ГЛАВА 1

КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ

Поздней осенью 1352 года Брянск гудел как растревоженный улей. Казалось, что город, наполовину вымерший от чумы, внезапно проснулся от страшного сна: в Покровской церкви венчали на княжение нового князя – Василия Ивановича Смоленского! Венчали поспешно, словно надеялись, что с новым князем в городе установятся мир и покой, навеки отступит от славной брянской земли страшная болезнь. Василий Иванович проявил большое мужество, выехав в чумной город сразу же после получения известия о смерти князя Дмитрия Красивого. Он не долго думал и беспрекословно повиновался воле своего престарелого отца, великого смоленского князя Ивана Александровича. Последний, приняв делегацию брянских бояр и выслушав их просьбу – назначить в Брянск одного из сыновей – немедленно послал за младшим, тридцативосьмилетним сыном Василием. – Надо ехать в Брянск, сын мой, – сказал князь-отец. – У тебя нет времени на раздумья: богатый город может попасть в руки наших недругов!

Василий Иванович склонил в знак согласия голову и на следующий день уехал в Брянск вместе с брянскими боярами, возглавляемыми Кручиной Мирковичем.

Добрая воля смоленского князя, приехавшего в поникший от горя чумной город с семьей – женой и двадцатилетним сыном – нашла понимание у брянских бояр и простонародья. – Ты – очень смел, пресветлый князь, и совсем не испугался грозной болезни! – сказал боярин Коротя Славкович, державший хлеб-соль у крепостных ворот при торжественной встрече. – Мы рады, что у нас будет столь достойный правитель!

– Чему быть, того не миновать! – ответил тогда на это новый брянский князь. – Один только Бог знает, быть ли счастью, или познать смерть!

Новый брянский и черниговский епископ Нафанаил, опираясь на волю бояр и богатого купечества, не стал ждать, пока князь Василий съездит в Орду за ярлыком на брянское княжение и принял решение не откладывать венчание нового князя. – У нас достаточно серебра, – рассудил он, – чтобы угодить царю Джанибеку! А значит, никто не посмеет противиться нашей воле!

Седовласый владыка возглавил Брянскую епархию совершенно неожиданно. Его предшественник, епископ Иоанн, мужественно исполнявший свой долг и не боявшийся умереть от чумы, вдруг, после посещения едва ли не последних умиравших от страшной болезни горожан, занемог и скончался в одночасье.

К тому времени умерли все его сподвижники и ученики, в том числе и самые молодые. Чудом уцелел лишь один, уже пожилой, священник – архимандрит Петропавловского монастыря отец Прокопий. Последний не входил в число любимцев епископа Иоанна, поскольку очень осторожно относился к оценке событий в городе: не вмешивался в городскую жизнь, не поддерживал тех горожан, которые хулили знахарей-язычников и греховные привязанности князя, но занимался лишь делами церкви. Он ежедневно и подолгу проводил богослужения в Петровской церкви, горячо и искренне молился за здравие князя и горожан и почти не выходил из стен монастыря. Такая его позиция оказалась выигрышной: в городе не было никого, кто бы хоть в чем-то мог упрекнуть отца Прокопия. Даже некоторая отдаленность Петропавловского архимандрита от княжеского двора прибавляла ему славу «Божьего человека», для которого «все христиане равны»!

Что же касается владыки Иоанна, то он очень неохотно отдал свое епископское кресло человеку, избегавшему встреч с власть имущими. Лишь в самый последний момент, чувствуя приближавшуюся смерть и не желая остаться без наследника, он вызвал к себе в скромную келью, где возлежал на горячечном одре, отца Прокопия.

– Надо, чтобы ты, премудрый старик, – сказал тогда, с трудом ворочая распухшим языком, умиравший, – взял в свои руки всю духовную власть в этой земле! Ты не любил ходить на княжеские советы и встречаться со знатными людьми! Однако не обессудь: некому беречь нашу паству…А теперь бери в свои руки все наши приходы и поезжай в Москву, к святителю…Вот здесь грамотка, написанная мной, – больной с трудом, тяжело дыша, извлек из-под подушки перевязанный алой нитью свиток пергамента. – Там все сказано о твоем назначении…И возьмешь в моей казне серебро: я обговорил это дело с казначеем…

Заметив протест отца Прокопия, выраженный покачиванием головы, владыка поднял вверх дрожавшую руку: – У тебя нет выхода, Прокопий, – неожиданно громко сказал он, – поскольку воля покойного идет от самого Господа!.. – Он не договорил и уронил руку на грудь.

– Славный отец! – упал на колени отец Прокопий. – Прости меня за слабость грешного отрицания! Твоя посмертная воля – закон для меня!

И он уже на следующий день выехал в Москву, где был без промедления утвержден на епископском соборе самим митрополитом Феогностом. Ни один из церковных иерархов не возразил против его назначения: несмотря на богатство Брянска, никто не претендовал на тамошнюю епархию. При рукоположении на епископство московский митрополит, по просьбе брянского претендента, присвоил ему новое имя – Нафанаил. Так, брянский епископ отблагодарил своего предшественника, взяв его первое имя и сохранив о нем добрую память.

Вернувшись в Брянск, епископ Нафанаил сразу же, ввиду отсутствия князя, собрал боярский совет и решительно поставил вопрос о новом князе.

Ряд бояр, самых старых и влиятельных, уцелевших во время чумы, возглавляемых братьями, седобородыми Кручиной и Борилом Мирковичами, без долгих слов предложили послать своих людей в Смоленск к великому князю Ивану.

– Нам нужен князь из славного рода! – сказал тогда Кручина Миркович. – И Смоленск всегда давал нам нужных правителей! Поэтому будем просить великого князя Ивана Александрыча, чтобы он прислал сюда одного из сыновей, Святослава или Василия!

Но с этим мнением не согласились братья-бояре Жирята и Сбыслав Михайловичи.

– Есть еще один славный князь – Роман Михалыч Молодой, – возразил на совете боярин Жирята. – Он – достойный наследник, потомок самого Романа Старого! Почему бы нам не возродить ту древнюю славу?!

– Неужели только на Смоленске замкнулся весь круг русских князей?! – поддержал его Сбыслав Михайлович. – Есть и другие законные наследники!

– Пусть же будет наследником Роман Молодой! – выкрикнул двоюродный брат Жиряты, боярин Супоня Борисович, брянский воевода. – Мы тогда получим поддержку от Литвы! Он же – друг самого великого князя Ольгерда, если не его пасынок!

– Это правильно! – буркнул его брат, боярин Воислав Борисович. – Нечего посылать за смоленским князем!

– Это ошибка, брат! – встал вдруг со своей скамьи княжеский мечник Сотко Злоткович. – Я слышал древнее предание, что наш славный Брянск начался с Романа Михалыча и Романом Михалычем закончится! Значит, тогда не станет Брянского княжества и наступит наша погибель!

– Мы тоже слышали об этом! – разом закричали все остальные бояре, доселе молчавшие и ожидавшие чужого мнения.

– И это очень важно! – подвел итог общему мнению боярин Коротя Славкович. – Нашей земле не нужны ни беды, ни бусурманский разгром! Тот Роман Михалыч скорей литовец, чем русский! Возьмет и отдаст нашу землю злобному Ольгерду! Пусть же будет свой, смоленский князь!

И, несмотря на недовольство брянского воеводы и его брата, бояре поддержали первое предложение.

Епископ Нафанаил и здесь проявил свою сдержанность и дипломатический дар. Лишь только тогда, когда мнение большинства утвердилось, он поддержал общее решение и предложил кандидатов на поездку в Смоленск. Так князь Василий Иванович оказался в Брянске.

Венчание состоялось в Покровской церкви. Князь Василий стоял рядом со своей супругой – красавицей Ольгой – у алтаря, окруженный брянскими боярами и своими лучшими дружинниками. Ни купцов, ни прочих богатых горожан не пригласили, помня о трагических событиях в церкви Горнего Николы почти двенадцать лет назад.

Владыка самолично надел на головы князя и княгини золотые венцы, оставшиеся от прежних князей, благословил их на княжение и произнес здравицу.

– Господи, помилуй! – троекратно пропели сверху, с хоров. И сразу же после этого новоиспеченный князь с женой, одетые в сверкавшие золотом одежды, под громкие церковные песнопения вышли, взявшись под руки, во двор, окруженные боярами, и направились в княжеский терем. Там, в пиршественной зале, уже стояли большие столы, уставленные всевозможными яствами и напитками.

Только теперь, возглавив княжеский стол, Василий Иванович почувствовал себя не просто удельным князем, но князем богатой и сильной земли. Слушая славословия брянских бояр, только что венчанный князь улыбался и кивал им головой. – Надо поддержать всех этих добрых бояр, – подумал он, – и сохранить старый порядок!

К вечеру, после того как все досыта наелись, выпили изрядное количество хмельных медов, греческих вин и пенного пива, князь Василий дал знак рукой о завершении пира и оставил за столом лишь своего сына, владыку Нафанаила и бояр. Княгиня ушла в свой терем, старшие дружинники и трое священников тоже удалились, и князь завел с оставшимися неторопливый разговор.

– Наступили тяжелые времена, – сказал он, – и нужно обсудить последние новости. Может, надумаем что-нибудь полезное…

– Это так, княже, – кивнул головой епископ Нафанаил, сидевший в самом начале скамьи, рядом с опустевшим креслом княгини, – время сейчас непростое! Ужасная болезнь, поразившая наши города, унесла множество жизней! Как там у вас в Смоленске, удалось пережить эту беду?

– Какое там! – поморщился князь Василий, блеснув своими большими голубыми глазами. Его длинные льняные волосы, казалось, топорщились из-под княжеской шапки. – После примирения с Москвой у нас начался такой мор, что полегла добрая половина горожан!

– Значит, вы помирились с Москвой? – улыбнулся владыка. – Давно пора!

– У батюшки не было другого выхода, – сказал князь Василий, – и он не хотел воевать с москвичами. А вот теперь ухудшились его отношения с Литвой. Но что было делать? Мы просили у Литвы помощи на случай войны с Москвой, однако ничего не добились. Мало того, когда Семен Московский пошел на Смоленск и стоял у Вышеграда на Поротве, литовцы прислали к нему своих людей с предложением мира и подарками! Семен же, помирившись с ними, отправился на Югру, чтобы потом идти на Смоленск. Тогда мой батюшка, пытаясь отвести от Смоленска беду, послал к Семену своих людей с челобитьем. Слава Господу, что добрый князь Семен не захотел вражды с нами и радушно принял наших послов с подарками. А потом в Смоленск приехали московские послы и заключили с нами мир…А когда они уехали, началось страшное поветрие…

– Это хорошо, сын мой, – весело промолвил епископ. – С Москвой надо дружить! Там сейчас живет сам святитель! И Москва очень сильна! К сожалению, наши брянские князья не любили Москву…Но от этого не было пользы ни Брянску, ни Москве, ни остальным русским землям! Подумай об этом, сын мой, и не ссорься с Москвой!

– Зачем мне ссориться? – поднял голову брянский князь. – Я знаю о силе Москвы. К тому же, и мой батюшка сейчас с ней в дружбе…И мы будем дружить. Пусть ищут себе врагов только глупцы!

– Ты прав, сын мой, – кивнул головой владыка. – Вот тебе пример неправедности. Князь Михаил Тверской недавно женился на дочери Константина Василича Нижегородского и заключил с ним союз против Москвы! А сын того князя Константина посватался к дочери самого Ольгерда Литовского! Все этого ни к чему хорошему не приведет! Кроме того, ордынский царь удовлетворил просьбу тверского князя – освободить его от московской зависимости – и прислал в Тверь своего знатного человека, мурзу Ахмата, с ярлыком на великое тверское княжение! А это значит, что следует ждать беды!

– Я вижу, святой отец, – сказал князь Василий, – что нам надо уклониться от связей с теми князьями и не раздражать Москву. А после зимы я сам поеду в Орду к царю Джанибеку за грамоткой…А пока нужно показать Москве наши добрые намерения. В ближайшие дни я пошлю своих людей к Семену Московскому с подарками и добрыми словами. Я верю в дружбу с московским князем!

 

ГЛАВА 2

СОВЕЩАНИЕ В ВИЛЬНО

Князь Роман Молодой сидел на длинной скамье в окружении литовской знати – сыновей и родичей великого литовского князя Ольгерда, их приближенных («бояр», как называли таких сановников на Руси) и богатых купцов.

В великокняжеском дворце проходило совещание, связанное с чрезвычайными событиями, случившимися на Руси.

Князь Роман Михайлович, вызванный в Вильно из далекого городка карачевской земли Коршева особым, скорым гонцом, был сильно озадачен, когда нарушилась его тихая и спокойная жизнь вдали от «мира».

– Зачем я понадобился славному Альгирдасу? – тщетно спрашивал он запыленного, усталого гонца. – Неужели случилась беда?

– Я ничего не знаю, – отвечал посланец. – Государь мне только приказал, чтобы я вызвал тебя…

Пришлось уже на следующий день выезжать в Литву вместе с литовским гонцом и десятком вооруженных воинов, лучших княжеских дружинников.

Супруга князя Романа – Мария Титовна – тоже встревожилась. Она только что родила своему супругу дочь, названную Еленой, и рассчитывала на благополучную, безмятежную жизнь. Помимо новорожденной, у нее было еще двое детей: четырехлетний сын Дмитрий и двухлетняя дочь Авдотья.

Роман Михайлович буквально боготворил супругу: прошло вот уже почти шесть лет после их свадьбы, а они жили, как молодожены, не расставаясь ни на один день. Молодой князь лишь только отъезжал в определенные дни со своими дружинниками в лес – на охоту. Несмотря на то, что небольшой городок, отданный князем Титом Мстиславовичем в приданое своей дочери, не приносил значительных доходов, все-таки жизнь здесь была безбедная. Что с того, что у князя Романа не было такого множества слуг, как у удельных князей и его тестя? Мало слуг – мало расходов. Да и нужны ли многочисленные слуги? Выполнять обязанности охотников вполне могли и княжеские дружинники. Пусть и было их всего пять десятков, но они прекрасно справлялись со многими обязанностями в княжеском доме.

Конечно, защитить городок Коршев от большого войска они бы не смогли, но у князя Романа не было опасных врагов, а при возможном нападении «лихого люда» сгодились бы и свои воины, подкрепленные небольшим городским ополчением. Но пока Коршеву, окруженному густыми лиственными лесами, стоявшему на берегу реки Сосны, среди ручьев и болот, никто не угрожал. Бедность и малочисленность дружины несколько удручали князя Романа, но его супругу это только радовало.

– Из-за этого у нас нет завистников, – говорила она с веселой улыбкой мужу, – и никто не зовет тебя на жестокую войну! Вот мы и живем в радости и счастье!

– Оно-то так, супруженька, – отвечал на это князь Роман, – но князю не пристало сидеть без славных боевых дел…Так сам Господь обустроил наш мир: смерду суждена судьба смерда, а князю – княжеская! И мое дело – война!

Эти слова княгиня Мария вспомнила сразу же, как только в их небольшой терем вошел литовский посланник.

– Вот тебе и покой! – сказала она себе, но при прощании держала себя в руках: не пролила ни слезинки! Была наигранно весела и старалась ничем не огорчить своего отъезжавшего на чужбину супруга.

– Береги себя, Роман, и знай, что здесь, в нашем скромном городке, тебя ждут любящие родные люди, – молвила она на прощание. – Скорей возвращайся и порадуй мое сердце!

– Я скоро вернусь, моя дивная лада! – ответил на это Роман Михайлович, обнимая ее и целуя. – Неужели ты думаешь, что я смогу долго прожить без тебя?

За спиной княгини стояли дородные, розовощекие мамки. Двое из них держали в руках по дочери князя, а за руку третьей ухватился маленький мальчик – княжич Дмитрий – во все глаза смотревший на своего окольчуженного, сверкавшего чищеным железом рослого отца.

Князь Роман махнул им рукой, вскочил на коня, и маленький отряд быстро исчез из виду под громкие крики горожан, славивших своего господина.

Прибыв в Вильно, Роман Михайлович немедленно отправился во дворец в надежде повидать самого великого князя. Но дворецкий Ольгерда сказал ему, что «славный король нынче отдыхает и поэтому нечего его беспокоить: завтра на совете узнаешь все новости…»

Не сказали ничего по сути дела и встретившиеся русскому князю старшие сыновья Ольгерда – князья Андрей и Дмитрий.

– Батюшка вызвал сюда всю нашу знать, – молвил немногословный, мрачный князь Андрей, – но мы не знаем, почему он пригласил тебя!

– Видимо, хочет послать тебя на войну, – усмехнулся Дмитрий Ольгердович, – чтобы твоя кровушка не застоялась в жилах. Великий князь сам любит войну! Пойдем-ка, брат, отведаем доброго меда!

Роман Михайлович разделил трапезу с литовскими князьями в гостевом тереме великого князя, сытно пообедал, но выпил совсем мало: без того устал с дальней дороги. Князей Андрея и Дмитрия он знал еще с детства. Они ненамного были старше его: князь Андрей где-то года на три, а Дмитрий всего на год. Но, несмотря на незначительную разницу в возрасте, братья-князья сильно отличались друг от друга. Старший – Андрей – был немного выше ростом, поуже в плечах, быстрей в движениях. Он совсем немного уступал ростом Роману Молодому. Князь же Дмитрий был почти на голову ниже русского князя, однако имел более широкие плечи, чем у его старшего брата, и по силе ничем не уступал с виду Роману Михайловичу. Дмитрий Ольгердович был веселым и общительным, любил поговорить с другими князьями и во время обеда все что-то бормотал, выводя, порой, из задумчивости князя Романа.

Андрей же Ольгердович, сидя за трапезой, лишь один раз выжал из себя скупые слова, отвечая на здравицу в честь отца. Его суровое, желтоватого цвета лицо оживало лишь при упоминании битв и воинских подвигов. Только цветом серо-свинцовых глаз и темных волос, а также какими-то неуловимыми чертами лица братья походили друг на друга.

На следующий день, прибыв в терем великого князя, Роман Молодой вновь встретился со старшими сыновьями Ольгерда Гедиминовича и даже уселся между ними на скамью в первом ряду совещательной залы.

Великий литовский князь Ольгерд вошел в залу и занял свое золоченое кресло, стоявшее перед скамьями его подданных.

При его появлении все сидевшие встали и поклонились, не сгибая спины. Уже расположившийся в кресле Ольгерд Гедиминович небрежно кивнул им головой и, не отвлекаясь на созерцание присутствовавших, сразу же приступил к делу.

– Привет моим братьям, сыновьям и прочим знатным людям! – сказал он своим громким, властным голосом. – Я собрал вас здесь в связи с неотложными делами и важными событиями!

И он стал подробно рассказывать о затруднениях казны, о плохом и нерегулярном поступлении денег и товаров с провинций, об угрозе голода, ввиду плохого урожая прошлого года, об опасных делах крестоносного немецкого рыцарства.

Все это князь Роман уже слышал от других литовских князей, и поэтому он никак не мог понять, в связи с чем его вызвал в свою столицу великий князь Ольгерд. Глядя на одетого в расшитый золотом красный кафтан и красивые, с золотыми полосками, штаны великого князя, Роман Молодой постепенно успокаивался и чувствовал себя в состоянии, близком ко сну. Однако он не закрывал глаз и с любовью взирал на своего высокого покровителя. Ольгерд Гедиминович, произнося речь, смотрел как бы над толпой, его глаза, серые и задумчивые, словно витали где-то высоко, и, казалось, он отрешился от всего, не связанного с его настоящей речью. Но вот он перешел к событиям, произошедшим в соседних русских княжествах, и его глаза сразу же оживились, засверкали. – К нам пришло немало новостей от наших соседей, – сказал он, – и новостей весьма тревожных! На Руси свирепствует заразное поветрие! Это – страшная беда! У нас ведь тоже еще раньше побывала «черная смерть, но такого урона, как это случилось на Руси, мы не имели. У нас полегли только дряхлые старики и хилые младенцы…Нам повезло, что был неплохой урожай…Поэтому сытые люди, как знать, так и чернь, почти не пострадали…

Далее он рассказал об усилении Московского княжества, о том, как Симеон Гордый сумел без войны навязать великому смоленскому князю Ивану мир и тем самым ослабить влияние Литвы на Смоленское княжество. Но он особенно подчеркнул, как большую неудачу в своей внешней политике, улучшение отношений Брянского княжества с Москвой.

– Раньше москали враждовали с Брянском, – отметил он, – и мы знали, что всегда будем иметь надежного союзника против Москвы в лице брянского князя. А теперь не успел новый князь Василий войти в Брянск, как сразу же послал своих людей к Семену, предлагая москалям не только мир, но даже союз!

– Неужели это так?! – вскрикнул сидевший на краю первой же скамьи брат великого князя Кейстут Гедиминович. – Мы упустили Брянск! Почему же мы не послали туда своего человека?!

– Так получилось! – поморщился, недовольный тем, что его перебили, великий князь. – Мы совсем не ожидали такой прыти от Ивана Смоленского! Еще не остыло тело нашего друга Дмитрия Красивого, а там уже уселся этот хитрец Василий!

– Кто же сообщил старому Ивану о смерти Дмитрия? – вновь вскричал раздраженный князь Кейстут. – Может, сами брянцы послали за тем Василием?!

– Не спеши, брат, – поднял руку Ольгерд Литовский, – и не мешай мне говорить! Там, в Брянске, случилась еще одна беда. Вслед за князем Дмитрием умер их владыка Иван. А митрополит Феогност, сидящий в Москве, воспользовался этим, и быстро утвердил на брянское епископство своего человека! А новый епископ сразу же подучил брянских бояр, чтобы они пригласили на княжение союзного Москве смоленского ставленника! Вот бояре и поехали за князем Василием в Смоленск…

– Тогда понятно, – кивнул головой Кейстут, – что это все – козни Москвы! Я тебе говорил, что нам следовало хорошо подумать о своих православных христианах и заполучить своего митрополита, покорного Литве…А наш митрополит тогда назначил бы епископа в Брянск…

– Я предпринял в этом направлении определенные шаги, – усмехнулся князь Ольгерд, и его золотая корона, венчавшая голову, блеснула драгоценными камнями. – У нас уже есть нужный человек, тверской монах Роман, сын тамошнего боярина. Он сам напросился в митрополиты нашей славной литовской земли и готов поехать в Царьград за высоким саном!

И великий литовский князь стал рассказывать о том, что «в Царьграде нынче произошли беспорядки», что законный царь Иоанн был изгнан своим тестем, который и стал править Византийской Империей. – А теперь, – подвел итог тем событиям Ольгерд Гедиминович, – у греков – полная сумятица и беззаконие, а все дела решаются только с помощью денег! Поэтому мы дадим нашему Роману достаточно серебра, чтобы он подкупил всех знатных греков и корыстного патриарха! Пусть же этот Роман станет митрополитом и будет достойным противовесом православной Москве! А потом подумаем и о брянском епископе!

– А как быть с брянским князем? – вновь нарушил рассуждения своего брата князь Кейстут.

– С князем Василием? – вскинул брови Ольгерд Гедиминович. – У нас есть для Брянска свой, законный князь! – Он бросил взгляд на Романа Молодого. Тот встрепенулся. Великий князь, встретившись с ним глазами, неожиданно как бы потеплел и заулыбался. В свою очередь, Роман Михайлович тоже улыбнулся и почувствовал себя не гостем, но сыном великого литовского князя. Как бы отвечая на его мысли, князь Ольгерд после минутной паузы сказал, вытянув перед собой правую руку и указав ею на князя Романа: – Вот перед вами мой приемный сын Роман! С таким же именем, как у того тверского попа! Вот с этими Романами, мои братья и друзья, мы нанесем достойный удар по той злокозненной Москве и, без сомнения, овладеем Брянском!

– Слава моему мудрому брату! Слава великому князю и русскому королю! – громко закричал, вскочив со скамьи, князь Кейстут.

– Слава великому князю Альгирдасу!!! – заорали едва не хором вставшие со скамей знатные литовцы.

– Слава! – кричал, не помня себя, растроганный вниманием великого князя, Роман Молодой. – Долгих лет моему названному отцу! Здоровья и славы!

Когда все успокоились и сели, великий князь, заметно повеселевший, поднял руку и вновь заговорил. Он подробно остановился на военных делах, опять вернулся к денежным трудностям и предложил своим магнатам сделать все возможное, чтобы выплатить в казну необходимые деньги с мест, а в случае неудачи в этом деле, посоветовал им самим из собственных доходов покрыть недоимки. Все сидевшие в зале внимательно слушали своего повелителя, и, казалось, в Великом княжестве Литовском царят мир и согласие.

Наконец, завершая свою речь, Ольгерд Гедиминович сказал: – Ну, а теперь, мои верные люди, немного отдохните, и через час прошу вас придти к моему пиршественному столу, на обильную трапезу! Мы и там поговорим, во время славного пира. А пока все могут быть свободны, останься лишь ты, мой сын Роман. Я хочу с тобой побеседовать. Приходи в мою малую светлицу. Эй, Гембутас! – Он взмахнул рукой. Откуда-то из зала выбежал его дворецкий. – Проводи же моего сына Романа в тайную светлицу!

Сказав это, великий князь встал и быстро удалился в проем бесшумно раскрывшейся перед ним двери.

Князь Роман, сопровождаемый верным слугой великого князя, без задержки проследовал по длинному темному коридору, по шуршавшим под ногами персидским коврам. Наконец, где-то в середине коридора, дворецкий открыл тяжелую дубовую дверь, и в глаза князя Романа, привыкшие к темноте, ударил яркий свет многих свечей, горевших в великокняжеской светлице. Русский князь переступил порог, и слуга удалился, плотно закрыв за ним дверь.

В небольшой комнате за белым, выточенным из слоновой кости столиком, сидел в мягком кресле великий князь Ольгерд. Напротив него, через тот же столик, стояло такое же пустое кресло. – Садись, сынок, – сказал великий князь, указывая ладонью правой руки на кресло. – Ты, наверное, удивлен, что я захотел с тобой поговорить?

– Да, удивлен, государь! – ответил с дрожью в голосе молодой князь Роман. – У тебя столько дел, а ты нашел для меня время!

– Здесь нет ничего удивительного, сын мой, – кивнул головой Ольгерд Гедиминович и откинулся на спинку кресла. – Я давно хотел с тобой встретиться…Ты не забыл о моем обещании сделать тебя брянским князем?

– Не забыл, великий князь! – сказал, успокоившись, Роман Молодой. Он огляделся. В светлице не было никакой мебели. На полу лежал мягкий ковер, а стены были обиты дорогой византийской тканью с вышитыми на ней волшебными птицами. На стенах, ближе к потолку, висели большие серебряные подсвечники, из которых торчали толстые горящие восковые свечи. На потолке ничего, кроме такой же зеленой, как и на стенах ткани, не было. Потолок был невысокий, и молодой князь едва не достал до него головой, когда входил в светлицу. Неподалеку от резного столика в большом глубоком камине ярко горели дрова. Над камином возвышались образцы дорогого чужеземного оружия: огромный, овальный византийский щит, а под ним – скрещенные арабские мечи со сверкавшими драгоценными камнями рукоятками. Небольшие прорезанные под потолком окна не оправдывали названия комнаты, испуская через толстые греческие стекла тусклый свет и, если бы не многочисленные свечи, здесь бы царил полумрак.

Великий князь был одет в простой татарский халат желтого цвета, а на ногах у него были легкие, такого же цвета, с загнутыми носками, туфли.

– Как быстро его переодели! – подумал князь Роман. – Значит, государь спешил на эту беседу…

– Ну, если не забыл, – улыбнулся, нарушив установившуюся тишину, великий князь Ольгерд, – тогда сразу же перейдем к делу! Ты слышал мои слова о брянских событиях? – Он поморщился. – И понял, зачем ты мне понадобился?

– Слышал, государь, – ответил князь Роман, – и понял, что ты решил прогнать того князя Василия из Брянска, а на его место посадить меня!

– Именно так, сын мой, – весело сказал великий князь, довольный хорошим литовским языком собеседника, – ладно, что ты не забыл нашу славную речь… – Он тут же нахмурился. – Настало время, сын мой, чтобы воплотить мои слова в дела. Ты прав, я в самом деле хочу прогнать того хитреца Василия с брянского «стола»! Этот Василий не имеет законных прав на Брянск. Богатый брянский удел должен принадлежать тебе, мой названный сын!

– Значит, мы будем воевать, батюшка? – спросил, дождавшись паузы, князь Роман. – И прямо сейчас?

– А ты готов к боевому походу? – улыбнулся великий князь. – Неужели не терпится?

– Как прикажешь, государь, – покорно молвил князь Роман, – а у меня достаточно терпения…

– Тогда хорошо, сын мой, – покачал своей седеющей головой Ольгерд Гедиминович. – Возможно это будет уже в конце лета…В московской земле начинаются беспорядки. Ранней весной умер их главный поп Феогност, а спустя немного времени почил и молодой князь Семен Гордый! А вслед за ними, шестого июня, тихо скончался и его брат Андрей! О смерти последнего я узнал от гонца только сегодня утром! Теперь великим князем будет Иван Красивый, как его зовут в народе! Значит, москалям сейчас не до нас. И мы будем спокойно ждать, пока в Москве не усилится общая сумятица. А тогда пойдем на Брянск! Пора нам взять в свои руки и Смоленск, и Брянск, чтобы они не достались москалям! Понимаешь?

– Понимаю, государь-батюшка, – кивнул головой князь Роман. – Мне сейчас оставаться в Вильно? Может вызвать сюда свою супругу, пока еще тепло?

– Не надо, – тихо сказал князь Ольгерд. – Возвращайся пока назад, в свое имение. Но помни: нужно быть готовым в любой час! Тогда я пришлю за тобой гонца, и мы пойдем на Брянск. Так?

– Так, государь! – весело ответил Роман Молодой. Он подумал о доме и своей ласковой, любимой жене. – Не сомневайся во мне: я всегда готов вернуть свою законную вотчину! И пора послужить тебе за твою ласку и любовь!

 

ГЛАВА 3

МИЛОСТЬ ХАНА ДЖАНИБЕКА

Князь Василий Иванович сидел в мягком татарском кресле гостевой юрты и ждал. Вот уже два месяца он пребывал в Сарае, томясь от тяжелой летней жары. Подходил к концу август, но жара все еще не спадала. Ордынский хан Джанибек в это время находился далеко на юге: как только началась засуха и пожухла степная трава, татары ушли на свои летние зеленые пастбища. Князь Василий с досадой вспоминал совет своего престарелого боярина Кручины Мирковича – еще в начале мая поспешить с отъездом из Брянска.

– Пришли известия из Москвы, – сказал тогда брянский князь, – что князь Иван Иваныч уже отъехал в Орду…Значит, царю Джанибеку будет не до меня…Поэтому нечего торопить время: успеем…

Да вот не успели! Ордынский хан довольно быстро и легко разобрался в делах. Князь Иван Иванович Красивый, прибывший с богатыми дарами в Сарай, был немедленно принят в ханском дворце и получил ярлык на великое владимирское княжение. Напрасно Константин Васильевич Суздальский и Нижегородский пытался оспаривать право на великое княжение. Сначала в Сарай прибыл его боярин, нижегородец Семен Судаков, с богатыми дарами, а затем, с еще более ценными подарками, и сам князь Константин, но серебро московского князя перевесило…

Скрипя зубами от досады, уезжали из Сарая разоренные, отдавшие все свои многолетние сбережения, нижегородский князь с боярами.

Сразу же после «праведного суда» хан Джанибек отбыл из Сарая, а приехавшему туда новоиспеченному брянскому князю пришлось ждать и ждать. Чего только не придумали его брянские люди: ходили со своим князем на Волгу, где рыбачили, пытаясь его развлечь, выезжали верхом и в степь, где охотились на зайцев и газелей, но все это довольно скоро надоело, а жестокий зной заставил их отсиживаться в полумрачных юртах.

Боярин Кручина, несмотря на преклонный возраст, выехал в Орду вместе с князем. – Надо познакомить тебя, княже, с ордынскими людьми, – говорил он, – и, если понадобиться, послужить тебе толмачем.

В самом деле, татарский язык князя Василия оставлял желать лучшего: хоть и учил его еще в Смоленске специально приглашенный из Орды грамотный татарин, но будущий брянский князь стеснялся своей татарской речи и умел только перебрасываться фразами со своим татарским наставником. Однако татарскую речь он хорошо понимал.

– Когда начнешь часто говорить с ордынскими людьми, появится уверенность и пропадет страх перед бусурманской речью, – наставлял князя боярин Кручина.

Но вот по прибытии в Сарай их постигла неудача: вместе с ханом откочевали на далекие пастбища и все знатные татары.

Единственной отрадой для князя и его людей оставалась православная церковь, куда брянцы ходили трижды в день: на утреню, обедню и вечерню. Сам князь Василий часто оставался после службы в гостях у сарайского епископа. Они подолгу беседовали, обмениваясь последними известиями о событиях на Руси и в соседних странах.

Именно от владыки узнал брянский князь о споре московского и нижегородского князей за великое владимирское княжение, об успехе Ивана Московского и неудаче Константина Васильевича, о коварных происках Литвы против соседних русских земель и беспорядках в далеком Царьграде.

И в этот августовский день он ждал к себе в гости сарайского епископа. А тот все не шел. Князь бросил взгляд на стоявший перед ним лакированный китайский столик, уставленный серебряными кувшинами с густым греческим вином, глиняными корчагами с отменным брянским медом, серебряными блюдами со всевозможными яствами, и вздохнул. Он вспомнил прошедшую ночь и перекрестился. – Я же только что совершил грех! – пробормотал он, краснея. – Надо бы покаяться перед владыкой!

Дело в том, что князь Василий первый раз в своей жизни изменил супруге. Он долго держался, надеясь сохранить себя в телесной чистоте, но ничего не получилось…За все время пребывания князя в Сарае красивые татарские рабыни ежедневно вторгались в его гостевую юрту и бесстыдно предлагали себя ему за примерную плату. Несмотря на то, что татарские мурзы, обладавшие множеством невольниц, отсутствовали в городе, их слуги, привыкшие снабжать женщинами русских гостей, продолжали зарабатывать деньги для своих хозяев.

Особенно красивые невольницы приходили от слуг мурзы Товлубея. С огромными усилиями князь Василий отказывался от их услуг. Но вот в этот раз он устоять не смог. Сказались то ли скука, то ли «телесное томление»…

Князь вернулся тогда от сарайского епископа довольно поздно: уже стемнело и лишь знание его людьми Сарая позволило быстро добраться до гостевой юрты.

Княжеские слуги, ожидавшие Василия Ивановича, приняли лошадей князя и его дружинников, отвели их в конюшню, а молодой постельничий Белько быстро раздел князя, подставил ему под ноги таз с теплой водой и, омыв ноги князя, вытер их мягким пушистым полотенцем.

– Благодарю, Белько, – сказал почувствовавший облегчение в ногах князь Василий. – А теперь иди в свою коморку!

В этот момент в княжескую комнату быстро вошла молодая женщина, одетая в длинный темный халат с закрытым чадрой лицом.

– Что тебе надо?! – вскричал раздраженный князь. – Даже лицо упрятала! Такого еще не было…Неужели такая некрасивая?

Гнев князя Василия был связан с тем, что ему некого было упрекнуть в случившемся. В свое время, после нескольких вторжений соблазнительниц он, выдержав натиск, запретил своему слуге впускать их, и тот добросовестно выполнял княжеский приказ. Но этим слугой был сам постельничий, и на сей раз он был захвачен врасплох, обслуживая своего князя. Женщина ворвалась так неожиданно, что это не смогли предусмотреть. – Я не виноват, княже! – всплакнул растерявшийся Белько, едва не уронив таз с еще теплой водой.

– Да я вижу, что ты неповинен, – пробормотал князь, но, глянув на стоявшую перед ним незнакомку, вдруг испытал чувство острого любопытства. – Ладно, Белько, иди к себе. Я сам разберусь с этой женкой…Разожги только свечи.

– А теперь скажи мне, девица, – молвил, успокоившись, князь, как только его полумрачное помещение с единственной горевшей на столе свечой вдруг осветилось ярким светом, – неужели ты, в самом деле, укрыла тряпицами свое телесное безобразие?

– Не безобразие, княже, а свою красоту, – тихо сказала нежным, певучим голосом женщина, сбрасывая с себя одним движением руки всю одежду.

– Ах, какая прелесть! – вскричал князь, пожирая глазами красивую девушку. – Какие полные груди! Какое дивное лицо! А глаза…Почему они такие зеленые у тебя, лада?!

– Такая уродилась, батюшка князь, – проворковала красавица, чувствуя свою притягательную силу.

Небольшого роста, с длинными, льняного цвета волосами, с правильным овальным лицом, большими глазами и ярко-алыми пухлыми губками, она, казалось, воплощала в себе всю прелесть, какой владеет соблазнительная женщина.

– Как твое имя? – прохрипел, чувствуя сильное волнение и тяжесть внизу живота, князь. – Говори же, не таи!

– Шумка! – сказала уже громче и уверенней незнакомка. – Вот мое имя! Но я не знаю своих родителей. Я была совсем мала, когда попала в юрту Товлубея…

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, – буркнул потерявший голову князь, – значит, ты из русских.

– Не знаю, – покачала головой красавица, опустив вниз свои пушистые беловатые ресницы. – Моя родина здесь – в славном Сарае…

И она, не стесняясь своей наготы, подняла вверх руки…

– Ах, как невыносимо! – вскричал князь Василий, забыв обо всем на свете. Он подскочил со своего топчана, подбежал, едва не повалив стоявший рядом столик, к обнаженной прелестнице и, не успела она опомниться, как он, дрожа, словно от лихорадки, схватил ее обеими руками, оторвал от глиняного пола и стремительно уложил на свое еще не успевшее остыть ложе.

– Ох, княже, княже, – застонала испуганная девушка, – ты же так разорвешь меня, несчастную, своей плотью! Ах, да как же, да что же! Лихо!!!

Но князь не слушал ее отчаянных, резких криков и стонов. Обезумев от желания, он буквально набросился на прекрасную Шумку и, едва ли не до самого утра, пока не свалился от усталости, жадно, страстно ее познавал.

Это любовное приключение обошлось брянскому князю в десять серебряных денег. Когда он проснулся, прекрасной незнакомки уже не было, а из потолочного отверстия юрты пробивался яркий солнечный луч.

– Эй, Белько! – крикнул князь, озираясь по сторонам и ища глазами свою вчерашнюю возлюбленную. Постельничий немедленно предстал перед князем. – Где же та девица, Белько? – вопросил князь, пристально глядя на слугу.

– Да вот ушла, княже, – пробормотал юноша, – а здесь, в моем пределе, сидит старик-татарин и ждет твоего пробуждения…

– Татарин, говоришь? – привстал со своей лежанки князь. – Любопытно…Однако же, давай-ка, Белько, мот штаны, халат и тапки…

– Слушаюсь, княже, – последовал ответ.

Князь оделся и, после того как его верный слуга убрал постель, накрыв ее небольшим персидским ковром, уселся на образовавшийся таким образом диван.

– Зови же сюда этого татарина! – распорядился он.

– Салям тебе, коназ-урус! – сказал вошедший в княжеский покой седовласый, невысокий, но еще крепкий старик-татарин. – Дай, Аллах, тебе здоровья и сил, чтобы ты мог познавать бесконечное множество женщин до самого своего конца!

– Салям, добрый бабай! – кивнул головой князь. – Садись на эту скамью. И говори, что тебя привело в мои покои? Не желаешь греческого вина? – Князь Василий даже не заметил, как легко, без смущения и дрожи, полились из него татарские слова!

– Рахмат тебе, коназ-урус! – улыбнулся старик. – Я не хочу ни вина, ни твоих сытных яств. Радостно слышать твои почтительные слова, сказанные на нашем языке. Однако я уже давно тут сижу и жду тебя. У тебя недавно побывала рабыня нашего славного господина Товлубея…Поэтому ты должен оплатить ее услуги…

– Эй, Белько! – крикнул князь, нисколько не удивившись названной татарином сумме. – Тащи-ка сюда мою калиту! Вот тебе, бабай, десять государевых денег! А тебе самому – еще деньга! И скажи мне, могу ли я купить у твоего господина ту девицу? Продай ее мне, мудрый человек! Назови ее настоящую цену!

– Не знаю, коназ, что тебе сказать, – нахмурился татарин, пряча деньги в пояс. – Ведь та девица принадлежит моему господину, мурзе Товлубею. Он не захочет продавать ее. Вот если бы ты был его кунак или хотя бы старый знакомый…Тогда бы…Но сейчас здесь нет славного мурзы…Придется ждать.

– Тогда пусть та девица придет сюда и в эту ночь за такую же цену…, – сказал, нахмурившись, князь Василий, – а когда твой господин вернется, мы с ним договоримся…

– Якши, – весело сказал старый татарин, вставая и низко кланяясь, – пусть так и будет…

После ухода старика и принятия пищи, которую принесли князю из ближайшей чайханы слуги-татары, князь вызвал к себе из соседней юрты боярина Кручину Мирковича и все ему рассказал.

– Ох, княже! – схватился тот за голову. – Какие большие деньги ты заплатил за обычную блядищу! За что же тебе такое наказание?! И еще пообещал столько серебра?! Да так у нас не останется денег на выкуп пленников!

– Останется, Кручина, – усмехнулся Василий Иванович. – Вот только вернется Товлубей, и я выкуплю себе ту рабыню…

– Выкупишь?! – выпучил глаза Кручина. – Ты же ведь не знаешь цены Товлубея? Мы уже не раз попадали в беду из-за этого! Сам Дмитрий Красивый был жертвой этих распутных девок! Мурза Товлубей неплохо погрел руки на слабостях покойного князя! И те девицы приносили только горе! А сколько было ссор и раздоров! И как ты повезешь ее в Брянск? Покажешь своей супруге? Она же так тебя любит! Ты же разрушишь свою семью!

– Не разрушу! – решительно возразил брянский князь, – а наоборот, только укреплю! Но сколько же стоит рабыня? Прикинь, славный Кручина!

– Это зависит от воли Товлубея, – пробормотал недовольный Кручина. – Где-то с тысячу денег…Если не больше…

– Тысячу?! – вздрогнул князь Василий. – Это много! Однако у нас достаточно серебра, а девица очень хороша…Надо бы купить!

– Эх, княже, – вздохнул Кручина Миркович, – и ты тоже лезешь в то болото! – Он еще долго отстаивал свою точку зрения, пытаясь на примерах прошлого отговорить своего князя от выполнения непродуманного решения. Однако новый брянский князь настаивал на своем и слов разума не слушал. Наконец, ему надоел этот разговор, и он отправил своего боярина к сарайскому епископу, приглашая его в гости.

Так и сидел в ожидании высокого священника брянский князь. – Неужели владыка обиделся на меня? – думал он. – Я нынче не пошел на заутреню и как бы променял праведную молитву на красивую женку… – Тут перед его глазами встало лицо прелестной Шумки, и угрызения совести исчезли. – Ладно же, – сказал он себе, – Господь простит мне этот грех…

В этот миг распахнулась камышовая дверь, и в княжеский покой вошел сарайский владыка. – Да благословит тебя Господь, сын мой! – епископ перекрестил склонившегося перед ним князя Василия. – Я не сразу пришел к тебе, потому что у меня побывали гости – славные монахи с известиями…

– Садись же, святой отец, – брянский князь указал рукой на скамью перед стоявшим напротив его дивана столом, уставленным яствами и напитками, – и отведай моих хлеба-соли!

– Благослови, Господи, нашу трапезу! – молвил владыка, крестя стол. – Сначала я попробую твоего брянского меда. – Он налил в серебряный кубок ароматный напиток и поднял его. Князь же протянул руку за серебряной чашей с греческим вином. – Твое здоровье, отче! – сказал он, приступая к трапезе.

После еды князь и владыка разговорились.

– Сейчас нелегкое время, сын мой, – произнес седовласый епископ, – и наша несчастная Русь не знает покоя! Вот только недавно молодой великий князь Иван Иваныч уехал домой, в Москву, а мы узнали, что другой великий князь – Олег Рязанский – совершил беспощадный набег на московские земли и подверг их грабежу!

– Неужели он дошел до самой Москвы?! – воскликнул в изумлении Василий Брянский. – Этот Олег слишком смел!

– До Москвы он не дошел, – буркнул недовольный епископ, – но занял городок Лопасню и взял в плен московского воеводу Михаила Александрыча…И теперь требует выкуп за него! Я не считаю этого Олега храбрецом…Какая польза Руси от его отчаянных набегов? Одно только горе! А теперь начались козни Ольгерда Литовского! Он захотел погубить нашу веру и подчинить своей власти святую церковь! Когда-то в Литву сбежал один чернец, сын тверского боярина, по имени Роман…Ольгерд принял его к себе на службу, объявив православным митрополитом! И потом послал этого Романа с целым возом литовского серебра в Царьград на утверждение к патриарху…А после смерти митрополита Феогноста в Москву вернулись из Царьграда посланные еще покойным князем Семеном знатные люди – Дементий Давыдыч и Юрий Воробьев. А вместе с ними оттуда же приехали и посланники покойного митрополита – Артемий Коробьин и Михаил Щербатый-Гречин. Они позвали в Царьград местоблюстителя Алексия – тоже для патриаршего утверждения! И получилось теперь два человека на место митрополита…Вот тебе незадача!

– Ну, и дела! – покачал головой брянский князь. – Как я вижу, нет покоя и у православной церкви! Прямо-таки светопреставление!

– Я слышал также, сын мой, – нахмурился сарайский епископ, – что в Литве недавно побывал князь Роман Молодой, владеющий захудалым Коршевом, что в Карачевском уделе…Его принял сам великий князь Ольгерд…

– Что мне этот Роман? – усмехнулся князь Василий. – Кто он такой? Так себе! Мелкий князь…За это его и зовут «Молодым»!

– Все не так просто, сын мой! – покачал головой епископ. – Всем известно, что тот Роман – внук знаменитого Романа Старого, при котором Брянское княжество процветало! К тому же, нынешний Роман родился в Литве и вскормлен Ольгердом…Я чувствую беду для твоего удела…

– Не тревожься, святой отец, – весело сказал брянский князь. – Никакой беды не будет! Брянск сейчас – богатый и сильный удел! А Роман Молодой – никто! Я раздавлю его как муху, если он пойдет на мой город!

На другой день пришли известия о скором возвращении хана Джанибека со своим двором в Сарай. Подтверждая их, в столицу Орды стали прибывать первые знатные татары. Вечером в княжескую юрту явился тот самый старый татарин, который недавно беседовал с князем Василием по поводу продажи красивой рабыни. – Мой господин уже в Сарае, – сказал после обычных приветствий седовласый татарский слуга. – Я рассказал ему о той девице и твоей просьбе. Славный Товлубей подумал и пригласил тебя в гости…Собирайся! Он не любит долго ждать!

– Благодарю тебя, добрый человек! – весело молвил брянский князь. – Вот тебе серебро за услуги той девицы минувшей ночью! А я готов идти к славному Товлубею! Подожди меня у этой юрты! Эй, Белько! – князь хлопнул в ладоши. Постельничий тут же вбежал в княжеский покой. – Давай же, Белько, мои лучшие одежды и тащи сюда мой малый сундук!

Одевшись и прихватив с собой кожаный мешочек, князь вышел из юрты, вскочил на коня и, сопровождаемый пожилым конным татарином, ожидавшим его у входа, поскакал к усадьбе именитого мурзы Товлубея.

– Салям тебе, коназ-урус! – сказал, приветливо улыбаясь, знатный татарин, когда брянский князь предстал перед ним. – Значит, ты теперь – коназ Брэнэ, сменщик покойного Дэмитрэ! Вот мы и увидим, достоин ли ты этого Брэнэ как славный муж! Садись же за пиршественный стол!

– Салям тебе, славный мурза! – ответил, волнуясь, князь Василий. – Я слышал о твоей мудрости и знатности. Прими же мой скромный подарок и будь добр ко мне. – Он достал из мешочка, привезенного с собой, большой серебряный кубок, украшенный драгоценными камнями, и протянул его татарскому князю. – А – это – золотой наручник с рубинами. Он защищает от козней лютых врагов! – Брянский князь извлек из мешочка массивный золотой браслет. – Это тебе, славный богатырь, на счастье и здоровье!

– Рахмат тебе, коназ Вэсилэ! – весело сказал, принимая дары, мурза Товлубей. – Теперь ты – мой кунак! Видя твою щедрость, я решил пожаловать тебе ту девицу за очень скромную плату! Всего за тысячу двести государевых монет! Я никому не уступил бы ее и за сотню тысяч! Но тебе, моему кунаку, продаю по дешевке!

…Только к утру князь Василий вернулся к себе в гостевую юрту после бессонной ночи. Его голова гудела от усталости и выпитых в юрте Товлубея-мурзы чужеземных вин. Но едва он только отдал поводья своего коня слуге, как ему навстречу вышел из княжеской юрты боярин Кручина. – Князь-батюшка, – с горечью сказал он, глядя на спущенную с седла княжеского коня и стоявшую рядом с князем бывшую татарскую пленницу Шумку, – вчера вечером я ходил к видному государеву человеку, тайному советнику Тугучи. Он сообщил, что наш царь Джанибек пребывает в добром расположении духа и примет тебя в своем дворце через три дня. Значит, тебе нужно подготовиться к встрече и добиться от государя грамотки на брянский удел. Мудрый Тугучи сказал, что здесь у тебя нет ни врагов, ни соперников, поэтому будь спокоен!

В установленный срок хан Джанибек вызвал к себе брянского князя. Прием оказался недолгим. Василий Иванович прополз на животе по ковру и, приблизившись к золоченым ступеням ханского трона, поцеловал их.

– Салям тебе, Вэсилэ! – весело сказал Джанибек-хан. – Встань и подними башку!

– Салям, государь! – ответил вставший на колени брянский князь. – Долгих тебе лет и здоровья! Я прошу у тебя грамотку на брянскую землю!

– Ладно, Вэсилэ, – кивнул головой ордынский хан, и его глаза блеснули. – Мне было горестно услышать о смерти того покорного Дэмитрэ! А когда я увидел твои подарки – и серебро, и мягкую рухлядь – я понял, что ты праведен и достоин лесного Брэнэ! Поэтому владей этой землей, вовремя плати «выход» и храни верность моему ханству!

– Благодарю тебя, государь! – сказал, глядя в веселые черные глаза хана Джанибека, князь Василий. – Я оправдаю своей жизнью твое доверие и любовь!

– Иди же, Вэсилэ, в свою юрту и жди моих людей с ярлыком! – подвел итог их встрече ордынский хан. – А там – поедешь в свой Брэнэ, во славу Аллаха!

 

ГЛАВА 4

СВАДЬБА В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ

В теплый октябрьский день 1353 года, когда природа, предчувствуя холодную, суровую зиму, неожиданно возвратила на несколько дней летнюю погоду, и ароматы прелой желто-алой листвы витали в теплом прозрачном воздухе, сочетаясь с запахами речных просторов, в славном городе седобородого князя Константина Васильевича, в его златоглавом тереме, игралась свадьба. Престарелый семидесятилетний князь женил своего младшего сына Бориса на литовской княжне Рангине, дочери самого великого литовского князя Ольгерда.

Выбор невесты для сына князь Константин связывал со сложной политической обстановкой, возникшей после смерти великого владимирского и московского князя Симеона и получения ханского ярлыка на великое княжение молодым Иваном Ивановичем, братом покойного. Проиграв спор за великое княжение Ивану Московскому, Константин Васильевич, несмотря на преклонный возраст, не собирался сдаваться и готовился к новому витку борьбы за власть в восточной Руси. Для этого он стремился заполучить себе новых союзников и, в первую очередь, обратил внимание на главного врага Москвы – Литву. К его радости, у Ольгерда, имевшего множество детей, была на выданье дочь и, узнав об этом, князь Константин Нижегородский послал, не долго думая, в Вильно своих верных бояр, чтобы сосватать литовскую княжну. Великий литовский князь сразу же ответил согласием: в борьбе с Москвой он не гнушался союза ни с кем!

Княжич Борис Константинович тут же, в сентябре, по возвращении послов его отца из Литвы, выехал со своими верными дружинниками и богатыми дарами в Вильно.

К его удовольствию, молодая пятнадцатилетняя княжна оказалась красивой, стройной девушкой, с легким, уживчивым характером. Русский язык она знала плохо, хотя общаться умела. Ее бесхитростная речь и характерный литовский акцент только усилили симпатию молодого княжича, переросшую вскоре в настоящую любовь.

Сам княжич, достигший почти двадцати лет, с нежностью смотрел на свою юную невесту, чувствуя себя покровителем цветущей девушки.

Сначала свадьбу отпраздновали в Литве, «по обычаю дедов», как повелел великий литовский князь Ольгерд. Три дня веселились в замке отца невесты в Вильно знатные литовцы и нижегородские бояре, а затем, нагруженные богатым приданым – серебряной посудой, тканями, дорогими одеждами, бочонками с чужеземными хмельными напитками и слитками серебра – торжественно прибыли в Нижний Новгород. Но венчание молодых состоялось лишь через некоторое время после их возвращения.

Невеста прошла обряд крещения, сменила имя, стала Аграфеной, и «ради порядка», пожила несколько дней в скромном уединении при женском монастыре. Князь-отец, несмотря на неудовольствие жениха, решил проявить истинную набожность и затянул со свадьбой. Борис Константинович очень страдал от такого отцовского решения: ведь невеста уже стала на деле его женой сразу же в первую ночь после свадьбы еще в далеком Вильно! Страдали от скуки на чужбине и приехавшие с невестой знатные литовцы Гинвил Данутович, Довнар Зиновьевич и их воины, отряд из двадцати копий, сопровождавший торжественный поезд молодых.

Наконец, в церкви святого Спаса состоялось долгожданное венчание.

Невеста и жених стояли перед алтарем, как прекрасные статуи. Они молча слушали наставительную речь суздальско-нижегородского епископа, который самолично венчал молодых.

Красавица-невеста была одета в легкое белоснежное греческое платье, свисавшее до пола и обшитое сверху серебряными пластинками, жемчугом и мелкими алмазами. Ее небольшая, но красивая округлая грудь была плотно закрыта верхом из серебристой парчи, пришитой к платью, а длинные белоснежные волосы были скатаны в высокую прическу, плотно сжатую шелковой косынкой желтого цвета. В ушах невесты сверкали массивные золотые серьги с крупными ярко-красными рубинами и, казалось, что ее нежные уши едва выдерживали драгоценную тяжесть. Пухлые, нежные губы красавицы были выкрашены в ярко-бордовый цвет особой нижегородской свеклой, выращенной в княжеских огородах, а над большими серыми глазами, на веках, синели проведенные опытными руками знающих свадебные дела русских женщин небольшие полоски. Невеста очень неохотно позволила разукрасить свое лицо, но вот от румян решительно отказалась: ее природная бледность не умаляла, но усиливала красоту, и девушка об этом знала. На ногах красавицы были надеты легкие белые тапочки, обшитые серебряными кружками и жемчужинами. Сами же стройные ноги скрывались в длинном платье. Ее овальное белоснежное личико хорошо вписывалось в желтую косынку и, несмотря на то, что такой цвет не очень нравился свадебным бабкам и матери княжича Бориса, особенно в сочетании с белым платьем, прекрасное лицо, довольно высокий рост (невеста лишь на голову уступала рослому жениху) и стройная фигура скрашивали этот недостаток.

Борис же Константинович был одет много проще: в длинную белую рубаху с вышитыми на ней по краям и рукавам красными цветами и опоясанную широким алым кушаком, завязанным посредине в узел. Из-под длинной рубахи жениха, немного не достававшей до колен, виднелись длинные татарские штаны с вертикальными синими полосками на белом фоне. Штаны были заправлены в красные козловые полусапожки с загнутыми вверх носками. Кудрявые русые волосы Бориса Константиновича свисали до плеч: во время венчания он стоял с непокрытой головой. А рядом с ним стоял важный боярин отца, державший в руках княжескую шапку.

Жених немного согнулся перед владыкой, когда тот, взяв у служки золоченый венец, возложил его на голову ему, молодому князю. При этом небольшая, аккуратно подстриженная бородка Бориса Константиновича как бы вздрогнула, и показалось, что он лукаво усмехнулся. Невеста при этом широко улыбнулась, обнажив красивые, ослепительно белые зубы.

– Какая дивная красавица! – вздохнули стоявшие в стороне и жадно глазевшие на молодых нижегородские бояре.

С невестой же владыке пришлось потрудиться: венец совсем не влезал на ее высокую прическу и косынку. Помог рослый церковный служка, проворно подскочивший сзади к невесте и схвативший золоченый обруч, который едва не выпал из рук епископа. При этом служка растолкал стоявших за молодыми самых знатных нижегородцев, неохотно отступивших на шаг и, не надевая венчальную корону на невесту, держал этот священный знак над ее головой.

Владыка, довольный расторопностью своего слуги, кивнул ему головой и торжественно объявил о состоявшемся обряде. – Перед ликом самого Господа вы объявляетесь законными супругами! – сказал он густым, сочным басом, благословляя и крестя молодых.

И сразу же после этих слов запели на хорах лучшие церковные певчие, славя Бога и поздравляя молодых. Под звуки священных псалмов жених и невеста, освободившись от венцов, оставшихся у служек, медленно пошли, взявшись за руки, к выходу, вслед за удалявшимися из церкви боярами.

Несмотря на то, что князь Константин Васильевич оставил почти все свои богатства в Орде, он ничего не пожалел для свадьбы своего сына: столы ломились от серебряной и золотой посуды с богатыми яствами и чужеземными винами. Немало снеди было привезено вместе с подарками Ольгерда из Литвы.

Старый князь с княгиней сидели за своим отдельным столом, поставленным поперек, в больших, резного дуба, креслах. К их столу примыкали два длинных, параллельных друг другу стола с длинными же скамьями. Одну из этих скамей, по левую руку от княгини, возглавляли жених и невеста, рядом с которыми расположились литовские гости, а вдоль другой скамьи за параллельным столом сидели, ближе к князю, по правую его руку, суздальско-нижегородский епископ, сыновья князя Константина, Андрей и Дмитрий, нижегородские бояре и старшие дружинники.

Менее знатные люди праздновали славное событие в соседнем, более обширном пиршественном зале. Здесь уже посуда была оловянная и деревянная, но яства были те же: нижегородская земля славилась дичью и рыбой. Словом, свадебный пир был несказанно щедрым и удался на славу.

К вечеру, когда княгиня и молодые покинули пиршественную залу, а гости уже изрядно выпили и наелись, князь Константин, несмотря на возраст и большое количество выпитого вина, сохранивший свежий и трезвый вид, начал вести продолжительную, обстоятельную беседу со своими гостями.

Как и следовало ожидать, он в первую очередь вспомнил «ордынские обиды» и торжество над ним московского князя Ивана.

– Тот молодой князь добился владимирского «стола» только хитростью и коварством! – сказал он с горечью.

– Это правда! – ответил на хорошем русском знатный литовец Довнар Зиновьевич, придвинувшийся ближе к князю и севший на место жениха. – Москва совсем обнаглела и поразила весь мир своей жадностью! Ей мало своих земель, так теперь покусилась на соседние уделы…

– Однако славный князь Олег Иваныч Рязанский крепко и зло пощипал перышки петуху-москалю! – усмехнулся другой литовский гость, Гинвил Данутович. – Он занял городок Лопасню и захватил много пленных!

– Каких там пленных! – усмехнулся Константин Васильевич. – Разве вы не знаете, что молодой московский князь Иван послал к Олегу своего человека, который, будучи хитрым и льстивым, отговорил Рязань от «братоубийственной войны». Мало того, тот славный Олег освободил всех московских пленников и даже воеводу Михаила, Вельяминова тестя! Вот тебе и «пощипал Москве перышки»!

– Но все-таки мы увидели, что и на коварную Москву есть управа! – возразил Довнар Зиновьевич. – Ведь князь Иван побоялся воевать с Рязанью! И добился примирения лишь хитростью да ложью…

– Этого московским князьям не занимать! – горько молвил князь Константин, склонив свою седую голову. – Когда у них беды и неустройства, они сразу же становятся такими добрыми и слезливыми, а когда окрепнут, готовы выдать врагам даже своих братьев! Но ничего! Крепнет наш союз со славным Ольгердом и Тверью! Вот уже больше года, как я отдал свою дочь за Михаила Александрыча, племянника великого тверского князя…Так что у нас есть силы против ненавистной Москвы!

– Москва захотела подчинить себе даже православную церковь с помощью своего попа Алексия! – буркнул литовец Гинвил. – Но мы справимся и с ним! Наш славный господин Альгирдас послал в Царьград своего верного человека, епископа Романа, чтобы утвердить его как православного митрополита!

– Эх, друзья мои, – покачал головой князь Константин, – вот если бы ваш могучий князь Ольгерд стал православным христианином и окрестил всю Литву, тогда бы он добился большей пользы! А дело с тем епископом Романом – серьезная ошибка! Вот нарушится церковный порядок, и Господь разгневается на нас! Разве в нашей жизни мало неурядиц? Не надо было лезть в церковные дела! Мы по уши запутались в московской паутине и ждем, когда возмужает Иван Иваныч, чтобы добраться до наших земель. Неужели вы не видите, что уже Смоленск и Брянск записались в друзья или слуги Москвы?

– Это так, – кивнул головой Довнар Зиновьевич. – Мы слышали о дружбе москалей со Смоленском и Брянском. Это – большая беда для Литвы! Но Смоленск от нас недалеко, и скоро настанет нужное время…

– А вот с Брянском дела хуже! – усмехнулся Константин Васильевич. – Смолянам удалось посадить своего Василия на место покойного Дмитрия! А москвичи дали Брянску своего епископа…А Брянск – богатый удел! Там немало серебра и мягкой рухляди! И тот Василий, получив от царя грамотку, шлет в Москву посла за послом! Его люди вылизали весь зад Ивану Красивому! Нет, пока тот Василий сидит в Брянске, не будет покоя ни у нас, обиженных Москвой, ни у вас, в славной Литве!

– Скажу тебе по секрету, княже, – усмехнулся разгоряченный винными парами литовец Гинвил, – но никому об этом не говори…Наш славный князь и король Альгирдас недоволен брянскими событиями и совсем не признает того князя Василия!

В этот момент его товарищ, литовец Довнар, встрепенулся, подскочил и толкнул говорившего в бок. – Помолчи, Гинвил, – прошептал он. – Это не нашего ума дело! Наш господин Альгирдас не одобрит твоих слов!

Князь Константин Нижегородский не услышал слов Довнара, но по тому, как покраснел и осекся Гинвил, сразу же догадался, что случилось.

– Нечего меня бояться! – громко сказал он. – Здесь можете свободно говорить! У меня нет соглядатаев Ивана Московского ни при дворе, ни, тем паче, за пиршественным столом! Так что не таите от меня слов или дел вашего господина и моего брата Ольгерда!

– Ну, если так, княже, – успокоился Гинвил, – тогда я сообщу о нашей тайне…Могучий Альгирдас собирается изгнать князя Василия из Брянска! Мы поджидаем удобное время и готовим войско. У нас есть немало своих сторонников в Брянске и настоящий, законный брянский князь!

– Кто же? – вскинул брови князь Константин. – И где вы нашли его?

– Это князь Роман Молодой, – улыбнулся Довнар Зиновьевич, – сын покойного Михаила Асовицкого! Он – внук Романа Старого, возродившего древний Брянск!

– А, Роман Молодой, – разочарованно буркнул нижегородский князь, – владелец захудалого Глухова и зять Тита Козельского…Я слышал о нем, но сомневаюсь, что он подходит для Брянска. Разве он осмелится при своей малой значимости враждовать с Москвой? Это просто нелепо!

 

ГЛАВА 5

КНЯЖЕСКАЯ ОХОТА

Князь Василий Иванович ехал на охоту. Август 1354 года был на редкость теплым и солнечным. Спала лишь тяжелая июльская жара, но лето уходить не собиралось. Даже листва на деревьях сохраняла зеленую свежесть и почти не пожухла.

– Вот какая благодать! – думал про себя князь, покачиваясь в седле. Его любимец, черный, как воронье перо, конь, уверенно шел рядом с конем княжеского охотника Безсона Коржевича. За ними следовал небольшой отряд из двадцати лучших княжеских дружинников и десятка опытных охотников.

Путь был недальний, и князь не спешил. Он любил медленную езду, во время которой дремал и размышлял. В этот год он удачно съездил в Орду. В самом начале мая, когда вошли в берега реки, появилась листва на деревьях, и тонкий аромат зеленых трав, цветов и влажной земли стоял в воздухе, брянский князь выехал со своими людьми на известный ордынский тракт. Они приехали в Сарай без задержек и расположились в тех же самых гостевых юртах, где жили в прошлом году.

Хан Джанибек пребывал в своей столице и сразу же, как только боярин Кручина Миркович сдал в ханскую казну серебро и меха, принял брянского князя.

Ордынский хан был не в духе: накануне приезда русских скончался его тайный советник – умный и покорный воле своего повелителя Тугучи. Теперь слева от ханского трона стоял сорокадвухлетний сын умершего Тютчи. В отличие от своего отца, он был невысок, но широкоплеч, круглолиц и толстоват.

Хан Джанибек не любил полных людей и терпел перед собой Тютчи лишь потому, что тот хорошо ведал бумажную работу и знал не только русский и татарский языки, но арабский и персидский. Имея такого слугу, подозрительный Джанибек не нуждался в переводчиках, которым не доверял.

И в этот раз, принимая Василия Брянского, он не раз кивал своему тайному советнику, чтобы тот задавал по-русски вопросы волновавшемуся и сбивчиво говорившему по-татарски князю. В конце концов, разговор, в котором звучали лишь восхваления в адрес «славного государя», хану надоел, и он сказал: – Возвращайся, Вэсилэ, в свой Брэнэ! Ладно, что вовремя и сполна доставил свой «выход» с добрыми подарками! А теперь уходи…И если не хочешь сам приезжать в мой славный Сарай, тогда присылай серебро в двойном числе!

Князь Василий, стоявший на коленях, ударился при этих словах хана лбом об пол так сильно, что даже толстый персидский ковер не загасил стука. – Какой же хитрый наш царь! – подумал он в этот момент. – Я и так плачу огромный «выход»! Еще покойный Дмитрий Романыч платил столько же серебра, но сам в Орду не ездил!

Видя как неуклюже, но подобострастно отступает к двери брянский князь, пятясь, стараясь не повернуться к хану спиной, Джанибек не выдержал и с хрипом, покачиваясь на троне, захохотал.

Еще долго потом вспоминал князь Василий хищное, оскаленное лицо смеявшегося хана. В тот же день он выместил свои гнев и унижение на постельничем, не успевшим накрыть стол к приходу своего князя. – Нет тебе оправдания! – кричал князь, осыпая пощечинами напуганного Белько, а когда тот упал перед ним на колени, с размаху ударил плакавшего навзрыд слугу ногой в зад.

И все же брянский князь был доволен своей дальней поездкой. Вспоминая свое долгое прошлогоднее «сидение» и зная, как другие князья целые месяцы ожидали ханского приема, а потом еще дольше – разрешения на отъезд домой, он успокаивался.

Вернувшись в Брянск, князь Василий энергично занялся делами: назначил нового тиуна, заменил огнищанина, отвечавшего за княжеское хозяйство, и даже поменял прежних теремных слуг. Супоню Борисовича, бывшего тиуном при князе Дмитрии, он послал воеводить в крепость-сторожку, располагавшуюся в нескольких верстах к северу от Брянска. Его брата, Воислава Борисовича, отправил воеводой в Почеп. Такая же участь постигла и их двоюродных братьев – Жиряту и Сбыслава Михайловичей, которых он, вместе с «работными людьми», послал на самый юг своего удела – заново отстраивать Севск.

Брянские бояре неохотно уезжали из столицы удела, восприняв княжескую волю как опалу. Оставшиеся же в городе бояре тоже были недовольны: новый брянский князь не сдержал своего обещания – ничего не менять в жизни знати – и выдержал лишь немногим больше года. Если бы не епископ Нафанаил, брянская знать наверняка бы взбунтовалась.

Воспользовавшись как-то отсутствием князя Василия в городе, бояре собрались в думной княжеской светлице на совет.

