ГЛАВА 1

ВО ДВОРЦЕ ОРДЫНСКОГО ХАНА

– Как прикажешь, государь, – громко сказал Болху-Тучигэн, стоявший у ханского трона, – впускать ли к тебе этого коназа-уруса или пусть подождет? Сегодня только первый день пребывания этого гордеца в Сарае-Бату…Мог бы и позже придти.

– Коназ сей Ромэнэ из Брэнэ, как я знаю, – усмехнулся Мэнгу-Тимур, – впервые в нашем славном городе. Хоть он и горазд ходить в походы с моими воинами, но здесь еще не был. Мне любопытно: даже славный Бурундай хвалил этого коназа! А утром ко мне приходил мой воевода Ногай и просил, чтобы мы поскорей приняли этого Ромэнэ, чтобы не задерживать их поход. Пусть себе идут на наших лютых врагов за дальние горы и не позволят им точить свои пики на наши славные города и земли. Еще наш славный предок учил: воюй на чужой земле и не щади своих воинов. Тогда враг не пойдет на тебя войной! Так что, Болху, впускай этого Ромэнэ во дворец. Поглядим, что он за человек!

– Давай, Алие, – махнул рукой Болху-Тучигэн, – зови сюда этого коназа!

Ханский слуга бесшумно удалился, открыв легкую камышовую дверь. Молодой государь недавно вселился в построенный хорезмскими рабами дворец покойного Берке-хана. Последний так и не успел пожить в нем, да и Мэнгу-Тимур почти год прожил в старой Золотой Юрте своих предшественников и лишь по истечении годового траура по умершему праведному хану решился на переход в новое помещение, чем-то напоминавшее огромную чашу, состоявшую из нескольких, соединенных между собой кирпичных юрт, в которых располагались и спальные комнаты многочисленных ханских жен, и кухни для приготовления различных блюд, и бани, и даже подогреваемый особыми подземными трубами из обожженной глины бассейн для очистительного омовения. Все спальные помещения были связаны между собой проходами, но имели легкие двери. Лишь центральный вход во дворец, у которого стояла вооруженная охрана, и запасной потайной выход имели тяжелые дубовые, обитые железом, двери. Тронный зал, в котором восседал на золотом кресле ордынский хан, находился в самой середине сооружения. Сюда можно было попасть из центральной двери, пройдя через комнату охраны и небольшой коридор, в конце которого стоял, освещенный горевшими свечами, еще один вооруженный кривой татарской саблей охранник.

В самом же тронном зале ханские телохранители располагались за троном своего повелителя в затемненном месте, откуда внимательно наблюдали за всем происходящим. А в противоположном углу притаились другие, безоружные, но могучие татарские воины, которые следили уже за телохранителями. Осторожен и подозрителен был великий хан Мэнгу-Тимур! Не доверяя никому, он, казалось, предусмотрел любой возможный шаг своих недругов.

Послышались отдаленные тяжелые шаги. Из комнаты ханской охраны прибежал здоровенный воин.

– Повелитель! – выкрикнул он, склонившись до земли и едва не ударившись головой о толстый персидский ковер, тянувшийся от самого входа до трона ордынского хана. – Алие ведет к тебе коназа уруса! Как ты, согласен?

Мэнгу-Тимур поднял вверх большой палец правой ладони.

– Пусть войдет! – громко сказал Болху-Тучигэн.

Стражник выскочил в простенок, а вслед за ним в дверной проем вошел высокий русский князь, одетый в легкую по летней поре, красную с золотыми нитями мантию, высокие, узорчатые красно-коричневые сапоги с загнутыми носками, из которых едва выбивались, прикрытые мантией, синие с черными полосами штаны. Княжескую атласную шапку, подбитую мехом черной куницы, он почтительно держал в руке. К изумлению ордынского хана и его верного советника, брянский князь не упал сразу же у входа на ковер, не пополз, как это делали другие русские, к ханскому трону, а быстро прошел до середины ковра и, не доходя до трона нескольких шагов, опустился на колени, склонив голову. За троном великого хана засуетились телохранители и едва не выскочили вперед.

– Салам галяйкюм, Ромэнэ! – сказал рассеянно Мэнгу-Тимур.

– Вагаляйкюм ассалям! – ответил, не поднимая головы, князь Роман.

– А ты дерзок, Ромэнэ, – сказал, немного подумав, Мэнгу-Тимур. – Входишь сюда, как в свой дом! Я не вижу в тебе рабской покорности! Ладно, что хоть встал на колени, а то мог бы и башку потерять…Даже мои люди зашевелились…Что это такое, коназ урус? Разве ты забыл, где находишься и какие у нас порядки?

– Я не забыл, государь, – ответствовал на неплохом татарском языке князь Роман, – что стою перед тобой! Но ты ведь нам царь, данный самим Богом! А это значит, что ты как бы нам батюшка, Божий покровитель. Поэтому я и вошел сюда, как бы в отеческие покои. Известно, что если я сделаю что-нибудь не так, то тебе, государь, судить об этом. Если пожелаешь, ты похвалишь меня или покараешь своим праведным гневом!

– Ох, ну, и рассмешил ты меня, Ромэнэ, – улыбнулся ордынский хан. – Такого я еще не видел и не слышал! Батюшкой меня посчитал! – Он глянул в сторону Болху. Последний заулыбался. – Ну, да ладно…Прощаю твою дерзость, коназ урус…Вот уж не думал, что можно совершить дерзкий поступок и не вызвать при этом гнева! Ты какой-то чудной, коназ! Лицом ты похож на всех других коназов. И твои глаза такие же, как у них, водянистые…Но вот твой голос и, особенно, речь не такие! Не хочется на тебя гневаться! Почему так, Болху?

– Видимо, государь, у этого коназа уруса нет к тебе ни страха, ни злобы, ни черных мыслей, – промолвил ханский советник, пристально вглядываясь в согнувшегося брянского князя. – Этот данник прибыл к тебе с чистым сердцем…Вот поэтому ты, мудрейший и самый проницательный государь, не чувствуешь от него тревоги!

– Подними башку, Ромэнэ! – весело сказал Мэнгу-Тимур. – Дай-ка я на тебя погляжу!

Князь Роман поднял голову и пристально посмотрел в лицо повелителя Золотой Орды.

– Да, ты приятен лицом, коназ урус, – пробормотал великий хан. – Как-будто ты вовсе не урус, а наш, татарин! Да, как я слышу, ты неплохо говоришь по-татарски. А мне говорили, что ты упрям, коварен и совсем не хочешь знать язык моих предков…

– Мне нелегко дался твой язык, государь, – ответствовал брянский князь. – Однако я часто хожу в походы с твоими воинами и вот так, слово за слово, что-то запоминаю. А в прошлом году, после смерти великого черниговского князя Андрея, когда я приехал на его похороны, мне удалось там встретить человека, знающего твой язык, и привезти его с собой в Брянск…Ну, вот у него и подучился. Я раньше не приезжал в твою столицу из-за своего невежества. Поэтому пришлось постараться.

– Теперь я понимаю, чего тебя так хвалили покойный Бурундай и мой славный воевода Ногай, – промолвил задумчиво татарский хан. – Ты не такой, как другие коназы урусы. У тебя нет ни змеиного жала, ни шакальего страха…И воин ты неплохой! Однако же, скажи мне, Ромэнэ, а не хотел бы ты стать, скажем, коназом из коназов, самым, что ли, первейшим во всей Залесской Орде? Известно же, что каждый воин хочет быть темником, а то и вовсе главным полководцем! Скажи, не таясь, коназ Ромэнэ, а если бы я пожаловал тебе ярлык на все залесские земли, в том числе на Суждэлэ и беспокойный Новэгэрэ?

– Мне этого не надо, великий государь, – тихо, но внятно сказал Роман Михайлович. – Так устроил сам Господь, что князь – это воин и его дело – войны и сражения! Еще одна Божья воля – быть правителем своего удела! Господь также назначил тебя государем всех русских князей. Этого предостаточно. У каждого князя есть свой удел. И этого довольно. Жестокие войны и битвы тоже в достатке. Не заржавеют наши мечи, и не застоится кровь. Заняты делом, слава Господу! Вот пойдем с воеводой Ногаем на твоих врагов, государь. И накажем их примерно!

– Хороши твои слова, Ромэнэ, – одобрительно кивнул головой ордынский хан, переглянувшись с Болху. – Я слышу в них не только преданность нашему государству, но и мудрость. А поэтому я думаю, что нам придется выпить кумыса, коназ урус!

Мэнгу-Тимур хлопнул в ладоши. Из глубины полутемного дворца выбежали две полуобнаженные девушки, несшие на золоченых блюдах чаши с кумысом. Из-за ханского трона вышли чернокожие рабы, поставившие за спиной князя Романа небольшую скамью.

– Садись, коназ урус, – повелел ордынский хан, указав рукой на скамью. Князь Роман быстро встал с колен и уселся напротив ханского трона. – А теперь выпей со мной наш священный кумыс!

Девушки протянули чаши – одну татарскому хану, другую – Роману Брянскому.

– А как же тот достойный вельможа? – спросил князь Роман, принимая обеими руками серебряный сосуд с напитком. – Почему же его обделили?

– Ты даже позаботился о моем Болху, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, и его блестящие черные глаза затуманились добротой. – Эй, мои гурии, поднесите-ка чашу Болху-сайду!

Кумыс пили втроем. Князь Роман медленно, смакуя, стараясь не обгонять великого хана, проглатывал привычное уже для него питье. Однако задуманное не получилось, и он первым выпил свой кумыс.

– Ты и здесь оказался почтителен, Ромэнэ, – весело сказал Мэнгу-Тимур. – Выпил наш священный кумыс быстро и с удовольствием! Ты знаешь цену этого напитка! Славно! Ну, а теперь, к делу…Расскажи нам, Ромэнэ, как обстоят твои дела со сбором нашего «выхода»? Я думаю, что ты приехал ко мне не только показать свое почтение. Наступила пора доставить в наше Золотое Ханство меха и серебро за земли Черныгы. Не так ли, Ромэнэ?

– Именно так, государь, – ответил брянский князь, – ибо я получил еще от покойного государя Берке грамоту на владение всей черниговской землей, или иначе – ярлык на то великое княжение! Я собрал весь «выход» со своих уделов и городков и привез сюда на телегах…Там и серебро, и меха, и подарки для тебя, государь, в честь моего вступления на великое княжение. Эти повозки стоят у твоего дворца, государь, под охраной моих людей. Пошли туда своих денежников, чтобы они все подсчитали.

– Сходи-ка, Болху, и разберись, что там у них привезено, а подарки, предназначенные мне, пусть сюда занесут! – распорядился Мэнгу-Тимур.

– Слушаюсь, государь, – ответил ханский советник и быстро, стараясь не шуметь, двинулся в сторону двери.

– А что, коназ Ромэнэ, – прищурился ордынский хан, – ты говоришь правильные слова, отважно сражаешься за славу моего ханства на поле битвы, исправно платишь «выход», так почему бы тебе не принять нашу праведную веру, веру пророка Мухаммеда? Тебе бы, как коназу, цены не было! Тебе не хватает только правоверности!

– Ты, государь, – ответил задумчиво Роман Брянский, – рассуждаешь как великий небесный мудрец, а не как земной царь! Это недоступно моему пониманию! Господь один для всех! Но Он так создал народы, что все они молятся по-разному. Вот и христианская вера укоренилась на русской земле давным-давно! Мы даже не помним, когда наша вера появилась. Думается, что мы вечно пребывали в христианстве. Отказ от своей веры – дело греховное! Богохульство да измена! Если я откажусь от православной веры, меня проклянут мои предки, наши святые и сама православная церковь. Кому нужен такой князь-изменник? А разве тебе, государь, будет по душе такой лжец? Сегодня меняю веру, а завтра не послушаю своего повелителя…Разве это праведно? Уж лучше ничего не менять, а хранить верность своему Богу и тебе, государь! А там, на небесах, сам Господь решит, прав я или нет…

– Да, Ромэнэ, – покачал головой Мэнгу-Тимур, – ответ твой весьма мудреный! Но мне нечего тебе на это сказать. Что ж, молись своему Христу-богу, как тебе нравится. Такой же вот и Ногай…Он не захотел стать правоверным мусульманином! Что ж, Аллах вам судья. А так хотелось повернуть вас на праведный путь! Однако на это есть духовные люди, пусть они славят свою веру!

В это время открылась дверь, и в тронную залу быстро вошел ханский министр Болху. Вслед за ним четверо рабов внесли большие носилки с подарками.

– Государь! – радостно сказал Болху, приблизившись к трону. – Ромэнэ привез весь «выход» сполна! Я еще не подсчитал все серебро и товары, но уже вижу, что новый коназ Черныгы привез больше добра, чем покойный Андрэ, едва не на треть!

– Это хорошо! – улыбнулся великий хан и с удовольствием потер руки. – Значит, ты, Ромэнэ, еще лучше справляешься со своими делами!

– Благодарю, великий хан, за твою щедрую похвалу, – поклонился, встав со скамьи, князь Роман. – А я боялся тебе не угодить! Ведь князь Андрей скрывал от меня, сколько он прежде отвозил добра в Золотое Ханство. И вот неожиданно умер…Я собрал все, что мог, чтобы не ударить лицом в грязь! Слава Господу, что все правильно!

– Видимо, мудрил тот коназ Андрэ, – нахмурился Мэнгу-Тимур, – и недодавал нам то, что должно…Ты, Ромэнэ, смотри, не следуй по пути того порочного Андрэ! Не зря он принял такую нелепую смерть! Если был убит самим хозяином тайги, значит, это кара Аллаха…

– Не сомневайся во мне, государь, – сказал Роман Брянский. – Теперь мы будем каждый год доставлять в Сарай-Бату такой же «выход», как нынешний! Все будет честно! Мы скромны в расходах и любим тебя, славный государь! Но у меня, повелитель, есть к тебе одна слезная просьба. Ты позволишь сказать?

– Что за просьба? – спросил, нахмурясь, Мэнгу-Тимур, вставая с трона и спускаясь вниз к лежавшим у его подножия носилкам с подарками. – Вот так сосуд! Весь из золота и разукрашен дивными птицами! – Ордынский хан взял обеими руками большую византийскую вазу и зацокал от удовольствия языком. – А вот и меч! Какой красивый! А вот серебряная свистулька! – Он засмеялся. – Ох, уж угодил ты мне, Ромэнэ! Здесь и серебряное зеркало! А сколько жемчуга, самоцветов! Порадуются мои женушки! Так чего бы ты хотел, Ромэнэ? – Хан обернулся к брянскому князю и буквально впился в него своими черными сверкающими глазами.

Роман Михайлович почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

– Да тут такое дело, государь, – изрек он в растерянности. – Чуть ли не каждый год я хожу в походы с твоими воинами и больше всего с воеводой Ногаем…Но мне очень нелегко добираться до твоего Сарая. К Ногаю – одна дорога, а к сердцу Золотого Ханства – совсем другая! Если я буду сам, как князь Андрей, возить сюда свою дань, то не буду успевать на место сбора твоих войск. Такое неудобство не по душе и воеводе Ногаю…

– Так чего же ты хочешь? – не понял ордынский хан. – Возить «выход» к Ногаю? А потом – в Сарай?

– Нет, государь, – замялся князь Роман. – Я прошу твоего разрешения, чтобы не я возил в твою столицу черниговский «выход», а мой доверенный человек…

– Так у нас не принято, – заколебался Мэнгу-Тимур. – Все великие коназы сами везут сюда «выход». Это – знак уважения к нашему ханству и ко мне, твоему повелителю! Не знаю, как тут быть…Что ты об этом думаешь, Болху-сайд?

– Не знаю, что сказать, – пожал плечами всесильный министр. – Эта такая необычная просьба! А кого ты прочишь своим доверенным, коназ Ромэнэ?

– Есть у меня один славный купец. Он говорит по-татарски не хуже меня…Пусть бы этот купец возил государеву дань точно в срок, чтобы не нарушать установленный порядок. А я бы тогда спокойно сражался во славу Золотого Ханства!

– А как зовут того купца? – нахмурился Болху-Тучигэн. – Достойный ли он человек? Не проходимец ли какой или обманщик?

– Его зовут Лепко Ильич! – сказал князь Роман. – Это достойный и почтенный человек. Он никогда ничего не утаит из государева богатства.

– А его батюшка не Иля, Иля Восэмилич?! – воскликнул Болху.

– Так и есть, почтенный вельможа, – кивнул головой Роман Брянский. – Он сын смоленского купца Ильи. Такого знатного и уважаемого всеми купца, что о нем знают даже здесь, в Золотом Ханстве!

– Это сын Или, – задумчиво пробормотал Болху-Тучигэн и, склонившись к уху великого хана, что-то ему тихо сказал.

– Ах, так, – улыбнулся, выслушав своего советника, ордынский хан. – Ну, что ж, в таком случае, мы прислушаемся к твоей просьбе, коназ Ромэнэ. Пусть будет по-твоему! Разрешаю этому купцу…Как его там? Лэпка или Лэпкэ…Пусть возит! И хватит об этом! Ступай, коназ Ромэнэ, в нашу гостевую юрту. Готовься к походу…Но, смотри, чтобы все ваши земли и города вовремя платили «выход» и не меньше, чем ты нам сегодня доставил!

– Так и будет, государь, – ответил, склонившись в глубоком поклоне, Роман Брянский.

Вечером, сидя на мягкой, уложенной подушками, скамье в комнате гостевой юрты, где обычно останавливались приезжавшие в Сарай русские князья, князь Роман беседовал с купцом Лепко Ильичем, только что вернувшимся от Болху-Тучигэна.

– Вот уж обрадовался мне Болху-Тучигэн! – весело сказал Лепко Ильич, отхлебнув из чаши крепкой медовухи, которую предложил ему князь, сидевший напротив. Сразу же по прибытии от всесильного ханского вельможи брянский князь через своего слугу зазвал купца к себе и усадил на скамью.

– Так ты знаешь этого важного татарина? – удивился князь.

– Я еще был тогда совсем молод, – покачал головой Лепко Ильич, – когда видел этого Болху. А сейчас едва его узнал. Он так поседел! Но он меня сразу вспомнил! Все расспрашивал о батюшке и матушке. Познакомил меня со своим сыном. И его супруга – красивая и ласковая. Поговорили о жизни. Я рассказал, как идет наша торговля. Мне стало ясно, что татары хорошо знают наши дела. Например, о нелепой смерти великого князя Андрея!

– Да, они говорили о его смерти и там, во дворце! – пробормотал, нахмурившись, князь. – От кого же они об этом узнали?

– А от наших попов, – кивнул головой Лепко Ильич. – Мне говорил Болху, что у царя Мэнгу была встреча во дворце с сарским владыкой. Ты же знаешь, великий князь, что здесь в Сарае уже давно есть епархия нашей святой церкви. Так вот…Царь вызвал нашего епископа и вручил ему грамоту об освобождении православной церкви от всех татарских поборов…Вот как…Ну, и владыка рассказал ему подробно о гибели князя Андрея…

– Так, значит, они узнали обо всем от владыки, – задумчиво промолвил князь Роман. – Ну, тогда дело не так уж плохо. Я боялся ханских соглядатаев или доносчиков…

– Болху-Тучигэн тебя очень хвалил, великий князь! Ты ему особенно понравился после этой встречи и разговора с государем. Все очень хорошо получилось! Болху даже трижды сказал: – Якши!

– Царь предлагал мне перейти в их мусульманскую веру! – грустно молвил князь Роман. – Я еле отговорился! Боялся, что татарский царь обидится. Но, вроде бы, выкрутился…Чудно, что воевода Ногай все еще в своей прежней вере! И считает христианство самой лучшей долей! Даже государя не боится!

– А чего ему бояться? – усмехнулся Лепко Ильич. – Он же – брат государя, пусть и не родной! Полное имя этого воеводы – Ису-Ногай – он сын царевича Тутара. А этот Тутар был сыном некого Бувала, брата царей Бату и Берке. У их батюшки, я не помню его имя, хотя мне говорил Болху, было много жен. А от них – немало детей. И тот Бувал родился от одной из молодых жен или наложницы. А поэтому дедушка Ногая был братом тех великих царей, но только по батюшке! А Тутар был в большом почете у царя Берке, он ходил с ним в боевые походы и не раз назначался ордынским послом. Он и погиб он рук злодеев, когда был в царском посольстве! А вот Мэнгу-Тимур есть сын Тагана, а тот был сыном самого Бату-хана. Царь Берке любил Ногая больше, чем Мэнгу! Он даже простил Ногаю, что тот не захотел принять его мусульманскую веру! Как его батюшка Тутар, Ногай питал любовь к христианству: если где достанет икону, так сразу же повесит ее в своей юрте, а увидит православную книгу – с превеликим любопытством ее рассматривает…Однако же это все несерьезно, одно любопытство. Ногая не увидишь в православной церкви…И вот, несмотря на свое упрямство, Ногай получил не только высокое место темника, но и славу великого человека по всей Орде! Как мне сказал Болху-Тучигэн, темниками в Золотой Орде могут быть только царевичи.

– А мне говорил владыка Митрофан, что воевода Ногай женат на любимой дочери покойного царя Берке! Поэтому-де и возвысился! – покачал головой князь Роман.

– Это не так, великий князь, – махнул рукой Лепко. – У покойного царя Берке, как мне говорил Болху, никто из детей не выжил…Кто умер от поветрия, а кто болезненным родился…У этого мудрого царя было очень хилое потомство. Воевода же Ногай был женат на какой-то знатной татарке. Княжеского рода. А вот как ее звали, не помню. Она уже умерла, и Ногай нынче вдовец.

– Ну, ладно, Лепко, давай-ка мы с тобой разойдемся: пора спать, – подвел итог беседе брянский князь. – Завтра я буду собираться в поход с царевичем Ногаем. А ты погости еще тут и покрепче подружись с этим с вельможей Болху-Тучигэном и его сыном. А потом поедешь назад, в Брянск. Я оставлю тебе воинов для охраны в дороге. А сам уже в Сарай не вернусь: после завершения боевого похода пойду прямо на Брянск.

 

ГЛАВА 2

ПРОЩАНИЕ С КНЯЗЕМ ВАСИЛИЕМ

В просторной, ярко освещенной восковыми свечами церкви Пресвятой Богородицы собралось великое множество народа. Отпевали скоропостижно скончавшегося князя Василия Романовича Волынского.

У открытого гроба стояли дети покойного – его дочь, вдова великого черниговского князя, Ольга, сын и наследник князь Владимир-Иоанн, а также жена последнего княгиня Ольга Романовна.

Сам владыка вел заупокойную службу, оглашая своим густым благородным басом все обширное пространство величественного храма. Вот он произнес последние слова, и в церкви установилась торжественная тишина.

– Вечный покой тебе, любимый мой батюшка! – сказал, выдержав паузу, дрожавшим от скорби голосом князь Владимир Васильевич и, подойдя к изголовью отцовского гроба, склонился над телом отца и поцеловал его в холодный лоб. Вслед за ним таким же образом простились с отцом сестра и супруга молодого волынского князя. Все остальные присутствовавшие при отпевании не удостоились целования благородного чела и, медленно обходя гроб по кругу, кланялись покойному.

Покойник лежал, укрытый узорчатым византийским атласом, скрестя на груди руки, и, казалось, спал. Ни тени страдания, ни грусти не было на его лице, но лишь легкая, заметная для всех, улыбка как бы усиливала его благородный, величественный вид.

– Истинный праведник! – пробормотал владимирский епископ. – Даже мертвый – спокоен, благороден и весел! Это добрый знак: открываются райские ворота для нашего славного отца волынской земли!

– Вот теперь я, наконец, стал единовластным правителем отцовской земли, – думал, стоявший у гроба князь Лев Даниилович Галицкий. – Нет больше моего сурового дядюшки, который постоянно меня поучал…

– Что ж, придется мне теперь ладить с этим Львом, – размышлял про себя, глядя на двоюродного брата, князь Владимир Васильевич. За его спиной в грустном молчании стоял другой кузен – Мстислав Даниилович.

Прощались при отпевании без плача: выплакали уже все слезы в доме покойного и при выносе его тела.

Князь Владимир Волынский скорбно стоял и смотрел на прощавшихся с дорогим усопшим гостей. Перед глазами страдавшего душой наследника стремительно проходили все события, связанные с жизнью отца.

Вот батюшка сидит верхом на своем боевом коне, окруженный славными воинами. Сияют его доспехи. Ветер развевает алый атласный плащ. Колышутся на ветру торчащие из шлема большие орлиные перья. Маленький Владимирко тянет свои толстые розовые ручонки: – Матушка! Какой же наш батюшка красивый!

– Да, сынок, – ласково молвит княгиня, поднимая на руки сына и протягивая его князю. – Прощайся с батюшкой: он идет в далекий поход!

Огромные, но нежные ручищи обхватывают мальчика, жесткие густые усы и борода щекочут его щеки, и звонкий поцелуй завершает прощание.

– Будь здоров, сынок! – говорит зычным, но ласковым голосом князь-отец. – Оставайся тут за меня, защищай и береги нашу матушку!

– Так и будет, батюшка! – весело отвечает смышленый малыш. – Я не дам в обиду матушку! Не посрамлю землю русскую!

И под громкий смех славных волынских воинов князь-отец осторожно, склонившись в седле, передает сына в руки матери. И воинство, поднимая густую пыль, быстро уходит вперед к боевой славе.

А вот и еще вспомнилось князю Владимиру, как учил его дядька стрелять из лука по звериным чучелам, но у молодого княжича все никак не получалось попасть хотя бы в самый край мишеней. Вот уже и слева наклоняется княжич и пробует справа прицелиться…Меняет одну стрелу за другой, а все неудача! Вдруг на лужок, где обучается княжич, врываются конные княжеские дружинники. Видя неуклюжие попытки молодого стрелка, они смеются, достают свои луки и в одно мгновение превращают все чучела в ежей, утыкав их стрелами! Наконец появляется и сам князь Василий Романович. – Что, сынок, – улыбается он, глядя на княжича, – нелегок воинский путь?

– Уж так, батюшка, – бормочет растерянно княжич Владимир. – Что-то у меня не получается лучная стрельба…

– А ты, сынок, сделай это полегче, – князь соскакивает с седла и садится рядом со своим наследником. – Возьми лук вот так и наложи стрелу…Видишь, не так уж тяжело это дело. Попробуй, сынок!

Княжич хватает лук, накладывает стрелу так, как показал отец, натягивает тетиву…Странно, но тетива легко поддается, лук изгибается и стрела, рассекая со свистом воздух, вонзается прямо в середину самой дальней мишени! – Вот так! – улыбается князь-отец. – А ты еще говоришь, что у тебя не получается лучная стрельба…Да ты у меня – славный стрелок!

А вот уже князь Василий с сыном скачут рядом перед своим славным воинством, направляя волынские рати на помощь дяде Даниилу.

– За славу волынской земли! – кричит зычным голосом князь Василий Романович. – И на погибель коварного Миндовга!

Перед глазами князя Владимира проплывают и жестокие битвы, и хмельные пиры, и церковные службы. И везде его батюшка был умелым, строгим и добрым. Только в последний раз, за год до смерти, князь Василий Романович не удержался и излил свой гнев на голову племянника – галицкого князя Льва Данииловича…Последний совершил бессмысленное, неоправданное преступление и принес галицко-волынским землям большую беду!

После гибели великого литовского князя Миндовга, его сын Войшелк, выйдя из монастыря и дав обет вернуться туда через три года, начал войну с недругами своего отца в отместку за его убийство.

Войшелку действенно помогали князья Василий Романович Волынский и Шварн Даниилович, который был женат на сестре этого литовца. С помощью русских князей Войшелку удалось не только покарать мятежных литовских князей, но и снова объединить под властью великого князя Литву. Когда же прошли три года, Войшелк, как и обещал, вновь надел монашескую рясу, ушел в монастырь, а великокняжескую власть передал своему зятю Шварну. Шварн Даниилович долго не соглашался с решением Войшелка, упрашивал его не покидать великокняжеский стол, но последний остался непреклонен, говоря: – Я премного согрешил перед Богом и людьми. А тебе нужно править, чтобы земля была в безопасности!

Так князь Шварн Даниилович стал княжить во всей Литве, а Войшелк отправился в Угровск в монастырь святого Даниила, где и облачился в монашеское одеяние.

Здесь в монастыре и стал жить сын Миндовга, рассчитывая на покой и праведную смерть. – Тут поблизости от меня мой сын Шварн и другой мой господин-батюшка, князь Василько Романыч. В этом мое утешение, – говорил он.

Так бы все отрадно и завершилось, и, возможно, объединились бы Русь и Литва, но злокозненный князь Лев Даниилович помешал этому. Последний очень завидовал своему брату Шварну, считая себя более достойным великого литовского княжения. Князь Лев не мог спокойно прожить и дня, думая, как бы уговорить Войшелка изменить решение и отдать великокняжеский стол ему. Наконец, он решил обратиться к дяде Василию Романовичу с просьбой собраться за одним столом всем близким князьям, пригласить Войшелка и обсудить свою жизнь. Подобные пиры-совещания были у князей делом привычным, а потому Василий Волынский не усмотрел в просьбе племянника ничего предрассудительного и, как старший, пригласил к себе во Владимир родственников и Войшелка. Однако бывший великий литовский князь не очень охотно согласился на встречу: он не любил и опасался князя Льва Данииловича. Лишь заверение князя Василия, что Войшелку нечего опасаться, позволило состояться замыслу князя Льва.

Войшелк прибыл во Владимир в монашеском одеянии и остановился, как и подобает монаху, в местном монастыре святого Михаила Великого. На другой день князья собрались на званый обед к старому советнику покойного князя Даниила немцу Маркольду. Здесь они довольно весело провели время: много пили, слушали песни княжеских слуг, доброжелательно между собой разговаривали. И ничего не предвещало беды. Захмелев, престарелый князь Василий Романович уехал к себе домой спать. Да и остальные гости тоже разошлись. Войшелк же вернулся в Михайловский монастырь, чтобы выспаться перед обратной дорогой. Однако Лев Даниилович, неудовлетворенный тем, что ему так и не удалось поговорить с глазу на глаз с Войшелком, решил поехать к нему в монастырь, чтобы до конца выяснить отношения. Знатный литовец был озадачен прибытием своего недоброжелателя, однако не подал вида и на просьбу князя Льва выпить с ним еще, согласился. Они стали вместе пить хмельные меды и вести неторопливый разговор о великом литовском княжении. Лев Даниилович прямо высказал Войшелку все, что у него наболело, и попросил последнего передать ему власть над Литвой. – Что может мой братец Шварн? – спрашивал Лев Даниилович. – Он хилый и слабый, не имеет наследников. Мой братец даже на это неспособен…Зачем ты отдал ему литовский престол? Разве нельзя передать его мне, сильному и удачливому князю?

– Я тогда решил именно так, – отвечал на то Войшелк. – Этот князь Шварн не только мой друг, но и зять! А это очень близкое родство у литовцев! Как же я теперь лишу своего зятя великокняжеского стола? Такое бы мне никто не простил: ни господь Бог, ни литовские князья, ни простой народ! Одним словом, это грех! А это значит, что тебе, князь Лев Данилыч, не стоит думать об этом столе, пока жив мой любимый зять!

– Ну, если так! – вскричал разъяренный Лев Даниилович. – Тогда умри, подлый Войшелк, как грязный пес! – Он выхватил спрятанный под мантией остро отточенный меч и вонзил его в грудь безоружного литовца.

Наутро весь Владимир-Волынский гудел, как растревоженный улей. Князь Василий Романович был необычайно расстроен. Весь день он метался по своему городу, мрачный и потерянный, и клял почем свет стоит своего племянника князя Льва, который, не дожидаясь скандала, еще ночью сбежал со своей дружиной к себе в Холм.

Тело несчастного Войшелка обмыли, обрядили в погребальные одежды, отпели в том же монастыре, где он остановился, и похоронили в церкви святого Михаила Великого. Князь Шварн Даниилович, который не приехал во Владимир из-за болезни, узнав о гибели своего друга, долго и безутешно плакал. Все поговаривали, что именно это злодеяние усугубило болезнь Шварна Данииловича, и он вскоре умер. Да и князь Василий едва дожил до осени 1269 года…Сам же князь Лев Даниилович остался ни с чем: ни один литовский князь не захотел поддержать его после совершенного убийства. В Литве на великокняжеский стол сел знатный литовец Тройден. А в довершение ко всему, между Литвой и Галицкой Русью вновь вспыхнула война, растянувшаяся, к взаимному урону, на многие годы.

Вот и вспомнил князь Владимир Васильевич, стоя у гроба отца и глядя на князя Льва Данииловича, как сказал покойный Василий Романович: – Вот, сынок, будь осторожен с братцем Львом! Он только лицом похож на своего батюшку, славного короля Даниила, но душой – нечестен и злобен! Не доверяй ему!

– А кому тут доверять, – размышлял про себя князь Владимир, – кроме моих лебедушки Оленьки и сестрицы? Ждал я ждал на похороны своего тестя Романа Михалыча, но вижу, что не дождусь! Князь Роман помог бы мне успокоиться и побыл бы со мной в эти трудные дни, как бы отцом! Но, видимо, мой славный и прямодушный тесть не смог сюда приехать, чтобы проститься с батюшкой. Значит, не судьба!

Неожиданно в церкви посвежело. Откуда-то подул холодный ноябрьский ветер. Заколебались язычки пламени на многочисленных свечах, и даже паникадило закачалось, отбрасывая тени. В церковь вошли какие-то люди, все в шубах и богатых меховых шапках. Поснимав головные уборы, они быстро устремились к гробу почившего князя.

Впереди этой небольшой толпы шел высокий стройный воин. Несмотря на толстую шубу, по виду напоминавшую купеческую, блиставшую от свечного мерцания богатым мехом, было видно, что прибывший – не простой человек, а скорее всего, князь.

– Господи всемогущий! – воскликнул, всмотревшись в лицо гостя, князь Владимир. – Тестюшка! Легок на помине!

– Здравствуй, мой славный зять! – сказал, слегка наклонив голову, князь Роман Михайлович. – Едва успел на погребение! Скакали без остановок! – Он повернулся к епископу и подставил голову под его благословение.

– Благослови тебя, Господи, великий князь Роман! – словно бы пропел владыка.

– Ну, как же твой батюшка, недолго мучился? – тихо спросил великий черниговский князь зятя.

– Мы ничего не знали о его страданиях, великий князь, – ответствовал князь Владимир. – Так и угас, как жил, никому не будучи в тягость!

– Посмотри на его лицо, – сурово молвил владыка, – и ты поймешь, великий князь Роман, что усопший праведник – настоящий святой или мученик! На его устах – даже миротворная улыбка! А это – знак вечной благости! На его праведность указывает и то, что ты успел с ним проститься до погребения!

– Батюшка! – воскликнула подошедшая к отцу княгиня Ольга. – Как хорошо, что ты приехал, чтобы поддержать нас в такое время! – Она прижалась к отцу, обхватив его обеими руками.

– Ну, уж ладно, доченька, – бормотал растроганный князь, обнимая и целуя княгиню. – Я не мог к вам не приехать! Скачем из самой Болгарии! Мы там воюем уже который год по воле татарского царя…Однако же, что это я? Пора бы проститься с Василько Романычем!

Князь Роман осторожно высвободился из объятий своей дочери, подошел к изголовью гроба, склонился перед покойником и поцеловал его в лоб. Вслед за ним у гроба прошли брянские бояре и лучшие дружинники. Они кланялись усопшему и вытирали руками свои скупые мужские слезы. После обряда прощания владыка подал знак, и церковные служки, взявшись со всех сторон за большой, обитый красным атласом, княжеский гроб, понесли его вглубь церкви, где и погребли под пение церковного хора останки владимиро-волынского князя прямо под полом в подготовленную для этого выдолбленную в камне нишу.

Вечером в княжеском дворце состоялся поминальный пир в честь умершего. За большим княжеским столом поместились все лучшие люди и гости волынского князя, а возглавляли пиршество сидевшие рядом на поставленных впритык креслах князья Владимир Васильевич и Роман Михайлович Брянский. По правую руку от князя Романа в самом начале длинной, тянувшейся вдоль стола скамьи расположился галицкий и холмский князь Лев Даниилович с молоденьким сыном Юрием, а за ним, рядом с князем Мстиславом Данииловичем, восседали галицкие бояре. По левую руку от князя Владимира Васильевича в маленьком креслице сидела княгиня Ольга, за ней, на одноместной скамеечке – сестра хозяина дома Ольга Васильевна, возле которой тянулась вдоль стола другая скамья, занимаемая брянскими и волынскими боярами и другими знатными, знавшими покойного, людьми.

После поминальной молитвы, которую произнес сам владимирский епископ, молодой князь Владимир Васильевич принял из рук слуги большую серебряную братину с хмельным медом, отпил из нее несколько глотков и передал сосуд тестю. Князь Роман проделал то же самое и передал братину князю Льву. Так поминальная чаша пошла по кругу. В трапезной стояла мертвая тишина. По обычаю, чтобы не тревожить душу покойного, блуждавшую поблизости, гости вставали и пили хмельное без слов. Передав чашу дальше, каждый из них садился на свое место и угощался разложенными по блюдам обильными яствами. Наконец, после того, как все насытились, по знаку, поданному владыкой, перед собравшимися выступил священник – настоятель церкви Пресвятой Богородицы отец Мефодий. Он рассказал о жизненном пути покойного, его заслугах перед княжеством и всей русской землей. Священник подробно перечислил все праведные дела, совершенные усопшим, особенно остановившись на церковных делах князя Василия: его пожертвованиях на храмы и церковные службы, заботах о священниках и монахах. Не забыл он и о глубокой набожности князя.

– Будет славен в веках этот праведный князь Василько Романыч, – закончил свою речь священник, – на земле и на небе! Пусть же ему будет земля мягким пухом, а его душе – вечный покой!

После этого заговорили гости. Первым из них высказался о почившем Роман Брянский. Он так прочувственно описал свою первую встречу с князем Василием, их совместные военные походы, выделяя при этом доброту, щедрость, любовь к друзьям, которыми обладал покойник, что все гости прослезились. До глубокой ночи продолжалась поминальная трапеза и разговоры об умершем.

А когда наутро гости собрались на обычную трапезу, за столом не досчитались князей Льва и Мстислава Данииловичей.

– Мой двоюродный братец Лев обиделся, – сказал князю Роману Владимир Васильевич, – на то, что я посадил его не на почетное, по его мнению, место за поминальным столом. Увез за собой даже брата Мстислава!

– Однако он сидел на довольно почетном месте, – бросил рассерженно Роман Михайлович, – хотя не достоин и этого! Этот глупец наделал столько зла русской земле! И еще хочет себе почета!

– Будет о нем, батюшка, – сказала княгиня Ольга. – Ты уж лучше расскажи нам о своих брянских делах. Как там братец Олег, и почему он не приехал на похороны?

– Ох, доченька, не хотелось бы тебе рассказывать про Олега! – покачал головой князь Роман. – Он такой строптивец! Так меня, своего батюшку, обидел! Сказал такие горькие слова!

– Братец Олег? – удивилась Ольга Романовна. – Вот бы не подумала, что он способен на такое! Братец был всегда тих и покорен, почтителен к тебе и матушке, набожен…Да что там у вас такое приключилось?

– Как-то по весне к нам приехал один дружинник из деревеньки Асовицы, – ответствовал великий черниговский князь, – куда я сослал на поселение моего Михаила-ослушника. Но я еще раньше приказал, чтобы тот бесстыжий Михаил не появлялся перед моими глазами и не присылал ко мне своих людей. Вот я узнал о такой дерзости и захотел задержать того нечестного воина, чтобы посадить его в острог на пару лет с отработкой в пользу моей казны…Но мои люди установили, что этот воин прибыл в Брянск не от Михаила, но от его бессовестной женки, чтобы просить меня отпустить ее сестру Кветану в Асовицу. А той девице к тому времени уже исполнилось два десятка лет. Она стала настоящей красавицей! Что сказать: молодица в расцвете сил! Кровь с молоком! Она, как я знал, очень нравилась моему Олегу. Этот непослушный сын уже давно уговаривал меня разрешить ему обвенчаться с той прелестницей! Ну, а я всегда отвечал ему отказом… – Давай-ка, – говорил я сыну, – сосватаем тебя за знатную девицу, княжескую дочь… – А он – ни в какую! Даже угрожал мне, что останется вечным бирюком! Вот какой наглец! Вернемся же к тому асовицкому воину…Я уже говорил, что приказал задержать того ослушника и посадить его в острог…Ну, вот как-то пришел ко мне мой огнищанин Ермила и подал очень полезный совет. – А почему бы не отпустить эту Кветану к ее сестре? – спросил он меня тогда. – Уехала бы эта зазноба, и княжич Олег бы успокоился…А мы бы тогда сосватали за него благородную княжну. Ну, а я на это ему возразил, а не уедет ли мой Олег за той своей кралей, выставив меня посмешищем перед всем белым светом? А то вдруг еще чего-нибудь натворит! Что тогда будем делать? Мы долго об этом размышляли, но ничего не могли придумать. Слава Господу – нам помог тот асовицкий воин, приехавший за Кветаной! Он рассказал стражнику, который был с ним в остроге и выпытывал намерения этого узника, что он прибыл сюда, рассчитывая жениться на той Кветане! Вот уж досадила мне та девица, что я накрепко запомнил ее имя! Оказывается, тот молодец уже давно был влюблен в Кветану! Он дожил почти до трех десятков лет и все мечтал на ней жениться! Когда мы с Ермилой об этом узнали, то очень обрадовались! Мы послали людей к той Кветане и стали уговаривать ее уехать к своей сестрице…А та все ломалась…Она была непрочь повидать сестру, но не хотела расставаться с моим Олегом…Ну, мы ей объяснили, что не позволим состояться их браку! А она так и состарится в девицах…Но и это не помогло! Благо, выручил Добр, мой воевода, в доме которого росла эта девица и была ему как бы младшей сестрой. Этот Добр поговорил с Кветаной и посоветовал ей выйти замуж за того асовицкого воина, который сидел тогда в остроге. Добр объяснил той девице, что несчастный воин сидит в узилище из-за своей горячей любви к ней. А если она хочет его спасти и уехать с ним к своей сестре, то пусть разрывает свои связи с моим сыном и венчается с тем мужем! Ну, вот, как оказалось, у той Кветаны было доброе сердце…Я уже пожалел, что она не княжна, а то была бы верной и заботливой супругой моему Олегу…Так вот, она согласилась на свадьбу с тем молодцем! Но Олег ничего об этом не знал…А я отослал его в эти дни подальше, в Почеп, к местному воеводе, якобы для проверки тамошней крепостцы. Тот ничего не заподозрил: ведь мы иногда посылаем в наши городки людей, чтобы не забывали о стольном Брянске…А пока Олега не было, мы быстро обвенчали молодых – ту Кветану и того смелого молодца – и отослали их с охраной в Асовицу. Так и живут теперь там молодые супруги…Мы преподнесли им, как положено, богатые подарки через Ермилу за доброту и покладистость! Вот так мы уладили это дело и оградили моего Олега от беды, чтобы не повторилась история с Михаилом! Мы не допустили нового греха!

– Однако это – недоброе дело, батюшка! – вскричала, выслушав отца, Ольга Романовна. – Разве тебе не жаль своего сына Олега? Ах, мой бедный братец! Как же он перенес это жестокое наказание?

– Что ты, доченька? – перекрестился Роман Михайлович. – Разве можно называть наказанием дело спасения моего сына? Олег, как оказалось, так влюбился в ту Кветану, что увяз в своей любви, как в бездонном болоте! Когда он приехал в Брянск и обо всем узнал…Сначала он упал в нашем тереме перед матушкой на пол и так лежал без движения и голоса три дня и три ночи! Лишь один отец Игнатий сумел оживить моего сына от душевной боли! А после того, как Олег отошел от своего оцепенения, он прибежал ко мне в небывалом гневе и сказал, что не забудет этого зла до самой смерти! Что он теперь никогда не женится! Грозился уйти в монахи! Наконец, он оскорбил княжеский венец, обозвав его никчемной культяпкой! Я тогда промолчал, выслушав горькую обиду, и послал к нему попов – отца Игнатия и молодого отца Арсения. Этот Арсений, мудрый и благочестивый книжник, едва успокоил моего сына. А потом я ушел в поход с воеводой Ногаем на греков и болгар без Олега. Пришлось его оставить в Брянске. Это посоветовали попы: они побоялись, что у княжича может помутиться ум в далеком походе…

 

ГЛАВА 3

ВСТРЕЧА С СЫНОМ

Купец Илья был сегодня в хорошем настроении: наконец-то приехал в гости его старший сын Лепко!

– Что, кажется, стоит сыну почаще бывать в нашем городе? – думал седобородый отец. – Брянск – не так далеко отстоит от нашего Смоленска!

Приезд сына поздней осенью 1270 года был единственным радостным событием в жизни смоленского купца за последнее время.

А все началось с того, что три года тому назад в Великом Новгороде, при князе Юрии Андреевиче, случился страшный пожар: в один день весь город превратился в сплошное море огня. Лишь примыкавшие к реке Волхову строения, часть торговой стороны и городская крепость уцелели. Совершенно выгорел Неревский конец, на месте которого осталось лишь огромное, серое от пепла, поле. Больше всего пострадала от стихии городская беднота: без жилья и хозяйственных построек осталась половина населения города. Отчаявшиеся, обозлившиеся, голодные люди обвинили во всем городские власти и богачей. Начались массовые беспорядки и грабежи. Особенно досталось купеческим лавкам. Мятежники беспощадно их разгромили. Только иноземных купцов не тронули: их имущество надежно охраняли и княжеские дружинники, и городское ополчение, созванное тысяцким по случаю беспорядков.

Смоленские купцы – Ласко Удалович и Избор Ильич – потеряли все свое имущество и товары. У первого в беспощадном пламени сгорели все торговые лавки, а второй был ограблен мятежной чернью. Ущерб, понесенный купцом Ласко, был огромный! В новгородские товары была вложена половина его богатств! Торговля с Новгородом потеряла после этого для него всякий смысл. Продав за бесценок свои торговые места новгородским купцам, Ласко Удалович покончил с северной торговлей и с горя занемог. Теперь он совершенно отошел от дел и всей торговлей ведал его сын Мил, который не пришел в отчаяние в трудное для семьи время, и, опираясь на помощь родственников и наличные запасы серебра, стал постепенно восстанавливать прежнее положение своего торгового дома.

Избор Ильич в то время оказался в еще более трудном положении, чем его тесть. Ведь все свои доходы он имел только от новгородского торга. Лишь помощь отца и старшего брата Лепко позволила ему болезненно и медленно перейти на новую торговлю – теперь уже с иноземцами, обосновавшимися в Смоленске. Потерпев ущерб от новгородских беспорядков, младший сын Ильи Всемиловича уже больше не хотел поддерживать связи с беспокойным, непредсказуемым городом.

Сам же Илья Всемилович не прекратил новгородскую торговлю. Он продолжал посылать в великий северный город богатые обозы с мехами.

– Разве есть толк в том, что ты сбываешь, здесь, на месте, свои товары иноземцам? – вопрошал он сына Избора. – Только одни убытки! Если немец что-нибудь берет, так с огромной для себя прибылью! Пусть я гоняю своих людей в Новгород, но доход у меня больше твоего на треть!

– Ах, батюшка, – отвечал ему на это Избор Ильич, – а сколько опасностей подстерегают твоих людей? Там, в этом городе, вечные неурядицы! Только ссоры и войны со своими князьями! Вон, смотри, нынче там опять бунт, теперь уже против князя Ярослава! А война с немцами? Несчастная беднота осталась после пожарища без куска хлеба, так новгородская знать, пользуясь бедой простолюдинов, послала их на жестокую войну с немцами! Даже мой приказчик, Дружила Умыслич, пошел в то ополчение. Вот и сложил он свою головушку в битве с немцами у Раковора два года тому назад…Не мог сюда, ко мне, приехать! Разве я не нашел бы ему тут работу? А какой был славный приказчик!

И слова младшего сына Ильи Всемиловича оказались пророческими. Новгородская торговля стала едва не убыточной для всех смолян! Два года тому назад обоз купца Ильи с товарами чудом добрался до великого города, а вот совсем недавно, в нынешнюю весну, у обширных новгородских болот появились вооруженные немцы и перерезали известный торговый путь…Пришлось купеческим людям возвращаться назад в Смоленск «несолоно хлебавши».

– Ладно, что еще удалось избежать встречи с теми немцами, – рассуждал про себя Илья Всемилович. – Другим нашим купцам не повезло. Пропали все товары, а их люди бесследно исчезли, как будто их совсем не было! Пора, как я вижу, прислушаться к совету сына Избора и положить конец поездкам в этот город…А может, уйти на покой и закончить всю свою торговлю? – Седовласый купец задумался и провел рукой по морщинистому лбу. – Пора, видимо, на отдых! Эх, старость! Вот придет сынок Лепко, тогда обдумаем это дело…Передам все свои товары и дела сыновьям: пусть себе торгуют. А сам – лягу на печь и буду почаще ходить в церковь…

Хлопнула дверь, и в купеческую светлицу вошел старший сын Ильи Всемиловича Лепко. – Это я, батюшка! – весело сказал он, потирая руки. – Уладил все свои дела со смоленскими купцами! Опять я с прибылью! Договорился даже о волчьих шкурах! Так можно торговать!

– Садись, сынок, – улыбнулся Илья Всемилович, – сюда, рядом, на эту татарскую скамью.

– Да разве это скамья, батюшка? – засмеялся Лепко Ильич. – Это же татарский топчан! Какой мягкий! Видно ты научился ордынским премудростям! Такая же вещица есть у нашего славного друга, Болху-Тучигэна. Но у тебя еще мягче!

– Ну, как он там, сынок, наш Болху-Тучигэн? Я так по нему соскучился! – грустно молвил Илья Всемилович. – Столько лет его не видел! Завидую я тебе, сынок, что у тебя такое положение с правом свободных поездок в Орду! Ты теперь как бы княжеский посланник…Как там твой князь Роман Михалыч поживает? Может, он сидит теперь в Чернигове, своей столице?

– Куда там, батюшка! – покачал головой купец Лепко. – Как сидел князь Роман в своем Брянске, так и теперь сидит! В Чернигове он бывает только проездом…Что ему Чернигов? Я каждый год прохожу через этот город с обозами и не сказал бы, что это – настоящая столица…Обезлюдел, обеднел Чернигов…А братья нашего великого князя ездят теперь с татарской данью в Брянск, а не в Чернигов!

– Они слушаются великого князя Романа?

– Слушаются, батюшка. Вот в первом году великого княжения Романа Михайловича в Брянск приезжал удельный карачевский князь. Он вел себя очень почтительно! Князь Роман тепло его встретил, они долго говорили…Ну, вот и возит теперь князь Мстислав Карачевский самолично, каждый год всю свою ордынскую дань в Брянск. А вот князь Семен прибыл лишь в следующем году, зато с двойной данью…Князь Роман долго держал его у себя, как лучшего гостя: помнил его хлебосольство в Новосиле! Даже красных девиц ему доставлял через своих людей! Князь Семен очень любит женок!

– А где же княжеские люди находили ему девиц? – удивился Илья Всемилович. – Это же не Смоленск, там нравы не такие вольные!

– С этим, батюшка, княжеским людям нет беспокойств! – усмехнулся Лепко Ильич. – В Брянске побольше красных девиц, чем здесь! Толковые люди открыли там уже десяток только веселых домов! А как же: в город часто приезжают именитые гости, и Брянск – не какое-то захолустье, а, по сути, стольный город! Ну, вот, если нужны красные девицы или многоопытные в делах любви женки, достаточно зайти в любой веселый дом…Там подберут нужному гостю все, чего бы душа не хотела…Однако, что это я все об этих домах? Так вот, батюшка, только с братом Юрием, удельным тарусским князем, не все ладно. Наш великий князь Роман поссорился с ним! Дело едва не дошло до войны! Когда скончался великий черниговский князь Андрей, этот князь Юрий хотел отдать свою Тарусу великому суздальскому князю Ярославу Ярославичу, своему зятю! Но Роман Михалыч не допустил этого безобразия! Он сначала вызвал своего брата в Брянск…Тот очень не хотел подчиниться! И приехал туда с огромным недовольством! Великий князь Роман встретил его со всей строгостью и гневно отчитал! Говорили, что князь Юрий Михалыч пытался даже пугать нашего великого князя войсками Ярослава Суздальского! Но Роман Михалыч не испугался его глупых слов и с гневом сказал: – Если не послушаешь меня, брат, и не станешь возить сюда дань, мы с тобой поссоримся! Это обернется только обузой и бедой великому князю Ярославу! – Ну, вот…Тогда непокорный княжеский брат смирился со своей долей и теперь каждое лето возит в Брянск ордынскую дань…

– Неужели князь Ярослав Суздальский стерпел такое? – воскликнул Илья Всемилович. – Я слышал, что все суздальские князья горды, надменны и своего не упустят! Разве ты не помнишь, как великий князь Александр ходил в Орду против своих братьев? Было и так, что он приводил татар на свои же земли и губил несчетное множество людей! Но не только этот покойный князь, а и прочие суздальцы…Может, они теперь помирились?

– Временно помирились, батюшка, чтобы портить жизнь другим князьям, – покачал головой купец Лепко. – Когда я в это лето приезжал в Орду, Болху-Тучигэн рассказал мне, что тот князь Ярослав, его брат Василий и сыновья этих князей уже не раз пытались оговорить нашего князя Романа перед самим татарским царем! Болху все выпытывал у меня, а не говорил ли Роман Михалыч что-нибудь нелестное о государе Мэнгу-Тимуре или об их вере! Я тогда встрепенулся от таких слов и сказал Болху напрямую: – Объясни мне, дяденька Болху, а зачем тебе это надо знать? Ведь наш князь благочестив, праведен и верен этому славному царю! – Тогда Болху сказал мне по секрету, что у ордынского государя побывали те суздальские князья и говорили много плохого о Романе Михалыче! Поэтому он и решил поговорить со мной, близким человеком нашего князя. Ну, Болху меня выслушал, поверил моим словам и молвил, что он передаст царю всю правду и похвалит нашего князя Романа. Благо, что наш Болху нынче в большой силе! Царь прислушивается только к его словам!

– Подумать только! И это – русские люди! – возмутился Илья Всемилович. – И еще смеют после этого ругать татар! Называют их погаными! Да татары добрее и правдивее их в сто раз! Я уже не говорю о родстве! Я думаю, что татарский царь не обидит вашего князя Романа. Если ни Бату-хан, ни премудрый Берке ничего ему не сделали…Да еще тот злобный Сартак! Вот уж был зверь! Я тогда едва добрался домой живым! Нынешний царь молод и неопытен. Будет во всем слушать старого Болху! Что тогда князю Роману эти оговоры? Говорят, что этот царь добрый, даже ласковый…

– Не спеши с такими суждениями, батюшка! – возразил купец Лепко. – Я только что говорил, что царь Мэнгу-Тимур доверяет лишь одному Болху-Тучигэну. Однако же государь сам себе на уме! И, порой, бывает весьма жесток! Я не хотел тебе рассказывать одну такую историю…О тезке моего князя, Романе Олеговиче Рязанском…Уж больно тяжела для души эта история, обильно политая кровью! Этот ордынский государь не такой уж ласковый!

– А что там случилось с этим князем Романом?! – воскликнул Илья Всемилович. – Он ведь сын праведного и святого князя Олега Рязанского? Неужели он потерял свою землю? И как?

– Не только землю, батюшка, но и свою буйную головушку!

– Да как же, сынок? В чем же он провинился перед татарским царем?

– Это, батюшка, все происки суздальских князей! – тихо сказал купец Лепко. – Как и против моего князя Романа Михалыча! Вот ты подумал, что их оговоры ничего не значат для татарского царя…Ан нет! Правда, все свалили на какого-то рязанского боярина…Якобы, он оговорил своего князя за какую-то мелкую обиду…Но я узнал настоящую правду! Тот рязанский боярин был на тайной службе у суздальских князей, как их соглядатай в Рязани. Известно, что суздальские князья никогда не ладили с рязанцами. Они хотели присоединить рязанские земли к Суздальскому княжеству!

– Так что же они такого донесли на Романа Олеговича?

– Да не они, батюшка, а тот их рязанский послух. Я же тебе только говорил! Ну, так вот, он, по указанию великого князя Ярослава добрался, как мне сказал по секрету Болху, до того царя Мэнгу-Тимура и донес на Романа Рязанского, что тот ведет себя грубо и непочтительно по отношению к татарскому государю…Якобы князь Роман Олегович говорил при своем дворе в Рязани, что вера у царя Мэнгу бесовская и неправильная, что их книга Алькоран совсем не святая…Словом, так, что этот государь – нечестивый бусурманин и злодей!

– Да, сынок, – покачал головой Илья Всемилович. – Именно так у нас и говорят об этом царе! Я не раз это слышал на Совете господ! Ну, так и что, какое кому до этого дело? Если бы у нас побывали такие послухи, нашим бы людям не поздоровилось! Даже владыке…

– Ну, так вот, как услышал татарский царь этот навет, так сразу же пришел в страшный гнев и вызвал к себе рязанского князя Романа…Пришлось этому князю стать таким же мучеником, как святой князь Михаил Всеволодович, батюшка моего великого князя! – Он быстро перекрестился. Перекрестился и Илья Всемилович.

– Разве князь Роман Олегович не сумел оправдаться? – воскликнул старый купец. – Уж если не захотел врать, так хоть бы покаялся и попросил прощения у царя за свои нелепые слова!

– Куда там! Князь Роман не захотел каяться! Когда он вошел в царский дворец, то даже не встал на колени, а лишь поясно поклонился! Ну, и царь его спросил, говорил ли он о нем непотребные слова? Надо сказать, что рязанский князь сразу же сильно обидел этого царя своей грубостью и неумеренной гордостью! Однако Мэнгу-Тимур стерпел это и ждал от русского князя покаянного ответа. Но не дождался! – Да, татарский царь, – молвил этот князь Роман, – я говорил о тебе правду! Истинная вера – только христианская! Значит, твоя бусурманская вера – ослепление ума! Откажись, государь, от этой глупости и приведи свой народ под крыло истинной церкви – православной! Тогда ты станешь не поганским государем, а праведным! – Тут молодой царь так рассердился, что не описать словами! Сначала весь покраснел, потом почернел…Болху сказал, что он даже испугался, а не хватит его удар! И все царские придворные перепугались! А потом татарский царь хлопнул в ладоши и со страшным гневом приказал своим людям, чтобы они предали князя Романа Олеговича прямо у него на глазах самой лютой казни! Но рязанский князь не испугался и стал непрерывно говорить царю оскорбительные слова, а когда слабел от боли, даже кричал, называя царя поганым бусурманином!

– Господи, Боже! – снова перекрестился Илья Всемилович. – Так что же поганые с ним сделали?

– Ну, они сначала жестоко его избили палками, а потом, не желая слушать княжеских слов, заткнули этому несчастному рот, – тихо сказал купец Лепко, – и, сорвав с него одежду, начали резать по частям княжеское тело, по суставам, по каждой косточке! А где и безжалостно содрали с него, живого, кожу! А когда этот мученик затих и в его глазах померк свет от невыносимых страданий, татарский царь смягчился и приказал умертвить строптивца. Ну, вот, бусурманские каты, исполняя волю царя, отрубили Роману Рязанскому голову, воткнули ее на копье, изрезали все лицо, содрали с него кожу, выбили зубы и вырвали язык! Зрелище было такое страшное, что татары отнесли порезанное княжеское тело подальше от царского дворца и бросили его на съедение бродячим псам…

– Спаси нас, Господи, и сохрани! – пробормотал Илья Всемилович, крестясь. – Вот и еще один святой мученик за нашу веру появился! Его душа обрела покой в райских кущах! Господь не оставит такую землю, где князья, совершая подвиги, презирая мирскую славу, умирают за православную веру!

– Вот так, батюшка, – грустно молвил Лепко Ильич, – бывает из-за подлых оговоров! Да, к тому же, если князь прямодушен и не умеет лгать! А наш князь Роман Михалыч, будучи в Орде, очень умно разговаривал с татарским царем!

– Ты хочешь сказать, что твой брянский князь умеет лгать, ради пользы? – вопросил купец Илья, подняв брови.

– Я так не говорил, – нахмурился Лепко Ильич. – Однако говорить царю всякую хулу, пусть даже это правда, не добродетель, а глупость, батюшка! Наш князь Роман Михалыч правдив и благочестив. Зачем он будет потворствовать своим недругам и злодеям? Даже в неправедном деле можно увидеть каплю доброты…Ну, а если размазать эту каплю лестным словом? Зато не только на брянской, но и на всей черниговской земле царят мир и покой!

– Да, сынок, такой правитель, как твой князь Роман – большая удача для ваших людей! Вот, смотри, сколько всяких войн случилось на Руси! В суздальских, галицких новгородских землях горят города и села…По всей несчастной Руси страдают люди! А ваши земли – нетронутые! С того времени как ваш Роман Михалыч занял брянский стол, его люди не знают ни горя, ни слез. Конечно, ваш великий князь ходит в походы. Но то – княжеские войны! Так установил Господь…На то они и воины, чтобы проливать свою кровь! Такой у них хлеб! Зато простой люд живет себе тихо, спокойно и зажиточно! Оценка правителя такова: если люди живут при нем хорошо, нет войн на их земле и все соблюдают законы-обычаи, то это – истинный Божий ставленник! А если народ его земли бедствует, то цена такому князю – рваная мортка! Ну, да ладно, сынок, будет нам говорить о таких тяжелых делах, лучше расскажи, как вы там живете в своем Брянске.

– Да так, батюшка, все спокойно в нашем Брянске, как ты только что сам сказал, – тихо ответил Лепко. – Наш князь Роман недавно прибыл из военного похода. Они опять ходили на греков через дикую Болгарию. Они там громили какого-то самозванца, начавшего войну против воеводы Ногая. Ну, а греки поддержали этих болгар…Они бьются с ними вот уже два года, а конца войне не видать. Выжгли всю Болгарию, а сколько добра награбили! Даже наши люди привезли в Брянск двух пленников, говорят, златокузнецов!

– А что так мало? – удивился Илья Всемилович. – Если была победная война, то почему только два пленника?

– Наш великий князь теперь не берет пленников! От них одна беда! Хоть и удается их пристроить на княжеские работы, но они только и думают о бегстве в родные земли…А что это за слуги, если они все, как лютые волки, смотрят в лес? А два пленника, да еще златокузнецы, куда как спокойней. Даже если убегут, горя мало! Да, вот вспомнил! У князя случилось большое горе! Разве бывает наша жизнь без темных пятен?

– А что там приключилось?

– Недавно к нам пришли люди княжеского зятя Владимира Волынского и сообщили, что скончалась его матушка – бывшая великая черниговская княгиня! Угасла монахиней в Холме!

– Царствие ей небесное! – перекрестился Илья Всемилович. – Тоже была мученицей от этой горестной жизни и татарских обид!

– Наш великий князь очень скорбел о своей матушке! – грустно сказал купец Ласко. – Он так не переживал ни о ком! Не мог скрыть своих слез даже при слугах!

– Ну, так, ведь это была родная мать! – кивнул головой купец Илья. – Что же может быть дороже, кроме Господа?

– Ну, матушка нашего князя была уже в годах…Тут ничего не поделаешь. А вот у нас недавно умер один поп, отец Митрофан, настоятель церкви Петра и Павла. Он был еще молод!

– Отец Митрофан?! – вскричал Илья Всемилович. – Тот самый поп, с которым мы разговаривали на свадьбе княжеской дочери?

