвягов, как обычно, с князем Даниилом Галицким и его братом Васильком Волынским, литовцы решили помочь нашим врагам. Вот и произошла между нами стычка. Литовцы неожиданно напали на левый полк князя Василька Романыча и его потеснили. Князь же великий Даниил с сыновьями вели правый полк и ничего не знали о нападении литовцев, потому как далеко оторвались. Я увидел, как поднялась пыль на левом рукаве нашего общего войска, и вовремя подоспел! Мои славные сотни ударили прямо в середину литовского войска! Правда, мы убили немногих врагов…Литовцы, не выдержав нашего удара, поспешно побежали к ближайшему лесу…

– Они были пешие? – удивился Ермила Милешевич. – Так как же им удалось убежать от вас, конных?

– Нет, – покачал головой князь Роман, – пеших у них не было: все шли конно. А тех, кого мы сбили с лошадей, наши люди взяли в плен. Но вскоре литовский князь Миндовг прислал к нам своих людей, чтобы заключить с нами мир. Так оно и случилось. А в знак прочности мира с Миндовгом сын Даниила Романовича Шварн женился на дочери того князя. А другой сын моего тестя – князь Роман Данилыч – получил города Слоним и Новогродок. Правда, оговорили, что только «в кормление», а не в полное владение: их князь не дробит своих земель!

– Вот бы нам у него поучиться! – воскликнул огнищанин Ермила. – Мир бы тогда царил на единой Руси! Каков же по виду князь тот Миндовг?

– Я видел того важного литовца только со стороны, – пробормотал Ефим Добрыневич, – когда он ехал в стан князя Даниила. – Так себе, не совсем пригляден и ниже на голову нашего князя, если не больше!

– Ну, так не говори! – возразил Роман Михайлович. – Хоть князь Миндовг и ниже меня ростом, но если посмотреть на других литовцев, то он среди них такой же, как я среди вас! Он ростом с Ефима, а тот, как известно, один из моих самых кряжистых воинов. Зато тот Миндовг приятен лицом и обходителен в речи. Говорит по-русски внятно, но слышится чужеземец. Глаза у него серые и блестят как начищенное железо! Кажется, что он хоть сейчас готов ринуться в жаркую битву! Я вижу в нем славного правителя и великого воина! Это счастье – одолеть такого полководца в сражении! Однако мы уже потратили тут немало времени, пора бы уже к трапезе. А вечером, мои верные слуги, и ты, святой отец, готовьтесь к суду. Много ли на этот раз дел, Ермила?

– Только два, княже. Было бы больше, но вчера твои стражники прибили двух душегубов, когда те попытались сбежать! И еще троих убили сами злодеи в общем узилище. Мы допытывались: кто да как. Но получили лишь один ответ: сами себя удавили! Что тут скажешь? Вот и осталась самая малость.

– Ну, это – дело недолгое. Разберемся! – улыбнулся князь Роман. – Подготовь-ка, Ермила, людей, чтобы записывали мои решения, да возьми свитки судной книги, «Правды Ярослава». Приговор суда должен быть не по сердечному гневу, а по закону!

Вечером князь, восседая в своем большом судейском кресле в недавно срубленной по его приказу просторной судной избе, вершил судьбу преступников.

По правую руку князя, на небольшой скамейке сидел священник, отец Игнатий, по левую – на длинной скамье – разместились другие советники: тиун Ефим Добрыневич и огнищанин Ермила Милешевич. За отдельным столиком, в двух шагах от священника, сидел судейский секретарь – молодой церковный дьячок – державший в руке остро отточенный железный стержень – писало, которым он выцарапывал на берестяных листочках, лежавших стопкой на столе, слова княжеского постановления, и ждал начала дела.

Судейская комната была хорошо освещена большими сальными свечами, закрепленными на всех стенах в особых тройных подсвечниках. Маленькие верхние оконца судной избы, почти не дававшие света, были открыты настежь, выпуская свечной чад и дым от факелов, с которыми явилась княжеская стража.

– Так! – громко сказал князь Роман. – Гасите свой дымный огонь: здесь довольно светло! А теперь вводите татей! Будем вершить наш суд!

Зазвенели цепи, послышались тяжелые шаги. Воины ввели невысокого, но широкоплечего мужика. Одетый в разорванный темно-серый кафтан и довольно богатые высокие кожаные сапоги, русоволосый, с большими синими глазами преступник предстал перед князем.

– Говори, – вопросил с угрозой в голосе Роман Михайлович, – кто ты такой и что натворил?

– Я – купеческий приказчик Соломан, – угрюмо буркнул обвиняемый. – Меня посадили в темницу за то, что у купца Ерофея Лесовиныча пропал пес!

– Соломан? – удивился князь Роман. – А почему не Соломон? Царь был такой в глубокой древности. Его считают самым мудрым правителем на земле!!

– Так уж назвал меня родимый батюшка, – бросил мужик, – а меня не спрашивал!

– А ты дерзок! – покачал головой князь. – Значит, украл у своего хозяина пса и думаешь, что совершил малый грех?

– Да не крал я его пса, княже, но пришиб эту тварь! Но купец меня оговорил, чтобы отомстить за уход к другому хозяину! – пробормотал обвиняемый. – Тот пес был очень злым и непослушным. Он так укусил мою невесту, что она чуть не умерла! Еле выходили! Вот я и прибил его за такое горе!

– Ну, что прибил, что украл, это почти одно и то же, – молвил князь Роман. – Как там, Ермила, записано в законе Ярослава?

– А оже украдуть чужь пес, то за обиду – три гривны! – громко вычитал вслух из пожелтевшего свитка огнищанин.

– Все согласны? – вопросил князь, поглядев направо и налево.

– Все! – единодушно ответили его слуги и отец Игнатий.

– Ну, что ж, готовь три гривны серебра! – постановил князь. – Внесешь их в княжескую казну! А пока мой огнищанин не получит от тебя эти деньги, посидишь себе спокойно в темнице!

– Да где же я возьму такую уйму серебра?! – воскликнул осужденный. – Ну, гривну, я, пожалуй, соберу. А вот где взять еще две?

– Так ты еще спорить?! – возмутился Ефим Добрыневич. – Немедленно вноси в казну свою гривну, а две другие отработаешь на княжеских промыслах!

– Увести его! – громко приказал князь. – Давайте следующего!

На этот раз в светлицу ввели четверых лохматых, грязных мужиков.

– Все по одному делу! – объявил начальник тюремной стражи. – Этой зимой, в ненастье, они украли целый стог сена у крестьян в Ревне. Хотели решить это дело миром, но они, тати, не пожелали расплатиться!

– Ах вы, злодеи! – возмутился князь Роман. – Сами не могли из-за сена разобраться, да вот попали, подлые, на княжеский суд!

Мужики молчали.

– Признаете, тати, что сено украли? – вопросил Ермила Милешевич.

Никто не ответил.

– Так вы что, немые?! – рассердился Ефим Добрыневич. – Не желаете даже говорить?!

– А что тут говорить? – буркнул самый рослый, но худой и жалкий по виду мужичок. – Если селяне решили, что мы украли, значит, так оно и есть…

– Ну, а что там в «Правде», Ермила? – спросил князь.

– Оже сено крадуть, то девять кун! – процитировал огнищанин.

– Готовы ли вы выплатить эту мзду? – мягко промолвил отец Игнатий.

– Нет, батюшка, у нас мзды нисколечко! – ответил все тот же самый смелый мужичок. Остальные со страхом смотрели на князя, то опуская, то поднимая головы.

– Ну, что ж, смерды, – улыбнулся князь. – По такому случаю поработаете на казну! Сколько, там им полагается, Ермила, за ту мзду?

– Да с полгода, княже, – весело сказал огнищанин. – Пусть поработают над новой церковкой и подправят старый мост!

– Помилуй, княже! – заорали вдруг пришедшие в себя мужики. – Все тогда у нас пойдет прахом и развалится! Все наши семьи умрут от голода!

Они грохнулись на колени, ударившись головами о пол.

– Ничего, не умрут ваши жалкие дети, – усмехнулся князь Роман. – А я пошлю свой наказ в вашу волость, чтобы староста кормил их, пока вы будете работать на благо нашей земли. Но работайте честно, не ленитесь! Мы вас скорее помиловали, чем наказали, потому как не учли, что вы скопом, все вместе, воровали добро! Эй, стража! – Он хлопнул в ладоши, подводя итог судебному заседанию. – Уведите-ка побыстрей этих озорников в темницу! А завтра – на работу! Чтобы работали, не покладая рук, и знали о недопустимости нарушения порядка в моем уделе! А если мои слова их не исправят, тогда кнутом бессовестных вразумите!

 

ГЛАВА 13

РАЗГОВОР У ВЕЛИКОГО ХАНА

– Ну что, мой верный Болху, – вопросил Берке-хан, глядя прямо в лицо сидевшего напротив него в таком же мягком и невысоком кресле, как и ханское, советника, – будешь ли ты дальше писать правду о Золотом Ханстве? Или завершишь свой труд на правлении моего царственного брата?

– Отрадно, великий государь, что ты любишь предания о нашем народе, – улыбнулся Болху-Тучигэн. – Даже покойный, но живой своими делами Саин-хан так этим не увлекался! Однако, что же тебе больше понравилось, «Сокровенное сказание» или «Золотая книга»?

– «Сокровенное сказание» повествует о жизни моего великого деда Темучина, но о поздних событиях там ничего нет, – покачал головой великий хан. – А в «Золотой книге» мне больше по сердцу та часть, которую ты дописал, Болху.

– Но это не «Золотая книга», – весело возразил ханский советник, – а мои рассуждения как бы в дополнение книги о создании Золотого Ханства, о жизни и благодеяниях великого Бату-хана!

– Да, да, – кивнул головой Берке-хан. – Однако ты мне зачитывал «Золотую книгу» вместе со своими записями, вот я и посчитал их продолжением, которое, очевидно, написано лучше и интереснее, чем свитки китайских рабов!

– Благодарю, государь, за столь высокую оценку письма твоего слуги! – почтительно склонил голову Болху-Тучигэн. – Если наш отец, Вечное Небо, и наша мать, Черная Земля, вдохновят меня на дальнейшее, то я опишу…правление молодого Сартака и его беспокойного брата Улагчи. А после всего этого соберусь со всеми силами и опишу твою пресветлую жизнь!

– А стоит ли писать о недостойных? – нахмурился Берке-хан. – Достойны ли казненные мной племянники такой высокой доли?

– Что поделаешь, государь, – вздохнул ханский советник. – Если они побывали на высоком троне, то навсегда останутся в преданиях Золотого Ханства. Так бывает, что не всегда великие по рождению люди, оправдывают свое величие, оказавшись у власти!

– Да, ты прав, – покачал головой ордынский хан. – Но тогда постарайся смягчить ту историю со смертью моих бестолковых племянников. Как ты знаешь, я не пылал на них гневом, не хотел их смерти, но был вынужден избавиться от них и отправить тех глупцов в мир вечной молодости!

– Твои слова, государь, сияют, как чистое серебро, а мысли, на которые они наводят – и вовсе красное золото! – промолвил Болху. – Разве я не знаю, что твоя доброта превосходит даже доброту славного Саин-хана! А доброта души – это мудрость! Разве я не помню, что Сартак-оглан готовил заговор против нашего государства? Разве не его люди пытались отравить тебя, великий хан? А как твои верные рабы отдали за тебя свои жизни, выпив отравленное пойло? А может, не он готовил своих воинов к походу на твой город? Да я сам, твой верный слуга, едва не сложил голову, если бы не Цэнгэл-батур. Это он рассказал мне о подготовке их злодейского похода на твой Сарай!

– Да, Болху, Цэнгэл-батур спас наши жизни! – улыбнулся Берке-хан. – Вот какой был мой племянник! Да и Улагчи, которого я посадил на трон после смерти Сартака, недолго хранил покорность! Слава великому Аллаху, что наши люди не дремали! Однако при всем своем недовольстве я не позволил, чтобы царевичи умерли недостойно. Ни у того ни у другого не пролилось ни капли крови!

– Да, души покойных царевичей, лишенных царственного ума, ушли в вечный мир без обиды, – сказал, почтительно склонив голову, Болху, – но верный Цэнгэл остался без награды…Я думаю, государь, что он заслуживает твоего доброго слова!

– Тут есть одна черная нить, – нахмурился государь, – в белом одеянии! Ведь Цэнгэл был сотником непослушного Сартака и даже, лучше сказать, отвечал за жизнь моего племянника…А получается на деле, что он его предал! Отдал его, мягко скажем, мне на расправу!

– Это не так, государь! – горячо возразил Болху-Тучигэн. – То тебе напели завистники старого воина! Бату-хан, перед самой кончиной, вызвал меня к себе и приказал следовать во всем твоей воле! Он уже был не в силах собрать своих полководцев, и поэтому передал им все приказы через меня. – Сартак молод и глуп! – сказал тогда государь – Присматривай за ним, Болху. Да помогай моему брату Берке, как самому старшему и мудрому, беречь наше государство! – Я без промедления обошел все юрты военачальников и, потребовав от них не давать клятву сыновьям умиравшего, передал слова Саин-хана, так, как они были мне сказаны. Об этом же я сообщил и Цэнгэл-батуру, который тогда охранял со своей сотней юрту Сартака-оглана. Вот почему так поступил Цэнгэл, государь. Он всегда был послушен воле великого Бату!

– Да, сказанное тобой подтверждает преданность старого воина! – кивнул головой великий хан. – Я вижу, что Цэнгэл достоин награды. Но вот есть ли свободные места?

– Есть, государь! – улыбнулся ханский советник. – В той самой тысяче, в которой состоит Цэнгэл-батур! Его же начальник сидит в темнице! Ведь ты сам приказал провести старательное дознание и установить, кто напевал твоим царственным племянникам дурные песни! Вот тысячник Худхай и попал под подозрение…

– Но мы ведь еще не доказали его вину! – воскликнул великий хан. – Нет у нас пока ни надежных свидетелей, ни дел, которые бы раскрыли нам глаза на преступления Худхая!

– Но я, государь, верю – решительно бросил Болху, – что именно Худхай заварил смуту в Золотом Ханстве! Если бы не Цэнгэл, не сидеть бы мне нынче перед тобой! Если бы я тогда не убежал к тебе в твой Сарай ночью, с супругой и детьми, Худхай бы всех нас перебил! Он сжег даже мою юрту, подлый злодей! Я потом едва нашел денег на новую жизнь! Если бы не ты, государь, так мы бы по сей день жили в горе и бедности!

– Да, его преступление полностью доказано, – кивнул головой Берке-хан, – но Худхай ссылался на приказ Сартака-оглана. Он-де, как воин, не мог противиться воле своего повелителя!

– Но я ведь передал ему слова Бату-хана! – возмутился Болху. – И он тогда им покорился! Не возразил ни слова! Даже улыбнулся, как я помню! О, змея, о, грязный шакал! Он уже тогда таил дерзкие мысли! О каком таком приказе Сартака может идти речь, если дело касалось интересов государства? Здесь, по воле покойного Саин-хана, только ты один имел право приказывать!

– Твои слова доказывают и коварство Худхая! – сказал задумчиво ордынский повелитель. – Что ж, тогда созовем по его делу суд! Пусть попробует оправдаться!

– Зачем нам нужен этот суд, государь? – спросил с улыбкой ханский советник. – Стоит ли тревожить наше верное воинство? Получится, как бы суд над полководцем! Будут обиды и ропот. Этого не надо! Я недавно поговорил с нашими воинами о злодействе Худхая и убедил их, что он обречен. К тому же, Цэнгэл уже полгода замещает должность сидящего в яме негодяя! Пора с ним кончать!

– Пожалуй, ты прав, – покачал головой Берке-хан. – Опасно судить заговорщиков! Не всегда полезно раздувать костер! К тому же, мои племянники ушли в иной мир тихо и без лишней суеты. Пусть же и Худхай сегодня же идет в недалекий путь! Сделаем все по воле наших предков. Не станем проливать кровь, чтобы его душа не гневалась! Эй, Тэмугэ! – хлопнул он в ладоши. Тут же перед ханом предстал огромный краснолицый монгол. – Сходи-ка до темницы, Тэмугэ! – приказал ордынский повелитель. – Да там, потихоньку, соедини-ка пятки Худхая с затылком! Запомни: потихоньку!

– Слушаюсь и повинуюсь! – поклонился ханский палач.

– Да крикни там Цэнгэл-батура! – бросил как-то неохотно Берке-хан. – Пусть забудет про свои годы и летит ко мне, как птица!

Цэнгэл вошел в ханскую юрту так неожиданно быстро, что великий хан вздрогнул от удивления.

– Поистине ты как птица, Цэнгэл! – буркнул он. – Не успел я и слова молвить, как ты уже здесь!

– Воин должен быть быстрым, государь! – ответил, сдерживая дыхание, старый воин. – Но я стоял перед твоей юртой по распоряжению Болху-сайда. Он мне сказал, чтобы я тут ждал твоего вызова, повелитель! И я готовился предстать перед твоими пресветлыми очами!

– Ну, что, Цэнгэл, – улыбнулся Берке-хан, – я не буду зря отнимать у себя время. Говорят, что жизнь иссякает как вода, по капле. Поэтому слушай мою волю! Эй, слуги! – крикнул он стоявшим неподалеку от ханского кресла ученым монголам. – Садитесь же и пишите!

Два ханских секретаря подбежали к стоявшему в углу юрты, справа от кресла великого хана, лакированному китайскому столику и уселись на скамью.

– Так, запишите, – распорядился Берке-хан. – Волей великого хана, навеянной ему мудрыми советникам, в связи со смертью бывшего тысячника Худхая, его воинство передается Цэнгэл-батуру! Получи же, мой верный слуга! – ордынский хан взял из рук своего раба, появившегося, по мановению царственной руки, у кресла повелителя, сверкавший серебром и золотыми нитями бунчук на право власти над тысячей воинов.

Цэнгэл упал на колени, целуя ханские туфли.

– Встань, Цэнгэл-батур, и прими этот знак твоей славы! – улыбнулся Берке-хан. – Теперь ты – важный человек! Не каждый даже великий воин может похвастать таким высоким званием!

– Радуется мое сердце! – громко сказал Цэнгэл и на его глазах, не знавших жалости к врагам, блеснули скупые слезы. – Да восславит моя душа мудрость могучего повелителя! Да будешь ты жив и здоров сотню лет! Да будешь ты всегда великим и непобедимым!

– Ну, ладно, Цэнгэл, – ласково пробормотал ордынский хан, – иди же к своим воинам и закати им пир, достойный твоего положения! Да подожди! – добавил он, видя судорожное движение старого воина, начавшего уже пятиться к выходу. – Получи-ка серебро у моего у денежника: я оплачу твои расходы! А теперь отпей-ка с нами кумыса!

– Ну, вот, Болху, я последовал твоему совету, – промолвил Берке-хан, когда награжденный ветеран удалился. – Теперь у Цэнгэла есть сила и власть!

– Скажу тебе, государь, что ты не ошибся и получил достойного военачальника к самой сильной своей тысяче воинов. Этот человек будет тебе предан, государь, до самой смерти. И после смерти он будет служить мудрому государю!

– Ты прав, Болху: твой государь еще не утратил разум и видит истину, – улыбнулся ордынский хан. – Я немного подумал и вспомнил, что в прошлом году, сразу же после смерти Сартака, даже коназ урус Андрэ из Черныгы привез мне подарки, признавая меня повелителем Золотого Ханства! Хотя я тогда назначил великим ханом Улагчи! А вот Худхай проявил непокорность! Он так служил моему племяннику, что тот стал строптивым! Значит, давно пора глупцу Худхаю в царство тьмы! Если поразмыслить, то придется признать, что Цэнгэл засиделся в сотниках! Я помню, как он сражался против кыпчаков…И нещадно громил урусов! Это он тогда спас могучего Бурундая от верной смерти в стычке с людьми Юрке-коназа!

– Да, государь, Цэнгэл верен своему долгу и твоей воле! – промолвил Болху-Тучигэн. – Но как нам теперь быть после всех перестановок, казни глупцов и общего успокоения? Не пора ли назад, в Сарай-Бату?

– Думаю, что этого делать не стоит, – задумчиво сказал Берке-хан. – Пораскинь мыслями. Надо ли с этим спешить? Сарай-Бату опорочен злодеями! Над ним витает дурная слава! И души покойных…Кто знает, с чем они ушли в иной мир? Еще начну беспокоить живых! Пока останемся тут. А когда пройдет срок, покроется зеленью степь, и души умерших войдут в царство теней, тогда и вернемся. Лишь бы процветало Золотое Ханство! Так и запишешь в свою книгу, разумно все объяснив, ибо не страхом, но мудростью все это сделано!

– Да, государь, я так и запишу! А причину смерти царевичей укажу такую: от черной болезни! В тот год было какое-то поветрие и полегло два десятка людей. И моя дочь была унесена в мир покоя. Словом, твои племянники скончались от поветрия!

– Вот она, государственная мудрость! – просветлел лицом Берке-хан. – Якши, мой верный советник, не зря ты хозяин моей писчей юрты! Правда превыше всего! А теперь, перейдем к делам. – Великий хан, выпрямившись на больших, мягких подушках, вперил взгляд куда-то в глубину юрты и задумался.

– Дела, так дела! – прищурился Болху-Тучигэн. – Докладываю о неприятной истории. Вот уж полгода, как люди самого великого хана Мэнгу пропали без вести!

– Ну, Болху, это для меня не новость! – усмехнулся Берке-хан. – Я говорил баскакам Мэнгу, чтобы не ходили в Залесскую Орду: мы сами разберемся с урусами! Ан, нет – не послушались! Сначала им все сошло с рук, пока Сартак их поощрял. Они сумели переписать все Залесье коназа Алэсандэ. Убедились, что там немного народа, хотя нам не верили! Посчитали, что мы не платим подати Мэнгу-хану по причине своей хитрости! Еще мой царственный брат Бату доказал Каракоруму, что все наши доходы идут на свой улус – Золотую Орду. Как же мы будем держать в покорности урусов и окрестные степи, если у нас не будет серебра ни на войско, ни на государство! Мы теперь сами – великое ханство! Так пусть не лезут сюда со своими пожеланиями! Они, видите ли, пошли на Черныгы! А там, как мне говорили, глухие леса и бездонные болота. Вот потому они и завязли…Однако тебе удалось узнать, где теряются следы тех баскаков?

– Здесь можно только догадываться, – задумчиво пробормотал Болху. – Баскаки хана Мэнгу побывали сначала у коназа Черныгы Андрэ. Все было в порядке. Они переписали местный люд. И получилось то же самое, что у Алэсандэ, коназа Суждалэ. Едва нашли там людей…Наши люди говорили, чтобы они не ехали дальше. Но их главный баскак Нэгэчу сказал, что знает о каких-то там урусах и несметных богатствах. Урусы-де со своими коназами засели в лесах и не желают платить дань! Вот он и пошел со своим войском по лесной дороге, туда, до Брэнэ. А наши люди остались в Черныгы. Правда, коназ Андрэ дал им двух проводников…Они думали, что если у них полтысячи воинов, то путь будет не опасен. Все оказалось иначе. Никто не вернулся назад!

– На Брэнэ, говоришь, пошли баскаки? – встрепенулся Берке-хан. – Ты думаешь, что они сгинули в тех лесах?

– Трудно сказать, государь. Леса те огромные. Нетрудно заблудиться. Могли сбиться с дороги и попасть совсем в другое место…

– А кто там засел коназом в Брэнэ? – вопросил вдруг ордынский хан.

– Как я знаю, в том лесном городе, – задумчиво промолвил Болху, – сидит коназом сынок того вздорного Мыхаыла, казненного еще при великом Бату-хане. Имя его – Ромэнэ…О нем говорили при покойном государе…Коназ Черныгы на него жаловался! Будто тот утаивает от Орды часть своих доходов…

– Ну, часть надо всегда утаивать! – усмехнулся Берке-хан. – На что же им тогда жить?

– Андрэ говорил, что часть, утаиваемая Ромэнэ, довольно велика и больше, чем весь ордынский «выход». Ну, вот мы и провели по этому доносу дознание. Но ничего не добились. Тогда к великому хану приехал коназ Дэнилэ. Ты помнишь, государь?

– Да, Болху, мой царственный брат был доволен им.

– Так вот, Дэнилэ тогда обязался платить нам за этого Ромэнэ, своего зятя. И хорошо платить! Что он до сих пор и делает. У Дэнилэ слово верное! Мы тогда подумали, и государь решил, что с самого глухого Брэнэ мы ничего не получим…Даже если разорим тот городок. Я в свое время спрашивал у купца Или, у того самого, государь, кого ты так хвалил, что такое тот Брэнэ, велик ли он, богат ли. На то мне купец сказал, что это глухое место, окруженное болотами и оврагами. Эти места дают мало дохода. И все там гибельно. Люди там умирают без войн от болотного смрада: вряд ли кто доживает до пяти десятков! Всех косит смерть…Они сидят в лесах и болотах из страха перед нашим воинством! Хотя, как говорят, сам Ромэнэ – смелый и удачливый воин…

– Откуда же ты узнал о его мужестве, если тот сидит в своих лесах-болотах?

– Это говорили люди коназа Дэнилэ, которые каждый год и в один день привозят сюда дань. Они сообщили, что Ромэнэ, коназ Брэнэ, часто совершает походы на Лэтвэ, наших лютых врагов, вместе с коназом Дэнилэ и его сыновьями. И хорошо воюет против Лэтвэ! Они не раз громили войска непокорного нам коназа Лэтвэ!

– Видно и добыча у него немалая от этих побед: пленники и богатства? – вопросил хан Берке. – Чего же он тогда сам, отдельно от Черныгы, не платит нам «выход» из своей добычи?

– Об этом уже говорили, государь. Они-то и воюют с Лэтвэ из-за нашей дани! Люди коназа Дэнилэ мне это объяснили. У них нет достаточных доходов ни от земли, ни от налогов с купеческой торговли. Им не хватает своих доходов не только на выплату дани, но даже на жизнь! Тому свидетелями их разрушенные города и выжженные села. Прошли вот уже полтора десятка лет после похода наших воинов на их земли, но у них до сих пор не хватает людей, а земли лежат заброшенными. Едва хватает на корм воинству. Вот и воюет Дэнилэ. А Ромэнэ ему в этом помогает, добывая деньги для Орды!

– Это правда, – кивнул головой Берке-хан. – Я не раз видел среди товаров и серебра, что привозили от Дэнилэ, изделия из иных земель. Говорили, что из Лэтвэ…Значит, нет обмана от Ромэнэ Брэнэ? А что же коназ Андрэ?

– Больше не жалуется. Значит, и он не видит обмана от Ромэнэ! Думается мне, что там у них была ссора, и он оговорил своего племянника!

– Да, урусы это любят. Недавно у меня побывал человек от коназа Алэсандэ, или, как его там? – буркнул великий хан. – Тот коназ, бывший льстец Сартака, не смог прибыть сюда из-за войны. Он сражается где-то за лесами на берегах Холодного моря с какими-то нэмцэ и свэи…Да увел всех своих людей, чтобы разорять далекие края и, как уверял меня его посланец, собрать всю нужную для нас дань. У него, как ты знаешь, также плохо дело с людьми и землями.

– Это не наше дело, государь, – буркнул Болху, – где урусы добывают серебро, меха и товары. – Главное, чтобы вовремя платили дань! Однако очень сомнительно, чтобы полтысячи воинов заблудились в лесах урусов! Кто-то бы вернулся…А может, сам коназ Алэсандэ позаботился об этих баскакам? Или его брат Андрэ, владеющий городом Суждалэ?

– А я и не знал, что этот Андрэ еще и брат Алэсандэ! – воскликнул Берке-хан. – Тогда бы я по-другому разговаривал с тем коназом из Черныгы! Ишь ты, все коназы урусы – кровные родственники!

– Родственники, но не те, государь! – улыбнулся Болху. – Тот Андрэ – другой! Он не из Черныгы! Помнишь ли ты поход Нерюя?

– Как же, помню! – весело ответил Берке-хан. – Одна из моих жен, самая красивая, досталась мне после того похода! Хутлу-хатун, раскрасавица, ну, прямо, как-будто наших кровей! Эту красотку я тогда отнял у Нерюя! Она была его пленницей. Нерюй долго потом на меня обижался за это, ходил даже жаловаться к моему царственному брату! Да вот видишь, он вскоре и умер! Так вот бывает!

– Ну, так тот Нерюй ходил на земли урусов по навету коназа Алэсандэ на своего брата Андрэ! Коназ тот Андрэ обманом занял престол великого коназа…Он до этого съездил в Сарай-Бату к великому хану и уговорил его дать ему ярлык. А Саин-хан, не вникая в суть дела, сделал его главным коназом. Но вот после этого Андрэ в Орду приехал коназ Алэсандэ, который упросил великого Бату-хана отменить это решение. Славный Саин-хан прислушался к его мольбе и выдал Алэсандэ ярлык на земли Суждалэ. Но бесстыжий Андрэ этому не подчинился. Вот и пришлось собирать войска в поход на Андрэ, чтобы заставить его покорится государевой воле!

– Так что, те глупые братья помирились? – усмехнулся Берке-хан.

– Вроде так, государь, но что-то не верится. Коназ Алэсандэ отдал этому Андрэ один свой городок. Вот он там и сидит теперь с семьей.

– Ну, тогда пусть там сидит! – кивнул головой великий хан. – Авось, что надумает! Если снова начнет жаловаться на брата, мы ему поможем! Поощряй урусов на доносы! Нам это на руку! Мы далеко оторвались от матери Монголии и у нас не так много войск, чтобы держать урусов в покорности!

– За это не волнуйся, государь: урусов не надо этому учить! Их коназы, государь, продажны и лживы по своей природе! И поэтому там никогда не будет порядка! Нам повезло с такими данниками! Урусь – редкостная страна, где правителям нет никакого дела ни до своих подданных, ни до чести своей земли. Им лишь бы самим хорошо было! А их вера поддерживает такую власть!

– Не зря они молятся распятому Богу! – согласился Берке-хан. – А это – прямое богохульство! Разве можно так унижать своего Бога, представляя его в таком виде?! И еще пытаются свою глупую веру объяснять словесной ерундой!

– Как ни удивительно, государь, – усмехнулся Болху, – но не только одни урусы почитают распятого Бога или Христэ. Но урусы и здесь выделяются своей глупостью…Помнишь, как их попы говорили нам, что мы есть их Божье наказание? Они не понимают, что их наказание – глупость, а их коназы – бестолковые правители!

– Сущие дурачки! – согласился Берке-хан. – Правда, воевать умеют! Вот ведь, побеждают же они лэтвэ и этих, как там, нэмцэ…А нас боятся! И это хорошо! Однако будет о них. Вернемся же к тем беспутным баскакам. Так ты думаешь, что они погибли от рук разбойников?

– Видимо так, государь. Но от кого, не знаю. Надо бы доискаться до сути и узнать, кто в этом виноват…

– А надо ли? – задумчиво молвил великий хан. – Я все понял из твоих слов. Баскаки не случайно исчезли в лесах Брэнэ. Это дело рук коназа Ромэнэ! Если он отменный воин и даже побеждает Лэтвэ, то что ему полтысячи конников?

– Так что же, государь, будем готовить ему возмездие?

– А урусы знали, что баскаки – не наши люди, не из Золотого Ханства? – ответил вопросом Берке-хан.

– Знали, государь, – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Наши люди не один раз говорили об этом коназу Андрэ Черныгы. Думаю, что коназ Ромэнэ тоже об этом знал. Однако если ты обвиняешь его в убийстве баскаков, надо идти с погромом на его лесные земли! А может, подожжем его леса? Тогда мы без труда доберемся до коназа Ромэнэ!

– Что ты, Болху! – возразил ордынский хан. – Разве можно поджигать леса?! Это великий грех! А лесные духи? А боги? Само Небо пошлет тогда жестокую кару за лесной пожар! Только боги имеют право бросать в леса огонь! Но не человек! Разве ты не помнишь Цаган-Муху?

– Как же! – покачал головой ханский советник. – Тот несчастный потерял все: скот, семью, дом. Я уже не говорю о власти! Поджог лес, как говорят, случайно, а как был наказан! Я до сих пор помню, как он ходил между юрт, грязный, вонючий! Моя матушка его сильно жалела: богами-де обижен!

– Да вот не случайно! – возразил Берке-хан. – Я помю слова моего батюшки: – Никогда не поджигайте лес, дети мои, как это делал Цаган-Муху! Вот он хвалился, что подожжет весь лес, где скрывались наши враги. А тут вот – дождь! Потушил пожар, а на его голову пролился лютым горем! И стал тот несчастный дурачком!

– Так как же нам, государь, поступать? – воскликнул Болху. – Выходит, надо простить дерзость коназа Ромэнэ?

– Если бы он погубил моих людей, – бросил великий хан, – тогда бы разбирались! А тут исчезли баскаки Мэнгу-хана…По своей глупости, не послушав меня. Поэтому я не буду принимать мер! Пусть знают, что Залесская Орда не такая спокойная и уважают нас за то, что держим ее в покорности. А это значит, что вся урусская дань – наша законная добыча! Нечего нам завидовать!

 

ГЛАВА 14

СПРАВЕДЛИВОСТЬ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА

– Ох, батюшка, сегодня нам предстоит нелегкий день! – воскликнул молодой купец Избор Ильич, выходя к утреннему столу, за которым собралась его семья.

– Да что случилось, сынок, чем ты опечалился? – с удивлением промолвил сидевший во главе стола Илья Всемилович. – Мы все тебя ждем и не начинаем трапезу, думаем, что ты вот-вот придешь!

– Прошу прощения, батюшка, что заставил тебя ждать! Приходил человек от купца Свербило Верниславича и передал такие слова: собирай-де, Избор Ильич, всех своих людей мужского пола и иди с ними на вечевую площадь, где князь созывает народ. Там состоится справедливый княжеский суд!

– Мы же ведь новгородские гости, а не местные жители? – возразил купец Илья. – У нас нет тех вечевых прав в городе! Что же нам делать на вечевой площади? И что нам этот князь Александр? У нас, слава Богу, свой князь – Глеб Смоленский!

– Вот потому я, батюшка, задержался, что спорил с тем человеком. Мы-то не новгородцы и не знаем их порядков. Но их купеческий посланец сказал, что такова воля князя! Он приказал, чтобы все мужчины, даже немцы из Немецкого и Гоцкого дворов, пришли туда! Что делать?

– А что нам спорить? – покачал головой Илья Всемилович. – Вот примем пищу и немного отдохнем…А там – пойдем на княжеский суд. Что поделаешь? В чужом городе осел – чужой каравай съел! Правда, Веселиночка?

– Правда, батюшка! – улыбнулась красивая двадцатишестилетняя жена купеческого сына. Ее округлое личико осветилось добротой и покорностью. – Куда нам деваться? Мы уже тут живем с детьми почти два года! А Избор и вовсе прожил три года в этом городе, стал настоящим новгородцем! А князь, говорят, ох, как крут на расправу! Прикажет – и полетят наши головушки! А тут еще – малые дети! Куда нам спорить? Надо поднимать четверых детей!

Илья Всемилович улыбнулся. Молодая невестка, несмотря на то, что выглядела такой худенькой и хрупкой, оказалась сильной и здоровой. Без мук и тяжелых последствий родила она трех здоровых сыновей и дочь. Не в пример старшей невестке, бывшей замужем за его другим сыном – Лепко. Последняя с трудом родила единственного сына и с той поры тяжело болела. И если бы не купеческий лекарь Радобуд, неусыпно ухаживавший за несчастной, так и отправилась бы Лесана Порядковна в мир иной…

Из-за болезни невестки купец Илья не смог взять с собой в Великий Новгород старшего сына. Избалованная жалостливым участием больная не отпустила Лепко из Смоленска. – Я умру, – сказала она, – если ты меня покинешь! Чую неизбежную беду! Новгород – беспокойный город. Я боюсь, что с вами приключится беда!

Пришлось покориться. Ссориться с дочерью своего друга – купца Порядко Брешковича – Илья Всемилович не пожелал. Из-за Лесаны пришлось отказаться и от услуг опытного знахаря Радобуда, который уже больше десяти лет ухаживал за невесткой и в дальние поездки с хозяином не ездил. Сын же знахаря Велемил, хоть и научился от своего отца врачевать, был еще слишком молод, чтобы внушать старевшему купцу полное доверие. А может, и везло Илье Всемиловичу, что болезни и раны обходили его стороной. Вот и ездил молодой лекарь Велемил в купеческом обозе больше для порядка, чем для врачевания: его услугами скорее пользовались купеческая челядь и сторонние люди, чем сам Илья и его родичи.

Лето 1257 года было сухое и жаркое. Дожди выпадали редко и, если уж такое случалось, сопровождались сильнейшими грозами с ослепительными молниями и небывалым громом.

Купчиха Василиса, страшно боявшаяся грозы, без конца крестилась в такие дни при каждом грозовом ударе и молилась Богу о прощении всех, какие она не надумала, грехов купеческого семейства. Она очень не хотела, чтобы ее супруг вновь покинул родимый дом. Правда, на этот раз, зная, что Илья Всемилович едет не в далекую Орду, но в гостеприимный, славный своей торговлей Великий Новгород, она не так беспокоилась и совсем не проливала слез, лишь горько вздыхала.

– Что ж, батюшка, поезжай с Господом! – сказала она в напутствие мужу. – Увидишь там нашего сыночка с внуками и передашь им мое материнское благословение! Проведаешь, как там живут наши дети, хорошо ли им в том городе, не испытывают ли они трудности и нужду…

Только к августу сумел, наконец, Илья Всемилович добраться до великого славянского города и разыскать усадьбу своего сына. Это оказалось делом нетрудным. Да и сам путь из Смоленска был недолог. Проехав по прямой, хорошо накатанной дороге, сперва через поля, а затем и леса, купеческий обоз из пяти повозок, охраняемых вооруженным отрядом из двух десятков купеческих слуг, последовательно преодолев городки Вержавск, Торопец и Русу, обогнув великое Ильмень-озеро, приблизился к знаменитым новгородским болотам. Здесь дорога была похуже, но, благодаря взятому в Русе проводнику, знавшему все новгородские гати, купец со своими людьми за пару дней пересек и это, непреодолимое для чужеземцев препятствие, и в семидневный срок подошел к великому городу. Илья Всемилович уже был однажды в этом городе, поэтому он, издали увидев блеск церковных куполов новгородской Софии, сердечно обрадовался, что так быстро добрался до цели, однако, и разочаровался, мысленно сравнив представший перед его глазами город с «матерью градов русских» Киевом, еще не разоренным татарами.

– Вот ведь как бывает, – думал он, приближаясь к стенам древнего города. – В молодости мне казалось, что Новгород – огромный город! Что был наш Вщиж против него? А вот после жизни в Киеве, кажется, что Новгород такой маленький! В Киеве, куда не глянь, везде были бесчисленные дома, и не было видно им конца…А Новгород, пожалуй, будет поменьше Смоленска! Да, так и есть! Намного меньше! Вон, огляделся, и уже видны стены, а за ними – луга, леса…В Смоленске даже застенный город раскинулся дальше, а внутри стен – все заполнено постройками: усадьбами, церквями.

Великий Новгород был славен не за свою величину, но за свою самостоятельность, торговлю и умение справляться с житейскими трудностями.

Город располагался по обеим сторонам вытекавшей из озера Ильмень реки Волхов и состоял из двух больших сторон – Софийской и Торговой. В свою очередь, стороны делились на концы, которых было пять. Сын купца Ильи Избор проживал на Торговой стороне в усадьбе богатого купца Свербило Верниславовича, у которого в свое время арендовал землю и дом смоленский купец Ласко Удалович. Усадьба располагалась на Славной улице в Славенском конце неподалеку от торговых рядов, вечевой площади и княжеского подворья.

В первые же дни своего пребывания в городе купец Илья побывал в лавке своего сына, который занимал самый конец Великих торговых рядов, и подивился богатству переданного его сыну купцом Ласко приданного. Да и само место, занимаемое лавкой, говорило о состоятельности ее владельца: здесь торговали только иноземные купцы! Немалых денег стоило Ласко Удаловичу выкупить эту лавку! Народ валом валил в иноземные торговые ряды, охотно покупая диковинные товары. Избор Ильич торговал в своей лавке отборными мехами, в то время как его тесть поставлял в Новгород другие, самые разнообразные товары, включая смолу и пеньку. У купца Ласко имелись и другие лавки, но уже в общих торговых рядах. Там работали его приказчики, которые ежегодно отсылали отчеты своему хозяину в Смоленск.

Торговать на новом месте было нелегко. Молодой купец Избор вынужден был проявить терпение и настойчивость, чтобы освоить новгородскую торговлю. И в этом ему помогал старый приказчик – новгородец Дружила Умыслевич. Последний верно служил интересам смоленских купцов, имел большие и прочные связи со знатными, влиятельными людьми города. Избор Ильич вначале хотел избавиться от, казалось бы, назойливой опеки старого приказчика, но, приглядевшись, убедился, что «старый конь борозды не портит», и оставил его не только как прежнего приказчика, но и как своего торгового наставника.

Илья Всемилович посетил и Софийскую сторону, перейдя со своим сыном и новгородцами по мосту через Волхов на другой, противоположный Торгу, берег. Его и других смоленских купцов провел туда Дружила Умыслевич. Они посетили городскую крепость – детинец – где помолились в огромной величественной Софийской церкви, побывали в посадской избе и познакомились там с городскими властями. К своему сожалению, купец Илья не нашел своих прежних знакомцев. Купцов, с которыми он раньше дружил и вел торговые дела, в городе не оказалось: одни были в дальних поездках, а другие и совсем покинули Новгород.

– Время нынче тяжелое, – говорил Дружила Умыслевич. – Князь все время требует денег! Раньше князь довольствовался податями только от своих сотен, а вот теперь обложил всех, даже знать и купечество! Не успеваем откупаться…Вот и бегут купцы! Правда, пока князь Александр не трогал иноземные лавки, но, говорят, что скоро возьмется и за них…

Да, не в добрый час въехал смоленский купец в Великий Новгород! Еще в прошлом году великий князь Александр Ярославович, посетив в Орде недолго правившего Улагчи, решил обложить новгородцев поголовной данью. Таково было требование татар. Князь Александр вместе с братьями Андреем и Ярославом, а также татарскими баскаками, которые хотели переписать население, прибыв в Новгород, потребовал от жителей города покорности и исполнения воли ордынского хана. Но новгородцы не испугались большого войска великого суздальского князя и взбунтовались. Посадник же новгородский Михалко, навязанный в свое время городу князем Александром, пытался уговорить горожан подчиниться княжеской воле. Однако посадника не поддержали ни городская знать, ни даже молодой князь Василий Александрович. – Если город не завоевали, – возмущался последний, – то чего же требовать дань? Мы сильны не только богатствами, но и войском. Били же немцев, значит, побьем и татар!

Когда же великий князь прислал своих людей к сыну, увещевая того покориться, поскольку, как считал князь-отец, справиться с татарами новгородцам не под силу, а поведение его сына – бахвальство, Василий Александрович пришел в гнев и прогнал их, топая ногами и крича: – Не хочу слушать батюшку, если он везет оковы и стыд русским людям!

Наконец, городская верхушка, воспользовавшись сложившимися трудностями, собрала народное вече, где, распалив и без того обозленных новгородцев, объявила виновником всех бед…посадника Михалко! Прямо на вече возник настоящий бунт с погромами купеческих лавок и убийством ненавистного посадника. Не ожидав такого поворота событий, новгородские бояре вынуждены были поспешно прибегнуть к силе и остановили с помощью городского ополчения беспорядки, а с трудом успокоенный народ «избрал» выдвинутого знатью нового посадника.

Тем временем великий князь Александр, разгневанный поведением своего сына и новгородцев, приблизился к городу.

Новгородский князь Василий, не желая воевать с отцом, покинул город и бежал со своими верными людьми в Псков. Простые новгородцы не хотели пускать в город великого князя и готовились к обороне. Однако Александр Ярославович вовсе не собирался разорять богатый город. Заняв загородную княжескую усадьбу и раскинув поблизости, на лугах, шатры верного ему войска, великий князь послал своих людей в Совет Господ и к новому посаднику, уговаривая знать не противиться требованиям татар.