– Князь Василий стал зажимать нас, своих верных людей! – сказал, как бы открывая совещание, княжеский мечник Сотко Злоткович. – Он отослал именитых бояр на окраину, нанеся вред нашему городу и уделу! Сейчас он взялся за наших братьев, а скоро доберется и до нас! Неужели нам придется убираться, Бог знает куда, на старости лет?

– Это все не случайно, братья! – молвил, вставая из середины, боярин Борил Миркович. – Разве вы не помните, что сразу же после смерти славного князя Дмитрия, все ныне опальные бояре, начиная от Супони Борисыча, предлагали объявить нашим князем Романа Молодого? И высказались против Василия Смоленского? Вот причина их ссылки! Наш князь Василий откуда-то узнал об их споре и вот отомстил нашим братьям!

– Неужели кто-то донес ему?! – подскочил со своего места Коротя Славкович. – Видно так и было! Нет сомнения, что князь обо всем проведал! Но кто же нас заложил?!

В светлице установилась полная тишина.

– Ты же наш мечник, Сотко Злоткович?! – вдруг выкрикнул, не вставая, Юрко Брежкович. – Вот и узнай, кто наушничает новому князю и поливает нас, славных бояр, несмываемой грязью! Разве мы княжеские холопы, а не вольные бояре?!

– Я не хочу устраивать слежку за своими братьями-боярами! – возмутился Сотко Злоткович. – И я сам сейчас пребываю в княжеской опале: князь еще ни разу не приглашал меня на беседу и до сих пор не удостоил меня добрых слов! А ведь мои люди сделали столько нужных дел! К тому же, я ни в чем не провинился перед князем!

– Вот вам, братья, и новый князь! – возмутился Борил Миркович. – Мы совершили огромную ошибку! И ее надо исправлять!

– А может, примем постановление и подадим князю Василию прошение, чтобы он перестал нас зажимать? – предложил боярин Коротя. – А если не одумается, мы все уедем из Брянска! Тогда он пожалеет!

– Нет уж! – вскричал, побагровев, Юрко Брежкович. – Пусть сам уходит отсюда! Мы здесь прожили всю жизнь и совершили столько добрых дел! У нас немало заслуг перед уделом!

Бояре загудели, заволновались.

– Успокойтесь же, знатные люди! – поднял руку молчавший доселе епископ Нафанаил. – Я знаю о княжеском гневе на наших славных бояр – Супоню, Жиряту и других! Не следовало на них доносить! А если бы вам донесли о чем-то подобном? Вы бы стерпели? Вся беда – в бессовестном доносительстве!

– А если этот доносчик сегодня же сообщит князю о нашем нынешнем совещании? Что нам тогда делать?! – вскричал Борил Миркович. – Неужели останется только умирать?!

– Ничего не останется, славный боярин! – сказал с уверенностью в голосе брянский епископ. – Я уже говорил на этот счет с князем, и он пообещал мне, что больше не будет беспокоить вас! И вскоре вернет назад Супоню с остальными опальными боярами…Так что вам нечего волноваться!

– Пусть лучше укротит свою неуемную плоть! – буркнул Юрко Брежкович. – Не успел воссесть на княжеский «стол», как сразу же привез себе ту бесстыдницу Шумку, назначив своей ключницей! Он позорит свою красавицу-супругу!

– Ладно, брат, – остановил своего товарища боярин Борил, – это нас не касается! Всем известно, что князья очень падки на красивых женок! Разве вы не помните Дмитрия Красивого и Василия Храброго?! Нашему новому князю далеко до них!

– Ты прав, Борил Миркович, – усмехнулся Юрко Брежкович, – куда ему до них!

– Замолчите, братья! – громко сказал Сотко Злоткович. – Сами себе роете яму! А если нас опять заложат? Пусть владыка сам вразумит князя!

Князь все-таки узнал о состоявшемся боярском совете и нелестных о нем высказываниях, однако предпочел сделать вид, что ничего не случилось.

Вот и теперь он, покачиваясь в седле, размышляя, как ему повести себя с недовольными боярами, но ничего не мог придумать. – Надо бы поговорить с владыкой, – решил он, наконец, про себя, – и попросить у него совета…

– Княже, – вдруг громко сказал ехавший рядом Безсон Коржевич, – пора слезать! Здесь поблизости кабанье лежбище.

– Ладно, Безсон, – очнулся от раздумий князь. – Тогда готовьте рогатины и слезайте с коней. – Он махнул рукой своим людям. – Разомнем свои кости и порадуемся славной добыче…

Но «славной добычи» почему-то не получилось. Как только князь и его спутники подкрались, оставив предварительно лошадей княжеским слугам, к злополучному лежбищу, они не нашли там кабанов.

– Вот уж незадача! – возмутился князь, пройдя вдоль и поперек изрытую кабанами поляну. – Только одни следы остались от этих мерзких вепрей! Где же наша добыча, Безсон? Неужели ты меня обманул?!

– Нет, княже, – пробормотал отяжелевшим языком княжеский охотник, – все шло, как надо, и мои люди, в самом деле, выследили кабанов! Но их кто-то спугнул! Неужели здесь побывали какие-то злодеи?

– Откуда здесь быть злодеям?! – возмутился князь, приходя в гнев. – Разве это не заповедный, княжеский лес?!

– Заповедный, батюшка, – пролепетал напуганный Безсон, – но я не знаю, почему разбежались кабаны…Такое могут натворить только люди…

В этот момент вдруг раздался сильный треск, и на поляну выбежали большие серые зайцы. Остановившись прямо напротив князя и его людей, они остолбенели и, казалось, не собирались убегать.

– Дайте мне скорей боевой лук! – крикнул князь, схватил протянутое его дружинником оружие и, натянув тетиву, спустил стрелу. Раздался писк, и большущий заяц, стоявший как столб в середине стаи, вдруг подскочил и рухнул наземь, пробитый стрелой. Остальные звери заметались, запрыгали, но назад не убежали.

– Стреляйте же, люди мои! – приказал, чувствуя, как его охватывает охотничий азарт, князь. – Добудем хотя бы этих глупых зайцев! Это тоже дичь! – Он выхватил из руки Безсона новую стрелу. Засвистели тетивы луков княжеских охотников, и зайцы, пронзенные стрелами, попадали на землю.

– Вот тебе, почти два десятка! – усмехнулся князь. – Однако это не вепри! Они не заменят той знатной добычи!

– Удивительно, княже, – пробормотал Безсон Коржевич. – Я еще ни разу не видел, чтобы трусливые зайцы сами выбегали на охотников! Тут что-то нечисто!

– Это так, княже, – молвил подошедший к своему князю лучник Туча Гудилович. – Зайцы даже не пытались убежать! Значит, кто-то выгнал их на поляну!

– А может, это – свирепый медведь? – заволновался князь Василий. – Это была бы желанная добыча! Пошли в ту чащу! Держите перед собой рогатины!

Князь с охотниками продрались сквозь заросли ивняка и едва только ступили на небольшую поляну, как Безсон, проскочивший вперед, громко закричал: – Ох, княже, берегись!

Прямо на них выскочил рослый бородатый мужик, одетый в темно-серый армяк, лапти, с большим крестьянским малахаем на голове. Увидев князя и его людей, он оцепенел от страха и завертелся на месте, пытаясь развернуться для бегства, но все никак не мог с собой справиться. Наконец он, совершенно обезумев, подпрыгнул и с хрипом заорал во все горло: – Спасайтесь, братцы!!! Здесь сам князь с дружиной!!!

– Ах ты, лютый злодей! – пробормотал князь, выхватывая у стоявшего рядом охотника лук и налаживая стрелу. – Вот тебе, получай!

Стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась прямо в шею чернобородому мужику, и он, подавшись вперед, свалился, как куль, под ближайший куст, захрипел и задергался. Только теперь князь и его люди увидели в руке умиравшего большой черный меч.

– Так ты еще и крамольник! – вскричал князь, выхватывая из ножен, висевших на поясе, тяжелый меч. – Вперед, на прочих злодеев!

– Куда ты, княже, – попытался остановить его Безсон Коржевич, – а вдруг там целое войско? Так и сложим нелепо свои головы!

Но князя уже никто не мог остановить. Он, кипевший яростью, стремительно побежал к ближайшим кустам, откуда появился убитый разбойник. За ним устремились княжеские дружинники и охотники. Они выбежали к берегу лесного озера, возле которого часто охотились прежние брянские князья.

– Вон они, злодеи, княже! – крикнул княжеский дружинник Шульга, указывая пальцем правой руки на бежавших по берегу мужиков. – Их пятеро! Вот-вот убегут!

– Стреляйте же, молодцы! – приказал своим зычным голосом князь. – Не щадите ни одного татя!

Вновь засвистели стрелы, и все пятеро здоровенных мужиков рухнули на землю, обливаясь кровью.

– Хорошо, мои воины, – весело сказал князь, когда все подошли к лежавшим без движений, утыканным стрелами, мужикам, – вы разили без промаха! Брянцы – отменные стрелки! Не зря о вас идет слава по всей Руси!

Польщенные словами князя люди молчали и улыбались, глядя на сраженных их стрелами злодеев. Вдруг один из охотников по имени Борич, доселе не произнесший ни единого слова, поднял левую руку и снял с головы легкую летнюю шапку. – Это наши, брянские, люди, княже! – молвил он. – Хоть и оделись они в крестьянскую одежду, но это – горожане! Вон того зовут Усыня Белич, – он указал пальцем правой руки на ближайший труп. – Он – известный гончар!

– А тот, – кивнул головой в сторону другого покойника Безсон Коржевич, – Ванко, приказчик купца Медко Всемилича!

– А тот, – сказал кто-то, указывая рукой на другого мертвеца, – человек купца Олдана Мордатича!

– А прочие? – вскинул голову князь. – Они тоже брянские?

– Брянские, – тихо сказал Безсон Коржевич. – Я знаю их в лица, но имена не помню…Вот уж какая беда! Не надо было их убивать! Это большой грех! Нам только не хватало городской смуты!

– Помолчи, Безсон! – буркнул князь. – Что они делали в моем заповедном лесу? И почему убегали как дикие звери от меня, своего законного князя? Значит, совершили злодейство! Разве не они разогнали моих вепрей? А один из них, бесстыжий стручок, даже выскочил на нас с мечом! Мы правы в своем гневе!

– Но не убивать же, – пробормотал Шульга Резанович. – Это слишком жестоко!

– Нечего их жалеть! – рассердился, покраснев, князь Василий. – Пошли к нашим лошадям! Поедем домой!

– А как же покойники? – развел руки Безсон Коржевич. – Надо бы отнести их тела на телегу, чтобы доставить в город! Негоже оставлять христиан на растерзание диким зверям!

– А может, заказать по ним панихиду? – усмехнулся брянский князь. – Пусть остаются здесь и будут пищей волков! Тогда остальные злодеи хорошо подумают, прежде чем покусятся на мой заповедный лес! Пошли же!

И князь, махнув рукой, двинулся вперед, но уже не по прежней дороге, а по следам, оставшимся на берегу озера от убитых. За ним побрели, нахмурившись и качая головами, княжеские воины и охотники.

Через некоторое время они вошли в помятый убегавшими от них мужиками кустарник, уже почти распрямившийся и, продравшись сквозь заросли, выбрались на небольшую поляну.

– А вот, княже, и твои вепри! – вдруг громко сказал Безсон Коржевич, указав рукой, свободной от рогатины, в сторону больших кабаньих туш, лежавших под кустами.

– Вот как они поохотились! – воскликнул обрадованный князь. – Добыли четырех вепрей! Значит, здесь было больше злодеев! Нет сомнения, что многие из них избежали моего гнева! Пусть же сами доставляют в город тела своих разбойных сотоварищей! А этих вепрей…тащите к нашим телегам!

 

ГЛАВА 6

ЗАБОТЫ ИВАНА КРАСИВОГО

Великий московский и владимирский князь Иван Иванович прибыл к концу лета 1355 года в Сарай. Зная, что ордынский хан часто в самое жаркое время года откочевывает на дальние южные пастбища, князь Иван надеялся, что ему не придется долго ждать ханского вызова: уже значительно похолодало и, казалось, вот-вот грядет осень.

Хан Джанибек вскоре вернулся в свою столицу, и как только бояре московского князя сдали в ханскую казну «выход» и подарки, милостиво согласился принять молодого князя Ивана. Он явился во дворец в плохом расположении духа: совсем недавно сгорела Москва. Только от тринадцати церквей остались одни дымящиеся головешки! Город надо было отстраивать заново! Денег не хватало…А 21 ноября прошлого года скончался князь Константин Васильевич Нижегородский. Его сын Андрей возобновил отцовские претензии на великое владимирское княжение, считая себя старшим в княжеском роде. Тогда же неожиданно умер князь Дмитрий Федорович Стародубский, а его брат Иван Федорович, не пожелав даже посоветоваться с Иваном Московским, поехал в Орду за ярлыком на наследственное княжение.

В довершение ко всему, из Царьграда прибыли сразу два митрополита. За русское серебро константинопольский патриарх дал митрополию Алексию, а за литовское – Роману. Первый – московский ставленник – получил в ведение восточную Русь, второй – Волынь и Литву.

Оба митрополита стали посылать своих эмиссаров в Тверь, Новгород и Рязань, проклиная друг друга и призывая их под свою руку. В то время как Великий Новгород отверг притязания Романа-митрополита и признал Алексия, тверской епископ Федор не знал, что делать и колебался, от чего «была великая тягость священническому чину».

Глядя на поникшего, хмурого Ивана Ивановича, хан Джанибек улыбнулся: – Ты же так молод, Иванэ! – сказал он. – Почему же твое лицо злое и желчное? В моем дворце так не принято! Будь весел и бодр! Неужели что-нибудь натворил? Ты не забыл своего верного слугу Фэдэрэ?

Князь Иван вздрогнул. – Почему он вспомнил моего Федора Глебыча? – промелькнуло в его мыслях.

Дело в том, что еще в прошлом году служилый московский князь Федор Глебович, собрав дружину, напал на город Муром и, воспользовавшись неожиданностью, захватил его. Удельный же муромский князь Юрий Ярославович бежал в Орду с жалобой к хану Джанибеку. Вскоре туда же приехал, поддержанный Иваном Московским, князь Федор Глебович. Благодаря московскому серебру, ему удалось добиться ярлыка на Муром, а бессребреник Юрий Ярославович был выдан ханом в руки Федору Глебовичу. Последний отвез к себе в Муром несчастного, но законного, князя, поместил его в темницу и уморил голодом. Об этом узнал ордынский хан и вот смотрел теперь на Ивана Московского, покровителя жестокого князя, ожидая его ответа.

– Я не виноват в том преступлении! – пробормотал на хорошем татарском языке князь Иван. – Я только поддержал своего слугу, Федора, но убийство князя Юрия – его собственное дело!

– Дело не в убийстве, Иванэ, – весело сказал Джанибек. – В том не было преступления, ибо я сам выдал глупого Юрке на расправу…Это даже можно считать справедливой казнью! (Иван Иванович с облегчением вздохнул.) Здесь другая беда! На тебя поступила жалоба от Андрэ из Суждалэ! Он просит отнять у тебя ярлык на Уладэ-бузург и передать ему! Андрэ считает тебя недостойным быть великим коназом и обвиняет Мосикэ в захвате чужих земель, приводя в пример твоего слугу Фэдэрэ! Неужели он прав?

– Нет, не прав, государь! – возмутился Иван Московский. – Что касается Федора, то ты сам одобрил его действия! И никто, кроме этого Андрея, меня не обвинял! Пусть явится сюда и попробует доказать свои вздорные наветы!

– А, так это нетрудно! – хан привстал со своего трона и хлопнул в ладоши. Из неосвещенного угла приемной залы вышел верный ханский раб – рослый, широкоплечий, с гладко выбритой головой. – Сбегай-ка, Улуй, к тому коназу Андрэ, – распорядился Джанибек, – и пусть он идет сюда без промедления!

– Слушаю и повинуюсь, государь! – выкрикнул раб, устремляясь к выходу.

– А пока поведай мне, Иванэ, о пожаре в твоей Мосикэ, – молвил ордынский хан, вновь удобно усевшись на своем золоченом троне.

– Нас постигло огромное горе, государь, – начал свое повествование московский князь. Он подробно рассказал о случившемся несчастье, об убытках, людских жертвах и возникших беспорядках.

Хан, откинувшись на спинку трона, с улыбкой слушал своего данника. – Якши, якши, – периодически повторял он, прищурив глаза.

Едва только Иван Красивый успел изложить суть дела, как дверь в приемную залу отворилась, и ханский раб ввел сгорбившегося, поникшего князя Андрея Константиновича. Увидев стоявшего на коленях у ханского трона великого князя Ивана, он еще больше помрачнел и, упав на пушистый ковер, медленно, как старик, пополз вперед.

– Встань же! – приказал Джанибек, когда князь Андрей униженно поцеловал тронную ступеньку. – Салям тебе, бестолковый Андрэ!

– Салям галяйкюм, премудрый государь, наше золотое солнце и серебряный месяц! – простонал князь Андрей. – Живи не одно столетие, славный мудрец и всемогущий повелитель!

– Ладно тебе, Андрэ, – рассмеялся хан Джанибек, довольный лестью и хорошим татарским языком суздальского князя. Вся его видимая суровость исчезла. – Изложи свою жалобу и не утаивай правды!

– Я жалуюсь тебе, государь-батюшка, – заплакал глядевший в пол Андрей Константинович, стараясь не смотреть на московского князя Ивана, – о жестокости и несправедливости моего брата, князя Ивана…Он очень злой, грубый, жадный и хочет меня погубить!

– Это правда, Иванэ? – спросил, прищурившись, хан Джанибек.

– Нет, государь! – громко сказал Иван Иванович, глянув с презрением на князя Андрея. – Я жил в мире с его батюшкой, Константином Василичем, но он недавно умер. Говоря же об этом Андрее, я могу поклясться, что никогда его не обижал! Я до сих пор не пойму: чего он так взъерепенился?

– Как же! – раздраженно буркнул князь Андрей. – Неужели ты забыл тот несчастный Муром? А теперь простер свои руки до Смоленска и Брянска! Те князья всегда враждовали с Москвой! А сейчас – не успевают присылать к тебе своих людей с подарками! Вы даже посадили в Брянске своего владыку и так повели дела, что этот лесной город погряз в беспорядках и мятежах!

– Здесь нет моей вины! – возмутился Иван Иванович. – Известно, что прошлым летом брянский князь Василий жестоко наказал своих людей за самоуправство, и это вызвало возмущение черни. Но князь Василий легко расправился с мятежниками и сейчас там – тишина да покой! Об этом рассказали нам приехавшие в Москву брянские люди. Я не причастен к брянским событиям…

– А почему ты, Андрэ, – вмешался в разговор Джанибек, – обвиняешь Иванэ в той смуте?

– Потому что, государь, – сказал, осмелев, князь Андрей, – Москва всегда устраивает беспорядки в соседних уделах! Стоит только какому-нибудь князю связаться с Москвой, как на его земли обрушиваются беды и несчастья!

– Это только совпадение! – возразил московский князь. – В Брянске нет моих людей!

– Нет? – вскинул брови князь Андрей и впервые пристально посмотрел на Ивана Ивановича. Тот выдержал и не отвел взгляда от больших синих, с покрасневшими от бессонной ночи белками глаз. – Неужели ты забыл жестокую брянскую смуту, случившуюся полтора десятка лет тому назад? Тогда брянцы убили князя Глеба, друга или слугу твоего батюшки, посаженного им в Брянске! Разве это случилось не по вине Москвы? А может ты забыл о мятеже в Брянске во время страшного поветрия? Нет, сомнения, что и там не обошлось без участия московских людей…

– В этих словах есть правда, – задумчиво сказал Джанибек-хан. – Я слышал об этих событиях!

– За что ты так суров, государь? – молвил, едва сдерживая слезы, Иван Московский. – Я тогда не был ни великим князем, ни московским правителем и ничего не знал об этих делах…

– Зато все твои бояре замешаны в тех бедах! – громко сказал Андрей Константинович, подняв голову и с гордостью глянув на ордынского хана. – Благодарю, государь, что ты поверил моим правдивым словам!

– Поверил? – поднял свои густые черные брови Джанибек. – Неужели? Эй, Дзаган! – крикнул вдруг он. Из темного угла вышел ханский денежник и, приблизившись к трону, склонился перед своим повелителем в низком поклоне. – Скажи-ка, Дзаган, – молвил Джанибек, – сколько серебра привез нам этот глупый Андрэ?

– Весь «выход», государь, сполна и богатые подарки, ценой в четверть «выхода», – ответил денежник.

– Ладно, – повеселел Джанибек и почесал рукой затылок, – а сколько добра доставил нам Иванэ?

– Раза в три больше, государь, – скривился в улыбке Дзаган. – И «выход», и подарки…

– Тогда иди, Дзаган, – весело сказал Джанибек, обратив взор на русских князей. – Что ж, я вижу, что вы выполнили свои обязательства перед моей казной. Но, тем не менее, вы оба виноваты в том, что плохо управляете вверенными вам землями и устраиваете там беспорядки! За это вы должны заплатить в мою казну пеню! Ты, Иванэ, должен внести три тысячи моих серебряных денег! Это – за жалобы на тебя…

– Так ведь жалоба была только от одного глупца Андрея! – вскричал, перебивая хана, князь Иван.

– Не только от Андрэ, бестолковый коназ! – поднял руку ордынский хан. – На тебя жаловался также Иванэ из Стэрэдубэ! Он недавно получил у меня ярлык на свой город…

– Иван Стародубский? – поднял свои красивые тонкие брови Иван Иванович. – Вот тебе, каков друг и слуга моего батюшки!

– Неужели ты думаешь, что мы такие дурачки, чтобы напрасно ходить с жалобами к самому государю? – усмехнулся князь Андрей, радуясь горю своего недруга.

– Ты зря перебил меня, Иванэ, – кивнул головой Джанибек. – Это – признак твоей грубости! За это я прибавляю тебе еще тысячу монет! Теперь ты должен мне четыре тысячи денег! Понял?

– Да, государь, – грустно промолвил князь Иван, склонив голову. Он понял, что лучше смириться с тем, что есть, чтобы совсем не разориться.

– Я подтверждаю твое право, Андрэ, на те города, которые я пожаловал твоему батюшке! – продолжил свою речь хан. – Это: Новэгэрэ, Суждалэ и Гэрэ-бузург. За такие богатые города ты должен внести в мою казну две тысячи серебряных денег! И ты получишь ярлык на владение городами только после уплаты назначенной суммы!

– Вот какая беда! – подумал князь Андрей. – Дорого придется заплатить за отцовские города – Нижний, Суздаль и Городец! Какой же я глупец, что приехал с жалобой на молодого князя Ивана! Наказал и его, и себя!

Однако вслух он сказал: – Благодарю тебя, славный и могучий государь! Я принимаю твои слова, как великую милость! Будь же ты жив, невредим и здоров, наше золотое солнце!

– Ну, а теперь идите, мои верные рабы, и не забудьте доставить сюда нужное серебро! – расплылся в широкой улыбке Джанибек-хан.

Выйдя из ханского дворца на воздух, оба князя посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.

– Вот как идти к царю с жалобами, брат! – сказал Иван Иванович. – Сам себя и наказал!

– Ох, злее зла татарская честь! – буркнул князь Андрей и вздрогнул от страха. – Неужели донесет? – мелькнула мысль.

– Не бойся, Андрей Василич, – склонил примирительно голову князь Иван, – я не пойду доносить на тебя! Неужели я не понимаю, что сам же от этого пострадаю? Зачем нам ссориться? Вот если бы ты не ходил к царю со своими оговорами, твоя грамота на вотчины была бы куда дешевле. Эх, ты…

И князья разошлись по своим юртам, довольные хоть тем, что поняли нелепость своей вражды и сделали шаг к примирению.

 

ГЛАВА 7

БРЯНСКАЯ СМУТА

В один по-зимнему холодный ноябрьский день 1355 года Брянск напоминал кипящий котел. По Большой Княжей дороге проносились телеги с купеческим добром: не успев наторговаться, богатые люди Смоленска, Тарусы, Великого Новгорода и других славных городов, приехавшие за брянскими мехами, спасались бегством.

Вслед за одним бунтом, который князю едва удалось подавить, вспыхнул новый взрыв народного недовольства.

В прошлом году, когда князь Василий расправился с нарушившими покой его заповедного леса злодеями, горожане взбунтовались. Однако богатые люди города – купцы и ремесленники – попытались успокоить простонародье, попросившись на прием к своему князю. Они собрались на Красной площади, выбрали из своих рядов наиболее достойных и послали их к стенам княжеского детинца.

Но князь отказался выйти «ко всякому сброду» и они, безуспешно простояв, разошлись по городу, сея среди горожан смуту и неурядицы.

Наконец, недальновидность князя и «крамольные слова» мятежников привели к массовым беспорядкам. Собравшись в большую толпу, горожане напали на купеческие усадьбы и стали грабить не поддержавших бунт богачей. Черный дым от пожара охватил брянский посад, и князь Василий немедленно послал на подавление мятежа почти пять сотен дружинников. «Злые крамольники» не ожидали от князя таких решительных действий, поэтому при первом же столкновении с княжеским войском они разбежались. До самого вечера тушили пожар княжеские люди: и воины, и челядь. А поскольку людей не хватало, князь Василий распорядился вывести из тюрем «лютых татей», которые под конвоем прибыли на пожар и помогали бороться со стихией. На некоторое время город затих, и, казалось, князю удалось навести долгожданный порядок. Напрасно бояре пытались убедить князя «не злить без надобности чернь и не верить во временную тишину»! Они напоминали князю Василию о событиях недалекого прошлого, когда брянцы не только отчаянно сражались с отборными дружинами покойного князя Дмитрия, но даже лишили жизни в городе самого князя Глеба Святославовича!

– Тогда у мятежников было больше сил, – сказал на это князь. – Это же случилось до поветрия! А во время «черной смерти» вымерло полгорода. Большинство – чернь! Теперь пусть хоть весь город восстанет! У меня достаточно воинов, чтобы расправиться с крамолой!

Горячность и жестокость князя Василия беспокоили епископа Нафанаила. – Опомнись, сын мой, – говорил он, пытаясь увещевать князя, – никакая сила не устоит против целого города!

– Не волнуйся, святой отец! – отвечал на это с веселой улыбкой князь. Хорошо – Все мы видели, как злодеи разбежались! А теперь устроим праведный суд и жестоко покараем всех, крамольников, задержанных во время беспорядков!

Узнав о желании князя «устроить праведный суд», бояре откровенно перепугались. Князь, к тому же, перестал созывать боярские советы и действовал самолично. Получив сведения от наушников о том, что бояре втайне от него устраивают сборища, он, не пожелав проявить доброй воли и собрать брянскую знать, чтобы выяснить причины их недовольства и помириться, лишь озлобился и стал думать, как от них избавиться. – Отослать бы их всех в отдаленные городки, а сюда бы призвать только преданных мне смолян, – размышлял он про себя. Несмотря на то, что эту сокровенную мысль князь никому не высказывал, брянские бояре все-таки почувствовали возникшую для них угрозу. Они, собравшись все вместе, пошли на совет к брянскому епископу Нафанаилу. Тот, выслушав обеспокоенную знать, пообещал поговорить с князем. Но последний, убаюканный легкой прошлогодней победой над бунтовщиками, требовавшими «княжеского слова» и «серебра вдовам убитых охотников», согласился лишь с одним – перенести суд над сидящими в темнице мятежниками лишь на более поздний срок.

Бояре, узнав об отсрочке суда, несколько успокоились. – Вот уедет князь летом в Орду, может там и образумится! – рассудили они.

И в этот раз князь Василий недолго пребывал в Сарае. Ему снова удалось застать хана Джанибека, побывать у него на приеме и, добившись похвалы хана за своевременную доставку серебра, мехов и прочих подарков, отбыть назад в Брянск.

Правда, хан задал брянскому князю один неприятный вопрос о недавнем мятеже и тем самым дал понять своему даннику, что он хорошо осведомлен о событиях в Брянском уделе. Князь Василий тогда ответил, что жестоко покарал «воров, которые посягнули на его заповедный лес, а потом разогнал их родичей, пытавшихся устроить беспорядки». – Сейчас я готовлю праведный суд над остальными мятежниками! – добавил он.

– Если подавил крамолу, тогда сразу же казни всех злодеев! – сказал ему хан с усмешкой. – А если с этим делом затянул, тогда жди большей смуты! Ты лучше возьми выкуп с родственников тех злоумышленников и сразу же отправь вырученное серебро ко мне в Сарай!

Но брянский князь не прислушался и к этим, ханским, словам. Он лишь только еще больше озлобился и решил беспощадно расправиться со всеми уцелевшими бунтовщиками. Вернувшись в Брянск, он поручил своему мечнику Сотко Злотковичу срочно готовить суд, однако тот, войдя в сговор с остальными боярами, всячески затягивал это дело. В конце концов, когда князь уже больше не хотел ждать и потребовал немедленно «собрать всех бояр и людей святой церкви», судить оказалось некого! Произошло доселе неслыханное! Тюремные стражники не пожелали исполнять свой долг и не только выпустили «злодеев» из темницы, но сами ушли с ними!

Княжеский гнев был безграничен! Он немедленно отстранил мечника Сотко Злотковича от должности и назначил на этот пост своего дружинника – тридцатилетнего Давилу Суворовича. Тот никогда не имел дел с тюрьмами, стражниками и узниками, поэтому совершенно развалил всю работу. И остальные стражники, доселе преданные князю, но напуганные его угрозами, разбежались. Темницы опустели, и все осужденные оказались на свободе. Некоторое время в городе стояла мертвая тишина. Закрылись купеческие лавки. Опустели торговые ряды городского рынка. Князь встревожился и решил сам объезжать со своей дружиной словно бы обезлюдевший город…И вдруг, как только наступили холода, все пришло в оживление. По улицам забегали «калики перехожие», мальчишки и юродивые, криками предвещавшие беду и хулившие брянского князя. Горожане собирались в темных местах в кучки и оживленно что-то обсуждали. Откуда-то пошли слухи о якобы приближающемся к городу литовском войске. Горожане открыто выражали свои симпатии великому литовскому князю Ольгерду. Однажды князь Василий, пересекая со своей конницей Красную площадь, заметил небольшую толпу, собравшуюся возле Спасского собора, и дал знак своим дружинникам медленно проследовать туда. Увидев князя, горожане разбежались. Вдруг неожиданно, из-за храма раздался резкий крик: – Слава Роману Молодому! Стыд и позор Василию Смолянину!

Брянский князь пришпорил коня и, объехав собор, увидел стоявшего у церковной стены юродивого. Тот гримасничал, махал руками а, увидев князя, не испугался, и снова закричал: – Вот он тут, Васька Смолянин! Он не князь, а московский слуга!

Князь Василий поскакал к дурачку. – Зачем ты говоришь такие крамольные слова?! – сурово вопросил он, приблизившись. – Неужели ты совсем потерял голову, если хулишь своего князя?!

– Ты не князь, Васька! – крикнул со смехом юродивый, скорчив и без того препротивную рожу. – А наш законный князь – Роман Михалыч Молодой!

– Он же – литовец и названный сын поганого князя Ольгерда! – прохрипел князь, приходя в ярость. – Ты хвалишь чужеземного врага?!

– Ты сам враг, злобный Васька! – взвизгнул дурачок. – Слава Литве и могучему Ольгерду! Слава Роману Молодому!

– Слава, слава Роману Молодому! – понеслось по городу, и князю показалось, что зашумел, закричал весь Брянск.

– Ах ты, вор и бесстыжий разбойник! – вскричал брянский князь, выхватывая из-за пояса свой тяжелый меч и обрушивая его на голову несчастного дурачка.

– Э – эх! – только и успел выдохнуть тот, рассеченный едва не надвое, падая на сырую землю.

Конные дружинники, стоявшие за спиной князя, перекрестились. – Вот какой грех! – буркнул седовласый Радята Чурилович, служивший еще князю Василию Храброму. – Теперь будет беда!

Князь повернул своего коня и быстро поскакал к городской крепости. Дружина последовала за ним.

На следующий день, к рассвету, город был разбужен колокольным звоном. Со всех церковных колоколен гудел тревожный набат, призывавший горожан на борьбу.

На этот раз князь решился прибегнуть к боярскому совету. – Эй, Типко! – крикнул он, проснувшись от колокольного звона. Мальчик-слуга вбежал в княжескую спальню и, увидев полуголого, лежавшего рядом с ключницей Шумкой князя, опустил глаза. – Беги же, Типко, – распорядился князь, – к моему огнищанину: пущай собирает боярский совет! И позовите владыку. А сюда пусть немедленно придет мой тиун! И давай ко мне Белько!

Постельничий Белько пулей влетел в княжескую опочивальню с ворохом одежды. Не обращая внимания на раздетую, накидывающую на себя халат Шумку, он поспешно стал натягивать на князя теплую, греческой ткани, рубаху…

Когда княжеский тиун, он же воевода, Борил Воятович, недавно назначенный князем на место опального Супони Борисовича, вошел в княжескую опочивальню, князь был уже одет и готов идти на боярский совет. Увидев своего тиуна, он весело сказал: – Молодец, мой славный Борил: ты пришел вовремя!

Польщенный воевода улыбнулся в ответ: князь Василий был скуп на похвалу.

– Иди, мой праведный тиун, и хорошенько осмотри нашу крепость! – приказал князь. – Из города доносится мятежный шум! Нам угрожают крамольники!

– Для нас это привычное дело, княже! – решительно молвил княжеский тиун. – В нашем городе уже давно поселилась крамола! Покричат, покричат и затихнут, а если надо, мы пресечем это зло острым мечом! – И он ударил своей правой рукой по рукояти меча.

– Ну, ладно, иди, Борил, – улыбнулся успокоившийся князь. – Побыстрей огляди наш детинец и беги на боярский совет!

– Слушаюсь, княже! – повернулся к двери воевода.

Князь вышел в простенок и медленно, не торопясь, двинулся в сторону думной светлицы.

Все бояре уже были в сборе и гудели, как рассерженные пчелы, обсуждая последние события. Князь приблизился к своему креслу и, остановившись перед ним, повернулся лицом к боярам, вставшим в знак приветствия. – Здравствуйте, славные бояре! – громко и весело сказал он.

– Здравствуй, княже! – ответили нестройным хором мрачные бояре.

– Садитесь! – бросил князь, усевшись в свое большое кресло. – Я собрал вас здесь, чтобы поговорить о городской смуте. Судя по набату, вся городская чернь восстала против законной власти! А значит, мы должны дать отпор этим лютым крамольникам!

В это время в думную светлицу вошел брянский епископ Нафанаил. Перекрестив князя и бояр, он быстро подошел к передней скамье и уселся на свое, свободное до этого место.

– Я прошу вашего совета, как нам пресечь беспорядки! – продолжал после недолгой паузы князь. – Вы хорошо знаете город и горожан и можете подсказать, где обычно скапливаются главные мятежные силы и куда лучше послать моих воинов!

В светлице стояла мертвая тишина. Бояре настороженно смотрели перед собой и не решались говорить.

– Не бойтесь! – буркнул князь. – Я умею ценить полезные советы!

– А зачем тебе, такому мудрому князю, наш совет? – сказал вдруг хриплым голосом бывший мечник Сотко Злоткович, вставая из середины зала. – Разве ты прислушиваешься к нашим словам? Или чтишь своих думных людей? Ты уже давно не собирал боярский совет! И прогоняешь всех, кто верно и честно тебе служит! Вот и боятся тебя знатные люди, а потому и молчат! Я сам прослужил столько лет на славу князя! И теперь стал не нужен! А там и других с позором прогонишь! – Он сел, а бояре одобрительно, дружно загудели.

– Не надо обижаться, – пробормотал покрасневший от досады князь Василий. – Мы скоро разберемся, кто из бояр нам друг, а кто недоброжелатель. А сейчас в нашем городе мятеж! Какие тут споры? Мы все ходим под Богом!

– Вот что я скажу тебе, сын мой, – подал голос епископ. – Никакой беды не случилось и не надо прибегать к оружию! Дело, конечно, беспокойное, но не гибельное! Я послал своих людей во все церкви, чтобы они осмотрели колокольни, поговорили со священниками и убедили их, что нужно проповедовать мир и покой…Они постараются отговорить народ от волнений. Ну, а если не удастся успокоить людей добрыми словами, тогда подумаем о применении силы…

– А я считаю, что дело не такое простое! – молвил, вставая, сильно постаревший и сгорбившийся боярин Кручина Миркович. – Если весь город охвачен набатом – значит, опасность велика! По всему городу бродят толпы мятежников, вооруженных кольями и железными прутьями! Из темницы вышли все воры и разбойники. Они – зачинщики беспорядков! Нам нужно ждать жестокой смуты! Конечно, наш славный владыка прав, что нужно избегать кровопролития…Но я думаю, без этого не обойдется!

– Неправда, славный Кручина! – возразил, вставая, сидевший рядом с епископом Коротя Славкович. – Люди святой церкви уже остановили набат, а простолюдины охотно пошли в церкви, чтобы послушать Божьи слова…Есть надежда, что они успокоятся!

– К тому же, злые люди не угрожают нашему детинцу, а ходят только по городу и посаду, – поддакнул его брат Ясеня Славкович. – Зачем нам посылать войско и еще больше озлоблять горожан?

– Как это «не посылать войско»? – удивился князь Василий. – Это же крамола? Пусть пока без погромов и пожаров, но мятеж есть мятеж! Не хватало еще, чтобы чернь объединилась в один кулак! А может, ударим по этим злодеям прямо сейчас и разобьем их по частям, пока не поздно?

– Это неправильно, сын мой, – покачал головой епископ. – Мы и без того наделали много ошибок! Зачем было убивать того несчастного дурачка Вавилу?! Теперь не так просто успокоить толпу! Вот если бы ты, сын мой, был прав и сражался только с врагами, тогда можно было бы послать войско на мятежников…Нелегко справиться даже с жалкой толпой, если она верит в правоту своего дела!

– Удивительно слышать такие слова! – развел руки князь Василий. – Неужели чернь сама успокоится?

– Успокоится, княже, – весело сказал Юрко Брежкович. – Куда им деваться? Пошумят, покричат, а там и сядут на непотребное место!

– Именно так, именно так – пробурчали в знак согласия остальные бояре.

– Ну, если так, – умиротворенно сказал брянский князь, – тогда будем ждать…

И он распустил боярскую думу.

– Как мудр наш владыка! – сказал, спускаясь по ступеням княжеского терема, боярин Сотко Злоткович своему приятелю Борилу Мирковичу. – Надо же: утихомирили смутьянов без острого меча! А там, настанет время, и мы разом сковырнем этого злобного Василия!

– Давно пора прогнать этого вздорного князя из нашего Брянска, а на его место призвать Романа Михалыча Молодого! А лучше бы позвать самих литовцев! – ответил боярин Борил. – Наши горожане правы, брат мой! Нам надо быть подальше от Москвы! А разве этот Василий не московский прислужник?

– Да, брат, – кивнул головой Сотко Злоткович. – Пора уже нам готовить горожан к новому князю! Помоги нам, Господи! – И друзья-бояре разом перекрестились.

В самом деле, горожане, не получив жестокого отпора, довольно скоро успокоились. Уже через три дня открылись купеческие лавки, заработал рынок и, казалось, ничто не предвещало новых бед.

Но брянские бояре, возненавидевшие своего князя, знали, что «тишь и благодать», установившиеся по зиме в городе, лишь на время оттягивают предстоящие суровые события.

 

ГЛАВА 8

ЛИТОВСКАЯ НАПАСТЬ

Осенью 1356 года полки великого литовского князя Ольгерда Гедиминовича шли на восток. Политика мира, во время которой литовцы пытались помешать смоленскому и брянскому князьям сотрудничать с Москвой, закончилась провалом. Ни Иван Смоленский, ни Василий Брянский, его сын, ссориться с Москвой не пожелали. Вместо этого они установили с молодым великим московским и владимирским князем Иваном Ивановичем самые тесные связи и готовились заключить союз. Этого литовцы допустить не могли и начали войну. А перед тем в Смоленск и Брянск были засланы многочисленные лазутчики, которые не только собирали сведения о противнике, но и сами разжигали во вражеских городах страсти: распространяли среди горожан всевозможные клеветнические слухи о тамошних князьях, восхваляли Литву и великого князя Ольгерда и особенно прославляли князя Романа Молодого, которого прочили удельным князем в Брянск.

Впереди Ольгердова войска шел разведывательный полк, который должен был выявлять вражеские войска, засады, осуществлять разведку боем и, наконец, доставлять своевременные сведения в Большой полк, возглавляемый самим Ольгердом Гедиминовичем.

Великий литовский князь ехал верхом на коне рядом со своими сыновьями – князьями Андреем и Дмитрием, расположившимися справа от него. По левую руку Ольгерда Гедиминовича ехал его брат Кейстут с сыном Витовтом, а сзади скакали на своих породистых конях видные воеводы, среди которых пребывал и князь Роман Михайлович Молодой. Последний прибыл в Литву еще в начале года, марте, сразу же после беспорядков в Брянске, и находился там вплоть до самого похода литовского войска на Смоленск. Великий князь Ольгерд, дождавшись, когда князь Роман прибудет с его гонцом в Вильно, сразу же пригласил молодого князя на беседу. – Пора собираться на войну, сын мой, – сказал ему тогда Ольгерд Гедиминович. – Наступило подходящее время! Руки Москвы связаны Нижним Новгородом, нашим союзником…В Брянске происходят беспорядки! Недавно к нам приехали брянские бояре с жалобами на своего бестолкового князя Василия! Пора нам пойти на Брянск и сбросить со «стола» того Василия! Ты готов к занятию дедовского «стола»? Не передумал?

– Не передумал, мой государь и названный отец! – весело сказал князь Роман. – Я готов идти в поход хоть сейчас и взять в свои руки власть над брянской землей! Однако где же эти брянские бояре? Мне нужно поговорить с ними и получить полезные советы!

– Тогда хорошо, сын мой. Жди сбора войска. А теперь сходи и потолкуй с брянскими боярами. Ты был еще мал, хотя можешь их помнить. Они приходили ко мне вместе со своим славным князем Дмитрием, когда он искал убежища от своих врагов. Тогда еще был жив твой батюшка, смелый Михаил Александрыч…Он дружил с Дмитрием Брянским. Сюда приехали седовласые бояре Жирята и Супоня со своими сыновьями и внуками…

– Я помню этих бояр! – радостно воскликнул Роман Михайлович. – Мне очень хочется их увидеть!

– Ну, иди к ним, сын мой, – молвил великий князь, прощаясь. – Там узнаешь, готовы ли они оказать тебе помощь…

После небольшого отдыха князь Роман отправился на подворье, где остановились беглые брянские бояре, и встретился с ними.

Он сразу же узнал седобородых Жиряту Михайловича и Супоню Борисовича. – Мы так рады тебя видеть! – сказали они, низко, поясно, кланяясь Роману Молодому. – Нас прислали сюда брянские бояре, чтобы мы передали волю брянской знати и поддержали тебя!

Они познакомили князя со своими детьми и внуками, приехавшими с ними в Литву. Жирята представил своего сына Избора – тридцатилетнего красивого, широкоплечего, рослого богатыря, который был на полголовы выше отца и уступал ростом только князю Роману, а затем и внука Влада, четырнадцатилетнего румяного молодца, еще не догнавшего ростом своего отца, но судя по виду, обещавшего это.

Супоня Борисович познакомил князя Романа со своим сыном Будимиром, двадцати восьмилетним голубоглазым молодцем, точной копией своего отца, и внуком Иваном, который, несмотря на тринадцатилетний возраст, уже догнал ростом отца и деда и, казалось, стеснялся своей могучести и отроческой неуклюжести.

Все они низко поклонились князю, а тот, в свою очередь, приветливо кивнул им головой.

Пройдя в светлицу и усадив князя в кресло, бояре и их отпрыски расположились напротив него на двух длинных параллельных скамьях. Самые старшие – бояре Жирята и Супоня – подробно рассказали Роману Михайловичу о своей жизни в Брянске, об опале и ссылке на окраины удела, о нетерпимом поведении брянского князя Василия, о массовом недовольстве им бояр, купцов и простых горожан. – Вот мы и пришли сюда к великому князю Ольгерду, чтобы повидать тебя, славный князь, и пригласить к нам в Брянск! – весело сказал Жирята Михайлович. – Сейчас в Брянске царит смута и стоит только тебе там объявиться, мы все – от самого старого боярина до последнего холопа – перейдем на твою сторону! И прогоним того злобного князя Василия!

– Откуда же вы узнали, что я сейчас здесь, у славного Ольгерда? – усмехнулся князь Роман, погладив левой рукой свою русую бородку. – Неужели вы знаете о моей дружбе с великим князем?

– Знаем, княже, – вздохнул Супоня Борисович. – Мы давно общаемся с литовскими людьми. Известно, что великий князь Ольгерд имеет своих соглядатаев в Брянске, как и в других городах. Те беспрепятственно ходят по городу и прилюдно расхваливают тебя. А все бояре, княжеские воины и стража знают об этом, но князю ничего не сообщают. Мало того, если приставы или стражники схватят лазутчиков, наши люди выслушают их и тут же выпускают на свободу, как друзей…

– Удивительно! – покачал головой князь Роман. – Неужели горожане готовы принять меня?!

– Мы готовы, княже, – встали со своих скамей бояре и их наследники, – за тебя в огонь и воду до самой кончины!

И вот теперь брянские бояре со своими отпрысками и челядью ехали вместе с войском Ольгерда Гедиминовича на Смоленск.

Князь Роман, покачиваясь в седле, вспоминал ту встречу и улыбался, глядя в спину великого литовского князя. Неожиданно тот обернулся и показал всем рукой, что следует остановиться: к нему приближался скачущий во весь опор всадник. Вот он сбавил ход, поравнялся с литовскими князьями, спешился и, держа коня за узду, подошел к Ольгерду Литовскому. – Здравствуй, великий князь и могучий король! – сказал он на хорошем литовском языке, поясно кланяясь. Знатные литовцы молча оглядели всадника с ног до головы. Рослый, широкоплечий, с большой русой бородой, голубоглазый мужчина, был одет в добротный коричневый литовский кафтан с куньим воротником, мягкие татарские штаны серого цвета, втиснутые в длинные, до самых колен, желтоватого цвета сапоги, вероятно, из выделанной козьей кожи. Он стоял перед ними с обнаженной головой, с которой только что снял теплую, напоминавшую татарский треух шапку, и держал ее в левой руке. С виду ему было немногим больше тридцати лет.

– Кто ты и зачем сюда прибыл? – спросил, не сводя глаз с незнакомца, великий князь Ольгерд.

– Я боярский киличей, славный государь! – ответил посланец приятным басовитым голосом. – И прислан к тебе из Брянска, чтобы сообщить важные сведения.

– Как твое имя? – вопросил Ольгерд, все еще сохраняя подозрительность.

– Я – Белюта Соткович, сын бывшего княжеского мечника! – ответил незнакомец. – Мой батюшка снарядил меня в путь по просьбе всех брянских бояр, чтобы я успел рассказать о наших бедах и опасности, угрожающей тебе! Я скакал налегке, без боевого снаряжения, чтобы не опоздать!

Тут только Ольгерд и его спутники увидели, что брянский посланец имел лишь один меч, небрежно пристегнутый к широкому кожаному поясу.

– Да, вижу, – пробормотал великий князь. – Ты так спешил, что даже не надел боевых доспехов. Тогда было бы трудней добираться…Ну, что ж, говори, что там у вас в Брянске приключилось?

– Там, государь, произошло следующее, – начал Белюта Соткович и подробно рассказал о случившемся. Оказывается, брянский князь Василий получил из Смоленска известие о том, что на удел его отца идет литовское войско и принял решение оказать помощь Смоленску. По приказу князя Василия его бояре в течение двух дней собрали около полутора тысяч воинов – тысячу дружинников и пятьсот ополченцев. Рать возглавил сын брянского князя – двадцатичетырехлетний Иван Васильевич, а сам князь остался в городе, поскольку ожидались беспорядки, и он, имея всего две сотни дружинников, рассчитывал «сам навести порядок». Воины плохо знали молодого князя Ивана, ибо он за все время правления отца был не у дел: лишь ездил на охоту да искал только одни развлечения. Правда, брянский князь возил его с собой на ратные сборы и кое-чему научил, но воинского опыта и, что самое главное, уважения со стороны дружинников, ему не обеспечил…Войско этого, незакаленного в боях князя, шло медленно и спокойно, надеясь, что литовцы не успеют до них подойти к Смоленску. – Смоленский гонец говорил, что твое войско, государь, только готовится в поход и поэтому можно не спешить, – подвел итог своей речи брянский посланец. – Тогда я поскакал к тебе другой дорогой, имея двух лошадей, чтобы предупредить тебя. Иди, государь, на брянские полки и разбей молодого князя Ивана! Нельзя допустить, чтобы он соединился со смоленским войском…А потом ты можешь без труда занять Брянск! Как только твои воины подойдут к городу, мы сразу же поднимем мятеж, прогоним ненавистного князя Василия и примем к себе Романа Михалыча Молодого!

– Что ж, славный брянский человек, – задумчиво сказал, выслушав посланца, Ольгерд, – если ты сказал правду, я отблагодарю тебя щедрой наградой! А пока иди в мой обоз и жди моего решения! А мы сейчас обсудим твои сведения!

И великий литовский князь, окруженный конными родственниками и воеводами, так и не слезая с коня, завел с ними разговор. Совещание было недолгим. После нескольких слов Ольгерда Гедиминовича знатные литовцы пришли к единому решению, и войско вновь двинулось в сторону Смоленска.

– Сначала мы осмотрим город и напугаем старого князя Ивана, – молвил великий литовский князь, давая знак продолжать путь, – а потом пойдем на Брянск!

Так они шли целый день и лишь, когда стемнело, сделали привал.

На другой день, едва только рассвело, войско, приняв пищу, вновь проследовало намеченным путем.

Уже к полудню до литовцев дошел запах гари, который с каждой верстой все усиливался.

– До Смоленска уже недалеко, – подумал ехавший в прежнем порядке князь Роман Молодой. – Неужели они взяли этот сильный город?

Но его сомнения были рассеяны, как только перед глазами литовских воинов предстал в лучах едва пробивавшегося через густые черные тучи солнца прекрасный город, стоявший на холме. Клубы дыма закрывали от глаз часть крепостной стены: горели окрестные деревни и городской посад, а в дыму кружили литовские всадники. Великий князь Ольгерд поднял руку, и войско остановилось. – Нечего залезать в густой дым! – сказал он. – Подождем здесь и послушаем наших людей!

Тут же к Ольгерду подскакал литовский воевода, приведший еще раньше свой передовой полк к Смоленску. – Государь! – громко как бы отчеканил он, не слезая с коня. – Мы сожгли все пригороды и купеческий посад! И я посылал, согласно твоему приказу, человека к Ивану Смоленскому с требованием открыть ворота города перед нашим войском…

– Ну, так что же Иван? – нетерпеливо перебил его Ольгерд. – Неужели согласился?

– Нет, он выслушал моего посланца, но отказался открыть ворота! – пробормотал как-то разом сникший воевода. – Пообещал прекратить дружбу с Москвой, но не согласился заключить с нами военный союз: боится татар!

– Ладно, – кивнул головой великий литовский князь, – пока будем довольствоваться только этим…Нам надо идти туда, – он махнул рукой на юго-восток, – на Брянск! Вот пожгли здесь веси и достаточно. Сначала надо разгромить брянское войско, а там, после победы, подумаем…

И литовское войско, покорное воле Ольгерда, быстро развернулось, направляясь к другой дороге и покидая встревоженный, озадаченный Смоленск.

Литовцы шли не спеша два дня, делали по три привала в день, принимали пищу и отдыхали. Великий князь не хотел утомлять своих людей перед предстоявшей битвой. Он убедился, что смоляне не собираются выходить из города, его преследовать и, тем более, идти на соединение с брянским войском. А возможно Иван Смоленский и не знал, что к нему идет подмога из Брянска.

На третий день утром, сразу же после того, как воины приняли пищу и были уже готовы продолжить путь, в литовский лагерь вернулись посланные во время рассвета разведчики. Они доложили, что неподалеку стоит русское войско, горят костры и, по всей видимости, вражеские воины еще отдыхают.

– По коням! – вскричал Ольгерд Гедиминович, вскакивая в седло своего боевого коня. – А за нами ведите пехоту!

Литовские военачальники разбежались по своим полкам и дружинам, и вся пятитысячная литовская масса быстро, решительно пошла вперед.

Но не прошли они и часа, как увидели двигавшуюся им навстречу лавину окольчуженных брянских воинов. Также как и у литовцев, впереди неспешно шла конница, а за ней – пехота. Было ясно, что брянцы имели разведку и уже знали, что поблизости враг.

Войско возглавлял молодой князь Иван Васильевич, ехавший сразу же за Сторожевым полком, во главе Большого полка.

Князь зорко всматривался вдаль, но ничего не видел. Неожиданно он услышал крики и лязг металла. – Они столкнулись! – подумал он, и, привстав в седле, громко крикнул: – Эй, дружина, славные брянцы! Вперед! Скачите на подмогу!

И вся брянская конница, повинуясь слову молодого князя, с визгом и воплями помчалась на литовцев. – Слава Брянску! Слава брянскому князю! – понеслось над полем.

Рассчитывая напугать врага внезапной атакой и шумом, лучшие воины молодого князя Ивана врезались вслед за ратниками Сторожевого полка в передние ряды литовского войска. Литовцы, однако, не растерялись и устояли от прямого удара тяжелой брянской конницы. Некоторые из них сдвинулись на шаг и потеснили сзади стоявших. Заметив это, князь Иван крикнул: – Шибче! Шибче, брянские воины! Еще немного – и мы сокрушим нашего врага!

Вдруг откуда-то из середины литовского войска, которое из-за поднятой воинами пыли было необозримо, раздался громкий трубный гул, и кто-то выкрикнул знакомым, известным едва ли не всем брянцам, голосом: – Слава Роману Брянскому! Слава грозному Брянску! Долой Василия Смоленского!

Литовское войско неожиданно расступилось, и прямо на брянцев выскочили, окруженные конными дружинниками, двое именитых всадников, брянских бояр – Жирята Михайлович и Супоня Борисович. При виде последнего воины молодого князя Ивана остановились, опустив мечи. – Это же наш главный воевода! – сказал брянский ветеран-дружинник Жарко Судилич. – Мы не будем сражаться против него!

– Слава Супоне Борисычу!! – заорали во все горло старые брянские воины. – Слава Жиряте Михалычу!

– Да вы что?! – попытался вмешаться в развитие событий молодой князь Иван. – Разве они не враги?! Они же служат литовцам?!

– Здравствуйте, мои брянские сыновья и братья! – вскричал седобородый боярин Супоня. – Я рад, что вы помните обо мне!

– Вперед же, могучие воины! – прокричал растерявшийся князь Иван Васильевич. – Слава князю Василию!

Но его никто не слушал. Битва закончилась без жестоких потерь: лишь несколько всадников с обеих сторон получили легкие раны. Литовские воины, ведомые двоюродными братьями-боярами Жирятой и Супоней, без промедления подскакали к князю Ивану, отняли у него меч и потребовали спешиться.

– Я не сойду со своего коня! – заупрямился Иван Васильевич. – Уж если берете меня в плен, так пусть я буду на коне!

– Ладно! – буркнул литовский князь Дмитрий Ольгердович, подъехавший к нему. – Я не против этого! Поехали к великому князю!

И он поскакал конь-в-конь с пленным русским князем Иваном, провожая его к своему отцу.

Великий князь Ольгерд уже давно все понял. Его слуги как раз разбили лагерь и установили великокняжеский шатер. В нем он и принял пленного отпрыска брянского князя.

Когда Ивана Васильевича ввели и поставили перед сидевшим в кресле Ольгердом Литовским, тот улыбнулся и кивнул головой в ответ на поясный поклон, сделанный вошедшим. – Садись, Иван, – сказал он по-русски, – и будь не пленником, а моим гостем!

– Благодарю, великий князь! – тихо молвил в ответ князь Иван, склонив голову. – Но на деле я, увы, твой пленник. Стыд мне и позор!

– Это ничего, Иван! – усмехнулся великий князь. – Ты еще молод, чтобы стыдиться поражений. У тебя еще все впереди, если ты не будешь идти против моей Литвы! Только мы можем угрожать тебе, ибо у нас – непобедимое войско!

Князь Иван промолчал и еще ниже склонил голову.

Вечером Ольгерд провел в своем шатре совет. Поскольку весь брянский отряд сдался на милость победителя и брянцы единодушно отреклись от своего князя Василия Ивановича, а князя Романа Молодого признали своим брянским князем, не было необходимости посылать большое войско на Брянск.

– Пусть Роман Михалыч берет с собой тот брянский отряд, – сказал великий князь Ольгерд, – и ведет его в Брянск! Вы сами прогоните непутевого Василия, или убьете его, если будет надо. Меня же сразу известите о своем прибытии и пришлите побольше серебра на военные расходы!

После небольшого отдыха два войска разделились. Ольгерд Литовский развернул свои полки и ушел назад – разорять смоленские и московские земли – а брянцы, перешедшие на сторону Романа Молодого, двинулись на Брянск.

Князь Роман вновь назначил воеводой Супоню Борисовича, и тот с достоинством, не спеша, приступил к своим обязанностям. Предварительно в Брянск к Василию Ивановичу был отправлен гонец нового брянского князя Романа с известием о случившемся и требованием либо сдаться, либо уйти из города. Но последний не захотел даже выслушать посланника «самозваного князя». – Бросьте этого злодея в темницу! – приказал он с гневом своему мечнику Давиле Суворовичу. – И зовите сюда моего воеводу! Будем готовиться к сражению с тем Романом Литовским!

Однако в тот самый момент, когда покорный Василию Смоленскому мечник уже собирался выводить в простенок несчастного гонца, в княжескую светлицу вошли вооруженные бояре Сотко Злоткович, Борил Миркович и Коротя Славкович с целым десятком верных дружинников.

– Мы пришли за тобой, княже! – сказал громко, с достоинством, остановившись прямо напротив князя, боярин Сотко. – Сдавай же свой меч «по добру-по здорову»!

– Ах ты, вор! – вскричал, багровый как кумач, князь Василий, пытаясь выхватить меч. – Как ты осмелился поднять руку на своего господина?!

Но тут на князя, по знаку бояр, кинулись брянские дружинники, отняв у него меч и крепко схватив его за руки.

– Ты сам – вор, князь Василий! – громко сказал Коротя Славкович. – А наш истинный князь теперь – Роман Михалыч Молодой! Пока же посиди в темнице, а там – увидим!

– Ах, злодеи-крамольники! – вскипел князь, но вдруг зашатался и схватился за сердце. – Ах, какая сильная боль! – простонал он.

Но дружинники, не обращая внимания на его стоны, повели страдавшего, едва передвигавшего ноги князя, в ближайшую темницу, где его уже ждали радостные, вернувшиеся из бегов и жаждавшие мести за свои обиды стражники.

На следующий день князь Роман Молодой входил в Брянск под малиновый звон всех колоколов. У входа в детинец по обеим сторонам дороги столпились многочисленные горожане. – Слава князю Роману! – кричали из толпы. – Здоровья Роману Михалычу!

Возле крепостного моста стояли, перешедшие через ров, все брянские бояре. Даже престарелые и больные пришли сюда встретить своего князя. Лишь епископ Нафанаил не вышел на люди и остался ждать князя в думной светлице княжеского «охочего» терема.

Боярин Кручина Миркович держал в руках серебряный поднос с хлебом-солью, а его брат Борил – золотой поднос с золотыми же кувшином и кубком.

– Мы долго ждали тебя, пресветлый князь! – сказал боярин Кручина, протягивая спешившемуся князю поднос. – Все глаза проглядели! Благодарим тебя за то, что уберег всех наших воинов и принял наше приглашение на брянский «стол»!

– Я благодарю вас, – ответил князь, отламывая от хлебного каравая кусок и погружая его в соль, – и желаю счастья славному Брянску! – Он прожевал хлеб, взял с другого подноса кубок с греческим вином и сказал: – Пью за славу этого города и брянских людей! Пусть же здоровье и богатство придут в этот многострадальный Брянск, и сам Господь станет вашим защитником! Слава Брянску! Слава брянскому люду!

– Слава! – подхватили горожане. – Слава князю Роману Михалычу!

На следующее утро князь Роман Молодой выпустил из города незадачливого Василия Ивановича с двумя десятками его дружинников, сохранивших верность изгнаннику.

Князь Василий, не пожелавший разговаривать с новым хозяином Брянска, сидел в телеге: у него болела грудь. С трудом сдерживая стоны, он молча подал знак своим людям выехать по Большой Княжей дороге в сторону Смоленска.

Только когда его небольшой отряд ушел далеко, и Брянск исчез из виду, князь Василий обрел дар речи и громко приказал: – Поворачивайте-ка, мои люди, на ордынскую дорогу! Поедем в Сарай, к самому царю!

А когда кто-то возразил, что «уже холодно и грядет зима», он, забыв о боли в груди, резко крикнул: – Что нам зима?! У меня и без того стоит зима во всем теле! Нам хватит припасов на десяток дней, а может, и больше! Доберемся до Орды, найдем там правду, а тогда нам не будут страшны ни голод, ни холод! Поехали!

 

ГЛАВА 9

ГНЕВ МОСКОВСКИХ БОЯР

Великий московский и владимирский князь Иван Иванович сидел в своем кресле в думной палате, обхватив обеими руками голову. Было о чем задуматься! Стольких трудов стоила дружба со Смоленском и Брянском, вот уже, казалось, готовится военный союз. И – на тебе! Хитроумный Ольгерд Литовский одним ударом разрушил все планы Москвы! Мало того, что он запугал своим походом престарелого Ивана Смоленского, добившись от него прежних отношений и оттолкнув от Москвы, так он даже захватил Брянск, изгнав оттуда Василия Ивановича и посадив своего ставленника – Романа Молодого! В довершении ко всему, разведывательные отряды Ольгерда неожиданно, почти без боя, заняли московский городок Ржев как раз в то время, когда сам великий литовский князь вел войско навстречу брянской рати молодого князя Ивана Васильевича. В Ржеве сел воеводой литовский служилый князь Иван Сижский. Успехи литовцев способствовали ослаблению влияния Москвы в восточной Руси. И многие удельные князья перестали считаться с молодым великим князем Иваном Ивановичем.

Князь Иван Федорович Стародубский опять пошел в Орду выкупать ярлык за свой удел, не побывав предварительно в Москве! Таким же образом вновь поступил наследник умершего нижегородского и суздальского князя Константина Васильевича, его сын Андрей. Он тоже отправился с богатыми дарами к хану Джанибеку, минуя Москву, и добился ярлыка на отцовские земли с городами Нижним Новгородом, Суздалем и Городцом. Видя их безнаказанность, и «прочие удельные князья» сами повезли дань в Сарай, выпрашивая у ордынского хана ярлыки на свои земли.

Не радовали Ивана Ивановича и церковные дела. Продолжалась борьба вернувшегося из Византии митрополита Алексия со ставленником Литвы митрополитом Романом. Лишь Великий Новгород безоговорочно встал на сторону Москвы, не приняв литовского митрополита…Неожиданно унесла смерть верного сторонника Москвы епископа Иоанна Ростовского. На его место святитель Алексий назначил отца Игнатия. Затем произошли последовательные смены епископов в целом ряде других городов. Митрополит Алексий едва успевал с «поставлениями». В Рязани им был утвержден епископ Василий, в Смоленске – Феофилакт, в Сарае – Иоанн.

Но особенно тяжело переживала Москва внутренние неурядицы. В последний месяц 1356 года, 3 февраля, когда прозвонили заутреню, и москвичи стали медленно заполнять пустынные улицы, устремляясь на городские рынки, в самом центре Москвы, посредине пустынной площади, был обнаружен труп московского тысяцкого Алексея Петровича Босоволкова-Хвоста. Случившееся возмутило горожан. Ведь тысяцкий играл очень важную роль в жизни Москвы: защищал интересы простых москвичей перед лицом князя и боярством, или, как говорили тогда, «судил по правде».

Было время, когда тысяцких выбирали «всем миром». Московские князья вынуждены были тогда считаться с ними и, в какой-то мере, «делиться властью», уважая интересы горожан. Многих сил стоило князьям добиться назначения московского тысяцкого своей волей, на это ушли долгие годы! Наконец, цель была достигнута и, казалось, тысяцкий стал верным слугой московского князя, одним из стержней зарождавшейся московской чиновничьей «лествицы». Однако не все было так просто. Назначаемые тысяцкие помнили прежнюю славу своей должности и не всегда проявляли покорность московскому князю. Когда же семья Вельяминовых добилась наследственного права на должность тысяцкого, второго человека, после великого князя, в Москве, многие бояре испугались двоевластия и возможных беспорядков. Особенно усилились Вельяминовы, когда князь Иван Иванович унаследовал от рано умершего брата Московское княжество. Его вторая супруга Александра из рода Вельяминовых, дочь тысяцкого Василия, стала великой княгиней!

Такое возвышение Вельяминовых, их чванливость и заносчивость по отношению к остальным боярам вызвали зависть, злобу и, наконец, откровенную вражду сначала у московской знати, а затем и у подученной боярами черни. В конечном счете, чувство опасности охватило и великокняжескую семью. По совету бояр и высшего духовного лица Москвы митрополита Алексия, великий князь Иван Московский был вынужден отменить своим указом наследственное право Вельяминовых и назначить на должность тысяцкого боярина Алексея Босоволкова, представителя другого, соперничавшего с Вельяминовыми рода. Такое решение князя Ивана Красивого далось ему нелегко: пришлось обидеть родственников своей жены!

Алексей Босоволков, став тысяцким, довольно скоро добился в Москве «превеликой славы». Он часто выезжал в самые отдаленные уголки города, оказывал определенную помощь «больным и сирым», отбросив напрочь «вельяминовскую спесь», не гнушался бесед и встреч с простонародьем, «судил по чести и правде». Его неожиданная смерть едва не привела к городскому бунту. Подстрекаемая семьей Босоволковых толпа сразу же обвинила во всем семью Вельяминовых и в пылу ярости бросилась громить их усадьбы.

Но верные бояре великого князя Ивана, пребывавшего в это время в Орде, помешали действиям черни. Своевременно послав на защиту родственников великокняжеской жены большой отряд дружинников, они защитил имущество и жизнь Вельяминовых. Не без их участия сам Василий Вельяминов с тестем бежали из Москвы, найдя укрытие в Рязани у великого князя Олега Ивановича. Вслед за ними туда же ушли и многие другие знатнейшие московские бояре, напуганные мятежом черни. А оставшиеся влиятельные бояре и духовенство были вынуждены выйти на Красную площадь, чтобы успокоить толпу. Бояре много говорили и обещали, что «когда великий князь вернется, будет проведен тщательный сыск и убийца ответит за преступление». А выступившие после них священники красноречиво посулили «сделать все по правде и воле Господней» и попросили толпу «успокоиться и не гневить Бога». После этого на площадь выкатили бочонки «с хмельными медами и пенным пивом», прикатили телеги «со снедью и закусками», и мятеж сам по себе прекратился.

В это же время митрополит Алексий пребывал во Владимире, где выступал судьей в споре великого тверского князя Василия Михайловича с племянником Всеволодом Александровичем Холмским за обладание Тверью. С большим старанием митрополит пытался примирить князей и убедить князя Всеволода признать старшинство его дяди. Но племянник упорно возражал и выставлял великому князю Василию ответные неприемлемые требования: отдать ему во владение часть великокняжеского удела. Закончилось все лишь благими пожеланиями, и каждый из князей уехал домой, оставшись при своем мнении.

С возвращением митрополита, а затем и великого князя, в Москве восстановился порядок. Они вместе с боярами приступили к самому важному за последнее время делу, которого требовали москвичи – расследованию обстоятельств убийства тысяцкого Босоволкова – а для этого собрали боярский совет. Но совет, на который возлагались многие надежды, с первых же боярских выступлений вылился в ожесточенный спор соперничавших друг с другом знатных семей. Ввиду того, что Вельяминовы и их главные сторонники бежали, бояр Босоволковых поддержало большинство. Даже самые почтенные бояре – Феофан и Матвей Бяконтовы – выступили против Вельяминовых, считая их вдохновителями убийства тысяцкого Алексея Петровича.