– Да, батюшка, он самый, – грустно молвил Лепко Ильич. – Этот священник вел службу в своей церкви и вдруг, к общему ужасу, упал на пол и сразу же умер! Ну, тут отец Игнатий, ты его, батюшка, знаешь, послал в Чернигов своих людей к тезке того покойника, владыке Митрофану, чтобы просить его объявить одну брянскую церковь соборной. Ведь без соборной церкви нет в городе должной святости! От этого-де и умер наш отец Митрофан! Ну, а если не от этого, все равно, это был Божий знак по такому случаю!

– А зачем по такой мелочи беспокоить владыку? – удивился Илья Всемилович. – Сами бы и объявили, какую надо церковь соборной! Зачем здесь владычное согласие?

– Не знаю, батюшка, но так повелось в черниговской земле, что эти дела решает только глава епархии. Владыка Митрофан подумал и объявил соборной ту самую церковь Спаса, что поставлена у могилы воеводы Ефима Добрынича…Это самая маленькая церковь в городе. А отец Игнатий хотел, чтобы соборной была его Покровская церковь, но что поделаешь? Тогда не было в этой церкви, Спаса на гробах, настоятеля! Ей ведь раньше управлял покойный отец Митрофан…А теперь ее прибрал к рукам сам отец Игнатий. Он как бы стал настоятелем главной церкви…Князь Роман на это посмеялся и пообещал в будущем году выделить из казны серебра, чтобы расширить эту Спасскую церковь…Соборная церковь должна выглядеть богаче…

– А как у вас там торговые дела? Как ваши купцы, не бедствуют?

– Наши брянские купцы живут хорошо, батюшка. Князь Роман Михалыч многого не требует. Плати свой налог и торгуй себе спокойно!

– А у нас, сынок, здесь сущий произвол! Люди владыки совсем нас разорили поборами! Да и князь пошел таким же путем! Нынче князь и владыка в большой дружбе, нам на горе! Я думаю, что нам надо перебираться к вам в Брянск…

– А что, батюшка, это было бы неплохо! – обрадовался купец Лепко. – Уезжайте отсюда! Там вы будете жить припеваючи! Да и я буду рядом…А может, и дядюшку Ласко с его сыном прихватите? Вот уж славно бы это было!

– Ладно, сынок, я это обдумаю. А ты сходи к своему князю и спроси его, даст ли он нам землю для новой усадьбы? Но пока не говори, что я хочу туда переехать по старости…А потом поставишь там дом и разные пристройки…Надо, чтобы было где преклонить голову, если приедем к вам. Так, сынок?

– Так, батюшка, – кивнул головой Лепко. – Я уговорю нашего князя разрешить мне срубить еще один дом и заиметь новую усадьбу!

– Ну, а теперь, сынок, давай поговорим о главном. Я хочу отойти от всех своих дел и подумать о старческом отдыхе! Надо передать тебе и моему младшему Избору все товары и серебро…

– А не рано ли, батюшка?

– Не рано, сынок, – улыбнулся старый купец. – Вы молоды и вам продолжать мое дело. Хватит торговать мелочами! Пора уже браться за серьезные дела!

 

ГЛАВА 4

ОПАСНОЕ ВЕСЕЛЬЕ

Конница Ногая стремительной лавиной накатывалась на задунайские степи. Уже сутки не сходили с коней татарские всадники, однако на пути беспощадной орды встречались лишь руины разоренных и разрушенных до основания городов. А от некогда цветущих болгарских сел остались лишь поросшие бурьяном холмы.

В клубах густой пыли, поднятой копытами передовых конных отрядов, скакал и сам великий ордынский темник Ногай, окруженный эмирами. Вот он поднял вверх руку, и над обширной зеленой степью пронзительно завыл гудок, большой бычий рог, в который дул молодой татарин.

Воинство, повинуясь знакомому звуку, остановилось так же быстро, как и мчалось вперед.

– Пора отдохнуть, мои верные эмиры! – громко сказал Ногай своему окружению, глядя вниз под ноги своего коня. – Как я вижу, здесь сочная трава. Хоть до вечера еще долго, но пусть пасутся кони. Жаль, если вытопчем весь их корм…И надо подумать, куда потом пойдем…Врагов пока не встретили, что необычно! Раньше за такой путь мы имели немало сражений, а тут степь как бы обезлюдела…

– Хитрят эти греки, государь, – промолвил ханский советник Хутула. – Где-то затаились, злодеи. Но дальше нет следов. Ты прав, повелитель, что решил здесь остановиться. Воины отдохнут, накормят коней, а там подумаем, как дальше быть.

– Вот, что, Хутула, – улыбнулся Ногай. Обращение к нему верного нукера, как к великому хану, уже стало делом привычным. После смерти Берке-хана Ногай, как старший в роде, чувствовал себя первым человеком в Золотой Орде, – подожди, пока не осядет пыль и наши рабы соберут походные юрты, тогда позовешь ко мне всех старших воинов. Не забудь и коназа уруса Ромэнэ.

– Слушаю и повинуюсь, государь! – ответил Хутула и, натянув узду, скрылся в клубах густой пыли.

Ногай извлек из-за пазухи мягкую, влажную от пота, тряпицу и вытер разгоряченное лицо. – Эй, Огчи! – крикнул он. – Где же мое питье?

– Я здесь, мой повелитель! – ответил быстро подскакавший к Ногаю верный слуга. – Держи этот бурдюк.

Ногай схватил обеими руками протянутый ему большой кожаный мешок, выдернул из него пробку и с жадностью приложился к выпуклой горловине.

Утолив жажду, он закрыл бурдюк и вернул его слуге. По знаку руки всесильного темника Огчи склонился перед ним до земли и быстро растворился в редеющем пыльном тумане.

Ногай огляделся. Как по мановению волшебной палочки, перед ним возникли очертания юрт и кибиток, которые становились все более отчетливыми и яркими под жаркими лучами летнего солнца.

– Государь, твоя юрта готова! – крикнул подбежавший к знатному всаднику раб-конюший. – Давай-ка мне своего коня. Надо позаботиться о скакуне.

– Бери, Гэрэ, – пробормотал Ногай и зевнул. – Пойду-ка я в свою юрту.

Он быстро спрыгнул на землю и огляделся, прищурив свой единственный глаз. Его большой, покрытый белым войлоком шатер, стоял неподалеку. У входа уже толпились созванные верным слугой эмиры. Они терпеливо ждали своего повелителя.

Ногай не любил пышные церемонии и не нуждался в помощи слуг в тех случаях, когда сам был в силах что-либо сделать. Не в пример ордынским ханам, он не гнушался, порой, и нелегкого труда. – Великий Темучин не ездил на носилках, не лежал все дни на мягких подушках, – рассуждал про себя Ногай, – а если надо, так мог и пройти пешком до нужных ему юрт. Поэтому мой великий прадед и добился успехов! А вот его внуки Бату и Берке разжирели от богатств и услуг льстивых рабов. Вот и рано ушли в недалекий мир! Ожирение не только сокращает жизнь, но и делает правителя слабым, скучающим. Им, жиревшим от лежания, даже не было интереса к женкам…Разоделись в богатые чужеземные одежды – и совсем изнежились. – И, тряхнув головой, великий темник быстро пошел к своей юрте.

– Да будешь ты здоров! Да восславится твое имя великими победами! Да не повредит тебе злой глаз! – затараторили, перебивая друг друга, столпившиеся у белой юрты приближенные.

– Будь здоров, воевода! – нарушил строй льстивых голосов громкий сочный бас. Ногай устремил взгляд в ту сторону, откуда донеслись знакомые звуки. – Салям, салям, Ромэнэ! – улыбнулся он, увидев стоявшего в толпе и завидно возвышавшегося над всеми русского князя. – Входи же в мою юрту!

Ногай сделал еще несколько решительных шагов и быстро, оттянув рукой кожаный полог, вошел в свое походное жилище. Сняв с себя легкий летний тулуп, он бросил его двум, стоявшим на коленях в глубине юрты рабам, и уселся в свое жесткое, сплетенное из толстой лозы, кресло. Тут же подбежали две полуобнаженные рабыни и стали осторожно и в то же время быстро снимать его дорожные, покрытые пылью, сапоги. Обув ноги своего повелителя в мягкие, сверкавшие драгоценными камнями туфли, рабыни, склонившись до земли, стали тихонько отступать в глубь юрты.

– Эй, погодите! – пробормотал, чувствуя приближавшееся волнение, Ногай. – Кто из вас? Да, якши, нынче ты, Кучу…, – темник встал и, взяв за руку красивую черноволосую рабыню, поволок ее в глубину юрты. Там, в углу, он повалил девушку на мягкие войлочные ковры и, обдавая ее густым запахом давно немытого тела, стал медленно с кряхтением и стонами над ней покачиваться. Девушка, имитируя пылкую страсть, повизгивала и выкрикивала ласковые слова в адрес своего повелителя.

Под шум возни, стонов и криков в белую юрту вошли приближенные Ногая. Несмотря на приглашение темника войти сразу же вслед за ним, эмиры соблюдали искони установленные правила и некоторое время ждали. Любовные упражнения своего военачальника, откровенно видимые ими в десяти шагах от себя, на придворных не произвели особенного впечатления. К этому уже давно привыкли: Ногай всегда, прежде чем приступить к делам, сразу же после очередного конного пробега уделял внимание какой-либо из женщин. Часто это были его жены, которые, не стесняясь придворных и рабов, ожидали своего супруга в большой юрте. А в походах, куда Ногай не всегда брал своих жен, ему угождали многочисленные наложницы и рабыни. Почти ежедневно знаменитый темник менял своих возлюбленных, но, бывало, и останавливался на одной, уделяя ей внимание до тех пор, пока не надоест.

Великий черниговский князь Роман впервые удостоился чести увидеть любовные упражнения татарского воеводы. Сначала он, услышав шум и приглушенные крики в юрте темника, подумал, что там наказывают провинившихся рабов. Но, когда осмотрелся и его глаза привыкли к тусклому освещению, он все понял и резко, судорожно, перекрестился.

Стоявшие рядом эмиры Ногая, увидев движение князя, заулыбались.

– Небось, сам непрочь бы полежать с той девицей? – прошептал ханский советник Хутула седовласому воину Цэнгэлу, показывая глазами на русского князя.

– А то как же! – улыбнулся старый военачальник. – Тут даже я, хоть и сильно стар, не отказался бы…

Князь Роман, услышав эти слова, покраснел и опустил голову.

В это время из угла юрты донесся протяжный, хриплый крик, возня прекратилась, и перед своими приближенными предстал багровый, покрытый потом, военачальник. Рабыня, утомившая своего повелителя, исчезла в тени юрты за его креслом.

– Ну, что ж, мои верные люди, – сказал весело Ногай, – пора нам держать совет! – Он бросил взгляд на лица стоявших перед ним вельмож и остановился на князе Романе. – Что, коназ мой урус, чем ты опечалился?

– Да, так, великий темник, – ответил Роман Михайлович, – …дивно для меня такое!

– Что же такого дивного? – насторожился Ногай.

– Я изумился тому, что можно быть таким могучим мужем, – сказал, обдумывая каждое слово, князь Роман. – Разве есть еще такой богатырь, чтобы мог прилюдно и столь ловко покрыть свою женку? Для этого нужна немалая мужская сила! У нас, русских, так не бывает! Мы уединяемся с женкой для такого дела. И любимся одни, чтобы никто не мешал. А если шумно, слышны крики или какой-нибудь стук, то совсем не хочется лезть на женку. Даже плоть не может встать из-за этого.

– Ну, рассмешил ты меня, коназ Ромэнэ! – весело сказал Ногай и расхохотался. Дружно рассмеялись и все стоявшие вокруг него вельможи. – Так у нас, настоящих монголов, давно принято не бояться женок, а брать их всегда, как только захочется! А если надо, так и прилюдно! Что же тут такого? Бывает, что воины ловят простых женок и тут же их покрывают, чтобы избавиться от накопившегося семени. А если кто еще захочет ту женку, тогда вслед за одним воином и другой на нее лезет! Бывало, что до сотни моих воинов залезали на одну женку! Но так не всегда бывает. Мы обычно женок бережем. И позволяем себе такое, если нет возможности тащить за собой пленников. Ну, а если нет препятствий и достаточно пищи, мы не портим девиц жестоким насилием. Так уж мы настоящие мужи, устроены, что не можем долго жить без женок. Так придумали боги! Все болезни начинаются из-за любовного застоя! Слез с коня – покрывай молодку! Долго был без движения – тоже на женку лезь! А иначе можно заболеть и еще как! Понял, коназ Ромэнэ? – Роман Михайлович кивнул головой. – А если будешь поступать так, как я в своих любовных делах, то проживешь сотню лет и будешь познавать женок до самой смерти! Чем чаще их имеешь, тем больше их хочется. А старость этому не помеха! У хорошей женки и старик молод! – И Ногай вновь рассмеялся своим звонким, раскатистым смехом. Придворные вторили своему повелителю.

– Я научу тебя, коназ, – сказал, успокоившись, великий темник, – покрывать женок и красных девиц если не прилюдно, то хотя бы рядом с известными тебе мужами.

– Что ты, государь! – пробормотал Роман Брянский.

– Вот так, Ромэнэ, – улыбнулся Ногай, – наконец-то ты признал во мне государя!

– Прости, великий воевода, – вздрогнул князь Роман, – если я оговорился: Когда я вижу твое величие и силу, то представляю тебя великим ханом…

– Ты не оговорился, Ромэнэ, – сказал серьезным решительным тоном татарский темник. – После того как почил старший в роде великий хан Берке, таким стал я – Ису-Ногай – первый среди равных! Мэнгу-Тимур есть хан по моей милости! Мой дед Бувал происходит от самого Джучи, старшего сына великого Темучина!

– Теперь буду знать! – вздохнул князь Роман. – Мне бы не постичь этой великой правды без твоих мудрых слов, государь!

– Ладно, Ромэнэ, – вновь улыбнулся Ногай и, подойдя к своему креслу, уселся, – давай-ка лучше поговорим о нашем походе. Эй, слуги! – темник хлопнул в ладоши. – Быстро несите сюда циновки! Чтобы было всем удобно! А коназу Ромэнэ постелите прямо напротив меня! Да подайте хорошего кумыса!

Когда все придворные выпили принесенный рабами Ногая кумыс и уселись на корточках, подогнув под себя пятки, Ногай начал неторопливый разговор.

Князь Роман сидел в такой позе уже не первый раз, но он все никак не мог приспособиться к этому и постоянно то привставал, то вновь усаживался.

– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши Ногай, видя, как мучается русский князь. – Принесите-ка сюда скамью!

Однако скамьи не нашлось, и после недолгих поисков высокая стройная рабыня принесла в юрту маленький, сколоченный из досок, топчан.

– Садись на него, коназ! – распорядился Ногай. – Так тебе будет лучше. А то, что за дело, если ты не разговор слушаешь, а все беспокойно шевелишься!

– Благодарю, государь! – склонился в низком поклоне Роман Брянский. – Вовек не забуду твоей заботы!

– Ну, ладно, – весело сказал Ногай и сделал рукой знак рабыне, принесшей топчан, не уходить. – Послушай, Мантухай, как тебе этот коназ урус? По сердцу?

Рабыня склонилась перед повелителем, прижав руку к сердцу.

– Тогда иди к моим девицам, туда, за мою спину, – кивнул головой Ногай, – и подожди, пока я поговорю с эмирами. А там посмотрим, как ты сумеешь порадовать этого коназа.

Рабыня скрылась в углу юрты, а придворные Ногая переглянулись.

– Везет же этому урусу, – пробормотал молодой тысячник Насудун. – Какая честь!

– Коназ это заслужил! – буркнул старый Цэнгэл. – Он хороший воин!

– Итак, мои верные люди, – начал свою речь Ногай, – нам нужно подумать о дальнем набеге. Как вы видите, пока врагов нет! А мы прошли немалый путь…Нет ни этих хитроумных греков, ни беспутных и отчаянных болгар. Значит, ими придумана какая-то хитрость. От греков можно ожидать всего! Особенно от их царя Мыхаыла! Мы ведь упустили его тогда, когда он воевал в союзе с болгарами, среди болгарских болот! Коварный царь смог убежать…Вот что мы получаем за свою нерасторопность! Теперь болгары совсем отошли от дружбы со мной и стали твердыми союзниками греков…Нам теперь, стало быть, нужно готовиться к битвам и с теми, и с другими! Что вы об этом думаете?

– Твоими губами говорит одна мудрость! – громко сказал ханский советник Хутула. – После твоих слов, государь, я теперь ясно вижу сомкнутые перед нами ряды лживых болгар и проклятых греков! Да поразит их твое славное оружие!

– Мы бы уже давно, государь, их разгромили, – неторопливо молвил начальник левого крыла татарского войска Цэнгэл, – если бы они нам встретились! Но вот, как мы видим, врагов до сих пор нет!

Остальные вельможи заговорили, перебивая друг друга и размахивая руками. Однако они не высказали ничего нового.

– Ну, а что ты молчишь, Ромэнэ? – вопросил Ногай, словно сверля своим единственным глазом русского князя.

– А я, государь, – сказал тихо, но внятно, Роман Михайлович, – думаю, что все это неспроста. Ты же видел, что когда мы прибыли на их землю, вся степная трава была выжжена…А вот явились сюда – здесь одна зелень! Я думаю, что это не случайно и обдуманно подготовлено нашими врагами! Когда есть зелень, можно сделать удобную стоянку. Мы выпустим коней и устроим отдых, а хитрые греки тут же нападут на нас, не готовых к сражению! Я полагаю, что враги затаились где-то неподалеку от нас, у тех марицких болот. Они могут нагрянуть или вечером, или темной ночью, или на заре, накануне нашего выступления. Я советую тебе, государь, поставить летучие заставы со всех сторон, особенно возле марицких болот! Нужно также предупредить всех воинов, чтобы они были готовы в любой миг сесть на коней и дать врагу должный отпор…

– Да, коназ Ромэнэ, – нахмурился великий темник, – твой совет хорош и, как я считаю, полезен. Я сам заподозрил здесь какое-то коварство…Ну, а почему эти греки так хитрят? Как вы думаете, мои советники?

– Они боятся твоей силы! – крикнул молодой полководец Насудун. – При свете им не устоять против нашего войска. А ночью все равны! Только боги все видят!

– Это так, повелитель, – кивнул головой Цэнгэл, – ночью не разберешь, где свой, а где чужой. Начнется суета, и мы перебьем друг друга!

– Надо поставить вокруг всего войска арбы, а самим засесть на ночь внутри! – громко сказал Хутула. – А утром нас уже не остановят!

– А я думаю, – молвил Роман Брянский, – что не надо окружать наше войско телегами, их просто не хватит! Кроме того, эти враги очень проворны! Вы что, забыли, как сам их греческий царь пролез, словно змея, ползком через топкие болота? Они пролезут и через телеги! Нужно послать только конные заставы из воинов с облегченными доспехами…А они должны подавать друг другу знаки, если заметят что-то подозрительное, и сразу же сообщать сюда, на нашу стоянку, нужные вести! Не тушите костры, пусть всю ночь освещают юрты и кибитки…Какой ни свет, но дозорным легче добраться до войска! Да и воинам нетрудно собираться!

– Пусть будет так! – поднял руку темник Ногай. – Эй, Цэнгэл, отдай своим людям приказ, чтобы послали полсотни легких конников за версту от нашей стоянки. Они должны бродить там в темноте и слушать с трех сторон тишину. А ты, Насудун, пошлешь свой отряд за мою юрту, чтобы твои воины прикрывали мой стан с этой стороны. Поняли, мои люди?

– Поняли, государь! – хором прокричали придворные.

– Я не буду слушать этого уруса! – пробормотал про себя молодой тысячник Насудун. – Кому нужна эта застава? Хватит стражи и с трех сторон!

– А теперь расходитесь по своим юртам! – повелел темник Ногай. – И смотрите, если на страже: враги могут напасть на нас в эту ночь! – И, глядя на удалявшихся вельмож, добавил: – А ты, Ромэнэ, погоди, останься со мной. Нам надо поговорить!

Как только придворные удалились, Ногай хлопнул в ладоши, и перед ним предстали три полуобнаженные рабыни, сидевшие до этого на корточках за Ногаевым креслом.

– Ну, вот, коназ Ромэнэ, – улыбнулся Ногай, – мы с тобой и узнаем, как надо любиться с моими верными рабынями. Как тебе эта Мантухай? – Он показал рукой на самую рослую девушку.

– Что ты, государь! – испугался князь Роман. – Я думал, что ты тогда пошутил! А, выходит, то была правда! Я не знаю, как быть! Мне стыдно познавать этих девиц при твоих рабах! Получается, как бы прилюдно!

– А что тут плохого? – усмехнулся Ногай. – Все хорошо знают, что бывает между мужами и женками. Здесь нет никакой премудрости! Если боги придумали совокупление, то нет здесь никакого стыда! Другое дело – захотеть женку без всякого смущения…Ну, на это и есть женки, чтобы разжечь не готового к любви мужа! А ну-ка, девицы, сбрасывайте свои одежды без промедления! Эй, Ломэ, давай, играй мой мотив!

Из темного угла, напротив кресла полководца, кто-то невидимый ударил по струнам. Князь Роман оглянулся. – То ли новгородские гусли, то ли галичская домбра…, – подумал он.

Звуки легкой музыки наполнили юрту. Они, как шелест летнего ветра, как шум морского прибоя, то нарастали, то затихали, и успокаивая, и веселя. Напряжение, охватившее Романа Брянского после навязчивых слов темника Ногая, стало постепенно спадать. Он почувствовал, как его тело расслабилось, затрепетало и наполнилось какой-то горячей, неведомой силой.

Рабыни сняли с себя даже те скромные полоски ткани, скрывавшие их прелести, и, представ перед русским князем в полной своей наготе, начали грациозно отплясывать в такт музыке. А самая высокая, стройная Мантухай, задирая ноги и вращая бедрами, бегала вокруг князя Романа, вздыхая и прижимая руки к сердцу.

В это время темник Ногай, буквально сорвав с себя штаны и оказавшись нагим снизу, подбежал к самой низенькой молоденькой рабыне и повалил ее на войлочный пол. – Ну, же, Ромэнэ! – крикнул он, хрипя от волнения. – Давай же, люби девиц!

Опьяненный музыкой, движениями невероятно красивых женщин (русских по виду, как решил князь Роман) и действиями Ногая, брянский князь потерял голову и стал быстро снимать с себя одежду…

До глубокой ночи развлекались темник Ногай и брянский князь в большой белой юрте. Уже не раз они отдыхали, пили кумыс, слушали, обнимая красавиц, затейливую восточную музыку.

– Этого музыканта прислал мне один заморский султан, – сказал Ногай, махнув рукой в затемненный угол, откуда доносились дивные звуки, – он же подарил мне и этих девиц. Хороши девицы! Как вам, мои сладкие, полюбился ли этот коназ?

– Якши, – весело ответила нежным голосом прелестная Мантухай. – Он очень хорош: ласков и силен, как великий муж!

– Ну, вот видишь, Ромэнэ, – засмеялся Ногай, – а ты еще не хотел и считал, что это позорно…Что ж ты теперь…

Вдруг полог Ногаевой юрты резко приподнялся, и вместе с порывом ветра внутрь вбежал ханский раб. – Спасайтесь! – крикнул он не своим голосом. – Враги, повелитель! – Тут он завертелся на месте и рухнул на войлочный пол, обливаясь кровью: из спины верного раба торчала чужеземная оперенная стрела. Женщины пронзительно завизжали и, цепляясь за лежавшие на полу циновки, поползли за Ногаево кресло. Сам Ногай, отяжелевший от долгого веселья и выпитого вина, сидел на корточках на полу и тупо глядел перед собой.

Князь Роман стремительно подскочил и, бросившись в угол юрты, выхватил из рук оцепеневшего от страха раба тяжелое копье. В это мгновение в юрту ворвались три рослых, одетых в железные латы, вражеских воина. А вслед за ними весь сонный лагерь потряс зычный призывный сигнал рога: тревога!

Первый болгарский воин бежал прямо на князя Романа, но в тусклом свете споткнулся о циновку и угодил лицом прямо на торчавшее копье, обломав железный наконечник. Неудачник взвизгнул и упал, забившись на полу в судорогах. Второй злодей взмахнул мечом и отсек древко копья, которым размахивал, защищаясь, брянский князь. В это время третий нападавший кинулся на оцепеневшего Ногая, но вдруг остановился и грохнулся навзничь: из его шеи торчала русская стрела с красным опереньем!

Роман Брянский в это время едва успевал уворачиваться от своего преследователя. Тот еще одним взмахом меча выбил у него из руки последний кусок древка и, обрадованный, поднял обеими руками меч, собираясь обрушить его на голову упершегося в Ногаево кресло князя, но вдруг пошатнулся и на глазах своей обреченной жертвы превратился в окровавленный столб. – Получай, собака! – крикнул воевода Добр, представ неожиданно перед своим князем и пытаясь вытащить из изуродованного им трупа секиру…Увидев наготу князя, он опустил голову, тихо сказав: – Оденься, княже…

Тут пришел в себя и воевода Ногай. – О-о-о, шакалы, о-о-о, презренные псы! – вскричал он. – Да как они осмелились, окаянные злодеи!?

– Так получилось, великий князь, – сказал Добр Ефимович одевавшемуся Роману Михайловичу, – что вражеские лазутчики, десятка два человек, пролезли в этом месте…Ну, а я тут установил свою охрану, и мы перебили тех злодеев. Но три хитреца прорвались в царскую палатку! Это была наша ошибка…Да так ловко сюда заползли, словно змеи! Ну, вот как только я услышал отсюда крики и визг женок, я сразу же побежал на помощь. Сперва вот приладил стрелу, а там уже секирой…, – он со злобой рванул на себя свое оружие, разодрав вражеский труп пополам. – А что увидел твою наготу, прости мне этот грех, великий князь!

– Не за что прощать, Добр, – улыбнулся уже одетый князь Роман. – Мы не женки и не раз друг друга видели такими в парной баньке…А за верную службу – благодарю!

Роман Михайлович повернулся к стоявшему, махавшему руками Ногаю и перевел ему на татарский язык слова своего воеводы.

– Это виноват Цэнгэл! – нахмурился Ногай и хлопнул в ладоши. Из-за кресла выбежали испуганные нагие девицы и предстали перед темником.

– Господи, помилуй! – вскрикнул Добр и закрыл лицо руками.

– Да не вы, – усмехнулся Ногай. – Где мой бестолковый Огчи? Впрочем, ладно, тащите сюда мою одежду!

Утром при свете восходившего солнца Ногай объезжал ряды своей, выстроившейся полумесяцем, конницы в сопровождении князя Романа и левого полководца Цэнгэла.

– Сегодня, мои верные воины, – говорил он, – дерзкие враги попытались убить вашего повелителя! Я едва избежал лютой смерти! Если бы не урусы, мы бы лежали холодными трупами! Это случилось по вине моих людей, которые не исполнили мой приказ и не поставили заставу от врагов. Я назначил верных людей, чтобы они провели дознание и нашли виновного в этом деле…Ну, Цэнгэл, отвечай, кто повинен в той ночной вражьей вылазке, кто не поставил заграждение возле моей юрты?

– Вот он, повелитель! – громко крикнул приближавшийся к Ногаю всадник, на пике которого торчала окровавленная голова. – Это виновник твоей обиды, государь!

– Тысячник Насудун? – вздрогнул Ногай, осматривая отрубленную голову.

– Да, государь, – склонился в седле седовласый Цэнгэл. – Этот злодей не исполнил твоей воли! А когда его в том уличили, не только не стал извиняться, но спорил и источал бесстыдную хулу!

– Ну, что ж, шакалу – шакалья смерть! – пробормотал Ногай.

В это время мрачную тишину, возникшую при виде кровавой головы надменного доселе и грозного военачальника, неожиданно нарушил цокот копыт стремительно ворвавшегося в лагерь одинокого всадника.

Ногай поднял голову.

– Это Тогон, государь, мой воин, – сказал, сохраняя невозмутимое спокойствие, Цэнгэл, – из дальнего дозора…Он несет нам нужную весть! Видно, близко враги!

– Государь! – вскричал соскочивший со взмыленного коня и павший ниц перед Ногаем дозорный. – Сюда идет вражеское войско! Они в трех милях от твоей стоянки! Все – в броне и железных кольчугах…Греки и болгары! Где-то туменов, так…Сколько пальцев на одной ладони!

– Значит, пять туменов? – вопросил в недоумении Ногай. – Изрядно! Эй, Цэнгэл! Готовь-ка войско к тяжелой битве! А ты, коназ Ромэнэ и твои люди, будьте сейчас со мной!

– На сечу, воины! – вскричал воевода Ногай, подняв вверх кривую саблю. На солнце блеснула холодная сталь. – За Золотую Орду! За славу Чингиза! Бейте нещадно врагов за их лютое коварство!

– За Ногая, за нашего повелителя! – хрипло прокричал Цэнгэл.

И черные полчища с визгом и воем дружно устремились вперед, безжалостно врубаясь в ряды хорошо построенного, окольчуженного воинства.

Не прошло и часа, как к Ногаю, скакавшему позади своего войска, приблизился посланник Цэнгэла.

– Государь, – сказал он, не слезая с коня, – греки подняли белую тряпицу! Они не выдержали нашего удара и с горькими слезами просят мира!

– Что ж, – усмехнулся великий темник, – они так рано сдаются, что мы с тобой, Ромэнэ, не успели войти в сражение…Скачи, мой верный воин, – он повернулся к гонцу, – и прикажи Цэнгэлу, чтобы он подал знак нашему воинству остановиться. Если враг готов сдаться, то нечего напрасно губить наших воинов!

 

ГЛАВА 5

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

– Вот и стал Ногай своевольничать! – вскричал ордынский хан Мэнгу-Тимур. – Мало того, что величает сам себя повелителем, так еще и портит коназов урусов! Что поделать, как поступить с этим Ногаем, скажи, мой верный Болху!

– Это хорошо, государь, что ты отпустил коназа Ярэславэ, – покачал головой Болху-Тучигэн, – и распустил диван! Не надо, чтобы все слышали, что ты гневаешься на Ногая…Нет необходимости обижать этого славного темника! Разве нужно ссориться с могучим Ногаем, имеющим и полководческие заслуги, и уважение ордынских людей и, наконец, почтенный возраст?

– Получается, Болху, – грустно сказал Мэнгу-Тимур, – что мой диван и его глава, великий визирь, только на вид – преданные мне люди! А сейчас я им не доверяю! Как ты помнишь, я однажды сказал несколько недобрых слов о Ногае на заседании дивана, однако не прошло и двух десятков дней, как ко мне явился посланник от этого темника и спросил, не сержусь ли я на его господина! Тебе тогда пришлось заминать тот вредоносный слух!

Что же тут поделать, государь? – поддакнул Болху. – Еще великий Темучин говорил, что даже камни имеют уши! А человек слаб!

– Ну, не все же люди болтливые! – возразил Мэнгу-Тимур. – Вот, смотри, сколько мы с тобой говорили о больших тайнах, и никто об этом не узнал! И твой сын также посвящен в наши ордынские тайны, а все тихо и спокойно! Зачем покойный Берке-хан создал этот диван? Неужели ему не хватало твоей писчей юрты?

– Что тебе на это сказать, государь? – задумчиво промолвил Болху. – Берке-хан был великим правителем! Он принял праведную веру и создал диван по образцу государства мусульманского султана, с которым он заключил союз против изменника ильхана Хулагу, отрекшегося от Чингизовой ясы! Такое устройство принято на правоверном Востоке! Без дивана никак нельзя! Что же касаетя писчей юрты, то она исполняет волю великого хана по-прежнему…Пусть себе болтают диванбеги о делах государства и дают разные советы. А великий визирь будет отвечать за любой промах в государственных делах как перед тобой, так и перед всей Золотой Ордой! Вот почему диван нам очень полезен, ибо будет нести вину за все дела! Случись что, в народе скажут, вот-де, были такие негодные люди в диване и плохой визирь, а наш праведный и мудрый государь из-за них бедствовал. Он им доверял и ничего не знал об их злодействах…Но есть еще одна польза от этого дивана! Когда тебе, государь, нужно распустить выгодные для тебя слухи, скажи об этом в диване! А твои недруги примут эти слухи за правду и попадут в расставленные силки! Но это, государь, сказано мной только к слову! Я, конечно же, считаю, что и великий визирь, и почтенный диван, глубоко тебе преданы. За это не следует тревожиться. Пусть себе болтают, что хотят: может, надумают что полезное. И здесь есть какой-то прок!

– Какие от них советы? – грустно усмехнулся Мэнгу-Тимур. – Так, пустая болтовня! Зато лукавства и славословия немерено! Вот тебе, возьми, как они восприняли слова того коназа Ярэславэ. Стали бурчать и ругать Ногая и коназа Ромэнэ из Брэнэ!

– Пусть себе бурчат, государь! – махнул рукой Болху-Тучигэн. – Важно, чтобы ты сам не ругал этого Ногая! Я не верю тому коназу Ярэславэ! Он не впервой хулит Ромэнэ Черныгы! Он особенно озлобился тогда, государь, когда ты сделал этого Ромэнэ великим коназом! Разве ты забыл, как тот Ярэславэ просил у тебя кусок земли Черныгы? Какой-то там удел…Тарысэ или Тарусэ…Какая-то глушь, где сидит брат этого Ромэнэ, коназ Юрке. Ты тогда поступил мудро, государь, и не поддался на уговоры того Ярэславэ!

– Мне советовал еще мудрый хан Берке, – пробормотал ордынский хан, – ничего не отнимать у преданных нам коназов урусов! А как я знаю, Ромэнэ ни в чем перед нами не виноват…

– Он платит все исправно, – улыбнулся Болху, – и всегда присылает, тебе, государь, богатые подарки. А там, на войне, которую ведет Ногай с нашими врагами, всегда есть богатая добыча и пленники…И Ногай всегда отсылает тебе, государь, положенную долю. Также и Ромэнэ добавляет для тебя часть из своей добычи. Где же тут измена или злой умысел? Мне кажется, что этот Ярэславэ из Суждалэ или скрытный наш враг, или обманщик, или, что наиболее возможно, жадный глупец, не понимающий, что он болтает!

– Видимо, всего хватает, Болху! – усмехнулся Мэнгу-Тимур. – Глупости, зависти и злобы! Однако ты хоть раз слышал, чтобы этот Ромэнэ из Брэнэ оговорил…ну, пусть бы своих врагов?

– Такого не было, государь, – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Не злобен и не лжив тот Ромэнэ! И ничего у тебя, государь, не просит! Не лезет в дела прочих коназов и не ведет с ними особой дружбы. Зато он ходит с твоими людьми на войну едва не каждый год! Да и Ногай, славный полководец, прибавил еще земли к твоему государству. Смотри, его кочевье дошло уже до вэнгрэ! Он разгромил нам на славу и коварных грэкэ и безжалостных булгэрэ! Что не год эти грекэ привозят в Орду дань…А там усмирит и булгэрэ: у нас будут новые данники! А если Ногай что для себя и оставляет, так на то он бекляре-бек, тобой же так высоко вознесенный…Ведь ему и его людям тоже надо жить. Да простится ему это!

– Однако же Ногай похвалялся, что заберет у коназов урусов весь «выход», а мне оставит лишь малую долю?! – вопросил хан Мэнгу-Тимур. – И называет себя повелителем, а меня – как бы его ставленником!

– Это все, государь, злые языки! – возмутился Болху. – Они и ссорят тебя со славным Ногаем! А тот коназ урус Ярэславэ – больше всех склонен к злословию!

– Да, мой верный Болху, – кивнул головой ордынский хан, – похоже на то! Я еще раньше говорил, что этот Ярэславэ – такой же хитрец, как и его покойный брат Алэсандэ! Разве ты не помнишь, Болху?

– Да, государь, ты всегда не любил этих коназов из Суждалэ, – поддакнул Болху. – Ты видишь насквозь все их злобные козни!

– Еще покойный Берке-хан распознал того коназа Алэсандэ, – задумчиво молвил Мэнгу-Тимур, – и помог ему отойти в недалекий мир…Может, отослать туда и этого Ярэславэ? Больно опасен этот коназ, если затевает у нас, в славном Сарае, такие игры! Как ты об этом думаешь?

– Что ж, государь, – согласился Болху, – твоя мысль правильная! Она и мудрая, и полезная! Неплохо бы нам избавиться от этого злодея!

– Так и сделаем, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, – да заодно руками самих урусов! Помнишь, Болху, ты мне рассказывал об одной рабыне-уруске, которая отравила того злодея Алэсандэ?

– Как же, государь, – усмехнулся Болху-Тучигэн, – эта рабыня у нас в великом почете! Да ты ее хорошо знаешь. Это же Мавка, твоя любимая стряпуха!

– Так это Мавка опоила того коназа? – вздрогнул Мэнгу-Тимур. – Она ведь готовит нам разные яства! А если эта Мавка подсыпет в мою еду какое-то зелье?

– За это, государь, будь спокоен! – твердо сказал Болху. – Хочу сказать, что эта рабыня тебе очень предана, и, кроме того, она – лютый враг всех коназов урусов! Она готова даже повыкалывать им всем глаза, только прикажи! Эти коназы Суждалэ сделали ей, несчастной уруске, очень много зла!

– Я бы хотел послушать Мавку-уруску, – сказал, заинтересовавшись, ордынский хан, – и узнать у нее, что же ей такого сделали эти коназы…Я думаю, что покойный Берке обладал большим государственным умом. Он не зря мне говорил, что коназы урусы – еще большее зло для своих людей, чем мы, поработившие их копьем и мечом! Позови-ка сюда эту Мавку!

– Это дело нетрудное! – весело сказал ханский советник и хлопнул в ладоши. К нему тут же подскочил верный раб. – Сбегай-ка, Элдэ, на государеву кухню, – распорядился Болху, – и позови сюда, к нашему государю, Мавку-хатун!

– Слушаю и повинуюсь! – последовал ответ, и раб также быстро исчез, как и появился.

– Ты еще ее называешь «хатун»! – засмеялся Мэнгу-Тимур. – Так велико к ней уважение?

– Так велико, государь, – сказал с серьезным лицом Болху-Тучигэн. – Ты еще ее не слышал! Все покойные государи, даже сам великий Саин-хан, любили с ней поговорить! А мудрый государь Берке не один раз с огромным удовольствием беседовал с этой стряпухой! Помню, что государь как-то подарил ей золотой перстень с дорогим камнем. А однажды – даже золотую цепь с их крестом…Эту женку не зря зовут «хатун»! Ты сейчас сам увидишь, что эта женка вовсе не рабыня, а твоя верная слуга…Об этом не надо думать, это так явственно видно! Она, к тому же, и очень потешная. Скажет все, что в ее башке! И без обиды или насмешки, а от доброй души! К тому же, она очень хорошо знает наш язык!

– Что же ты, Болху, скрывал от меня такую занятную женку? – весело спросил ордынский хан, предвкушая забавное зрелище.

– Да так, государь, – пробормотал Болху, – у нас все дела, и не до чего нет времени…

В это время открылась легкая камышовая дверь, и ханский раб ввел в государеву гостиную полную рослую женщину, закутанную в длинный серый халат. Подойдя к ханскому трону, женщина почтительно склонилась перед Мэнгу-Тимуром, откинув от лица пушистый византийский платок, соскользнувший на плечи. Быстро бросив взгляд на Болху-Тучигэна, она с улыбкой кивнула ему головой. Всесильный советник государя усмехнулся и поднял вверх руку, приветствуя гостью.

– Салям галяйкюм, урус-хатун! – сказал Мэнгу-Тимур, с любопытством рассматривая старуху, седые волосы которой свисали густой массой за плечами, а на багровом от кухонных паров лице весело поблескивали большие голубые глаза.

– Вагаляйкюм ассалям, государь! – смело ответила женщина. – Вот и тебе я понадобилась! Я знала, государь, что ты позовешь меня к себе! Как тебе сегодня мой плов? Хочешь меня похвалить, государь?

– Твой плов, Мавка-хатун, всегда хорош, – улыбнулся ордынский хан, – за это тебе – моя похвала! Ты – большая мастерица в стряпне, и к этому нечего добавить! Я позвал тебя совсем по другому делу. Мне хотелось с тобой, Мавка, поговорить и узнать как вам, урусам, живется в моей Орде?

– Я скажу тебе, государь, – ответила здоровая краснорожая баба громким, далеким от страха и раболепия, голосом, – что попала сюда, как и многие русские люди, с огромной неохотой, пленницей, но здесь поняла, что настоящая неволя у нас была не в татарской Орде, а на нашей святой Руси! – Она перекрестилась.

– Значит, тебе здесь хорошо живется, Мавка? – откинулся на подушках Мэнгу-Тимур.

– А как еще сказать, государь? – ответила стоявшая перед ним женщина. – Здесь нужно только делать свое дело! И больше ничего. Я тут стряпухой и, если знаешь, государь, у меня под рукой с полсотни других женок, я всеми управляю! Учу всех, как угодить тебе, государь, и твоим верным людям! А за это у меня – почет, уважение и даже отдых, когда мне нужен! И никто меня не обижает: ни ты, государь, ни твои люди! Хорошо работаю – слышу слова благодарности, а, порой, и бакшиш получаю! Покойные государи, Бату великий и Берке премудрый, не оставили меня без подарков! Здесь, в Золотой Орде, уважают трудолюбивых и послушных людей! А там, у наших князей, мы, русские люди, натерпелись немало горя…Там так не отдохнешь! Если приготовила еду, то еще что-нибудь прибавят! Вот только присядешь – уже бежит княжеский человек: давай-де, Мавка, мой полы! А если не полы, так садись за прялку…И если бы только за прялку! Да там – сходи по воду, наколи и принеси дров…И будут так мучить, пока не сядет солнце и княжеские люди не завалятся спать. Так за день устанешь, что потом не спится! От того и умерли рано мои матушка и старшая сестрица из-за такого тяжелого труда! Совсем молодыми отправились к Господу…

– Так неужели люди этих коназов не понимают, что они теряют от этого своих лучших рабов? – удивился Мэнгу-Тимур. – Неужели им не жаль трудолюбивых и искусных людей?

– Не жаль, государь! – грустно улыбнулась Мавка. – И не только княжеским людям, а самим князьям! Они говорят, что им всегда хватит холопов и смердов! Так чего же их жалеть?

И стряпуха поведала ордынскому хану о том, как она жила на родной земле и как попала в татарский плен. Совсем молодой девушкой взяли Мавку в дом самого великого князя Александра Ярославовича. То была великая честь для бедной девушки! И удостоилась она ее за свою красоту, сообразительность, умение хорошо готовить пищу. Однако жизнь княжеской прислуги была не сладкой. С утра до вечера металась трудолюбивая девушка как по княжеской кухне, так и по всему терему, угождая супруге князя, княжеским людям, выполняя все их повеления. Пригожую голубоглазую кухарку приметил и сам государь Александр Ярославович. Он был весьма охоч до красивых девиц! Однажды великий князь, будучи навеселе, затащил пригожую Мавку в темный угол своей почивальни и, несмотря на сопротивление и слезы несчастной девушки, жестоко ее изнасиловал. – Это был очень сильный муж, князь Александр, – говорила хану Мэнгу-Тимуру стряпуха, – а его плоть была такая большая и безжалостная, что я от этого заболела: даже по нужде ходила с большими муками почти десяток дней!

Вскоре князь Александр ушел в какой-то дальний поход, а несчастная девушка почувствовала, что беременна. От этого ей мог быть страшный позор! Но, слава Богу, на ее пути встретился княжеский дружинник Давило. Он тогда не пошел с князем на войну: залечивал свои раны. Этот воин, зная про княжеское насилие, закрыл на то глаза и взял бедную девушку в жены. Князь же, вернувшись из похода, узнав об этой женитьбе, страшно рассердился! Он потом отослал ее мужа куда-то в далекий край, откуда не было возврата. С того времени жизнь несчастной Мавки стала еще тяжелей. Что только не взваливали на плечи покладистой молодой женщины княжеские слуги! Ей, беременной вторым ребенком, приходилось, и не один раз, даже рыть землю! Первый же ее сын родился крепким рослым мальчиком и был очень похож на своего отца – великого князя. Второй, родившийся прямо на княжеской кухне, и особенно любимый, был нежным, слабеньким ребенком. Все успевала молодая женщина: и еду приготовить, как князю, так и его слугам, и прибраться в тереме, и присмотреть за своими малыми детьми! – Я была тогда молодой, – пояснила она, – а потому и выдюжила. Когда я это все вспоминаю, мне становится страшно! Я вижу, как здесь, государь, твои татары берегут своих жен и даже рабынь, если они тяжелы, так мне приходит в голову мысль, что не татары – язычники, а мы – русские!

Так уж получилось, что в один прекрасный день к великому князю Александру приехал его брат Ярослав Ярославович. Он недолго пожил у своего родственника, но смазливую молодую Мавку заметил.

– Как-то утром я пришла стряпать для князя и стала переставлять горшки, а тут вдруг объявился человек от самого великого князя, – грустно сказала Мавка, – и приказал идти к своему господину. А князь сидел в то время в своей светлице и, как только меня увидел, сказал так: – Уходи, Мавка, из моего терема! Теперь ты будешь дворовой девкой моего брата Ярослава! – Я бухнулась в ноги великому князю и криком закричала, чтобы он не отсылал меня к своему брату! И в сердцах сказала, что мой старший сын – от него, великого князя!

– Ну, и пожалел тебя тогда этот коназ Алэсандэ? – перебил стряпуху ордынский хан. – Даже злодей не даст свое дитя в обиду!

– Какое там, государь! – махнула рукой Мавка. – Великий князь даже не стал меня слушать! Кто я ему была? Да у него таких любовниц…едва не все дворовые девицы! Да и детей у них полно, и все они не господские дети, а княжеские холопы…

– Это же неслыханно! – вскричал Мэнгу-Тимур. – Неужели этот коназ превратил в рабов даже своих сыновей?!

– Такое, государь, – сказала сердито Мавка, – в обычае у русских князей! Они не признают детей от дворни или простолюдинок. Они считают своими детьми только потомство от своей княгини. Но и тех детей они не жалеют. Есть мать, мамки, холопы. Князь думает только о себе и своих удовольствиях! Говорят, что только один русский князь бережет своих людей и землю – Роман Брянский! Да и он не пожалел своего старшего сына: сурово покарал его из-за пустяка!

Далее она рассказала, как ее с малыми детьми увезли ко двору князя Ярослава и как она там промучилась еще больше, чем при князе Александре.

– Этот князь меня зверски изнасиловал, – хмуро сказала Мавка, – и так избил, что я три дня плевалась кровью! Уж не думала, что избавлюсь живой от этого мучителя…

Тут как раз случился татарский набег на русские земли. Сам Александр Ярославович вел чужеземное воинство на удел своего брата! Братья что-то не поделили, а простым русским людям пришлось за это расплачиваться. Во время этого набега и попала в татарский плен несчастная Мавка со своми двумя сыновьями.

– Мне татары ничего плохого не сделали, – пояснила Мавка, – благо, что я попала в обоз их знатного воеводы…Худхая вместе со своими сыновьями. Тогда из всех пленников уцелели только мои дети и грудные младенцы. Их пожалел Худхай. А всех прочих детей казнили! Я стряпала тому Худхаю по дороге, и он был очень доволен мной! Все хвалил меня за вкусную еду…А как женку, он меня совсем не беспокоил. А прочие женки, государь, не успевали принимать одного татарского воина за другим! Это было страшное мучение, от которого меня избавил господь Бог! Ну, вот мы ехали все дальше в ордынский плен, а тут вдруг к нам подскакали татарские воины и схватили моих сыновей. Они хотели их зарубить. Сначала они приставили моих сыновей к арбе, а потому как их головушки были выше тележных колес, татары замахали своими страшными кривыми мечами! Но я запомнила несколько татарских слов и крикнула им, что Худхай строго запретил убивать моих детей. Ну, воины отпустили моих сыновей, побоявшись моего хозяина…А вечером ко мне пришел сам Худхай, и когда я ему рассказала о том случае, он рассмеялся и объяснил, что их поход очень долгий и еды осталось мало, поэтому царевич отдал приказ перебить всех пленников, кроме женок и совсем малых детей…Ну, я тогда упросила Худхая пожалеть моих детей. Он разрешил их спрятать в телеге под рогожей…

– Худхай всегда был ослушником! – сказал суровым тоном Мэнгу-Тимур. – За то он и потерял свою непокорную башку!

– Ну, это случилось уже потом, – продолжала Мавка, – и при Берке-государе! А тогда Худхай привез меня в Сарай-Бату и вскоре подарил молодому царевичу Сартаку, а тот – своему батюшке, государю Бату! Этот государь очень любил разные кушанья, особенно умело приготовленные. Он меня заметил, назначил хатуной над всеми стряпухами и часто награждал подарками! Я научилась готовить государю особый плов с бараниной и черной вишней, подавала ему на стол вкуснейший грибец и многие другие блюда…Так я узнала лучшую жизнь и поняла, что здесь в Орде – настоящая свобода, а на Руси – не только рабство, но самая настоящая темница, сущий ад! Вот выросли мои сыновья. Один – старший, Дород, тот самый княжеский сын, работает у тебя кузнецом, государь. Живет, как у господа Христа за пазухой. Другой – Остер – его здесь зовут Гырэ, бережет твои отары. У моих сыновей есть ласковые жены и хорошие кибитки…Они намного богаче простых, даже свободных, людей на Руси! За это – моя глубокая благодарность всем вам, ордынским государям, и низкий поклон!

– Ну, а как же потом, довелось тебе встретиться с этим коназом Алэсандэ? – вопросил Мэнгу-Тимур.

– Довелось, повелитель, и еще как! – усмехнулась Мавка. – Как-то у нашего государя Берке был великий пир. Я так постаралась, что царские гости были довольны. Я уже не говорю о самом государе…Так вот, государь Берке знал о моей тяжелой жизни и делах того злобного князя. Я сама ему об этом рассказала так же, как и тебе, государь. Вот позвал меня тогда к себе этот премудрый царь и вдруг спросил, а если он казнит того великого князя Александра…Я несказанно обрадовалась и попросила государя доверить мне это дело. Тогда наш великий царь спросил, а нельзя ли умертвить его так, чтобы он принял на пиру какое-нибудь снадобье, но умер бы не в Орде, а на пути домой. Вот я и подсыпала зелья тому князю Александру в его винную чашу. А татары пили только один кумыс, и для них тот яд был не опасен: он не действует в кобыльем молоке! Тот князь Александр так ни о чем и не догадался: он скончался в жестоких муках, как и было нужно, далеко от Золотой Орды, где-то возле своего Городца!

– Значит, ты – опасная отравительница? – нахмурился Мэнгу-Тимур. – Не подсыпешь ли ты и мне своего зелья?

– Не бойся, государь, – усмехнулась Мавка. – После того случая с князем Александром государь приказал своим верным слугам тщательно проверять всю его пищу. И так по сей день! Разве были печальные случаи?

– Нет, не было! – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Мавка – твоя верная рабыня, государь! Она никогда тебя не предаст!

– Это правда, государь, – поклонилась стряпуха. – Я готова отдать жизнь за тебя и твоих людей! Никогда не забуду их доброту!!

– Ну, ладно, Мавка, – промолвил довольный Мэнгу-Тимур. – Я позвал тебя не для того, чтобы тебе угрожать…Тут есть одно дело…Объясни ей, Болху.

– Вот, что, Мавка, нужно сделать, – сказал, подойдя поближе к русской женщине, всесильный ханский советник. – У нас тут пребывает коназ урус Ярэславэ. А завтра мы готовим богатый пир…Так надо, чтобы коназ Ярэславэ отправился вслед за своим братцем Алэсандэ. Тоже без шума и следов…Понимаешь, Мавка?

– Слава тебе, Господи! – вскричала, блистая своими большущими глазами, радостная стряпуха. – Свершится моя праведная месть! Я все поняла, великий государь! Благодарю тебя и твоего славного советника! Пусть же это скорее сбудется!

– Ну, что ж, Мавка, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, – а теперь иди. Да, Болху, – государь пристально вгляделся в лицо своего советника, – но только одного Ярэславэ! Чтобы не было ошибки! Так?

Через два десятка дней в Сарай-Бату прискакал весь взмыленный, покрытый густой пылью гонец из суздальской земли. Приведя себя в порядок, переодевшись и утолив голод в гостевой юрте ордынского хана, посланник попросился на прием к Мэнгу-Тимуру. Повелитель Золотой Орды проявил, в порядке исключения, благосклонность.

– Ну, зачем пожаловал? – спросил русского боярина стоявший рядом с ханским троном Болху-Тучигэн.

Гонец, лежа на полу и не поднимая головы, быстро ответил: – Великий государь! Меня послал костромской князь Василий Ярославич со слезной и душевной просьбой! Совсем недавно скончался его брат, великий князь Ярослав Ярославич. В Городце, по пути из твоего Золотого Царства. Мой князь Василий Ярославич просит твоего разрешения, государь, занять место брата, стол великого суздальского княжества! А весной сам князь Василий придет к тебе с «выходом» за твоим ярлыком! Я также привез тебе подарки. Они здесь, в телеге, у самого дворца…

– Ну, если коназ Вэсилэ смирен и покорен, – весело сказал Мэнгу-Тимур и поднял вверх обе ладони, – тогда пусть так и будет!

 

ГЛАВА 6

ГРЕЧЕСКАЯ НЕВЕСТА

– Ну, коназ Ромэнэ, бей этих злодеев! – громко сказал Ногай и поднял вверх руку. – Пора бы уж тебе со своими людьми размяться!

– Братья! – весело вскричал князь Роман, потрясая сверкавшим в солнечных лучах мечом. – Настало наше время для ратного пира! Вперед, мои славные воины! Слава Золотой Орде, нашему царству! Слава великому Ногаю!

– Слава! – взревели брянские воины, устремляясь за своим князем и воеводой Добром вперед.

Русская конница с шумом и гамом врезалась в пешие ряды болгарских воинов, которые, отчаянно отбиваясь длинными копьями, стали медленно отходить. Но их отступлению мешала конница Ногая, которая, сражаясь в центре, медленно охватывала противника с фланга, стремясь выйти ему в тыл. Болгары, атакуемые с двух сторон, сдаваться не собирались. Им удалось в затяжном бою ослабить силу удара ногайского воинства, однако рывок брянского полка поставил их перед угрозой полного разгрома. Заметив опасность с левого фланга, болгарский полководец Тимофей, прибывший как раз к войску в этот осенний день 1273 года, решился на ответный удар всеми своими оставшимися в резерве силами. Он сам повел отборных воинов на полк князя Романа. Впереди болгарского резерва шли меткие опытные лучники. Их стрелы наносили большой урон русским.

Князь Роман Брянский сражался в первых рядах своей дружины: его огромный длинный меч то вздымался вверх, то стремительно обрушивался черной молнией на головы врагов: окровавленное лезвие уже не сверкало на солнце. Неожиданно Роман Михайлович ощутил сильный удар по шлему, а затем, после звона железа, легкое головокружение: болгарская стрела, ударив прямо в железный лоб, скользнула вниз и, едва не вонзившись в шею коня, упала на землю.

– Лучники, Милорад! – крикнул князь Роман. – Давай, помогай войску!

Несмотря на шум битвы, седовласый севский воевода Милорад услышал зычный окрик князя и сразу же поспешил на выручку.

В последние годы Милорад со своим отрядом уже не шел в первых рядах русского войска: сказывалась старость. Но сидеть на печи, когда его князь в походе, воевода не хотел, хотя сам князь Роман его к тому не неволил.

– Помогу тебе, княже, хотя бы стрелами, – сказал как-то на одном из военных советов Милорад, когда князь Роман предложил ему остаться в тылу и охранять обозы. Роман Михайлович, зная о высоком боевом мастерстве лучников Милорада, не возражал. И вот теперь в очередной раз убедился в полезности своего севского воеводы.

Одетые в темно-зеленые кафтаны поверх боевых доспехов, чтобы прочие воины их видели и не мешали ведению стрельбы, быстрые брянские лучники выскочили из-за спин наступавших на врагов воинов, спешились и стали посылать смертоносные стрелы навстречу свежему отряду болгар.

Сам Милорад наложил стрелу и прицелился прямо в лицо быстро шедшего на него болгарского полководца. – Вжик! – взвизгнула стрела, и седовласый лучник улыбнулся, уверенный, что главный вражеский воин обречен. В былые времена Мирослав сразу же доставал из колчана другую стрелу и пускал ее вслед за первой: так было верней. Но на этот раз цель была так близка, что он поленился натянуть еще раз свой лук и пожелал полюбоваться зрелищем гибели вражеского воеводы. Вдруг неожиданно Мирослав увидел перед собой какую-то дымку, которая все росла, расширяясь, как дождевое облако, и, наконец, превратилась в рослого чернобородого болгарского воина, одетого в богатый кафтан.

– Неужели промахнулся?! – вздрогнул Милорад и схватился за меч, пытаясь вытащить свое некогда беспощадное оружие из ножен. Однако рука не слушалась его и, дрожа от напряжения, все никак не могла извлечь тяжелый меч. – Эх, старость, – подумал Милорад. – И какая оплошность!

В этот миг страшный удар потряс его седую голову, и свет померк в глазах славного брянского воина: воевода Тимофей, увернувшись каким-то чудом от русской стрелы, со всей яростью обрушил на него свой неотразимый меч. Голова Милорада, отделившись от плеч, с хрустом отлетела в истоптанную конницей траву, а тело, обагрив чужую землю алой кровью, забилось в агонии у ног верного коня.

– Батюшка, великий князь! – крикнул воевода Добр, увидев гибель Милорада. – Злодеи убили нашего славного лучника!

– Смерть нечестивым! – заорал не своим голосом князь Роман. – За Милорада, братья, бей лютых врагов!

– Бей врагов! – подхватили слова своего князя брянские ратники. – Рази супостатов!

Разъяренные брянцы с такой силой врубились в резервный отряд болгарского воеводы, что враги остановились и едва не смешались.

Но воевода Тимофей не был ошеломлен этим натиском. Имея большой опыт сражений со многими врагами, он не пал духом и что-то громко крикнул своим воинам.

Услышав своего военачальника, болгары успокоились и вновь сомкнули ряды, смело сражаясь с наседавшими на них брянцами.

– Ах ты, поганец! – заревел разгневанный князь Роман, по щекам которого катились крупные слезы. – Так это ты убил моего славного Милорада?! – И он, не думая об опасности со стороны многочисленных врагов, потеряв от ярости голову, ринулся прямо на хитроумного болгарского полководца. В мгновение ока князь Роман, перескочив на своем все видавшем коне через трупы и рытвины, оказался в самой гуще болгарских воинов, угрожая их воеводе.

– Что ты, великий князь! – вскричал оторопевший Добр Ефимович, устремляясь за ним. – Так же можно погибнуть!

Однако Роман Михайлович ничего не видел, кроме чернобородого лица болгарина Тимофея. Тот стремительно надвигался на него, размахивая мечом.

– Братья, вперед! – возопил отчаявшийся, застрявший в сече, воевода Добр. – Рубите врагов, спасайте князя!

Ожесточенный натиск брянского полка превратил затянувшееся сражение в побоище. Обезумевшие от злобы брянцы почувствовали в себе невероятные силы: то там, то тут падали, как снопы, болгарские воины. Вопли, стоны, звон железа, казалось, заполонили весь мир.

Князь Роман тем временем добрался-таки до вражеского воеводы: враги, не ожидавшие от русского князя столь необычного поступка, растерялись. А опомнились они лишь тогда, когда беспощадный княжеский меч с силой опустился на их доселе непобедимого военачальника. – Получай, злодей! – прохрипел князь Роман и в этот миг почувствовал, как с сокрушительным ударом, рассекшим едва ли не надвое лютого врага, под ним закачался верный конь и с визгливым ржанием повалился прямо на залитый кровью труп воеводы Тимофея.

Болгарские воины, видя гибель своего полководца, дружно закричали и, размахивая мечами, устремились к упавшему на бок, запутавшемуся в стремени брянскому князю. – Рази! Рази! – кричали они, обезумев от ярости.

Князь Роман не успел опомниться, как над ним навис беспощадный вражеский меч. – Господи, помоги, – пробормотал он и резко откинулся в сторону. Тяжелый меч с тупым стуком ударился о бок умиравшего княжеского коня и изверг струю густой липкой крови. Другая струя свежей крови брызнула откуда-то сверху, залив и шлем, и кольчугу и даже высокие сапоги брянского князя. – Получай же! – вскричал успевший, наконец, выбраться из пут князь Роман, вскакивая на ноги. С него потоками стекала горячая кровь.

– Остановись, княже! – прозвучал знакомый голос, и княжеский меч со звоном ударился о секиру, которую держал перед собой обеими руками брянский воевода Добр Ефимович.

– Это ты, Добр! – сказал растерявшийся князь. – Но где же наши враги?

– Теперь эти злодеи там, – Добр махнул рукой в сторону недалекой рощи. – Бегут, как зайцы, от твоих псов!

– А как же те болгары, напавшие на меня? – недоумевал князь. – Куда же они подевались?

– А за это, великий князь, – улыбнулся Добр Ефимович, вытирая рукой со лба пот, – благодари нашего Господа, нашу заступницу Богородицу и всех святых! Мне удалось изрубить всех твоих неприятелей с помощью небесной силы! Помогла и эта секира: не знала пощады к тем нечистым болгарам! В который раз до них добралась!

– Благодарю тебя, верный мой Добр! – сказал, прижав руку к сердцу, Роман Михайлович. – Ты снова спас мне жизнь! Как и твой славный батюшка, Ефим Добрынич, царствие ему небесное!

Вечером великий темник, ордынский бекляре-бек Ногай принимал в своем шатре военачальников и приближенных. Ногай сидел в своем бесхитростном плетеном кресле, окруженный знатными татарами. По правую руку от него стояли князь Роман Брянский с воеводой Добром и сыновьями погибшего Милорада – княжескими дружинниками Славко и Любимом.

– Так это дети твоего славного лучника? – вопросил Ногай, кося своим единственным глазом в сторону русских.

– Они самые, государь, – грустно ответил князь Роман, склонив голову, – остались мне от моего верного Милорада…

– Храбрые воины, – весело сказал Ногай, – ну, как, вы сильно расстроились из-за этой битвы? Она ведь унесла жизнь вашего батюшки!

Князь Роман перевел слова темника на русский язык.

– На то она и битва, государь, – ответил старший брат, Славко, – чтобы одним получать от государя похвалу, а другим – лютую смерть. А что расстраиваться, если битва закончилась победой? Оно, конечно, мы скорбим по батюшке, но его смерть была славной: не на старческой постели, а на поле битвы! И тебе, государь от этого – почет и слава! У всех на душе радость: и разгромили врага, и захватили большую добычу!

– Твои слова правдивы, воин урус, – улыбнулся Ногай, выслушав от князя перевод сказанного, – и все вы заслуживаете не только похвалы, но большой награды! И особенно вы, братья, сыновья того славного лучника! Вы хорошо послужили нашей Золотой Орде, так же, как и ваш отважный батюшка! Поэтому я сам вручу вам достойную награду! Что бы вы пожелали, смелые воины?

Князь Роман перевел его слова. Братья переглянулись.

– Что ты, государь! – сказал решительно Славко Милорадович. – Да как мы осмелимся выпрашивать у тебя награду? Это не достойно воина! Мы всегда получаем от своего князя положенную нам долю добычи. Мы воюем, государь, не за земные богатства, но за славу и твою доброту!