Сам владыка, архиепископ Далмат, вынужден был поехать к князю в усадьбу, чтобы найти какое-нибудь примиряющее стороны решение. Наконец, договорились. Горожане обязались преподнести ханским баскакам богатые дары, но наотрез отказались от поголовной переписи населения.

– Мы не хотим обижать великого царя, – сказал новый посадник татарам, – и желаем жить в мире с Ордой, но свободными от рабского ига.

Татарские чиновники, узнав о настроениях в городе и видя явное нежелание русских воевать между собой за интересы чужеземцев, вынуждены были удовлетвориться тем, что есть. Тем более что дары, которые преподнесли им новгородцы, превысили по своей стоимости предполагаемую баскаками общую сумму налога со всех горожан. Когда же татары, сопровождаемые великокняжеской охраной, уехали назад в Орду, в Великом Новгороде воцарились тишина и покой. Великий князь вызвал к себе новгородского тысяцкого, отвечавшего за городские сотни, в которых проживало простонародье, потребовав отчета о доходах и сбора городского ополчения для похода на Псков. Князь так разгневался на своего сына, что захотел немедленно захватить его в Пскове, но не своими силами, а силами новгородцев, чтобы показать, что он не воюет с собственным сыном, но борется за правду, опираясь на добрую волю горожан.

Новгородцы удовлетворили княжеское требование и послали на Псков ополчение. Однако псковичи не стали воевать со своим сильным соседом. К тому же их не поддержала церковь. Сам новгородский владыка послал своих людей в Псков уговаривать городские власти выдать князя Василия «головой и с боярами». Так и случилось. Псковичи потребовали от молодого новгородского князя покорности отцу, поскольку «сын по воле отцовой завсегда бывает». Князь Василий Александрович был увезен под стражей в суздальскую землю, а его верных бояр и старших дружинников новгородцы привезли в оковах на княжеский суд и бросили в городскую темницу.

– Вот теперь я узнаю о справедливости и доброте великого князя, – думал Илья Всемилович, медленно пережевывая поданную к утренней трапезе пищу, – и увижу его самого. А то многое о нем рассказывают. Одни – что он мудрый, добрый и незлопамятный. Другие – жестокий и лукавый…Пока сам не увидишь – ничего не поймешь!.

За столом царила полная тишина. Все, глядя на старшего купца, медленно вкушали, стараясь во всем походить на него. Даже внуки – десятилетний Благомир и восьмилетний Горяй, которые уже давно насытились – сидели смирно, изредка поглядывая на своего седовласого дедушку.

– Благодарим на этом нашего Господа за хлеб насущный! – громко сказал вдруг Илья Всемилович и встал. – Конец трапезе!

В полдень десятого августа на вечевой площади близ Торга собралась большая толпа. Люди, в основном купцы и их челядь, опрятно, по-праздничному, одетые, возбужденно разговаривали между собой. Площадь гудела, как разворошенный пчелиный улей.

– Как бы нам тут поблизости пристроиться? – спросил Илья Всемилович высокого, одетого в богатую бобровую шапку новгородца. Тот снял шапку и вытер большим цветастым платком со лба пот. – Вот тут и пристраивайся, – усмехнувшись, сказал он. – Видно, ты не новгородец, а приезжий, небось, любопытно?

– Именно так, почтенный, – покачал головой купец Илья, – я из Смоленска! Вот пришел, чтобы посмотреть на суд великого князя. Однако же не могу пройти к княжескому подворью. Получается, что зря сюда шел…Ничего не видно из-за толпы…

– Так прошел бы с той стороны, – махнул рукой незнакомец. – Там любого за мзду пропускают! Иди к Ярославову Дворищу! Вот и посмотришь поблизости на князя и его суд!

– За мзду? – обрадовался Илья Всемилович. – Если так, то хорошо…Эй, сынок, – позвал он Избора, – веди-ка наших людей туда, к Дворищу! – И они, обойдя толпу, направились вперед.

– Илья Всемилич, Избор Ильич! – раздался вдруг сзади чей-то окрик.

Купцы со своими слугами обернулись. К ним быстро шел новгородец-приказчик Дружила Умыслевич.

– Слава Господу, что я нашел вас! – воскликнул он, приблизившись к смолянам. – Приношу свои извинения, что не пришел к вам вовремя! Меня задержали дела. Человек приходил от посадника и все о вас выспрашивал. Хотел обложить вас налогом, как подлых новгородцев. Вы-де не иноземцы, но такие же русские или славяне! Пришлось поспорить…Тот долго со мной не соглашался, что вы чужеземцы. Помогли лишь деньги. Сунул мзду лихоимцу, и замяли дело!

– А много ли содрал? – вздрогнул Илья Всемилович.

– Да гривну кун, разбойник, – кивнул головой приказчик. – Целый час торговались, просил две с половиной…

– Ну, ладно, хрен с ним! – махнул рукой купец Избор. – Не печалься, батюшка. Здесь так: справедливость бывает только за деньги!

– А как бы нам перебраться поближе к княжескому судилищу? – ушел от неприятного разговора Илья Всемилович. – Посоветуй, почтенный!

– За это не волнуйтесь, – улыбнулся приказчик Дружила. – Это я вам легко устрою. Пойдем!

Они прошли совсем немного и, несмотря на людскую давку, быстро приблизились к огороженному высоким забором Ярославову Дворищу.

– Вон, видите те ворота? – показал рукой перед собой Дружила Умыслевич. – Это и есть вход на княжеский суд. Хоть он и называется «дворищем», но князь тут не живет. У него за городом своя усадьба. А здесь заседает совместный суд князя и посадника. Раньше, в давние времена, когда князь владел не только сотнями, но и всеми новгородскими концами, он один судил и приказывал. А вот теперь они вместе с посадником, избранным народом, решают дела. Однако на деле там присутствуют также владыка и лучшие люди Новгорода. И обязательно тысяцкий. Все имеют право на слово…

– Так кто же тогда принимает решение? – спросил купец Илья, подходя к воротам. – Князь, посадник или владыка?

– Ну, это зависит от обстановки, – улыбнулся приказчик. – Кто, скажем, сегодня сильнее. Говорят, что сегодня вся сила в руках князя Александра. Вот он и будет тогда говорить!

Ворота на Дворище были раскрыты настежь. Их охраняли четверо княжеских дружинников, стоявших по обеим сторонам по двое с обнаженными мечами.

– Добрый день, молодцы! – громко сказал окольчуженным, покрытым сверху донизу железом, воинам Дружила Умыслевич.

– Добрый день! – мрачно отозвались хором промокшие от пота стражники.

– Зачем пожаловали да еще с такой толпой? – вопросил, выйдя вперед, самый рослый, седовласый богатырь. – У вас есть то, что нужно?

– У нас есть все! – с улыбкой ответил старый приказчик. – Если надо – мзда, а не надо – так красота!

– Если хотите посмотреть суд, – бросил старший стражник, – давайте мзду!

– А как там, многолюдно? – покачал головой Дружила. – Если в толпе тесно, то и платить нелестно!

– Да где там! – махнул рукой старый богатырь. – Только три десятка прошли. А больше никто не идет. Плата ведь – по две мортки от рожи…Не каждому по карману!

– По две мортки?! – воскликнул приказчик. – А не дорого ли?

– Да будет тебе торговаться! – вмешался Илья Всемилович. – На-ка вот тебе, почтенный воин, этот рубль!

В воздухе блеснул серебряный брусок.

– Да благословит вас Господь! – склонил голову княжеский ветеран, взвесив в руке слиток и быстро засунув его себе за пазуху. – Вижу не новгородского скупца, а щедрого гостя! Проходите на здоровье и во славу князя!

Купец со своими людьми, каковых было с полтора десятка, беспрепятственно прошел на середину небольшой площади и пристроился к немногочисленной кучке богато одетых людей. – Это наши именитые купцы и чужеземцы, – прошептал на ухо Илье Всемиловичу приказчик. – А простонародье да те, кто поскупились на мзду, стоят сзади.

Купец Илья оглянулся. Задняя сторона княжеского или судного подворья отделялась от вечевой площади лишь невысоким забором в пол человеческого роста, который ограждал простонародье от лучших людей, но не мешал бедноте и скупцам видеть справедливый княжеский суд. Там столпилось множество людей.

Само Ярославово Дворище состояло из многих больших и малых каменных церквей, близко соседствовавших друг с другом и как бы окружавших брусчатую кирпичную площадь, в верхней части которой возвышался большой деревянный резной терем с медной, позеленевшей от времени крышей.

– Слушайте! – раздался вдруг откуда-то со стороны терема громкий окрик. – Великий князь Александр Ярославич!

На большое теремное крыльцо вышел высокий стройный человек царственного облика, одетый в красную, с синими узорами, мантию, с красной же на голове шапкой, отороченной мехом черной куницы и блестевшей шелком. На ногах у него были одеты легкие темно-коричневые полусапожки с загнутыми вверх носками.

Откуда-то из-за терема выбежали княжеские слуги, тащившие громоздкое, обитое красным бархатом, кресло. Тут же из ворот выскочили одетые в белые домотканные рубахи новгородцы, несшие по трое две длинные скамьи.

Кресло установили под самыми теремными ступенями, а скамьи – по обеим сторонам от него. Князь медленно, величественно спустился по ступенькам вниз, обошел кресло и так же, с достоинством, уселся в него, глядя на толпу.

Илья Всемилович, оказавшись прямо напротив князя, поймал княжеский взгляд и оторопел: в тридцати шагах от него сидел воскресший и даже помолодевший Михаил Всеволодович Черниговский! Даже глаза у князя были той же темной голубизны и тоскливой задумчивости. Лишь волосы у него имели бело-серебристый цвет без малейших желтых и рыжеватых оттенков, как у князя-мученика.

– О, Господи, – подумал смоленский купец, – как же он похож на покойного! Вот тебе и князь Александр! Даже бородка такая же, только вся…седая! А он-то еще не старик!

Александр Ярославович, оглядев купцов и видимую из-за забора огромную толпу, неожиданно улыбнулся и поднял руку.

– Слушайте слово великого князя! – прозвучал откуда-то из-за кресла громкий голос. – Да не упустите ни звука драгоценного!

– Кто это там говорит? – тихонько спросил Илья Всемилович приказчика.

– Да это говорит княжеский оратор в серебряную трубу, – буркнул Дружила Умыслевич. – Сперва он сидел за княжеским теремом, а теперь спрятался за креслом, чтобы не мешать князю. А княжеские слуги, стоящие по обеим сторонам кресла с обнаженными мечами, показывают ему знаками, когда и что надо говорить! Но давай соблюдать тишину, иначе пострадаем! Тут уже будет другая пеня!

Илья Всемилович вздрогнул и подал жестом руки знак своим людям, чтобы не разговаривали.

– Славные новгородцы, гости и другие русские люди! – сказал мягким, но громким голосом князь. – Нынче у нас будет суд, праведный но нелегкий, над злодеями и обманщиками! Да поможет нам Господь быть справедливыми и милосердными!

Неожиданно, сразу же как только князь замолчал, из-за терема вышли богато одетые люди и два священника в рясах.

Священники подошли к княжескому креслу и перекрестили сначала князя, а затем, обернувшись, толпу. После этого они уселись на правую скамью.

– Владыка с архимандритом – главным человеком от наших монастырей, – быстро прошептал Дружила Умыслевич.

Богато одетые в шелк и атлас люди – купец Илья насчитал их шесть – подошли к княжескому трону и поясно поклонились. Князь кивнул им в ответ головой, и они тут же уселись на левую скамью.

– Посадник, тысяцкий и прочая знать, – прошептал в самое ухо купцу Илье приказчик.

– Введите злодеев! – громко сказал князь и хлопнул в ладоши.

Зазвенели цепи, отчетливо прозвучали отражавшиеся от булыжной мостовой тяжелые шаги. От ворот, в которые недавно вошли смоленские купцы со свитой, потянулась вереница закованных в цепи преступников.

– Десятка полтора, – насчитал про себя Илья Всемилович.

Сопровождаемые вооруженной стражей, согнувшиеся в три погибели, отчаявшиеся люди прошли перед купцами и остановились, сгрудившись, невдалеке от княжеского кресла, ближе к скамье, где сидели священники.

Купец Илья во все глаза смотрел на подсудимых, но все никак не мог увидеть в них злодеев. – Богато одеты, но грязны, – думал он про себя. – Лица отекшие, багровые…Поистине: не суди по лицу и одежке!

– Так вот, тати! – промолвил во всеуслышание князь. – Знайте, что ничто не ускользнет от моего взгляда! Ни одного злодеяния, ни одного мятежа! Как говорил Господь: воздастся каждому за грехи их! Понимаете, злодеи?

Подсудимые молчали.

– Запомни же, Вершила Ейкович! – продолжал князь. – Не ты ли говорил моему сыну всяческую хулу на отца?

– Я такого не говорил, великий князь! – донесся из общей жалкой людской кучки резкий и спокойный голос. – Все это ложь и клевета!

– Ах, так! – воскликнул князь Александр и красивые черты его лица исказились от гнева. – Вижу, Вершила, что ты и зачинщик! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Ну-ка, разожгите огонь!

Выбежавшие из-за княжеского кресла здоровенные мужики быстро, вчетвером, разложили щепки, бересту и деревянные чурбаны прямо между скамей, но так, чтобы жар пламени не беспокоил власть имущих. Еще мгновение, и костер запылал, отбрасывая искры в безоблачное небо. Мужики удалились.

– А теперь, – сказал в полной тишине князь Александр, и его слова, как эхо, раскатились по площади, – объявляю свое первое решение о наказании бояр-зачинщиков: поскольку Вершила Ейкович совершил неслыханное злодеяние, склоняя моего сына к неповиновению отцу, и теперь еще здесь, прилюдно, осмелился со мной спорить, я приказываю: приговорить этого зловредного боярина Вершилу к отсечению его мерзкого языка и вечной тьме! – Он хлопнул в ладоши.

На сей раз из-за кресла вышел высоченный рыжеволосый мужик со злым лицом. Он засучил рукава, поплевал на руки и быстро подошел к осужденному.

– Это нехорошо, княже! – вскричал несчастный боярин. – Лучше убей меня, но не мучай без надобности! Зачем тебе мои страдания?!

Остальные подсудимые дружно, безмолвно упали на колени, ударившись головами оземь. Громко зазвенели цепи, а стражники выставили перед собой остро отточенные копья.

Палач схватил свою жертву и потащил ее к костру. Боярин Вершила пытался сопротивляться – сучил руками и ногами – но палач был намного сильнее его. Держа рослого боярина в руках, как ребенка, рыжий кат чем-то напоминал удава. Подтащив свою жертву к костру, он бросил ее спиной прямо на мостовую и, разжав ладони несчастного, пригвоздил их своими ручищами к камням. Но боярин не сдавался. Он пытался даже лежа помешать палачу, судорожно махая в воздухе то одной, то другой ногой. Тогда на помощь к рыжему мужику подбежали еще два крепких молодца. Один из них держал в руке большие железные ножницы и щипцы, а второй, ловко схватив преступника за щеки, быстро, с помощью тонкой палки, разжал ему зубы и вставил между ними железный клин. Его напарник отложил в сторону ножницы, ловко всунул в рот несчастному щипцы, вытолкнув из его рта на мостовую ржавый клин, и, не успел казнимый опомниться, как наружу вылез окровавленный, зажатый орудием пытки, язык. – А – а – а!!! – заорал казнимый и замер. Еще едва заметное движение палача, и ужасные ножницы, щелкнув, оторвали от языка длинный багровый лоскут, упавший на мостовую. Несчастный захрипел, задыхаясь от крови, густым потоком хлынувшей изо рта, и вдруг замер. Рыжеволосый мужик, почувствовав, как онемела его жертва, ослабил хватку, а затем и вовсе встал, потирая руки. Немного подумав, он как бы очнулся, взял у своего помощника щипцы и подбежал к костру. Поковырявшись в горячих углях и достав оттуда щипцами раскаленный гвоздь, палач вновь приблизился к преступнику и мгновенно вонзил в уже закрытый глаз свое орудие. Мягкая плоть зашипела, и гвоздь, как по маслу, вошел в тело. Палач быстро вынул гвоздь из окровавленной раны и сразу же вогнал его во второе веко.

Казнимый не пошевелился.

– Бросьте его туда, в сторону! – распорядился князь.

Два подручных палача подошли к бездыханному телу Вершилы Ейковича, подняли его за руки-ноги и швырнули с шумом и цепным звоном подальше от благородных княжеских глаз.

– А теперь ты, Селиван Мелинович! – громко сказал князь. – Рассказывай, зачем ты меня, своего великого князя, обманывал?

– О, самый мудрый из мудрых! – простонал, рыдая, боярин. – Да прости меня, дурака! Я не знаю, как это получилось! На меня нашло затмение! Пощади меня, великий князь!

– Ну, что ж, если на тебя нашло затмение, – рассмеялся Александр Ярославович, – то мы не будем тебя, дурачка, слепить. Твое счастье, что ты не осмелился оспаривать нашу справедливость! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Отрежьте этому дурачку его длинный язык, опасный для него самого! И хватит ему этого!

– О, благодарю! Да восславит Господь твое мудрое имя, великий князь! – крикнул с радостью казнимый. – Да продлит тебе Господь жизнь, светлую и справедливую!

Он сам подошел к палачам, открыл рот и высунул перед ними язык. Хряснули ножницы, раздался резкий визг, на мостовую упал еще один окровавленный лоскут, а несчастный Селиван упал на колени, обливаясь кровью.

– Унесите его! – распорядился князь Александр. Но наказанный сам, резко подскочив, подбежал к трупу боярина Вершилы и улегся рядом с ним на мостовую.

– Теперь я вижу, что вы начинаете, наконец, понимать всю глубину своих злодеяний! – улыбнулся Александр Ярославович. – Значит, я больше никого не лишу жизни! Повинную голову меч не сечет!

Илья Всемилович стоял и не верил своими глазам. Да и сын со всеми его слугами едва не превратились от ужаса в холодные камни. Все происходившее напоминало кошмарный сон: князь улыбался и повелевал, палачи казнили, а караемые вопили изо всей мочи, умоляя о пощаде.

Вскоре вся брусчатая мостовая у костра покрылось черной, липкой кровью. Еще несколько языков упало в общую грязную кучу. А двум боярам палачи выкололи глаза. Повезло лишь трем последним злодеям. С ними благородный князь поступил особенно человечно: повелел отрезать только носы и уши! Обрадованные такой милостью преступники, сразу же после объявления приговора поцеловали землю, прославляя княжескую доброту.

С ватными ногами и мокрой от пота спиной возвращался Илья Всемилович домой с Ярославова Дворища. Он не помнил, как добрался до усадьбы, где жила семья его сына. Лишь оказавшись в постели и ощутив тепло мягкого верблюжьего одеяла, он пришел в себя и увидел сидевшего перед ним на небольшой скамейке сына.

– Ну, Избор, – промолвил дрожавшим голосом купец Илья. Перед его глазами все еще стояло гневное лицо князя Александра с остекленевшими темно-голубыми глазами, – готовься, дитя мое, в дальнюю дорогу! Мы уходим из этого страшного города! Бросай свою лавку и все товары! Спасай свою жизнь, жену и детей, моих бедных внуков!

 

ГЛАВА 15

ЩЕДРОСТЬ ТАТАРСКОГО ВОЕВОДЫ

Войско Романа Брянского возвращалось из дальнего похода. Князь Роман Михайлович медленно ехал впереди на своем породистом гнедом коне рядом с сыном Михаилом, который восседал на выносливом низкорослом татарском жеребце.

– Как возмужал мой сын! – думал князь, покачиваясь в седле. – Вот уже и в сражении прославился! Пора бы его женить, а то перезреет молодец! В его годы я был горяч до девиц…Однако же, вижу, что мой сын и здесь не промах…

Татары были очень довольны брянскими воинами: воюют хорошо, выносливы в походе, не жадны на добычу. Не в чем было знаменитому воеводе Бурундаю упрекнуть гордого князя Романа, который хоть и не заискивал перед татарским полководцем, но воле его беспрекословно повиновался: полуторатысячный отряд русских всегда появлялся там, где было жарко, и, казалось, искал любую возможность вступить в сражение с литовскими войсками.

Татарский набег летом 1258 года на Литву был стремителен и беспощаден. То была кара литовцам за их вторжение в земли Великого Новгорода.

Прошлой осенью, воспользовавшись замешательством новгородских властей и отсутствием должной обороны, литовские воеводы неожиданно попытались захватить богатый город Торжок. И хотя его жители, затворившись в городской крепости, отбили все вражеские атаки, ущерб земле был нанесен небывалый: лютые враги сожгли дотла весь городской посад, разграбили и превратили в пепел богатые деревни и села, беспощадно перебили всех, кто не успел спастись за городскими стенами, мужчин и стариков, а молодых женщин и детей увели в неволю.

Князь Александр Ярославович, узнав о вражеском нашествии, был так разгневан, что по весне решился на поездку в Орду с жалобой к великому хану на литовский ущерб. С великим князем к татарам поехали его младший брат князь Ярослав и неизменный спутник – ростовский князь Борис Васильевич. Богатые дары, которые княжеские слуги везли на трех телегах, порадовали Берке-хана. К тому же он давно искал повода послать свое воинство на Литву.

– Воины сильны, когда не знают отдыха, – говорил великий хан. – Это значит, что нельзя допустить, чтобы их кровь застоялась, а кости покрылись жиром! – И он послал на земли Миндовга Литовского своего лучшего воеводу Бурундая.

Ханский же любимец Болху-Тучигэн посоветовал заодно использовать и русских воинов. – Пошли, государь, своих людей в Черныгы к коназу Андрэ, – сказал он, – и прикажи, чтобы коназ Ромэнэ из Брэнэ явился со своим войском под руку Бурундая! Вот мы и увидим, любит ли тебя тот строптивый урус. Если он покорится и будет послушен нашему воеводе в сражениях, то мы тогда наградим его…ярлыком на его лесные земли. Ну, а если не покорится, то прогоним его из того жалкого городка!

Великий хан согласился: совет Болху совпадал с его собственными желаниями. Берке-хан уже давно подумывал о походе в леса Черниговщины, но все никак не мог собраться, поскольку в Орде было и без того много других дел.

– Ну, что ж, посмотрим, как поведет себя коназ Ромэнэ, – покачал головой, глядя на своего советника, великий хан, – возможно, придется моему Бурундаю побывать в лесах Брэнэ!

Однако брянский князь Роман не дал татарам такого повода.

Он был, правда, очень озадачен, приняв в своем тереме посланника князя Андрея и узнав о приказе ордынского хана. Но, посоветовавшись со своими людьми, решил не перечить.

– Лучше сражаться в чужой земле, – сказал Роман Михайлович, – чем вызвать гнев татар на свою голову. Не хотелось бы и радовать князя Андрея, который давно мечтает увидеть меня на смертном ложе! Не дождется!

– Поезжай, княже. Все ж на Литву этот поход! – согласился и отец Игнатий. – Литовцы нам не меньшее зло, чем татары! Тоже ведь язычники и лютые враги! От них не знают покоя ни смоленские, ни новгородские земли! С ними воевать не грех, но слава!

Сборы были не долги. В городки брянского удела – Почеп, Волконеск, Радогощ и Севск – где сидели княжеские воеводы, поехали гонцы из Брянска. Через неделю из первых трех городков в Брянск прибыли воеводы, каждый с сотней отборных ратников. Князь Роман присоединил их к своей тысяче воинов и еще через день выступил в поход по южной, киевской, дороге на соединение с татарами.

В Севске его ждал воевода Милорад с двумя сотнями воинов и целым обозом продовольствия, состоявшим из двух десятков телег, груженных мешками с зерном и вяленым мясом. После небольшого отдыха в Севске княжеское войско двинулось дальше на юг. У Новгорода-Северского брянские воины добрались до Десны и пошли дальше по прибрежной дороге, пока не достигли Чернигова.

В стольном городе, который так и не оправился от татарского погрома, князь Роман посетил великокняжеский терем. Андрей Всеволодович выглядел болезненным: весь поседел и исхудал. Он встретил своего племянника настороженно, хотя внешне и проявлял радушие. Но глаза выдавали великого черниговского князя: он как-то смущался, встречаясь взглядом с Романом Брянским, отводил глаза в сторону, или вовсе опускал их вниз. Было видно, что покорность князя Романа воле татарского царя не обрадовала князя Андрея. Однако без пира не обошлось. Два дня щедро угощал брянского князя и его воевод хлебосольный черниговский князь. А по ночам знатных брянцев развлекали местные красавицы. Князь Андрей был верен себе и даже в старости и вдовстве не отказывался от любовных похождений. Веселые румяные молодки, предназначенные для княжеских утех, населяли большой, соседний с великокняжеским, терем.

– Хоть тут мой дядюшка душевен да искренен! – говорил князь Роман своему старшему воеводе Ефиму Добрыневичу, когда они ехали степью. – Таких мне подыскал красавиц!

– За это его стоит похвалить! – улыбнулся старый тиун. – Будет, что даже мне помянуть! Уж не думал, что бывают такие славные женки!

– И тебе князь Андрей угодил? – усмехнулся Роман Михайлович. – А как же тогда твоя Мирина?

– Мирину, княже, мне никто не заменит, – покачал головой Ефим Добрыневич. – Ни моя Варвара, ни девки князя Андрея! Так, небольшой отдых по дороге…Что же еще надо старому воину?

Жарким июньским вечером княжеское войско, не доходя трех верст до Киева, перешло Днепр и раскинуло шатры уже на другом берегу.

Но наутро дозорные подали сигнал тревоги.

– Князь батюшка, татары! – крикнул воевода Ефим Добрыневич, забегая в княжеский шатер. – Не успело взойти солнце, а они уже тут как тут!

– Наши ли это татары, того ли воеводы Бурундая? – спросил быстро вскочивший князь.

– Видимо, они самые, – ответил княжеский тиун. – Хорошо, что мы уже здесь! Они пришли раньше, на целых два дня!

– Подай-ка сигнал моим молодцам на непредвиденный случай, чтобы готовились к сражению! – распорядился князь Роман. – А вдруг это не те татары? Возьмут и перережут нас, как хитрая лисица кур!

– Я уже предупредил воинов, княже, – улыбнулся Ефим Добрыневич. – Наша рать уже стоит, готовая к сражению, и поджидает нехристей!

Князь быстро оделся, не прибегая к помощи слуги, который только протягивал ему одежду, и сразу же вышел с тиуном из шатра.

– Быстро сложите палатку! – приказал он стоявшим у входа стражникам и направился к войску, которое выстроилось неподалеку от княжеского шатра. В стороне виднелись еще не разобранные палатки воинов, дымились разбросанные вдоль берега Днепра костры.

Воины стояли, ожидая своего князя, плотным строем, вытянутым в линию.

Первая сотня, которую вел старший воевода Ефим Добрыневич, стояла в самом начале. К ней примыкали вторая и третья сотни, возглавляемые севским воеводой Милорадом. Далее – в одну шеренгу – следовали остальные сотни. А в трех десятках шагов от войска, за лагерем, расположился большой конский табун, окруженный небольшим легким забором: слуги, охранявшие всю ночь лошадей, теперь готовили их к походу.

Воины безмолвно стояли в строю и спокойно, с любопытством, смотрели вперед, в сторону большой пыльной тучи, которая быстро приближалась.

– Добрый день, молодцы! – громко крикнул князь, объезжая верхом свое войско.

– Будь здоров, княже! – бодро, в один голос, прокричали воины.

– Ну, что, не спасуете? Не побежите от татар? – вопросил громким голосом князь Роман.

– Не бывать этому! – ответили хором ратники.

Тем временем пылевая туча остановилась и стала медленно оседать. Клубы пыли докатились и до русских, но уже не с той, отдаленной густотой. На некоторое время образовался какой-то легкий туман, который постепенно рассеивался, и вскоре перед брянскими воинами в какой-нибудь сотне шагов показались многочисленные татарские конники.

– Вот так воинство, княже! – воскликнул Ефим Добрыневич, сидевший верхом на коне рядом с князем. – Да их тут тьма-тьмущая!

– Велико войско, батюшка! – вскричал, подъехавший на коне к отцу, княжич Михаил. – Вот они какие, татары!

– Да, сынок, – растерянно пробормотал князь, – татар премного…И если будет сражение, нам придется нелегко!

– Ничего, княже, твое воинство не такое уж слабое! – бодро выговорил, ощущая не страх, но боевой азарт, тиун Ефим. – Мы сумеем тебя защитить, если надо! Вот только, как мы будет разговаривать с татарами? Я не понимаю их речи!

– Вот мы не взяли с собой толмачей князя Андрея, – очнулся от первого волнения брянский князь. – Что же теперь делать?

Пыль уже совершенно исчезла, татарские наездники, мрачной черной тучей нависшие впереди, молчали и стояли, чего-то ожидая, сомкнутым строем.

Вдруг от них отделились два всадника и быстро поскакали прямо на князя.

Роман Михайлович не успел и слова вымолвить, как перед ним вырос седовласый монгольский воин, который, резко остановившись, произнес хриплым голосом несколько непонятных слов.

– Князю Роману от воеводы Бурундая привет! – громко, на чисто русском языке, сказал кто-то за спиной татарина.

– Будь здоров, великий воевода! – ответил Роман Михайлович и глянул вперед. За татарином стоял, одетый в железную кольчугу, русский воин. Он и перевел сказанное князем.

Седовласый татарин склонил голову.

– Это хорошо, – сказал он, – что ты, Ромэнэ, пришел сюда раньше. Воевода тобой доволен. Да, твои боги сберегли тебя! А теперь пойдем со мной в юрту моего великого полководца!

Татарский воин вытянулся в седле, развернул коня в сторону татарского войска и махнул рукой. Степные наездники засуетились, опять заклубилась пыль, и не успели русские воины моргнуть глазом, как перед ними предстали многочисленные походные кибитки и задымились костры.

– Как быстро! – воскликнул воевода Ефим Добрыневич. – Да как ловко! Вот это порядок! Вот это боевая выправка!

– Воины, разойдись! – приказал, сложив в трубку руки, князь Роман. – На месте остаются только первая сотня и сотни Милорада! А я поеду к татарскому воеводе. Будем держать совет! Прими, Милорад, мое воинство под свою руку, пока я буду в татарском стане!

– Слушаю, княже! – громко ответил подбежавший к Роману Михайловичу Милорад. – Не беспокойся, я не подведу! Но надо ли тебе самому идти к их воеводе, княже? А может, это татарская хитрость? А если они решили тебя, княже, заманить?

– Вот потому я тебя и назначаю вместо себя над войском, Милорад, – улыбнулся князь. – Ты же без меня сможешь, на случай, дать врагам отпор. Но я верю этому татарину, – он кивнул головой в сторону седовласого воина. – Мы же не враги, а друзья!

Толмач приблизился к уху татарского воина и что-то сказал.

– Цэнгэл есть воин чести, – прищурившись, промолвил пожилой татарин. – Его слова – не пустая болтовня! Бурундай-воевода хочет тебя видеть и расспросить, готов ли ты сражаться вместе с нами как верный слуга великого хана!

– Поехали, Ефим, – кивнул головой князь Роман, выслушав переводчика, – и позови наших людей, чтобы везли за нами телегу с подарками царскому воеводе!

Татарский стан чем-то напоминал раскинувшийся по берегу Днепра городок, в центре которого оставалась свободной целая полоса – своеобразная широкая дорога – в конце которой виднелся большой синий шатер ханского воеводы.

Подъехав к резиденции своего начальника, Цэнгэл-батур спешился, что-то сказал толмачу и вошел внутрь.

Шатер Бурундая охранялся двумя рослыми мускулистыми татарами, державшими в руках обнаженные, сверкавшие на солнце, длинные кривые ножи.

– Как будете заходить в юрту, – промолвил переводчик, – не заденьте ногами порога! Здесь это – недобрый знак! А когда увидите воеводу, падайте сразу же на колени! Поняли?

– Поняли, – ответил Роман Михайлович, стиснув зубы.

– Ну, тогда входите! – улыбнулся переводчик и дал стражникам знак рукой освободить проход. Свирепые воины расступились.

Князь Роман вошел в шатер первым. За ним, осторожно, оглядываясь и стараясь не отставать, потащился Ефим Добрыневич, а замыкал шествие переводчик.

В шатре было довольно светло. Ханские слуги перед приходом гостей отодвинули боковые стенки, и солнечный свет устремился во временное жилище татарского темника. Сам Бурундай сидел напротив входа в большом черном кресле и пил, держа обеими руками чашу, кумыс. Рядом с ним на плотной камышовой циновке сидел на корточках тысячник Цэнгэл.

Князь, глядя прямо на татарского воеводу, лицо которого он едва видел из-за большой чаши, шел вперед и, остановившись в двух шагах от него, поясно поклонился. Также поступил и тиун Ефим, выйдя из-за спины князя.

– На колени, несчастные! – крикнул толмач. Но русские молча стояли и ждали.

Бурундай оторвался от чаши, усмехнулся и протянул ее Цэнгэлу. Тот почтительно принял кумыс и стал медленно пить.

– Вот ты какой, Ромэнэ! – сказал хриплым голосом татарский полководец. Он слегка наклонил свою стриженую седую голову, прищурив глаза. Его морщинистое одутловатое лицо побагровело. – Гордый, как твой батюшка! Но, да хранят тебя твои боги, не хочу я сейчас топтать твою гордость! Я сам воин, а не государь: мне не нужна притворная лесть. Так ведь, Цэнгэл?

– Именно так, о, мудрейший из людей и самый отважный из воинов! – ответил, оторвавшись от чаши, седовласый тысячник. – Ты прославлен на весь свет своей скромностью!

– Передай-ка чашу коназу урусу, – улыбнулся Бурундай. – Пусть же отведает кумыса! Уж от этого, я думаю, он не откажется. Растолкуй ему, Добрэ, – кивнул он головой толмачу.

– По приказу великого воина вам надо отведать татарского кумыса, – сказал тот, взяв из рук Цэнгэла чашу и протягивая ее князю Роману. – Это – великая честь! Не каждому, даже знатному татарину, удавалось пить кумыс из одной чаши с самим Бурундаем!

Князь взял обеими руками серебряную братину и бросил отчаянный взгляд на Ефима.

– Пей, княже, это очень полезное питье! – пробормотал княжеский тиун, едва скрывая отвращение. – Все, кто ни побывал в Орде, очень хвалили этот напиток…

– Да хранит меня Господь! – пробормотал одеревеневшим языком князь Роман и быстро приложился к чаше. Как ни странно, кумыс оказался не только не противен, но даже наоборот, напиток, несколько резкий и кисловатый, утолил жажду, которая мучила брянского князя. Отпив значительную часть кумыса, Роман Михайлович протянул чашу своему слуге. Последний перекрестился, зажмурил глаза и быстро допил ее до дна. Все это он проделал так неуклюже и с такими гримасами, что татарские военачальники, переглянувшись, захохотали во все горло. Глядя на них, засмеялись и переводчик, а затем, и русские гости.

– Ну, вот, коназ, теперь ты мне друг в моей юрте! – сказал, успокоившись, воевода Бурундай. – Как тебе наше питье?

– Отменное, великий воин, – ответил князь Роман. – А мне так, если говорить правду, хотелось пить…А этот кумыс сразу утолил мою жажду!

– Что ж, якши! – кивнул головой знатный татарин. – А теперь, садись, коназ Ромэнэ, со своим воеводой на эту скамью! – Он указал рукой на сложенные напротив кресла одна на другую плотные камышовые циновки.

– Великий воевода! – сказал Роман Михайлович. – Мы тут привезли тебе подарки. Они лежат там, в телеге, у входа в твой шатер. Это дары от всей моей земли! Прими же от меня этот знак моего глубокого уважения! – Он взял из рук своего тиуна кожаный мешочек и извлек из него массивную серебряную чашу, не меньшую, чем та, из которой он только что пил кумыс, украшенную большими драгоценными камнями. – Эта византийская чаша с изумрудами имеет волшебное свойство: кто пьет из нее, не боится ядов и не болеет. Дорогие камни на этой чаше разрушают злодейские чары!

Знатный татарин взял обеими руками сверкавшую множеством разноцветных огоньков братину и поцокал от удовольствия языком.

– А этот наручник, – добавил князь Роман, достав из мешочка тяжелый золотой браслет, изготовленный в форме свившейся в кольца змеи, – сбережет тебя от змеиного яда!

– Не думал я, что ты, Ромэнэ, будешь таким приятным гостем! – воскликнул татарский военачальник, подбрасывая на ладони красивый браслет. – Ох, как же ты мне угодил! – Он пристально вгляделся в лицо брянского князя. – Что ж, теперь я вижу, что ты верный слуга нашего государя и тебе можно доверять! А теперь – к делу!

С помощью переводчика князь Роман и его тиун Ефим обсудили с татарскими полководцами предстоявший набег на Литву. Бурундай объяснил русскому князю, как тому следует действовать в походе, как общаться с мурзами и как держать связь с ним, главным татарским военачальником. – А остальное тебе скажет Цэнгэл-батур, – промолвил в завершение властный татарин. – Он проведет тебя по нашему стану, познакомит с мурзами и расскажет, как вам следует отдыхать и разбивать свои палатки. А теперь – идите! Завтра выступаем!

Тысячник Цэнгэл тоже не остался без подарка. Выйдя из шатра, князь снял со своего пальца большой золотой перстень-печатку с искусно вырезанной на металле львиной головой и протянул его седовласому воину.

– Будь таким же отважным, как этот лев! – сказал при этом Роман Михайлович. – Да хранит тебя Господь в предстоящем походе!

– Великий Бурундай сказал о тебе правду! – улыбнулся Цэнгэл-батур, без толмача, отошедшего от них в сторону, понявший смысл сказанных князем слов. – Ты – хороший человек! Цэнгэл всегда будет помнить твой дружеский дар! Да хранят тебя твои боги!

Дальше все было просто. Татарская конница хлынула неудержимым потоком на литовские земли. Не ожидавшие нападения жители сел и деревень оказались неспособными к сопротивлению. Половину Литвы прошли воины Бурундая, сокрушая на своем пути все, сжигая деревни, села, мелкие городки, истребляя стариков и забирая в плен здоровых мужчин, женщин и детей. Большие города, правда, им взять не удалось, поскольку татары не желали задерживаться на одном месте и не возили с собой стенобитные машины, да и литовцы, опомнившись, стали готовиться к обороне, собирая за крепостными стенами городов окрестных жителей.

Князь Роман со своими воинами не принимал участие в грабеже беззащитного населения, ибо русские привыкли захватывать добычу в сражении с вражескими войсками, но с мирными людьми не воевали. Впрочем, татары и не призывали их к этому. Они считали достаточным и того, что брянские полки сопровождали их в походе. Однако под Гродно князь Роман показал своим союзникам, что они взяли его с собой в поход не зря.

Брянские конники быстро скакали в клубах густой пыли за татарами, не обращая внимания ни на вопли убиваемых степными хищниками несчастных, не успевших спрятаться в лесах и крепостях, литовцев, ни на треск горевших вдоль дорог крестьянских изб, и все никак за ними не успевали…Но вот неожиданно до них донеслись громкие, отчаянные крики, казалось бы впавших в панику татар, лязг оружия и необычный конский топот.

– Литовцы! Конница! – вскричал князь Роман. – Вперед, молодцы! Руби литовцев, секи злобных язычников!

Отряды Романа Брянского выскочили на широкое, засаженное колосившейся пшеницей, поле и неожиданно натолкнулись на большое литовское войско, окружавшее татар. Впереди сражалась тяжелая, одетая в железные доспехи, вражеская конница, а с флангов степных наездников теснили литовские пехотинцы, осыпавшие неприятеля градом стрел. Татары, не готовые к столь стремительной атаке регулярного литовского войска, отчаянно метались, зажатые между вражескими воинами и большим непроходимым болотом, пытаясь лихорадочно вырваться из жестокого капкана. Литовцы, плотно окружая татарское войско, уже предвкушали победу, когда вдруг на них прямо с тыла набросились полки брянского князя Романа.

– Ура! – кричали русские. – Слава князю Роману! Слава непобедимому Брянску!

Они с азартом буквально вгрызлись в литовские ряды и стали нещадно избивать дрогнувших от неожиданности врагов.

– Давай, Милорад! – приказал громким голосом князь Роман. – Рази супостатов стрелами!

Пока конница Романа Брянского секла врагов мечами и колола копьями, лучники Милорада поражали лучших литовских воинов стрелами. То тут, то там падали на землю сраженные или тяжело раненные враги. Крики радости, которые они издавали, окружая татар, сменились на вопли отчаяния. Еще натиск, и враги, чувствуя смертельную опасность, стали медленно разворачиваться. В это время опомнились и татары. Почувствовав, как ослабла хватка литовцев, степные хищники воодушевились и, собравшись с силами, бросились рубить ненавистных врагов. Но литовцы еще не собирались сдаваться. Первые мгновения отчаяния и страха, испытанные ими, прошли, и теперь они оказались в безвыходном положении, ощущая холод разившей их со всех сторон смерти. И тогда враги стали сражаться изо всех сил! Потеряв страх, сжавшись в единый кулак, литовские воины решили умереть, но не уступить!

Князь Роман, чувствуя, что битва затягивается и литовцы, имея достаточно сил, начинают выравнивать положение, отвел две своих сотни на помощь воеводе Ефиму, на боевом участке которого было особенно жарко, и открыл тем самым литовцам выход из создавшейся западни. Этот маневр и решил исход боя.

Литовцы, обнаружив спасительный выход, сразу же забыли о своем былом мужестве и немедленно ударились в бегство.

Пехотинцы бежали, порой, обгоняя своих конников, бросая оружие и срывая с себя тяжелые доспехи. Лошади, обезумев, давили своих же воинов. В этой давке погибло еще больше врагов, чем в сражении, и лишь небольшая часть литовского войска смогла добраться до ближайшего леса и укрыться там.

Ни татары, ни русские врагов не преследовали. Они так устали в сражении, что едва могли передвигаться.

– Если бы не ты, Ромэнэ, – говорил вечером в своем шатре воевода Бурундай, – мы бы не добились этой тяжелой победы! Мы бы, конечно, разгромили проклятую Лэтвэ, – добавил, подумав, он, – но потеряли бы при этом половину войска!

– Твои добрые слова, великий Бурундай, – ответствовал с помощью толмача князь Роман, – согревают душу, но если бы не твои воины, нам бы нелегко пришлось!

– Ты скромен, коназ-урус, – улыбнулся Бурундай, – но умеешь сражаться! Не зря мы взяли тебя с собой в поход! Но кто тот юноша, который умеет сражаться как истинный муж, однако не имеет еще ни усов, ни бороды? – татарский воевода показал рукой на княжича Михаила.

– Это мой сын, – тихо ответил князь Роман. – Он, в самом деле, еще молод, но уже ходит со мной в боевые походы! Я не пускал его раньше в жар битвы, но вот сегодня он сам набросился на литовцев, и я не сумел его удержать! И он сражался горячо, отважно!

– А как его зовут? – спросил Бурундай.

– Михаил, – ответил Роман Михайлович.

– Подойди же ко мне! – приказал татарский военачальник княжичу. – Дай мне на тебя посмотреть!

Рослый плечистый княжич Михаил вышел из-за отцовской спины, куда спрятался из-за юношеской скромности.

– Вот ты какой, Мыхаыл! – пробормотал, оглядывая юношу и цокая языком, властный татарин. – Ты не похож на своего деда, тоже Мыхаыла! Хотя…и тот был смелым человеком…Однако, вот же, обидел государя…Ладно, сын коназа Мыхаыл, ты сослужил мне хорошую службу! Что бы ты хотел от меня в награду?

– Господин великий воевода, – пробормотал, волнуясь, княжич, – не смею просить, но если ты велишь…

– Что ты, сынок! Как можно? Это не пристало княжичу! – буркнул Роман Михайлович.