– Совсем забыли о высшей власти! – возмущался Феофан Бяконтов. – Только Вельяминовы могли хотеть смерти несчастного Алексея!

– Надо бы сурово наказать весь их род за жестокость и насилие! – вскричал Матвей Бяконтов.

– Почему они сбежали в Рязань?! – пробасил боярин Дмитрий Зерно. – Если бы были правы, то не прятались бы от людского и княжеского суда!

– Надо бы послать людей, княже, в Рязань! – буркнул раздраженный спором боярин Симеон Михайлович. – Пусть Олег Иваныч выдаст на расправу Василия Вельяминова!

– Пусть выдаст! Пусть выдаст! – закричали многие бояре, заглушив протест своих соперников. – Этого Василия нужно судить! А все его имущество и пожитки – забрать в казну!

Такое решение никак не устраивало великого князя Ивана Ивановича. Вот и сидел он в грустной задумчивости, пытаясь закрыться обеими руками от шума многих голосов разъяренных бояр. – Зачем я созвал этот беспокойный сонм? – лихорадочно думал великий князь. Перед его глазами проходили картины из прошлой жизни. Вспомнился отец, князь Иван Даниилович, старший брат Симеон. – Как тяжела великокняжеская шапка! – мелькнула мысль. – Как мне все это надоело! Может, бросить все и уйти в чернецы, в Божий монастырь?

Его мысли вдруг прервал голос митрополита Алексия, сидевшего рядом с князем в большом, обитом красным византийским бархатом кресле. – Зачем вы устроили этот спор, славные бояре? – сказал митрополит, глядя на Феофана Бяконтова. – Неужели вы не знаете, что убийцу до сих пор не поймали? Конечно, всем известно, что Василий Вельяминов был соперником несчастного Алексея! Однако никаких доказательств его вины нет! Одни догадки! Но разве можно судить почтенного человека, боярина, только по догадкам? Эдак мы осудим без доказательств половину Москвы и загубим боярскую честь! Сегодня мы покараем Вельяминова, а завтра – кого еще? Это не дело!

– Правда, правда! – одобрительно загудели бояре, успокаиваясь.

– А значит, нам нужно посмотреть, подумать и подождать, – продолжал митрополит. – Господь все видит и знает…Может и будет какое-нибудь знамение. Наберитесь терпения! И нечего раздражать самих себя в поисках врагов среди уважаемых людей. А вдруг убийцы пришли из чужой земли? Вы забыли о литовской угрозе? Вот уже и Брянск в руках хитрого Ольгерда! Но Господь нас не покинет…

Митрополит замолчал и задумался.

– Это так, – пробормотал с передней скамьи боярин Андрей Акинфов. – Нам нужно искать врага не в нашей славной Москве! Не исключено, что убийца был прислан самим Ольгердом?

– Это вполне возможно, – поддакнул Дмитрий Афинеев. – Литовцы любят устраивать в чужих землях беспорядки! Однако у меня появилась одна мысль! Ведь Ольгерд только что завладел Брянском! Разве не в этом весь корень зла? Ведь Роман Молодой – литовский ставленник! А может, убийца боярина Алексея прибыл из Брянска?!

– Из Брянска, из Брянска! – дружно прогудели бояре.

– Я помню, как во время Дмитрия Красивого из Брянска прибыл посланец, – неожиданно молвил, вставая со второй от князя скамьи, боярин Матвей Бяконтов, – и обвинил великого князя Семена в преступлениях людей Алексея Босоволкова! Неужели вы не помните? Он тогда притащил с собой в качестве доказательства мертвую, протухшую голову!

– Помним! Помним! – прокричали бояре.

– Так вот, братья, – продолжал боярин Матвей, – это и есть брянская месть нашему покойному тысяцкому! А при Дмитрии они притаились…Дмитрий Брянский был тих и осторожен…А вот, когда сбросили Василия Смоленского и посадили Романа Литовского, они разом осмелели!

– А может, это была месть брянских купцов за того жалкого Мордата?! – вдруг громко сказал Дмитрий Зерно. – Разве вы не помните того купца, который вымолил у брянского князя пощаду дебрей своей дочери и приехал жить в Москву?

– А, так это тот самый купец Мордас, который привез в свое время покойному Ивану Данилычу ценную грамотку! – кивнул головой седобородый Феофан Бяконтов. – Он долго не прожил в Москве: его вскоре зарезали, прилюдно, на рынке!

– Вот я об этом и говорю, – улыбнулся Дмитрий Зерно. – Тогда ходили слухи, что того купца Мордата зарезали люди нашего несчастного Алексея Петровича!

– Это – бесстыжая ложь! – вскричал, вскочив с последней скамьи, сын убитого тысяцкого Василий, приехавший из Переяславля, где он был воеводой, как раз на боярский совет. – Зачем поднимать злые слухи?! Это – грех перед памятью моего праведного батюшки!

– А здесь были брянские купцы или посланцы? – поднял голову великий князь Иван. Мысль о вине брянских людей ему понравилась.

– Были, великий князь, – пробормотал, не вставая, Матвей Бяконтов, – и брянские купцы, и посланники со свитой. Нет сомнения, что это они виновны в убийстве славного боярина!

– Так ведь те люди приходили от князя Василия Брянского или Смоленского! – возразил Симеон Михайлович. – А тот Василий был нашим другом и присылал к нам людей с добрыми словами…

– Да, вы сказали много жестоких слов о Брянске…, – с горечью сказал Иван Московский. Но тут перед его глазами вдруг встали образ красавца Дмитрия Брянского, первого тестя, милое личико покойной любимой супруги Феодосии, дочери этого князя, и слезы неудержимым потоком потекли по его щекам. С огромным трудом он преодолел охватившее его волнение и, махнув рукой, с усилием произнес: – Надо жестоко наказать этого Романа Молодого и послать большое войско на беспокойный Брянск!

– Не спеши, сын мой! – молвил, подводя итог совету бояр, митрополит Алексий. Его властный, но вместе с тем спокойный, «бархатный» голос, вновь установил полную тишину. – Я еще не рассказал о последних новостях, а также о Брянске. Недавно ко мне приходили церковные люди из Орды, от сарайского владыки Ивана…Они видели Василия Брянского в Сарае! Он ходил на прием к самому царю Джанибеку! И татарский царь приказал дать ему огромное войско, чтобы вернуть законный брянский «стол»! Вот вам и готовое решение! Скоро этот Василий вернется в Брянск, и тогда мы попытаемся узнать, кто же все-таки убил раба Божия Алексея…Да поможет нам Господь!

– Слава тебе, Господи! – улыбнулся великий князь Иван. – Да будет так! Помоги нам, Боже!

 

ГЛАВА 10

ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ

Князь Василий сидел на телеге, окруженный конными воинами, и вглядывался вдаль: вот уже прошли окраины Брянского удела, а на пути не встретили ни одного человека! Все как будто знали, что он ведет с собой татарское войско! Вот проехали недостроенную крепостцу, поставленную на месте сожженного когда-то татарами Севска, сделали привал, а летучий татарский отряд наведался в некогда богатое княжеское поместье Асовицу, но, увы, и там было пусто! Не осталось даже крестьянских изб…

– Они знают о татарах, – подумал Василий Иванович. – Видимо, впереди нас ждет вражеское войско. Надо готовиться к сражению! – И он, вытянув ноги, откинулся на спину, погрузившись в воспоминания.

Прошлой осенью князь совершил долгое, тяжелое путешествие в Орду: из-за болей в спине и груди он был вынужден, как и теперь, ехать, словно старик, в телеге.

В Сарай он прибыл тяжело больным. Князь и его спутники изголодались в дальней дороге: имевшихся у них припасов хватило только на то, чтобы не умереть с голоду. Однако выжили не все, а в Сарае их никто не ждал. Голодный, трясущийся от холода, князь Василий был вынужден пойти к сарайскому епископу Иоанну. Последний накормил беглеца и дал ему в долг сотню серебряных ханских монет. Благодаря этой помощи, изгнанник сумел нанять гостевую юрту для себя и челяди и оплатить проживание своих дружинников в караван-сарае.

Двое суток отсиживались князь и его воины в своем временном жилье, отдыхая после тяжелого пути и отъедаясь недорогим татарским пловом от недавнего голодания, а уже на третий день князь Василий со своим, оставшимся ему верным до конца боярином Борилом, его воеводой без войска, отправился в ханский дворец.

Но стража, бдительно охранявшая вход во дворец, не пустила русского князя даже на порог. Три здоровенных воина с кривыми обнаженными мечами вытянули свое грозное оружие перед собой, сказав только одно слово – «аман»!

– Почему «аман» или «смерть»? – подумал брянский изгнанник и с грустью вспомнил боярина Кручину Мирковича, который без особых усилий добивался ханского приема для своего князя. – Куда же мне теперь деваться? Может сходить в святую церковь и поговорить с владыкой Иваном?

И он со своим воеводой направился в церковь.

Отец Иоанн не особенно обрадовался своему гостю, однако, узнав, что князь пришел к нему вновь не за деньгами, но советом, успокоился. – Тебе надо, сын мой, посетить какого-либо влиятельного мурзу, – сказал епископ за трапезой, угощая князя Василия копченым осетровым балыком и крепким, красным как кровь, греческим вином. – Здесь есть добрые люди, готовые дать полезный совет. Вот, к примеру, славный Сатай, бывший большим другом покойного брянского князя Дмитрия. Вот и сходи к нему, сын мой, и попроси у него помощи…

– Что значат пустые слова? – пробормотал расстроенный князь Василий – Разве они заменят серебряные деньги?

– Сатай очень богат, сын мой, – покачал головой епископ Иоанн, – и, поверь мне, проживет без твоего серебра…Ты сделай ему скромный подарок и напомни о своей дружбе с Дмитрием Красивым. Разве ты не был в добрых отношениях с этим своим родственником?

– Был, святой отец, – кивнул головой Василий Иванович, – однако не настолько, чтобы об этом вспоминать…Но я благодарен тебе, святой отец, за полезный совет! Покажи мне дорогу до усадьбы Сатая.

– Тогда пойдешь с моим служкой, – улыбнулся епископ, давая знак своим людям привести к нему проводника. Не успел князь Василий даже моргнуть, как в епископскую келью вошел рослый, одетый в монашескую рясу, мужик. Приняв благословение владыки, он, не говоря ни слова, остановился напротив сидевших за столиком князя и епископа.

– Вот тебе проводник, мой человек по имени Никифор, – сказал епископ, вставая из-за стола и обращая свой взгляд на смиренного мужика. – Иди же, набожный Никифор, и покажи дорогу славному князю Василию к юрте мурзы Сатая!

– Слушаюсь, святой отец, – склонился в поклоне почтенный Никифор. – А как будем добираться, верхом или пешком?

– Пешком, святой человек, – кивнул головой князь Василий. – Я нынче болен и не могу ехать верхом. А что, долгий путь?

– Недолгий, княже, – сказал громким басистым голосом Никифор. – Хоть Сарай и большой город, но все знатные люди живут неподалеку от дворца!

Когда они вышли на пустынную улицу, епископский служка натянул на голову монашеский клобук, а князь запахнул наброшенный на него воеводой Борилом бараний тулуп, и трое путников направились к дому татарского мурзы.

Юрта Сатая в самом деле находилась неподалеку – шагах в ста пятидесяти от дома епископа. Окруженная забором, напоминавшая крепость, выложенная из саманного кирпича, большая круглая постройка была видна издалека. Но Никифор не показывал на нее руками, а спокойно вел князя и его воеводу до той поры, пока они не подошли к воротам забора. Из-за забора неожиданно залаяли псы. Князь пригляделся и увидел сновавших взад-вперед здоровенных лохматых собак рыжеватой масти.

– Ну, а теперь я уйду, славный князь, – сказал, расставаясь, церковный служка. – А к тебе скоро выйдет человек этого знатного мурзы!

И он удалился.

В самом деле, как и обещал Никифор, двери господского дома отворились, и на пороге показался невысокий, худенький, одетый в белый халат старик с длинной седой бородой. Он проворно подошел к воротам, сдвинул щеколду и пристально посмотрел на русских.

– Салям галяйкюм! – заискивающе сказал князь Василий и наклонил в знак приветствия голову.

– Вагаляйкюм ассалям! – ответил старик, по всей видимости, привратник. – Тебе нужен мой славный господин?

– Очень нужен, почтенный, – ответил на неплохом татарском князь-изгнанник. – Я приехал из далекого Брянска за советом к славному мурзе Сатаю…

Старик-превратник нахмурился. – У могучего Сатая нет дел с коназами-урусами! – задумчиво сказал он. – Наш важный мурза сегодня очень занят и не сможет тебя принять!

– Я – близкий родственник покойного князя Дмитрия Брянского, – пробормотал князь Василий и поправился. – Брэнэ-коназа…

– Родич Дэмитрэ? – оживился старик. – Тогда ладно! Пойду к моему господину и попрошу за тебя! – И он вернулся в дом.

– Надо было бы дать ему бакшиш, – с горечью вздохнул униженный князь, – но у меня совсем нет серебра…

Однако ждать ему пришлось недолго. Вновь открылась дверь, и седобородый старик переступил порог. – Айда! – крикнул он весело. – Славный Сатай приглашает тебя в дом!

Князь Василий со своим мрачным молчаливым спутником Борилом Воятовичем пошли вслед за привратником, поднялись по высоким деревянным ступенькам, вступили в небольшие сени, обитые камышом и устланные мягкими персидскими коврами, а затем проследовали еще через одну, открытую стариком камышовую дверь, в большую залу с войлочным покрытием на полу. Там, в стенной нише, ярко горел очаг, чем-то напоминавший литовский камин, а на стенах мерцали многочисленные свечи, пламя которых постоянно колебалось от потоков воздуха, поступавшего из круглого отверстия в потолке. По углам залы стояли большие кованые сундуки, а прямо напротив вошедших сидели за лакированным китайским столиком в низких мягких креслах мурза Сатай, облысевший, с тонкими усами и небольшой бородкой, и еще какой-то, как видно знатный татарин с округлым лицом, более скуластым, чем у Сатая, жидкими усами и бородой. Его лицо показалось князю Василию знакомым. Они играли в шахматы и так увлеклись, что сбросили свои тюбетейки на пол и пристально смотрели на шахматную доску. За спинами игравших свисала с потолка длинная ширма, разделявшая залу на две части. – Видимо, там сидят его женки, – подумал Василий Иванович.

Казалось, знатные татары не заметили вошедших и даже не посмотрели в их сторону. Стоявшие в позе просителя князь со своим человеком испытали чувство острого унижения. Пришлось терпеть это презрительное отношение и молчаливо ждать.

– Шах! – вдруг громко сказал довольный Сатай и сделал резкое движение рукой, продвинув вперед вырезанную из слоновой кости фигурку усатого воина.

– Вот тебе, Сатай! – усмехнулся его соперник, снимая с доски фигурку слона. – И зачем ты спешил?

– Снова шах! – вскричал, волнуясь, Сатай, устремив взгляд на доску. – А вот тебе и мат! Получай же, славный Товлубей! Аман твоему государю!

– Это же сам Товлубей! – вздрогнул от радости брянский князь.

– Шайтан! – выругался рассерженный мурза Товлубей, подняв вверх обе руки и не глядя на русского князя. – Ах, ты, хитрый Сатай! Да за тебя сам еблис!

– Будет тебе, брат, – засмеялся Сатай, наслаждаясь раздражением соперника. – Нечего вспоминать еблиса! Разве ты сам не побеждал меня?

– Это все проклятые урусы! – буркнул Товлубей, указывая рукой на стоявших русских и не узнавая князя Василия. – Вот пришли сюда, незванные, и отвлекли меня от игры!

– Кто вы? – весело спросил Сатай, потирая руки. – Зачем потревожили мою юрту? Что вам надо?

– Славный мурза! – ответствовал князь Василий. – Я – родственник твоего покойного кунака Дмитрия. По его воле я унаследовал Брянск…Но в недобрый час!

И он подробно, хоть и сбивчиво, с волнением, рассказал на неплохом татарском о своей печальной судьбе. Татарские мурзы слушали его с интересом, покачивая головами и прицокивая языками.

– Вот я и пришел сюда к вам, знатные люди, голодный, холодный, как нищий оборванец, с больными сердцем и душой! – подытожил свою речь Василий Иванович. – Помогите мне, славный Сатай и могучий Товлубей! Устройте мне встречу с государем, чтобы я мог попросить у него помощи! Неужели ты забыл меня, отважный Товлубей?

– Так ты пришел без серебра? – разочарованно пробормотал Товлубей, и его глаза, сверкавшие во время княжеской речи, сразу потускнели, уставившись в пол. – Кто же поможет тебе без серебра? Я знал тебя как щедрого коназа, но сейчас вижу совсем другого человека!

– Примите от меня скромные подарки, могучие воины, – сказал, едва не плача, князь Василий, снимая с пальцев два золотых, украшенных драгоценными камнями перстня. – Вот тебе, славный Сатай, кольцо с волшебным рубином, облегчающим головную боль, а это тебе, премудрый Товлубей – с чудесным изумрудом, спасающим от вражеских ядов…

– С камнями? – молвил, рассматривая подарок и приходя в хорошее расположение духа, мурза Товлубей. – Да, этот зеленый камень, в самом деле, хорош! Теперь я узнаю тебя и вижу, что ты не напрасно пришел сюда!

– Мы поможем тебе, Вэсилэ! – рассмеялся довольный Сатай, надевая на средний палец дареный перстень. – А теперь, айда, за наш пиршественный стол! И зови туда же своего человека!

Князь махнул рукой стоявшему у порога Борилу.

– А я пока отдам распоряжение моему слуге, – встал от игрального столика Сатай. – Эй, Мэнгэ! – крикнул он. – Тащи-ка сюда достархан, яства и лучшее питье!

Через два дня ордынский хан Джанибек благосклонно принял несчастного князя Василия. Последний со слезами на глазах подполз к ханскому трону и, плача, рассказал татарскому повелителю о приключившейся беде.

– Вот, Вэсилэ, – молвил, выслушав его, хан Джанибек, – что значит беспечно хлопать ушами! Поэтому тот бесстыжий коназ Ромэнэ без труда обскакал тебя! Но ладно…Я не давал тому Ромэнэ ярлыка на Брэнэ, да он и не просил его у меня! Значит, его дела плохи! Он незаконно занял Брэнэ и будет сурово наказан! Но кому доверить войско? Кто поведет наших воинов на Брэнэ? У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Есть, есть, государь! – вскричал с радостью Василий Иванович. – Мне готов помочь сам могучий Товлубей!

– Неужели Товлубей? – прищурил глаза Джанибек. – Так ли, мой славный мурза?

– Так! – ответил, вставая из толпы придворных, знатный татарин. – А Вэсилэ уже потом расплатится с нами!

– Кого же пошлем с тобой? – поднял руку ордынский хан. – И сколько надо воинов?

– Думаю, что надо взять отважного Нагачу с его туменом, – подобострастно молвил Товлубей, льстиво улыбаясь, – и доброго Ахмуда…

– Ахмуда не пущу! – решительно бросил Джанибек и повернулся в сторону своего тайного советника, стоявшего слева от его трона. – Так и запиши, Тютчи, чтобы ехал на Брэнэ один Нагачу! А все расходы возложи на несчастного Вэсилэ! Пусть сразу же отправляются!

– Благодарю тебя, славный и мудрый государь! – сказал Товлубей, и его глаза блеснули недобрым огнем. – Пожалел мне тумена! – подумал он про себя, но вслух добавил: – Да будешь ты жить века, наш отец и благодетель!

– Слава тебе, государь! – упал с колен князь Василий, обливаясь слезами. – Я до самой смерти не забуду твоей заботы и ласки и буду молиться за тебя Богу всем моим сердцем!

И все-таки, несмотря на волю хана и готовность его знатных подданных оказать князю Василию помощь, его отъезд с татарским войском задерживался. Уже сам хан отправился в дальний путь с большим войском: в Сарай пришло известие о мятеже в Тебризе. С ним уехали мурзы Сатай и Товлубей, а Нагачу, оставленный со своим туменом для похода на Брянск, все еще не спешил. Приближалось лето 1357 года, Василий увяз в долгах, устал от длительного ожидания и невыносимо страдал от своего бессилия. Наконец, в один из теплых майских дней, когда степи заросли густой сочной травой и цветами, а воздух благоухал, татарский полководец вошел в гостевую юрту князя Василия. Не церемонясь и не говоря лишних слов, он сразу же бросил сидевшему за утренней трапезой князю: – Так, Вэсилэ, если хочешь, чтобы мы завтра же выехали к твоему Брэнэ, обещай заплатить каждому моему воину по двадцать государевых серебряных денег, а мне – четыре тысячи!

– Четыре тысячи денег? – почесал затылок оцепеневший от неожиданности князь. – А также каждому воину…В твоем тумене не меньше десяти тысяч воинов?

– Не меньше! – буркнул Нагачу.

– Значит, два десятка денег на десять тысяч, – посчитал князь. – Это будет двести тысяч монет…Да еще тебе четыре тысячи…В одной серебряной гривне – двести денег…Значит, я должен тебе больше тысячи гривен?! Это невозможно! Столько серебра не собрать по всей Руси!

– Ну, тогда пусть будет по десять денег каждому, а мне – так и оставим!

– Для тебя мне не жалко серебра! – согласился князь Василий. – Это…два десятка гривен…Я дам тебе больше – пять тысяч серебряных денег! Но воинам – только по четыре деньги…Больше не получится! И это будет непросто собрать! Две сотни гривен и еще два с половиной десятка…Премного! – князь задумался, понимая, какое тяжелое обещание он дает Нагачу.

– Ладно, – улыбнулся доселе суровый полководец. – Я согласен! С павшего верблюда – хоть шерсти клок!

На следующий день татарское войско, ведомое Нагачу, ушло в дальний поход.

Князь Василий, дремавший в тряской телеге, не испытывал чувства радости. Он не сомневался, что татары вернут ему брянский «стол», даже если придется сражаться. Однако после всех проволочек и унижений он потерял интерес не только к власти, но, в связи с недомоганием, и к самой жизни. А когда его верный боярин Борил подскакал к телеге своего князя, радостно крича: – Княже, Брянск, Брянск перед нами! – он лишь грустно улыбнулся и покачал головой. Даже темник Нагачу едва расшевелил князя Василия, приблизившись к нему с криком: – Брэнэ уже на горе!

Несчастный изгнанник, не желая обижать татарского полководца, приподнялся в телеге и увидел силуэт своего города, возвышавшегося над оврагом.

Татарские воины по мановению руки своего полководца начали переходить Десну вброд. Сам же Нагачу, тысячники и князь Василий со своим отрядом из двух десятков дружинников проследовали по большому деревянному мосту на другой берег.

Остановившись у начала Козьего болота, татары разбили лагерь, в мгновение ока заполонив все свободное пространство у города своими шатрами и кибитками.

– Надо послать человека в город, – сказал Нагачу все еще сидевшему в телеге князю Василию. – Давай же, коназ Вэсилэ. Потом соберешь все договорное серебро, корм моим воинам и зерно для коней!

– Ладно, могучий воевода, – равнодушно кивнул головой Василий Иванович. – Нам не нужен гонец. Я сам со своими людьми войду в город! Мне нечего боятся! Я чувствую, что мне недолго осталось жить…А серебро и прокорм ты получишь так, как мы условились!

– Ну, делай, как знаешь, – пробормотал Нагачу, удивленный княжескими спокойствием и смелостью. – Но, если те урусы воспротивятся и захотят сражаться…, – он поднял вверх кулак, – тогда я сожгу этот Брэнэ, а всех врагов беспощадно перебью!

Князь махнул рукой и телега, в которой он сидел, ведомая его дружинником, двинулась вперед. За ней проследовал весь его маленький отряд. Процессия медленно шла по Большой Княжей дороге. Сочился мелкий дождь. Только цокот копыт доносился до ушей князя да шум ветра и дождевых капель, падавших с неба и деревьев. Вот они подъехали к купеческим лавкам, разбросанным по берегу Десны, и оказались между ними и городской крепостью.

Князя никто не встречал, не звонили колокола, повсюду было пусто и безлюдно.

– Сам Господь не благославляет меня! – думал, глотая слезы обиды, князь Василий. – В городе никого нет! Видно разбежались, узнав о татарах!

Однако у крепостных ворот князя ждали, и как только он со своим отрядом приблизился к крепостному рву, разом ударили колокола церкви Горнего Николы, город ожил, и князю показалось, что благовестный звон единственного храма «есть знак самого Господа», что наступает, наконец, покой для его души. Стоявшие по обеим сторонам моста, вышедшие из крепости священники во главе с епископом Нафанаилом, державшим в руке золотой крест, громко пели славившие Бога псалмы.

Князь приблизился к мосту, слез, кряхтя, с телеги и оказался рядом с брянским епископом. Хлеба-соли не было. Владыка протянул руку и перекрестил склоненную перед ним голову постаревшего, поседевшего, сгорбившегося от унижений и скитаний на чужбине князя. – Благослови тебя Господь! – сказал он. – И желаю тебе сердечного добра! Прошу тебя, сын мой, не гневаться на свой город и простить своих обидчиков!

– А где же бояре? Почему не видно горожан? – тихо спросил князь, роняя крупные слезы. – Неужели никто мне не рад, и все стали моими врагами?

– А твои беспокойные бояре и горожане так напугались, – ответил епископ, жалостливо глядя на искаженное страданиями лицо Василия Ивановича, – что разбежались, кто куда! Однако это поправимо! Здесь нет ни молодого князя Романа, ни литовцев. Они ушли в Литву три дня тому назад…И оставили нетронутой всю твою казну…Так что садись на свой «стол» и прими с уважением свою верную супругу, которая с тоской и душевным страданием ждала твоего возвращения!

– Мой несчастный супруг! – выкрикнула, выбегая из-за спины отца Нафанаила, сорокалетняя красавица-княгиня. – Как же ты поседел, мой страдалец!

Священники опустили глаза: князь, который был старше своей жены всего на два года, выглядел перед ней дряхлым стариком!

– Ладно же, Оленька, – обнял жену брянский князь, – пошли в наш терем и будем налаживать нарушенную жизнь!

Уже на следующий день князь Василий, посоветовавшись со священниками и епископом Нафанаилом, без покинувших город бояр, принял решение извлечь из брянской казны все наличное серебро и расплатиться с татарами. Кроме того, в лагерь темника Нагачу были отправлены телеги с мясом, хлебом и бочками с пивом, вином, хмельными медами. Вся княжеская челядь была в полном сборе и усердно исполняла волю своего князя. В крепость по приглашению князя Василия прибыли татарский мурза Нагачу и его приближенные. Целых три дня праздновал князь свою бескровную победу и без конца благодарил татар. Помимо серебряных слитков, каждый знатный татарин получил от него по особому подарку – либо драгоценному перстню, либо серебряной чаше, либо иному дорогому изделию. В день отъезда татар не осталось и следа «от былых богатств славного Брянска». Все раздарил щедрый князь Василий!

– Будь же здоров, коназ Вэсилэ! – сказал на прощание темник Нагачу. – Я вижу, что ты добрый и щедрый! Обещаю, что если тебе еще понадобится моя помощь, я приду к тебе по одному твоему слову!

С уходом татар оживился, казалось, совсем притихший и поникший Брянск. Его жители стали возвращаться из отдаленных краев и лесов. Город вновь стал обретать свой прежний вид: застучали молотки кузнецов и топоры плотников на посаде, открылись купеческие лавки, потянулся дым из гончарных и литейных мастерских. Жизнь входила в свое русло.

…Прошло семь недель, и князь Василий, собрав духовенство в своей думной светлице, объявил о прощении всех своих обидчиков: и бояр, и простых горожан. – Еще я хочу, – сказал князь, – чтобы все убежавшие из города люди, напуганные татарским войском, вернулись назад и не боялись моего суда! Я понял, что был неправ и незаслуженно обижал своих подданных! Теперь все будет иначе! Я буду править по закону и справедливости! – Но едва он успел сказать эти теплые и благородные слова, встав со своего большого кресла, как вдруг княжеское лицо исказилось, его глаза, доселе спокойные и веселые, покраснели и вылезли из орбит, изо рта брызнула слюна. – Ах, какая лютая боль! – вскричал он, хватаясь ладонью правой руки за грудь и сползая, как куль, на пол.

– Господи, спаси! – прохрипел, волнуясь и не веря своим глазам, епископ. Он вскочил со своей передней скамьи и резво подбежал к лежавшему на полу бездыханному князю. – Какое горе! – простонал он, вглядываясь в почерневшее княжеское лицо. – Наш славный князь Василий скончался! Господи, прими же душу этого мученика в райские врата и прости ему все грехи!

– Аминь! – хором пропели потрясенные, дрожавшие от ужаса священники.

К вечеру уже весь город знал о случившемся.

– Сам Господь покарал этого Василия за дружбу с татарами! – говорили одни.

– Жаль этого непутевого князя! – бормотали другие. Но большинство горожан не сочувствовали умершему.

– Слава Роману Михалычу! – неслось по городу. – Слава могучей Литве! Будем вместе с Литвой против Москвы и поганых!

Огромная толпа собралась на вечевой площади близ церкви Горнего Николы.

– Теперь мы с Литвой заодно! – кричали брянцы, звоня в вечевой колокол. – Слава Роману Молодому!

 

ГЛАВА 11

ПОСЛАННИК БРЯНСКОГО ЕПИСКОПА

Ранней весной 1358 года митрополит «московский и всея Руси» Алексий принимал у себя, в скромной монашеской келье, великого князя Ивана Московского. Им было о чем поговорить! Прошлый год был тяжким и беспокойным. Мало того, что на самой Руси не было «тихости да порядка», и князья искали только повод для очередной междоусобной войны, не все было ладно с церковными делами: смерть косила епископов, поставленных Москвой, и митрополит едва успевал назначать очередных своих сторонников. Неожиданно летом в Москву прибыл посланник из Орды от ханши Тайдуллы. Последняя тяжело заболела, ослепла и так страдала, что была вынуждена прибегнуть к совету своей русской рабыни – вызвать из Москвы митрополита Алексия, как чудотворца, и излечить ее. Святитель был человеком глубоко образованным и практичным. Помимо книжных знаний, он обладал большим жизненным опытом, не кичился своими достоинствами и пытливо учился даже у простолюдинов навыкам излечивать больных. Он общался со многими знахарями, не только монастырскими, запоминал свойства целебных трав, умел составлять лекарственные настойки и мази. Призыв ханши Тайдуллы не обескуражил его. Он посоветовался со многими «знатными лекарями», подготовил необходимые лекарства, а затем, перед отъездом в Орду, провел торжественный молебен «у гроба святого Петра», подле которого зажег две свечи. Потом он «раздробил свечу для благословения народа» и выехал в далекую степь, взяв с собой «благочестивых людей», знавших врачебное дело.

Ханские же лекари, назначенные во дворец благодаря родственным связям и взяткам, могли вылечить только легкий насморк. Когда же они сталкивались с «неведомой болезнью», то полагались только на «волю Аллаха». Однако молитвы не помогли, и врачебные «светила» объявили, что «государыня обречена». Как только святейший митрополит прибыл в покои несчастной ханши, он сразу же понял, что болезнь не опасна, но сильно запущена, поэтому он дал ей укрепляющие, обеззараживающие настойки, и смазал ее глаза особой целебной мазью, приготовленной из трав. По совету митрополита Алексия ханские рабыни тщательно помыли свою госпожу, уложили на ложе и напоили успокаивающим «зельем».

Уже наутро выспавшаяся и посвежевшая Тайдулла почувствовала себя лучше, а через три дня прозрела и встала на ноги.

Выздоровление ханши было расценено в Орде как чудо. На русского митрополита смотрели как на волшебника и святого. Стоило ему выйти из усадьбы сарайского епископа для следования в церковь, как со всех сторон сбегались простые татары и услужливо, раболепно кланялись ему.

Это не нравилось сарайским муллам и подстрекаемым ими мурзам.

Тем временем в Орде случилось несчастье. Хан Джанибек, недавно покоривший «Тивирижское царство», получил известие, что там вспыхнул мятеж, и власть над беспокойной окраиной его ханства перешла в руки Джелаиридов – другой, враждебной ему, ветви Чингизидов. Он вместе со старшим сыном Бердибеком немедленно выступил в поход и, явившись в Азербайджан, разгромил своих соперников, занял Тебриз, а главного своего врага – Ашрафа – казнил. Оставив сына Бердибека в Тебризе, Джанибек-хан поспешил домой, поскольку наступало время приема русских князей с ежегодной данью. Однако по пути в Сарай он «крепко занедужил». В Орде ходили слухи, что несчастный хан был проклят казненным в Тебризе Ашрафом, и якобы по дороге ему явилось привидение в облике казненного, от чего он «помешался умом и взбесился». Русские же, проживавшие в Сарае, хорошо знали о пристрастии больного хана к «добрым грецким винам» и поэтому считали, что у хана был приступ «винной горячки».

Один из ханских приближенных, мурза Товлубей, воспользовавшись создавшейся ситуацией, объявил хана сумасшедшим, связал его с помощью своих слуг по рукам и ногам, а сам послал гонца к царевичу Бердибеку в Тебриз, призывая его немедленно приехать и занять престол. Когда же царевич, послушав совет своего давнего приятеля, прибыл к месту стоянки больного хана, Товлубей стал убеждать честолюбивого наследника, что «ему пора занять ханский трон, а батюшку – отправить в неведомый мир!»

В это же время Бердибеку сообщили, что его отец стал выздоравливать. Судя по всему, тяжелый приступ белой горячки проходил. Подстрекаемый Товлубеем, Бердибек не стал дожидаться полного выздоровления отца и, ворвавшись в ханский шатер, задушил его. В Сарай же послали Товлубея с верными людьми и сообщили, что «добрый государь Джанибек скончался от лютой хвори».

Неожиданная смерть довольно молодого хана вызвала переполох. Ордынская столица загудела, заволновалась. Придворные разом заговорили о многих претендентах на высшую власть: ведь от покойного Джанибека осталась двенадцать сыновей! Но Товлубей упредил нежелательное развитие событий. По его приказу, согласованному с самим Бердибеком, ханские палачи умертвили всех двенадцать сыновей покойного хана, не исключая даже грудного младенца! После этого Бердибек был торжественно объявлен новым «повелителем правоверных», и мурзы поклялись ему в верности.

Придя к власти, Бердибек стал насаждать свои порядки, окружив себя молодыми сторонниками и друзьями. Старые и опытные советники Джанибека были отставлены. В числе опальных вельмож оказался и мурза Сатай, который уже больше не приглашался в ханский дворец на совещания новой знати. Едва устоял и тайный советник покойного хана – Тютчи. Лишь потомственная слава, знание «государевых дел» и нескольких языков, позволили ему еще некоторое время оставаться на плаву, но хан Бердибек, не любивший «книжных людей», до последних своих дней относился к нему с некоторым презрением, редко обращаясь за советами по «важным делам».

Наслушавшись мусульманских священников и своих молодых неопытных приближенных, новый хан с недоверием отнесся и к целительным действиям русского митрополита Алексия, которого обвинили в чародействе и «злом колдовстве». Пришлось московскому митрополиту предстать перед целым собранием мусульманских богословов и выдержать тяжелейший философский диспут. Бесстрашный святитель Алексий сумел не только оправдаться, но своей «дивной речью», прекрасным знанием татарского языка, местных обычаев и традиций, завоевал еще большую славу среди татар. Не имея возможности победить его в споре и боясь растущего влияния русской церкви в Сарае, ордынский имам Мухаммад уговорил хана Бердибека не только беспрепятственно отпустить митрополита в Москву, но даже способствовал тому, что новый хан выдал ему очередной ярлык, освобождавший русскую церковь от ханских поборов.

Вскоре в Сарай прибыли с «выходом» многие русские князья, в том числе и великий владимиро-московский князь Иван Иванович. Богатые дары, привезенные из Москвы, сделали свое дело, и князь Иван Красивый вновь получил ярлык на великое владимирское княжение. Тем временем митрополит Алексий, выехавший из Сарая «посуху», а не по Волге, как ему советовал сарайский епископ Иоанн, подвергся нападению разбойников и был начисто ограблен. Злодеи похитили всю «казну», церковную утварь, дорогие одежды и даже кресты. Но высокий авторитет чудотворца спас жизни святителя и его людей: разбойники ушли, оставив несчастному митрополиту лишь его телегу с лошадью. Так и добрел до Москвы, «в голоде и нужде», первый человек «святой Руси».

Вот и беседовали святейший митрополит с великим князем Иваном, благополучно вернувшимся из Орды, вспоминая минувшие события. Обсудив прошлогодние дела и придя к утешительным выводам, поскольку титул великого владимирского князя Ивану Московскому удалось отстоять, собеседники перешли к последним новостям.

– Недобрые вести пришли из беспокойного Брянска, – начал митрополит.

– Это насчет смерти князя Василия? – пробормотал великий князь. – Об этом все знают…

– Его смерть еще не все, сын мой, – кивнул головой митрополит. – Не оправдались наши надежды на смоленских князей! Никто не захотел идти в Брянск: ни Святослав, ни его дети! А Иван, сын покойного Василия, оказался в литовском плену…Я слышал также от наших людей о болезни великого князя Ивана Александрыча. Этот старик, видимо, умирает!

– Тогда ясно, почему Святослав не поехал в Брянск, – молвил с хмурым видом Иван Иванович. – Ведь он – наследник всего смоленского удела! Но ведь мог бы послать в Брянск своего сына Юрия!

– Я вижу, что Смоленск подпал под влияние Ольгерда, – с грустью сказал митрополит, – и отдает брянские земли Литве…А пленный Иван теперь не наследник…Остается только один князь – Роман Молодой! Известно, что Брянск ждет этого литовского человека…Ты же помнишь, с какой радостью брянские крамольники встречали его во время городской смуты?! Если бы не татары, этот Роман по сей день владел бы Брянском!

– Значит, Брянск отдается Литве, – насупился великий князь Иван, – а Роман Молодой вновь занимает княжеский «стол»! А может, уже занял?

– Думаю, сын мой, что так и есть! – кивнул головой отец Алексий. – Вот только что ко мне приехал посланник от брянского владыки Нафанаила. Я его еще не выслушал, потому что пошел на встречу с тобой. Думаю, что пора его позвать! – и митрополит, подняв со стола серебряный колокольчик, позвонил. В келью вбежал одетый в монашескую рясу мальчик.

– Позови-ка сюда, дитя мое, отца Семена из Брянска. Он ждет моего приглашения в простенке! – распорядился отец Алексий.

Мальчик удалился, а в митрополичью келью вошел рослый рыжебородый священник с непокрытой головой и большим серебряным крестом на груди. – Здравствуй, великий князь! – сказал он густым басом, остановившись у входа и крестясь на иконы. Поскольку брянский посланник уже виделся с митрополитом, он не подошел под его благословение.

– Садись же, предобрый Семен! – молвил митрополит, указывая рукой на небольшой диванчик, стоявший у входа прямо напротив сидевших в креслах за столиком высоких собеседников. – И рассказывай, как там ваши дела. Не пустует ли княжеский «стол»?

– Не пустует, святитель, – грустно ответил отец Симеон. – Прошло уже больше сотни дней, как Роман Михалыч Молодой вошел в наш город…

– Ах, так! – бросил великий князь Иван. – Значит, мы не ошиблись!

– Мы слышали, что после смерти князя Василия в Брянске вспыхнул мятеж! – усмехнулся митрополит. – Стоит только услышать слово «Брянск», как сразу же думаешь о крамоле! Сколько же будет это продолжаться? У ваших брянцев нет ни терпения, ни мудрости! И еще этот невенчанный, незаконный князь Роман!

– Горько так говорить, святой отец, – тихо сказал брянский священник, – но издавна, чуть ли не со времен греков или римлян, считается, что голос народа исходит от самого Господа! А народ повелел…

– Неужели весь народ?! – встрепенулся митрополит. – Значит, там было вече?

– Было, святитель, – кивнул головой отец Симеон. – И не одна чернь, городские дураки, а даже все бояре участвовали в собрании! Как только умер тот несчастный князь Василий, так сразу же вернулись все беглые брянские бояре! Они и собрали весь народ на горке, где провозгласили брянским князем Романа Молодого…А потом бояре послали к великому князю Ольгерду целую толпу из городской знати и богатых горожан с просьбой «дать им в князья прямого потомка славного Романа Старого»! Однако молодой князь Роман не сразу прибыл в мятежный город. Он подождал, пока успокоятся городские страсти, и лишь только после этого вошел в Брянск под «малиновый» звон всех колоколов…

– А как же принял его ваш владыка Нафанаил? – нахмурил брови митрополит.

– Пока никак, святитель, – покачал головой брянский посланец. – Вот он и прислал меня к тебе за благословением! Владыка не будет венчать князя Романа без твоего разрешения! Он не стал этого делать во время изгнания князя Василия. Тогда Роман Молодой был как бы «местоблюстителем«…А сейчас у него нет другого выхода. Ведь сам народ принял решение о князе! Владыка боится нанести ущерб святой церкви и оттолкнуть от себя брянскую паству! Как быть?

– Да, сын мой, – с горечью сказал митрополит, – у нас, в самом деле, нет иного выхода! Если мы откажем в венчании, тогда тезка князя Романа, лживый литовский митрополит, воспользуется случаем и переманит на свою сторону брянцев…Надо венчать! Может, мы тогда склоним князя Романа к дружбе с Москвой!

– Неужели ты веришь, – пробормотал великий князь Иван, – что нам удастся оторвать этого Романа от Литвы? Разве он не названный сын Ольгерда?

– Верю, сын мой! – улыбнулся митрополит, и его голубые лучистые глаза осветились внутренним пламенем. – Роман Михалыч – русский князь, в его жилах течет кровь православного христианина! Надо бы мне самому побывать у вас в Брянске и поговорить с этим молодым князем!

– Так что мне передать нашему владыке? – тихо спросил растерявшийся отец Симеон. – Венчать ли ему князя Романа?

– Венчать! – весело сказал митрополит. – В этом нет сомнения! Так и передай владыке Нафанаилу! Пусть спокойно, прилюдно благословит этого князя и тем прославит нашу святую православную церковь!

 

ГЛАВА 12

ХАНСКИЙ СУД

Великий тверской князь Василий Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и молча ждал. Молодой хан Бердибек не спешил. Он, хитроумно улыбаясь своими прищуренными глазами, поглядывал в сторону любимой жены Содгэрэл, сидевшей в небольшом креслице справа от его высокого трона. Новый повелитель Орды и правил по-новому. В приемной зале хана не было вельмож – лишь только супруга да тайный советник Тютчи, стоявший слева от трона. Вопреки установившейся традиции, Бердибек привел с собой красавицу-татарку и совместно с ней решал свои дела. Обычно в присутствии восседал на подушках и Товлубей-мурза, которому Бердибек особенно доверял, но сегодня он пребывал в другом месте: проверял поступившую в казну от крымского даруга дань. Новый хан не доверял прежним отцовским вельможам и последовательно отстранил от дел отцовского денежника Дзагана, визиря Ахмуда, прогнал верных слуг отца Хошоя и Унэгэ и даже поменял надежных ханских рабов, продав их в далекий Мавераннахр! Что же касается практичности в политике, то он недалеко ушел от отца: мерилом верности русских князей оставалось серебро! Также как и Джанибек, его старший сын, на деле, торговал ярлыками, и вся ханская справедливость сводилась лишь к признанию правым только того, у кого было больше серебра…Но, в отличие от отца, который умышленно не хотел примирять русских князей, выманивая с той и другой враждующей стороны серебро, Бердибек, отказавшийся слушать советы высшей сарайской знати и самого имама, предпочел действовать самостоятельно и выжимать как можно больший доход, вознаграждая самого щедрого и карая более скупого или бедного.

Конфликт между великим тверским князем Василием Михайловичем и его племянником Всеволодом Александровичем Холмским, тянувшийся уже много лет, привлек внимание Бердибека-хана. Куда только не обращались упомянутые князья: и к великим московским князьям, и к митрополиту Алексию, и к прежнему хану Джанибеку. Но ничего не помогало, а вражда все росла и росла. Даже после того как ордынский хан уже в который раз выдал ярлык на великое тверское княжение Василию Михайловичу, его племянник продолжал борьбу, пытаясь правдами и неправдами вернуть себе тверской «стол»! Вот он опять, летом 1358 года, прибыл в Сарай с дарами и горячими просьбами к новому хану, надеясь, что теперь-то молодой Бердибек поддержит его. Но ордынский хан, получив подарки от князя Всеволода, не спешил с принятием решения. Он, подумав и посоветовавшись со своей супругой, решил дождаться великого тверского князя Василия. Последний, будучи болен, прислал сначала к хану своих людей – боярина Григорчука и переводчика-татарина Корэ, служившего ему в Твери.

Они привезли с собой богатые дары и ежегодную дань – «выход». И серебро, и прочие подарки в несколько раз превышали цену того, что привез с собой князь Всеволод Александрович. Поэтому его судьба была уже предрешена. А когда же сам Василий Михайлович Тверской-Кашинский прибыл в Сарай с еще большими богатствами, ордынский хан встретил его «с любовью»: сразу же по прибытии в ордынскую столицу пригласил во дворец, выслушал все его жалобы на племянника, не перебивая, и вот теперь раздумывал, как подыскать повод для полного удовлетворения просьбы щедрого князя и примерного наказания его соперника.

Молодая и красивая ханша явилась в приемную залу с жемчужными серьгами в ушах и жемчужной же звездой на лбу, подвешенной на тонком серебряном обруче, подаренными ей хитроумным князем Василием. Она с улыбкой смотрела сверху вниз на склоненного в поклоне великого тверского князя и, то сдвигая, то выпрямляя свои прекрасные черные, но тонкие брови, делала игривые знаки своему царственному мужу, что она довольна этим русским князем.

– Коназ Вэсилэ – преданный слуга, – думал Бердибек, – но и Сэвэлэдэ невиновен передо мной! Как же решить это дело, чтобы не допустить несправедливость? Помоги нам, Аллах!

И тут ему в голову пришла неожиданная мысль. – Вэсилэ – это очень известное имя у коназов-урусов. Я как-то слышал об одном Вэсилэ…, – он вспомнил, как в Сарай к его отцу приезжал брянский князь-беглец с просьбой о помощи, и как темник его отца Нагачу успешно вернул ему княжение…Весь Сарай тогда обсуждал случившееся и многие завидовали Нагачу, вернувшемуся домой с богатой добычей. – Эй, Тютчи, – пробормотал, все еще пребывавший в раздумье хан, – это правда, что коназ Вэсилэ из Брэнэ скончался?

– Правда, мудрый государь! – громко ответил Тютчи. – Этот коназ умер от сердечного приступа! Через семь недель после того, как мы вернули ему законный улус…

– А вы проверили? – усомнился Бердибек. – Может, его убили?

– В этом деле все ясно, государь, – сказал, приложив руку к сердцу, ханский советник. – Несчастный князь Вэсилэ был болен еще здесь, в Сарае. Он уезжал с нашими людьми, сидя на телеге и держась рукой за грудь! Видно, чувствовал сердечную боль!

– О, Аллах! – вздохнул Бердибек-хан. – И у меня болит сердце! – Он взялся ладонью правой руки за грудь. – Я чувствую, как оно бьется…Расскажи-ка мне, Тютчи, о событиях в Брэнэ. Кто теперь занял этот лесной город? И как выплачивается «выход»?

– Об этом знает только славный Товлубей, государь! – буркнул Тютчи. – Ты же отстранил от дел мудрого Дзагана, и я не получаю сведений о состоянии казны! А Товлубей ни с кем, кроме тебя, говорить не будет!

– Значит, надо посылать за Товлубеем? – зевнул Бердибек и вновь посмотрел на Тютчи. – А может, ты хоть что-нибудь знаешь? Зачем же мы тебя тут держим, как ученого человека? – Бердибек сузил от презрения глаза.

– Кое-что знаю, государь, – проглотил обиду Тютчи. – Известно, что нынче в Брэнэ сидит молодой коназ Ромэнэ…Но у него пока нет ярлыка на тот лесной улус…Что же касается «выхода», то возможно коназ Ромэнэ уже расплатился с нашей казной…Но это знает только мурза Товлубей…

– Ясно, что самозваный Ромэнэ с нами не расплатился! – пробормотал Бердибек-хан. – Поэтому нечего беспокоить почтенного Товлубея! И надо заманить того Ромэнэ сюда, в Сарай, чтобы получить весь положенный нам «выход»! Ты знаешь этого Ромэнэ, коназ Вэсилэ?

Василий Михайлович поднял голову. – Да, я знаю этого князя, – сказал он, глядя с опаской на нового хана – Бердибек совсем не был похож на своего отца: круглолицый, скуластый, с узенькими щелочками глаз, жидкой бородкой и такими же жидкими усами. Услышав слова великого тверского князя, он оживился, его черные глаза округлились. – Надо бы тебе съездить к Ромэнэ, – сказал хан, улыбаясь, обнажая крупные желтые зубы, – и потребовать, чтобы он прибыл сюда и доставил нам двухлетний «выход». За прошлый год тоже не было дани! Тот Вэсилэ умер, и никто не постарался…А может, послать в Брэнэ твоего племянника Сэвэлэдэ?

– Не знаю, – буркнул, побагровев лицом, князь Василий. – Если я не смогу добиться выполнения твоей воли, то мой непочтительный племянник – и подавно!

– Куда ему! – пробормотал хан Бердибек, но тут же улыбнулся. Его осенило. – Эй, Джэбэ! – крикнул он. Из темного угла вышел обнаженный по пояс ханский слуга. – Сходи-ка, Джэбэ, – весело сказал хан, – до юрты того глупого Сэвэлэдэ и приведи его сюда!

Прошло совсем немного времени, и князь Всеволод Александрович вошел в ханское присутствие. Перейдя порог, он сразу же, упав на мягкий ковер, пополз к ханскому трону. Поцеловав ступеньки трона, он остановился рядом со своим соперником – великим тверским князем Василием – и пал ниц перед ханом.

– Говори же, Сэвэлэдэ, – грозно сказал Бердибек-хан, – ты знаешь Ромэнэ, коназа Брэнэ?

– Не знаю, славный государь! – простонал князь Всеволод. – Я его ни разу не видел!

– Ты лжешь! – возмутился ордынский хан. – Кто же не знает коназа Ромэнэ?! Только одни обманщики!

– Не гневайся, государь! – пролепетал напуганный Всеволод Холмский. – Я только слышал, что этот Роман прибыл в Брянск из Литвы! А зачем мне связываться с Литвой? Это только мой дядька Василий может позволить себе дружбу со злодеями!

– Ах ты, тать! – взвизгнул Василий Михайлович, пытаясь обхватить руками племянника и оторвать его от пола. – Злобная скотина! Ты не раз позорил и грабил меня, своего стрыя! А теперь решил меня оклеветать?!

– А ты – бессовестный человек! – вскричал Всеволод Холмский и схватив дядьку за бороду. – Вот я тебе!

– Государь! Славный государь! – вскричал плачущий Василий Тверской. – У этого бесстыжего злодея совсем нет страха!

– Ну-ка, остановитесь! – прикрикнул Бердибек, едва сдерживая смех. – Вы захотели потерять свои жалкие головы?!

Оба князя, оторвавшись друг от друга, оцепенели, стоя на коленях и тупо глядя на хана.

– Вот вам мое решение! – молвил с видимым гневом ордынский хан. – Поскольку ты, Сэвэлэдэ, не можешь себя достойно вести в присутствии государя, не чтишь своего престарелого дядьку, а также утаиваешь всю правду о коназе Ромэнэ, я выдаю тебя головой славному коназу Вэсилэ вместе с твоими слугами и болярэ! Но и ты, Вэсилэ, не останешься без наказания! Ты должен заплатить в мою казну две тысячи серебряных денег за шум и хулу перед нашими лицами! Эй, Джэбэ! – хан хлопнул в ладоши и как только верный слуга предстал перед ним, распорядился: – Сходи-ка, Джэбэ, за нашими стражниками и передай им мой приказ. Пусть они идут к юрте этого коназа Сэвэлэдэ, схватят всех его людей, свяжут их веревками и приведут в юрту коназа Вэсилэ! А их имущество и серебро тоже отдадите Вэсилэ, чтобы он побыстрей заплатил свою пеню! А теперь свяжи-ка руки этого Сэвэлэдэ и передай его, как нечестивого раба, старому дядьке!

– О, пощади, славный государь! – завопил, катаясь по полу, Всеволод Холмский. Но верный Джэбэ цепко схватил его за руки!

– Благодарю тебя, могучий и мудрый государь! – вскричал, задыхаясь от радости, князь Василий Тверской. – Ты мудр, как Соломон и Александр Македонец, и даже мудрей всех древних мудрецов! Ты одним ударом разрубил этот запутанный годами и зловещий узел! Я беспощадно накажу бессовестного негодяя и его приспешников! Слава, слава тебе, великий государь!

– Ладно, Вэсилэ, – весело сказал Бердибек-хан, глядя на связанного, почерневшего от горя князя Всеволода. – Вези же этого злодея на свой суд и поступай, как знаешь! Однако не забудь моих слов и проведай того Ромэнэ! Он должен приехать в Сарай и расплатиться с долгами! Пусть не боится моей кары! Если он привезет все положенное серебро, ни ему, ни его лесному Брэнэ ничто не угрожает! И немедленно доставь сюда назначенные тебе две тысячи серебряных денег!

– Слушаю и повинуюсь! – громко сказал, вставая и пятясь к выходу, князь Василий. – Да будешь ты жив, невредим и здоров на века, наш любимый государь, ясное солнце!

 

ГЛАВА 13

СВЯТИТЕЛЬ В БРЯНСКЕ

Князь Роман Михайлович восседал в своем кресле думной светлицы, окруженный боярами. Начало декабря 1358 года не предвещало благоприятных перемен. Грянули суровые морозы, сковали реки и озера толстым льдом, а засыпавший все пути-дороги снег нисколько не уменьшил лютых холодов. Из-за снега пришлось отказаться от охоты – излюбленного княжеского времяпрепровождения. Но в стольном Брянске, несмотря на суровую погоду, дела шли неплохо. С вокняжением желаемого всеми правителя в городе установились тишина и покой. Роман Михайлович, приглашенный на княжение вечем, то есть всем народом, прибыл в город в сопровождении известных бояр – Супони Борисовича и Жиряты Михайловича «с чадами и верными людьми». Супоня Борисович вновь стал тиуном князя или главным воеводой, Сотко Злоткович, постаревший и сгорбившийся, опять возглавил княжеский сыск, а боярина Улича Брежковича князь назначил огнищанином. Немногочисленные же бояре покойного князя Василия и его верные дружинники отправились, волей нового брянского князя, сопровождать княгиню-вдову Ольгу в Смоленск. Назад она уже не вернулась. Ключницу Шумку князь Роман, несмотря на протесты бояр и епископа, оставил при себе. – Пусть эта красная девица присматривает за светлицей и хозяйскими делами! – решительно сказал он, пораженный красотой молодой женщины. Прелестная Шумка не долго горевала о смерти своего любовника-князя и очень скоро оказалась в постели Романа Молодого. Как только супруга князя Мария занемогла, и князь испытал «телесную тоску», красавица-ключница при первом же призыве в спальню охотничьего терема, должным образом успокоила его. Роман Михайлович не раз поминал добрым словом покойного князя Василия: веселая Шумка пришлась ему по душе! Но бывало и так, что князь Роман возмущался поведением своего предшественника, по вине которого в брянской казне почти не осталось серебра. Покойный Василий Иванович раздал все деньги татарам за их военную помощь. В результате возникла трехгодичная задолженность ордынскому хану. Несмотря на то, что в Орде произошли перемены, и скончался хан Джанибек, его наследник не собирался прощать Брянску долгов. По осени в Брянск приезжал великий тверской князь Василий Михайлович и напомнил князю Роману об ордынском долге. – Меня прислал к тебе сам царь, – сказал тогда князь Василий. – Он вызывает тебя в Орду с серебром! Ты должен уплатить «выход» за два года!

Значит, князь Роман был вынужден собрать серебро и за следующий год, поскольку в этом году съездить в Орду не удалось.

Перед отъездом в Брянск из Литвы князь Роман Михайлович беседовал с глазу на глаз с великим литовским князем Ольгердом. Последний освободил брянского князя от дани Литве сроком на пять лет. – Вот когда ты окрепнешь и умножишь казну, тогда будешь присылать к нам, в славную Литву, брянское серебро, – молвил Ольгерд на прощание. – А вот Орде пока исправно плати «выход», чтобы татары не обозлились и не причинили вреда. Рано тебе обижать татарского царя…Он еще в силе! А врагов у нас и без того достаточно…

Получилось, что с приходом в Брянск литовского ставленника платежи в Орду не отменялись и объяснялись лишь временной мерой: «пока не умножатся силы».

Как оказалось, «силы» «не умножались» в Литве едва ли не сто лет: литовские князья, занимавшие Волынь и прочие русские земли, платили дань Орде, как и русские князья в былые годы. Другое дело, что они не оказывали Орде военной помощи, так как воевали в войске великого литовского князя. Но татар это вполне устраивало.

Вот и Брянск, став зависимым от Литвы уделом, обязывался лишь «по первому зову великого князя Ольгерда отсылать в Литву тысячу лучших воинов и хранить союз с ним». А под «союзом» понималась вражда со всеми соперниками Литвы и, прежде всего, с великим князем Иваном Московским.

Василий Михайлович Тверской, бывший Кашинский, зять умершего Дмитрия Красивого, побывав в Брянске, сразу же подружился с Романом Молодым. Они вместе ходили на княжескую охоту, затравили полдесятка жирных кабанов и даже добыли матерого медведя. Князь Василий присутствовал и на венчании Романа Михайловича. Как только из Москвы прибыл посланник брянского епископа Нафанаила с разрешением митрополита Алексия на венчание, обряд был немедленно совершен.

Рослые супруги Роман Молодой и красавица Мария под дружные одобрительные крики славивших их бояр и под благословение епископа были объявлены законными правителями Брянского удела. С золотыми обручами на головах вышли они из Покровской церкви, проследовали через весь детинец, прошли через мост, соединявший крепость с остальным городом и прибыли в церковь Горнего Николы, стоявшую на вечевой горе. Здесь при стечении многих горожан епископ Нафанаил вновь объявил об утверждении власти князя «самим господом Богом».

– Слава! Слава! – неслось по всему городу.

Не охраняемый никем князь, окруженный боярами, взяв под руку жену, вернулся в свою крепость за пиршественный стол, где уже восседали Василий Тверской и его немногочисленные бояре.

Целую неделю прожил князь Василий Тверской у Романа Молодого. Они немало выпили «пенных медов и грецких вин», обсудили последние события.

Василий Михайлович рассказал князю Роману о своей расправе над племянником – Всеволодом Холмским. – Я разогнал всех злодеев и продал их имущество! – радовался он. – Не осталось ничего ни у бояр, ни у простолюдинов князя Всеволода. А его самого, жестоко обругав, я заковал в железо и вверг в сырую темницу! Пусть же посидит там и научится уважать древние законы и мои преклонные годы! Будет знать, как обижать родного дядьку!

Тверской гость посоветовал Роману Брянскому «укреплять свою власть и дружить с Москвой». Князь Роман сделал вид, что не услышал этого: он помнил слова великого литовского князя Ольгерда «о московском зле».

Князь Василий посетил знаменитую баню брянского князя и…был разочарован. Помылся и попарился он, конечно же, отменно. Но князьям прислуживали лишь здоровенные румяные банщики, которые только и умели, что «жару поддавать и тереть лыковыми мочалами спины».

– Вот при моем покойном тестюшке, – говорил потом за обеденным столом тверской гость, – была совсем другая банька! Дмитрий Романыч, царствие ему небесное, всегда привечал красивых девиц! С ними было очень приятно мыться! Я по сей день помню тот славный отдых!

– Я учту твои слова! – отвечал князь Роман. – Надо будет хорошенько это обдумать и отдать распоряжение моей верной ключнице, чтобы она подыскала красивых девиц для банного дела…

Глядя на красавицу Шумку, принесшую князьям на серебряном подносе большой золоченый кувшин с греческим вином, Василий Тверской весело тряхнул седой головой. – Я верю, братец Роман, – сказал он, – что у тебя есть чутье на красивых девиц, и что твоя банька скоро затмит утехи самого Дмитрия Романыча!

После отъезда великого тверского князя Роман Брянский задумался. Он чувствовал, что его отъехавший гость был прав: с Москвой надо дружить! Ведь именно в Москве сидит глава русской православной церкви – митрополит Алексий, а он благословил Романа на Брянское княжение! С другой же стороны, великий литовский князь Ольгерд категорически возражал против дружбы с Москвой и сулил в будущем войну Литвы с ней! Он даже советовал «дождаться смерти брянского попа и назначить на его место ставленника митрополита Романа, а московского митрополита – не признавать»!

Но, поскольку брянский епископ Нафанаил был ставленником Москвы и умирать не собирался, венчание пришлось «согласовать» с московским митрополитом.

Князь Роман имел встречу со своим тезкой – митрополитом Романом, нашедшим поддержку в Литве. Последний, одетый в богатые, расшитые серебром и золотом ризы, выглядел очень надменно и величественно. Худощавый, немного уступавший в росте князю Роману, литовский митрополит был похож на литовца. Его серо-голубые, со стальным оттенком глаза сверкали холодным огнем, а тонкие изогнутые брови и немного скрюченный нос придавали его лицу хищное выражение. Это был истинный «князь церкви», ибо признавал только князей, бояр и богатеев-купцов. Простонародье не допускалось к «пресветлому лику владыки». Даже будучи в церкви в самые значительные праздничные дни, митрополит Роман старался избегать контактов с «черными людьми», боясь их, как заразы.

Вспоминая литовского митрополита, Роман Брянский мысленно сравнивал его с созданным по рассказам бояр и епископа Нафанаила образом московского митрополита Алексия.

– Вот бы самому увидеть славного святителя, – думал в этот декабрьский день князь Роман, рассеянно слушая выступления своих бояр.

А те говорили о возможных доходах казны.

В начале боярского совета князь предложил «попросить серебра у знатных горожан или открыть свои сундуки». Но каждый боярин имел свой собственный довод, как наполнить княжескую казну. Бояре спорили, возмущались, подсчитывали возможные доходы, но ничего достойного княжеского внимания так и не предложили.

Огнищанин Улич Брежкович потирал свою большую седую бороду и кряхтел. – Было бы неплохо, славный князь, – пробормотал он, – изъять часть мехов у наших охотников! Последние годы они сдавали в казну «не по чести и правде«…Тогда не было порядка, а князь Василий не был хозяином в своем уделе…Поэтому все дела разладились.

– Давайте соберем охотников и предложим им поделиться с казной мехами или продать нам всю свою добычу по дешевке! – сказал в завершение спора боярин Кручина Миркович. – И мы сами, бояре, окажем помощь князю хотя бы парой гривен! Для нас невелик убыток, зато нашей земле – большая польза!

В это время открылась дверь, и в думную светлицу вбежал мальчик-слуга.

– Что тебе, Улеб? – поморщился, глядя на его взволнованное лицо, брянский князь. – Что там приключилось?

– Славный князь! – пробормотал слуга. – Там к тебе прибыли два посла – боярин и монах! Оба – из Москвы! Просятся к тебе прямо сейчас!

– Из Москвы? – вздрогнул князь и посмотрел на покрасневшие, взволнованные лица своих бояр. – Зови же их сюда! Любопытно! Что понадобилось москвичам?

В светлицу вошли, дыша морозным воздухом, одетые в толстые овчинные тулупы московские посланцы. Выбежавшие из простенка княжеские слуги буквально набросились на гостей, срывая с них верхнюю одежду.

– Ох, уж недоглядели! – возмущался огнищанин Улич Брежкович. – Не сумели их раздеть еще в простенке!

– Это знатные люди, – пробормотал князь Роман, рассеянно глядя, как суетятся его слуги. – Видимо, от самого великого князя Ивана!

Как только молодые княжеские слуги сняли с вошедших тулупы и вынесли их в простенок, перед князем предстали простоволосые боярин, одетый в богатый, красного цвета кафтан, обшитый лисьим мехом и серебряными галунами, длинные теплые, темно-коричневого цвета штаны и такого же цвета короткие сапоги, и монах, одетый в длинную, но утепленную волчьим мехом рясу, и высокие серые валенки.

– Кто вы, знатные люди? – спросил князь Роман, едва кивнув головой, как только вошедшие поясно ему поклонились. Епископ Нафанаил, встав с передней скамьи, перекрестил вошедших.

– Я – Иван Михалыч, верный человек государя и святителя! – молвил седовласый боярин.

– А я – инок Евстафий, слуга моего господина, славного митрополита Алексия! – представился монах.

– Мы рады вас видеть в нашем Брянске! – улыбнулся Роман Молодой. – Добро пожаловать! Скажите, если в чем нуждаетесь!

– Сюда идет поезд нашего славного митрополита, премудрого Алексия! – громко сказал боярин Иван. – Думаю, что через час уже прибудет!

– Тогда готовьтесь! – вскричал Роман Михайлович, вставая. – А ты, Улич Брежкович, беги и накрывай столы для богатого пира! И дай нужные поручения нашим людям, а также расспроси слуг этих знатных посланников, – он кивнул головой в сторону московских гостей, – чтобы узнали, сколько всего прибывает важных людей!

– Слушаюсь, княже! – Огнищанин выбежал в простенок.

– А вы, мои бояре, – князь поднял руку, – облачайтесь в теплые тулупы и идите встречать нашего митрополита! А я буду ждать вас в этом тереме и пока потолкую со знатными москвичами, – он указал рукой на переднюю скамью. – Садитесь, мои славные гости!

Бояре засуетились, повскакали со своих мест и побежали к выходу. С ними ушел и епископ Нафанаил.

Митрополит Алексий вошел в думную светлицу, разоблаченный от верхней одежды. На нем была одета простая, утепленная кроличьим мехом, монашеская ряса до пят и небольшие черные сапоги, на голове высшего духовного лица возвышался белый святительский клобук с изображением Божьей Матери, искусно вышитым шелковыми нитями. На груди святителя на толстой и длинной золотой цепи висел золотой же крест-распятие. За ним следовали шесть рослых молодцев, одетых в черные монашеские рясы, брянские бояре и епископ Нафанаил. Митрополит подошел к креслу брянского князя, вставшего и склонившего перед ним голову, перекрестил его и сказал: – Да благословит тебя Господь, князь Роман, за верность нашей праведной церкви и наставит тебя на истинный путь!

– Здравствуй, славный святитель! – молвил, приветливо улыбаясь, князь Роман. – Я давно мечтал тебя увидеть, и вот Господь услышал мои молитвы!

– Господь всегда услышит просьбы истинного верующего! – сказал Алексий, вглядываясь в лицо русобородого князя. Его ласковые, произнесенные густым, бархатным голосом слова, проникали глубоко в душу, а небесно-голубые глаза святителя – живые, но добрые и, словно бы, теплые – вселяли спокойствие, уверенность и надежду на лучшее.

– Он совсем не похож на литовского митрополита Романа! – подумал брянский князь. – Вот он, настоящий святитель! Так может выглядеть только праведный человек! – Он мысленно сравнил двух митрополитов и пришел к однозначному выводу: – Значит, тот Роман незаконно назначен на церковный пост!

Святитель уселся рядом с князем в принесенное слугами большое кресло прямо напротив скамьи, где расположился епископ Нафанаил с москвичами – знатными посланцами и церковными служками.

– Мы едем в Киев, сын мой, – начал он свой разговор, – и решили остановиться в Брянске на денек-другой, чтобы отогреться от такого лютого холода и посмотреть твой город!

– Мне радостно это слышать, святой отец! – весело сказал князь. – Как там дела у моего брата Ивана?