– Вы слишком скромны, – усмехнулся Ногай. – И ваш коназ никогда ничего не просит. Но я знаю, что больше всего надо воинам! Вот вы ходите в дальние походы, а женок с собою не возите! А это для воина – дело немаловажное! Густеет кровь от любовного застоя, расслабляются кости…Я об этом говорил вашему коназу Ромэнэ…Но все осталось по-прежнему…Эй, слуги! – темник хлопнул в ладоши. Перед ним встали рослые темнокожие рабы. – Сбегайте к моим женкам, к тем, кого я еще не покрыл. Там, в синей юрте…И выберите две пары…Да повыше ростом, как любят урусы, чтобы были грудастые и с большими задами…И приведите их сюда! – Рабы бесшумно растворились в полумраке Ногаева шатра.

– А ты, коназ Ромэнэ, – продолжал Ногай, – не переводи моих слов…Пусть сами увидят мои подарки…

– Я думаю, государь, что они все поняли без моих слов, – усмехнулся Роман Михайлович. – Они немного знают твой язык. Мы же ходим с вами на войну и потихоньку все усваиваем.

– Это хорошо, Ромэнэ, – сказал довольный Ногай. – Пусть твои воины учатся нашему языку, а там и совсем станут татарами. – Князь Роман перекрестился.

– Что, вспомнил своего Бога? – усмехнулся Ногай. – Вы такие потешные, урусы. Все тянетесь к одному Богу. Также, вот, молодой хан Мэнгу-Тимур, как и покойный государь Берке воспылал любовью к своему Аллаху! Но я думаю, что Бог не бывает один! Есть великое множество разных богов! Но главные боги – это боги твоих предков! Я как родился в той самой вере, в которой пребывал мой прадед Темучин, так в ней и буду умирать! Другое дело – если есть какая-то польза! Тогда можно прикинуться, что веришь в одного Бога! Вот тебе, возьми, этого царя Мыхаыла Грэкэ…Я же просватал его дочь…Но он сказал мне через своих людей, что может выдать ее только за христианина! Тогда я попросил молодого Мэнгу-хана: дай-де мне из своей писчей юрты человека, который мог бы написать царю Грэкэ и султану Египтэ. Тогда мой верный друг Болху-Тучигэн прислал мне сразу двух человек…Вот они по моему указанию и написали…Один – султану – что я принял их, мусульманскую веру, а другой – тому царю Мыхаылу – что я – истинный христианин! И теперь у меня есть подарки и от того, и от другого! Вот уже два дня как в моей гостевой юрте сидят посланники царя Грэкэ и ожидают моего почетного приема…Там с ними – целая толпа сопровождающих и девица – царская дочь. Теперь у меня будет еще одна жена – грэкэ! Посмотрим, какая из нее выйдет женка! Я еще не пробовал женок грэкэ…Сегодня же ее познаю!

Послышались шаги, и в большой шатер вошли посланные за женщинами рабы, которые вели четырех закутанных в серые халаты невольниц.

– Что так позорно оделись? – засмеялся Ногай. – Из-за этого ваши хозяева ничего не увидят. А ну-ка, сбрасывайте халаты!

Девушки покорно сняли с себя одежду, оставшись лишь слегка прикрытыми полосками тканей. Воевода Добр и его дружинники покраснели и закрыли руками глаза.

– Так для кого же я обнажаю этих девиц? – возмутился Ногай. – А ну-ка, смотрите, скромники!

– Уберите руки от лиц! – распорядился князь Роман. – Это государь не любит! Если вам женки не понравятся, тогда об этом скажите…Ну, а лучше, конечно, безропотно принять этот подарок!

Русские воины повиновались.

– А теперь внимательно смотрите! – Ногай слез со своего кресла и приблизился к рабыням, срывая с них последние лоскуты. – Видите, какие груди? Округлые, твердые! Такие, как вы любите…в своей Залесской Орде. И лицами они, как уруски…Вот эти две, беловолосые, так же хороши, как те черноволосые! Да зад какой распрекрасный у каждой из них! – Ногай шлепнул стоявшую перед ним рабыню по бедру. – Так сам бы их и покрыл…А какие бедра? А что между ними? Ну-ка, девицы, встаньте-ка…

– Государь! – прервал всесильного темника Роман Михайлович. Придворные зашумели, подняв вверх руки и выражая тем самым свое недовольство невежливостью русского. – От всего сердца прошу, не выставляй на показ их сокровенные места! Это будет позором для каждой девицы! Мои воины не захотят познавать опозоренных девиц! Очень прошу тебя, государь, не обижай моих воинов!

– Ладно, – усмехнулся Ногай и убрал от рабыни руку, – если ты так сердечно просишь, я прощаю тебе, моему верному воину, эту дерзость. Набрасывайте на себя тряпицы! – сказал он резко рабыням. – Те быстро согнулись и стали одеваться. – А вы, славные воины, – Ногай кивнул головой сыновьям Милорада, – забирайте своих девок!. Каждому – по паре, по белой и черной! И ведите их в свои походные кибитки. Но смотрите, чтобы сегодня же, вечером, их покрыли! Чтоб ни одна не была обижена! Поняли, воины? – Русские дружинники молча поклонились. – А теперь – идите!

Когда русские воины, возглавляемые воеводой Добром, удалились, уводя с собой живые подарки, темник Ногай вернулся в свое кресло и, удобно усевшись, сделал знак рукой своему советнику подойти. Тот быстро приблизился к повелителю, согнувшись в поклоне.

– Вот что, Хутула, – сказал Ногай, – ты видишь, что здесь собрались все мои верные люди…А не позвать ли сюда тех послов грэкэ и их царевну, чтобы мои люди на них посмотрели? Я сам захотел увидеть мою новую женку, а если она хороша, то попробовать ее: меня одолевает сильное любопытство!

– А почему бы не позвать? – склонил голову Хутула. – Пора бы уже: грэкэ тут засиделись, и девица их скучает, пропадает нераспечатанная…Девице обидно без твоего внимания!

– Быть по сему! – улыбнулся Ногай. – Веди сюда всех грэкэ и уруса-попа, как его там,…Фигэностэ, чтобы переводил нам их слова. Наши толмачи от Болху могут только записывать, но говорить и понимать на слух иноземные слова еще не научились…

– Слушаю и повинуюсь, государь!

Византийские послы, двое седобородых сановников, разодетых в шелка, бархат и парчу, величественно вошли в большой шатер татарского воеводы. Их длинные одежды, сверкавшие золотом и драгоценными камнями, свисали, как халаты, до самого пола. Подпоясанные золотыми плетеными поясами, узко стянутыми в талии, они, если бы не седина и сморщенные лица, казались бы стройными юношами. У каждого из послов на ногах были надеты легкие, такого же, как и одеяния, темно-синего цвета, туфли с тупыми раззолоченными носками. На головах у них возвышались синего же цвета бархатные шапки, подбитые мехом черной куницы.

За послами шел, одетый в длинную черную рясу, с непокрытой головой, поросшей густым, черным с проседью, волосом, с длинной окладистой седоватой бородой сарайский епископ Феогност, прибывший вместе с ними из Константинополя.

Замыкала шествие высокая стройная девушка, почти такого же роста, как и темник Ногай, которая была накрыта с головы до ног длинным зеленым покрывалом так, что ее лицо не было видно, но контуры девичьего тела угадывались.

Процессия приблизилась к Ногаеву креслу, и посланники остановились в трех шагах слева от него, сняли шапки и склонились в низком поклоне.

Владыка Феогност тоже поклонился темнику, но лишь опустив голову.

Девица стояла не шевелясь. Она вглядывалась через щели покрывала в лицо своего жениха и, казалось, окаменела.

– Так, Хутула! – громко сказал Ногай. – А ну-ка, прими письмецо или грамоту у этих царских посланников!

Хутула вышел вперед и протянул руку. Епископ Феогност что-то сказал по-гречески. Тогда самый высокий худой грек, видимо, старший посол, вытащил из-за пазухи свернутый в трубочку, украшенный золотистым бантом, пергамент и протянул его Ногаеву советнику.

После этого великий темник велел послам перейти с левой стороны на правую и встать позади эмиров.

– Давай, поп урус, – распорядился Ногай, – читай мне эту грамоту так, как-будто она написана на моем языке!

Епископ Феогност, взяв из рук Хутулы императорское послание, осторожно развязал бант и начал читать: – От Михаила Восьмого Палеолога, Божьей милостью императора, славному воину, великому полководцу и повелителю степей Ногаю…

В шатре стояла мертвая тишина. Слышно было даже, как шуршал под легким осенним ветром полог Ногаевой юрты. Владыка медленно переводил слово в слово утомительные нудные фразы византийского царя о его глубоком уважении, чувствах любви и дружбы к непобедимому бекляре-беку. Лишь однажды придворные Ногая и он сам пришли в оживление, когда епископ перечислял царские подарки.

– И вот я, император Михаил, породнившись с тобой, непобедимый полководец, предлагаю тебе союз, вечную нерушимую дружбу и взаимную помощь на случай войны с ненавистными болгарами или прочими врагами, – закончил чтение Феогност и замолчал.

– Ну, что ж, – пробормотал после некоторого раздумья Ногай, – это нам известно. Мы к такому привыкли! То грэкэ были в вечной дружбе с булгарэ, а теперь – готовы с ними воевать! Ладно, это нам на руку! Будем совершать набеги на тех булгарэ так часто, как наш союзный царь будет присылать нам золото и серебро. А теперь, пусть заносят подарки, чтобы мои люди могли на них посмотреть!

Русский епископ повернулся, ища глазами посланников. Эмиры расступились. Старший, худой высокий посол подошел к переводчику. Феогност объяснил ему, чего хочет Ногай. Посол что-то возразил, размахивая руками.

– Подарков так много, – пояснил сарайский епископ, – что твой шатер, государь, их не вместит!

– Что ж, похвально! – улыбнулся Ногай. – Тогда пусть занесут хотя бы образцы каждого подарка.

Услышав перевод слов темника, греческий посланник заулыбался, кивнул головой своему невысокому сутулому товарищу и что-то сказал. Тот поклонился Ногаю и, повернувшись в сторону выхода, быстро выскочил наружу.

Не успели присутствовавшие сделать и десятка вздохов, как в шатер стали входить рабы и заносить всевозможные подарки. Скоро у кресла Ногая образовалась целая гора из множества вещей: от бочек с вином до разнообразных тканей.

Когда все было сложено, Ногай встал со своего кресла и подошел к этой, распространявшей таинственный аромат, груде подарков.

– Что это? – спрашивал он, дотрагиваясь рукой то до одного, то до другого предмета. С помощью толмача послы попеременно отвечали на его вопросы.

– Якши! – улыбнулся Ногай. – Нам пригодятся эти бочки с вином! И лакомство, золото и серебро – тоже будут нужны. А вот для чего эти подарки? – Он показал рукой на царские одеяния и сбросил с себя на пол овчинный тулуп.

– Эти подарки, – перевел слова посла епископ, – драгоценная шапка самого царя Михаила и прочие царские одежды!

– А эта дорогая шапка излечивает головную боль? – вопросил Ногай, подняв рукой царский подарок. – А эти жемчуга защищают от молнии?

– Нет, государь, – перевел слова сконфуженного грека Феогност.

– А эти одежды имеют волшебную силу? – допытывался Ногай. – Они лечат от болезней?

– Не лечат, государь, – вновь последовал ответ.

– Так на кой ляд мне эти одежды? – усмехнулся Ногай, швырнув в кучу царскую шапку, – если от них нет пользы? – Он поднял с пола свою овчину и одел ее. – Лучше ходить в одежде своих предков, чем носить на себе эти блошивые мешки!

Придворные зашумели, громко выражая восторг мудростью Ногая. А послы склонили седые головы и стояли, неуклюже перебирая руками свои, снятые еще перед началом церемонии, шапки.

– Ну, а где же моя невеста? – вдруг громко спросил Ногай. – Давайте-ка ее сюда!

Послы оживились и быстро подошли к стоявшей, как столб, девушке.

– Ну, а как ее имя? – промолвил Ногай.

– Ефросинья! – сказал, выслушав греков, Феогност.

– Как? – засмеялся Ногай. – Эфросинэ? Какое потешное имя! Я дам ей другое – Чапай! Вот это подходящее для тебя имя! А теперь, ну-ка, Чапай, давай-ка, сбрасывай с себя скромное покрывало! Все мои женки носят только легкие одежды!

Феогност быстро перевел слова Ногая на греческий язык.

Девушка резко и недовольно дернулась, но продолжала стоять, не обращая внимания на Ногаев приказ.

– Какая непокорная! – улыбнулся Ногай. – От этого мне только будет приятней! Эй, Хутула! – хлопнул он в ладоши. Слуга мгновенно вырос перед ним. – Давай, веди сюда, Хутула, моих верных рабынь. Ну, там…Мантухай…и прочих. Пусть они разденут мою Чапай!

– Государь! – взмолился епископ Феогност. – Это нельзя делать при священнике! Потому как ваши прилюдные дела – непристойны! Грех-то, какой, Господи!

– Если бы ты не был попом, – рассердился Ногай, – то лишился бы своей башки…Ну, а если ты Божий человек, тогда отправляйся со всеми послами в мою желтую юрту…Туда, где мы подготовили для вас славный пир. Да спроси-ка, поп урус, а эта Чапай – девица?

– Доподлинно девица, государь! – заверили Ногая послы. – Это у нас строго! За утрату девства можно потерять голову!

– Ну, тогда уходите, – улыбнулся Ногай. – Если Чапай – девица, это еще лучше! Мы тоже жестоко караем женок за такое…Но я до них жалостлив…В девицах есть особая прелесть! Уходите!

Когда послы вместе со священником удалились, Ногай подошел поближе к своей невесте и, резко, неожиданно, схватил ее за зад.

– Ой! – вскрикнула звонким голосом девушка и, размахнувшись, залепила татарскому темнику звонкую оплеуху. Придворные окаменели.

– Ах, так ты…драться! – воскликнул с радостью Ногай. – Ну, что ж, у меня еще такой не было! – прохрипел он и тяжело задышал.

В это время в шатер вбежали верные рабыни.

– Раздевайте ее! – заорал Ногай, задыхаясь от нетерпения. Девушки набросились на невесту темника, пытаясь сорвать с нее длинную ткань.

– А ну-ка, отойдите! – чисто по-татарски произнесла вдруг новоявленная Чапай и сбросила с себя покрывало. – Я сама все сделаю!

И под громкий ропот восхищения гречанка быстро сняла с себя оставшуюся одежду, швырнула ее на пол и предстала перед собравшимися в своей блиставшей наготе: рослая, белотелая, с небольшими заостренными грудями. Длинные, густые, черные волосы, скользнув по плечам, едва не коснулись пола.

– А глаза, глаза! – закричал, не помня себя, Ногай. – Такие же черные, как у наших женок! – И он, обезумев от страсти, сбросив свои мягкие кожаные штаны, буквально набросился на свою невесту, повалив ее на пол.

 

ГЛАВА 7

ЗАБОТЫ КУПЦА ИЛЬИ

– Ох, уж, матушка, и дела! – грустно молвил вернувшийся от смоленского владыки купец Илья, сидя за большим дубовым столом в своей горнице и потирая рукой лоб. – Досталось мне от епископа!

– За что же, батюшка? – тихо спросила сидевшая напротив него на скамье Василиса. – Жизнь ты ведешь праведную, не жалеешь серебра на святую церковь. Мы каждый день ходим с тобой на церковные службы и преданно молимся господу Богу…Чем же владыка недоволен?

– Мне уже не впервой, матушка, слушать обидные слова от этого владыки, – покачал головой старый купец. – После того как прежний епископ умер, новый хозяин города начал привередничать! Нет покоя на старости лет! Я тебе раньше не говорил, что когда новый владыка пришел к власти, он сразу же позвал меня к себе. И, прежде всего, спросил, откуда у меня был такой богатый епископский крест…Помнишь, это тот самый, который мне пожаловал татарский государь Бату?

– Помню, Ильюшенька, – кивнула головой Василиса. – Так что же ты ему сказал? Неужели поведал о татарском царе?

– Я не решился, матушка, говорить о татарском царе, – мрачно ответил купец, – и согрешил перед Господом, утаив истинную правду, поведав владыке, что я купил тот крест у одного греческого купца за немалые деньги…

– А откуда владыка узнал о кресте? – задумчиво спросила Василиса. – Неужели покойный владыка рассказал всем о твоем подарке?

– Да это не великая тайна! – задумчиво ответил Илья Всемилович. – Я тогда преподнес этот подарок покойному владыке прилюдно! И сказал ему несколько лестных слов! Такое не забывают…А вот о царе я никому не говорил. Об этом знает только мой сердечный друг, сваток Порядко…

– А ты не думаешь, что это наш сваток разнес твою тайну по всему городу? – заволновалась Василиса.

– Нет, не думаю, – нахмурился старый купец. – Пока об этом ничего не было слышно. А владыка тогда поговорил со мной и посетовал, что-де городская казна бедна, а купцы не очень охотно жертвуют серебро для нашей православной церкви. Ну, я тогда пообещал владыке полбочонка серебра. И он у меня ничего больше не спрашивал. Было видно, что он остался доволен моим ответом и щедрыми дарами. Но вот уже прошел с той поры не один год, и епископ вновь приступил ко мне с неприятным допросом…

– Так что же ему от тебя на этот раз понадобилось?

– Ясно, матушка, что только одно серебро! Это я понял из его беседы. Прошло столько лет, и никому не было дел до меня и тех, вывезенных из Орды, женок…А тут вдруг владыка спросил, каких женок я держу в своем окраинном домике?

– Я тебе говорила, Ильюшенька, – рассердилась Василиса, – чтобы ты избавился от тех ордынских женок! Ты так и не выдал их замуж! А им уже столько лет! Так, потихоньку, наведываешься к ним! А мне все жалуешься на свою старость!

– Да не смеши людей, Василисушка! – возразил старик. – Какие мне теперь женки? Если я и прихожу на ту усадьбу, так только чтобы узнать о делах. Там же не один дом, но имущество и разные склады…Что же мне теперь из-за этих женок от всех дел отказаться? Хоть я передал сыновьям немалую долю имущества и серебра, но и нам еще осталось предостаточно добра…А за этим нужно присматривать!

– Так я тебе и поверила, – усмехнулась Василиса, – что ты ходишь к тем женкам только по делам! Оно, конечно, они для тебя и сейчас молодые, как девицы! Уж как вспомню твой приезд из этой окаянной Орды, так горько на душе становится. Сам пришел весь седой, как лунь, а те девицы-красавицы – такие молодые, что годились тебе во внучки! И уже брюхаты! Вот, как ты, батюшка, вел там торговлю! А нынче этим девкам…Десятка четыре с небольшим. Еще совсем молодые! И детей у них, у каждой, больше, чем от меня! Небось, все твои?

– Да будет тебе, матушка! – укоризненно сказал Илья Всемилович. – Ты ведь знаешь, каким был грозным и сердитым государь Бату! Разве смог бы я тогда его обидеть? Я бы просто не вернулся живым! Что бы ты тут одна без меня делала? Я уж не раз уговаривал тех девиц выйти замуж за честных людей и хотел подыскать им женихов. Но ни одна не согласилась! А что заимели детей…Я тогда пожил с ними в татарской Орде и дальней дороге…А также, открою тебе, Василисушка, тайну, что к ним ходили и мои сыновья не один раз! Особенно старший, Лепко, любил этих женок! А что было делать, если его Лесана не соблюдала своего супружеского долга? Вот так и получилось!

– Это – грех! Великий грех, Ильюшенька! – покачала головой Василиса. – Особенно если не только батька, но и сыновья, познавали одних и тех же женок! Так не должны поступать христиане! Не миновать нам беды!

– Вот так получилось, – насупился Илья Всемилович, – что об этих женках узнал сам владыка!

– А что он узнал?

– Ну, он меня спросил, а чьи супруги эти женки. Ничьи, отвечал я. Да еще добавил, что они – вдовы от моих верных слуг, которые погибли в далеких походах.

– А он не спрашивал об их детях?

– Об этом нет. Однако молвил, что эти женки, хоть и ходят в церковь, но по словам тамошнего попа Серафима, они совсем не бывают на исповеди. А если батюшка их об этом спросит, всегда отвечают отказом. Что же касается их детей, то, слава Господу, отец Серафим, ничего о них не знает. Но я думаю, что мне следует ждать беды! Владыка мне также рассказал, как он ездил в этом году по церковным делам во Владимир! Там проходил великий Собор. Туда прибыл сам киевский митрополит Кирилл! Были там другие владыки из многих городов! Далмат Новгородский, Игнатий Ростовский, даже отец Феогност аж из самого татарского Сарая! Ну, вот они решили утвердить новые, очень строгие, церковные правила, чтобы установить по всей русской земле порядок! Владыка мне поведал много разных премудростей. Якобы наши прихожане и попы живут в грехе и не принимают к сердцу Божье слово. Даже крестят детей, порой, не по православному обряду! Да имена своим детям сами придумывают! Есть и такие безбожники, что имеют по две жены и больше! При этом владыка сердито на меня смотрел! И попы, по его мнению, грешны потому, что потворствуют этому злу! У многих попов нет книг, в которых ведутся записи о крещении или смерти православных, как это заведено у греков и других настоящих христиан…

– Батюшки светы! – вскрикнула Василиса. – Да нам тут скоро совсем житья не станет! Уж если начнут нас записывать в книги, тогда мы точно пропадем! Мне еще покойная матушка говорила, берегись-де, Василиса, и смотри, чтобы твое имя не записал какой-нибудь недруг!

– Ну, здесь нет никакой беды! – возразил Илья Всемилович. – Записывают же в святцы имена дорогих людей? А по ним совершают поминальные молитвы! Здесь нет никакого греха!

– Так то ж поминальные! – сказала со страхом в голосе Василиса. – Покойников праведно поминать! На то они и покойники! А если записать имена живых людей, недолго напустить на них порчу!

– Здесь я с тобой согласен, – кивнул головой старый купец. – Это очень непростое дело! Ну-ка же, записать всех прихожан в какие-то там свитки! Да еще их детей! Как это не раз пытались сделать татары, бусурмане, в суздальской или новгородское земле! Так они доберутся и до детей тех татарских женок! А там – и до меня или моих сыновей! Вот уж будет беда! Если уже взялись за попов, как сказал владыка, и поставили им сроки для исполнения, то что будет с нами, прочими православными? Так, чтобы стать настоящим иереем, нужно иметь возраст не менее трех десятков лет! Теперь и крестить будут всех поголовно! Если родится дитя – сразу же заявляй об этом в церковь! Вот уж напасть!

– Видно, батюшка, нам скоро совсем не будет жизни здесь, в Смоленске, – грустно сказала Василиса, – если владыка так на нас рассердился! Что он еще тебе говорил? Разве тебе надо знать об их церковных делах? Зачем тебе их службы да иереи?

– Я тут подумал, матушка, – тихо сказал Илья Всемилович, – и пришел к выводу, что владыка меня просто запугивал!

– А зачем ему это надо?

– Да чтобы вытянуть с меня изрядную мзду! Хоть он так прямо о деньгах не говорил, однако же опять, как в прежний раз, посетовал на скудость городской казны и жадность наших купцов…

– Так пообещал бы ему…

– Да уж пообещал! – громко сказал старый купец. – Опять с полбочонка! Я так подумал, что если он начнет все чаще вымогать у меня серебро, мы совсем разоримся! С полбочонка! Где же напасешься? Дал тогда столько сдуру, а теперь уже меньше – не смей: обидится владыка! Ты права, Василиса, здесь нет нам жизни! Надо подумать да уехать к сыну Лепко в Брянск! Там – добрый князь и у попов нет такой силы, как здесь. И, кроме того, тамошние попы такие ученые, обходительные, ласковые. Уж как вспомню отца Игнатия, их старшего священника, так на душе становится тепло и спокойно.

– Сохрани, Господи, батюшка! – вскричала Василиса. – Я это только к слову молвила! Какой нам тут отъезд на старости лет? Что нам эти новые церковные правила? От этого откупимся! Хватит нам и серебра и имущества на наш век! Подари-ка владыке, помимо серебра, какую-нибудь драгоценную вещицу. Может, он тогда успокоится?

– А если он еще захочет серебра? – спросил с беспокойством Илья Всемилович. – Тогда отдавай ему все наше добро! А когда проведает о детях ордынских женок, тогда нас совсем разорит, ни мортки не оставит, злодей!

– Тише, батюшка! – испугалась Василиса. – Это же наш пастырь, Божий владыка! Нельзя говорить о нем суровых и гневных слов! Еще узнает, тогда ни серебром, ни золотом не откупимся! А вот этих ордынских женок надо отсюда увозить! И подальше. Пусть хотя бы в Брянск. Да со всеми их детьми…Надо вот только узнать, не будет ли это в тягость нашему Лепко?

– Да уж не будет, – кивнул головой Илья Всемилович. – Лепко мне поведал в прошлом году, что брянский князь Роман Михалыч разрешил ему срубить еще одну усадьбу с постройками и расположить дома так, как сам пожелает…Значит, будет предостаточно жилья для ордынских женок с детьми. Я уже давно отправил в Брянск их старших детей. Двух моих сыновей забрал Лепко…в приказчики, а трех самых здоровенных молодцев устроили в княжескую дружину…

– Вот я и узнала теперь, как ты любился с теми женками! – воскликнула негодующе Василиса. – Надо же, пятерых сыновей поимел! Да еще и дочери есть, так, мой славный муженек?

– Есть, матушка, – склонил голову старый купец. – Что уж тут поделать? Женок-то целых три! Надо было подчиниться царской воле и всех их покрыть! Этот тяжелый грех был во имя жизни!

– Ладно, Ильюшенька, – смахнула слезу Василиса, – ясно, что теперь ничего не поделаешь…Повинную голову меч не сечет!

Хлопнула дверь, и в горницу вбежал купеческий слуга.

– Батюшка, Илья Всемилич! – крикнул он. – Пришел человек от больного Ласко Удалыча. Кончается этот почтенный купец, батюшка!

– О, Господи! – дружно сказали купец с женой, перекрестившись.

– Давай же, Гойко, тащи мой тулуп! – приказал быстро опомнившийся Илья Всемилович. – И скажи моим старым слугам Володу и Ставру, чтобы они собирались со мной в недалекий путь. И пусть возьмут с собой пару псов…

– А может, возьмешь с собой кого-нибудь помоложе, батюшка? – возразила Василиса. – Что тебе Волод с этим Ставром, они же совсем старики? Возьми лучше с собой их сыновей: у них сил-то побольше!

– Старый конь борозды не портит, матушка! – покачал головой купец Илья. – Пусть именно они идут со мной. Если уже эти мои верные слуги – старики – то что уже говорить обо мне? Я ведь постарше их!

– Ну, так и что, если постарше? – смутилась Василиса. – Иной – постарше, но покрепче…

– О том и речь, – улыбнулся Илья Всемилович и повернулся к слуге. – Беги, Гойко, и готовь моих людей к выходу. А ты, Василиса, останешься дома. – Купец встал из-за стола и подошел к жене. – Завтра утром отправим людей в Брянск и заодно отвезем туда злополучных ордынских женок с их остальными детьми. Да вызовем сюда нашего сына Лепко. Пусть нам расскажет о тамошних делах и посоветует, что нам делать. Может и придется уходить из этого славного города.

– Господи, помилуй! – перекрестилась Василиса.

Ноябрь 1274 года удался на редкость теплым и сухим, и когда купец Илья со своими слугами вышли на улицу, они ощутили прямо-таки весеннюю бодрость.

– И погода такая благостная, чтобы жить, а не умирать, – грустно сказал Илья Всемилович, приближаясь к усадьбе своего свата, – а тут вот занемог мой сердечный друг!

В большом купеческом тереме его уже ждали. В светлой горнице у самого окна лежал на широком мягком топчане Ласко Удалович. По обе стороны от его ложа стояли длинные скамьи, на которых сидели жена и домочадцы больного. У самого изголовья купца Ласко, справа, пребывали согнувшиеся в скорби сын Ильи Всемиловича Избор с женой Веселиной, младшей дочерью больного.

Из-за множества восковых свечей, расставленных по всей комнате, было светло, как от солнечных лучей.

– Ну, что, сваток? – склонился перед больным купец Илья. – Как ты, не оклемался?

– Если бы не Велемил, – кивнул головой бледный, поросший густой белоснежной бородой, Ласко Удалович в сторону стоявшего слева от его изголовья лекаря, – Господь уже давно бы меня прибрал. Благодарю тебя, сваток, за этого знахаря! А теперь, выслушай мои слова, Илья Всемилич, по тому, как я чувствую неминуемую смерть. Вот что, сваток…Когда я умру, пусть все мое серебро и прочие богатства останутся у моих родственников и близких. Прошу тебя быть моим душеприказчиком. Свидетелем у нас – отец Василий…Ну, да ладно, – тяжело вздохнул больной. – Моему наследнику Милу остается моя усадьба, два десятка бочек серебра и белый ларец с драгоценными камнями. Моей милой дочери Веселине и зятю Избору я отдаю десяток бочек серебра и боченок золота…Я люблю Веселину за ее доброту и ласку больше себя и своей супруги!

Старый умиравший купец долго перечислял свои богатства и называл имена прочих наследников, однако не договорил до конца и стал зевать, закатывая глаза. – Там, в берестяной грамотке, все записано, – пробормотал он и откинулся на подушки.

– Кончился! – завопили вскочившие со скамьи домочадцы. – Какое горе! – зарыдала худенькая старушка, жена умиравшего. – Мой жалкий, любимый муженек!

– Да погодите вы! – громко сказал лекарь Велемил. – Старый купец еще жив. Это он задремал от моего травяного зелья. Я не думал, что снадобье так быстро подействует…Больной сильно ослаб, и его склонило ко сну!

В горнице стало тихо.

– Подойди ко мне, мой верный Велемил, – сказал Илья Всемилович, и когда его человек приблизился, тихо спросил прямо в ухо: – Как ты думаешь, долго еще протянет наш Ласко?

– Денька эдак три, – тихо ответил лекарь. – Если бы не мое зелье, он уже давно бы отправился в неведомый мир!

Однако, опытный лекарь, сын знахаря Радобуда, ошибся на два дня. Ласко Удалович скончался поздней. Купец Илья уже успел отправить всех трех своих ордынских любовниц к старшему сыну в Брянск. Ох, уж не простое это было дело! Строптивые красавицы очень не хотели уезжать невесть куда и покидать свой уютный, обжитый терем. Со слезами на глазах упрашивали они Илью Всемиловича отменить свое решение. Но старый купец был неумолим.

– Глупые женки, – говорил он напуганным красоткам, – неужели вы думаете, что я желаю вам зла или насылаю на вас какую-то беду? Это делается только для вашего блага!

– Видно, ты нас разлюбил, батюшка, – рыдала высокая, златовласая Зося, размазывая по лицу обильные слезы, – и решил от нас избавиться!

– А мы так тебя любили, кормилец наш Ильюшенька! – вторила ей кругленькая, черноволосая Жужа. – А ты вот на нас обиделся!

– Лучше лишиться жизни, чем расстаться с тобой! – вскрикнула последняя красавица, белокурая Ева. – Так мы и умрем без тебя, батюшка, на далекой чужбине!

– Не надо так голосить! – успокоил бывших ордынских невольниц Илья Всемилович. – Скоро там встретимся. Я сам хочу отсюда уехать…Поняли, мои сладкие? Я вас отсылаю к моему сыну Лепко. Он там вас примет, а скоро и я сам нагряну…Разве непонятно?

– А ты, правда, отсюда уедешь? – спросила красавица Зося, отняв от мокрого, покрасневшего лица руку. – И опять будешь с нами?

– Да, так и будет, Зосенька, – улыбнулся купец Илья. – Вот тебе – истинный крест! – Он перекрестился.

– Ну, тогда собирайтесь, девоньки! – крикнула обрадованная Жужа. – Мы с большой радостью поедем к Лепко…Хотя, так бы не хотелось видеть ту Лесану, змею подколодную…Ну, да что уж поделаешь?

Сын Ильи Всемиловича, купец Лепко, прибыл в Смоленск за сутки до смерти старого Ласко. – Ну, как тут, батюшка, – спросил он, обнявшись и троекратно поцеловавшись с отцом, – ваши дела?

– Да так вот, сынок, ждем весточки из сватова дома: кончается он, – ответил седой отец. – А пока примем пищу…Готова ли еда, матушка?

– Я уже давно об этом распорядилась, – улыбнулась довольная приездом сына Василиса. – Когда все будет готово, нас позовут слуги. Ждать осталось недолго. А пока посидите – пусть наш Лепко отдохнет с дороги.

– Ну, садись, сынок, – показал Илья Всемилович рукой на ближайшую скамью, – и расскажи нам, как там наши люди доехали до Брянска. Они не горевали?

– Будь спокоен на этот счет, батюшка, – ответствовал Лепко Ильич, поглаживая окладистую русую бороду. – Я принял всех красивых женок с большой радостью. И устроил их с домочадцами в новом тереме и на усадьбе, которую недавно срубил по твоей воле и доброте князя Романа Михалыча. Им очень понравился этот терем: он побольше и потеплей их смоленского дома. А что ты сделал, батюшка, с их прежней усадьбой?

– Я, сынок, решил, – грустно сказал Илья Всемилович, – продать эту усадьбу и терем одному смоленскому купцу…Но об этом потом, расскажи мне лучше, как там все у вас устроилось.

– Ну, я долго не задерживался и уже на следующий день выехал к вам, – сказал угрюмо купец Лепко. – Хотелось поскорей вас увидеть.

– А что ты такой мрачный? – встревожилась Василиса. – Неужели там у вас в Брянске случились неурядицы? Или опять что с Лесаной?

– Так и есть, – кивнул головой Лепко Ильич, – опять с ней беда! Я подозреваю, – тихо сказал он, склонив голову, – что моя супруга, Лесана Порядковна, мне неверна!

– Не может этого быть! – вскричал Илья Всемилович. – Твои слова полностью ошибочны! Неужели Лесана, эта боязливая скромница, позволила себе такое безобразие?!

– Ну, пока я не все проверил, – пробормотал, покраснев, Лепко Ильич, – но мне подсказывает сердце: Лесана – изменница!

– Так что же заставляет тебя говорить такие тяжелые слова? – воскликнула Василиса, приложив руку к покрасневшему, разгоревшемуся лицу. – Есть ли у тебя доказательства?

– Есть многие верные признаки ее измены, матушка,…, – робко улыбнулся Лепко. – К примеру, ее грубость во время любовных утех и разные придирки…У нее появилось нежелание быть близкой со мной в привычное время…Раньше, бывало, так и ждет, чтобы мы вместе сошлись. А тут то больной, то раздраженной и злой, а то еще и чем иным прикинется!

– Ну, такое было и раньше, – вздохнул с облегчением Илья Всемилович. – ты должен к этому привыкнуть.

– Нет, батюшка, – покачал головой купец Лепко, – такое было до того, пока наш лекарь Радобуд не научил ее пить снадобье против зачатья накануне наших любовных встреч. Она тогда боялась беременности, потому как сильно болела, когда вынашивала моего сына. А как только та угроза миновала, Лесана меня больше не отвергала. Но вот стоило ей подружиться с княгиней…А когда я вернулся из Орды, она меня так холодно встретила! Мое сердце екнуло: чувствую неверность!

– А других признаков нет, сынок? – спросила, успокоившись, Василиса. – Ни слухов от горожан, ни сведений от верных людей?

– Пока нет, матушка, – тихо ответил Лепко, – но я верю своему сердцу. Вот уже не один десяток дней как я чувствую себя чужим с Лесаной…

– Не спеши, сынок, – задумчиво сказала Василиса. – Авось все образуется, и вы помиритесь. Надо быть терпимее: может, и нет никакой измены…

– Я тоже на это надеюсь, – поддакнул жене Илья Всемилович. – Я думаю, что все это – душевная тоска из-за осенней сырости и грязи. А вот минует зима, наступит весна, заиграет кровь, и вы помиритесь…Ну, мы еще об этом поговорим…Расскажи нам теперь сынок, как там поживают наши знакомые и ваш князь Роман.

– Князь Роман – молодец, батюшка! – улыбнулся Лепко Ильич. – Он опять в этот год ходил в боевой поход. Вот уже два десятка дней как он вернулся. Сначала ходил к царю Ногаю, а потом отпросился у него, когда не было дел, к своему зятю Владимиру Волынскому. Помогал ему воевать с Литвой. Литовцы опять стали беспокоить русскую землю! Почти весь год князь Владимир Василькович бился с теми злодеями. Вот и пошел наш князь Роман ему на помощь. Благо, что у царя Ногая в этот год установились мир и покой: болгары платят ему большую дань, а греки присылают богатые подарки.

– А почему ты называешь Ногая царем? – воскликнул удивленно купец Илья. – Я же знаю, что в Сарае сидит другой царь – Мэнгу-Тимур!

– Да не только я, но все русские так зовут этого Ногая, а также и Мэнгу-Тимура! – усмехнулся Лепко. – Даже в самом Сарае можно такое услышать. Как-то один татарский мурза назвал при мне Ногая царем…Я спросил об этом нашего Болху…Ну, а он очень хвалил этого Ногая, но сказал, что царем, или ханом, на деле есть только Мэнгу-Тимур. А так называют Ногая из уважения к его старшинству, но он никак не может быть царем при живых наследниках: его дед, некий Бувал, родился от наложницы-рабыни…

– Вот какие дела, сынок, – покачал головой Илья Всемилович. – Поэтому я и думаю, что у этих татар нет, как и у нас, порядка! А как там поживает наш славный Болху, в силе он еще или нет?

– В силе батюшка! – кивнул головой Лепко. – Да и сын его Угэчи – большой человек у государя и прочих татар. Они, как я понял, в дружбе с Ногаем. Так что нет в Орде беспорядка, батюшка…А что они называют двух знатных татар царями, так это, я думаю, связано с добротой настоящего царя Мэнгу-Тимура: он просто не хочет обижать своего старшего родственника Ногая! А это на руку моему князю Роману Михалычу! Он очень дружен с этим Ногаем и сам зовет его царем при своих дружинниках! А там у нас в Брянске, ох, и заваруха приключилась! В прошлом году пришли из похода наши знатные дружинники с князем Романом и привезли с собой веселые царские подарки – девиц-раскрасавиц! А супруги тех воинов подняли такой небывалый шум, что закачался весь город! Побежали к попам с жалобами на неверность своих мужей! Сам отец Игнатий ходил к нашему князю разбираться в этом деле! Но князь только посмеялся! Правда, тех красных девиц поселили отдельно от княжеских воинов, чтобы успокоились их супруги. Но это только еще больше разожгло любовь у знатных дружинников к тем пришлым девицам: они теперь обретаются у своих любовниц, напрочь забыв о супругах! Пришлось глупым женкам этим довольствоваться. А попы развели руки: если сам князь это позволил, то нет смысла вмешиваться в жизнь его воинов!

– Вот как вам повезло с князем, сынок! – весело сказал Илья Всемилович. – Он – хороший правитель, отважный воин и умудрен жизнью, как царь Соломон!

 

ГЛАВА 8

НЕУДАЧНЫЙ ПОХОД

Князь Роман Михайлович Брянский, окруженный советниками, сидел в своем княжеском кресле и думал тяжелую думу. Еще в прошлом году князь Лев Даниилович Галицкий присылал послов в Брянск с просьбой о помощи против литовского князя Тройдена. Последний неожиданно захватил городок князя Льва Дрогичин. Тогда князь Роман, посоветовавшись со своими боярами и отцом Игнатием, дал галичским послам неопределенный ответ.

– В следующем году придется идти на войну к Ногаю, – сказал Роман Михайлович. – Но мы поможем вам против Литвы, если с этим согласится Ногай.

Однако весной 1275 года в Чернигов прибыли люди от хана Мэнгу-Тимура из Сарая и потребовали от князя Романа пойти в поход на Литву. Татары не поехали в Брянск, где пребывал великий черниговский князь Роман, а ограничились лишь тем, что сообщили о требовании ордынского хана черниговскому епископу Митрофану. Тот немедленно отправил гонцов в Брянск, и вот Роман Брянский оказался перед нелегким выбором.

– Вот уж думай, как поступить, – сказал он горько советникам. – Пойдешь на Литву по воле сарайского царя, обидишь воеводу Ногая, пойдешь к Ногаю, как мы уже привыкли, обидишь Мэнгу-Тимура…И все из-за этого непутевого Льва Данилыча! Опять он морочит мне голову, без того забитую делами! Чего, казалось бы, понесло его в Орду жаловаться царю Мэнгу? Сам не только породил этого литовца Тройдена, но еще его и раззадорил! Едва помирились с Литвой, так на тебе: убил того жалкого Войшелка…И ни о чем не советовался с покойным Василько Романычем…Все хотел жить своим умом…А как приперло, так, давай, выручай его, князь Роман! Ох, и наглец!

– А что, если послать к царю Ногаю твоего человека, великий князь? – спросил, нарушив размышления брянского князя, огнищанин Ермила Мелешевич. – Сообщи этому царю, что уж так получилось: от другого царя, Мэнгу-Тимура, пришел человек с приказом – идти на войну с поганой Литвой!

– Так ты думаешь, что Ногай будет этим доволен? – горько усмехнулся князь Роман. – Он уже давно себя считает ордынским царем, а того Мэнгу-Тимура совсем не слушает. Он только обидится на меня и, не дай, Господь, изольет на нас свой гнев! Надо бы поговорить об этом с отцом Игнатием…Но вот жаль, что этот славный старик приболел…Боюсь, что старость начинает брать над ним верх. Только бы он, мой верный советник и Божий наставник, оклемался! Как там его дела, отец Арсений?

– Да не так уж хороши, великий князь, – ответствовал сидевший напротив князя на длинной думной скамье молодой священник. – Там у него, в старческой келье, пребывает известный врачеватель купца Лепко Ильича…Если уже он не поможет, значит, Господь призывает душу нашего отца Игнатия…

– Господи, помилуй! – перекрестился князь Роман. – Лучше бы еще пожил отец Игнатий…Так непросто без его мудрых советов управляться с нашими делами. Но положимся на волю Господню! А ты, отец Арсений, что думаешь об этом татарском деле?

– Я полагаю, великий князь, – ответил отец Арсений, – что Ермила Милешич прав и надо посылать человека к Ногаю…

– А когда его посылать? Ведь приказано идти на войну с Литвой? Пока наш человек доберется до Ногая, пройдет немало времени! Тогда не успеем ни на Литву, ни к Ногаю. И вызовем двойную беду на свои несчастные головы. Так, сын мой Олег?

– Так, батюшка, – кивнул головой княжич, сидевший на скамье по правую от отца руку. – Однако можно послать человека к царю Ногаю, а после пойти на войну. Надо обязать гонца, чтобы он быстро добрался до Ногая, а потом с его ответом поспешил к тебе…А ты с дружиной подойдешь тем временем к Чернигову и подождешь там известий от своего гонца.

– О, так уже лучше! – улыбнулся князь Роман. – Твой совет, сынок, очень полезный! Что вы скажете, мои славные бояре?

– Это очень толково, великий князь! – сказал, откашлявшись, Добр Ефимович. – Так и поступай!

– Добро, великий князь! – зашумели остальные бояре. – Посылай гонца!

– Тогда сходи-ка, Ермила, – распорядился Роман Михайлович, – к нашим людям и сразу же, прямо в этот час, высылай гонца к Ногаю. И пусть прихватит с собой подарки. Да подбери ему надежную охрану, чтобы могли беспрепятственно добраться до царского кочевья…А ты, Добр, – князь повернулся и пристально вгляделся в глаза своего воеводы, – готовь мою дружину и прочих людей. Мы же пойдем вслед за гонцом к нашему стольному Чернигову дней через десять.

Когда княжеские люди разошлись, и в светлице остались только князь со священником Арсением, Роман Михайлович спросил: – Ну что, отец, я тут не хотел при всех говорить с тобой об одном деле, ну, а теперь послушай меня. Я очень обеспокоен здоровьем отца Игнатия! Еще два дня тому назад он приходил сюда ко мне и говорил, что ему уже пора уходить к Господу! У него пошаливает сердце. То заболит, а то как бы вовсе обрывается. Тогда же он мне сказал, что очень хотел бы видеть тебя настоятелем Покровской и соборной, Спасской, церквей. Что ты об этом скажешь?

– Я, конечно, не против его воли, великий князь! – перекрестился отец Арсений. – Но мне хотелось бы, об этом я молю Господа, чтобы отец Игнатий еще пожил! Этот мой наставник очень умен, добр душой, горяч сердцем! Он большой радетель святой церкви и всей русской земли. Он так тебя любит, великий князь, от всей своей славной души! Он – очень нужный нашей земле человек!

– Ты до конца не ответил на мой вопрос, святой отец, – покачал головой князь Роман. – Ты примешь место отца Игнатия?

– Если ты не будешь против, великий князь, – сказал задумчиво молодой священник, – то со всей готовностью…Но если у тебя на примете есть другой священник, более праведный, тогда все пусть будет по твоей воле…

– Ну, ладно, – улыбнулся Роман Брянский, – тогда, считай, все решили.

В это время послышались шаги, и в княжескую светлицу вошел купеческий знахарь Радобуд. Приблизившись к княжескому столу, он низко поклонился.

– Ну, говори, славный Радобуд, как там дела у нашего больного? – спросил князь Роман, рассматривая седого, сгорбленного старика, одетого в новый, хорошо выделанный овчинный тулуп, поверх опрятного холщового платья.

– Наш добрый старик Игнатий, государь, – ответствовал негромким, но приятным бархатным голосом лекарь, – болен не обычной болезнью, а старческой немощью…Немало пережил и претерпел этот мудрый человек в нашем грешном мире! Вот и устало его сердце да притомилась душа…

– Что ж, совсем нет надежды? – расстроился князь.

– Нет, батюшка, – кивнул головой Радобуд. – Уж если бы это была болезнь или какое поветрие, я бы непременно оказал ему помощь. А тут уж подступила неизбежная старость. Рад бы помочь, но уже поздно. Не захотел отец Игнатий послать за мной еще в самом начале, когда сердце стало болеть. Тогда я бы укрепил его силы нужным травяным снадобьем. А теперь уже поздно. Могу лишь продлить жизнь этого праведника так, как мне позволит Господь.

– Насколько же ты можешь продлить его жизнь? – спросил с удивлением князь.

– Ну, если будет принимать мои травы, – тихо сказал Радобуд, – то тогда отец Игнатий продержится год, а может, и два. Надо, чтобы он побольше лежал во дворе и понемногу похаживал по лесу…Но если он будет сидеть в твоем тереме, государь, от зари до заката, то я совсем не ручаюсь за жизнь этого праведного попа!

– Господи, слава тебе! – перекрестился князь Роман, а с ним и молодой священник. – Ну, тогда так и сделаем: пусть отец Игнатий слушает твои врачебные указания. А когда мне будет нужен его совет, я сам до него доберусь. Пусть же даст отдых своему горячему сердцу. Ступай, Радобуд, с Господом! Будь так же здоров и невредим! Да передай своему купцу, Лепко Ильичу, мою благодарность за твою помощь!

– Будь здоров, государь, да хранит тебя Господь! – поклонился знаменитый лекарь и медленно, повернувшись спиной к князю, пошел к выходу.

Ночью, лежа рядом со своей возлюбленной Ариной, князь Роман впервые за столько лет долго не мог заснуть и все думал о минувшем.

Ему вспомнилась жена Анна, когда она, совсем молоденькой девицей, вошла вместе с матерью в светлицу своего отца, князя Даниила.

– Какая же была красавица, – размышлял про себя князь Роман, – а вот теперь? Седовласая старуха! А что же приключилось с теми девицами из Каменца? Живы ли они после татарской резни? А может, пребывают нынче в татарском плену? Или стали верными татарскими женами? Но что теперь рассуждать, если они, пусть и живые, уже жалкие старухи? Одна лишь моя Аринушка не стареет! И детей, отнимающих у женки молодость, не приносит! – Он повернулся на бок и обнял женщину. Та затрепетала. – Так ты не спишь, моя душа, Аринушка? – тихо сказал князь, прильнув губами к плечу своей возлюбленной. – Что тебя тревожит?

– Как же я усну, мой любимый Роман, – отвечала своим нежным, чарующим голосом, Арина, – если тебе не спится? Я чувствую твое душевное беспокойство и не могу сомкнуть глаз! В голову приходят грустные мысли. Может, ты недоволен мной, мой славный Роман, или ты предчувствуешь какую-то беду?

– Да так, Аринушка, – пробормотал князь, – нет у меня никаких предчувствий беды. Мне привычно идти на войну, да хранит нас Господь! Другое дело – наступает неизбежная старость. Вот и отец Игнатий едва живой лишь волей Господа да искусством знахаря. И моя княгиня очень состарилась. Пусть она теперь не болеет, но подурнела лицом и стала совсем нежеланной! Одна ты, моя лебедушка, не стареешь и такая же красивая, как была в юные годы!

– Благодарю тебя за это, мой сердечный друг, Романушка, – молвила Арина, смахнув невольно набежавшую слезу, – однако же не моя молодость держит тебя возле меня, а моя горячая любовь! А я тоже, что ни год, становлюсь все старше, любимый…Это неизбежно, да и зачем пытаться задержать? Придет время, и я стану для тебя жалкой старухой. Это не радостно для женки, а наоборот, навевает горечь и смертельный страх…

– Что ты, Аринушка! – вздрогнул Роман Михайлович. – О какой старости ты говоришь? Ты еще дитя, если сравнить со мной!

– Ты ведь муж, Романушка, – возразила Арина. – А мужу всегда хочется познавать молодых женок!

– Это не так, моя лада, – тихо сказал князь. – Моя душа не лежит ни к кому, кроме тебя! Хоть у меня и были другие женки в поганской Орде, у царя Ногая…Но это было не по зову души, а по воле этого государя.

– Да благословит Господь этого царя, – улыбнулась Арина, – что укрепил таким делом твое мужество! Эти татары – мудрый народ, они никогда не оставляют мужей без женок! Я не раз хотела ехать с тобой в военные походы, чтобы ублажать по дороге твою плоть, как это делают татарские женки своим знатным мужам. Да ты все отмахиваешься и наносишь вред своему здоровью!

– Что ты, Аринушка, – усмехнулся князь, – да как же можно брать с собой женку в далекий поход? А что на это скажут мои воины, дружина и простые люди? Они же засмеют своего князя!

– Ну, тогда ублажай свое тело с другими девицами-красавицами, – пробормотала Арина, – но никогда не отказывайся от этого, особенно, если советует сам царь!

– Не советует, а приказывает, душа моя, – сказал князь Роман. – А здесь не поспоришь! Разве можно пререкаться с Божьим ставленником? Это не осудят даже наши попы!

– Послушай, княже, – сказала вдруг каким-то отчужденно-холодным голосом Арина. – Меня еще беспокоит то, что ты не смотришь ни на какую женку, кроме меня, в нашем городе…Неужели здесь нет девиц красивее?

– Ты говоришь, Аринушка, непонятные слова! – воскликнул, приподнимаясь на локтях, князь Роман. – Ни одна женка не сказала бы такого! Моя душа верна только тебе одной, а ты еще недовольна!

– Я чувствую, княже, – тихо сказала Арина, вытирая набежавшие слезы, – что нам предстоит скорое расставание…А поэтому у меня ноет и болит сердце! Я боюсь, что ты останешься без сердечного друга, мой сладкий Роман! Ни одному мужу не по плечу такое испытание!

– Что ты сказала, моя славная женушка? – впервые так назвал свою Арину князь Роман. – Да тебе еще жить и жить…А может, ты предчувствуешь мою кончину, любовь моя сладкая? Или ждешь какую-то беду?

– Этого нет, Роман, – вздохнула Арина, глотая слезы. – Я чувствую…свою скорую смерть. Мне снятся такие вещие сны. Очень тяжело, когда ты уходишь на войну! Твои люди сразу же становятся суровыми ко мне, а иногда даже злыми. Бывает, что сюда, в твой охотничий терем, заходит та купчиха Лесана…

– И что же эта Лесана говорит? – встревожился князь. – Чего ей от тебя надо?

– Да так, – тихо сказала Арина, – только словом со мной перемолвится. Я вижу, что она осуждает меня за нашу любовь и за то, что ты забыл, ради меня, свою княгиню…Но прямо она это не говорит…

– Я скажу слугам об этой Лесане! – вскричал в гневе князь Роман. – Вот уж стали совать свои мерзкие носы в мои дела! Ох, уж я им! Ладно, подождем до утра…А там…

– Нет, Романушка, – улыбнулась, обнимая и целуя князя, Арина. – Есть только один способ, как их успокоить. Надо тебе завести еще зазнобу и, может, не одну!

– Да ты что, Аринушка?!

– Послушай же меня, Романушка, и не перебивай. Тут, как я заметила, из Смоленска к знатному купцу Лепко приехали очень красивые женки. Я свела с ними близкое знакомство. Они все оказались не только приезжими, но даже не русскими! У них такие забавные имена! Они как бы для тебя, княже, предназначены! И главное – их целых три! И не молодые девицы, а бесценные женки! Имели даже детей от этого купца. Зато не бестолковые девицы! Они сильно скучают по сильному и благородному мужу. Ну, я поговорила с теми женками, а не хотели бы они побывать в твоем, Романушка, любовном тереме и познать твою силу крепкого мужа. Так они для вида засмущались, хотя на деле аж покраснели от желания иметь с тобой близость…

– Это мне ни к чему, Аринушка, – запротестовал князь Роман. – Неужели ты хочешь уйти от меня?

– Нет, Романушка, – улыбнулась Арина, – но зато сразу же успокоятся княгиня и ее женки, особенно та Лесана! А если что случится, ты всегда будешь желанным в любви для других женок, и тебе не придется лежать в холодной постели. Там есть на что посмотреть!

– Ну, Аринушка, – возразил князь Роман, – нынче мне не до женок. Мне и моим людям надо собираться в поход. Мы выступим уже через десять дней.

– А я завтра же сведу тебя с теми кралями, Романушка, – улыбнулась Арина, – и ты на них посмотришь. А тогда скажешь, какая тебе пришлась по душе. А может, и все зараз? И попробуешь их, если Господь позволит…

Прошло ровно двадцать дней, и полутысячное конное войско великого черниговского и брянского князя Романа двинулось по известной военной дороге на юг.

Роман Михайлович, ехавший впереди своего воинства верхом на сытом вороном коне бок о бок с сыном Олегом, который прочно сидел в седле на своем сером норовистом жеребце, полудремал, думая о прошлом.

– Вот если бы Ногай увидел тех женок, – размышлял он про себя, – так бы на них и набросился!

Перед глазами князя вставали поочередно то высокая стройная Зося, то худенькая, зеленоглазая Ева, то кругленькая, черненькая Жужа.

Уже на другой день эти женщины, приглашенные в княжеский терем Ариной, предстали перед князем Романом и произвели на него самое благоприятное впечатление. Да и купеческие любовницы остались довольны знакомством.

– Если у князя заветная вещица такая же могучая, как его тело, – сказала княжеской ключнице после встречи с князем веселая Зося, – то уж лучше не придумать!

– Не беспокойся, – заверила ее Арина, – это у князя в порядке!

В этот же день Роман Михайлович пригласил, по совету Арины, купца Лепко и сообщил ему о своем знакомстве с недавно приехавшими смолянками.

– Да ради Господа, великий князь! – весело сказал по таковому случаю Лепко Ильич. – Лишь бы тебе была польза и душевная радость!

И все две недели накануне дальнего похода князь Роман провел в объятиях трех девушек, поочередно приглашая их в свой заветный терем.

– Так хорошо отдохнул и душой и телом, – думал он, подъезжая к своему стольному городу.

Чернигов принял своего князя тихо, без суеты. Славное брянское воинство разместилось в больших просторных избах, построенных еще покойным великим князем Андреем для такого случая. Сам князь Роман поселился в небольшом домике, подальше от терема своего покойного дяди. Сын же его Олег не побрезговал княжеским теремом и остановился там.

В первый же день приезда брянцев великого князя посетил владыка Митрофан, с которым Роман Михайлович долго о чем-то беседовал. Затем черниговский епископ отправился в главный городской собор, где сам отслужил вечерню в честь приезда хозяина удела.

Великий князь выстоял всю эту службу, но на заутреню уже не пошел: он так устал дорогой, да еще пришлось ублажать приведенную бывшим дворецким князя Андрея к нему в постель девицу, что проспал допоздна. А вот княжич Олег все время проводил в церкви или в обществе священников. И заутреню, и обедню, и вечерню он не просто выстаивал: горячо, от всей души, молился! А когда запевал церковный хор, охотно и старательно подпевал своим басистым, приятным голосом, радуя и священников, и прихожан.

– Гордись, великий князь, таким сыном, – говорил Роману Брянскому владыка. – Набожен, ласков – истинный христианин! Так смирен, что лучше его нет даже праведников!

– Да вот, святой отец, – возразил тогда князь Роман, – он не желает выполнять свой сыновний долг! Не хочет ни жениться, ни свататься к знатным девицам! Так и живет один, как бирюк!

– Это не грех, великий князь, – ответил на это епископ, – но истинная праведность! Кто не познал этих греховных женок, тот не только настоящий христианин, но и великий мудрец! Только умный человек может спастись от козней этих дочерей Евы! Даже царь Соломон, которого мы славим за глубокую мудрость, не мог устоять перед ними! Значит, княжич Олег мудрее того славного Соломона!

На другой день в Чернигов прибыл и князь Глеб Ростиславович Смоленский со своей дружиной и сыном Романом.

Будучи хозяином, князь Роман Михайлович встречал своих свата и тезку с хлебом-солью и распростертыми объятиями.

Великий смоленский князь с сыном разместились в великокняжеском тереме, и уже на следующий день все князья собрались в теремной светлице на совет. Чтобы не обижать гостя, князь Роман Брянский велел поставить рядом со своим «столом» кресло для высокого гостя. Княжеские сыновья и старшие дружинники уселись на скамьи напротив своих князей.

– Ну, что, брат, – начал княжеский совет Глеб Ростиславович, – не засидимся ли мы тут? Так и война без нас закончится!

– За это, сват, не волнуйся, – улыбнулся Роман Михайлович. – Я уже выяснил, что татары еще не вторглись в Литву и пока не возвратился мой посланец от Ногая. А сам ты как узнал о предстоящей войне?

– Ко мне пришли гонцы от татарского царя, – угрюмо ответил Глеб Смоленский, – Мэнгу-Тимура. И позвали меня на войну с Литвой. И хотя мне очень не хотелось, их царь был настойчив…Вот почему я теперь здесь…

Хлопнула дверь, и в светлицу вбежал усталый, покрытый пылью воин. Приблизившись к князьям, он низко, до земли, им поклонился.

– Ну, вот и ты, Додон, вернулся, – громко сказал князь Роман Брянский. – Что ж, рассказывай!

– Так вот, великий князь, – ответствовал гонец. – Я побывал у царя Ногая и сообщил ему о твоем походе на литовцев. Ну, на это царь сказал, что пусть-де князь Роман идет на ту мерзкую Литву, а к нему в этот год может не приходить. Он с радостью принял твои подарки и сразу же отдал твой браслет молодой царице. А царица так обрадовалась, что тут же, при мне и важных татарах, сбросила с себя всю одежду, не зная стыда! А царь схватил ее и быстро поволок в угол своего шатра…Я от этого остолбенел и стоял без движений, как дерево! А там – крики да стоны! Но все знатные татары даже не шелохнулись: дело привычное! После этого татарский царь вышел из угла и сказал, что я могу ехать или идти на отдых. И даже предложил мне какую-то там бусурманскую девицу! Ну, а я отказался: надо было спешить к тебе…

– Теперь ясно, что Ногай не против моего похода на Литву! – кивнул головой Роман Михайлович. – Вот бы знать, объявились ли в Литве сарайские татары…

– Объявились, великий князь, – ответил посланец. – Я встретил по пути, отсюда в одном дне, сарайских татар. Там не войско, а какой-то их сброд! Едут не только воины, но катят кибитки, которых, едва ли, не больше. Там и татарские жены, и дети, и рабы. Вот уж прожорливая саранча! Не позавидуешь тем землям, где прошли эти бусурмане. Даже всю траву обожрали. Их ведет воевода, по имени Ягурчин. Они задержали меня и наших людей. Но я сказал, что мы идем к тебе от самого Ногая. Тогда татары повели меня к тому Ягурчину. Он – такой жирный татарин, но еще не старый с небольшой жидкой бородой. Я сказал и ему, что еду к тебе от Ногая. Он же удивился и молвил, что шел к тебе навстречу, надеясь, что ты уже давно в Литве…Ну, я не стал говорить ему всей правды, а только пояснил, что ты в самом деле пошел на Литву, но вот, пока мне не встретился. На это их воевода сказал, что хорошо, если ты уже в Литве, но если еще не там, надо поспешить к нему на соединение, чтобы не рассердить их царя Мэнгу-Тимура. Вот я и помчался сюда побыстрей!

– Что ж, сват, – покачал головой князь Глеб Ростиславович, – пора нам, как я вижу, в дальний поход!

– Но, я думаю, нам нечего спешить! – возразил Роман Михайлович. – Кто такой этот Ягурчей? Так себе, татарин, и вовсе не знатный! Я о нем ничего не слышал! Не успели сюда придти, так уже выступать? Отдохни хоть с дороги. Повоевать всегда успеем.

– А может, батюшка, я пойду вперед? – сказал вдруг всегда покорный и молчаливый княжич Олег. – Встречу там этого татарина, как его, Ягурчея…И скажу, что ты идешь следом, чтобы не гневить татарского царя!

– И я тоже хочу туда пойти! – вскричал пылкий юноша Роман Глебович. – Вместе с княжичем Олегом!

– Пусть идут, – улыбнулся Глеб Ростиславович. – Так будет спокойней! Заодно посмотрят на татар и будут их знать не понаслышке.

– Ну, что ж, – кивнул головой князь Роман, – тогда собирай, Олег, свое воинство и выходи. Прихвати с собой заодно Милорадичей и лучников. Так мне спокойней на душе.

– Слушаюсь, батюшка, – ответил Олег и направился вместе с юным княжичем Романом к выходу.

Лишь на следующее утро три сотни князя Романа Брянского с двумястами смоленскими дружинниками князя Глеба выехали конно на встречу с союзниками. Вскоре они перешли Днепр и долго ехали по следам копыт конницы своих сыновей. Но только на другой день после ночевки в поле, обнаружив следы большого войска и повернув на северо-запад, они, наконец, заметили отдаленные клубы дыма.

– Неужели это горит Новогродок?! – с тревогой сказал ехавшему рядом с ним князю Глебу Роман Михайлович. – Значит, обошлись без нас татары и русские князья…

Однако, подойдя ближе, они увидели нерадостную картину.

По всему полю, куда только ни глянь, стояли многочисленные грязные татарские кибитки и арбы. Вокруг них бродили стада овец, метались с лаем собаки, мычали волы. Навстречу русским дружинникам выехали конные татары, которые, казалось, вели себя вовсе не воинственно.

– Десятка два, сват, – сказал с усмешкой Глеб Ростиславович. – Едут, как будто у себя дома, в Орде, даже не закрываются.

Первым подскакал к русским князьям высокий худой татарин, одетый в рваный бараний тулуп и большую рысью шапку, из-под которой выглядывали маленькие черные глазки.

– Есть ли тут коназ Ромэнэ? – вопросил татарский всадник.

– Я и есть князь Роман, – последовал ответ.

– Якши, – ответил татарин и бесцеремонно уставился на смоленского князя. – А это кто?

– А это – князь Глеб Смоленский, пришедший вам на помощь, – ответил по-татарски Роман Михайлович.

Князь Глеб Ростиславович, не понимая татарской речи, тем не менее, догадался о смысле сказанного.