– Ничего, – выслушав толмача, усмехнулся Бурундай. – Я сам татарский мурза, по-вашему тоже коназ, а значит, не стыдно у меня просить!

– Ну, тогда, – улыбнулся, покраснев, княжич, – отдай мне, славный Бурундай, одну девицу, которую твои воины взяли в плен под Новогродком…

– Ха-ха-ха! – закатился хриплым смехом Бурундай. – Одну девицу? Да я дам тебе десять девиц! Эй, Цэнгэл! – крикнул он седовласому ветерану. – Сходи-ка с этим молодцем к нашим воинам в обоз, пусть выберет себе десяток самых лучших девиц, кого не пожелает! А я сам заплачу воинам их цену! Ну, а настоящим моим подарком этому Мыхаылу пусть будет мой серый жеребец. Да, тот самый, что я берег для себя!

В шатре установилась мертвая тишина. Знатные татары с завистью смотрели на русского юношу: о такой чести можно было только мечтать!

– Ну, а тебе, Ромэнэ, – промолвил Бурундай, насладившись произведенным на своих людей впечатлением, – от меня подарок особый! Сам государь, надеясь на твою верную службу, передал мне это заранее! Эй, слуги! – Он хлопнул в ладоши.

Откуда-то из глубины шатра вышли двое рослых, бритоголовых, раздетых до пояса, татар. Они несли, держа с двух сторон, большой серебряный поднос, на котором стоял, окрашенный яркой красной краской, деревянный сундучок.

Татарский воевода кашлянул, почесал затылок и быстро приподнял крышку сундучка. – Вот, коназ Ромэнэ, что ты заслужил от нашего государя, – весело сказал он, извлекая на всеобщее обозрение свернутый в трубочку, обвязанный желтой шелковой нитью, пергамент. – Подлинный ярлык на земли Брэнэ с вислой печатью государя! Ты теперь сам себе хозяин! У тебя лишь один повелитель – великий хан Берке!

Роман Михайлович подошел к татарскому воеводе, принял обеими руками протянутый ему пергамент, почтительно склонил голову и поцеловал знак ханской милости – свинцовую печать.

В тот же вечер татары, посоветовавшись, решили прекратить набег. Отягченные богатой добычей и вереницами пленников, они уже не хотели больше рисковать. Немного отдохнув, их войско с брянскими полками, несмотря на безлунную ночь, быстро снявшись с места, потянулось назад по широкой пыльной дороге.

Миновав литовские земли, союзники расстались.

– Удачи тебе, коназ Ромэнэ, – сказал на прощание воевода Бурундай, отпив с брянским князем кумыса. – Знай, что отныне по приезде в Сарай для тебя всегда открыт полог моей юрты!

– Прощай, славный воин! – ответил Роман Михайлович. – Дай Господь, чтобы мы с тобой еще не раз победили литовских злодеев! Я горжусь, что мне удалось сражаться под твоей непобедимой рукой!

Назад брянские воины продвигались бодро. Их радовал удачный поход: и захваченная богатая добыча, и ратная слава. Перейдя Днепр, они разбили уже на другом берегу реки палатки и хорошо отдохнули. Чернигов они обошли глубокой ночью: князь Роман не захотел встречаться со своим дядей и задерживаться в пути.

Воины медленно и тихо следовали за своим князем. Лишь свет факелов да тяжелый цокот лошадиных копыт нарушали тишину и мрак густого непроходимого леса, рассеченного проезжей дорогой.

– Вот ведь как бывает, – думал княжич Михаил, покачиваясь в седле. – А я так боялся этих татар…Но оказалось, что они не только отменные воины, но и просто хорошие люди!

– Да, наделал мне сын хлопот, – размышлял про себя его отец, ехавший рядом. – Куда же я дену такую уймищу красивых девиц? Однако посмотрим…

За ними в обозе на нескольких телегах следовали не только подаренные княжичу пленницы, но и литовские мужики, умелые ремесленники, числом до дюжины, которых князь хотел пристроить к делу у себя в Брянске.

Пленные были несказанно рады, когда узнали, что их забрали с собой русские. Литовцев не пришлось даже вязать по рукам и ногам, как это делали татары. Они сидели в телегах, окруженные со всех сторон брянскими воинами, спокойно, без малейших признаков страха, и даже не пытались бежать в дороге.

– Княже! – крикнул вдруг, выскочив откуда-то спереди, Ефим Добрыневич. – Вот и наш дозор вернулся! Дорога везде свободна, врагов нигде нет! Скоро доберемся до Севска!

– Ну, что ж, – кивнул ему головой князь Роман. – Тогда продолжаем путь. Скажи Милораду, чтобы он поскакал вперед и подготовил для нас достойный отдых.

 

ГЛАВА 16

ЗАМЫСЛЫ ОРДЫНСКОГО ХАНА

– Ну, лети, мой славный кречет! – промолвил, щурясь от яркого солнца, Берке-хан, сняв с головы хищной птицы колпак и подняв ее высоко над собой. – Будь беспощаден к зверю!

Сокол стремительно сорвался с кожаной перчатки ордынского хана и взмыл в небо. Великий хан, окруженный большой свитой из своих лучших людей, с интересом вглядывался в степное небо. Его любимец высоко парил над желтой землей, покрытой чахлой, побуревшей под жарким солнцем, степной травой и на мгновение остановился на огромной высоте, превратившись в маленькую черную точку. Но вот пернатый хищник стал вновь расти, быстро падая к земле, и вдруг совсем исчез из виду среди зарослей желтого ковыля.

– Вперед, Ногай! – вскричал великий хан. – Мой славный Бирэ схватил-таки добычу! Да побыстрей, чтобы не случилась беда!

Молодой любимец великого хана, склонив голову, стремительно поскакал вперед туда, где исчез ханский сокол. Вслед за ним помчались его друзья и лучшие ханские наездники, удостоенные чести поохотиться в степи с самим государем.

– Как вы думаете, что за зверя выследил мой Бирэ? – обратился Берке-хан к своим приближенным. – Неужели волка?

– Кречет еще молод, – задумчиво сказал Болху-Тучигэн, сидевший на коне рядом со своим повелителем, – и навряд ли он нападет на степного волка. Как бы он не поймал лису?

– Я думаю, что эта птица не побоится даже серого волка, – промолвил темник Бурундай. – Уж больно велик кречет! Почти как беркут!

– Я боюсь этого, – покачал головой золотоордынский хан. – Сокол молод и неопытен. Бросится на сильного зверя, но кто знает, сумеет ли его одолеть? Жаль будет, если пропадет! Хороша птица!

– Да, государь, этого бы не хотелось, – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Хоть я не знаток соколиного дела, однако слышал от охотников, что эти птицы, кречеты, не только сильны, но и умны! Знают, на кого нападать! Он вряд ли станет брать волка…В лучшем случае, твой Бирэ добыл не лисицу, а большого зайца!

– Ты, скромен, Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Скрываешь свою ученость! Но я знаю, какой ты грамотный в книжной науке, и, думаю, ты прочитал не одну книгу о кречетах и подобных им птицах. Если ты так считаешь, то я спокоен: Бирэ – умная, сильная птица и так просто не пропадет! Ох, уж угодил мне коназ Алэсандэ! Сумел мое сердце порадовать! А я так на него гневался!

– Что ж, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – настоящий слуга всегда должен уметь угождать своему повелителю. Отрадно, что коназ Алэсандэ сумел оправдать твой ярлык! Не диво, что и не такие строптивцы склоняют свои головы перед нашим государем! Вспомни хоть бы Ромэнэ, коназа Брэнэ! Он ведь исполнил твою волю и пошел в поход с великим Бурундаем! И, как говорят, неплохо воевал!

Ханские подданные одобрительно загудели, кивая головами.

– Непросто неплохо, государь, – поддакнул сидевший в седле слева от великого хана темник Бурундай. – Как-то я со своими людьми увлекся погоней за убегавшими врагами и был неожиданно охвачен сильным вражеским войском с трех сторон, но тут вовремя подоспел Ромэнэ и очень помог нам! Благодаря ему мы не понесли ужасных потерь! Я потерял убитыми лишь два десятка воинов, а раненых было полторы сотни…А число убитых лэтвэ было не счесть!

– Я не зря похвалил тебя в прошлом году, – ласково промолвил великий хан. – Ты, мой славный Бурундай, привел много пленников! И серебра привез достаточно. Поход окупился в сто крат! Отрадно так же, что коназ Ромэнэ был скромен на добычу. Значит, я не зря передал ему ярлык на те лесные земли…Говорят, что коназ Андрэ из Черныгы был весьма недоволен этим.

– То было видно по его глазам, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн, – но ты это сразу заметил! Безгранична твоя мудрость, великий хан!

– На то я и правитель, чтобы читать мысли своих рабов и слуг! – выпрямился в седле Берке-хан. – Хоть и молчал Андрэ, когда мы хвалили при нем того Ромэнэ, но его недовольство было хорошо видно! Он аж почернел лицом от зависти!

– Стар он стал, государь! – пробормотал темник Бурундай. – Говорит, порой, сущую чепуху. В прошлом году он привез сюда две арбы с женками! Выбирай, сказал он мне, славный Бурундай, красавиц! На что мне, старому воину, его женки? Были бы хоть наши, монгольские! А не те большегрудые с водянистыми глазами! Истинная женка должна быть черноглазой! Лучше бы продал тех прелестниц да серебро мне преподнес! Ан нет, увез их назад…Я тогда на него рассердился и подумал: а не пора ли его прогнать из Черныгы, а ярлык на ту землю отдать другому коназу…

– Уж не коназу ли Ромэнэ из Брэнэ? – улыбнулся Берке-хан. – Я не ошибся, мой верный воин?

– Не ошибся, государь, – кивнул стриженой седой головой Бурундай. – Прав был Болху-сайд, когда сказал о твоей проницательности. Ты прямо-таки читаешь мои мысли! Что я, простой воин, перед твоей мудростью? Могу только сражаться, но не умею красиво говорить!

– Ты умеешь, Бурундай, хорошо говорить, – возразил великий хан, – но вот управлять землями, ты, увы, не научен…Этот Андрэ нам предан, исправно платит в казну «выход». Все до капли везет сюда, как мы ему приказали. А пока серебряный ручей течет в Сарай, зачем разрушать его источник? Государство не продержится на одних набегах и походах. Нам нужны постоянные доходы! А сможет ли коназ Ромэнэ платить нам такие деньги? Кто знает? Хоть бы за свои земли расплачивался, а не рассчитывал на своего родственника, коназа Дэнилэ!

– Да, государь, – поддакнул Болху-Тучигэн. – Теперь Ромэнэ из Брэнэ будет отдавать в казну сотню их гривен. На то и ярлык ему тобой дан! Андрэ же из Черныгы пусть привозит нам серебро от всех своих земель! Зачем нам менять порядок? Может, ты, государь, захотел увидеть этого Ромэнэ своими глазами?

– Нет, мой верный Болху, – задумчиво сказал великий хан. – Я не вижу необходимости вызывать к нам в Орду коназа Ромэнэ! Причин тому достаточно. Разве я не видел коназов урусов? Да они все на одно лицо! Со светлыми волосами и, как говорит Бурундай, с водянистыми глазами. А это – неприятное зрелище…Ну, что поделаешь, если урусы такими уродились…Да и не хотелось бы, чтобы этот Ромэнэ, сын строптивого Мыхаыла, устроил тут скандал или сказал какую-нибудь грубость…Пришлось бы ему тогда отсечь голову! А кто мне тогда будет платить серебром за его лесные земли? Кого мне тогда сажать на стол Брэнэ? Нет пока желающих. И не надо! Послушен, ходит на войну, когда мы приказываем, и хорошо. Что нам еще надо?

– Поистине беспредельна твоя мудрость, государь! – вскричал Бурундай. – Ты все насквозь видишь! Ну, а вот если коназ Андрэ из Черныгы умрет, будет ли тогда Ромэнэ хозяином всего улуса?

– Только наш великий государь может быть хозяином всех земель, – поправил полководца Болху. – А коназы урусы – лишь наши наместники в тех уделах!

– Верно, мой советник, – промолвил Берке-хан. – Коназы урусы – лишь наши верные слуги. Вот если Ромэнэ из Брэнэ будет таким достойным нашим подданным, мы отдадим ему все земли Черныгы…Ярлык у него есть. Вот если коназ Андрэ нам станет неугоден или отойдет к своим предкам, мы тогда подумаем. Что же касается Ромэнэ, то ты, Бурундай, сам его испытаешь в новом деле. Готовься к новому походу в следующем году и опять на Лэтвэ! А я прикажу тому Ромэнэ, чтобы снова пошел под твою руку. Да заодно пойдете к Дэнилэ. Он что-то не нравится моим людям…Мой воевода Куремса недавно сообщил моим людям, что этот Дэнилэ самовольно занял городки, которые были у него отняты еще при жизни моего царственного брата…И мы до сих пор не получаем от него за это дополнительной платы! Возгордился коназ Дэнилэ! Он уже давно совершает походы далеко на запад…Имеет там, как говорят, громкие победы. Доходил, якобы, даже до последнего моря! А вот где же подарки, где должные подношения? Лишь выплачивает, правда честно, прежнюю дань…Но пора платить больше! И Куремса что-то там темнит, не договаривает! Мне думается, а не сдружился ли он там с Дэнилэ? А может, и сам получает подарки от того коназа?

– Кто знает, – заколебался Болху. – Однако наши полководцы – честные и преданные государю люди! За ними этого не замечалось. Они, слава богам, не баскаки и не наместники! Другое дело, Куремса. Он добрый и жалостливый. А данникам нашим только этого и надо: сразу забывают о покорности!

– Вот-вот, – кивнул головой ордынский хан. – Поэтому я и хочу навести там порядок. Пусть же Бурундай напугает коназа Дэнилэ…В деле нужна строгость! Так ведь, мой славный Бурундай?

– Именно так, государь, – ответил знаменитый темник. – Я сделаю все с готовностью, если ты дашь мне свое мудрое указание! Значит, собираться в поход?

В этот момент со стороны степи, куда умчался темник Ногай со своим воинством, послышались громкий топот лошадиных копыт и радостные крики. Шум приближался. Государь забыл обо всем, устремив свой взгляд вперед. Наконец, перед ним предстал на взмыленном коне весь потный, улыбавшийся Ногай, державший на вытянутой руке, одетой в толстую кожаную рукавицу, государева любимца, вцепившегося в нее железной хваткой своих мощных когтей. Вслед за темником скакал его десятник Урмэгэр, с руки которого свешивалась серая звериная тушка.

– Государь, Бирэ оказался не промах! – радостно вскричал Ногай. – Сшиб такого жирного зайца! Да быстро! Все уже было кончено, когда мы к нему подскакали!

– Ну, а как он, мой любимец? – с беспокойством вопросил хан. – Не повредил ли крылья, не поцарапался?

– Нет, государь, – ответил рослый красавец. – Даже такой сильный заяц ничего не смог ему сделать: Бирэ размозжил ему голову одним ударом клюва! Эй, Урмэгэр! – он повернулся к молодому воину. – Ну-ка, тащи сюды зайца и покажи его государю!

Урмэгэр повиновался, подскакал к великому хану, быстро слез с коня и встал перед ним на колени, подняв над головой убитого зверя.

Берке-хан взял за шиворот крупного серого зайца и внимательно его осмотрел, прицокивая языком.

– Да, вот это верный удар! – весело сказал он, показывая сановникам на большую рваную рану в черепе зверя. – Вот это кречет! Сразу же добыл нам неплохую дичину! Эй, слуги, примите-ка добычу и приготовьте ее сегодня к вечеру! Заяц хоть и крупный, но не старый. Отведаем свежей дичины. Да еще от моего любимца! А вы, сокольничие, заберите-ка птицу! Да берегите ее пуще своего глаза! Ей цены нет!

– А что, государь, разве ты не хочешь еще поохотиться? – удивился Болху-Тучигэн. – Мы ведь совсем недолго побыли сегодня в степи! Так совсем забудем запах привольной земли! Да облаву не сделали…Может, побудем здесь еще немного и подышим родным воздухом?

Сановники переглянулись. Даже темник Бурундай скривился от удивления вольностью речи ханского советника. – Осмеливается указывать самому великому хану, – подумал он. – Видимо, пребывает в великом почете у государя!

– Поедем домой, Болху, – грустно сказал Берке-хан. – Мы вот испытали моего Бирэ и хватит. Нет у меня времени на долгую охоту. Много и других дел! В этом году у нас столько событий! Это тяжелый и неудачный год…Боюсь, не избежать нам войны с родственниками!

– Да, государь, смерть Мэнгу была неожиданной и печальной! – кивнул головой ханский советник, покачиваясь в седле рядом со своим повелителем. – Но что нам ответить посланцам из Кара-Корума? Кого поддержим: Хубилая или Арик-Буку?

– Надо бы, конечно, собрать по такому делу курултай, – тихо сказал, чтобы его слышал только Болху, Берке-хан. – Вся знать – потомки великого Предка и нойоны – должна решать, кто станет великим ханом улуса Чингиза. Но, как я узнал от посланцев, о курултае даже не говорят! Говорили только о делах названных тобой лиц. У них там, в монгольских степях, у каждого есть и войско, и поддержка знати. Но вот за кого нам вступиться? Это не простой вопрос!

– Это так, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – нелегок наш выбор! Поддержим Арик-Буку, обидим Хубилая. Поддержим Хубилая, он, без сомнения, станет великим ханом…Однако, что нам их великий хан? Ты сам у нас великий хан, и более сильный! Хубилай – могучий полководец, у него есть большое войско, с каким он покоряет уже который год Срединное государство. Думаю, что он скоро добьется своего. Китайцы обленились и совсем разучились воевать. Это значит, что Хубилай вскоре возвысится. И тогда Кара-Корум начнет нам досаждать требованиями дани. А вот Арик-Бука нам не сможет угрожать, если станет великим ханом! Он – слабый правитель и такой же воин, а потому и выгоднее нашему Золотому Ханству.

– Твоими губами говорит великая ученость, Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Я думаю также, что Арик-Бука для нас спокойней. Его и поддержим. Я вот только боюсь, чтобы нас не втянули в общую распрю! Придется ведь не только словом, но и делом помогать Арик-Буке?

– Там увидим, государь, – задумчиво промолвил ханский советник. – Конечно, хотелось не тратить на ту свару ни сил, ни денег. До Кара-Корума далеко…Не верится, что нас смогут оттуда потревожить. Однако если в это дело вмешается Хулагу, то тогда придется с ним воевать, Но это, если он поддержит Хубилая.

– Поддержит, у меня нет на этот счет сомнения, – сказал решительно великий хан. – Я знаю, что Хулагу очень уважает старшинство, а Хубилай ведь его старший брат! Арик-Бука же еще молод…Однако посмотрим, ведь родство и старшинство – одно дело, но борьба за власть – совсем другое. Вон, смотри, что делают коназы-урусы, когда хотят получить у меня ярлык! Нет у них тогда ни братьев, ни прочих родственников! Сражаются, как лютые враги!

– Ну, то урусы, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн. – Ты ведь хорошо знаешь, как глупы эти люди! Известно, что на всей земле нет такого места, где бы правители так презирали свой народ и так измывались над своими подданными! Наши ханы, слава богам, совсем другие!

– Если говорить правду, мой Болху, – покачал головой Берке-хан, – то и у нас хватает таких дурачков! Однако мы умнее и более развиты, чем эти урусы. И наше войско, и наше государство пребывают в большем порядке. Наши люди послушны, рассудительны. Но вот когда дело касается власти, наши знатные люди не очень-то охотно с ней расстаются! Ты не забыл моих племянников? Меня, родного дядю, хотели лишить жизни! А потому не стоит говорить, что только одни урусы глупы! Так уж устроили боги человеческую жизнь, что слава и власть совсем лишает людей ума, и они творят одни глупости, добравшись до этой власти! Эх, если бы наши подданные знали, кто ими управляет! Они бы сразу же взбунтовались! Разве можно доверять плохим правителям?

– Ну, у нас-то, государь, в Золотом Ханстве, дела идут совсем по-другому! – возразил Болху-Тучигэн. – Ты возвысил свое государство: поощряешь ремесло и искусство, приютил в Сарае многих ученых, ваятелей, живописцев, а сколько построил прекрасных дворцов!

– О себе нелегко говорить, Болху, – усмехнулся великий хан. – Это уже по твоей части! Когда будешь писать о моем правлении, тогда все там и изложишь. Наше Золотое Ханство еще молодое, и я не знаю, когда оно расцветет, как надо…Вот если бы у меня были достойные преемники! Справится ли Мэнгу-Тимур, если я уйду в недалекий мир? А может, оставить престол молодому Ногаю?

– Что ты, государь! – замахал руками ханский советник. – Не будем говорить об этом! Благо, что твои знатные подданные отстали и не слышат таких слов! Живи больше ста лет! Да хранят тебя боги, да продлят они твои годы до такого времени, пока ты сам не пожелаешь упокоиться, чтобы процветало твое государство и вечно радовало потомков! Твой внучатый племянник Мэнгу-Тимур, слава богам, достоин своего деда, великого Бату! Он и отменный воин и прекрасный, сильный духом, правитель. Тебе бы радоваться, государь, а не предаваться печальным мыслям!

Так, за разговором, великий хан, за которым следовала длинная вереница приближенных и отборная тысяча охранявших их воинов, медленно приближался к своему главному городу.

– Ну вот, Болху, мы и приехали, – сказал Берке-хан, приблизившись к своему царственному шатру, – но я не отпускаю ни тебя, ни Бурундая. Нам надо еще перед трапезой поговорить о походе на будущий год и прочих делах…Остальные же мне не нужны. – И ордынский хан, махнув рукой, стал медленно слезать, поддерживаемый сбежавшимися со всех сторон рабами, на землю. Дождавшись, когда их повелитель пройдет внутрь шатра и усядется на свой трон, Болху-Тучигэн с именитым татарским темником устремились вслед.

– Ну, что ж, мой славный Бурундай, – промолвил великий хан с вершины своего большого черного кресла, на которое он сразу же по прибытии взгромоздился, – готовься, как я тебе говорил, к набегу на земли того злобного коназа Миндэуха!

– Я рад повиноваться твоей воле, государь! – громко сказал, сидевший на сложенных в стопку циновках внизу у подножья ханского кресла, темник Бурундай. – А как насчет коназа Ромэнэ? Ты в самом деле вызовешь его в этот поход?

– Пусть же отработает мой ярлык, – кивнул головой великий хан. – К тому же, я думаю, что скоро коназ Андрэ отправится в иной мир…Тогда мы назначим на его место великим коназом Черныгы этого Ромэнэ. У него ведь есть ярлык. И дань он исправно платит…Тогда уже будет отвечать за дань со всей земли. Но это будет только тогда, когда умрет коназ Андрэ…Пока ничего менять не будем. Увидим, как себя поведет коназ Ромэнэ, если придется карать его родственника коназа Дэнилэ. Узнаем, кого этот Ромэнэ предпочтет. Ну, а если он станет нашим верным слугой, тогда по праву получит тот город Черныгы…

В это время полог ханской юрты приоткрылся, и у порога показался старший стражник. Подойдя к креслу великого хана, он упал на колени и ударился головой о ступень.

– Встань и говори! – громко сказал Берке-хан. – Что там случилось?

– О, мудрейший из мудрых, о, солнце, вставшее над Золотым Ханством…, – запел стражник.

– Ладно, Эрбэл, замолчи! – рассердился великий хан. – Говори по сути дела! У меня нет времени слушать твои славословия!

– О, великий государь, – быстро сказал стражник, – тут вот к тебе пришел урус, коназ Гэлэб, от главного коназа Алэсандэ…Просит допустить его к вашему величеству!

– Вот вам и Гэлэб! – улыбнулся Берке-хан. – Коназ Алэсандэ знает, кого сюда присылать! Что ж, куда денешься, теперь этот Гэлэб наш родственник…Я ж ведь женил его два года тому назад на своей племяннице…Пусти его, Эрбэл, тогда узнаем, что ему так срочно понадобилось…

– Слушаю и повинуюсь! – ханский стражник подскочил к двери и попятился к выходу.

Князь Глеб Васильевич Белозерский вошел в ханскую юрту, осторожно переступив порог, сразу же приблизился к трону и опустился, ударившись головой о пол, на колени. – Мир тебе и здоровье, великий государь! – сказал он на неплохом татарском. – Я прибыл от князя Александра Ярославича с подарками и отчетом.

– И тебе тоже, Гэлэб, мир и здоровье! – весело ответил Берке-хан. – Видим, что ты научился говорить по-нашему! Как там моя племянница Гэгэн поживает?

– Хорошо, государь. Женушка моя довольна! – бодро молвил русский князь. – Шлет тебе свой привет и слова благодарности за то, что был ей как отец и выдал за меня замуж! Здесь в общей куче и наши подарки. Прикажешь заносить?

– Ладно, – кивнул головой великий хан, – успеем с подарками. Лучше расскажи, что там у вас приключилось. Какой мне отчет прислал коназ Алэсандэ? Да встань с колен и сядь вон туда, поближе к моим верным людям.

Глеб Васильевич встал и, попятившись, сел на циновку рядом с темником Бурундаем.

– А теперь говори! – повелел Берке-хан.

– Сообщаю, государь, что мы выполнили твое поручение по Великому Новгороду. Твои воеводы или баскаки, Беркай и Касачик, с помощью Господа и великого князя переписали весь город. Не пропустили ни одной усадьбы, ни одного дома. Теперь считаем, какой будет общий налог…Новгородский народ, правда, был очень недоволен той переписью, но наш великий князь быстро всех успокоил. Где силой, а где и грозным словом. Так что все сделали, как ты велел. А когда великий князь навел в городе порядок и посадил там своего сына Дмитрия, он сам ушел во Владимир. Но я сообщил тебе все это вкратце, однако хотел бы добавить, что князь Александр сейчас очень обеспокоен событиями в поганой Литве! Литовцы сейчас сильны как никогда! Сначала до нас дошли слухи, а потом они подтвердились: литовцы разбили большое войско немецких рыцарей на их же земле у озера Дурбэ! Они перебили несметное множество немцев, захватили немало пленников, и всех их принесли в жертву своим нечестивым богам – сожгли их живьем на кострах!

– Вот злодеи! – возмутился Берке-хан. – Сжечь пленников! Какие же эти лэтвэ бестолковые! Неужели не могли продать свою добычу? Нынче рабы в большой цене! Вот уж дикари! Какое расточительство!

– Вот так, государь, – закивал головой русский князь. – Этот народ дик и злобен! Не зря мы не ладим с этой Литвой! Вот прислал меня к тебе Александр Ярославич, чтобы просить тебя послать свое непобедимое войско на ту Литву! Так, как ты это сделал в прошлом году! Да чтобы пожгли, потоптали тех супостатов. Тогда они побоятся нападать на земли твоих данников.

– Что ж, – сказал решительно великий хан, – так тому и быть! Я пошлю наше воинство на Лэтвэ! Слышишь, Бурундай? Вот и понимай: мы не зря об этом говорили! Возьмешь на рать коназа Ромэнэ из Брэнэ! Как ты думаешь, Гэлэб, справится ли тот коназ с этим делом?

– О, да, государь, – улыбнулся Глеб Васильевич. – Я слышал о ратных подвигах этого князя, совершенных им в прошлом году! Он тогда ходил на Литву с твоим славным войском!

– Откуда же ты об этом узнал? – удивился Берке-хан. – Неужели люди коназа Ромэнэ приходили к вам из своих лесов и болот?

– Князь Роман Михалыч – мой родной дядя! – смело сказал Глеб Белозерский. – Он есть брат моей матушки. Вот поэтому мы поддерживаем друг с другом связи. Когда мой дядюшка вернулся с той войны, он прислал к моему брату, князю Борису, в Ростов, своего гонца, который и рассказал нам об этом. Мы очень обрадовались, что его дружина помогла твоему полководцу и досадила той ненавистной Литве. Из-за этого вот уже целый год стоит тишина в нашей земле. Этот литовец, князь Миндовг, напугавшись твоего наказания за вторжение литовцев в новгородские земли, решил лучше воевать с немцами, чем снова вызвать твой гнев.

– И, тем не менее, он снова вызвал мой великий гнев! – усмехнулся ордынский хан. – Правда, теперь не вторжением в мой улус, но просьбой коназа Алэсандэ. Мы бережем своих подданных и защищаем их, когда надо! Если вы смирны и покорны, то и мы добры к вам и ласковы!

 

ГЛАВА 17

В ДАЛЕКОМ ХОЛМЕ

Князю Даниилу не спалось. Он долго лежал на своей большой теплой кровати рядом с молодой, сладко почивавшей женой, которая и не подозревала о бессоннице своего супруга.

– Вот ведь умудрился жениться на старости лет, – думал Даниил Галицкий. – Уж и глаза едва видят, а нет душе утешения! Что прежняя покойная супруга, что нынешняя молодая – одного поля ягоды! Пригодны лишь для постели, а не для сердечной дружбы…

Даниил Романович, овдовев, недолго сохранял верность памяти скоропостижно скончавшейся еще не старой жены Анны. Поссорившись с литовским князем Миндовгом после очередного успешного набега на ятвягов и литовцев, великий галицкий князь не устоял перед предложением литовской знати породниться с их князьями, Тевтиллой и Эдивидом. Брак с сестрой этих знатных литовцев, враждовавших с Миндовгом, должен был усилить галицкого князя. И вот литовская знать, возглавляемая братьями-князьями, прибыла в русский военный лагерь.

– Берешь, русский князь, эту девицу? – вопросил князь Тевтилла по-русски, но с сильным чужеземным акцентом. – Она – наша сестра и хоть еще молодая, будет твоей верной женой! Это будет залогом нашей вечной и нерушимой дружбы!

Князь Даниил окинул взглядом сероглазую красавицу. Высокая, стройная, с округлым лицом и изящными белесыми бровями…Тонка в поясе и одета в белоснежный домотканый сарафан, расшитый красными нитями и разноцветным бисером. На ногах – маленькие красивые сапожки. Волосы, ослепительной белизны, густые, непокрытые, свисают серебряными струями за плечами девушки, едва ли не до самой земли.

– Как тебя зовут, девица? – промолвил с необычной для его возраста и положения дрожью в голосе стареющий князь Даниил.

– Ядвига, – ответила, улыбнувшись, девушка. – Меня сюда привезли мои братья, чтобы я поглядела на тебя, русский князь, – добавила она на хорошем русском языке, в котором едва слышался мягкий, с некоторым присвистом, акцент. – Вот я и увидела тебя…

– А ты пойдешь за меня замуж? – неожиданно для самого себя промолвил князь Даниил. – Мне сказал князь Тевтилла, что ты назначена мне в супруги! Что ты об этом думаешь? Нравлюсь я тебе или нет?

– Никто у нас не имеет права силой выдавать девицу замуж, – громко, чтобы слышали все окружавшие галицкого князя знатные люди, ответила красавица, – даже мой дядя, великий князь! Но, я думаю, этого не случится, – она пристально вгляделась в вытянувшееся и посуровевшее лицо Даниила Романовича. – Я пойду за тебя, русский князь! Ты мне нравишься как своим приятным видом, так и душевной речью!

– Я – вдовец, Ядвига, – растерянно пробормотал, не ожидавший такой смелости от молодой девушки, князь Даниил, – а ты еще дитя…Будет ли наш брак радостен для тебя, а не в тягость? Да и наши русские порядки могут быть тебе не по душе. Придется принимать православное крещение и новое имя, как это положено при венчании нехристианки…

– Ну, и что, если вдовец, – усмехнулась молодая литовка, – и седина видна в бороде! Муж от этого только приятнее! Что мне сопливые мальчишки! Мы, свободные девицы, выбираем себе настоящих мужей! Чтобы они были первыми не только на поле битвы, но и не знали усталости на брачной постели! Как говорят в народе: старый конь борозду не портит, но бережно и долго пашет землицу!

– Вот так девица! – мысленно воскликнул Даниил Галицкий. – Смелая, прямодушная! Такая годится в княгини!

– Ну, что, мои бояре и верные слуги, – обратился он к знати и воинам, – вам нравится эта красивая литовка?

Галицкие бояре оцепенели от слов княжеской невесты: такая нескромность была неслыханной! Они безмолвно стояли и тупо переглядывались.

– Уж так, батюшка Даниил Романыч, – громко сказал вдруг вставший со скамьи у накрытого яствами длинного пиршественного стола брянский князь Роман. Он быстро подошел к молодой литовке и вгляделся в ее лицо. – Эта девица красивая и статная! Но вот, что у нее в душе, сердце или камень? Ее слова резкие и нескромные, но, как я вижу, не противны их обычаям…Но будете ли вы ладить, если она окажется строптивой?

– Муж и жена должны жить в любви и согласии, – подошел поближе к русским князьям литовец Тевтилла, который до этого беседовал со своими людьми за тем же пиршественным столом и, казалось, не слышал слов своей сестры. – Что захочет муж, того же пожелает и его супруга!

– Братец! – попыталась поспорить Ядивига. Но тут к ним приблизился другой ее брат, князь Эдивид, поднял руку и подал ей знак к молчанию. – Ты свободна в выборе, но не свободна в речи! – резко бросил он. – Если хочешь выйти за князя Даниила, тогда не болтай пустых слов! А если не хочешь – поезжай назад в свою деревню, в глухие леса и болота!

– Я выбираю русского князя! – сказала, словно рассердившись, литовская девушка. – Но только, если я ему нравлюсь! – И она буквально впилась своими большими серыми глазами в лицо престарелого жениха.

Князь Даниил почувствовал какое-то стеснение в груди, покраснел и тяжело задышал. – Что ж, князь Тевтилла, – сказал он, едва ворочая отяжелевшим языком, – тогда пусть же будет наша свадьба!

Так великий галицкий князь породнился с независимыми литовскими князьями. Он тут, у своего походного шатра, закатил богатый пир для своих гостей, которые провозгласили своему вчерашнему недругу здравицу и заключили «вечный» мир. Вскоре и великий литовский князь Миндовг должен был примириться с Даниилом Галицким, поскольку воевать и с русскими, и со своими князьями он был не в силах.

Молодая княгиня приняла православие, обвенчалась с князем Даниилом в холмском соборе и приняла новое имя – Елена. С первых дней их совместной жизни она показала себя как любящая, покорная воле своего мужа, но какая-то безразличная к его, выходившим за пределы спальни, делам. В постели она была необычайно подвижна, смела в самой близости и неутомима. Русский князь, достаточно опытный в делах любви, вначале с упоением воспринял эту ее подвижность: смелость в близости с мужчиной его возраста для столь юной девушки радовала его. Однако вскоре постельные встречи стали делом привычным, и Даниил Романович уже воспринимал свою молодую жену как источник телесного удовольствия. Но дальше этого их отношения не пошли. Княгиню Елену интересовали, помимо ночного сближения с супругом, только наряды, украшения, драгоценности. Ей нравилось примерять все новые и новые платья, проводить все дни, держа в руке заморское зеркало и любуясь своей красотой. Частенько она надоедала князю, появляясь перед ним в своих обновках и требуя от него восхищений и славословий. Это несколько раздражало князя, но он терпел от молодой жены эти слабости, довольствуясь, по крайней мере, ее телесной красотой и умелой близостью.

– Не получилось из супруги душевного друга, – решил Даниил Романович, – так пусть же будет хоть хорошая женка! И плоти успокоение! Не надо больше других прелестниц!

И в эту ночь супруга не ударила лицом в грязь. Она опять была горяча, требовательна и неутомима. Однако, достигнув телесной радости, тут же успокоилась, быстро уснув.

– Какой же этот Миндовг, – думал усталый князь, зевая, но не засыпая, – лживый и коварный! Так и не захотел он вечного мира с нами! Выходит, его слова о дружбе были лишь одним притворством!

Галицкий князь все никак не мог забыть слова посланца его сына Романа, который накануне утром прибыл в Холм. – Великий князь, – сказал тот, – теперь твой сын воюет с Литвой! Но князь Роман не повинен в этой войне, она началась по воле Миндовга! Этот злой литовец отнял у князя Романа все те городки, которые сам же ему подарил по договору с тобой! Нечестивые литовцы, воспользовавшись миролюбием Романа Данилыча, захватили его в свой поганый плен!

Князь Даниил очень сильно любил своего сына Романа, который претерпел уже немало бед и неприятностей за свою недолгую жизнь.

Почти десять лет тому назад – в 1251 году – княжич Роман был втянут в политическую борьбу, которую вели между собой венгерский король Бела, германский император и богемский король. Предметом вражды всех трех соперников была Австрия, вернее, наследство недавно скончавшегося австрийского герцога Фредерика, после смерти которого осталась его наследница – дочь Гертруда, обратившаяся за покровительством к венгерскому королю. Последний, полагаясь на силы Даниила Галицкого, предложил его сыну Роману руку австрийской принцессы Гертруды. Посоветовавшись с отцом, княжич Роман согласился и уехал со своей дружиной в австрийский город Инсбрук, где и женился на дочери покойного герцога. В результате, Даниил Галицкий стал врагом богемского короля и вынужден был совершить далекий военный поход на земли чехов. Там галицкое воинство в союзе с краковским герцогом славно повоевало: русские и поляки разорили Силезию, захватили и разграбили город Носсельт, выжгли многие села. Однако из-за глазной болезни, которая в последние годы досаждала князю Даниилу, а также по причине жестокого сопротивления чехов, русские вынуждены были вернуться назад. Князь же Роман Даниилович остался один на один с богемским войском и, не имея сил, чтобы одолеть противника, был вынужден терпеть жестокую осаду в Инсбруке, ожидая помощи от союзника – короля Белы. Но венгерский монарх не спешил с помощью. Осада же стала совершенно невыносимой и для горожан, и для голодного воинства. Понимая, что город не выдержит тяжелых лишений и трудностей дальнейшей осады, князь Роман предложил богемскому принцу заключить перемирие. Последний соглашался только при условии, что русский князь со своей дружиной покинет город без супруги. Поскольку иного выхода у него не было, князь Роман Даниилович, оставив беременную жену, ушел к отцу в Холм, так и не добившись австрийского трона.

Тем временем Даниил Галицкий со своими сыновьями и родственниками, включая Романа Брянского, вел войну с ятвягами, а когда на помощь последним пришли литовцы, то и с ними. Как известно, эта война закончилась миром, и сын князя Даниила Роман получил от Миндовга, «в держание», несколько литовских городов.

И вот теперь, летом 1260 года, князь Миндовг нарушил этот мир, жестоко обидев великого галицкого князя.

– Бедный мой сын Роман, – думал, ворочаясь в кровати, князь Даниил, – тебе снова выпало тяжелое испытание да еще и литовский плен! Что же теперь делать? Пойти на Миндовга? Опасно для сына: разгневанный литовец может убить своего пленника! Каков же выход?

– Что ты, Данила, душа моя, – прошептала неожиданно проснувшаяся княгиня, – почему тебе не спится, мой сладкий? Что тебя мучает?

– Да так, Аленушка, все вот думу думаю, – пробормотал князь Даниил.

– А ты не печалься, – проворковала княгиня, – иди-ка сюда, ко мне поближе. Видно, мы что-то с тобой в эту ночь недоделали, если ты не спишь, мой бедный муженек. Я вот сейчас…

– Ох, – застонал князь, почувствовав на своем теле ласковые умелые руки молодой жены, – ох, Аленушка, ну, уж ладно, давай, мы тут с тобой…

Солнце уже стояло высоко в небе, когда княжеский терем вдруг огласился криками метавшихся по нему слуг. Князь приподнял с подушки голову. – Ох, что-то я сегодня припозднился! – подумал он, глядя на солнечный луч, падавший из небольшого оконца, вырезанного в бревенчатой стене напротив его кровати. Рядом безмятежно спала молодая княгиня.

Князь потянулся к лежавшему на сундуке шелковому татарскому халату и набросил его на себя. Затем он всунул ноги в теплые, подбитые мехом куницы ночные туфли, и быстро вышел в полутемный простенок, где чадила небольшая сальная свеча. Тут же к нему подбежал постельничий.

– Великий князь, – быстро сказал он, – я жду здесь твоего пробуждения. Мы тут так перепугались, что не знаем, как быть!

– Что случилось? – вздрогнул князь. – Почему тут шум и суета? Говори же!

– Да вот, прибежали наши люди из стражи, говорят, что сюда идут татары! Мы уже собирались тебя будить, но прискакал другой стражник и сказал, что татар немного, где-то сотня копий…И нечего-де тебя будить. Они, мол, сами узнают, что и как…

– Как это не будить? – возмутился князь Даниил. – А если за татарской сотней придет целая тьма! Ты что, не знаешь их повадки? Забыл, как они разграбили наши города?

– Да, великий князь, помню, – кивнул головой постельничий. – Нам нельзя воевать с татарами! Они столько городов разорили! Что им наш Холм?

– Ладно, давай сюда моего тиуна! – приказал князь. – Да побыстрей!

Княжеский тиун Костолом Славович не заставил себя ждать. Его грузная туша быстро предстала перед князем.

– Что случилось, Костолом? – обратился к нему Даниил Романович. – Что там за татары?

– Это татарские послы, великий князь, – поклонился воевода. – Они уже въезжают в город и с ними твой зять – брянский князь Роман Михалыч!

– Вот так да! – вскричал князь Даниил. – Кто бы мог подумать? Даже мой зять с татарами! Давай-ка, Костолом, посылай людей в Спасский монастырь к моей сестре! Пусть идет сюда, в мой терем, чтобы повидать своего сына. А ты, Елион, – он кивнул головой постельничему, – неси-ка побыстрей мою одежду, но что-нибудь построже или наоборот, по-домашнему. Сам подбери, что надо…А я пойду в светлицу. Княгиню не будите! И воды мне пусть принесут: освежусь от ночи!

Когда князь Даниил спустился вниз по лестнице, внизу его ожидали три старших дружинника, одетых в железные кольчуги, и тиун Костолом.

– Где же мои гости? – спросил князь тиуна. – Неужели ты заставил их стоять за дверью?

– Они в гостевом доме, княже, – ответил грузный воевода и отер с лица пот, – беседуют с твоими боярами. Им не пришлось долго ждать: они только прибыли, и ты пробудился…

– Ну, что ж, – кивнул головой князь Даниил, – тогда веди их сюда, в мою светлицу, – он показал рукой на дверь, располагавшуюся за лестницей. – Я здесь, внизу, приму гостей и посланцев. Не хочу беспокоить шумом княгиню…

Вскоре княжеский тиун вошел в просторную, хорошо освещенную солнечными лучами, проникавшими через открытые окна, комнату в сопровождении двух гостей.

– Князь Роман Михалыч Брянский, – громко объявил он у входа в светлицу, – и татарский посланник мурза Цэнгэл!

– Мир вам и здоровье, дорогие гости! – сказал по-татарски князь Даниил, встал со своего кресла и пошел навстречу гостям.

– Здоровье тебе и мир! – ответил седовласый татарский воин и слегка поклонился.

– Здравствуй, дядюшка! – весело произнес улыбавшийся князь Роман Брянский и раскрыл объятия.

Князь Даниил прижал к себе племянника, и они троекратно поцеловались. Седой татарин почувствовал себя неловко.

– И ты, татарский князь, – рассмеялся Даниил Романович и, приблизившись, обнял сурового ордынского воина, – нам не чужой человек!

– Якши, якши, коназ-урус, – улыбнулся, поняв по-своему произошедшее, татарин.

– Садитесь же, дорогие гости! – показал рукой на скамью, стоявшую напротив его кресла, князь Даниил. – Сейчас поговорим, а потом пойдем к трапезе!

– Коназ Дэнилэ, – промолвил татарский мурза. – Нас прислал к тебе воевода Бурундай. Наш великий воин стоит со своим бесчисленным войском в одном дне пути от твоего города. Великий хан и его воеводы приказывают тебе, коназ Дэнилэ, быстро собирать своих людей, коней и оружие и идти с нами в поход на Лэтвэ! Наш великий государь решил покарать тех злодеев! Но чтобы иметь побольше сил и заодно проверить твою верность, государь позвал и тебя!