– Его дела идут неплохо, – покачал головой митрополит. – Великий князь Иван Иваныч успешно съездил в Орду и получил грамоту у нового царя Бердибека. Недавно наш молодой правитель вызвал к себе тех своих бояр, которые проживали в Рязани и сбежали из Москвы во время городских беспорядков. Теперь они снова будут служить ему…Была у нас одна неприятность. Как-то в Рязань приехал татарский посол, сын самого царя, Момат-Ходжа. Получив богатые подарки от рязанского князя, он самовольно подарил ему большой кусок московских земель. Но наш великий князь Иван не признал этот произвол, отказался принимать в Москве того вздорного татарина и послал царю, в Орду, жалобу на него. А царь отозвал своего сына назад. И вскоре в Орде произошли беспорядки! Царевич, недовольный тем, что государь его не поддержал, устроил мятеж и бежал в Арнач, но был убит царскими людьми, присланными из Сарая…Есть и хорошая новость. Москве возвратили Ржев. Ты же знаешь, что этот городок был вероломно захвачен литовцами…Мы долго терпели в нем литовского наместника, потому как не хотели обижать великого князя Ольгерда. Но помогли можайцы и тверичи. Их большие отряды неожиданно заняли Ржев и прогнали захватчиков. Есть и печальная весть. Недавно скончался племянник нашего великого князя – Иван Андреич! Жаль его, молодого, но такова воля Господа…Все в Его руках! – И святитель перекрестился. С ним вместе перекрестились брянский епископ и митрополичьи служки.

– Да, вести, конечно, печальные, – покачал головой брянский князь, выслушав московского митрополита. – Сейчас тяжелое время! Я вот должен ехать в Орду с «выходом», а серебра не хватает…Покойный князь Василий совсем разорил нашу казну!

– Тебе очень тяжело, сын мой, – сочувственно молвил митрополит Алексий, – еще тяжелей, чем другим князьям! Надо не только угождать Орде, но и не обидеть Литву! Это – очень большое бремя!

– Да, святой отец, – кивнул головой князь Роман, – на мне висят тяжелые узы…И хотя великий князь Ольгерд – мой названный отец – это положение сковывает мои руки! Я как бы должник этого славного государя!

– Нет у тебя, сын мой никакого иного долга, кроме служения своей земле и святой церкви! – задумчиво сказал митрополит. – Если бы Ольгерд был истинным христианином, а не язычником, тогда бы все виделось по-другому…А сейчас береги свой удел и православный народ! А Господь простит твой долг язычнику Ольгерду!

Они еще долго говорили, и князь все больше и больше проникался верой в слова мудрого московского митрополита.

Целых три дня пробыл митрополит в Брянске со своими людьми, духовными и ратными, и все это время князь обеспечивал богатые пиры.

На второй день своего пребывания митрополит Алексий самолично отслужил в небольшом Спасском соборе при стечении множества горожан, окруживших со всех сторон церковь, торжественную литургию. Князь Роман охотно, терпеливо выстоял всю службу, а по завершении ее поцеловал митрополичью руку и протянутый им большой золотой крест.

На четвертый день поезд митрополита двинулся по утоптанной княжескими слугами дороге в сторону Киева.

– Помни, сын мой, – сказал святитель князю Роману на прощание, – что нет у тебя ничего более святого, чем наша православная церковь и русская земля! Храни свою веру и сближайся с другими русскими князьями! И подумай о дружбе с Москвой! Именно там, а не в Литве, ты найдешь достойную поддержку! Москва никогда тебя не подведет и всегда окажет нужную помощь!

 

ГЛАВА 14

КОНЧИНА ИВАНА СМОЛЕНСКОГО

Ранней весной 1359 года, когда зима еще не отступила и, упорно сопротивляясь, сыпала крупный мокрый снег на покрытую ледяной коркой землю, великий смоленский князь Иван Александрович слег. Он давно болел какой-то неведомой болезнью, но, несмотря на глубокую старость, был достаточно крепок, чтобы держаться на ногах и совершать ежедневные прогулки пешком. Последние пять лет князь Иван уже не ездил верхом: болела поясница, и не было сил самому вскочить в седло, а помощи слуг он не хотел. На охоту он ходил с сыновьями и внуками и сидел в телеге, на которую слуги установили крытый возок. Седой как лунь Иван Александрович стеснялся своей немощи и не хотел, чтобы это видели горожане. Когда же охотники въезжали в лес, он выходил из возка и довольно бодро следовал за ними. Год тому назад старый князь даже поразил рогатиной в сердце прижатого охотниками к земле медведя. Это была последняя охота Ивана Александровича. Все его предыдущие выезды в лес были удачными. Ни один его охотник или слуга доселе ни разу не пострадал, а тут вдруг погиб княжеский загонщик Оскол Святович. Охотились на лося, а из ельника неожиданно выскочил здоровенный медведь и, навалившись своей тяжелой тушей на несчастного Оскола, «заломал» его.

Великий князь Иван, любивший своего верного охотника, очень сильно переживал эту смерть. – Это плохая примета! – сказал он тогда, вытирая рукавом длинной домотканой рубахи обильные слезы. – Значит, мне пора на покой, может даже вечный!

Вернувшись домой, князь Иван почувствовал, как в нем что-то оборвалось: стал болеть живот, появилась тошнота, был утрачен вкус к пище. Послали за домашним лекарем и тот, щупая живот князя, обнаружил с правой стороны твердую припухлость, болезненную при нажатии. – Ничего страшного, великий князь, – сказал знахарь, – от этого пока никто не умер. Надо бы только пить конопляное масло с крепкой бражкой три раза в день перед трапезой…

Больной, прислушавшись к совету лекаря, так и поступил. Вскоре он почувствовал себя лучше, к нему вернулся интерес к жизни и вкус к еде, спала тяжесть с ног, прошли тяжелые боли в животе и пояснице. Князь Иван уже подумывал об охоте, когда вдруг внезапно снова сильно занемог. После очередного приема лекарства у него открылась рвота, он стал испытывать тоску, отвращение к пище, совсем перестал есть и даже спать. Когда же на него нашла изнуряющая, почти беспрерывная икота, несчастный старик смирился с мыслью о смерти. Он лежал на своем последнем широком ложе и думал. Мысли великого князя проносились в его голове, как искры большого костра. Он вспоминал далекое детство, деда Глеба Ростиславовича, могучего, славного воина, своего отца Александра Глебовича, сильного и красивого, и любимую, добрую мать. Перед глазами умиравшего вставали картины сражений, в которых он принимал участие. Почему-то особенно ярко вспомнилась битва под Дорогобужем, когда погиб его юный брат Мстислав.

– Вот так, Мстислав, – пробормотал изнемогавший от икоты князь Иван, – скоро мы встретимся на том свете! Уже недолго осталось!

У постели умиравшего, у самого изголовья, сидела в небольшом, резаного дуба, кресле, его старуха-жена, которая была намного моложе супруга, рядом с ней, на небольшой скамье расположились: ближе к матери, сын Святослав, седовласый пятидесятипятилетний богатырь, за ним – вернувшийся из Литвы внук Иван Васильевич, сын умершего Василия Брянского, с матерью-вдовой и молодой супругой. С другой стороны кровати на скамье в порядке старшинства от изголовья больного дедушки сидели его внуки, сыновья Святослава – Люб, Юрий, Глеб, Василий – и их мать. Смоленский епископ занимал большой деревянный стул, стоявший у порога. Он только что причастил великого князя, и молча смотрел на совершающееся перед ним таинство смерти. Близкие родственники, окружавшие князя-патриарха, ждали его последних слов.

Неожиданно князь Иван Александрович открыл глаза, и, казалось, ожил. Икота, мучавшая его, прошла, и дыхание, хриплое до этого и прерывистое, успокоилось.

– А теперь, сынок, – молвил он, глядя прямо в глаза князя Святослава, – расскажи, как ты съездил тогда в Орду и что тебе поведал молодой царь Узбек.

– Царя Узбека уже нет, батюшка, – тихо сказал князь Святослав. – Он давно умер! А потом скончался и его сын Джанибек! Там, в Сарае, теперь сидит царь Бердибек…Неужели ты об этом забыл?

– Забыл, сынок, – грустно простонал великий князь. – Я пережил столько князей и татарских царей! Значит, там сейчас Бердибек…Он не ругал тебя? Не обвинял в дружбе с Литвой?

– Нет, батюшка, – улыбнулся успокоившийся Святослав, – даже наоборот: татарский царь похвалил нас! А Литву он совсем не вспоминал! Ему нужно только, чтобы мы вовремя присылали «выход»! И можешь дружить, с кем хочешь! Царь этому не препятствует! Он сейчас не враждует с Литвой: литовские князья, занявшие русские земли, платят ему такой же «выход», как и русские князья…

– Значит, Литва не в силах победить татар! – пробормотал умиравший. – Тот Ольгерд тратит все свои силы на Москву и немецких крестоносцев. Значит, нам следует держать «ушки на макушке» и, если можно, избегать ссор как с Литвой, так и с Москвой! Какие там новости?

– Да вот, батюшка, – молвил князь Святослав, – недавно скончался молодой князь Иван Андреич, племянник Ивана Московского…А наш славный святитель Алексий ездил в Литву, сразу после Крещения Господня, и по дороге побывал в Брянске, где благословил князя Романа Молодого…

– Очень плохо, что мы упустили Брянск, сынок, – тихо сказал великий князь. – Это было для нас хорошее подспорье! Мы всегда могли рассчитывать на брянское серебро!

– Если бы не Литва, батюшка, – грустно покачал головой князь Святослав, – мы бы не упустили Брянск. У тебя достаточно внуков! Но пришлось согласиться с требованиями Литвы, иначе бы сын покойного Василия не вернулся из плена!

– Тебе было тяжело в литовском плену, внучок? – спросил великий князь так обыденно, как будто не страдал от болезни.

– Нетяжело, дедушка, – громко ответил, вставая со скамьи, князь Иван Васильевич. – Но пришлось пережить много унижений…Плен есть плен! У меня в душе жестокая обида на литовцев и Романа Молодого! Я им отомщу!

– Не надо думать о мести, внучок! – улыбнулся великий князь. – Завещаю вам не ссориться с Романом Молодым! Святитель Алексий не зря приезжал в Брянск. Все это только разговоры, что он случайно побывал в Брянске! Я верю, что этот святой старец хочет подружить Москву с Брянском! А это приведет к ухудшению отношений Романа с Ольгердом! И тот Роман погибнет от литовского меча! Поэтому Смоленску нечего влезать в их дела! Понял, сынок? Я ведь вручаю тебе власть великого князя!

– Понял, батюшка, – грустно молвил Святослав, слыша, как слабеет голос отца.

– Ну, тогда я скажу несколько слов тебе, мой внук Иван, – пробормотал, теряя силы, великий князь. – Не вздумай воевать с Литвой! Тебе не по силам глупая месть. Я вижу твою гибель от этой вражды! Понимаешь? Обещай же мне не ссориться с Литвой!

– Обещаю, дедушка, – буркнул сквозь зубы князь Иван Васильевич, – не тревожься!

– Вы потом сами прочтете мою волю, – тихо сказал великий князь, – в духовной грамоте…Там…все есть. А остальное, мой сын Святослав, серебро, золото, какое-то имущество, передай церкви и беднякам. Завещаю всем вам верную службу моему сыну Святославу и дружную жизнь! И постарайтесь не ссориться с тем Романом Брянским, а, если сможете, подружитесь с ним…Я чувствую, что он побывает и здесь, в нашем Смоленске…

Глаза великого князя вдруг потухли, казалось, он заснул. Но вот по его лицу пробежала судорога, старик зашевелился, поднял руку, но это было его последнее усилие: рука умиравшего скрючилась и упала на живот. Тяжелый вздох – и могучий правитель великого смоленского княжества ушел в вечность.

В опочивальне покойного стояла мертвая тишина. Родные умершего уже давно смирились с мыслью о смерти своего патриарха и тихо, безболезненно вытирали слезы.

– Наш несчастный дедушка умер, произнеся имя того Романа, – пробормотал внук покойного Юрий. – Теперь я просто возненавидел брянского князя! Я клянусь жестоко покарать этого захватчика! Надо же: он побывает в нашем Смоленске! Да я снесу ему голову!

– Царствие небесное! – провозгласил подошедший к смертному одру смоленский епископ. – Пусть же будет вечный покой нашему великому усопшему! Подай же, Господи, здоровья, удачи и долгих лет жизни славному наследнику, Святославу Иванычу! Да не пресечется род наших могучих князей, чтобы смоленская земля процветала и благоденствовала!

 

ГЛАВА 15

СМУТА В ОРДЕ

Князь Роман Молодой медленно ехал, покачиваясь в седле. Рядом с ним скакали, по левую руку от князя – боярин Кручина Миркович, а по правую – воевода Супоня Борисович. Седовласый Кручина был мрачен: накануне отъезда в Орду он потерял брата Борила. Последний неожиданно занемог, слег и уже не встал. – Я ухожу в неведомый мир, – сказал он, как только Кручина, узнав о его болезни, примчался в терем брата, – да так нелепо! Я так мало выпил меда от жизненных радостей и теперь умираю…

И он тут же скончался, как будто уснул. Казалось, легкая смерть, но для близких – тяжелое горе! Столько лет прожили братья душа в душу, помогали друг другу и вот – расставание навеки! Боярин Кручина с трудом перенес эту смерть: как-то весь состарился, сник, поступь его стала тяжелой. Он очень не хотел выезжать на этот раз с князем в Орду. – Стар я уже стал и немощен, – говорил он, – а мои глаза, застилаемые туманом, почти не видят. Надо посылать в Сарай кого-то помоложе! Разве плохи сыновья покойного Борила – Тихомир или Шумак? Они хорошо знают татарский язык и не один раз побывали в Орде!

Но князь не хотел его слушать. – Без тебя, славный Кручина, – сказал он, – нет смысла ехать в Орду! Ты знаешь всех знатных ордынских людей и не раз видел грозных царей. Без тебя нельзя! Потерпи хотя бы напоследок. И возьми с собой тех своих племянников. А то и прихвати своего сына. Пусть они покажу свои способности и знание татарского языка!

Пришлось старому Кручине подчиниться. И как только он сел верхом на своего могучего объезженного коня, как вдохнул запах дорог и степей, так разом спала с него неведомая тяжесть, и вновь «закипела кровушка». За ним следовали племянники – тридцатидевятилетний Тихомир, тридцатисемилетний Шумак – и собственный старший сын Юрко Кручинович, двадцати девяти лет.

У Кручины, как и у Борила, тоже было два сына. Но в отличие от старшего брата, женатого только один раз и имевшего от жены еще трех дочерей, у Кручины от первой жены, умершей в молодости, было две дочери, а сыновья родились от второй жены, которая была намного его моложе. Последнему сыну боярина Кручины, Поздняку, было всего девятнадцать лет. Этого сына он не захотел брать с собой в поход. – Случись какая-нибудь беда, и я останусь без наследников! – рассудил тогда Кручина Миркович.

Воевода Супоня Борисович, княжеский тиун, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, выглядел намного моложе. В отличие от боярина Кручины, он был весел и бодр. Поездка в Орду напомнила ему молодость, походы и переезды с князем Дмитрием Красивым, боевые подвиги под знаменами славного брянского князя. Новый князь Роман Михайлович с уважением относился к опытным брянским воинам, ценил и брянских бояр. Вместе с тем он показал себя человеком самостоятельным, решительным и умным. Князь долго готовился к поездке в Орду: запасал продовольствие, собирал серебро. Предложение своих бояр выжать из горожан нужное для уплаты «выхода» серебро он внимательно выслушал, но не принял. – Нечего беспокоить простонародье! – сказал князь Роман на боярском совете. – Мы сами справимся с трудностями и добудем серебро без нарушения закона! – Стало ясно, что брянский князь надеялся получить доход только от налогов и княжеских промыслов. К концу весны 1359 года в казну поступило очень немного серебра – только на один «выход»: охота на пушного зверя в ту зиму была недобычливая! А ведь задолженность брянского удела перед Ордой составляла целых три «выхода»: вот уже третий год в Сарай не возили серебро! Такое положение дел тревожило брянских бояр. – Может потрясти купцов? – предложил на совете княжеский мечник Сотко Злоткович. Но князь отверг и это. – Нельзя нам разорять брянских купцов, – спокойно сказал он. – Пусть по-прежнему ведут свои дела и несут в нашу казну положенное серебро! А если мы обидим купцов, то добьемся только смуты и большей бедности!

Тогда наиболее преданные князю бояре предложили принять в казну собственные богатства. – Пусть мы потеряем имущество, – молвил на совете седобородый Ясеня Славкович, – но зато поможем своему князю! Нынче у нас тяжелое время и надо поддержать нашего Романа Михалыча!

Князь Роман, услышав такие слова, даже прослезился. – Благодарю тебя, почтенный Ясеня, и вас, мои славные бояре! – сказал он, прижав руку к сердцу. – Такие ваши жертвы дороже для меня княжеского венца! Однако не торопитесь: у нас еще есть время, и ордынский царь Бердибек пока еще недолго сидит на троне. Неизвестно, что решит наш Господь…Вдруг там, в Орде, будут перемены? Тогда и подумаем!

А тут вдруг пришла весть из Орды – в Сарае сменился хан! Молодой Бердибек внезапно скончался, и ханский трон занял «некий неведомый царевич Кульпа»! Бояре вспоминали последние слова князя Романа, сказанные им на совете, и удивлялись. – Наш славный князь – настоящий пророк! – говорили они. Слава об уме и прорицательских способностях нового брянского князя распространилась по всему уделу. Недобросовестные купцы и жадные охотники решили «не гневить судьбу» и «по закону» расплатиться с князем. К концу лета в княжескую казну поступило уже достаточно серебра, чтобы можно было выезжать в Сарай. Однако князь Роман взял с собой лишь одногодичный «выход» и еще немного денег на дорогу, жизнь в Сарае и подарки ордынской знати. – Там в Орде теперь новый царь, может, договоримся по-другому с «выходом»! – решил он.

Но видимое спокойствие князя и его решимость не были действительным отражением княжеских мыслей и чувств. – А вдруг тот молодой царь рассердится и не даст мне грамотку на брянский удел? – думал он, ворочаясь в седле. – И как тогда быть? Я еще не бывал в татарской Орде и не знаю их порядков…, – князь оглянулся на движущуюся за ним окольчуженную дружину из сотни лучших воинов и ветеранов. – Маловато у меня воинов против татарских полчищ…Однако, что я говорю о своем воинстве? – улыбнулся он. – На всей Руси нет пока войска, способного бороться с Ордой! Надо выбираться из беды добрыми словами и серебром. Понадеюсь и на Кручину: уж он-то не подведет!

И князь успокоился, вверив свою судьбу милосердному Богу и не изменявшей ему доселе удаче.

Брянцы въезжали в ордынскую столицу – Сарай-Аль-Джедид – в самую жару, сразу же после полудня. Несмотря на начало осени, в городе было душно и пыльно. Боярин Кручина довольно быстро разместил князя и его воинов в тех же самых гостевых юртах, в которых обычно останавливались брянские князья и их люди, он же похлопотал о довольствии, заехав в ближайшую чайхану и договорившись с ее хозяином о своевременных поставках готовой пищи: походные запасы круп, сушеных мяса и рыбы сберегли на обратный путь. После этого, оставив князя Романа отдыхать, Кручина Миркович, прихватив с собой племянников и сына Юрко, отправился на подворье своего сановного знакомца – ханского советника Тютчи, где был встречен с радостью. Одарив хозяина, его двух жен, трех сыновей и дочь богатыми подарками, боярин до самого вечера оставался у них. Они долго беседовали за привычными татарскими блюдами – пловом и кумысом – не отказывались и от греческого вина, доставленного в небольшом бочонке боярином Кручиной.

Тютчи подробно рассказал о последних событиях в Сарае, главным из которых была неожиданная смерть хана Бердибека, который почил в середине весны. Заснул у себя в опочивальне – и не проснулся! Наутро ханские жены подняли такой шум и крик, что во дворец сбежались все знатные татары. Причину смерти Бердибека так никто и не узнал. Однако большинство жителей ханской столицы считали, что Бердибек был «наказан Аллахом» за немилосердную расправу над своими младшими братьями и, особенно, над восьмимесячным младенцем. – Но я думаю, что причина была иная, – подытожил рассказ о смерти хана Тютчи. – Бердибек был сильно болен и, порой, казалось, что на троне сидит не хан, а тупой истукан! Как-то во дворец прибыли посланники от Иванэ из Мосикэ. Они просили хана, чтобы он приказал киевскому князю отпустить домой в Москву главного попа урусов! Но Бердибек только сидел и качал головой, как безумный! И люди Иванэ ушли, ничего не добившись!

Когда же этот хан скончался, в Орде началась «превеликая суета»! Вначале власть захватил первый приближенный умершего – мурза Товлубей. Поскольку наследников ханского рода в Сарае не осталось, сторонники Товлубея хотели объявить его самого ордынским ханом. – Это было бы несчастьем! – покачал головой Тютчи. – Сам покойный Бердибек был грубым и невежественным человеком. Он ненавидел и презирал ученых! Мне было так тяжело! На самом деле правил Ордой Товлубей, который грубо насмехался над нами! Это был бы безжалостный хан! Но Аллах не позволил этому свершиться! Неожиданно в Сарае объявился самозваный царевич по имени Кульпа. Он собрал вокруг себя знатных татар, не согласных с действиями Товлубея, сообщил им, что является одним из уцелевших сыновей Джанибека, якобы сбежавшего во время резни и, воспользовавшись тем, что Товлубей со своими соратниками пировали, уверенные в победе, окружил юрту временщика. Пощады не было никому! Пример подал сам Кульпа, прилюдно зарезавший Товлубея как бы в отместку за гибель своих братьев.

После этой расправы в Сарае вновь начались беспорядки. Воспользовавшись безвластием, в город ворвались неизвестные воины, которые начали грабить дома зажиточных татар и купеческие лавки. Не миновала беда и русских князей. Грабители начисто обобрали их юрты! Правда, сами князья, в числе которых пребывал и приехавший за ханским ярлыком нижегородский князь Андрей Константинович, предупрежденные заранее, сумели выехать в степь, где счастливо «отсиделись». Страсти улеглись лишь после того как Кульпа объявил себя новым ордынским ханом и вывел на улицы Сарая подчинившихся ему воинов.

– Слава тебе, Господи, – думал, слушая Тютчи, Кручина Миркович, – что мы тогда не поехали в Орду!

Далее Тютчи рассказал, что новоявленный хан Кульпа ведет себя совсем не по-хански. Сидит не на золотом троне, а рядом с ним на ковре. С мурзами разговаривает не как повелитель, а как старший товарищ. Правда, ученых людей уважает. – Молодой хан, – улыбнулся он, – признал меня своим советником и посадил рядом с собой на ковер, по левую руку!

Вскоре во дворец были возвращены все видные сановника покойного хана Джанибека. Сначала они обрадовались положительным переменам и стали наводить порядок в столице. Однако вскоре новоявленный хан их разочаровал. Он равнодушно относился к исламу, совсем не ходил в мечеть и не чтил имама Мухаммада.

– А это очень плохо для хана! – покачал головой Тютчи. – Наш славный имам со многими своими сторонниками не верят, что Кульпа – истинный потомок Великого Предка! Ходят слухи, что они послали людей в Синюю Орду к царевичу Хызру, приглашая его в Сарай. А что будет дальше – не знаю!

– Что же нам теперь делать? – спросил, нахмурившись, Кручина. – Неужели следует пойти к новому царю на прием?

– Надо пойти, Коручинэ, – кивнул головой Тютчи. – Ты должен доставить свой «выход» и получить ханский ярлык! Сколько ты привез серебра? Неужели за все три года?

– Нет, славный Тютчи, – пробормотал Кручина Миркович. – Мы собрали очень мало серебра: только на один «выход»! Нам досталось тяжелое наследие от покойного князя Василия, который раздал все накопленное годами серебро!

И он подробно рассказал о последних событиях в Брянске, смерти князя Василия и приходе к власти князя Романа.

– Ну, что ж, Коручинэ, – вздохнул, выслушав собеседника, ханский советник, – тогда я постараюсь помочь тебе! Сейчас у хана нет толкового денежника: все люди, знавшие о поступлениях налогов, погибли во время беспорядков, когда неизвестные разграбили нашу казну! Только я один знаю о долгах коназов-урусов. Я думаю, что мне удастся уговорить хана Кульпу по твоему делу. Тогда приходите завтра утром во дворец вместе с коназом Ромэнэ и приносите с собой все привезенное серебро!

– Благодарю тебя, мой любезный друг! – радостно воскликнул боярин Кручина, глядя, как беседуют его племянники и сын с сыновьями Тютчи в углу юрты. – Да поможет тебе Господь и даст крепкого здоровья на долгие годы!

Наутро брянский князь Роман с боярином Кручиной и воинами, сопровождавшими телегу с серебром и подарками, прибыл к ханскому дворцу. Стражники, стоявшие у входа, уже знали о предстоявшем визите брянцев и пропустили князя с боярином.

Войдя в приемную залу дворца, князь Роман и боярин Кручина пали на колени и медленно поползли к ханскому трону, на котором, вопреки словам Тютчи, восседал хан Кульпа. Брянский князь поцеловал золотую ступень и застыл в позе покорности, не поднимая головы. За ним «лежал в прахе» боярин Кручина.

– Салям тебе, Ромэнэ! – раздался вдруг скрипучий, как бы старческий, голос хана. – Подними же башку!

– Вагаляйкюм ассалям! – пробормотал, волнуясь, князь Роман, который впервые заговорил в Сарае по-татарски не просто с татарином, а с самим ханом!

Он поднял голову и встретился взглядом с ордынским повелителем. Хан выглядел очень молодо – немногим старше двадцати лет. Он был смуглый, худощавый, с довольно приятным лицом, изящными черными усиками над правильными чувственными губами и темными же пышными бровями над красивыми карими глазами. Молодость и красоту хана подчеркивала богатая шелковая одежда, в которую он был облачен – блестящий головной колпак желтого цвета, желтый же халат, расшитый драконами, и плотные темно-синие штаны, прикрывавшие ноги до самих желтых китайских туфель, сверкавших драгоценными камнями.

– Это хорошо, что ты знаешь наш благородный язык! – улыбнулся Кульпа-хан. – Значит, ты нас уважаешь! Я слышал о тебе, Ромэнэ, от моего знатного человека, – он кивнул головой в сторону стоявшего слева от трона тайного советника Тютчи, – и знаю также, что ты привез сюда весь свой «выход», не правда ли?

– Да, это правда, государь, – ответил, все еще волнуясь, брянский князь. – Я также привез тебе мои скромные подарки…

– Подарки? – пробурчал своим неприятным голосом хан. – А где же они? Эй, Ахмат! – Он хлопнул в ладоши. Из темного угла вышел рослый бритоголовый слуга. – Поди же, Ахмат, – повелел хан, – и принеси мне подарки этого коназа!

Дело не заняло много времени, благо, воины брянского князя стояли у входа во дворец. Вскоре упомянутый Ахмат вошел в приемную залу с большим серебряным подносом в руке. На подносе грудами лежали всевозможные драгоценные украшения и безделушки: ожерелья из жемчуга и серебра, янтаря и золота, серебряные и золотые миниатюрные новгородские шкатулки с дорогими перстнями, несколько серебряных чаш и золотая пластина с большим индийским рубином.

– Какой красивый лал! – весело сказал хан, прицокивая языком и рассматривая драгоценную пластину. – Я доволен твоими подарками, коназ Ромэнэ! Эй, Тютчи! – он поднял руку. – Выдай сегодня же этому доброму коназу ярлык на его улус! Кроме того, я хочу отблагодарить его! Эй, Ахмат! – Все тот же бритоголовый слуга предстал перед ханом. – Беги же, Ахмат, и приведи сюда ту женку-уруску, которая показала себя строптивой! – приказал хан. – Нам надо избавляться от злобных женок!

– Слушаюсь, повелитель!

Пока хан любовался брянскими подарками, князь Роман размышлял. – Наконец-то я сумел выпутаться из царского долга! – радовался он про себя. – Да еще и грамотку на Брянск получил! Что еще нужно для полного счастья?

Вдруг за спиной князя раздался пронзительный крик. – Я не дамся поганому татарину! – вопила по-русски женщина, втаскиваемая в приемную залу двумя здоровенными татарами. – Лучше смерть! Или дрын оторву!

– Тащите же, тащите эту строптивицу, мои верные люди! – весело сказал хан Кульпа, не обращая внимания на крики молодой женщины.

Князь Роман, стоявший на коленях, не выдержал и полуобернулся, стараясь не показать хану спину. Также поступил и боярин Кручина. Они с изумлением смотрели на рыжеволосую девушку, яростно отбивавшуюся от цепко державших ее татар. Ее волосы были всклокочены, простой дешевый татарский халат разорван и красивое молодое тело с белоснежной кожей проглядывало сквозь дыры.

– Ишь, какая злая! – сказал себе князь Роман, отворачиваясь от неприятного зрелища.

– Это – мой подарок, коназ-урус! – рассмеялся хан Кульпа. – Бери ее себе, и сегодня же познай! Но если не познаешь, не получишь ярлык на свой Брэнэ! А может, сделаешь это прямо здесь, на моих глазах?!

Неприятный резкий голос хана вызвал у князя Романа сильное раздражение. Не помня себя, он поднял голову и, глядя прямо в глаза Кульпы-хана, сказал: – Благодарю тебя, славный государь! Однако же мы, русские князья, верой и правдой служим тебе, как и прежним государям! Нам не положено недостойно вести себя и обнажать срамные места прилюдно! Это – не только позор самому князю, но неуважение к государю! Поэтому прости меня, повелитель, но я не могу очернить твое славное имя! Пусть предаются позору только рабы и дураки! Лучше накажи меня, государь, но не делай такого подарка!

Хан с интересом выслушал речь русского князя и, как ни странно, нисколько не рассердился. Рыжеволосая же девица успокоилась и, казалось, внимательно слушала.

– Ладно, Ромэнэ, – молвил хан уже серьезно. – Не надо познавать эту злобную девицу передо мной. Веди ее в свою юрту! Но мой подарок нельзя отвергать! Это – жестокая обида! Ступай же!

Пришлось брянскому князю подчиниться. Кланяясь и пятясь спиной к двери, он вместе с Кручиной Мирковичем вышел из дворца и, оказавшись на улице, с гневом сказал: – Эта девка не нужна мне! Пусть мои люди отведут ее на базар и продадут, как рабыню!

В этот момент татары вывели из дворца строптивую невольницу. На сей раз она не сопротивлялась, не дралась и не кричала.

Услышав слова князя, она тряхнула головой и, блеснув своими большими голубыми глазами, сказала: – Почему ты гонишь меня от себя, княже? Неужели ты не хочешь исполнить приказ того противного хана и познать меня?

– Не хочу! – возмутился князь, не глядя на девушку. – Мне не нужна крамольница, пусть даже русская!

– Я не крамольница, – пробормотала девушка таким голосом, что князь вздрогнул и глянул в ее сторону, – но и не татарская рабыня!

Как только глаза брянского князя встретились с глазами рыжеволосой девушки, он вдруг почувствовал сильное стеснение в груди и тяжесть внизу живота: на него смотрела невероятно притягательная, волшебно красивая, прелестница. – Как же я сразу не заметил такую красоту? – подумал князь, ощущая, что просто тонет в голубизне девичьих глаз. – Назови свое имя? – прохрипел он, едва сохраняя спокойствие.

– Томила, – тихо ответила девушка, чувствуя силу своих чар. – Я не хочу, чтобы ты отверг меня без жалости, как жалкую рабыню, княже…

– Не отвергну, Томилушка, – пробормотал Роман Михайлович, дрожа от волнения. – А теперь садись на эту телегу!

Вечером князь, уединившись со своей подаренной ханом возлюбленной, исполнил ханскую волю. Всю ночь, не смыкая глаз, он ласкал и познавал страстную девушку, влюбившуюся в него с первого взгляда. – Вот она, отрада моей души! – говорил, радуясь, брянский князь. – Слава тебе, мудрый царь, многих лет и крепкого здоровья!

Но пожелания князя Романа, произнесенные во время страстной любви, не принесли Кульпе-хану удачи. Через два дня ханские слуги доставили в юрту брянского князя заветный ярлык с ханской печатью на владение Брянским княжеством, а еще через пару дней в Сарай нагрянул с небольшим, но сильным войском очередной самозванный царевич по имени Ноуруз.

Князь Роман возлежал со своей возлюбленной Томилой, когда к нему в юрту вбежал боярин Кручина.

– Вставай, батюшка князь! – кричал он из прихожей. – Там, в царском дворце, идет жестокая резня! Непутевый царь Кульпа убит! Только что ко мне прибежал человек от славного Тютчи! Он советует нам немедленно уезжать! Собирайся же! У нас есть царская грамота и надо избежать нынешней ордынской смуты!

Князь быстро встал, оделся с помощью прибежавшего слуги, а его возлюбленная накинула на себя богатый шелковый халат, и они вышли на улицу, где уже стояли конные, окольчуженные, княжеские воины и готовые к отъезду телеги.

– Вот молодец, мой верный Кручина! – сказал, вскакивая на коня, князь. – Ты быстро все подготовил!

– Я чувствовал, княже, – весело молвил брянский боярин, – что близится заваруха! Я все понял, как только увидел того, ныне покойного, царя Кульпу! Разве это был государь? Один смех!

– Однако он сделал мне щедрый подарок! – весело сказал князь, глядя на рыжеволосую Томилу, садившуюся на мягкий ковер, уложенный по верху широкой телеги, ведомой двумя лошадьми. – Суди его Господь! Пошли же, люди мои!

Он натянул узду, вздохнул, и небольшой, но хорошо вооруженный отряд из его дружинников резво пошел вперед в бескрайнюю степь.

 

ГЛАВА 16

СМЕРТЬ ИВАНА МОСКОВСКОГО

Великий владимирский и московский князь Иван Иванович тяжело заболел. Он давно чувствовал недомогание, даже не ездил в этот год в Орду, а посылал туда с «выходом» и дарами верных людей. А вот теперь, поздней осенью 1359 года, и совсем слег. Князю, страдавшему сильными головными болями, было не до мирской суеты. Он, совсем недавно «ликом красный да управитель властный», превратился в измученного болезнью старика…А князю Ивану было всего тридцать три года!

По Москве ходили слухи, что «проклято все потомство Ивана», под которым подразумевали Ивана Данииловича Калиту, отца Ивана Красивого, за жестокую расправу в свое время над великим тверским князем Дмитрием Михайловичем Грозные Очи. В вину Ивану Калите ставили и гибель Александра Михайловича Тверского. Москвичи постарше вспоминали и князя Юрия Данииловича, виновника гибели Михаила Тверского и Константина Рязанского, и самого основателя княжеского московского дома – Даниила Александровича – захватившего «неправдами и льстивым крестоцелованием» того же рязанского князя Константина. И москвичи объясняли преждевременную смерть нескольких поколений московских князей «великими грехами».

Были в Москве и тайные язычники, сохранившие веру в древних славянский богов – Перуна, Велеса и других. Они обвиняли московских князей в кощунственном уничтожении славянских святынь – идолов богов дубовых и березовых рощ, где стояли эти идолы, и были уверены, что ранняя их смерть есть кара «древних богов» за злодеяния, «против истинной веры».

Но самое страшное заключалось в том, что сам великий князь Иван Иванович верил «в родовое проклятье» и, заболев, погрузился «в смертную тоску». В это тяжелое время ему очень не хватало отцовского друга и наставника – митрополита Алексия. Последний уехал в Киев, на деле принадлежавший татарам, хотя его князь Федор, зная силу Литвы, во многом следовал указаниям великого литовского князя Ольгерда. Киевский князь, несмотря на то, что приветливо встретил московского митрополита, делал все возможное, чтобы ухудшить ему жизнь в Киеве и выжить «злого москаля» из пределов своего скромного удела. Митрополит же Алексий, убежденный в силе данной ему духовной власти, вел себя в Киеве как хозяин. Митрополит Роман, ставленник Литвы, тоже пребывал в Киеве. Не желая сталкиваться лицом к лицу с митрополитом Алексием, который считал его «лживым митрополитом», он был вынужден проводить службу в церкви Михаила Архангела. В Вильно, к великому князю Ольгерду, непрерывным потоком шли жалобы от литовского митрополита Романа на «самоуправство москаля Алексия». В ответ Ольгерд Гедиминович прислал своих людей в Киев к князю Федору с требованием «прижать этого москаля железной рукой».

В довершение ко всему, кончились запасы зерна и мяса, привезенные митрополичьими людьми из Москвы. Князь же Федор, ревностно исполняя волю Ольгерда Литовского, не только препятствовал поставкам продовольствия и сена москвичам, хотя киевляне сами охотно несли «к славному, истинному святителю» все, что могли, но даже захватывал московские обозы «с харчами и серебром». Узнав об этом, митрополит Алексий отправил в Константинополь посольство из шести человек своей свиты к патриарху с жалобой на «злые деяния» Романа-митрополита и великого князя Ольгерда Литовского. Но посланники святителя не дошли до Царьграда: их безжалостно перебили по приказу князя Федора киевские татары, устроившие на дороге засаду. Тогда московский митрополит снарядил еще одно свое посольство к патриарху, но на этот раз, строго соблюдая тайну, доверил это дело лишь самым приближенным к нему лицам. В дальнейшем жизнь митрополита Алексия и его людей еще более ухудшилась: в конечном счете, он оказался «в жестоком плену». Князь Федор окружил подворье, где жил несчастный святитель, высоким забором, приставил к нему стражу и никого за пределы не выпускал. А набожные киевляне лишились права посещать «славного святителя»!

Накануне этого «нечестивого заключения» митрополит успел отправить в Москву человека с известием о своем тяжелом положении. Князь Иван Московский, несмотря на нездоровье, собрал по такому случаю боярский совет, на котором бояре дружно постановили «послать к молодому царю боярского сына Федора Кошку». Отпрыск боярина Кобылы, возглавив московское посольство, сразу же выехал в Орду и, первым делом, посетил в Сарае ханшу Тайдуллу, которую в свое время исцелил от тяжкого недуга митрополит Алексий. Но Тайдулла ничем помочь не смогла. Тут же вскоре скоропостижно скончался хан Бердибек, в Сарае началась «замятня», трон ордынского хана захватил сначала самозванец Кульпа, а затем, расправившись с ним, некий Ноуруз. Сарайской знати, втянутой в резню, теперь не было дел ни до Москвы, ни, тем более, до митрополита Алексия. Во время «замятни» пострадали русские князья, пребывавшие в то время в Сарае. Их имущество разграбили неведомые разбойники. А князь Андрей Константинович Суздальский едва выбрался из Сарая живым: даже «милость» нового ордынского хана Ноуруза не спасла его от ограбления и побоев. Тем временем митрополит Алексий продолжал бедствовать в Киеве. Из Константинополя вернулись его посланцы, измученные тяжелой дорогой и волокитой патриарших чиновников, которые много обещали, но, получив богатые подарки, отделались от «назойливых русских» лишь «благими пожеланиями» патриарха.

А посольство великого князя Ивана Московского к Ольгерду в Вильно, возглавляемое Дементием Давыдовичем, только разгневало великого литовского князя. Последний потребовал вернуть ему Ржев, захваченный Москвой, который литовцы пытались безуспешно отвоевать во время своего весеннего набега, неожиданно пройдя через смоленскую землю: москвичи, прислав в Ржев Василия Васильевича Вельяминова с дополнительным войском, отбились. Страсти подогрел бежавший из тверского удела от притеснения своего дяди Василия Михайловича Тверского князь Всеволод Александрович Холмский. Явившись в Вильно и представ перед Ольгердом Гедиминовичем, он не только попросил защиты от своего дяди, но и всячески очернил союзника своего притеснителя – Москву. Свой гнев на Ивана Московского великий князь Ольгерд выместил на митрополите Алексии. Из Вильно в Киев был прислан отряд литовских воинов, который разоружил дружинную охрану московского святителя, а его самого поместил в отдельную избу, в так называемое «уединение». Окруженный сторонниками князя Федора и литовцами, митрополит подвергся оскорблениям и насмешкам, его дважды пытались отравить. Однако мужественный святитель не только терпел все издевательства врагов, но даже действовал: ухитрился послать в Москву очередную весть о своем положении.

И вот московские бояре собрались 13 ноября у одра лежавшего в горячке великого князя Ивана, пытаясь вывести его из тяжкого состояния новыми, требовавшими неотложного решения, сведениями. Но великий князь не слышал их: перед его глазами проносилась вся прежняя жизнь. Он видел отца, сурового и властного Ивана Данииловича, брата Симеона, красивого стройного юношу, пытавшегося обуздать разговорившихся бояр…Наконец, он вздрогнул. – Надо не только говорить о беде нашего святого отца, но и действовать! Пошлите в Киев надежных людей и силой освободите его! – прохрипел он. – А я ухожу в «горние дали«…И запомните, я завещаю Коломну и Можайск моему сыну Дмитрию! И пусть наш славный святитель Алексий присмотрит за ним. Я верю, что он скоро вернется живым и невредимым! А если будет нужно, пошлете на Киев войско! И не отдавайте Литве Брянск и Смоленск! Постарайтесь дружить с их князьями…

Тут великий князь привстал и, задыхаясь, бросил: – Я вижу славный Брянск и мою дивную Федосьюшку! Так ты – жива, моя супруга и вечная любовь?!

Бояре в ужасе переглянулись.

– Вспомнил свою первую, брянскую, супругу! – буркнул боярин Иван Михайлович. – Значит, его дело плохо!

– Я вижу твое прелестное личико, моя верная супруга! – тихо сказал князь, поднимая руки. – Сбылась моя мечта, обращенная молитвами к нашему Господу: вот мы и встретились, лада моя, и теперь навеки будем вместе!

Великий князь дернулся всем телом, тяжело вздохнул и уронил руки на грудь. Его лицо осветилось, и на глазах у растерявшихся бояр его губы растянулись в прекрасную улыбку, разом изменившую облик страдальца и превратившую его в сказочного, как бы уснувшего, царевича, отправившегося за далеким счастьем.

– Скончался! – завопили, исходя слезами, московские бояре. – Горе, какое тяжелое горе!

 

ГЛАВА 17

НОВАЯ ОРДЫНСКАЯ «ЗАМЯТНЯ»

Князь Роман Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и ждал, когда хан скажет свое слово. Однако новый повелитель Орды – хан Ноуруз – молчал. Молчали и ханские приближенные. С поникшей головой стоял слева от ханского трона тайный советник хана – Тютчи: его положение резко ухудшилось, и хан Ноуруз, едва успев провозгласить себя повелителем Орды, дал понять некогда влиятельному вельможе, что тот лишь временно занимает свой пост. – Я дам тебе своего человека, – грубо сказал он Тютчи, заняв дворец, – чтобы ты научил его государственным делам! А потом отправишься на покой!

Что такое уйти на «покой», Тютчи понимал: при нынешних нравах в Сарае это означало скорую смерть. Но он не боялся смерти! За последние годы угрозы его жизни случались не один раз…Каждый новый хан с подозрением относился к приближенным своего предшественника, и было удивительно, как Тютчи еще уцелел. Вместе с ним из прежних ханских сановников во дворце остались Серкиз-бей, Сатай (привлеченный еще ханом Кульпой и бывший в опале при Бердибеке) и гурген покойного хана Бердибека Мамай, женатый на его сестре. Несмотря на родство с Бердибеком, Мамай не особенно выделялся среди ханских сановников. Невысокий, худощавый, с жидкими бородкой и усами, Мамай предпочитал отсиживаться на советах хана Бердибека, где господствовал мурза Товлубей. Слова последнего решали едва не все, и Тютчи не раз видел, как после очередного высказывания Товлубея, Мамай почтительно кивал головой, молчаливо с ним соглашаясь. Такое поведение спасло жизнь скромного ханского зятя, когда умер Бердибек, и началась борьба за сарайский трон. Вот и при Ноуруз-хане он тихо сидел на мягких подушках среди новых ханских приближенных, соглашался с ними и поддакивал даже когда новый хан принимал нелепые решения.

Так, сразу же после смерти великого владимирского и московского князя Ивана Ивановича из Москвы в Орду по решению бояр (от имени малолетнего князя Дмитрия Ивановича, наследника умершего) был послан киличей Василий Михайлович с богатыми дарами. Московский посол просил у Ноуруз-хана подтвеждения права Дмитрия Ивановича на великокняжеский ярлык, за что сулил прислать из Москвы богатый выкуп. Но хан Ноуруз, посоветовавшись со своими людьми, недолго думая, отказал. Тогда Тютчи попытался переубедить хана и подробно объяснил, что «спокон веков Мосикэ была лучшим данником, и прочие коназы не доставят нам столько серебра»! Хан же, хоть и выслушал его совет, усмехнулся и сказал: – Я ведь говорил тебе, глупый Тютчи, чтобы ты не лез ко мне с вредными советами! Пусть тот молодой коназ Дэмитрэ приедет сюда сам и смиренно, на коленях перед моим троном, попросит у меня ярлык! А я подумаю, достоин ли он моей щедрости!

И он прогнал московского киличея прочь.

Когда же, ранней весной 1360 года, на прием к Ноуруз-хану пришли многие русские князья, новоявленный ордынский повелитель, даже не разобравшись в сути дела, наслушавшись грубой лести, сразу же выдал им всем ярлыки. На этот раз Тютчи не произнес ни слова и лишь только записывал имена князей и «данные ханом улусы», в особую книгу, а затем по этим записям готовил для них ханские грамоты – ярлыки.

Он промолчал, глядя на смиренного Мамая, покачивавшего головой в знак согласия с решением хана, и когда Ноуруз-хан распорядился выдать ярлык на великое владимирское княжение нижегородскому князю Андрею Константиновичу. Правда, последний проявил благоразумие и от щедрого ханского дара отказался, не желая ссориться с Москвой. Однако ярлык на великое княжение принял его брат Дмитрий Константинович – «не по вотчине, не по дедине», как потом обвиняли его москвичи.

Такие поспешные и непродуманные действия нового хана нарушали сложившийся за многие годы порядок взимания «выхода» с русских земель и способствовали возникновению неразберихи со сбором серебра и во взаимоотношениях между русскими князьями.

Тютчи молча исполнил волю Ноуруза, выписал ярлыки, скрепил их ханской печатью и передал на вручение новому визирю Джафару, совсем еще юному, двадцатилетнему племяннику повелителя, который даже не умел говорить при дворе, как надо, и лишь хлюпал носом, стоя с правой стороны от ханского трона. Когда же в Сарай прибыл брянский князь Роман Михайлович с обычным годовым «выходом», хан Ноуруз долго не хотел его принимать, считая, что «выход» «коназа Ромэнэ мал и надобно его пересмотреть». Попытка Тютчи отстоять, по просьбе его русского знакомца боярина Кручины Мирковича, прежнюю ханскую дань только усугубила положение. Разгневанный Ноуруз запретил боярину Кручине входить во дворец вместе с брянским князем и сказал: – Нечего защищать этого хитрого уруса! Он нагло прячет в своих лесах серебро, а сюда привозит лишь жалкие подачки!

Вот и стоял брянский князь перед троном Ноуруза, думая о том, как бы выкрутиться из создавшегося положения.

Наконец, хан очнулся от своих мыслей и глянул на согбенного князя Романа. – Я слышал, коназ-урус, – пробормотал он, дрожа от гнева, – что ты отсылаешь почти все свое серебро Лэтвэ, а сюда, в Сарай, привозишь лишь малую толику! Разве не так?

– Не так, государь, – молвил, чувствуя, как у него отяжелел язык, князь Роман. – Я ничего не отсылаю в Литву и плачу дань только одному тебе!

– Подними свою башку! – приказал Ноуруз.

Брянский князь привстал и посмотрел на ордынского хана. Высокий, худой и чернобородый. Борода и усы – густые не по-татарски. Хан был одет в золотой халат китайского шелка, желтые штаны и желтые туфли. На голове у него возвышалась простая белая чалма, небольшая, но изящная, с крупным алмазом, как бы скреплявшим ее складки в самой середине, надо лбом. Лицо хана казалось добродушным. От левого глаза до самой переносицы проходил длинный, глубокий шрам. – Видимо, он смелый воин, – подумал про себя князь Роман.

У хана был большой длинный нос, тонкие чувственные губы, которые он поджимал, когда сердился, небольшие правильные уши и острые, черные как смоль, глаза.

– Он совсем не похож на прежнего царя, – размышлял про себя брянский князь, – незлой с виду, имеет приятный голос…

– А теперь скажи, Ромэнэ, – нарушил тишину дворца Ноуруз, – неужели у тебя нет больше серебра?

– Здесь нет, государь, а там, в Брянске, может уже прибавилось, – пробормотал князь. – Надо ехать в Брянск, чтобы узнать об этом…

– Нечего тебе ехать в Брэнэ! – бросил хан, сверкнув очами. – Ты лучше пошли туда людей, а сам подожди их здесь, в Сарае. И пусть привозят двойной «выход»! Надо, чтобы твой выход был не меньше, чем у других князей! Пора тебе сравняться с Новэгэрэ! Нечего прикидываться бедным и жалким, ссылаясь на свою лесную землю!

– Помилуй, государь! – вскричал Роман Михайлович, прижав к груди руки. – У нас не будет столько серебра! Ну, если только тысячи…две в государевой монете…

– Ишь, какой хитрец! – возмутился Ноуруз, и его густые черные брови взметнулись грозной дугой. – Ты напоминаешь мне вертлявую степную лису, коназ Ромэнэ! Какой ты жадный! За это следует тебя наказать! Разве не так, мои славные люди?!

– Так, так! – закивали головами сидевшие за спиной русского князя татары.

– За такую строптивость следует отсечь ему башку! – выкрикнул, улыбаясь, мурза Мамай.

– Или отрубить ему кутак вместе с мотней! – громко сказал сидевший рядом с Мамаем с непроницаемым видом Серкиз-бей.

Князь Роман пал ниц, закрывая руками голову.

– Ладно, Ромэнэ, – засмеялся довольный видимым страхом князя ордынский хан, – вот тебе мой приказ: иди к себе в юрту и сегодня же посылай в свой Брэнэ людей за серебром! А то серебро, что ты привез, мне не надо! Пусть оно пока останется у тебя…А когда соберешь полностью весь «выход», тогда я приму его и выдам тебе ярлык. Но запомни, если ты не дашь мне достаточно серебра, ярлык на твой улус достанется другому коназу! Тогда я прикажу подвергнуть тебя жестокому позору – раздеть догола, намазать собачьим навозом и посадить верхом на старого ишака – задом-наперед! И будешь ездить по улицам Сарая на потеху всему народу! Убирайся!

Оскорбленный брянский князь поднялся и поплелся, пятясь, спиной к выходу, под дружный смех ханских приближенных.

У входа во дворец его ожидали боярин Кручина, княжеский тиун и верные дружинники.

– На тебе нет лица, княже! – тихо молвил воевода Супоня Борисович, протягивая князю его большой двуручный меч. – Видно несладко тебе было у бусурманского царя…

– Ничего, славный князь, – сказал, качая головой, боярин Кручина. – Пошли в наш гостевой дом! Будем держать совет! Нельзя говорить лишнее! – он подозрительно огляделся. – Здесь даже стены имеют уши!

Князь Роман со своими людьми просидел в Сарае до конца мая, не зная, как поступить. Посоветовавшись с приближенными, он решил не посылать в Брянск никого за серебром. – Не спеши, князь-батюшка, – сказал тогда на совете боярин Кручина Миркович. – Я слышал много недобрых слов об этом царе…Даже царский советник Тютчи не верит, что он долго просидит на троне.

Такой же совет подал брянскому князю и сарайский епископ Иоанн, когда Роман Михайлович посетил его на владычьем подворье.

– Ходят вести, сын мой, – сказал тогда владыка, – что знатные ордынские люди очень недовольны новыми порядками и от всей души ненавидят царя Ноуруза! Значит, осталось недолго ждать очередного переворота…Радуйся, сын мой, что тот бестолковый царь вернул тебе серебро! Остается только ждать. Наберись терпения. Послушай лучше новости о событиях на Руси…Там тоже немало всяких бед!

И владыка подробно рассказал обо всех последних происшествиях.

Смерть великого князя Ивана Московского нанесла серьезный удар по Московскому княжеству. Авторитет восьмилетнего князя Дмитрия Ивановича был настолько низким, что подняли голову не только прежние соперники, нижегородско-суздальские князья, но и все прочие князья, бывшие раньше в дружбе и прямой зависимости от Москвы! Междукняжеская усобица вновь грозила русским землям. Воспользовавшись неурядицами, оживилась Литва. В конце прошлого года великий князь литовский Ольгерд даже угрожал Смоленску: взял с боя город Мстиславль и посадил там своих наместников! А его сын Андрей Ольгердович захватил спорный с Москвой город Ржев, где также посадил литовский гарнизон.

Слава Богу, что удалось благополучно уйти из литовского плена митрополиту Алексию, который через Смоленск добрался до Владимира, а потом вернулся в Москву.

Не ладились дела и в Великом Новгороде. Там неожиданно покинул свою кафедру и ушел в монастырь архиепископ Моисей. Не добившись его возвращения, новгородцы собрали вече и провозгласили архиепископом Алексия, бывшего ключника владыки.

– Теперь им придется ждать решения славного митрополита Алексия. Ему предстоит либо утвердить своего тезку, как владыку, либо отказать новгородскому люду, – подвел итог своему рассказу о событиях прошлого года сарайский епископ.

– Да, святой отец, – тихо сказал мрачный, грустный князь Роман, – и в прошлом году было немного добрых вестей, и в этом! Намедни царь упрекнул меня, что я плачу меньше, чем новгородцы и прочие князья! Они ничего не жалеют за царские грамоты! А за великокняжеский венец готовы даже удавиться! Стыд и позор! Они просто губят нас, нещадно расточая серебро! А царю все мало!

– Ты прав, сын мой, – кивнул головой епископ Иоанн. – Нижегородские князья совсем разорили и себя, и народ! Дмитрий Константинович вот-вот поедет во Владимир с ханским послом для венчания на великое княжение! А ты, сын мой, неужели не в дружбе с Ольгердом Литовским? И зачем ты платишь «выход» ордынскому царю? Разве великий князь Ольгерд не в силах защитить тебя?

– Я говорил с Ольгердом Гедиминовичем о татарской дани, – угрюмо ответил Роман Михайлович, – но он сказал, что я должен платить серебро царю так, как это делали прежние брянские князья…Великий князь не хочет ссориться с татарами…Ведь даже его бедные городки Киев, Чернигов и вся Волынь платят ордынский «выход»…

– Зачем же тогда литовцы обещают русским людям послабление от ордынских поборов?! – возмутился сарайский владыка. – Это же прямой обман?

В это время со двора донесся какой-то шум: крики многих людей, лязг металла, цокот копыт.

– Что там еще случилось?! – выкрикнул епископ, хлопнув в ладоши. В светлицу вбежал молоденький служка. – Беги-ка, Василько, – приказал владыка, – и проведай, откуда такой шум!

Мальчик выбежал на улицу. Вскоре он вернулся румяный, веселый. – Святой батюшка, – сказал он, улыбаясь, – это великий князь Дмитрий Константиныч с татарами и дружиной выехали во Владимир на венчание! Отсюда и шум…Тут еще сбежались татары со всего города. И другие русские князья пришли провожать великого князя Дмитрия…

– Вот опять начинается усобица на Руси! – горько бросил отец Иоанн. – Москва не уступит владимирский «стол»!

На следующее утро князь Роман был разбужен еще большим, чем перед подворьем епископа, шумом. Казалось, весь Сарай звенел и стучал железом: оружием и доспехами. Непрерывно цокали конские копыта, кричали возбужденные люди.

Когда все затихло, князь послал своего мальчика-слугу Улеба за боярином Кручиной. Последний явился в юрту своего князя, растерянно махая руками. – Я не знаю, что произошло! – сказал он после того, как поприветствовал князя. – Надо сходить к какому-нибудь знатному татарину или даже к самому Тютчи.

– Сходи же, славный Кручина, – пробормотал в беспокойстве брянский князь, – и скорей возвращайся!

Но боярин вернулся к своему князю только после полудня. – Вот уж, княже, – весело сказал он, – и новая ордынская «замятня»! Сюда идет с востока, из Синей Орды, заяицкий царь Хызр! Это настоящий государь, потомок их Великого Предка, правнук самого царя Орду!

– Горевать нам или радоваться? – спросил, волнуясь, брянский князь. – Что нам ждать от этого Хызра?

– Не знаю, – боярин Кручина присел по знаку княжеской руки на скамью напротив княжеского дивана, – однако Тютчи мне сказал по секрету, – боярин огляделся и перешел на шепот, – что Хызра пригласили знатные мурзы и, видимо, сам мой славный кунак…Им совсем не стало здесь житья! Значит, нам нечего горевать, если на ордынский трон сядет законный государь! Разве было плохо при Джанибеке или царе Узбеке? Заплатил свой «выход» за нынешний год – уезжай себе домой! Это хорошо, что злобный Ноуруз не взял наше серебро! Нам помог сам Господь!

– Слава тебе, Господи – перекрестился князь Роман. – Тогда давай-ка выпьем с тобой, мой верный боярин, греческого винца! И позовем еще…, – князь хлопнул в ладоши, и в опочивальню вбежал мальчик-слуга. – Беги-ка, Улеб, – приказал князь, – и пригласи сюда моего тиуна Супоню! Пусть разделит нашу трапезу!

Всю ночь Сарай гудел, как набатный колокол, а вокруг юрты брянского князя стояли его пешие воины – сотня окольчуженных копьеносцев, охраняя покой своего господина.

Татарские воины, скакавшие взад-вперед, видя освещаемую факелами княжескую дружину, лишь на мгновение останавливались, а затем с гиканьем и визгом мчались дальше.

К утру все затихло. Князь встал со своего ложа и позвал мальчика-слугу. Последний принес с собой княжескую одежду, а затем – серебряный таз с чистой водой. Князь умылся, оделся с помощью слуги и уже собирался садиться за стол, чтобы принять принесенную во время его одевания другим слугой пищу, как вдруг в княжескую опочивальню буквально ворвался боярин Кручина Миркович.

– Славный князь! – вскричал он, волнуясь, забыв о приветствии. Князь, погрузивший руку в миску с бараньим пловом, поднял голову и с тревогой на него посмотрел. – Нет уже теперь ни злобного Ноуруза, ни его сына Темира, ни глупой царицы Тайдуллы! За Волгой была жестокая битва, и царь Хызр разбил непутевого Ноуруза! И тот злодей бежал, надеясь найти убежище в Сарае. Но знатные мурзы схватили его и выдали победителю! Царь Хызр не стал ждать суда и немедленно казнил бесстыжего Ноуруза и его приближенных! Новый государь занял царский трон и зовет к себе всех русских князей! Он даже не успел отдохнуть от ратных трудов…Собирайся, княже, пойдем к царю во дворец!

Князь немедленно встал, сбросил с себя татарский халат и протянул руки к слуге, передававшему ему красную княжескую мантию. Одевшись, он вышел наружу и вскочил в седло подведенного к нему вороного коня.

– Поехали же, люди мои, к ордынскому государю! – распорядился князь, натянув уздечку, и его отряд в короткий срок оказался возле ханского дворца.

Трое ханских стражников, увидев русского князя, пропустили его без слов, но боярина Кручину задержали. Лишь получив по серебряной денежке, они, изобразив на своих лицам тягостное раздумье, опустили перед ним свои кривые мечи, и тот проследовал за князем.

Во дворце нового хана было многолюдно. Вслед за сменой стражи хан Хызр произвел и перестановки во дворце, оставив в числе своих приближенных лишь нескольких сановников покойного хана Ноуруза, в числе которых пребывали Серкиз-бей и хитроумный Мамай.

Проползая мимо них за своим князем по мягкому персидскому ковру, боярин Кручина с внутренним торжеством понял, кто из мурз участвовал в заговоре и помог новому хану победить.

У золотых ступенек ханского трона стояли на коленях князья Дмитрий Борисович Дмитровский и Константин Васильевич Ростовский. Князь Роман Михайлович присоединился к ним, встав на колени с левого края.

– Будет с этими коназами! – сказал с улыбкой новый хан. – Пусть едут домой! Они привезли полноценный «выход» и достойные подарки! Тебе, Дэмитрэ, я дарю просимый тобой Галэч, а тебе, Костэнэ – Ростэ-бузург! Радуйтесь, мои верные слуги!

– О, благодарю тебя, ясное солнце! – возопил, ликуя, молоденький князь Дмитрий. – Теперь я, наконец, имею во владении Галич!

– О, мудрейший из мудрых! О, солнце из солнц! – воскликнул счастливый не меньше своего товарища седобородый Константин Васильевич. – Благодарю тебя за Борисоглебскую половину моего Ростова! Будь же ты здоров и славен на века!

– Ну, идите же! – весело сказал хан Хызр, глядя вниз со своего трона на лежавших на ковре брянского князя и его боярина. – А теперь, салям тебе, коназ…, – он глянул на стоявшего слева от ханского трона Тютчи. Тот быстро сказал: – Ромэнэ! – Ромэнэ! – повторил хан, сохраняя на лице улыбку. – И подними свою башку!

Князь Роман приподнялся, встал на колени и, глянув на хана, сразу же успокоился: прямо на него смотрел румяный, жизнерадостный татарин лет сорока пяти, одетый в простую одежду: расстегнутый серо-коричневый халат, длинные кожаные штаны и невысокие, с загнутыми носками, черные кожаные сапоги. На гладко выбритой голове возвышалась легкая, напоминавшая тюбетейку простых татар, шапочка.

Хан Хызр был круглолицым, широкоскулым и совсем ничем не походил на убитого им Ноуруза. Его усы и бородка, рыжеватого цвета с проседью, были негусты. Сам хан ростом не вышел: он на голову уступал Ноурузу, а русскому князю – на всех две головы! Но по его мускулистым сильным рукам и широким плечам можно было понять, что новый хан крепок и даже могуч, как настоящий монгольский богатырь.

Сузив и без того свои узенькие черные глаза, Хызр молча рассматривал русского князя. – Якши! – сказал он, наконец, услышав княжеское «вагаляйкюм ассалям». – Все вы, русские князья, очень похожи друг на друга: высокие ростом, светловолосые и с водянистыми глазами! Однако не лицо и слова украшают достойного человека, а его дела! А ты, как рассказал мне мой почтенный советник Тютчи, всегда выполняешь свой долг и вовремя привозишь сюда свое серебро! Ты доставил нам нынешний «выход»?

– Да, доставил, государь! – ответил, улыбаясь, князь Роман. – Я привез все, как положено! И мои скромные подарки! Мы всегда готовы служить тебе, могучему государю, верой и правдой!

– Тогда прими все его серебро, Тютчи, – молвил Хызр, – и выдай ему сразу же ярлык! Пусть Ромэнэ спокойно возвращается в свой город…Как его там? Брэнэ? Да, якши, в свой Брэнэ…Нечего коназам-урусам тут сидеть без дела и смотреть на наши неурядицы! А мы будем наводить порядок и жестоко наказывать всех злодеев, которые разоряли наше ханство! Иди же, коназ-урус, верно служи нам и вовремя привози сюда свое серебро!

– Будь же ты славен, государь! – сказал, пятясь спиной к двери, князь Роман. – Я знаю свой долг и всегда буду верен своему слову!

 

ГЛАВА 18

КНЯЖЕСКИЙ СЪЕЗД

Золотая осень 1360 года прошла в суете и тревогах. Со сменой великого владимирского князя на Руси не стало спокойней. Венчание во Владимире князя Дмитрия Константиновича Суздальского не вызвало радости у прочих русских князей. На этом торжественном событии присутствовали лишь братья-князья Андрей, Дмитрий и Борис Константиновичи. Прочие же князья, несмотря на то, что злорадствовали в свое время потере Москвой Владимира и великокняжеского «стола», как только разобрались в сложившейся ситуации, Дмитрия Константиновича не поддержали. Последний не был старшим из трех братьев, а старший – Андрей – не захотел брать на себя «тяжкий груз ненадобной власти». Удельные князья давно привыкли к главенству Москвы, роптали, порой, на «превеликие поборы и московскую корысть», но подчиняться вчерашнему нижегородскому князю не хотели. В свою очередь, Москва заняла выжидательную позицию. Вернувшийся из тяжелого литовского плена митрополит Алексий, ставший по завещанию покойного великого московского князя Ивана Ивановича княжеским «местоблюстителем», повел «государевы дела» осторожно. Видя ордынскую «замятню» и частую смену сарайских ханов, он решил понаблюдать за дальнейшим развитием событий в Орде, а, чтобы не вызвать на свою голову гнева татар, временно подчинился решению хана, создав видимость безразличия к отнятию великокняжеского ярлыка у Москвы. Но и благословлять это дело он не захотел. Князь Дмитрий Константинович был венчан 22 июня суздальским владыкой. Сам же митрополит в это время находился в Великом Новгороде: «поставил на владычество» архиепископа Алексия. Таким образом, митрополит нашел удобный повод не поддерживать на деле нового великого князя.

Одновременно с этим, посоветовавшись с боярами, митрополит Алексий принял решение передать весь ордынский «выход» князю Дмитрию Константиновичу, чтобы тот сам отвез в Сарай всю царскую дань.

Само собой разумеется, Москва отвезла во Владимир значительно меньше серебра, чем раньше, ограничившись лишь уплатой установленной ханами дани. Подарки хану и его приближенным был вынужден теперь платить новоиспеченный великий князь. Вот тут и осознал Дмитрий Константинович, как тяжела «шапка Мономаха»! Дополнительное серебро еще надо было достать! В довершение ко всему, во Владимир прибыли татарские послы от нового хана с требованием наказать «царских врагов». Оказывается, во время беспорядков в Орде, новгородские «вольные люди» совершили набег на татарские владения. Они огнем и мечом прошлись по средней Волге и разграбили город Жукотин. Уцелевшие от погрома жукотинцы пожаловались ордынскому хану. Пока хан разбирался и принимал решение, разгневанные татары устроили самосуд над русскими купцами в Булгаре. В свою очередь, купцы, имевшие ханские привилегии и доселе не подвергавшиеся грабежу, направили своего представителя с жалобой к ордынскому хану, требуя возмещения ущерба и наказания разбойников. При расследовании дела хан определил главных виновников – новгородских ушкуйников – и повелел: – Чтобы впредь не было подобного, коназ Дэмитрэ должен поймать всех разбойников из Новэгэрэ, выдать их на расправу в Сарай и возместить ущерб пострадавшим купцам!

Вот и пришлось раскаяться великому владимирскому князю Дмитрию Константиновичу в том, что он так поспешил принять «под свою руку» Великий Новгород! Если бы этот беспокойный край пребывал под властью московского князя, то все «новгородские беды» пали бы на Москву.

Что делать? Где достать денег? Как удовлетворить требования ордынского хана? – Вот какие вопросы встали перед бесхитростным, но жадным до власти князем Дмитрием Константиновичем. Пришлось собирать княжеский съезд. И вот в эту осень великий владимирский князь послал ко всем «малым князьям» своих киличеев с призывом – прибыть в Кострому на княжеский съезд. Кострому он избрал для того, чтобы избежать «владимирского позора», когда удельные князья не явились на его венчание, тем самым не признав «царскую волю». Поскольку княжеские съезды собирались в крайних случаях, и князья могли высказать свое мнение по многим важным делам русских земель, новый великий владимирский князь понадеялся, что в Кострому приедут все удельные князья. Туда же прибыли ханские посланники – мурзы Урус, Каирбек и Алтынцыбек. Они возглавили небольшой стол, устланный белой скатертью и поставленный встык к длинному столу, образовав огромную букву «Т», рассевшись в больших черных креслах, расположенных рядом. По правую руку от самого старшего татарского посланника, Уруса-мурзы, на скамью, возглавив длинный стол, воссел великий владимирский князь Дмитрий Константинович. Напротив него расположился его старший брат Андрей, оказавшийся по левую руку от мурзы Алтынцыбека. За ним сидел князь Константин Васильевич Ростовский, владевший Борисоглебской частью удела, и младший брат великого князя – Борис Константинович. Остальную часть этой скамьи занимали бояре собравшихся князей. Рядом с великим князем сидели суздальский и костромской епископы, а прочие места пустовали. Почти все удельные князья с пренебрежением отнеслись к княжескому съезду и на призыв великого князя не явились. Последний сидел мрачный, как туча, чувствуя себя оскорбленным и униженным. Собравшиеся посидели еще некоторое время в ожидании, но, как только стало ясно, что больше никого не будет, малолюдный съезд начался.

Разговаривали по-татарски, кто как мог, но оказалось, что русские владели этим языком неплохо. Татары тоже знали некоторые русские слова и часто вставляли их в свою речь.