– Поедем тогда к моему воеводе, – сказал, наконец, после недолгого раздумья татарин. – Мы все ждем вас и не начинаем приступ города…

– А что же там тогда дымится? – спросил князь Роман татарина, проезжая между кибиток. – Неужели вы подожгли литовский город?

– Только самую малость, – усмехнулся татарин, – да завязли там пока…Вот, заходите, – он показал рукой на вход в большой серый шатер.

– Эй, Добр! – крикнул князь Роман своему воеводе. – Поищи-ка тут место для стоянки наших людей, чтобы можно было развернуться. И расставь вокруг рогатки!

В мрачном помещении, куда вошли князья, освещенном лишь небольшим, прорезанным вверху оконцем, в самой середине восседал в большом плетеном кресле татарский военачальник.

Вокруг него на циновках сидели на корточках скромно одетые в сине-серые халаты приближенные и богато одетые русские воины. Присмотревшись, князь Роман узнал своего зятя, Владимира Васильевича Волынского, а также сыновей покойного Даниила Галицкого, князей Льва и Мстислава. Мурза Ягурчи полностью отвечал описанию Романова гонца. Небрежно кивнув головой вновь прибывшим князьям на их далекие от раболепия поклоны, он, хитро улыбнувшись, сказал: – Ну, что, коназы урусы, побьем мы этих жалких лэтвэ?

– Побьем, воевода, – усмехнулся Роман Михайлович, – но дай мне сначала поздороваться с моими родственниками.

– Ну, что ж, здоровайся, – кивнул головой мурза.

К Роману Брянскому подбежал зять, князь Владимир. Они троекратно поцеловались.

– Как там моя дочь, сынок? – спросил князь Роман, улыбаясь.

– Все хорошо, батюшка, – ответил опрятный, аккуратно подстриженный князь Владимир. – Съездим потом ко мне, и сам ее увидишь.

– Здравствуй, брат! – сказал князь Лев Даниилович, раскрывая объятья и целуя Романа Брянского.

– Здравствуй! – ответил князь Роман. Он также обнял и поцеловал князя Мстислава Данииловича.

Затем князья подошли и по русскому обычаю поцеловались с князем Глебом Смоленским.

– Ну, а теперь будем держать совет, – сказал воевода Ягурчи. – Садитесь, коназы, сейчас решим, что нужно делать.

– А где наши сыновья, Олег и Роман? – спросил князь Глеб Ростиславович.

– А они там, поехали к тому поганому Новогродку, – ответил Владимир Васильевич, – с пинскими и туровскими князьями. Скоро уже вернутся. Разведают, что да как, и здесь будут!

– А что там дымится, воевода? – спросил, усевшись по-татарски на корточки, князь Роман Брянский. – Неужели вы осадили город?

– Это не мы, а коназ Лэвэ, – ответствовал Ягурчи. – Он решил нас не ждать и разграбил окольный город, но все лэтвэ убежали за крепостные стены. Вот мы стоим и думаем, а можно ли взять эту крепость приступом?

– Опять ты, Лев Данилыч! – рассердился князь Роман Михайлович. – Как же это тебя угораздило?! Разве ты не понимаешь, что если сжег их посад, теперь ни за что не возьмешь их крепость! Литовцы, несомненно, теперь разозлились и будут беспощадно сражаться! Зачем спешил? Теперь нам не взять этот город!

– Я сам хотел захватить весь Новогродок! – оправдывался князь Лев Галицкий. – Вам бы было легче…Тогда пошли бы дальше. Литва велика и богата…Всем бы хватило!

– Хватило! – возмутился Роман Брянский. – Теперь они подготовились к осаде. Глухо закрылись, попробуй, приступи: получишь и смолы, и огненного зелья! Конечно, если у татар есть стенобитные пороки…Как, есть они, воевода?

– Нет, коназ Ромэнэ, – покачал головой Ягурчи. – Мое воинство невелико. А государь Мэнгу-Тимур не дал мне ни пороков, ни повозок для них, ни лучших воинов. Здесь только один мой кочевой стан с женами и домочадцами…

– Но разве это войско? – усмехнулся Роман Михайлович. – С такими силами нам не взять этот Новогродок! Сколько у вас воинов? – он повернулся к князьям.

– У меня четыре сотни, – сказал Мстислав Даниилович.

– А у меня пять сотен, – пробормотал в раздражении его брат Лев Галицкий.

– Смешно, – покачал головой Роман Брянский. – Значит, мы зря ехали в такую даль!

В это время в шатер с шумом и треском вбежали княжичи Олег и Роман.

– Батюшка! – закричал, увидев отца, Олег. – Мы обошли весь литовский город и поняли, что он неприступен!

– Это правда! – подтвердил молоденький княжич Роман. – Но можно попытаться начать приступ!

– Не горячись, сынок, – усмехнулся Глеб Ростиславович. – Судя по всему, никакого приступа не будет!

– Это так, брат, – громко сказал Роман Михайлович. – Вижу, что пора отсюда уходить без промедления, пусть без толка, но, слава Господу, и без позора!

– Мой господин, батюшка, – молвил вставший с циновки и подошедший к тестю князь Владимир Волынский, – поедем с нами, побудешь в своем доме и увидишь любимую дочь!

– Сын мой, Владимир, – сказал на это князь Роман, – я не могу покинуть свое войско…Кто же приведет домой мою дружину? Это только мое дело! Пусть с тобой поедет мой сын Олег!

– Ну, что ж, батюшка, ты знаешь, что нужно делать, – грустно улыбнулся князь Владимир и поцеловался с тестем на прощание.

– Так вот, воевода, – громко сказал князь Роман и насмешливо посмотрел на толстого татарина, – видно, не судьба: не довелось нам с тобой повоевать!

– Ну, если так, Ромэнэ, – спокойно ответил знатный татарин, – то спокойно отъезжай. Не мы провалили эту войну, а Лэвэ, ваш глупый коназ, – он указал рукой на багрового от гнева галицкого князя. – А нам, слава Аллаху, и без того хватит добычи. Мы еще по дороге, через эти заречные земли, прихватим немало и добра, и пленников!

– Видишь, Лев, – укоризненно сказал князь Роман по-русски, чтобы не понял татарский мурза. – Дружба с погаными не лучше войны! Позвал на свою голову этих нечестивцев, вот они и разоряют русские земли!

 

ГЛАВА 9

НЕЖДАННОЕ КОВАРСТВО

– Ну, вот, княгинюшка, Арина уже не в чести у нашего князя! – молвила, сидя на скамье напротив княгини Анны, Лесана. – Я же тебе говорила, что эта любовь ненадолго!

– Откуда ты об этом узнала? – спросила с удивлением сидевшая в своем мягком греческом кресле княгиня. – Есть ли какие свидетельства?

– Да, есть, княгинюшка, – усмехнулась Лесана. – Помнишь, как я тебе рассказывала о любовницах моего супруга Лепко? Тех красотках, которых вывез мой тестюшка Илья Всемилич из поганской Орды?

– Помню, Лесанушка, – кивнула головой княгиня. – Ты тогда жаловалась, что загулял твой муженек.

– И вот эти блядищи нагрянули сюда к нам, в Брянск! – воскликнула Лесана. – Когда я об этом узнала, я сразу же подумала, а не станет ли мой Лепко снова с ними заигрывать! Однако он пока к ним не ходил. Ну, вот моя служанка Дуня, посланная мной в тот терем, чтобы наводить порядок, мыть полы и…не развести там блох и разных тварей, кое что узнала…Все думали, что сам тестюшка сюда скоро пожалует, но получилось иначе. Он прислал своих блядей! Они не прижились в Смоленске! Да как же! Там владыка весьма строг на такие дела! А к чему я об этом? Да, так вот! Эта Дуня мне намедни рассказала, что те женки уже не раз ходили в охотничий терем нашего князя!

– Как, все три?! – вскричала в негодовании княгиня. – Вот уж стыд-то какой!

– Ну, все ли три, или как иначе, – усмехнулась Лесана, – однако Дунька сказала, что они ходили к нашему князю каждая по отдельности…Да, так будет правильней!

– Ну, если каждая, а не все сразу, – вздохнула княгиня, – то что тут поделаешь? Князь – такой сильный муж! Ему нужны женки! Пусть себе любится с теми женками, если это ему нравится…Зато мне будет телесный и душевный покой. Давеча я была на исповеди у отца Арсения…Отец Игнатий занемог, и вместо него ведет службу молодой священник…Он одобрил мою такую жизнь. В мои года, Лесанушка, не до телесной любви. Да и больше праведности, если ты не даешь хода своей плоти и угождаешь Господу своей скромностью!

– Что ты, княгинюшка! – пробормотала Лесана. – Разве можно отказывать себе в телесном благе? Я вот боялась, как себя помню, после родов моего единственного сына, даже приближаться к своему супругу…И мой Лепко стал искать непотребных девок да связался с теми блядями! А когда наш славный лекарь Радобуд придумал снадобье против зачатия, я стала частенько любиться со своим муженьком, и он перестал мне изменять…Я так привыкла с ним спать каждый день, что когда он уезжает по воле нашего князя, меня гложет любовная тоска…

– Это грех, Лесана, – нахмурилась княгиня, – думать о плотском! Это соитие дано нам Господом только для рождения детей…А если нет зачатия, то зачем все это греховное?

– Так устроил сам Господь, княгинюшка, что мужи тянутся к женкам, а женки – к мужам. И не только ради зачатия, но для телесного удовольствия! Но чтобы не было зачатия, пьют особое зелье!

– Замолчи, Лесана! – возмутилась княгиня. – Вот узнают наши священники о таком искусстве твоего знахаря, тогда не миновать этому Радобуду церковного суда!

– Какой же может быть суд, княгинюшка? – улыбнулась Лесана. – Это снадобье существует не без Господнего благословения. Мой Радобуд говорит, что ни одно зелье он не делает без нужной молитвы Господу.

– Не от Господа, Лесанушка, – вздохнула княгиня, – эти знахари! Мне об этом еще покойный батюшка говорил и наш галицкий поп Аристарх. Я тогда была совсем молодая, но запомнила, что если сам господь Бог не пожелает и не помогут молитвы, то никакие знахари уже не помогут. Если Господу угодно забрать к себе православную душу, то даже самые лучшие лекари бесполезны!

– А как же тогда спасение купеческого сына Василька Мордатыча? – усмехнулась Лесана. – Все уже были уверены, что он непременно умрет. Однако Радобуд, когда пришел и увидел больного, нашел такое снадобье, что тот несчастный был спасен от лютой смерти в первый же день лечения! А там он и вовсе выздоровел! А та роженица, супруга нашего дружинника, которая заболела горячкой? Уже не надеялись, что она выживет! Но Радобуд ее выходил!

– Значит, так было угодно Господу, если Он не принял души тех грешников и дал им еще пожить на этом жестоком свете! – грустно молвила пожилая женщина и провела рукой по лицу. – Что-то я сегодня плохо спала…Пролежала до самого рассвета, но чувствую усталость, как от бессонницы. Все эти тяжелые мысли и горечь на душе…Вспоминаю своего князя молодым и таким любимым! А нынче что? Я теперь – старуха, ненужная моему супругу! Хоть и есть праведность в телесном воздержании, но совсем нет радости лежать одной в холодной постели!

– А ты бы, матушка, – улыбнулась Лесана, – завела себе сердечного друга…Смотришь – и легче станет на душе!

– Что ты, Лесана? – вздрогнула Анна Данииловна. – Разве можно такое говорить? В своем ли ты уме? Ты же замужняя женка?!

– В своем, княгинюшка, – сказала спокойно купчиха. – Зря мы, женки, терпим любовные измены наших мужей! Я никогда не прощу своему Лепко тех смоленских женок, приехавших сюда! Если он изменник, то пусть и от меня такое же получит!

– Ну, ты смеешься, Лесана! – рассердилась княгиня. – А я говорю с тобой серьезно! Ты же сама сказала, что не допускала к себе своего супруга! Вот он и стал погуливать! А как же иначе? И мы жили с моим супругом в полном согласии, как душевном, так и телесном. Народили детей…А когда я стала болеть, появилась та Арина, чтобы ублажать моего Романушку…А если ему от этого было хорошо, то я готова простить Арине ту горькую обиду…Но чтобы изменять своему супругу…Ты, Лесана, сказала такую нелепость! Кто как не мы, женки, должны больше всего хранить свою честь? Уж так устроены мужи, что измена для них – только одна игра. Но не женкам! Что с того, если мой супруг завел себе зазнобу? Здесь нет мне ни срама, ни позора, а только сочувствие! А вот если супруга нарушит свою верность и отдаст свое тело поруганию, то это для ее супруга – великий позор! Разве я позволю себе такое? Чтобы мой Роман, великий князь, славный воин, стал посмешищем всего города и русской земли? Этому не бывать! А теперь я уже старуха, и какая у него будет ко мне телесная любовь? Пусть же привечает молодиц: ему – радость, а мне – душевный покой. Был бы только жив и здоров мой муженек и отец моих детей!

– Ну, если ты так любишь своего Романа Михалыча, княгинюшка, – тихо молвила раздосадованная Лесана, – тогда на это: совет да любовь! Поистине ты праведница, княгинюшка! Но если ты твердо решила беречь свою честь, от этого не станет легче ни душе, ни телу. Надо хотя бы почаще бывать на воздухе, как посоветовал наш лекарь…Хоть еще не осень, но уже сыро и прохладно. А вот сегодняшний день прямо-таки солнечный и ласковый! А не пойти ли нам, княгинюшка, в ближайший лес у реки и не поискать ли там грибов?

– А вот это дело, Лесанушка, – улыбнулась княгиня. – Позови-ка сюда Аграфену Моревну, пусть она нам расскажет, какие нынче грибы в нашем лесочке.

Аграфена, жена огнищанина Ермилы, не заставила себя долго ждать. Она проживала неподалеку от княжеского терема со своим мужем и немногочисленной челядью. Оба сына Аграфены и замужняя дочь жили отдельно в больших добротных теремах с семьями и многочисленной детворой, а их мать, привыкшая заботиться о детях, теперь чувствовала себя покинутой и скучала. Приглашение княгини пришлось, как говорят, ко двору.

– Здравствуй, матушка! – сказала Аграфена, войдя в княжескую светлицу и низко поклонившись. – Я уж не думала, что понадоблюсь тебе, пресветлая княгиня!

– Садись, Аграфенушка, рядом, – указала Анна Данииловна на скамью напротив, где уже сидела вернувшаяся Лесана, и внимательно всмотрелась в лицо шестидесятилетней женщины. – Какая же ты молодая и лицом, и походкой! Вот прошло уже за три десятка лет, как мы приехали сюда, в Брянск, а ты все такая же розовая и пригожая! А твои щеки и глаза – совсем юные!

– Да что ты, матушка, – засмущалась Аграфена, – какие там щеки? Я давно уже жалкая старуха! Где мне до тебя, нашей славной красавицы? Ты вот, в самом деле, хороша, настоящая лебедушка! И совсем молодая! А что уж я? Благодарю тебя, княгинюшка, за доброе слово!

– Вы – наши самые верные слуги, Аграфенушка, – улыбнулась княгиня. – И служите нам со всей душевной добротой! Вот и достойных внуков вырастили! Они пошли в этот год в поход с нашим князем?

– Пошли, матушка, – бодро ответила Аграфена. – Теперь они все собрались в княжеской дружине. А старшие внуки пребывают в полку самого Романа Михалыча, вместе со своим батюшкой, Милко. Это: Микула, Лешок и Могута. Они очень сильны! А Могута, не зря так назван: одним махом ломает конскую подкову! А младшенькие внуки от моего старшего сына Милко – Чурило и Бермята – состоят в дружине молодого князя Олега Романыча. Бермята впервые пошел на войну – ему исполнилось в этот год шестнадцать. Также и все три внука от моего второго сына Велича – Родко, Драшко и Вавило – в княжеском войске! Слава Господу, что пока все они живы и здоровы! Некоторые из них уже не раз ходили на войну. Но получили только небольшие раны и ушибы. Но пока еще целы…

– Ну, и много же у тебя внуков, Аграфенушка! – удивилась княгиня. – Время летит, словно птица! И как ты запомнила их имена?

– Ох, уж не говори, матушка! – махнула рукой Аграфена. – Как же их не запомнишь? Одних свадеб сколько сыграно! Всех ведь внуков переженили! Да внучек отдали замуж. Только одна внучка осталась незамужней – Блага – от старшего сына Милко. Она такая красавица, но не достигла еще нужного возраста, а вот купец Василек Мордатыч уже сватает ее за своего сына Нечая, который был чудом излечен знахарем купца Лепко. Он, к тому же, еще и вдовец! Уж не знаю, как быть! Не так уже молод этот вдовец…Но внучка так захотела за него замуж, что спорит и со своим батюшкой, и даже со мной! Мы подумаем и решим это дело к осени, когда мой сын Милко вернется с княжеским войском…Может, и поженим…А дочери Велича – Лагода и Краса – уже замужем. Лагоду выдали за княжеского дружинника…года два тому назад, а Красу – этой весной…Да ты должна об этом помнить, матушка: мы недавно звали тебя и нашего князя на эту свадьбу. И хотя вы не пришли туда из-за своей занятости, но одарили невесту щедрыми подарками!

– Да где нам, Аграфенушка, успеть на свадьбы всех наших верных людей? – покачала головой Анна Данииловна. – Весной или осенью, что не день, случаются свадьбы…Ты вот только перечислила своих внуков, а я уже запуталась: такое изобилие имен!

– Ох, и много их, матушка! – кивнула головой Аграфена. – Расселились по всему городу. И каждому нужны дома и разные постройки…Слава Господу, что наш князь такой ласковый и не жалеет нам ни землицы, ни леса! А ты хвалишь нас, матушка, за верную службу! Да мы всегда готовы за вас, наших славных князей, отдать свои жизни! Нам так повезло, что у нас такие знатные правители!

– Ну, уж будет тебе, Аграфена Моревна! – засмеялась княгиня. – На то и поставлен над вами Господом мой супруг, князь Роман Михалыч! Если вы нам честно служите, то и мы к вам со всей душой! Однако же, что это мы так разговорились? Я позвала тебя, Аграфенушка, чтобы ты поведала нам о лесных грибах, или губах, как говорят в народе. Какие из них съедобные, а какие – ядовитые…

– Ну, тут, матушка, сразу все не расскажешь, – улыбнулась Аграфена. – Надо эти грибы увидеть. Есть такие приятные на вид, но нет ничего опаснее!

– Неужели так? – вздрогнула княгиня.

– Так и есть, матушка, – покачала головой Аграфена. – Немало людей погибло от них…, – она перекрестилась, – пока не узнали, какой гриб съедобен, а какой вреден. Есть и такой, очень опасный гриб, насквозь наполненный сатанинским зельем! Если человек его съест, то непременно умрет! Да так незаметно, не сразу, дней через пять…И смерть приходит с жестокими мучениями! Название этого гриба…

– Мухомор! – вмешалась в разговор купчиха Лесана. – Наш Радобуд варит из этого гриба верное зелье против премерзких мух и всяких козявок!

– А вот не мухомор! – возразила Аграфена. – Этот гриб не так ядовит! Есть даже люди, которые охотно и безопасно едят мухоморы!

– Это, видимо, какие-нибудь нехристи! – молвила, нахмурившись, княгиня. – Если они едят поганые грибы, значит, и сами такие же поганые!

– Истинная правда, матушка! – согласилась Аграфена. – Только нечестивец не боится ядовитых грибов! Однако никому нет спасения, даже таким грешникам, от того поганого, серо-бледного гриба! Говорят, что колдуньи и разные ведьмы делают порошок из тех бледных поганок, чтобы изводить несчастных людей!

– Но я ничего не слышала о таких случаях, Аграфенушка! – воскликнула напуганная княгиня. – Не было у нас еще такого тут, в Брянске!

– Это еще как сказать, – задумчиво молвила Аграфена. – Я помню, как у нас скончался один молодой поп, отец Митрофан, настоятель церкви Петра и Павла. Говорили, что он прогнал в свое время из города одну колдунью, проживавшую тут в овраге. Ну, а ведьма его за это отравила! Но это только одни домыслы, до правды так и не докопались…

– А где же теперь та колдунья? – привстала от волнения Анна Данииловна. – Неужели все еще живет в нашем городе?

– Нет, матушка, не живет! – покачала головой Аграфена. – Колдунья бесследно исчезла, как сквозь землю провалилась!

– Господи, помилуй! – перекрестилась княгиня. – Тебя послушаешь, так вовек этих грибов не захочешь! Может, не идти в этот лес, Лесанушка?

– Ты так напугалась, княгинюшка! – усмехнулась Лесана. – Однако мы должны знать эти грибы наперекор всему! Тогда нас никто, никакая премерзкая колдунья не смогут отравить! Особенно нужно узнать этот поганый гриб!

– Что ж, пусть так и будет, – согласилась княгиня. – Позови-ка сюда Ермилу. Князь мне сказал перед походом, что если мы поедем за город, нужно взять с собой охрану…А этим ведает только Ермила.

Огнищанин явился перед княгиней по первому зову. – Что ты хотела, матушка? – спросил он, поклонившись.

– Да вот, Ермилушка, я хочу пойти в ближний лес, – ответила княгиня, – чтобы поискать там грибов. Аграфенушка покажет нам, какие грибы полезные, а какие – поганые!

– Хорошо, матушка, – улыбнулся Ермила, – я подготовлю удобную повозку, вроде татарской кибитки. Если будет дождь или прочая слякоть, вы спокойно в ней укроетесь. Ну, а нынче, как я вижу, солнечно. Значит, прогуляетесь с пользой для души и тела…Пойду, позову слуг, а вы собирайтесь.

Не прошло и получаса, как большая крытая повозка, запряженная двумя сытыми крупными жеребцами, медленно, со скрипом выехала из города, унося в себе княгиню и ее верных слуг – Лесану с Аграфеной. За повозкой, управляемой княжеским возчиком, следовал конный отряд из десятка вооруженных копьями и луками дружинников. Сам Ермила хотел сопровождать княгиню, но она этого не позволила. – Смотри за городом, Ермила, – весело сказала княгиня на прощание, – а мы тут будем неподалеку. Соберем там грибов. А потом и назад вернемся. Хватит нам для защиты этих молодых воинов!

Прошло две недели. Наконец-то установилась по настоящему летняя погода, и к июлю 1276 года дневные дожди совсем прекратились. Как по заказу, все дни было солнечно, жарко, а по ночам случались грозы с сильными ливнями и ветрами. От достатка влаги и тепла буйно росли травы, леса изобиловали грибами. Княгине Анне очень понравились прогулки в лес, и она ежедневно сразу же после того, как солнце осушало обильную росу или дождевую влагу, выезжала со своими людьми в лес.

Однажды княгиня вернулась домой, пообедала и уже хотела пойти к своим слугам, чтобы вместе с ними перебирать собранные грибы (она очень полюбила это занятие), как вдруг к ней в светлицу вбежал огнищанин Ермила.

– Княгиня-матушка, – мрачно молвил он, поклонившись, – у нас беда!

– Что такое, Ермилушка? – встревожилась Анна Данииловна. – Уж не томи, говори все, как есть!

– Скончалась Арина, ключница нашего великого князя! – громко сказал Ермила Милешевич и перекрестился. – Царствие ей небесное!

– О, Господи, – вздохнула княгиня, – да как такое могло случиться? Ведь еще вчера та Арина была живой и здоровой! Так мне говорила Лесана…А тут, видишь, умерла! В чем же причина ее смерти?

– Не знаю, что и говорить! – грустно молвил Ермила, поглаживая в тревоге свою пышную седую бороду. – Послали за тем славным знахарем Радобудом. Он, конечно, не воскресит покойницу, но, может, узнает, от чего она умерла! Вот уж горе-то какое горькое!

Неожиданно раздались тяжелые шаги, и в княжескую светлицу вошел только что упомянутый Радобуд.

– Здравствуй, княгиня-матушка! – сказал он, поклонившись.

– Здравствуй и ты! – мрачно ответила Анна Данииловна. – Что скажешь, наш именитый лекарь?

– Я не стал бы тебя беспокоить, великая княгиня, – грустно молвил знахарь, – но вот у нас случилась большая беда! Скончалась славная княжеская ключница, Арина Милорадовна! Но хотя любая смерть в Божьих руках, она погибла от людских рук!

– Как от людских рук? – вздрогнула княгиня. – Неужели это – жестокое убийство?!

– Именно так, княгиня, – угрюмо сказал Радобуд. – Это позорное убийство! Это, матушка, самое настоящее отравление!

– Быть такого не может, Радобуд! – испугалась княгиня. – Ничего такого еще в нашем городе не случалось! Может, ты ошибаешься?

– Не ошибаюсь, матушка, – горько сказал Радобуд. – Я это узнаю без особого труда. Вот я осмотрел лицо покойной и ощупал ее волосы. Так они, эти волосы, без труда, местами, отваливаются от головушки! Лицо у нее потемнело, а губы распухли…Но, видимо, не мучилась, сердечная. Я думаю, что какой-то злодей подсыпал ей премного ядовитого зелья!

– Кто же мог это сделать, Радобуд? – задумалась княгиня. – Вот уж беда какая! Скоро вернется князь и сильно разгневается! Чего бы мне сейчас очень не хотелось, так вот этой смерти! Может, ты кого-нибудь подозреваешь, наш славный лекарь?

– Не знаю, что и сказать, матушка, – буркнул знахарь, – мне не один раз удавалось отпаивать людей от внутренней порчи. Но люди обычно травились несвежей едой или несъедобными грибами…Но чтобы кто-то подсыпал своему врагу зелья…Я такого еще не видел! Говорили, что отец Митрофан умер от неведомого яда…Но меня тогда не было в городе, и я ничего не могу сказать, не увидев покойника…А вот тут – премерзкое дело…Я думаю, что Арину отравили ядовитыми грибами – поганками, которые покрываются бледной плесенью. Только от их яда так пухнут губы, и наступает неизбежная смерть. Я, правда, знаю одну траву против этого яда. Но какая теперь от нее польза, если Арина мертва? Этот яд такой, что его трудно узнать до смерти! А когда наступила смерть – спасать уже поздно! Хорошо только одно, что умирающий почти не страдает…Конечно, если принято много яда…Если же мало, то больной страшно мучается и громко кричит! Тогда его можно спасти. А если отравление очень сильное, больной весь каменеет и быстро умирает!

– От грибов? – встрепенулась княгиня, привстав со своего креслица. – Это очень странно? Кто же мог это сделать? Мы ведь недавно об этом говорили! Однако же, ладно, идите, мои верные люди. Да позови-ка, Радобуд, ко мне свою хозяйку.

– Как, Лесану Порядковну? – вздрогнул знахарь и внезапно побагровел, как вареный рак. Однако он быстро пришел в себя и сделал безразличный вид. – Ладно, матушка, сейчас же ее позову.

Купчиха Лесана вошла в княжескую светлицу широко улыбаясь.

– Слышала, матушка? – сказала она. – Вот и скончалась любовница нашего князя и твоего славного супруга! Освободил тебя Господь от этой блядищи!

– Не упоминай Господа с такими богохульными словами! – молвила, встав со своего кресла и топнув ногой, княгиня. – Скажи-ка лучше, голубушка, а не твоих ли рук это мерзкое дело?!

– А что тут отпираться, княгинюшка, – усмехнулась Лесана. – Как говорят: на Господа надейся, а сам не плошай! Если нам не удалось от нее избавиться по-другому, пришлось самой приложить старание. Я уже не раз подсыпала той Арине порошок из поганых грибов, какие нам показала в лесу Аграфена Моревна, но все не получалось…А тут вот, три дня тому назад, я насыпала ей много зелья в питье, стоявшее в сенях в небольшом бочонке. В квас или там еще во что-то… Ну, вот тут и случилось должное…

– Да как ты могла?! – вскричала, не помня себя, княгиня. – Да ты же – отравительница! Это же грех, грех непоправимый! Подлинное озорство! Ты, Лесана – не женка, а лютый зверь! Разве такое может сделать замужняя, честная женка?

– Ну, и что, если женка? – возразила Лесана. – Я же это сделала не для себя, но чтобы принести тебе, княгинюшка, душевную радость и заодно отомстить этой подлой любовнице!

– Какое нежданное коварство! – возмутилась княгиня. – А что же теперь мой супруг? Он подумает, что это я сделала?! Как же мне смотреть в его грозные очи?!

– Неужели ты думаешь, – невозмутимо молвила Лесана, – что князь узнает об отравлении? Ну, и скончалась эта Арина…Такое со всеми бывает! Только один человек в нашем городе может распознать отравление! Это наш лекарь Радобуд! Но он не выдаст меня нашему славному князю!

– Грех-то какой, Господи! – бормотала багровая от отчаяния княгиня. – Разве дело только в этом? Господь все видит! А это – мой грех! Это я виновата, что не упредила такое несчастье! О, Господи, прости меня, грешную!

– Ты не виновата, княгинюшка, – громко, подняв голову и пристально глядя прямо в глаза княгине, сказала Лесана. – Это я сама задумала и сделала без твоего участия! Я скажу об этом на страшном суде! Это не грех, а подвиг – избавление от распутницы!

– Сама ты распутница! – закричала во весь голос, рыдая, княгиня. В светлицу вбежал перепуганный Ермила Милешевич. – Зачем ты мне говорила о любовниках?! Как судить других, так ты первая! А сама какова? Вон, вон из моего терема, подлая кровь! Чтобы я больше никогда тебя не видела!

– Ну, что ж, матушка, – тихо сказала напуганная гневом княгини Лесана, – тогда я ухожу, если попала в твою немилость!

Огнищанин Ермила, будучи свидетелем этого скандала, стоял ни жив, ни мертв. Он никогда не видел свою госпожу в таком гневе! Склонив голову, верный княжеский слуга переминался с одной ноги на другую.

– Ну, а ты, Ермила, – сказала тихо, вытирая рукой слезы, княгиня, – сходи, мой верный человек, к отцу Арсения и приведи его сюда. Я никак не могу успокоиться! Даже беги, мой славный Ермила, пусть скорее придет тот батюшка! У меня так болит душа, Ермилушка, что совсем стало лихо!

– Бегу, матушка! – крикнул Ермила и, позабыв не только о своем положении, но и обо всем на свете, выскочил, как бывало в молодые годы, и быстро побежал вниз по лестнице, до смерти напугав всю встретившуюся ему на пути челядь.

 

ГЛАВА 10

УДАЧА РОМАНА БРЯНСКОГО

– Вот завязли мы у этого города! – раздраженно молвил ордынский хан Мэнгу-Тимур, глядя на лица собравшихся вокруг него, сидевших на корточках перед троном, эмиров и русских князей. – Сделали и подкопы, а победы – нет! Что будем делать: возьмем город измором, или назначим немедленный приступ?

– У нас нет выбора, государь, – тихо сказал Болху-Тучигэн. – Нужен только приступ, да такой, чтобы сразу же взять эту крепость! Нам не хватит ни припасов, ни корма для скота и лошадей на долгую осаду. Эти ясы, как видно, хорошо подготовились к осаде! Если возьмем этот город, сразу же пополним свои запасы, государь. Надо спешить! Нельзя затягивать осаду! За это нас накажет Аллах голодом или мором!

– Ну, а как вы, коназы урусы, готовы ли к решающему приступу? – нахмурил брови Мэнгу-Тимур. – Возьмете ли мы этот город одним натиском?

– Да будет так, государь, – ответил князь Федор Ростиславович Ярославский. – Если надо, то не пожалею своей головы! Жаль вот только, что не все русские князья пришли на эту войну…Если бы прибыли волынские и галицкие князья да великий черниговский князь Роман, мы бы достойно приступили к городу!

– Разве ты не знаешь, князь Федор, что мой батюшка воюет в войске Ногая с Литвой? – возмутился сын Романа Брянского Олег. – Он сразу же, как только мы разбили осенью болгар, прислал меня в Орду! А мы воевали с болгарами по воле нашего государя, а не по праздному желанию!

– Молодой коназ прав, – кивнул головой ордынский хан. – Я сам поручился перед царем грэкэ Мыхаылом, что мы поведем войска на тех неправедных булгэрэ! Там у власти оказался некий свинопас, учинивший беспокойство царю грэкэ. Поэтому тот царь попросил у меня помощи и прислал богатые подарки. Вот мой верный Ногай и побил того нечестивца, захватив богатую добычу и много пленников! А сынок того Ромэнэ, Олэгэ, пришел к нам в Сарай с болгарской добычей еще до этого похода. А сам Ромэнэ обещал придти позднее, вслед за сыном, не так ли, молодой коназ?

– Так, государь, – кивнул головой Олег Романович. – Но только батюшка пошел по приказу славного воеводы Ногая со всем войском на поганую Литву! А когда они разобьют литовцев, батюшка сразу же прибудет сюда, под этот город Дедяков!

– Однако же это – самоуправство! – сказал со строгостью в голосе ордынский хан. – Я не велел Ногаю вести свое войско на Лэтвэ! И не посылал к нему людей с приказами! Хватит того, что мой славный темник Ногай заставил коназов урусов возить дань к нему, а не в наш Сарай! Вот уже с прошлого года ни коназ Уладымэр, ни беспокойный коназ Лэвэ не привозят к нам дань…И вот теперь Ногай стал совершать набеги без моего разрешения!! Что ты на это скажешь, мой верный Болху?

– От этого поступка Ногая не случилось беды, государь, – сказал, улыбнувшись, ханский советник. – Известно, что наш славный полководец содержит большое войско! И его непросто прокормить. Припасы нужны не только воинам и их семьям, но также скоту и боевым коням. Еще хорошо, если Ногаю хватит корма после тех побед! Тогда он не будет у нас ничего выпрашивать, как другие воеводы. Ногай не совершает недостойных действий, государь. Куда бы он не водил свое войско, его походы всегда приносят хорошую добычу. И он все время отсылает тебе немалую долю из тех богатств. Думаю, что и теперь, после разгрома этой непокорной Лэтвэ, в Сарай будут присланы богатые подарки и много пленников! Пусть же он воюет с Лэтвэ на благо государства!

– Ну, что ж, тогда нечего беспокоиться, – весело сказал Мэнгу-Тимур и пристально посмотрел на князя Олега. – Как ты думаешь, молодой коназ, справимся мы с этим злым городом?

– Справимся, государь, – сказал на хорошем татарском языке Олег Романович. – Надо только наладить лучную стрельбу по городу! Как видно, ясы хорошо умеют стрелять! Только в моем отряде уже до полсотни воинов ранены стрелами ясов! Вот и ходят они, перевязанные тряпицами! Надо так стрелять по этим злодеям, чтобы не один из них не мог высунуть голову из-за зубцов их грозной крепости!

– Ты это слышишь, брат Туда-Мэнгу? – вопросил ордынский хан, глядя в сторону своих эмиров.

– Слышу, государь, – ответил худой рыжеволосый татарин.

– Тогда, мой верный воевода, подготовь-ка побольше толковых лучников, чтобы мешали этим злобным ясам! Нельзя допустить, чтобы они безнаказанно стреляли в моих воинов! Это правильно подметил сын коназа Ромэнэ! Он – славный батур! Кто еще что хочет сказать?

– А если, государь, – громко сказал князь Глеб Васильевич Белозерский, – послать в этот город Дедяков людей и уговорить злокозненных ясов сдаться на нашу милость, чтобы зря не проливать ни свою, ни нашу кровь…А также пригрозить, если они не послушают грозное предупреждение наших людей, их будет ждать безжалостный приступ!

– Это не надо делать, – возразил городецкий князь Андрей Александрович. – Если ясы узнают о приступе, который мы готовим, они соберут все свои силы в один кулак и будут еще отчаяннее сражаться! Уж лучше мы завтра пойдем на решительный приступ, создавая видимость, что это наше обычное каждодневное нападение. А там усилим приступ и яростно на них всем скопом набросимся. Тогда враги не устоят! И мы победим их не ласковым словом, а мечом в беспощадном сражении!

– Мне по душе твои слова, сын Алэсандэ, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Таким был и твой батюшка! Если говорил, то всегда с пользой! И хорошо махал своим мечом в жестокой битве! Не словом, а мечом возьмем этот город! Пора прекратить такое дело, когда у меня в тылу сидят враждебные ясы. Я не могу из-за них спокойно посылать войска против ненавистного ильхана. Так и думаешь все время, а не ударят ли неожиданно эти неверные ясы в спины нашим воинам! Только одни они в этом горном краю не покорились нашей Орде! Надо покончить с этими злодеями. Готовьтесь, мои люди, завтра мы пойдем на этот город с последним жестоким приступом!

В этот же сырой, холодный и мрачный день начала февраля 1277 года великий черниговский князь Роман Михайлович вел свое полутысячное конное войско по горной, истоптанной копытами многих тысяч лошадей, дороге. Уже не раз брянские воины шли по дорогам Кавказа, не один воин князя Романа так и остался навеки лежать в этом полудиком краю.

– Вот уж напасть, – думал Роман Михайлович, покачиваясь в седле. – Раньше хоть ходили на того треклятого ильхана по берегу Хвалынского моря…А нынче уж – по горам! Дался же им этот затерянный город! И какое слово? Дидяков или Титяков! Слышишь, Добр, – князь повернулся к своему воеводе, ехавшему рядом, – так мы и не дошли до этого моря! А хорошо бы проведать там наше сельцо! Я хочу знать: цел ли наш маленький Брянск!

– Думаю, великий князь, что цел и невредим наш малый Брянск, созданный тобой, – ответил княжеский воевода. – Как ты помнишь, мы еще при ордынском царе Берке оставили там своих людей в месте, укрытом болотами, чтобы они залечили свои раны. Одни из них там прижились, завели себе жен и детей…И только около десяти наших воинов вернулись через полгода назад в большой Брянск. Так поныне и стоит это сельцо среди болот у какой-то речки…Вот если будем возвращаться назад с победой, то, если получится, зайдем в это сельцо и порадуемся на жизнь наших людей!

– А если случится жестокая битва, – кивнул головой князь Роман, – нам будет где оставить раненых под защитой прочных стен. Ну, да ладно, там увидим! – И он опять погрузился в тяжелое раздумье.

Прошлый год оказался невероятно тяжелым в жизни брянского князя. И не только из-за сражений и странствий по безграничным степям с неудержимой Ногаевой конницей. Боевые походы не утомляли князя. Расстроили его родичи – галицко-волынские князья. Не было между ними ни дружбы, ни согласия. И Лев Даниилович, и Мстислав, его родной брат, и зять Романа Владимир Васильевич не стремились к общему союзу, хотя им всем грозила неугомонная Литва.

– У меня уже нет сил, – жаловался тестю князь Владимир, – уговаривать упрямого Льва и его брата Мстислава…То они посылают своих людей к царю Мэнгу-Тимуру, то – к Ногаю, а сами не могут договориться даже между собой! Вот теперь они отсылают всю свою дань только одному Ногаю! И называют его царем!

– И мы также зовем этого Ногая! – возразил тогда Роман Михайлович. – А что поделать, если Мэнгу-Тимур не оказывает никакой им помощи? Разве ты забыл того глупого Ягурчея? Как можно иначе назвать такое войско, если не позором и глумлением?

– Однако же Ногай сюда сразу пришел…, – горько усмехнулся князь Владимир. – Если бы не твое воинство, батюшка, этот татарский царь разорил бы все мои волынские земли…Слава Господу, что Ногай послушал тебя, батюшка, и прошел через Львовы владения…Там даже травы не осталось!

Недолго пробыл князь Роман в то лето у своего зятя и любимой дочери Ольги. Молодая княгиня была довольна своей жизнью. Выглядела она здоровой и веселой. – Владимир меня очень любит, батюшка! – говорила, улыбаясь, она. – Так крепко любит, как только можно любить!

Глядя на свою цветущую, немного располневшую дочь, князь Роман, тем не менее, чувствовал, что не все у нее ладно: прошло уже двенадцать лет после ее свадьбы, а детей-то господь Бог, увы, им так и не дал! А где уж тут семейное счастье? Радовало лишь отношение князя Владимира к его дочери.

– Ты не горюешь, сынок, – спросил его как-то князь Роман, – из-за бесплодия супруги?

– Это все от Господа, батюшка, – ответил тогда князь Владимир. – Без Его воли дети не родятся! Мы молимся Господу и просим даровать нам хоть бы одного ребенка, но пока не получаем ответа. Да и зачем обращаться к Богу по суетным делам, постоянно надоедая? Это – грех, а не праведность!

– В самом деле, философ, – подумал тогда князь Роман. – Не зря его так прозвали!

Не радовали брянского князя и набеги на литовские земли. Никаких военных успехов они не принесли, поскольку литовская знать уклонялась от сражений, отсиживаясь в хорошо защищенных городах и крепостях. Торжествовали лишь воины Ногая: захватывая небольшие городки и села, татары добывали множество пленников, которых потом с большим барышом продавали в Кафе и Крыму. Роману же оставалось лишь метаться взад-вперед со своей конницей, преследуя беззащитных людей.

Другое дело, сражения в Болгарии! Там приходилось биться с настоящими, хорошо вооруженными и обученными, бойцами. Победа над большим болгарским войском далась нелегко: сам Ногай потерял двух лучших воевод! Именно в это лето сложил свою голову славный Цэнгэл. Разъяренный Ногай посадил на кол взятого в плен болгарского военачальника. А брянские полки потеряли лишь с полсотни дружинников, среди которых – три десятка ранеными. Что ж, такова судьба воина!

По прибытии в Брянск воевода Добр объехал семьи погибших дружинников, высказал им от имени своего князя соболезнования и передал часть причитавшейся покойным военной добычи. Князь Роман еще ни разу не припоминал такого скорбного года! Несмотря на торжественность встречи с колокольным звоном и крестным выходом всех городских священников, он чувствовал в груди какую-то тяжесть и стеснение. Да и день, когда брянский князь въехал в свой наследный город, был сырой и мрачный.

Предчувствие не обмануло князя: в охотничьем тереме уже не было хозяйки: скончалась его возлюбленная Аринушка! – Как же это случилось? – вопрошал расстроенный князь Роман. – Почему умерла такая молодая?

Но никто не отвечал на его горькие вопросы. Лишь один отец Арсений сказал, опустив вниз глаза: – Все в Божьих руках, великий князь! Значит, так было предначертано! Кому дана долгая и несчастливая жизнь, а кому – короткая, но полная радости! Без страданий почила твоя ключница, значит, ее душа ушла прямо к Господу!

– Но ведь она не была замужней женкой, святой отец, – возразил на то Роман Михайлович. – А это же блуд, как когда-то говорила моя княгиня!

– Не говори такое, государь! – ответил молодой священник. – Блудом называется такое дело, когда женка любит не одного мужа, но отдается бесстыдно многим! Но эта Аринушка любила только одного тебя, великий князь, и всем своим горячим сердцем. Пусть же ей за это будет царствие небесное! Аминь!

От этих благостных слов полегчало на сердце у князя и у него на глазах появились горькие слезы. Священник Арсений его успокоил, однако не унял до конца душевную тоску.

Тут же едва ли не на глазах у Романа Брянского скончался и отец Игнатий.

Князь пошел проведать его в старческой келье, а навстречу ему выбежал старый дьячок, рыдая и обливаясь слезами. – Скончался наш отец Игнатий, князюшка, – верный сподвижник покойного плакал, как ребенок. – Я вот только зашел к батюшке, а он едва теплится. – Сынок, принеси мне холодного кваску, – только и успел молвить. А когда я побежал за квасом, он угас, как свечечка…

Смерть отца Игнатия лишь на пару дней потеснила скопившуюся в груди князя скорбь по Арине. После похорон своего любимого наставника князь уединился в светлице охотничьего терема и никого не принимал. Княгиня Анна попыталась расшевелить своего мужа, однако он был суров с ней и холоден.

– Мы с тобой, матушка, теперь жалкие старики, – сказал он супруге, когда та прижалась к его груди, рассчитывая на ответную ласку. – Пора бы нам о Господе подумать, а не в объятиях нежиться!

Обиженная княгиня вздрогнула, отошла от князя и, заплакав, покинула его заветный терем.

Место княжеской ключницы теперь заняла стройная высокая Зося, которая всеми силами старалась отвлечь Романа Михайловича от его горьких мыслей. Только в объятиях своей новой возлюбленной брянский князь ощутил, наконец, душевный покой. Как оказалось, Зося имела не только много телесных достоинств! В свое время купец Илья не пожалел денег на образование своих любовниц: молодая женщина умела читать и писать, хорошо разговаривала по-русски, польски и татарски. Новая ключница имела даже лекарские навыки, и когда князь Роман слег по зиме, простудившись на дальней охоте, красавица Зося без труда и помощи врачей выходила своего возлюбленного. А тут уже по весне князь Роман со своим воинством отправился к воеводе Ногаю. Там, в далекой степи, в походах и жарких сражениях он вновь ощутил всю прелесть своей жизни. А когда завершился Ногаев поход на Литву, и великий татарский полководец предложил ему возвращаться назад в Брянск, князь Роман почувствовал, что ему не хочется ехать домой. – Мы лучше пойдем, государь, на презренных ясов, – сказал он Ногаю, – и поможем моему сыну Олегу. Конечно, если они еще не побили тех злокозненных врагов!

– Ну, что ж, Ромэнэ, – кивнул одобрительно головой темник Ногай, – не зря ты – именитый воин! Если решил послужить Мэнгу-Тимуру, то я не в обиде. Да возьми с собой в поход красных женок. Есть тут две красавицы, как раз для тебя. Большегрудые и толстозадые! Ты их еще тогда заприметил!

– Да ненужны мне эти женки, государь, – улыбнулся князь Роман, – поскольку ты сам положил на них глаз! А я о них и не думал. Это твоя добыча!

– Надоели мне эти женки, Ромэнэ! – весело ответил на это Ногай. – Моя Чапай этого не любит! Мне же так пришлась по душе моя женка из грэкэ, что не хочу ее сердить новыми зазнобами!

Пришлось князю принять этот подарок Ногая, поместив молодых и красивых пленниц в большую, устланную мягкими коврами арбу.

– Сгодятся на ночных привалах, – решил про себя князь. И он не прогадал. Обрадованные тем, что русский великан увез их от жестоких татар, молодые красавицы старались изо всех сил скрасить ему тяжелый дальний путь.

Однако в эту ночь князь Роман не полез в арбу к своим новым возлюбленным. Как только его отряд перешел бурный, но неглубокий Терек и приблизился к холмистой, переходившей в горы, местности, он сам возглавил свой сторожевой отряд и долго, пока не забрезжил рассвет, обходил наскоро разбитый палаточный лагерь, проверяя бдительность ночной стражи.

Как только рассвело, князь подал знак своему верному слуге будить воинов. Запел, застонал боевой рожок, и дружинники в одно мгновение повыскакивали из палаток, сворачивая тугое полотно и укладывая сборные части своего ночного домика на телеги. Они также быстро умылись в холодной воде большой реки, поели татарских лепешек с вяленой кониной, и вот уже воинство проследовало дальше.

– Надо бы сделать еще один привал, – подумал князь Роман, когда его полки подошли к высокой, поросшей густым лесом горе. – Не здесь ли начинается горный хребет?

Однако в этот момент до него вдруг донесся отдаленный шум: как будто кто-то невидимый упорно и монотонно бил по камню. Тяжелые звуки все усиливались.

– Это бьют пороки, великий князь! – воскликнул воевода Добр. – Неужели мы подошли к тому ясовскому городу!

– Эй, мои славные воины! – зычно крикнул князь Роман. – Готовьтесь к жаркой битве! Мы подошли к тому Дедякову! Смотрите же, не опозорьте наши брянские полки! А ну-ка, быстро поскачем на лютых врагов!

И вся брянская конница стремительно помчалась по широкой дороге, не взирая на огромные скалы и холмы, возвышавшиеся с обеих ее сторон.

– Слава! – кричал князь Роман, размахивая своим огромным обоюдоострым мечом.

– Слава нашему князю! – вторили ему воины, набирая скорость и оставляя далеко позади себя обозные телеги.

Обогнув широкую темно-серую скалу, брянские дружинники стремительно ворвались в глубокую травянистую долину, густо уставленную разноцветными шатрами, палатками и кибитками.

Неожиданно навстречу брянцам выскочили татарские всадники.

– Кто такие?! – крикнул толстый, одетый в богатую броню, татарин, преграждая путь князю Роману.

– Брянский князь Роман со своими воинами! – бросил Роман Михайлович, подавая татарину знак не задерживать его людей.

– А, так это же Ромэнэ из Брэнэ! – крикнул другой татарин, скакавший рядом с толстяком. – Пусть скачет к вражескому городу! Сам государь его уже давно ждет!

– Слушаю, Туда-оглан! – буркнул толстый татарин. – Пусть едут! Айда туда! – Он показал рукой в сторону черневшего вдали холма. – Там этот город Дедяков!

Татары расступились, и брянские воины вновь помчались дальше. Еще совсем немного и они увидели прямо перед собой возвышавшийся на огромном холме серый, казалось бы, неприступный город.

Присмотревшись внимательней, князь Роман обнаружил, что серый цвет образовался от облепивших со всех сторон стены города многочисленных осаждавших, которые, приставив лестницы, упорно лезли вверх. Многие добирались до самых зубцов, однако защитники города, упорно сражаясь, успешно сталкивали врагов вниз. Но на смену упавшим лезли все новые и новые воины.

– Однако же лучники со стен не стреляют, – подумал князь Роман, – и не льют ужасное зелье!

В этот миг он вдруг почувствовал, как что-то тяжелое ударило в его шлем, и пошатнулся, хватаясь за узду.

– Поберегись, княже! – крикнул Добр, остановившись прямо перед ним. – Это в тебя запустили камнем из вражеской крепости! Слава Господу, что едва задели твой шлем!

– Стойте, братья! – приказал князь Роман, с трудом удержавшись в седле.

Брянские воины остановились в сотне шагов от огромной, шевелившейся толпы. Здесь смешались и татары и русские.

– Куда же они лезут? – воскликнул, стараясь перекричать шум и гам, Добр Ефимович. – Так не возьмешь эту неприступную крепость! Они своей давкой мешают вести правильный приступ!

– Надо оглядеться, Добр, – сказал, успокоившись, Роман Михайлович. – Я пока не вижу наших русских князей. И где же мой сын Олег?

– А они, видимо, там, княже, – показал рукой на другую часть города воевода. – Нам надо обогнуть эту крепость и добраться до своих!

– Ты прав, мой славный Добр! – крикнул в ответ князь Роман. – Поворачивайте туда!

И брянские воины поскакали к обратной, невидимой стороне города, объезжая скопившихся, покрытых пылью воинов, которые не обращали на них никакого внимания и медленно продвигались к городским стенам.

– Так, вот они, наши князья! – воскликнул Роман Михайлович, когда они, обогнув город, оказались прямо у его ворот. – Берегитесь, братья, тут кругом летят стрелы!

Стрелы защитников города, к счастью для брянцев, были редки, поскольку татары им сильно мешали. Стоило только кому-либо из горожан высунуться из-за башенных зубцов, как татарские лучники осыпали его настоящей тучей своих дальнобойных стрел.

– А вот пороки, княже! – крикнул воевода Добр. – Смотри, они бьют во вражеские ворота!

В это время раздался необычный тяжелый удар: большая каменная балка, нависшая над городскими воротами, зашаталась и с глухим шумом рухнула. Еще удар – ворота заскрипели, подались и с треском распахнулись.

– Слава! – разом закричали скопившиеся у городских стен русские воины. – Руби врагов!

Но им, пытавшимся ворваться в город, выбежали навстречу вооруженные длинными копьями защитники. Громко крича, они стали отчаянно отбиваться от наседавших русских всадников. Еще немного – и неутомимым защитникам удастся вытеснить нападавших!

– Княже! – закричал воевода Добр, показывая рукой на ворота. – Там у ворот – наш славный княжич Олег! Я вижу его золоченый шлем!

– Сынок! – взревел, приходя в боевую ярость, Роман Михайлович. – Я не отдам врагам тебя на расправу! Вперед, мои славные воины! Выручайте нашего Олега!

– Слава Брянску! – заорали воины, заглушив своим криком весь окрестный шум. – Слава Роману Брянскому!

И брянская конница неудержимой лавиной ворвалась в городские ворота. Под тяжестью всадников развалилась и деревянная изгородь, которую установили впопыхах за разбитыми воротами сражавшиеся ясы.

– Руби! Секи злодеев! – кричали брянские воины, размахивая мечами.

Не выдержав натиска, защитники ворот попятились, а потом и все, до единого, полегли под мечами и копьями Романовых дружинников.

Вслед за конницей в город ворвались и пешие воины других князей. Но отчаявшиеся осажденные сдаваться не собирались. Бои продолжались теперь на городских улицах.

Обе стороны сражались, не щадя себя, до самого вечера, однако в тот самый час, когда солнце окрасило красным цветом небеса, и стали сгущаться сумерки, в шатер ордынского хана вошел, низко кланяясь, князь Федор Ростиславович Ярославский, покрытый потом и густой пылью. – Я пришел к тебе, великий государь, – сказал он, улыбаясь, – чтобы сообщить радостную весть: проклятый город пал и лежит перед тобой в прахе!

– Я знаю об этом, коназ Фэдэрэ, – улыбнулся Мэнгу-Тимур, – прими же от меня похвалу! Я также слышал, как доблестно сражался Ромэнэ, коназ Брэнэ!

– Зачем о нем говорить? – бросил раздосадованный Федор Ростиславович. – Он подоспел, когда мы уже ворвались во вражеский город!

– Не умаляй заслуг этого воина, коназ Фэдэрэ! – усмехнулся Мэнгу-Тимур. – Мы уже не раз ломали ворота и врывались в этот шайтанов город! Но лишь теперь, когда сюда пришел славный Ромэнэ, который, не зная отдыха, ворвался в город, мы разбили злосчастных ясов и взяли их ненавистное гнездо! Значит, главная заслуга у этого Ромэнэ! Тут не должно быть никакого спора! Запомни: если бы не этот Ромэнэ, мы бы все лето простояли под вражескими стенами!

 

ГЛАВА 11

БЕГСТВО КУПЕЧЕСКОЙ ДОЧЕРИ

Холодным декабрьским днем 1278 года смоленский купец Порядко Брешкович проходил между торговых рядов и внимательно разглядывал лежавшие на полках товары.

– Однако, до чего же жаден наш народ, – размышлял он про себя. – Такой лютый холод, а мужички все стоят! Хороший хозяин не прогонит пса в такой холод!

Сам купец Порядко жалел своих людей: его лавки торговали на открытом воздухе только поздней весной и летом. Уже с первых осенних холодов он переводил людей в теплые, обогреваемые дровами, избы, где они и принимали посетителей. Порядко торговал всякой всячиной: тканями, полушубками, кожами, словом, всем ходовым товаром. Были у смоленского купца и свои ремесленники, которые шили по заказу покупателей из купеческих тканей или кож самые разнообразные одежды. Так, если посетитель приходил в одну из трех больших лавок купца Порядко, разбросанных по всему смоленскому рынку, и находил для себя нужный кусок ткани или выделанной кожи, он всегда мог сделать заказ и сшить здесь же, в лавке, любую необходимую ему одежду и обувь: от легких домашних тапочек до зимних головных уборов.

Меха для зимней одежды Порядко Брешкович обычно покупал у свояка – Ильи Всемиловича. Однако теперь, поскольку купец Илья отошел от дел и передал торговлю сыновьям, Порядко получал нужные меха и звериные шкуры от сына Ильи Всемиловича – купца Избора. Последний, в свою очередь, добывал пушнину у своего брата Лепко, который привозил ее из недалеких брянских лесов либо поздней осенью, либо зимой.

Благодаря родственным связям, купец скупал нужные ему товары довольно дешево и с большой выгодой потом продавал готовые изделия заказчикам. Меха поступали в Смоленск в срок, имели добротный вид и поэтому охотно раскупались как смолянами, так и приезжими купцами. Кожи купец Порядко приобретал у местных кожевников, которые славились своими изделиями по всей Руси. Этот товар обходился ему недешево, но зато покупатели не оставляли его в накладе: изделия из кожи также хорошо расходились.

И все бы шло ладно и спокойно, если бы вдруг неожиданно не подскочили цены на продовольствие…

– Фунт свинины потянул до мортки! – думал Порядко Брешкович, потирая одетые в толстые рукавицы ладони. – Видимо, и хлеб подорожает! Вот как нам обходится эта ордынская кабала! Пожалеешь покойного князя Глеба! А говорили, что это по его вине такой тяжелый ордынский «выход»! Но вот и новый князь! А разве стало лучше?

Князь Глеб Ростиславович внезапно скончался еще весной. Поехал на охоту весело и бодро, а назад вернулся уже покойником: придавило упавшее дерево! Поплакали, погоревали жители Смоленска, да что тут поделаешь? Своей смерти не минуешь!

На смену старому князю Глебу пришел его брат Михаил, и, казалось, ничего не изменится. Однако татары, узнав о смене князя в Смоленске, вскоре прислали своих людей к Михаилу Ростиславовичу с требованием выкупить у них ярлык на великое смоленское княжение.

Князь Михаил очень не хотел выполнять волю татарского царя. Он даже созвал по такому случаю городской Совет господ, на котором высказал свою готовность не только не покупать ханский ярлык, но даже вообще не платить ордынский «выход»! Тем не менее, смоленский епископ, посоветовавшись с лучшими людьми города, решил иначе.

– Нам не нужна вражда с погаными, – сказал он собранию. – А значит, будем собирать деньги на покупку ярлыка…

Пришлось смолянам вновь расставаться со своими, добытыми нелегким трудом, сбережениями. Внес свою лепту в татарскую дань и купец Порядко: на целых пять гривен серебра отощал его денежный сундук! Потому подскочили и цены на купеческие товары. Пришлось пересмотреть свою торговлю и купцу Порядко. Из-за взлета цен уменьшилось число посетителей в его лавках, а поэтому сократились и доходы.

– Не заняться ли мясной или рыбной торговлей? – думал Порядко Брешкович, глядя на висевшие по крюкам большие куски мяса и даже целые свиные и телячьи туши. – Сбыт не труден…Это не одежда или пушнина! Питаться ведь всегда нужно! А полушубок есть не станешь! Хоть и понемногу, но будут покупать: голод не тетка! А может, закупить зерна, прямо нынче, зимой? Тоже будет барыш. Однако вот мой братец закупил два года тому назад несколько возов отменной пшеницы, а цена вдруг упала…Ладно, что хоть совсем не разорился! А может, опять упадут цены? – рассуждал он. – Эх, если бы не эти татары! Откуда они так быстро узнали о смерти несчастного князя Глеба? Видимо, в нашем городе есть татарский соглядатай! Теперь уже нет сомнения!

– Батюшка Порядко! – крикнул вдруг кто-то за его спиной. Купец обернулся. – А, это ты, Желько, – молвил он, оглядывая с ног до головы слугу. – Чего ты прибежал, неужели что случилось?

– Беда, батюшка, – пробормотал в волнении слуга. – Только что приехала твоя дочь Лесанушка!

– Лесана? Из Брянска? – удивился купец. – Какая же это беда? Это ведь радость! Она приехала с Лепко?

– Нет нам радости, батюшка, – буркнул слуга. – Она приехала одна! И такая жалкая по виду, что страшно на нее смотреть!

– Да что там приключилось? – испугался купец. – Может, поганые татары напали на Брянск и разорили несчастных? Пошли скорее, сынок, там разберемся, что за беда!

Несмотря на свой старческий возраст – купец Порядко уже три года как перешагнул седьмой десяток – он быстро пошел, опираясь на плечо своего верного слуги, к дому.

В купеческом тереме царили суета и неразбериха. Слуги метались из угла в угол, выполняя приказы старой купчихи Тешаны. – Воды! – кричала она. – Тащите ведро!

Слуги бежали за водой.

– Одежду, одежду несите, дуры глумные! Давайте теплый сарафан! – вновь распоряжалась она. Служанки бежали за одеждой.

В самой середине светлицы, на скамье под окном, сидела, закутанная в теплую кунью шубу, согнувшаяся чуть ли не до пола, Лесана, с толстым шерстяным платком на голове.

– Здравствуй, дочка! – крикнул прямо с порога вошедший в светлицу купец Порядко.

– Здравствуй, батюшка, – ответила хриплым, каркающим голосом Лесана.

– Так что же с тобой случилось, доченька?! – воскликнул старый купец, подходя ближе. – Подыми свою головушку!

Лесана встала, немного прошла, хромая, и остановилась напротив отца.

– О, Господи! – только и сказал купец Порядко: на него глядела не прежняя красивая и молодая дочь, но жалкая, избитая побродяжка!

Все оплывшее красно-фиолетовое лицо Лесаны представляло собой сплошной кровоподтек! Одно ухо у нее, казалось, было покрыто черной грязью, а другое…Другого просто не было! На месте уха темнел уже засохший, бугристый, сгусток крови. Подбородок также был изуродован: рассечен надвое! А глаза, глаза…

– Открой глаза, дитя мое несчастное! – заплакал Порядко Брешкович. – Покажи мне хоть свои глаза!

– Нечего открывать, батюшка! – молвила, рыдая, Лесана и робко посмотрела на отца.

– Матушка! – вскричал купец, придя в ужас. – Убили нашу доченьку!

Оба глаза несчастной женщины были окружены черными пятнами, а окровавленные, раздутые, веки, казалось, не закрывали, а просто сдавливали глаза!

– Ты хоть видишь нас, доченька милая? – спрашивала, рыдая, мать.

– Вижу, но только одним глазом, матушка, – пробормотала, глотая слезы, Лесана, – другим же – ничего, тьма кромешная! Видно, он выбил мне глаз, этот жестокий злодей!

– А почему ты так невнятно говоришь? – спросил, вытирая слезы, купец.

– Нечем говорить, батюшка, – ответила Лесана и открыла рот. Перед взором несчастных родителей предстала беззубая, зияющая многими ранами кровавая ямка, напоминавшая не человеческий рот, а скорее пасть издыхающей на скотобойне животины.

– О, господи, Боже праведный! – закричал купец и зашатался. – Эй, слуги, бегите сюда, конец мне приходит, мои жалкие! – Он так бы и свалился, как куль, на пол, если бы не его верные слуги, вовремя подбежавшие и подхватившие купца.

Лишь в постели, куда слуги принесли старика, он очнулся и открыл глаза.

– Слава тебе, Господи, ты жив, батюшка! – воскликнула сидевшая перед ним на скамье жена. – Чего я только не передумала! Может, умер или тяжело захворал!

– Молчи, глупая женка! – буркнул пришедший в себя купец. – Уж лучше бы навеки успокоиться! Да уж ладно! – Он махнул рукой. – Где наша Лесанушка?

– Я здесь, батюшка, – прошамкала беззубым ртом Лесана.

– Сядь, дочка, рядом с матушкой, – промолвил Порядко. – У тебя есть силы говорить?

– Есть, батюшка, – пробормотала купеческая дочь. – Я два дня до вас добиралась на телеге: все лежала…

– На телеге? – вопросил старый купец. – А где ты раздобыла телегу?

– Мне ее дал сын брянского купца Василька Мордатыча!

– Тут она стоит, в амбаре, эта телега, – сказала купеческая жена. – Когда моя Лесанушка приехала, я сразу же спрятала коня и телегу…Пусть там постоит. Не дай Бог, люди узнают…

– Молчи, старая дура! – выругался старик. – И сиди молча, чтобы меня, больного, не гневить! Хватит того, что дочка страдает! Дай мне хоть ее выслушать!

– Молчу, молчу, батюшка, – пробормотала старая купчиха.

– Так кто же тебя избил, доченька, не татары ли? Не разбойники? – спросил, поднимаясь на локтях, купец.

– Не татары, батюшка, – тихо молвила Лесана.

– Так кто же этот озорник?