– Да, вот так задача! – пробормотал Даниил Романович. – А я не готов к этому походу! Я нынче болен…Из-за этого мне пришлось прервать поход на богемского короля…Однако же, ох, как мне хочется пойти на Литву! Эти злодеи по воле поганого Миндовга взяли в свой нечестивый плен моего сына Романа!

– Что ж, тогда ты не должен медлить, коназ! – кивнул головой татарский посланник. – Подумай и к вечеру дай ответ! Бурундай не будет долго ждать!

– Хорошо, славный воин, – промолвил князь Даниил и глянул на Романа Брянского. Тот сидел возле знатного татарина со скучным видом, не понимая татарской речи. – Что, племянник, еще не научился их языку? – перешел на русский язык галицкий князь.

– Нет, дядюшка, не научился, – усмехнулся Роман Михайлович. – А зачем мне это? Там, у татар, есть свой толмач…Он всегда поможет, если нужно что-то сказать воеводе или какому-нибудь мурзе…А в сражении мы и так понимаем друг друга.

– А почему ты пришел сюда с татарами? – спросил с удивлением князь Даниил. – Неужели они и до тебя добрались?

– Да, великий князь, – покачал головой князь Роман. – Я иду сейчас уже во второй поход на Литву по приказу татарского царя. В первый раз мы ходили два года тому назад!

– Я об этом слышал. Мне говорили, что тебя якобы посылал на войну князь Андрей Черниговский. Ты сильно досадил тогда литовцам! – сдвинул сурово брови князь Даниил. – Может, этот проклятый Миндовг из-за тебя озлобился на моего сына?

– Не думаю, что так, великий князь, – пробормотал Роман Брянский. – Мы не сталкивались тогда с самим Миндовгом. Громили только его князей…

– Коназ Дэнилэ! – вмешался в разговор татарский посланник, не понимавший русского языка. – Скажи мне, почему ты не слушаешь нашего темника Куремсу? Бурундай поручил мне разузнать об этом! Почему ты занял города по берегам больших рек без разрешения великого хана? Где же серебро в государеву казну за эти земли?

– Как это не слушаю Куремсу? – удивился князь Даниил, перейдя на татарский. – С чего ты это взял?

– Так говорил великий государь! – бросил татарин.

– Значит, меня оклеветали перед могучим царем! – возмутился Даниил. – Мы хорошо и дружно живем с воеводой Куремсой. И я исправно передаю в царскую казну все деньги, в том числе за занятые мной городки! И я их занял, договорившись с Куремсой!

– Кому же ты заплатил за те города? – удивился седой татарский воин.

– За это я отдельно заплатил темнику Куремсе! – уверенно ответил Даниил Романович. – А тот пообещал передать всю мзду в царскую казну! Так что, я не нарушаю установленный великим ханом порядок!

– Ну, что ж, коназ урус, – пробормотал в смущении татарин, – если так, то я передам твои слова славному Бурундаю! Тогда готовь мне ответ о совместном походе!

В это время послышались тяжелые шаркающие шаги, и в княжескую светлицу вошла, пошатываясь, опираясь на клюку, высокая седовласая монашка, одетая в черное платье. – Роман, сынок! – закричала она, увидев брянского князя. – О, Господи, как же ты возмужал!

– Матушка! – вскрикнул Роман Михайлович и побежал к ней навстречу. – Господи, что же ты, неужели ушла в монастырь?

– Да, дитя мое жалкое, – сказала, плача, в полной тишине княжеской светлицы, бывшая княгиня Агафья. – Теперь я монахиня, Божья служанка! Каждый день и каждый час я думаю о тебе и всех моих детях, о внуках и брате, возносясь сердечными молитвами к господу Богу…

Потрясенный стоял, обнимая мать, князь Роман Брянский: перед ним была уже не прежняя красивая и властная черниговская княгиня, но дряхлая, измученная жизнью старуха!

К вечеру князь Даниил Романович Галицкий, посоветовавшись со своей дружиной и боярами, принял решение направить посланника к брату Василию Романовичу с приказом о его немедленном выезде в стан татарского полководца Бурундая.

– Я совсем ослеп, славный воин, – сказал он напоследок татарскому тысячнику Цэнгэлу, – а мне бы так хотелось пойти вместе с вами! Но какая теперь от меня польза? За меня пойдет мой брат и возглавит мое войско! С вами также мой зять и племянник Роман Брянский! Чем не сила? Они вместе с братом Василько жестоко отомстят за моего сына Романа, а может, даже вызволят его из вражеского плена!

– Якши, коназ урус, – сказал татарский посланник, кивнув головой. – Я так и передам твои слова моему полководцу. А теперь прощай!

 

ГЛАВА 18

СВАДЬБА КНЯЖЕСКОЙ ДОЧЕРИ

– Значит, до того города недалеко? – задумчиво спросил смоленский князь Глеб купца Илью Всемиловича. – Как ты думаешь, доберутся мои люди до него за день?

– Если выехать пораньше, великий князь, – ответствовал тот, – то к вечеру, дня через два, можно добраться до города князя Романа. А я сам уже давно там не был!

– Я вот хочу послать, купец Илья, своих людей к брянскому князю! – промолвил Глеб Ростиславович. – Я слышал о доблестях моего брянского родственника. Хоть мы и отдалились от его славного рода, но все же мы – ветви одного дерева! Пора бы укрепить наши связи. Моему сыну Александру уже шестнадцать! Пора его женить! А у князя Романа есть на выданье дочь…Говорят, что эта девица, по имени Агафья, очень хороша собой. Вот я и думаю, что мне не найти лучше невесты для сына! Что ты об этом скажешь?

– Что я скажу, великий князь? – пробормотал Илья Всемилович. – Я не видел дочери князя Романа Брянского. А вот мой сын Лепко как-то ездил в Брянск. Он побывал в княжеском тереме…Но самого князя Романа не видел. А княжеские дети были еще совсем маленькими. Уже прошло, пожалуй, лет десять…Ну, так вот. Мой сын тогда закупил там отменные меха и продал их здесь с барышом. И с той поры мы каждый год посылаем своих людей в Брянск за мехами. Вот и теперь, как только сойдет снег и малость подсохнет, я пошлю своего приказчика в эти места.

– А что, Илья, ты сам когда-нибудь видел князя Романа?

– Нет, великий князь, мне не доводилось встречаться с князем Романом Михалычем. А вот его батюшку, царствие ему небесное, князя Михаила Всеволодыча, я видел не один раз и даже сидел за его столом в городе Киеве. Еще до поганского нашествия!

– А ты сам не оттуда родом? – улыбнулся князь Глеб. – Неужели у тебя не осталось там друзей-товарищей?

– Как же, великий князь, – кивнул головой Илья Всемилович, – у меня там есть друг. Княжеский огнищанин. Мы с ним знакомы с детства. Мне очень хочется его повидать. Когда мой сын пребывал в Брянске, он останавливался в тереме этого моего друга, Ермилы Милешича…Он очень хвалил Ермилу, когда вернулся домой. Этот человек – в большом почете и уважении при княжеском дворе! Сам князь Роман тогда был в походе: громил ненавистную Литву! А княжеских детей и княгиню мой сын видел. Они очень хороши! А сама княгиня – писаная красавица! Княжеские сыновья, Михаил и Олег, тоже хороши лицами. Княжич Михаил похож лицом на свою матушку, а Олег – тот пошел в деда, Михаила Всеволодыча. Княжич Олег очень набожен и благочестив. Княжич же Михаил, говорят, больше склонен к ратному делу…

– А что ты можешь сказать о княжеской дочери? Какая она? – перебил нетерпеливо купца князь.

– У князя две дочери. Мой Лепко говорил, что он видел только старшую, княжну Агафьюшку, ей тогда было лет пять! Однако она уже ребенком была очень хороша! Мой сын тогда говорил, что как небесный ангел! А младшенькую, я не знаю ее имя, мой сын не видел. Она была тогда совсем мала и не выходила на люди. А вот сама княгиня разговаривала с моим сыном. Княгиня Анна – ласковая и добрая. Если дочери в нее, в чем нет никакого сомнения, то смело сватай своего сына, великий князь, за любую из них!

– Так ты говоришь, что твой сын побывал в Брянске тому как десять лет? – прищурился Глеб Ростиславович. – Значит, княжне Агафье теперь будет пятнадцать лет?

– Где-то так, великий князь, – кивнул головой купец Илья. – Она моложе твоего сына на год или два…

– Тогда нужно сватать! – решил великий смоленский князь. – Будем посылать людей в Брянск! Не грех породниться с сильным князем! Ведь дальнее родство ничего не значит? Ты готов, купец Илья, поехать на сватовство?

– Я-то готов, великий князь! – поклонился Илья Всемилович. – Но, думаю, что сначала нужно послать одного из моих сыновей. Пусть это будет мой старший, Лепко. Он хорошо знает дорогу и сможет повести твоих бояр.

– Ну, что ж, – согласился Глеб Ростиславович, – пусть тогда так и будет. Я прикажу своим боярам и подберу людей, знающих свадебные обряды, чтобы сразу же выехали, когда подсохнет земля.

Весна 1261 года была теплой, солнечной и сухой. Уже к маю все дороги, пересекавшие речные луга, высохли и были вполне пригодны не только к верховой езде, но и к перевозкам купеческих товаров на телегах. Илья Всемилович быстро подготовил своих людей, дал им необходимые указания, после чего отправился на подворье своего сына Лепко, который жил в недавно купленной усадьбе неподалеку. Он не сомневался, что покорный его воле сын без долгих слов будет готовиться к поездке, однако против этого восстала его больная жена Лесана.

– Не отпущу моего мужа! – заплакала она, когда узнала о воле своего тестя. Выбежав из спальни, наспех одетая, в светлицу, где сидел Илья Всемилович, она упала перед ним на колени. – Батюшка Илья, сжалься, не посылай моего Лепко в тот проклятый Брянск!

– Настоящий купец не должен держаться за юбку супруги, Лесана! – рассердился Илья Всемилович. – Как ты знаешь, я уже давно не посылал твоего Лепко в дальние земли. Но об этом меня просит сам князь!

– И дорога-то недальняя, Лесанушка, – промолвил ласковым голосом вышедший из спальни вслед за женой купец Лепко. – Что тут ехать? За три дня доберемся до Брянска!

– Сам князь позвал меня в свой терем, – пояснил Илья Всемилович, – и предложил съездить к Роману Брянскому с княжескими сватами. Это большой почет! Великий князь Глеб сватает своего сына Александра за старшую дочь князя Романа.

– За княжну Агафью? – воскликнул Лепко Ильич. – Вот это – дело! Княжич Александр – настоящий воин! Рослый не по годам, сильный. И лицом красив! Вот будет пара! Я помню княжескую дочь еще маленькой девочкой. Она была так хороша! А теперь, я думаю, стала настоящей красавицей!

– Ты видишь, батюшка, – воскликнула Лесана и вновь залилась слезами, – какой мой Лепко горячий на красных девиц! Вот потому он и хочет туда ехать! Зачем я ему, больная?

– Ну, уж не ревнуй, ладушка, – обнял ее Лепко. – Зачем мне красные девицы? Ты у меня одна…

– Все, решили! – махнул рукой Илья Всемилович. – Готовься, сынок, к завтрашнему отъезду! – И не обращая внимания на громкие истерические рыдания и крики невестки, пожилой купец простился с сыном и ушел к себе в усадьбу.

В середине мая княжеские сваты, сопровождаемые сотней лучших дружинников Глеба Ростиславовича, уехали в Брянск. Там они пробыли недолго, и не прошло недели, как все вернулись назад.

– Ну, батюшка, дело уладилось! – сказал купец Лепко, обнимая и троекратно целуя отца, сразу же по прибытии из Брянска.

– Не отказали? – весело спросила купчиха Василиса, расцеловав сына. – Как же прошло это сватовство?

– Как обычно матушка, – сказал, улыбаясь, Лепко. – Когда сваты подъехали к городской крепости, их уже встречали. Брянский князь откуда-то узнал, что мы к нему едем. Княжеские люди сразу же повели сватов в терем Романа Михалыча. А я встретил княжеского огнищанина Ермилу Милешича и пошел к нему домой…

– Так ты не видел, как проходило сватовство? – пробормотала разочарованная мать.

– Наши бояре не захотели, чтобы я пошел с ними к брянскому князю, – кивнул головой Лепко. – Они, дескать, знатные люди, а я – простой купец…

– Что ж, я слышал о гордости княжеских бояр, – молвил Илья Всемилович. – Они еще тогда нагрянули ко мне, как приставы, с требованием идти к князю, я уж, грешный, подумал, а не разгневался ли на меня сам князь…А князь был добр и ласков! Ладно, Лепко, что тебе их сватовство? Расскажи-ка мне лучше про Ермилу, моего сердечного друга.

– Ермила Милешич мне крепко обрадовался! – улыбнулся Лепко. – Встретил, как родного сына. Правда, он был очень занят в тот день княжескими делами и сам принимал вместе с князем смоленских сватов. Но к вечеру он освободился от дел и пришел домой, где я пребывал во внимании и любви его семьи. Посидел за столом с Аграфеной Моревной, его супругой. Поговорили о жизни. О тебе, матушке, брате Изборе. Я ей рассказал, как ты съездил в Великий Новгород. А когда объявился сам Ермила Милешич, я ему все подробно повторил, не упустил и того, как вы оттуда бежали, побывав на суде князя Александра Суздальского, что даже оставили свою лавку на присмотр управляющего…

– Надо позвать Избора, – перебил сына Илья Всемилович. – Пусть придет с супругой, благо, путь недалек, и послушает повесть о твоих похождениях…

Избор Ильич со своей женой не заставили себя долго ждать. С ними пришел и богатый купец Ласко Удалович, который был в то время, когда явился посланец Ильи Всемилича, в гостях у своего зятя. Усевшись за гостеприимный стол, накрытый купчихой Василисой, гости с интересом выслушали рассказ купца Лепко.

– А что же князь Роман? – нарушил тишину своим громким начальственным голосом Ласко Удалович, когда Лепко замолчал. – Или ты его не видел?

– На этот раз видел, дяденька Ласко, – кивнул головой Лепко. – Князь самолично позвал меня к себе в светлицу и ласково, по-доброму со мной разговаривал! Все расспрашивал о батюшке…

– Обо мне? – вздрогнул Илья Всемилович. – И что же он хотел узнать?

– Да так…вот, как живешь, как ведешь свои торговые дела…Князь очень тебя хвалил, говорил, что ты знал его батюшку, князя Михаила Черниговского. Он слышал, что ты хлопотал перед татарским царем, чтобы с честью похоронить тело его батюшки. Он также велел передать тебе, что всегда рад видеть тебя в Брянске!

– Я уже стар для этих поездок! – усмехнулся купец Илья. – Теперь – дорога моим сыновьям! Пусть же торгуют и учатся купеческой жизни.

– А зря, – покачал головой Ласко Удалович. – Ох, как пригодится, сваток, княжеская дружба! А я бы на твоем месте обязательно съездил в Брянск!

– А каков из себя князь Роман? – спросила с улыбкой Веселина, жена Избора.

– Князь Роман красив лицом, – ответил, глядя в милое личико братовой жены, Лепко, – высок, статен. Повыше будет князя Глеба Ростиславича и в плечах пошире. У него светлый, немного рыжеватый волос. А глаза, как у нас, небесного цвета…

– Выше нашего князя? – удивился Ласко Удалович. – Значит, он совсем великан?!

– Именно так! – перекрестился Лепко. – Но не намного…Я прикинул, когда князь Роман встал из-за стола. Он доставал головой до самого верхнего оконца! Я не раз видел князя Глеба: он пониже его на ладонь!

– А какой у него голос? – не унимался купец Ласко. – Видно, по словам нашего попа Василия, как иерихонская труба?

– Голос у брянского князя громкий, – ответил Лепко, – но для ушей не тяжелый, а даже приятный! Я думаю, его голос хорошо слышится во время сражения и наверняка перебивает громкий шум! Как видно, князь – и великий воин и славный правитель…

– А каковы дела у моего друга Ермилы? Как его семья? – вмешался в разговор Илья Всемилович. – Я не дал тебе об этом рассказать…

– Ермила Милешич живет неплохо, – кивнул головой Лепко. Он ладит и с князем и со всеми его людьми. И в его семье все спокойно. Он недавно поженил своих детей. Его старший сын Милко – славный дружинник князя Романа! С виду ему лет тридцать. Он, как и его батюшка, в великом почете у князя. Хорошо воюет. И его молодая жена хороша собой. Она уже родила ему пятерых детей! Ермила Милешич построил им отдельный терем неподалеку от своего, в княжеской крепости. А младший сын огищанина Ермилы – Велич – я и его встретил – взял в жены дочь брянского купца. Но я не видел его супругу и детей. Этот Велич – тоже княжеский дружинник – проживает в усадьбе своего тестя, имя которого я не помню. Оба сына твоего друга имеют богатырский вид. Они – настоящие русские воины, но ростом пониже своего князя. На целую голову, но в плечах ему не уступят! Сам же князь – богатырь из всех богатырей! А умища – палата! Его хвалил сам татарский воевода Берендей, пораженный княжеским видом и мужеством в битвах! Этот татарский воевода очень не любит русских, как говорил Ермила Милешич, и особенно наших князей! А вот князя Романа зауважал! Значит, есть за что!

– Погоди о князе! – промолвил в нетерпении Илья Всемилович. – Расскажи мне лучше побольше о Ермиле! У него ж еще была дочь, такая маленькая, беленькая!

– О, батюшка, я видел ту девицу! Сейчас она – почтенная супруга! – воскликнул Лепко, и глаза его блеснули. – Ее зовут Оляна! Вот это красавица, батюшка! Я еще никогда не встречал такой красивой женки! Ей где-то около двадцати трех лет, но она стройна и очень хороша собой! Я думаю, что на всем свете нет таких красивых женок!

– Ну, уж не заливай, Лепко! – возмутилась покрасневшая Веселина. – Чем это мы с Лесаной хуже?

– Ты, Веселина, не хуже, – пробормотал озадаченный купеческий сын, – да и моя Лесана была бы тоже красивой, если бы не плакала каждый день и не болела…

– Ты у нас самая красивая! – воскликнул молодой купец Избор, глядя на свою жену. – Ласковая, добрая, словом, красавица и умница!

– Эх, Избор, – вздохнула Веселина, – твоими бы устами да мед пить!

– А ну-ка, дочка, помолчи, пока беседуют знатные мужи! – громко сказал Ласко Удалович. – Еще бы только не хватало, чтобы женка прерывала разговор степенных мужей! Ишь, бесстыдница!

Пристыженная Веселина склонила голову.

– Так чья же супруга та Олянушка? – спросил Илья Всемилович. – Для такой, как ты сказал, красавицы нужен достойный муж!

– А ее супруг, батюшка, – кивнул головой Лепко, – сын их воеводы Ефима Добрынича, Добр. Он красив лицом и могуч телом. Тоже княжеский воин. Поговаривают, что Добр скоро будет тиуном, займет место своего отца. Тот, хоть еще и в силе, но уже староват…

– Значит, породнились Ефим Добрынич с моим детским другом Ермилой, – осветился радостной улыбкой купец Илья. – Да благословит их Господь! Ефим, как я знаю, сейчас уже в преклонных годах! Я боялся о нем спрашивать: думал, что он умер! Помню, как он принимал меня с Василисой в своем гостеприимном тереме! Без князя был князем! Вот, припоминаю, мы сидели с этим воеводой за трапезой, и он говорил о своем возрасте…Я тогда подсчитал, что он старше меня на семнадцать лет! Так вот сейчас ему уже за семьдесят! Да он – глубокий старик!

– Не может этого быть, батюшка! – удивился Лепко. – Он выглядит не старше тебя! Правда, вся его борода – седая…Да такая большущая, как у их попа, отца Игнатия!

– Ну, что ж, на то он и воевода, чтобы быть степенным мужем для княжеского воинства, – кивнул головой Илья Всемилович, – но не князь, чтобы носить стриженую бороду…

– Да у князя Романа, в самом деле, короткая борода, – поддакнул Лепко, – как и у нашего князя Глеба, клинышком…Видно, так положено князьям. Однако густая и не портит княжеского лица, даже наоборот, придает ему властный и строгий вид!

– А что с дочерью Ефима? Вышла ли она замуж? – покачал головой купец Илья. – Ты о ней что-нибудь узнал?

– Плохо помню, батюшка, – пробормотал Лепко. – Я разговаривал с тиуном Ефимом. Он приходил к Ермиле Милешичу, когда мы трапезовали. Тоже спрашивал о тебе и все хвалил тебя, батюшка. Он говорил, что его дочь замужем, но вот за кем…Может, и она – за княжеским дружинником?

– Ладно, сваток, будет тебе рассуждать о друзьях и родственниках! – вмешался в разговор Ласко Удалович. – Скажи мне лучше, ты не собираешься открывать свою лавку в Брянске? А, может, поможешь мне в этом деле? Если у тебя такие дружеские отношения с брянским князем и его людьми, то почему бы не воплотить это в денежную выгоду?

– Да что ты, сват, какая там лавка! – махнул рукой Илья Всемилович. – Тогда надо самому ехать в Брянск! Это дело не шуточное! И мои года уже не те…Да и Василиса теперь меня не отпустит…

– Ты, сват, говори да не забывай, что купец всегда остается купцом, пока жив! – усмехнулся Ласко Удалович. – Если уж считаешь себя таким старым, что отворачиваешься от дел, тогда пошли своих сыновей, чтобы у них не застаивалась кровь. Небось, вон Лепко, не только заправлял там делами по сватовству, но и свою выгоду соблюл! Так, сынок?

– Да, дяденька Ласко, – кивнул головой Лепко Ильич, – я свое дело знаю! Привез из Брянска два воза куницы, из них черной шкурки – с полвоза!

– С полвоза черной куницы! – вскричал в волнении Ласко Удалович. – А ты еще, мой славный Илья Всемилич, ссылаешься на старость! Да это же живое богатство!

– Молодец, сынок, – весело промолвил купец Илья. – Значит, не зря туда съездил! Брянские земли богаты зверьем! Ты прав, мой сваток, надо подумать о наших лавках в том городе!

– А ты, братец, так нам и не рассказал о сватовстве, – не выдержал почти все время молчавший купеческий сын Избор. – Как там, сладилось это дело?

– Я же говорил, что все хорошо устроилось! – буркнул Лепко. – А что еще можно прибавить? Князь Роман принял сватов со всем уважением и согласился на женитьбу. А значит, осенью будет свадебный пир! Наш князь с сыном и своими боярами поедут в Брянск, чтобы закрепить свой брачный договор богатым застольем. Как это принято, свадьба должна быть в доме отца княжеской невесты.

– Вот бы тебе съездить на этот свадебный пир! – улыбнулся Ласко Удалович. – И преподнести молодым богатые подарки! У тебя есть удачный повод. А князь тебе за это даст землицы для лавки и леса для построек!

– Так-то оно так, – заколебался Илья Всемилович, – да вот не хотелось бы ехать без княжеского приглашения! Кто я для этого князя? Хоть и земляк, но все же купец, а не боярин! Мы – торговые люди – не в почете у наших князей и знати. Они – не татары…Хоть у нас и зовут их погаными, но эти степные воины не обижают купцов…

– Что ты, батюшка? – перекрестился купеческий сын Лепко. – Уж не хвали этих поганых! Я тебе ведь не все рассказал, прости меня, запамятовал! Когда князь Роман со мной беседовал, он тогда сказал прямо, что хотел бы видеть тебя на свадьбе своей дочери, как дорогого гостя!

– Неужели так? – усомнился Илья Всемилович. – Выходит, князь меня все-таки пригласил?

– Выходит так, батюшка, – тихо сказал огорченный своей забывчивостью Лепко.

Они еще долго сидели, обсуждая поездку купеческого сына в Брянск, свою жизнь и предстоявшую свадьбу. И лишь когда стало смеркаться, Ласко Удалович со своей дочерью и зятем разошлись по домам.

Купец Илья все еще колебался, ехать ли ему самому, или посылать в Брянск кого-то из сыновей, однако в середине августа его пригласил к себе в терем великий смоленский князь и предложил сопровождать княжескую свиту на свадьбу княжича Александра.

– Мои бояре говорили, почтенный Илья Всемилич, – молвил Глеб Ростиславович, когда бывший киевский купец уселся на скамью напротив кресла-«стола» смоленского князя, – что ты в великом почете у брянского князя Романа, и что он хотел бы тебя видеть на свадебном пиру…Не подводи же меня и скорее собирайся!

Солнечным сентябрьским утром, когда воздух, чистый и прозрачный, наполнился осенней прохладой, дивным запахом яблок и прелой листвы, великий смоленский князь Глеб с сыном Александром, боярами, лучшими людьми города и отрядом из самых опытных дружинников, одетых в сверкавшие на солнце доспехи, отправился на юго-восток. Через два дня к вечеру они подошли к Брянску, где их ждали и быстро разместили по домам брянских бояр и зажиточных купцов. Великий смоленский князь с сыном переночевали в охотничьем тереме князя Романа, поскольку пребывать в доме невесты, которая жила в большом княжеском тереме, считалось делом неприличным. Свадьба княжеских детей состоялась на следующий день и игралась еще три дня. По такому случаю князь повелел расширить свою, и без того длинную вместительную трапезную особой пристройкой к терему. Все гости должны были разместиться за большим свадебным столом. Сразу же после венчания в Покровской церкви молодые и гости проследовали в княжескую трапезную, и отец Игнатий благословил свадебный стол.

Сам князь Роман Михайлович восседал в высоком, обитом красной материей, кресле во главе стола рядом со своей супругой княгиней Анной Данииловной, которая тоже имела свое, правда, немного меньшее, чем у супруга, кресло, обитое византийским зеленоватым атласом.

По левую руку от княгини сидел на особом, покрытом шкурками куниц, стуле великий смоленский князь, за которым тянулась вдоль стола длинная скамья со смоленскими боярами и дружинниками.

По правую руку от князя Романа в самом начале скамьи, тянувшейся вдоль другой стороны свадебного стола, на месте, укрытом звериным мехом, сидели молодые: ближе к брянскому князю – жених, княжич Александр, а рядом с ним – его невеста, княжна Агафья.

Знатная девушка-невеста была одета в белоснежную, расшитую красным бисером кофту и длинную, тоже белую, юбку. На голове у нее красовалась изящная круглая бело-красная шапочка, расшитая разноцветным византийским бисером и обитая горностаевым мехом. Княжич Александр был одет в белоснежную рубаху с вышитыми на ней красными и золотыми нитями петухами, которая свисала ниже пояса над красивыми, с голубыми полосками, штанами, вправленными в высокие красные сафьяновые сапожки. На голове княжича была одета ярко-красная, из греческого атласа, шапка, обитая мехом черной куницы. Княжич впервые надел на себя княжескую шапку – символ его мужественности. В головных уборах за столом сидели, кроме молодых и брянской княгини, только князья – Роман Брянский и Глеб Смоленский – да священники. Остальные гости, включая расположившихся вдоль скамьи напротив смоленской знати брянских бояр и дружинников, сидели за столом с непокрытыми головами.

Купец Илья удобно устроился между огнищанином Ермилой и седовласым, но все еще не гнувшимся тиуном Ефимом. На столь почетное место поблизости от высшей знати его посадил сам хозяин – князь Роман Михайлович.

Много было сказано за столом и хвалебных слов в честь молодых, и пожеланий им долгой и счастливой жизни. От души высказался и купец Илья. – Да будет ваша жизнь легкой, как лебединый пух! – молвил он, раскрасневшись от смущения и выпитой медовой браги. – Да такой же долгой, как эти мои подарки, сработанные сто лет тому назад греческими мастерами! – Он вытащил из-под скамьи небольшой, но тяжелый сундучок, в котором стояли две одинаковые шкатулки. – Вот вам, славные княжеские дети, сокровища из заморских камней! Эти браслеты, серьги и украшения будут хранить чистоту и здоровье красавицы-невесты. А золотой перстень-печатка и кинжал из дамасской стали с изумрудами будут хранить силу, здоровье и высокий ум славного жениха!

Гости долго праздновали первый день свадьбы. Уже молодые отправились почивать, ушла вслед за ними и княгиня, а князь Роман все передавал, отпив первым, свою большую серебряную братину с хмельным медом то направо, то налево.

Пока гости отпивали из братины и закусывали яствами изысканной княжеской кухни, породнившиеся князья вели между собой неторопливый разговор.

– Вот и поженили мы своих детей, князь Роман, – тихо сказал Глеб Ростиславович, – теперь пора подумать о других. Твои сыновья, брат мой, как я вижу, сидят, словно в тени. Ты их посадил далеко от молодых – в середине дружинников! Аж за своим воеводой! А они уже давно годятся в женихи! Вон какая борода у княжича Михаила! Да и его младший брат Олег, того и смотри, как станет настоящим мужем…Что ж ты не женишь их?

– Да так вот, мой брат, получается, – ответил Роман Михайлович, – что мой Михаил уже переросток! Ему уже скоро двадцать лет! А жениться не хочет! Вот-де, говорит, посмотри на своего дядю, князя Андрея, тот вон в каком возрасте женился! А значит, и мне спешить нечего! Я сам найду себе невесту, батюшка, и тебе не стоит об этом беспокоиться! А того не хочет понять, что князь Андрей уже не первый раз женат и у него было столько жен, что мы сбились со счета! Он впервые был обвенчан еще ребенком!

– Думай, брат мой, и не особо доверяй словам своего сына! – усмехнулся Глеб Ростиславович. – В жилах молодого княжича кипит кровь! Небось, не одна уже прелестница провела с ним бессонную ночь! Мы ведь знаем, что ни один молодец не сможет прожить без женок! Вот окрутит его какая-нибудь прелестница, тогда будешь кусать локоть, да поздно! Жени побыстрей сыновей, брат мой, запомни мои слова! Вон, у многих русских князей есть дочери…Взять хоть бы Александра Ярославича…

– Сохрани, Господи, – перекрестился князь Роман. – Хоть и уважал я батюшку того суздальского князя, покойного Ярослава Всеволодыча, но его ссоры с моим отцом никогда не забуду! Пусть они оба были не во всем правы, но вот и погубили этим друг друга! Нет, этому не бывать: я не пойду с поклоном к князю Александру! Поищем невест у других князей!

– Смотри же, брат, – покачал головой смоленский князь. – Подумай над моими словами. Та вражда между вашими отцами – дело далекого прошлого. Пора бы подумать о сегодняшнем дне! Пока твой сын сам не женился на жалкой простолюдинке!

– Тому не бывать! – бросил брянский князь. – Мой сын Михаил – неплохой воин. Я думаю, что и наследник из него получится достойный. Он не опозорит княжеской чести!

– Ну, что ж, брат, тебе решать, – пробормотал князь Глеб. – Однако ты только что говорил о свадьбе твоего черниговского дяди, великого князя Андрея. Значит, он решился-таки прервать свое вдовство на старости лет?

– Как-то ко мне приезжал посланец князя Василько Романыча, – сказал брянский князь. – Это его дочь вышла замуж за моего дядюшку, князя Андрея! Их свадьба была совсем недавно во Владимире-Волынском! Они и меня звали на тот свадебный пир, но я не поехал и отделался посылкой подарков. Мы не дружны с князем Андреем! Так уж повелось…И князь Андрей также поступил с моим приглашением на нашу свадьбу! Так вот тот посланник рассказал, что у них на свадьбе случилось одно происшествие. В самый разгар пира в княжеский терем прибыли посланники татарского темника Бурундая. Этот грозный полководец, заменивший по приказу ордынского царя наместника Куремсу, передал князю Васильку, чтобы тот явился к нему в стан, ибо в противном случае татары придут к нему сами! Тогда князь Василько отправился прямо со свадебного стола к татарскому воеводе. А с ним были сын моего тестя, князя Даниила, Лев, и холмский епископ Иван. Они приехали в стан Бурундая под Шумск…А когда вошли к тому грозному темнику, тот их громко обругал! Он так всех напугал, особенно владыку Ивана, непривычного к жестоким словам! Бурундай им тогда сказал: – Если хотите иметь со мной мир, уничтожьте все ваши крепости! – Пришлось им подчиниться: князь Василько Романыч с племянником Львом отправились в города Владимир, Луцк, Кременец и другие, чтобы сжечь там все укрепления. Но князь Даниил не захотел губить свои города и ушел к венграм, чтобы просить у них помощи. Уцелели только, да и то чудом, стены его столицы – Холма. Бояре Даниила отказались разрушать городскую крепость. Они, возмутившись, прогнали и князя Василька, и татарских послов. – Не пощадим себя за наш город, – сказали «старцы градские». – Пусть мы умрем, но стены не разрушим! Война так война! – Город спасло лишь то, что Бурундай был слишком занят другим делом: пошел набегом на польские и литовские земли! И вот посланник моего родственника, князя Василька Романыча, просил меня замолвить слово за него и его брата Даниила перед темником Бурундаем. Потому как тот грозный татарин очень меня хвалил перед ними, говоря, что я-де единственный русский, кого он уважает. Я ведь не один раз ходил с ним в набеги на Литву и часто пил с ним в его шатре кумыс…Но вот не знаю, смогу ли чем помочь моим родственникам? Может, Бурундай меня послушает и пощадит этот Холм?

– Что ты, брат! – перекрестился Глеб Смоленский. – Этого не надо! Зачем тебе ссориться с тем страшным воеводой? Этот Бурундай не однажды разорял русские земли! Храни тебя, Господь, от гнева этого злодея!

 

ГЛАВА 19

ЛЕТО КНЯЖЕСКОЙ СКОРБИ

– Здравствуй, Улада! – громко сказал княжич Михаил, войдя в терем Ефима Добрыневича и увидев сидевшую за прялкой девушку. – Какая ты милая, настоящая красавица!

– Что ты, княжич! – улыбнулась девушка. – Я – простая девица, где мне до красавицы? Это ты, княжич, красивый молодец! Что же ты не женишься?

– А ты чего не выходишь замуж, Улада? – засмеялся княжеский сын. – Тебе, как я знаю, уже шестнадцать? Засиделась ты в девицах, Уладушка!

– Кому я нужна, бесприданница? – опустила голову девушка. – Да еще рабыня… Я твоя пленница, княжич, а не свободная девица…Разве ты забыл, как отнял меня у татар? Тебе и решать, за кого мне выходить замуж! Я вся в твоей воле! Если бы не ты, мы бы пропали с сестрицей в татарском плену!

– Ты мне не рабыня, – ласково молвил покрасневший от волнения княжич, – но моя сердечная любовь! Неужели ты думаешь, что я спас тебя тогда от татарской неволи просто так, случайно?

– Не знаю, – опустила голову девушка. – Я просто думаю, что ты пожалел нас с сестрицей и увел от татар…

– Это не так, душа моя, – пробормотал княжич, склонившись к лицу девушки, – то мое сердце решило! Когда я увидел тебя в татарском стане привязанную арканом к телеге, я потерял с той поры душевный покой! Вот уже четыре года, как я думаю только о тебе! Но раньше я не мог тебе этого сказать…Ты же ведь живешь в доме батюшкиного тиуна! А Ефим строг! Бережет тебя от чужих глаз, как свою родную дочь! Никак не могу застать тебя одну! То девицы возле тебя собираются, то я ухожу с батюшкой в поход…Вот я и таю свою любовь от всех! Но у меня больше нет сил таиться от тебя!

– Что ты, княжич! – испугалась Улада. – Какая может у тебя быть любовь ко мне, простой девице? Я, правда, не дочь жалкого смерда, но литовского боярина, который хоть и русский человек, но давно уже служит Литве верой-правдой…Но сейчас я твоя пленница, княжич, а значит, ты волен поступать со мной так, как захочешь!

– Я не хочу навязывать тебе свою любовь, Уладушка, – тихо сказал княжич. – Если я тебе не по сердцу, тогда уйду, покорюсь твоему решению! Ну, скажи, душа моя, нравлюсь я тебе или безразличен, как чужой человек?

– Как же мне не любить тебя, княжич Михаил, – промолвила, подняв голову и пристально вглядевшись своими большими зелеными глазами в лицо княжеского сына, девушка. – Но у меня даже нет мысли о возможности нашей любви! Вокруг тебя немало красных девиц! Получше меня! А ты – княжич, наследник славного удела! Тебе нужна не жалкая пленница, пусть и боярского рода, но настоящая княжна, чтобы не омрачить славу твоего княжеского рода случайной любовью!

– Что ты говоришь, любовь моя? – воскликнул княжич. – Разве ты можешь сравниться с другими девицами? Да любая княжна – сущая простушка против тебя! Ты у меня самая красивая и славная! Настоящая лебедушка!

– Да и стара я уже для тебя, княжич, – усмехнулась покрасневшая от слов юноши Улада. – Тебе нужна совсем молодая девица! Неужели на мне одной сошелся для тебя клином белый свет? Подумай, княже…Вот и твой брат Олег зачастил в наш терем! Он все поглядывает на Кветану, мою сестрицу! Даже батюшка Ефим Добрынич это заприметил…И так вот он покачал головой в осуждение!

– Братец Олег? – удивился княжич Михаил. – Неужели он у вас бывает?

– Я же сказала, что частенько, княжич, – вздохнула Улада. – Похоже, что твой брат влюбился в мою сестру! А это, ох, не к добру!

– Да как же можно не влюбиться? – воскликнул в волнении княжеский наследник. – Обе вы такие красивые! Но ты намного милее! Но вот как это Олег…Он мне ничего не говорил!

– Уж не выдавай меня, княжич! – сказала, умоляюще, Улада. – Я не смогла это скрыть от тебя!

– Ладно, душа моя, пусть же мой брат любит Кветану, но и я не могу тебя не любить! – горячо молвил княжич, прижав руку к сердцу. – Вот потому я и не женился, Уладушка, уж больно ты запала в мою душу! Вот сегодня я опять все думал о тебе. Скоро мой батюшка пойдет в дальний поход и возьмет меня с собой…Будет долгое расставание…Но я совсем не могу без тебя: моя душа зовет тебя к совместной жизни. Уж не томи меня, славная девица, да приблизь к себе хоть на чуточку!

– Хорошо, княжич, – смело сказала, не отводя глаз от юноши, Улада. – Сегодня ночью, когда все девицы пойдут на Десну, чтобы бросать в реку цветы и говорить заветные слова, а молодцы начнут жечь костры, приходи к нам: мы почтим славного Бога Купалу. Вот мы с тобой и увидим, подходим ли мы друг другу…А если все у нас получится в эту ночь, Купала примет наш дар – цветочные венки и наши пояса – и они не потонут, то мы с тобой узнаем, есть ли между нами, в самом деле, сердечная любовь, а не ложное наваждение! В день Купалы все легко узнают, кто искренен в своих словах и поступках, а кто лишь балуется…

– А где ты будешь, Уладушка? – спросил весело княжич, выпрямившись и глядя на стройную белокурую красавицу. – Где мне найти тебя в эту ночь?

– Приходи засветло за Петрову гору, прямо к роще, – тихо сказала Улада. – Там, под горой, стоит большой корявый дуб. Я буду ждать тебя там!

– А как же твоя сестра? Она тоже туда придет? А мой брат Олег? И у них там свиданье? – покачал головой старший княжеский сын. – Мы с ними не встретимся?

– Нет, княжич, – улыбнулась девушка. – Кветана еще не доросла до этих серьезных игр. Это не для нее. А вот княжичу Олегу пора побывать на Купаловом веселье. Позови его туда! Пусть погуляет, порадуется. А может, и найдет себе там зазнобу…И получше Кветаны…Да и сам ты, княжич Михаил, посмотришь на наших брянских девиц и узнаешь, какая тебе по сердцу!

– Я уже знаю, – промолвил, снова приходя в волнение, княжич. – Не надо мне равнять кого-то с тобой…Однако мой братец Олег не придет на то веселье, как его не зови…Он больно набожен! Купала для него не Бог, а языческий бес!

– Господи, я слышу сверху шаги, княжич! – засуетилась, испугавшись, девушка. – Увидят нас тут с тобой в горнице и, неровен час, что подумают! Иди, княжич, и приходи к тому дубу, о каком я тебе сказала. Никто нам не судья в Купалову ночь, это не здесь, среди белого дня…Хоть и называют наши попы и твой брат Олег этот великий день бесовским, но это – древний обычай русского народа! Мы тоже чтим его в Литве, и не только русские, но и литовцы!

– О, княжич Михаил! – воскликнула вдруг спустившаяся по лесенке в нижнюю горницу хозяйка Варвара. – Здравствуй, молодец! С чем пожаловал? Ищешь моего супруга? Однако же, – она насмешливо поглядела на согнувшуюся за прялкой Уладу, – я тут вижу, что ты положил свой глаз на нашу красную девицу, Уладушку! Так, княжич?

– Здравствуй, Варвара Деяновна! – в смущении ответствовал княжич. – Я сюда зашел, да все никак…, – он замялся. – В самом деле, ваша девица хороша, как же ее не заметить!

– Ладно, княжич! – рассмеялась Варвара. – Такие твои годы…Давно пора поглядывать на красных девиц! Авось, наконец, женишься и батюшку своего обрадуешь!

После обеденной трапезы княжич Михаил, отозвав в сторону своего брата Олега, похлопал его по плечу и сказал: – Ну, что, брат, а не пойти ли нам сегодня вечером на Десну и не поиграть ли с девицами в ночь на Купалов праздник?

– Что ты, брат, – перекрестился княжич Олег. – Только бесы и ведьмы веселятся в Иванову ночь! Отец Игнатий говорил, что этот день – богопротивный! Как не бьются наши священники, но все никак не могут отучить простой люд от этого вредного обычая! К тому же, наш батюшка не хочет запрещать этот народный обряд! Мне рассказывал отец Серапион, что батюшка только смеялся, когда они просили запретить бесовские игры! – Зачем раздражать народ? – возражал он. – Весело людям, и пусть они любят друг друга так, как им хочется! Все не запретишь!

– Ну, если сам наш батюшка не осуждает этот праздник, то почему бы нам с тобой не сходить ночью на реку и не полюбоваться красотой молодых девиц? – воскликнул княжич Михаил. – А что может быть красивее телесных девичьих прелестей? Разве не так?

– Не так, брат! – покачал головой княжич Олег. – Только один раз можно видеть девичью наготу – на брачной постели у своей невесты, данной Господом! Надо любить только одну, так установлено Христом-богом!

– Видишь, братец, какой ты у нас святоша! – улыбнулся княжич Михаил. – А сердце у тебя все равно не каменное! Зачем же ты ходишь в терем Ефима и разговариваешь с девицей Кветаной?

– Узнал-таки, брат, – опустил голову княжич Олег, – о моей любви к той девице! Ну, и пусть! Я, брат, люблю Кветану, – он поднял голову и пристально вгляделся в глаза княжича Михаила, – но люблю так, как следует любить по законам нашей православной веры! Я жду, когда батюшка с матушкой расслабятся и будут в хорошем расположении духа, а также, когда ты, мой старший брат, женишься…Я тогда упаду на колени перед ними и буду умолять их, чтобы разрешили нам пожениться! День и ночь я молюсь за это и, думаю, размягчу сердца наших любимых родителей. Ведь у них не камни, а горячие сердца! Вот разрешат они мне жениться на Кветанушке, я буду самым счастливым человеком! А на реку в эту Купалову ночь я не пойду! Это грех! И тебе не советую!

Вечером княжич Михаил, одетый в легкую белоснежную рубаху и длинные серые штаны, вправленные в тонкие, козьей кожи, сапожки, обманув своих бдительных слуг-охранников, спустился, обогнув Петровскую церковь, вниз под гору к большому развесистому дубу. Солнце уже садилось, жара сухого июньского дня спадала. Пахло луговой травой и недалекой рекой.

Михаил стоял под величественным деревом и вглядывался в ближайшую березовую рощу, располагавшуюся между горой и деснинским лугом. До него доносились какие-то голоса, из рощи вился дымок от костра, но легкий ветерок относил и шумы, и дым в сторону – к реке.

Неожиданно кто-то подбежал к княжичу сзади и закрыл руками его глаза. Почувствовав тонкий цветочный аромат, княжич поднял руки и схватил нежные девичьи ладони.