Первым подал голос старший татарский посланник мурза Урус. Не вставая, как это было принято у русских князей при выступлении, он коротко сказал: – Мы видим, коназ Дэмитрэ, у тебя нет настоящей власти, и прочие князья тебя не уважают! Поэтому мы сообщим обо всем нашему повелителю и попросим передать ярлык на Уладэ-бузург другому коназу! И еще скажу, что у вас совсем нет порядка, и ваши разбойники угрожают городам нашего государя! Почему ты, коназ Дэмитрэ, до сих пор не возместил ущерб ограбленным купцам и не поймал тех разбойников?

– Так получилось, знатный человек, – мрачно ответил Дмитрий Константинович, – что удельные князья, смущенные Москвой, не выполнили моих требований! Все наши князья так боятся не угодить Москве, что даже не явились на этот съезд! Разве я не прав, князь Константин?

– Прав, брат, – ответил Константин Ростовский. – Даже мой сосед, владелец Сретенской части Ростова, праведный Андрей Федорыч, говорил мне, что он не едет сюда, в Кострому, из-за страха перед московскими властями!

– Кто там сейчас коназом в Мосикэ? – спросил, покраснев от гнева, мурза Каирбек. – Неужели он так силен?

– Какое там! – усмехнулся князь Андрей Константинович. – Дмитрий Московский – еще отрок! Откуда у него сила?

– Зачем тогда говорить всякую чепуху?! – возмутился Алтынцыбек. – Разве может тот младенец кого-нибудь запугать? Нечего дурачить нас, ханских людей! Мы видели ваших могучих коназов на приеме у государя! Неужели они испугались жалкого юношу?!

– Но в Москве делами заправляет вовсе не Дмитрий! – пробормотал багровый от стыда великий владимирский князь. – А сам святитель Алексий и московские бояре…

– Удивительно! – усмехнулся Урус-мурза. – Неужели и в остальных городах у власти стоят служители церкви и бояре, а ваши князья только возят в Сарай ханский «выход»?!

– Это не так, мой господин, – сказал князь Андрей Константинович. – У нас есть сильные и властные князья! Вот, например, Святослав Смоленский и Роман Брянский. Но и они пляшут под дудку Москвы! Мы приглашали их на этот съезд, но они решительно отказались! Они, правда, не входят в великое Владимирское княжество, но обладают достаточным влиянием…

– А тот Роман Молодой вообще отказался признавать меня великим князем! – пробасил Дмитрий Константинович. – Мало того, он даже не проявил должного уважения к моему посланнику, сказав, что я получил грамотку на Владимир от самозванца Ноуруза! А когда мой человек напомнил, что новый государь подтвердил то пожалование, брянский князь с усмешкой молвил, что «и этот царь Хызр недолго усидит на своем престоле, а новый государь, без всякого сомнения, вернет Владимир Москве»! Вот он и побоялся обидеть молодого Дмитрия Московского, считая, что тот вскоре станет великим князем! И после этих оскорбительных слов брянский князь прогнал моего гонца с позором и громким смехом!

Татарские мурзы переглянулись. – Якши, карашо, Дэмитрэ, – сказал, усмехнувшись, мурза Урус, – мы доложим об этом нашему повелителю и накажем того Ромэнэ! Однако скажи, как ты собираешься исполнять ханский приказ?

– Ну, э-э-э, – пробурчал великий князь Дмитрий, – тогда придется ехать в Великий Новгород и ловить тех разбойников!

– Так кто же поедет? – вопросил, сурово сдвинув брови, мурза Каирбек. – Неужели ты исполнишь волю государя одними словами?

– Не только словами, – промолвил князь Андрей Константинович. – Придется самим туда ехать!

– Тогда ладно, – кивнул головой мурза Алтынцыбек, – с этим все ясно! Но вот как вы будете возмещать ущерб купцам и людям из Жукотэ?

– А мы прикажем новгородцам расплатиться за своих разбойников! – сказал, ударив кулаком по столу, великий владимирский князь.

– А если люди из Новэгэрэ откажутся платить? – прищурил свои черные узкие глазки мурза Урус. – Что вы тогда будете делать?

– Тогда возложим этот долг на плечи наших тягловых людей, – пробормотал князь Андрей. – А ответственность будут нести все удельные князья. Это – плата им за грубость и попрание царской воли! Разве я не прав, владыка?

– Не знаю, сын мой, – ответил суздальский епископ. – Наша русская земля нынче не богата серебром! Но если говорить правду, то платить должны виновники содеянного, а не сторонние люди!

– За что же разорять тех, кто не причастен к преступлению? – поддержал своего соседа по скамье костромской епископ. – Пусть сами новгородцы отвечают за дела своих беспокойных жителей!

– Ну, так что вы решили? – насупился мурза Каирбек. – Долго мы еще будем разглагольствовать?

– Мы решили, почтенные люди, – сказал, улыбаясь и глядя преданными глазами на татарских послов, великий князь Дмитрий Константинович, – что мы сами поедем в Новгород и поймаем тех злодеев. А потом выдадим их государю на суд и расправу! Что касается ущерба от разбойников, то это – дело Великого Новгорода! Пусть привозят в Сарай нужное серебро!

– А если они не уплатят, тогда мы пройдем с огнем и мечом по всей земле Новэгэрэ! – грозно молвил мурза Алтынцыбек. – Да так пройдем, что не только разгромим Новэгэрэ, но пожжем Брэнэ, Смулэнэ и пощиплем твои земли, бестолковый Дэмитрэ! Берегись!

– За что же мои земли, почтенный? – смиренно улыбнулся Дмитрий Константинович. – Вот Брянск и Смоленск, это – правильно! Да еще бы Москву сюда прибавить!

 

ГЛАВА 19

РАЗБОРКИ В ОРДЕ

– Встань же, Ромэнэ, – сердито сказал Хызр-хан, глядя на лежавшего перед ним брянского князя, – и покажи мне свои глаза!

Князь Роман встал на колени и смело глянул на ордынского хана. Последний буквально впился в него своим огненным взором, но брянский князь выдержал этот взгляд.

– Престранно, Ромэнэ, я не вижу в твоих глазах ни страха, ни лжи, – пробормотал хан, чувствуя неуверенность. – Однако же скажи, коназ-урус, почему ты не приехал на совет коназа Дэмитрэ и непочтительно высказывался о моем правлении?!

– Вот почему царь так рассердился! – подумал князь Роман. – Значит, люди Дмитрия Суздальского донесли о моих гневных словах!

Но вслух он сказал: – Я никогда не говорил непочтительных слов о тебе, государь! А в Кострому я не пошел потому, что слова великого князя Дмитрия для меня не указ! К тому же, мой Брянск не повинен в преступлениях против твоих людей и прочих купцов! Мы совсем далеки от беспорядков и мятежей во владимирской земле и не хотим лезть в их бестолковые дела! Нам хватает своих трудностей. Для нас главное – вовремя и в достаточном количестве доставить тебе наш «выход»! А других дел у нас нет! Вот если бы мои люди что-нибудь натворили, тогда бы я был виноват перед тобой. Зачем мне ходить на съезды глупцов? Учиться у них беспорядкам? Пусть лучше они учатся у меня, как хранить тишину и порядок в уделе, а также не причинять вреда твоим людям! Выслушав брянского князя, ордынский хан несколько успокоился. – Конечно, надо беречь свой улус и держать в руках тягловый люд…, – буркнул он. – Однако почему ты осуждал мои действия? Ты ничего об этом не сказал! Неужели ты веришь, что я пришел к власти ненадолго?

– Я не верю этому, государь! – сказал без тени смущения князь Роман. – Никакой человек – ни князь, ни славный мурза – не может предугадать судьбу своего повелителя…Однако есть признаки, по которым можно определить ошибки государственных людей!

– Так ты решил судить своего хана?! – вскричал, подскочив со своего трона, разгневанный Хызр. – Не боишься потерять свою башку, коназ-урус?

– В этом случае – невелика потеря! – усмехнулся Роман Михайлович. – Но вот я вижу, что свою башку потерял именно ты, государь!

– Да как ты смеешь, презренный дурак, оскорблять меня?! – буквально взвыл, побагровев, ордынский хан. Придворные, сидевшие вокруг на подушках, зашумели, заговорили. За всю свою жизнь они не помнили подобного разговора русского данника с великим ханом!

– Я могу поведать тебе, государь, и не такую правду! Я не боюсь сказать то, что есть! – спокойно молвил князь Роман, не обращая внимания на шум и гневные крики хана и его вельмож. Даже всегда спокойный Тютчи, стоявший слева от ханского трона, покраснел от волнения.

– Что ж, тогда поведай мне свою правду, Ромэнэ! – прохрипел, едва сохраняя самообладание, хан Хызр.

– Вот какая моя правда, государь! – спокойно ответствовал брянский князь. – Расскажу о государях, которые правили до тебя. Я не знаю, хорошие они были или плохие, это судить тебе…Однако все они не обижали московских князей и давали им грамотки на главный город – Владимир. И те московские князья следили за порядком в своем великом княжении, исправно платили «выход», любили своих государей и держали в узде удельных князей. А теперь по твоей воле грамотка на великое княжение отнята у Москвы и передана слабому князю – Дмитрию Суздальскому…Это привело к смутам и неурядицам не только во владимирской земле, но и здесь, в славной Орде!

– Чем же плох этот Дэмитрэ из Новэгэрэ? – прищурил свои узкие глазки хан Хызр. – Где же правда в твоих словах?

– Он плох хотя бы за то, что оболгал меня и довел до тебя обидную ложь! – решительно молвил князь Роман. – Если бы он был честным человеком, то сам пришел бы ко мне, хотя бы здесь, в Сарае, и высказал свое несогласие с моими словами! Вместо этого он побежал к тебе, государь, жаловаться, как непотребная девка! Это – поступок не воина, а болтливой женки!

Ордынский хан, услышав такое откровение, заколебался. Он был явно озадачен не только решимостью слов брянского князя, но и его бесстрашием. – Ладно, якши, – пробормотал он, не зная, что говорить и делать, – правильно, что не позвали сюда других коназов! Нечего им слушать такие сумасбродные слова. Даже не знаю, как с тобой поступить…Ты привез вовремя и сполна «выход» и дары, но высказал такие слова, что я не знаю, давать ли тебе ярлык на тот лесной улус? Иди же, я потом сообщу тебе свою волю!

Когда князь Роман, вернувшись в свою гостевую юрту, рассказал боярину Кручине, приглашенному княжеским слугой, о состоявшемся во дворце разговоре, последний пришел в ужас. – Какая беда! – пробормотал он, выслушав князя. – Этот царь не простит такой обиды! Ты подлил масла в огонь, храбрый князь!

– Ничего! – усмехнулся Роман Михайлович, опрокидывая чашу с ароматным греческим вином. – Пусть этот лупоглазый Хызр услышит, наконец, настоящую правду! А если будет надо, я обложу того Дмитрия самой грубой бранью! В моих жилах не зря течет кровь моего славного предка, великого русского святого Михаила Всеволодыча!

– Оно-то так, князь батюшка, – покачал головой Кручина Миркович, – однако я лучше сбегаю к Тютчи, на его подворье, и узнаю, какая гроза нависла над нами!

Вечером он пришел в княжескую юрту хмурый, растерянный. – Тютчи пребывает сейчас в грусти и растерянности, – тихо сказал он после того, как князь посадил его жестом руки на скамью напротив княжеского дивана. Роман Михайлович спокойно восседал и, казалось, совсем не переживал за свое утреннее выступление во дворце. – От чего же так расстроился славный Тютчи? – спросил он с улыбкой. – Неужели от моих слов?

– Может от твоих слов, а может – от царского гнева! – пробормотал боярин. – Однако все поняли, что этот царь долго в Орде не усидит! Своими словами ты раскрыл всем глаза! Нам надо сейчас, как посоветовал Тютчи, тихо отсидеться и дождаться нового царя…После твоего ухода из дворца этот царь Хызр обвинил всех старых сановников прежних государей в сговоре против него! И даже напустился на Серкиз-бея! – Вот как ты меня любишь, хитрец Серкиз! – кричал раздраженный хан. – Ни слова не сказал против того Ромэнэ! Все отмалчивался! – Досталось и Тютчи, и даже славному Мамаю за молчание! Из-за этого все знатные люди сильно обиделись на царя, а Серкиз-бей поведал Тютчи, что хочет навсегда уехать из Сарая! Он готов уйти на службу даже к русским князьям! И Тютчи тоже признался мне, что если бы знал, куда податься, так сразу бы уехал отсюда! Может, возьмем его к себе в Брянск? Подумай, княже!

– Господи, спаси! – воскликнул Роман Михайлович. – Нам еще только не хватало некрещеного татарина! А с ним все семейство – женки, дети, прислуга…Мы принесем к нам в Брянск новую смуту!

– Значит, отказать славному Тютчи? – спросил, волнуясь, Кручина Миркович. – Тогда мы потеряем его дружбу!

– Не спеши, мой мудрый боярин, – тихо сказал князь Роман. – Мы еще подумаем, помолимся Господу, а потом и решим…

Прошло два дня. Брянский князь, прислушавшись к совету своего боярина, тихо отсиживался в гостевой юрте и смиренно ожидал дальнейших событий. Он кликнул своего мальчика-слугу и уже собирался распорядиться, чтобы ему подготовили коня для прогулки в степь, как вдруг в этот самый момент к нему в юрту вошли неожиданные гости.

– Принимай нас, сын мой! – раздался густой бас из прихожей. Роман Михайлович вздрогнул от внезапной догадки и дал знак слуге отойти от входа. В княжескую светлицу-опочивальню вошел величественной поступью московский митрополит Алексий, одетый в длинную, до самого пола, черную монашескую рясу, с большим золотым крестом на груди, свисавшим с массивной золотой цепи, и в белом клобуке, натянутом на голову, на передней части которого яркими разноцветными нитями был вышит образ Пресвятой Богородицы. Рядом с ним, по правую руку, стоял рослый голубоглазый светловолосый отрок, одетый в красную княжескую мантию, синие штаны китайского шелка, нижние части которых выбивались из-под мантии, и были аккуратно вставлены в красные же, козьей кожи, сапожки с загнутыми вверх носками. На голове юноши возвышалась типичная княжеская шапка, низ которой был обшит мехом черной куницы, а верх блистал алым атласом.

По левую руку от святителя стоял важный надутый боярин Иван Симеонович, седовласый и седобородый, одетый в коричневый кафтан, расшитый серебряными галунами, подпоясанный тяжелым, сверкавшим серебряными и золотыми пластинами поясом, и длинные серые штаны, вправленные в черные, добротные сапоги. На голове боярина красовалась небольшая шапочка из меха светлой куницы с павлиньим пером. – Да благословит тебя Господь, сын мой, здоровья тебе и душевного спокойствия! – пробасил митрополит, крестя голову склонившегося перед ним брянского князя.

– Здравствуйте, славный святитель, молодой князь и важный боярин! – сказал, улыбаясь и не веря своим глазам, князь Роман. – Да садитесь же, дорогие гости, сюда! – князь указал рукой на длинную скамью, стоявшую напротив дивана, с другой стороны от его лакированного китайского столика. – Эй, Улеб! – он хлопнул в ладоши. Напуганный мальчик, только что выбежавший в прихожую, вновь предстал перед князем. – Сбегай-ка, Улеб, – молвил князь, – за моим боярином Кручиной, а потом – в караван-сарай, к почтенному Джаруду, чтобы он принес сюда лучшие яства!

– Не надо нам яств, сын мой, – пробормотал, протестуя, святитель. – Мы сыты и пришли сюда просто поговорить…

– Ничего, святой отец, – весело сказал князь Роман. – Может, что-нибудь отведаете…

Пока слуга бегал по княжескому поручению, гости завели неторопливый разговор. Святейший митрополит сразу же объяснил брянскому князю, по какой причине они пришли к нему в юрту. Дело в том, что о смелой речи князя Романа перед татарским ханом узнали во всем Сарае, слухи дошли до сарайского епископа Иоанна, а он, в свою очередь, сообщил о случившемся митрополиту Алексию. Последний особенно заинтересовался сказанными Романом Брянским словами о ханской ошибке. Однако все сведения были получены знатными москвичами из чужих уст, и им хотелось узнать, как же обстояло дело, от самого Романа Михайловича. Брянский князь вкратце рассказал о своем посещении ханского дворца и едва ли не дословно передал свою речь, в которой он осудил передачу Владимира князю Дмитрию Константиновичу.

Московские гости внимательно слушали его и, как только князь Роман замолчал, одобрительно покачали головами.

– Благодарю тебя, сын мой! – молвил митрополит, улыбаясь и как бы согревая своим теплым проникновенным взглядом брянского князя. – Мы не ожидали, что ты выступишь на защиту обиженной Москвы!

– И я благодарю тебя, брянский князь! – тихо произнес легким подростковым басом молодой князь Дмитрий Иванович.

– Спасибо тебе и от имени московских бояр, князь Роман! – прогудел, отдавая дань учтивости, боярин Иван Симеонович. – Мы долго будем помнить твою доброту и смелость!

– Но я ничего такого не сказал! – скромно возразил князь Роман. – Я просто рассердился на несправедливые слова царя Хызра и выложил ему без прикрас всю правду-матку. Вы бы видели, как этот бусурманский царь выпучил глаза и налился кровью! Было так смешно!

– Не смешно, а печально! – покачал головой святитель. – За это можно было потерять свою голову! Я уже не говорю о городе и уделе! Вы, черниговские князья, всегда были горячи и вспыльчивы! А это – не во благо! Мера должна быть и в храбрости!

В это время прибежал боярин Кручина Миркович и сразу же, не успев ничего сказать, упал на колени между своим князем и столом, за которым сидели знатные гости.

– Господи, благослови! – митрополит перекрестил его голову, протянув через стол руку.

– Садись, мой верный Кручина, рядом со мной! – распорядился Роман Брянский, усаживая боярина на диван напротив москвичей.

Они продолжили прерванный разговор. Вскоре прибежали чайханщик Джаруд, состарившийся и поседевший, со своими слугами. Они быстро накрыли небольшой стол лучшими блюдами караван-сарая. Услужливый Джаруд оставил часть яств в прихожей вместе с двумя своими помощниками, которые только и ждали сигнала от княжеского мальчика-слуги, что следует еще принести, а что убрать со стола.

– А теперь, – сказал брянский князь, подняв свой большой серебряный кубок с греческим вином, – выпьем за твое здоровье, славный святитель, и за молодого князя Дмитрия, который обещает быть могучим воином! Долгих вам лет и счастливой жизни!

– Благодарим! – хором ответили знатные гости, поднимая серебряные чаши.

После небольшого пира и возлияния собеседники еще долго говорили о жизни, о трудностях и последних событиях на Руси и в Орде. А они не радовали…

– Что нам ждать, если сам Господь подал еще в прошлом году знамение? – сказал, качая головой, московский митрополит. – Тогда, на Филиппово говенье, солнце покрылось темной кровью, а во время великого говенья появились огненные зори, шедшие по всему небу с востока на запад! А какой был страшный мор в Пскове? Я сам ездил туда…Мы провели крестный ход и отслужили три литургии! Но грехи не позволили остановить беду! Смерть косила псковичей так жестоко, что скончались даже местный князь Астафий с сыновьями Карпом и Алексием!

– Тот год был особенно тяжелым! – грустно молвил князь Роман. – Тогда новгородские разбойники разорили царский город Жукотин! От этого было много бед! А суздальский князь Дмитрий Константиныч ухитрился и меня приплести к тому разорению! Он был очень недоволен, что я отказался приехать в Кострому на его съезд! Вот поэтому он оговорил меня перед бусурманским царем! Но вот удалось ли ему поймать тех новгородских ушкуйников?

– Удалось, славный князь! – сказал боярин Иван Симеонович. – Дмитрий Константиныч со своими братьями и ростовским князем Константином Василичем отправились на север, в новгородскую землю. Там они наткнулись на какую-то новгородскую ватагу и захватили разбойников в плен. Но говорят, что сами новгородцы передали в их руки своих преступников, осужденных по другому делу и ожидавших казни. А люди Дмитрия Суздальского, который пока зовется великим князем, привезли сюда, в Сарай, тех злодеев и выдали их за главных виновников жукотинского погрома! Царь Хызр, недолго думая, приказал подвергнуть их жестоким мучениям, а потом казнил! Затем в Сарай приехали бояре из Великого Новгорода, привезли с собой много серебра и «замяли» то печальное дело.

– Это – правда, что Дмитрий Нижегородский пребывает в Сарае? – спросил, прищурившись, брянский князь. – Надо бы без пощады набить ему рыло!

– Это не следует делать, сын мой! – замахал руками отец Алексий. – Ты принесешь только горе и себе, и своей земле! Там, на одном подворье, расположились четыре князя – Андрей Константиныч с братом Дмитрием, Константин Ростовский и Михаил Ярославский. Они объединились против Москвы – «друзья по нужде»! Опасно задевать их здесь, в Сарае! А поэтому сиди, сын мой, тихо-спокойно и не серди понапрасну ордынского царя!

Святитель с удовольствием побеседовал и с брянским боярином Кручиной, который рассказал москвичам немало интересного из своей посольской жизни: о встречах со знатными татарами и многими ордынскими ханами. Он вкратце поведал и о своей дружбе с семьей тайного ханского советника Тютчи, предки которого познакомились с его прадедом еще во времена Бату-хана. – И вот теперь, – молвил он в заключении, – тот верный царский человек хочет уйти на службу к русским князьям! Он устал от бесконечных смен бусурманских царей и желал бы спокойной жизни. Об этом мечтает и его знатный друг Серкиз-бей! Они готовы уйти хоть сейчас со своими родственниками, челядью и даже татарскими воинами…А нам не по силам принять такую уймищу народа! Им нет места в нашем Брянске, да и князь опасается беспорядков…

– А почему бы этому Тютчи не поехать к нам в Москву?! – вдруг громко сказал своим звонким мальчишеским голосом князь Дмитрий. – Нам нужны ученые татары и славные воины! В Москве найдется хорошее подворье и для того Черкиз-бея! Так что можешь передать им, славный боярин, мое приглашение! Пусть едут в Москву!

– Очень хорошо, молодой князь! Ты мудр не по годам! – весело ответил Кручина Миркович. – Тогда я пойду к тем знатным людям и передам им твою волю! Пусть же они посетят вашу юрту и договорятся о службе!

– Тогда поспеши, славный брянский человек! – сказал побагровевший от выпитого вина боярин Иван Симеонович. – Через два дня мы уедем в Москву! Нам не удалось получить грамотку на великое княжение! Слава Богу, что хоть смогли оправдаться перед царем от клеветы того князя Дмитрия! Пусть же он помается со своим великим княжением! А там – увидим!

С тем и расстались знатные московские гости с брянским князем Романом и вскоре уехали из Орды. Вместе с ними подался в далекие северные леса и бывший тайный советник ордынских ханов Тютчи со своей семьей и скудным скарбом. Мурза Серкиз-бей тоже побывал в гостях у Дмитрия Московского, но сразу в Москву не поехал. – Сначала я побываю на верхней Волге, – сказал он московскому князю, – и поищу вольную жизнь. А если там ничего не сладится, приду к тебе на службу, Дэмитрэ! – И он отправился в мордовское Запьянье.

Через несколько дней после отъезда москвичей из Сарая там вновь начались серьезные беспорядки.

Как-то поутру князь Роман проснулся от страшного шума: людских криков, визга скачущих всадников, топота копыт и лязга железа. По улицам Сарая носились какие-то конные воины, грабившие богатые дома и всех встречавшихся на их пути странников. Брянский князь немедленно собрал весь свой отряд из двухсот отборных дружинников и повелел им окружить юрты своих людей. После этого он послал своего воеводу Супоню Борисовича с небольшим отрядом к ханскому дворцу, чтобы узнать, что же произошло. Последний довольно скоро вернулся с неожиданной вестью: скончался хан Хызр! – Там, во дворце, засел его молодой сын Темир-ходжа, – доложил воевода Супоня, – и объявил себя ордынским царем! А надолго ли он – неведомо!

– Надо бы нам сходить во дворец и посмотреть на нового царя! – сказал, смеясь, Роман Михайлович. – Вот вам мое предсказание: больше нет этого злобного Хызра!

Князь Роман со своими людьми быстро доскакали до ханского дворца. Оставив коня и меч своим воинам, брянский князь устремился к входу. У дворца стояли вооруженные кривыми мечами стражники. Все трое, узнав брянского князя, приветливо заулыбались. – Подожди немного, мурза-урус! – сказал старший, седовласый воин. – Я пойду к славному Мамаю и доложу о тебе!

Вскоре он вернулся и, принимая в ладонь серебряную деньгу, буркнул: – Входи же, славный коназ. Молодой государь тебя ждет!

Князь Роман вошел в приемную залу дворца, осторожно переступил порог, но на колени не упал, а прямо пошел к золоченому ханскому трону. Однако, остановившись на середине пути, он глянул перед собой и вздрогнул: золоченый трон пустовал!

– Сюда, сюда, коназ-урус! – донеслось до него из темного угла, и там кто-то зашевелился. Князь прошел вперед и увидел слева от трона сидевших на корточках, словно вросших в подушки, знатных татар. Их было семеро. Двух он знал, это были мурзы Мамай и Сатай. Лиц остальных вельмож он раньше не видел. В углу дворцового присутствия горела одна свеча, и ее было достаточно, чтобы разглядеть лица сидевших.

– Садись, коназ-урус! – громко сказал самый молодой из знатных татар, располагавшийся между Мамаем и каким-то черноволосым рослым мурзой. – Я – ваш новый государь!

Князь Роман уселся на корточки рядом с мурзой Сатаем и пристально вгляделся в лицо Темир-ходжи. Ничего примечательного он не увидел: перед ним сидел молоденький, веснушчатый, худенький татарин, каких он часто встречал на улицах Сарая. У новоявленного хана еще не было ни усов, ни бороды! Однако, как оказалась, нрав у него был поистине царский!

– Я слышал, – буркнул Темир-ходжа, глядя на Романа Брянского, – что ты строптив, Ромэнэ! И совсем не чтил моего батюшку! За это тебе следует отсечь башку!

– Вот и пришел к новому царю! – с горечью подумал князь Роман. – Вдруг и в самом деле потеряю голову!

Он не испугался, но решил сделать вид, что содрогнулся от страха. – Не казни меня, могучий государь! – простонал он, едва сдерживая смех. – Я, в самом деле, не испугался твоего батюшки, но тебя очень боюсь, потому как вижу на твоем лице великую отвагу и печать славного воина!

– Якши, Ромэнэ, – усмехнулся молодой хан. – Тогда я дарую тебе жизнь! Я вижу, что ты научился говорить правду! И ты был прав тогда. Мой батюшка оказался негодным правителем, и пришлось отправить его к предкам! А теперь иди в свою юрту и жди моего решения. Но не забудь принести сюда свое серебро. В двойном количестве! За мой ярлык! Тогда я полностью прощу тебя. Иди же!

Выйдя из дворца, князь Роман встретился у входа с брянскими дружинниками и боярином Кручиной. – Ну, что, как тебе новый царь? – спросил князя Супоня Борисович, передавая ему меч. – Сильно суровый?

– Пошли-ка, мои люди, на наше подворье! – распорядился князь. – Там и поговорим. Но скажу пока одно: новый царь Темир протянет недолго. Я понял, что он – глупый и вздорный человек! А татары не любят властных дурачков! Если бы такой правитель был у нас, на Руси, тогда бы он пожизненно устроился. А здесь такое не выйдет!

В самом деле, новый хан продержался на троне едва с неделю. Вскоре в Сарае снова начались беспорядки, погромы, убийства и насилия. Князь Роман не пострадал лишь благодаря наличию сильного военного отряда, охранявшего жилища брянцев. Прочие русские князья, допустившие беспечность, уповая на обычный порядок в Орде и жалея на содержание воинов денег, были нещадно ограблены и избиты во время очередной «замятни». Великий князь Дмитрий Константинович сумел уехать еще накануне этих событий, а его брат Андрей, увлекшийся продажной татарской рабыней, задержался, рассчитывая выкупить приглянувшуюся ему красотку. Это едва не стоило ему жизни. На княжеский малочисленный отряд напал некий мурза Ранчин-ходжа, отбил у русских три телеги из четырех, и у ограбленного князя Андрея остался лишь скудный скарб и татарская невольница, купленная им за огромные деньги, на которую татарский разбойник даже не взглянул. Ростовские же князья были ограблены начисто: их оставили лишь «в одном исподнем»! И если бы не проходивший мимо Сарая купеческий караван, подобравший несчастных русских князей с их людьми, они бы сгинули в далекой бескрайней степи.

Брянский князь, узнав о таких беспорядках, принял, наконец, решение уходить из Сарая. Он долго думал, ему не хотелось возвращаться в Брянск без ханского ярлыка на владение уделом. – Хоть бы этот Темир выдал мне грамотку, – рассуждал он про себя, глядя, как его воины готовят к отъезду телеги. – Что я скажу своим брянским боярам?

Неожиданно к княжеской юрте подъехал одинокий татарский всадник. Спешившись и оставив поводья коня в руках княжеских слуг, он подбежал к Роману Брянскому. – Салям тебе, Ромэнэ! – сказал он, и брянский князь узнал в нем одного из стражников ханского дворца. – Тебя зовут во дворец новый государь Абдуллах и его славный темник Мамай!

– Вот так чудо! – буркнул князь, выходя из юрты, и сделал жест рукой. Княжеские слуги беспрекословно подвели к нему коня. – Я отправляюсь во дворец! – крикнул на ходу князь, устремляясь вперед. Вслед за ним помчались два десятка его преданных конных дружинников.

Во дворце на этот раз было светло. Брянский князь беспрепятственно прошел в приемную залу и увидел сидевших на корточках на ковре перед золотым троном татарских мурз, среди которых выделялся одетый в ослепительную белую одежду худенький и невысокий мурза Мамай. Всего татарских сановников было шестеро. Среди них уже не было Сатая. Ни имен, ни лиц пятерых татар князь Роман не знал. Подойдя без обычного ритуала к вельможам, он, увидев знак Мамая сесть, присоединился к ним. – Салям тобе, Ромэнэ, – сказал, улыбаясь, Мамай. – Вот смотри: перед тобой новый царь Абдуллах!

Роман глянул на сидевшего напротив Мамая татарина и едва сдержал смех. Новоявленный Абдуллах, одетый в немыслимо яркие одежды – желтый шелковый халат, черные шелковые же штаны, туфли красного цвета с загнутыми вверх носками, с зеленым колпаком на голове – смотрелся, как огородное чучело. В дополнение ко всему у него были длинные уши, короткий курносый нос, жидкая бородка и довольно глупый, какой-то испуганный, взгляд. – Скоморох, а не царь! – подумал князь Роман, но вслух сказал: – Радуется мое сердце, когда я вижу славного государя! А куда девался тот грозный Темир? Неужели умер?

– Пока еще жив! – усмехнулся Мамай. – Но он со своими людьми убежал на другой берег великой реки! Значит, он вскоре умрет: за ним посланы палачи! А ты, коназ-урус, будешь служить новому хану и привозить сюда, в мою ставку, серебро!

– Всегда готов! – сказал, жаждавший поскорей покинуть Сарай, князь Роман. – В следующем году я обязательно привезу сюда все собранное серебро!

– Ну, тогда выдайте ему ярлык на Брэнэ! – приказал своим скрипучим неприятным голосом хан Абдуллах. – Пусть же почитает меня и вовремя привозит свой «выход»!

Ханские люди забегали, заметались. – Вот как плохо, что не стало нашего славного Тютчи! – грустно сказал Мамай, пристально глядя на брянского князя. – Никто так не может выписывать ярлыки! Тогда не обессудь, какой есть! – И он подал Роману Брянскому желтый, покрытый пятнами лист пергамента, на котором по-арабски, небрежно, некрасиво подтверждалось его право на Брянский удел. – Зато на месте печать и подлинная ханская подпись! – усмехнулся мурза Мамай и подмигнул князю Роману левым глазом. – Помни, кому ты обязан своим уделом! – весело сказал он. – Только мне, непобедимому полководцу и этому хану Абдуллаху!

 

ГЛАВА 20

ТВЕРСКИЕ ЗАБОТЫ

Великий тверской князь Василий Михайлович возвращался с охоты. На этот раз он ходил в лес только со своими охотниками и дружинниками и никого из родичей с собой не взял. В эту осень 1361 года, несмотря на долгую теплую погоду и «золотую сушь», он чувствовал себя неспокойно и хотел побыть один без назойливых племянников. Именно они вынудили великого князя поступиться третью своих земель, чтобы примириться с извечным соперником – племянником Всеволодом Александровичем. Последний немало досадил великому князю в своих покушениях на великокняжеский «стол»: ездил с жалобами и в Москву к великим князьям, и в Литву, надеясь на помощь Ольгерда Гедиминовича, и даже в Орду к покойному хану Бердибеку. Та поездка князя Всеволода стоила ему многих унижений: Бердибек выдал его «головой» разгневанному дяде и тот, привезя непокорного племянника в Тверь, бросил его в тюрьму, посадив на хлеб и воду. Тверской же городок Холм, бывший удел князя Всеволода, Василий Тверской присоединил к своим владениям. Но князь Всеволод оказался хитрым человеком. Отсидев совсем немного «в холодной темнице», он «искренне раскаялся» в совершенных им «ошибках», повинился великому князю и попросил прощения. Под влиянием многочисленных родственников великий князь Василий, несмотря «на прежние превеликие обиды», простил племянника и выпустил его из «постыдного узилища».

Но князь Всеволод, воспользовавшись добротой и бесхитростностью своего дядя, недолго прожил «на тверских хлебах» и сбежал в Литву, рассчитывая на помощь великого литовского князя Ольгерда.

Последний послал в Тверь своих людей с требованием к Василию Тверскому – вернуть князю Всеволоду Александровичу его законный удел, составлявший как раз одну треть Тверского княжества. Василий Михайлович не хотел подчиниться воле Ольгерда, но события на Руси, связанные с малолетством московского князя Дмитрия и отнятием у Москвы великого владимирского княжения сильно поколебали его решимость бороться с племянником. К тому же на великокняжеский владимирский «стол» воссел недруг Москвы, союзник Литвы, князь Дмитрий Константинович Суздальский. В довершение всего, великий тверской князь был буквально «осажден» многочисленными родственниками, которые изо дня в день уговаривали его «вернуть несчастного братенича Всеволода в наследственный Холм».

Пришлось им уступить. Василий Михайлович с горечью вспоминал, как въехал в Тверь его молодой соперник, словно победитель: с улыбкой на лице и гордостью за свою силу и правоту. Скрепя зубами смотрел великий князь и на прибывшего со злополучным племянником литовского митрополита Романа. Последний был потомком тверских бояр и надеялся на торжественный прием. Но, как говорят, «нет пророка в своем отечестве»! Тверской епископ Федор отказался не только чествовать митрополита Романа, но даже не принял его на своем подворье, «затворив ворота»! Весьма скромно встретил митрополита и великий князь Василий, показавший всем, что если бы не покровитель самозванца Ольгерд Литовский, он не стал бы с ним даже разговаривать!

Зато Всеволод Александрович Холмский «оказал большую честь» важному литовскому священнику: устроил не один званый пир и с почетом проводил его назад в Литву.

Приезд литовского митрополита, его вызывающее поведение и непочтительные высказывания в кругу тверских князей по адресу московского митрополита Алексия привели к возмущению в духовной среде Твери. Сам епископ Федор даже заболел и принял решение оставить «владычью кафедру», уйдя в Отрочий монастырь. Так Тверь осталась без духовного владыки!

Все это не могло не возмущать великого тверского князя Василия, и он старался все больше пребывать в уединении или совсем выезжал из Твери.

Охота в соседнем лесу на этот раз была неудачной. Его люди не подготовили заранее «кабанье лежбище» и пришлось самим ходить по лесу в поисках дичи. Но из-за осеннего листопада шаги охотников и топот копыт лошадей слышались на дальнее расстояние, и звери разбегались. Лишь благодаря изобилию зайцев, тверским охотникам удалось подстрелить десятка два зверьков, а сам князь, хоть и стрелял по зайцам из лука, так ни разу и не попал в цель!

Вместо веселого «охочего отдыха» получилась «тягота», и расстроенный князь, окруженный своими людьми, въезжал в Тверь хмурый и злой. – Нет мне везения ни в жизни, ни в радости! – думал он, мысленно охватывая последние события своей жизни.

– Великий князь! – бодро выкрикнул встречавший его у терема слуга. – К нам пожаловал сам святитель!

– Святитель? – вздрогнул Василий Тверской. – Какой же? Неужели опять тот литовец?

– Нет, славный князь! – весело ответил слуга. – К нам приехал сам святитель Алексий! Из Москвы!

– Какая радость! – улыбнулся, оттаяв душой, великий тверской князь. – Слава Богу, что к нам приехал настоящий митрополит! Значит, теперь у нас будет новый владыка, и, наконец, наша земля успокоится! А где он сейчас, потрапезовал ли?

– За это не тревожься, великий князь! – молвил слуга. – Мы попотчевали нашего дорогого святителя, и он теперь отдыхает во владычных хоромах.

– Ну, тогда слава Господу! – сказал князь, слезая с коня.

На другой день великий князь, выстояв заутреню в тверском соборе, проведенную самим московским митрополитом, встретился с ним в своей думной светлице. Великий князь сидел в своем большом кресле рядом с креслом бывшего владыки, в котором расположился именитый московский гость. Напротив них на скамьях, поставленных в несколько рядов, сидели тверские бояре и самые богатые горожане.

Митрополит Алексий начал свою речь с благословения князя и всех присутствовавших. Затем он поведал о событиях в Москве и русских землях. Его спокойная уверенная речь поразительно действовала на слушателей. И горожане, и бояре сидели, широко раскрыв рты. – Наша жизнь очень трудна, – говорил святитель, – но я надеюсь на лучшее и уповаю на Господа! Все мы видим, что великий князь Дмитрий Константиныч слаб и недолго усидит на владимирском «столе»! Грядут великие события! Мы ждем благих перемен в бусурманской Орде!

– Там же сейчас царит великая смута! – пробурчал с переднего ряда боярин Окатий Теребунович. – Татары перебили каких-то князей! Неужели наступает конец бусурманской Орде?

– Пока рано об этом говорить, сын мой, – покачал головой святитель. – Я сам побывал в Орде минувшей весной и, слава Господу, благополучно вернулся назад…Там было столько событий!

И он подробно рассказал обо всех новостях, пришедших из Сарая.

После убийства хана Хызра сыном Тимур-ходжой, который провозгласил себя ордынским ханом, возникла вражда между татарским сановником Мамаем и новым повелителем Сарая. Мамай, опираясь на большинство татарской знати, вынудил Тимур-ходжу уйти из Сарая за Волгу, и там он был убит в стычке с отрядом татар, как полагают, присланных Мамаем. – А потом Мамай объявил царем Абдуллу, человека царского рода, – сказал, вздохнув, московский митрополит, – но многие мурзы, или татарские князья, не признали его, и опять в Сарае началась смута! Тогда Мамай вместе с тем царем ушли в отдаленное кочевье, а потом в крымский улус, чтобы собрать достаточно сил и вернуться в Сарай!

– И я добавлю несколько слов! – сказал, едва только замолчал святитель, великий князь Василий. – Мне самому удалось видеть сарайские беспорядки! Великая смута началась сразу же после того, как Темир-ходжа зарезал своего отца – царя Хызра! Татарские воины набросились на богатых людей, купцов и даже наших князей! Целые ватаги разбойников метались по городу, нещадно грабя всех, кто попадался им под руку. А наши князья оказались совсем неготовыми к таким событиям! У них почти не было воинов! И даже те, которые привезли с собой десяток дружинников, не могли себя защитить от многочисленных толп. Лишь князь Роман Брянский приехал в Сарай с большим отрядом дружинников. Вот он и сумел уберечь своих людей и серебро! Он помог и мне. Я посылал к Роману Молодому человека и просил дать мне несколько воинов. И он прислал мне два десятка отборных дружинников! Вот почему я уцелел, сберег имущество и теперь пребываю здесь, перед вами!

– Князя Романа следует похвалить! – кивнул головой, увенчанной белым клобуком, святитель. – Он осмелился сказать бусурманскому царю слова правды, вступившись за Москву!

И митрополит поведал собранию о смелом поступке князя Романа Молодого и его достойном поведении в Сарае, а затем попросил великого князя Василия рассказать дальше о беспорядках в Орде, ибо он был последним из русских князей очевидцем тех событий.

– Вскоре хитроумный Мамай расправился с Темиром-ходжой, – продолжил свое повествование великий тверской князь, – и все пошло так, как ты рассказал нам, славный святитель…Мамай ушел за Волгу-матушку, и в Сарае разгорелась еще большая смута! А те мурзы, которые прогнали Мамая, послали своих людей в другую татарскую страну – Синюю Орду, или по-ихнему, «Кок-Орду» – звать к себе нового царя! И вот оттуда явился некий Ордамалик! Этот новый государь не пожелал меня принять – был слишком занят! А вскоре его или убили, или прогнали, точно не знаю. Когда же прибыл другой царь – это случилось в самую жару – я уже выехал домой. Славный Роман Брянский дал мне целый отряд своих лучших воинов, и они сопровождали меня до самой Твери…И потом я отпустил их назад, в Брянск…А брянский князь ушел из Орды еще раньше меня…

– Ко мне недавно приходили сарайские монахи, – молвил митрополит Алексий, – и рассказали, что того царя, приехавшего в Сарай в самую жару, звали Кильдибеком. Он немедленно занял освободившийся трон и объявил себя якобы уцелевшим сыном доброго царя Джанибека. Но ранней осенью его прогнал другой царь – Мюрид, брат покойного Хызра. И это – последние вести! Так что пока там сидит этот Мюрид, и нам придется ждать конца ордынской смуты. А если все уляжется, и новый царь утвердится на престоле, мы сделаем все возможное, чтобы вернуть Москве грамотку на великое владимирское княжение!

– Было бы хорошо, если бы татарская смута не расползлась по нашим землям, – пробормотал великий тверской князь. – А сейчас нам нужно навести порядок в церковных делах! Я прошу тебя, славный святитель, дай нам доброго владыку, верного православной церкви и святой Руси!

– Я привез с собой такого набожного человека, – ответил с улыбкой митрополит. – Это отец Василий, игумен Спасского монастыря! Он сейчас пребывает в тереме епископа. Пошли за ним человека, сын мой. Пусть ваши знатные люди познакомятся со своим будущим владыкой. А завтра мы совершим обряд его посвящения…

 

ГЛАВА 21

ТОРЖЕСТВО ДМИТРИЯ МОСКОВСКОГО

Молодой московский князь Дмитрий сидел с веселой улыбкой на отцовском троне в думной палате и внимательно слушал споры бояр, которые, считая своего князя житейски неопытным, наперебой высказывали свои пожелания и советы, не соглашаясь, порой, друг с другом и едва не ругаясь. Рядом с Дмитрием Ивановичем сидел в большом кресле истинный правитель Московского княжества – митрополит Алексий, который тоже молчал, не препятствуя боярам высказываться.

Москва вновь вернула себе великокняжеский «стол», и это событие было у всех на устах. Осенью 1361 года в Сарае объявился новый хан Мюрид, как говорили, «законный потомок Великого Предка», которому подчинилось большинство татарской знати. Сарайские мурзы не поддержали другого «потомка Ведикого Предка» – Абдуллаха, которого еще раньше провозгласил ханом Мамай. Последний был вынужден уйти со своим ставленником за Волгу, в далекие кочевья Северного Причерноморья. Воспользовавшись сменой ханов, митрополит Алексий решил вернуть московскому князю титул великого владимирского князя. Для этого в Сарай были отправлены московские послы-киличеи с богатыми подарками новому хану и целой телегой серебра. Одновременно в Орду прибыли и люди великого владимирского и суздальского князя Дмитрия Константиновича, тоже с дарами и серебром. Они, в свою очередь, пожаловались хану Мюриду на «непочтительное отношение молодого князя Дмитрия московского к великому князю и нежелание москвича доставлять свое серебро во Владимир». В самом деле, по совету митрополита Алексия князь Дмитрий Иванович только один раз отправил собранные со всего удела деньги в адрес великого князя Дмитрия Константиновича – вскоре после смерти Ивана Красивого и во время правления хана Хызра. Тогда еще не было ясно, надолго или нет «сел» в Сарае тот хан. Теперь же, после «замятни» в Сарае, когда воинственным татарам было не до Руси, можно было сделать попытку вернуть Москве главенство над восточной Русью.

Новый хан Мюрид, которого русские называли «Амуратом», очень нуждался в деньгах, чтобы содержать большое войско и задабривать сарайских мурз. Но ханская казна была совершенно опустошена часто сменявшимися временщиками. К тому же, воля сарайской знати была непостоянной: конкурентов на ханский трон имелось предостаточно! Помимо Мамая с его ханом Абдуллахом, Сараю угрожал и самозванец, некий Кильдибек, называвший себя сыном покойного Джанибека. Московское серебро подоспело как раз вовремя! Хан Мюрид был очень рад этой помощи. Он, конечно, не отказался и от серебра великого князя Дмитрия Константиновича, однако москвичи не только опередили своего соперника, но, как обычно, превзошли его в щедрости! Хан Мюрид, тем не менее, выслушал жалобы противников Москвы и даже устроил суд, задержав тех и других послов, однако, посоветовавшись «со знатными людьми», передал ярлык на великое владимирское княжение молодому князю Дмитрию Московскому. Но Дмитрий Константинович Суздальский не хотел уступать добытый с таким трудом великокняжеский «стол»! Узнав о том, что Дмитрий Московский готовится торжественно вступить во Владимир и собирает на всякий случай войска, Дмитрий Константинович ушел в крупнейший великокняжеский город Переяславль, рассчитывая отсидеться там и дождаться лучших времен. Он надеялся удержать в своих руках Переяславль, где находилась старинная усыпальница владимиро-суздальских князей, а потом, с очередной сменой хана в Орде, попытаться вновь заявить о своем праве на великокняжий «стол».

Но Москва не дала ему такой возможности! Новый великий владимирский князь Дмитрий Иванович с братом Иваном и двоюродным братом Владимиром Андреевичем повели на Переяславль большое войско. Князь Дмитрий Константинович, не ожидавший от московского князя, еще совсем мальчика, такой прыти, был вынужден «с великим позором» бежать во Владимир. Но московская рать пошла и туда. Тогда Дмитрий Константинович «тихо ушел» к себе в Суздаль.

В то же самое время хан Мюрид, собрав на деньги русских князей довольно многочисленное войско, перешел Волгу. Против него сосредоточились многие мурзы. Так, некий мурза Булат-Темир занял значительную часть Поволжья и даже перерезал волжский путь, требуя с проезжавших по великой реке купцов и посланников дань. Другой, известный в Сарае полководец Тагай, захватил приволжские земли по соседству с Булат-Темиром и начал с ним войну. Кроме того, Мюриду угрожал и Мамай, пославший из далеких степей большой отряд с целью свергнуть неугодного ему хана. По пути воины Мамая встречали становища мятежных сарайских князей и громили их. Во время сумятицы были убиты многие старые мурзы, противники Мамая. Такое развитие событий было выгодно хану Мюриду, и он до поры до времени наблюдал, как его соперник уничтожает непокорных мятежников. Когда же «Мамаева рать» подступила к Сараю, ей навстречу вышло большое войско хана Мюрида. Это было неожиданно! Полководцам Мамая пришлось отступать, «не солоно хлебавши».

Когда Мамай узнал, что хан Мюрид получил поддержку от русских князей, он пришел в ярость. Однако, хорошо подумав, хитроумный мурза понял, что ему следует переманить на свою сторону Дмитрия Московского. Для этого он послал своих людей во Владимир, где в то время пребывал митрополит Алексий. Святитель долго беседовал с посланниками Мамая, жалуясь им «на великую московскую нужду, поборы бесчисленных царей и разорение казны». – Теперь у нас нет столько серебра, как раньше! – говорил им тогда митрополит. – Так вот и живем в бедности и голоде!

Этим самым святитель дал татарским посланникам понять, что поддержка Мамаю от Москвы возможна только при облегчении налогового бремени. – Если мудрый Мамай уменьшит наш «выход» вдвое, – молвил в заключении митрополит, – тогда мы признаем царем славного Абдуллу и будем посылать серебро только ему!

Татары отправились к Мамаю с предложением Москвы, а святейший митрополит вернулся в столицу летом 1362 года, где решил обсудить создавшуюся ситуацию с боярами.

Сначала они с интересом внимали святителю, но когда узнали, что последний вел переговоры с неким Мамаем, расшумелись!

Вот и слушали великий князь Дмитрий со своим наставником митрополитом Алексием горячие боярские споры.

– Зачем было разговаривать с врагом царя Мюрида?! – громко сказал после некоторого раздумья Матвей Бяконтов. – Если он об этом проведает, то поддержит Дмитрия Константиныча! И отнимет у нас грамотку на великое княжение!

– Однако же есть возможность уменьшить «выход» вполовину! – возразил Василий Васильевич Вельяминов. – Это тоже весомо! Поэтому следует поддержать того царя Абдуллу и его воеводу Мамая! Это очень мудро!

– А если царь Мюрид разобьет этого Абдуллу и надолго сядет в Сарае? – вопросил Семен Окатьевич. – Не придется ли нам тогда ждать набега на нашу землю?

– А если победит Мамай, что тогда? – буркнул Дмитрий Минович, зажав в кулаке свою окладистую бороду. – Ожидать набега от Мамая? Это – очень трудное дело! Пусть наш славный святитель сам решит, как лучше! Ему видней! Сам Господь направляет его слова и дела! Я считаю, что действия святителя оправданы!

Так они шумели, спорили, пока митрополиту это не надоело. – Мы выслушали ваши слова, в которых выражается тревога за судьбу государства! – молвил митрополит, и в думной палате установилась полная тишина. – Я думаю, что вам нечего беспокоиться по поводу моих переговоров с людьми воеводы Мамая, который, как я понял, имеет власть над царем Абдуллой. Мы еще не знаем, как Мамай отнесется к моему предложению и согласится ли с уменьшением дани! Ясно только одно – если он согласится, это будет нам выгодно! А если нет – будем подчиняться царю Мюриду…Слава Господу, что у нас есть выбор! Почему бы нам не дружить с Мамаем, если он подтвердит наше право на великое владимирское княжение и уменьшит поборы? А серебро, которое мы сбережем, позволит нам содержать постоянное и большое войско! Я уверен, что царь Мюрид скоро уйдет или погибнет! Вы еще увидите, как Мамай овладеет Сараем и станет если не царем, так настоящим ордынским правителем!

Бояре, выслушав митрополита, одобрительно загудели. – Пусть так и будет! – весело сказал боярин Симеон Михайлович. – Если тот царь Абдулла, управляемый Мамаем, согласится со словами святителя, тогда мы будем радоваться, а если нет – будем искать другой выход…

С этим все единодушно согласились. Однако ни князь, ни митрополит боярское собрание не распустили. – Надо обсудить еще одно дело! – молвил митрополит, глядя перед собой на бояр. – И дело непростое! К нам приехали люди от Романа Брянского. Там сложилась тяжелая обстановка…Словом, надо позвать сюда брянских посланцев и выслушать их.

Князь Дмитрий поднял руку. – Эй, Губан! – крикнул он сидевшему у входа в думную залу мальчику-слуге. Тот быстро вскочил. – Беги же, Губан, к брянским посланникам и веди их сюда без промедления!

Вскоре в думную светлицу вошли два одинаково одетых рослых брянца. На них были богатые кафтаны-литовки серого цвета и синие штаны, вправленные в серые полусапожки с загнутыми вверх носками. Они вошли с обнаженными русыми головами, держа в ладонях левых рук по легкой летней шапочке. Волосы на их головах были аккуратно подстрижены по литовской моде и не свисали до плеч, а усы и бороды были одинаково густы и коротки. В довершение ко всему, оба они были так похожи лицом, что, казалось, это близкие родственники. Один из них был постарше: в его волосах проглядывала седина, а другой – немного выше ростом – выглядел совсем юным, но уже возмужавшим, познавшим «бранное дело».

Не дойдя до княжеского кресла двух шагов, они низко, поясно, поклонились и старший сказал приятным басом: – Здравствуйте, великий князь, славный святитель и знатные бояре! Мы пришли передать вам добрые слова от нашего князя и его сердечную просьбу – дать ему нужный совет!

– Мы тоже желаем здоровья и всяческих благ вашему князю и вам, славные княжеские гонцы! – ответил на приветствие звонким юношеским голосом веселый мальчик – великий князь.

– Благослови вас Господь! – молвил, привстав со своего сидения и крестя посланников, митрополит Алексий.

– Вы как будто кровные родственники, брянские послы? – с любопытством вытянул губы Дмитрий Московский. – Вы так похожи друг на друга лицами и у вас – прямо-таки княжеская поступь! Как вас величают?

– Ты прав, великий князь! – ответил старший посланник. – Мы, в самом деле – кровные родичи! Я – отец, Будимир Супонич, сын княжеского тиуна, а он – мой старший сын, Иван. Наш славный князь прислал нас сюда, чтобы добиться вашей поддержки…

– Скажи-ка, славный Будимир, как дела у вашего князя и здоров ли он? – вновь спросил великий князь.

– Наш князь здоров, слава Господу, и его дела не совсем плохи. Но я обо всем рассказал его святейшеству, – пробормотал смущенный посланник. Было видно, что он не очень хотел прилюдно говорить о бедах и трудностях брянской земли.

– Это ничего, Будимир Супонич! – подбодрил его митрополит. – Ты уж повтори, но покороче, о ваших трудностях. А мы обсудим твои слова и посоветуем что-нибудь полезное…У нас нет неверных людей, и мы все желаем добра вашей земле и брянскому князю!

– Ну, тогда я расскажу обо всем, почтенные и знатные люди, – опустил голову боярский сын Будимир. – Недавно в Брянск приехали посланники великого литовского князя Ольгерда! Он проведал об улучшении отношений нашего князя с Москвой и сильно разгневался! Его посланники потребовали, чтобы мы поссорились с Москвой и признали единственным митрополитом литовского ставленника Романа! Ну, наш князь не спорил против того, чтобы тот самозванный Роман приехал в Брянск и встретился с нашими священниками…Пусть себе поговорит! Однако он отказался менять нашего владыку! – Нам не нужен литовский епископ, назначенный самозванцем! – сказал наш князь Роман. – Это – не княжеское дело, а сугубо церковное! Наш отец Нафанаил поставлен еще митрополитом Феогностом, и мы не будем его менять! – Тогда литовский посланец пригрозил нам войной! А потом сказал нашему князю, что если он не подчинится воле Литвы, жестокий Ольгерд лишит его брянского «стола»! После этих слов наш владыка Нафанаил заявил, что покидает свое владыческое место и уходит в монашескую обитель. – Пусть же наш славный святитель, московский митрополит, назначит другого епископа! – молвил он напоследок. А наш добрый и щедрый князь Роман Михалыч не хочет слушать приказ того грозного Ольгерда и портить отношения с Москвой! Он просит вашей помощи на случай литовского вторжения!

Посланник Будимир еще раз низко поклонился и замолчал. Поклонился и его сын.

– Как вы думаете, славные бояре, – поднял голову митрополит, глядя перед собой, – мы сможем помочь брянскому князю против Литвы?

– Сможем! – дружно прогудели бояре. – Пусть только литовцы туда сунутся! – громко крикнул кто-то из них. – Мы сразу же пошлем к славному Роману большое войско!

– Пошлем! Пошлем! – дружно закричали все сидевшие в думной светлице.

– Ну, тогда я был прав, что пригласил сюда брянских людей! – сказал, улыбаясь, митрополит Алексий. – А теперь хочу заверить брянцев в нашей поддержке их славного князя! Спокойно возвращайтесь в свой Брянск и передайте храброму князю Роману, что мы готовы в любое время оказать ему военную помощь против Литвы! А если вашему князю или его людям понадобится убежище, в случае непредвиденной напасти, Москва всегда готова таковое предоставить…А поэтому нам нужно срочно заключить оборонительный союз! И скажите вашему несчастному, набожному владыке Нафанаилу, чтобы он немедленно вернулся на свое святое место и продолжал быть брянским епископом…А я, как только освобожусь от трудных дел, сразу же приеду в ваш славный Брянск, чтобы поддержать добрыми словами и епископа, и князя Романа!

 

ГЛАВА 22

СМУТА В БРЯНСКЕ

Декабрь 1362 года выдался на редкость теплым. Снег выпал еще на Покров, а в первые дни ноября стало так холодно, что брянцы опасались суровой зимы. Но вот в начале декабря потеплело, растаял снег, и на улицах стало неуютно из-за грязи и луж, а там, где были глинистые почвы, дороги стали совершенно непроходимыми. В это время горожане были вынуждены сидеть в своих домах и заниматься домашними делами.

Ремесленному люду было куда проще: их дома соприкасались с мастерскими, и поэтому скверная погода не мешала делу. Купцам было похуже, хоть их лавки также располагались рядом с жилищами, потому как горожане, имевшие домашние запасы в пище и одежде на такое время, почти ничего не покупали. Еще хуже было князю и боярам. Об их излюбленном развлечении – охоте – приходилось на время забыть. Да и учебные занятия с дружинниками, проходившие обычно на лугах или лесных полянах, было невозможно проводить. Князь томился от скуки и не знал, куда приложить свои силы.

Боярские советы он не любил, хотя собирал брянскую знать по любому поводу. Обычно эти сборы были не долговременными. Князь говорил о возникших трудностях или сообщал последние новости, так или иначе связанные с Брянским княжеством, а потом, после недолгого обсуждения, принимал решение. Накануне же этих собраний он беседовал с брянским епископом Нафанаилом и, узнав его мнение, созывал бояр.

На этот раз князь был вынужден устроить совещание в связи с прибытием гонца из Литвы. Последний, несмотря на грязь и бездорожье, совершил объездной путь через смоленские земли и принес известие о кончине литовского митрополита Романа. Это известие было настолько важным, что князь решил сообщить о случившемся боярам.

Тем временем, литовский гонец был накормлен, отправлен в княжескую баню и отдыхал, ожидая вызова к князю, чтобы высказать данный ему великим литовским князем наказ.

Пришедшая из Литвы весть вызвала противоречивые суждения на боярском совете.

– Теперь нет двоевластия в православной церкви! – сказал седовласый Кручина Миркович. – Может, наконец, установится порядок! Я совсем не верил тому святителю Роману, а многие вообще считали его врагом церкви!

– Значит, теперь все воспримут пресвятого Алексия как общего митрополита! – буркнул Коротя Славкович. – Ох, не по душе мне усиление беспощадной Москвы! Наша дружба с Москвой – очень опасное дело! Мы рассердим великого князя Ольгерда!

– Никакой опасности нет, дети мои, – сказал, приподнявшись с передней скамьи, епископ Нафанаил. – Москва очень сильна, а значит и мы под надежной защитой! Нам надо быстрей заключить союз с Москвой, и тогда ни один враг не будет нам опасен! Мы знаем, что Ольгерд Литовский не захотел принять праведную веру и пребывает в мерзком язычестве! Какой позор, что тот ложный митрополит Роман служил язычнику! И вот неожиданно скончался! Он заслужил себе вечную кару! И едва не изгнал меня с владычества! Если бы не поддержка славного святителя Алексия, здесь бы сидел не я, православный епископ, а какой-нибудь литовец или даже нечестивый римлянин!

– Еще неизвестно, что лучше! – возразил владыке боярин Шумак Борилович. – С Москвой нас всегда связывали беды и беспорядки…Я помню что Москва даже присылала сюда своих князей, от чего у нас были жестокие смуты! К тому же наш люд совсем не любит москвичей! Разве ты не помнишь ту смуту, сразу после смерти Василия Смоленского? Тогда наши брянские горожане собрали вече и решили отдаться Литве! А разве сейчас мы – не под властью Литвы? И наш славный князь Роман – не названный сын Ольгерда? Зачем нам ссориться с великим литовским князем? Оно, конечно, нам нечего соваться в дела святой церкви, и пусть святитель Алексий ведает ими…Мы не против этого! Но нам не нужен союз с Москвой! И скажу вам прямо, безо лжи и утайки: если вы заключите союз с Москвой, тогда потеряете нашего князя Романа Михалыча! Могучий Ольгерд немедленно заменит его другим князем!

– Однако молодой великий князь Дмитрий Иваныч и сам святитель с боярами обещали оказать нам помощь на случай ссоры с Литвой! – вмешался в разговор вставший из середины светлицы недавний посланник князя Романа в Москву Будимир Супоневич. – Они заверили нас, княжеских послов, что не надо бояться литовской угрозы и следует поспешить с заключением союза с Москвой!

– Эх, сын мой! – сказал, вставая с первого ряда, брянский воевода Супоня Борисович. – Ты же был со мной в славной Литве и видел великого князя Ольгерда! Кто такой Дмитрий Московский против того могучего воина? Я думаю, что не следует начинать ссору с Литвой себе на погибель! Великий князь Ольгерд воспримет это как неблагодарность за все его благодеяния! Неужели вы, знатные брянцы, забыли, где мы нашли кров и пропитание в тяжелые времена? Поэтому не надо забывать доброту этого славного литовца и платить ему злом за добро! Сам Господь за это не пожалует!

– А что же тот литовский гонец?! – выкрикнул из середины боярских рядов молодой боярин Тихомир Борилович. – Неужели он ничего не сказал тебе кроме вести о смерти митрополита, славный князь?!

Князь в это время размышлял про себя. Услышав вопрос, он откинулся к спинке своего кресла и, глядя на бояр, сказал: – Вы все говорите правду, но пока мы не можем извлечь из этого никакой пользы! Действительно, нам не обойтись без заслушивания литовского посланника! Эй, Улеб! – Он хлопнул в ладоши. Мальчик-слуга выбежал из простенка и остановился у входа в думную светлицу. – Сбегай-ка, Улеб, – князь качнул головой, – к литовскому посланнику. Конечно, если он еще не отдыхает…И зови его сюда!

– А если почивает? – заколебался слуга. – Я видел этого важного человека! Он – словно бы князь! А вдруг рассердится?

– Ну, тогда немного подожди и подними небольшой шум, – пробормотал князь, – но так, чтобы не обидеть того человека…Там увидишь!

– Пойду-ка я сам с молодым Улебом, княже, – встал с передней скамьи княжеский огнищанин Улич Брежкович, – и как-нибудь разбужу этого литовца, если он спит!

– Ну, тогда иди, славный Улич, – улыбнулся князь Роман, – а мы пока обсудим наши брянские дела.

И бояре продолжили высказывать свои советы князю, как вести себя с Москвой. Брянский князь слушал и думал о своем. Ранней осенью он вернулся из Орды удрученный. Новый хан Мюрид долго не принимал его в своем дворце и пришлось скучать от безделья. Самому же ордынскому повелителю было просто не до него. В Сарае было неспокойно. Очень многие мурзы ушли за Волгу. Одни – к Мамаю и его «карманному» хану Абдуллаху, другие ударились в грабежи. Неразбериха и сумятица в Орде, связанная со сменой ханов, приучила многих знатных татар к легкой жизни. – Зачем нам сидеть в ханском дворце, получая лишь жалкие подачки, – рассуждали многие из них, – если можно вскочить на коня, взять острый меч и добыть несметные богатства!

Шайки мелких и крупных разбойников наводнили степи. Поэтому хану Мюриду приходилось бороться еще и с этим злом, подпитываемым из недалеких степей Мамаем. Последний всячески поощрял беспорядки в Сарае и его окрестностях, выжидая, когда можно вновь вернуться в Сарай и свергнуть соперника.

Временщик Мамай не забывал и о русских князьях, пребывавших в Сарае. Его посланники навестили стародубского князя Ивана, Константина Ростовского и соправителя своего отца Дмитрия Ивановича Галичского. Но те не захотели даже слушать «их льстивые речи», боясь гнева хана Мюрида. – Мы прогнали прочь Мамаевых людей! – сказал как-то брянскому князю молодой Дмитрий Галичский во время богослужения в сарайской церкви. – Нет сомнения, что царь Мюрид прочно сидит на своем троне! И очень опасно верить лживому Мамаю и его бестолковому царю Абдулле! Ты бы сам, Роман, опасался этих мятежных людей и не принимал их в своей юрте!

Слова галичского князя оказались пророческими. Уже на следующий день к князю Роману в гостевую юрту пришел рослый, неопределенного возраста татарин, одетый в черный, напоминавший монашескую рясу, халат, черные же туфли и большую зеленую чалму, возвышавшуюся на голове. Шрамы на лице и суровый взгляд выдавали в нем воина. Роман, страдавший от скуки, пренебрег опасностью и принял нежданного гостя.

– Салям тебе, коназ-урус! – угрюмо сказал странник, усевшись на скамью и глядя через стол на князя Романа. – Я прибыл в Сарай для того, чтобы проведать своих родственников и нужных людей…Мои люди ходили к другим коназам, чтобы довести до них слова государя, но их не приняли…Я же, человек военный, известный в Орде, не хожу туда, где меня не ждут! Я – не лазутчик! А к тебе я пришел только для того, чтобы показать своим людям, как следует славить своего государя и решать важные дела. Мне хотелось также показать им, что именитый воин, не имея учености, может сказать много полезных слов! Я думаю, что коназ-урус, военный человек, всегда поймет слова другого воина! Разве не так?

– Салям тебе, могучий воин! Ты говоришь истинную правду! – улыбнулся брянский князь и хлопнул в ладоши. В опочивальню вбежал мальчик-слуга. – Сбегай-ка, Улеб, – распорядился князь, – к славному Джаруду! И пусть он быстро принесет лучшие яства, напитки и особенно – добрый кумыс!

– Благодарю, коназ-урус! – сказал властный татарин, выслушав слова Романа Брянского. – Ты, как я вижу, признаешь меня своим гостем и проявляешь должное уважение! Якши!

– Как твое имя, славный воин? – спросил, почувствовав беспокойство, князь Роман. – Я еще ни разу не имел счастья тебя видеть…

– Я был очень далеко, коназ Ромэнэ, – улыбнулся знатный татарин, показав свои правильные белоснежные зубы. От улыбки его лицо как-то подобрело, смягчилось, – в далеких странах. Там мне пришлось сражаться со многими врагами…Мое имя – Бегич! Я – темник молодого царя Абдуллаха!

– Бегич? – пробормотал брянский князь, стараясь вспомнить это имя. Но в голову ничего не приходило. Однако, соблюдая приличие, он сказал: – Я слышал о твоем грозном имени, великий воин! Ты – прославленный полководец! Выходит, ты в дружбе с самим Мамаем?

– Это правда, – улыбнулся мурза Бегич. – Мы с Мамаем – кунаки и оба – темники! Но Мамай – главный темник, он почти как хан. Он ведь был зятем законного потомка Великого Предка! Вот поэтому в его руках огромная сила! Тебе, коназ Ромэнэ, следует отвозить все свое серебро не сюда, к самозванцу Мюриду, но в стан хана Абдуллаха или самому Мамаю! Согласен? Вскоре Абдуллах войдет в Сарай, займет свой законный трон, а Мамай будет первым государевым сановником!

– Пусть бы сначала овладел Сараем, – подумал князь Роман, – а уже потом говорил о нашей дани…Однако, не стоит раздражать Мамая и его царя Абдуллу. – Но вслух он сказал: – Я всегда готов служить твоему государю Абдулле и его первому человеку Мамаю! Но вот я уже сдал в казну того неправедного Мюрида весь свой нынешний «выход»!

– Ну, это понятно! – покачал головой мурза Бегич. – А вот кому ты повезешь свой «выход» в следующем году?

– А в следующем году – государю Абдулле! В этом не сомневайся, славный воин! Я это сделаю, даже если могучий повелитель и мудрый Мамай не войдут в Сарай! – уверенно сказал князь Роман, а сам подумал: – К тому времени не станет либо Мюрида, либо того Абдуллы! Не стоит ссориться с этим знатным и влиятельным воином!

Тут прибежали слуги чайханщика Джаруда, накрыли княжеский стол, и вскоре князь со своим гостем достойно отметили их соглашение.

Мурза Бегич уходил от брянского князя довольным. По завершении небольшого пира Роман Брянский подарил ему тяжелый золотой перстень с изумрудом. – Я всегда буду помнить твою учтивость и щедрость, коназ Ромэнэ! – сказал мурза на прощание. – Я верю, что наши боги видят твою доброту, и наступит время, когда я отплачу тебе за гостеприимство!