– Это мой супруг, батюшка, Лепко, проклятый Господом!

– Ты почему говоришь такие жестокие слова?! – вскричал, подпрыгнув на постели, купец. – Видно, ты совсем потеряла голову от ужаса!

– Я не потеряла голову, батюшка, – пробормотала Лесана. – Этот злодей – мой законный супруг! Говорю как на духу: это – Лепко Ильич!

Купец упал на подушки и закрыл глаза. – Не верю! – пробормотал он. – Это или дурной сон или адское наваждение! Свят, свят, свят, Господи, – буркнул он, крестясь и вдруг произнес отчетливо и громко: – Это так несправедливо и бессмысленно, моя доченька, что у меня даже нет слов! Неужели сам Лепко, такой нежный и ласковый супруг, позволил себе такой ужасный поступок? А может, его слуги? Или княжеские холопы?

– Не такой уж ласковый этот Лепко, – сказала скрипучим голосом Лесана. – Он не был таким даже в молодости! А тут накинулся на меня, как дикий зверь!

– А что за причина этому злодейству? – вопросил, не глядя на дочь, купец Порядко.

– Этот Лепко, батюшка, вбил себе в голову безумную мысль, – тихо сказала Лесана. – И так распалился ревностью…

– Ревностью? – вздрогнул старик. – Это на Лепко не похоже! Что-то тут неладно…

– Как неладно? – молвила, плача, Лесана. – Этот злобный Лепко тронулся умом на старости!

– Лепко? Злобный? – пробормотал старый купец. – Я бы так о нем не сказал! Говори-ка всю правду, какая ни есть!

– Да я тебе сказала всю правду, батюшка, – ответила уставшая женщина. – Возревновал меня Лепко и вот избил чуть ли не до смерти!

– К кому же он тебя возревновал? – поднял брови купец Порядко.

– Ох, батюшка, стыдно говорить! – всхлипнула Лесана. – Он возревновал меня к сыну купца Василька Мордатыча!

– К сыну Василька? – насторожился старик. – К тому вдовцу, потерявшему уже давно супругу? Мне об этом говорил сам Василек Мордатыч, когда приезжал с товарами в Смоленск…

– К тому самому, батюшка.

– Разве он еще не женился?

– Не женился, батюшка. Он сватался к одной совсем молодой девке, внучке княжеского огнищанина. Ну, там, Ермилы Милешича! Но они не согласились на свадьбу…

– А почему?

– Да так…пошли разные слухи: загулял-де купеческий сын! И из-за этих слухов ему отказали!

– Не с тобой ли погуливал этот молодец? – сурово вопросил Порядко.

– Нет, батюшка, это ложь! – возмутилась Лесана. – Какой-то негодяй распустил сплетню обо мне и том молодце! А тем временем из поганой Орды вернулся Лепко! Он сильно рассердился, услышав те слухи! И набросился на меня: сек плетью, бил палкой! А потом и совсем стал убивать! Этот злодей нещадно меня избивал каждый день! И так три дня подряд! А когда устал от своих злобных нападок, тогда бросил меня в холодный и сырой подвал! Да надел мне цепи на шею и руки, избитые до крови! – Она с хрипом заплакала.

– А как же ты выбралась из этой темницы? – спросил с удивлением купец.

– Да вот нагрянул туда тот сын купца Василька со своими людьми, – тихо сказала Лесана, – когда этот Лепко, мой злодей и мучитель, ушел к нашему князю…Он посбивал все замки на двери моей темницы! Они быстро все сделали. Да заранее подготовили для меня телегу. И еду туда положили. Так я и добралась сюда…

– Теперь я все понимаю, – тихо сказал купец и посмотрел на жену. – Родила ты мне, старуха, дочь на горе и позор!

– Что ты говоришь?! – вскрикнула старая купчиха. – Опомнись, батюшка!

– Уже опомнился, – буркнул купец, но, глянув на изуродованное до неузнаваемости лицо дочери, смягчился. – Тогда ладно! Пусть Лесана залечивает свои болячки. А там посмотрим. Однако же скажи мне, Лесана, – спросил он вдруг как бы невзначай, – неужели ты одна добралась до Смоленска, без купеческих людей?

– Не одна, батюшка, – сказала, махнув рукой и тут же вскрикнув от боли, Лесана. – Меня сюда привез человек того купеческого сына!

– Где же он? – буркнул старый Порядко.

– Он здесь, батюшка, – засуетилась старая купчиха. – Я уже его накормила! Не знаю, как отблагодарить того купеческого сына!

– Ладно, Лесана, иди к нашему знахарю и лечи свои раны! – приказал дочери старик. – Однако смотри, чтобы никто не слышал твоих вздорных слов! Тогда нам не миновать позора!

– Хорошо, батюшка, – ответила, уходя, дочь.

– Ну, а теперь, матушка, – обратился к своей жене Порядко, – позови-ка сюда того купеческого слугу из Брянска! И посиди с нами, послушай весь наш разговор!

В светлицу вошел высокий светловолосый мужичок с небольшой густой бородкой, одетый в добротную, вышитую цветастыми узорами, рубаху, холщовые штаны с синими полосками и высокие мягкие темно-коричневые сапоги. – Здравствуй, почтенный купец! – склонился в поясном поклоне брянский гость.

– Здравствуй! – ответил Порядко Брешкович. – Садись на эту скамью! Как тебя зовут, мил человек?

– Потап Силыч, батюшка купец, – ответил мужичок. – Я – приказчик у купца Нечая Васильковича!

– Я вижу, тебе неплохо живется!

– Неплохо, батюшка.

– Ну, а как там ваши брянские дела? – начал неуверенно старый купец. – Как ваш славный князь Роман властвует?

– Наш князь хорошо властвует! – улыбнулся приказчик. – Он недавно пришел с войны. Его полки ходили аж до самой Болгарии! Вместе с царем Ногаем! Наш князь нещадно разбил врагов этого царя. Говорят, что они покорили всю Болгарию! Теперь болгары платят дань Ногаевым татарам! А князь Роман вернулся домой не только с победой и великой славой, но с большим богатством! Привез и пленников! И красивых женок! Мы никогда не видели таких красавиц! У нашего князя всегда очень много красных девиц! А вот одна из них недавно умерла, батюшка. Ох, уж была красавица, краше всех на свете!

– На то он и великий князь, – покачал головой купец Порядко, – чтобы иметь и красных девиц, и чудесных женок. А мы – простые люди…Так вот, сынок…Расскажи мне без утайки, это правда или ложь, что моя Лесана, ну, там…зналась с вашим Нечаем…

– Я ничего об этом не знаю, батюшка, – буркнул брянский гость.

– Ну, а что говорят брянские люди?

– Люди всякое болтают. Но не все бывает правдой! Я же говорю тебе только истину…

– Эй, слуги! – хлопнул в ладоши купец. Прибежали два рослых молодых мужика. – Сбегайте-ка, мои верные люди, и принесите нам сюда крепкой и сладкой медовухи!

– Угощайся, Потап Силыч, – предложил Порядко Брешкович гостю, когда слуги принесли два больших кувшина с хмельными напитками и поставили их на столик у кровати. – А вы, наливайте-ка меды в эти кружки! – приказал он слугам.

– Крепка твоя медовуха, батюшка! – сказал, опрокинув большую тяжелую кружку, брянский приказчик. – Аж в пот бросает!

– Медовуха сладкая, дорогой мой гость, – тихо сказал старый купец, – да жизнь у нас нынче горькая! Так скажи мне, Силыч, всю подлинную правду, что там было с моей Лесаной!

– Мне стыдно говорить тебе, батюшка, об этом печальном деле, – склонил голову Потап Силыч. – Ты можешь обидеться! А это совсем не годится! Да и Нечай Василькович рассердится! Он приказал ничего об этом не говорить!

– Не бойся, мил человек…Я никому об этом не скажу! – взмолился старый купец. – Поведай же мне, была ли моя Лесана любовницей? Как на духу, сынок?

– Ну, если ты меня так просишь, батюшка, – грустно улыбнулся нежданный гость, – тогда я скажу тебе правду: да, она была любовницей моего хозяина!

– Ты так говоришь, зная только о слухах?

– Это были не слухи, батюшка, – тихо сказал Потап Силыч. – Мои слова – правда! Сам купец Лепко застукал моего Нечая Васильковича с твоей Лесаной! Все было так хорошо видно! Слуги Лепко Ильича разняли их нагих! Был такой великий позор!

– Даже застукал их! – вскричал Порядко Брешкович и глянул на жену. – Вот оно твое вскормление! Вырастили бесстыжую блядь! За это мало спустить шкуру!

– Да, батюшка, там не только та неладная любовь! – пробормотал брянский приказчик. – Купец Лепко давно знал об изменах Лесаны!

– А что же еще? – вопросил купец, дрожа от волнения. – Говори, говори же, сынок!

– Да простит меня Господь, – тихо сказал Потап Силыч и перекрестился, – и ты, славный купец! Не хотелось бы тебе это говорить! Это такое страшное дело…

– Говори, прошу тебя, говори, сынок! – взмолился старый купец.

– Ну, что теперь поделать? – вздохнул брянский приказчик. – Этот купец Лепко узнал такое, батюшка, что я боюсь тебе сказать! Однако ладно…Я говорил тебе о смерти княжеской женки, ключницы Арины, настоящей раскрасавицы…Так вот, ее отравила твоя Лесана! Подсыпала ей ядовитого зелья!

– О, Господи! – перекрестился старый купец. – Неужели это правда?

– Увы, батюшка! Лесана сама во всем призналась княгине! И это случайно услышал купеческий знахарь. А там эта весть дошла и до купца Лепко!

– Убийство! – застонал несчастный старик. – Ах, уж и злодейка моя треклятая дочь! А как же князь? Почему же он тогда не произвел сыск и не назначил казнь?

– Князь ничего не знает, батюшка, по сей день об этом злодействе! – сказал, опрокинув еще одну кружку хмельной браги, приказчик. – Лесане уже давно нужно было уезжать! Ее ждала лютая смерть! Вот и купец Лепко хотел с ней расправиться…Поэтому он и запер ее в холодном подвале! Она бы скоро умерла без пищи и воды…Но когда Нечай Василькович об этом узнал, он сразу же поспешил ее выручать!

– Ну, а разве купец Лепко не проведает о его поступке? – спросил, волнуясь, Порядко Брешкович. – Ведь не поздоровится тогда твоему хозяину!

– Думаю, что уже проведал! – махнул рукой Потап Силавич. – Придется тогда нашему Нечаю платить ему большую виру! А если Нечай не договорится миром с тем купцом Лепко, тогда дело совсем плохо: князь обо всем узнает! Но, думаю, Василек Мордатыч поможет своему сыну!

– Ну, что ж, мой славный гость, – промолвил вполголоса старый купец и повернулся к супруге. – Поди, матушка, принеси мою старую калиту!

Купчиха быстро вернулась, держа в руках толстый кожаный кошель.

– На-ка вот тебе, Потап Силыч, – купец достал из кошеля целую пачку кожаных треуголок, – тут морток…так…с полста. Сходи в веселый дом…Погуляешь там всласть!

– Господи, сохрани! – перекрестилась старая купчиха.

– Благодарю, батюшка! – улыбнулся брянский приказчик. – Но мне не до веселого дома…Пора возвращаться домой!

– Уж ладно! Отдохни с дороги денек или два…А тогда и поедешь.

– Еще раз благодарю, батюшка, – приказчик Потап встал со скамьи и низко поклонился.

– Ну, хоть наша Лесана и преступница, – молвил купец Порядко, когда они остались вдвоем с супругой, – однако же ее жестоко наказали! За это надо отомстить! Подожди-ка, матушка, – покачал он головой, – есть один замысел…Я еще раньше думал, откуда татары так быстро узнали о смерти нашего князя? Ясно, что в городе вражеский соглядатай! Что ты об этом думаешь, матушка? – Купчиха промолчала. – Теперь я понял, кто этот татарский лазутчик! – Порядко Брешкович зло усмехнулся. – Это, матушка, наш сват, Илья Всемилич, связался с татарами!

 

ГЛАВА 12

МУДРОСТЬ МЭНГУ – ТИМУРА

Осенью 1279 года золотоордынский хан Мэнгу-Тимур принимал в своем дворце греческих послов. В огромном, вмещавшем до полутысячи человек, помещении собрались все видные ханские эмиры. Более полусотни приближенных ордынского хана сидели на корточках перед троном своего повелителя прямо на полу, устланном тяжелыми персидскими коврами. Многочисленные толстые восковые свечи освещали внутреннее пространство ханской приемной. Одни свечи в массивных серебряных подсвечниках висели по стенам, другие – были подвешены к потолку в таком количестве, что в ханской приемной было светло, как днем. Обтянутые плотными шелковыми, желтого цвета, тканями стены отражали свет, и, казалось, по всему дворцу струится, как огненный ручей, поток искрящегося расплавленного золота.

Хан Мэнгу-Тимур сидел на золоченом троне, украшенном жемчугом и драгоценными камнями. Обе его ноги покоились на подушках: беспокоили боли в суставах. Рядом с ним на небольшом, тоже золоченом, кресле сидела старшая жена Олджай-хатун, а за ней – на длинной, обитой красным шелком скамье – остальные, менее значительные супруги: Султан-хатун, Кутуй-хатун, Тутаюн-хатун, Хутлу-хатун, Джиджек-хатун. По левую руку от Мэнгу-Тимура на небольшом возвышении стояли его тайный советник – Болху-Тучигэн со своим сыном Улагчи, а также брат ордынского хана – Туда-Мэнгу, носивший титул оглана.

В последние годы своего правления Мэнгу-Тимур во всем подражал своему предшественнику – мудрому хану Берке. Он даже одевался, принимая иноземных посланников, так же, как и тот, в желтый шелковый кафтан, опоясанный кушаком, сверкавшим от драгоценных камней, и носил на голове войлочный колпак. На ханском кушаке не было оружия, а лишь висели черные, витые, обитые золотом рога – символ высшей власти. Сапоги, плотно обтягивавшие толстые ноги хана, были сшиты из мягкого красного бархата и ярко блестели от падавшего со всех сторон света.

Мэнгу-Тимур еще не был стар, однако, от постоянного сидения или лежания, его большое желтое, с редкой бородкой, лицо выглядело усталым. Уши, с зачесанными за них волосами, торчали из-под колпака, усиливая болезненный вид хозяина обширного дворца.

Греческие послы – их было шесть человек – стояли прямо напротив ханского трона и ждали. Седьмым в их свите был сарайский епископ Феогност, который посылался ордынским ханом и русским митрополитом Кириллом в Константинополь и вот теперь вернулся вместе с греческими послами.

– Ну, а теперь послушаем этих посланцев! – громко сказал Мэнгу-Тимур.

Болху-Тучигэн поднял руку и подал знак епископу Феогносту начинать церемонию.

– Вручайте же свои грамоты! – сказал по-гречески сарайский епископ.

– О, всемогущий повелитель бескрайних степей и непобедимый полководец! – сказал, низко поклонившись, одетый в богатый бархатный, красного цвета кафтан старший греческий посланник, высокий кареглазый старик с длинной седой бородой. – Прими же от нас дары и послание нашего великого императора Михаила!

Владыка Феогност перевел его слова на татарский язык.

– Подавайте же свою грамоту! – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Успеем осмотреть все подарки! – Он сделал знак рукой Болху-Тучигэну. Тот подошел и взял из рук византийского посла грамоту.

– Идите же теперь, послы моего друга Мыхаыла, – распорядился Мэнгу-Тимур, – туда, за спины моих эмиров!

Феогност перевел его слова на греческий.

Посланники перешли с левой стороны на правую и встали позади сидевших на коврах эмиров.

– Ну, читай теперь нам эту грамоту, – сказал ордынский хан, кивнув головой епископу Феогносту.

Болху-Тучигэн, развязав красную шелковую ленточку, протянул русскому священнику свернутый в трубку пергамент. Епископ Феогност бережно взял в руки грамоту, развернул ее и начал быстро читать по-татарски. Во дворце стояла полная тишина.

В своем послании ордынскому хану византийский царь благодарил его за оказанную помощь в войне с болгарами, а также перечислял богатые царские подарки.

Император Михаил не забыл даже ханских жен, для каждой из которых был прислан особый подарок. В царской грамоте перечислялись ханские братья, видные военачальники и сановники, которых также одарил щедрый византийский правитель. Даже о матери Мэнгу-Тимура – Кучу-хатун – позаботился царь Михаил: помимо большого мешка с драгоценными одеждами, ей предназначался массивный золотой браслет, отлитый в форме змеи с изумрудными глазами.

Всего греками было отправлено пятнадцать тюков с одеждой, украшенным золотом и драгоценными камнями оружием, шлемами, латами и различными редкостями.

Выслушав русского священника, ордынский хан остался доволен.

– Хороши подарки от этих хитроумных грэкэ, – сказал он весело. – Ты видишь, Болху, какое почтение проявил к нам этот царь?

– Все это, государь, – кивнул головой Болху-Тучигэн, – добыто славой твоего темника Ногая! Я тебе говорил, что Ногай приносит огромную пользу!

– Не Ногай это делает, а его славные воины! – пробормотал Туда-Мэнгу. – А Ногай не достоин этих лестных слов! Он там, в степи, возомнил себя государем!

– Такие слова сейчас совсем неуместны, братец! – возразил Мэнгу-Тимур и покачал укоризненно головой. – Не надо тебе ссориться с Ногаем! Если он хорошо воевал и покорил булгэрэ…Да обезглавил их свинопаса! За это надо только хвалить. А ссоры…да еще здесь, во время приема послов грэкэ, есть большая ошибка! Помолчи, Туда-оглан, а если хочешь что-нибудь сказать, говори только мне, чтобы мои люди не слышали несдержанные и непотребные слова! Скажи, Болху, этим грэкэ, чтобы они шли в пиршественный дворец: там будет пир! А ты, Олджай-хатун, отведи-ка туда этих послов. Пусть же видят, какая им оказана высокая честь! А подарки…посчитайте и проверьте, чтобы все было по царской грамоте. А потом пусть занесут ко мне все лучшие вещицы!

– Иди, сынок, – сказал Болху-Тучигэн Угэчи, – исполни государеву волю. И разложи товары в ханской сокровищнице, между драгоценностями и одеждой! Мы тогда определим, сколько можно выручить серебра за эти вещи…

– А вы, мои славные эмиры, идите тоже на пир с этими грэкэ! – громко сказал Мэнгу-Тимур. – Разделите богатую трапезу с чужеземными гостями!

Эмиры быстро подскочили и, кланяясь, стали пятится к выходу.

– Ты не сдержан на язык! – сердито сказал ордынский хан своему брату, когда все посторонние удалились. – Неужели ты не понимаешь, мой царственный брат, как опасно сейчас обижать темника Ногая?

– На то он и темник, брат, – ответил с грустной улыбкой Туда-Мэнгу, – чтобы слушать не только лесть, но и порицания! Кто он такой? И не государь, и не ордынский повелитель!

– Вот послушай, мой верный Болху, – покачал головой Мэнгу-Тимур, – какой строптивец мой царственный братец! Он совсем не понимает, как нужен нашему ханству отважный Ногай!

– Государь не напрасно тратит на тебя сейчас свои драгоценные слова! – сказал, глядя на ханского брата, Болху-Тучигэн. – Этот Ногай, как всем известно, тоже царской крови и постарше тебя годами! О нем можно говорить только при государе и особых приближенных! А если кто передаст непотребные слова Ногаю? Возникнет обида! Нам, в Орде, это совсем не надо! Наше ханство стоит только на согласии! А ссориться – значит, принести государству вред!

– Тогда я согласен с твоими словами, государь, – склонил голову царевич, – однако же я предвижу немало бед от этого своевольного Ногая!

– Что же ты такое узнал, если предвещаешь беды? – удивился ордынский хан. – Все говорили о нем только лестное, а ты один – хулу?

– А почему этот Ногай не прислал сюда, – нахмурился Туда-Мэнгу, – того Лахаса, полководца булгарэ? Свинопаса, как тут все говорят? Почему он казнил этого злодея в своем кочевье? Разве он теперь высший судья? Это только ты, брат, как наш ордынский хан, должен вершить справедливый суд!

– Но ведь еще в прошлом году этот Ногай казнил другого воеводу булгарэ? – возразил Мэнгу-Тимур. – Но ты тогда не возмущался! А теперь поднял шум из-за какого-то презренного Лахаса!

– Тогда булгарэ погубили лучших Ногаевых воинов, – покачал головой Туда-Мэнгу. – От их рук погиб даже Цэнгэл, старый и славный воин, известный по многим былым сражениям! Вот почему тогда его гнев был оправдан!

– Ну, если был оправдан тогда, то пусть будет оправдан и сейчас! – усмехнулся ордынский хан. – На то она и война, чтобы не только громить врагов, но и вершить безжалостный суд над побежденными! Ведь давно известно: победителя не судят! А если побежден: терпи любое насилие!

– Все ты прощаешь, государь, – покачал головой Туда-Мэнгу. – Вот теперь многие коназы урусы перебегают к Ногаю! Сначала он подчинил себе коназа Лэвэ, сидящего в Хулмэ или как там его…

– Холмэ, – подсказал Болху-Тучигэн.

– Холмэ, – кивнул головой царевич. – А потом Уладымэр отвез дань Ногаю, а не тебе, государь! А там, видно, и тот Ромэнэ перестанет присылать сюда «выход»!

– Этого не будет! – возразил Мэнгу-Тимур. – Ногай не настолько глуп! Зачем вменять ему в вину свои догадки? Что ты об этом думаешь, мой верный Болху?

– Тот Ромэнэ, государь, – ответил ханский советник, – ходит к Ногаю только воевать! И если говорить о его дани, то можно заключить, что он присылает все сполна и верен тебе, государь! Он исправно платит не только за тот удел Брэнэ, но и за весь улус Черныгы…

– Однако же этот коназ Ромэнэ не живет в Черныгы? – нахмурился Туда-Мэнгу. – Он так и сидит в своем лесном городе и не признает объявленной тобой столицы – Черныгы!

– Это не я объявил столицей того улуса Черныгы, – возразил Мэнгу-Тимур. – Это сделали давным-давно сами урусы…Мы совсем не думали, почему тот Ромэнэ засел в своем лесном Брэнэ. Что ты на это скажешь, мой верный Болху?

– Тому, государь, – улыбнулся Болху-Тучигэн, – есть одна причина, из-за которой тот коназ не сел в Черныгы. Просто, на деле, нет такого города – Черныгы! А прежний стольный город Черныгы был до основания разрушен самим Мэнгу, будущим великим ханом, который был полководцем при славном государе Бату! От того города остались только пепел и камни! Где же тогда жить?

– Разве там не проживают попы урусы? – не унимался царевич. – Мои люди ходили до Черныгы и видели их церкви со многими попами. Правда, там вместо городской стены стоит высокий забор…Конечно, если бы коназ Ромэнэ там проживал, он не осмелился бы поднять против тебя, государь, мятеж! Мы бы без труда сломали забор и покарали непокорного коназа. Если нет стены, то нет и осады!

– Я говорил об этом с тем купцом, – сказал Болху-Тучигэн, – который возит сюда дань от земель Черныгы и спросил, почему коназ Ромэнэ не переезжает в Черныгы? Не замышляет ли Ромэнэ какую смуту? Однако Лэпкэ Илич, так его зовут, пояснил, что Ромэнэ – преданный государю человек – не хочет переезжать в Черныгы из-за Лэтвэ! Известно, что этот Ромэнэ уже давно воюет с Лэтвэ! Было и так, что он побеждал самого их великого коназа! Еще тогда, при славном государе Берке! Вот почему этот Ромэнэ не захотел осесть в Чэрныгы! Разве можно от них отбиться, если в городе нет стены? Но не только из-за вражеской опасности он не приехал в город! Позорно коназу жить среди развалин! Кто тогда будет его уважать?

– Да, это так, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Зачем нам надо позорить этого славного коназа? Он вовремя и сполна присылает нам «выход«…И на войну, пусть с Ногаем, но часто ходит! Вы, как я вижу, забыли, что этот Ромэнэ помог нам взять злокозненный город Дедяков? Я знаю, что Ромэнэ всегда готов по моему приказу идти на любую войну!

– Но лучше бы, государь, он ходит на войну только по твоему приказу! – прищурился Туда-Мэнгу. – Тогда и прочие коназы урусы слушали бы только тебя. А теперь вот и коназ Кара-Фэдэрэ, как ты его прозвал, государь, ходит в походы с войском Ногая…

– Этот Фэдэрэ поехал к Ногаю по моему приказу, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Я посылал его и другого коназа, Мыхаыла, сына покойного Гэлэба, которого любил Берке-хан, в прошлом году на тех булгарэ. Что касается этого Ромэнэ из Брэнэ. Я больше не хочу говорить о том разваленном Черныгы! Пусть тогда называют этого коназа – Брэнэ! Так же и Кара-Фэдэрэ, по-урусски Чернэ, коназ из Ярэславэ…Я правильно назвал его город, Болху?

– Да, государь, – кивнул головой ханский советник, – однако он уже стал и коназом…Смулэнэ…

– А почему? – удивился Мэнгу-Тимур.

– Намедни скончался коназ Смулэнэ Мыхаыл. Я как раз хотел тебе об этом сообщить. А тот Фэдэрэ – брат покойного и его наследник!

– Ну, если так, – усмехнулся Мэнгу-Тимур, – тогда пусть заново выкупает ярлык на этот улус! Вот уже за небольшой срок в Смулэнэ сменились два коназа…А это – неплохой доход нашей казне!

– А надо ли, государь, давать ярлык этому Фэдэрэ? – нахмурился Туда-Мэнгу. – Разве нет другого коназа? Стоит только предложить…Это же Ногаев человек! А если подружится с тем Ромэнэ, тогда мы узнаем, что такое настоящая беда!

– Я тебе не все сказал, братец, – улыбнулся Мэнгу-Тимур. – Я не зря послал этого Фэдэрэ к Ногаю! Еще когда мы взяли тот злосчастный Дедяков, этот Фэдэрэ сильно озлобился на коназа Ромэнэ и очень ему позавидовал. Он даже пытался очернить этого Ромэнэ. А я пожурил Фэдэрэ! И дал ему явственно понять, что победа над ясами досталась не трудами того Фэдэрэ, но только доблестью одного Ромэнэ! И теперь они стали врагами. А потом они еще раз поссорились уже у Ногая! Ногай, также как и я, начал расхваливать того Ромэнэ, а Фэдэрэ – принижать. Об этом узнали мои люди, пребывающие у Ногая, и мне сообщили…Теперь у тех коназов – серьезная ссора! А потом Фэдэрэ уехал домой и женил на своей дочери коназа Мыхаыла, сына Гэлэба. А этот Мыхаыл, как его батюшка Гэлэб и покойный дядька Борэсэ, близкие родственники Ромэнэ! Коназы Гэлэб и Борэсэ уже умерли, а Мыхаыл породнился с Фэдэрэ! А это значит, что у Ромэнэ прибавилось врагов по соседству!

– Ну, если так, государь, – улыбнулся Туда-Мэнгу, – то я могу тебе только сказать слова одобрения и похвалы! Ты не меньше мудр, чем покойный хан Берке! Как хитро придумано! Пусть тогда владеет Фэдэрэ тем богатым Смулэнэ. Давай ему тогда ярлык без всякого сомнения! Если он враг того опасного коназа Ромэнэ, пусть тогда между собой ссорятся! Нам от этого только спокойней: коназам урусам будет не до смуты!

 

ГЛАВА 13

ПОЛЬСКИЙ ПОХОД

– Ну, Ромэнэ, готовься к новому походу, – сказал, улыбаясь, татарский полководец Ногай, сидя в своем удобном плетеном кресле в окружении жен и эмиров. – Пойдешь на подмогу моим людям.

– А ты сам куда отправишься, государь? – спросил князь Роман, сидевший на дубовой скамье напротив Ногая.

– Пока не знаю, но туда идти не хочется, – кивнул головой знатный татарин. – Безрадостно ходить в эти бедные земли…Я послал туда два тумена…Да, небольше…Однако ты не спрашиваешь, куда я тебя посылаю! Неужели знаешь свой путь?

– Знаю, государь, – грустно улыбнулся Роман Брянский. – Мне сказали об этом твои люди…Надо идти на Польшу. Да на помощь князю Льву, который приходил к тебе весной. Все неймется неугомонному Льву, ему бы только вести бессмысленные войны…Неужели ему не хватает своей земли?

– Этот Лэвэ говорил, – усмехнулся Ногай, – что ему нелегко выплачивать мне установленный «выход». Его земля-де совсем оскудела…Вот он и захотел добыть серебра в боевом походе. Тогда сможет собрать всю дань сполна. А если захватит какой-нибудь город ляхэ, тогда «выход» будет побольше!

– А какой город выпрашивал у тебя князь Лев, государь? – спросил с недоумением Роман Михайлович.

– Название у этого города такое…, – пробормотал неуверенно Ногай. – Да вот забыл…так, Крэву или…Ну-ка, мои верные эмиры, кто помнит его название? – обратился он к стоявшим рядом с ним вельможам.

Те хранили молчание.

– Кравоу! – крикнула, стоявшая по правую руку от Ногая, его первая жена Чапай. – Так говорил тот коназ Лэвэ! Я хорошо помню его слова!

– Ты у меня очень умная женка, Чапай! – весело сказал Ногай. – Даже все мои эмиры стоят, как жерди, в молчании! Повезло мне с супругой! Хороша на ложе, покладиста и в деле очень умна!

Довольная гречанка осветилась улыбкой. – Хорошо, что ты это заметил, – сказала она веселым голосом. – Пока такое говорил только один коназ Фэдэрэ из Ярэславэ…

– Этот Фэдэрэ – большой славослов! – покачал головой Ногай. – А теперь он заполучил и большой город, называемый Смулэнэ! Что-то он не приходил к нам в этот год?

– А может, ему не разрешил царь Мэнгу-Тимур? – поднял голову Роман Михайлович и пристально посмотрел на татарского военачальника. – Я слышал о каких-то там спорах…

– Мэнгу-Тимур разрешил ему сюда ехать! – кивнул головой Ногай. – Я самолично замолвил слово за этого Фэдэрэ. Там, в Сарае, в самом деле был большой спор этого Фэдэрэ с молодым коназом Алэсандэ, сыном покойного коназа Гэлэба, за Смулэнэ! Я, конечно, поддержал Фэдэрэ! И Мэнгу-Тимур не захотел со мной ссориться…

– Князь Александр Глебыч – кроткий и добрый! – возразил Роман Брянский. – Однако же Федор Ростиславич – его родной дядя. Он и постарше. Поэтому, я считаю, что государь Мэнгу справедливо принял сторону старшего…

– Коназ Фэдэрэ из Смулэнэ еще не стар, – вмешалась в разговор Чапай. – Он молодо выглядит, умен и рассудителен…Я могу его только похвалить. Я обещала этому Кара-Фэдэрэ, как его прозвали в Сарае, что отдам ему в жены нашу дочь Кончаку, когда она дорастет до зрелых лет!

– Вот как вошел князь Федор, благодаря своей лести, в доверие этой властной царицы! – подумал про себя Роман Брянский. – Благо, что еще очень молода дочь Ногая! А если породнятся, мне не избежать беды!

– Вот так до тебя добрался этот хитроумный льстец Фэдэрэ! – сказал, нахмурившись, как бы подтверждая мысли брянского князя, Ногай. – Разве он – подходящий жених для моей девочки? Зачем тебе такой старый зять? Лучше бы помолчала, пока разговаривают воины!

– Ладно, муженек, – усмехнулась Чапай. – Я помолчу, но после этого не проси моей горячей любви! Я тебе нужна только как подстилка! Тогда слушай своих бестолковых эмиров и этого грубияна Ромэнэ!

– Ладно, Чапай, смирись с известными порядками, – сказал, виновато улыбаясь, Ногай. – Не я придумал такие порядки, по которым женка не должна много говорить. Это позволительно только мужам! Ты и без того наша повелительница! Без тебя – ни шагу!

– То-то же, муженек, – усмехнулась Чапай. – Ратные мужи ценны на полях сражений, а супруга нужна везде!

– Ну, ладно, Ромэнэ, – сказал, положив конец общему совету своей знати, Ногай, – тогда собирайся завтра утром на тех ляхэ. Поможешь и тому коназу Лэвэ…

– Я все понял, государь, – сказал князь Роман, вставая, – однако же скажи мне, если тебе нетрудно, пошел ли с тем Львом и твоими людьми князь Владимир Волынский?

– Уладымэрэ? – вопросил Ногай и почесал затылок. – Вроде бы мне говорил о нем тот коназ Лэвэ. Да, я тоже послал того Уладымэрэ на ляхэ! Да, именно так!

Вернувшись в свой шатер, князь Роман сразу же послал слугу за воеводой Добром. Тот не заставил себя долго ждать и вскоре предстал перед своим князем.

– Готовься на войну, Добр Ефимыч, – сказал ему князь Роман и показал рукой на скамью.

– Мы всегда к этому готовы, великий князь, – ответил воевода, усевшись напротив князя, – однако куда же теперь?

– Да на Польшу, Добрушка, – тихо сказал Роман Михайлович, – по злой воле того Льва Данилыча!

– Чего ему теперь от поляков понадобилось? – удивился Добр Ефимович. – Мы сроду с ними не воевали!

Князь Роман высказал свою догадку. Он знал, что еще в прошлом, 1279 году, в Кракове скончался король Болеслав. Об этом сообщили приехавшие в Брянск иноземные купцы. Они также рассказали, что в Кракове ныне воссел на трон двоюродный племянник покойного короля – Лешко Черный – которого признала и польская знать.

– Этот Лешко – мой кровный родственник, – пояснил князь Роман. – Он – сын Казимира, двоюродного брата моего покойного батюшки! Мне бы не хотелось с ним воевать! Ох, уж этот злокозненный и безумный Лев! Мало того, что он породил такую жестокую вражду с Литвой, так теперь захотел поссориться и с поляками! Я думаю, что Лев захотел стать польским королем! Ему не хватает только польского Кракова!

– А мы тогда не будем, великий князь, вести жестокую войну с поляками, – улыбнулся брянский воевода. – Ты же говорил, что Ногай посылает тебя только на помощь…Вот мы эту помощь и подадим…А в жестокое сражение не полезем!

– Это хороший совет, Добрушка, – улыбнулся Роман Михайлович. – Тогда не будем спешить. Поедем потихоньку и посмотрим, как там дела у Льва и татар! Если война увенчается победой, тогда придем и похвалим их, а если случится поражение, во что я больше верю, и мой польский родственник их опозорит, прикроем отступление разбитых войск…

– Очень хорошо, великий князь, – кивнул головой Добр Ефимович. – Мы сумеем создать видимость боевого усердия. Никто и не догадается! Дело верное!

– Ну, тогда иди, мой славный воевода, – махнул рукой брянский князь, – и готовь нашу тысячу к утреннему выходу!

Вечером князь Роман отправился в шатер Ногаевой любимицы – первой жены Чапай. За пазухой он держал ценный подарок – жемчужное ожерелье.

Чапай сидела в своей юрте в окружении молодых красавиц – многочисленных наложниц Ногая и жен его эмиров. Услышав от верного раба, что к ней просится брянский князь, она удивленно подняла брови и воскликнула: – Пусть войдет! Вот уж чудо! Посмотрим, как этот грубиян будет со мной говорить! И зачем он сюда пришел?

– Здравствуй, государыня! – сказал вошедший в просторную, обитую зеленым атласом юрту, Роман Михайлович. – Как у тебя красиво и какие здесь прелестные женки! Они, как звезды, сияющие небесными красотами! Неужели тут у вас, государыня, небесный рай?

– Здравствуй, Ромэнэ, – кивнула головой, отвечая на княжеский поклон, стройная, большеглазая Чапай.

– Что в ней нашел такого Ногай? – подумал про себя Роман Михайлович. – Худющая и не такая уж красивая…

– Зачем пожаловал? – вопросила властная женщина. – Недоволен моими словами, сказанными у государя?

– Недоволен, государыня, – улыбнулся русский князь. – Однако это – твоя воля говорить все, что считаешь нужным, особенно, правду. Меня только беспокоит твое высказывание о моей грубости…Разве я чем-нибудь тебя обидел, государыня?

– Меня ты не обижал, – ответила сердито Чапай, – но зато был груб со многими знатными людьми!

– С какими же людьми, государыня? – удивился князь Роман. – Я с большим почтением отношусь к государю и его эмирам. А тебя, государыня, я не только уважаю, но считаю самой красивой и мудрой женкой на всем белом свете! Я боюсь даже глядеть на тебя, государыня: ты ослепляешь своей красотой, как солнце!

– Твои слова правдивы, славный коназ, – улыбнулась Чапай. – Тогда почему ты раньше ко мне не приходил?

– Я боюсь ослепления, – тихо сказал князь Роман, – и жара в груди: настолько ты хороша, государыня!

– Ну, тогда твои поступки оправданы, коназ Ромэнэ! – весело сказала Чапай. – Если ты боишься такого ослепления, то имеешь право сюда не ходить! Однако не стоит быть и таким высокомерным!

– Прими же, государыня, этот мой сердечный подарок! – сказал, доставая из-за пазухи богатое ожерелье, Роман Михайлович. Крупные жемчужины, висевшие на толстой золотой нити, обрамленные мелкими алмазами, казалось, светились каким-то особым, фосфорическим блеском.

– Какая красота! – вскрикнула Чапай, протягивая руку и хватая драгоценный подарок. – Настоящие жемчуга! Ну, и угодил ты мне, Ромэнэ Брэнэ! И ты не груб, как мне говорил тот Фэдэрэ, но ласков и умен! Благодарю тебя, славный коназ!

– У такой красавицы должны быть не только жемчуга, но и звезды с Божьего неба. Но мне не добраться до этих звезд, государыня! Однако здесь на земле я не вижу ничего такого, чтобы могло тебя достойно порадовать!

– Ты и так меня порадовал, Ромэнэ, без небесных звезд! – засмеялась довольная Чапай. – Так мне угодил! – Она подняла перед собой ожерелье, показывая его толпившимся рядом с ней женщинам.

– Ох! Ах! – кряхтели они и прицокивали от восхищения языками.

– Ну, а чем бы мне тебя отдарить? – вопросила, прервав вздохи молодых женщин, Чапай. – Чего бы ты хотел, Ромэнэ?

– Только твоей доброты ко мне, государыня, – сказал, наклонив голову, князь Роман. – Вот если ты будешь ко мне ласкова и посмотришь на меня с добротой своими прелестными очами…Тогда я буду самым счастливым из смертных!

– Ну, если тебе нужно мое доброе слово и дружеское расположение, – улыбнулась Чапай, – тогда ты это полностью заслужил! Не сомневайся в моей дружбе: если будет надо, я всегда скажу нужное слово в твою защиту от коварных врагов!

– Благодарю тебе, государыня! – склонился в низком поклоне князь Роман. – Теперь, уходя в далекий путь на войну, я буду вспоминать твои прекрасные очи и добрые слова!

– Видели, мои красные девицы, – сказала Чапай, когда Роман Брянский удалился, – какой, оказывается, ласковый этот коназ Ромэнэ! Я больше не буду слушать этого Кара-Фэдэрэ! Оно, конечно, Фэдэрэ – человек военный. Он не наделен таким тонким чутьем, каким обладаем мы, женки. Вот если бы этот Фэдэрэ смог постичь, какой на самом деле коназ Ромэнэ? Тогда бы не завидовал ему, но дружил с ним!

Наутро большой конный полк брянцев выехал на север. Дорогой брянские воины узнавали о направлении движения татарской конницы по истоптанной конскими копытами степи. Несмотря на то, что два татарских тумена отъехали еще дней за десять до похода брянцев, на всем их пути оставалась лишь голая, рыхлая земля, местами усыпанная конским навозом. О ночевках татар узнавали по оставленным в степи многочисленным кострищам.

Дойдя до русских городов Галичины, войско Романа Брянского не остановилось для отдыха, а продолжало свой путь. И без того, чтобы не спешить, князь Роман делал частые привалы, но только в безлюдной местности. Воины принимали пищу, чистили оружие, иногда ловили рыбу. Воспользовавшись отсутствием татар, они, дождавшись, когда солнце садилось, разбивали лагерь и, установив ночной дозор, укладывались спать.

– Это хорошо, что не надо идти на врагов ночью, – радовались они, – что так любят эти неугомонные татары…Не знают ни сна, ни отдыха…

Дальнейший путь брянского воинства был нелегок. Вся западная галицкая земля была холмистой и даже местами гористой. Приходилось идти по берегам рек. Здесь тоже весь путь был истоптан, а трава уничтожена. С большим трудом удавалось находить травяные холмики на значительном отдалении от дороги. Лошади набрасывались на эту скудную траву с жадностью. Несмотря на наличие зерна, которое княжеские слуги везли на телегах, лошади так и косились по сторонам в поисках своей излюбленной жвачки. Поэтому, как только посланные по сторонам княжеские люди возвращались с известием, что отыскали места, поросшие зеленью, войско останавливалось, выпуская лошадей на прокорм.

Так, медленно передвигаясь, брянцы вышли, наконец, на пятые сутки, к реке Сан.

Отправленный вперед разведывательный отряд вскоре вернулся и сообщил, что дальше встречаются только сожженные деревни и села.

– Татары далеко ушли, великий князь, – сказал начальник разведки Арук, сын воеводы Добра. – На дорогах только один пепел. Не встретил ни одного человека!

– Следуйте, тогда по этой дороге, – сказал князь Роман своему воеводе. – Тут рукой подать до Вислы. А там уже встретим все войско: татар и разнесчастного Льва!

– А может, перейдем Сан, великий князь? – спросил Добр Ефимович. – Мои люди говорят, что этот Сан впадает в Вислу. Недалеко отсюда. Тогда река станет шире. А если там польское войско? Будет непросто перейти широкую реку при отступлении!

– На той стороне и густая трава, – поддержал отца дружинник Арук. – Будет чем кормить наших коней.

– Хорошо, – кивнул головой князь Роман, – переходите эту реку. Поищите надежный брод.

Перейдя реку Сан и оказавшись в Сандомирской котловине, брянцы разбили лагерь и устроили себе отдых, отпустив коней пастись на зеленом лугу.

Князь Роман устроился в своем большом просторном шатре на мягкой, сложенной из мешков, набитых сухой травой, постели. Рядом с ним лежала молодая красивая литовка – очередной живой подарок Ногая. Князю не спалось. Его новая возлюбленная уже сладко сопела, а он все думал и думал.

Только перед отъездом в далекие ногайские степи князь Роман узнал об истинной причине смерти его ключницы Арины. Прошло уже много времени с тех пор как случилось это несчастье, однако история с отравлением всплыла лишь тогда, когда князь Роман судил купеческого сына Нечая Васильковича, обвиненного другим купцом – Лепко Ильичем – в похищении его, купеческой, жены.

О бегстве супруги Лепко Ильича Лесаны к отцу в Смоленск знали едва ли не все брянцы. Однако до князя дело это так и не доходило. Оказалось, что Лепко Ильич поначалу подозревал во всем только своего сына – купца Стойко. Последний в самом деле помогал Нечаю Васильковичу со своими людьми в спасении Лесаны, однако истинную причину отцовского гнева не знал. Он полагал, что отец избил и заключил в подвал свою супругу из-за какой-то пустяшной ссоры. Зная суровый характер своего отца, а также видя частые семейные ссоры, Стойко жалел свою мать и, когда Нечай Василькович со своими людьми пришел к нему на подворье с просьбой помочь вызволить Лесану, он сразу же согласился. Когда же бегство состоялось, и разгневанный Лепко Ильич стал доискиваться до истины, купец Стойко признался, что сам все устроил. Отец был просто взбешен поведением своего сына и едва не набросился на него с кулаками. Однако спокойный вид, уверенность в своей правоте, которые были достаточно зримы, и тридцатипятилетний возраст сына-здоровяка охладили его ярость. Дело на время затихло, но через полгода, а может и меньше, купец Лепко откуда-то проведал об участии в этом деле купца Нечая. Он и раньше не питал любви к сыну Василька Мордатовича, а когда узнал о его связи с Лесаной, и вовсе его возненавидел. А тут еще бегство жены да с помощью ее любовника! Это напоминало похищение…

Сначала Лепко Ильич отправился к отцу купца Нечая, но тот, ничего про случившееся не зная, только развел руками, однако пообещал разобраться. В конце концов, старый купец Василек Мордатович, допросив слуг, узнал кое-что и убедился, что визит Лепко Ильича был не случаен. Перепугавшись, он кинулся к своему соседу и попросил его решить дело миром. Прошло много времени, раны от жениной измены уже затянулись, и Лепко согласился принять от сына купца Василька выкупные деньги в сорок гривен. Однако главный виновник не признал договора своего отца с соседом и стал затягивать уплату. Сам Василько Мордатович был готов заплатить за сына, но Лепко упорно требовал явки с деньгами и повинной его сына Нечая. Последний же посчитал это для себя оскорбительным. И мало того, пьянствуя со своими дружками в веселом доме, рассказывал всем, кому только хотелось слушать, ту историю с бегством Лесаны, нещадно позоря Лепко Ильича.

В конечном счете, обиженный купец обратился с челобитной к самому князю, обвиняя Нечая Васильковича в прелюбодеянии и похищении его жены.

Зная и уважая купца Лепко, князь Роман немедленно дал делу ход и приказал арестовать подозреваемого. Схваченный княжескими слугами и брошенный в темницу Нечай не долго отпирался: как только палачи загнали ему под ногти железные гвозди, он, не выдержав боли, все подробно рассказал. Берестяные свитки с показаниями злодея князь внимательно прочитал и понял, что Нечай действительно виновен во всех предъявленных ему преступлениях.

На открытом суде, состоявшемся в княжеской судной палате, виновник был приговорен к восьмидесяти серебряным гривнам штрафа в пользу князя, или, при неуплате, к десяти годам заключения в княжескую темницу.

Василек Мордатович заявил на суде о готовности заплатить эти деньги за сына, однако Нечай Василькович неожиданно упал на колени и, обливаясь слезами, закричал: – Великий князь! Если ты признал меня своим праведным судом злодеем и бесстыжим озорником, тогда признай таким же злодеем этого купца Лепко Ильича, который едва не убил до смерти свою жену и содержал ее в подвале на цепи!

– Это, в самом деле, жестоко, – согласился князь Роман, – но не против закона о правах мужа. Известно, что та Лесана – законная супруга почтенному купцу. Значит, Лепко Ильич, мог поступать по своему усмотрению. Однако я не ждал такой жестокости от уважаемого мной купца…Разве не было другого наказания, чтобы избежать побоев и унижений слабой женки?

– Да вот, великий князь, – ответствовал Лепко Ильич, – я это сделал не только из-за прелюбодеяния…

И он рассказал князю все случившееся, включая отравление княжеской ключницы Арины.

Выслушав внимательно купца, князь пришел в страшный гнев, но, побагровев, сдержался и постановил: – Следует признать, что побои, учиненные почтенным купцом Лепко Ильичем, являются справедливой карой отравительнице, заслуживающей беспощадной смерти! Значит, нет необходимости обижать этого купца! А озорника Нечая надо немедленно вернуть в темницу! И моим людям нужно допросить его со всем пристрастием, чтобы точно узнать, не состоял ли этот Нечай в сговоре со злодейкой Лесаной? А если потребуется, отрезать ему детородную плоть, но если и этого будет мало…

– Батюшка, великий князь! – заорал Нечай Василькович, ползая на коленях у ног Романа Михайловича. – Не надо этой пытки с пристрастием! Говорю, как на духу: я ничего о том не знал, истинный крест! А за ту купеческую обиду, какую я теперь осознал, прошу прощения у тебя, великий князь, и у этого почтенного человека, Лепко Ильича! Прости меня, Лепко Ильич, прошу тебя от всего сердца!

– Накажи нас, батюшка князь, лучше примерной мздой, чем казнить моего сына, дурачка глумного! – плакал купец Василек Мордатович, упав на колени. – Я и церкви отдам десятину, а надо – и побольше! Пощадите же моего дурачка!

– Не надо бы, великий князь, – пробормотал Лепко Ильич, – казнить этого бестолкового Нечая. Покарай его по мзде и достаточно!

– Ну, а как вы, мои верные слуги? – обратился к боярам Роман Михайлович. – Скажите свое мнение!

– Я вижу, великий князь, – сказал престарелый огнищанин Ермила, – что этот Нечай в самом деле повинен только в прелюбодеянии. И хотя он не знал об отравительстве, он должен расплачиваться серебром за то, что злодейка сбежала от справедливой кары с его помощью. Пусть выплатит хотя бы часть общих убытков! Это будет не меньше сорока гривен серебра!

– Я тоже думаю, что надо покрывать ущерб! – подвел итог княжеский воевода Добр Ефимович. – И следует доставить из Смоленска ту озорницу. Ее надо прилюдно сжечь, как ведьму!

– Я пошлю человека к смоленскому князю, – поморщился как от зубной боли князь Роман, – и потребую выдачи той злодейки!

– Ох, как бы не хотелось связываться с тем князем, – думал, лежа в своем походном шатре, Роман Михайлович, вспоминая минувшее. – Ведь этот Федор так бесстыдно оговорил меня перед татарской царицей! Она сама об этом проговорилась! Однако я все решу после этого похода… – И он задремал.

Наутро брянское воинство, следуя берегом реки Сан, двинулось дальше. Подойдя в середине дня к Висле, князь Роман распорядился искать броды. К вечеру вся брянская конница переправилась на другой берег и стала лагерем невдалеке от польского города Сандомира.

– Смотри, великий князь, на этот город, – сказал вернувшийся из разведки дружинник Арук Добрович. – Вокруг него пылают костры, раскинуты татарские шатры и кибитки. До них теперь недалеко. Пойдем на соединение?

– Пока мы разобьем лагерь, – сказал спокойным голосом князь Роман воеводе. – Давай-ка, Добр, объяви об этом нашим воинам.

Наутро воины встали без обычного звукового оповещения: князь запретил наигрывать на рожке, чтобы татары и галицкие князья не узнали о его прибытии.

– Пусть пока сами сражаются! – сказал тогда Роман Михайлович. – А мы посмотрим, нужно ли понапрасну тратить силы и губить своих людей!

Однако не успели брянские воины завершить свою трапезу, как к князю Роману прискакал разведчик.

– Там началась битва, великий князь, – сказал он, показывая рукой на далекую тучу пыли. – Верстах в двух от этого Сандомира: жестокая сеча! То место называется Гошлин…Там собралась несметная сила!

– Тогда собирайтесь, – спокойно сказал князь Роман воеводе, – пойдем к тому местечку. Но смотри, Добр Ефимыч: нечего моим людям напрасно погибать. Если татары будут побеждать, помощь не понадобится. А если их побьют, тогда пойдем и остановим поляков!

– Но если русские князья и татары побегут, – сказал воевода, – надо им оставить проход, здесь, возле реки. А если они одолеют поляков, и мы это увидим, тогда все вместе бросимся на врагов. Пусть же Арук с людьми пойдут туда, чтобы сообщить нам о ходе сражения.

Неожиданно раздался топот копыт, послышался шум и людские крики.

– Сомкнитесь же, конники, в тесные ряды! – крикнул Добр Ефимович.

Брянские воины выстроились в четыре ряда, держа наперевес копья.

– Освободите берег реки! – громко приказал князь. – Мы увидим, что за воины сюда так резво скачут! Идите вперед, не нарушая рядов!

Воины медленно пошли вперед, сохраняя строй. Князь с воеводой возглавляли шествие. Вдруг из-за поворота реки к ним навстречу выскочили всадники. Увидев брянцев, они сначала остановились, но затем еще быстрее поскакали вперед. Во главе большой группы отступавших скакал рослый воин в красной, подбитой куньим мехом, шапке.

– Смотри же, славный господин – сказал, вытянув вперед руку с мечом, воевода Добр, – сюда скачет русский князь?

Всадники быстро приближались. Вот они уже выросли и стали отчетливо видны, несмотря на густую пыль.

– Это же Лев, холмский князь! – воскликнул в изумлении Роман Михайлович. – И он так резво несется, как-будто его преследуют татары!

Это в самом деле был Лев Даниилович Галицкий. Увидев брянское воинство и узнав князя Романа, он устремился прямо к нему.

– Здравствуй, брат! – крикнул он, приблизившись к остановившейся брянской коннице. – Выручай нас: поляки нас нещадно разбили!

– Иди же к броду, брат! – бросил ему, не отвечая на приветствие, князь Роман. – Переходите Вислу! А мы поскачем выручать твоих людей! Вперед, молодцы!

И брянская конница, сорвавшись с места, ринулась вперед, оставляя между собой и рекой свободное пространство. По берегу же реки в обратном направлении мчались разбитые в битве и русские, и немногочисленные татары. За ними в облаке густой пыли быстро следовало большое польское войско.

– Слава! – закричал князь Роман, подняв вверх свой огромный меч.

– Слава Брянску! – дружно откликнулись брянские воины и стремительно понеслись на вражескую конницу.

Поляки не ожидали этой атаки. Они ничего не знали о стоявшем неподалеку брянском войске. Видя нового, неожиданного врага и подозревая засаду, они остановились, а затем над Вислой пропел громким, чистым звуком, боевой рожок.

– Они отступают, княже! – закричал воевода Добр. – Тогда давай-ка порубим их в спины!

Польское войско, услышав сигнал отступления, резко развернулось, и так же быстро помчалось назад, как только что наступало.

– Пусть уходят! – громко сказал князь Роман, показывая рукой, что следует прекратить преследование. – Если они разгромили два татарских тумена, то мы там просто погибнем! А это ни к чему!

– Батюшка! – раздался вдруг звонкий крик, и к князю Роману подскакал во весь опор потный и покрытый пылью зять – Владимир Волынский. – Если бы не ты, не сносить бы мне головушки! Я тут прикрывал отступление нашего неудачливого Льва да спасал Мстислава. Он лежит, израненный, там в повозке! – князь Владимир показал рукой в сторону берега Вислы. – Здесь у Гошлина поляки нас беспощадно разгромили! Одних татар перебили если не тьму! И моих людей с полтысячи! А сколько они взяли пленников!

– Так что теперь говорить, сынок? – сказал, подъехав ближе и обняв зятя, Роман Брянский. – Значит, надо идти скорей к броду, куда умчался тот злосчастный Лев. Пока поляки не образумились и не вернулись сюда! От такой силы не устоишь! Удивительно одно: куда исчезли татары? Их здесь было немного…

– Все татары разом перескочили Вислу, как только стало ясно о нашем поражении…

– Поворачивайте-ка, мои славные воины! – приказал князь Роман своей коннице. – Идем к броду. Война закончилась!

 

ГЛАВА 14

БЕДА СУЗДАЛЬСКОЙ ЗЕМЛИ

День 19 декабря 1281 года был страшен для несчастных жителей Переяславля Суздальского. Огромное пожарище охватило город. Толпы татар с дикими криками метались по узким улочкам старинного русского города, нещадно убивая всех, кто бы ни попадался им под руку. Даже женщин, которых охотнее всего полонили степные хищники, они истребляли с невероятной жестокостью.

Вот из одного только что загоревшегося дома выскочила молодая купеческая жена, держа в руках два кричавших от ужаса свертка – своих годовалых младенцев.

Потный, грязный татарин с гиканьем подскочил к ней и пронзил жалобно закричавшую женщину своей остроконечной пикой. Сбросив на землю окровавленный труп, он со смехом развернул своего коня и начал топтать беспомощных младенцев конскими копытами.

Тут же, поблизости, группа татар по очереди насиловала соседку убитой купчихи – молодую жену погибшего на улицах города гончара. Женщина отчаянно кричала: прямо перед ней маячила черная куча из тел ее убитых детей.

Князь Андрей Александрович Городецкий, приведший на суздальские земли татар, проезжал по пожарищу и со злой улыбкой посматривал по сторонам.

– Вот и получили свое эти переяславльские злодеи, – говорил он боярину Семену Тонлиевичу, ехавшему рядом, – не пожелавшие признать во мне великого князя! Пусть узнают о моей жестокой мести!

– Твоя месть, великий князь, справедлива, – кивнул головой верный боярин, – однако тебе не стоит глотать жар и копоть! Пусть татары вершат праведный суд…Они, как известно, сильны в этих делах!

В это время до князя и его боярина донеслись крики насилуемой женщины.

– Вот любопытно, – засмеялся князь и подскакал к толпе татарских воинов. – Что это вы, отважные воины, решили развлечься? – крикнул он. Татары расступились, и князь увидел жертву насилия. Женщина лежала на снегу, беспомощно раскинув ноги. На ней сидел здоровенный татарин и быстро покачивался. Несчастная уже не кричала, она отчаянно, по-волчьи, выла.

– Умелы ваши татарские воины с женками, – сказал, смеясь, Семен Тонлиевич.

– И как они справляются с ними в такой лютый холод? – с удивлением спросил стоявших рядом татар князь Андрей.

– Вот если долго не будешь без женок, коназ урус, – ответил ближайший татарин громким гортанным криком, перекрикивая вопли насилуемой, – так даже в холод на любую полезешь!

В это мгновение насильник, сделав свое дело, оторвался от своей жертвы и быстро встал на ноги.

– Якши, якши, коназ урус! – сказал он, натягивая штаны.

Князь с улыбкой посмотрел на нагую женщину: несчастная лежала, тяжело дыша, выпучив глаза и высунув язык, с ужасом глядя вверх.

– Как тебе, красная девица, по душе ли татарские мужи? – весело вопросил князь Андрей. Измученная женщина что-то выкрикнула, но князь не понял.

– Что она там говорит? – обратился он к боярину.

– Да вот, эта забавная женка благодарит татар! – ответил, смеясь, Семен Тонлиевич.

– Хороши наши русские женки, – весело сказал князь Андрей. – Получают удовольствие даже на пожаре и среди трупов своих родственников! А татары, в самом деле, неприхотливы, – сказал он теперь по-татарски, – если топчут такую некрасивую женку! Как им это не противно?

Татары, услышав последние слова князя, что-то между собой обсудили и быстро, вскочив на коней, разъехались в разные стороны.

– Прими же свою судьбу, глупая женка! – промолвил татарский сотник и, подняв кривой меч, с размаху отсек несчастной голову. Брызги горячей крови попали прямо в лицо князю Андрею.

– Ты шайтан, а не воин! – закричал русский князь на татарина. – Не можешь даже башку отсечь без грубости!

– Это плохой знак, великий князь, – сказал боярин Семен, доставая из-за пазухи большой цветастый платок и отирая им лицо князя. – Кровь этой коровищи попала тебе прямо в щеку!

– Отвратительно! – недовольно буркнул князь Андрей и, развернувшись, проехал копытами своего коня по обезглавленному трупу. Боярин, брезгливо морщась, проследовал за своим князем. Кровавые следы конских копыт далеко потянулись за всадниками.

– Скоро будет наш и Великий Новгород! Слава Господу, без войны! – сказал как ни в чем не бывало князь Андрей, выехав за город. Впрочем, Переяславль теперь трудно было назвать городом: он представлял из себя лишь обугленные развалины. Даже городская дубовая стена дымилась!

– Надо бы потушить эту стену, – сказал князь Андрей, выехав в поле. – Этот город мне еще пригодится! Или оставить его таким моему братцу?

– Эй, молодцы! – крикнул во весь голос боярин Семен. Перед ним предстали, ехавшие до того на некотором расстоянии от князя, дружинники. – Соберите-ка смердов, если они тут уцелели, да потушите эту тлеющую стену! Дома-то уже не спасешь! – Отдал распоряжение боярин.

Князь подъехал к своему походному шатру, слез с коня и вошел внутрь.

– Тут так холодно! – сказал он вошедшему вслед за ним боярину.

– Эй, слуги! – крикнул Семен Тонлиевич. – Ну-ка разожгите жаровню!

Княжеские слуги заметались, выполняя боярский приказ.

– Не приучены наши русские люди, – проворчал князь Андрей, – к теплу, как эти татары. Они быстро собирают юрту и в ней всегда тепло, как в доброй избе!

– Ты прав, великий князь, – сказал, прищурившись, боярин Семен, – русские – это презренный народ! Твой славный батюшка, князь Александр Ярославич, не раз это говорил. Однако же, великий князь, как бы нам тут разобраться с татарами? Пора бы положить конец этому походу! Оно, конечно, этих нещадно убиваемых смердов нисколько не жалко…Но нельзя допустить, чтобы твои земли совсем обезлюдели…Теперь все эти города твои навеки… А значит, их не надо совсем разорять!

– Ты прав, Семен Тонлиевич, – сказал, позевывая, князь Андрей. – Сходи же тогда к тем татарам, Алчедаю и Ковадыю, и позови сюда всех наших князей. Будем держать совет! – Он огляделся. – Здесь всем хватит места. И скажи моим слугам, чтобы принесли сюда бочонок греческого вина.

– Все сделаю как надо, великий князь, – сказал боярин Семен и, низко поклонившись, быстро вышел в холодную тьму.

Князь Андрей уселся в своем мягком, устланном персидским ковром кресле, и задумался.

Еще летом, узнав о том, что его родной брат – великий князь Дмитрий Александрович – поссорился с новгородцами, он решил захватить власть в великом суздальском княжестве. Князь же Дмитрий уже почти пять лет управлял этой землей и чувствовал себя настоящим хозяином. Получив ярлык от татарского хана, он решил-таки покорить Новгородскую землю. Еще в 1279 году великий князь Дмитрий послал своих людей на край новгородских владений и основал там небольшую крепость, назвав ее Копорье. Однако по условиям договора новгородцев с великими князьями, ему этого делать не разрешалось. Новгородские бояре, опасаясь покушения на свою власть, ревностно следили за тем, чтобы князь, приглашенный ими, не владел в их земле никакими городами. Узнав же про Копорье, они послали своих людей к великому князю Дмитрию, требуя срыть незаконно поставленный городок. Даже новгородский архиепископ приезжал на поклон к великому суздальскому князю, но безуспешно.

Тогда новгородцы, рассердившись, объявили князю Дмитрию о лишении его новгородского «стола».

Великий князь принял вызов новгородцев и, собрав полки, отправился с походом на непокорный город. Но на Шелони, где он остановился со своим войском, его встретил новгородский архиепископ Климент, сменивший недавно скончавшегося владыку Долмата. С большим трудом, богатыми дарами и молениями, новгородский владыка склонил великого князя к миру. Дмитрий Александрович настоял же на своем, сохранив за собой и власть в Новгороде и городок Копорье, куда послал на поселение большой отряд дружинников. Новгородцы, смирившись со случившимся на словах, на деле же решили бороться. На сей раз в ход пошло новгородское серебро.

Представители боярства Великого Новгорода тайно выехали в Городец к младшему брату ненавистного им князя Дмитрия Андрею. Они везли с собой несколько бочонков серебра и другие богатые дары.

– Лучше ты владей Новгородом, княже, – сказали они Андрею Александровичу, преподнеся ему подарки, – и береги наши славные новгородские вольности!

– За это не беспокойтесь, – заверил их князь Андрей. – Вы все получите без обмана!

Имея у себя новгородское серебро, князь Андрей, давно лелеявший мечту отнять у старшего брата отцовский «стол», направился в Орду к хану Мэнгу-Тимуру. Последний, получив щедрый дар, не долго размышлял и, посоветовавшись с верным Болху-Тучигэном, объявил новым великим суздальским князем Андрея Александровича.

– Дай мне также, великий царь, большое войско! – попросил князь Андрей. – Мне самому будет нелегко изгнать с великокняжеского «стола» брата! Мне не осилить этого строптивца без твоей помощи, государь!

Татарский хан не отказал и в этой просьбе, и на суздальскую землю пошли несметные полчища степных хищников, ведомых мурзами Алчеданом и Ковадыем.