– Уладушка, – выдохнул он, – а я тебя жду…

– Я пришла, княжич, – тихо сказала девушка, – как мы условились. Пойдем же к молодцам и девицам да посмотрим их игры. Ох, уж будет весело! А теперь, надень! – Улада согнулась и подняла из травы большой цветочный венок. – Я сплела это из луговых цветов, также как все девицы для своих молодцев. И возьми эту березовую ветку!

– А надо ли, Уладушка? – заколебался княжич. – Я ведь княжеский сын…Разве это не позорно?

– Здесь нет ничего позорного, княжич, – улыбнулась Улада. – Не бывает ни князей ни простолюдинов в Купалову ночь. Здесь есть только волшебные чары и сладкая любовь. Если мы полюбим друг друга в эту ночь, тогда будет радостно и душе, и телу!

Они, взявшись за руки, перешли Большую Княжую дорогу и углубились в рощу, обходя белесые деревья.

Уже совсем стемнело, когда они вышли на большую поляну, окруженную кустарником, в середине которой пылал, устремив языки ярко-красного пламени в небо, огромный костер, вокруг которого сидели, обнявшись, молодцы с девицами и молча глядели на огонь. Они, казалось, не замечали ни княжича, ни его девушку.

– Садись, княжич, – сказала Улада, когда они подошли ближе и указала рукой на свободное у костра место. – Смотри на огонь и думай. Авось, что надумаешь!

Княжич сел рядом с любимой девушкой и последовал ее совету. Однако он ничего не увидел в пламени костра. Да и мысли княжича разбежались. Его охватило непонятное, небывалое волнение.

Тишина на поляне стояла недолго.

Вдруг кто-то крикнул: – А теперь, молодцы и красные девицы, давайте-ка споем песню во славу Купалы, солнечного Бога наших предков!

Княжич посмотрел в ту сторону, откуда донесся голос, и узнал в свете костра молодого дружинника его брата Олега.

– Да тут все молодцы моего брата! – воскликнул он. – Зря Олег не пошел на этот праздник! Здесь же собрались одни свои! И совсем нет простолюдинов!

– Это так, княже, – кивнула головой Улада. – С нами только молодцы из дружинников и немного купеческих детей. Девицы, правда, есть из простонародья. Но для девиц в эту ночь нужна не знатность, а красота. Вот и выбирай, какая из них красивей!

– А где же собираются молодцы-простолюдины? – пробормотал княжич. – Разве чернь не чтит этот праздник Купалы, или он только для наших молодцев?

– Простой люд собирается подальше, – Улада показала рукой в сторону Соловьиной Рощи. – Они там, в версте от нас…

В это время все сидевшие за костром дружно встали и, взявшись за руки, пошли хороводом вокруг пламени.

– пели молодцы и девицы. Княжич Михаил одной рукой держал ладонь своей Улады, а за его другую руку ухватилась какая-то незнакомая девушка. Пока они ходили вокруг костра, княжич успел увидеть лицо своей соседки и был поражен ее красотой. Да и другие девушки, лица которых на мгновение высвечивались пламенем, вызывали удивление. – Откуда же взялись такие красавицы? – думал про себя княжич. – Неужели прятались по своим теремам?

Песня тянулась еще долго, а пляска вокруг костра становилась утомительной.

Княжич вспотел и почувствовал сухость во рту. Жар костра, не замечаемый ранее, стал невыносим. Но вот плясавшие резко остановились.

– А теперь, молодцы и девицы! – прокричал кто-то звонким и чистым голосом. – Отдыхайте! И примите влагу, росу Купалову!

Незнакомая девушка, сидевшая рядом, передала княжичу большую серебряную чашу. – Пей, княжич, – ласково сказала она, – это – Купалово питье!

Княжеский сын поднес чашу ко рту и отхлебнул из нее. Ему понравилась горьковатая прохладная жидкость. Отпив несколько глотков, он почувствовал, как свежо и легко стало у него в груди, как исчезла жажда, а за спиной как будто выросли крылья.

– А теперь я, – промолвила Улада и, в свою очередь, сделав несколько глотков, передала чашу дальше по кругу.

– Все отведали Купалова зелья? – крикнул все тот же молодец.

– Все! – закричали в ответ парни и девушки.

– Тогда давайте, – сказал громко заводила, – очищайтесь от скверны! Будем перепрыгивать через костер! Но так, чтобы не коснуться огня! Начинайте, молодцы! Хватайте девиц за руки и вместе скачите!

И все стали прыгать с разбегу через костер. Молодцы с веселыми криками, а девицы – с визгом.

Княжич встал и потащил за собой Уладу. Они разбежались, перепрыгнули через огонь, но княжич, видимо, слишком далеко пролетел и, выпустив руку Улады, упал прямо на куст. Чьи-то мягкие, горячие руки обхватили его и прижали к себе. – Уладушка, – промолвил он, ощутив на своих губах нежные теплые девичьи губы и теряя голову.

– Я – Рудена, княжич, – прошептала девушка. – Я уже давно по тебе истосковалась, мой любимый…

– Рудена? – пробормотал, приходя в себя, княжич. – Нет! Ты мне не нужна! Я пришел сюда не из-за тебя! – Он вырвался из девичьих объятий, но попал в другие.

– А я – Мила, княжич, – проворковала другая девушка, прижимая к себе вырывавшегося княжеского сына. – Я тоже люблю тебя, славный молодец, без памяти!

Княжич Михаил едва освободился от окружавших его красавиц и вышел, обойдя кусты, на речной луг.

– Улада! Уладушка! – звал он в темноте свою девицу. – Где ты, солнышко мое красное?

– Тут я, свет мой, Михайлушка! – послышался вдруг неподалеку тихий, призывный голос. – Иди же сюда, мой милый друг!

Княжич пошел на звуки дорогого голоса и приблизился прямо к реке.

– Где же ты, ладушка? – вновь позвал он.

– Я здесь! – отозвалась Улада. Теперь звук ее голоса исходил со стороны освещенного горевшими факелами, которые держали в руках молодые парни, песчаного берега Десны.

Княжич побежал туда и, выскочив на песок, обомлел. В отблесках пламени прямо у воды стояли обнаженные девушки! Их было так много, и они были так прекрасны! Свет больших факелов, отражаясь в водах Десны, золотым туманом окутывал прелестниц.

– А вот и я, – сказала, улыбаясь и выходя из воды, нагая Улада. – Ну, что, княжич, любишь ты меня такой? Смотри, сколько вокруг тебя девиц!

– Нет, ладушка, – опустил голову княжич, – не нужны мне эти девицы, но лишь ты одна! Ты, только ты!

– Тогда бросай свой венок и пояс в реку, княжич, и пойдем туда, – девушка взяла его за руку. – Там есть для нас место на бархатном песке!

Лишь когда встало солнце и осветило своими горячими лучами берега Десны, веселая молодежь, утомившись, прекратила свои любовные игры.

Княжич Михаил проводил Уладу до терема княжеского тиуна. Подойдя к воротам, девушка слегка постучала по ним кулачком. На условный стук вышел слуга и впустил молодых внутрь.

– Ну, прощай, Уладушка, – сказал княжич, целуя девушку в губы. – Вечером встретимся!

– Прощай, милый друг! – ответила Улада, прижимаясь к молодцу.

Тиунов холоп стоял, остолбенев от изумления, и лишь тогда оживился, когда княжич вышел со двора. – Вот так дела! – тихонько сказал он, закрывая ворота.

На следующий день сразу же после утренней трапезы, княжич Михаил пошел в отцовскую светлицу.

Князь Роман Михайлович сидел за своим столом в большом черном кресле, разбирая какие-то железные бляшки.

– Так, – говорил он сам себе, – вот эти пластины подойдут для брони, но тяжелы…А вот…как раз то, что надо!

– Батюшка, можно мне войти? – сказал, хлопнув за собой дверью, княжич.

– А, Михалко, – улыбнулся князь Роман, – заходи, сынок! Я сам хотел с тобой сегодня поговорить…о твоей женитьбе!

– Неужели, батюшка? – удивился наследник. – А я сам иду к тебе с этим же!

– Ну, тогда говори, сынок, – кивнул головой озадаченный князь. – Что ты об этом надумал?

– Я не буду долго с этим тянуть, батюшка, – ответствовал Михаил, – и сразу все скажу. Я тут полюбил одну девицу…Уладу! Ну, мы и сошлись с ней в Купалову ночь на Десне! И так крепко полюбили друг друга, как только могут любить дорогие супруги! Потому я прошу твоего согласия, батюшка, на мою свадьбу с этой Уладушкой! Заранее говорю, что я очень ее люблю и никогда никого не смогу так полюбить! И на этом стою твердо! Будь мягок сердцем, батюшка, пожалей нас, дай свое согласие на эту женитьбу!

Князь Роман долго молчал, то краснея лицом, то бледнея. Наконец, он успокоился и тихо сказал: – Не бывает, сынок, так, чтобы княжич женился на простолюдинке! Что ты умыкнул у реки девицу – не беда…Это древний дедовский обычай! Если эта девица тебе приглянулась, то и живи с ней, как с любовницей, хоть всю жизнь! Но о венчанье и не думай! Кто она? Рабыня! Это же подарок грозного воеводы Бурундая! Неужели забыл?

– Нет, батюшка, – покачал головой княжич. – Этот татарский воевода тогда сказал, что у девиц нет ни народа, ни племени, ни богатства, ни бедности, и что сам татарский царь может жениться даже на рабыне, если ее полюбит! Лишь бы была на то его воля!

– Ишь ты, царем себя возомнил! – рассердился Роман Михайлович. – Но этот царь – татарин! Хочешь жить по-татарски? Или ты не русский?

– А что, по-татарски? – возразил княжич. – Татары – это славный и достойный народ! Вот и нас покорили! Нам надо учиться их порядкам! Пусть у них не все ладно с верой, но в женитьбе они совершенно правы: если тебе по душе девица – веди ее под венец! А зачем мне такая жена, если на нее не поднимается мужской корень?

– Ах ты, бессовестный! – вскричал, выходя из себя, князь Роман. – Ты хочешь нас опозорить? Забыл, что мы – князья!?

– Об этом помню, батюшка! – смело сказал княжич. – Если мы князья, а не безвольные рабы, то тогда вправе сами выбирать себе супругу! Зачем мне иначе княжеский венец?

– Что? – вздрогнул брянский князь. – Ты думаешь, что говоришь, сынок? Зачем нам княжеский венец? Вот тебе мое последнее слово: забудь о своей Уладе как венчанной жене! Этой женитьбы не будет, как не крути! А теперь, сынок, – добавил он, смягчившись, – подумай над моими словами и положись во всем на своих родителей. Будем искать тебе невесту самых видных князей! Я сам все сделаю уже в этом году! Понял? – Княжич молчал. – А теперь, готовься-ка лучше к походу! Скоро опять пойдем на Литву с князем Василько Романычем. Вот и повыветрится тогда вся твоя дурь, понял?

– Что ж, батюшка, – покачал головой княжич Михаил, – я все понял. Однако я не буду женихом какой-нибудь княжны-коровищи! Это я тебе обещаю! Прошу тебя в последний раз! Прошу от всей души, тяжело страдая от сердечной боли: разреши мне, батюшка, жениться на моей Уладе!

– Нет! – крикнул рассерженный князь и ударил кулаком по столу. – Хватит об этом! Я не дам тебе на это благословения! Ступай!

Княжич опустил голову и медленно пошел к выходу. Приблизившись к двери, он обернулся и пристально посмотрел на отца. Роман Михайлович почувствовал, как что-то в его груди оборвалось. Стало душно и тоскливо. Хлопнула дверь, и строптивый княжич скрылся в темном простенке.

На другой день наследник князя Романа куда-то запропастился. Хватились его только в полдень, когда князь созывал всех своих бояр на совет.

– Батюшка Романушка, – вбежала в светлицу княгиня, – пропал наш Михайлушка! Я заподозрила неладное, когда он не вышел к утренней трапезе…Ты тогда сказал, что пусть-де подуется, но поумнеет! Что случилось, Роман?

Князь вкратце рассказал жене о своем разговоре с сыном.

Выслушав супруга, княгиня послала за Уладой. Но и ее нигде не нашли.

Тут уж князь и княгиня разволновались не на шутку!

– Эй, Ермила! – крикнул Роман Михайлович. – Беги скорей за отцом Игнатием! Будем держать с ним совет!

Отец Игнатий явился вместе с отцом Серапионом, и они, усевшись на скамью напротив княжеского стола, выслушали подробный рассказ князя о его разговоре с княжичем Михаилом и об исчезновении последнего. Княгиня стояла около мужа и вытирала большим цветастым платком слезы с лица.

– Шла бы ты, матушка, к себе, – промолвил, закончив свою речь, Роман Михайлович. – Мы сами тут во всем разберемся и найдем нашего сына…

– Ладно, Романушка, – кивнула головой княгиня и тихонько удалилась.

– Так, княже, – сказал отец Игнатий, – повествование твое не радостное! Твой наследник стал горд и непослушен! Видно плохо его учили!

– Княжич подходил ко мне вчера, – промолвил вдруг отец Серапион, – и спрашивал, а не могу ли я его обвенчать с какой-то девицей…из простолюдинок. Ну, а я ему сказал, что это дело так не делается. Молодых надо венчать в церкви при стечении народа и что на это обязательно нужно согласие батюшки и матушки жениха. Какая может быть женитьба без родительского благословения? Но княжич меня озадачил, сказав: – Но если мой батюшка не согласен, значит, мне так и жить без венчания, в срамоте и распутстве? – На это я возразил: – А ты сходи к отцу Игнатию и поговори с ним об этом! Он очень учен в таких трудных делах! Я думаю, что отец Игнатий найдет выход из этого непростого положения! – Но княжич со мной не согласился и сказал, что отец Игнатий во всем согласен с его батюшкой, князем, и не поддержит строптивого сына. Потом княжич спросил, хорошо ли я знаю нынешнего черниговского владыку. Может, он разрешит эту свадьбу? Ну, я ему разъяснил, что епископ Захария, сменивший пять лет тому назад почившего отца Порфирия, вряд ли будет согласен с желанием непокорного княжеского сына! Тогда княжич снова спросил, а если ему разрешит жениться сам великий князь Андрей Всеволодыч? Ну, тут я уж совсем возмутился! Разве можно перечить воле своего батюшки?! Да еще обращаться к его старшему князю?! Я строго осудил слова княжича и потребовал от него нужного покаяния! Однако он лишь рассмеялся над моими словами и ушел!

Священник замолчал и опустил голову. В светлице долго стояла тишина.

– Ладно. Понадеемся, что Михаил не поехал к моему недругу, – промолвил, наконец, бледный от гнева Роман Михайлович. – Пошлем людей в окрест и разыщем этого строптивца!

– Не огорчайся, княже, – тихо сказал отец Игнатий. – Что поделаешь: молодо-зелено! Чего у них, молодых, только не бывает в голове!

Прошел день, другой, а за ними и неделя. В начале июля в Брянск прискакали посланники волынского князя Василия Романовича. Брянский князь сразу же принял их в своей большой светлице. После обмена приветствиями, он усадил двух рослых широкоплечих дружинников на одну скамью со своими боярами и сразу же спросил: – Вы ехали через Чернигов?

– Да, княже, – ответил старший посланник, – мы были в Чернигове. Повидали великого князя Андрея. Он прислал тебе привет…

– А больше он мне ничего не передавал? – перебил посланника Роман Михайлович. – Вы там не видели моего сына Михаила?

– Нет, княже, мы не видели там твоего сына, и князь Андрей нам больше ничего не передавал, – ответил второй посланник. – Мы приехали к тебе,…как бы это спокойно сказать, со скорбной и горькой вестью, пришедшей из далекой Венгрии. Умер твой брат, великий бан Словении, дюк и император Болгарии, король Мазовии, Ростислав Михалыч!

– Братец Ростислав! – вздрогнул князь Роман и опустил голову. Перед его глазами встало красивое лицо молодого княжича Ростислава, гордо сидящего на вороном коне. – Мои бояре и гости-посланники! – сказал он хриплым, не своим голосом. – Идите пока в трапезную и подождите меня там!

Когда княжеская светлица опустела, Роман Михайлович положил голову на ладони и горько, безутешно заплакал. Он долго сидел, глядя перед собой мутными глазами, скорбя и страдая.

– Вот и ушел ты от нас, брат Ростислав, гордость нашего рода, в недалекий мир…И ты, сынок, тоже от меня уходишь! – громко сказал он самому себе и встал. – Что ж, видно так угодно Господу!

В это время в дверь робко постучал княжеский слуга.

– Войди, Ерко, – сказал, успокоившись, князь Роман и вновь уселся в свое кресло. – Что там еще приключилось?

– Тут, княже, – быстро ответил юноша, – я узнал о твоем сыне, княжиче Михаиле!

– Ну, так говори же! – встрепенулся Роман Михайлович.

– Это узнал мой брат от красной девицы, подружки той Улады…, – начал сбивчиво бормотать растерянный княжеской резкостью Ерко.

– Где же он? Говори! – вскричал в нетерпении князь.

– В лесной сторожке, княже…Со своей любовницей!

– Ну, что ж, – вздохнул с облегчением князь, – пусть тогда побалует! А там посмотрим…Да позови-ка, Ерко, побыстрей отца Игнатия.

 

ГЛАВА 20

ГИБЕЛЬ ВЕЛИКОГО ОБЪЕДИНИТЕЛЯ

Декабрь 1263 года был особенно суровым. Несмотря на обильные снега, мороз не ослабевал, а с сильными ветрами только крепчал.

– И зачем великий князь собирает нас в такой холод? – возмущался племянник Миндовга Литовского князь Тевтилла, кутаясь в толстую медвежью шубу. – Неужели что-то случилось? Может, опять война? Как ты думаешь, брат?

– Не знаю, что заставило нашего дядюшку собрать общий съезд, – ответил князь Эдивид, покачиваясь в седле рядом с братом. – Видно опять крестоносные рыцари угрожают землям нашей Литвы? Если эти немцы вздумают на нас напасть в эту суровую зиму, не миновать беды! Мы совсем не готовы к отражению лютого врага!

– Ну, уж не думаю, что немцы пойдут на нас в такой холод! – буркнул князь Тевтилла. – Вот уже год, как мы замирили этих злодеев! Тот наш поход был славным и успешным. Это хорошо, что князь Миндовгас заключил союз с русским князем Александром против крестоносцев! Как ты знаешь, я сам ходил в том году на немецкий город Юрьев с сыном князя Александра Дмитрием Новгородским. Там были и другие родственники князя Александра Суздальского: его брат Ярослав Тверской, зять Константин Ростиславич и лучшие суздальские воеводы. Мы показали немцам, где раки зимуют! Мы быстро, почти без осады, взяли Юрьев. Немцы нас не ожидали и не успели подготовиться. Благодаря этому, мы захватили богатую добычу! А когда рыцари опомнились и попытались отразить наш набег, мы разгромили их в двух жестоких битвах и заставили показать свои спины! Я не думаю, что немцы могут после такого разгрома начать новую войну! Да еще зимой! Нет, не для того нас созвал князь Миндовгас!

– А может нам грозит войной князь Даниил? Или его братец князь Василько Волынский? – задумчиво промолвил Эдивид. – Они не слабее тех немцев и не раз уже громили наши земли! А в прошлом году князь Василько наголову разбил войска князя Миндовгаса! И его родственник, брянский князь Роман, тоже доставил немало хлопот нашим воинам! Оба этих русских князя – Василько и Роман – сущее бедствие для несчастной Литвы!

– Если бы не крестоносцы, – пробормотал Тевтилла, – мы смогли бы достойно встретить и тех князей, и сыновей Даниила Галицкого!

– Ладно, хоть успокоили сына Даниила Шварна, – усмехнулся Эдивид. – Вовремя Войшелкас выдал за него свою сестрицу! Хитер этот сын Миндовгаса, хоть и ушел в монастырь, чтобы замолить свои грехи! Такой стал святоша! Зато вот примирил Миндовгаса хоть с одним сыном короля Даниила!

– Однако зря наш дядюшка поссорился с этим Даниилом! – пробормотал Тевтилла. – Разве он не знал о его силе? А ведь Даниил – наш родич, а не Миндовгаса! Разве не наша сестрица – супруга короля Даниила? Помнишь, как мы спасались у этого русского короля от гнева Миндовгаса? Ведь Даниил был нашей защитой, и мы гостили у него не один день: пребывали при дворе галицкого короля в почете и славе!

– Князь Миндовгас поссорил нас с Даниилом Галицким! – укоризненно покачал головой Эдивид. – Зря ты, брат, пошел тогда на его сына, князя Романа! Зачем ты взял его в плен?

– А куда было деваться? – развел руками Тевтилла. – Тогда ко мне пришел сын Миндовгаса Войшелкас и потребовал, чтобы я вместе с ним напал на Романа Данилыча. Мы тогда были в дружбе с дядюшкой. Ведь помирились! Как же было не подчиниться?

– Ну, вот, а князь Роман Данилыч уже три года сидит, как пленник, в темнице Миндовгаса! – бросил Эдивид. – Поговаривают, что Миндовгас держит его в холоде и голоде! Они так доведут до смерти несчастного князя! А это обещает вечную вражду с королем Даниилом!

– Разве ты не знаешь, что князь Роман, сын Даниила, был взят в плен в отместку за татарский набег на наши земли! – возразил Тевтилла. – Там с татарами шли и русские! Князь Миндовгас узнал, что родственник Даниила, брянский князь Роман, многократно ходил с татарами в походы на наши земли! А уже потом на нас напал Василько Волынский и опять с тем брянским князем!

– Ну, Василько начал войну уже после того как ты захватил в плен Романа Данилыча, его племянника! Это тоже была месть! – молвил осуждающе Эдивид. – Вот получается, как ты отплатил Даниилу за гостеприимство! Как теперь там живет наша сестра, супруга короля Даниила? Любит ли ее этот старик? А может, она пребывает из-за нас, ее братьев, в печали и немилости?

– Князь Тевтилла! – раздался вдруг резкий громкий окрик. Перед братьями-князьями показался выскочивший из густого снегопада рослый конный воин. – Мы подходим к Кернову! Вон, уже видны крепостные башни!

– Ну, и ладно! – улыбнулся Тевтилла. – Слава богам: мы приехали!

– Вот мы и скоротали свой путь за уместным разговором, – кивнул головой Эдивид. – Пора бы погреться: нынче такой холод!

Великий князь Миндовг хорошо подготовился к встрече знатных литовцев.

Гостей ожидали отменно прогретые большие бревенчатые избы: не одну охапку дров сожгли в этот день слуги великого князя.

Совещание литовской знати прошло в большом трапезном зале великокняжеского терема. Сначала литовские князья и их приближенные, заняв свои места на скамьях, располагавшихся по обеим сторонам длинного стола, уставленного всяческой снедью и винами, отобедали вместе с великим князем Миндовгом, сидевшим во главе стола в большом, обитом черным бархатом, кресле. А после того, как слуги унесли пустые тарелки, блюда и кувшины, князь Миндовг, отпив из большой серебряной чаши, как это делали русские князья, несколько глотков вина, передал братину по кругу.

– А теперь, лучшие люди Литвы, – громко сказал он, озирая собрание, – поговорим о деле, из-за которого я вас собрал. Я выбрал не самое удобное время, мои верные родственники и друзья, но ничего другого нам не осталось! Наши дела сейчас идут не совсем так, как хотелось бы! До нас дошло одно очень тяжелое известие – двадцать дней тому назад скончался русский князь Александр Ярославич! Вот вы думаете, а кто нам этот русский князь? Однако я знаю истину! Я с такими трудами добился союза с этим именитым русским! Мы – враги татар, а русские – их данники! И, тем не менее, у нас была дружба с Александром Суздальским! Мы вместе с его людьми ходили в походы на крестоносцев все последние годы…И вот этот русский князь мертв…Их Бог ему не помог! И умер еще не стариком…Видите, что такое христианство! Их Бог не защитил русскую землю от татар, не дал их князю долгой и спокойной жизни! А мы потеряли такового сильного союзника! Что же теперь делать? С одной стороны лезут немцы, с другой – озлобленный король Даниил, с третьей – татары…А если мы не сумеем сохранить дружбу с наследниками князя Александра, то на нас полезут враги с четвертой стороны! Я также хочу сообщить вам, мои знатные гости, еще одну печальную новость: в моей темнице умер князь Роман, сын короля Даниила! Теперь нет надежды на мир с этим русским властелином! Хоть этот страшный король старый и слепой, но войны с ним всегда тяжелы! Не сам король, так его братец, князь Василько Волынский с полками всей галицкой и холмской земли будут не один раз угрожать священной литовской земле! Они умеют воевать! Вы все помните сражение с князем Василько в прошлом году у нашего города Небла? Как вы знаете, я тогда послал на русских два больших отряда, чтобы покарать их за совместный с татарами набег. И тот поход наших воинов был весьма опустошительным! Вот если бы не оплошность наших военачальников – мир их праху – русские получили бы жестокий урок! Но, как я сказал, у наших воинов не все получилось…Там, у Небла, полки князя Василька догнали один наш отряд, который, отягощенный добычей, медленно шел к своему городу. Когда наши воины увидели неприятеля, они остановились у озера и, не желая отдавать врагам пленников и добычу, сели, как у нас принято, в три ряда за щитами, надеясь отбиться. Это была жестокая ошибка! Если у вас есть силы – сражайтесь! А если нет сил – отходите! Ведь под носом был свой город с крепостью! Чего бы там не отсидеться? Вот пошел бы князь Василько на наш город с осадой и поломал бы свои волчьи зубы о дубовые стены…Но нет, сели за щиты! Тогда Василько начал рукопашное сражение и безжалостно перебил весь наш отряд! Лишь немногие утонули в озере. И вот остались одни трупы, к всеобщему позору, раздетые, без доспехов и оружия! Русские захватили все! Также оплошал и другой отряд. И хоть наши воины отчаянно сражались, русские их победили. На этот раз праздновал победу злокозненный князь Роман Брянский! Там случилась еще одна большая оплошность. Нельзя было разделять войско, следовало идти всем вместе! Русские нас легко разбили поодиночке! Мне особенно досадно за второй, самый сильный отряд! Хоть тот Роман Брянский и не был так жесток, как князь Василько, но он, увы нам, умел сражаться! Как я потом узнал, у того Романа Брянского было едва ли не в два раза меньше воинов, чем у нас! И те русские сражались намного отчаяннее, чем волынцы! Наши уцелевшие воины потом говорили, что их было просто невозможно удержать! Ох, и крепко мне досадил этот брянский князь! Я слышал и раньше, что он едва ли не каждый год совершает набеги на наши земли то с татарами, то с королем Даниилом, то с Васильком Волынским! И в этом году он побывал в наших пределах! Пусть в этот раз брянские воины не разрушили наших городов, но, тем не менее, они разграбили наши волости! И воинов моих изрядно потрепали…Они положили почти два полка моего воеводы Антанаса под Новогродком! А это, словно наказание богов, мои самые лучшие воины! Увы, нам! Кто такой этот Роман? Мы раньше ничего о нем не знали! Десять дней тому назад ко мне приехал один человек, бежавший из брянских земель. Он был пленником этого злобного князя Романа! Вот я подумал и решил, что вам нужно его выслушать. Ну-ка, сумел, да еще зимой, сбежать из вражеского плена! Как вы, не хотите увидеть этого смельчака?

– Хотим! Пусть нам все расскажет! – закричали сидевшие за столом вельможи.

– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши князь Миндовг. – Введите Болеслава!

В трапезную вошел высокий широкоплечий мужик с большой окладистой бородой. Если бы не короткий литовский кафтан и узкие с вытянутыми носками сапоги, его можно было бы принять за русского. Болеслав подошел к столу и, остановившись прямо напротив великокняжеского кресла между скамьями литовской знати, низко всем поклонился.

– Говори, Болеслав! – потребовал князь Миндовг.

– Великий князь! – склонил голову пришедший. – Я все подробно рассказал тебе и твоим людям о брянском князе. Пусть князья спрашивают, что они хотят знать, а я отвечу.

– Спросите же, друзья мои, этого молодца, не скрывайте своего любопытства, – молвил князь Миндовг, – чтобы не упустить никакой мелочи!

– Кто ты такой и как попал в плен? – громко спросил жмудский князь Тренята. – Что ты делал у брянского князя?

– Я был вольным человеком, княже, и жил в Волковыйске, – кивнул головой бывший пленник, – занимаясь ремеслом. Да вот, четыре года тому назад я отлучился по своим делам и попал под набег брянских воинов. Ну, те отвезли меня в свой Брянск. Я там был конюшим холопом у самого князя Романа. Не могу сказать, что мне плохо жилось, я не знал голода, но мной овладела тоска по родной земле и своему городу. И я решил бежать. Однако в теплое время побег был невозможен, и пришлось уходить зимой…Я прихватил двух княжеских коней…Люди князя Романа стали мне доверять и почти не следили за мной. Вот я как-то вечером и сбежал.

– И не побоялся темноты? – воскликнул в изумлении воевода Антанас. – Это же лесная земля! А вдруг бы напали волки или разбойники?

– Меня хранили боги, славный воин, – ответил Болеслав, – и знание дороги…Я не зря пробыл в русском плену! Я все узнал: как и куда ведут дороги, в какую страну. Хоть сам я и литовец, но по-русски говорю давно. Ведь Волковыйск – русский город, пребывающий в составе Литвы. А в Брянске я научился говорить еще лучше! Когда я встречался с русскими по дороге, я им говорил, что еду в Литву по приказу князя Романа Михалыча, чтобы говорить с великим литовским князем. Поэтому мне никто не препятствовал, а где и помогали. Так я за два дня добрался до Кернова. Лишь пересаживался в пути с одной лошади на другую.

– А далеко ли до Брянска? – вопросил князь Эдивид. – Если ты доехал до нас за два дня, то, я думаю, Брянск – недалеко от нас?

– Да, это так, – кивнул головой бывший брянский конюх. – Но большое войско так быстро не проведешь…Зимой довольно холодно. А когда тепло, там мешают болота, озера, реки и всякая грязь…Тогда еще хуже! Но я все-таки считаю, что за три дня можно добраться до этого города!

– А Брянск – большой город? – подал голос князь Тевтилла. – И что нам даст поход на брянского князя? Будет ли добыча? Или какой-нибудь доход? Окупится ли эта возможная затея?

– Я уверен, что окупится, знатный господин, – махнул рукой Болеслав. – В казне у князя Романа хранятся несметные богатства! Там столько бочек только одного серебра! Да разных мехов не одна сотня сороков! Брянский князь богаче всех русских князей! Ведь татары не разорили его земель. Побоялись глухих лесов и болот.

– Ну, уж мы-то не побоимся! – усмехнулся великий князь Миндовг.

– А что ты можешь сказать о самом князе Романе? – спросил доселе молчавший и мрачный нальшанский князь Довмонт. – Как он выглядит?

– Ну, все русские князья внешне очень похожи друг на друга, – покачал головой Болеслав, – но они на голову выше своих самых рослых слуг.

– Мы видели этого князя Романа, – перебил его воевода Антанас. – Даже сидели с ним вместе за столом, когда мирились с королем Даниилом. Ты нам лучше скажи, каков этот князь в мирной жизни, какая у него семья, умеет ли он править своей землей?

– А в жизни, – задумчиво сказал Болеслав, – этот князь очень умен! Его порядки – строгие, но справедливые. Народ всего княжества его очень любит и почитает. По праздникам он ходит в церковь. Очень уважает попов! Брянские попы очень часто заседают на его советах. А один поп, по имени Игнатий, очень умный человек, настоящий ученый – княжеский советник. Он такой же умный среди попов, как князь Роман Брянский среди русских князей! Брянский князь, к тому же, очень строг. Он жестоко наказывает преступников, но смерти их не предает. Правда, злодеи надолго попадают в княжескую темницу. А князь не желает их даром кормить, требуя, чтобы они сами зарабатывали себе на пропитание. Вот княжеские слуги и обеспечивают их работой…Чем больше преступление, тем дольше срок княжеских работ! А убежать из темницы невозможно: там опытная охрана – побежишь, получишь стрелу в спину или копье – тут не шути! Простолюдины уважают его за эту строгость! Все знают, что князь просто так не покарает! Неважно, боярин ты или слуга, всякий будет наказан! В прошлом году этот князь Роман жестоко покарал даже своего родного сына, прямого наследника, княжича Михаила! Тот княжич не подчинился воле своего родителя и связался с любовницей-простолюдинкой из пленных литовок! И отказался от отцовского совета жениться на благородной княжне! Вот и живет до сих пор в грехе с той девицей в мужицкой избе, как последний смерд! Князь же Роман терпеливо дожидался, когда его наследник натешится, а потом у него строго спросил: готов ли он исполнить отцовскую волю? Но строптивец не только не раскаялся в своем проступке, но даже потребовал венчания с любовницей! Князь Роман его строго осудил…

– Как, неужели казнил?! – выкрикнул кто-то в изумлении.

– Ну, не казнил, – промолвил Болеслав, – но жестоко наказал! Дал ему один год на раздумье и пока отрешил от наследства. Но если не раздумает и не согласится на отцовское сватовство за благородную девицу, тогда вовсе будет лишен права на княжеский стол! Видимо, так и будет! Этот князь суров и непреклонен!

– Да, этот брянский князь не прост! – пробормотал воевода Антанас. – Такой враг очень опасен! Он не только смел, горяч и жесток в сражении, но суров в мирной жизни! С таким нужно либо дружить, либо смертельно враждовать!

– Это так! – привстал в своем кресле великий князь Миндовг. – Пора нам покончить с этим опасным врагом! Как вы думаете, друзья мои?

– Надо покончить, великий князь! – промолвил с мрачной улыбкой князь Довмонт и пристально посмотрел на Миндовга. Тот отвел глаза в сторону и деланно улыбнулся. – Что ж, тогда будем готовиться к походу! – сказал он, вставая. – Я хотел бы, чтобы мы выступили со всем нашим воинством в эту зиму!

– Правильно, великий князь! – поддержал его князь Тевтилла. – Но только в конце зимы. Сейчас слишком холодно, и наши люди непривычны сражаться в такую погоду!

– Послушай, Болеслав, а если мы пойдем на Брянск в январе? – вопросил князь Миндовг, устремив взгляд на бывшего русского пленника. – Будет ли это удобно для успешного похода?

– Однако же, великий князь, – молвил Болеслав, – а не лучше бы пойти на русских где-нибудь к их Новому году? Как я слышал, князь Роман готовится к свадьбе своей дочери. Правда, я не знаю, кто ее жених. Говорили, что он, якобы, сын князя Василька Волынского…Свадьба будет в первый месяц весны, по-русски, март. Они ведут начало каждого года с марта…И свадьбы русских князей очень долго играются! Дня по три, а то и больше! Так что нам лучше всего пойти на них в конце месяца, называемого у нас лютым, или, по-русски, февралем.

– Что ж, Болеслав, твой совет очень полезен! – обрадовался Миндовг. – Как, друзья мои, вы согласны со словами, умудренными жизнью?

– Да, великий князь, согласны! – хором прокричали собравшиеся.

Два дня пробыли знатные литовские люди в городе великого князя. Договорились обо всем: и о числе своих войск, и о месте сбора, и о порядке следования. А затем все разъехались по своим уделам и землям.

В конце февраля великий князь Миндовг собрал поутру все свои войска и произвел общий смотр.

– Посылаю всю свою силу за Днепр, на Романа Брянского! – провозгласил он торжественно со ступенек своего терема. – И назначаю полководцем моего славного воеводу Антанаса! Готовы ли вы ему повиноваться?

– Готовы! – дружно выкрикнули литовские князья.

– А где же жмудский князь Тренятас? – вопросил вдруг князь Миндовг, осмотрев выстроившиеся перед ним полки. – Почему нет ни его самого, ни его войска?

– А этот князь, – ответствовал стоявший во главе третьего полка нальшанский князь Довмонт, – соединится с твоим воинством по дороге. Он велел мне передать, что ему так удобнее сберечь силы и припасы.

– Ну, что ж, тогда хорошо! – кивнул головой великий князь Миндовг. – Вперед же, мои воины! Да пошлют нам боги победу, а брянскому князю Роману – разгром и позорный плен!

– Воины! – привстал в седле воевода Антанас. – Наступил священный час: наше славное воинство готово покарать лютого и беспощадного врага! Так не опозорим наших славных знамен! Вперед, в поход, отважные воины!

Ночью князю Миндовгу не спалось. Рядом тихонько сопела его новая, нежная и покорная жена.

Великий литовский князь почему-то вспомнил всю свою прошлую жизнь. Кто он был, и кем теперь стал? Его родители вышли из небогатых, пусть и знатных, литовцев. Что было за душой у его отца? Лишь частица поросшей лесами Аукштайтии. Князек Миндовг, унаследовав клочок земли, превратил его в целое государство. Объединив под своим началом все литовские земли, он вскоре потеснил и русских, включив в состав Литвы целый ряд западных русских городов.

Чего ему только не пришлось пережить, на какие только хитрости он не шел для достижения своих целей! Как нелегко далось ему объединение Литвы!

С ним ожесточенно боролись не только иноземцы, но и свои собственные князья.

В 1244 году Миндовг начал войну с крестоносным Орденом, стремясь остановить немецких завоевателей в их натиске на восток. Но хитроумные немцы вступили в сговор с литовской знатью и нанесли ему поражение. Тогда Миндовг, сделав вид, что раскаялся в своей вражде с немцами, объявил им, что принимает католическую веру. В 1251 году он крестился по римскому обряду и вскоре получил от римского папы королевский титул. Затем, добившись от немцев прекращения военных действий, Миндовг помирился с Даниилом Галицким, выдав свою дочь за его сына Шварна, и установил дружеские связи с великим суздальским князем Александром Ярославовичем.

Набравшись сил, великий литовский князь вновь бросил вызов крестоносному воинству. В 1260 году литовское войско под его предводительством наголову разгромило объединенные силы Ливонского и Тевтонского Орденов, а также их союзников при озере Дурбе. Теперь уже князь Миндовг не нуждался в поддержке римского папы. И он отрекся от католичества, вернувшись в лоно своего многобожия.

В 1262 году умерла любимая жена Миндовга, женщина необычайной красоты, ума, доброты и кротости. Безутешный великий князь послал к младшей сестре покойной, жене нальшанского князя Довмонта, своего человека, прося ее приехать, чтобы поплакаться над умершей. Когда же та к нему приехала, Миндовг сказал, что покойная сестра завещала ей выйти замуж за него, чтобы «другая супруга не мучила ее детей». Жена князя Довмонта не долго спорила и, наконец, согласилась.

И вот теперь она лежала рядом со своим новым мужем и спокойно спала.

– Все же Довмонтас не простил меня, – думал князь Миндовг, вспоминая мрачное лицо и злой взгляд нальшанского князя. – Как же он будет воевать с брянским князем? Не станет ли изменником? Однако в это не верится…Он не настолько глуп…Впрочем, никуда он не денется, – пришла ему в голову утешительная мысль. – Рано или поздно найдет себе другую жену и смирится со своей долей!

Великий князь Литовский зевнул, повернулся на другой бок и вскоре громко захрапел. Этот сон оказался для него последним. Длинная серая тень неожиданно склонилась над спящим и с силой обрушила на него огромный боевой топор.

С визгом и пронзительным криком подскочила на кровати новая жена Миндовга, облитая горячей кровью.

– Тихо, женушка, не верещи! – громко сказал князь Довмонт, отбросив в сторону орудие смерти. – Жизнь ему уже не вернешь! Собирай-ка лучше свои пожитки и готовься к отъезду домой! Мне здесь больше ничего не нужно. Только ты одна!

– Ах ты, убийца, жестокий разбойник! – вскричала напуганная, разъярившаяся женщина. – Зачем ты, злодей, убил моего любимого супруга? Разве можно сравнить тебя с Миндовгасом!? Я пошла за него по доброй воле и влюбилась в него всем сердцем! Ты слышишь, жестокий убийца?!

– Что? – пробормотал в изумлении князь Довмонт. – Это такие слова за мою горячую любовь?! Я из-за тебя влез по самые уши в бесстыдную ложь! Я обманул воеводу Антанаса, убедив его, что мне была предсказана волхвами гибель, если я пойду на Романа Брянского! И вот я вернулся! А ты?!

– Значит, ты еще и лжец, презренный Довмонтас! – усмехнулась все еще не пришедшая в себя великокняжеская супруга. – Запомни же, разбойник, теперь я не буду твоей супругой!

– Ах ты, сука! – заскрежетал зубами разгневанный нальшанский князь. – Ты еще смеяться!? – И он вновь поднял свой тяжелый топор.

– Что, подлый Довмонтас? – смело сказала молодая литовка. – Неужели ты думаешь, что я упаду перед тобой на колени? Или буду умолять тебя, разбойника, о жизни с тобой?! Да лучше смерть, чем…

Тут она рухнула наземь, обливаясь кровью. Отрубленная женская голова с глухим стуком ударилась о пол и покатилась, мигая глазами и беззвучно ворочая языком, как будто пытаясь произнести слова проклятия.

– А вот и я! – сказал вдруг вошедший со свечой в руке жмудский князь Тренята. – Все, мой душевный друг Довмонтас, мои люди покончили с его щенками – Руклюсом и Репинусом! Так что больше нет ни Миндовгаса, ни его сыновей! – он осекся, оглядев окровавленную спальню. – А ты, как я вижу, уж очень перестарался!

– Ну, что ж, – улыбнулся князь Довмонт, – значит, так было угодно нашим богам: свершилась справедливая месть! Слава Тренятасу, новому великому князю могучей Литвы!

 

ГЛАВА 21

НА ПИРУ СМЕРТЕЛЬНОЙ БИТВЫ

В новогодний день, 1 марта 1264 года, в Брянске игралась свадьба любимой и последней дочери князя Романа – Ольги.

Застолье проходило в том же тереме и в той же трапезной, где и свадьба старшей княжеской дочери почти три года тому назад.

Князь Роман с княгиней Анной возглавляли, как и прошлый раз, стол, только по левую руку брянской княгини сидел князь Василий Романович Волынский, отец жениха, рядом с молодым смоленским князем Александром Глебовичем, зятем князя Романа, а вдоль скамьи расположились бояре и старшие дружинники волынского и смоленского князей. Напротив них, на другой скамье, сразу же за молодыми, сидели княжичи Олег и Михаил, а далее – купец Лепко с сыном и лучшие брянские люди.

Князь Роман особо распорядился посадить младшего сына Олега поближе к себе, на более почетное место, чтобы подчеркнуть опальное положение княжича Михаила.

Великий смоленский князь Глеб Ростиславович, приглашенный на торжество, приехать не смог. – У батюшки нынче хлопоты, княже, – сказал по этому поводу Роману Михайловичу зять. – У Днепра обнаружено большое литовское войско…Кто знает, а может злобный князь Миндовг готовится к вторжению в наши пределы? Вот батюшка и остался, чтобы достойно, по-княжески, встретить врагов!

Не приехал на свадьбу и смоленский купец Илья Всемилович. Вместо него с богатыми дарами для молодых явился его старший сын Лепко…с женой Лесаной и сыном Стойко. К удивлению семейства смоленских купцов, Лесана Порядковна неожиданно выздоровела и сама напросилась ехать вместе с супругом.

– Моя Лесанушка узнала, – говорил Лепко Ильич огнищанину Ермиле, – что батюшка хочет, чтобы я подольше пожил в Брянске и сам приглядывал за лавкой. И не только за своей, но и за лавкой моего дяди Ласко, батюшкиного свояка. А где бы и обустроился…Надо расширять нашу брянскую торговлю. Уже есть неплохие доходы! Благо, что славный князь Роман Михалыч разрешил нам здесь иметь склады и торговые дома! Ну, вот моя Лесанушка и ожила как-то нежданно-негаданно! Она объявила, что хочет ехать сюда вместе со мной. Она боится, что я засижусь в вашем городе и найду себе здесь зазнобу. Да и нашему сыну уже почти двадцать лет! Я женил его четыре года тому назад. И моя невестка родила мне двух внуков! Так что я уже три года как стал дедом!