На следующий день брянского князя призвали в ханский дворец. Прибежал татарский воин и потребовал, чтобы он немедленно собирался.

Князь не заставил себя долго ждать и вот уже лежал, склонив голову, у золотых ступенек ханского трона.

– Салям тебе! – сказал резким голосом хан Мюрид. – Подними свою башку!

– Салям, государь! – пробормотал Роман Брянский и встал на колени, глядя в лицо хана. – Долгих тебе лет и здоровья!

– Благодарю! – кивнул своей большой круглой головой хан и прищурился. Его морщинистое, покрытое оспинами лицо, казалось, окаменело. Он откинулся на спинку трона и задумался, разглядывая русского князя.

– Царь одет очень скромно, – подумал брянский князь. – На нем лишь небогатый синий халат, такового же цвета недорогая чалма и совсем простые штаны – как у татарских воинов!

– Рассказывай же, коназ-урус! – очнулся от раздумий хан. – И поведай мне все без капли лжи! – Его тонкие рыжие усы ощетинились, словно кошачьи, а короткая, но густая, рыжеватая бородка, напоминавшая клин, как будто зашевелилась. – Зачем ты принял вчера знатного, но беспокойного, мурзу?

– Этот человек, государь, захотел стать моим кунаком! – ответил, смущенный ханской осведомленностью, брянский князь. – И я щедро угостил своего гостя отменным пловом и добрым кумысом!

– Только и всего? – усмехнулся хан Мюрид. Его злое лицо побагровело, а черные глаза блеснули недобрым огнем. – Разве ты не знаешь, что Бегич – лучший воин злобного Мамая?

– Я слышал о нем, как о славном воине, но о том, что он служит Мамаю – не знал! – буркнул князь Роман. – Зачем мне, твоему верному князю, сведения о людях какого-то непутевого Мамая?

– Неужели этот Бегич не говорил тебе о Мамае? – насторожился ордынский хан, однако было видно, что его гнев прошел.

– Ничего не говорил, государь! – пробормотал брянский князь. – Мы беседовали о красивых женках и ратных делах…

– О женках? – вздохнул с облегчением Мюрид-хан. – Значит, он не обманул моих людей и в самом деле привез сюда на продажу рабынь! Ну, и много ты решил купить у него женок?

– Да так, государь, одну или две…, – тихо сказал Роман Брянский, склонив голову. – У меня почти нет денег…Я привез тебе в казну все мое серебро!

– Тогда якши, Ромэнэ, – кивнул головой хан. – Я вижу, что тебе пора возвращаться в свой Брэнэ! Благо, что ты привез подобающие дары и правильный «выход»! Завтра мои люди принесут тебе ярлык на твой улус и тогда уезжай домой, чтобы не чесать здесь язык с нашими воинами! И не забудь купить рабынь у своего кунака Бегича! Тогда мы увидим всю правду твоих слов!

В самом деле, уже на следующий день ханский раб принес к нему в юрту ярлык, свернутый в рулон и скрепленный вислой свинцовой печатью. Пришлось князю, не испытывая радости, идти на сарайский базар и покупать невольниц. Однако деньги ему для этого не понадобились: мурза Бегич, стоявший на торжище среди своих слуг, как только увидел брянского князя, сам предложил ему в подарок лучших рабынь.

– Благодарю тебя, славный воин! – говорил, уводя двух самых красивых, как ему показалось, девушек князь Роман.

И вот в дороге татарские рабыни оказались как раз кстати! Они умело, по очереди, ублажали своего нового хозяина, когда тот останавливался на привал и укладывался спать в свою большую просторную телегу.

– Ладно, что была хоть какая-то радость! – думал князь, вспоминая ту поездку в Орду и глядя невидящими глазами на своих разговорившихся бояр. – Теперь у меня есть банные девицы, которые будут ублажать меня и моих знатных гостей! А потом еще прикуплю в Орде прелестниц, и дело сладится!

В этот момент отворилась дверь, и в думную светлицу вошли княжеский огнищанин Улич Брежкович и литовский посланник, одетый в опрятный русский кафтан и плотные кожаные штаны, заменившие ему на время пребывавшую в стирке, запачканную грязью далекого пути одежду.

– Расскажи нам, славный Гедрус, все новости о моем названном отце! – громко сказал брянский князь, как только посланник, повинуясь его жесту, уселся на переднюю скамью рядом с епископом Нафанаилом. Тот даже не пошевелился, чтобы благословить литовца.

– Что тебе сказать, Роман? – молвил на хорошем русском языке литовец. – Я не хочу обижать тебя, но не могу не передать слова моего господина, великого князя и короля Альгирдаса. Он был очень недоволен тобой и произнес таковое: – Я знаю о твоей дружбе с коварной Москвой, князь Роман, и осуждаю тебя за это! У тебя осталось немного времени, чтобы исправить ошибку! Я искренне верил тебе, но теперь моя вера поколеблена! Немедленно прекращай все связи с Москвой и больше не принимай у себя московского митрополита Алексия! Теперь ты можешь не ездить в Орду и забыть о татарском «выходе»! А все ордынское серебро отсылай теперь ко мне, в славный Вильно!

– Это невозможно! – возмутился Роман Михайлович, выслушав литовца. – Стоит мне порвать с Москвой, как у меня появятся новые враги! А если не возить в Орду «выход», то тогда нам совсем не жить!

– Ну, князь Роман, тогда не обессудь! – сказал, вставая, литовский гость. – Мой господин и твой названный отец Альгирдас упредил такое твое решение следующими словами: – А если наш неблагодарный Роман откажется выполнить мои требования, тогда пусть знает, что я вскоре пошлю на Брянск большое войско и передам брянский «стол» другому князю! – А теперь прощай! – И литовский посланник, не говоря больше ни слова и даже не поклонившись, вышел из думной светлицы. На другой день он отбыл в Литву.

Через три дня в Брянске начались серьезные беспорядки. Какие-то люди метались по городу и кричали хулу по адресу князя Романа. Княжеские приставы избегались, пытаясь отловить злословов, но все было бесполезно: горожане укрывали крамольников. И утром, и днем, и вечером горожане собирались в кучки на площадях и в людных местах, ругая своего князя за «дружбу с проклятой Москвы и ворожбу против Господа»! Кто придумал про «ворожбу» оставалось загадкой. Князь Роман был довольно благочестив, постоянно ходил в церковь, что же касается его любовниц, «банных девиц и ключницы», то здесь колдовством и не пахло! Наконец, по приказу престарелого мечника Сотко Злотковича, приставы, исхитрившись, сумели поймать злоумышленника, выкрикивавшего против князя обвинения в колдовстве. Им оказался краснорожий приказчик брянского купца Добра Олдановича по имени Свербей. Он долго отпирался, но потом, после «знатного допроса с пристрастием» перед смертью признался, что «о княжеском колдовстве ему поведал какой-то литовец, который ходил по городу и рассказывал, что будто бы в княжеской бане собираются ведьмы, княжеские любовницы, и творят молитвы самому лукавому, наводя порчу на брянский люд»!

Княжеский мечник немедленно доложил обо всем князю, и тот понял, что нити беспорядков тянутся в Литву! Он срочно собрал боярский совет, рассказал о полученных им сведениях и предложил готовиться к подавлению мятежа.

В самом деле, в Брянске, после того как горожане узнали об аресте и смерти одного из их заводил – приказчика Свербея – обстановка ухудшилась. Толпы горожан, вооруженных вилами, косами и топорами, метались по всему городу. Князь, по совету бояр, «затворился в детинце» и выжидал. Наконец, толпы бунтовщиков, объединившись, собрались на вечевой площади возле церкви Горнего Николы и, выкрикивая угрозы в адрес брянского князя, потребовали, чтобы он сам явился перед ними и объяснил, что происходит.

– Что делать? – спрашивал князь бояр на очередном совете. – Может применить силу и покарать злобных горожан?

– Этого не надо делать! – возразил Кручина Миркович, тряся своей окладистой седой бородой. – Я думаю, что надо послать к толпе нашего знатного человека и рассказать горожанам, что их подстрекают на беспорядки литовские лазутчики! Брянские князья уже не раз громили наших крамольников, но толку от этого не было…Они лишь еще больше озлоблялись…

– Кто же пойдет к этим мятежникам? – недовольно буркнул один из бояр.

В думной светлице установилась мертвая тишина.

– Значит, никто не хочет? – вопросил боярин Кручина, вставая. – Ну, что ж, тогда я сам пойду к этим смутьянам и выскажу им слова правды!

Он вскочил со скамьи и, не слушая ничьих доводов, вышел в простенок, где его ожидал державший овчинный тулуп слуга. Натянув на себя тулуп, Кручина Миркович быстро пошел вперед, спустился по теремным ступенькам вниз и направился к крепостным воротам.

– Пойдем и мы, славные бояре, вслед за Кручиной, и встанем перед толпой! – громко сказал князь и вышел в простенок – надеть на себя шубу. Вслед за ним выскочили бояре, кто в полушубках, кто в тулупах, а кто и в легких кафтанах…

Тем временем боярин Кручина прошел по спущенному княжеской стражей мосту и приблизился к толпе. Установилась мертвая тишина. Стоявшие на стене стражники видели, как брянский боярин что-то пытался объяснить столпившимся возле Никольской церкви людям, как он махал руками и указывал ими на брянскую крепость, но слов, произносимых им, не слышали. Затем вдруг раздался дикий вопль. Толпа зашевелилась и медленно поползла в сторону брянской крепости. – Они убили нашего славного боярина! – завопили стражники, махая руками.

– Убили моего Кручину?! – пробормотал князь, хватаясь за голову.

– Славные воины! – вскричал княжеский тиун Супоня Борисович – Готовьтесь к жестокой мести!

– Мы отомстим этим злодеям, княже! – поддержал своего двоюродного брата боярин Жирята Михайлович. – И умоем наших врагов жаркой кровью!

– Подождите! – сказал князь и поднял руку. – Я не хочу никчемной вражды и жестокой бойни! Здесь нет лютых врагов, а собрались лишь обманутые простолюдины! Славный Кручина был прав, но к народу должен был идти не он! Это моя судьба, мой жребий!

И он, не глядя на лица своих воинов и бояр, быстро пошел ко рву.

Толпа, озверевшая и обезумевшая от только что совершенного убийства, уже подошла к самой крепости. – Смерть! Смерть колдунам и злобным боярам! Князя! Князя – сюда, на праведный суд!

Князь перешел подъемный мост и приблизился к толпе. – Вот я перед вами, ваш князь! – сказал он своим зычным голосом, глядя прямо в глаза впереди идущим. Мятежники, не ожидая от князя такого смелого поступка, остановились и словно оцепенели. – Разве вы не видите меня, брянские люди?! – вопросил спокойным, полным достоинства голосом князь. – Неужели вы думаете, что я пошлю на вас, обманутых и беззащитных людей, свое сильное войско? Нет! Не для того я пришел в ваш славный город, чтобы нести горе в семьи простых людей! Зачем вы говорите такую чепуху о моем колдовстве? Разве я не хожу каждый день в Божий храм? Разве я не творю молитвы за вас перед Господом? Неужели вам так плохо под моим правлением? И зачем вы ставите мне в упрек дружбу с Москвой? Неужели вы хотите, чтобы здесь объявились московские рати и пленили наш город? И разве плохо защищать от врагов нашу землю не войной, а дружбой с сильным государством?!

– Да, княже, мы видим тебя и верим твоим словам! – крикнул вдруг кто-то из толпы. – Но здесь есть крамольники, которые смущают нас!

– Смерть крамольникам! – заорали в толпе. – Слава нашему князю! Мы видим праведного и благочестивого князя! Это враги обманули нас! Бей же смутьянов и крамольников!

И толпа, только что ругавшая князя и призывавшая к мятежу, резко изменила настроение, набросившись на собственных вожаков. В мгновение ока взметнулись сотни кос, топоров, заостренных кольев – раздались приглушенные вопли – и все было кончено.

– Идите по домам, люди мои! – сказал, восстановив своим резким голосом тишину, брянский князь. – А если узнаете о новой клевете или утратите веру в меня, своего князя, тогда приходите сюда, к моему детинцу, и просите моего справедливого суда!

– Слава князю Роману! – дружно закричали столпившиеся вокруг него люди. – Слава великому воину, могучему Роману Михалычу!

Славу и здравицу брянскому князю кричали теперь все: и чернь, и подошедшие к своему князю бояре, и дружинники, и стражники на воротах. Гул многотысячных людских голосов покатился по всему городу. Огромная толпа, доселе грозная и беспощадная, стала редеть и таять буквально на глазах. К тому времени как сгустились сумерки, и повалил мелкий сухой снег, на площади перед княжеской крепостью остались лишь следы многочисленных ног и два десятка растерзанных окровавленных трупов.

 

ГЛАВА 23

ГНЕВ ОЛЬГЕРДА ЛИТОВСКОГО

Великий литовский князь Ольгерд обсуждал с братом Кейстутом в своей «тайницкой светлице» последние новости. Он не хотел ни с кем, кроме Кейстута, делиться своими мыслями на происходившие события. Братья дружили с раннего детства, поддерживали друг друга, и всем было известно, что именно благодаря Кейстуту Ольгерд занял великокняжеский «стол». Вот и в это весьма трудное время Ольгерд Гедиминович решил переложить часть своих забот на плечи брата. Князь Кейстут только что вернулся из дальней поездки: осматривал окраины великого княжества Литовского. Ему было что рассказать брату.

Несмотря на все усилия великого князя Ольгерда и успехи в борьбе с немецкими рыцарями, периодически совершавшими набеги на литовские окраины, воинственные крестоносцы продолжали им угрожать. Правда, в последнее время немцы погрязли в спорах с Псковом. Древний русский город с трудом отбивался от обнаглевших захватчиков. Едва ли не каждый год немцы терпели неудачи у его стен, но все равно не успокаивались. Даже перемирие между ними и Псковом не позволяло псковичам спокойно жить. Вот и в прошлом году немцы убили нескольких псковских торговых людей на Лудви, а в ответ псковичи схватили их богатого купца и потребовали выкуп за убитых соотечественников. Немцам пришлось пойти на уступки, но мир вновь был нарушен. – Это хорошо, что немцы увязли в псковской земле на долгое время, – подытожил Кейстут свое повествование о делах на севере, – однако тот город очень важен и для нас! Лучше бы нам сражаться с немцами на псковской земле, чем допускать их в пределы Литвы! Пусть твой сын Андрей станет псковским князем! Тот богатый город остался без военачальника: все князья вымерли во время поветрия! И было бы лучше, если бы Андрей прибрал этот Псков к своим рукам!

– Правильно! – кивнул головой Ольгерд Гедиминович. – Я с тобой полностью согласен! Пусть тогда мой сын Андрей уезжает из Полоцка и занимает псковский «стол»! Псковичи не раз приглашали его к себе…Известно, что Андрей до сих пор зовется псковским князем. Он только не проживал в том славном городе, а посылал туда мелких, служилых князей. Достаточно вспомнить молодого князя Юрия, который так нелепо погиб в стычке с немцами или Астафия с сыновьями, которые умерли вот уже три года тому назад от лютого поветрия…А теперь пусть сам управляет этим городом! Однако же поведай о делах в других наших землях.

Кейстут рассказал о своей поездке на Волынь и Подолию. Там царили «тишь и благодать». Совсем недавно князь Кейстут прошелся по Волыни с большим войском, отвоевал у поляков захваченные еще в 1340 году королем Казимиром галицко-волынские земли: Холм, Луцк и Владимир. Правда, часть земель вместе с Галичем остались у Польши, но успех был значительный. – Пусть ляхи владеют Галичем и беспокойным Львовом! – усмехнулся, глядя в глаза Ольгерда, Кейстут. – Всем известно, какой там злобный и коварный люд! Там собрались одни крамольники, считающие себя особым, избранным Богом народом! Ляхи жестоко помучаются с ними! Вот уж глупцы! Лучше бы вывели всех тамошних людей в чистое поле и беспощадно их перебили!

– Эх, брат, – покачал головой Ольгерд, – одними убийствами задачу не решишь! Та земля сама по себе проклята или захвачена злыми духами, поэтому тамошний народ такой глупый и злобный! Ты правильно сказал о ляхах: пусть они сами расхлебывают ту вечную заваруху. А там, быть может, боги смилостивятся и снимут вековое проклятье с тех земель…Тогда мы возьмем их в свои руки без особых трудов! Ты поведай мне, как там мой Владимир! Прочно ли ему сидится в Киеве? Нет ли ему угроз от татарского царя?

– Там все тихо, брат, – улыбнулся Кейстут. – Твой Владимир спокойно восседает в этом полуразрушенном городе. Ты правильно сделал, посадив его там сразу же после смерти хитроумного князя Федора!

Литовцы воспользовались благоприятными обстоятельствами – неурядицами в Орде, борьбой Москвы с нижегородским князем Дмитрием Константиновичем за великокняжеский «стол» – и быстро, без борьбы, заняли всю Подолию до самого Черного моря. Город за городом добровольно переходили в руки литовцев. Великий князь Ольгерд обещал жителям всех вновь присоединенных земель освобождение от уплаты татарского «выхода». И в самом деле, все русские земли, занятые Литвой, были избавлены от ордынской дани на весь период жестокой борьбы татарских «царей» за власть. Татарам было просто не до них. – А нам они платят только одну треть от татарской дани, – сказал, улыбаясь, князь Кейстут, – и очень тем довольны…Да и наша казна не в убытке!

– Для нас это – нужное подспорье! – кивнул головой великий князь Ольгерд. – Теперь нам хватит денег, чтобы содержать сильное войско, способное бить не только крестовых немцев, но и совершать походы на Москву! Сейчас мы можем спокойно воспринимать все козни Москвы!

Князь Ольгерд рассказал брату о последних сведениях, полученных им от своих лазутчиков из Москвы. К лету 1363 года великий князь Дмитрий Иванович уже прочно встал на ноги. Имея ярлык на великое владимирское княжение еще от хана Мюрида, он, волей митрополита Алексия, договорился «с людьми Мамая» и ранней весной получил ярлык на великое княжение также и от царя Абдуллаха, ставленника Мамая! Татарский посланник с ярлыком прибыл во Владимир, где его ожидали великий князь Дмитрий Иванович с братом Иваном и двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Обряд вручения ярлыка и венчания на великое владимирское княжение прошел при большом стечении народа. На нем присутствовали многие удельные князья, включая молодого смоленского князя Люба Святославовича и Романа Михайловича Брянского. Великий смоленский князь не решился ехать сам во Владимир, не желая ссориться с Литвой, а прислал своего малолетнего представителя. А вот Роман Брянский не побоялся гнева Ольгерда Гедиминовича! – Мой названный сын не только сам приехал во Владимир и восславил там москаля Дмитрия, но даже совершил с ним поход на несчастный Суздаль! – подчеркнул, сдвинув брови, великий князь Ольгерд.

Как стало известно, сарайский хан Мюрид, узнав о поездке мамаевых людей к Дмитрию Московскому, пришел в сильный гнев, объявил о лишении Москвы ярлыка на великое княжение и передаче великокняжеских прав Дмитрию Константиновичу Суздальскому. В это время в Сарае пребывал князь Иван Белозерский. Хан Мюрид вручил ему ярлык для князя Дмитрия Константиновича и потребовал, чтобы белозерский князь доставил его по назначению. Вместе с князем Иваном поехал татарский посол Или-ака с тридцатью татарами. Прибыв с Суздаль, они объявили князю Дмитрию Константиновичу волю своего повелителя и были с радостью им приняты. Вместе с татарами и своей дружиной князь Дмитрий Суздальский поехал во Владимир – венчаться на великое княжение. Но кто-то из суздальских бояр, дружественных Москве, сообщил об этом Дмитрию Московскому. Последний немедленно собрал «великую рать» и повел ее на Владимир. По предположению Ольгерда, основанному на ложных сведениях лазутчиков, в московском войске пребывал со своей дружиной и брянский князь Роман. Узнав о движении войск из Москвы, Дмитрий Константинович, побыв великим князем всего двенадцать дней, ушел назад в Суздаль. Но москвичи, разгневанные его действиями, заняв Владимир, двинулись на Суздаль и осадили в нем злополучного соперника. Просидев за городскими стенами, князь Дмитрий Константинович, «запросил мира». К тому времени москвичи выжгли все окрестности Суздаля, разорив население удела. А молодой князь Дмитрий Московский выдвинул осажденному сопернику обязательное условие – отказ от борьбы за великокняжеский «стол». Пришлось униженному, напуганному князю Дмитрию Константиновичу «целовать крест» и соглашаться со всеми требованиями молодого московского князя. Последний, добившись своего, ушел назад в Москву, а незадачливый Дмитрий Суздальский отправился к своему старшему брату Андрею в Нижний Новгород «жаловаться о своем горе».

После этого Дмитрий Московский довольно легко расправился с союзниками суздальского князя и всеми, кто ему сочувствовал. Так, он отправил на Галич и Стародуб, некогда дружественные Москве столицы удельных княжеств, большие отряды дружинников и «согнал» князей Дмитрия Галицкого с Иваном Федоровичем Стародубским из своих «вотчин». Им также ничего не оставалось делать, как отправиться в Нижний Новгород к своим союзникам «с горючими слезами».

Меньше других пострадал ростовский князь Константин Васильевич. Он сразу же, как только узнал о приближении к Ростову великокняжеского войска, послал в Москву к князю Дмитрию людей «с челобитьем», в котором «слезно раскаивался в своих ошибках и обещал впредь беспрекословно подчиняться воле великого князя Дмитрия». Зная о преклонном возрасте ростовского князя и его плохом здоровье, великий московский и владимирский князь ограничился его извинениями и решил отозвать свое войско от Ростова.

– Вот так Дмитрий Московит проявил свою силу и подал дурной пример другим князьям! – мрачно молвил Ольгерд Литовский. – Видя, что все дозволено, оживился и Василий Тверской. Он сидел до времени как тихая мышь, но вдруг выступил в поход на своего племянника Михаила Александрыча, осадив его город Микулин. Правда, они скоро помирились, но тот поход – недобрый знак!

– Значит, надо готовиться к войне с Москвой! – кивнул головой князь Кейстут. – В противном случае, Дмитрий Московит сядет нам на голову!

– Мы всегда готовы пойти на Москву! – решительно сказал Ольгерд Гедиминович. – Это наш давний и лютый враг! Но мне особенно обидно за моего названного сына Романа!

– В сведениях о брянском князе есть много сомнительного, – пробормотал князь Кейстут. – Он был очень предан тебе и славной Литве! Неужели ты забыл его батюшку Михаила, отважно сражавшегося за славу великой Литвы? Он даже отдал свою жизнь в борьбе с нашими лютыми врагами! Я не верю в предательство брянского князя Романа! Неужели у нас объявились враги твоего названного сына, плетущие за его спиной свои лживые паучьи сети? И я совсем не верю о походе Романа Молодого на Суздаль да еще в войске москаля Дмитрия! Как я знаю, брянцы никогда не воевали с русскими князьями…

– Эх, если бы так! – покачал головой великий литовский князь. – Однако я не раз присылал к нашему Роману своих людей, пытаясь его вразумить! Но он не послушал меня и не отстранил от владычества московского ставленника! Даже больше того! Когда тот умер, он вновь принял в Брянске московского епископа!

– В этом нет преступления, брат, – нахмурился князь Кейстут. – Не все так просто! Ты же знаешь, что Роман Молодой – православный христианин? Как и его покойный батюшка…Да и кто может назначить в Брянск епископа, кроме митрополита Алексия? Ведь наш праведный митрополит Роман скончался! А тот московский митрополит Алексий, возвращаясь из наших земель, посетил по дороге Брянск и назначил им епископа! Здесь нет никакой крамолы! Попробуй, зацепи эту церковь! Тогда будет такая смута, что вовек ее не успокоишь! Разве ты не знаешь, какие у брянцев злобные нравы?!

– Оно-то так, брат, – буркнул Ольгерд, не имея веских возражений. – Однако мой названный сын Роман совершил еще один проступок – отказался присылать сюда, в Вильно, все собранное им серебро! Он продолжает выплачивать ордынскому царю прежний «выход», вопреки моему приказу! Правда, сейчас он отсылает серебро не в Сарай, а какому-то царю Абдулле, ставленнику Мамая…Однако, налицо непризнание моей воли! Разве это не преступление?

– Это, в самом деле, плохо! – кивнул головой князь Кейстут. – Он обязан присылать нам брянское серебро!

– Хорошо, что ты согласился хоть с этим и увидел проступок неверного мне Романа! – усмехнулся Ольгерд Гедиминович. – Поэтому я хочу прогнать его из Брянска без всякой жалости и даже отнять у него жалкий удел, полученный в приданое от Тита Козельского – городок Коршев! Пусть помыкается в бедности и нужде, а тогда сам приедет ко мне, своему названному отцу, с жаркими слезами! Я вижу, что какой бы русский князь не сел в этом проклятом Брянске, он всегда несет беду нашей славной Литве! Тогда я пошлю на Брянск большое войско и посажу там своего сына Дмитрия! Пусть он сам прогонит изменника Романа и прочно усядется на брянский «стол»!

 

ГЛАВА 24

«ЛИТОВСКОЕ ЗЛО»

Князь Роман Михайлович сидел в небольшом деревянном креслице, поставленном его верными слугами в проеме дубовой крепостной стены, и всматривался в даль. Перед ним простиралась бескрайняя равнина с синеющей излучиной реки, через которую тянулась извилистая светло-коричневая дорога, скрывающаяся за горизонтом. – Неужели враги придут в мой лесной городок? – рассеянно думал он, не чувствуя ни обиды, ни раздражения. – Господь дал и также легко взял!

Сидевшие рядом с ним на бревнышках дружинники тоже молча смотрели перед собой. На их лицах запечатлелись грусть и разочарование. Еще бы! Из богатого, цветущего Брянска попасть в такую глушь! Что мог дать им маленький Коршев с его немногочисленными жителями? Хоть бы с голоду не умереть!

Роман Брянский глянул на своих людей с улыбкой. – Пусть и недовольны мои люди, – рассуждал он про себя, – однако любят меня больше, чем свой родной Брянск! Сами, по доброй воле, прибыли сюда, в дикие леса, чтобы разделить со мной трудности изгнанника! Однако может на самом деле это не горе, а Божья благодать? Здесь такая тишина! – И он вспомнил свой взбалмошный, постоянно бунтовавший Брянск.

Так получилось, что к началу осени 1363 года Роман Михайлович Молодой из удельного князя богатой и сытой земли превратился в мелкого владельца захолустного городка на окраине карачевской земли, доставшегося ему в приданое от жены Марии.

Это событие как бы подтверждало предсказание брянского епископа Нафанаила, которое он сделал накануне своей смерти, случившейся в мае. Владыка очень тяжело переживал последний бунт брянских горожан, убийство чернью боярина Кручины, грубые и жестокие слова, оскорблявшие достоинство князя, бояр и даже священников, исходившие от толпы, обступившей городскую крепость.

Князь Роман тоже очень переживал гибель любимого боярина. – Такого человека теперь не найти во всем белом свете! – в сердцах говорил он на торжественных похоронах, вытирая слезы. – Этот славный боярин много трудился на благо брянской земли! Он не раз спасал меня от гнева неправедных царей и совсем не дорожил своей жизнью! Он не был великим воином, но и среди отважных бойцов нет ему равных по храбрости!

Отпевание покойного Кручины Мирковича проводили в церкви Горнего Николы, стоявшей за пределами брянского кремля. Князь сам попросил епископа сделать это в доступном городскому люду месте. Он не прислушался к голосу своих бояр, пугавших его рассказами о случившейся в этой церкви «лютой крамоле», когда горожане убили князя Глеба Святославовича. – Я не боюсь злобной черни! – сказал князь Роман на боярском совете. – Пусть делают так, как предопределено нашим Господом!

Он не стал искать виновных «в лютом зле», но сам со своими боярами явился в святой храм и, вопреки установленному порядку, когда говорят только одни священники, высказался по поводу жестокой смерти «славного боярина». Это был невиданный и неслыханный доселе поступок! Князь дождался завершения ритуала церковного отпевания и, после того как епископ Нафанаил произнес последнее слово, поднял руку. – Я хочу сказать несколько слов брянским горожанам! – громко промолвил он. Церковь была буквально набита народом. Здесь стояли, широко раскрыв рты, и купцы, и ремесленники, и даже городские бездельники-бродяги, которые вновь объявились за последние годы. Не глядя на окружавших его верных бояр – Жиряту Михайловича, Супоню Борисовича, Сотко Злотковича и многих других – князь, не стесняясь своих слез, обильно текших по его щекам, говорил так, что, казалось, в его душе пробился необычайный родник красноречия. – Зачем вы, горожане, погубили такого бесценного человека?! – взывал он к толпе. – Он ведь не хотел кровопролития и защитил своей жизнью вас, неблагодарных брянцев! Я бы еще мог понять вас, если бы вы расправились с каким-то лютым злодеем или лихоимцем, а не с человеком, не раз спасавшим ваш город от злых и беспощадных врагов! Не счесть заслуг славного Кручины перед всеми вами! За что же это злодеяние?! Неужели вам понадобилась жизнь этого великого труженика, человека небывалой доброты, невиданного ума, верного христианина? Как измерить вашу злобу и позор?! Пусть же сам Господь станет вашим суровым и праведным судьей! А мы умываем руки от ваших мерзостей! Аминь!

Ответом князю было громкое отчаянное рыдание всей собравшейся толпы. Горожане единодушно, как по приказу, бросились на пол, неистово ударяясь головами и умоляя Бога простить их великий грех.

Князь же, глянув на гроб, в котором лежало, закрытое саваном, изуродованное до неузнаваемости тело Кручины Мирковича, перекрестился и медленно пошел, с трудом пробиваясь через распростертые по всей церкви тела людей, напуганных Божьим судом и княжеским словом.

Неожиданная речь брянского князя положила конец городскому бунту. В лице простолюдинов, да и бояр, Роман Михайлович поднялся на такую высоту, на какой доселе ни один брянский князь не бывал. Горожане расценили его речь как пророческую, а самого князя стали воспринимать чуть ли не как святого! Казалось, что теперь он прочно обосновался в городе, и никакая сила не сможет помешать ему спокойно жить и управлять уделом.

Однако так только казалось. В городе, в самом деле, установился порядок, и княжеское имя уже никто не осмеливался хулить. На боярских советах молодой князь уже не просто выслушивал поучающих его бояр, но и сам говорил «красное слово», которое воспринималось местной знатью, как непреложная истина.

Город вновь стал богатеть. Купцы исправно платили в казну налоги с проданных товаров, утаивая лишь самую малость. Охотники, добывавшие пушнину, исправно сдавали в княжескую казну установленную треть. Многочисленные ремесленники, мастерские которых широко раскинулись по всему посаду, тоже приносили доходы князю. Опять стали наполняться слитками серебра княжеские бочонки. Еще больше укрепились отношения брянского князя с Москвой. Туда зачастили брянские купцы, выгодно сбывавшие на тамошних рынках меха, шкуры животных, мед и даже воск, который был намного выше качеством, чем московский! В Брянск приезжали и московские купцы, привозившие добротные ткани, ремесленные изделия из железа, различные украшения и особенным образом приготовленную, по-московски, вяленую и соленую рыбу. Часто ездили в Москву и княжеские посланники. Казалось, что все идет к союзу между двумя княжествами! Но этого-то и не хотела Литва! Брянский князь Роман уже не раз слышал предупреждения и даже угрозы из уст посланников великого князя Ольгерда, однако ничего не предпринимал для смягчения его гнева. Литовцы считали, что он изменил их интересам и предал своего «названного отца»! Но князь Роман вовсе не был предателем! Он, конечно, понимал, что не выполняет требований своего покровителя Ольгерда Гедиминовича, однако поступал против его воли только потому, что не видел другого пути для благоденствия своего удела. Роман Молодой простодушно считал, что, проявляя самостоятельность, выгодную его княжеству, он тем самым оправдывает свое высокое назначение, в том числе и в интересах…Литвы! – Когда мой город и удел станут сильными и богатыми, – говорил он епископу Нафанаилу, – я непременно буду оказывать помощь великому князю Ольгерду! А когда у меня будет сильное войско, я поведу его на немцев, и мы со славным Ольгердом навсегда устраним крестоносную угрозу! Тогда же я смогу отправлять своему названному отцу целые обозы с серебром!

Пока же он не присылал в Литву серебро даже после настойчивых требований литовских посланников, накапливая богатства на будущее.

Епископ Нафанаил, слушая душевные излияния князя, обычно молчал и только улыбался. Он долго оставался верен своей привычке говорить и давать советы только в случае крайней необходимости. Но вот владыка совершенно неожиданно, когда казалось, дела князя и епархии стали процветать, занемог и в один из теплых весенних дней скончался, принеся еще одно тяжелое горе брянскому князю. Перед смертью мудрый епископ призвал к своему одру Романа Михайловича и сказал: – Я ухожу к Господу со спокойной душой, но тебя, сын мой, жалею! Тебе бы быть не князем, а человеком святой церкви! Я немало повидал на своем веку разных князей, но, честно говоря, никогда не верил, что на княжеском «столе» может сидеть праведник! Так уж повелось на святой Руси, что все начальнические места занимают злые и неправедные люди, пекущиеся только о своем плотском благополучии! У кормила власти совсем нет людей, любящих свой народ и Отчизну! Там засели одни волки в овечьих шкурах! А потому у нас, в русской земле, одни беды и страдания! Но ты не такой, сын мой! Ты и землю свою бережешь, и народ жалеешь! Значит, ты не долго будешь правителем богатого удела! Жди же скорого изгнания от безжалостных литовцев! Никто не будет держать праведника у власти! И зачем Литве сильный Брянск? Ты был нужен Ольгерду только для того, чтобы вытаскивать из пламени горячие колосья, отсылать в Литву брянское серебро и постепенно ослаблять город и удел! И если бы ты осуществил его замысел, превратив Брянск в разоренный, захолустный городок, Ольгерд был бы рад и, в конечном счете, присоединил бы эту землю к своей могучей Литве! Но ты не пошел по этой дороге! Ты слишком честен! Кроме того, у тебя – доброе, бескорыстное сердце! Все это несовместимо с княжеской властью! Что там твои зазнобы? Это – твой единственный и незначительный грех! Но даже их ты взял не насилием, а любовью…Я предсказываю тебе скорое изгнание, долгую, трудную жизнь, и смерть в старости от меча русского князя!

С этими словами епископ Нафанаил почил, откинувшись головой на подушку.

Брянск остался без владыки! И князь Роман, недолго думая, отправил в Москву посланца к митрополиту Алексию с просьбой прислать епископа в осиротевшую епархию.

Митрополит московский и «всея Руси» внимательно отнесся к просьбе брянского князя, собрал совет епископов и предложил «избрать брянским владыкой достойного человека». Однако желающих ехать в Брянск совсем не оказалось! Вопреки суровой церковной дисциплине, ни один из высоких духовных лиц не согласился с предложением митрополита! Сам же святитель не хотел насилия над волей своих людей! – Пусть будет твоим владыкой праведный брянский человек, – отписал он князю Роману. – Ты сам выбери наиболее достойного из людей святой церкви и немного подожди: летом я приеду к вам в Брянск и благословлю нового епископа!

Пришлось Роману Брянскому собирать совет бояр и пригласить туда всех городских священников. На этом совете, прошедшем в шумной, до хрипоты в голосах, говорильне, с превеликим трудом удалось «найти нужного человека». Выбор пал на архимандрита Успенского монастыря, «что на Свини», Парфения, обладавшего «дивным голосом».

Последний долго не соглашался «с волей знатных и набожных людей», но, в конце концов, был вынужден уступить.

Летом в Брянск пожаловал сам святейший митрополит Алексий. Он ездил в Литву «наводить порядок» в делах западной русской епархии, пришедших в упадок после смерти его соперника, митрополита Романа. Святитель был теперь главой православной церкви всех русских земель, в том числе и тех, которые были захвачены Литвой. Поездка прошла без осложнений: литовские власти не осмелились препятствовать его деятельности, как это было в недавние времена. Но великий князь Ольгерд, тем не менее, был разгневан тем, что митрополит Алексий не посетил его в Вильно и не произносил ему здравицу во время церковных служб в Литве.

А тут еще святитель заехал в Брянск, где при стечении множества горожан, в самой большой церкви города – Горнего Николы – провозгласил новым епископом «славного Парфения»!

Великий литовский князь Ольгерд был просто разъярен! Вопреки своему обычному правилу – не спешить – он вызвал к себе во дворец сына Дмитрия и приказал ему немедленно собрать большое войско, возглавить его и пойти на Брянск, чтобы «занять город, пленить того бесстыжего Романа и доставить его в Вильно»!

В Брянске быстро узнали о походе литовцев. Об этом сообщил приехавший из Смоленска гонец князя Святослава Ивановича. – На тебя идет огромное войско! – сказал он князю Роману. Последний поспешно собрал боярский совет. Бояре безоговорочно решили поддержать своего князя «и дать литовцам жестокий отпор». Вспомнили даже Романа Старого, одержавшего в давнее время победу над «ратью могучего Миндовга»! Даже горожане, недавно бунтовавшие и славившие великого литовского князя Ольгерда, были готовы «грудью встать на защиту своего князя».

Но Роман Михайлович, несмотря на поддержку «славных брянских людей», не захотел кровопролития и объявил о своем отъезде. – Я не хочу причинить горе моим людям и, тем более, воевать со своим названным отцом! – решительно сказал он. – Я уеду в свой захудалый Коршев, данный мне Господом! Значит, не судьба мне быть князем славного Брянска!

И он стал собираться к отъезду. Супруга князя, узнав о его решении, нисколько не огорчилась. – Наконец-то ты забудешь своих блудливых банных девок! – весело сказала она. – Мы так хорошо тогда жили в нашем Коршеве! И детей заимели, и были счастливы! А тут лишь раздоры и мятежи! Все, что Господь не сделает – только к лучшему!

Княжеская семья собралась довольно быстро. А вот со свитой пришлось повозиться. Сначала князь Роман хотел взять с собой лишь два десятка дружинников, которые были у него в Коршеве. Но напросились еще почти две сотни воинов. Из бояр с князем Романом выехали его воевода Супоня Борисович, Жирята Михайлович, Ждан Воиславович и Белюта Соткович, сын Сотко Злотковича, княжеского мечника. Все они уезжали с семьями, детьми, внуками и даже некоторые с правнуками! Сам престарелый Сотко остался в Брянске. – Не обижайся, славный князь, – сказал он. – Я уже слишком стар для дальних походов…Пусть мои больные кости останутся навеки здесь. Бери с собой моего сына с семейством! Он будет тебе верным и надежным помощником!

Роман Михайлович оглядел обозы своих бояр и остолбенел: собралось больше трех сотен человек!

– Как же я размещу в своем маленьком городе такую уймищу народа?! – возмутился он. – Вы же бросаете свои богатые терема и нажитое за многие годы добро! Мой городок Коршев беден и неуютен! Зачем вам, знатным людям, ехать со мной? Литовцы ничего вам не сделают, а только поставят нового князя!

Но боярин Жирята ответил за всех: – Пусть мы будем жить в бедности и тревоге, но тебе, наш князь Роман, не изменим! Так что принимай нас в свой городок, и мы будем начинать новую жизнь!

Пришлось Роману Молодому смириться с волей своих бояр, и за три дня до прихода литовского войска большой княжеский обоз выехал в Коршев.

Они, хорошо зная дорогу, без особых трудностей добрались до далекого городка, но когда туда прибыли, испытали большие неудобства. Возможно князь и его люди со временем сумели бы хорошо обустроиться и «зажить припеваючи», но вот не пробыли они в городке и недели, как из Брянска к ним прискакал тайный посланец бояр с известием о том, что «большое литовское войско пошло на Коршев»! Гонец также сообщил, что литовцы беспрепятственно вошли в Брянск, не чинили насилий и грабежей, а брянский «стол» занял сын великого князя Ольгерда, Дмитрий. – Скоро состоится венчание! – добавил посланник. – И владыка Парфений не против этого, поскольку Дмитрий Ольгердович – православный христианин!

Из слов брянского гонца князь Роман также узнал, что литовцы не ограничились взятием Брянска, и решили преследовать его. – Они хотят взять меня в плен и отвезти к Ольгерду! А может и убить! – сказал князь своим боярам.

– Тогда мы должны дать им достойный отпор! – решительно бросил Супоня Борисович.

– Надо устроить засаду на лесной дороге, – поддержал его Жирята Михайлович, – и жестоко покарать наглецов!

Но князь не согласился с ними. – У нас нет сил против большого войска! – возразил он. – И я совсем не хочу сражаться с людьми Ольгерда! Славные литовцы были моими братьями в недавние времена, а сам Ольгерд – как родной отец! Но в плен я не сдамся! Мне бы увидеть их войско…Если оно невелико и меньше полутысячи, то мы подождем их прибытия, и я поговорю с литовским князем или воеводой. Но если их рать будет велика, нам придется уходить отсюда. Поедем в Москву, к молодому великому князю Дмитрию! Он не раз обещал мне и моим людям дать защиту и убежище в случае вражды с Литвой…

И вот князь Роман сидел, глядя с крепостной стены на дорогу, по которой должны были идти литовцы. Но ничего не было видно: дорога казалась пустынной, и вспоминавший свою прежнюю жизнь князь задремал.

Вдруг неожиданно, в полусне, он услышал крик своего воеводы, сидевшего рядом на бревне, и очнулся. – Смотри, княже! – тот вытянул вперед правую руку, указывая ею на дорогу. – Вон они, литовцы! Их премного!

Князь глянул перед собой и вздрогнул: вдали, верстах в пяти, через реку переходили литовские воины. Они, казавшиеся маленькими, игрушечными, были едва видны, но, тем не менее, его зоркий глаз оценил их численность.

– Тысячи четыре, Супоня! – пробормотал князь. – А может больше?

– Больше, княже, – молвил, прищурившись, седобородый воевода. – Их там будет не меньше…пяти тысяч!

– Ну, тогда, – вздохнул князь Роман, – пойдем к нашим телегам! Время еще есть! Вы подготовили обоз?

– Давно уже, княже! – кивнул головой Супоня Борисович. – Телеги подведены прямо к лесным воротам…И нашим проводникам хорошо известна дорога на Москву. Если мы сейчас же выйдем, нас уже не догонят!

– Что ж, с Богом! – перекрестился князь, спускаясь по лестнице вниз. – Значит, такова моя судьба! Собирайтесь, люди мои: мы едем в Москву!

 

ГЛАВА 1

«ВЕЛИКИЙ МОР»

Князь Роман со своими людьми скакали по московским улицам в поисках злоумышленников. При любом крике или шуме они мчались на своих конях к месту, откуда доносились звуки, но «крамольников» не находили. Обычно перед их глазами представал очередной умиравший, корчившийся в агонии заболевший москвич. Трупов было столько, что их не успевали убирать! Страшная эпидемия охватила доселе цветущий веселый город.

Великий князь Дмитрий по совету митрополита Алексия и бояр принимал решительные меры по обеспечению порядка в столице удела и уменьшению возможного урона от страшной болезни. Вот и князю Роману Брянскому он поручил объезд самых темных московских улиц, откуда в тяжелые времена исходили бунты и беспорядки.

Брянцам приходилось прилагать все силы для того, чтобы выполнить приказ великого князя и «не ударить лицом в грязь». Благодаря их бдительности, люди из неблагонадежных кварталов даже не пытались «поднять смуту» и просто вымирали.

Еще в начале лета 1364 года страшная болезнь пришла в Нижний Новгород. Говорили, что ее принесли с собой чужеземные купцы из Орды, якобы из Бездежа. Затем эпидемия распространилась на Рязань, Коломну, Переяславль и к осени пришла в Москву. Особенно жестоко «моровая язва» поражала люд тех городов, которые не совсем пострадали в прежние «поветрия». Так, совершенно вымерло Белоозеро, там «не уцелел ни один человек». Сильно пострадали Тверь, Владимир, Суздаль, Дмитров, Можайск, Волок и другие мелкие города и веси. В Москве «поветрие» нанесло меньший ущерб, но, не видевший раньше ничего подобного князь Роман Молодой был потрясен до глубины души зрелищами людских страданий. Заболевшие плевались кровью, кашляли, их сжигал ужасный внутренний жар. У многих воспалялись железы, появлялись «престрашные чирья» в паху или на шее, и человек в двух-трехдневный срок умирал, жестоко мучаясь. За день, бывало, умирало до ста – ста пятидесяти человек.

К тому времени как случилась эта беда, Роман Михайлович со своими людьми уже обустроились в Москве и жили неплохо. Правда, в самом начале они не встретили теплого приема. Когда брянский князь со своим большим обозом прибыл в Москву, это было для великого князя Дмитрия, его бояр и священников неприятной неожиданностью. – Нам только не хватало еще одного жалкого нахлебника! – бормотали недовольные бояре. Весьма прохладно принял брянцев и четырнадцатилетний великий князь Дмитрий. Если бы не святейший митрополит, вовремя посоветовавший ему проявить учтивость, с уст великого князя едва не сорвались слова досады и раздражения. Но, слава Богу, все обошлось. Внешняя видимость приличия была сохранена, и брянцы могли лишь догадываться, что знатные москвичи им не рады. Даже место для поселения было дано им не самое лучшее: пустошь близ Кучкова поля! Обычно московские князья довольно щедро одаряли тех князей, которые приходили к ним на службу: давали «богатые города и хлебные веси», а тут лишь пустошь!

Но подобная встреча и скупость молодого великого князя недолго огорчали брянцев, ибо они приехали «в славную Москву» не с пустыми руками. Князь Роман, не выплативший в прошлом году Орде «выход», прихватил половину брянской казны: два десятка бочонков со слитками серебра да с десяток телег, до верха наполненных превосходными мехами. Немало ценностей привезли и его бояре. В короткий срок они с помощью нанятых ими «работных московских людей» и своей челяди отстроили такие терема, что бояре великого князя Дмитрия только «дивились». В первое время брянцы покупали даже «надобную снедь» за собственное серебро и не были обузой казне великого князя. Постепенно московская знать изменила свое отношение к ним, и в скором времени великий князь Дмитрий зачислил князя Романа Михайловича с его двумя сотнями дружинников в свой особый полк – «Запасной». А это значило, что с той поры брянцы уже пребывали на «московских хлебах» или «на кормлении»! К ним ежедневно поступали продукты и напитки в полном изобилии.

Брянцы стали привыкать к московской жизни. В семьях молодых бояр и дружинников появились младенцы. Не прошло и года с приезда князя Романа в Москву, как его супруга Мария Титовна родила второго сына – крепкого розовощекого Василия.

Что же касается служебных обязанностей, то они были не обременительны. Князь Роман со своими дружинниками принимали участие в обязательных «ратных учениях», которые великий князь Дмитрий очень любил, и показывали на них свои военные навыки. Умение брянцев владеть оружием восхищало всех москвичей, и вскоре они убедились, что князь Роман и его люди – ценное приобретение для Москвы. Особенно удивляло москвичей умение брянцев стрелять из луков. Не только рядовые дружинники метко поражали стрелами цели, но и их военачальники-бояре и даже сам брянский князь! Как-то князь-юноша Дмитрий Московский позвал Романа Михайловича с собой на охоту. Его люди нашли медвежью берлогу и «знатное лежбище кабанов». Совместно с брянскими дружинниками, москвичи «растревожили лютого зверя» и успешно справились с поставленной великим князем целью: добыли медведя и трех крупных кабанов! Сам Дмитрий Московский пронзил рогатиной сердце прижатого охотниками к земле огромного медведя. А кабанов перебили все сообща.

Когда же добычу погрузили в телегу, великий князь с улыбкой глянул в чистое небо и вдруг увидел взлетевшую над ближайшим болотом цаплю. – Жаль, что не захватили с собой доброго сокола! – сказал он с унынием. – Это было бы славное и лакомое жаркое!

Роман Брянский, стоявший рядом с ним, не задумываясь, снял с плеча лук, наладил стрелу и пустил ее вслед за большой птицей. Цапля к тому времени уже взлетела достаточно высоко, и москвичи с улыбкой смотрели на брянского князя. Стрела между тем, со свистом рассекая воздух, достигла цели, и было видно, как от цапли полетели перья, показавшиеся издалека маленькими снежинками. И под одобрительные крики довольных москвичей крупная жирная птица, пронзенная стрелой, упала едва ли не к ногам изумленного Дмитрия Московского. – Вот так да! – пробормотал князь-юноша, потирая нежный пушок подбородка. – А ты – отменный стрелок, князь Роман!

– Да ничего тут нет отменного, великий князь, – сказал с улыбкой Роман Молодой. – Каждый брянский воин стреляет еще лучше!

После этого Роман Молодой стал частым спутником великого князя на охоте.

Помимо этих дел, брянские воины в определенное время следили за порядком в городе. Запасной полк состоял из нескольких отрядов, и брянский был одним из них. Они по очереди объезжали Москву днем и ночью и часто предотвращали «злодейства и крамолу»! Сам князь обычно в этих объездах не принимал участия. Брянские отряды поочередно возглавляли его старшие бояре Жирята Михайлович, Супоня Борисович, молодые бояре Избор Жирятович, Белюта Соткович, Будимир Супоневич и Ждан Воиславович. Иногда на подмену выходили самые молодые бояре – Иван Будимирович и Вадим Жданович. Все они с охотой выполняли свои поручения и были на хорошем счету у великого князя.

Когда же случилось несчастье, и город поразила жестокая болезнь, князь Роман был вынужден сам выезжать «на караул» со своими людьми. Некоторое время он с опаской проезжал пораженные чумой «околотки»: страшная болезнь, по слухам, была исключительно заразной и распространялась по воздуху, от чего ее называли «поветрием». Но со временем стало ясно, что не все люди подвержены опасности заражения. Подавляющее меньшинство совсем ею не болело, и были случаи, правда, редкие, когда выздоравливали заболевшие. Смерть в основном косила стариков, младенцев и «голодную чернь». Молодых же, сытых людей, в большинстве случаев, болезнь щадила.

Вот почему те темные окраины Москвы, которые объезжали брянцы, были наиболее опасны: там обитала «жалкая беднота»! Здесь смерть косила всех без разбора, и монахи соседних монастырей не успевали вывозить на кладбища тяжелые телеги с трупами. В воздухе стоял удушливый запах мертвечины, едва заглушаемый чадом горевших можжевеловых ветвей, разносимых по городу монахами, верившими, что ужасная болезнь отступает от едкого дыма.

Брянский князь и его люди, наглядевшись на смерть простолюдинов, самоуверенно посчитали, что они неуязвимы и смело въезжали в места скопления больных бедняков, разгоняя толпы отчаявшихся людей и призывая их к порядку. Однажды князь Роман, сопровождаемый Жирятой Михайловичем и Супоней Борисовичем, с двумя десятками дружинников въехали в узкую улочку, откуда доносились громкие вопли. Увидев стоявших посредине улицы мужиков, числом до десятка, они устремились к ним. Кричавшие были явно больны: они горели от жара и буквально выли, высунув языки, словно волки, предвкушая неминуемую смерть. Один из больных, рослый, худощавый, увидев князя Романа, с воплем кинулся к нему: – Здесь сам князь! – кричал он, разбрызгивая кровавую слюну. – Он – наш лютый враг! Смерть тебе, окаянный злодей!

– Опомнись, несчастный человек! – крикнул боярин Жирята, выскакивая на своем коне вперед и заслоняя собой князя. – Здесь нет врагов, а только друзья!

– Друзья? – молвил с хрипом задыхавшийся мужик и остановился. – Я вижу ваши сытые и здоровые лица! Видно, хорошо нажились на нашей кровушке! – Он нагнулся к земле и поднял оглоблю. – Накося, злобный боярин! – крикнул с яростью он, поднимая тяжелую деревяшку и нанося ею удар.

– Ах, ты, крамольник! – взвыл Жирята Михайлович, едва удержавшись в седле: оглобля безумного мужика попала в голову лошади. Та взвилась на дыбы. Если бы не слабость больного, он бы наверняка убил несчастное животное…Но и этого удара оказалось достаточно, чтобы лошадь, одурев, промчалась вперед, передавив стоявших кучкой грязных и лохматых мужиков. Вслед за ней проскакал и боярин Супоня, довершив бойню. Князю Роману и дружинникам, оцепеневшим от страшного зрелища, осталось только молча смотреть, как бились в агонии, умирая, раздавленные больные.

– Ох, какая неудача! – бормотал растерянный, огорченный князь. – Поворачивайте коней, люди мои! Поехали подальше от этих страшных мертвецов! Эй, Жирята, Супоня, давайте же возвращаться!

И брянский отряд, стремительно развернувшись, скрылся в вечернем полумраке.

Через два дня заболел и слег боярин Жирята. – Я чувствую лютую боль между лопаток, как будто кто-то пронзил мою грудь рогатиной, прямо у сердца! – жаловался он, краснея и покрываясь густым липким потом. Два дня он лежал, кашляя и выплевывая кровь, пока, наконец, на его шее не появился огромный фурункул. – Прощай, славный князь и береги себя! – только и успел он сказать пришедшему к его одру Роману Молодому, уронив на подушку свою седую голову.

Не успели похоронить несчастного Жиряту, как слег и другой пожилой боярин – Супоня Борисович. Он продержался три дня и скончался с появлением на спине, напротив сердца, опухолевидного вздутия. Испытывая страшные муки, Супоня с самого начала болезни утратил способность говорить и лежал, выпучив глаза, широко раскрыв рот, высунув окровавленный, искусанный собственными зубами язык, с которого по губам стекала на пол кровавая пена.

После того как похоронили Супоню, заболели все слуги умерших бояр, ухаживавшие за больными. Они тоже вскоре умерли, и князь Роман со своими людьми поняли, что их надежды на неуязвимость растаяли, как дым.

В конечном счете, болезнь добралась и до княжеских воинов: заболел каждый четвертый! Князь, любивший своих дружинников, лично посещал страдальцев, выделил немало серебра на их дополнительное питание и, к его радости, половина заболевших выздоровела!

Тем не менее, на этом страшное «поветрие» не закончилось. Горе пришло и в семью самого князя. Как-то, вернувшись с очередной поездки по городу, Роман Михайлович вошел в свой терем и был встречен встревоженными слугами. – Славный князь, – говорили они сбивчиво, – захворала наша матушка-княгиня!

Князь кинулся в опочивальню и застал лежавшую там на кровати супругу, задыхавшуюся от жара. – Ох, Марьюшка! – простонал он. – Держись!

– Держусь, Роман! – сказала сохранявшая сознание смелая женщина. – Еще рано оставлять тебя одного!

Ее мужество и уверенность в победе над тяжелым недугом решили исход болезни: через три дня княгиня стала поправляться и вскоре уже весело ходила по своей светлице, радуя сердце супруга, просидевшего все эти дни у кровати любимой женщины.

Однако эта радость была омрачена жестокой потерей. Так и не оправился от болезни любимец князя – годовалый младенец Василий. Роман Михайлович и его супруга еще не знали о случившейся беде. Дети оставались в своих светлицах под надежным присмотром: у каждого из них были мамки и многочисленные слуги. Сама княгиня, долгое время пребывавшая без сознания, потеряла счет времени. А вот князь, обезумев от горя, когда увидел терзаемую болезнью жену, забыл обо всем! Княгиня же не раз, даже в горячечном бреду, говорила о детях, но князю было не до них…

Теперь же, чувствуя себя здоровой, но все еще боясь выходить из светлицы, чтобы не заразить детей, она спросила: – А как наши чада? Здоровы ли? Веселы? Надо бы сказать им о моем спасении!

Князь подскочил, как ужаленный: – Уже бегу, радость моя! Я скоро!

Он спускался вниз, дрожа от волнения и смутно чувствуя тревогу. Вечерело, и в передней светлице, где сидели слуги, царил полумрак: лишь за столом горела единственная свеча. Глядя на мрачные, заплаканные лица сидевших на скамье людей, князь понял все без слов. – Неужели мои дети…, – пробормотал он, заливаясь слезами и хватаясь обеими руками за скамью.

– Не все, славный князь, – тихо сказал его верный молодой слуга Улеб. – Умер только наш любимец, маленький Василий…А твой старший сын Дмитрий и милые дочери живы-злоровы!

 

ГЛАВА 2

БРЯНСКИЕ ДЕЛА

Зима 1364 года была суровой. Снег выпал еще в ноябре, но сильные морозы ударили в начале декабря. Было так холодно, что говорили «даже птицы падали мертвыми с небес на землю»!

Дмитрий Ольгердович, новый брянский князь, венчался в это время на удельное княжение. Обряд проходил в Покровской церкви. Князь с супругой Ольгой стояли, окруженные брянскими боярами и приехавшими с ним еще в прошлом году знатными литовцами, и слушали проповедь брянского епископа Парфения. Целый год глава брянской епархии колебался: венчать или нет литовского князя! Не было согласия ордынского хана, молчал и митрополит московский «и всея Руси» Алексий. С Ордой было не все ясно. Кому следовало платить дань? За короткое время в Сарае сменилось несколько ханов. Только в прошлом году на сарайском троне побывало трое «царей»! Так, летом 1363 года в Сарай вошел некий Хайр-Пулад, приглашенный на правление частью недовольных ханом Мюридом сарайских мурз. Расправившись со своим предшественником, новый хан, перебил и его сторонников из татарской знати. При нем татары потеряли Подолию, потерпев поражение у Синих Вод (притоке Южного Буга) от войск Ольгерда Литовского. Слава Сарайской Орды, как доселе непобедимой, померкла. Продолжалась и междоусобная война. Затаившийся в ногайских степях Мамай вновь поднял голову, совершил набег на Сарай и, разбив слабое войско Хайр-Пулада, занял ордынскую столицу. На ханском троне оказался его ставленник – хан Абдуллах. Однако и он долго не усидел «на царстве». Весной 1364 года из Синей Орды пришел новый потомок «Великого Предка» – Пулад-ходжа с большим войском. Мамай со своим ставленником были вынуждены опять уходить в далекие степи Причерноморья. Летом же в Сарай, охваченный «лютым поветрием», ворвался очередной «законный царевич» – Азиз-шейх – устранивший своего предшественника и занявший ханский трон. К тому времени страх перед ордынской силой почти исчез, и многие русские князья перестали ездить в Сарай с данью, не нуждаясь в ханских ярлыках. Азиз-шейх попытался исправить сложившееся положение дел, его посланники побывали в нескольких русских городах, но в Сарай за ярлыком для своего отца приехал лишь Василий Дмитриевич Суздальский. Сам же его отец – Дмитрий Константинович Нижегородский – не захотел ехать «к хилому царю», сославшись на болезнь. Князь Василий Дмитриевич привез с собой серебряные слитки – обычный ордынский «выход» – и просил ярлык только на земли отцовского удела. Довольный его покорностью и возмущенный поведением Дмитрия Московского, платившего дань Мамаеву ставленнику Абдуллаху, новый ордынский хан выдал ярлык на великое владимирское княжение Дмитрию Константиновичу и «наказал» князю Василию отвезти «грамотку» в Нижний Новгород. В начале зимы суздальский князь Василий прибыл к отцу «с царским пожалованием», но тот только посмеялся. – Зачем мне эта липовая грамотка! – сказал он. – Завтра в Сарае объявится новый царь и даст грамотку кому-нибудь еще! Нет, пусть уж лучше Дмитрий Московский остается великим князем и отдувается за всю Русь перед царями или царевичами! Только жаль, что напрасно растратили серебро!

Русские города, вошедшие в состав великого княжества Литовского, совсем прекратили уплату «выхода». И брянский князь Дмитрий Ольгердович не возил дань в Орду. Ушедший на службу в Москву князь Роман Михайлович оставил в казне половину серебра, за что новый брянский князь был ему благодарен. – Это хорошо, что мы не пленили Романа Молодого! Батюшка непременно бы казнил его! – говорил он брянским боярам. – Я же совсем не хотел этого! Мы все, сыновья Ольгерда, знаем о храбрости и душевной доброте славного князя Романа!

Дмитрий Ольгердович не помешал князю Роману Молодому уйти сначала из Брянска, а потом – из Коршева. Литовцы заняли Коршев, а, узнав, что князь Роман ушел из города по лесной дороге, не стали его преследовать.

Литовский князь не захотел ничего менять в Брянске. Он сохранил боярский совет, «не обидев ни одного боярина», не покусился и на сложившиеся порядки. Кроме того, будучи православным христианином, он взял с собой в Брянск только единоверцев, русских и литовцев. С первых дней своего пребывания в городе Дмитрий Ольгердович показал себя «человеком истинной веры» и посещал «святой храм» даже чаще, чем его предшественник! Он ничем не обидел и нового владыку – ставленника Москвы – Парфения. Дмитрий Литовский спокойно управлял уделом и не просил брянского епископа о венчании! Владыка сам понимал, что для укрепления власти нового брянского князя следовало исполнить этот важный церковный обряд, однако был еще жив законный князь – Роман Молодой…Брянский епископ несколько раз посылал письма со своими людьми в Москву, прося митрополита Алексия разрешить ему «узаконить власть князя Дмитрия». Но митрополит не дал согласия и лишь посоветовал «набраться терпения и принять решение под свою ответственность».

Такой ответ не устраивал епископа Парфения, но брянские бояре, постепенно привыкавшие к новому князю, единодушно высказывались за его венчание. К всеобщему удовольствию, брянский князь, не плативший Орде дань, постановил уменьшить вдвое подушную подать с городского населения. – Пусть теперь выплачивают только одну куну от семьи! – заявил он на боярском совете.

Впервые брянский князь принял решение о смягчении налогового бремени! И это был умный поступок! Ведь простые брянцы уже давно не платили в казну «законную мзду». Хищнический промысел пушного зверя привел «к оскудению брянских лесов», и теперь лишь опытнейшие охотники, уходившие, порой, «в дремучие леса и далекие края», могли добывать ценные меха «в нужном числе». Лишь городские богачи могли платить прежние налоги. Бедняки же, внося в казну только «по одной куне», становились вечными должниками. Своим указом брянский князь освободил их от долгового гнета и облегчил работу своим сборщикам налогов. Такое решение хотел принять еще Роман Молодой, но не успел. А Дмитрий Ольгердович «показал добрую волю» и легко укрепил свою власть!

В довершение ко всему, он, к удивлению епископа Парфения, проявил «любознание» к «древним преданиям о делах брянских князей». Дмитрий Ольгердович попросил владыку прислать к нему «городского летописца» и с удовольствием слушал «Божьего старца Митрофана», читавшего ему старинные свитки. Таким способом князь узнал о событиях, произошедших на брянской земле, о жизни местных князей, их достоинствах и ошибках, о мятежах «безумной черни» и победах «брянского воинства». Это помогло ему в дальнейшем управлять «доселе непокорным городом». Так, отправившись нынешним летом на охоту, князь столкнулся в лесу с группой брянских охотников, незаконно проникших в заповедный, княжеский лес. Как известно, князь Василий Смоленский самым жестоким образом расправился «с хищными злодеями» и нажил себе во всем городе врагов. Об этом летописец подробно сообщил в своем свитке. Зная об ошибке того князя, Дмитрий Ольгердович приказал своим людям задержать нарушителей, а когда перед ним предстали, гремя цепями, «лесные тати» и со слезами на глазах «повинились», он ограничился лишь только поучениями и строго предупредил их, что «если они еще раз будут пойманы в княжеском заказнике, то пусть пеняют на себя». После этого князь приказал своим приставам «снять все цепи и колодки с глумных дурачков и отпустить их на все четыре стороны»! Такое великодушие нового брянского князя поразило не только простонародье, но и бояр. Поэтому епископ Парфений, считаясь с мнением своей паствы, решил не «затягивать с венчанием»…

А во всем остальном Дмитрий Ольгердович мало чем отличался от своих предшественников. Он любил пиры и всевозможные застолья «с хмельными напитками», хотя никогда не напивался «до упада» и не терял голову, не отказывался и от «плотских утех». Ему пришлись по душе все прежние княжеские любовницы, но особенно понравилась ключница – красавица Шумка. Последняя повзрослела и стала еще красивей! В первый же день своего пребывания в Брянске он, увидев Шумку, не смог устоять перед ее чарами и «вечером познал красную девицу». Князь Дмитрий потом не раз вспоминал добрым словом своего предшественника, оставившего ему и банных девушек! Он полюбил «брянскую баню» и каждый раз вернувшись с охоты или «ратных учений» спешил «ладно попариться и предаться дивным утехам»!

Супруга князя Ольга, дочь захудалого служилого русского князя, не ревновала своего мужа «к банным девицам». Она пережила не одно горе: все ее народившиеся дети скончались в младенчестве…Несмотря на молодость и красоту, княгиня часто болела и тяготилась близостью с мужем. Теперь же князь, увлекшийся красотками своего предшественника, «успокоил свою плоть» и освободил супругу от опостылевшей ей обязанности.

Вот и стояла княгиня Ольга рядом со своим супругом перед епископом Парфением спокойная, умиротворенная.

Князь тоже молчал, слушая владыку и размышляя про себя. Он очнулся от своих мыслей лишь в тот момент, когда церковный служка надел на его голову княжеский венец. – Да благословит вас Господь на славное княжение! – пропел звонким басом брянский епископ, осеняя княжескую чету большим золотым крестом. – Славы вам, здоровья и долголетия!

 

ГЛАВА 3

БИТВА У ШИШЕВСКОГО ЛЕСА

Князь Тит Мстиславович Козельский погонял своего коня: у него совсем не было времени на спокойную езду. Нужно было поспеть на помощь свату – великому князю Олегу Ивановичу Рязанскому. Ранней осенью 1365 года на его земли хлынули татарские орды мурзы Тагая. Олег Рязанский стал собирать все возможные силы для отпора сильному врагу. Раньше он не осмелился бы сопротивляться татарам. Обычно при нашествии татар рязанские князья либо отсиживались в столице своего княжества – Переяславле-Рязанском – прячась за его мощными дубовыми стенами и высылая к степным хищникам послов с выкупом, либо бежали в глухие окрестные леса. На этот раз князя Олега не было в Переяславле: известие о вторжении татар застало его у князя Владимира Ярославовича Пронского. Совещаться и рассуждать было уже некогда, и Олег послал к князю Титу людей с просьбой: «прибыть побыстрей к Пронску с дружиной и оказать помощь против неведомых татар».

Тит Мстиславович поспешно собрал «конную рать» в пятьсот копий, взял с собой сыновей Федора, Ивана, зятя Олега Рязанского, женатого на его дочери Агриппине, и самого младшего Василия, родившегося совершенно неожиданно, когда его отцу уже было пятьдесят! Престарелый князь Тит впервые выехал на «ратное дело». Так уже получилось, что в молодые и зрелые годы он оказался под опекой своего племянника – Василия Пантелеевича Карачевского – и «просидел» в своем Козельске, не зная «бранной славы». Ему не хотелось, чтобы и его сыновья оказались в стороне от воинских подвигов. – Пусть же мой Василий Зазрека, – сказал он перед походом, – примет участие в сражении и окропит свой меч горячей вражеской кровью!

«Зазрекой» он называл своего младшего сына потому, что считал его позднее рождение делом совсем ненужным, «зазряшным», тем более что после его рождения княгиня, доселе крепкая, веселая, никогда не жаловавшаяся на свое здоровье, вдруг заболела, стала прямо на глазах таять и, наконец, скончалась, оставив супруга в неутешном горе. – Эх, зазря я зачал этого Василия! – сокрушался князь Тит весь остаток своей жизни. – Мой младший сын принес жестокую беду!

Князь же Василий, рослый двадцатичетырехлетний молодец, не знавший матери, был так похож на нее лицом, что седовласый князь Тит постоянно вздыхал, глядя на него и вспоминая любимую супругу. Однако, несмотря на это, он всегда помнил, чего стоило его рождение, и относился к сыну холодно. Вот и теперь, во время быстрой скачки, он косо поглядывал в сторону весело гарцевавшего рядом со своими молодыми дружинниками сына Василия.

Путь козельских князей, пролегавший по хорошо известной им лесной дороге, был достаточно удобен и короток. Они срезали большой угол и приблизились к рязанской дороге. Тит Мстиславович ждал встречи со своим сыном Святославом Карачевским как раз перед выходом на большую дорогу. Вот почему он спешил. С утра до вечера козельцы скакали без остановки, пересаживались во время езды на свежих лошадей и к вечеру, наконец, достигли того места, где их должен был ждать Святослав Титович. Однако его не было. Раздраженный старый князь приказал сделать привал. – Нет смысла идти к Рязани с малыми силами! – сердито сказал он. – Нынче старик быстрей молодца!