Великий князь Дмитрий, потрясенный известиями о походе татарского войска, оказался не готовым к обороне и панически бежал со своей семьей и дружиной на север, надеясь сначала спастись в Новгороде, но не принятый новгородцами, захватившими в плен его бояр и дочерей, ушел в городок Копорье, в котором также не усидел. Зять князя Андрея Довмонт Псковский изгнал его и оттуда, отняв и разграбив княжескую казну. Затем псковский князь проследовал за несчастным Дмитрием Александровичем и до Ладоги, пока не добился того, что бывший великий князь ушел из новгородской земли.

Так, некогда властный и всесильный великий суздальский князь оказался жалким изгнанником и скитальцем.

Татары же, разграбив и сокрушив города, не желавшие покориться Андрею Александровичу, рассыпались по всей суздальской земле, разоряя деревни и села и захватывая в плен несчастных суздальцев. Вереницы связанных татарскими веревками пленников следовали за каждым татарским воином.

– Так они выведут всех людей с моей земли, – думал князь Андрей, облокотясь на ручку своего массивного кресла. – Не будет ни пахарей, ни прочих нужных смердов! Чем платить царю «выход»? Семен Тонлиевич прав. Надо положить конец этому походу! Хорошо, что уже нет праведного митрополита Кирилла! Этот святой человек помешал бы нашему походу! Но он скончался в прошлом году! – Князь перекрестился и громко, вслух, добавил. – Прости мне, милосердный наш Господь, этот тяжелый грех!

В это время до князя донеслись чьи-то поспешные шаги, и в шатер вошли татарские военачальники вместе с русскими князьями.

– Садитесь, – показал рукой на толстые ковры князь Андрей. Все сели перед ним на корточки, по-татарски. – Я, как вы знаете, позвал вас сюда по безотлагательному делу. Пора кончать наш набег!

– С большой радостью, великий коназ, – сказал весело мурза Алчедай. – Нам пора уходить!

– У нас предостаточно пленников, – молвил другой воевода, Ковадый-мурза, – а также всякого добра. Надо побыстрей возвращаться в Орду, чтобы не уморить их в такой холод.

– Ну, если вы согласны со мной, тогда собирайтесь! – улыбнулся Андрей Александрович. – Да примите на дорожку заморского вина!

– Мы не пьем вина, великий коназ, – улыбнулся Алчедай-мурза, – а только кумыс!

– Нам нельзя затуманивать голову перед отъездом, – кивнул головой Ковадый-мурза. – Скоро выступаем!

– Ну, тогда идите, – сказал с приветливой улыбкой на лице великий князь Андрей. – У меня нет кумыса. Мы не умеем варить этот напиток…Благодарю вас за помощь!

– Тогда прощай, славный коназ! – сказал Алчедай.

– Будь же ты жив, здоров и всегда во власти! – буркнул на прощание Ковадый. И они, быстро встав и небрежно поклонившись, выбежали из княжеского шатра.

– Ладно, хоть с татарами разобрались, – сказал, довольный, Андрей Александрович. – А теперь давайте-ка обсудим наши дела!

– Великий князь, тут к тебе пришли новгородцы, – неожиданно сказал боярин Семен, – просятся прямо сейчас. Я их не пускал, пока тут были татары. А теперь же, выслушай новгородских людей.

– Хорошо! – кивнул головой князь Андрей. – Пусть заходят в мой шатер!

Все семеро новгородских бояр ждать себя не заставили. Войдя в шатер, они поснимали свои богатые меховые шапки и низко поклонились новому великому суздальскому князю. Тот кивнул им в ответ небрежно головой.

– Будь здоров, великий князь! – громко сказал высокий седобородый новгородский боярин. – Слава тебе за овладение великокняжеским «столом»!

– Благодарю за это, – буркнул Андрей Александрович.

– Кроме наших добрых слов, государь, наш славный город посылает тебе подарки – меха светлых и черных куниц и бочонок белого серебра! Мы тебе очень обязаны, великий князь, за избавление от Дмитрия Александровича! Мы надеемся, что ты восстановишь все наши законные права, нарушенные князем Дмитрием!

– Так и будет! – сказал, махнув рукой, князь Андрей. – Говорю со всей твердостью: ваши нарушенные права подлежат немедленному восстановлению! А городок Хуборье или Коборье…

– Копорье! – подсказал старший новгородский боярин.

– Да, Копорье, – кивнул головой князь Андрей. – Сравняйте с землей, если это вам надо! Но я сейчас не пойду в ваш город и смогу это сделать только в следующем году. Мы тут сильно устали с этим татарским войском. А все те права, которые вам даровал еще сам Ярослав, наш великий предок, я возвращаю Новгороду на вечные года. Это ваши дела, которые меня не касаются!

– Мы очень благодарны тебе за это, славный князь Андрей Александрыч! – сказал, улыбаясь, старый новгородский боярин. Остальные хранили молчание. – И мы будем к тебе щедрыми и ласковыми!

– Тогда отведайте с нами греческого вина, – сказал князь Андрей и хлопнул в ладоши. В шатер прибежали двое княжеских слуг. – Наливайте-ка, мои верные слуги, вино этим знатным гостям! – приказал великий князь. – Да подайте каждому серебряную чашу!

Слуги забегали, выполняя приказ своего князя, и вскоре все новгородские бояре и русские князья, вставшие с ковра, держали в своих руках наполненные вином чаши.

– А теперь выпьем, мои верные друзья, – сказал весело князь Андрей, – за наше здоровье и за мое великое суздальское княжение!

– За твое здоровье, великий князь! – сказал старший новгородский посланник. – Слава тебе и заслуженный почет!

– Слава, тебе, великий князь! – громко, едва ли не в один голос, прокричали союзники-князья и опрокинули чаши.

– А теперь, мои новгородские гости, – молвил князь Андрей, – если хотите, пошли со мной в мой стольный город Владимир…

– Отпусти нас, великий князь, – сказал седобородый новгородец. – Мы уже исполнили волю нашего народа…Нам сейчас не до празднований: очень много дел!

– Ну, тогда идите в свой Новгород, – кивнул головой Андрей Александрович, – и сообщите там о моем решении!

Новгородцы низко поклонились на прощание и гордо, с достоинством, вышли из шатра.

– Ты слишком щедр, великий князь! – сказал, осушив еще одну чашу крепкого греческого вина, князь Михаил Иванович Стародубский. – Ты вернул им большие права…Не возгордятся ли они?

– Это нужно было сделать, – кивнул головой великий суздальский князь. – Сам сарайский владыка замолвил слово за новгородцев еще там, в Орде. Я не осмелился с ним спорить. Да и не хотелось забывать новгородскую помощь…Если бы не они…

– Тогда все правильно, великий князь, – кивнул головой князь Михаил. – Негоже ссориться с церковью!

– Сарайский владыка очень влиятелен, – тихо сказал князь Константин Борисович Ростовский, – он сейчас единственный преемник славного Кирилла – метит на место митрополита!

– Да, вот уже год как умер батюшка Кирилл! – сказал князь Андрей и перекрестился. Так же поступили и остальные князья. – Но пока место митрополита не занято! Я тоже думаю, что греческий патриарх утвердит сарайского владыку…

– Ничего об этом не знаю! – вмешался в разговор ярославский и смоленский князь Федор. – Если бы так, этого владыку уже давно бы сделали митрополитом. Однако же пока патриарх ничего не решил…

– Видно, наши русские попы никак не могут между собой договориться, – молвил князь Михаил Стародубский. – Вот если бы они сами выбрали митрополита из своей среды…

– Даже попы никак между собой не помирятся, – покачал головой князь Константин. – Что же тогда ждать от нас, князей, русской земле?

– Даже ко мне не пришли многие князья,…– пробормотал вдруг великий князь Андрей, – и не поддержали против моего вздорного братца!

– Кто их знает? – покачал задумчиво головой князь Федор Ростиславович. – Одни из них отсиделись за своими стенами! Здесь же рядом черниговские земли. Как-то я побывал в Тарусе у князя Константина Юрьича…Его батюшка, Юрий Тарусский, скончался два года тому назад…А сын его, тот Константин, хотел податься к великому суздальскому князю, тогда еще Дмитрию Александрычу. Но ему не позволил князь Роман Брянский. Стар уже этот князь, но всю черниговскую землю прочно держит в руках!

– Не трогайте этого князя Романа! – сказал, перекрестившись, Андрей Александрович. – Он стар да удал! Что только не делал еще мой батюшка, чтобы подчинить себе этого Романа! Но ничего хорошего не добился. Роман этот не только имеет большое и сильное войско, но очень влиятелен в Орде! Он уже давно великий черниговский князь! Мы не признали, если хотите знать, того Андрея Всеволодыча, братца Михаила Святого, – все князья дружно перекрестились, – великим черниговским князем! И прочили Чернигов северскому князю Всеволоду Ярополчичу, а когда он умер – его сыну, другому Андрею Всеволодычу! Но какая от этого польза? Татары посадили в Чернигов, как вы знаете, неугодного нам Андрея…А после его смерти и Романа утвердили…

– Зря ты отпустил, великий князь, татарское войско, – сказал, грустно качая головой, Федор Ростиславович, – лучше бы повел татарские полки на Брянск, на этого князя Романа…

– Спаси нас, Господь, от такого опасного шага! – вскричал князь Андрей. – Разве ты не знаешь, как татары его любят? С ним дружен сам воевода Ногай! Роман – это не мой братец Дмитрий! Он не побежит даже от большого войска! Разве ты не помнишь о несчастье Миндовга? Мы хоть и не записываем в свои летописи славные подвиги этого Романа и строго соблюдаем завет – никогда не заносить дела недружных нам князей в памятные книги – однако мы все хорошо знаем, чем закончился поход этого Миндовга на Романа Брянского!

– Ну, уж если слава Романа Брянского зависит от Ногая, – сказал, сверкая глазами, князь Федор Ростиславович, – тогда я сам доберусь до этого грозного воеводы. И склоню этого Ногая, которого чаще зовут царем, чем воеводой, к вражде с этим злокозненным Романом!

 

ГЛАВА 15

КОНЧИНА ОРДЫНСКОГО ХАНА

– Ну, что тут, Болху? – спросил хан Мэнгу-Тимур своего тайного советника. – Опять пришел к нам в Сарай этот коназ Андрэ? И снова хочет помощи против своего брата?

– Так и есть, государь, – ответил его советник. – И привез тебе кучу подарков. Да там целая арба серебра! А это значит, просьба коназа Андрэ полезна твоей казне! Теперь мы поправим наши денежные дела! Сегодня же полностью рассчитаемся с купцами Бухарэ и Египтэ!

– Якши, Болху, тогда пусть идет сюда этот коназ! – улыбнулся Мэнгу-Тимур.

Великий суздальский князь вошел, осторожно перешагнув порог, и встал на колени перед троном ордынского хана, низко опустив голову.

– Встань же, коназ Андрэ! – громко сказал Мэнгу-Тимур. – Нынче мы довольны тобой!

Князь Андрей встал и снял с головы шапку.

– Ну, какая у тебя сейчас просьба? – спросил ордынский хан. – Неужели опять враждуете с братом Дэмитрэ? Ты ж ведь и в прошлом году приходил к нам за помощью?

– Твоя мудрость, государь, – сказал громко князь Андрей, – велика и безгранична! Ты еще не выслушал меня, а уже все знаешь! В самом деле, государь, мой брат Дмитрий не повинуется твоей воле и не желает отдавать свой «стол»! Поэтому я прошу тебя, великий государь, дай мне еще раз войско, чтобы покарать того наглого строптивца!

– Я всегда готов оказать тебе помощь, – сказал, кивнув головой, ордынский хан, – однако же надо поговорить об этом с моими полководцами, не так ли, мой верный Болху?

– А зачем тебе это надо? – усмехнулся ханский советник. – Сам прикажи, кому пойти в поход на землю коназа Дэмитрэ!

– Разве у нас есть свободные войска? – вопросил Мэнгу-Тимур.

– Пока свободны только Турай-Тимур и Алыня, – ответил, улыбаясь, Болху-Тучигэн. – Они всегда готовы идти на Залесскую Орду!

– А может, приказать тому коназу Ромэнэ из Брэнэ пойти в этот поход? – нахмурился Мэнгу-Тимур. – Мне не нравятся его отношения с Ногаем! Сегодня утром мой братец Туда-Мэнгу снова жаловался на этого Ромэнэ…Мне это уже надоело!

– Ну, я ничего не знаю, государь, – покачал головой Болху-Тучигэн, – о походе коназа Ромэнэ к Ногаю в этот год…Ногай никуда не выходил из своего кочевья…

– О, повелитель и премудрый государь! – взмолился великий суздальский князь. – Не надо мне помощи от брянского князя Романа! Мы давно с ним во вражде! Да он и не пойдет на мои земли! Князь Роман воюет только с язычниками и нехристианами…Многие князья обращались за помощью к Роману Брянскому, но он не поддержал ни одного против родственников!

– Неужели так? – удивился Мэнгу-Тимур. – Но я уверен в его преданности моей воле. Он не раз ходил в боевые походы. На Лэтвэ и Булгарэ…И безжалостно разбил тех треклятых ясов! Неужели он не подчинится мне и не пойдет на твоего брата Дэмитрэ?

– Не могу так сказать, государь, – покачал головой князь Андрей. – А вдруг не пойдет? Как предугадаешь этого князя Романа? Скажу только одно: мы не любим этого брянского князя! И у нас эта вражда – очень давняя!

– Из-за чего же у вас вражда? – весело вопросил Мэнгу-Тимур. – Этот коназ не раз стоял передо мной. И ничего подозрительного я в нем не заметил! Почему же ты им недоволен?

– Как бы это сказать, государь, – ответил князь Андрей, глядя куда-то в сторону. – Еще с молодости этот брянский князь Роман не хотел дружить с нашими суздальскими князьями…Он – властный и суровый человек! Не захотел даже сватать своих сыновей за наших дочерей. И даже сослал своего старшего сына в какую-то лесную глушь за то, что тот женился без его воли! А сам был виноват в том, что его сын перезрел до большого возраста, не будучи вовремя женатым! А младшего сына держит в монашестве, как бирюка! А это – настоящая жестокость!

– Я знаю его сына Олэгэ, – пробормотал Мэнгу-Тимур. – Он хорошо воевал у города Дедякова! Неужели этот храбрый воин живет без жены? Не верю этому!

– Но это так, государь! – воскликнул князь Андрей. – Совсем недавно приходили монахи в мой город Владимир и говорили, что этот Олег, наследник Романа, не только живет как бирюк, без жены, но все свое время проводит в молитвах и поклонах Господу! Простаивает все службы в церкви от зари до солнечного заката. За это его очень хвалят все церковные люди! Для них Олег – настоящий святой!

– Ну, такое нужно только приветствовать! – покачал головой ордынский хан. – Ваша христианская вера очень полезна! Эта церковь наставляет вас быть покорными и всю жизнь молиться. А это очень хорошо! Тебе надо радоваться за сына этого Ромэнэ! Достоин также всяческой похвалы и сам Ромэнэ, если научил сына уму-разуму!

– Ты очень щедрый, государь, на доброту и теплое слово, – улыбнулся, скрывая досаду, Андрей Александрович, – однако же сам князь Роман Брянский – далеко не праведник! Он даже иначе относится к подлому люду, чем мы, русские князья!

– Значит, этот коназ зол и жесток к подлому люду? – вопросил Мэнгу-Тимур, нахмурившись. – Неужели ты жалеешь простолюдинов? Это так, коназ Андрэ?

– Совсем не так, государь! – воскликнул великий суздальский князь. – Этот Роман вовсе не зол и не жесток к разным, там, дуракам…Даже наоборот, он слишком прост к подлому люду! Если какой-нибудь смерд умеет хорошо говорить, князь принимает его к себе на службу. У него даже есть бояре из простолюдинов: какой-то лесник и его дети…Он даже назначал воеводой какого-то скорняка или горшечника! Этот князь свободно общается с простолюдинами. Он не смотрит, смерд перед ним или купец, если ему тот человек полезен…Любого может взять к себе в услужение! Я уже не говорю о женках…

– Говори же, Андрэ, без утайки! – потребовал Мэнгу-Тимур. – Мне надо знать все о моих коназах!

– Мне рассказали монахи, – пробормотал смущенный Андрей Александрович, – что этот князь Роман собрал у себя много разных очень красивых женок…Есть среди них и пленницы…Даже из Литвы и Польши! Говорят, что князь Роман добыл их в совместных с Ногаем боевых походах. Многих женок ему подарил сам Ногай! А его княгиня живет как вдова, в тоске и печали!

– Это и все? – разочарованно молвил ордынский хан и почесал затылок. – Ты ничего особенного не сообщил о коназе Ромэнэ…Если этот Ромэнэ любит красивых женок, то что здесь такого? Кто из мужей их не любит? А вот если собирает вокруг себя трудолюбивых простолюдинов, тогда…Однако же, Андрэ, мы зря убиваем свое время. Надо подумать о деле. Что ты посоветуешь, мой верный Болху?

– Посылай, государь, Турай-Тимура и Алыню. Они нынче свободны и непрочь добыть серебра и пленников! Пусть идут!

– Хорошо, Болху. Скажи тогда об этом Туда-оглану, чтобы быстрей подготовились и жестоко покарали этого Дэмитрэ за своеволие. Согласен с этим решением, коназ Андрэ?

– Благодарю, государь! – улыбнулся Андрей Александрович. – Целую землю возле твоих ног, могучий повелитель!

– Ну, ступай тогда, Андрэ, – махнул рукой Мэнгу-Тимур, – и собирайся в поход!

Великий суздальский князь низко поклонился и быстро пошел, пятясь, стараясь не повернуться задом к ордынскому хану, к выходу.

– Однако насколько этот коназ Андрэ подл и зол! – сказал Мэнгу-Тимур, когда нежданный гость удалился. – Не знает как сказать, чтобы вылить побольше грязи на того Ромэнэ! Но так и не может ничего подыскать! Ставит этому Ромэнэ в вину даже набожность его сына! И все же есть опасные мысли в сказанных им словах! Если тот князь так умен, что приближает к себе людей не по родству или богатству, это тревожно! Я вижу, что этот Ромэнэ не глуп! Разве ты не помнишь, как великий Темучин собирал вокруг себя простых, но смекалистых людей?

– Помню, государь, – кивнул головой Болху-Тучигэн. – Уметь находить полезное в простолюдинах, грубых дураках – это знак глубокой мудрости!

– Значит, этот коназ Ромэнэ – неплохой правитель! – покачал головой Мэнгу-Тимур. – Не пойму: будет ли нашей Орде польза от этого или вред?

– Только одна польза, государь, – улыбнулся ханский советник. – Вот смотри, человек от этого Ромэнэ, купец Лэпкэ, намедни досрочно привез всю дань…Да, кроме того, доставил нам на продажу кучу своих мехов и сбыл их со взаимной выгодой. Сам же Ромэнэ успешно ходит с нашим войском в боевые походы. А если он не воюет на стороне тех коназов Суждалэ, то в этом нет его вины. Ты ему об этом не приказывал. А если бы приказал, то я верю, как в одного Аллаха, что он пошел бы туда, куда тебе нужно!

– Это хорошо, что ты упомянул Аллаха, мой верный Болху, – сказал, помрачнев, Мэнгу-Тимур. – На днях мне приснился странный сон: передо мной вдруг появился одетый во все белое старик с белой бородой…И этот старик, имевший благородный вид, сказал мне: собирайся, хан Мэнгу-Тимур, в скором времени предстать перед наши Господом, Аллахом! И скорей готовь себе достойного преемника!

– Что ты, государь! – громко сказал Болху-Тучигэн, почувствовав удушье. – Не говори таких слов! Мы все ходим под Аллахом! А сон – это только душевный отдых! Я не раз предавался во сне лютой смерти, однако вот жив до сих пор…

– Ладно, мой верный Болху, – грустно улыбнулся ордынский хан. – Ты меня сейчас успокоил, но о преемнике все же надо подумать…Не знаю, кого после себя оставить! Хотелось бы моего старшего сына Тохтэ…Но пока моим наследником считается Туда-Мэнгу…Как же быть? Туда-Мэнгу не очень набожен. Он любит разных колдунов и дервишей. Предпочитает развлечения, а не серьезные дела…Наши муллы его не очень хвалят, а эмиры просто молчат…А это не годится! Да и мой сын Тохтэ не показывает должного почтения к нашей праведной вере…Я слышал, что Тохтэ ходит в мечеть только по моему приказу! Также говорят, что Тохтэ больше склонен к нашей старой языческой вере! Он, по словам моих людей, как-то говорил, что праведная вера – это та, которую исповедовал великий Темучин до самой смерти!

– Это он однажды сказал на большом пиру, – тихо молви Болху-Тучигэн, – но не против нашей веры, привитой славным ханом Берке. Он говорил много лестных слов о великом предке Темучине, не кривя душой. Но злопыхатели быстро исказили его слова, чтобы опорочить царевича в твоих глазах! Не слушай этих лживых слов, государь, о твоем достойном сыне! Тохтэ умен и наделен твердой волей. Он – самый лучший твой наследник! А Туда-Мэнгу скорее язычник, чем правоверный мусульманин! Да ты сам это замечал не один раз, государь. Подумай-ка лучше и замени наследника: твой сын Тохтэ намного надежнее!

– Я подумаю об этом, мой верный Болху! – кивнул головой ордынский хан. – Ну, а теперь иди к себе в юрту и отдохни до завтра. А там мы посидим и придумаем, как отстранить этого Туда-Мэнгу от наследования…Надо подыскать нужный повод!

– Как говорят урусы: утро вечера мудренее! – улыбнулся Болху. – Ты прав, государь: завтра что-нибудь придумаем.

Это был последний разговор тайного советника Болху-Тучигэна со своим повелителем.

Наутро к нему в юрту прибежал ханский раб и поднял всех на ноги.

– Господин Болху! – кричал он, царапая свое лицо и вырывая из головы редкие волосы. – Нас постигло превеликое горе-несчастье!

– Что случилось? – спросил быстро вышедший из своей спальни Болху-Тучигэн. – Почему ты так громко вопишь?

– Государь…Наш государь! – кричал, заикаясь, верный ханский раб. – Безвременно скончался!

– Скончался? Государь Мэнгу-Тимур?! – отчаянно закричал ханский советник. – Вот уж, в самом деле, какое страшное горе! Давай, сынок Угэчи! Скорей собирай свои вещи!

– Почему, батюшка? – спросил в волнении прибежавший на шум Угэчи.

– Возвращайся же, верный раб, во дворец! – сказал, вытирая слезы, Болху-Тучигэн вестнику смерти. – Я немедленно иду вслед за тобой!

– Слушаю и повинуюсь! – громко крикнул ханский раб и исчез в одно мгновение.

– Якши, сынок, что ты сегодня ночевал в моей юрте, – молвил, немного успокоившись, Болху. – Надо быстро с тобой поговорить!

– Да что ты, батюшка? – испуганно сказал Угэчи. – Неожиданно умер наш государь Мэнгу-Тимур…Но так было угодно Аллаху! Теперь уже нет пользы это обсуждать. Нужно смириться с высокой волей! Значит, теперь будет великим ханом Туда-Мэнгу! Как ни печально, но придется служить этому молодому хану.

– Туда-Мэнгу, сынок, не такой, как прочие праведные государи, – сказал, нахмурясь, Болху. – Он очень злобный и бестолковый! Хорошо, что я не поссорился с нашим славным Ногаем…Беги, сынок, к Ногаю как можно быстрей вместе со своими женами и детьми. Я уверен, что нам не будет спасения от этого злобного Туда-Мэнгу!

– Я никуда без тебя не пойду, батюшка! – вскричал Угэчи, бросившись к отцу и обняв его.

– Это, сынок, не просьба, а строгий приказ! – решительно сказал Болху-Тучигэн. – А за мою скромную жизнь не бойся! Пока ничего неизвестно…Вдруг этот Туда-Мэнгу переменится и станет праведным государем! Однако же поторопись, сынок, и сейчас же уходи в кочевье Ногая. И передай ему от меня сердечный привет. Беги, сынок, не смей противиться моей воле!

– Слушаюсь, батюшка, – кивнул головой Угэчи. – Но береги себя! Знай же, что там у Ногая живет твой любящий сын, тоскующий о тебе и страдающий сердцем от разлуки с тобой!

– Ну, а теперь беги, сынок, без промедления!

Когда Угэчи выбежал из юрты отца, Болху-Тучигэн подошел к своей плакавшей и дрожавшей жене.

– Не рыдай так, моя верная супруга! – сказал он, обнимая и целуя ее. – Я сейчас пойду во дворец нашего покойного государя…Как горько на сердце! Но не печалься! Я опытен в этих дворцовых делах. Постараюсь подойти со всей возможной хитростью к этому молодому государю! – И он, надев на шею золотую цепь, вышел из дому.

Похороны хана Мэнгу-Тимура прошли быстро, согласно канонам ислама. Еще не успело закатиться солнце, как носилки с телом сидевшего, как бы спавшего, покойного, были доставлены на кладбище и торжественно захоронены.

Вечером в ханском дворце новый государь собрал своих подданных. Однако среди них не было многих прежних ханских вельмож. Да и сам Болху сидел вдалеке от ханского трона, в темном углу. Он слышал, как новый повелитель объявлял о назначениях своих министров, новых наместников в ордынские города и чиновников.

– А теперь, подойди-ка сюда Болху-Тучигэн! – вдруг выкрикнул с какой-то злобой Туда-Мэнгу. – Где ты спрятался?

Болху встал и поплелся к ханскому трону.

– Ну, так вот! – усмехнулся, глядя в глаза бывшего всесильного Болху, молодой ордынский повелитель. – Нет у тебя теперь такого властного вида! Стоишь, как дервиш или подлый простолюдин!

– Я немало послужил великим государям! – ответил с гордым достоинством старый вельможа. – Не один десяток лет! И не нажил больших богатств! Я берег только честь и славу своих государей! Поэтому не блещу серебром и золотом!

– А это что?! – вскричал Туда-Мэнгу. – Разве это не золото? – он указал рукой на массивную цепь, висевшую на шее бывшего ханского советника.

– Это подарок славного государя Саин-хана! – спокойно ответил Болху. – И не надо с такой злобой простирать ко мне руку! Куда тебе до тех великих государей!

– Эй, мои верные рабы! – вскричал разгневанный хан. – Сорвите же золотую цепь с шеи этого бестолкового Болху!

Здоровенные рабы подбежали и выполнили волю своего повелителя. Болху стоял, не шевелясь, глядя незряче перед собой. Рослый темнокожий раб протянул золотую цепь новому хану.

– А теперь убирайся из дворца, Болху! Тебе тут нечего делать! – махнул рукой Туда-Мэнгу. – И живи теперь на золото и серебро, данное тебе прежними государями или украденное из казны!

Болху-Тучигэн повернулся к молодому хану задом и спокойно, с достоинством вышел из дворца. В приемном покое ордынского хана царила мертвая тишина.

– А теперь, – сказал, успокоив свой гнев, новый повелитель, – пойдите-ка, мои верные люди, и покончите с этим наглым строптивцем! И также порешите его сына! Пора наводить в нашей Золотой Орде настоящий порядок!

 

ГЛАВА 16

СЛОВО КНЯЗЯ РОМАНА

– Входи же, Адай-хатун, – сказал приветливо Ногай, увидев у порога сгорбленную седую старуху. – А мы тебя заждались! Эй, мои верные рабы! – хлопнул он в ладоши. Перед ним предстали два рослых, одетых в цветастые шелковые одежды, негра. – Беги, Аглаху, за Угэчи-сэцэном! Надо его порадовать…А ты, Богурул, принеси кумыс, чтобы отметить нашу радость этим славным напитком!

Первый раб побежал за Угэчи, а второй принес большой серебряный кувшин и две позолоченные кружки.

– Наливай, Богурул! – распорядился Ногай, встал со своего кресла, взял с подноса, который держал верный раб, большую, сверкавшую от горевших повсюду свечей кружку, и протянул ее старухе. – Пей кумыс, почтенная Адай-хатун! – сказал он ласково и взял вторую кружку. – Мы тут привыкли пить этот дивный напиток из урусских сосудов! Это они придумали такое удобное устройство с ручкой! Такую чашу не уронишь…Пей, моя славная гостья!

Адай-хатун буквально схватила протянутую Ногаем кружку и с жадностью выпила освежающую жидкость.

– Может еще? – весело спросил Ногай.

– Хватит! – ответила старуха. – Здравствуй, мудрый государь!

– Здравствуй, Адай-хатун! – ответил Ногай. – Как ты сюда добралась?

– Я устала, государь, – тихо промолвила пожилая женщина, – и не чую под собой ног…

– Тогда, почтенная, тебе надо присесть, – сказал Ногай и огляделся. – Эй, Богурул! – крикнул он. Раб вновь выбежал из темного угла. – Тащи-ка сюда скамейку,…какая у тебя приготовлена для коназа Ромэнэ!

Верный раб побежал в другой угол и принес небольшую дубовую скамью.

– Садись, Адай-хатун, и расскажи мне, как ты сюда ехала…

В это время послышался шум шагов, и в юрту Ногая стремительно ворвался Угэчи, за ним следовал темнокожий раб. Последний тихо, словно тень, проскочил в темный угол и замер, слившись с неосвещенной половиной юрты и как бы растворившись в ней.

– Матушка! – закричал, едва успев поклониться Ногаю, Угэчи. – Ты жива, слава Аллаху! – Он подбежал к матери, обнимая ее и целуя.

– Ну, а теперь рассказывай, славная Адай-хатун, – молвил, улыбаясь Ногай. – Еще успеешь вволю наговориться со своим сыном. Иди сюда, Угэчи, отрадно, что ты, сын моего верного друга Болху-Тучигэна, стал моим советником!

Угэчи оторвался от матери, подошел к креслу своего повелителя и остановился слева от него, как это делал его покойный отец перед тронами ордынских ханов.

– Не знаю, что тебе рассказать, государь, – сказала усталая старуха. – Прошел уже почти целый год со времени жестокого убийства моего славного супруга! Его несправедливо убил этот нынешний хан Туда-Мэнгу, – она тихо заплакала и, вытирая обильно текшие слезы, продолжала. – Вот ушел тогда мой Болху к тому молодому хану и уже вернулся…лишь покойником! Его принесли ханские рабы…А к вечеру и похоронили его холодное тело. Он только на день пережил своего господина Мэнгу-Тимура! Эти злодеи предательски закололи моего супруга ножом в спину! Слава Аллаху, что мой мудрый супруг успел отослать к тебе нашего сына. Как мои внуки и твои жены, сынок?

– Все живы, матушка! – громко сказал Угэчи. – Мы спокойно добрались до кочевья нашего славного повелителя Ногая! Тот молодой сарайский хан не послал за нами погоню. Видно, ему не было до нас дела, слава Аллаху!

– Он просто не успел, – сказала старуха. – Как только мы похоронили моего славного супруга Болху, ко мне ворвались ханские слуги и потребовали тебя, сынок. Я же им ответила, что ты уже давно ушел в древнюю Бухару. Тогда слуги побежали к злобному Туда-Мэнгу и отрядили в ту сторону погоню. Однако же дня через три они опять ко мне прибежали и ругались самыми грубыми словами. Я же им спокойно сказала, что ничего другого об отъезде сына не знаю! А что-де знала, то и сообщила…Тогда эти ханские слуги ушли к своему Туда-Мэнгу, а вечером возвратились сюда и велели мне собираться и идти к женам покойного государя! Ну, я пошла туда и провела там в тоске-печали десятка два дней, а может и больше. Потом туда приходили ханские рабы и сказали, что будто бы к хану приехал твой человек с грозным предупреждением, чтобы не осмелились меня убивать…

– Вот какой злодей этот Туда-Мэнгу! – воскликнул в гневе Ногай. – Мои люди передали ему такие мои слова: немедленно отошли ко мне славную Адай-хатун!

– Я тогда поняла, насколько был прав мой супруг Болху, – покачала головой старуха, – когда отправлял к тебе нашего сына! И вот этот Туда-Мэнгу держал меня в гареме нашего царственного покойника! Он объявил всех женок покойного брата своими. Но тех, у кого были дети, он не тронул. И переселил их в юрту победнее…Туда же перевели и меня. А всех молодых женок и недавних наложниц грозный Туда-Мэнгу забрал себе!

– Какой же он грозный? – усмехнулся Ногай. – И на деле – вовсе не государь! Так, одно горе! Я не прощу этому злодею гибели моего Болху-Тучигэна! Надо же! Этот мудрый человек пережил трех государей и был у всех в большом почете! Этого не понял тот глупец! Разве это правитель?

– Твои слова, государь, мудры и правдивы, – сказала, склонив голову, Адай-хатун. – Тот молодой хан – это большое для нашей Орды горе!

– Я вижу, что покойный Мэнгу-Тимур, – промолвил, поморщившись, Ногай, – оказался неспособным оставить после себя надежного наследника! Неужели не нашлось никого, кроме этого дурачка Туда-Мэнгу?

– Увы, это так, – кивнула головой старуха. – Туда-Мэнгу – настоящий дурачок! Он не отказался от своих пагубных привычек! Ему нет никакого дела до нашей Орды! Только веселье и позорное пьянство! Да женок попортил этот молодой государь великое множество! Совсем не признает нашу истинную веру! Не ходит в мечеть! Все наши муллы и славный имам пребывают в отчаянии…

– Не называй его государем, Адай-хатун! – сказал сердитым голосом Ногай. – Туда-Мэнгу недостоин этого! Пусть пока сидит в Сарае и мнит себя ханом…Я ему никогда не прощу смерти моего славного Болху!

– А как тебе удалось заставить этого богохульника отпустить меня к тебе без промедления?

– Так уж без промедления! – усмехнулся Ногай. – Я не один раз посылал к нему людей с требованием выпустить тебя. Сначала я его предупредил, что если он осмелится тебя казнить, я не прощу ему этого до конца жизни! Он испугался моей мести, но тебя не отпускал. Тогда я снова отправил к нему людей. Но он лишь отделался туманными обещаниями…А в третий раз я пригрозил ему войной. Только на этот раз он послушался, и вот ты передо мной…Как же ты сюда добиралась, Адай-хатун, не устала?

– Твои люди, государь, – улыбнулась старуха, – были ласковы со мной и уложили меня в арбу на мягкие травяные мешки. И я ехала сюда лежа или сидя. А если и устала, то только от долгого лежания и жалкой старости…

– Ну, тогда, ладно, иди – устраивайся, – сказал в заключении Ногай. – А я займусь другими делами…Отведи-ка, Угэчи, свою матушку. Пусть пока поживет в твоей юрте, а там, если будет надо, поставим ей отдельную юрту. И быстрей возвращайся, мой верный Угэчи: надо поговорить об одном деле.

Когда Угэчи с матерью удалились, Ногай хлопнул в ладоши. Перед ним предстали чернокожие рабы. – Позови ко мне того коназа уруса Дэмитрэ, Аглаху, – распорядился он. – Да побыстрей, чтобы я выслушал того жалкого жалобщика!

Князь Дмитрий Александрович вошел в юрту Ногая и низко склонился перед всемогущим темником.

– Здравствуй, коназ-урус! – весело сказал Ногай. – С чем пожаловал?

Русский князь подробно, на хорошем татарском языке, рассказал обо всех своих делах с братом Андреем, захватившим и стольный город, и власть великого суздальского князя.

– А чего ты не пришел ко мне с душевной просьбой раньше? – улыбнулся Ногай и пристально вгляделся своим единственным глазом в лицо нежданного гостя.

– Я не знал о такой твоей силе, – откровенно признался князь Дмитрий, – и верил в справедливость сарайского царя. Но покойный государь Мэнгу-Тимур не был ко мне ни ласков, ни жалостлив! А новый царь Туда-Мэнгу и вовсе на меня разозлился, хотя я перед ним ни в чем не виноват! Да мало того, поддержал моего братца, наглого князя Андрея!

В это время в юрту вошел Угэчи. Низко поклонившись Ногаю, он встал слева от него, сидевшего в кресле.

– Это хорошо, Угэчи, что ты так быстро вернулся, – сказал ордынский воевода. – Говори же, коназ Дэмитрэ, о своей беде!

– Тут, государь, к тебе пришел еще один коназ урус, Ромэнэ! – промолвил Угэчи, счастливо улыбаясь. Устроив свою мать, он был в веселом расположении духа. – Примешь его, государь?

– Пусть идет сюда, – усмехнулся Ногай, – и тоже послушает этого коназа. А потом посоветуемся!

Князь Роман вошел в Ногаеву юрту и низко поклонился.

– Ну, здравствуй, коназ Ромэнэ! – промолвил Ногай. – Ты, как я вижу, совсем постарел!

– Здравствуй, государь! – бодро ответил русский князь. – Такие мои года. Уже давно до меня добралась старость. Я тут вижу великого суздальского князя! Здравствуй, князь Дмитрий! Ох, и давно я тебя, брат, не видел…

– Здравствуй, брянский князь Роман! – кивнул головой Дмитрий Александрович. – Я еще был молод, когда видел тебя в Сарае! Однако же ты теперь уже старик!

– А ты еще молод, Дмитрий Александрыч, – улыбнулся князь Роман. – Отрадно тебя видеть здесь, у нашего государя! Этот великий государь – единственный и законный правитель Золотой Орды! Я не подчиняюсь больше никакому другому царю, пусть хоть он и сидит в Сарае!

– Неужели так? – усмехнулся Ногай. – А кому ты недавно привозил «выход»?

– Я решил, государь, платить «выход» только тебе! – сказал весело брянский князь. – Когда я узнал о молодом царе, воссевшем в Сарае, и о бессмысленной казни славного государева советника Болху-Тучегэна, я сразу же признал настоящим государем великого Ногая!

– И ты привез серебро?! – воскликнул в изумлении Ногай. – За какой срок?

– Я привез тебе всю дань с черниговский земель за этот год, государь! – кивнул головой Роман Михайлович. – Так получилось, что мой верный слуга, Лепко Ильич, приходил в прошлом году в Сарай с государевым «выходом«…А тут вдруг царь и умер. А новый молодой царь, брат славного покойного государя, Туда-Мэнгу, стал обижать хулительными словами моего посланника! Да с таким гневом! У него уже побывал князь Андрей суздальский, который наговорил обо мне много лживых слов. Вот и досталось моему человеку от этого Туда-Мэнгу! Он и меня оскорблял непотребными словами и был особенно недоволен тем, что я сам не привожу ордынскую дань. А мой человек сказал, что я, государь, пребываю в твоем войске! Но он не только не похвалил меня за это, как это делал покойный государь Мэнгу-Тимур, но еще больше разгневался! Мой Лепко Ильич едва вернулся живым в Брянск!

– Это плохой знак для Туда-Мэнгу! – сказал разгневанный Ногай и посмотрел на Угэчи. – Видишь, мой верный советник, как непочтителен со мной брат покойного хана?

– Вижу, государь, – тихо ответил Угэчи. – Вот почему этот Туда так возненавидел моего батюшку! Мой батюшка не раз спорил с ним из-за тебя еще при жизни государя Мэнгу-Тимура! Туда-Мэнгу часто подстрекал своего царственного брата против тебя, но батюшка создавал ему непреодолимые помехи. Туда-Мэнгу даже науськивал государя послать на тебя войско! Однако мой батюшка был для него, как кость в горле…

– Я знаю об этом, мой славный Угэчи, и вовек не забуду Болху-Тучигэна. Он был великим государевым мужем! На нем одном стояла вся ханская власть! А теперь Туда-Мэнгу долго не продержится…Немного подождем и что-нибудь на этот счет придумаем!

– Так это – сын того великого мудреца?! – воскликнул князь Роман, выслушав слова Ногая. – Как похож на него лицом! Неужели жив сынок Болху-Тучегэна? Вот уж радость какая!

– Как видишь, коназ урус, – сказал с теплотой в голосе Угэчи. – Я теперь советник государя здесь, в его славном кочевье! Не нужен в Сарае – так нашел приют и уважение у великого государя Ногая!

– Это прекрасно, славный повелитель, – весело промолвил князь Роман, – если ты бережешь верных и мудрых людей! Поэтому ты и есть настоящий государь!

– Ладно, Ромэнэ, тогда скажи, – махнул рукой Ногай, – ты привез сюда всю дань?

– Да, государь, я уже тебе об этом сказал! Мы больше ничего не возим в Сарай! – кивнул головой Роман Брянский.

– Что ты на это скажешь, Угэчи? – вопросил Ногай, глядя на своего советника.

– Теперь, государь, у нас не будет долгов ни перед купцами, ни перед воинами! Мы немного задолжали…Но я знаю, какую дань платит Ромэнэ из Черныгы! Теперь нам хватит серебра! Этот Ромэнэ, государь, всегда радовал моего батюшку. За это он был в почете в нашем Сарае! Хотя, если говорить по правде, иногда наш покойный государь Мэнгу-Тимур, на него сильно гневался! Особенно после клеветы того коназа Андрэ из Суждалэ!

– Послушай меня Ромэнэ, – сказал всесильный татарский темник. – Вот к нам пришел коназ Дэмитрэ с жалобой на своего брата Андрэ. Этот непутевый Андрэ отнял у него главный улус. Что ты скажешь, если мы пошлем своих воинов на этого Андрэ и нещадно его покараем?

– Покарай его, славный государь! Я же не останусь в накладе! – воскликнул князь Дмитрий, до этого молчавший и с недоумением слушавший весь разговор. – Как ты видишь, этот Андрей насолил не только мне, но и славному князю Роману!

– Что я могу сказать? – пробормотал Роман Брянский. – Уж не знаю, что тебе, государь, советовать! Известно, что князья Андрей и Дмитрий – родные братья…Зачем им сражаться друг с другом? Разве нельзя миром договориться? Или поделиться своими владениями? Что ты сам об этом думаешь, великий князь Дмитрий?

– С какой стати я буду делиться своей землей? – бросил в раздражении князь Дмитрий. – Уж если я – великий суздальский князь, тогда мне самому и решать! Если бы мой братец Андрей пришел ко мне с добрым словом, а не с войной, тогда бы поговорили! А теперь между нами вражда и пролилось много крови…К тому же, я привез государю Ногаю немало серебра. Поэтому я прошу большое войско, чтобы сокрушить эту ехидну, моего презренного брата!

– И много ты привез серебра, коназ Дэмитрэ? – посмотрел на советника Ногай. – Ты посчитал это серебро, мой верный Угэчи?

– Да, государь, это будет…с четверть от того, что привез сюда Ромэнэ.

– С четверть? – поднял брови Ногай. – Маловато, коназ Дэмитрэ!

– Это только то серебро, – смутился суздальский князь, – что удалось наскоро собрать, великий государь. А если поможешь мне вернуться в мой город Владимир, тогда я сразу же начну платить тебе полный «выход»!

– Это не нужно! – усмехнулся Ногай. – Для меня пока и этого хватит! Нельзя отнимать все доходы у Сарая! Ясно, что там сидит сейчас незаконный правитель Туда-Мэнгу. Но он там не навеки. Ты согласен со мной, Угэчи?

– Полностью, славный государь, – кивнул головой Ногаев советник. – Если мы отрежем все доходы от Сарая, там будет голод и вспыхнет мятеж. А это приведет к войне между нами. А это нам не надо! Лучше послушай умные слова Ромэнэ. Он прав!

– Тогда говори дальше, Ромэнэ, – улыбнулся Ногай. – Что ты еще подскажешь?

– Я считаю, государь, – ответил, почти не задумываясь, Роман Брянский, – что не надо посылать войска на суздальскую землю. Лучше прикажи князю Андрею помириться со своим братом и отправь туда немного своих людей. А поскольку Дмитрий Александрыч старше князя Андрея, пусть он владеет стольным городом Владимиром и величается великим князем! А младшему князю Андрею следует передать во владение другой город и достаточно земли, чтобы он не был обижен…Надо поделиться с братом!

– Что ты на это скажешь, мой верный Угэчи? – спросил, выслушав брянского князя, Ногай. – Как тебе слова Ромэнэ?

– Я согласен с его словами, государь, – кивнул головой Угэчи, – совет коназа Ромэнэ – удачный! Пошли туда наших верных людей, а с ними для безопасности – сотню воинов. А там пусть братья-коназы сами между собой мирятся!

– Быть по сему! – воскликнул Ногай. – Тогда собирайся, коназ Дэмитрэ, с моими людьми не на войну, но на мирные переговоры со своим братом!

– Благодарю тебя, славный государь! – поклонился Дмитрий Александрович. – И тебя тоже, князь Роман Брянский! Никогда этого не забуду! – И он устремил на князя Романа взгляд, полный лютой, смертельной ненависти.

 

ГЛАВА 17

ПОСЛЕДНЯЯ БЕДА СТАРОГО ИЛЬИ

– Говори же мне, купец Илья, – сказал, глядя на сгорбившегося дряхлого старика, смоленский епископ, – одну только правду без всяких прикрас…

– Как на исповеди, владыка, – тихо молвил Илья Всемилович. – Не такие у меня годы, чтобы кривить душой! Я все теперь понимаю…Те слова – это бесстыдная ложь! Какой из меня татарский соглядатай? Я уже не один десяток лет не был в Орде!

– Однако там был твой сын, Лепко, который сейчас живет в Брянске у князя Романа!

– Это правда, владыка, – кивнул головой Илья Всемилович, – но мой сын Лепко – купец и посланник этого славного князя Романа Михалыча. Он возит мзду в татарскую Орду по воле брянского князя! Сам Роман Михалыч еще давным-давно договорился с татарами, чтобы за него возил казну мой сын. Брянский князь занят боевыми походами. Он нынче ходит на войну с татарским воеводой Ногаем…

– Я знаю об этом, – нахмурился епископ. – Однако же говорят, будто это ты передаешь через Лепко сведения о наших смоленских делах…Татары в считанные дни узнали о смерти нашего князя Михаила!

– Но, владыка, тогда никто не ездил в Орду, – покачал головой старик. – Мой сын Лепко еще не вернулся из Орды и приехал сюда ко мне лишь поздней осенью…А татары нагрянули к нам сразу после смерти князя…Лепко просто бы не сумел так быстро до них добраться! Что же касается меня, то я сижу здесь безвыездно как жалкий старик…

– Твои слова по сути не лживы, – согласился епископ, – но мне не все понятно: говорят, что у тебя даже есть какие-то дела с Литвой!

– Вот тебе крест, владыка! – неистово перекрестился купец и даже привстал со своей скамьи, стоявшей прямо напротив сидевшего в кресле епископа. – Я не только не знаю никаких литовцев, но даже ни разу не был в Литве! И не вел с их людьми никакой торговли!

– Люди рассказывают, купец Илья, – промолвил сухим, отчужденным голосом епископ, – что ты не зря не дал денег для заказа у немцев колокола. Ты знал о предстоявшей беде!

– Знал, владыка, – ответствовал старый Илья, – поэтому и не видел надобности тратить деньги и посылать людей к немцам! Разве мы сами не смогли бы отлить колокол? Могли бы, на худой конец, попросить новгородцев? Новгородские колокола славятся по всей Руси!

– Сами новгородцы заказывают колокола сейчас у немцев! – возразил епископ. – Известно, что лучшие новгородские колокола, висящие на святой Софии, все до одного иноземные! Вот почему мы сделали заказ у немцев! В их окаянной Риге…А что из этого получилось?

– Этого не знаю, – покачал головой Илья Всемилович. – Очень неясно, почему немцы не прислали в наш город заказанный колокол? Может, с ними полностью не рассчитались?

– Они получили все договорное серебро, – ответил раздраженно владыка. – А наши люди поехали в Ригу и забрали там свой колокол…Но вот на обратном пути в поганой Литве их ограбили литовцы и отняли этот колокол…

– Не первый раз, владыка, мы терпим от этих литовцев воровство и грабежи, – покачал головой Илья Всемилович, – однако ты поставил это мне в вину!

– Так говорят почтенные люди, – сердито сказал епископ, – а твое дело – отвечать. Я уже понял, какие слова правдивы, а какие – один обман…

– А я и подавно все понял, владыка, – мрачно ответил Илья, – какие почтенные люди говорят обо мне непотребные слова. Это мой свояк, Порядко Брешкович, распускает по своей глупости эти слухи по городу! Лучше бы помолчал и прикрыл грехи своей дочери…

– Мы еще доберемся до дочери этого Порядко, – сказал, покачав головой, епископ. – Но скажи, Илья Всемилич, без утайки, почему татары сохранили тебе жизнь в тот страшный год, когда они взяли Киев? И оставили тебе все имущество? Даже наши смоленские купцы, ходившие тогда торговать в Киев, не вернулись домой…

– Это, безусловно, тебе сообщил тот подлый Порядко, – горько усмехнулся Илья Всемилович. – Он один в Смоленске знал об этом деле! Значит, он – предатель и нечестивец!

– Если Порядко все мне рассказал, – покачал головой епископ, – то не следует это называть предательством! Не должно быть никаких тайн от меня, вашего духовного господина! Почему ты это скрыл, Илья? Неужели ты думал, что я не узнаю, как ты спас свою жизнь и все имущество, будучи татарским послухом? Татарский царь даже подарил тебе щедрой рукой, – епископ погладил на груди священную реликвию, – этот греческий крест!

– Ну, если тебе нужна вся правда об этом, владыка, – склонил голову седовласый Илья Всемилович, – тогда слушай, как все было!

И он подробно, без утайки, рассказал всю историю о том, как спаслась во время вщижского погрома его жена Василиса, о татарском посланнике Болху-Тучигэне и его, в свою очередь, спасении купеческими людьми, о своих поездках в Орду, встречах и разговорах с ордынскими ханами, о далекой, но прибыльной торговле в подвластных Орде странах.

– Также, владыка, когда бы я ни ездил в Орду, я всегда по возвращении, – сказал он, закончив повествование, – приносил сердечные и щедрые дары нашей православной церкви!

– Я знаю об этом и не раз слышал от наших священников и праведных людей добрые о тебе слова, – улыбнулся епископ. – И нынче, выслушав тебя, остаюсь довольным тобой. Твои слова дошли даже до моего сердца! Вот какая у тебя удивительная жизнь! Такое не узнаешь даже из сказки или былины!

– Такие испытания мне назначил Господь, владыка, – склонил голову старый Илья, – и вот я дожил до возраста старика. Поэтому я не боюсь людских зол, но страшусь только одного Господа…Я рассказал тебе, святой отец, только одну правду, не утаив ни слова. Так что если грешен, то не в подлой лжи!

– Да, теперь ты мне все поведал, почтенный Илья Всемилич, – сказал, придя в доброе расположение духа, смоленский епископ, – даже о тех женках, которых мы раньше обсуждали! Тогда ты рассказал далеко не все, но вот сегодня, наконец, уяснил мне суть дела. У меня больше нет к тебе вопросов. Теперь я верю в твою правоту, верность нашему городу и любовь к православной церкви!

– Слава тебе, Господи! – перекрестился Илья Всемилович. – Благодарю тебя, владыка, за сочувствие моим словам! Я тут приготовил тебе памятный подарок! – Он достал из-за пазухи тяжелый золотой браслет и протянул его епископу. – Это греческое золото, владыка! Я вывез это сокровище из самого Царьграда в годы своей молодости. Говорили, что эту вещь носил сам праведный греческий государь Константин, в честь которого и назвали тот город!

– Браслет святого Константина! – вскричал обрадованный епископ и, схватив подарок, поцеловал сверкавшую от свечных бликов драгоценность. – Благодарю тебя за это, сын мой! Если ты так щедр к святой церкви, я поведаю тебе одну тайну. Поклянись мне от всего сердца, что никому об этом не расскажешь!

– Клянусь, владыка! – громко сказал купец, перекрестившись. – Вот тебе – святой крест!

– Слушай же меня, сын мой, – тихо сказал епископ и, в свою очередь, перекрестился. – Наш князь Федор получил от брянского князя Романа письмо. Намедни приходил из Брянска человек. Этот князь Роман не только просил, но даже требовал, чтобы наш князь Федор выдал ему дочь того купца Порядко Брешковича, Лесану! Брянский князь обвинил ее в колдовстве! Он хочет сжечь ту женку на костре…Его обвинения очень серьезные: отравительство с приготовлением зелья и бесстыдное прелюбодейство! Что ты на это скажешь?

– Значит, князь Роман узнал о поступках той Лесаны, – пробормотал Илья Всемилович, глядя на владыку, – однако это не моя вина! Я все об этом знаю, святой отец, от надежных людей…Однако сам Лепко здесь не объявлялся после того, как сюда прибежала бесстыжая Лесана, спрятавшаяся у своего батюшки Порядко…

И он рассказал владыке про неверность своей невестки сыну, Лепко Ильичу, об их нелегкой семейной жизни, об отравлении Лесаной княжеской ключницы, расправе разгневанного мужа над злодейкой и, наконец, ее бегстве к отцу в Смоленск.

– Эти подробности мне сообщили люди моего сына Лепко, – сказал престарелый Илья в заключении. – Сюда часто приезжают его слуги и приказчики. Они мне подробно сообщают о сыновних делах. В Брянске уже был княжеский суд над сыном купца Василька Мордатыча…Тому присудили уплатить за все зло приличную виру!

– И сколько же? – прищурился владыка.

– Князь определил виру, святой отец, – покачал головой Илья Всемилович. – В полтораста гривен белого серебра!

– Полтораста гривен?! – вскричал епископ. – Да еще за любовницу?

– Уж не знаю, за любовницу или за ключницу, – пробормотал Илья. – Нечая Васильковича объявили виновным в подлом прелюбодеянии, краже Лесаны, чужой жены, и потворстве ее бегству…

– Конечно, вира справедливая, – сказал как бы про себя епископ, – однако же я не знал, насколько богат тот купец Василек! Он приходил в свое время ко мне и жертвовал серебро на нашу православную церковь…Однако же…полтораста гривен!

– Но князь Роман не стал этого купца разорять, – улыбнулся седовласый Илья, – а дал ему отсрочку на пять лет! Будет все пять лет выплачивать в казну свои долги! А сразу князь не решился собирать с него все гривны. Он не хочет, чтобы зажиточный брянский купец разорился и стал жалким смердом…Известно, что этот купец вовремя платит пошлины в княжескую казну…Вот потому и пожалел князь Роман купца и его дурачка сына!

– Но наш князь Федор Ростиславич отказал брянскому князю в его просьбе, как я считаю, справедливой. И не выдал бесстыжей Лесаны! Видимо купец Порядко задобрил князя Федора, скорее всего, серебром! Князь даже со мной не посоветовался! Решил, как сказали мои слуги, по Ярославовой «Правде«…И взял с того купца Порядко пеню в восемь десятков гривен!

– В восемь десятков?! – вскричал потрясенный Илья Всемилович.

– Тихо, не надо громко говорить, – поднял руку епископ. – Князь Федор определил виру как за убийство княжеского тиуна или кого-либо из его верных людей. И как я узнал, наш князь уже получил сполна всю мзду…Но ни одной гривны, даже куны или мортки, не пожертвовал нашей православной церкви!

– Как-то непонятно, святой отец, – покачал головой Илья Всемилович. – Ущерб нанесен брянскому князю Роману, а мзду получил наш князь Федор!

– Это приведен только к беде, – грустно молвил епископ. – Однако и ты повинен в этом деле, Илья Всемилич!

– Отчего же я, святой отец?

– Почему ты мне вовремя об этом не сообщил? Супружеская неверность пребывает в церковном ведении! Если бы ты рассказал мне, что та премерзкая Лесана убежала от своего законного супруга сюда, в Смоленск, я бы поступил иначе…Пришлось бы той Лесане ехать назад. Обвязанной веревками и закованной в железо! А теперь у князя Федора – прибыль…А город и земля нажили себе лютого врага! Говорят, что у князя Романа – несметное войско! Да и сам он – известный победами воин! Не слабей поганых татар!

– Прости мне, владыка, этот великий грех! – встал, поклонившись епископу, Илья Всемилович. – Не хотелось мне предавать лютой смерти ту бесстыжую Лесану и позорить ее батюшку, Порядко Брешковича…Лесана у него – единственное дитя. Все прочие дети Порядко уже давно умерли…Одни от поветрия, а другие – от рук врагов. Этот Порядко и так несчастлив! Он ведь был моим другом. Мы подружились еще у греков…Были как родные братья, – старик заплакал. – Мы ведь осели здесь в Смоленске по его желанию…Я не хотел на него доносить…Мне стало жалко этого несчастного…

– А вот он тебя не пожалел, – покачал головой смоленский епископ, – и таких наговорил мне о тебе мерзостей!

– Да простит ему Господь, – сказал, вытирая слезы, Илья Всемилович, – и ты, святой отец, со своим добрым сердцем…Этот жалкий Порядко тронулся умом на старости лет! Он же почти мой ровесник! А это уже – глубокая старость…

– Он не тронулся умом, – усмехнулся епископ, – и показал отменное хитроумие в выгораживании своей дочери! Князь Федор сначала сильно разгневался, узнав о поступке той Лесаны! Но Порядко возложил всю вину на княгиню, супругу Романа, сказав, что это княгиня подучила Лесану, из греховной ревности, извести свою соперницу. А Лесана исполнила-де приказ своей госпожи. А это уже – полгреха! И так все правдоподобно изложил! Я вот знаю по нашему городу, насколько женки злы и ненавистны к любовницам своих супругов! Готовы их сожрать!

– Не верь этому, святой отец! – вскричал, побагровев от гнева, Илья Всемилович. – Княгиня ни в чем не повинна! Об этом знают все брянские горожане! Она ведь без жалости прогнала от себя ту Лесану!

– А почему же она тогда не бросила ее в темницу? – усмехнулся владыка. – Здесь все, мой почтенный старик, вызывает сомнение! Как же держать на свободе отравительницу? Вот князь Федор Ростиславич и поверил таким неглупым словам! К тому же, наш князь Федор не в ладах с Романом Брянским. Вот почему он верит всем словам, которые сказаны против князя Романа и его супруги!

Илья Всемилович молчал, не находя от возмущения слов.

– А теперь послушай, достойный купец, – сказал, завершая беседу, владыка. – Я не хотел тебе это говорить, но, если ты обещаешь хранить и эту тайну, скажу. Наш князь Федор Ростиславич, решил, получив донос от купца Порядко Брешковича, судить и тебя своим княжеским судом! Князь хочет бросить тебя в свою темницу!

– Он так на меня разгневался?! – вскричал в изумлении Илья Всемилович. – Неужели протянет руки на жалкого старика?

– Протянет, Илья Всемилич, – продолжал епископ. – Однако я поговорил с князем. И упросил его не спешить со скоропалительным решением. Сначала я должен, как духовный и городской владыка, сам с тобой побеседовать. Не так просто лишить свободы почтенного человека! Ну, мы договорились, что князь Федор не будет беспокоить тебя три дня…А когда я проведу свое дознание, он начнет принимать к тебе свои меры! Словом, говорю тебе, праведный старик, уходи из нашего города! Ты успеешь далеко уйти за эти дни! И тогда, наконец, получишь до глубокой старости покой от всех своих бед!

С большим трудом, поддерживаемый вышедшими из простенка слугами, спустился престарелый Илья Всемилович с дубовых владычных ступеней.

– Садись в сани, батюшка, – сказал его тоже немолодой слуга Провид. – На тебе нет лица! Замучил тебя этот владыка!

– Вот какие дела, Василисушка! – сказал, войдя в свой терем, согбенный, трясущийся старик. – Пора мне к Господу, матушка!

– Что ты, батюшка? – всплеснула руками Василиса. – Тебе еще рано умирать! Да мы еще с тобой…

Но в этот миг купец пошатнулся и схватился за сердце. – Нынче я припозднился, – только и сказал он, медленно оседая на пол.

– Слуги, хватайте батюшку! – Василиса бросилась к мужу и удержала его от падения.

– Мы здесь, матушка! – громко сказал подскочивший к хозяину Провид. – Эй, молодцы, помогите же мне скорее!

Когда старика уложили на его широкую постель, он уже не дышал.

– Это не в моих силах, – заплакал прибежавший на крики лекарь Велемил. – Сердце нашего батюшки не выдержало тяжелых испытаний! Горе нам!

– Ильюшенька, супруг мой славный! – рыдала над телом почившего безутешная Василиса. – Ох, горе-то какое неслыханное!

Через два дня, когда все смоленские родственники простились с покойным купцом и выплакали все слезы, убитая горем Василиса приказала: – Поднимайте домовину с нашим батюшкой, мои верные слуги, и везите ее в православную церковь! Будем вести там последнюю службу…

В это время в ворота купеческой усадьбы постучали.

– Отворите! – сказала хриплым безразличным голосом Василиса. Слуги выбежали во двор. Вдруг оттуда донеслись крики, шум, и в терем ворвались вооруженные княжеские дружинники.

– Уже покойник! – крикнул княжеский воевода, глядя на гроб, вокруг которого стояли остолбеневшие от возмущения люди. – Тогда слушайте меня, родственники купца и домочадцы! Потому как купец Илья скончался, и я это сам вижу, мы должны полностью выполнить приказ нашего князя Федора Ростиславича и задержать главу купеческого семейства! Так что собирайся, Избор Ильич, пойдешь с нами до княжеской темницы!

 

ГЛАВА 18

СМОЛЕНСКИЙ ПОХОД

Полки князя Романа Брянского шли на север. Невиданную доселе силу собрал под своей рукой старый князь. Со всех сторон его земли, даже с уделов, которые впервые приняли участие в походе своего великого черниговского князя, собрались в это жаркое, сухое лето 1285 года дружинники и ополченцы. Сами князья – Мстислав Карачевский, Симеон Новосильский и Константин Тарусский – в Брянск, на воинские сборы, не пришли, однако прислали своих первых воевод.

– Я жестоко покараю этого злодея, презренного князя Федора, – думал, оглядывая шедших за ним правильными рядами воинов, князь Роман.

На несколько верст, заполонив все ближайшие дороги, растянулись княжеские полки, подняв тучу густой пыли.

– Как бы нам перейти на траву, Добр Ефимыч? – спросил князь Роман ехавшего рядом с ним верхом по левую руку брянского воеводу. – Мы задохнемся от этой пыли! Нам не следует травить воинов!

– Уже недалеко, великий князь, – ответил брянский военачальник. – Эта дорога скоро кончится. Дальше все заросло травой. Тогда пыль рассеется…И воинам будет полегче…

Действительно, не прошли воины и десятка верст от Брянска, как пыльная дорога сменилась травяным покровом, и рать пошла вперед быстрее.

– Батюшка, – сказал ехавший на красивом вороном жеребце, справа от князя Романа, его сын Олег, – а не пойти ли нам по ночам? Становится жарко, и воины сильно устают…Какое из усталых войско? Разобьем после полудня лагерь, а ночью спокойно пойдем дальше.

– Ночью очень темно, сынок, – ответил Роман Брянский. – И не все наши воины, особенно из удельных полков, привычны к ночным переходам. Только мои отборные воины способны ходить в ночное время. Это тебе не степи, сынок: там есть леса и болота…Мы заблудимся, погубим многих воинов и потерпим неудачу. Впервые пришлось пойти на своих христиан. Поэтому надо нанести этому князю Федору небывалый урон! За все мои обиды и подлости этого мерзкого князя! Нашим славным воинам нужно идти только днем. А если приходится сейчас мучиться, то на то она и война, а не веселый и сладкий пир! Мы сами, князья, не уклоняемся от тягот войны! Зачем тогда нежить воинов?

Разговор прекратился, князь Роман откинулся в седле и задремал, медленно покачиваясь в такт движению лошади.