– Летит время! – покачал головой Ермила Милешевич. – Ну-ка, уже наши дети стали дедами! А мы совсем одряхлели, пора бы подумать о вечной жизни!

– Не говори так! – замахал руками купец Лепко. – Ты, Ермила Милешич, еще не старик: ты выглядишь как сильный и здоровый муж! А вот мой батюшка так состарился, что не ездит теперь дальше Смоленска…

За свадебным столом было немного женщин. Лишь брянская княгиня и невеста, сидевшая по правую руку от князя Романа рядом со своим женихом – княжичем Владимиром. Последний удивил брянцев своим видом – коротко остриженной головой и совсем небольшой бородкой. Да и одет был княжич в короткий бархатный камзол темно-коричневого цвета, синие длинные штаны, плотно облегавшие его ноги и небольшие серые полусапожки с длинными загнутыми носками. На голове у княжича была одета легкая, отделанная парчой и блиставшая бисером шапочка, совсем не похожая на головные уборы князей.

– Вырядился как поляк, – думал, глядя на жениха, князь Роман, – однако, хорош собой и крепок на вид, не намного старше Оленьки, да и Господь с ним!

Невесте же княжич Владимир понравился не сразу. – Как красная девица! – буркнула она матери после первого знакомства. – Едва пробилась борода, так и ту почти сбрил! Да еще у него какой-то желтый волос, как не у русского! И одет по-чужеземному!

– Так принято в волынской земле, доченька, – ответствовала княгиня Анна. – Ты не смотри так придирчиво на его бороду и одежду. Зато твой жених учтив и обходителен как никто другой! А умища – палата! Мне сказали волынские бояре, что этот княжич не зря носит второе имя – Иоанн! Он – настоящий ученый! Как тот знаменитый пророк! Твоего жениха зовут на Волыни «философом»!

– Фу, матушка, не хватало мне еще в женихи философа! – отмахнулась княжна Ольга. – Мне же по душе наши русские молодцы. Пусть они не ученые люди, зато сильные и надежные!

Однако при первой же встрече с женихом наедине княжна Ольга изменила свое первоначальное мнение.

– Ах, ты, радость моя, сладкая лебедушка! – молвил княжич Владимир, подойдя к невесте. – И откуда тут у вас, в глухих лесах и болотах, появилась такая прелесть? Мое сердце поет, когда я вижу твое дивное лицо! Ты прекрасна, милая девица! Тепло в моей душе, когда я вижу тебя и любуюсь тобой! Буду носить тебя на руках, моя нежная горлица! Буду беречь тебя, как чудесное сокровище! Не испорчу твою красоту, но сделаю тебя еще красивей! Ты будешь мне не только любимая супруга, но сладчайший, сердечный друг!

И зажглось от этих слов сердце девушки, еще не знавшей любви. Зарделось ее лицо, задрожали нежные руки. И стал ей близок княжич, как родной человек, как матушка и даже ближе, чем батюшка…

– Ну, что, доченька, – спросила княгиня Анна свою дочь на второй день свадебного застолья, – как тебе твой молодой супруг? Тебе с ним не было скучно? Не боишься уезжать к нему в далекую Волынь?

– Нет, матушка, не боюсь, – покраснела княжна Ольга. – Мой любимый супруг теперь мне по душе. Ни на кого я не променяю этого молодца! Нежен, ласков, как Божий голубь! Он говорит теплые слова, потому что очень добрый по душе, как никто другой!

Второй свадебный день был не менее весел, чем предыдущий. Князь Роман Брянский, принимая из рук своих верных слуг чашу за чашей, отпивая из них, передавал братины по кругу.

– Слава жениху и невесте! – кричали многочисленные гости. – Многих им лет и обильного потомства!

После хмельных медов и богатых яств князь Роман повелел подать заморского вина.

– А теперь, дорогие гости и мои любимые родственники, – сказал он, – отведайте-ка греческого вина! Я долго хранил этот напиток! Берег для свадьбы моего старшего сына, – он нахмурился и смахнул слезу. – Но ему пока не пригодилось…

В этот момент в трапезную вбежал старший княжеский стражник. Сняв с головы шапку и быстро пройдя вдоль скамьи, на которой сидели знатные гости, он приблизился к князю.

– Что случилось, Верен? – буркнул сердито князь Роман. – Ты помешал мне сказать добрые слова! Неужели что-то особенно важное?

– Да, княже, – кивнул головой седовласый воин. – К тебе прибыл срочный гонец от почепского воеводы. Этот посланец сейчас внизу. Он еле жив! Скакал от самого Почепа и по дороге пересаживался с одного коня на другого…

– Чего он так спешил? – вскинул брови брянский князь.

– На нас идут литовцы, княже! – сказал громче брянский воин, и за столом установилась мертвая тишина. – Их – тьма-тьмущая! Хорошо, что не дремали почепские заставы! Литовцы хотели пройти с хитростью, но это у них не получилось: наши дозоры не зевали! А воевода сразу же послал к тебе гонца, быстро разбудил своего воина, дал ему двух коней и приказал скакать как можно быстрей!

– Хорошо, Верен, – склонил голову на грудь брянский князь. – Ступай ко мне в терем и жди меня там! А вы, мои верные воеводы, если все слышали, поднимайтесь от стола! Будем держать совет!

– И я готов к сражению! И я! – подскочили со своих мест князь Василий Волынский, княжичи Александр Глебович и Владимир Васильевич.

– Нет, дядюшка, – покачал головой, обращаясь к князю Василию, Роман Михайлович. – Ни ты, ни мои зятья туда не пойдут! У нас свадьба! У молодых не будет удачи, если мы испортим им этот торжественный день! Продолжайте наш славный пир, а мы разберемся, что нужно сделать. Я поговорю с нашим посланцем и все подробно узнаю. Не бойтесь: брянские воины – не сопливые дети! Мы не раз громили поганую Литву!

– Грех – нам, бывалым воинам, отсиживаться, как красным девицам! – возразил князь Василий. – Моя сотня всегда готова к сражению! Мы жестоко накажем этих злодеев!

– Ладно, дядюшка, – кивнул головой Роман Брянский. – Если я узнаю, что вражеское войско невелико и это не набег, а настоящий поход, тогда я пришлю за тобой людей, если понадобится твоя помощь. А если вражеские силы будут невелики, то я сам со своими людьми разгоню их! Добро, дядюшка?

– Ну, если так, тогда добро, мой сын Роман, – кивнул головой князь Василий. – Но смотри, сильно не гордись, сразу же посылай за мной, если будет горячо!

Князь Роман со своими боярами быстро покинули трапезную и устремились в княжеский думный терем.

– Говори, – приказал брянский князь почепскому гонцу, усевшись в свое большое кресло, – что ты знаешь и видел! А вы, слушайте, – князь подал знак сидевшим напротив него на двух длинных скамьях боярам, – чтобы ничего не упустить!

– Так вот, князь батюшка, – молвил молодой, раскрасневшийся дружинник, стоявший между князем и боярскими скамьями. – Меня послал славный почепский воевода! На тебя идет несметная сила всей Литвы!

– Какая же несметная, воин? – вопросил князь Роман.

– Я сначала ничего не видел, – сказал нерешительно почепский дружинник, – но застава все заметила. Говорили, что литовцев – тьма-тьмущая!

– А если поразумней? – буркнул князь. – Сколько, по твоему мнению, там литовцев?

– Когда я выехал, княже, – заговорил, успокоившись, посланник, – то скакал не очень быстро: берег лошадей. Я думал, что эти литовцы будут заняты осадой Почепа. Ну, вот, я доехал до рощицы, верст так с десяток от Почепа, и решил заскочить там на холм, у самого леса, чтобы оглядеться, нет ли за мной врагов. Ну, вскочил я на эту горку и как глянул! Поганые литовцы ползли вдалеке, словно серая туча! Я хотел посчитать, но куда там! А они все шли и шли. Я испугался: а не догонят ли меня враги? Кто тогда скажет тебе, княже, об этом походе? Тогда я спустился с холма и вскочил на другую лошадь. И помчал, что есть мочи, сюда, в Брянск. Гнал, как ветер, не останавливаясь ни на миг. И вот, слава Господу, успел. Я думаю, что обогнал поганых литовцев часа на три. Они не знали, что к тебе послан гонец. Но ясно одно: они идут быстро!

– Да, славный воин! – покачал головой князь Роман. – Я понимаю, что князь Миндовг решил расквитаться со мной за все мои набеги! Ну, что ж, так тому и быть! Мы не испугаемся! Если мы громили Литву на их земле, то подавно побьем ее жестоко на своей брянской! А ты не можешь сказать, хоть бы примерно, сколько у этого проклятого Миндовга полков?

– Ох, много, княже, – перекрестился гонец, – думаю, что с полтьмы!

– С полтьмы? – удивился Роман Михайлович. – Неужели такое большое войско?

– Увы, княже, – покачал головой посланец. – Я не раз ходил с тобой и твоим воеводой в походы…И видел издали, что значит татарская тьма. Так вот, я думаю, что литовцев будет побольше татарской полтьмы!

– Ого! – задумался князь Роман. – Это – горячее дело! Эй, Ефим Добрынич! Давай-ка готовь побыстрей наше войско!

– Князь батюшка! – со скамьи поднялся высокий плечистый старик с большой седой бородой. – Я все сделаю, чтобы наше славное войско пошло на битву. Но прошу тебя, княже, поставь сейчас на мое место Добра? Ты знаешь моего сына!

– Что, нелегко тебе, Добрынич? – грустно молвил князь Роман. – Ты так состарился, мой славный воин!

– Да, я уже старик и не могу вести воинов…Я ведь моложе твоего батюшки, царствие ему небесное, всего на восемь лет! Мои годы старческие…Я, без всякого сомнения, пойду на битву, но рядом с тобой, княже. Я хочу быть в этом сражении под твоей рукой! Я еще сумею сразиться и помочь тебе. Но вот я не могу так повести полки, как мой Добр: на это у меня нет силушки!

– Постой, Добрынич, – вздрогнул князь, – так ты…моложе моего батюшки на восемь лет? Значит, ты уже совсем старик! Как же я этого не приметил? – Он окинул взглядом крепкую, но ссутулившуюся фигуру своего воеводы. – Ты никак не выглядешь стариком! Но если ты так советуешь, то пусть будет по-твоему. Я назначаю воеводой твоего сына Добра, а после битвы разберемся. Готовь же воинов, Добр Ефимыч!

– Слушаюсь, княже, – со скамьи встал высокий чернобородый воин, огласив терем громким густым басом. – Я за полчаса соберу войско, и мы сразу же выступим!

– А ты, славный мой Милорад, севский воевода, – сказал Роман Михайлович, – созови-ка своих людей. Сколько их здесь у тебя?

– Да десятков пять, княже, – ответил вставший со скамьи Милорад. – На свадьбу же ехали и не знали, что нам предстоит битва. Если бы мы знали, то дали бы тебе все три сотни.

– Сколько есть, Милорад, – кивнул головой князь Роман, – пусть идут вместе с нами. И подбери себе еще воинов из моих людей. Ты многих знаешь. Чтобы наши стрелы попадали в цель! Твои лучники не один раз останавливали врагов и были отменной опорой всему войску!

– Да будет так, княже, – склонил голову Милорад. – Я тогда подберу сотню-другую воинов для лучной стрельбы. Я думаю, что ни одна стрела не пролетит мимо! Мы покажем этим супостатам, как лезть на славную брянскую землю!

Как и было условлено, княжеское войско выстроилось вдоль Большой Княжей дороги прямо перед купеческими рядами. Шел крупный мокрый снег.

Князь Роман выехал верхом на своем большом сером коне в сопровождении конных княжичей Олега и Михаила, а также старого воеводы Ефима. Они быстро проскакали по большому бревенчатому мосту и спустились на дорогу, где стояли воины.

– Твое войско готово к походу, княже! – к Роману Брянскому подскакал новый воевода Добр. – Ждем твоегот приказа!

– А что мой приказ? – улыбнулся князь и повернулся к стоявшим в длинный ряд воинам. – Вы готовы к сражению, молодцы?

– Готовы, княже! – дружно прокричали княжеские воины.

– Побьем поганых? – громко вопросил князь.

– Побьем, княже! – бодро ответили воины.

– Сколько ты собрал воинов, Добр? – князь повернулся к воеводе.

– Тысячи три, княже, – молвил молодой воевода. – Я думаю, что этого хватит. А если будет мало, то договорись с Ермилой Милешичем. Он соберет, пока есть время, городское ополчение, чтобы было готово на особый случай. Но у нас больше нет времени, чтобы собрать еще воинов.

– Это хорошо, что ты согласовал это дело с Ермилой, – кивнул головой князь. – Мой огнищанин – не пустой человек! Не станет тратить без ненадобности время. Если надо, он соберет нужное число людей и пришлет их на помощь…А теперь, с Господом! Твое слово, отец Игнатий!

Настоятель Покровской церкви слез с походной телеги и благословил стоявшее воинство.

– Не за бренные богатства и татарскую славу, не за других князей и их уделы, но за свою землю вы идете, дети мои! – сказал громко он. – Потому я благословляю вас на великий подвиг! Бейте лютого врага, храните свою русскую землю! Слава брянскому воинству и Господне благословение! Да поразите вы нечестивых язычников! Да сокрушите славу Миндовга! С вами правда, с вами Господь! Вперед, отважные воины!

Он вновь забрался на телегу и, держа перед собой большой серебряный крест-распятие, ждал, когда воины пройдут вперед, чтобы присоединиться к ним в самом хвосте, в обозе.

Княжеское конное войско в полном боевом порядке последовало за своим князем, ехавшим впереди вместе с сыном Олегом, старым воеводой Ефимом и его сыном Добром, новым воеводой. Княжич Михаил немного отстал от князя и шествовал чуть впереди воинства.

– Ну, что, сынок, – улыбнулся князь, повернувшись к раскрасневшемуся от тряской езды и предчувствия битвы княжичу Олегу, – вот мы с тобой уже в третий раз идем в сражение! Как тебе, по душе эти воинские трудности?

– Твоя воля, батюшка, – грустно молвил княжич. – Я повинуюсь только ей. Как говорил отец Игнатий, отцовское слово священно…Что же касается меня, то я не такой славный воин, как мой брат Михаил! Мне больше по душе книги…

– Опять Михаил! – нахмурился князь Роман. – Пусть радуется, что я взял его с собой на эту битву как простого воина! Для него и это почетно! Разве ты забыл, что я примерно наказал этого непослушного сына и назначил ему испытательный срок? Зачем же его теперь защищать?

– Я не теряю надежды, батюшка, что наступит час, и ты откажешься от своих горестных слов и простишь своего сына, – тихо сказал княжич.

– Только если он откажется от той девицы и послушается отцовского совета! – решительно бросил князь Роман. – Хотя, пусть себе путается с той девицей, но жениться должен на княжне!

– Это грех, батюшка, так говорить, – покачал головой княжич Олег. – Честному христианину не пристало двоеженство! Лучше бы обвенчать брата Михаила с той простой девицей! Ну, и что с того, если она не княжна? Сердцу не прикажешь! А может, сам Господь послал ему такую женку в супруги как испытание? Зачем ты сердишься на любовные дела Михаила? Гнев, батюшка, не от Господа, но от лукавого!

– Ты будешь меня учить? – возмутился князь Роман. – Вот какой святоша! Ты прав только в одном: хоть тот презренный Михаил строптив, но он не святоша, а воин! Мы увидим, как он будет сражаться под началом нового воеводы Добра…Ну, а бок о бок со мной, на худой конец, ты сам сгодишься. Вот мы ходим с тобой не в один поход, и ты неплохо сражаешься…Конечно, ты не Михаил, но и так хорошо…Вот вернемся из этого похода, доиграем свадьбу, и тогда подумаем о тебе. Женим тебя на княжеской дочери, благо, таковая есть на примете…Остепенишься. Станешь мне достойным наследником. Не хуже, чем мой зять, княжич Александр. Уже подарил мне внука! Крепкий такой, говорят, родился младенец Василий! Чем ты хуже?

– А я, батюшка, несмотря на такие твои слова и мою покорность, – выпрямился в седле княжич, – вовек не соглашусь жениться на княжеской дочери! Лучше монастырская келья, чем насильная женитьба! Господь не велел жениться без душевного желания!

– Да что ты, сынок? – вздрогнул князь Роман. – Неужели ты захотел пойти по стопам этого строптивого Михаила? Может, нашел себя кралю из простолюдинок?

– Да нашел, батюшка, – вздохнул княжич. – И говорю тебе не просто словами перед жестоким сражением, но своей скорбящей душой: я люблю больше белого света одну красную девицу! И жду твоего согласия на свадьбу с ней…Иной мне не нужно!

– О, Господи! – схватился за голову князь. – Что мне за наказание? Я никогда не соглашусь на твое венчание с простолюдинкой! Прокляну, если ты не послушаешь меня, своего старого отца!

– Не придется проклинать, батюшка, – покачал головой княжич. – Я не пойду против твоей воли и не стану жениться против твоего доброго слова! Но не заставляй меня силой!

– Вот беда-то! – простонал князь. – Нашла-таки напасть на мое потомство!

– Княже! – перед ним внезапно появился воевода Добр. – Вон они, поганые язычники! Смотри: прямо у Десны!

Князь поднял голову и увидел переходившее через деснинский лед литовское войско. Вражеских всадников было так много, что они, как муравьи, облепили все огромное пространство по обеим берегам реки!

– Слушай, Добр, – распорядился князь Роман, – пока литовцы нас не видят из-за густых деревьев и кустов, – он показал рукой на небольшую рощицу, – давай-ка разместим неподалеку Милорада с его лучниками. Пусть они метко стреляют и выбивают лучших воинов. Особенно тех врагов, которые одеты в блестящие шлемы! Ты слышишь, Милорад?

– Слышу, княже!

– Выбивай из седла всех военачальников, а там – посеешь панику в рядах литовцев. А потом мы все вместе ударим: не устоят!

– А что, княже, будем ждать их нападения или первыми ударим? – вопросил Добр.

– Вот думаю, что делать, – заколебался князь. – Больно много врагов! Что посоветуешь, Ефим Добрынич?

– Посылай за ополчением, княже! – сурово молвил седобородый воин. – Я первый раз такое говорю, княже! Нам не устоять: мало людей…А сила у литовцев нешуточная! Ударим по ним позднее, когда немного подождем. Если завяжется битва, и мы сразу не одолеем, подоспеют свежие силы и помогут нам.

– Да будет так! – согласился Роман Михайлович. – Давай, Добр, пошли человека к Ермиле. Пусть же выступает сюда с ополчением без промедления, конно и пеше!

– Да благословит тебя Господь, князь Роман! – произнес тихо, но внятно отец Игнатий, подойдя к военачальникам. – Я вижу, что тебе предстоит нелегкая битва! Перед нами несметная сила!

– Что посоветуешь, отец – молвил брянский князь. – Идти ли в сражение, или засесть в засаду?

– Поступай так, как тебе велит твое сердце, – кивнул головой отец Игнатий, – и как скажут твои боевые советники. На твоем месте я бы дал обет нашему господу Богу…Обещай, что ты или воздвигнешь Божий храм или простишь своего сына Михаила. И то, и другое праведно…

– Господи, – взмолился, глядя в серое холодное небо, князь Роман, – помоги мне в этой битве, дай мне силу одолеть этих лютых врагов! А я заложу здесь, когда пройдет время, монастырь! Возле этой, Свинской, дороги!

– Пора, княже, – громко сказал молодой воевода Добр, слова которого едва не утонули в шуме литовского войска и потоках приближавшейся чужеземной речи. – Давай, набросимся на врагов, пока они нас не видят! Они уже близко!

– Вперед, воевода! – крикнул князь Роман и поднял руку. – На битву, мои воины, за русскую землю!

– Слава! – закричали брянские воины – от их криков, казалось, зашевелились кусты и ближайшие деревья – и стремительно бросились на вышедших на Свинскую дорогу литовцев. – Рази врагов! Слава Брянску!

Первые вражеские отряды были буквально растоптаны тяжелой конницей брянского князя. Заметались, напуганные неожиданным нападением и другие литовские воины. Однако опытный воевода Антанас предвидел такое развитие событий. Он для того и послал вперед лишь свои легкие, разведывательные отряды. Чтобы отчаяние первой неудачи не перешло на остальное воинство, хитрый литовский воевода отвел свои основные силы за Десну и позволил брянскому князю праздновать временную победу. Когда же русские воины перебили его авангард, Антанас, перейдя реку в другом месте, обрушился всеми своими силами на левый край брянского войска. Хитрый маневр с жертвой передовых воинов удался! Брянцы попали в окружение. Началась жестокая сеча!

Воевода Добр, сопровождаемый княжичем Михаилом, метался по всему полю, успевая отдавать приказы везде, где литовцы хоть немного достигали преимущества. Князь Роман с сыном Олегом рубились в самой середине, медленно увязая в массе воинов и переходя в рукопашную схватку. Звон мечей, треск ломавшихся копий, оглушительные крики сражавшихся и умиравших не давали ни мгновения на раздумье. Воины уже сражались не за победу, а защищая собственные жизни. Крики военачальников тонули в общем шуме. Литовский воевода, со стороны наблюдавший злую сечу, никак не мог сосчитать брянских воинов.

– Окружены, а как сражаются! – думал он. – Сколько же их там?

– Великий воевода! – выскочил из битвы князь Тевтилла. – Они положили уже все мое воинство! Один русский стоил моих десяти! Убиты четыре воеводы! И стреляют они лучше проклятых татар! Потери теперь невозвратные! Может, отойдем, воевода? Я думаю, что здесь отчаянно сражается не сам Роман, но его воевода! А что, если князь Роман нагрянет к нему на подмогу?

– Погоди! – отмахнулся Антанас. – Я введу теперь в сражение свои последние силы! Что нам их лучники? Нас намного больше! Но если здесь нет брянского князя, наши дела очень плохи…

Князь Роман в это время яростно отбивался от наседавших со всех сторон литовцев. Сзади, закрывая отца, бились княжич Олег и воевода Ефим. Враги, видя рослых брянских воинов, приняли их за военачальников и ринулись, пытаясь поразить знатных русских, беспорядочной толпой вперед. Воспользовавшись этим, лучники Мирослава выпустили тучу стрел, поразив самых отчаянных врагов, которые свалились на окровавленную землю и забились в агонии. Сам Мирослав, наложив стрелу, пустил ее прямо в лицо рослого воина, пытавшегося выбить меч из рук княжича Олега. Стрела скользнула по железной пластине вражеского шлема, вонзилась в глаз литовца и вышла острием из затылка. Здоровенный вражеский воин рухнул, как подкошенный! Но на смену погибшим и раненым подскакали новые враги.

Брянские воины, понимая, что спасения уже нет, сражались не на жизнь, а на смерть. Даже отец Игнатий, перекрестившись, соскочил с телеги, схватил чей-то меч, оторвал от рукояти прилипшие отрубленные пальцы и стал наносить тяжелые удары направо и налево. Князь же Роман подавал достойный пример ближнего боя своему воинству. С каждым ударом княжеского меча на землю падали рассеченные, искалеченные враги. Вот уже с коней соскочили ратники, и битва стала пешей. Вскоре под князем Романом пал его любимый конь. Дюжий литовец прополз через наваленные грудой трупы и пронзил брюхо дико заржавшего животного. Князь едва успел вынуть из стремян ноги, как на него со всех сторон обрушились литовские копейщики. Однако он не отступил и продолжал сражаться, держа окоченевшей рукой щит, в котором торчали десятки вражеских копий. Пот, смешиваясь с кровью, то ли собственной, то ли вражеской, ручьями стекал ему под кольчугу. Становилось все труднее и труднее дышать. Неожиданно князь ощутил ужасную резь в правом колене, а затем жгучую, ни с чем не сравнимую боль в правом боку. Понимая, что ранен, мужественный воин продолжал махать мечом, но его удары с каждым разом ослабевали.

– Батюшка, а где же литовцы? – донесся вдруг до него голос сына Олега. И брянский князь почувствовал, что уже махает мечом просто по воздуху: врагов-то совсем нет!

Звуки битвы слышались откуда-то издали.

– Что такое? Куда же они подевались? – недоумевал князь. – Кто же одолевает?

Он, сопровождаемый сыном и измученным отцом Игнатием, с трудом пробрался сквозь тесную массу наваленных друг на друга трупов и увидел, взойдя на небольшой холм, бежавших в сторону Десны литовцев, за которыми гнались, размахивая мечами, бородатые мужики.

– Ермила, батюшка, вовремя подоспел! – сказал дрожавшим от рыданий голосом княжич Олег. – Это он посеял смуту в полки литовцев и заставил их побежать! Вон, они вместе с Добром Ефимычем и братцем Михайлушкой гонят вражин! А вот Ефим Добрынич, батюшка, почил в этой битве!

– Как? Ефим,…мой славный воевода? – пробормотал князь Роман. – Как же это случилось?

– Он спас тебя, батюшка, – молвил, обливаясь слезами, княжич. – Когда поганые литовцы окружили нас со всех сторон и пали наши лошади, какой-то злодей пробрался к тебе и нанес удар копьем, но острие скользнуло по твоей броне…Тогда я крикнул Ефиму: – Батюшка погибает! Спасай, воевода! – Я был так окружен погаными литовцами, что никак не мог от них вырваться. Но Ефим Добрынич вдруг так грозно закричал, по-звериному, и бросил в них свой тяжелый щит! Одни отбежали, а кто-то упал. Тогда Ефим, незакрытый щитом, бросился к твоему врагу, который подкрался к тебе сзади, и рассек его надвое! А тут и вражеское копье попало прямо в спину нашего Добрынича…Но он даже тогда не упал и поразил еще одного литовца, который махал мечом у твоих ног – он отсек его злую голову! А тут и Ермила подоспел…

– Подоспел, князь-батюшка, – громко сказал подскакавший к холму огнищанин Ермила, – да так удачно, что у меня нет слов! Мы выскочили с ополчением прямо на самый край битвы и видим, что там сидит на скамье, обитой бархатом, их князь Миндовг! Ну, я махнул мечом – и князя не стало! А потом мы пошли рубить нехристей. Со мной в ополчении были даже литовцы. Я подучил их кричать на литовском языке: – Спасайтесь, на вас идут несметные русские силы! Сам князь Роман! – Тут началась у врагов великая смута. А мы рубили злодеев, пока хватало сил…Вот я и говорю тебе, князь-батюшка: больше нет этого злого воинства!

– Так ты в, самом деле, порешил самого Миндовга? – встрепенулся князь Роман. – Где же его прах?

– Он там, – Ермила показал рукой вперед. – А вот смотри подтверждение моим словам! – Он согнулся и отвязал что-то от седла.

Князь поднял голову и вздрогнул: прямо перед ним висела, схваченная Ермилой за волосы отрубленная окровавленная голова с выпученными глазами и вывалившимся языком.

– Это не Миндовг, – пробормотал брянский князь, – но очень грозный враг: его лучший воевода Антанас!

– С великой славой и честь, – как записал потом в брянскую летопись отец Игнатий, – вернулся князь Роман восвояси…

Не взирая на тяжелые раны, которые перевязала своими ласковыми руками его ключница Арина, Роман Михайлович уселся за свадебный стол в свое большое черное кресло. Вернулись на свою скамью рядом с молодыми и княжичи Олег с Михаилом.

– Ну, что, брат, это было тяжелое сражение? – спросил брянского князя хмельной Василий Романович.

– Да так, – махнул усталой рукой князь Роман. – Немного посекли мечами бестолковых литовцев!

– А где же твои бояре, княже? – воскликнул с удивлением смоленский княжич Александр Глебович. – Вон сколько пустых мест за скамьями! И я не вижу твоего седобородого воеводы!

– А мои бояре и воевода, сынок, – грустно молвил Роман Брянский, – уже испили чашу на таком богатом пиру, о котором мечтает каждый воин – на пиру смертельной битвы!

 

ГЛАВА 22

БЕСЕДА В КУПЕЧЕСКОЙ СПАЛЬНЕ

Купец Илья занемог. И ухитрился простудиться не во время суровых морозов, а как раз при декабрьской оттепели. Совершенно неожиданно зима 1265 года оказалась теплой. Хотя уже в ноябре выпал обильный снег, и сугробы намело большущие. Но вот к декабрю снег начал медленно таять, чернея и образуя глубокие лужи. Если бы не деревянные мостовые, проложенные трудолюбивыми горожанами, Смоленск был бы непроходим. И вот в один такой сырой декабрьский день Илья Всемилович отправился в свою лавку, одевшись в простой армяк, пренебрегнув советом супруги Василисы надеть привычный овчинный тулуп.

– Нынче оттепель, матушка, – сказал тогда купец Илья, – да туман стелется: какой сейчас тулуп? Весь вспотею и замерзну!

Однако и в армяке ему было жарко, и когда Илья Всемилович добрался пешком до своей лавки, он буквально вымок. А тут еще и ветер! Вот, видимо, его и проняло…

К вечеру, вернувшись домой, смоленский купец почувствовал сильный жар, боль в голове и суставах и сразу слег.

Прибежавший по такому случаю Радобуд, осмотрев больного, высказал озабоченность. – Вот, что, батюшка Илья Всемилич, – молвил он, – придется тебе полежать в постели дней десять, чтобы твой жар не перешел внутрь! Как тебе дышится?

– Да дышится неплохо, – пробормотал купец Илья, – но вот разболелась глотка, и глаза слезятся!

– Что такое с нашим батюшкой? – спросила встревоженная купчиха Василиса своего опытного знахаря, когда они остались наедине. – Я боюсь я за него! Его годы – не молодые!

– Это только жар, матушка, – ответствовал Радобуд. – Я дал ему травяной настойки. Вот отоспится наш Илья Всемилич, и его дело пойдет на поправку. Но пока он не поправится, ему не следует вставать. В его годы это опасно, матушка… Как ты знаешь, он никогда не болел этими простудами! Это все старость!

– Я позабочусь о супруге, – кивнула головой Василиса, – и не позволю ему вставать, пока ты сам об этом не скажешь!

Наутро, проспавшись от знахарских снадобий, купец Илья почувствовал себя лучше. Он хотел уже встать и походить по дому, но Василиса, помня слова Радобуда, не разрешила.

– Полежи, батюшка, десяток дней, – сказала она решительно мужу. – Этот жар – дело нешуточное! Тебе надо беречься!

– Тошно мне, матушка, лежать без дела, – пробормотал купец, – я к этому не привык!

– Ничего, Ильюшенька, – улыбнулась Василиса, – полежишь немного. Ты сумеешь вести свои дела даже с больничной постели! Вот намедни сюда приехал брянский купец, Василек Мордатыч. Он вчера приходил к тебе с какими-то делами…Ну, я сказала, что ты болен и отдыхаешь…Так вот, он придет сегодня…Малость поговорите…А там и приказчики к тебе заглянут. Тоже дашь распоряжения. Вот и будешь при деле, несмотря на болезнь! Понял, батюшка?

– Ладно, матушка, уговорила, – кивнул головой больной. – Так тому быть: отлежусь, если надо!

В полдень в купеческий дом прибыл брянский купец и был сразу же препровожден в спальню Ильи Всемиловича.

Василек Мордатович, здоровенный краснорожий мужик с большущей черной бородой, в которой уже серебрились седые волоски, поприветствовав больного, уселся напротив него на небольшую, накрытую мягкой попоной, скамью и начал свой неторопливый разговор.

– Вот, почтенный Илья Всемилич, – промолвил он, – я решил в эту сырую зиму наведаться к вам в Смоленск. Но едва добрался…Ладно, хоть ваши болота не оттаяли и не размыло дороги. Да по ночам ударял морозец, слава Господу!

– А почему ты отважился, Василек, – тихо спросил купец Илья, – на такую тяжелую поездку? Тоже ведь не молод…Небось, перевалило за сорок?

– Вот уже четыре года, батюшка, – кивнул головой брянский купец, – но ты ведь сам знаешь, что мы – люди торговые. Если есть товар – собирайся в дорогу! А нет – так лежи себе на печи или на топчане! В это лето я накупил пчелиного меда не одну сотню пудов! Наш брянский народ хорошо освоил пчелиное дело! Раньше наши люди бортничали с дикими пчелами в глухих лесах…И меда к продаже было немного. Но вот литовцы нас научили, как дома, или на пасеке, ухаживать за пчелами. Теперь у нас во всех огородах стоят пчелиные колоды, а где и десяток пчелиных домиков, или ульев, как их называют в народе. Отсюда накопилось премного меда и его некуда девать! Тогда я решил закупить это добро по дешевке. Думаю, что зимой без труда продам весь свой мед вам, смолянам. Ты ведь знаешь, что это – отменное лекарство от всех болезней и напастей!

– Да, я об этом знаю, – покачал головой Илья Всемилович. – Ну, и хорош твой медок?

– Хорош, батюшка, – улыбнулся Василек Мордатович. – Есть простой, луговой, отливающий золотом, а есть белый медок, липовый! Он будет полезен и тебе, от жаркой болезни. Я тут принес тебе бочонок этого меда. Вот и подлечишься! Снимет твой жар, как рукой!

– А по какой цене ты продаешь свой товар, батюшка? – приподнялся, почувствовав деловой интерес, купец Илья.

– Да вот надеюсь продать весь мед за пять или шесть гривен серебра, а если повезет, то и семь выручу!

– А сколько у тебя бочек? Ты говорил, что у тебя не одна сотня пудов? Так или нет?

– Пятьдесят бочек, батюшка…Вот еле довез, замучил своих кляч! Уж не знаю, будет ли тут большой спрос?

– Спрос-то будет, – кивнул головой Илья Всемилович, думая о своем, – но вот выручишь ли ты своих пять или шесть гривен? Этого не знаю. Но, если с умом…, – тут он пристально посмотрел на брянского купца. – Может, я сам куплю у тебя весь твой товар? Как ты на это смотришь?

– Покупай, батюшка, – улыбнулся Василек Мордатович. – Я тебе с охотой уступлю!

– Ну, ты меня знаешь, – пробормотал Илья Всемилович. – Я не обижу своего брата купца. В накладе не останешься…Ладно, после обмозгуем это дело, а теперь расскажи мне, как там поживает мой сын Лепко…Да кликни моего слугу, там,…в простенке, чтобы позвал к нам Василису. Пусть она послушает о делах моего сына и о брянской жизни.

Василиса пришла по первому же зову. – Вот видишь, батюшка, – сказала она, усевшись на свой резной, новгородской работы, стул рядом со скамьей брянского гостя. – Ты и лежишь, и делом занимаешься. А ведь спорил со мной! Не хотел отдохнуть и подлечиться!

– Да не ворчи, матушка, – молвил виноватым голосом купец Илья. – Все и без того делается по твоей воле…Никто не спорит. Лучше послушай, что нам расскажет Василек Мордатыч о делах нашего сына.

– Да я уже все узнала! – улыбнулась Василиса. – Еще в первый день прибытия Василька Мордатыча. Он рассказал мне все новости…

– Дела твоего сына, Илья Всемилич, – наклонил голову брянский купец, – идут хорошо! Как ты знаешь, его усадьба граничит с моими огородами. Мы – соседи. Почти каждый день заходим друг к другу. Твой сын передал вам привет и низкий поклон! – Василек встал и поясно поклонился сначала купцу Илье, а потом – его супруге. – Он обещал прислать тебе весной новые товары. Я думаю, что в этот год он сумеет закупить много мехов у наших охотников. Даже у самого князя! Лепко Ильич платит за меха больше всех…Не скупится даже за волчьи шкуры. Ну, вот и стали брянцы относить к нему все добытые ими меха! А прочие купцы прогорели! Многие были им недовольны. Но куда им было спорить, если сам князь жалует твоего сына! Молодец и твой внук Стойко! Он хорошо помогает ему в торговле!

– А как там Лесана? – перебил гостя Илья Всемилович. – Как она, здорова?

– А что Лесана Порядковна? – удивился купец Василек. – Она же там самая здоровая! Это такая дородная и румяная красавица…Что ей-то будет?

– Вот, видишь, Василек, – улыбнулся купец Илья, – как ей помогли ваши брянские ветры! Ваш лесной воздух здоровее нашего! Удивительно, что ей у нас было плохо? Опять же тут леса почти такие же: сосна да ель!

– Погоди, батюшка! – вмешалась Василиса. – Василек Мордатыч только что сказал, что у нашего Лепко там появились враги! И много их, Василек?

– Ну, матушка, такое наше купеческое дело, – усмехнулся брянский гость. – Недовольные будут всегда. Пусть тогда переходят на другие товары. У нас в Брянске всего хватает! Я же взялся за мед и воск. Вот варю свечи для наших церквей. Сам князь Роман Михалыч охотно берет мои свечи. А рассчитывается где налогом, а где мехами…Хорошие купцы всегда найдут себе дело!

– А что ты говорил о литовцах? – сказал вдруг купец Илья. – Они якобы научили ваших людей ухаживать за пчелами как-то по-особому. Что это за литовцы и откуда они взялись у вас в Брянске?

– Разве ты не знаешь о прошлогодней битве нашего князя Романа? – удивился купец Василек. – И как он разгромил литовское войско?

– Слышали об этом, – кивнул головой Илья Всемилович. – Тогда к нам весной приезжал приказчик от моего сына и рассказал о славе князя Романа. Весь Смоленск обсуждал ту кровавую сечу! Огромная слава – разбить все литовские силы! Это стоило жизни литовскому князю Миндовгу! Говорят, что после разгрома князем Романом литовского войска, в литовской земле началась великая смута! Литовские князья не стерпели такого позора и убили этого Миндовга! Теперь там идет междоусобная война. Князья сражаются не на жизнь, а на смерть за великокняжеский престол! Вот недавно к нам приезжали иноземные купцы и рассказали, что сын покойного Миндовга Войшелк, проживавший в монастыре, отказался от монашества и объявил себя великим князем! Не зря его прозвали волком в овечьей шкуре! Он сейчас жестоко свирепствует в Литве: мстит за отца! Вот и бегут литовцы, особенно христиане, на Русь. Говорят, что множество знатных литовцев с женами и детьми нашли убежище в Пскове и Великом Новгороде…Нынче даже купцы не могут безопасно проехать через литовскую землю: идет кровавая война!

– Видишь, что случилось в Литве! – укоризненно покачал головой брянский гость. – Не лезли бы к нам, не беспокоили бы нашего князя, так бы и жили себе спокойно…Князь Роман Михалыч – великий воин! Как потом подсчитали, он разбил своей небольшой дружиной почти пятитысячное войско литовцев! А у брянского князя было в два раза меньше воинов! За целый век ни один русский князь не добивался такой победы! Даже татары восславили нашего князя! Говорили, что в прошлом и нынешнем годах наш князь ходил в поход с татарским царевичем, или с воеводой Берендеем, куда-то за Хвалынские горы! И там он добыл огромную славу! Однако я не рассказал тебе о тех литовцах! Так вот, после той битвы под Брянском наш князь взял в плен очень много литовцев! Мы боялись, как бы пленные литовцы не устроили смуту в нашем городе. Мы тогда ходили к князю Роману и просили его, чтобы он не жалел литовцев и всех их перебил…Но он не согласился с этим, а даже наоборот, отнесся к пленникам по-доброму! Он посадил под замок знатных литовцев и потребовал от их родственников выкуп. Кое-кто уже откупился…А простых людей – привлек к труду. А кого насмотрели и забрали себе зажиточные горожане…Оказалось, что пленные литовцы – отменные мастера! У нас в городе даже есть слободка, где спокойно себе живут литовцы. Еще с прошлых походов наш князь завез всяких сведущих в ремесле людей. Там и пивовары, и гончары. Есть даже кузнецы! Но самые лучшие их дела – особый уход за пчелами! Они и сами большие знатоки пчелиного дела, и наших брянских людей научили! Наш князь строго спрашивал литовцев, хотят ли они жить в Брянске праведным трудом, или вернуться назад в свою Литву. Многие решили остаться у нас, принять православную веру и спокойно тут жить. А те, кто не пожелали креститься, были обеспечены работой на князя. Одни на земляных работах, другие в ремесле: добывают доходы для княжеской казны…Ну, тут, понятно, что под охраной. Нет границ милосердию нашего князя Романа! Он как в битве отважен, так добр и справедлив в мире! Подумать только: когда мы собрались посмотреть на литовских пленников, мы там вдруг обнаружили одного злодея, бывшего княжеского конюха Болеслава! Оказалось, что этот негодяй сбежал зимой из нашего города и привел на нас литовское войско! Брянцы потребовали предать этого изменника лютой смерти! Ходили по этому поводу к князю. Но он никого не послушал. – Зачем его убивать? – возразил нам Роман Михалыч. – Пусть отведает горячих розог, чтобы понял, что значит предавать брянских людей, и особенно самого князя! Но убивать не надо! Если человек пропадет без пользы – это большой грех! Пусть-ка лучше поработает на меня и на наш славный город! – И после того как этот тать отведал березовой каши и отлежался от побоев, князь послал его на лесоповал! Там нам всегда нужны люди. Вот и стал он так зарабатывать себе на хлеб! А с ним и прочие закоренелые злодеи! От княжеской стражи не убежишь! Как-то попытались в это лето два вора убежать от лесных дел, когда валили деревья. Но княжеские люди их зарубили. А их тела выставили на позор на торговой площади, чтобы другим было неповадно убегать! И хорошо получилось: теперь у князя достаточно рабочих рук! Когда требуются люди для тяжелых работ, князь посылает туда всех, кто виноват перед ним! Если нам нужно что-то перетащить или срубить новую избу, мы все идем к князю с просьбами: дай нам, батюшка, людишек! Правда, сам князь редко выходит к нам, простым людям, для этого у него есть огнищанин или кто еще. Они нам никогда не отказывают. И княжеской казне от этого прибыль. Пленники хорошо работают! А тот Болеслав – лучше других! Оказалось, что прав был наш князь, но не мы!

– Да, ваш князь Роман поистине мудрый правитель! – воскликнул купец Илья. – Смел в сражении и хорош в управлении! Даже пленников обеспечил работой!

– Не только их, – кивнул головой Василек Мордатович. – Он приобщил к делу всех воров и татей! Когда кто-нибудь из них бывает осужден княжеским судом, княжеские люди сразу же находят ему работу по душе, по сердцу! Они пусть и работают под охраной, но на совесть! Зато нынче в Брянске почти нет злодеев! Стоит только упомянуть суд и княжеские работы, как даже самые буйные смутьяны становятся смирными и покорными! Не можешь уплатить княжескую пеню – так отрабатывай! Князь добр, но суров, если надо! Он не помиловал даже своего сына Михаила, когда тот не послушал батюшку и женился против его воли!

– Как женился? – удивился купец Илья. – Неужели на той зазнобе?!

– Воистину на ней! – махнул рукой брянский купец. – Обвенчался по всем законам, по Божески!

– Но как же попы на такое осмелились? – не поверил Илья Всемилович. – Вопреки княжеской воле!

– Ну, тут все получилось очень хитро! – усмехнулся Василек Мордатович. – После той славной победы над литовцами, где княжич Михаил показал свое мужество, князь Роман решил простить его и восстановить в правах наследника. После того как завершилась свадьба его дочери в Брянске, и княжна Ольга с молодым супругом поехали на Волынь, князь Роман послал провожать их этого Михаила…Но княжич Михаил прихватил с собой ту зазнобу и привез ее хитростью в Чернигов. Там он со слезами упросил великого князя Андрея Всеволодыча, чтобы тот разрешил ему, как бы вместо отца, обвенчаться с той девицей. Княжич Михаил вовсе не поехал на Волынь! Простился с сестрицей у Чернигова…Так те ничего и не узнали…Всем известно, как мягкосердечен великий князь Андрей Черниговский! Он пожалел молодых – слезы княжича и девичью красоту – и разрешил им венчание аж в самом черниговском соборе! Сам владыка Захария благословил молодых! Вот и стали княжич со своей зазнобой законными супругами. А когда они вернулись домой, и князь Роман узнал о случившемся, был страшный скандал!

– Видно, князь Роман сильно разгневался? – не вытерпела и вставила словцо купчиха Василиса.