Но конное войско карачевского князя Святослава пришло на пересечение дорог только к утру. Его самого не было с воинами. – Наш могучий Святослав Титович сейчас очень занят, славный князь, – сказал его воевода Добромир Голованович, возглавлявший рать. – Он послал своих людей ко многим князьям, включая Дмитрия Ольгердовича Брянского, и ждет от них посланников в Карачеве! Но, чтобы тебя не томить, он прислал со мной отряд в шесть сотен копий!

– Шесть сотен? – улыбнулся сразу же успокоившийся Тит Козельский. – Тогда ладно! Нам хватит этого числа, и мой славный сват, Олег Иваныч, будет доволен! А сам Святослав нам нынче не нужен. Зачем тащить с собой на войну всех сыновей? Еще неизвестно, как пойдет дело! Мне совсем не жалко себя, старого пня, но не хотелось бы смерти сыновей…И зачем он посылал своих людей в Брянск? Нужны ли мы тому литовцу, сыну Ольгерда? Хотя мы теперь родственники с Ольгердом через моего сына Святослава, и чем бес не шутит, может литовцы нам и помогут, если успеют к месту битвы…Вот если бы мой зять Роман Молодой удержал за собой Брянск, тогда бы это было верное дело! Однако же он проявил свой гордый нрав и не захотел покориться воле славного Ольгерда! И зачем он так поступил? Разве мир стоит не на покорности и хитрости? Уж сколько я сам претерпел обид от племянника Василия! Однако же пережил того злобного старика!

И он махнул рукой, дав знак воинству собираться в путь.

Еще с полдня его воины бороздили пыльную рязанскую дорогу, пока, наконец, им не встретились боевые союзники. О том, что ему навстречу идет Олег Рязанский, князь Тит узнал от вернувшейся разведки. – Сюда идет сам великий князь с бесчисленной ратью! – сказал любимый дружинник козельского князя Пенько, возглавлявший «сторожу». Он только что, за неделю до похода, похоронил своего отца, княжеского огнищанина Гордыню Остановича, но от участия «в брани» не отказался.

– Тогда будем ждать! – весело сказал Тит Мстиславович, подавая своим воинам знак становиться лагерем на ближайшем поле. Княжеские дружинники засуетились, слезая с коней и передавая их слугам. А к князю Титу подошли его сыновья и воеводы – Стешко Всеславович, сын козельского боярина Всеслава Тулевича и уже упомянутый Добромир Голованович. Слуги между тем принесли снятые с телег скамьи и кресло для старого князя. Но не успели князь и его воеводы усесться и начать «ратный совет», как повалила густая пыль, и на их стоянку ворвался рослый, одетый в боевую кольчугу и тяжелый железный шлем воин. Его большие голубые глаза, казалось, светились внутренним огнем, а короткая, но густая бородка, покрытая, то ли пылью, то ли сединой от пережитых страданий, встала дыбом. – Зачем вы устроили отдых?! – прокричал он, едва кивнув головой в знак приветствия князю Титу. – У нас совсем нет времени: рядом татары! Подавай знак своим воинам!

– Здравствуй, славный Олег Иваныч! – вскричал Тит Мстиславович. – Ты один или с другими князьями?

– С князьями! – быстро ответил великий рязанский князь. – Со мной здесь Владимир Ярославич Пронский да Федор Глебыч Муромский. Мы все разом объединились против татар! Быстрей присоединяйся к нам! Тогда мы опередим сыроядцев! И если они не учуяли нас, мы дадим им бой у Шишевского леса! Скачите же!

И он, развернув коня, скрылся в густых клубах пыли.

– По коням! – вскричал Тит Мстиславович, молодецки вскакивая в седло. Он дрожал от предвкушения предстоявшей битвы, но нисколько не боялся. – Господи, помоги! – бормотал он, мчась впереди своих дружинников. – Хорошо бы одержать славную победу и оставить о себе, хоть на старости лет, добрую память!

Тем временем, на берегу небольшой реки Войны войско трех русских князей столкнулось с татарской конницей. Мурза Тагай уже знал о близости русской рати и хорошо подготовился к сражению. Олег Рязанский напрасно пытался его опередить и глубоко заблуждался, что татары будут избегать сражения. Славный ордынский полководец Тагай, уже давно ушедший из Сарая и основавший собственное княжество в Наручади, неподалеку от русских земель, собрал под своей рукой лучших ордынских воинов, которым надоели вечные сарайские «замятни», и стал частенько тревожить русских, совершая набеги и беспощадно разоряя беззащитные города и веси. К нему, прославившемуся своими, приносившими «несметные богатства» походами, со всех сторон шли степные хищники, жаждавшие легкой добычи. Войско Тагая росло не по дням, а по часам, а когда достигло целого тумена, самоуверенный мурза решил напасть на столицу Рязанского княжества. И ему удалось неожиданным набегом сжечь и разграбить захваченный врасплох Переяславль-Рязанский. Теперь его войско, отягощенное добычей и длинной вереницей пленников – бесценного ясыря, приносившего самые большие доходы – стояло и ждало русских, не собираясь расставаться со своей добычей.

Татары знали о своем численном превосходстве и не сомневались, что Олег Рязанский не соберет даже равного им воинства – почти в десять тысяч человек. Так и было на самом деле. Однако татары забыли о другом – что русские воины не были грабителями, их не избаловала привольная жизнь степняков, они были истинными ратниками и сражались только с воинами, а не с женщинами и стариками! К тому же русские были озлоблены жестоким татарским набегом и, понимая, что в случае поражения им нечего ждать милости от победителей, отчаянно сражались.

Князь Олег Рязанский и его люди только что, перед сражением с татарами, узнали о тяжелой судьбе Переяславля-Рязанского и рвались в битву. Они не стали дожидаться нападения татар и, имея вдвое меньше, чем у них, воинов, обрушились тремя отрядами на конницу Тагая. В центре шел большой, полностью конный, полк Олега Рязанского, слева от него – вполовину меньший – конный отряд Федора Глебовича Муромского, за которым следовала вооруженная длинными копьями пехота, справа – конный полк Владимира Ярославовича Пронского. С гиканьем и криками они устремились прямо в центр татарского войска, которое не дрогнуло. Татары были привычны к конным сражениям и рубились с русскими на равных. Сам Тагай, окруженный восхвалявшими его приближенными, стоял за спиной своих воинов на небольшом холме и руководил битвой. Увидев, как русские вгрызлись в самую середину его конницы, он радостно потер руки и сказал: – Аман урусам! Они попали в полное окружение!

Стоявшие рядом с ним льстецы радостно завопили: – О, мудрейший из мудрых! О, величайший полководец! О, могучий хан, достойный славного Сарая!

– Славного Сарая, – мечтательно улыбнулся мурза Тагай, наслаждаясь грубой лестью. – Теперь до него недалеко! Вот только порублю этих глупых коназов…

Битва между тем все больше ожесточалась. Русские так озверели, что, забыв об опасности и побросав щиты, рубились изо всех сил! Особенно много хлопот доставляла татарам пехота Федора Муромского. Воспользовавшись тем, что шедшая впереди конница закрывала татарам видимость, русские пехотинцы, вытянув перед собой копья, подошли к врагам вплотную и в давке сумели перебить отборных воинов Тагая. Видя беду, угрожавшую его правому крылу, Тагай подал знак, и его большой, «запасный», отряд ринулся на русских пехотинцев. – Аллах! – вопили татары. – Аман вам, урусы!

– Слава Рязани! Слава могучему Олегу! – кричали в ответ рязанские дружинники.

– Слава Мурому! Смерть сыроядцам! – доносилось из муромского полка. Воины же Владимира Пронского бились молча, но более успешно. В то же время муромцы, охваченные превосходящим их в численности врагом, только отбивались и теряли силы. Сами князья сражались с врагами в первых рядах и подавали своим воинам пример доблести. Вот рядом с рязанским князем Олегом двое татар напали на выскочившего вперед рязанского конника, который, размахивая над головой мечом, стал быстро уставать и, получив тяжелую рану в спину, потеснился назад. – Не выдам тебя! – вскрикнул Олег Иванович, и, взмахнув своим тяжелым мечом, не боясь рвавшихся к нему со всех сторон татар, сбил с коней преследователей своего дружинника. – Отходи же, если ранен! – прохрипел он истекавшему кровью воину, и тот, закрытый отважным князем от врагов, молча, едва держась за шею коня, отошел в тыл.

Отчаянно сражался и рослый, превосходивший силой своих и татарских воинов Владимир Пронский. Его меч, обагренный кровью многих врагов, неутомимо поднимался и опускался. Князь же Федор Муромский, вытесненный своей «железной» пехотой, был вынужден отойти в тыл. Все его конные воины к тому времени уже были убиты или выбиты врагами из седел, и он один возвышался над дружиной на своем боевом коне.

В самый разгар сражения подоспел Тит Козельский со своими воинами. Олег Рязанский уже устал их ждать, и все поглядывал назад, удивляясь, куда же козельцы подевались. В это время татары усилили натиск, и Олег Иванович подумал, что князь Тит струсил и позорно бежал. – Эх, теперь мы все здесь «ляжем костьми»! – сказал он сам себе сквозь зубы. Но в это время раздались зычные крики и из Шишевского леса прямо во фланг татарам ударили воины Тита Мстиславовича. Сам старый князь скакал позади двух полков – козельского и карачевского – вместе с сыновьями. Впереди их воинов мчались воеводы. – Какой же хитрый этот Тит Козельский! – с усмешкой бросил князь Олег. – Надо же, пролез через лес и так ловко обманул сыроядцев! Ну, теперь держитесь, татары!

С прибытием новых сил русские воодушевились и вновь пошли вперед. Врагам оставалось только отбиваться. Конечно, если бы они пустили во врагов тучу стрел, русским бы, оставшимся без щитов, не поздоровилось, но враги, попав в давку, все никак не могли начать стрельбу из луков. – Так мы скорей перестреляем собственных людей! – бормотал, скрипя зубами, мурза Тагай.

Битва между тем стала еще более яростной. Русские сражались, как будто перед концом света. То тут, то там падали сраженные их мечами татары. Вопли умиравших и стенания истекавших кровью раненых заглушили даже стук и лязг мечей. Густо пахло кровью. В красном тумане, в поту и крови, русские медленно продвигались вперед, теряя людей. Но татар гибло больше!

Мурза Тагай не верил своим глазам. Его превосходные, отборные воины пятились назад. – Надо бы все же отогнать их стрелами! – решился, наконец, он. – Пусть погибнут и наши воины, но мы победим урусов!

Вдруг раздался дикий вопль, и перед татарским полководцем рухнул, словно тяжелый мешок, его любимец – рослый, могучий телохранитель. Из груди убитого торчала красная оперенная стрела.

– Опередили, хитрые урусы! – вскричал Тагай, поворачивая коня. – Теперь нам надо спасаться!

И он поскакал, забыв обо всем: и о своем оставленном на поле боя воинстве, и о льстецах, падавших вокруг него с коней от русских стрел и, тем более, о богатстве и славе.

Его войско недолго сопротивлялось после бегства своего полководца и под натиском неутомимых русских медленно поползло назад. Еще немного, и непобедимые доселе степные разбойники, развернувшись, показали врагу свои спины. Победа была полной!

– Жаль, что мы не подготовились к лучному бою! – пробормотал Олег Рязанский, в свое время давший приказ вести сражение вплотную и отказаться от луков. – Тогда бы мы перебили всех сыроядцев! Однако чьи же воины так вовремя выпустили стрелы?!

Он развернул своего коня и в полной тишине поскакал к стоявшему пешим, шагах в ста от него, князю Титу Козельскому, который, окруженный пешими же муромскими воинами, держался обеими руками за голову и громко, безутешно рыдал. К нему приблизился князь Федор Муромский с перевязанной рукой и, соскочив с коня, обнял его.

Вся конница в это время была далеко: преследовала убегавших врагов. Князь Олег слез с коня и подошел к свояку. – Что случилось? – спросил он, недоуменно разводя руки. – Мы же победили! Надо бы радоваться!

Князь Тит Мстиславович оторвал руки от заплаканного лица и поднял голову. – Я потерял сына в этой жестокой брани! – сказал он хриплым скорбным голосом. – Моего младшенького, Василия! Вот тебе и «Зазрека»! Сам Господь наказал меня за мой глупый язык!

И он вновь отчаянно зарыдал.

В это время со всех сторон сбежались освобожденные из татарского плена рязанцы.

– Слава тебе, наш могучий князь! – кричали они. – Слава Олегу Иванычу! – вторили им другие!

Эти крики отвлекли князя Тита от глубокой скорби, и он замолчал, не желая позориться перед простонародьем.

– Я скорблю о твоем горе, брат, – громко сказал, заглушая крики славословия, великий князь рязанский, – и чувствую себя твоим должником до «скончания веков»! Но кто же те славные и меткие лучники? Если бы не они, мы бы потеряли еще многих воинов! Ты не знаешь?

– Там было два десятка этих лучников, – тихо ответил безразличным голосом князь Тит. – И у моих воинов были луки…Но татар поразили не они…Это были лучшие люди моего зятя – Романа Молодого – который служит славному Дмитрию Московскому!

– Дмитрию? – вздрогнул, словно ужаленный, услышав имя своего соперника, Олег Рязанский. – Неужели, правда?

– Правда, великий князь! – громко сказали подскакавшие к князьям брянские дружинники Иван Будимирович и Вадим Жданович. – Это славный Роман Михалыч прислал к вам на помощь нас, своих лучших стрелков! Будучи при дворе великого князя Дмитрия, он узнал, что на вас напали татары и сразу же отрядил нас сюда, чтобы мы выбили из седел самых сильных татарских воинов. Наш добровольческий отряд быстро устремился к рязанской дороге и у Шишевского леса натолкнулся на воинов Тита Мстиславича…Как видно, не зря!

 

ГЛАВА 4

ПОХОД К ВОЛГЕ

Несмотря на декабрьский холод, трехтысячное московское войско шло на Нижний Новгород: восстанавливать в правах князя Дмитрия Константиновича Нижегородского. Сам великий князь Дмитрий Иванович решил оказать помощь своему вчерашнему сопернику. К полкам Дмитрия Константиновича он присовокупил свой Запасной полк, в состав которого входили две сотни брянцев во главе с князем Романом Молодым. Дмитрий Московский не неволил Романа Михайловича. Общую команду Запасным полком осуществлял его воевода, а бывшему брянскому князю было предложено лишь послать своих людей. Но князь Роман тогда сказал: – Я хочу быть со своими людьми и разделить их судьбу. Пусть я погибну в жестокой брани, но свою честь не опозорю, а может, и сберегу людей!

И он отправился в поход. Запасной полк сначала дошел до Суздаля, где московских воинов ожидал Дмитрий Нижегородский, а потом все вместе пошли к Волге.

Почти все войско было конным. Лишь небольшой отряд из полутораста пехотинцев-копейщиков следовал на телегах. Для сидевших, накрытых попоной воинов, дорога была труднее, чем для конных: без движений им было холодно.

Роман Михайлович ехал впереди войска рядом с Дмитрием Нижегородским – широкоплечим, светловолосым, немного угловатым мужчиной, уступавшим ему в росте, но навряд ли в силе. Князь Дмитрий Константинович ехал мрачный, насупив свои густые светлые брови и опустив вниз длинный, с горбинкой, нос. Он ни о чем не разговаривал и лишь думал грустную думу. Да и кто бы на его месте веселился? Ведь он вел войска на родного брата – князя Бориса! Последний занял Нижний Новгород и не собирался его уступать старшему брату! – Зачем он начал тяжелую усобицу в столь трудное время? – размышлял про себя Дмитрий Константинович. – Ведь люди мрут от «злого поветрия»!

В самом деле, «моровая язва», прокатившись по русским землям, нанесла немилосердный урон городам и весям! В конце прошлого года, 23 октября, в Москве, умер князь Иван Иванович, брат Дмитрия Московского. А с начала нынешнего, 1365 года, понесли потери «лучшие люди» во всех русских городах. В Ростове во время жестокого мора скончался князь Константин Васильевич с женой и детьми. Умер и владыка Петр, отпевавший несчастных. Особенно жестоко поразила зараза Тверь. Скончалась великая княгиня Анастасия Александровна, вслед за ней умерли княгиня Авдотья Константиновна и князь Симеон Константинович, завещав «отчины своего удела» князю Михаилу Александровичу. Казалось, болезнь пошла на спад, но вдруг последовали новые жертвы: заболела и скончалась княгиня Софья, жена Всеволода Холмского, извечного соперника великого тверского князя. Не отходивший от постели любимой женщины Всеволод Александрович, заразившись от нее, тоже вскоре умер. Затем скончались его брат Андрей Александрович с женой Евдокией, и, наконец, князь Владимир Александрович и «много бояр, княжеских слуг и богатых купцов». Что же касается простонародья, то их, умерших бедняков, никто не считал. Поговаривали, что вымерло до трети Руси!

В Москве мор прекратился несколько раньше, но люди, даже выжившие после тяжелой болезни, продолжали умирать! Особенно много вымерло в этот год пожилых людей и младенцев. А подвела итог страшному испытанию кончина великой княгини Александры Васильевны, матери Дмитрия Московского и дочери знаменитого тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Прочная нить, связывавшая род бояр Вельяминовых с великим московским князем, оборвалась…

«Моровая язва», казалось, ушла на русский север – поразила Торжок, Псков и достигла Великого Новгорода. Но рецидивы страшной болезни еще продолжали отзываться в других городах. Нелепая междоусобица между суздальско-нижегородскими князьями-братьями возникла после неожиданной смерти «от злого поветрия» их старшего брата, князя Андрея Константиновича, случившейся еще весной в Нижнем Новгороде, которым тот владел. «Кроткий» князь Андрей, сойдя в могилу «иноком в схиме», не оставил письменного завещания – «духовной грамоты» – но он очень любил своего младшего брата Бориса, который также жил в Нижнем Новгороде, и тот, ссылаясь на посмертную волю старшего брата, якобы высказанную умиравшим на словах, занял город и объявил его своим уделом. Но поскольку завещания не было, следующий по старшинству после умершего брат, Дмитрий Константинович, ссылаясь на обычное право, выехал со своей матерью, «многими боярами» и суздальско-нижегородским епископом Алексием, чтобы принять «под свою руку» самый большой город отцовского удела.

Однако Борис Константинович, не проявлявший раньше свой «злой нрав», не впустил старшего брата в Нижний Новгород! Он лишь прислал к нему человека, сообщившего от его имени, что «этот город, согласно воле старшего брата, законно принадлежит ему, и он не откроет ворот перед князем Дмитрием»! Пришлось униженному Дмитрию Константиновичу уезжать в свой Суздаль, «несолоно хлебавши»!

Тем временем князь Борис Константинович отправил посольство с богатыми дарами в Сарай к хану Азизу. Последний был рад вмешаться в русские дела и перессорить между собой князей! Он немедленно выписал ярлык на владение Нижним Новгородом Борису Константиновичу и отправил туда своих послов Байрам-хожду, от своего имени, и Асана – от имени ханши. Затем сарайский хан вновь захотел отомстить Дмитрию Московскому и выдал в очередной раз князю Дмитрию Константиновичу ярлык на великое владимирское княжение, который повезли в Суздаль его сын Василий Дмитриевич и ханский посол Урусманды.

Дмитрий Константинович опять не принял ханского «пожалования», «пожурил» сына за «неправильный поступок», а ханского посла, богато одарив, отослал в Сарай.

А вот князь Борис Константинович не отказался от ярлыка на Нижний Новгород, благо, что сам на него напросился!

Пришлось Дмитрию Константиновичу, исчерпавшему все родственные доводы, обратиться, после долгих колебаний, к своему прежнему сопернику – Дмитрию Ивановичу Московскому. Сначала великий московский князь хотел решить дело миром. Он послал своих людей в Нижний Новгород к князю Борису и предложил ему «поделиться с братом своей вотчиной». Но тот, приветливо приняв москвичей, наотрез отказался уступать!

В дело вмешался сам митрополит Алексий и потребовал от своего тезки – суздальского и нижегородского владыки – повлиять на строптивца. Но последний в этом не преуспел и даже занял выжидательную позицию. Это возмутило митрополита, и он, собрав совет «знатных людей церкви», «отнял епископию» у владыки Алексия. Несчастный епископ, не ожидавший таких суровых мер, недолго прожил после ухода от духовных дел и скончался зимой этого же.

Дмитрий же Московский, не желая междоусобицы, прибегнул к последнему средству – пригласил настоятеля Троицкого монастыря в Радонеже, известного христианского деятеля и чудотворца Сергия, и попросил его съездить в Нижний Новгород, чтобы уговорить вздорного князя Бориса «соблюдать закон и Божью волю».

Сергий Радонежский немедленно выехал в Нижний. Здесь он долго беседовал с князем Борисом, убеждая его прекратить ненужную и опасную для Руси ссору с братом. Когда же тот не согласился «с праведными словами отца Сергия», ему было предложено поехать в Москву на совет к великому московскому и владимирскому князю Дмитрию Ивановичу. Но упрямый Борис Константинович не согласился и с этим! Тогда отец Сергий принял крайнее решение – «закрыть все церкви», а князя Борису пригрозил отлучением.

В Нижнем Новгороде сложилась довольно тяжелая обстановка. С одной стороны, князь Борис, вопреки «закону» и здравому смыслу, не признавая советов великого князя владимирского и даже самой церкви, оставался при своем мнении. С другой же стороны, простонародье, лишившееся возможности посещать церкви, «возроптало». Постепенно от упрямого князя Бориса отошли и нижегородские бояре, пытавшиеся уговорить его уступить брату.

Однако тот ни с кем не соглашался!

Вот и пришлось князю Дмитрию Константиновичу прибегнуть к последнему доводу – военной силе.

Пока войско готовилось к походу, на рязанские земли напали татары Тагая. Князь Роман Михайлович, узнав об этом, собрал своих воинов и послал к рязанскому князю Олегу два десятка своих «охочих людей». Слухи о разгроме Тагая дошли до Москвы, но брянские воины еще не вернулись назад, когда московское войско пошло на Нижний Новгород.

Пришлось князю Роману искать замену своим двум десяткам отборных воинов и превосходных лучников. Благо, что у многих старых дружинников имелись уже взрослые сыновья. Но молодежь, конечно, не обладала опытом и навыками закаленных в боях ратников. Да и ответственность за их жизни ложилась на Романа Молодого. Вот и ехал он, смущенный и грустный. Он также не хотел, чтобы великий князь Дмитрий Иванович проведал о посылке брянского отряда в помощь Олегу Рязанскому, его сопернику. Москва ведь искони враждовала с Рязанью! Имелись у него и недоброжелатели среди московских бояр. Если бы они узнали о самовольном поступке служилого князя Романа, было бы трудно избежать неприятностей! Особенно радовались бы бояре из семьи покойного Алексея Босоволкова и их сторонники, ненавидевшие Брянск и брянцев… – Этот Роман несет нам только горе! – подзуживали они подчас в уши молодому Дмитрию Московскому. Однако тот до поры до времени не обращал внимания на их злые слова. – А там еще неизвестно, как поведет себя великий князь! – думал, покачиваясь в седле, Роман Молодой. Он тоже выглядел озабоченным и сердитым, под стать Дмитрию Константиновичу. Так и ехали они молча, не глядя перед собой. Повалил густой, но сухой, «кусающийся» снег, стало совсем темно.

– Придется ехать через сугробы! – пробурчал очнувшийся от забытья князь Дмитрий Константинович и вытянулся в седле. – Я видел во сне густой снег! Вот сон и сбылся! Не к добру это Господне знамение!

– Снег во сне – не к горю! – покачал головой князь Роман. – Значит, твое дело – белое, справедливое! Не будет кровопролития, а твой брат попросит у тебя прощения!

– Эх, брат, – покачал головой, стряхивая с добротной медвежьей шубы снег, князь Дмитрий, – твоими бы устами да мед пить! Эх, если бы так случилось!

В это время вдруг послышался топот копыт, и к Дмитрию Константиновичу подскакали высланные вперед дозорные, пятеро вооруженных только луками всадников.

– Славный и великий князь! – кричал старший из них, и Роман Молодой, не видя их лиц, понял, что они – из войска суздальско-нижегородского князя – ибо москвичи признавали великим только своего Дмитрия Ивановича. – Перед нами – городок Бережье! Там собралось множество людей!

– Неужели вражеское войско? – буркнул покрасневший от волнения князь Дмитрий. – Значит, будем сражаться?

– Я не увидел никаких воинов! – громко сказал подъехавший еще ближе к своему князю ратник. – Там собрались бояре со слугами и попы в ризах!

– Неужели ты прав, славный Роман? – осветился лицом князь Дмитрий. – Тогда за мной – бочка «доброго грецкого вина»! Теперь я верю твоим словам!

В самом деле, у Бережья стояли пешие, скорбно склонившие головы, нижегородские бояре со священниками и молча ждали грозное войско.

– Прости нас, великий и мудрый князь! – завопили из толпы, едва только князья Дмитрий и Роман приблизились к ним. – Руби наши бестолковые головы!

– Господи, помилуй! – троекратно пропели священники, перебивая крики бояр.

– Не бойтесь! – крикнул Дмитрий Константинович. – У меня нет желания кого-либо наказывать! Я только хочу увидеть своего любимого брата Бориса!

Толпа расступилась. И перед подъехавшим вплотную к нижегородцам князем Дмитрием предстал исхудавший, почерневший от горя князь Борис. – Прости меня, мой родной брат! – заплакал он, срывая с головы теплую княжескую шапку. – Я отказываюсь от княжения и впредь обещаю больше даже не помышлять об этом! Меня попутал лукавый! – И он буквально «залился» слезами.

– Я вижу, что должен тебе, Роман, бочонок доброго вина! – повернулся к бывшему брянскому князю радостный, подобревший Дмитрий Константинович. – Теперь я знаю, что твои слова обладают большим весом и глубоким смыслом! Слава Господу, что нам не пришлось проливать родную кровь и гневить всемогущего Бога!

 

ГЛАВА 5

КНЯЖЕСКИЙ СУД

Дмитрий Ольгердович вернулся с охоты раздраженный: пошли на медведя, но добыли лишь сохатого. Вот уже который раз он выходил со своими людьми в заповедный лес, но все никак не удавалось встретить косолапого! – У нас такие дикие леса, а зверя немного! – сказал он на боярском совете, собранном для обсуждения денежных дел. – Берлог в лесу – пропасть, а медведей нет! Куда они подевались?

– Непонятно, княже! – встал со своей скамьи огнищанин Улич Брежкович. – Я знаю, что обычно медведи уходят оттуда весной, когда потеплеет, но чтобы они исчезли зимой? Я не могу объяснить такое!

– Что же ты мне ничего об этом не говорил?! – возмутился князь, глядя сердито на огнищанина. – Если бы я знал, что их не бывает здесь в это время, я бы совсем не ходил на охоту!

– Ты все равно не послушал бы меня, княже! – пробормотал растерявшийся Улич Брежкович. – У тебя было достаточно доброхотов, которые говорили об изобилии медведей! Что мой голос против них?

– Это так! – кивнул головой князь Дмитрий. – Ты прав: много бояр расхваливали медвежью охоту! Да вот только…не было пользы от тех слов!

– Да, весной на этого зверя не охотятся! – добавил приободренный словами князя огнищанин. – Разве хороша в это время медвежья шкура? Так себе, облезлая…Надо идти на медведя осенью или зимой!

– Мы ходили и зимой! – буркнул князь. – Но без успеха!

– Но ведь прежние брянские князья всегда добывали медведей! – встал дородный широкоплечий боярин Воислав Борисович. – Даже недолго правивший князь Роман Молодой часто охотился на косолапых и всегда возвращался с добычей! Однажды он добыл медведя даже весной! Это было совсем недавно!

– В брянских лесах всегда водились медведи! – вскочил со своей скамьи из середины светлицы седобородый боярин Ясеня Славкович. – Вот прошлой зимой мои люди купили хорошую медвежью шкуру в купеческой лавке и сшили мне отменную шубу!

– А может, та шуба – привозная? – пробормотал князь. – Разве здесь не торгуют купцы из чужих земель или далеких уделов?

– Торговать-то торгуют, – громко сказал вставший с первой скамьи боярин Сбыслав Михайлович, который обычно молчал на советах, но сейчас решил высказаться, – однако я не помню случаев, чтобы к нам в Брянск привозили пушного зверя! И сам я не раз посылал своих людей в лавку именитого купца, Олдана Мордатича, за медвежьими шкурами! Нет сомнения, что те шкуры были добыты в наших брянских лесах! Значит, разбойные люди повадились ходить в княжеский лес и добывать медведей! Но ведь все мы знаем, что по древнему закону только князь имеет право убивать медведей! В противном случае, мы имеем дело с разбоями!

– И я купил ту медвежью шкуру у Олдана! – буркнул Ясеня Славкович. – Значит, это дело нечисто!

– Очень плохо! – возмутился князь Дмитрий. – Надо возродить прежний порядок и примерно наказать преступников!

– Это все наш прежний князь Роман Молодой! – промолвил Сбыслав Михайлович. – Он был слишком добр к простонародью и не раз прощал разбойников! Вот и распустились воры и крамольники…

– Нечего пенять на княжескую доброту! – буркнул сидевший рядом с ним епископ Парфений. – Княжеская доброта – не беда, а благо! Господь зачтет ему это!

– Ну-ка же, мой славный мечник! – поднял руку князь. – Что ты на это скажешь?

– Охо-хо, – пробормотал вставший с первой скамьи седовласый Сотко Злоткович, – старость – не радость! Если бы я знал тебя раньше, славный князь, я бы ни за что не отдал своего сына Роману Молодому, а мое сыскное место оставил бы наследнику…А теперь мои глаза и уши уже не те…

– Да не жалуйся, Сотко! – буркнул Ясеня Славкович, его сосед по скамье. – Разве я моложе тебя? Но не плачу из-за глаз и ушей! Я знаю, что и у тебя еще достаточно силы! Ты же ведь сам, что не день, ходишь на Десну и тянешь тяжелую сеть! Будто у тебя нет слуг и холопов!

– Ты еще здоров и силен, мой мудрый Сотко! – усмехнулся князь. – А если скучаешь по сыну, так пошли в Москву, к людям Романа, весточку и позови его сюда! Я всегда рад нужным людям и обязательно найду ему место при своем дворе. А тебе самому нечего ходить по столь серьезным делам. У тебя на это есть приставы, а если они не справятся с твоим поручением, скажи мне, и я дам тебе на помощь лучших воинов!

– Благодарю, княже! – ответил повеселевший, словно помолодевший мечник. – Я сейчас же пойду к своим людям и пошлю их разбираться с «медвежьими делами»!

– А когда выявишь всех татей и воров, – сказал князь, – тогда приходи сюда и расскажи нам о них.

– Слушаюсь, славный князь! – промолвил Сотко Злоткович и медленно, с достоинством, пошел к выходу.

– А теперь перейдем к другим делам, – князь поднял голову, устремив на бояр свои серые выразительные глаза. – Надо поговорить о наших доходах!

– Я поведаю об этом, княже, – встал со скамьи огнищанин Улич Брежкович. – Сейчас у нас все в порядке и собрано достаточно серебра!

– А вы отвезли серебро моему батюшке, в могучую Литву? А если так, то откуда у вас запасы? – удивился брянский князь.

– На этот раз у нас были хорошие сборы от охотников! – весело сказал огнищанин. – Они поставили немало мехов. Отдали, без утайки, всю княжескую треть! А затем купцы приобрели нашу рухлядь по хорошей цене! Мы перестали хранить меха, чтобы не терпеть убытков от их порчи! Серебро все-таки надежней!

И он стал долго и подробно рассказывать о денежных делах, прочих доходах и расходах.

Бояре, убаюканные его монотонным отчетом, откровенно дремали.

Вдруг с треском открылась входная дверь, и в светлицу вошел торжествующий княжеский мечник. – Радуйся, княже, мы поймали лютого крамольника! – громко и весело сказал он, перебив княжеского огнищанина.

– Садись! – махнул рукой огнищанину князь. – Надо выслушать славного Сотко!

Мечник приблизился к княжескому креслу и поведал о состоявшемся расследовании. Сразу же после распоряжения князя, он, взяв с собой пятерых приставов, выехал верхом к лавке купца, торговавшего мехами и шкурами. Сам пожилой купец Олдан Мордатович оказался на месте. Он позвал своего сына Добра и тот с уверенностью сообщил княжескому мечнику, что к ним каждый год поступают медвежьи шкуры «всегда от одного человека»! Сотко Злоткович был возмущен услышанным. – Зачем вы поощряете преступления?! – с гневом вопросил он. – Разве вы не знаете, что медведь – княжеский зверь?! Разве простолюдин наделен правом добывать медведей? Теперь и князю незачем ходить на охоту! Вы потеряли всякий стыд! Немедленно назови мне имя преступника!

Олдан Мордатович и его сын, выслушав княжеского мечника, перепугались. – Но тот человек издавно приносил сюда медвежьи шкуры! Еще со времен прежних князей! – пробормотал старый купец Олдан. – И никто на это не обижался! А мы совсем не знали о таком запрете!

– Неужели не знали?! – поднял вверх кулак княжеский мечник. – И теперь не будете знать?

– Будем, будем, наш господин! – прижал к груди руку старый купец. – Я теперь ни за что не приму ни одной медвежьей шкуры!

– Ладно, – смягчился Сотко Злоткович, – тогда назови мне имя того непутевого охотника!

Седовласый купец долго колебался, бурчал, даже предлагал княжескому мечнику и его людям богатые подарки, но те только рассердились и пригрозили ему темницей.

– Тогда тот хитрый купец был вынужден выдать нам злого крамольника! – молвил, глядя прямо в глаза князя, довольный собой Сотко Злоткович.

– Так кто же он? – усмехнулся князь. – Ты забыл сказать самое главное!

– Это, батюшка, Вольга Соколич! – громко сказал, подняв вверх руку, мечник.

– Это же самый известный наш охотник! – вскричал со своего места Улич Брежкович. – Он поставляет в нашу казну немало куниц и белок! Этого человека не надо обижать!

– Это еще почему? – покачал головой князь. – Если даже самый лучший охотник начал совершать преступления, он должен быть наказан! Его, видите ли, нельзя обижать! А вашего князя можно? Тебе следовало, мой добрый Сотко, задержать того Вольгу и притащить его на мой праведный суд!

– Я так и сделал, могучий князь, – улыбнулся княжеский мечник. – Он пребывает здесь, в простенке, под охраной моих людей! Мы ждем твоего приказа!

– Тогда ведите его сюда без лишних слов! – обрадовался князь. – Мы будем его судить!

Два здоровенных пристава, одетых в серые домотканные рубахи и такие же штаны, поскрипывая новенькими короткими сапогами черного цвета, ввели в думную светлицу одетого в ярко-красную рубаху, синие татарские штаны и серые, судя по виду, новгородские, сапоги козловой кожи, рослого сорокалетнего мужика. Тот гордо нес свою кудрявую белокурую голову и смело смотрел перед собой пронзительными голубыми глазами. Его курносое лицо выражало крайнее изумление. Подведя преступника к князю, приставы, по знаку княжеской руки, отошли к двери, оставив свою жертву стоять прямо напротив князя, спиной к боярам. Княжеский мечник уселся на свою скамью.

– Здравствуй, пресветлый князь! – смело сказал Вольга и поясно поклонился князю. На бояр же и епископа он даже не обратил внимания.

– А я пока воздержусь говорить о твоем здоровье! – усмехнулся князь. – Пока неизвестно, будешь ли ты еще жив! Я вижу, что тебе не занимать дерзости!

– Ишь, какой стручок! – проворчал Сотко Злоткович. – Веди себя подобающе перед князем!

Бояре возмущенно загудели.

– Рассказывай, бесстыжий Вольга! – привстал со своего «стола» князь. – Почему ты убивал медведей в моем заповедном лесу? Ты не знаешь о моем княжеском праве?

– Знаю, княже! – спокойно ответил своим чистым звонким голосом охотник. – Но я не добывал медведей в твоем заповедном лесу, а ходил дальше, за реку Болву!

– Однако медвежьи берлоги заповедного леса совсем опустели! – сказал, рассердившись, князь. – Неужели все медведи ушли за Болву?

– Может и так, князь батюшка! – буркнул Вольга Соколович. – Я не знаю об этом!

– Ну, если не знаешь, значит, не хочешь говорить правду! – зло рассмеялся князь. – Ты же сам во всем признался! Ведь мое право на добычу медведя распространяется на весь удел! Значит, нельзя охотиться на княжеского зверя и за Болвой!

– И кто тебе поверит, Вольга! – вскричал, подскочив со своего места из середины светлицы, боярин Юрко Кручинович. – Как же можно тащить медведя от самой Болвы? Да там же ручьи, болота и реки! Надо пройти и Десну! Какая же нужна для этого сила? Даже самому князю со многими людьми нелегко подогнать туда телеги! Нечего здесь врать!

– А я не вру, славный боярин! – ответил без тени смущения на лице подсудимый. – Я снимаю с медведей только шкуры, а мясо оставляю в лесу – волкам на прокорм!

– Тогда это – двойное зло! – молвил, сдвинув брови, разгневанный князь Дмитрий. – Такое вкусное мясо достается не нам, а диким зверям! Ты совершил тяжелые преступления! Поэтому я не могу тебя пощадить! Как мы его накажем, славные бояре?

– За что, князь-батюшка?! – вскрикнул, краснея лицом и падая на колени, незадачливый охотник. – Вот уж я не думал о твоем наказании и ждал только похвалы! А тут, оказывается, жестокая кара! Пожалей меня, княже! Я буду всегда приносить тебе треть всех добытых мехов, без всякого обмана! Пожалей!

– Надо бы бросить его в холодную темницу лет на пять! – предложил Ясеня Славкович. – Пусть бы отработал «в поте лица своего» за совершенные преступления!

– А я думаю, – буркнул Сотко Злоткович, – что его следует предать смерти за нарушение княжеских прав!

– Вот это правильно! – улыбнулся Дмитрий Ольгердович. – Надо бы прилюдно отсечь ему голову, на Красной площади!

– Отсечь! Отсечь! – одобрительно прогудели бояре.

– О, пощади, славный князь! – заплакал, катаясь по полу, напуганный мужик. – Я не верю своим мерзким ушам: неужели это сон?!

– Ишь, забздел! – засмеялся Шумак Борилич. – Надо было сразу молить князя о пощаде, а не гордиться своей мерзостью! Надо казнить негодяя, а его бесстыжую голову насадить на кол!

– А может, отрезать ему дрын? – предложил толстощекий добряк Олег Коротевич. – И пусть себе живет без дрына!

Все дружно рассмеялись, а епископ с укоризной покачал головой. – Зачем вы говорите такие позорные вещи? – громко возмутился он. – Неужели вам не жалко жизни христианина? Пусть он злодей или бунтовщик, но судить его нужно по-христиански! В «Правде Ярослава» ничего не говорится о казни за медведя! Это – серьезная провинность, но не смута! И за это следует наказать его крупной пеней! Пусть покрывает княжеские убытки своим имуществом! Я предлагаю ему уплатить в казну гривну серебра!

– Уплачу, уплачу, славный князь! – взвизгнул от радости окаменевший от услышанного подсудимый. – Назначь мне какую угодно виру, но сохрани мне жизнь и мой мерзкий уд!

– Сколько ты истребил медведей, бесстыжий стручок? – грозно вопросил князь. – Только говори одну правду, если хочешь спасти свои жизнь и уд!

– Я все скажу, княже, – пролепетал напуганный до смерти охотник. – Так, значит…десятка три…Да, не больше!

– Три десятка? – вновь нахмурился князь. – А какова цена медведя, славные бояре?

– С десяток морток! – подскочил со скамьи княжеский огнищанин. – Значит, за тех медведей следует положить…три сотни морток. А это – полторы новгородских гривны!

– Маловато, – сказал недовольный князь. – К чему тогда этот суд?

– По гривне за медведя! – буркнул Сотко Злоткович. – Мы все знаем, что если этот злодей зашиб медведя, то у медведицы не будет приплода! А если медведицу – так и совсем не станет зверя! Пусть расплачивается и за медвежьих детей! А это – три десятка гривен!

– А может и за медвежьих внуков? – рассмеялся епископ Парфений. – Так можно добраться до небес и придумать непомерную мзду! Но такова душа настоящего мечника: он хочет наибольшей кары! Однако истинный христианин милосерден! Поэтому, княже, слушай свое доброе сердце и не принимай жестоких советов!

– Ты прав, святой отец, – сердито пробормотал князь. Ему не понравились слова жалости к подсудимому, высказанные брянским епископом. – Тогда придется простить этого злодея за…пятнадцать гривен!

– Пятнадцать гривне?! – вскричал, вставая на колени, несчастный охотник. – Где же я найду столько серебра?

– А ты поищи и найдешь! – буркнул Сотко Злоткович. – Лучше подумай о княжеской доброте! Неужели твои жизнь и дрын не стоят пятнадцати гривен?

– А пока он полностью не расплатится с моей казной, – решительно произнес Дмитрий Ольгердович, – пусть посидит в холодной темнице и поработает на славу нашего удела!

– Благодарю тебя, мудрый князь! – заплакал охотник Вольга. – Я быстро расплачусь с твоей казной!

– Вот так, мои славные бояре! – молвил, придя в хорошее расположение духа, князь, как только злополучного охотника увели. – Надо всегда думать, в первую очередь, как добыть нужное серебро! И неплохо бы еще поймать каких-нибудь злодеев! Тогда наша казна вовек не оскудеет!

 

ГЛАВА 6

НОВГОРОДСКОЕ «ОЗОРСТВО»

Князь Роман Михайлович спешил. По сведениям, поступившим от новгородцев, «злые ушкуйники» засели в Вологде. Поэтому князь, не делая остановок, гнал свою конницу, надеясь захватить разбойников врасплох. Начало зимы 1366 года не было суровым: сильные морозы ноября сменились частыми снегами и потеплело. Дорога, утрамбованная купеческими караванами, несмотря на мокрый снег, не препятствовала быстрому передвижению войска. За князем мчались все его дружинники – отряд из двухсот копий. Сам Роман Михайлович думал только об одном: выполнить приказ великого князя Дмитрия Московского и покарать злодеев. Он всматривался в даль, но сквозь снег видел только дорогу и торчавшие по обеим ее сторонам большие стога сена.

– Какая здесь благодатная земля! – думал князь. – У нас, в Московии, была такая жара, что выгорела вся трава и не уродились хлеба – значит, быть голоду! А тут – такие большие стога! Земля Дмитрия не получила Божьего благословения, и вот опять пришел жестокий мор на головы черного люда!

Князь вспоминал, как опять его отряды метались по всей Москве, обеспечивая порядок и ограждая богачей от бунта голодной и больной черни. – Вот какая скверная служба! – рассуждал он про себя. – Когда-то нам обещали все земные блага…А на деле приходится платить за свою жизнь в Москве такую высокую цену! Даже татары живут там припеваючи! Я увидел такие чудеса! Вот хотя бы взять бывшего царского советника Тютчи! Какое у него богатое подворье! А ведь он – бусурманин! Мне говорили, что он потерял во время поветрия почти всех детей, кроме сына. И вот его сын перешел в нашу православную веру, приняв русское имя – Захарий…Они живут во славе и почете, а не так, как я, «на побегушках»! Кому теперь нужен брянский князь, потерявший удел и власть? У меня начинает иссякать привезенное с собой серебро…А доходов от московской службы хватает только на пропитание…Мне советовали друзья-бояре и молодой князь Владимир Андреич, двоюродный брат великого князя, чтобы я прошелся по новгородской земле как грабитель, нахватав серебра и пожитков…Однако я не ночной разбойник, чтобы грабить земли русских людей, даже, несмотря на то, что новгородцы серьезно провинились перед великим князем!

А случилось следующее. Ватаги воинственной молодежи из Великого Новгорода совершили весной набег на Нижний Новгород. Две сотни «ушкуев», или небольших быстроходных парусно-гребных судов, спустились по Волге с целью грабежа «всяких бусурманов» и в этом преуспели. Новгородская вольница испокон веку совершала походы на земли соседних племен, грабила их, захватывала пленников. Но со временем племена научились защищаться, разбойники несли большие потери, гибли, а добыча не всегда окупала их набеги. По рассказам же новгородских купцов, ездивших по всему свету, «в поволжских городах скопились несметные богатства, а местные рынки ломились от золота и серебра»! Однако эти города относились к удельным русским землям, и совершать на них набеги было запрещено! Ведь «по закону» они пребывали под покровительством великого князя. Но «ушкуйники» не хотели отказаться от легкой добычи! Они решили «пограбить только нечестивых бусурман, но русских людей не трогать». В Нижнем Новгороде даже не подозревали о такой дерзости! Да и кто мог подумать, что свои, русские люди, нападут на богатый русский город? Поэтому в один прекрасный солнечный день новгородские разбойники беспрепятственно ворвались в Нижний и нещадно разграбили его знаменитый рынок! Вначале они «избили множество татар и армян, татарских купцов, их жен и детей, разграбили все имущество несчастных и предали огню их жилища». Но когда началась паника, и чужеземные купцы «смешались» с русскими, разбойники, не разбирая, где свои, а где чужие, учинили настоящий погром! Захватив «несметные богатства» и оставив от некогда цветущего рынка лишь «серый пепел» и трупы невинных людей, «злые ушкуйники» ушли на Каму, «в болгарскую землю» где продолжали разбой.

Князь Дмитрий Константинович Нижегородский в это время был в отъезде. Когда же он узнал о разорении своего богатого рынка, его охватил страшный гнев. – Мы потеряли большие доходы на долгие годы! – возмутился он и направил своих людей к великому князю Дмитрию Московскому с жалобой на Великий Новгород и требованием «сурово наказать преступных новгородцев»! Дмитрий Иванович, получив это послание, был сильно раздражен. Он прекрасно знал, что «нижегородское серебро», поступавшее в Москву для выплаты ордынского «выхода» и частично оседавшее в московской казне, во многом зависело от знаменитого нижегородского рынка, разрушение которого приносило убытки и Москве! Но это было еще не все! Пока боярский совет во главе с великим московским князем обсуждал случившуюся беду, пришло новое неприятное известие. И опять отличились новгородцы! Их «молодые дворянчики», Осип Валфромеевич, Василий Федорович и Александр Аввакумович, собрав большое войско, напали на соседей. Они возвратились в Великий Новгород с телегами, переполненными награбленным добром, как раз в то время, когда туда прибыл московский посланец с «гневной грамотой» к новгородским боярам. Увидев собственными глазами торжественную встречу новгородцами разбойников, он немедленно покинул «бесстыжий город». Великий московский князь и его бояре, услышав из уст очевидца о произошедшем, пришли в ярость. – У нас и без того тяжелая жизнь – засуха, голод и мор! – говорили бояре. – А теперь придется ждать «татарского гнева на наши головы»!

Всем было ясно, что «новгородские злодеяния» чреваты осложнениями с Ордой!

Поэтому, несмотря на то, что из Великого Новгорода в Москву поспешно прибыли боярские посланники с богатыми дарами, извещавшие великого князя, что «злые ушкуйники и молодые дворянчики совершили преступления по собственной воле, а не по вине властей», Дмитрий Московский, с одобрения бояр, объявил о расторжении мира с Великим Новгородом. А их посланцам он сказал, что простит новгородцев только тогда, когда они выплатят огромный выкуп за ущерб, нанесенный Нижнему Новгороду и Орде, и выдадут «лихих злодеев». Пока же новгородские люди возвращались домой, Дмитрий Иванович, получив сведения о том, что «злые ушкуйники» обосновались в Торжке, приказал своим людям выехать поскорей туда, «чтобы поймать лютых крамольников». Один из отрядов возглавил князь Роман Брянский. Но когда московское войско прибыло в Торжок, оказалось, что разбойники ушли в Вологду. Тогда князь Роман, посоветовавшись со своими «лучшими людьми», оставил большую часть «московской рати» – «отдыхать от трудной дороги» – и, взяв с собой только брянскую конницу, устремился в погоню за грабителями. – Я знаю, Роман, о быстроте и боевых навыках твоих людей, – сказал ему великий князь Дмитрий Иванович перед отъездом, – и поэтому не сомневаюсь, что ты покараешь новгородских злодеев! Не жалей их! А если встретишь по дороге богатых новгородских купцов или бояр, сразу же бери их в плен, как заложников, и привози в Москву!

– Мы не нашли знатных новгородцев в Торжке и, может, поймаем их в Вологде? – подумал князь, поднял голову и увидел скакавших ему навстречу воинов. – Вот возвращается моя застава! – покачал он головой. – Неужели мы напрасно спешили?

Высланная вперед разведка подтвердила мысли князя. – В том городе нет ушкуйников, княже! – доложил его старший дружинник Иван Будимирович, возглавлявший «сторожу». Князь Роман поднял руку, дав знак своим воинам остановиться, и с гордостью посмотрел на своего ратника. Маленький брянский отряд вернулся в Москву из рязанского похода «с великой славой»! Иван Будимирович и Вадим Жданович привезли с собой целый воз «татарского серебра» и красивых пленниц. Третья часть добытых брянскими лучниками богатств досталась князю Роману, а четырех самых «приятных видом и богатых телами» девушек, выбранных из «татарского полона» князем, он определил в свою баню в качестве «душевной услады».

Роман Михайлович никому не рассказывал о походе своего отряда на помощь Олегу Рязанскому. К его радости, и великий князь Дмитрий ничего об этом не знал. Хотя, согласно обычаям, служилый князь имел право поступать со своими людьми так, как ему было угодно! К тому же, Дмитрий Московский «увяз в свадебных делах», сватаясь к дочери Дмитрия Константиновича Нижегородского, поэтому его не интересовали всевозможные слухи и толки.

– Что же будем делать, княже? – громко сказал Иван Будимирович, выводя князя из раздумья. – Может, поедем назад?

– Поедем? – покачал головой Роман Михайлович. – Зачем же мы тогда спешили и тратили свои силы? Там не было богатых купцов?

– Не знаю, – пробормотал Иван Будимирович. – Может, Вадим увидел там кого-нибудь…

– Увидел, княже! – весело молвил его товарищ, Вадим Жданович, сидевший рядом в седле рыжего стройного коня. – Там, в гостевом доме, засели боярин Василий Данилыч с сыном Иваном и челядью…Я даже успел с ними поговорить…

– Так! – улыбнулся князь Роман. – Значит, мы не зря сюда прискакали! Надо захватить этого боярина Василия Данилыча с его людьми! Тогда мы хоть как-то выполним приказ великого князя! А там – помоги нам, Господь!

И летучий конный отряд Романа Брянского продолжил свой путь, приближаясь к Вологде.

 

ГЛАВА 7

СВАДЬБА В КОЛОМНЕ

Морозным январским днем в Коломне игралась свадьба. Московские князья часто здесь женились, и поэтому москвичи называли Коломну «венчальным княжеским городом». Обычно свадебный стол возглавляли родители молодоженов, но здесь женился сам великий князь! Да и родители его к этому времени скончались. Поэтому во главе стола сидел шестнадцатилетний Дмитрий Иванович Московский со своей невестой – белокурой красавицей Евдокией, дочерью князя Дмитрия Константиновича Нижегородского. Стол был один, но длинный, за ним сидели, с одной стороны – по правую руку великого князя – митрополит Алексий, за ним – великий тверской князь Василий Михайлович, князья Федор Романович Белозерский, Василий Васильевич Ярославский, Андрей Федорович Стародубский, Василий Константинович Ростовский, Борис Константинович Городецкий, Владимир Андреевич, двоюродный брат великого князя, Иван Симеонович Новосильский, Иван Константинович Тарусский и Роман Михайлович Молодой; с другой стороны – по левую руку невесты – ее отец, великий суздальский и нижегородский князь Дмитрий Константинович, за ним – его сыновья Василий, Симеон и старые московские бояре. В соседней же – самой большой боярской палате княжеского терема – за двумя длинными столами восседали с обеих сторон молодые московские бояре, бояре удельных князей, епископы, сумевшие приехать на свадьбу, и московские священники.

Лучшие воины князя Дмитрия и удельных князей расположились еще в одной палате терема, примыкавшей к боярской.

Жених и невеста были одеты в довольно скромные для их положения, белые, расшитые алыми цветами одежды, без золота, серебра и драгоценных камней. Только легкая шапка великого князя да венец княжны Евдокии блистали мелкими алмазами. Рослый не по годам Дмитрий Иванович с едва пробивавшимися усами и бородкой выглядел совсем ребенком на фоне мужественных князей и знати. Он с обожанием смотрел на свою невесту и молча улыбался. Его брак с Евдокией Дмитриевной во многом был устроен митрополитом Алексием и московскими боярами. Согласие великого князя на этот брак рассматривалось ими как жертва молодого государя своему княжеству: ведь благодаря ему произошло окончательное примирение Москвы и Нижнего Новгорода! С другой же стороны, поведение великого князя Дмитрия Московского расценивалось как его покладистость, признание им воли митрополита и старейших бояр.

Однако великий князь Дмитрий Иванович считал свой брак удачным: четырнадцатилетняя розовощекая и голубоглазая красавица Евдокия пришлась ему по душе! У молодого великого князя было немало забот. В эту зиму он с двоюродным братом Владимиром Андреевичем начали великое дело – строительство белокаменного Кремля. Многочисленные чернорабочие везли со всех сторон важный строительный материал – «дикий камень». Замысел Дмитрия Московского сводился к созданию вокруг Москвы «неприступного города» перед возможным столкновением с Ордой и Литвой. Отношения с татарами обострились после прошлогоднего вторжения новгородских разбойников в Нижний Новгород и убийства «бусурманских купцов».

Привезенные Романом Брянским и московскими воеводами пленники – новгородский боярин Василий Данилович с сыном Иваном – были брошены в московскую темницу и содержались там как заложники. В Великом Новгороде царила «превеликая тревога». С одной стороны, тамошние бояре не считали себя виновными в набегах новгородских ушкуйников и «мелких дворянчиков», потому как сами не могли с ними справиться. Но с другой стороны, «злодеи» ведь были новгородцами, и власти несли ответственность за их действия! Конечно, проще было бы захватить всех преступников и выдать их Москве, чтобы те ответили за злодейства «своими головами», но среди зачинщиков набегов были прямые родственники новгородских бояр…Вот и не спешил Великий Новгород с ответом на великокняжеский гнев.

Свадебный пир вел отец невесты – Дмитрий Константинович. После того как митрополит благословил свадебный стол и произнес напутственные слова молодым, нижегородский князь взял бразды правления в свои руки и время от времени провозглашал тосты за здоровье молодых. Помимо этого, он приглашал сидевших напротив него удельных князей высказаться в адрес жениха и невесты. Великокняжеский тесть был доволен: пусть он не великий владимирский князь, но зато – его зять! – Нам лучше быть друзьями до самой смерти! – думал он. – Я и без того – великий князь, хоть и нижегородский!

Когда московские бояре пришли свататься к его дочери, он сразу же подумал, что к нему пришла неожиданная удача! Вот почему он выглядел таким радостным на свадебном пиру.

Наиболее яркую речь произнес великий тверской князь Василий Михайлович. Благодарный за то, что Дмитрий Московский поддержал его в споре с племянником Михаилом Александровичем из-за удела умершего князя Симеона Константиновича, он разливался соловьем! – Счастья вам да удачи, славный Дмитрий Иваныч и раскрасавица Евдокия Дмитривна! – говорил он. – Вы так хороши и любимы всеми русскими князьями! Желаю вам согласия, любви и доброго потомства! Вот вам мои подарки! – он нагнулся и достал рукой из-под скамьи небольшой сундучок. – Это – невесте: золотой браслет с крупным измарагдом и шемаханское серебряное зеркало! – молвил он, улыбаясь. – А это – тебе, знатный жених: большая золотая цепь с иконкой святого Николая!

Прочие князья поочередно вставали, произносили речи и дарили молодым подарки.

Князь Роман Брянский сидел за столом с непроницаемым лицом, едва сдерживая обиду. Его людей, в отличие от людей других князей, даже не пригласили на свадебный пир! Да и самого князя посадили на дальнее место, за новосильским и тарусским князьями! Великий князь Дмитрий Иванович был очень недоволен действиями своего войска и князя Романа Молодого в новгородской земле. – Вы не смогли поймать бесстыжих разбойников! – возмущался он, когда те вернулись в Москву. – А новгородский боярин не заменит нам их!

– Вот тебе и московская служба! – с горечью думал князь Роман. – Никому ты не нужен, если не имеешь своего удела! – Он вспомнил, как совсем недавно к нему прибыл посланец брянского князя Дмитрия Ольгердовича с приглашением приехать в Брянск. – Наш славный князь протягивает тебе руку дружбы, – сказал гонец. – Ты – всегда желанный гость в нашем городе!

– «Гость», – пробормотал про себя, сидя за свадебным столом, князь Роман, – и еще в собственном городе! Это – просто насмешка!

На самом же деле литовский посланец привез письмо брянскому боярину Белюте Сотковичу от отца, мечника брянского князя, с просьбой проведать его. Белюта, отпросившись у князя Романа, вскоре уехал в Брянск.

– Еще неизвестно, вернется ли назад мой Белюта, – подумал князь и почувствовал, как его левой руки коснулся Иван Тарусский. – Смотри, брат, на тестя великого князя! Он машет тебе рукой! – прошептал тот.

Роман Михайлович очнулся от раздумий и, глянув перед собой, понял, что наступила его очередь произносить славословия. Он встал, с усилием улыбнулся и сказал: – Я желаю молодым долгих лет, счастья и всяческих благ! Чтобы у вас были здоровые и сильные дети, а между вами – мир и согласие! – Он пригнулся и достал из-под скамьи длинный татарский меч в серебряных, золоченых ножнах с золотой рукоятью, усыпанной драгоценными камнями. – Это – великому князю! – молвил он, передавая подарок, добытый его людьми в сражении с татарским мурзой Тагаем, через сидевших за столом князей. Все они с восхищением рассматривали бесценную вещь. Наконец, меч достиг великого князя-жениха и тот даже привстал, любуясь им. – Вот это – подарок! – сказал он, улыбаясь и вытаскивая из ножен голубой стальной клинок – Благодарю тебя, славный Роман! Какая красота! Ты так мне угодил, что я буду помнить это всю свою жизнь!

Князья с завистью посмотрели на бывшего брянского князя.

– А это – золотые серьги с волшебными лалами! – произнес, волнуясь, князь Роман и передал соседу блеснувшие при ярком свете свечей крупные золотые пластинки с рубинами. – Пусть же красавица-невеста носит их на радость и счастье!

 

ГЛАВА 8

СМУТА В ТВЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ

– Помоги мне, славный великий князь, – писал Василий Михайлович Тверской, склонившись над столом в маленькой клетушке своего небогатого терема в Кашине, – и вызволи из плена мою несчастную супругу! У меня совсем нет сил из-за старости, чтобы воевать со своим племянником! – Он выпрямился и, глядя на свет мигавшей на столе большой восковой свечи, задумался.

К зиме 1367 года престарелый князь, в который раз оказался в своей родовой вотчине – Кашине, потеряв свой стольный город Тверь, занятый его племянником Михаилом Александровичем Тверским. Опять начался извечный спор дяди с очередным племянником!

Прежним соперником великого князя Василия был Всеволод Александрович Холмский, умерший во время «морового поветрия». Он до конца своей жизни боролся с дядей за Тверь и считался его злейшим врагом. Казалось, со смертью этого князя наступит мир и покой на тверской земле. Однако на смену умершему врагу Василия Михайловича пришел другой – уцелевший во время эпидемии младший брат князя Всеволода Михаил.

Последний, получив по завещанию от умершего князя Симеона Константиновича его удел, настолько усилился, что стал угрожать власти своего дяди Василия Михайловича. Тот обратился к тверскому епископу Василию с просьбой осудить завещание Симеона Константиновича, как незаконное, ибо оно не было согласовано с ним, великим тверским князем.

Но епископ Василий ничего не сделал для того, чтобы «смирить гордыню презлого Михаила» и только слегка пожурил его, «оправил», как говорили тогда в Твери.

Великий князь Василий Михайлович не стал тогда обострять отношения с племянником, надеясь, что тот образумится. Он спокойно уехал с ордынским «выходом» в Сарай, полагая, что очередной ярлык тамошнего хана укрепит его положение. Но в Орде вновь начались неурядицы. Не успел он приехать в Сарай, как там состоялся очередной дворцовый переворот, и хан Азиз-шейх был убит. Погибший ордынский повелитель и без того непрочно сидел на своем троне, но убаюканный тем, что уже почти три года удерживал власть, повел себя независимо по отношению к сарайской знати и попытался возродить старые традиции могучих ханов, перед которыми трепетали подданные. Он мог позволить себе насмешки над мурзами, не прислушивался к советам мулл и имама, а тех придворных, которые, несмотря на привычное раболепие перед властью, осмеливались ему возражать, он изгонял, лишал имущества и даже отнимал у них жен! Грубость и жестокость Азиз-шейха не укрепили его положение. Одни сарайские мурзы бежали в далекие степи под руку великого временщика Мамая, только и ждавшего очередной «замятни» в Сарае, другие ушли «в Булгары», обосновавшись там и устраивая набеги на русские земли, самые же влиятельные представители знати, ропща и негодуя, объединившись против неугодного им хана, готовили заговор. Чашу терпения татарских мурз переполнила расправа хана Азиза над известным мурзой Булак-Темиром. Незадачливый мурза совершил поход на земли великого князя Дмитрия Константиновича Нижегородского и безжалостно выжег села и волости его брата князя Бориса. Но нижегородцы не испугались многочисленного татарского войска. Сам Дмитрий Константинович вместе с братом Борисом и уже взрослыми детьми, собрав «великую рать», двинулся навстречу врагу. Мурза Булак-Темир не решился сразу вступить в бой и отошел к реке Пьяне. Там русские князья, разгневанные жестоким вражеским набегом и «безжалостным разорением», встретили татар и в недолгом сражении разгромили их, «истоптав в реке Пьяне», после чего начали преследование, перебив большую часть «злых бусурман». Мурза Булак-Темир «с превеликим бесчестием» и маленьким отрядом вернулся в Сарай. Однако здесь он не только не получил ханской поддержки, но был схвачен воинами Азиз-шейха, обвинен в «самовольном походе на покорных доселе урусов» и безжалостно казнен.

Убийство Булак-Темира всколыхнуло Сарай. Разгневанные мурзы послали своих людей в далекие степи и пригласили «на ханский трон» очередного потомка «Великого Предка», Пулад-Тимура, который, придя со своим войском, успешно расправился с незадачливым предшественником. Голова Азиз-шейха была выставлена на всеобщее обозрение, и Василий Михайлович Тверской имел возможность самолично видеть, как татары плевались в сторону оскаленного, с выклеванными воронами глазами, окровавленного черепа, торчавшего на длинном шесте посреди торговой площади.

Новый хан неприветливо принял Василия Тверского в своем дворце. – Нам очень кстати твое серебро, бестолковый урус! – сказал он князю, стоявшему на коленях перед его золотым троном. – За это тебе – рахмат! Однако ты должен принести еще! Я думаю, что здесь только половина законного «выхода»…

Василий Михайлович вздрогнул и поднял голову. На него смотрел красивый седовласый татарин, одетый в шелковый желтый халат, такого же цвета штаны из плотной, но, судя по виду, мягкой ткани, желтые же, обшитые шелком туфли с загнутыми носками, с небольшой белой чалмой на голове. На драгоценном поясе нового хана, сверкавшем алмазами и рубинами, висел длинный кривой меч в золотых ножнах с рукоятью, мерцавшей блеском драгоценных камней от многих свечей, горевших во дворце.

– У меня больше нет серебра, мудрый государь, – пробормотал князь Василий. – Мы обшарили все сусеки, чтобы собрать тебе законный «выход»!

– Неужели ты не видел башку глупого Азиза? – усмехнулся хан, покрутив указательным пальцем руки свои изящные седоватые усы и взяв в пригоршню небольшую, но густую, черную, с проседью, бороду. – Ты хочешь, чтобы я отправил на кол и твою башку?

– Спаси, Господи! – прохрипел напуганный князь, глядя в сузившиеся от гнева зрачки темно-карих ханских глаз. – Тогда я пошлю людей в Тверь и поищу серебро! Пощади меня, могучий государь! Дай мне время! Я не могу все сделать сразу! Надо, чтобы мои люди отыскали серебро и прислали сюда…

– Тогда посиди в Сарае, глупый коназ! – сказал хан, приходя в хорошее расположение духа. Его тонкие брови, согнувшиеся дугой во время приступа ярости, вновь распрямились, и на округлом лице уже познавшего тяжесть жизни сорокалетнего воина появился румянец. – Иди в свою юрту! – сказал он своим грозным, но уже спокойным голосом, тряхнув головой. – И сегодня же посылай своих людей за серебром! Да не забудь: серебра должно быть не меньше, чем сейчас!

Увидев судорожное движение хана, князь Василий поспешно вскочил и, пятясь, потащился к двери. – Вот какая беда! – думал он, выходя на воздух. – У нас теперь – жестокий царь! Весь дергается, трясет головой! А его шея – покрыта глубокими шрамами! Спаси нас, Господь, от такого злодея!

В тот же день князь Василий послал половину своих воинов и бояр добывать серебро в тверском уделе. В результате дополнительных поборов «тишайший» князь Василий стал в глазах простых тверичей и даже тверских князей, владевших землями в княжестве, «негодным и жадным правителем». Во время его отсутствия в Твери произошли беспорядки, и город был занят племянником – князем Михаилом Александровичем.

Сам великий тверской князь ничего знал о случившемся и мучительно долго отсиживался в сарайской гостевой юрте.

В конце лета в Сарае вновь произошли перемены. На сей раз в ордынскую столицу явился некий царевич Джанибек, а голова хана Пулад-Тимура, не понравившегося татарской знати, угодила на опустевший к тому времени кол на торговой площади.

– Вот и погиб из-за своего вздорного нрава, – размышлял князь Василий Тверской, глядя на искаженное предсмертной мукой ханское лицо с выпученными глазами, – а ведь был великий воин! Но оказался негодным царем!

Очередной хан, Джанибек, принял князя Василия сразу же в тот день, когда княжеские люди привезли серебро. Им не удалось собрать второй «выход», наскребли лишь четверть заданного. Но хан был доволен и этим. – Ладно, якши! – сказал он, высокий стройный тридцатилетний красавец, одетый в шелковый зеленый халат и светло-серые легкие штаны. – Я слышал о грабительстве того Пулада и поэтому прощаю тебя, невинного коназа!

– Благодарю, милостивый государь! – сказал князь, глядя на улыбавшегося Джанибек-хана. – Долгих тебе лет и великой славы!

– Можешь идти, коназ-урус, – молвил хан, потирая свою редкую, но длинную рыжеватую бороду. Его тонкие ровные усы, лежавшие на верхней губе, словно ощетинились дыбом, а большие карие глаза прищурились.

– Вот какой справедливый царь! – думал князь Василий, пятясь к выходу и глядя на крупный алмаз, сверкавший в большой белой чалме хана. – Пусть бы правил себе как можно дольше!

Не успел он вернуться в свою гостевую юрту, как слуга доложил, что к нему прибыл вестник из далекой Твери.

И князь, наконец, узнал о том, что в столице его удела засел племянник! Через три дня после визита в ханский дворец Василий Михайлович, получив ярлык на великое тверское княжение, отправился в свой наследственный удел – Кашин – откуда написал в Москву, великому князю Дмитрию, жалобу на действия племянника. Дмитрий Московский, посоветовавшись с митрополитом Алексием и боярами, прислал в Кашин и Тверь митрополичьих приставов с требованием ко всем князьям, связанным со случившейся ссорой – прибыть на суд святителя. Но князь Михаил Александрович, испугавшись суда, бежал в Литву. А в Москву явились: из Кашина – князь Василий Михайлович с сыном Михаилом и племянником Еремеем, а из Твери – только епископ Василий.

Митрополит признал ошибочным поведение тверского епископа Василия, «который неправедно рассудил спор об уделе князя Семена» и строго того предупредил. Князя же Василия Михайловича он оправдал, не найдя в его поборах преступления, и, посоветовавшись с великим князем Дмитрием Ивановичем, решил помочь великому тверскому князю вновь вернуться в свою столицу.