Брянский князь не мог простить дерзость Федора Смоленского. Последний проявил по отношению к нему не просто грубость: отказать в выдаче виновной в преступлении простолюдинки означало смертельно оскорбить соседа. Княжеский посланник вернулся из Смоленска ни с чем. – Этот князь Федор говорил, – сообщил расстроенный посланец князю Роману, – что он посадил ту озорницу Лесану в свой судный терем и решил судить ее сам!

На следующий год, весной, в Брянск прискакали верные люди купчихи Василисы. Они рассказали князю Роману о смерти купца Ильи Всемиловича и аресте его сына Избора Ильича.

– Даже не дали спокойно, как надо по закону, похоронить батюшку, – сказал седовласый Провид, утирая слезы. – Только мы одни, купеческие слуги и наша славная матушка Василисушка, в скорби и слезах отнесли на церковный погост нашего батюшку, Илью Всемилича!

– Получается, что тот славный купец пострадал из-за моей просьбы! – вскричал князь Роман. – Если бы мой человек, посланный за той Лесаной, не пришел, этот купец был бы жив! Это для меня – смертельная обида! Я не прощу злодею Федору такого унижения!

– Не огорчайся, великий князь, – сказал тогда старый купеческий слуга. – Купца Илью уже давно невзлюбили в городе…А когда та Лесана вернулась в Смоленск, ее батюшка сделал все, чтобы поссорить славного Илью Всемилича не только с владыкой, но и с самим князем!

– О, злодейское семя! О, воры и подлые озорники! – возмущался князь Роман. – Вы получите за это жестокую и беспощадную месть! Но почему вы, так несправедливо пострадавшие, не прислали ко мне людей еще прошлой зимой? Тогда бы мы сразу же, без лютой жары и трудностей, пошли на Смоленск! И еще тогда покарали бы этого князя Федора за коварное злодейство!

– Да вот наша матушка Василисушка надеялась слезно упросить князя Федора, – ответил посланец купчихи. – Однако ни этот злобный князь, ни святой владыка не захотели отменить несправедливость! А наша матушка потратила на них уймищу серебра! Ее сын Избор Ильич так и сидит в княжеской темнице, жестоко страдая! Может ты, великий князь, пошлешь в Смоленск своего человека и замолвишь за него свое веское слово? Мы боимся, что люди этого жестокого князя Федора уморят нашего Избора Ильича!

– Я не только пошлю человека в этот бессовестный город, – громко сказал, кипя от гнева, князь Роман, – но туда пойдут все мои полки, готовые проявить суровость!

В тот же день княжеские люди выехали во все концы не только Брянского удела, но и всех черниговских земель. В короткий срок было собрано почти шеститысячное войско. Огромный обоз следовал за воинами: в телегах, охраняемых брянскими мужиками, были сложены мешки с зерном, овощами, сушеными мясом и рыбой.

Старший княжеский управляющий Ермила Милешевич хотел отправить за войском стадо откормленных княжеских коров и отару овец, однако рачительный князь не разрешил.

– Пусть пока кормятся так, – сказал он, – пока мы не доберемся до земель этого злодея, князя Федора…А там уже мои люди будут кормиться смоленской свежатиной! Пусть расплачивается эта земля за грубости и обиды своего князя!

Почти три дня двигались полки брянского и великого черниговского князя до первых смоленских селений…Однако же, достигнув к вечеру своей цели, они обнаружили, что ни в одной деревеньке людей не было. Лишь пустые избы, в которых гулял ветер, встречали незваных гостей.

– Неприветливо нас встречают, – сказал по такому случаю князь Роман. – Видимо, смоляне проведали о нашем походе! Что поделаешь, если мы повели не только конное, но и пешее войско! А это не утаить!

– А если сделать набег, княже? – спросил воевода Добр. – А ночью послать на них конницу? Тогда не успеют сбежать! Ты же видишь: жители сбежали отсюда совсем недавно…Если они думают, что мы идет медленно, с привалами, тогда не станут спешить! А мы захватим и пленников, и всякое добро! И нанесем этим землям огромный урон!

– Ты прав, мой славный Добр, – кивнул головой брянский князь. – Тогда, давай, сделай ночью дальний набег! Однако же, смотри, всегда посылай вперед разведку. А если встретишь войско князя Федора, сразу же, без промедления, посылай ко мне людей. Сам же в битву не вступай! Ударим по ним всеми силами, без жалости!

– Слушаюсь, великий князь! – весело сказал брянский воевода. – По коням, мои воины! – крикнул он, повернувшись к всадникам. Славная княжеская тысяча сорвалась с места и стремительным потоком хлынула на смоленские земли.

– А мы пока сделаем привал, – сказал, вытирая большим цветастым платком пот с лица, князь Роман. – А за людьми пусть пока присматривает Славко Милорадич. Сходи к нему сынок, и передай мой приказ.

– Хорошо, батюшка, – ответил княжич Олег и поскакал к приближавшейся серой массе пеших воинов, которые немного отставали от княжеской конницы: Роман Михайлович не хотел, чтобы его пехотинцы глотали густую пыль, которая, несмотря на росшую в изобилии траву, все же поднималась из под конских копыт.

Когда пешие полки подошли к княжеским шатрам, воздух уже был чист, однако жара стояла немилосердная.

Усталые, потные княжеские дружинники и ополченцы разделись до пояса и ходили по лагерю в одних подштанниках, разбивая палатки и разжигая костры.

Второй воевода, Славко Милорадович, которого князь Роман поставил во главе пешего воинства, метался взад-вперед по всему лагерю, отдавая направо и налево распоряжения…Наученный долгой ратной жизнью, Славко знал, что во время отдыха воинов, ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра окрестности. Он помнил, как враги не раз пытались воспользоваться беспечностью отдыхавшего воинства! – Этого не будет! – говорил, повторяя слова своего отца, второй воевода. – Поставлю крепкие заставы!

И он послал в ночной дозор своих самых лучших и опытных воинов. Помимо того, и князь Роман оставил для дозорной разведки два десятка так называемых «воев летучих». Эти конники должны были всю ночь кружить вокруг неукрепленного лагеря и при необходимости поднимать боевую тревогу.

Наутро, едва забрезжил рассвет, княжеские воины были разбужены боевым рожком и быстро, приведя себя в порядок, умывшись в водах ближайшей речушки, приняв наскоро приготовленную пищу, перешли на другой речной берег. Вслед за ними по шатким мосткам, наведенным брянскими мужиками, прогрохотали обозные телеги.

Не пройдя и десятка верст, брянские ратники почуяли приближавшийся с каждым шагом запах гари.

– Значит, здесь уже побывали мои воины! – сказал, морщась, князь Роман, и указывая сыну рукой на дымившиеся развалины. Они подъехали ближе и обнаружили большую серую поляну из пепла, лежавшую по обеим сторонам дороги.

– Сожгли все село, батюшка, – сказал, насупившись, княжич Олег. – Зачем это сделали? Это же мирные крестьяне, а не лютые враги…За что же они страдают?

– Это война, сынок, – тихо молвил Роман Михайлович. – Ты ведь знаешь моих воинственных воинов: они не щадят ни врагов, ни их людей…До Смоленска непросто добраться, а взять город – и того труднее! Тогда следует нанести подлому обидчику наибольший урон!

– Однако те простые люди – Божьи твари, батюшка, – сказал с горечью княжич, – и христианские души…Господь зачтет нам такое за большой грех!

– Это так, сынок, грех превеликий, – согласился князь Роман, – однако я не разрешил моим воинам убивать и насильничать…Пусть жгут и грабят, но люди будут живы!

– А как же им жить без жилья да имущества? – возразил, качая головой, княжич Олег.

– Ну, это дело наживное, – усмехнулся Роман Михайлович. – Вот уведем смоленских пленников в Брянск, а там их обустроим!

В это время вдали показались скакавшие во весь опор всадники.

– Это люди моего Добра, – сказал, прищурившись, князь Роман. – Вот сейчас увидим, был ли полезен набег во вражеский тыл!

– Здравствуй, великий князь! – громко крикнул, подскакав к князю Роману, передовой всадник.

– Здравствуй Микула, внук моего славного Ермилы! – ответил старый князь. – Как там наши дела?

– Все пожгли, великий князь, как было велено, – сказал, вытирая пот со лба, молодой дружинник, – и взяли немало пленных! Пришлось отрядить сотню воинов на охрану пленников…

– Это много, – покачал головой Роман Михайлович. – А где же эти люди остались?

– Они следуют за твоими воинами, – тихо сказал Микула. – Твои люди скоро их догонят. Они – в пяти верстах от вас!

– Эй, Славко! – крикнул князь Роман. Второй воевода быстро к нему подъехал. – Поручи-ка своим людям, Славко, когда мы пройдем пять-шесть верст, вести пленников!

А много их? – спросил, прищурившись, Славко.

– Где-то тысячи полторы, – ответствовал Микула, – или немного больше…

– Будет сделано, великий князь, – весело сказал второй воевода, – сейчас же назначу людей для охраны!

И он поскакал выполнять княжеское повеление.

Действительно, верст через шесть княжеское войско подошло к большой людской толпе, медленно шедшей по утоптанной конскими копытами дороге. Княжеские всадники с опущенными копьями сопровождали это людское сборище. Увидев подъехавшего князя, пленники зашумели, заголосили.

– Ох, пресветлый князь! – крикнула толстая краснорожая баба. – Пощади нас, несчастных! За что нам такое разорение?

– Великий князь и славный полководец! – вторил ей высокий, седовласый старик. – За что ты сжег без жалости наши жалкие дома? Разве мы не чтим вас, наших славных князей? Только и молимся за вас Господу! За что такая немилость?

– Пресветлый князь! – сказала звонким, но приятным, голосом рослая светловолосая девица с большой, словно льняной, косой. – Неужели у тебя не дрогнет сердце, глядя на наше горе?!

Князь Роман, услыхав последние слова, повернулся и глянул в ту сторону, откуда исходили приятные звуки.

– О, Господи! – сказал он: перед ним стояла точная копия его ключницы Арины! Такая же прекрасная, голубоглазая девица, только…совсем молодая! И сердце старого князя дрогнуло!

– Где же вы пленили эту красную девицу? – спросил он, вытирая пот со лба. Волна тепла, захлестнувшая его, была столь горяча, что его голос задрожал, а из княжеских глаз потекли обильные слезы.

– Мы поймали красную девицу в этой деревне, великий князь, – весело ответил княжеский дружинник. – И подумали, что такая красавица должна предстать перед тобой!

– Хвалю за это, сынок! – улыбнулся князь. – Этим вы мне очень угодили! Я награжу вас за это, мои верные воины!

– А ты, девица или замужняя женка? – спросил князь Роман, подъехав к окруженной разом замолчавшими пленниками девушке.

– Еще не замужняя, княже! – спокойно ответила своим нежным бархатистым голосом красавица. – У меня тут был жених, да вот сбежал, когда пришли твои воины…

– Ты теперь, красная девица, будешь сидеть в моем обозе, – сказал, дрожа от волнения, старый князь. – Я увезу тебя в мой славный город!

– А если я этого не захочу? – возмутилась, чувствуя свою силу, молодая прелестница. – Ты меня изнасилуешь или убьешь, преславный князь?

– Нет, красная девица, – сказал, побагровев лицом, брянский князь. – Не будет ни насилия, ни убийства! Однако скажи, какова твоя настоящая цена за покорность моей воле? Неужели ты хочешь, чтобы я отпустил тебя на свободу? Тогда выбирай: или свобода и деревенская жизнь, или мои хоромы и жизнь в достатке!

– Не надо мне, княже, ни твоих хором, ни богатств, – смело сказала девушка. – Я хочу только свободы для моих родных! Отпусти моих батюшку, матушку и семерых малых братьев…Тогда я соглашусь с твоими словами!

– Быть по сему! – громко сказал Роман Михайлович. – Я освобождаю всех названных тобой родственников! А теперь пойдешь в мой обоз?

– Теперь пойду, славный князь! – улыбнулась девушка.

– Батюшка князь! – вдруг закричала стоявшая рядом с красавицей молодая и тоже довольно пригожая женщина. – Я не отпущу свою дочь одну! Пусть я буду пленницей, но поеду вместе со своей дочерью в твой Брянск!

– Ну, и ладно, – усмехнулся, успокоившись, князь Роман. – Пусть тогда твои родные спокойно садятся в походные телеги. Я поселю их в Брянске в удобном доме…Обеспечу им привольную жизнь…Как тебя зовут, девица?

– Домена, – спокойно ответила красавица.

– А ты, Домена, будешь в моем обозе, – сказал решительно князь и повернулся к своим воинам. – Эй, Славко! – крикнул он. – Посади девицу в мою телегу! И чтобы все у ней было, как надо! А вечером приведешь ее ко мне, сынок…

– Слушаюсь, великий князь! – ответил второй воевода. – Все сделаю, как приказываешь!

К вечеру княжеские воины, медленно, но безостановочно продвигаясь, подошли к Рославлю. Здесь их уже ждал воевода Добр со всей конной тысячей.

– Входи же, великий князь! – сказал воевода, с величием восседая в седле своего сытого, крупного коня и встречая князя Романа у ворот небольшого города. – Этот город Рославль взят нами без боя!

– Однако, город мал и неказист! – усмехнулся Роман Михайлович, оглядывая городские стены. – Он не устоял бы перед моими храбрыми воинами!

– Поэтому местные горожане и сельчане, собравшиеся здесь, не осмелились сопротивляться и открыли передо мной ворота города, не выпустив ни одной стрелы!

– Ну, тогда не будем жечь этот город! – покачал головой князь Роман. – Они же изъявили покорность…Пусть теперь живут под моей властью. Оставим этот город себе. Не верну его этому презренному Федору!

– Однако же, князь батюшка, надо нашим воинам сегодня отдохнуть, – тихо сказал первый воевода. – А завтра подадимся к Смоленску…

– Хорошо! – кивнул головой в знак согласия князь Роман. – И подыщи мне нужное жилье…

Эту ночь брянский князь провел в большом купеческом тереме, отданном ему благодарным рославльским богачом. Князь вначале хотел переночевать в доме тамошнего воеводы, своевременно сбежавшего в Смоленск, но к нему явились местные купцы и упросили отдохнуть в другом, более богатом тереме. До самого утра пролежал князь Роман в объятиях своей новой возлюбленной Домены, не зная усталости. Князь вспоминал былые годы, когда он горячо любил молодую супругу, княгиню Анну, а потом и юную Арину.

– Я так полюбил эту красную девицу! Всем своим сердцем! – думал князь, глядя в красивое лицо уснувшей под самое утро Домены. – Лучше девицы или женки я еще не знал!

Так в легкой радости он задремал, но не успел сомкнуть веки, как длинный, протяжный зов боевого рожка разбудил его.

– Пора идти на Смоленск! – тихо сказал он, вставая.

Домена пробудилась и привстала, обнажив свою полную красивую грудь. – Еще рано, мой милый князь, – сказала она, улыбаясь и как бы расцветая, как нежный, благоухающий цветок. – Куда же ты так спешишь?

– Пора идти к войску, – улыбнулся ей в ответ невыспавшийся князь. – Теперь выспимся, когда возьмем Смоленск! А ты, моя красавица, еще отдыхай!

– А ты вернешься, мой любимый? – спросила нежным грудным голосом красавица.

– Вернусь, моя славная горлица! – ответил сразу же помолодевший от слов девушки брянский князь и, натянув на себя легкие походные штаны, вышел в простенок.

– Какой он ласковый! – сказала про себя пятнадцатилетняя Домена, вытянувшись и закрыв глаза. – Ничего, что немолод! Он такой сладкий в любви! Не то, что наши сопливые смерды!

Уже к вечеру княжеское войско подошло к Смоленску. В лучах заходящего солнца город смотрелся, как сказочный призрак.

– Не хочется губить эту красоту, – громко сказал как бы самому себе князь Роман. – Однако же надо разгромить все окрестности! Ну-ка, Добр, поджигай все ближние постройки!

Конница Добра рассыпалась по окрестностям Смоленска, нещадно грабя то, что не успели унести разбежавшиеся жители. Яркое пламя поднялось вверх, освещая стены насторожившегося города, испуская едкий дым и большущие, сверкавшие в темном небе, искры прямо в сторону города.

– Пусть подышат дымом пожарищ, – сказал, потирая руки, князь Роман. – А теперь, – обратился он ко второму воеводе, – разбивай-ка, Славко, здесь лагерь и назначь ночной дозор. Принимайте пищу и готовьтесь ко сну!

– Князь мой славный! – раздался вдруг знакомый приятный голос и к нему подбежала веселая, бодрая Домена. – Я сама пришла с твоими людьми!

– Какая радость! – сказал довольный князь Роман. – Давай же, моя лада, поешь вместе со мной, а потом пойдем на отдых в мой походный шатер.

Наутро, едва забрезжил рассвет, к князю в шатер тихонько вошел его ночной стражник. – Великий князь! – тихо сказал он. – Пора вставать: к тебе прибыл человек из Смоленска!

– Я скоро приду, сынок, – сказал, вставая, Роман Михайлович. – Не тревожься, моя сладкая красавица, – кивнул он головой приподнявшейся с подушки Домене, – отдохни еще после такой ночи…А я пойду по делам… – И он вышел из шатра.

Смоленский посланец терпеливо ожидал брянского князя, сидя у потухавшего костра в окружении брянских дружинников.

Легко одетый, даже не умывшийся, князь Роман сразу же подошел к нему.

– Людей пока не будите, – сказал он воинам. – Мы успеем, если будут выходить смоленские воины.

– Ты всегда заботлив к своим воинам, великий князь! – сказал стоявший тут же воевода Добр. – Но им пора подниматься! Наши воины беззаботно спят, благодаря твоей доброте и жалости. Недолго до беды, батюшка!

– Ну, тогда будите людей, но без рожка, – сказал, махнув рукой, Роман Михайлович. – Не надо поднимать шум!

– Слушаюсь, батюшка, – кивнул головой Добр и побежал отдавать приказы.

– Здравствуй, великий князь! – сказал стоявший у костра смоленский боярин, одетый в богатый разноцветный парчовый кафтан. Под лучами восходящего солнца его одежда искрилась и переливалась всеми цветами радуги.

– Какая же мука так одеться в жарищу! – подумал князь Роман, глядя, как потный, краснолицый боярин прижимает к животу небольшую, но теплую, кунью шапку. – Здравствуй! – ответил он с усмешкой, оглядывая своего незваного гостя. – Кто ты такой и зачем сюда пожаловал?

– Я – Вышата, боярин покойного князя Глеба Ростиславича, а теперь его сына, твоего зятя Александра Глебыча…Ты должен помнить меня, великий князь…Я был на свадьбе твоей старшей дочери и сидел тогда неподалеку от молодого князя…

– А, так это ты, Вышата! – промолвил уже другим, дружеским голосом, князь Роман. – Тогда расскажи, как там моя дочь, внуки и сын Александр!

– С ними все хорошо, великий князь, – улыбнулся боярин. – Твоя дочь живет в почтении и процветании. И твои внуки, сыновья князя Александра, живы и здоровы. Василий с Иваном – уже добрые молодцы! Ты их сам увидишь, когда к тебе придет князь Александр…Однако сначала скажи, великий князь, почему ты разгневался на нас и привел сюда свое войско? Все горожане до смерти напуганы!

– Разве ты не знаешь, знатный княжеский боярин, – промолвил Роман Михайлович, – что натворил этот премерзкий Федор? Пусть теперь выводит мне навстречу свое войско! Передай это мое требование вашему бесстыжему князю!

– Я же сказал тебе, великий князь, что я – боярин только твоего зятя, – склонил голову смоленский посланец, – а этому князю Федору я не только не слуга, но, если не кривить душой, такой враг, что не хочется говорить! Мы, смоляне, не любим этого неправедного князя! Этот князь Федор сразу же сбежал в свой Ярославль, как только узнал о твоем походе. А с ним удрали и все его бояре. В городе остались лишь князь Александр с супругой, детьми и небольшим войском. Князь Федор, перед своим бегством, назначил Александра Глебыча воеводой. А на деле твой зять Александр – великий смоленский князь!

– Если бы так, – усмехнулся князь Роман. – Мне не верится, что князь Федор так просто отдаст этот богатый «стол«…Однако же пусть тогда мой славный зять Александр сюда пожалует. И приведет мою дочь с внуками. Я, наконец, увижу свою дочь и любимых внуков. А там и поговорим. Да, еще! Доставьте же сюда на цепи ту зловредную женку Лесану. Отпустите также со мной в Брянск того купца, Избора Ильича, с супругой, детьми и слугами. А остальное мы обсудим с моим сыном Александром…

– Сейчас же передам ему твои слова, великий князь! – склонился в низком поклоне смоленский боярин так, что едва не коснулся земли своей длинной седой бородой.

В полдень в княжеском шатре за большим дубовым столом сидели прибывшие из Смоленска желанные гости князя Романа. По правую руку от него восседал князь Александр Глебович, зять, с двумя сыновьями – Василием и Иваном, по левую – рядом с красавицей Доменой – дочь князя Романа и супруга князя Александра Агафья. Около нее сидел брат Олег Романович, не сводивший с сестры своих ласковых глаз. Бояре стояли у стола и молча слушали разговор двух князей.

– Так что, батюшка, я никак не могу тебе выдать ту злодейку Лесану, – говорил, прихлебывая из большой серебряной чаши ароматный пряный мед, князь Александр. – Она неожиданно сбежала из города дней пять тому назад, а куда – никто не знает! И вместе со своим батюшкой – купцом Порядко…Все обыскали, но никого не нашли. В тереме этого неправедного купца не было даже слуг…

– А как же купец Избор Ильич? – спросил громко, но без гнева в голосе, князь Роман. – Его надо выдать без промедления!

– Я сразу же освободил этого купца, когда сбежал мой отважный дядюшка Федор! Купец Избор получил назад все свое имущество, дома и постройки! Он сейчас пребывает в твоем лагере. Если хочешь, забирай его к себе!

– Ладно, сынок, – улыбнулся князь Роман. – Значит, пора положить конец этой войне. Пойдем восвояси!

– Вернул бы ты мне пленников, батюшка, – сказал нерешительно князь Александр, – да их имущество…

– Этого не могу, сынок, – отмахнулся рукой Роман Михайлович, поморщившись. – Если бы ты был великим смоленским князем, я бы с тобой согласился. А пока ты еще воевода, я только могу прекратить войну. Нельзя оставить без наказания поступки того окаянного злодея, князя Федора! Следует нанести ущерб его земле! На этом прощай! – Князь Роман встал и, подойдя к столу, обнял свою поседевшую и располневшую дочь. – Здоровья тебе, моя любимая дочь! – сказал он, обнимая и целуя княгиню Агафью. – Как же ты похожа на мою покойную мать!

– Прощай, мой славный батюшка! – сказала, утирая слезы, княгиня.

– Прощайте и вы, мои дорогие внуки! – сказал князь Роман, перейдя на другую сторону и целуя вскочивших со своих мест рослых молодцев. – Вижу, что вы уже совсем взрослые! Давно перешагнули два десятка. Передайте же своим супругам мои добрые пожелания и подарки!

– Прощай, наш славный дедушка! – почти в один голос крикнули светловолосые голубоглазые княжичи.

– А ты пока посиди со мной, сынок, – кивнул головой князю Александру Роман Михайлович.

Когда они остались наедине, князь Роман, присев на скамью рядом с зятем, сказал: – Ты видишь, как постарел и поседел мой сын Олег?

– Вижу, батюшка, – тихо ответил Александр Глебович.

– У меня нет настоящего наследника, сынок, – прошептал брянский князь. – Поэтому знай, когда я умру…

– Да что ты, батюшка?! – вскричал князь Александр. – Ты еще в силе!

– А тогда, сынок, после моего Олега…Я не верю, что он долго проживет…И если мой Олег уйдет в монахи, о чем он твердит едва ли не каждый день, то великим черниговским князем должен стать ты! Я думаю, что Брянск – это не так уж плохо!

– Да что ты, батюшка, я же останусь княжить в Смоленске!

– Погоди, сынок, – улыбнулся князь Роман. – А если ты, в самом деле, станешь великим смоленским князем…Тогда присылай в Брянск своего старшего сына Василия!

 

ГЛАВА 19

ГНЕВ ВЕЛИКОГО НОГАЯ

Ранняя весна 1286 года была теплой и солнечной. Казалось, что сама природа ошиблась, и преждевременно наступило лето. Однако в мае, когда ожидалось еще большее потепление, неожиданно похолодало, пошли дожди, местами переходившие в снег. Степь уже давно покрылась густым травяным ковром, над которым возвышались, величественно покачиваясь, ярко-красные маки. Воздух, впитавший в себя запахи земли и небесной влаги, был свеж, и степь благоухала всеми ароматами возродившейся растительной жизни. Стояла тишина, и только ветер свистел по бесконечному степному пространству.

Неожиданно раздалось тяжелое цоканье конских копыт и, растаптывая богатый цветочный ковер, в самую гущу травяных зарослей въехали четыре татарских всадника. Двое из них, низкорослые и коренастые, были сыновьями покойного татарского хана Мэнгу-Тимура – Алгу и Тогрыл, остальные, высокие и худые – Тула-Бука и Кунчек – сыновьями старшего брата Мэнгу-Тимура Тарбу, умершего еще при правлении Берке-хана.

– Говорите же, братья, зачем мы собрались здесь, в этой мокрой степи? – спросил Алгу, останавливаясь перед двоюродными братьями.

– У нас очень важное дело, брат, – ответил Тула-Бука, поворачиваясь лицом к собеседнику. – Мы не смогли бы говорить об этом в городе. Такое не утаишь! Известно, что в Сарае даже камни имеют уши!

– Ну, так чего мы здесь? – усмехнулся широкоскулый Тогрыл, и его темное лицо побагровело. – Неужели будет опасный разговор?

– Вот что, братья, – сказал решительно, чтобы не затягивать стояние в холодной степи, Кунчек, – мы тут задумали сбросить с ханского трона нашего Туда-Мэнгу! Это позор, что у нас такой государь!

– Вот какие дела! – поднял руку Тогрыл, оглядываясь вокруг. – Тогда мне понятно, почему вы собрались здесь, в этой мерзкой степи! А вы не боитесь последствий?

– Не боимся! – усмехнулся Тула-Бука. – Туда-Мэнгу не достоин занимать священный трон! В Сарае совсем нет порядка! Разве вы забыли об убийстве нашего славного Болху? Все наши ордынские дела теперь в упадке!

– Как вы видите, ни визирь, ни эмиры этого бестолкового Туда ничего праведного не делают! – бросил раздраженно Кунчек. – При дворе только пьянство и распутство! Кроме того, этот Туда-Мэнгу раздал все важные должности своим дружкам, которым следует быть не эмирами, а нашими жалкими слугами!

– Кому же нужны такие непутевые слуги? – спросил недовольный Алгу. – Ничего не умеют держать, кроме хмельной чаши! Из них – и не правители, и не воины!

– Слушайте же, братья, – сказал, подняв вверх кулак, Тула-Бука. – Нет лучше времени, чтобы сбросить этого болвана с ханского трона! Даже воины им недовольны: нет ни государственных советов, ни боевых походов, одни только пьяные веселья! Опечалены наши муллы и почтенный имам! За все лето наш нынешний государь ни разу не побывал в мечети! У него на уме только одни шейхи и факиры!

– Да, это так! – вскричал Кунчек. – Как-то я зашел к нашему хану с просьбой дать мне войско, чтобы сделать набег на земли урусов и усмирить непокорных коназов…Однако в это время во дворце был пир и веселье…Я видел большой стол, уставленный многими яствами, а перед ним ханское кресло и каких-то темнокожих людей, бегавших взад-вперед с факелами в руках. А один факир, здоровенный верзила, стал вдруг подбрасывать факел и тушить его в своем мерзком рту!

– О, Аллах! – произнес, сжав в кулаке свою редкую длинную бородку, Алгу. – А не помешался ли в уме наш хан Туда?

– Да это еще не все! – усмехнулся Кунчек. – Там, у самого трона, огромные детины, всей безумной толпой, прилюдно познавали бесстыжих женок!

– Женок, и вповалку? – вздрогнул Тогрыл. – И на глазах у государя? Такого еще не было!

– Истинная правда! – сказал, прижав руку к сердцу, Кунчек. – Я сам это видел!

– Такое мог позволить себе только один Ногай, – усмехнулся Алгу. – Однако же говорят, что и он, раздобыв себе праведную женку, прекратил эти позорные выходки…

– А какие у нашего хана женки? – вопросил со злой усмешкой Тула-Бука. – Да они такие же бессовестные! Его первая супруга, Иры-каджи, ходит нагая по всему дворцу, а вторая его женка – еще похлеще!

– Эту Тура-Кутлуг не уважают все женки в Сарае! – засмеялся Кунчек. – Говорят, что она путается с государевым визирем! Дело дошло до того, что все люди говорят о хане Туда-Мэнгу, как о враге нашего государства!

– У него даже дети – от его эмиров и приятелей! – весело сказал Тула-Бука. – Ур-Мэнгу, который от той Иры, даже лицом похож на пьяницу Буянту!

– А тот, который от блудливой женки Тура-Кутлуг, Чичекту – подлинный портрет ханского визиря! – засмеялся Алгу. – Я сам видел и потому свидетельствую! А батюшка его третьего сына, Тубтая…и вовсе неизвестен…

– Видите, братья, какой у нас нынче государь! – сказал, нахмурившись, Тула-Бука. – Он позорит нашу славную Орду! Осталось только, чтобы взбунтовались урусы! Что если они узнают о слабостях нашего хана? Тогда наша Орда совсем развалится! Все бывшие эмиры государя Мэнгу-Тимура мечтают устранить этого хана!

– Ну, а кого же тогда поставить на его место? – вопросил, глядя на братьев, Тогрыл. – Разве есть кто-нибудь на примете?

– Пока не знаю, – замялся Тула-Бука. – Надо бы собрать по этому делу курултай из всех знатных людей и обсудить возможную замену…

– Нам не нужен такой курултай! – кивнул головой Кунчек. – И мы не зря здесь собрались! Давайте-ка решим, кого назначим великим ханом…А курултай соберем уже потом…

– А зачем долго думать? – сказал вдруг Алгу. – А если поставить ханом тебя, Тула-Бука? Чем ты хуже того царственного дурачка?

– Да уж хуже не бывает! – усмехнулся Тула-Бука. – Я думаю, братья, что вам будет нетрудно поставить меня на ханское место…Все настоящие эмиры, муллы и даже имам хорошо ко мне относятся. К тому же я очень люблю вас всех, мои братья!

– Будешь тогда советоваться с нами по всем важным делам, – улыбнулся Тогрыл. – И все государственные должности мы распределим между нашими людьми. А всех эмиров глупого Туда-Мэнгу выгоним в шею!

– Твои слова хороши, брат, – улыбнулся Кунчек. – Тогда давайте свергнем этого дурачка и объявим ханом Тула-Буку…И станем все вместе править нашей Ордой! Вот тогда мы заживем!

– Ну, если так, тогда поехали в Сарай, – весело промолвил Тула-Бука. – Берите с собой как можно больше людей! И быстро подходите к ханскому дворцу. А там уже всеми силами расправимся с Туда-Мэнгу и его людьми!

И они, хлестнув коней, стремительно поскакали в Сарай.

Переворот состоялся быстро и легко. Как только вооруженные люди четырех братьев подошли к дворцу ордынского хана, стража, увидев их, разбежалась, не оказав ни малейшего сопротивления.

Хан Туда-Мэнгу сидел в это время в окружении своих факиров и фокусников, глядя с любопытством, как один из его любимцев извлекает из заднего прохода своего, стоявшего на карачках, товарища всевозможные вещи: бусы, кольца, а затем и разноцветные тряпицы. Это был любимый фокус ордынского хана. Он смеялся, как ребенок, и хлопал в ладоши.

Ворвавшиеся в ханские покои заговорщики, увидев столь мирную, безобидную и смешную сцену, остановились в недоумении.

– Зачем пришли, молодые люди? – весело спросил их Туда-Мэнгу.

– Да вот, государь, пришли свергать тебя! – сказал сурово Тула-Бука. – Наши люди не хотят тебя видеть великим ханом!

– Неужели? – усмехнулся Туда-Мэнгу. – Так этот шум из-за моего трона? Ради бестолковой власти? Вот вам! – Он высунул язык, выпучил глаза и заблеял по козлиному. – Получите и еще! – крикнул он и засмеялся. – А вот вам бараном прокричу: Бэ-э! Бэ-э!

– Ты не государь, а дурачок! – возмутился Алгу, извлекая из ножен сверкающий кривой меч.

– Не делай этого! – громко крикнул вошедший вслед за братьями-заговорщиками имам Али. – Разве вы не видите, что он сумасшедший? А за это нельзя казнить! Это – тяжелый грех!

– А как же тогда быть? – возмутился Тогрыл. – Наш великий государь Темучин не мог терпеть дурачков и поголовно их истреблял!

– Но Аллах не велит так поступать, ибо это злодейство! – возразил имам. – Темучин совершал такие поступки в давнее и очень тяжелое время. А теперь святая вера это запрещает! Пусть себе сидит в дурацкой юрте! Там есть надежные люди, которые будут о нем заботиться, кормить, поить…Надо туда же навечно поместить всех его факиров и фокусников. Зачем пачкать руки кровью этих безобидных дурачков?

– Вот это правильно! – весело сказал Тула-Бука. – Пусть же наши люди отведут этих дурачков в дурацкую юрту! Да приставят к ним самых надежных людей…Всем известно, что такие дурачки долго не живут и зря не растрачивают государственных денег!

– Да здравствует наш новый ордынский государь, – вскричал Алгу. – Тула-Бука!

– Да здравствует славный и праведный государь Тула-Бука! – кивнул головой имам Али и прижал руку к сердцу.

На следующий день в Сарае состоялся курултай, на котором был избран новый государь. Против имени Тула-Буки возражений ни у кого не было. Остальные заговорщики были объявлены первыми советниками государя.

Великий визирь и ордынские министры, которые управляли государством при покойном Мэнгу-Тимуре, вернулись на свои должности.

– Надо послать людей к Ногаю, – сказал Тула-Бука, заняв золотое кресло ордынского хана. – Будем готовить поход на неверных, Лэтвэ или Ляхэ…

– Надо бы вернуть Угэчи, сына Болху-Тучигэна, – молвил имам Али. – Как я знаю, он сейчас у Ногая! Тебе нужен верный советник, государь!

– У меня без того немало верных советников! – сказал на это новый повелитель. – Но я попрошу Ногая, чтобы он прислал ко мне этого Угэчи! Я пошлю людей к моему славному темнику!

Через три дня перед Ногаем в его отдаленном степном кочевье предстал посланник нового ордынского хана. Выслушав его, Ногай некоторое время сидел молча, а потом громко, раскатисто, захохотал.

– Видишь, Угэчи, – весело сказал он, успокоившись. – Этого бестолкового Туда-Мэнгу объявили дурачком! Я же тебе об этом говорил! Ох, и рассмешил меня этот ханский посланец! – Он достал из-за пазухи платок и вытер набежавшие от смеха слезы. – Такого конца для ордынского хана лучше не придумаешь!

– Да, государь, – сказал довольный Угэчи. – Сам Аллах наказал негодяя! Моя душа поет, а сердце радуется. Я расскажу об этом матушке и развеселю ее!

– Ну, как ты думаешь, Угэчи, – промолвил Ногай и пристально посмотрел на своего советника. – А может, вернешься в этот славный Сарай? Разве ты не привык к той жизни?

– Надо повременить, государь, – улыбнулся Угэчи. – Я не хочу ехать к этому новому хану. Я помню этого Тула-Буку, но ничего не могу о нем сказать. Он слишком молод. Хотя не испугался того дурачка и упрятал его туда, куда надо! Пока не узнаю, какой из него хан, я никуда от тебя не уеду.

– Ну, ладно, тогда пойдем войной на Лэтвэ или Ляхэ, – задумчиво сказал Ногай. – Еще надо решить…

– Зачем идти на Лэтвэ, государь, – сказал Угэчи. – Говорили, что урусы жестоко разбили в прошлом году все войско Лэтвэ!

– Какие урусы? – насторожился Ногай.

– Коназы Суждалэ и их союзники! – кивнул головой Угэчи.

– Они же только что враждовали между собой? – усмехнулся Ногай. – Разве ты не помнишь, как коназ Дэмитрэ выпрашивал у меня войско против своего брата? Ему тогда помешал коназ Ромэнэ…

– В прошлом году коназ Андрэ, заручившись поддержкой того бесстыжего дурачка Туда-Мэнгу, ходил на своего брата, в Залесскую Орду. Но коназ Дэмитрэ разбил своих врагов, в том числе и войско глупого Туда-Мэнгу!

– Я слышал об этом, – покачал головой Ногай. – У этого дурачка и воины были дурачки! Таких любой одолеет. Вот и пленил коназ Дэмитрэ всех эмиров или бояр своего брата! И сам вернул себе, не надоедая нам, отцовское место…

– Но там были твои люди, государь, – улыбнулся Угэчи. – Они ему и помогли…

– Да что там, лишь две сотни, – буркнул Ногай.

– Твои две сотни, государь, стоят двух туменов! – весело сказал Угэчи. – У великого государя – и великие воины!

– Твои слова правдивы, мой верный Угэчи, – улыбнулся Ногай, откинувшись на спинку своего плетеного кресла, – однако посоветуй, куда нам пойти в боевой поход!

– Ну, если о походе говорит новый хан Тула-Бука, – кивнул головой Угэчи, – тогда пусть он сам и решает, куда идти…

– Передай же государю Тула-Буке, – сказал Ногай, пристально глядя в глаза посланнику, – пусть присылает сюда свое войско, и мы все вместе пойдем на врагов!

– Да будешь ты жив и здоров на века! – громко сказал на прощание посланник и низко поклонился.

Через две недели, как раз накануне похода Ногая на север, к нему в кочевье приехал брянский князь Роман.

– Что-то ты нынче опоздал, Ромэнэ, – сказал после обмена приветствиями Ногай. – Я уж подумал, а не переметнулся ли ты к новому ордынскому государю! Или не захотел идти со мной на войну?

– Нет, государь, – ответил Роман Михайлович и уселся по знаку Ногая на свою привычную дубовую скамейку, бесшумно поставленную чернокожим рабом. – На это у меня были причины. Скончался мой черниговский владыка Митрофан и пришлось возводить на владыческий трон моего попа, славного отца Арсения…Немало довелось потрудиться! Нужно было согласие нового митрополита Максима Грека. Ушло много времени на уговоры!

– Так прислал бы сюда своего сына Олэгэ, – возразил Ногай, – со всем войском…

– Эх, государь, – вздохнул князь Роман, – если бы мой сын Олег хотел пойти с войском! Он теперь совсем отошел от мирской жизни…В прошлом году он заложил в нашем Брянске монастырь святых Петра и Павла! И теперь все его дела связаны только с этим монастырем и молитвами…Он ходил и в Киев с нашим попом Арсением…

– Я видел вашего митрапэлатэ! – усмехнулся Ногай. – Он проезжал через мое кочевье и передал мне подарки от царя грэкэ. Этот грэкэ называется ученым, но не может говорить ни на урусском, ни на татарском языках! Да толмачи вокруг него бегают! А они – или хитрецы, или просто дурачки, как бывший хан Туда-Мэнгу!

– Что ты, государь! – замахал руками Роман Михайлович. – Не говори так о святом человеке! Если он не знает наших языков, это еще не все! Научится! Зато этот митрополит Максим утвердил нашего славного человека, попа Арсения, на владычество! И это, слава Богу!

– Ну, ладно, Ромэнэ, – нахмурился Ногай, – значит, ты опоздал из-за такого пустяка?

– И не только из-за этого, государь, – пробормотал князь Роман. – Есть и другие причины. Я уже стар и болен…

– Однако ходить на Смулэнэ в невиданную жару, ты не болен? – возразил Ногай. – Мне жаловался на тебя Фэдэрэ, коназ Смулэнэ! Зачем ты разграбил его земли, Ромэнэ?

– Я тебе все расскажу, государь, – склонил голову Роман Брянский, – хотя это уже дело прошлое…

И он подробно рассказал обо всех обидах, которые нанес ему смоленский князь Федор.

Ногай слушал, не перебивая, лишь качал головой и поглядывал на стоявшего рядом с ним Угэчи.

– Значит, коназ Фэдэрэ был неправ, – сказал он, выслушав князя Романа. – Поэтому я считаю твой поход оправданным! Однако не стоило этого делать без совета со мной!

– Это так, государь, – кивнул головой Роман Михайлович, – но у меня загорелось сердце от такой подлой обиды! И сразу же потянуло на войну!

– Какой ты горячий, мой славный Ромэнэ! – усмехнулся Ногай. – А еще говоришь о своей старости! А как же ты теперь живешь с женками? Есть ли желание?

– Желание есть, государь, – улыбнулся Роман Михайлович. – Как было, так и осталось.

– Ну, ладно, – буркнул Ногай, – мы еще об этом поговорим. Я тебе дам в поход пару молодых девиц…Но не ссорься с этим Фэдэрэ. Моя супруга Чапай его очень жалеет. У него нынче беда. Недавно скончалась его супруга…А этот Фэдэрэ владел ее городом Ярэславэ…А нынче матушка его покойной супруги заперла городские ворота и не пустила коназа Фэдэрэ в тот город Ярэславэ! Вот и живет он здесь, в моем кочевье, как странник, без своей земли. И боится возвращаться в Смулэнэ…Из-за твоего гнева, Ромэнэ! А моя Чапай прочит нынче за него нашу дочь…Как только девочка войдет в года, они поженятся! Моей дочери нужен хороший и единственный муж! Так принято у вас, урусов…

– Но ведь Федор стар, государь! – вскричал, крестясь, Роман Брянский.

– Старый конь не обидит кобылицу! – усмехнулся Ногай. – Был бы только верным мужем! А значит, Ромэнэ, тебе нужно помириться с этим Фэдэрэ, если хочешь быть со мной в мире и дружбе!

Через пару дней войско хана Ногая вместе с полками Романа Брянского и Федора Смоленского двинулось по знакомому пути на польские земли.

Ногайские татары шли стремительным потоком, почти не останавливаясь на привалы. Наступила зима, реки сковало льдом, и татарская конница легко переходила с одного берега на другой.

Тула-Бука, между тем, появился на востоке волынской земли у города Изяславля и потребовал у жителей корма. Напуганные горожане пожертвовали татарам едва ли не все свое имущество. Получив продовольствие и фураж, ордынский хан повернул к Кременцу, прошел прямо у его стен к другому городу – Бужску – и резко повернул на север – к Владимиру. Часть ханского войска осталось у Владимира, грабя окрестные села и деревни, а остальные воины с самим Тула-Букой пошли на Польшу.

Дойдя до Вислы, ордынский хан не смог переправиться через нее из-за тонкого льда и пошел вверх вдоль ее правого берега, перейдя устье реки Сан. Но форсировать Вислу они смогли только выше Сандомира: ударили морозы, и лед выдержал татарскую конницу.

Подойдя к Сандомиру, татары послали в город своих людей, требуя от жителей немедленной сдачи. В это же время к Тула-Буке прибыл человек от Ногая.

– Государь, – сказал он, подъехав к сидевшему на коне ордынскому хану, который смотрел перед собой на серые, сложенные из крупного местного камня, стены польского города, – сюда пришел славный Ногай, который шлет тебе совет!

– Совет? – нахмурил брови Тула-Бука. – Мне? Ордынскому хану? Какая дерзость!

– Это – не моего ума дело, государь, – ответил гонец. – Я передаю только слова Ногая. Это он послал меня. И спрашивал, а не пойдешь ли ты с ним на город ляхэ Краву. Он идет туда!

– Собрался до Краву! – возмутился Тула-Бука. – Я не раз ходил на этих ляхэ! И в прошлом году…Тогда Ногай сжег и разорил всю их землю! И теперь опять! Но время изменилось, я теперь – ордынский хан! Передай, посланец, этому Ногаю, чтобы он шел ко мне. Иначе, пусть воюет один!

– Слушаюсь, славный государь! – крикнул посланник и, развернувшись, поскакал назад.

– Какие новости из города? – спросил Тула-Бука подъехавшего к нему воина, который вернулся из Сандомира. – Согласны ляхэ на сдачу города?

– Не согласны, государь! – ответил с мрачной усмешкой воин. – Ляхэ сказали, что не только не хотят сдаваться, но готовы сражаться с нами целый год! У них там достаточно и сил, и припасов! Они не просто нам говорили, но спокойно показывали все свое добро! Ох, и нелегкая будет эта осада!

– Ну, тогда нам нечего тут стоять! – сердито сказал Тула-Бука. – Пойдем-ка на земли урусов и вдоволь их пограбим. Оберем их, как глупых баранов! И пусть позлится этот Ногай, что мы разорим его данников!

Ногай в это время осаждал Краков. Однако все попытки татар ворваться в хорошо укрепленный город были безуспешны.

– Зря мы не взяли тяжелые пороки! – возмущался Ногай, махая руками. – Но вот как их сюда привезти: река такая неудобная, широкая, с крутыми берегами?

– Этот город не возьмешь, имея только лестницы, – качал головой сидевший рядом на коне князь Роман Брянский. – Ты же видишь, государь, какие потери в людях у Федора Смоленского…

В это время прискакал Ногаев посланец от Тула-Буки.

– Государь! – сказал он громко, осадив резвого коня. – Тула-Бука не захотел идти к тебе! И дерзко о тебе говорил! Величал себя господином и требовал твоего повиновения!

– Повиновения? – возмутился Ногай и даже привстал в седле. – Или я ослышался, или совсем оглох?

– Нет, государь! – сказал, хмурясь, посланник. – Ты все услышал!

– Тогда, мои верные люди! – вскричал разгневанный Ногай. – Немедленно собирайтесь! Я больше не хочу здесь воевать! Пошли же домой! Нам не нужны ни эти ляхэ, ни их города! Вот какой новый хан! Он – настоящий злодей! Я этого не прощу молодому наглецу!

 

ГЛАВА 20

ГОРЕСТИ КУПЦА ЛЕПКО

Холодной декабрьской ночью 1287 года купец Лепко возвратился домой в свой родной Брянск. Этот год был для него особенно тяжелым. Еще летом он уехал вместе с князем Романом в ногайские степи. Хотя князь Роман уже давно выплачивал дань не сарайскому хану, а Ногаю, возить серебро и меха, пересчитывать у татарских денежников слитки и тюки с драгоценной пушниной приходилось уже немолодому брянскому купцу. Лепко Ильич приезжал в Ногаево кочевье вместе с князем и его войском, а возвращался назад один с небольшим, в два десятка человек, отрядом княжеских дружинников. Кочевья Ногая постоянно менялись. Как только многочисленные стада старого ордынского темника пожирали всю степную траву, татары уходили в другие, нетронутые места, чтобы через некоторое время вновь вернуться на прежнее кочевье. Приходилось, порой, несколько дней искать стоянку беспокойного татарского воеводы.

В эту весну брянцы, прибыв на место прошлогодней стоянки Ногая, три дня искали его богатый зеленый шатер и когда, наконец, натолкнулись на сторожевые отряды всесильного татарского временщика, были чрезвычайно измотаны и расстроены. Впервые Ногай отъехал так далеко, вплотную приблизившись к границам венгерского короля.

Уже и сам князь Роман большую часть пути проводил в телеге, лежа на мягких, набитых сухой травой, мешках. Ему еще предстоял тяжелый изнурительный поход на Польшу, куда Ногай вновь вторгся осенью. А все жаркое время прошло у князя в ногайских степях: либо на ханской охоте, либо в шатре великого темника.

Брянские воины тоже приобщились к степной охоте и даже научились извлекать из этого немалую пользу: пойманные в бескрайних степях зайцы и прочая дичь составляли немалую долю в их пропитании. Кроме того, они, страдая порой от безделья, пристрастились ловить рыбу в многочисленных реках и речушках, протекавших по бескрайним степям.

Иногда и сам князь Роман приходил посмотреть, как вытаскивали его воины из вод Днестра, Днепра или Дона сети с богатыми уловами.

Однажды на рыбалку явился и сам Ногай, подивившийся рыбацкому мастерству брянцев. Он долго стоял, любуясь, как ловкие брянские дружинники извлекали из своих сетей огромных осетров, сомов и лещей.

Сам купец Лепко чрезвычайно любил рыбалку. Он тоже часто ходил на берега рек с дружной брянской ватагой. Это покойный отец Илья Всемилович научил его ловить рыбу. Тот часто в свободное от торговых дел время ходил с сыном на Десну и Днепр: ловил и удочкой, и сетью, и многими, известными ему хитроумными устройствами, которые широко применялись на Руси.

Отец также показал своему любимцу Лепко, как легко и быстро обрабатывается рыба, как сберечь только что пойманный улов от порчи. Особенно умел старый купец коптить рыбу! В этом у него равных не было! Используя любое, попавшееся под руку дерево, всевозможные ароматные травы и коренья, он прямо на берегу раскладывал костер и, с помощью своих верных слуг, в короткое время приготавливал такие вкусные блюда! Долго учился этому Лепко Ильич у отца, когда же у него стало все получаться, старый купец охотно доверил сыну копчение своего улова, и они возвращались домой сытыми и веселыми, с полными копченой рыбы лукошками.

Вот и здесь, в ногайских степях, Лепко Ильич воспользовался своими, полученными от отца, навыками.

Ордынский полководец как раз пришел со своими людьми, когда Лепко Ильич извлекал из горячих углей и полуобугленных досок, собранных по берегам рек, золотых, дымившихся лещей.

Полюбовавшись очередным уловом брянских воинов, Ногай подошел к костру и с интересом уставился на складываемых купцом Лепко прямо на мешки, копченых рыб.

– Неужели эти рыбы съедобны? – спросил он, качая головой.

– Это вкусная еда, государь! – ответил, кивая головой, Лепко.

– Мы охотно едим рыбу, государь, – весело сказал подошедший к ним, сгорбившийся, седовласый Роман Брянский. – Рыба – очень сытная и полезная пища!

– Однако же я об этом ничего не знал, – сказал, морщась, Ногай. – Но говорят, что наши люди в Сарае уже давно едят рыбу…Но все же, по нашим древним поверьям, рыба – это душа обиженного умершего!

– Это сущая чепуха, государь, – усмехнулся князь Роман. – У нас тоже есть разные сказки. Вот, к примеру, наши древние предки считали лебедей и журавлей священными птицами, в которых вселялись души покойников! Однако мы сейчас охотно кормимся этими птицами и очень тем довольны. Какой только бессмыслицы не придумают люди!

– Вот попробуй, государь, этого жирного леща! – сказал, подавая Ногаю большую, пахнувшую дымом, рыбу, Лепко Ильич. – Тогда узнаешь, какова на вкус рыба!

– Ну, что ж, попробую, – усмехнулся татарский полководец, вонзив свои белоснежные острые зубы в мягкую розовую плоть рыбы. – Однако же хороша эта рыба урусов!

Он с удовольствием съел всего большого, мясистого леща и подозвал своих приближенных. Те были вынуждены, морщась и кряхтя, съесть по кусочку копченой рыбы. Однако ни один из них не выплюнул ничего из того, что подал им искусный брянский купец.

– Научи же моих людей этому славному искусству! – сказал, улыбаясь, Ногай. – А если хочешь, оставайся в моем кочевье и вари мне такую рыбу! У тебя это хорошо получается!

Пришлось купцу до самой осени пребывать у Ногая и обучать татарских поваров искусству копчения рыбы. А брянские дружинники научили людей Ногая плести сети и рыбачить.

Довольный Ногай подарил на прощание купцу Лепко двух молоденьких польских красавиц, которых тот привез к себе в Брянск и поселил в своем тереме. Так, вдовый и одинокий купец стал обладателем жены, с которой сразу же обвенчался в Покровской церкви, и любовницы, объявленной по прибытии его ключницей.

Однако не успел он вернуться домой, как буквально через неделю к нему приехал слуга матери, престарелой Василисы, из Смоленска.

– Захворала твоя матушка, Лепко Ильич, – сказал седовласый Провид. – Ей так плохо сейчас! Велемил говорил, что пора бы тебе, батюшка, самому приехать в Смоленск и успокоить матушку. Проведаешь ее в последний раз…Велемил дал ей посмертное снадобье…Ей уже недолго осталось…Не может наша матушка больше жить без своего супруга! Ее гложет или тоска, или сердечная боль…Поедем к ней, батюшка!

Выслушав верного слугу, купец Лепко, не долго думая, выехал в сопровождении своих верных слуг и брата Избора в город своей молодости.

Купчиха была еще жива, когда братья вошли в родной дом и сразу же бросились к ней.

– Матушка! – кричали рослые седовласые купцы, стоя у материнской постели. – Как ты поживаешь? Не тоскуй теперь, не печалься!

– Радость-то какая, мои любимые дети! – сказала, вытирая рукой слезы, Василиса. Она лежала на спине, вся седая и морщинистая. Однако это была красивая старуха: даже дряхлость не стерла с ее лица величественной, благородной прелести той чудной чернобровой девицы, пленившей давным-давно сердце молодого удалого купца. При виде своих детей, старуха, уставшая от жизни, почувствовала бодрость, прилив сил и даже желание жить.

– Зря ты, матушка, не уехала тогда с нами в Брянск! – сказал Избор Ильич, с трудом сдерживая рыдания. – Только в нашем славном городе мы увидели настоящую купеческую жизнь! Там у нас – полная свобода! Ни владычных поборов, ни княжеских податей! Плати только один налог – и спокойно живи да торгуй!

– Садитесь же, мои деточки, – тихо сказала Василиса, – немного поговорим.

Купцы уселись на принесенные Провидом скамьи, и беседа продолжалась.

– Нет у меня сил, деточки, – пробормотала Василиса, – ехать к вам в Брянск. Я и тогда не захотела, как вы сами знаете, уходить в такую даль от могилки вашего батюшки, моего славного Ильюшеньки! Если уж помирать, то лучше в старом доме, а если лежать в сырой земле – то рядышком с моим любимым супругом! Я не расстанусь с ним даже после смерти! Это любовь, дети мои, такая глубокая, что у ней не измерить дна! Однако у меня еще есть силы послушать вас и поглядеть на вас хоть несколько дней…Расскажите, как там ваш славный Брянск, князь Роман Михалыч и Ермила Милешич? Живы ли они?

– Живы, матушка, и наш великий князь, и славный Ермила, – улыбнулся старший сын Лепко, – однако же последний уже сильно состарился!

– А княжеским огнищанином теперь его сын Милко, – добавил Избор, стараясь улыбнуться, – и, хотя он еще молод, однако силен и способен в своем деле…Ермила же Милешич совсем ослабел. Если бы не наш славный Радобуд, он бы уже давно отправился к Господу…

– А как же тогда Радобуд? – улыбнулась Василиса. – Он, поди, постарше этого Ермилушки?

– А наш Радобуд, матушка, – сказал, успокоившись, Лепко, – хоть сгорбился и весь поседел, но еще крепок и бодр! Он – замечательный лекарь!

– Радобуд – знахарь от Господа, дети мои, – молвила Василиса. – Он был любимцем вашего батюшки…Однако и его сын Велемил стал отменным лекарем! Тогда мой Ильюшенька отослал своего любимца Радобуда к той неприкаянной Лесане! Ваш батюшка ничего не жалел для вас и ваших супруг! Прямо от сердца оторвал своего лекаря!

– А где сейчас Лесана? – прищурился Лепко. – Есть ли какие о ней вести?

– Пора бы тебе, сынок, забыть ту злодейку, – поморщилась Василиса. – Она бесследно исчезла вместе со своими батюшкой Порядко и слугами. Они так торопились, что не успели даже продать свой дом и усадьбу…Мне неведомо, откуда у купца Порядко взялись такие деньги? Он был не богаче нас…Говорили, что сам владыка помог бежать этому подлому купцу! Когда епископ узнал о походе вашего князя Романа на Смоленск, он хотел задержать ту Лесану…Но купец Порядко выложил ему свое серебро! По слухам, аж сотню гривен!

– Целую сотню?! – вскричали Василисыны сыновья.

– Да, дети мои, так говорят! – приподняла вверх свою белую исхудавшую руку старуха. – Я в это верю, потому как владыка нещадно обирал вашего батюшку! Хотя, может и не сотню, а даже больше…Однако этого было достаточно, чтобы стать жалкими нищими…

– Вот какая несчастная судьба, – горестно бросил Лепко Ильич. – Они были такими богатыми…А какая была гордая эта Лесана! Она снисходила до меня, как великая княжна или царевна! Однако мне жаль эту несчастную грешницу!

– Тут уж ничего не поделать, сынок, – ласково сказала Василиса. – Остается только успокоиться и подумать о Господе…А если есть силушка, то и супругу себе подыскать…

– Уже подыскал, матушка, – засмеялся Избор. – Твой Лепко только недавно женился!

– На ком же, мой любимый сын? – забеспокоилась старуха.

– На ханской рабыне, матушка, – сказал, улыбаясь, Лепко. – На подарке ордынского воеводы!

И он подробно рассказал о своей последней поездке к Ногаю, о рыбной ловле и о том, как обучил Ногаевых людей искусству коптить и готовить к столу своего повелителя рыбу.

– Значит, на рабыне, сынок, – грустно сказала, выслушав повествование, Василиса. – Не захотел найти себе достойную купеческую дочь…

– Зачем мне, матушка, купеческие дочери? – усмехнулся Лепко. – У меня уже одна такая была! А эта девица, из польской земли, так хороша собой, что у меня нет даже слов! Она ласковая, добрая, хорошая хозяйка…Что мне еще надо? А что она попала в татарский плен и стала рабыней, так это случалось со многими девицами…

– Да, сынок, – смахнула набежавшую слезу Василиса. – Татары – это безжалостная Божья кара! И не только для нас, но и для тех несчастных поляков…

– Татары опять, матушка, – сказал, нахмурившись, Лепко Ильич, – ходили на Польшу. Их вел из своих степей могучий воевода Ногай вместе с нашим князем Романом Михалычем. А с другой стороны по ним ударил их молодой царь Тула-Бука! Однако я не знаю, чем это все закончилось, ибо наш князь Роман еще не вернулся с той войны. Но я не сомневаюсь, что татары принесут много горя несчастным полякам…Особенно тот хан Тула-Бука. Это настоящий злодей! Он недавно начисто разорил все галицкие земли и жестоко обидел зятя нашего князя Романа, Владимира Васильковича Волынского!

– Они же ведь данники ордынского царя? – удивилась Василиса. – Зачем же грабить своих людей?

– Ох, матушка, – покачал головой Лепко. – Тут получилось непростое дело! Те русские князья стали платить дань не в Сарай, а Ногаю…Там, в Сарае, началась смута, и князья не захотели отсылать серебро и меха молодым царям-временщикам. От них нет никакой пользы! Однажды несчастный князь Лев попросил царя Мэнгу-Тимура оказать ему помощь против воинственных литовцев. Однако они пришли и разграбили его земли…Вот он и перешел на службу к Ногаю…

– И куда христианину податься? – вздохнула Василиса. – Почему же Ногай не защитил своих жалких данников?

– Ногай очень рассердился! – махнул рукой Лепко. – Совсем нет дружбы между этим Ногаем и ордынским царем! Война между ними неминуема! Мы не зря зовем Ногая царем! Однако же, матушка, будет только одно горе, если наши князья начнут искать защиту у поганых татар! Вот послушай, как от этого пострадали русские князья. – И он рассказал матери недавнюю историю, которую узнал во время пребывания у Ногая.

В ту пору ордынские ханы отдавали земли некоторых русских князей на откуп баскакам, или чужеземным купцам. Те, в свою очередь, вносили в ханскую казну определенную сумму, за что получали право взимать самостоятельно дань с русских.

Так, один баскак по имени Ахмат, построил несколько поселений в курской земле. Эти поселения называли слободами, поскольку русские князья не могли их считать своими и не имели права облагать податями.

В эти слободы сбегались люди со всех концов Руси. Князья теряли своих подданных, доходы. Да кроме того, жители переполненных баскаковых слобод непрестанно нападали на княжеских крестьян, грабили села и деревни.

Такие слободы появились на землях липецкого князя Святослава и рыльского князя Олега. Собравшись вместе, Святослав и Олег стали советоваться, как им быть. Святослав Липецкий предложил напасть на баскака и его людей объединенными силами и всех перебить, но Олег не согласился и поехал в Орду к новому хану Тула-Буке. Получив немало серебра, хан решил дело в пользу русских князей и посоветовал им разорить ненавистные слободы.

Однако баскак Ахмат не согласился с решением ордынского хана и поехал жаловаться на него к Ногаю. Последний, получив от баскака богатые дары, послал на землю несчастных русских князей свое жестокое воинство, вернувшееся в прошлом году из неудачного польского похода. Татары, нагрянувшие на русские земли в лютую зимнюю стужу, беспощадно и жестоко разорили деревни и села. Князь Олег, не имея сил сражаться с Ногаевыми полчищами, убежал к хану в Сарай, а Святослав спрятался в воронежских лесах, где у него, в самой глуши, была заимка.

Татары же захватили множество пленников, в числе которых были бояре князя Олега, и зверски убили последних. Когда же они ушли, князь Святослав, выйдя из леса, начал мстить врагам, подкарауливая со своими воинами людей баскака Ахмата, грабя их и убивая. Ахмат, видя, что из-за этого разбегаются его слободы, решил помириться с князем Святославом и направил к нему своих посланников. Однако липецкий князь так разозлился, что убил обоих послов. Тем временем из Сарая вернулся князь Олег Рыльский. Он чрезвычайно разгневался на самостоятельные действия князя Святослава, обругал его, а когда тот ему резко возразил, князь Олег вновь ушел в Орду, привел татар и убил несчастного князя Святослава.

– И теперь так идет бесконечная война, – завершил свой рассказ купец Лепко. – Сын убитого князя Александр Святославич отправился в Сарай, привел оттуда татарское войско и жестоко отомстил за своего батюшку: убил не только самого жалкого князя Олега, но и двух его сыновей!

– Спаси нас, Господи! – перекрестилась Василиса. – Какие же страшные дела творятся! Видно на нашей земле хорошо только покойникам! А как же ваш князь Роман, он не боится того царя Товобуки или Боки?

– Тула-Буки, матушка, – засмеялся Лепко Ильич. – Наш князь Роман Михалыч не боится этого болвана! Сами татары не только уважают князя Романа, но даже боятся! Наш великий князь очень силен!

– Ну, так дай, Господи, вашему славному князю Роману здоровья и многих лет! – сказала, перекрестившись, Василиса.

– Ты пока отдохни, матушка, – тихо сказал, вставая, Избор Ильич, – а мы тогда пойдем и поспим с дороги.

Старая Василиса прожила до самой зимы и скончалась как раз под праздник Зимнего Николы. Ее сыновья оставались в Смоленске до самой кончины матери, отдали ей последний долг, отпели ее в ближайшей церкви и с почетом похоронили рядом с могилой отца Ильи Всемиловича. Покончив с печальными делами, прихватив с собой всех материнских слуг и оставив в Смоленске своих приказчиков, которым братья поручили продать отцовские дом, усадьбу и постройки, они вернулись назад в Брянск. Почти одновременно с ними в город вошли и войска вернувшегося из польского похода брянского князя Романа.

Купец Лепко сразу же побежал к воеводе Добру узнать, как прошел их поход.

– Лучше не спрашивай, Лепко Ильич! – махнул рукой седобородый Добр Ефимович. – Это была не война, но одно горе! Татары сильно напугали поляков, захватили множество пленников, едва не взяли польские города! Но опять поссорились царь Ногай с молодым царем Тула-Букой, теперь уже до смерти! Между ними едва не вспыхнула война! Если бы не наш князь Роман Михалыч, который отговорил славного Ногая от кровавой стычки, всем бы не поздоровилось! Тогда Ногай повернул свое войско назад и, к великой радости поляков, ушел восвояси! А с теми татарами ушли и мы. Хорошо, что хватило припасов до Брянска. О добыче же нет и речи!