– Само собой разумеется, но он не показал своего гнева на людях, – ответил брянский купец. – Не кричал, не злословил, как говорят, а лишь тихо сказал, что отныне и навеки он лишает своего сына Михаила наследства и ссылает его с супругой далеко от Брянска. Здесь князь поступил хоть и сурово, но справедливо. Отдал княжичу Михаилу сельцо Асовицу в пожизненное имение! Дескать, если не послушался батюшку, так и живи себе, как хочешь, и правь себе, как князь, в лесной глуши!

– А где же это сельцо? Неужели так далеко? – не выдержала Василиса. – Оно не близко от смоленских земель?

– Нет, матушка Василиса, – ответствовал купец Василек. – Это сельцо стоит в другом конце княжеского удела, в двух сотнях верст от Брянска в глухом лесу. Оттуда ближе до города Севска…Князь послал с сыном его холопов, слуг и дружинников, которые захотели поехать с опальным княжичем…

– И многие захотели? – удивился Илья Всемилович. – Глушь – это тебе не город! Тоскливая жизнь…

– Еще как! – улыбнулся брянский гость. – Брянцы любили княжича Михаила! Он был честным и отважным воином…У него было много друзей. Вот и уехали с ним настоящие друзья со своими женами и детьми. Говорят, что они быстро превратили ту Асовицу в небольшой город!

– Что ж, значит, пожалел князь Роман своего сына и отослал его в дальнюю ссылку не раздетым-разутым, – улыбнулся купец Илья. – Может, они скоро помирятся. И без того этому князю выпало немало бед в последние годы. Говорят, что в прошлом году скончался тесть князя Даниил Галицкий, проживавший в Холме.

– Да, почтенный Илья Всемилич, – с грустью промолвил купец Василек, – много скорби и горя выпало на долю нашего князя Романа! Разве можно забыть лютую смерть его батюшки? Этот мученик особо почитается в нашем городе! Да и сестра князя, умершая пятнадцать лет назад, пользуется великой славой в Брянске! Она была монахиней в большом монастыре суздальской земли по имени Ефросинья. Говорили, что после ее смерти было много чудес! Якобы, что даже Божий ангел спустился с небес к ее гробу, а из церкви исходили волшебный свет и дивный аромат!

– Слава тебе, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Есть еще одна святая, кроме князя Михаила-великомученика, в этом славном роде! Будет кому замолвить слово перед Господом за князя Романа! Теперь я понимаю, как одолел Роман Михалыч то бесчисленное литовское войско! Если на его стороне Небеса, никому не победить брянского князя!

– Это так, почтенный Илья Всемилич! – кивнул головой брянский гость. – Только этим можно объяснить его славную победу! Куда против него другим князьям и правителям! Даже покойные князья Даниил Галицкий и Александр Суздальский, хоть и назывались великими, но в сравнение с Романом Михалычем не идут!

– Да и в Орде, как я знаю, – согласился купец Илья, – очень уважают князя Романа! Когда я там был в последний раз, в их Сарае, я часто слышал от знатных татар почтительные о нем слова. Что же касается князя Александра, то его там многократно ругали. А татарский царь его просто презирал! Если бы не подарки, татары бы долго его не терпели на суздальском княжении! Да и тот воевода Бурундай, какого ты называешь Берендеем, вовсе насмехался над князьями Александром и Даниилом. Называл их жалкими холопами…

– Ни один из этих великих князей не имел таких больших и славных побед! – усмехнулся Василек Мордатович. – Вот князь Александр разбил где-то немцев и шведов, как говорили, численностью по два полка у каждого, а это раздули как величайшие победы!

– Так это же раздули сам князь Александр и его бояре! – кивнул головой Илья Всемилович. – Когда я ездил в Великий Новгород, я повидал того славного князя! И узнал его «правду»! – И он медленно, но подробно рассказал о жестокой расправе князя Александра Ярославовича над непокорными его воле боярами и другими знатными людьми, случившейся у него на глазах.

– Да, вот тебе и славный полководец! – буркнул брянский купец, выслушав повествование. – Хорошо, что я узнал правду об этом князе! Но он все-таки безжалостно громил немцев!

– Новгородцы мне об этом говорили, – усмехнулся Илья Всемилович. – Они одни прославляли битвы этого князя! Потому как хвалили самих себя! Они ж ведь пребывали в княжеском ополчении! Как же себя не похвалить? Однако я легко разобрался в сути дела! Возьми, хотя бы, битву Александра Ярославича с немцем у Чудского озера. Как говорили новгородцы, битва была очень жестокая! А когда я попросил поподробнее, так выяснилось, что там не было и пяти сотен немцев! И погибло там новгородцев так мало, что можно сосчитать по пальцам! Что это за битва? Те же литовцы громили куда большие немецкие войска! А сколько литовцев уложил Роман Михалыч? Там было все войско Миндовга и ополчение! Только татары приходили с такими большими силами на русскую землю! Но князь Роман не склонил своей головы перед литовцами! Вот потому я и считаю, что брянский князь – самый непобедимый военачальник нашего времени!

– Конечно, оба этих покойных князя, Александр и Даниил, были известными полководцами, – покачал головой Василек Мордатович. – Говорили, что они также ходили в походы с татарами на далекие царства. И там добились большой славы!

– Да, князь Александр ходил в поход с татарским войском, – согласился купец Илья. – Я слышал об этом. Но такой славы среди татар, какую добыл князь Роман Брянский, он не заслужил. Но я уже давно не был в Орде…Тогда князь Роман был еще молод, но очень известен!

– Говорят, что Господь прибрал многих именитых князей за последние годы, – молвил купец Василек. – Три года назад умер старший брат князя Романа, а князь Александр Суздальский – тому как два года…

– Как мы уже говорили, в прошлом году погиб литовский князь Миндовг, и умерли Даниил Галицкий да Андрей Ярославич Суздальский, брат Александра Ярославича – добавил купец Илья. – Так и не удалось этому князю Андрею закрепиться на великом княжении…Теперь великим суздальским князем стал другой из братьев Ярославичей – князь Ярослав. На днях ко мне приезжал мой новгородский приказчик и рассказал, что новгородская знать пригласила к себе на княжение князя Ярослава Ярославича. А князя Дмитрия, сына покойного Александра Ярославича, отправили княжить в Тверь. Теперь князь Ярослав будет сидеть в Великом Новгороде! Что ему Суздаль или Владимир? Там быть очень опасно! Туда что не день приходят татары…Место открытое, все крепости срыты…Вот и решил князь Ярослав податься в богатый Великий Новгород, а уже оттуда править всей владимиро-суздальской землей! Он там и женился. Был ведь вдовцом… И кого же он взял в супруги, как ты думаешь, Василек Мордатыч?

– Ума не приложу, – пробормотал брянский гость.

– А вот племянницу твоего князя Романа Брянского! – весело воскликнул Илья Всемилович.

– Какую же? – удивился купец Василек.

– Да дочку князя Юрия Михалыча Тарусского, Аксинью! Она – настоящая красавица! Мой приказчик говорил, что за всю свою жизнь не видел такой красивой девицы! Статная, рослая и лицом – ну, прямо ясное солнышко!

– Вот уж повезло этому князю Ярославу! – пробормотал брянский купец. – Но что от этого нашему князю? Роман Михалыч, как я знаю, не очень дружен со своими братьями…Они не присылают в Брянск ни гонцов, ни каких-либо известий…

– Значит, великий суздальский князь решил подобраться к Тарусе! – усмехнулся Илья Всемилович. – Того и жди, что ее проглотит. Суздальские князья понимают друзей и мелких князей не иначе как своих слуг…Плохи дела князя Юрия…Да что мы тут разговорились о князьях? Пора вернуться к делам. Как мы уговоримся о цене на твой мед?

 

ГЛАВА 23

ЗАВЕТ ОРДЫНСКОГО ХАНА

Большая толпа татар выходила из походной мечети, поставленной на речном лугу неподалеку от Куры. Сразу же за носилками ордынского хана, которые несли четверо бритоголовых рабов, из дверей мусульманского храма выбрались наружу все ханские приближенные, а за ними и простой народ.

Сидевший на мягких подушках Берке-хан оглянулся. – Хвала Аллаху, – подумал он, – что так легко прижилась новая вера. Все придворные последовали за мной. Никого не пришлось заставлять! Даже Болху, долго размышлявший, прежде чем отказаться от веры предков, ступил-таки на праведный путь! Что поделаешь, ученый человек просто так не сделает ни шага…Однако же, это доказывает глубокую преданность и любовь ко мне моего советника…Что ж, будет у моего наследника достойный наставник! Надо поговорить с Мэнгу-Тимуром, чтобы во всем опирался на советы Болху! Аллах только с тем, кто следует мудрым наставлениям. Жизнь коротка, можно не один раз ошибиться…А ошибки государя чреваты великими бедами, – Берке поежился и завернулся в толстую медвежью шубу – подарок черниговского князя Андрея. Старые кости ордынского хана болели, кровь уже не согревала, как в былые годы, его раздобревшее от долгого сидения на мягком троне тело.

Поздняя осень 1266 года завершала очередной год военных походов татарского войска на юго-запад. Берке-хан не мог смириться с тем, что часть земель улуса его отца Джучи, завещанного Чингиз-ханом своему старшему сыну, захватил внук четвертого сына Чингиз-хана – Тулуя, по имени Хулагу. Последний, опираясь на согласие великого хана Мэнгу, создал для себя и своих потомков пятый, не предусмотренный волей Чингиз-хана, улус в Иране. Золотая Орда не могла простить потомкам Тулуя потерю этой богатой страны. Но пока на троне великого хана в Каракоруме сидел законно избранный на курултае Мэнгу, золотоордынские ханы, не желая ссориться с Великой Монголией, молчаливо терпели это. Но вот скончался Мэнгу, и за великоханский престол началась жестокая борьба. На сей раз потомки Чингиз-хана не захотели прибегнуть к общему собранию монгольской знати – курултаю – и решили дело мечом. На собрании собственных приближенных, названном курултаем, брат Мэнгу Хубилай, старший после покойного в своем роде, объявил себя великим ханом. Однако последний, четвертый сын Тулуя Арик-бука, не согласился с волей старшего брата и провозгласил на собрании своих подданных себя правителем Великой Монголии. В войну оказались втянутыми все земли как собственно Монголии, так и завоеванных улусов. Воспользовавшись смутой, хан Золотой Орды Берке заявил, что признает великим ханом Арик-буку и прекращает выплату денежных средств Каракоруму. Еще в 1262 году, договорившись с великим суздальским князем Александром, Берке-хан позволил тому безнаказанно перебить карокорумских бесерменов, прибывших переписывать население покоренных монголами русских земель. Гнев русского народа, задавленного податями, как своих князей, так и ордынского хана, удалось разжечь без труда. Вспыхнувшее восстание во Владимире, Суздале, Ростове, Ярославле и Переяславле положило конец поездкам бесерменов Великой Монголии на Русь, а Берке-хан объявил виновными во всем непокорных русских и добился сразу нескольких выгод: перестал быть данником Каракорума, присвоил все денежные поступления от русских земель, и заодно увеличил поборы с русских, потребовав от них денежной пени за убийство бесерменов!

Великий суздальский князь повиновался воле ордынского хана, и русские люди оказались под еще более тяжелым гнетом, чем были раньше.

В это время обострилась обстановка в Иране. Несмотря на осуждение позиции Хулагу, Берке-хан некоторое время вынужден был, сохраняя видимость единства империи Чингиз-хана, даже посылать свои войска ему на помощь. Почти три золотоордынских тумена во главе с царевичами Тутаром и Кули, многими видными военачальниками сражались в войске Хулагу. Однако последний с подозрением относился к людям Берке-хана и не искал с ними дружбы. Золотоордынские отряды посылались на самые трудные участки боевых действий. Не знавшие отдыха, израненные, получавшие самую малую долю от военной добычи, воины Берке роптали. Их недовольство открыто выражали царевичи Тутар и Кули при встречах с Хулагу-ханом. Они даже послали своего человека в Сарай к хану Берке, жалуясь на притеснения. Но Берке не понял их и, не желая идти на разрыв с Хулагу, отправил их посланника назад в Иран, где ильхан его сразу же казнил. Вслед за тем в лагере Хулагу неожиданно скончались царевичи Тутар и Кули, вернувшись в свои шатры со званого пира. Теперь уже Берке не сомневался в злых кознях иранского ильхана и страшно разгневался. Да и средства на ведение войны у него появились. Получив немало серебра от ограбленных им русских, Берке-хан, наконец, решился на войну с Хулагу за Азербайджан. Борьба с соотечественниками получилась затяжной и тяжелой. Огнем и мечом прошлись золотоордынские войска по Закавказью, не раз вторгались в Азербайджан, но окончательно разгромить Хулагу не могли. А после смерти ненавистного ильхана в 1265 году, когда иранский престол унаследовал Абака-хан, война стала еще более жестокой. Несмотря на то, что в союз с Золотой Ордой вступили и египетский султан, и среднеазиатский улус еще одного потомка Чингизхана – Чагатая – Абака-хан сумел совершить опустошительные набеги едва ли не на всех своих врагов. Золотой Орде лишь удалось остановить хулагуидов и, сражаясь с ними в Азербайджане, закрыть Поволжье от возможных походов воинственного ильхана.

Теперь татарам было не до Руси и Литвы. Сосредоточившись только на междоусобной войне, ордынский хан требовал от русских и серебра и военной помощи. Князья владимиро-суздальской земли часто ходили вместе с главными силами татар, ведомых самим Берке-ханом, на врагов Золотой Орды. Другое татарское войско во главе с темником Ногаем тоже вело бои с хулагуидами. Однако они не всегда действовали совместно, поскольку Ногай закрывал своими силами западные подступы к Золотой Орде. Огромные конные отряды Ногая кочевали на всем пространстве от Дона до Дуная, устрашая соседние народы и государства. Когда же великий хан Берке требовал от Ногая помощи, тот, сметая лавиной бесчисленной конницы все препятствия на своем пути, вторгался во владения ильхана. В войске темника Ногая сражался и знаменитый полководец Бурундай, который, в свою очередь, призывал в свои ряды брянского князя Романа. Последний так привык к ежегодным походам с татарами, что уже не ожидал их посланников и каждый год, как только реки входили после весенних разливов в свои русла и степи покрывались зеленым травяным ковром, отправлялся с полутысячным конным войском в ставку татарского воеводы.

Война затягивалась, в боях гибли многие и татарские, и русские воины, и, казалось, что не будет конца той кровавой бойне. Понимая, что бесконечная война становится все более убыточной и опасной для государства, Берке-хан решил, наконец, покончить с этим злом одним мощным ударом и самолично, во главе огромного войска, двинулся осенью 1266 года на Азербайджан. Его передовой тридцатитысячный отряд конницы возглавлял темник Ногай, шедший отомстить за гибель своего отца Тутара. В этом отряде пребывали и дружины русского князя Романа Брянского.

Но их враг не дремал. Абака-хан, воспользовавшись тем, что конница Ногая оторвалась на значительное расстояние от основных сил, неожиданно обрушился на врагов. Произошла жестокая битва. Обе стороны отчаянно сражались, но сказалось превосходство сил Абака-хана. Спасая свои тумены, полководец Ногай отдал приказ медленно с боем отходить в Ширван. Отступали без паники. Сам Ногай сражался в первых рядах, подбадривая своих воинов и прикрывая отход. Даже будучи раненым вражеской стрелой в глаз, Ногай, схватившись рукой за древко, вырвал ее с наконечником из раны и, зажав кровоточившую глазницу куском оторванной от рукава ткани, продолжал руководить отходом.

Абака-хан, не сумев разгромить передовой отряд своих врагов, не решился их преследовать и устремился к Куре, по берегу которой следовал сам Берке-хан.

Однако, проведя разведку, иранский ильхан обнаружил численное превосходство противника и, оказавшись на противоположном берегу Куры, ограничился лишь обстрелом его войск из тяжелых луков. Золотоордынцы отвечали тем же. Так, простояв на берегу Куры четырнадцать дней и, видя невозможность из-за стрельбы врагов переправиться через реку, Берке-хан решил двинуть свои войска к Тифлису, где находился большой мост через Куру. По дороге, когда армия Абака-хана осталась далеко позади, государь приказал сделать привал, помолиться и отдохнуть.

– Вот потеряли Бурундая, – размышлял про себя Берке-хан, сидя на подушках своего царственного походного трона, куда его перенесли с носилок верные рабы, – ранен и Ногай, пожалуй, даже окривел! Это тяжелый для нас удар! Кому же теперь передать его воинов?

– Великий хан, – сказал вдруг стоявший рядом с ханским троном первый советник государя Болху-Тучигэн, – прости, что беспокою тебя пустяком в такое трудное время, но ты не забыл мою просьбу?

– Какую просьбу, Болху? – очнулся от раздумий Берке. – Я ничего не помню…

– О моем сыне Угэчи, государь, – опустил голову ханский советник. – Пора бы ему тоже заниматься делами государства. Я учу своего сына уже не один год наукам и книжной мудрости. Он теперь готовит для меня многие важные бумаги. Я хотел бы, чтобы ты позволил ему занять место главы писчей юрты…

– Так ты же у меня сам хозяин этой юрты? – удивился Берке-хан. – Неужели ты захотел отойти от дел?

– Нет, повелитель, – улыбнулся Болху. – Я же твой советник. А также отвечаю за писчую юрту и другие дела. Получается, что я исполняю две обязанности. Когда я был молод, мне все удавалось. А теперь мне уже нелегко. К тому же, прибавилось много бумаг. Я едва справляюсь! А слуги, рабы и помощники сами неспособны наводить порядок в делах! Нужен молодой, грамотный, преданный повелителю начальник! И мой сын может им стать. Ему уже больше двадцати двух лет, пора бы помочь мне управлять людьми и разгребать государственные бумаги. Особенно сейчас, в походе. Я уже в который раз беру его с собой: Мы следуем за тобой вдвоем, государь, повсюду…

– Ну, что ж, – кивнул головой Берке-хан, – Тогда приведи ко мне своего сына. Хоть я и не раз видел твоего Угэчи, но с ним почти не беседовал. Однако я доверяю тебе, мой верный Болху, и готов хоть сейчас назначить на высокую должность этого молодого книжника. Но вот меня одолевает любопытство: каким же стал твой сын, достоин ли он своего батюшки? Время летит, и мы изрядно состарились. А кто сможет нас заменить? Что ж, где же твой сын?

– Ждет возле твоей юрты, государь, – склонил голову Болху.

– Тогда зови его, не томи, уж больно мне хочется его увидеть!

В ханский шатер вошел рослый крепкий юноша, одетый в шелковый, подбитый куньим мехом, халат. Приблизившись к царственному возвышению, он встал на колени и поцеловал ножку походного трона.

– Поднимись, Угэчи, – ласково молвил великий хан, – дай-ка я посмотрю на тебя. Так…но ты не очень-то похож на своего батюшку!

– Лицом – в матушку, повелитель, – улыбнулся Болху. – Такой вот родился. А моя дочь больше на меня похожа!

– Такое бывает! – кивнул головой великий хан. – Хоть и дети у тебя от одной супруги…А ты не хочешь, Болху, взять себе еще жен! С одной жить – только горевать! Возьми меня. Хоть я и держу в руках великое ханство, однако же не отказываюсь от многих женщин. Это не возбраняет и Алькоран, принятый нами со всей душой! Мне говорил имам Абдулла, что у самого Пророка было несколько жен…Здесь все правильно: чем больше у тебя богатств, тем больше ты можешь иметь женщин! Вот ведь какая мудрая вера! А ты уж слишком скромен…

– Мне еще нужны годы, государь, – покачал головой Болху, – чтобы постичь мудрость Алькорана. Я так быстро не схватываю мудрость, как ты! Но на то ты – великий хан – чтобы мгновенно постигать истину! Ты нам подаешь достойный пример для подражания!

– Ты говоришь правду, – весело сказал Берке-хан, – и я думаю, что ты сам разберешься так, как надо, с женщинами! Я слышал, что твой сын вовремя женился?

– И не на одной, – усмехнулся Болху-Тучигэн. – У него теперь три супруги. А последняя – уруска!

– А вот ты какой! – засмеялся довольный Берке. – Значит, обошел в этом своего батюшку? Стал настоящим мусульманином!

– Именно так, государь, – поклонился Угэчи. – Ты доставил великую радость своему народу, что принял столь праведную веру! Спокойно на душе, когда чувствуешь Божью защиту. Да и с женщинами – благодать! Бери, какую пожелаешь!

– Твоя речь приятна на слух и умна, – ласково сказал Берке-хан. – А каковы же твои успехи в бумажном деле? Любишь заниматься государственными бумагами?

– Это для меня дело привычное, – вновь поклонился молодой татарин. – Я уже не один год в услужении у батюшки. Одних только ярлыков для коназов-урусов я написал целую кучу!

– А ты писал ярлык коназу Ромэнэ из Брэнэ? – спросил вдруг как бы невзначай ордынский хан.

– Да, государь, – кивнул головой Угэчи. – Я это хорошо помню. Мне тогда приказал батюшка, чтобы я по твоей воле так переписал тот ярлык, чтобы коназ Ромэнэ был законным наследником Андрэ Черныгы и после смерти того старого гуляки стал великим коназом. Такое не забудешь. Государь редко жалует так щедро своих холопов!

– Этот Ромэнэ, мой верный Угэчи, имеет немалые заслуги перед моим воеводой Бурундаем, – с горечью промолвил Берке-хан, – сложившим свою славную голову за честь Золотого Ханства! И хоть уже нет Бурундая, но его люди сумели донести до меня последнюю просьбу славного воина: подарить тому коназу-урусу мой второй ярлык! Рано или поздно, коназ Андрэ из Черныгы уйдет в мир иной, так пусть же тогда коназ Ромэнэ собирает меха и серебро со всех земель Черныгы. Если он такой же славный правитель, как и воин, то я не сомневаюсь, что он без труда справится с этим делом…Тот бой, в котором был жестоко изранен славный Бурундай, стал едва не последним и для этого Ромэнэ. Там, у великого моря, наши воины столкнулись с несметными силами Абака-хана. Злодеи окружили моего Бурундая! Но этот великий воин отважно сражался, как звериный царь, не жалея себя. А когда Ромэнэ, коназ Брэнэ, увидел окруженного врагами Бурундая, он сразу же бросился со всеми своими людьми на врагов и, яростно сражаясь, пробился к нему! Тогда наши лютые враги отступили, и мой Бурундай вырвался из вражеского кольца. Но он получил много ран, и его старое тело не выдержало. Так и почил отважный Бурундай по пути к моей ставке. Он прислал ко мне своего тысячника Цэнгэла, чтобы тот рассказал мне о жестоком сражении и верности нам коназа Ромэнэ. Вот почему я повелел послать тот ярлык прямо в войско, чтобы Ромэнэ Брэнэ мог получить эту почетную награду перед лицами моих воинов. Сам мой темник Ногай вручил ему тот ярлык. Его посланник нынче очень хвалил этого Ромэнэ! Этот урус не боится жестоких битв, беспощаден в сражении! Два года тому назад он разбил большое войско Лэтвэ! Говорят, что там был убит наш злейший враг – Миндэух-лэтвэ! Коназ Ромэнэ, после этой победы, почтил нас вниманием – прислал в Сарай богатые подарки: серебро, доспехи тех злых врагов, много мужей-пленников, каких мы быстро распродали, выручив еще немало серебра для моей казны. Словом, этот коназ Ромэнэ – нужный нам человек! Однако хватит о нем! Вернемся к твоему назначению, Угэчи. Как ты думаешь, ты справишься с делами в писчей юрте? Не просто как писарь, а как начальник?

– Да, государь, – кивнул головой молодой татарин. – Если мой батюшка попросил у тебя этого назначения, значит, он уже не раз меня проверил.

– Тогда приказываю! – Берке-хан поднял вверх руку. – Принимай же писчую юрту! Будешь теперь во главе всех моих книжных людей! Но смотри, чтобы не ленились! За слугами всегда должен быть строгий глаз: если чего не доглядишь, все дела развалятся! Понял, Угэчи-сайд?

– Понял, великий государь! – улыбнулся наследник Болху. – Обещаю, что не подведу тебя!

– Поговорим же теперь о другом деле, – молвил, полным тоски и печали, голосом Берке-хан. – Я позвал тебя, Болху, вот по какому делу. Я почувствовал вчера после вечерней молитвы, как у меня забилось сердце. О таком же чувстве мне говорил мой царственный брат Бату, накануне своей смерти…

– Что ты, государь, – замахал руками Болху-Тучигэн, – ты же еще не старик! Тебе ведь всего пятьдесят семь лет! Это самый расцвет для правителя! Вон у китайцев – семь десятков еще не срок! А что часто бьется сердце, так это бывает у каждого человека…Пока еще никто не умер от сердцебиения!

– Погоди, Болху, – поморщился золотоордынский хан. – Я не собираюсь умирать…Но, полагаю, что к этому нужно всегда готовиться. Что есть наша жизнь? Давно ли мы с тобой были детьми? Кажется, что вчера! А вот поседели…А если в волосах серебро, значит, можно ожидать всего, а впереди – только одна смерть! Как-то мне приснился седобородый старик…Он сказал, что пора написать завещание… – Ты, Берке-хан, – молвил тот старик, как я думаю, сам пророк Мухаммед, – сначала принял истинную веру не душой, но своим ясным умом, чтобы противостоять жалкому христианину Хулагу…А теперь ты познал ислам душой и сердцем. Вот и приоткрыл великий Аллах для тебя райские двери! – Это мне Пророк как бы намекнул, что я принял новую веру из ненависти к Хулагу, захватившему земли нашего улуса. Этот злодей такой же христианин, как покойный строптивец Сартак и урусы. Видишь, как мудр Божий Пророк! Его не проведешь! Однако то был лишь повод, чтобы стать настоящим мусульманином. А теперь я понял, что это – истинная вера и единственный путь к бессмертию! Пусть оно не на земле, а на небе…Как ты думаешь, Болху, есть ли на небе этот рай?

– Об этом говорили многие мудрецы, государь, – кивнул головой Болху. – Я тоже верю, что рай – это потусторонний мир. Кто знает, что создал Аллах? Это не постичь человеку. Если есть жизнь здесь на земле, то почему бы ей не быть на небе? Даже наши предки знали о потустороннем мире, где обитают души умерших. Но праведная вера дает ответ на все. Будешь вести строгую жизнь мусульманина, смерти не будет! Великий Аллах всегда приютит душу праведника. А ты, государь, достоин этого больше всех! Но пока не надо спешить в светлый рай. Ты – повелитель великого ханства. Ты нужен и народу и государству! Береги себя!

– Благодарю тебя, мой верный Болху, – улыбнулся Берке-хан. – Я не хотел бы покинуть этот мир, не завершив должным образом своего правления. Поэтому подготовь заранее мое завещание. В случае если меня призовет к себе Аллах, то пусть мой престол унаследует внук моего брата Мэнгу-Тимур. Все другие внуки Бату должны беспрекословно ему повиноваться. Но если нужно менять наместников в землях улуса, то делать это только по твоему совету…Или пусть соберет курултай. Я сам поговорю об этом с Мэнгу…Эй, Хутук! – крикнул он и хлопнул в ладоши. Откуда-то из глубины юрты выбежал слуга и почтительно склонился у трона. – Беги, мой Хутук, к Мэнгу и позови его сюда побыстрей!

– Слушаю и повинуюсь, государь! – вновь согнул спину верный слуга и быстро выбежал из юрты.

– А как ты сам на это смотришь, Болху? – вопросил великий хан. – Дружен ли ты с Мэнгу? Будет ли мой наследник прислушиваться к твоим советам?

– Да, государь. Мэнгу-Тимур был всегда ко мне ласков! – кивнул головой ханский советник. – Он хорошо относится и к моему сыну Угэчи. Царевич часто заходит в писчую юрту. Он любит поговорить с моим сыном и слугами о делах нашего ханства. А иногда и бумагу почитает. Но царевич не очень любит бумаги и книги. Он больше воин. Ты не зря посылаешь его в боевые походы! Мэнгу с детства знает только коня и острый меч! Он отменно стреляет из лука! Я не раз видел, как Мэнгу прикладывал стрелу, и враг тут же падал на землю, как подкошенный.

– Да, Болху, так уже устроил Аллах, что славный воин не бывает ученым мужем! Да и сам я не так давно постиг книжную мудрость…А когда стал читать твои письмена и сам кое-что писать, мои руки разучились брать лук и копье. Придется и Мэнгу отказаться от ратных дел. Ты, Болху, поможешь ему стать хорошим правителем!

– Глубокая мудрость говорит твоими устами, государь, – улыбнулся Болху-Тучигэн, – однако царевич Мэнгу может вести за собой народ и без меня! Он хорошо управляет своим войском и, конечно, знает грамоту. Другое дело, если у него не лежит к этому сердце. Просто царевичу пока не до этого. Придет пора и должная зрелость, и царевич полюбит бумаги и книги. Это только дело времени…

Полог юрты приоткрылся, и к ханскому трону быстро подошел царевич Мэнгу. Поклонившись хану, он кивнул головой Болху-Тучигэну.

– Салям галяйкюм, государь! – молвил царевич. – Как твое бесценное здоровье?

– Вагаляйкюм ассалям! – ответил Берке-хан. – Мое здоровье, сынок, старческое. Как говорится, все известно только Аллаху. Иной хилый и тонкий прут гнется, но не ломается…А крепкий и толстый, гляди – и разорвался! Ладно, давай о деле. Я вот тут поговорил, сынок, с Болху-сайдом и сказал ему, что тебе придется, в случае моей смерти, быть повелителем нашей Золотой Орды!

– Что ты, государь! – вскричал царевич. – Разве ты собрался умирать?!

– Я же сказал, – грустно усмехнулся великий хан, – что это известно только одному Аллаху! Но, со своей стороны, я должен позаботиться о судьбе Джучиева улуса. Что это за правитель, если он не закончит земных дел до своей смерти? Только плохой государь оставляет плохого наследника! А ты у меня не только славный воин, но и, как говорит мой Болху, умеешь управлять людьми…Я мало уделял тебе внимания и не баловал! Зато вот вырос из тебя истинный наследник. Ты не будешь сопливым мальчишкой на ханском троне…Как мои племянники, погубившие себя. Но не зазнавайся, сынок! Запомни: нельзя управлять государством с коня! Будь дружен с Болху-сайдом и не обижай его. Я вот назначил его сына Угэчи на место главы писчей юрты…Уважай его! Они – преданные нам люди. Советуйся с ними обо всех государственных делах. Будь особенно осторожен с мурзами. Не отстраняй от дел никого, если не уверен в своей правоте! Ну, а если кто-нибудь будет строптив или лукав в деле управления, тогда замени его, посоветовавшись с верными людьми. Но тогда не жалей ослушника, казни его без колебаний! Также поступай и с урусами: Будь жесток, когда надо, или, наоборот, ласков. У меня с ними было все! Только один урус заслужил мое доверие – это коназ Ромэнэ из лесов Брэнэ! Я пожаловал ему ярлык на всю землю Черныгы, когда умрет коназ Андрэ. Так вот, не обижай этого Ромэнэ. Преданные ратному делу люди всегда ценны! Пусть ходит в походы с нашим полководцем Ногаем. Уж если сам славный Бурундай хвалил этого Ромэнэ, значит, он того стоит!

– Да, государь, – улыбнулся Мэнгу. – Покойный Бурундай, да примет Аллах его душу, был очень большой злослов! Его до смерти боялись за строгость! Это просто чудо, если он похвалил коназа уруса! Но я сам знаю о заслугах этого Ромэнэ. Он не раз выручал Бурундая в жарких битвах! Но сможет ли этот Ромэнэ собирать весь «выход» для нашей казны?

– Вот теперь я вижу в тебе мудрого правителя! – весело молвил Берке-хан. – Ты печешься о казне! Я думаю, что коназ Ромэнэ сможет собирать меха и серебро. Он же собирает дань в своем уделе? Это дело нехитрое. Но будет о нем. Поговорим теперь о войске. Тут будь еще осторожнее, нежели с наместниками. Зря воинов не обижай. Но, если непокорен, будь жесток! А если уже принял решение, тогда беспощадно казни! Но не забывай, как я уже тебе говорил, о советах наших верных людей…А когда я умру, собери курултай. Конечно, наш курултай – это не то, что было на далекой родине. Там собирались свободные нойоны и ханские родственники. Но и там не всегда удавалось решить дело. Кто знал, куда склонятся головы гордой знати? А у нас, на деле, курултай – это мой ханский совет. Лишь утверждает мою волю. Да заодно проверишь преданность наших слуг. Станут своевольничать – узнаешь, кто из них опасен. А если все покорно примут, тогда хорошо. Понял, дитя мое?

– Понял, государь.

– Ну, а теперь скажу еще кое-что. Ты должен знать, сынок, что урусы, хоть и покорились нам, люди воинственные и многочисленные. Пусть мы сильно приуменьшили их поголовье, но пройдут года, и они снова расплодятся. Поэтому запомни, что их коназы для простых урусов – в сто крат более лютые враги, чем мы, завоеватели. Эти коназы так угнетают свой народ, что против них любые злодеи – праведники! Коназы-урусы готовы, ради сохранения своей власти, служить даже самому шайтану! Это знать очень важно! Коназы есть наши союзники против всего народа урусов! А значит, с ними надо быть ласковыми и справедливыми, а если надо – и жестокими! Поощряй доносы коназов друг на друга. Пусть борются между собой за ханские ярлыки! Они этого достойны. Но палку не перегибай! Пусть коназы правят своими людьми! Только одни они могут удержать свой народ в нашем ярме. Но не давай никому из них возвыситься над другими. Тогда, возможно, возвысившийся объединит все земли урусов и ополчится против нас! Я думаю, что сейчас можно верить только одному коназу Ромэнэ из Брэнэ. Он нам предан и не просит большей власти! Он не такой, как другие коназы-урусы! Этот человек проверен: у него нет ни капли лжи или коварства! А теперь, сынок, скажу о нашей вере. Люби Аллаха, соблюдай все наши заповеди. В деле веры слушай имама и других людей, знающих Алькоран. Не обижай попов-урусов. Эти люди нам очень полезны! Они тоже держат в узде свой народ, учат людей смиряться с любым злом и любой властью. А их бог Иса – пророк у нас в исламе – как говорит почтенный Абдулла, очень уважаем истинными мусульманами! Не забывай об этом и не обижай урусов за их веру! Пусть себе молятся! Не важно, что они христиане. Главное, чтобы вовремя и в достатке вносили в нашу казну установленную мзду. Вот в этом деле всегда будь строгим! Впрочем, для этого у тебя есть достойные советники…А если…, – тут великий хан вдруг замолчал, покраснел и схватился рукой за сердце. – Чую сильную боль! – громко сказал он, выпучив глаза. – Да такую, как-будто в моей груди полыхает огонь! Да в животе…охо-хо…жестоки колики!

– Быстрей за лекарем! – крикнул Болху.

– Позовите моего наставника в деле веры! – прохрипел, задыхаясь, Берке-хан.

В юрту вбежали лекарь великого хана Бэктэр и имам Абдулла.

– Эй, слуги! – громко сказал знахарь, поднявшись на трон и ощупав грудь багрового, покрывшегося испариной, Берке-хана. – Айда ко мне! Опускайте государя на его спальное ложе! Ничего нет страшного, просто у государя заболело сердце!

– О, Аллах! – взмолились упавшие на колени ханские слуги и приближенные. – Спаси же, Всемогущий, нашего повелителя! Верни ему силу и здоровье!

Имам Абдулла, к которому присоединились прибежавшие по зову ханских слуг другие мусульманские священники, вывезенные татарами из Бухары и Ходжента, обступили ханское ложе, читая священные молитвы.

Неожиданно больной открыл глаза и поднял руку. Воцарилась тишина.

– Благодарю вас, мои верные люди и Божьи наставники! – сказал он тихим, спокойным голосом. – Мне стало легче от ваших сердечных молитв!

– О, Аллах! – промолвил во всеуслышание ханский врачеватель. – Исцели моего повелителя! Продли ему жизнь хоть бы до ста лет!

– Не богохульствуй! – возмутился имам Абдулла. – Все в руках Аллаха! Если Он захочет, то любого из нас призовет к себе. Не надо отказываться от такой великой милости, если Аллах забирает к себе его душу! А вдруг Всевышний услышит твои слова и даст нашему повелителю вечную жизнь здесь, на земле!?

– О, Аллах! – испугался Берке-хан. – Замолчи, Бэктэр! Страшно вечно жить на земле! Чтобы все время переживать бесконечные беды?…О, милосердный Аллах, лучше забери мою душу прямо сейчас, чтобы я, наконец, покинул этот жалкий мир, начиненный ложью и страхом! Не продлевай моей жизни, тяжелой и безрадостной! – С этими словами великий хан резко повернулся, поднял руки, как бы в знак прощания со своими подданными, и скрестил их на груди. Глаза его закрылись, а на губах появилась блаженная улыбка.

– Великий хан почил смертью истинного праведника! – вскричал имам Абдулла. – Не скорбите, правоверные, но радуйтесь: Аллах принял его душу!

 

ГЛАВА 24

ПОСЛЕДНЯЯ КНЯЖЕСКАЯ ОХОТА

– Вот так, владыка, я добрался до татарской Орды, – грустно сказал черниговский князь Андрей своему собеседнику и склонил в знак почтения свою седую голову.

– Да, сын мой, – тихо промолвил епископ Митрофан, – нелегок твой великокняжеский венец! Ни один князь не позавидует твоей тяжелой доле! Да вот еще этот новый татарский царь! Страшно сказать! Мэнгу-Тимур! Даже его имя какое-то злое! Как же принял тебя этот Ирод, княже?

– Нелегко вспоминать, святой отец, – ответил князь Андрей и задумался. – Вот я подошел к царскому шатру, но стражники меня долго не впускали. Занят-де молодой царь, ему пока не до меня! Но вот…вышел из шатра ханский вельможа, по имени Болху, и я его слезно упросил допустить меня к татарскому царю…Страшен этот Болху, неподкупен! Я не раз совал ему в руку то слиток серебра, то золотой перстень. Но нет! Этот Болху не берет бакшиш! Один из всех татар! Этот татарский мудрец не любит меня. Так и косит на меня злым глазом! Однако выслушал. Благо, что я научился сносно говорить по-татарски! А так бы до ночи простоял у юрты их царя…Сжалился-таки этот злобный Болху-Тучигэн, таково его полное имя, и вернулся в золотую царскую юрту. А царь Мэнгу послушал своего сановника и сразу же принял меня…Видимо этот Болху в большом почете у молодого царя, также, как он был и у других царей! Не дай Господь с ним поссориться! Это – верная гибель!

– А как же выглядит этот грозный царь? Он похож на своего покойного отца, царя Берке. – Есть ли в нем хоть сколько добродушия?

– Этот молодой царь не похож на покойного Берке-хана ни лицом, ни душой, – покачал головой великий черниговский князь, – да он и не сын тому мудрому покойнику! Этот молодой царь – внук Бату-хана, от одного из его сыновей…А у самого Берке не осталось наследников…Они умерли во время тяжелого поветрия. Одни лишь дочери…Да и те все замужем. Говорят, что одна из дочерей Берке-хана, его самая любимая, пребывает замужем за молодым ордынским темником Ногаем…Тот очень уважаем сейчас в Орде. Теперь расскажу о новом царе. Когда я зашел в ханский шатер и склонил свою седую голову перед Мэнгу-Тимуром, царь первым поздоровался со мной по-татарски, как это у них принято. Я ответил ему также по-татарски, не поднимая головы. Тогда царь сказал, чтобы я смотрел прямо на него. Ну, я поднял голову и увидел,…что царь жесток лицом и свиреп, как дикий зверь! Его глаза – черные и блестящие. Лицо у него круглое и желтое. Носит жидкую бородку и такие же тонкие усы, которые едва свисают, как у кота или крысы. – С чем пожаловал, коназ Андрэ? – вдруг сказал он. – Неужели опять с толстыми девками? – А я уже давно не привозил в Орду женок! А нынешнего царя я раньше никогда не видел…

– Нет, государь, – сказал я царю, – я не привез тебе красных девиц! Как-то воевода Бурундай обругал меня за это и прилюдно опозорил! Поэтому я привез тебе только «выход» в мехах и памятные подарки, покорнейше, как всегда, соблюдая к тебе глубокое уважение…

Ну, вот царь позвал своих слуг и приказал им пересчитать всю нашу дань, а подарки принял самолично. Царю пришлась по душе серебряная чаша из Литвы, оскаленная львиной мордой. Та самая, владыка, что ты посоветовал мне взять для ордынского царя.

– Это – не я, сын мой, но покойный владыка Захария тебе подсказал, – улыбнулся епископ Митрофан, – а ты еще спорил. Пусть же этот подарок твоего племянника Романа Брянского остается в Орде. Львиная морда – недобрый знак! Странно, что князь Роман прислал его тебе, как свадебный подарок! Это не к добру, великий князь!

– Это так, святой отец, – кивнул головой князь Андрей. – Я боюсь своего племянника! Князь Роман силен и богат, думаю, больше, чем я…Он, без сомнения, утаивает меха и серебро! Но я ничего не могу с ним поделать! Идти с жалобой в Орду? Так стыдно…Ведь кровный родственник! Он и у татар пребывает в почете и изрядной славе! Мне рассказал один татарский мурза, получив от меня богатый подарок, что еще покойный царь Берке держал моего племянника Романа как моего преемника! И подарил ему ярлык не только на брянский удел, но и право, в случае моей смерти…, – князь перекрестился, – владеть всей черниговской землей!

– Спаси нас, Господи! – перекрестился епископ. – Нам этого не надо! Поживи еще, сын мой! Тебе рановато спешить на Божий суд!

– Все в руках Божьих, – пробормотал князь Андрей. – Мне уже недалеко до семи десятков…А это уже глубокая старость! На что мне надеяться? Вот и возьмет мой грозный племянник этот черниговский стол! Чем он заслужил похвалу от поганского царя? Разве что своими походами на Литву и к Хвалынскому морю? Мне еще говорили в Орде, что Роман очень угодил татарам своими боевыми подвигами…А где и…уместными подарками. Этого Романа любил сам злобный воевода Бурундай! Не было на свете татарина страшней его! Покойные цари уважали князей Александра Ярославича и Даниила Холмского, однако Бурундай их просто ненавидел и все время ругал! Досталось также и мне от этого татарского воеводы! А вот Роман-то во славе оказался! Поэтому пришлось тихо сидеть в Орде, о Романе – ни гу-гу! Злой же Болху, правая рука царя, когда-то меня предупредил, чтобы я не говорил недобрых слов о своем племяннике государю! Еще самому Бату! Чтобы не гневить того страшного государя…Чего только не пришлось пережить! Страх, голод и татарский позор! Даже от своего племянника не было ничего, кроме унижений!

– Что поделаешь, – вздохнул владыка. – Если князь Роман ходил с татарами в боевые походы, эту дружбу не разольешь водой! Хорошо лишь то, что князь Роман воевал с нашими лютыми врагами…С той же Литвой…И громил богохульников…Это, слава Господу, дело не богопротивное…Как бы тебе сказать, великий князь, а не помириться ли тебе с этим Романом Михалычем? Пусть он горд и упрям, но, как я знаю, он на деле не причинил ни тебе, ни твоему княжению, ни святой церкви никакого урона. А что вы не дружны – так это сущая мелочь! Присмотрись же, сын мой, не настолько плох этот князь Роман! Правда, он нашел себе советника в лице строптивого отца Игнатия. Тоже гордеца! Мне говорил покойный владыка Порфирий еще тогда, когда я был молод, что Игнатий вольнолюбив и язвителен в речи. Он не очень-то считался с покойным епископом! Был насмешлив и груб! Владыка Порфирий невзлюбил его еще в Чернигове при дворе святого мученика Михаила Всеволодыча! – Епископ истово перекрестился. Перекрестился и князь Андрей. – Видимо, отец Игнатий подумывает о владычном престоле: хочет занять мое епископское место!

– Разве такое возможно? – вздрогнул Андрей Всеволодович. – А как же митрополит Кирилл?

– Его святейшество, отец Кирилл, увы нам, глубоко чтит этого Игнатия! – молвил с горечью епископ. – Он посчитал этого брянского попа великим ученым. Я как-то ездил в Киев…Слава Господу, что застал там отца Кирилла. Он теперь все время в отъездах. Объехал уж, поди, всю русскую землю, а также суздальскую и новгородскую! Так вот. Мы с отцом митрополитом завели тогда разговор о делах нашей церкви. А он мне вдруг и говорит, а не утвердить ли нам еще одну епархию? И какую же, княже? – Брянскую и севскую! Вот тебе козни этого отца Игнатия! Рвется в епископы! С Черниговом не получилось, так уж хоть бы Брянск от нас отделить!

– И отделят! – усмехнулся Андрей Всеволодович. – Как что против нас, так всегда сбывается! Но не при моей жизни! – Он перекрестился. – Не отдам Чернигов племяннику! Он не добьется моего стола! Будет нужно, пойду к самому царю Мэнгу-Тимуру. Упаду на колени, отвезу туда все свое имущество и богатые подарки, но свой стол не уступлю!

Хлопнула дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга Славута.

– Что тебе? – поморщился раздраженный князь Андрей. – Разве не видишь, что я занят? Мне сейчас не до тебя!

– Да я тут, великий князь, – замялся здоровенный детина. – Мне бы только одно слово сказать. О твоем слуге, огнищанине Микуле Удаличе…

– А, тогда добро, – смягчился черниговский князь. – Тут у нас, владыка, случилась одна беда. Ты сам меня намедни спрашивал, куда подевался мой Микула…Вот уж три дня как пропал мой верный слуга…Пошел в лес, чтобы добыть дичины к нашему столу, к примеру, хорошего кабанчика…И вот сгинул…Я послал своих людей в лес, чтобы они поискали следы моего Микулы, но вот пока ничего не нашли…Разве не так, Славута?

– Не так, великий князь, – громко сказал слуга и перекрестился. – Твои люди только что вернулись из леса и рассказали мне, что твой Микула Удалич погиб от когтей лютого зверя – матерого медведя! И не только он один, полегли все твои младшие слуги, которые пошли вместе с Микулой!

– О, Господи! – вскричал князь Андрей. – И ты это так спокойно говоришь! А может, ты врешь, бесстыжий? Ты что, не видишь, кто перед тобой? Великий князь и сам владыка! Голову от глупости потерял, вонючий холоп?

– Это не глупость, великий князь, – спокойно ответил привыкший к княжеской вспыльчивости Славута, – но лишь чистая правда! А говорю я так спокойно, потому что уже не в первый раз. Разве ты забыл, княже, как медведи заломали двух коров купца Доброхота Жалича? Прошло лишь два десятка дней! А как не вернулась из леса вдова Зорица? Все говорили, что это может учинить только большой медведь! Пора бы уже, княже, начать правильную охоту и прибить этого зверя! Но ты сам все откладываешь это дело и чего-то еще ждешь! Взял бы и послал в лес своих дружинников с охотниками. Они бы уже давно прибили этого медведя, и был бы жив тот несчастный Микула…

– Постой, Славута, – поднял руку князь, – а ты точно знаешь, что именно медведь, этот бесстыжий зверь, наделал столько зла? Я уже давно не слышал, чтобы медведи нападали на людей! Значит, это очень крупный медведь, если так обнаглел! А есть ли какие доказательства?

– Да, княже, следов предостаточно, – грустно кивнул головой слуга. – Это – медвежьи горки. Их, как ты знаешь, зверь насыпает над мертвыми телами. Он заломал всех твоих людей и присыпал сверху их тела валежником. Твои люди на это как раз и натолкнулись! Уже пошел трупный запах, но пока еще не смрад…Я думаю, что зверь нагрянет за своей добычей завтра!

– Неужели они не привезли в город тела несчастных? – возмутился епископ. – Да что же это такое? Разве вы забыли, что подобное неприемлемо для православных христиан?! Вы же не бесстыжие язычники?!

– Что ты говоришь, Славута?! – прикрикнул князь Андрей. – Почему они оставили людской прах на осквернение?

– Если помнишь, княже, такое уже было у нас лет десять тому назад, – ответствовал слуга. – Мы тогда нашли мертвое тело монаха Филофея, убитого медведем. И привезли его на телеге. Да отпели в православной церкви, как подобает. А ты, батюшка великий князь, на нас за это рассердился! Ты тогда сказал, что нужно было оставить тот прах нетронутым, а медведь бы тогда пришел на такую приманку. Ты потом еще долго нас ругал, называя дурачками и злодеями! Вот-де, упустили из-за нас матерого медведя! От такого позора мы не знали, куда глаза девать! Вот и решили на этот раз наши люди, чтобы не вызвать твоего гнева, оставить тела тех несчастных как приманку на лютого зверя! Чтобы охотники могли разом уложить того матерого людоеда!

– Прости, Господи, прегрешения этих дурачков! – молвил владыка Митрофан, прижав руку к сердцу. – Не понимают, глупцы, что натворили! Да и ты, сын мой, – укоризненно покачал головой священник, глядя на князя, – совсем не учишь своих людей уму-разуму! Так можно дойти и до смертного греха!

– Что поделаешь, святой отец, – насупился князь Андрей, – если наши люди такие глумные. Не всем дано обладание умом-разумом! Вы тогда не поняли, Славута, мои слова с наставлением! Они были не для такого случая! Нужно было откопать тела несчастных…

– Откопали, но только чуток, княже, – пробормотал слуга. – А то как бы мы узнали, что это наши люди? Поглядели, поплакали, да засыпали лица мертвецов сухими листьями и валежником…Они не думали, что ты за это рассердишься. Если хочешь, я сейчас же поеду с людьми назад в телеге и привезу тела тех страдальцев?

– Ладно, Славута, – махнул рукой князь Андрей, – если уже случилась беда, ничего не изменишь! Так ты говоришь, что медведь придет за добычей завтра? Ты думаешь, что приманка уже созреет? А если медведь не придет? Ты не лжешь на этот счет, Славута?

– Это чистая правда, княже! – сказал с уверенностью в голосе бородатый мужик. – Вот так и у меня когда-то было. Медведь заломал моего жеребца, а на четвертый день пришел за падалью. Вот мы и прибили тогда разбойника! Разве ты не помнишь, сам же потом лакомился свежей медвежатиной?

– Помню, Славута, это был отменный медведь! Славный тогда получился окорок! – покачал головой великий черниговский князь. – Надо завтра же поймать этого зверя и прибить его рогатиной! Поеду-ка я сам на охоту! Мне хочется самому поразить рогатиной лютого зверя! Я давненько не ходил на такую знатную охоту!

– Что ты, сын мой, опомнись! – испугался епископ. – Эта охота – опасная затея! Медведь силен, как лукавый! – владыка перекрестился. – Никто не знает, что он может натворить! Лучше пошли своих людей и жди от них известий. Охотники сами порешат этого бурого злодея! А если кто и пострадает, так что же с того: это ведь не великий князь? А Господь защитит подлых людишек. Нечего подвергать свою жизнь опасности, если ее можно избежать!

– Да какая там опасность, владыка? – усмехнулся великий князь. – Мне не впервой ходить на охоту. Правда, я уже давно не добывал медведя…Но зато не один раз поражал вепря. Так что эта охота только прибавит мне радости и славы! Готовься, Славута, завтра утром нагрянем к той медвежьей горке! А далеко ли туда?

– Да не так далеко, великий князь, – бодро проговорил слуга. – Где-то в пяти верстах от Чернигова!

– Ну, это – совсем близко! – улыбнулся князь Андрей. – Давай-ка, Славута, готовь людей, рогатины и телеги. Утром выезжаем!

– Слушаюсь, великий князь! – поклонился Славута и, резко повернувшись, скрылся в дверном проеме.

Наутро великий черниговский князь Андрей Всеволодович, засветло разбуженный верным слугой, быстро откушал поданной к столу холодной дичины, запил ее, как обычно, хмельным медом и, недолго думая, выехал верхом в сопровождении двух десятков своих лучших дружинников и дюжины мужиков-охотников в сторону ближайшего леса.

Охотники так спешили, что даже не прихватили с собой собак.

– Еще напугают медведя, – сказал князь Андрей, – и сорвут мне удачную охоту! Зверь уйдет и уже не вернется…Значит, нет необходимости в псовой охоте…Медведь очень осторожен: испугается и не выйдет к ужасной приманке…

– Господи, помоги своему рабу Андрею, – молился владыка Митрофан, склонившись перед иконостасом, освещенным большими восковыми свечами – Дай ему, Господи, удачливую охоту и защити его жизнь в случае опасности!

– Помоги, Господи, рабу твоему Андрею, нашему славному князю! – вторили густым басом собравшиеся в Спасском соборе черниговские священники.

Вот уже и заутреню провел в соборе владыка Митрофан, а теперь отслужил и обедню. Полупустой собор отражал голоса молившихся священников и немногочисленной паствы. Вверху на хорах стояла молодая княгиня и истово, горячо молилась. Она впервые так беспокоилась за князя во время его выезда на охоту. Обычно княжеские походы в лес ее не тревожили. Все знали, что князь Андрей опытный и заядлый охотник. Однако вот теперь княгиня была необычайно взволнована. Что-то заставляло ее вновь и вновь повторять одну молитву во здравие мужа за другой. Так молилась княгиня лишь тогда, когда ее супруг отправлялся со своими людьми в далекий путь – отвозить дань татарскому царю и просить жестоких степных завоевателей об очередной милости.

Вот уже закончилась и обедня, опустели храмы Господни, священники удалились на трапезу, а от князя и его людей так и не было никаких известий.

Лишь к вечеру, когда солнце стало медленно спускаться к розовевшему под его лучами деснинскому берегу, и осенняя прохлада окутала полусонный Чернигов, со стороны леса показались усталые измученные всадники.

Княжеские слуги выбежали за городской забор и радостно замахали руками, приветствуя запоздавших охотников. Однако те шли медленно, мрачно и даже не обращали внимания на встречавших. Неожиданно из ворот вышли епископ вместе с черниговскими священниками и приблизились к толпе княжеской челяди. С ними шла и одетая в скромное греческое платье, украшенное лишь двумя полосками бисера, молодая княгиня.

– Что-то они идут, как сонные, – промолвила княгиня, – как-будто нас не видят? Неужели так устали от этой проклятой охоты?

– А как же, княгинюшка, – ответствовал владыка. – Охота на медведя – дело непростое! Это коварный и опасный зверь! Но положимся на волю Господа…А вот только где же наш князь? Я что-то его не вижу!

Вдруг от медленно приближавшегося к городу отряда охотников отделился всадник и быстро поскакал в сторону стоявшей у городского забора толпы. Вот он промчался по берегу реки, проскочил вдоль забора и, наконец, направился к встречавшим.

– Славута, – с тревогой в голосе сказала княгиня, узнав своего верного слугу. – Видно, мой супруг так устал, что сам не захотел проехать верхом. Значит, он сидит в дорожной телеге, а слугу послал к нам, чтобы мы не волновались.

Всадник между тем приблизился к толпе, остановил лошадь и медленно спешился. Только теперь епископ, глянув в мрачное и серое лицо Славуты, обо всем догадался.

– Батюшка владыка, – пробормотал, не помня себя, одеревенелым языком Славута, теребя в руке уздечку, – матушка княгиня…я…как же сказать? Вот мы с князем приехали и устроили засаду. Долго ждали, но вот послышался легкий шум. Мы остолбенели! Там оказался не один лютый зверь, а целая стая: огромная медведица с тремя медведями-чудищами! Не поместились все те страшилища в одну телегу…Княжеские слуги перебили этих медведей, но вот самый лютый из них долго с нами боролся и сломал пять рогатин! Но мы не испугались его дьявольской силы и окружили лютого зверя. Никто не пострадал! А когда осталось только завершить дело, сам князь Андрей пошел с рогатиной на медведя. Мы не хотели пускать к зверю князя. Но он не послушал своих верных слуг. И только он всадил рогатину в лютого зверя, как вдруг тот внезапно подскочил с диким ревом! Затрещала тогда княжеская рогатина, и медведь свалился всей своей тяжестью на нашего князя! Мы все кинулись на мертвое чудище и оттащили его от княжеского тела. Все-таки наш Андрей Всеволодыч пришиб этого зверя! Рогатина попала прямо в сердце лютого зверя…

– Говори же, говори, дурачина, что же с князем-то нашим случилось! – закричал, забыв о своем сане, владыка. – Разве ты не видишь, что мы тут все объяты страхом и тоской?!

– А князь-то наш, увы…Закатилось, батюшка, наше красное солнышко! – заплакал вдруг побагровевший от напряжения Славута. – Когда мы подняли его из-под зверя, он уже был едва живой. Лишь моргал глазами и что-то хотел нам сказать, но не смог. Он долго лежал на траве, залитой медвежьей кровью, а мы все не решались поднять его и положить на телегу…Как мы потом узнали, медведь сломал хребет нашему князю! Так и умер наш славный сокол, добрый князь Андрей. Мы погрузили его на телегу и поехали сюда…

 

ГЛАВА 25

НЕОЖИДАННОЕ ИЗВЕСТИЕ

Князь Роман сидел в своем высоком черном кресле и задумчиво смотрел на большую восковую свечу, горевшую перед ним на столе. Язычок яркого пламени бесшумно трепетал под слабым потоком свежего воздуха, поступавшего из маленького верхнего оконца, отбрасывая причудливые тени на стены княжеской думной светлицы.

Брянский князь был раздражен и раздосадован. Только что из его светлицы вышли нежданные гости: витебские горожане.

После того как три года тому назад брянские полки разгромили всю силу Миндовга, в Литве начались неурядицы. Объявивший себя великим литовским князем Тренята недолго продержался на престоле и погиб от рук верных слуг несчастного Миндовга. Сын же последнего Войшелк, выйдя из монастыря, неожиданно провозгласил себя преемником отца и поклялся отомстить его убийцам. Под подозрение попали многие знатные литовцы. Войско разгневанного Войшелка Миндовговича с огнем и мечом прошло через всю землю Великого княжества литовского, беспощадно расправляясь со всеми, на кого бы ни указал новый великий князь. В ответ на эти действия литовские князья, почувствовавшие угрозу не только своей власти, но и самой жизни, оказали ожесточенное сопротивление. Разразилась междоусобная война. В результате, само литовское государство оказалось на грани полного развала. Замерла торговля. Пришли в упадок ремесла и земледелие. Угроза голода нависла над прежде процветавшими и богатыми городами. Стороны, сражавшиеся друг против друга, проявляли невероятную жестокость. Пленных не брали, города и села сжигали и разрушали до основания. И особенно страдали бывшие русские земли, подпавшие под власть Литвы. Если воевавшие не жалели своих литовских городов и сел, то что им были русские поселения? Русские люди, оказавшиеся в трудном положении, не знали, куда деваться. Одни вступали в войска своих князей и сражались против Войшелка, другие пытались сохранять верность великому литовскому князю, но были и такие, что бросали свои дома и имущество, спасаясь бегством в соседние русские княжества.

Горожане Витебска решили иначе. Оказавшись в безвыходном положении, они взбунтовались, собрали вече и, объявив об изгнании из города своего князя-литовца, приняли решение пригласить к себе на княжение брянского князя Романа. Делегаты от витебских горожан уже на следующий день выехали в Брянск и беспрепятственно добрались до города.

Князь Роман долго советовался со своими думными людьми: боярами, священниками, уважаемыми и богатыми купцами. Ему очень хотелось найти наиболее выгодное решение и получить во владение богатый Витебск. Однако верные люди князя отговорили его от поездки в мятежный город.

– Этот город далеко отстоит от наших земель, княже, – сказал отец Игнатий. – Ты можешь его занять, но вряд ли удержишь! Это сейчас в Литве неразбериха, пока князья не помирились и не выбрали себе нового великого князя. А когда там все успокоится, литовцы вновь обретут силу! Тогда мы завязнем в жестокой войне с ними и вовлечем в беду свой удел! Кому это надо?

– Да поссоримся с твоим сватом, – вторил огнищанин Ермила, – великим смоленским князем. Известно, что город Витебск намного ближе к Смоленску, чем к нашему Брянску…Выходит, что почтенные витебские горожане предпочли тебя, княже, Глебу Ростиславовичу! А не обидно ли это ему будет?

Так и пришлось ответить витебским горожанам: спасибо-де вам за уважение и почет, но обращайтесь за помощью и советом к своему ближайшему, смоленскому соседу.

– Вот уж какое неудачное решение, – размышлял про себя, склонившись над столом, князь Роман. – А что еще придумать? Даже сам отец Игнатий, мудрый человек, посчитал такой ответ правильным…Жаль вот, что у меня больше нет моего верного воеводы и советника Ефима. Может быть, тот мудрый старик подсказал бы какое-то более полезное действие…Хотя он вряд ли стал бы спорить с Ермилой и отцом Игнатием, но кто знает?

Потеря Ефима Добрыневича вот уже который раз явственно ощущалась. Хотя его сын Добр Ефимович был у князя отменным воеводой, но советник из него не получился…Он смущался старых княжеских бояр, не перечил мнению священников, отца Игнатия чтил едва ли не как самого князя и все никак не мог войти в роль всесильного брянского воеводы. Даже вече пришлось собирать огнищанину Ермиле, когда князю Роману потребовались большие деньги на подарки новому ордынскому хану Мэнгу-Тимуру.

Брянское вече за последние годы все больше и больше устраивало князя Романа Михайловича. Горожане жили достаточно спокойно и зажиточно, чтобы не бунтовать. Это только в первые годы, когда по совету верного Ермилы князь стал прибегать к сходке городских жителей, они покрикивали и горячо спорили. Теперь же все успокоилось, брянцы привыкли, что в трудные времена князь обращался через своих верных людей к ним за помощью и никогда не отказывали. Благо, что такие княжеские просьбы были не часты. Вот и на этот раз вече единогласно решило: собрать «по горностаю или белке от каждого дома». Казалось, дело утряслось, все идет по-прежнему, а вот без Ефима все равно как-то пусто и тоскливо.

– И его супруга Варвара, обиженная за измену с Мириной, – думал князь Роман, – вон, как переживала! Хотела даже стать монахиней…Однако надо помочь святой церкви и построить женский монастырь. А пока у Варвары нет возможности ни принять постриг, ни уйти на жительство в Божий дом…А до чужих земель ей не добраться…В своем же доме – одна горькая скорбь по утраченному супругу…

Варвара Деяновна так до сих пор и не оправилась от тяжелой потери. Узнав о гибели своего престарелого мужа, она рухнула на пороге своего дома и два дня лежала едва дыша на большой супружеской кровати. Воеводу Ефима похоронили у стен Спасской церкви. Всех же остальных воинов отпели и погребли в чистом поле – на месте славного сражения. Князь сам повелел привезти на телеге тело своего верного воеводы в город и лично присутствовал при его погребении на Петровой горе.

– Отныне пусть здесь остается кладбище для моих верных слуг, – сказал Роман Михайлович отцу Игнатию. – А эта Спасская церковка будет как бы на гробах!

Супруга покойного воеводы Варвара, словно очнувшись в день похорон, буквально заливалась горькими слезами у гроба и потом, на могиле Ефима. Лишь силой княжеских дружинников, оттащивших голосившую не своим голосом Варвару от свежей могилы, удалось установить скорбную тишину и попрощаться с почившим. Горько плакала и одетая во все черное любовница Ефима Мирина, которая осмелилась выйти к могиле воеводы лишь после того, как увели кричавшую Варвару. Она пришла вместе с взрослой дочерью, которую Ефим признал своей и недавно выдал замуж за молодого брянского дружинника. Обе женщины встали на колени у могильного холмика и долго гладили землю, в которой покоилось тело возлюбленного и отца. Священники попытались сначала воспрепятствовать такому прощанию и не допустить Мирину с дочерью к могиле. Но князь отговорил их от этого.

– Это – праведная скорбь души, а не телесное и непотребное зло! – сказал он отцу Игнатию. – Пусть отдаст дань моему верному воеводе! Да простится ей этот грех!

– Да отзовется твоя доброта, княже, – кивнул головой стоявший с ним рядом севский воевода Мирослав, – удачей и здоровьем тебе и твоим детям!

Сразу же после похорон Мирослав уехал на воеводство в Севск. Мирину же он прихватил с собой.

– Пусть живет со мной Мирина, княже, – молвил он на прощание как бы просительно. – Она же мне законная супруга…Авось снова наша жизнь наладится…Дочка-то Миринина от Ефима уже давно замужем, и Мирину тут ничто не держит…

Хлопнула дверь, и послышались легкие шаги.

– А, это ты, Аринушка, – промолвил очнувшийся от раздумий князь Роман, – ну, как, побыла у княгини? Что там с ней?

– Уж не знаю, как тебе сказать, княже, – тихо ответила Арина и остановилась напротив него, скромно опустив голову, – но княгинюшка не захотела меня видеть!

– Это еще почему? – сердито бросил князь и встал. – Подними свою прелестную головку, Аринушка. Еще и прослезилась, душа моя…Того гляди заплачешь! Не надо принимать это к сердцу, как обиду, ладушка. Скажи мне только, что там за болезнь у княгини?

– Не знаю, княже, – покачала головой Арина. – Чтобы дать тебе правильный ответ, нужно осмотреть княгиню и выслушать ее жалобы на нездоровье. А так со стороны ничего не узнаешь. Могу только сказать, что у княгини очень болит живот! Такой вывод напрашивается от одного только ее вида. И глаза у нее тусклые…В них заметно страдание. Я думаю, что ей нужен хороший лекарь. Она будет долго мучиться, если ей не помочь. А у меня нет ни сил, ни знахарского умения для лечения такой болезни. Больная не захотела принимать мои утешения и лекарские умения. Это значит, что от моего лечения не будет никакого толка. В лечении, как и в любви: насильно мил не будешь!

– Так что же делать? Посоветуй, ладушка.

– Тут, княже, есть у нас один славный лекарь. Скажу больше: он великий знаток врачевания! Это знахарь смоленского купца Лепко Ильича с таким мудреным именем! Вот этот лекарь, как я думаю, помог бы княгине. Пошли же за ним. Будет толк!

– Врачеватель купца Лепко? – встрепенулся Роман Михайлович. – Чем же он знаменит? И откуда ты об этом узнала, ладушка?

– Да вот намедни этот знахарь лечил сына нашего купца Василько Мордатыча, – тихо сказала Арина, – которого я уже считала покойником…А когда этот лекарь пришел к нему, он обругал всех тех, кто лечил больного, и напоил того молодца отваром неведомых мне лесных трав. Так вот уже три дня, как больной почувствовал сильное облегчение! Он хорошо теперь спит, а на его щеках появился румянец! Кажется, что произошло чудо, и сам Господь излечил умиравшего!

– Эй, Ерко! – крикнул князь Роман и хлопнул в ладоши. Молодой слуга быстро выбежал из простенка. – Сбегай-ка, Ерко, к известному купцу Лепко Ильичу и приведи его ко мне! Хоть сейчас и вечернее время, но медлить уже нельзя…Найдешь двор этого купца? А, верный мой слуга?

– Найду, княже, – кивнул головой рослый Ерко. – Купца Лепко Ильича только глумной не найдет! А я-то…

– Ну, беги, Ерко, и быстрей веди сюда купца вместе с его именитым лекарем! – перебил слугу князь, и молодец также быстро исчез, как и появился.

Купец Лепко не заставил себя долго ждать. Князь Роман не успел должным образом поговорить с Ариной, как хлопнула дверь и вбежавший в светлицу слуга доложил о прибытии Лепко Ильича со знахарем.

– Будь здоров, княже! – громко сказал рослый дородный мужик, войдя в комнату и низко поклонившись. Увидев иконы, он истово перекрестился. Вслед за ним вошел седой коренастый старик, опиравшийся на тяжелый резной посох.

– И ты будь здоров, Лепко Ильич! – улыбнулся князь. – Входи же, входи, мой желанный гость! Тут у нас беда приключилась: занемогла княгиня. А лечить некому. Я слышал, что у тебя есть знатный лекарь. Не посмотрит ли он мою супругу?

– Да, мой лекарь – это глава всех врачей! – громко сказал купец. – Он еще у моего батюшки был первейшим человеком! Он живет с нами многие годы в славе и почете!

– Я с детства в семье Ильи Всемилича. Еще его деда пользовал! – промолвил, склонившись в поклоне, Радобуд. – А вот теперь и его сына с супругой оберегаю…Может быть есть какая-то польза…

– Какая-то польза! – покачал головой Лепко Ильич. – Ты спас не одного человека от мучительной смерти! Даже мою супругу…хотя…ладно. С этими женками не так просто разобраться…Где болезнь, а где хитрое притворство! Я, конечно, говорю, княже, не о твоей супруге…Однако пусть же Радобуд осмотрит княгиню и узнает, что у нее за болезнь!

– Да, княже, не будем задерживать это дело, – сказал Радобуд, подняв голову и глядя прямо в глаза брянского князя. – Чем раньше помощь, тем надежнее лечение!

Роман Михайлович почувствовал под взглядом купеческого лекаря, как раздражение и гнев, накопившиеся в нем за последние дни, уступают место покою и бодрящей радости.

– Эй, Ерко! – хлопнул он в ладоши, и слуга буквально вырос между ним и купцом. – Отведи-ка, мой верный слуга, этого почтенного старика в покои княгини. Пусть осмотрит ее и скажет, что надо делать. А сам я туда не пойду. Скажи ей, что это я прислал к ней знаменитого лекаря. Надо, чтобы она рассказала лекарю все без утайки. А если княгиня заупрямится и не захочет принять этого врача, тогда придешь ко мне. Я сам буду уговаривать княгиню. Понял?

– Понял, княже.

– А почему ты говорил о притворстве и хитрости женок? – спросил князь Роман купца Лепко, когда они остались наедине, ибо ключница Арина сразу же ушла вслед за купеческим лекарем.

– Да вот, княже, приключилась у меня одна беда, – пробормотал купец. – Но как-то неудобно тебе это говорить…Это безрадостная повесть о моей супруге…

– Все-таки расскажи, дорогой гость, – улыбнулся Роман Михайлович. – Хоть я и князь, а ты вольный купец, но, может, узнаю, что-нибудь полезное. А позора от этого не бойся: князь должен знать все! Не стыдно – рассказать мне о своих трудностях: так делают все мои верные люди!

– Ну, что ж, княже, только не обессудь, – развел руки Лепко Ильич. – Моя повесть такова. Мой батюшка ездил со своим обозом в далекие края. Он побывал и в Орде. Татарский царь, там в Орде, был им очень доволен за щедрые подарки и добрые слова…Вот и подарил этот царь Батый моему батюшке трех молодых девиц…Да таких, что во сне красивее не увидишь! Стройны и притягательны лицами. Там у них, у татар, так, как у нас, не принято, и муж без женок долго не живет…Татары всегда возят с собой женок в кибитках даже во время походов и набегов…Они очень удивлялись, что мы, русские, путешествуем без женок. Потому царь пожалел моего батюшку и так вот его одарил…Батюшка не устоял и исполнил царскую волю…Он мне потом говорил, что побоялся обижать главного бусурманина, Божьего помазанника…Так вот и жил мой батюшка с этими девицами, а потом привез их в Смоленск. Одна девица уже была с ребенком, а две другие – беременны. Моя матушка едва стерпела эту обиду, но жалость за батюшку, поседевшего в тяжелом пути и пережившего много горя, пересилили ее гнев. Матушка простила его грехи и даже словом об этом не обмолвилась. Мы догадались об ее обиде только по неловкой походке и скорбному лицу. Ну, а батюшка не захотел ее дальше мучить и срубил теремок для тех женок, подаренных ему царем, в другом конце города. Он хотел выдать всех этих женок за смоленских купцов, а их детей признал своими. Но сами женки не согласились выходить замуж и свободно проживали в том тереме. Ходил ли к ним батюшка, или нет, я не знаю. Вот только я вдруг тяжело заболел и не знал, буду ли жив. Как-то вечером я вернулся домой с рынка и почувствовал, что у меня сильно забилось сердце, голова налилась тяжестью, будто на нее навалился огромный камень. А наутро заболел живот, и начался жар. Даже наш лекарь Радобуд сначала растерялся. – Что такое, детинушка, – говорил он, – ты по виду – совсем здоров? Твои глаза не мутные и, хотя еще у тебя жар, по лицу ничего не заметно! – Долго думал Радобуд и надумал! Он тогда лечил мою молодую супругу Лесану. Она уже давно болела, и этому не было конца! Как только родила мне сына, так сразу же слегла…Бился он, бился, но все не мог ее вылечить. По правде говоря, Радобуд не очень-то верил в то, что моя супруга серьезно больна. Вот стал он меня тогда расспрашивать, чтобы узнать причину моей болезни, как я живу со своей супругой…А я с ней тогда совсем не жил…Как же можно жить с больной женкой? Я не хотел говорить об этом Радобуду, но тот все равно выпытал! Ну, он и решил, что моя болезнь случилась от этого! Оказалось, что мужу нельзя жить без женки, особенно, если ее попробовал! А я один спал на постели, и бывало так, что не мог подолгу заснуть из-за телесного желания. Когда же Радобуд об этом узнал, он ругал меня самыми бранными словами! – Ну-ка же, сидел вдовцом при живой супруге! Вот дурень! – возмущался наш лекарь. – Есть ведь в городе веселые дома, а ты сиднем сидишь, как безусый отрок, и позоришь свое мужество! – И он рассказал об этом батюшке…Батюшка тогда очень рассердился и обругал свою невестку. А потом взялся и за меня! – Собирайся-ка со мной в веселый дом! – приказал он. – Там познаем самых лучших красных девиц! А после того как мы оттуда вернулись, и батюшка увидел, что то греховное дело мне не по душе, он, подумав, посоветовал мне побывать в его дальнем тереме, где проживали его ордынские девицы. Так я познакомился с теми красивыми женками и стал ходить к ним почти каждый день! А там и прошла моя болезнь. Как-то незаметно…На душе стало весело и спокойно. Вот тогда я понял, что наш Радбудушка – настоящий лекарь, знающий все о здоровье, и что моя болезнь случилась от долгого телесного воздержания…

– А в чем же хитрость твоей супруги? – перебил купца князь. – Вот она заболела…Такое бывает. Потому она и не допускала тебя к своему телу.

– Может, оно и так, княже, – покачал головой купец Лепко, – но вот наш Радобуд рассудил иначе и очень ругал мою Лесану! Он назвал ее болезнь притворством…Вот однажды так случилось, что Лесана узнала о том, что я посещаю заветный терем моего батюшки! Кто ей об этом донес – не знаю…Но что поделаешь: шила в мешке не утаишь! Тогда батюшка решил отослать меня сюда, в Брянск. И моя супруга добровольно поехала со мной, забыв о своей болезни! А когда мы приехали сюда, так и вовсе выздоровела, всем на удивление! Стала хорошей супругой и доброй хозяйкой. Все мне старается угодить. Да так, что мне теперь совсем не нужны ни красные девицы, ни какие другие женки. Она перестала и плакать-рыдать! Это было для меня сущим бедствием! Не знаешь, что сделать или сказать: текут ручьем слезы! А сейчас, слава нашему Господу, все это уже позади…И лекарь нам теперь не нужен, хотя батюшка прислал его вслед за нами…Вот он и лечит твоих людей да горожан…

Хлопнула дверь, и в светлицу вошли лекарь Радобуд с княжеским слугой.

– Так вот, княже, – склонил голову старик знахарь. – Я осмотрел княгинюшку и узнал о ее болезни…

– Ну, так что же, славный лекарь? – спросил с дрожью в голосе князь Роман.

– Это такая болезнь, – ответствовал Радобуд, – какая бывает только у знатных женок от телесного бездействия. Княгинюшка, как я понял, или сидит, или лежит…А этого мало для жизни и движения крови. Если будешь сидеть сиднем – в жилах приключится застой. Нужно почаще ходить пешком либо на реку, либо в лес. Чтобы побольше быть на ногах. А так у княгини часто приливает к головушке кровь, вот и становится ей плохо: темно в глазах! А это вредно для дыхания! Надо больше бывать на чистом воздухе, а не сидеть в душном тереме!

– Ну, это мы уладим, – улыбнулся князь – Но моя супруга мучается еще и животом…

– Это все от неподвижности, княже! – покачал головой Радобуд. – Не успел я дать княгине выпить моего настоя из лесных трав, как ей сразу же полегчало. Когда она справит нужду, так и совсем поправится. Но если она будет опять только сидеть и лежать, тогда уже серьезно заболеет. Надо, чтобы княгинюшка больше ходила пешком…К тому же, у нее не все ладно с душевным состоянием, княже…В ее глазах заметны тоска и грусть…Княгинюшка ничего мне о душе не говорила, но я почувствовал, что ее гложет какое-то скрытное горе…Надо бы ее как-то развлечь. Ей надо найти такую верную подругу, чтобы ходила с ней хотя бы на лужайку или на реку…А где неплохо и словом перемолвиться…Слуги – это все не то…

– Ее гложет тоска? – задумчиво сказал князь. – Это она так воспринимает мое теперешнее отдаление…Но ведь ни слова о своей тоске не сказала! Только вот не хочет видеть Аринушку. Ладно, я это обдумаю…А вот подругу для нее…Где же я найду ей такую? Кругом лишь холопы или слуги…Однако, а если привлечь к ней твою супругу? Как ты на это смотришь, Лепко Ильич? Можно ли это?

– Как тебе будет угодно, княже, – поклонился купец Лепко. – Я поговорю с моей Лесанушкой и думаю, что она не воспротивится. Для нас это – великая честь! А вот как сама княгиня? Будет ли это ей приятно? Захочет ли она общаться с купеческой женой? Конечно, если такое получится, моя Лесана станет верной помощницей княгини! Она сама не так давно пребывала в горе и скуке…Думаю, что Лесана выведет княгинюшку из этого горестного состояния…

– Пусть же так и будет, – кивнул головой Роман Михайлович. – Я поговорю с княгиней и дам ей правильный совет.

На другой день, отстояв заутреню в Покровской церкви, князь Роман вернулся в свой терем, где поговорил с княгиней.

– Что же ты маешься душой, матушка? – спросил он свою супругу. – Мне говорил вчера вечером купеческий лекарь о твоей тоске-печали…Так ли это, матушка?

– Не знаю, Романушка, как тебе правильно сказать, – тихо молвила княгиня Анна, склонив голову. – Мы уже давно с тобой не любились и не говорили ласковых слов, как любящие супруги. Я только вижу, что ты отошел от меня или совсем меня забыл! Держишь возле себя молодицу и отдаешь ей все свое тепло без остатка! А на меня у тебя нет времени!

Пришлось опустить голову и Роману Михайловичу. Укоры некогда горячо любимой и желанной супруги ранили его сердце. На место любви пришла жалость.

– Это не по моей воле, Аннушка, – сказал князь с горечью и тоской. – С того времени как ты заболела после тяжелых родов и тебя еле выходили, я боюсь к тебе приближаться и причинять новые страдания. А тут еще умер младенец Святослав…Какая была тяжелая боль!

– Благодарю тебя, Романушка, за жалость ко мне, – заплакала княгиня, – но мне нужна от тебя не жалость, а любовь…

– Не плачь, душа моя, мой сердечный друг, – Роман Михайлович обнял сидевшую на небольшой скамье княгиню, подсев к ней поближе. – Я как любил тебя, так и люблю! Только вот моя любовь к тебе уже не такая, как раньше…Тогда я был молод, а теперь – стар! Что поделаешь, если волос засеребрился и уже не прежние желания…

Послышались шаги, и в светлицу вбежал слуга.

– К тебе гостья, княгинюшка! – крикнул он, не обращая внимания на покрасневшее от раздражения лицо князя. – Купеческая женка… Как, княгинюшка, примешь ее?

– Ах, уж ты, бессовестный, Ерко! – бросил князь Роман. – Как же ты осмелился сюда входить, если мы тут с супругой пребываем? Разве ты не знаешь, что никто не должен нас беспокоить в такое время?!

– Так это же та самая купеческая женка, – пролепетал напуганный слуга, опуская глаза, – о какой ты вчера говорил с купцом Лепко Ильичем. Вот она и пришла…

– Ладно, Ерко, если пришла, так пусть тогда входит, – буркнул, успокоившись, князь. – А ты, Аннушка, прими эту женку и поговори с ней. Это очень забавная женка! Ну-ка, возревновала своего супруга и приехала сюда, в Брянск, вслед за ним! А то все болела и смерти предавалась! А тут как-то внезапно выздоровела…Чудеса да и только!

– Болела, говоришь? – заинтересовалась княгиня. – И здесь у нас выздоровела? Что ж, зови ее ко мне, погляжу на эту купеческую женку!

– А я тогда пойду в свой думный терем, – весело молвил князь. – У меня там предстоит беседа с отцом Игнатием.

Отец Игнатий ожидал брянского князя, сидя в простенке у княжеской светлицы на длинной скамье и тихо беседовал с молодым священником, расположившимся рядом.

– Пора уж тебе, сынок, остепениться и взять под свои руки этот новый храм, – говорил отец Игнатий. – Церковь Горнего Николы стоит на таком месте, что надо принимать самых разных людей. В город прибывает все больше и больше народа. А отец Мисаил уже не справляется. Он уже давно ко мне ходит и просит подыскать ему замену…

– Но куда же он потом денется? – вопросил молоденький поп. – Так не принято, чтобы священник, да еще при жизни, ушел со службы…

– А я заберу этого старика к себе, сын мой, – улыбнулся отец Игнатий. – Он не останется без дела…Ему, конечно, станет легче у меня, здесь достаточно служек. А прихожан немного – одна знать и княжеская семья…

– А не рано ли мне в настоятели? – неуверенно спросил молодой священник. – У нас ведь много священников! Разве нельзя назначить кого-либо постарше?

– Нет, сын мой, они все не годятся, – грустно промолвил отец Игнатий. – Я уже стар и мне нужен преемник. Но лучше тебя я никого не найду! Что с того, если молод? Я уже который год наблюдаю за нашими духовными людьми, но никто из них так не подходит, как ты. Ты склонен к книжному делу, послушен, достаточно умен. Я вижу, что у тебя – великое будущее. А если останешься в черном духовенстве, тогда ты можешь стать…Однако, ладно, об этом поговорим в другой раз. Я слышу недалекие шаги нашего князя…

– Так ты уже ждешь меня? – улыбнулся князь Роман, подходя к священникам. – И не один?

– Да, княже, – промолвил отец Игнатий и перекрестил князя. – Я пришел сюда с моим молодым человеком.

– Ну, что ж, заходите, – кивнул головой князь и открыл дверь в светлицу. – Садитесь за стол.

Священники сели на скамью напротив стольного кресла брянского князя.

– Это хорошо, что у тебя есть свой человек, – начал беседу князь Роман, – а то, как я вижу, наши духовные люди поразбрелись по своим углам и не дружны между собой…Так что же ты хотел мне рассказать сегодня, святой отец?

– Да вот, княже, – развел руки отец Игнатий, – я привел к тебе молодого священника, отца Арсения…Я хочу передать ему церковь Горнего Николы. И прошу тебя согласиться с этим. Отец Мисаил очень стар и сам уговаривал меня, чтобы я забрал его к себе, в церковь Покрова…Хоть у нас и нет соборного храма, но эта церковь Покрова как бы за собор…

– А почему бы не объявить эту церковь соборной? – вскинул брови князь Роман. – Я не возражаю против этого? Какая тут помеха?

– Этого не желает черниговский епископ, отец Митрофан, – грустно покачал головой пожилой священник. – Все тянется еще от владыки Порфирия. Тот покойный епископ сильно меня не взлюбил и чинил мне разные препятствия…И после его смерти ничего не изменилось: епископы меняются, но неприязнь остается…

– Покойный владыка Порфирий не любил и меня, – усмехнулся Роман Михайлович. – Особенно, когда я отчитал его, чтобы не лез в мои княжеские дела. Все эти владыки, вкупе с моим дядюшкой Андреем, ставят мне по сей день всяческие рогатки в деле укрепления моего княжества! До чего они только не додумались! Даже вот церковь не желают назвать собором! Так уж хочется им видеть наш Брянск не сильным и богатым городом, но жалким, зависимым от них, сельцом!

– Что поделаешь? – пробормотал отец Игнатий. – Придется терпеть, пока у нас великий князь – Андрей Всеволодыч…Однако когда твой дядя почит, и ты, княже, станешь хозяином черниговской земли, тогда и возвеличишь свой Брянск и нашу церковь…Я хочу сказать сейчас слова завещания…Вот Арсений! – старик коснулся своей ладонью плеча молодого священника. Тот встал и молча поклонился князю. – Этот духовный человек, княже, мой прилежный ученик. Он, как бы мое духовное чадо. Знает грамоту, трудолюбив в службе Господу, умен и, что очень важно, скромен! Не отказался ни от одного моего поручения, княже! Все исполнил, как надо или лучше! Он был в Чернигове и знаком с владыкой Митрофаном. Такой пойдет далеко! Тщу его себе в преемники, княже. А там, глядишь, и повыше поднимется…

– Так ты себя уже в древние старики записал? – вопросил с грустью в голосе князь. – Оно, конечно, твой возраст не молодой. Однако же ты молод, если не телом, то душой, святой отец! Крепись и береги себя! У меня нет советника лучше тебя! Но я не возражаю против настоятельства молодого отца Арсения. Если ты советуешь, пусть будет по-твоему! Но и сам не отходи от наших дел. Мне горько жить без тебя!

– Благодарю тебя, княже, – улыбнулся старый священник. – Твои слова обогрели мне душу и вдохновили еще на многие дела, а теперь…

Вдруг в светлицу вбежал княжеский слуга. – Княже! – громко крикнул он, даже не глядя на почтенных посетителей. – К тебе черниговский посланник! Его имя – Мирослав! Впускать или как?

– Мирослав? – вздрогнул Роман Михайлович. – Это вестник смерти? Ты помнишь, отец Игнатий, тот проклятый день?

– Помню, княже, – склонил голову седобородый старик. – Тот Мирослав принес нам тогда горькую весть. А может, это другой Мирослав?

– Нет, святой отец, – возразил брянский князь. – Это не другой. Мое сердце почуяло беду! Там случилось неведомое горе! – Князь посмотрел на стоявшего перед ним оцепеневшего слугу. – Беги, Ерко, и веди сюда этого Мирослава.

В светлицу вошел высокий седобородый воин. Быстро подойдя к скамье, на которой сидели священники, посланник низко поклонился князю и подставил голову под благословение.

– Благослови тебя, Господи, и подай тебе здоровье, – пробасил отец Игнатий.

– Садись, Мирослав, рядом со священниками, – махнул рукой князь Роман, рассматривая старого воина. – Вот ты уже постарел, а все привозишь нам горькие вести! Я не ошибся?

– Не ошибся, великий князь, – громко сказал, склонив в низком поклоне голову, Мирослав, и священники обменялись недоуменными взглядами. – Теперь ты – хозяин великого черниговского княжества! А великий князь Андрей, царствие ему небесное, вот уже два дня как почил на медвежьей охоте: его заломал свирепый зверь!

– О, Господи! – перекрестился князь Роман. – Какая нелепая смерть! А ведь мой дядюшка был знатным охотником!

– Господи, пути твои неисповедимы! – пробормотал отец Игнатий.

– Великий князь! – молвил, вставая, черниговский посланник. – Я прибыл к тебе от вдовы-княгини и от нашего владыки, отца Митрофана. Они зовут тебя и твою супругу к нам в стольный город Чернигов. Приезжай как можно скорей! Тебе и твоей супруге предстоит венчание на великое княжение! Только один ты обладаешь правом на этот великий стол! Владыка сказал, что ты сам договоришься с татарами…

– Ну, что ж, – пожал плечами брянский князь, чувствуя, как на него наваливается какая-то неизведанная тяжесть, – надо собираться в дорогу. Однако же, Чернигов не так уж далек. Как-нибудь доберемся!