 

ГЛАВА 21

ОБРЕТЕНИЕ СВЯТОГО ОБРАЗА

Князь Роман лежал в своей большой просторной спальне на широкой уютной постели. Ему давно нездоровилось, а теперь он и вовсе занемог.

В этом, 1288 году, старый князь рано вернулся от Ногая. Татарский темник не ходил в это лето на своих многочисленных врагов и отдыхал, кочуя по бескрайней степи. Там же, в Ногаевом стане проживал и давний недоброжелатель Романа Брянского – князь Федор Ростиславович. Последний так привык к жизни среди татар, что по-русски почти не разговаривал. Теперь он стал своим человеком у всесильного Ногая и ожидал взросления своей невесты – пятнадцатилетней Кончэ, дочери Ногая и Чапай. Он был не против жениться и нынче, но Ногай, видя, сколь слаба и беспомощна его старшая дочь, не решался на свадьбу, рассчитывая, что она через пару лет окрепнет.

– Мы, татары, не спешим с этим делом, – говорил он смоленскому князю, – ибо женка должна быть готова к рождению детей. А если она слаба и слишком молода, то ей рано выходить замуж. Девица может жить без мужа до двадцати лет. А потом быть девицей позорно! Пусть хотя бы дорастет до семнадцати лет…Тогда станет тебе настоящей супругой!

Князь Роман, по требованию Ногая, помирился с Федором Ростиславовичем. Они теперь сидели рядом на всех ханских пиршествах, однако между собой почти не разговаривали: одно дело – воля татарского временщика, другое же – личная неприязнь!

К концу жаркого лета брянский князь, истомившийся без дела, почувствовал сначала легкое недомогание, а затем и сильную головную боль. Его кидало то в жар, то в холод. – Уж не заразу ли какую прихватил тут в жару? – думал он. – Ведь в землях моего зятя в прошлом году было такое жестокое поветрие: вымерло немало людей! Может, это зло разнесли татары безбожного Тула-Буки? А вдруг я заразился от ногайских татар?

И он стал просить Ногая отпустить его домой. Но великий темник не хотел так рано расставаться со своим видным военачальником, уговаривал его побыть еще несколько дней в кочевье и даже присылал к нему своих лучших невольниц, чтобы развлечь скучавшего князя. Однако Роману Михайловичу было не до них… Он впервые отверг живые Ногаевы подарки. Тогда татарский полководец понял, что князю невмоготу, и разрешил ему уехать. Как ни странно, но в дороге брянский князь несколько отошел от тягостного забытья, в которое часто впадал в Ногаевом стане. Однако по прибытии в Брянск он опять почувствовал себя плохо и слег. Тяжелые думы одолевали Романа Михайловича.

– Вот уж старость подошла, – размышлял он про себя. – Надо ли было заводить себе новую любовь? Молодая Домена уже родила мне сына и снова тяжела…Куда же пристроить ее детей? Конечно, если и второй ребенок будет сыном, я сделаю их славными воинами! А может, будут знатными боярами…Я огражу их от подлой жизни. Не уподоблюсь суздальским князьям! Это их дети от незнатных женок становятся холопами! Это – непоправимый грех! Я такого не допущу!

Хлопнула дверь, и в княжескую спальню вошла располневшая краснощекая Домена. – Как ты тут, батюшка? – спросила она своим чистым певучим голосом. – Тебе не лучше, мой славный голубь?

– Теперь лучше, моя дивная лебедушка, – тихо ответил старый князь. – Как там наш сынок Михаил?

– Твой сынок здоров и весел, батюшка, – улыбнулась, расцветая, Домена. – Играет в горнице со своей с мамкой! Скоро Господь подарит нам еще одно чадо! Будет у него братец или сестрица!

– Ну, а как ты, моя душа, – князь Роман постарался стерпеть набежавшую дурноту, – обустроила тут своих родных? Они не обижены?

– Что ты, батюшка, – улыбнулась Домена. – Мы каждый день благодарим тебя! Мой батюшка пошел приказчиком к славному купцу Избору Ильичу и хорошо справляется с его делами. Он знает грамоту. Тогда в нашей деревеньке проживал один ученый поп, отец Иван, царствие ему небесное! Он обучил грамоте моего батюшку и всех моих братьев! Поэтому моему отцу нетрудно найти работу. Да еще при твоем внимании, мой батюшка и великий князь! Тебя чтут и уважают все знатные люди, поскольку ты их господин! Никто не отказывает моим родным…А мои братья очень хотят стать твоими воинами! И Добр Ефимыч, твой великий воевода, уже взял в твою дружину старших братьев! И молодые тоже просятся в дружину…Но самый младший мой брат с таким мудреным именем – Нафанаил…Отец Иван едва успел его окрестить и скоро умер…Он нарек его Нафанаилом и предсказал, что мой братец станет очень знатным православным попом! Нафанаилу всего шесть лет, но он всем сердцем любит нашу православную церковь! Его водили к нашему владыке, отцу Арсению…И спрашивали, получится ли из него святой муж…Владыка же сказал, что видит в нем, маленьком мальчике, святость и настоящий свет!

– Ну, уж если сам отец Арсений такое сказал, значит, быть твоему братцу или святым человеком, или самим владыкой! – усмехнулся князь Роман. – Кстати, позови-ка сюда, моя верная ладушка, отца Арсения. Мне хочется с ним поговорить.

– Пойду, батюшка, скажу об этом твоему верному слуге. Пусть он приведет сюда этого праведного человека! – сказала Домена и вышла в простенок княжеского терема.

Отец Арсений пришел едва ли не вместе с посланным слугой.

– Да благословит тебя Господь, великий князь! – сказал он, перекрестив больного. – Будь же здоров и спокоен душой!

– Здравствуй, святой отец! – улыбнулся Роман Михайлович. – Садись на скамью передо мной. Расскажи, как ты съездил в Киев?

– Наш славный Киев, великий князь, – покачал головой черниговский епископ, – трудно назвать городом! Там почти нет домов простого люда. Кругом одни развалины! Стоят лишь святая София, Печерская обитель и немного малых церквей…В городе сидят люди великого суздальского князя и изнывают от безделья! Там также было много татар! Они часто приходят в Киев! И надоедают людям того суздальского князя. То им подай серебра, то всевозможных припасов. Но где бедному городу взять все то, что им надо? Одним словом, притесняют их там бусурмане! Отец Максим, наш русский митрополит, очень недоволен тем, что приходится сидеть в разоренном Киеве…

– Научился ли этот пастырь говорить по-русски? – спросил, нахмурившись, князь Роман. – Или все так и говорит только по-гречески?

– Начал говорить и по-русски, – кивнул головой владыка. – Он спросил меня на хорошем русском, почему я, черниговский епископ, сижу в Брянске? Ну, а я ответил ему так: наш, мол, Чернигов – совсем не город и, конечно же, не столица! Одни развалины! Куда же нам деваться? Не успеешь начать службу в святой церкви, а тут тебе – татары пожаловали! А это – осквернение праведной службы! Владыке совсем не нужна зависимость от поганых. Ну, митрополит на это сказал, что он теперь понимает, почему и я и ты, великий князь, не остались в Чернигове!

– Зачем мне этот Чернигов? – усмехнулся князь Роман. – От него осталось только почетное название! Однако же кому только не хотелось получить звание великого черниговского князя? Если бы мы раньше все это знали…Мой покойный дядюшка, князь Андрей Всеволодыч, держался за этот Чернигов, как бес за грешную душу! – князь перекрестился. – Им хотели обладать также князья Всеволод Ярополчич и его сын Андрей! Они часто ходили к великим суздальским князьям и просили их помочь им овладеть разоренным Черниговом…Суздальские князья обещали им Чернигов еще при жизни моего дядюшки! Они просили ярлык для Всеволода Ярополчича аж в ордынском Сарае! А моего дядюшку не признавали великим князем! Это принесло несчастным жалобщикам только погибель! Как-то, несколько лет тому назад, этот князь Всеволод и его сын Андрей поехали в Орду…Тогда мой дядюшка собирался на старости лет жениться…И вот они бесследно пропали то ли в Орде, то ли в дороге…Что с ними стало – никто не знает!

– Царствие им небесное! – перекрестился отец Арсений. – Видишь, великий князь, насколько сильна в человеке гордыня и тяга к власти? Ты совсем не такой, княже! Я сказал об этом отцу митрополиту и преподнес ему дары серебром и мехами! Отец Максим был очень тебе благодарен и передал много теплых слов! Он также жаловался мне на татарские наезды! Сказал, что с радостью бы согласился переехать в наш Брянск!

– Вот бы и переехал! – привстал с постели князь Роман. – Это было бы отменно! Наш Брянск сразу бы возвысился в глазах других князей!

– А я думаю, великий князь, – сказал задумчиво владыка, – что нам от этого хорошо бы не стало…Брянск бы тогда был не просто стольным городом, но столицей всех русских земель! Тогда бы татары обратили на нас самое серьезное внимание! Уж лучше тишина и мир, чем бусурманское беспокойство!

– Это правда, святой отец! – кивнул головой князь Роман и вновь вытянулся на мягкой постели.

– Как твое самочувствие, великий князь? – спросил после некоторого раздумья отец Арсений. – Ты звал к себе славного лекаря Радобуда?

– Пока не звал, святой отец, – покачал головой князь Роман. – Я приглашал к себе его сына Велемила, приехавшего из Смоленска, но не из-за своей болезни, а для моего зятя, славного князя Владимира Волынского…Говорят, что ему сейчас совсем плохо…Только Радобуд или Велемил могут ему помочь. А Радобуд слишком стар…Вот почему я послал на Волынь Велемила…Вот жду его теперь со дня на день.

– Надо, княже, подумать о себе, – тихо сказал отец Арсений, – и срочно позвать Радобуда.

На следующий день князь Роман почувствовал себя лучше и повелел слуге одеть его. – Хочу пойти на охоту, – сказал он весело, вставая с постели. – Однако что же такое у меня с глазами? – Он посмотрел по сторонам, а затем прищурился и глянул на небольшое, струящее солнечные лучи, оконце. – Как-будто пятна перед глазами! И веки слипаются…Что за напасть такая: неужели я слепну? Какая же теперь охота?

– Почему ты рассердился, великий князь? – заволновался молодой слуга. – Если тебе невмоготу, я тотчас же сбегаю за владыкой!

– Что ж, тогда сбегай, Злотко, – согласился Роман Михайлович. – Пусть меня успокоит!

Злотко быстро выбежал в простенок, и вскоре в княжескую спальню вошел владыка Арсений вместе с двумя знаменитыми лекарями – отцом и сыном – Радобудом и Велемилом!

– Уже вернулся, Велемил? – спросил князь Роман, чувствуя, как к нему возвращается вера в себя и надежда на лучшее. – Садитесь, мои верные люди!

Пришедшие низко поклонились князю, а владыка перекрестил его.

– Ну, а теперь, говори, Велемил, – с нетерпением бросил Роман Михайлович, – как там дела у моего зятя Владимира?

– Потерпи немного, великий князь, – сказал суровый старец Радобуд, – дай-ка нам осмотреть тебя. – Сгорбленный старик подошел к князю и, вытянув руку, дотронулся до его лба. – Жара у тебя нет, – сказал он и наклонился ближе, – но вот гляжу тебе в глаза и вижу небольшую болезнь…Чем ты питаешься, княже? Есть ли у тебя желание к еде?

– Эх, славный Радобуд, – пробормотал князь, – я едва смотрю на еду…

– А давно это, княже? – нахмурился старый лекарь.

– Я это испытал еще в Ногаевой Орде, дней с полсотни тому, – тихо сказал князь.

– Вот видишь, мой сын Велемил, – поднял вверх большой палец Радобуд, – как вовремя позвал меня мудрый отец Арсений! Посмотри на глаза князя!

Велемил быстро подбежал и посмотрел в глаза князю.

– Так и есть, батюшка! – крикнул он. – Хранил тебя Господь, великий князь!

– Почему вы так говорите? – удивился Роман Михайлович. – Что вы такого увидели?

– Мы увидели твою болезнь, батюшка! – сказал, смеясь, Велемил. – Хорошо, что за нами вовремя послали! У нас еще в запасе денька три! Теперь мы тебя вылечим!!

– Будет тебе скалиться, сынок! – возмутился Радобуд. – Беги-ка лучше и собери мои травы! Возьми там мою зеленую бутыль и маленькую сумку…Ты все это знаешь, сынок. Да прихвати козьей лапы, баранника и травы от комариного зуда…Также нужен яд этой травки…велесовой. Еще потребуются белый мак и мята…Беги, но не спеши: спокойно собирай эти травы!

– Слушаюсь, батюшка! – И Велемил выбежал из княжеской спальни.

– Ну, говори, Радобуд, что у меня за болезнь, – спросил, волнуясь, старый князь. – А может, это моя старческая немощь?

– Ты познаешь женок, княже? – грубо бросил Радобуд.

– Еще познаю, славный лекарь, – усмехнулся князь Роман, – но у меня что-то оборвалось там, в Ногаевой Орде…

– А как было с женками до того? – вновь вопросил Радобуд.

– А до того все было хорошо! – кивнул головой старый князь.

– Значит, ты еще не старик! – улыбнулся лекарь. – Скажу теперь правду: Ты был отравлен, княже, известным мне ядом!

– Отравлен?! – вскричал испуганный князь.

– Как же это случилось? – заволновался отец Арсений.

– Теперь не волнуйтесь, – спокойно сказал Радобуд. – Ничего еще не поздно! Мы сейчас остановим это отравление…Нужные травы у нас есть…Но я не знаю, какой злодей это сделал. Ты не пил вино в Ногаевой Орде?

– Почти не пил, – покачал головой князь Роман. – А вот татарский кумыс принимал…

– Я проведал о кумысе, – покачал головой Радобуд, – и могу только сказать, что это кобылье молоко очень полезно! Яд не действует в кумысе! Это не от кумыса, но от отравленной воды или сладкого вина, которое не только сохраняет силу яда, но даже его усиливает…

– Я пил лишь ту воду, которую добывали мои люди самолично в ручьях или реках, – размышлял вслух князь Роман, – а вот вино…Как же! Пил, мой славный Радобуд! Но не один, а сидя за столом с князем Федором…Теперь я вспоминаю…Ах, он, злодей! Вот сейчас я как бы вижу, что этот князь упрашивает меня выпить греческого вина и сам подает мне серебряную чашу! Да, так и было! Я помню, что мне тогда, вечером, стало очень плохо! Тогда я выпил Ногаева кумыса, и мне стало лучше или я заснул…Точно не помню…

– Значит, тебя спас тогда кумыс, княже, – покачал головой Радобуд. – Если бы ты не выпил его после того вина…Однако же насколько силен был этот яд, если отравление не прошло до сих пор! Надо как можно скорее вывести из тебя эту отраву!

– Всемогущий наш Господь! – перекрестился черниговский епископ. – Надо же, какая напасть! Это дано тебе, княже, за грех или в испытание! Подумай-ка, нет ли у тебя какого долга перед Господом?

– У меня немало грехов, владыка, – сказал взволнованно князь. – Я очень люблю красных девиц и ладных женок!

– Для тебя это не смертные грехи, великий князь, – покачал головой отец Арсений, – но лишь утоление телесного голода. Господь это простит. Но есть одно весьма серьезное дело…Так, погодите-ка, я сейчас вспоминаю…Слава нашему Господу, что не забыл! Мне говорил еще славный и покойный отец Игнатий, царствие ему небесное, – владыка истово перекрестился, – наставник моей молодости, что ты давал обещание Господу…В тот год, когда разгромил войско Миндовга в славной битве…Не помнишь, княже?

– Не помню, святой отец, – признался Роман Михайлович.

– А разве ты не говорил там, на бранном поле, о монастыре? – улыбнулся владыка.

– Говорил, конечно, говорил, святой отец! – воскликнул князь Роман, вскакивая на постели. – Я тогда обещал Господу заложить монастырь у той речки Свини! Ох, и грех-то какой тяжкий! Что же ты молчал до сих пор, владыка?

– Мне говорил тогда праведный отец Игнатий, – тихо ответил епископ, – чтобы ты сам, без принуждения, вспомнил свое обещание! Но если будет серьезная угроза твоей жизни…Тогда я могу тебе об этом напомнить!

– Пусть будет так! – громко сказал, подняв руку, князь. – В ближайшие дни я пошлю своего сына Олега с моими верными людьми к речке Свини. Чтобы они все там обмерили и посчитали. Уж если дано Господу обещание, его нужно полностью выполнять! А там…

В это время в спальню быстро вошел лекарь Велемил, весь обвешанный мешками и коробами из бересты.

– Хорошо, сынок! – сказал, вставая со скамьи Радобуд. – Давай-ка сюда все нужное!

И они с сыном засуетились, перебирая мешочки с травами и доставая склянки с разными зельями.

– А теперь, прими-ка это снадобье, великий князь, – сказал Радобуд, после того, как они с сыном приготовили нужное лекарство, протягивая князю большую, выдолбленную из липы, чашу. – Оно вернет тебе все твое здоровье!

Князь взял обеими руками чашу и выпил ее содержимое до дна.

– Ох, и горька же эта влага, Радобуд! – сказал он. – Даже язык онемел: стал как дерево!

– Это, княже, надежный признак, – весело сказал Радобуд, – что наше зелье стало действовать!

– Ну, а теперь, мой славный Велемил, расскажи, как ты побывал на Волыни и как там дела у моего зятя Владимира и моей милой дочери? – вопросил князь, глядя на младшего знахаря.

– Как тебе сказать, княже? – замялся Велемил. – Твоя дочь здорова и хорошо выглядит, но душой не спокойна. Ее супруг, князь Владимир…

– Неужели умер? – вздрогнул Роман Михайлович.

– Я расскажу тебе все, княже, – пробормотал Велемил. – Да простит меня Господь за такую правду! Твой зять еще жив, князь батюшка, но уже скоро умрет…Его болезнь, княже, неизлечимая! Уже поздно…

– Как неизлечимая?! А если туда поедет Радобуд?! – вскричал, подскочив в постели, князь Роман.

– Это бесполезно, княже, – опустил голову Велемил. – Вот если бы вы послали меня туда в прошлом году…Тогда я мог бы спасти этому славному князю жизнь…А теперь поздно…Эта болезнь, которой страдает несчастный, называется «паук». Если она зародиться в теле, ее надо немедленно лечить! Говорят, что у греков вырезают корни этой болезни, пока она не разрослась…А здесь уже вырос чирей на бороде этого славного мученика! Это значит, что болезнь поразила все его тело!

– Этот Владимир не носил бороду! – пробормотал, глотая слезы, князь Роман. – Вот и наказал его Господь…Он сильно мучается? И как это долго будет продолжаться?

– Сейчас он сильно не мучается, князь батюшка, – сказал Велемил. – Я оставил ему особое снадобье: ему полегчает до самой кончины. Это зелье совсем снимает боль…Однако ему осталось жить около года…Или, может, чуть побольше…

– А что ты на это скажешь, славный Радобуд? – воскликнул князь Роман, глядя на старого лекаря. – Неужели все так страшно?

– Да, именно так, великий князь! – кивнул головой согбенный старик. – Мы уже все обсудили с сыном, княже, и пришли к одному выводу. Мой сын сделал все, что нужно! Велемил стал хорошим лекарем, не хуже меня…

– Причина этой беде – мой тяжелый грех! – сказал князь Роман. – Это меня карает Господь через моего праведного зятя! Горе, мне, Господи!

– Не печалься о своей вине, княже, – сказал своим решительным и вместе с тем мягким голосом отец Арсений. – Сейчас мы ждем святую икону из Киева, за которой я послал сразу же, как только ты вернулся больным из Орды. Нам сейчас очень нужна эта чудодейственная икона! Божья Матерь, греческого письма! Из самой Печерской обители! Я послал в дар святой обители много серебра со слезной просьбой! А наш купец Лепко Ильич дал на такой случай свою ладью…

– А почему ты мне раньше об этом не говорил, святой отец? – спросил расстроенный печальным известием о зяте князь Роман. – Я не могу поверить в возможность приобретения такой чудодейственной иконы! Неужели, в самом деле, к нам прибудет эта святыня?

– Ждем со дня на день, великий князь, – ответил владыка, – а там уже, как будет угодно Господу…

– Однако же, княже, – сказал вдруг громко Радобуд и встал, глядя на князя, – я тебе не сказал, что мое снадобье вызывает одну неприятность. Ты скоро почувствуешь, что не видишь белого света. Это зелье затуманивает зрение…

– Значит, я ослепну? – вскричал расстроенный князь.

– Все зависит от того, сколько ты принял у татар яда, – спокойно сказал Радобуд. – Если в тебе накопилось много яда, то тогда ты можешь ослепнуть на целый день. А если отравы немного, тогда эта неприятность не надолго. Обещаю, что верну тебе и здоровье, и зрение!

– Ну, тогда ладно, – успокоился брянский князь, – можно потерпеть, если это будет не долго!

Наутро князя разбудили шум во дворе и радостные крики. В светлицу вбежала его ключница Домена.

– Князь-батюшка! – кричала она. – Вернулись твои люди из Киева! Говорят, что с ними – святая икона!

– Радость-то какая, моя ладушка! – воскликнул довольный князь, обнимая дородную красавицу. – Зови же скорей ко мне моего верного слугу. Надо быстрей одеваться!

– Благослови тебя, наш всемогущий Господь, великий князь! – сказал, входя в княжескую спальню, отец Арсений. – Случилось чудо! Наша ладья со святой иконой остановилась на Десне, неподалеку от города. Прямо у того места, где, как говорят, было твое сражение с литовцами! И не шелохнется! Сам Господь ее не пускает! Надо тебе самому ехать, княже!

– Вот чудо! – удивился князь. – Тогда так и сделаю! Собирай-ка меня, Златко, в недалекий путь! Поеду к той ладье и самолично встречу святую икону! Это, в самом деле, Господне знамение на мое обещание!

Он вышел, одетый, на лестницу и стал спускаться вниз по ступенькам. Там неподалеку стояли его дружинники, одетые в парадные, сверкавшие на солнце, доспехи. Во главе отряда верхом на коне восседал его красивый, уже поседевший сын Олег.

– Скорее, батюшка! – кричал он. – Вот какая у нас радость!

Неожиданно князь Роман пошатнулся, ощутив острую головную боль и привкус свежей крови во рту. В его глазах потемнело, язык одеревенел, ноги онемели.

– Что же такое, Господи? – громко сказал он. – Я ничего не вижу?

Он спустился вниз и остановился, беспомощно вытянув перед собой руки.

– Батюшка, что с тобой случилось?! – вскричал княжич Олег и, соскочив с лошади, устремился к отцу, обнимая его. – Неужели ты не видишь меня, любимый мой батюшка?!

– Не печалься об этом, сынок, – пробормотал князь. – Это – от лекарского зелья, будь оно неладно! Такое скоро пройдет. Придется теперь ехать туда на телеге…

Так и получилось. Княжеская дружина ехала верхом, а вот князь сидел на своей походной повозке рядом с владыкой Арсением.

– Не горюй, княже, – успокаивал его священник, – теперь уже недалеко. А когда туда приедем, будем ждать святого чуда…А я пока расскажу тебе о жизни святого старца Феодосия Печерского…

Так они и ехали. Всадники во главе с княжичем Олегом скакали впереди, зорко вглядываясь в даль, владыка Арсений рассказывал древние предания, а князь спокойно дремал, слегка трясясь на мягких мешочных подстилках.

– Вот и пришли, батюшка! – раздался вдруг звонкий голос княжича Олега. – Вон она, ладья, невдалеке чернеется! Отец Арсений, сюда идут твои люди, посланные в Киев: архимандрит и монахи из обители святых Петра и Павла!

Телега остановилась прямо у речного кустарника.

– Великий князь! – закричали бросившиеся к нему монахи и священники. – Мы приплыли, наконец, из самого Киева! И здесь-вот угодили на мель!

– Ладно, не плачьте из-за этого, мои верные люди, – пробормотал князь. – Лучше скажите, где же образ нашей пресвятой Богоматери? Неужели передо мной эта чудодейственная икона?

– Здесь нет иконы, князь батюшка! – сказал, плача, престарелый отец Серафим. – Она куда-то исчезла!

– Не может быть! – вскричал рассерженный князь и полез с телеги вниз на землю. Рослые дружинники быстро соскочили с коней и бросились к своему князю, взяв его под руки.

– Что ж вы, злодеи? – грозно вопросил князь и вдруг осекся. – Я вижу, славный владыка, Господь вернул мне зрение! Это благодаря святой иконе! – сказал он вдруг громко. – Вот же она, здесь, на дереве!

– Где, княже?! – прокричали княжеские люди.

– Я ничего не вижу, княже, – пробормотал отец Арсений.

– Давай-ка мне скорее рушник, святой отец! – опять закричал в нетерпеливом волнении брянский князь. – Я возьму эту благодать рушником!

Черниговский епископ, недоуменно глядя то на деревья, то на кусты, протянул князю белоснежный, вышитый алыми нитями, рушник.

Князь взял его и быстро пошел, оттолкнув молодых воинов, вперед. Вот он приблизился, протянул руки и обхватил ими что-то блестевшее в лучах приветливого сентябрьского солнца.

– Я вижу, Господи, слава тебе, всемогущему! – кричал, ликуя, князь Роман, держа над головой охваченную рушником чудодейственную икону. – Вот где пребывала моя радость! На этом дереве! Это – знамение Господне, мои верные люди!

– Чудо! – закричали так громко, что было слышно далеко окрест, все собравшиеся вокруг князя люди.

– На колени! – торжественно провозгласил владыка Арсений. – Сотворим же молитву к нашему щедрому и славному Господу!

– Здесь будет святой монастырь, мои славные! – сказал, становясь на колени на расстеленный перед ним ковер, князь Роман. – Помолимся же господу Богу!

 

ГЛАВА 22

КОНЧИНА КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

Князь Владимир Васильевич Волынский умирал в холодные дни декабря 1289 года в своем окраинном городке Любомле. Он лежал, измученный, на своем горестном ложе и думал о прошлом. В последние дни он совсем не спал: снадобье, оставленное ему брянским лекарем Велемилом, уже почти не помогало при бессоннице, однако снимало ту ужасную боль, которую терпел до этого несчастный почти три года. Его заботливая жена Ольга Романовна и сестра, вдова великого черниговского князя Андрея, вернувшаяся сразу же после смерти мужа на родину, забыв обо всем, ухаживали за несчастным князем и попеременно круглосуточно сидели у его постели.

Вот и сейчас княгиня Ольга, несмотря на протесты мужа, была рядом с ним и скорбно смотрела на исхудавшее любимое лицо.

Князь Владимир уже не принимал твердую пищу: вся его нижняя челюсть сгнила и отвалилась. Он с трудом проглатывал лишь жидкие каши и наваристые супы, покоряясь просьбам своих родных.

Когда брянский лекарь отъезжал домой, князь Владимир прямо спросил его, долго ли ему еще осталось мучиться. Грустный Велемил вынужден был признать, что оставил ему последнее, лишь ненадолго поддерживающее жизнь, снадобье.

– Но не тужи, славный князь, – сказал Велемил на прощанье. – Жизнь так устроена, что каждому человеку поставлен предел Господом! Одним в этот день умирать, а другим – после…Какая тогда разница, если наша жизнь – одно страдание?

– Я это понимаю, великий знаток врачевания, – с трудом сказал больной, – ибо Господь посылает нам эти муки, как испытание! Вот ты оставил мне такое снадобье…Как только я приму это зелье, так сразу же унимается не только моя боль, но меня покидают тоска и тревога. А может, это грех, славный лекарь? Или уклонение от Господних испытаний?

– Это, праведный князь, – ответствовал Велемил, – не грех, ибо снадобье сделано из Господних трав! Если сам Господь создал эти былинки или красивые цветы, значит, они существуют для человека…Грех – это бездействие при страдании и тяжелой болезни! Вот если лекарь бессилен вылечить болезнь или хотя бы унять боль, то грех падает на такого врачевателя, ибо он только обманывает людей! Такой лекарь не от Господа!

– Тише, Велемил, как там тебя, Радобудич, – поморщился князь Владимир. – Мои лекари услышат твои слова и смертельно обидятся! Хотя не за что обижаться…Ты, конечно, прав – каждый человек должен заниматься своим делом! А теперь скажи мне, славный лекарь, ты веришь в светлый рай или в загробную жизнь?

– Это, княже, – пробормотал Велемил, – не моего ума дело! Оно для таких мудрых книжников, как ты. Мое же дело – врачевание и, если надо, душевное успокоение больного…

– Так ты, Велемил, не веришь в бессмертие души? – настаивал больной.

– В это верю, княже, – кивнул головой лекарь. – Не раз бывало и в моей жизни, и в жизни моего батюшки, тоже известного знахаря, что больные выздоравливали, благодаря своей искренней вере или каким-то чудом…Тело – это сосуд, а душа – как бы бесценная влага в нем. Если разбить сосуд, то вся влага разольется. Так и наша душа. Она страдает, если тело болеет, ну, а если тело умирает, душа освобождается от всех горестей и спокойно уходит в другой мир…

– К нашему всемогущему Господу! – перекрестился больной.

– Думаю, что так, княже. Этот мир нам неведом. Однако же я верю, что душе лучше быть в этом мире, чем страдать в бренном теле. Мне кажется, что если бы люди знали, какой на деле тот посмертный мир, они бы просто не захотели больше жить на этой горестной земле! Для того нам посланы все страдания и муки, чтобы мы боялись смерти и держались изо всех сил за свою жалкую жизнь!

– Чтобы терпеть все испытания, установленные Господом…

– Видимо так, княже. Лучше слов не найти. Хорошо, что ты, такой известный грамотей, понимаешь всю посмертную Господню благодать. Тогда ты можешь в славе и радости ожидать смерти…А теперь прощай, славный князь, и не забывай вовремя принимать мое снадобье. Я рассказал, как давать это зелье, твоим супруге, сестрице и добрым людям. Крепись, княже, и не горюй: тебе осталось лишь одно испытание.

Князь лежал и думал о жизни. – Вот скоро будет четыре года моей болезни, – беспокойно ворочался он, – а что я сделал за свою жизнь праведного?

А ведь он, даже будучи тяжело больным и невероятно страдая, ходил в боевые походы! Даже сам татарский хан Тула-Бука, когда пошел в последний раз на Польшу, увидев несчастного, страдавшего неизлечимой болезнью князя, пожалел его и сказал: – Уходи, Уладымэр, домой, полежи и подлечись у своих лекарей! Горько на тебя смотреть!

Уж если сам беспощадный татарский хан пожалел князя, то сколь же ужасен был вид больного!

Князь Владимир поехал в свой стольный город к жене и боярам. Однако боль и страдания его были таковы, что он покинул свой главный город и выехал в Любомль, сказав боярам: – Я уезжаю отсюда потому, что мне опротивели эти татары со своим царем. Они скоро вернутся. Я тяжело болен, и мне трудно с ними говорить. Пусть беседует с татарами вместо меня наш владыка Марко…

Но и в Любомле князь со своими боярами долго не пробыл. Не находя себе места от боли, он вскоре вновь уехал, на сей раз в Брест, а затем – и в Каменец-Литовский, где остался на некоторое время и лежал, жестоко страдая, на своем скорбном ложе. – Вернемся в Любомль, как только вся погань выйдет из нашей земли! – сказал он своей любящей, скорбящей супруге.

Больной князь Владимир еще раньше обещал своему двоюродному брату Мстиславу все свое княжество, поскольку не имел наследника. Но это решение стоило ему немало хлопот и тягот в последние годы жизни.

Вскоре в Каменец к своему князю приехали воины и воеводы, сражавшиеся в татарском войске в Польше. Они рассказали больному князю о неудачном походе и об уходе хана Тула-Буки назад в Орду. Не преминули они сообщить Владимиру Васильевичу и о том, что его двоюродный брат Мстислав уже распоряжается обещанными ему волынскими землями: раздает своим боярам города и села. Тогда князь Владимир рассердился и вскричал: – Я здесь лежу смертельно больной! Едва жив! А брат не может даже подождать моей смерти! От этого одно только зло! – И он послал к князю Мстиславу своего человека, который, добравшись до него, сказал: – Ты, мой брат, не добыл мои земли в честном сражении! Помимо тебя, у меня есть еще братья: твой старший брат Лев и мой племянник Юрий! Но я выбрал из всех трех только одного тебя! И землю тебе отдал только посмертно…А пока я жив, не вступай в мои города и села. А тебе я отдал свою землю, не посчитавшись со Львом и Юрием, из-за их гордости.

Выслушав эти слова, Мстислав поспешил ответить больному князю Владимиру словами, полными почтения. – Мой брат и господин, – сказал он посланнику, – я знаю, что вся земля и города, подаренные мне, пока твои, и я не вправе ими распоряжаться. Я полностью согласен с тобой! Дай же мне, Господь, чтить тебя, как родного батюшку и служить тебе верой-правдой до моей смерти, чтобы ты, мой славный господин, был жив и здоров! Все мои надежды только на тебя одного!

Князь Владимир, услышав эти слова от вернувшегося посланника, успокоился и решил выехать в маленький городок Рай. Сюда и прибыл к нему из Брянска по просьбе жены князя и дочери Романа Брянского Ольги лекарь Велемил.

Когда он, облегчив страдания больного, уехал, князь Владимир сказал княгине: – Я хочу сейчас, матушка, послать за моим братом Мстиславом, чтобы договориться с ним о моей земле, городах, о тебе, моя милая супруга, и о нашей приемной дочери Изяславе. Так и не даровал нам Господь детей за мои грехи. А дочь Изяслава, хоть и не родная, но стала мне близкой и любимой, как-будто мое собственное дитя: ведь мы взяли ее у матери еще в пеленках и вскормили со всей заботой и лаской…

Когда же князь Мстислав приехал, Владимир Васильевич, едва выйдя из забытья, послал за епископом и двумя свидетелями – боярами. – Сходи, владыка, на подворье к Мстиславу, – сказал больной князь, – и все ему сообщи. Я сам не приму его из-за болезни и моего постыдного вида. Сами обсудите мое решение, подготовленное для завещания, о передаче ему земель и оставлении части моих владений супруге Ольге и дочери Изяславе.

Мстислав, выслушав епископа, сказал на это: – Мой брат и господин! Разве я просил у тебя земель и желал твоей смерти? Ты сам прислал ко мне людей и предложил мне волынский удел. Если не изменил своего решения, то пиши все грамоты так, как считаешь нужным!

Епископ вернулся к князю Владимиру и передал все слово в слово.

– Ну, тогда пишите грамоты, – распорядился, щурясь от яркого свечного света, больной. – В первой грамоте я завещаю все свои города и земли князю Мстиславу, в другой же грамоте – запишите за моей милой супругой Оленькой город Кобрин с окрестными селами и Апостольный монастырь, тоже с ближними селами. А в конце этой грамоты добавьте такие слова: а если моя славная княгинюшка захочет уйти после моей смерти в святую обитель, ей в этом нет препятствия. Мне уже не увидеть из своего гроба, что будет после моей смерти!

Как только княжеский писарь составил со слов князя грамоты, больной князь послал епископа к Мстиславу.

– Целуй же крест, княже, – сказал владыка наследнику, – что ты ничего не отнимешь ни у княгини Ольги Романовны, ни у княжеской дочери Изяславы. Также поклянись, что ты не отдашь эту Изяславу замуж без воли княгини Ольги.

Мстислав поклялся свято соблюдать завещание своего двоюродного брата и поцеловал протянутый епископом крест. Затем он уехал во Владимир, где епископ созвал всех бояр и лучших людей Волынского княжества и прочел перед будущим хозяином этой земли духовную грамоту смертельно больного князя. – Благославляю тебя, княже, на это владимирское княжение! – сказал епископ в заключении.

После этого Мстислав Даниилович хотел сразу же начать княжить во Владимире. Однако владыка предупредил его, что, по словам больного князя, таковое возможно только после его смерти.

Князь Мстислав покорился и уехал в свой Луцк.

Покончив с завещанием, князь Владимир Васильевич переехал из городка Рая в Лукомль. Здесь он лежал, довольствуясь лишь беседами с супругой и сестрой. Будучи страстным охотником, он посылал своих слуг в лес, а потом выслушивал их подробные рассказы об охоте, убитых зверях, дичи, и радовался…Однако же и здесь ему не дали покоя. Летом, когда жара усилила дурноту и тоску несчастного, к нему нагрянул человек от польского князя Конрада Семовитовича Мазовецкого. – Мой брат и господин, – передал посланник слова польского князя, – ты теперь мне как родной батюшка! Только благодаря тебе я владею своими городами и селами! А теперь, поскольку ты завещал все свои земли и города брату Мстиславу, пошли к нему своего человека и прикажи, чтобы он продолжал покровительствовать мне, как это делал ты!

Князь Владимир выслушал гонца своего польского родственника и направил посланника к Мстиславу Данииловичу с требованием защищать, когда это потребуется, Конрада Семовитовича и быть ему сюзереном. Мстислав охотно согласился с этим и даже пообещал «сложить свою голову за этого Кондрата, если понадобится»!

Вслед за Конрадом к тяжелому больному явился и другой гость – посланник его племянника князя Юрия Львовича. – Мой славный господин! – сказал тот. – Передаю тебе точные слова моего князя: – Только Господь знает, как я честно служил тебе, самому старшему в нашем роде! Будь добр ко мне за это! Мой батюшка отнимает у меня города, которые сам мне раньше отдал! А взамен дает никудышные Дрогичин и Мельник…Бью тебе челом, мой родной дядюшка, дай мне хотя бы один Брест!

Эти слова расстроили князя Владимира. – Скажи ему так, – молвил он в гневе посланнику. – Мой жалкий племянник! Я ничего тебе не дам, потому что я не обманщик, не двуличный человек и не могу нарушить свой договор с братом! Я не только дал ему обещание, но и написал надежные грамоты!

Когда посланник князя Юрия уехал, князь Владимир направил своего человека к брату Мстиславу и строго наказал: – Ко мне приезжал посланник от племянника…Он просит у меня Брест, но я ему не дал ни города, ни села. И ты не давай никому даже клочка соломы после моей смерти!

На это Мстислав ответил: – Ты мне остался за батюшку, короля Даниила, потому как взял под свое покровительство. Я с радостью исполню любой твой приказ!

Однако и после этого просители не оставили в покое несчастного князя Владимира до самой смерти. Вскоре к нему приехал посланник князя Льва Данииловича, перемышльский владыка Мемнон. Последний вошел в княжескую спальню и перекрестил больного. – Славный князь! – начал он. – Тебе кланяется твой брат и просит передать такие слова: – Мой батюшка, король Даниил, и его братья лежат в Холме в церкви пресвятой Богородицы. Я узнал о твоей тяжелой болезни…Не гаси свечу, мой брат, над гробом своего дяди и его братьев: передай мне хотя бы город Брест! Это была бы жертвенная свеча тем покойным!

Больной Владимир Васильевич не захотел обижать высокое духовное лицо резким отказом и завел с ним длинный разговор о божественных истинах и духовных ценностях.

– Я узнал, владыка, – сказал князь как бы между прочим, – что мой брат Лев – очень злой человек…

– Почему ты так считаешь, княже? – удивился епископ. – Это неправда!

– А тогда почему этот Лев оскорбляет любимых мной людей?

– Каких людей? – нахмурился владыка.

– Ну, хотя бы великого черниговского князя Романа Михалыча, – сказал тихо, но отчетливо выделяя каждое слово, князь Владимир. – Я не говорил об этом раньше, потому что считал это бесполезным делом. Однако же теперь я решил тебе, как духовному лицу, сообщить всю правду. Когда-то мы с супругой побывали в Ногаевой Орде…Мы тогда написали вместе с ней об этом книгу…Там нам пришлось столкнуться с князем Дмитрием Суздальским. Он уговаривал меня поссориться с моим батюшкой и тестем, славным Романом Михалычем…Суздальские князья задались целью искоренить великую славу князя Романа! Они вымарали его имя из всех, им подвластных, летописей! Соскоблили даже записи о его славной победе над Миндовгом со всех свитков! Стыд и позор этим князьям! Я тогда, в разговоре с князем Дмитрием, его сурово за это осудил…Ох, как он тогда на меня разозлился! А теперь я узнал, что и мой братец Лев проделывает такие же подлые дела в своем уделе! Всем известны его зависть и ревность к славе моего великого тестя! Не способны добиться славы своей силой и мужеством, так готовы предать забвению имя дорогого Романа Михалыча! Ничего у них не выйдет! Я сам об этом позабочусь…Надо же, какие бессовестные! Выскоблили все записи о победах князя Романа в Литве и Болгарии! Умолчали даже о городе Дидякове…Передай князю Льву такие слова: – Мой брат Лев! Неужели ты думаешь, что я, будучи болен, потерял рассудок и ничего не понимаю в твоих хитростях? Тебе мало целых трех уделов – галичского, перемышльского и белзского – так ты еще захотел и мой Брест! Твой дядя и мой дорогой батюшка лежит во Владимире у святой Богородицы…Ты много свечей над ним поставил? Какой ты дал город, чтобы не погасла свеча? Ты сначала просил земель у живых, а теперь взялся за мертвых…Я не дам тебе не только Бреста, но ты у меня и села не выпросишь! Я давно распознал все твои хитрости!

Когда владыка удалился, князь Владимир позвал свою супругу и сделал последние распоряжения. – Я отдал свой удел брату, моя славная лебедушка, – сказал он, – а золото и серебро заранее раздал всем бедным людям…А тем людям, которых ограбили татары Тула-Буки, я отдал почти весь свой скот и лошадей! Осталось совсем немного…Прошу тебя, матушка, сделать все так, чтобы сохранить в памяти людей славные дела твоего батюшки. Тщательно просмотри все наши летописные свитки. И не забудь сделать дополнения, если летописцы что-нибудь упустили…Смотри, чтобы никто не посмел выскоблить записи о деяниях князя Романа Михалыча! Особенно важно сохранить память о великой победе Романа Брянского над Миндовгом! Нельзя погрузить в забвение подвиги нашего великого батюшки! Понимаешь, моя лада?

– Понимаю, батюшка, – смахнула слезу измученная княгиня. – Все так и сделаю!

Князь Владимир тихо скончался 10 декабря: забылся вечным и долгожданным сном.

Княгиня и его верные слуги обмыли тело своего князя, обвили его бархатом и кружевами, одели в богатое царское одеяние и, положив на сани, повезли во Владимир-Волынский. Горожане высыпали на улицы, прощаясь с громким плачем со своим господином.

На другой день добродетельного князя похоронили в соборной церкви святой Богородицы. Вдова безутешно рыдала, провожая гроб своего любимого супруга в могилу.

– Мой добрый и кроткий, смиренный и праведный государь, – причитала она. – Не знаю случая, чтобы ты кому-нибудь хоть раз отомстил за причиненное зло, но все терпел жестокие обиды от своих недругов!

– Лучше бы мы все с тобой умерли, великий князь! – вопили волынские бояре. – Ты защитил нас, как и твой славный дед Роман, от всех обид и притеснений! Ты унаследовал его путь, наш боголюбивый князь! Мы так осиротели без тебя и пребываем в глубокой скорби!

 

ГЛАВА 23

ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД РОМАНА БРЯНСКОГО

Наступила весна 1290 года. Природа оживала от зимней стужи. Свежая молодая зелень деревьев и сочных трав радовала глаз. Легкий майский ветерок проникал в открытое оконце княжеской светлицы и нес с собой ароматные запахи земли и недалекого леса. Князь Роман, сидя в своем высоком уютном кресле, глубоко вдохнул свежий воздух и улыбнулся. – Так уж устроена наша жизнь, сынок, – сказал он сидевшему напротив него на скамье княжичу Олегу. – Одним дана долгая жизнь, другим же – преждевременная смерть…

– Рано тебе, батюшка, говорить о смерти, – насупился княжич. – Вон смотри, какой глубокий старик Ермила, а все держится! А если посмотреть на лекаря Радобуда? Даже покойный Ефим Добрынич, славный наш воин, будучи древним стариком, был первым в жарких битвах!

– Не будем об этом, сынок, – покачал головой Роман Михайлович. – Надо поговорить о деле. Я чувствую, мой сын, что этот Ногаев поход будет для меня последним! Не говори ничего! – махнул он рукой Олегу. – Я уже в прошлом году едва вернулся домой. Не смог даже съездить к своему больному зятю, чтобы повидать его в последний раз. Мне было так тяжело и тошно на душе! Не знаю, как мне теперь быть: совсем нет сил идти на эту войну!

– Давай, я пойду вместо тебя, – сказал с грустью Олег Романович. – Я еще молод и могу послужить тому царю Ногаю…

– Этого не надо, сынок, – тихо сказал князь Роман. – Ногай мне сказал в прошлом году, чтобы я самолично прибыл к нему в кочевье. Он собирается выдать замуж свою дочь за вдовца, князя Федора Смоленского! Этот татарский царь хочет, чтобы я побывал на их свадьбе и подружился с тем бестолковым князем. И привез бы ему богатые свадебные подарки…Придется идти…Однако же, сынок, давай разом решим все наши дела. Если я не вернусь домой живым, или меня принесут в гробу, – он прищурился (– Господи, помилуй! – перекрестился княжич Олег.), – тогда тебе, сынок, быть брянским князем! – продолжил старик. – Ты ведь мой единственный наследник!

– Я уже не раз тебе говорил, батюшка, – смахнул слезу седовласый княжич, – что мне не нужна эта княжеская власть. Не для того я заложил здесь, на Петровской горе, святую обитель. Я, батюшка, хочу принять монашеский постриг…Не нужны мне ни княжеская шапка, ни земные богатства. Я уже с юности люблю только одного Господа…

– Я это знаю, сынок, – покачал головой князь Роман, – однако же нужно исполнять и сыновний долг! Это не только мое наставление, но и поучение нашей святой церкви!

– Зачем ты прочишь меня в наследники, батюшка? – сказал с горечью княжич. – Стоило ли тогда прогонять моего брата Михаила? Вот уже не один год, как он покоится в сырой земле…Ты даже не хочешь простить покойника! А это уже грех, батюшка!

– Я давно простил покойного сына, – пробормотал князь Роман. – Сразу же, как узнал о его безвременной смерти!

– А если ты простил Михаила, батюшка, – улыбнулся княжич, – так почему бы не простить его вдову и детей? Вот и будут у тебя хорошие наследники! А я спокойно уйду в тихую обитель…

– Не думай об этом, сынок, – возразил старый князь, – на это я не пойду! Если я простил покойного, это еще не значит, что я одобрил ту проклятую женитьбу! Я не знал его детей и знать не хочу! Забудь, сынок, свои грешные слова! И готовься к власти великого князя!

– Но ведь еще есть наследники, батюшка, – поднял голову княжич и пристально всмотрелся в синие, полные доброты и мудрости, глаза отца. – Они в Смоленске…

– Твои слова, сынок, очень умные, – кивнул головой князь Роман, – и я об этом подумаю…Но я не хочу отнимать у тебя княжеский «стол«…Это дано нашим Богом…

– Спокойно отнимай, батюшка, – оживился княжич, – Это не грех, но радость для меня! Я ведь буду не уличным нищим, а слугой нашего великого Господа!

– Будет об этом, сынок, – покачал головой князь Роман. – Запомни, что если со мной что-нибудь случится в Орде, ты будешь брянским князем. Не знаю, оставят ли тебе татары черниговский «стол». Но это не город, а только обуза со славным именем…Тогда тебе придется возить в Орду серебро и меха со всех черниговских земель…Но об этом ты договоришься с сыном того почтенного купца Лепко Ильича…Как ты знаешь, в прошлом году купец Лепко возил в Ногаеву Орду своего сына Стойко…И брал с собой внуков – Мирко и Славко…Словом, познакомил он своих потомков со знатным ордынским человеком по имени Угэчи. Семья этого купца давно дружит с этим царским советником. Поэтому не чини этой дружбе препятствий. Пусть будет нам какая-то поддержка в самой татарской Орде! И пусть тот Стойко или его сыновья ездят на поклон к Ногаю, доставляя в его казну наши меха и серебро. А сам ходи только в боевые походы…

– В походы не пойду, батюшка, – махнул рукой княжич. – Я не хочу марать своих рук человеческой кровью! Мне это отвратительно!

– Однако же, сынок, татарского царя не обижай, – помрачнел старый князь. – А если точно не хочешь воевать, тогда уходи в свою обитель! Разве князь не государь своего народа и не господин всего нашего удела? Как же быть, если не заботиться о своем народе? Татарский царь разгневается и пошлет на нас войско! Думай не только о себе, но и о своих людях! Мы привыкли называть этот подлый люд чернью и глумными дураками…Однако же они такие же люди и христиане! Господь дал мне к старости понимание, что нужно заботиться обо всех своих подданных и беречь каждого человека! Ты же знаешь, как я берег для тебя эту землю и народ…Я оставляю тебе почти сто и два десятка тысяч человек мужского пола…Да минуют наших людей горе, войны и поветрия! А для этого нужно ходить в боевые походы, сынок.

– Об этом, батюшка, мне не надо говорить! – насупился княжич Олег. – Я люблю русский народ, знаю, что следует беречь христианские души, но на войну – не хочу!

– Ну, тогда сам решай, сынок, – опустил голову старик, – или княжеский венец, или монашеская обитель. Я понял из твоих слов, что ты отказываешься от княжеского «стола»!

– Ну, слава тебе, Господи! – обрадовался княжич. – Наконец, ты, батюшка согласился! Пусть же твой зять Александр Глебыч или его сыновья – старший Василий либо младший Иван – сядут на брянский «стол». Вот это правильно!

– Не так сразу, сынок, – грустно сказал князь Роман. – Если я не вернусь живым, побудешь брянским князем два или три года…А может, и великим черниговским…Я еще раньше разговаривал со своими братьями…Ни один из них не захотел сидеть в Чернигове…Мстислав и Симеон очень умны! Они прекрасно поняли, что от этого почета больше горя, чем радости…Ладно! Если тогда решишь, что тебе не нужен княжеский «стол», тогда позовешь или Александра Глебыча или его сына Василия…Понял, сынок?

– Понял, батюшка…

– Ну, тогда последнее, – улыбнулся князь Роман. – Если меня привезут сюда покойником, то вели тогда положить меня в той Успенской обители на Свини, которую я заложил в честь обретения святой иконы. Я навеки упокоюсь возле Успенской церкви, рядом с братской могилой моих воинов, погибших в битве с войском Миндовга. Мне так хочется лежать в той святой земле…Понял, сынок?

– Понял, батюшка, – сказал княжич с грустью. – Твоя воля для меня – закон!

– Ну, тогда ладно, – вздохнул Роман Михайлович и отряхнул головой. – Буду теперь собираться в поход к Ногаю!

На другой день брянское воинство двинулось по известной им дороге в сторону далекой степи.

В то же время, когда старый брянский князь прощался со своим сыном, великий татарский временщик Ногай принимал в своем большом шатре посланника из Сарая.

– Вот, Угэчи, – говорил Ногай, стоявшему у его кресла советнику, – в Сарае начинается заваруха! Я говорил, что Тула-Бука долго не просидит на ханском престоле! Видишь этого воина? Он пришел от молодого царевича Тохтэ. Как бы там не случилась беда…

– Тохтэ, государь, – молвил Угэчи, – сын славного хана Мэнгу-Тимура – очень умный человек! Еще его батюшка, покойный государь, хотел назначить этого Тохтэ своим наследником…Но так и не довелось…

– Это еще не поздно, Угэчи, – улыбнулся Ногай. – Мы скоро сделаем Тохтэ сарайским ханом! Пусть же говорит этот посланец…Слушаю тебя, молодой воин!

– Мудрый государь и великий воин! – сказал, стоявший напротив Ногаева кресла, молодой красивый татарин. – Меня прислал к тебе царевич Тохтэ…

– Ладно, ты уже об этом говорил, – поморщился Ногай. – Давай же по сути!

– Ну, как тут сказать покороче? – покачал головой посланец. – Попробую…Я пришел из дома Элыкчи, Беркечарова сына, где спрятался наш славный царевич Тохтэ от жестокого Тула-Буки! И Тохтэ передал тебе, нашему великому и мудрому отцу, такие слова: – Мои двоюродные братья хотят меня убить…А ты у нас – самый старший в роде и как бы отец! Прибегаю к твоей защите. Поддержи меня и положи конец угрозам наших родственников! Если ты меня защитишь, я буду всегда тебе послушен и никогда тебя не обижу!

– Это все? – вопросил Ногай, откинувшись на спинку своего плетеного кресла.

– Все, славный повелитель, затмевающий собой солнце! – ответил посланник.

– Ну, тогда иди, молодой воин! – весело промолвил Ногай. – К вечеру я приму решение. Однако верь: я готов оказать помощь славному Тохтэ!

– Ну, а что ты об этом думаешь, Угэчи? – спросил Ногай своего советника, когда посланник Тохтэ ушел. – Защитим ли мы царевича?

– Это не простое дело, государь, – нахмурился Угэчи. – Если начнем войну, то Орду постигнет серьезная беда. Тут нужна какая-то хитрость…Зачем устраивать междоусобицу, если тебя уважает вся Орда? Надо привлечь к тебе всех ханских людей. Я готов тебе в этом помочь!

– Так ты советуешь отказаться от войны, мой славный Угэчи? – спросил Ногай и задумался. – А если я вдруг заболею?

– Сохрани тебя Аллах! – испугался Угэчи. – Живи, государь, сто лет без болезней!

– Ну, это лишь уловка, Угэчи, – усмехнулся Ногай. – Послушай же меня теперь! – И он, наклонившись к стоявшему слева от него Угэчи, стал тихо и быстро говорить.

На другой день Ногай вместе с Угэчи и посланником царевича Тохтэ, прихватив с собой всего два десятка верных воинов, выехали из своей области, называемой в Орде Кехреб, в сторону Сарая. Переходя реки и вступая на земли все новых и новых ордынских эмиров, он заходил в каждую зеленую юрту и, притворяясь больным, склонял на свою сторону каждого татарского мурзу или тысячника, говоря им: – Наступила старость, и я решил покончить со всеми распрями и ссорами. Я теперь не только не думаю о войне, но не хочу сейчас обижать ни одного человека в нашей славной Орде. Однако у меня есть посмертный наказ великого Саин-хана – быть посредником в делах ссорящихся! Он хотел, чтобы я расследовал дела, связанные с расстройством государства и ссорами его наследников и мирил бы их, не доводя дела до вражды…

Такие слова находили понимание не только у влиятельных татарских мурз, которым надоело правление молодых ветреников, но даже у простых воинов. Все они покорялись Ногаю, признавая его старшинство и высокую власть. Когда же Ногай приблизился к Сараю, он, чтобы показать себя тяжело больным, стал пить из бурдюка, который везли за ним верные рабы, овечью кровь и часто выплевывал кровавую слюну себе под ноги, чтобы все видели, как тяжело он болен. Как только перед ним показался Сарай-Бату, Ногай отпустил посланника Тохтэ к царевичу. – Передай тогда моему сыну Тохтэ такие мои напутствия, – сказал он молодому воину на прощание. – Тебе нужно быть наготове, сынок…Как только я тебя извещу, сразу же приходи в гостевую ханскую юрту и приведи с собой отряд из отборных воинов.

Сам же Ногай, поселившись в юрте, предназначенной для ханских гостей, послал человека к матери хана Тула-Буки и попросил ее помочь уговорить своего сына и его друзей придти к нему за советом и увещеваниями. Когда мать Тула-Буки услышала об умеренности и скромности Ногая, его бескорыстии и особенно о его тяжелой болезни и кровохаркании, она сказала своим сыновьям: – Бегите-ка, дети мои, к тому немощному старику, который готовится покинуть наш мир и уйти в неведомое нам царство! Вам очень нужны его предсмертные советы! И поспешите: если проявите небрежность или нерадивость, тогда не будет вам пользы от молока, которым я вас вскормила!

Она же сказала об этом и матери других царевичей, которая также потребовала от сыновей следовать ее совету.

Царевичи вместе с ордынским ханом Тула-Букой, послушав своих матерей, отправились к Ногаю, чтобы навестить его и выслушать последние назидания. Ногай же усадил их вокруг себя и, сделав незаметный знак Угэчи, который тихонько вышел из юрты, заговорил: – Итак, мои славные дети! Я служил нашим отцам еще в давние времена…И вам нужно выслушать мои справедливые и, порой, неприятные для вас слова, чтобы я мог сменить ваши ссоры на любовь и согласие. Ваше благо – это общий мир…Нам нужно созвать курултай, чтобы установить между нами нерушимую дружбу и вечный мир!

Говоря так, Ногай постоянно выплевывал изо рта куски запекшейся крови.

– А нужен ли этот курултай? – насмешливо спросил ордынский хан, глядя на товарищей. – Мы все решим и без курултая!

– Я подозреваю, что ты прибыл по жалобе Тохтэ, не так ли, почтенный? – улыбнулся его брат Кунчек. – Пусть тогда приходит сюда…Мы с ним здесь и помиримся!

– Пусть придет, – поддакнул царевич Алгу, – а не прячется в великой степи!

И они дружно рассмеялись.

– Зачем вы так, дети мои? – грустно сказал Ногай и плюнул под ноги большим куском слипшейся крови. – Ваше веселье тут неуместно! Уже с древних времен так повелось, что государь всегда думает о пользе как себе, так и всему своему народу,…– И он погрузился в длинные, нудные рассуждения.

Хан Тула-Бука и царевичи едва выдерживали поучения старого воина и с улыбками переглядывались.

– Эх, только бы поскорей этот старый дурень замолчал, брат мой, – прошептал Тогрыл. – Нет силы терпеть эту чушь!

– Помолчи, брат, – толкнул его в бок хан Тула-Бука. – Зачем нам ссориться с матерями? Нам уже не долго осталось мучиться…

Действительно, жить им осталось совсем недолго. Еще несколько слов Ногая, и в гостевую юрту ворвались рослые, сильные татарские воины.

– Что такое?! – только и успел крикнуть молодой ордынский хан.

Здоровенные татары набросились по трое на каждого из Ногаевых гостей и в один миг приставили их пятки к затылкам. Ужасный хруст и дикий вой едва ли не одновременно потрясли гостевую юрту.

Вслед за палачами в помещение быстро вошли красивый молодой татарин и Ногаев советник Угэчи.

– Благодарю тебя, мой славный Ногай, – весело сказал вошедший и обнял вставшего со скамьи старого темника. – Если бы не ты, мне бы не жить! Будь же мне теперь за отца!

– Хорошо, сынок, – улыбнулся Ногай. – Вот ты и великий ордынский хан! А теперь прощай и не забывай о моем благодеянии!

– Ты уже уходишь, батюшка?! – вскричал расстроенный Тохтэ. – А как же пир и ханские почести?

– Этого мне не надо, сынок, – покачал головой Ногай. – Уже хорошо то, что ты умертвил этих злодеев по нашему обычаю, без пролития крови…Это правильно! Зачем лишать людей царского рода посмертной жизни? Прощай, сынок!

– А как же я, государь? – Перед ним остановился Угэчи. – Ты возьмешь меня с собой?

– А ты, мой верный Угэчи, выбирай сам, – грустно сказал Ногай. – Если хочешь тут жить – оставайся! А если надумаешь назад ко мне – с радостью тебя приму…А твою матушку, всех женок и детей я сразу же к тебе пришлю…

– Да благословит тебя Аллах! – весело сказал Угэчи. – Тогда я буду здесь, мой повелитель!

– Я не оставлю нашего славного Угэчи! – громко сказал Тохтэ. – Пусть он станет моим советником, как его славный батюшка у покойных государей!

Ногай кивнул головой царевичу, тот ответил ему тем же, и великий ордынский временщик поспешно вышел из юрты, уже не гостевой, а скорее скорбной.

– Быстро вперед, мои люди! – приказал он стоявшим вокруг юрты воинам, резво вскочил на коня и, забыв про свою болезнь, стремительно поскакал к переправе через Волгу.

Когда Ногай вернулся в свое кочевье, его уже поджидал прибывший накануне со своими людьми брянский князь Роман, который, после того, как татарский темник отдохнул, попросился к нему на беседу.

– Вот и ты, Ромэнэ, – весело сказал Ногай, окидывая взглядом сгорбившуюся, но все еще величественную, фигуру русского князя. – Это хорошо! Ты готов к свадьбе моей дочери?

– Готов, государь, – кивнул головой Роман Михайлович. – Я привез богатые подарки!

– Ну, тогда, коназ, завтра же вечером сыграем свадьбу! – улыбнулся Ногай. – Пусть мои люди примут твои подарки…А ты привез «выход»?

– Привез и «выход», государь, – бодро сказал князь Роман. – Тогда прикажи, чтобы славный Угэчи принял все богатства.

– Я пошлю к твоим арбам своего человека, Ромэнэ, – кивнул головой Ногай, нахмурив брови. – У меня уже нет Угэчи. Мой верный слуга остался в Сарае у нового молодого хана!

– Нового хана? – удивился князь Роман.

– Да, Ромэнэ, – кивнул головой великий полководец. – Я расправился с тем бестолковым Тула-Букой и всеми его братьями! Это им за непризнание меня старшим во всей Орде! Пусть теперь правит Сараем молодой Тохтэ…

– Вот уж дела, – пробормотал князь Роман, наклонив голову.

– Попей-ка, Ромэнэ, моего кумыса! – хлопнул в ладоши Ногай. – А там – иди к себе и готовься к свадьбе!

Вернувшись от Ногая в свой большой уютный шатер, Роман Михайлович посидел немного в плетеном кресле, а затем подозвал к себе слугу.

– Что-то мне сегодня не можется, Злотко, – сказал он молодцу. – Раздевай-ка меня, да я лягу на топчан. – И он медленно, кряхтя, взгромоздился на свою лежанку и, отвернувшись к стене, замер, тяжело дыша…

Злотко постоял, посмотрел на князя и вышел из шатра.

– Пойду-ка я к Добру Ефимычу, – сказал он, почесывая свою лысоватую голову, стоявшим у входа стражникам из княжеской дружины, – и поговорю с ним: меня гложет тревога.

– Что ты, Злотко? – спросил княжеского слугу сидевший на дубовой скамье у своего шатра воевода. – Я нужен князю?

– То и тревожно, что князь не позвал тебя, Добр Ефимыч! – сказал обеспокоенный княжеский слуга. – Не успел наш князь придти от татарского царя, как сразу же залег и так шумно задышал! Может, заболел? Не послать ли, батюшка, за Велемилом?

– Видно, устал наш славный князь, сынок, – улыбнулся воевода. – Такие теперь наши годы: осталось только сопеть! Тогда иди, сынок, в шатер нашего великого князя и храни его покой. Зачем тебе лекарь? Князь ведь ничего тебе не говорил о своем здоровье?

– Не говорил, батюшка, – пробормотал Злотко. – Ладно, тогда пойду: утро вечера мудренее!

Однако наутро, едва забрезжил рассвет, Злотко прибежал к шатру воеводы и, ворвавшись без дозволения внутрь, громко крикнул: – Вставай же, Добр Ефимыч! У нас огромное, непоправимое горе!

– Что такое? – подскочил со своего топчана брянский воевода. – Неужели…наш любимый князь?

– Да, воеводушка! – рыдал, не стесняясь, молодой слуга. – Больше нет нашего великого князя!

– Да как же, да если…, – пробормотал старый воин и сморщился в плаче. – Меркнет для меня белый свет!

– Закатилось наше красное солнышко! – завопили сбежавшиеся на крики княжеские дружинники. – Нам больше не нужна эта жизнь без нашего славного батюшки!