Обрадованный этим князь Василий отправился в Кашин за своим войском. Его сопровождал большой отряд московских дружинников, возглавляемый Романом Брянским. Сам Василий Михайлович попросил об этом великого князя Дмитрия Московского: он не забыл гостеприимства своего старого знакомого! Кроме того, бывший брянский князь был известен своим последним походом на земли Великого Новгорода, где он проявил себя справедливым, некорыстным военачальником. – Мне не нужны такие воеводы или другие князья, – рассудил Василий Тверской, – которые могут разграбить мои земли…

В самом деле, воины Романа Молодого вели себя достойно. Они только сопровождали «кашинскую рать». Сам же Василий Михайлович не очень-то «посчитался» «со злыми крамольниками»! Кашинцы беспощадно разоряли и жгли встречавшиеся на их пути тверские села, а затем, войдя в Тверь, стали искать сторонников мятежного племянника и грабить всех, на кого бы ни указали многочисленные доносчики. Эти необдуманные действия привели к всеобщему недовольству. Тверичи возненавидели своего великого князя и сообщили жителям других городов удела о его «бесчинствах». В результате, князь Василий не смог больше взять ни одного города. Озлобленные и напуганные горожане отказались открыть перед ним городские ворота. Не помогла и «волоцкая рать», присланная на помощь Дмитрием Московским. Волочане безжалостно разграбили тверское Поволжье, не пожалев даже сел Спасского монастыря Тверской епископии, и ушли назад, отягощенные «дармовым добром» и длинными вереницами пленников.

Безуспешно пройдя весь свой удел, князь Василий Михайлович добрался до Кашина, где остановился на отдых. Он рассчитывал в скором времени вернуться в Тверь, где оставались его супруга и челядь.

Но 27 октября к Твери подошло большое литовское войско, ведомое князем Михаилом Александровичем. Он был торжественно встречен горожанами, и, узнав о походе своего дяди Василия Михайловича, разгромившего весь удел, приказал немедленно задержать его жену, княгиню Елену, князя Еремея и «всех их людей».

После этого мятежный племянник повел литовское войско на Кашин, желая «сурово наказать своего злобного дядю».

Но сражения не произошло. У Андреевского села князь Михаил был встречен кашинскими посланниками, просившими мира. – Наш князь слишком стар, чтобы тягаться с тобой за удел! – сказали они. – Помилуй его, молодой князь!

– Ладно! – согласился Михаил Александрович. – Я не против мира и не хочу ему мстить! Но мой дядя должен отказаться от великого княжения в мою пользу!

И он махнул рукой своим воеводам, подавая знак возвращаться назад.

Князь Василий, очнувшись от набежавших раздумий, вновь наклонился к столу. – А может попросить у него назад мою Тверь? – мелькнула мысль. – Жаль отдавать ее племяннику! Но вот удержу ли я свою столицу? Зачем мне тяжелая война на старости лет? Эх, если бы был жив мой сынок Василий! Остался-то один младший Михаил! Надо ли подставлять его под меч воинственного племянника? Мы же только что заключили перемирие! Пусть подавится этой Тверью!

Он взял в руку гусиное перо, обмакнул его кончик в чернила, но, поразмыслив, положил на стол. – Не буду писать в Москву! Не нужна мне эта мятежная Тверь! А насчет жены и других пленников я сам договорюсь с племянником»! – решил он и почувствовал, как с его груди спадает тяжелый камень. – Надо было еще раньше отказаться от великого княжения! Пора уже подумать о Боге!

 

ГЛАВА 9

ПРЕРВАННАЯ ОХОТА

Князь Дмитрий Ольгердович со своими «охочими людьми» выехал к реке Десне – посмотреть на «бобровые гоны». Лето 1358 года было нежарким, часто шли дожди. Но вот август удался! Все дни светило солнце, но не припекало. Обильная утренняя роса способствовала сохранению зелени: совсем не пожухла трава и не пожелтела листва деревьев. Брянцы в этот год собрали богатый урожай ржи, или жита, как тогда говорили, и овощей. Особенно уродился горох! Горожане собирали крупные зеленые стручки целыми корзинами, радуясь изобилию. Хорошо плодоносили и фруктовые деревья: под тяжестью наливавшихся спелостью плодов клонились ветви яблонь и груш. Прижились и сливовые деревья из ордынских саженцев, привезенных в свое время князем Романом Молодым. Но самый богатый урожай яблок и груш ожидали монахи монастыря Успения Божьей Матери, «что на Свини». Почти полстолетия назад здесь, в монастырском саду, были высажены и привиты многие сорта фруктовых деревьев, в том числе и из ордынских саженцев. Волей братии и мудрых настоятелей за садом следили опытные садовники-монахи. Благоприятная погода обеспечила брянским горожанам и жителям окрестных сел удачу и в лесных походах. Известно, что леса поили и кормили брянцев! Во время ягодного промысла они собрали немало земляники, черники, или бздики, как тогда называли эту ягоду, малины и ежевики. В княжеских погребах стояли огромные дубовые бочки, полные ягодных наливок. Из сока ягод варились хмельные напитки, а знаменитая брянская медовуха славилась на Руси. Порадовал брянцев и большой урожай грибов. Особенно много уродилось белого гриба! Большие связки сушеных белых грибов ежедневно выставлялись брянскими купцами на рынке и пользовались значительным спросом особенно приезжавших в город «торговых гостей» и чужестранцев. Но больше всего ценились «княжие губы» – рыжики! Бочонки соленых рыжиков не застаивались на купеческих прилавках. Эти грибы любили все: от князя до самого бедного простолюдина!

Однако ввиду дороговизны соли, не все могли позволить себе заготовку этого ценного и вкусного гриба. Обычно рыжики собирали только для стола князя и бояр. Но в этот год «княжих губов» уродилось так много и соль, привезенная из ордынского Поволжья в изобилии, так подешевела, что грибов хватило и князю, и боярам и простонародью.

Княжеские закрома ломились от множества добытых в лесу богатств. Сам князь, любивший охоту, не один раз выезжал в лес и почти всегда успешно. Благодаря строгим мерам, брянские охотники перестали убивать медведей, и Дмитрий Ольгердович со своими людьми уже дважды добывали зимой косолапых! Хорошо прокопченные кабаньи и медвежьи окорока заполнили княжеские погреба.

Удачной была и охота брянских людей на пушного зверя. В эту зиму случилось настоящее нашествие белок! А за ними следовали куницы. Но брянские охотники, помня о плачевных результатах хищнического истребления пушных зверьков в прошлые годы и имея княжеское распоряжение – «не добывать чрезмерное число мягкой рухляди» – по-хозяйски относились к лесным богатствам: заготовили в этот год пушнины лишь на треть больше, чем в предыдущий!

Так уже получилось, что при князе Дмитрии Ольгердовиче Брянск пришел к настоящему процветанию! Сама природа благоволила литовскому князю! Однако когда заходила речь о причинах нынешнего благосостояния горожан, мудрые люди вспоминали князя Романа Молодого. – Если бы не славный Роман Михалыч, – говорили они, – наш нынешний князь никогда бы не добился таких успехов! Тот добрый князь много думал о нашем городе и всей душой любил простой люд!

Дмитрий Ольгердович не препятствовал восхвалению горожанами и боярами своего предшественника. Он был благодарен Роману Молодому за оставленные ему неразоренный город и княжескую казну. Поэтому, как только представилась возможность, и его престарелый мечник Сотко Злоткович направил в Москву человека с посланием, князь Дмитрий Брянский побеседовал с ним и передал несколько слов Роману Молодому. Однако бывший брянский князь отнесся к посланцу сдержанно, с улыбкой выслушал его слова и ответил неопределенно. – За что мне любить вашего князя? – сказал он. – В давние времена мы были друзьями! А сейчас – пусть он сидит себе в Брянске и спокойно управляет уделом! Такова воля Господа и великого князя Ольгерда…Чего мне роптать? Вот если Дмитрий Ольгердыч начнет войну против Москвы или союзных ей земель, тогда мы будем врагами!

Князь Роман не помешал поездке Белюты Сотковича в Брянск к отцу. Это означало, что он не был против связей его людей с брянцами, верными теперь другому князю!

Белюта Соткович приехал в Брянск вовремя: он едва успел проститься с умиравшим отцом! А тот в своем последнем слове попросил сына остаться в городе и служить Дмитрию Литовскому. – Я хочу передать тебе, сынок, свою высокую должность, – сказал он, – чтобы не пропали твои умения и навыки, которые я прививал тебе с самого детства! Оставайся у нас и крепи славу нашего рода!

Пришлось Белюте Сотковичу забыть о возвращении в Москву: князь Дмитрий Ольгердович охотно утвердил его на место умершего мечника-отца.

А вот литовские соратники князя Дмитрия не прижились здесь. Из трех сотен его дружинников, приехавших в Брянск, осталось лишь полтора десятка. Находя разные предлоги, литовцы уезжали назад и уже не возвращались. Те же немногочисленные оставшиеся воины подружились с брянскими дружинниками, переженились на брянских девушках и вскоре чувствовали себя больше русскими, нежели литовцами.

Вот и теперь, выезжая на бобровый гон, литовцы, смешавшись с брянскими охотниками, весело разговаривали на русском языке.

Князь Дмитрий Ольгердович еще ни разу не ходил на такую охоту. Отлов бобров был запрещен, ввиду «скудости зверя», еще князем Дмитрием Красивым. Но вот теперь бобровые хатки покрыли берега Десны за Соловьиной Рощей и дошли до устья реки Болвы. Бобров стало так много, что местами люди не могли подступиться к воде из-за многочисленных древесных стволов и хвороста, сложенных пушными зверьками. – Пора бы выловить часть тех ценных зверей и очистить берега наших рек! – сказал еще весной князю Дмитрию его главный охотник Безсон Коржевич.

Наконец, брянский князь решил «самолично побывать на необычной охоте». Его отряд из двадцати человек с тремя большими широкими телегами быстро добрался до Соловьиной рощи, названной так еще с древних времен за «великое множество певчих соловьев, искони здесь обитавших», и проследовал к берегу Десны.

– Только не шумите, люди мои! – сказал, приблизившись к реке, охваченный охотничьим азартом Дмитрий Ольгердович. – Вы можете напугать этих осторожных зверей, и наша охота не состоится!

– За это не бойся, славный князь! – ответил ехавший рядом с ним на крупном рыжем коне Безсон Коржевич. – Там все подготовлено, и наши люди забросили сети! Дело уже не загубишь: осталось только вытащить их из воды!

В самом деле, как только охотники оказались на берегу реки, перед ними предстали в полной готовности могучие бородатые мужики, присланные Безсоном Коржевичем туда еще ранним утром и ожидавшие князя с его людьми.

– Мы здесь, князь-батюшка! – крикнул самый старший из них, коренастый чернобровый толстяк. – Все готово! Можно приступать?

– Что скажешь, Безсон? – спросил князь. – Можно ли начинать?

– Можно, – кивнул головой Безсон Коржевич и поднял руку, глядя на старшего зверолова. – Приступайте к делу, Ясень!

Князь и его люди спешились. – Пойдем сюда, княже, в кусты! – главный охотник вытянул перед собой руку. Князь со своими спутниками подошли к раскинувшемуся у самой воды кустарнику. – Где же эти звери? – с интересом спросил Дмитрий Ольгердович. – Я вижу только кучи деревьев…

– Это и есть бобровые хатки! – улыбнулся Безсон Коржевич. – А вот и наши люди!

Тем временем мужики-звероловы полезли в воду. Их старший, Ясень, первым подошел к бобровой хатке и потянул к себе тяжелую сеть, подручные, подбежав к нему, тоже ухватились за другие концы сети. Наконец, тяжело дыша и фыркая, они подтащили к берегу какой-то большущий комок. Князь подошел поближе и увидел, что в сети запутались крупные бобры! – Вот это да! – воскликнул он. – Будут с доброго пса!

Опытные звероловы раскрыли сеть и стали быстро хватать злых, пищавших и шипевших бобров, за их лопаткообразные хвосты. – Смотрите, чтобы не убили самку бобра и молодь! – сказал Безсон Коржевич. – Нам следует бережливо охотиться на этого дорогого зверя!

– А вот и бобриха! – весело сказал толстяк Ясень, поднимая за хвост здоровенную самку. – Плыви себе на свободу!

И он выпустил зверя в воду.

Остальные звероловы быстро опорожнили сеть. Каждый из четырех охотников держал в руке за хвост по обессиленному, обвисшему бобру.

– Куда их класть? – спросил, подняв голову и глядя прямо на князя, могучей Ясень. – Живыми или мертвыми?

– На телеги, Ясень! – ответил за князя Безсон Коржевич. – И надо их убить. У нас нет клеток!

Ясень схватил короткую, но толстую палку и с силой ударил зверя по позвоночнику. – Хряп! – и бобр, дернувшись всем телом, обмяк.

Точно также поступили и остальные звероловы. Убитых бобров они сложили на телегу.

– Ну, а теперь, княже, – весело сказал Безсон Коржевич, – пойдем к другой хатке!

Вдруг до князя и его людей донесся отдаленный цокот копыт. – Пусть охотники идут дальше, – распорядился князь, – и ловят других зверей! Я же подожду этого всадника!

– Ловите, Ясень, пока сами, без нас! – громко сказал Безсон Коржевич. – Наш князь сейчас занят. Мы позже подойдем к вам!

Цокот конских копыт усилился, и вскоре перед князем предстал легко одетый брянский дружинник. Было видно, что он скакал во всю прыть: его конь покрылся потом и тяжело дышал.

– Что там случилось, Ердвилас? – спросил князь всадника по-литовски. – Неужели беда?

– Прибыл важный посланник от батюшки! – ответил по-литовски и Ердвил. – Со срочным сообщением, предназначенным только одному тебе!

– Ладно, мои славные люди! – сказал по-русски, подняв руку, Дмитрий Ольгердович. – Тогда сами ловите этих ценных зверей и привозите их в Брянск! А мы с дружинниками поедем назад. Надо поскорей принять посланца!

И он направился к своей лошади. За ним потянулись его дружинники. Безсон Коржевич, покачав головой, пошел со своими людьми к звероловам.

Дмитрий Ольгердович погонял своего породистого вороного коня, нетерпеливо глядя перед собой. – Похоже, что кончилась моя спокойная жизнь! – думал он. – Я вижу перед глазами жаркие битвы! Видно, придется воевать с крестоносцами! Ну, тогда держитесь!

Он гордо вскинул свою красивую голову и махнул рукой, въезжая в широко раскрытые перед ним ворота брянского кремля.

Князь не ошибся. Посланец, в самом деле, приехал с призывом великого князя Ольгерда – «идти против извечного врага»!

– Собирайся, славный Дмитрий! – сказал литовский гонец, уединившись с брянским князем в думной светлице. – Твой могучий батюшка приказал тебе немедленно выезжать со своими лучшими воинами к нему в Вильно! Но все нужно делать в строгой тайне! Могучий Альгирдас хочет нанести неожиданный удар по логову крестоносцев! Поспеши!

 

ГЛАВА 10

ТРЕВОГА В МОСКВЕ

– Я думаю, Роман, что тебе не придется нынче идти в поход! – сказал на совете бояр в холодный декабрьский день 1368 года великий князь Дмитрий Московский. – Мы еще не готовы воевать с Ольгердом. Надо хорошо подумать. Не спеши, мой славный воин, твоя сила еще нам понадобится!

Князь Роман Брянский сел на переднюю скамью посредине, окруженный самыми старыми московскими боярами, на место, оставляемое для самых значительных лиц. В былое время бояре бы недовольно прогудели: но нынче князь Роман был в силе, его не раз хвалил молодой великий князь! Да и время было нелегкое! Никто не ожидал, что Ольгерд Литовский так решительно и нагло обрушится на русские земли! Не посмотрел даже на суровую зиму!

Этот год уже с самого начала обещал беду. На небе явилась «хвостатая звезда», напугав людей. Существовало поверье, что это был «знак Господень на жестокую войну». Помимо этого в целом ряде городов случились «престрашные грозы» с громом и молнией. «В великий четверг» молния ударила в соборную церковь архангела Михаила в Городце и подожгла ее, таковое же бедствие постигло церковь архангела Михаила и в Суздале! Во время этой грозы пострадали и многие другие церкви по всей Руси. Это было воспринято людьми, как несомненный «знак» к горю и бедам.

В московском же Кремле равнодушно отнеслись к «знамениям». – Большие пожары и хвостатые звезды бывают часто, – сказал великий князь Дмитрий Иванович своим боярам на очередном боярском совете, – но от этого жизнь не остановилась…

Он продолжал прежнее «государево дело», руководствуясь здравым смыслом и советами мудрого наставника – митрополита Алексия.

По указанию Дмитрия Московского войско, ведомое князем Владимиром Андреевичем, вновь заняло спорный с Литвой Ржев, посадив там свой гарнизон. Потом великий князь решил заняться «тверскими делами». Как известно, в это время в Твери сидел князь Михаил Александрович, овладевший великокняжеским «столом» с помощью Литвы. А настоящий, законный, великий тверской князь Василий Михайлович вынужден был, «по злой воле своего братенича», пребывать в Кашине. Но он, в конце концов, устав ссориться со своим племянником, заключил с ним «вечный мир» и отказался от своих притязаний на Тверь. В ответ князь Михаил Александрович вернул своему дяде его супругу и бояр, взятых в плен. Казалось бы, повод для вражды исчез, но только не для Москвы! Примириться со случившимся означало бы признать влияние Литвы на Тверь! И великий князь Дмитрий Московский поступил довольно коварно. В прошлом году он не вмешался в тверские дела и даже любезно принял посланника князя Михаила Александровича в Кремле, «взяв мир и любовь».

Однако теперь, по совету своих бояр и митрополита Алексия, Дмитрий Иванович, пригласив нового великого тверского князя в Москву, попытался навязать ему союз и оторвать Тверь от Литвы. Доверившись «доброму слову» и вспоминая «прежние ласки» великого князя Дмитрия, Михаил Тверской прибыл в Москву со своими лучшими боярами, настроенными на союз с Литвой. Дмитрий Московский с митрополитом Алексием долго и бесплодно убеждали князя Михаила Александровича отказаться от «литовской дружбы», но тот не желал ссориться с Литвой и стоял на своем. Тогда великий московский князь приказал «учинить праведный суд» над Михаилом Тверским, обвинив его в незаконном овладении великокняжеским «столом» и землями покойного князя Симеона. А возмущенных самоуправством Москвы тверичей, считавших себя независимыми и равными с москвичами, великий князь Дмитрий Московский попросту «задержал» и отправил – тверских бояр – в темницу, где они сидели в тревожном ожидании казни, а князя Михаила Тверского – под надзор на «Гавшин двор»!

В это время в далекой Орде вновь случилась «замятня»: хитроумный Мамай, заняв Сарай и расправившись с «неким Джанибеком», посадил на ханский трон своего давнего ставленника – Абдуллаха. Туда же из Твери прибыли посланники местных бояр с жалобой на самоуправство москвичей и незаконное «задержание» их «великого князя со знатными людьми». Мамай немедленно принял меры. Он видел, как усиливается Москва, пользуясь беспорядками в Орде, и понимал, что если ее не остановить, «урусы совсем отойдут от Орды и станут ее лютыми врагами». Поэтому в Москву были посланы приближенные Мамая – знатные татары Корач, Айдар и Тютекаш. Прибыв с большой свитой к великому князю Дмитрию и уведомив его о том, что хан Абдуллах «с великим Мамаем» заняли Сарай, они решительно потребовали от него освободить Михаила Тверского с боярами из заключения и отпустить их в Тверь. При этом татарские мурзы открыто угрожали Москве войной!

Великий князь Дмитрий, имевший дружественные отношения с Мамаем и не знавший истинного положения дел в Сарае, не решился ссориться с татарами. Отпустив мамаевых послов «с богатыми дарами», он вызвал к себе в думную палату князя Михаила Тверского и потребовал, чтобы тот клятвенно подтвердил свое обещание – жить в мире и дружбе с Москвой. Последний охотно «поцеловал крест» и получил свободу. Вместе с ним уехали домой и выпущенные из темницы тверские бояре.

Нерешительные действия великого князя Дмитрия Московского имели тяжелые последствия. Разгневанный его лицемерием Михаил Тверской, оказавшись у себя дома, «сложил неправедное крестоцелование» и поклялся «беспощадно мстить» Москве. Особенно он был обижен на митрополита Алексия, к которому раньше имел «любовь и веру», за одностороннее осуждение тверской независимости. – Он позорил меня и ругал! – возмущался Михаил Александрович.

Дмитрий Московский очень скоро узнал о таком поступке великого тверского князя и, считая, что только Москва имеет право «вершить произвол», направил на его земли большое войско, занявшее Градок и часть удела покойного князя Симеона. На захваченных землях он посадил своего наместника – тверского князя Еремея.

Вскоре в Кашине скончался бывший великий тверской князь Василий Михайлович. Это было ударом для Москвы, ибо умерший пребывал в полной зависимости от Москвы. Теперь Михаил Тверской стал законным великим князем!

Теперь стало ясно, что московские власти совершили большую ошибку! Однако уже было поздно что-либо менять. Пришлось готовиться к затяжной беспощадной войне. И не только с Тверью…Как только великий князь Дмитрий вновь послал свои войска на Тверь, Михаил Тверской, не имея достаточно сил, бежал в Литву к своему зятю, великому князю Ольгерду, женатому на его сестре Ульяне. Там он приложил немало стараний, чтобы склонить Ольгерда Гедиминовича к войне с Москвой, и, наконец, добился того, что: великий литовский князь после долгих колебаний, послав гонцов к своим вассалам, собрал большое войско. Он хотел привлечь к себе и прочих независимых русских князей, но на его призыв откликнулся только один великий смоленский князь Святослав Иванович, который, будучи соседом Литвы, не пожелал с нею ссориться и прислал лишь небольшое войско. Карачевский князь Святослав Титович и его брат Федор, недавно похоронившие отца, отговорились от участия в литовском походе по причине «тяжелой и горестной утраты». Князь Иван Семенович Новосильский изъявил на словах свою готовность помочь Ольгерду Литовскому, но на деле не прислал в его стан ни одного воина…Литовские же князья беспрекословно подчинились Ольгерду. В короткий срок в Вильно явились со своими воинами брат великого князя Кейстут Гедиминович с сыном Витовтом, Андрей Ольгердович с полоцким войском, Дмитрий Ольгердович с брянскими полками, а затем пришли и прочие князья со своими ратниками. Огромное литовское войско, приняв в свои ряды смоленский и тверские полки, быстро двинулось на Москву.

Великий литовский князь Ольгерд имел правило никому, даже близким людям, не открывать до поры до времени своих замыслов. И на этот раз все прибывшие к нему воины надеялись, что готовится вторжение в пределы Тевтонского Ордена.

Когда же, в самый день похода, Ольгерд Литовский объявил о решении идти на Москву, многие были просто огорошены. Особенно негодовали смоляне. Им вовсе не хотелось иметь вражду с Дмитрием Московским. Не были рады и брянские дружинники. Многие из них знали о том, что в Москве пребывает их бывший князь Роман Молодой с брянскими добровольцами, и не хотели воевать против «своих людей». Дмитрий Ольгердович едва успокоил своих дружинников, пообещав «не сталкиваться с Романом и брянскими людьми, а воевать только с москалями».

Умение великого литовского князя скрывать свои замыслы способствовало первоначальному успеху литовского воинства. Дмитрий Московский слишком поздно узнал о вражеском вторжении в его земли. Он стал спешно готовиться к обороне и послал во все города Московского княжества и соседних уделов своих «киличеев». А навстречу литовцам вышла наскоро собранная московская «застава» во главе с воеводой Дмитрием Мининым, которая должна была их задержать. Спустя некоторое время и князь Владимир Андреевич послал на врага московский, коломенский и дмитровский отряды во главе со своим воеводой Акинфом Федоровичем Шубой. Тем временем, Ольгерд Литовский подверг нещадному разгрому московские рубежи, вторгся в Стародубский удел и разбил у местечка Холхла небольшую дружину Симеона Дмитриевича Стародубского. Отчаянно сражавшийся князь Симеон погиб вместе со своими людьми. Двигаясь без помех вперед, литовцы вскоре заняли Оболенск, где был убит отказавшийся союзничать с ними престарелый князь Константин Юрьевич.

Лишь у речки Тросны литовцы встретили серьезное сопротивление. Здесь им противостояли московская «застава» и подошедшие отряды Акинфа Шубы. Однако из-за своей малочисленности они не сумели надолго задержать неприятеля. Расправившись с ними», великий князь Ольгерд устремился к Москве.

Вот и сидели московские бояре со своим великим князем, обсуждая происходившие события! Высказывались различные точки зрения, но большинство присутствовавших, в том числе князь Роман Брянский, просили великого князя Дмитрия Ивановича отпустить их с войском против литовцев. Но тот не хотел рисковать! – Пока наши воеводы не узнают о силе литовского войска и намерениях Ольгерда, – молвил великий князь, – я не буду посылать на гибель моих лучших людей! Нам проще отсидеться за каменными стенами!

Но далеко не все согласились с его мнением. Очень многие бояре поддержали Романа Молодого и предложили «встретить хитрого Ольгерда в широком поле».

Дмитрий Московский, слушая боярские споры, начал сомневаться. – А может они правы, – думал он, – и стоит послать на врагов этого славного Романа с лучшим войском?

Но тут же ему в голову пришла другая мысль. – Мы же знаем о прежней дружбе князя Романа с этим злобным Ольгердом! Он даже говорил, что этот коварный литовец – его названный отец! – вздрогнул он. – Неужели Роман, в самом деле, пойдет против него? А вдруг он задумал измену? Тогда мы потеряем свои лучшие полки!

– А если я поведу наше войско на Ольгерда! – вдруг громко сказал, вставая со второй скамьи, сидевший среди бояр князь Владимир Андреевич.

Великий князь поднял свою русую голову и пристально вгляделся в лицо пятнадцатилетнего, рослого не по годам, двоюродного брата. – Неужели я высказал свои мысли вслух? – подумал он и глянул на Романа Брянского, располагавшегося неподалеку. Но тот спокойно сидел, безучастно глядя перед собой. – Значит, он не знает моих подозрений! – успокоился великий князь. – Нельзя обвинять честного человека без веских доказательств!

Но вслух он сказал: – Нечего, братья, так горячиться, пока мы не получим нужных сведений! Мы еще успеем повоевать!

– Правильно, сын мой! – кивнул своей седовласой головой митрополит Алексий. – Следует подождать скорых вестников!

Бояре опять забурчали, зашумели.

Неожиданно открылась дверь, и в думную светлицу вошел грязный, измученный быстрой ездой воин. Он едва успел сбросить в простенке на руки княжеским слугам тяжелый овчинный тулуп и лохматую шапку.

– Великий князь! – громко сказал он, низко кланяясь. – Я несу тебе горькую весть о жестокой битве на реке Тросне…

– Мы уже слышали о поражении! – буркнул великий князь. – Но вот только не знаем, сколько наших воинов уцелело!

– Очень немного! – горько усмехнулся дружинник. – Погибли все бояре и славные воеводы, в том числе Дмитрий Минин и Акинф Федорыч! А литовское войско идет сюда, как лавина, почти не встречая препятствий!

– Ах, какое горе! – завыли, застонали бояре. – Убиты наши милые дети! Будь он проклят, этот злобный Ольгерд!

Плач и вопли охватили всех сидевших. Сам великий князь Дмитрий схватился за голову, стараясь не разреветься.

– Вот чего нам стоила тверская ошибка! – сказал со скорбью в голосе митрополит Алексий. – Придется нам отсиживаться здесь, за каменными стенами!

– Да, святой отец, – пробормотал великий князь, едва сдерживая слезы. – У нас сейчас нет достаточных сил против Ольгерда!

– Можно мне сказать, великий князь?! – подал голос вставший со скамьи князь Роман Брянский.

В светлице установилась полная тишина.

– Говори! – махнул рукой успокоившийся Дмитрий Московский.

– Вот что я думаю, великий князь! – сказал князь Роман. – Ольгерду Литовскому не удастся взять наш белокаменный Кремль! Его стены надежны, и защитников предостаточно!

– Это я и без тебя знаю! – пробормотал великий московский князь. – Мы, конечно, можем тут отсидеться, но враг разорит все наши земли!

– Тогда нам следует проявить хитрость и послать в стан Ольгерда надежного человека, который напугал бы его неведомой угрозой! – усмехнулся князь Роман. – Можно, к примеру, сказать, что мы ждем большое войско с севера!

– Это было бы неплохо, – грустно молвил Дмитрий Иванович. – Но разве Ольгерд поверит нашему человеку?

– А я могу послать к нему моего брянца, знающего литовский язык! – уверенно сказал Роман Молодой. – А вдруг там, в литовском войске, есть брянский отряд во главе с Дмитрием Ольгердовичем? Я думаю, что брянцы поверят словам моего человека!

– Это – ненадежное дело! – князь Дмитрий покачал головой. – Надо дождаться литовцев и придумать что-то другое!

Через несколько дней большое литовское войско осадило Москву. Сидя на белокаменных стенах, москвичи с гневом и горечью видели, как безжалостные литовцы разоряют окрестности города и жгут недалекие села. Великий князь скрежетал зубами, но ничего не мог сделать.

Возможно, он чувствовал бы себя лучше, если бы знал, что в это время скрежетал зубами и Ольгерд Гедиминович, глядя на московский Кремль. – Эти хитрые москали опередили меня! – негодовал он. – Они так быстро построили неприступную крепость! Выходит, я напрасно гнал сюда большое войско?!

Но добыча, захваченная литовцами, была столь велика, что поспешный поход оправдывался. Враги еще три недели грабили окрестные села и малые городки, однако идти на приступ московского Кремля все же не решались.

А князь Роман Михайлович со своими людьми продолжали прежнюю службу: следили за порядком в городе. Но на стены их не пускали. Брянцам казалось, что великий князь не доверяет им. Как-то сам Дмитрий Московский заехал со свитой в избу, где пребывал князь Роман, чтобы проведать брянских дружинников. Оставив своих людей на улице, он спешился, вошел в «караулку» и сел на скамью. – Я вижу, брат, – весело сказал он Роману Молодому, – что твои люди хорошо несут службу, несмотря на тесные хоромы!

– Они у меня хороши и в сражении! – буркнул князь Роман, стоя возле дубового стола. Рядом с ним толпились его сменные дружинники, почти два десятка. – А теперь скучают на мирной службе! Им бы размяться хотя бы лучной стрельбой с каменных стен! Почему к нам такое недоверие, великий князь?

– Это не так, брат! – поднял руку великий князь, садясь на скамью у стола. – У каждого – свое дело! Садись-ка!

Князь Роман сел рядом с ним.

– Я помню твой совет, брат, – тихо сказал великий князь. – Нам надо посылать людей к Ольгерду! Ты не забыл об этом?

– Было бы хорошо! – кивнул головой Роман Брянский. – Давно пора. Нужно только твое согласие! А там мы до смерти напугаем Ольгерда!

– Ну, что ж, я согласен! – решительно молвил Дмитрий Московский. – Подбери нужных людей и посылай их к литовцам!

– Я сейчас! – весело вскричал князь Роман. – Эй, люди мои! Будимир Супонич! Избор Жирятич!

Брянские бояре быстро вышли из темноты. – Слушаемся, княже! – сказали они едва не хором, низко кланяясь великому князю Дмитрию. Тот приветливо кивнул им головой.

– Тогда готовьтесь к вылазке со всеми обученными людьми! – молвил князь Роман. – И помните, что вы идете не на битву, а выполняете особое задание! Справитесь?

– Справимся, княже! – громко сказали бояре. – Мы немедленно выйдем из крепости!

– Ну, тогда с Богом! – молвил, улыбаясь, Дмитрий Московский. – Я щедро награжу вас! Выступайте! – И он встал со скамьи, быстро направляясь к выходу.

На следующее утро литовское войско исчезло. Как только рассвело, московская стража обнаружила, что «нечестивые враги сгинули, словно дым». Об этом было немедленно доложено великому князю Дмитрию. Тот срочно созвал боярский совет.

– Вот вам и мои брянцы! – сказал он без особой радости поспешно собравшимся боярам. – Надо было раньше так сделать! За это время литовцы устроили такой погром, что он затмил времена Батыя!

– Да, нечто подобное сделали с московской землей воины злобного татарина Федорчука в далекие годы! – буркнул молодой боярин Федор Андреевич Свибл. – А мы до сих пор не знали такого горя! А что тебе брянцы? Разве не понятно, что тот Ольгерд сам ушел восвояси, награбив немало добра? Зачем ему без толку мерзнуть под нашими стенами?

– Эх, вот тебе московская благодарность! – подумал князь Роман, сидя на передней скамье. – Хоть бы дали нам серебра на строительство нового терема!

– Мы дадим тебе и твоим людям хороший терем, славный Роман, – громко молвил великий князь Дмитрий, как бы угадывая его мысли, – не в такой дали, как раньше, а в самой каменной крепости. Я сегодня же выделю на это достаточно серебра! Вы заслужили эту награду!

 

ГЛАВА 11

НЕМЕЦКИЙ ПОХОД

Полки великого литовского князя Ольгерда Гедиминовича шли на Ковень. Весна 1369 года была сырой и холодной. Из темного, покрытого тучами неба сеял противный мелкий дождь. Мучались все: и люди, и кони. Липкая грязь приставала к копытам лошадей, они скользили, пятились, но, погоняемые усталыми от долгого пути воинами, медленно двигались вперед.

Князь Дмитрий Ольгердович Брянский сидел в седле своего сильного рыжего коня рядом с братом Андреем Полоцким. Они следовали за дядей – Кейстутом Гедиминовичем, возглавлявшим войско. Сам великий князь Ольгерд после похода на Москву вернулся в Вильно и уже хотел распустить войска, как вдруг пришла неожиданная весть: немцы взяли литовский город Ковень!

– Вот какие они коварные! – возмущался тогда великий литовский князь. – И совсем не знают покоя! Мы напрасно понадеялись, что эти проклятые крестоносцы завязнут в псковской земле!

В самом деле, ливонские рыцари, получившие в свое время достойный отпор от Литвы, на некоторое время оставили литовские земли в покое и стали совершать набеги на Псковщину. Они внимательно следили за событиями на северной Руси и знали, когда особенно удобно нападать на соседей! Так, они не упустили своего случая, когда произошла ссора между Великим Новгородом и Псковом, и псковский князь-литовец Александр, присланный в свое время в Псков Андреем Ольгердовичем Полоцким, вместе с посадником Пантелеем отправились на переговоры с новгородцами. Это случилось еще в 1367 году. Немцы послали довольно большое конное войско на Изборск, надеясь застать горожан врасплох. Но второй по значению город псковской земли устоял! Тогда немцы пошли на псковские села, предав их огню и уведя в плен несчастных крестьян. Затем они попытались взять и сам Псков, но и этот город оказался им не по зубам. Разграбив окрестности и уничтожив городской посад, немцы с богатой добычей ушли восвояси.

Тем временем, узнав о нашествии крестоносцев, псковичи помирились с новгородцами. Объединенное новгородско-псковское войско во главе с князем Александром пошло на немцев. Но враги оказали ожесточенное сопротивление. В нескольких сражениях обе стороны потеряли «великое множество» бойцов. Погибли новгородский воевода Захарий Давыдович почти со всем своим полком, псковский воевода Селило, много бояр и лучших воинов.

Казалось, что немцы, понеся большие потери, успокоятся. Но не тут-то было! В следующем году они вновь нагрянули на Псков. Как раз в это время в Пскове пребывал московский посол Никита. Крестоносцы пришли буквально по его пятам! Они опять опустошили окрестности великого города, пожгли посад и близлежавшие села. Пришлось псковичам вновь идти на своего злейшего врага: их князь Александр, собрав со всей Псковщины большое войско, вторгся в пределы «злой Неметчины», разорив и разграбив немецкий Новый Городок.

Пока немцы и псковичи обменивались опустошительными походами, литовцы сумели собрать все свои силы и совершить поход на Москву. Если бы немцы знали о походе Ольгерда, они бы еще тогда смогли разорить Литву! Но благодаря хитроумию великого литовского князя, который никому не доверял, они узнали о его московской «рати» слишком поздно. И, тем не менее, не отказались от запоздалого похода!

Вот почему уставшее от «московской брани» литовское войско поспешно двинулось на очередного врага.

Князь Дмитрий Ольгердович вел с собой довольно большой брянский полк: восемь сотен конных копейщиков! Брянцы давно не собирали такое войско. Рассчитывая на сражения с немцами, брянский князь хотел, чтобы его воины приобрели боевой опыт, узнали, как воюют крестоносцы и стали надежным костяком будущей «княжей дружины». А вот под Москвой брянские воины воевали неохотно. Они совершенно бездействовали в сражении на реке Тросне, пребывая в Запасном полку, не занимались грабежами московских сел и волостей и лишь способствовали отходу литовских войск, приняв к себе брянских «беглецов» из осажденной Москвы и распустив вместе с ними слухи о якобы идущей с севера «бесчисленной рати москалей». Отягощенные награбленным добром и пленниками, литовцы предпочли уйти, даже не проверив тревожные слухи. Как оказалось, это было правильное решение, ибо, задержись литовское войско еще дольше в походе, кто знает, как бы поступили коварные немецкие рыцари?

– Нам следует ждать ответных действий Дмитрия Московского! – думал, покачиваясь в седле, Дмитрий Ольгердович. – Как бы он не послал свое войско на Брянск! А мы тут завязнем в войне с немцами…Но мои брянцы не выдадут Москве наш славный город! А мой нагубник Василий – надежный человек!

Князь оставил «за себя» в Брянске привезенного им из Литвы потомка древнего боярского рода, перешедшего на службу литовцам, Василия Михайловича. Боярин довольно легко прижился в Брянске, подружился с брянским боярством и в отсутствии князя ведал всеми делами княжеской семьи. Введенный в боярский совет Дмитрием Ольгердовичем, нагубник Василий «тихо сиживал» в думной светлице и совершенно не вмешивался в споры бояр. Он был человеком не слова, но дела, хотя легко вступал в разговоры с «простолюдинами», когда это требовали обстоятельства. Горожане хорошо знали коренастого круглолицего боярина, часто выезжавшего из городской крепости по «княжим делам». Когда же он слезал со своей крупной серой лошади и, передав поводья коня своему спутнику-слуге, прохаживался по торговым рядам рынка, его часто обступали горожане, приветствуя и принуждая к беседе. Нагубник Василий хорошо знал настроения горожан, обстановку во всем городе и, когда это требовалось, мог без труда предотвратить беспорядки. Поэтому, отправляясь в поход, князь был уверен, что в городе все будет спокойно.

– А если в Брянске все тихо, – решил про себя Дмитрий Ольгердович, – врагам не удастся устроить беспорядки и мятежи против княжеской власти!

– Зачем ты беспокоишь себя мыслями о Брянске, брат? – сказал, очнувшись от полудремы, его брат Андрей Полоцкий. – Неужели ты боишься московской угрозы?

– Нет, брат, – улыбнулся Дмитрий Брянский, поняв, что высказался вслух, – но кто знает, что будет завтра?

В это время князь Кейстут, ехавший впереди, поднял руку. Войско немедленно остановилось. – К нам скачет вестник! – буркнул вечно недовольный Кейстут. – Сейчас узнаем о расположении врага!

В полной тишине к литовскому военачальнику приблизился разведчик, одетый в плотный серый плащ, длинные черные сапоги, с железным шлемом на голове. Соскочив с коня на землю, и держа его за узду, он, низко поклонившись князю Кейстуту, сказал: – Славный князь! Там, за дубовой рощей – лагерь крестоносцев! Их будет около двух тысяч!

– Ладно, могучий воин, – поморщился князь Кейстут и обернулся к войску. – Сынок, Витовтас! – крикнул он – Иди-ка сюда!

От Большого полка, следовавшего в ста шагах от старших князей, отделился рослый, светловолосый юноша девятнадцати лет и подскакал к отцу. Князь Кейстут с улыбкой посмотрел на своего любимца: сероглазый, стройный Витовт был очень похож на мать, но его круглое лицо, алые, очерченные губы и немного удлиненный подбородок достались от отца. – Зачем ты звал меня, батюшка? – спросил Витовт звонким, еще юношеским голосом, в котором прослушивались басистые нотки.

– Нам придется, сынок, сейчас же идти на немцев! – сказал, сразу же приняв обычный суровый вид, князь Кейстут, поправляя правой рукой свой немецкий железный шлем, увенчанный орлиными перьями. – Ты поведешь свой полк посредине всего войска, а сам отойдешь в тыл! За боем надо следить со стороны!

– Почему, батюшка? – едва не заплакал юный Витовт. – Это же позор! Неужели ты прячешь меня от боевых дел? Вон, братец Ягайло, небось, не скрывался за спинами наших воинов во время московского похода! Я же простоял там без дел! И вот сейчас – то же самое! Разве я не воин?

– Не воин, а полководец! – громко сказал за его спиной Дмитрий Ольгердович. – Слушайся своего батюшку! Если простой воин погибнет в бою, его быстро заменят, а товарищи отомстят за него. Но если воины потеряют полководца, погибнет все войско и за него никто не отомстит!

– Надо подчиняться словам батюшки! – мрачно буркнул Андрей Ольгердович. – И передай это Ягайле! Мы не уследили за ним тогда под Москвой, когда он проявил свое ухарство! Ладно, что там было мало москалей…А то бы наш Ягайла парился не один день в черной земле…

– Ладно, племянники, – Кейстут повернулся к братьям-князьям, – тогда присмотрите за моим сыном! Ты, Андрей, поведешь полк Правой Руки, а ты, Дмитрий – полк Левой Руки! А там – беспощадно рубите лютых врагов!

– Слушаемся, дядя! – вскричали в один голос Андрей и Дмитрий Ольгердовичи.

– Ну, тогда пусть вам помогает само Небо! – поднял руку князь Кейстут. – Слава великому Ольгерду!

И литовское войско из трех полков стремительной лавиной устремилось к роще. Сам князь Кейстут медленно повел за ними Запасной полк. Зная о численности врага, он не сомневался в победе основных сил и не спешил.

Когда литовская конница обогнула рощу и выскочила на широкое поле, немецкое войско уже стояло в полном сборе: видимо, до врага донесся шум скакавших всадников или помогла разведка.

– Слава великому Ольгерду! – закричал, подняв вверх свой меч, юный Витовт.

– Слава Литве! Смерть лютым немцам! – многоголосо отозвалось литовское войско, устремляясь на врагов.

Немцы молча стояли и ждали. Впереди сосредоточились одетые в железные латы пехотинцы с длинными копьями, а за ними сгрудилась полутысячная конница. Атаковать литовцев, ввиду их многочисленности, немцы не захотели, рассчитывая на успех в ближнем бою. Но литовские всадники бесстрашно бросились на врага. Первая шеренга Большого полка с силой ударила по железным доспехам крестоносцев. – Крак! – затрещали копья, и многоголосый вопль оживил окрестности. Только теперь юный Витовт понял отцовский совет. Все скакавшие впереди воины либо погибли, пронзенные немецкими копьями, либо упали в давку и сечу, будучи выбитыми врагами из седел. Но остальные конники продолжали напирать, и немецкая пехота пошатнулась. В этот миг брянские отряды князя Дмитрия Ольгердовича, обогнув вражеский левый фланг, столкнулись с немецкой конницей. Жестокая битва завязалась по всему полю. Звон мечей, вопли сраженных, треск копий и щитов своим шумом заглушили людские крики. В давке смешались свои и чужие. Немцы отчаянно сопротивлялись и, несмотря на двойное численное преимущество литовцев, сдаваться не собирались. Тогда князь Дмитрий Ольгердович подал знак своему горнисту. Тот, несмотря на то, что сидел на коне на некотором расстоянии от сражавшихся, увидел поднятую княжескую руку, поднес рог ко рту, и три резкий звука пронеслись над полем битвы. Около сотни брянских всадников, быстро развернувшись, поскакали назад и, остановившись в пятидесяти шагах от места сражения, вытащили из-за плеч боевые луки. – Вжик! Вжик! – просвистели стрелы, однако, попадая в железные латы врагов, лишь отскакивали. – Вот напасть! – подумал Дмитрий Ольгердович. – Немцы хорошо укрылись…

Тем временем Андрей Ольгердович пробился со своим полком сквозь правое крыло немецкого войска и, сокрушая на своем пути врагов, приблизился к немецкому военачальнику. Вот он занес над ним меч – Удар! – Но вражеский шлем выдержал и только слегка покосился набок. – Еще удар! – главный немец пошатнулся, а его шлем, раскрыв забрало, сполз с головы. – Доннер веттер! – взревел он, разъярившись, вздымая вверх меч и обрушивая его на князя Андрея. – Хлоп! – Андрей Ольгердович, оглушенный тяжелым ударом, закачался и едва удержался в седле. – Зерр гут! – вскричал, ликуя, немецкий полководец, видя незащищенную спину литовского князя и вновь поднимая меч. Но в этот самый момент он вдруг подскочил в седле и выпучил от боли глаза: в его шее торчала красная оперенная стрела! Незадачливый полководец уронил меч и медленно, выпуская изо рта струи красно-черной крови, пополз вниз. Его конь заметался, сбрасывая с себя убитого и расталкивая сгрудившихся вокруг него немецких воинов. Немцам ничего не оставалось, как убить обезумевшего от страха коня. Взмах секиры, и конь, резко остановившись, рухнул прямо на крестоносцев. Его отрубленная голова отлетела в сторону сражавшихся литовцев, а тугая струя горячей крови обагрила немецких всадников. Еще немного, и все было кончено: окруженные со всех сторон рыцари побросали мечи и подняли вверх руки.

На поле битвы установилась тишина.

– Что будем делать, брат? Перебьем их или возьмем в плен? – спокойно сказал, как будто и не было жестокого сражения, князь Дмитрий Брянский, пробравшись на коне через многочисленные трупы к мрачному, как обычно, брату.

– Надо бы их без жалости перебить! – ответил тот со злостью. – Пусть решает наш дядька Кейстут! Может, он назначит большой выкуп? Поехали к нему!

Литовские воины тем временем согнали обезоруженных врагов в большую толпу. Немцы молча стояли, опустив головы и ожидая своей судьбы.

Князь Кейстут наблюдал за битвой с небольшого холма. Теперь он, окруженный конными князьями и воеводами, сидел в седле своего породистого коня и думал о судьбе плененных врагов. Когда к нему подъехали Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, старый воин поднял руку, подав всем знак замолчать, и произнес: – Я видел прекрасную битву, мои дорогие племянники, и очень рад за вас, моих лучших воинов! Но я хочу особенно отметить твоих воинов, Дмитрий! Они – настоящие боевые кудесники! Искусны и в конном бою, и в лучной стрельбе! Значит, не зря твой батюшка и наш великий князь пожаловал тебе Брянск! Благодарю тебя за ратную помощь! Я считаю, что тебе принадлежит третья часть всей добычи и право решить судьбу пленных крестоносцев! Их восемь сотен! А теперь говори!

Польщенный словами сурового Кейстута, Дмитрий Брянский молчал и думал.

– Говори же, брат! – буркнул Андрей Ольгердович. – Сегодня – твой победный день!

– Хорошо, дядя и могучий князь! – сказал, обращаясь к князю Кейстуту, Дмитрий Ольгердович. – Я благодарю тебя за слова похвалы и предлагаю отвести этих пленных крестоносцев в Вильно. Пусть наш славный батюшка Альгирдас и решит их судьбу! Возможно, он получит за них достойный выкуп и покроет военные расходы! А казнить этих рыцарей никогда не поздно.

– Ну, тогда по коням, мои знатные люди! – вскричал князь Кейстут, подняв вверх левую руку. – Поедем теперь к нашему многострадальному Ковеню! Теперь там уже нет наших лютых врагов! Мы захватили их всех здесь, в чистом поле! Заодно узнаем, какой вред нанесли они нашей славной Литве! Тогда великий князь Альгирдас сможет устроить над врагами строгий, но справедливый суд! Слава могучей Литве!

– Слава Литве! – закричали во весь голос все литовские воины, и войско, оставив на поле брани Запасной полк, охранявший пленников и прибиравший трупы, двинулось вперед – к недалекому Ковеню.

 

ГЛАВА 12

СМОЛЕНСКАЯ РАТЬ

Князь Роман Молодой, окруженный своими «лучшими людьми», сидел на большом пне в самой середине поляны и ждал. Сторожевой полк, доверенный ему великим князем Дмитрием Московским, располагался по всей дубраве, примыкавшей к огромному полю.

Дубы шелестели своими пожелтевшими, все еще не опавшими листьями, но из-за доносившегося с большого поля шума битвы, не было слышно лесных шорохов. Звон металла, стук щитов, треск ломавшихся древков копий, крики сражавшихся заглушали все! Однако уши прирожденного воина чутко уловили нехватку «ратного духа» у обеих сторон.

– Битва какая-то вялая, – подумал князь, зевая. – Да и зачем было творить такое зло друг другу?

Осень 1369 года была теплой и сухой. Почти безоблачное, синее небо радовало глаз, а солнечные лучи согревали душу. Казалось, сама природа призывала людей к миру и спокойствию. Однако великий московский и владимирский князь Дмитрий Иванович решил использовать это время для наказания князей, участников прошлогоднего литовского похода на Москву. Дмитрий Московский был особенно разгневан на великого смоленского князя Святослава Ивановича. Сразу же после нашествия Ольгерда московские бояре провели обследование окрестностей столицы, где хозяйничали литовцы, и пришли к неутешительному выводу: Москве был нанесен «превеликий ущерб»! По сведениям уцелевших во время погрома крестьян, особенно изощрялись в грабежах смоленские воины! Они не только отбирали скудный крестьянский скарб, но безжалостно насиловали «несчастных женок»! Смолян узнавали по своеобразному говору: якобы их речь сопровождалась прицокиванием и смягчением гласных звуков, «оканием» и прочими весьма сомнительными признаками. Однако в распоряжении москвичей не было ни одного пленника от смолян. И, тем не менее, великий князь Дмитрий Иванович пришел в страшный гнев. – Они ведь совсем недавно называли себя нашими лучшими друзьями! – возмутился он. – А теперь превратились в лютых волков!

Не меньше Дмитрия Московского разгневался и светлейший митрополит Алексий. Собрав всех проживавших неподалеку «князей церкви», при большом стечении народа, он объявил великого смоленского князя Святослава отлученным от церкви и даже послал в Константинополь к патриарху грамоту с обоснованием своих действий, рассчитывая на поддержку.

В свою очередь, великий князь Дмитрий Иванович объявил Святославу Смоленскому войну, отправив в Смоленск «киличея с грамоткой», в которой уведомил своего врага и о церковном наказании. Получив московское послание, великий князь Святослав, расстроенный неожиданной смертью сына Люба, случившейся как раз накануне «московской грозы», сначала испугался и решил просить у великого князя Дмитрия «милости и прощения», считая, что смерть сына – «Божье наказание» ему за присоединение к войску литовцев. Однако бояре Святослава Ивановича успокоили его. – Нечего искать в себе вину за смерть Люба! – говорили они. – Ведь он был такой хилый и болезненный! Что ж он не выбрал себе супругу, достигнув зрелого возраста? Разве мы не старались женить его? Кроме того, покойный княжич был добр и набожен! Господь таких не карает! Ты бы лучше послал людей к славному Ольгерду и попросил его помощи против Москвы!

Святослав Смоленский так и поступил. Его посланники отправились в Вильно, а сам он стал готовиться к отражению возможного нападения москвичей. В Москве тем временем побывал кашинский князь Михаил Васильевич, который пожаловался великому князю и митрополиту на действия Михаила Тверского и на одобрение его поведения тверским епископом Василием. Тверь тоже принимала участие в походе Ольгерда на Москву, и Дмитрий Московский заколебался: а не послать ли войско на Тверь? Однако, не получив из Смоленска «ни выкупа, ни покаяния», он снарядил в поход Волоцкий и Московский полки и, назначив командующим молодого князя Владимира Андреевича, под рукой которого оказались лучшие московские воеводы, отправил их на Смоленск. Для усиления войска он ввел в Московский полк большую часть Сторожевого полка вместе с князем Романом Молодым и его брянскими дружинниками.

Остатки Сторожевого полка продолжали нести службу по охране «порядка и княжей чести» в Москве.

Московское войско быстро двинулось вперед, и уже на следующий день запылали крестьянские избы смоленского порубежья.

Узнав о решительных действиях Москвы, князь Святослав Иванович послал навстречу врагу двухтысячное войско во главе со своим племянником Иваном Васильевичем. Враги встретились «в чистом поле» неподалеку от Смоленска. Перед битвой молодой князь Владимир Андреевич созвал совет, на котором высказались все воеводы. Они предложили простейший способ: нанести смоленскому войску удар в лоб и, пользуясь численным преимуществом (разведка довольно точно определила, сколько воинов ведет князь Иван Васильевич), постепенно окружить врага. Однако Роман Брянский не согласился с таким планом действий. – Когда есть большое войско, – сказал он на совете, – следует иметь некоторый запас, чтобы в нужный час ударить по уставшему врагу свежими силами! А если мы поведем в бой сразу всех воинов, то и сами утомимся, и врагов не одолеем!

Владимир Андреевич охотно согласился с этим советом. – Тогда придется тебе самому, князь Роман, посидеть со своими «сторожевиками» в запасе! – сказал он в заключение. – Но только не прозевай и вовремя ударь по врагу!

Вот и сидел князь Роман, скучая и проклиная себя за поданный тогда совет. – Лучше быть на пиру жестокой битвы, чем сидеть отсиживаться без дела!

Он вспомнил последние дни своего пребывания в Москве. Как ожидалось, его усадьба, располагавшаяся на окраине Москвы, была разграблена и сожжена дотла во время литовской осады. Но великий князь Дмитрий Иванович не забыл своего обещания. В короткий срок, благодаря его денежной помощи, московские мастеровые вместе со слугами Романа Брянского срубили два больших терема и несколько длинных просторных изб для его людей неподалеку от великокняжеского подворья. Один терем был предназначен для семьи Романа Молодого, а другой – «охочий» – для пиров, увеселений и «душевного отдыха» самого князя. Почти все княжеские слуги уцелели во время «Ольгердовой напасти», а некоторые из них, попав в литовский плен, очень скоро с помощью брянцев, служивших в литовском войске, освободились и вернулись в Москву. Не пострадали и брянские «перебежчики», обманувшие литовцев: они тоже благополучно «отошли до своего князя». Княжеская же семья избежала «литовской грозы», благодаря тому, что Роман Михайлович сумел вовремя устроить своих жену и детей на подворье боярина Ивана Родионовича Квашни. Последний был одним из немногих московских бояр, терпимо относившихся к бывшему брянскому князю и его людям. А после того, как он тепло принял семью князя Романа, они не только подружились, но даже породнились. Княжич Дмитрий Романович познакомился там с внучкой боярина Ивана Евдокией и, как раз накануне смоленского похода, добившись отцовского согласия, женился на ней. Свадьба прошла тихо, в семейном кругу, потому как обе стороны – и жениха и невесты – не захотели «шумного веселья» после трагических событий литовского погрома.

А вот великий князь Дмитрий Иванович, приглашенный на свадебный пир, не только не пришел, несмотря на то, что многие бояре охотно там побывали, но, созывая воевод на смоленский поход, даже не поздравил князя Романа с женитьбой сына.

В другое время это было бы сочтено не просто как неучтивость, но как «суровая опала», однако сейчас, после выделения великим князем места для строительства подворья князя Романа в самом Кремле и денежной помощи на это, произошедшее было принято с пониманием: великий князь Дмитрий Иванович был слишком занят!

– Когда-то я сам был первым человеком в своем уделе, – сказал сам себе бывший брянский князь, качая головой, – а нынче вот стал московским нахлебником!

– Эй, славный князь, пора! – крикнул вдруг с вершины огромного дуба, возвышавшегося над всей рощей, княжеский дозорный, да так громко, что князь Роман очнулся от своих воспоминаний и резко встал.

– Слезай же, Иван Будимирыч! – прокричал он в ответ и повернулся к воинам. – Ну-ка, люди мои, – князь поднял руку, – а теперь – по коням! Слава Москве! Слава Брянску!

– Слава Роману Брянскому! – закричали воины Сторожевого полка и с гиканьем ринулись за своим князем, огибая дубовую рощу. Первыми скакали его старшие дружинники – бывшие брянские бояре Ждан Воиславович, Будимир Супоневич и Избор Жирятович. За ними следовали остальные воины. Едва ли не в мгновение они выскочили на большое поле и увидели неподалеку сражавшихся воинов. Со стороны казалось, что там собралось несметное воинство! Однако шум битвы несколько стих. – Устали и наши люди, и непутевые смоляне! – думал князь Роман, погоняя коня. Еще немного – и его воины, преодолев небольшие холмы, совсем близко подскакали к рядам сражавшихся и увидели, что никто не одолевает. Московская конница буквально втиснулась в ряды конных смолян и, казалось, там застряла: и те и другие вяло махали мечами, не нанося друг другу видимого урона – Зачем же поднял нас мой глупый Иван?! – буркнул сквозь зубы князь Роман. – Тут идет одна возня, как на боевом учении!

Но делать уже было нечего, и он, повернув коня, огибая ряды своей конницы, заехал к ней в тыл. – Давай же, Радята! – подал он знак своему горнисту. – Пусть наши люди умаслят этих бестолковых смолян калеными стрелами!

Резкий звук рога, казалось, поплыл над полем. А брянские всадники выхватили луки и выпустили целую тучу стрел во врагов. Они стреляли прицельно, стараясь не попасть в своих. Уже первый их залп нанес врагу немалый урон: то тут, то там падали раненые или убитые смоленские воины. В свою очередь, московские воеводы подали знак дружинникам – усилить атаку. Князь Владимир Андреевич, наблюдавший за сражением с небольшого холма, махнул рукой князю Роману и, натянув поводья коня, поскакал к нему. – А почему ты не бьешь их со спины? – крикнул он, едва преодолевая своим голосом усилившийся шум сражения. – Разве ты достанешь их стрелами?!

– Мы сейчас! – крикнул князь Роман и подал рукой знак горнисту. Тот дважды протрубил в свой рог. – Слава Брянску! – заорали бояре Ждан, Будимир и Избор, устремляясь на врага. – Слава Брянску! – дружно прокричали брянские воины. Но остальные дружинники Сторожевого полка смолчали: пропустив вперед кричавших боевой клич воинов, они вяло проследовали за ними. Князь Роман скакал за своими ратниками. Брянская конница из двухсот копий, обойдя сражавшихся, с яростью ударила в ощетинившихся длинными копьями смолян-пехотинцев, прикрывавших вражеский тыл. Вот теперь уже началась жестокая битва! Первый ряд брянских всадников, обрушившихся на смолян, был просто сорван вражескими копьями с седел. Но раненые и умиравшие воины попадали с коней прямо на своих противников, мешая им сражаться. Смоляне, отбрасывая от себя окровавленные тела, уставали и, во время суеты, нечаянно обнажали незащищенные доспехами шеи, руки, ноги. Туда полетели беспощадные стрелы. Вот теперь смоленские ряды зашевелились и стали медленно, едва зримо колебаться. Но полного окружения не получилось. Московский и Волоцкий полки так и не смогли потеснить ожесточившихся смолян. Видя, что битва затягивается, князь Роман подал знак горнисту, и тот трижды прогудел в рог: воины Сторожевого полка, забросив за спину луки, пошли в отчаянную, смертельную атаку. Началась жестокая сеча. Поредевшие отряды смоленской пехоты не смогли устоять против тяжелой московской конницы и особенно брянских дружинников. Еще немного, и сражение на левом краю, которым руководил Роман Молодой, превратилось в избиение: полегли почти все пятьсот вражеских пехотинцев! Но и брянские воины понесли большие потери.

– Гибнет каждый третий! – с горечью подумал князь Роман, глядя, как падают с коней на обагренную кровью землю его люди. Но вот он не выдержал и вытащил из ножен свой грозный меч. – Смерть Смоленску! – крикнул он так зычно, что его услышали едва ли не все сражавшиеся. – Слава великому князю Дмитрию!

– Слава великому князю! – подхватили его клич все московские воины и, забыв об усталости, с яростью ринулись на врага.

Сам князь Роман, размахивая мечом, беспощадно разил направо и налево. Он метался как тень по всему левому крылу и оказывался как раз в тех местах, где смоляне теснили его людей. С каждым взмахом могучей княжеской руки в рядах смоленского войска появлялись огромные, невосполнимые бреши. Кровь фонтаном взлетала в воздух, и временами нельзя было понять, вражеская ли теплая солоноватая струя ударила в лицо и грудь или кровь своих воинов…Крики и вой сражавшихся, умиравших и раненых теперь уже заглушили прочий шум…

Внезапно раздался пронзительный гул смоленского рога, раскатившийся над полем битвы. На мгновение все затихло. И вдруг смоленские полки, потерявшие половину своих бойцов, быстро развернулись и, не обращая внимания на преследовавших их московских воинов, обратившись к ним спинами, поскакали за ближайший холм.

– Стреляйте же, стреляйте, воины мои! – возопил князь Роман, но его никто не услышал: возобновившийся страшный шум от воплей удиравших врагов и их преследователей уже нельзя было перекричать!

В это время к нему подъехал молодой князь Владимир Андреевич.

– Жаль, что ни горнист, ни лучники не услышали приказа! – с грустью молвил Роман Брянский. – А теперь остатки этих непутевых смолян уже далеко! Они умчались, как трусливые зайцы!

– Ладно, славный князь, – печально ответил, оглядывая кровавое поле битвы, князь Владимир, – вы и так постарались! Зачем добивать их жалкие остатки? Пусть себе уходят!

– Неужели ты отпустишь этих лютых врагов? – буркнул с удивлением бывший брянский князь, вытирая извлеченной из-за пазухи тряпицей окровавленное лицо. – Разве не следует их всех перебить?

– Не следует, брат, – сказал, без тени радости на лице, юный князь. – Ведь мы сражались не с погаными бусурманами, а с несчастными русскими людьми!

 

ГЛАВА 13

БРЯНСКИЙ ПОХОД

Зима 1370 года была суровой. С начала декабря, после обильных снегов, ударили лютые холода, мороз сковал реки и озера, снежные сугробы покрылись твердой ледяной коркой, дороги стали непроходимы. Лишь широкие тракты, по которым сновали купеческие караваны, и военные дороги, на которые великий московский князь последовательно высылал большие конные отряды, утаптывавшие копытами коней снег, были удобны для продвижения людей. В январе несколько потеплело и после обильного снега из Москвы вышли полки, возглавляемые князьями Романом Брянским и Дмитрием Волынским. Великий князь Дмитрий Иванович приказал своему воинству жестоко покарать литовские окраины за набег на Москву. – Надо бы отвоевать тот несчастный Брянск для нашего славного князя Романа! – говорил Дмитрий Московский на очередном боярском совете перед этим походом. – Пусть же законная вотчина отойдет нашему верному человеку! Мы не должны спокойно смотреть на литовские захваты! Мы так беспечно позволили им занять древние русские земли! Из-за этого бесстыжая Литва так усилилась и стала нашим лютым врагом!

Однако, не пройдя и «десятка поприщ», московское воинство неожиданно вернулось назад. – Нам помешали тяжелый снег и злой ветер! – оправдывался перед великим князем Дмитрий Михайлович Волынский. – Надо нам подобрать более удобное время для такого похода!

Но вот прошла зима, наступила весна, «дружная да скорая», и потоки талой воды превратили едва ли не все дороги в непроходимую грязь. Пришлось дожидаться начала лета: май был холодный и дождливый.

Наконец, когда установилась «предобрая сушь», великий князь Дмитрий Иванович принял решение: «отправить на Литву превеликую и грозную рать, чтобы надолго научить врагов уму-разуму»!

Никто не возражал против похода на Брянск. Но очень многие бояре не хотели отдавать брянский удел Роману Молодому. Они были недовольны и двоевластием московских воевод.

– Зачем возвращать тот беспокойный город князю Роману, вчерашнему литовцу? – возмутился, выражая мнение большинства, боярин Михаил Иванович. – Чтобы он снова назвал батюшкой Ольгерда Литовского? Разве вы не знаете, что он – его названный сын? Лучше возьмем этот Брянск и присоединим его к Москве! Пусть там сидит наш наместник! И почему ты, великий князь, не назначил старшим в походе славного Дмитрия Михалыча? Разве тебе нужны всякие споры и неурядицы?!

Ему возразил родич князя Романа, не приглашенного на совет, боярин Иван Родионович. – Если наша славная Москва возьмет себе ту землю, – сказал он спокойным, уверенным голосом, – тогда у того литовца Ольгерда будет верный повод для очередной войны! Он скажет, что Москва сама угрожает литовским землям! И станет праведником! Разве он не законный защитник своей земли? А так мы отдадим этот удел законному князю, и злобному Ольгерду останется только сердиться да жаловаться! Получится, что он сам нарушает Божьи законы! Ведь Роман Михалыч – наследник брянской земли по воле Господа!

Но бояре не поддержали это мнение и долго, безуспешно спорили. Однако ни великий князь, ни святейший митрополит к словам большинства не прислушались.

– Надо честно и справедливо подходить к таким делам! – молвил митрополит Алексий. – Всем известно, как лживо и подло поступил Ольгерд Литовский с Романом Брянским, присоединив к поганой Литве его законный удел! Это сделано не по воле Господа, но по совету лукавого! И вот возникла угроза нашей земле! Это благо, что тот несправедливый Ольгерд не начал свой поход со стороны Брянска! Оттуда было бы куда как опасней! Разве брянская земля – не наше мягкое подбрюшье? Поэтому я считаю, что следует вернуть славному воину Роману, набожному христианину, его наследный город! Пусть он станет нашим верным и надежным союзником на долгие годы!

Когда великий князь Дмитрий Иванович взял слово, в думной палате установилась мертвая тишина. – Выслушав мудрые слова святителя и советы моих бояр, – сказал он своим звонким, уже не юношеским голосом, потирая небольшую, но густую русую бородку, – я решил поступить так. Мы пошлем на Брянск большое войско, возьмем город и передадим весь удел нашему славному князю Роману! И наши воины выступят немедленно, пока литовцы заняты войной с немцами! И пусть этот могучий Роман сам идет в поход и отбирает у врага свою землю! А воеводой я назначаю своего зятя – князя Дмитрия! Князь Роман будет его помощником! Пусть Роман знает, что без нашей помощи ему не удастся вернуть Брянск…Тогда он будет благодарен Москве…

Вот и ехали теперь рядом во главе московских полков князья Роман Брянский и Дмитрий Волынский. Они были почти ровесниками! Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский был большим любителем поговорить! По дороге он рассказывал князю Роману о своей жизни, о тяжелых испытаниях, пережитых им на литовской земле! Ведь Волынь уже долгие годы была под пятой и Польши, и Литвы…Князь Дмитрий, потомок Рюриковичей, так и не смог прижиться как служилый литовский князь. Отец даже женил его на литовской княжне, надеясь пристроить сына при дворе великого литовского князя, однако не все было так просто. Литовские князья не хотели знаться с потомком русских князей, имевшим все права на владение волынскими землями. Они желали полновластно распоряжаться захваченной в свое время Волынью! Претерпев унижения и обиды, растратив все оставленные покойными родителями сбережения, потеряв умершую во время «лютого поветрия» жену, которая только и связывала его с Литвой, князь Дмитрий Михайлович выехал на службу к великому князю Дмитрию Московскому. С собой он привез лишь скудный скарб, немногочисленную челядь и двух взрослых сыновей – Бориса и Давыда. Однако при московском дворе князя Дмитрия заметили. Сам великий князь приветливо встретил его и даже ввел в свою семью! – Ты не должен ходить вдовцом в столь молодом возрасте! – сказал тогда Дмитрий Московский, глядя на красивого, рослого, сероглазого волынского князя. – Надо подыскать тебе супругу здесь, в Москве, чтобы не было «телесного томления» от неутоленной «жажды сердца»…

По совету доброжелательных московских бояр, действовавших с ведома великого князя, князь Дмитрий Михайлович посватался к его шестнадцатилетней сестре Анне. Он робко шел в великокняжеский терем, потирая от волнения свою густую, коротко подстриженную бороду, в которой уже поблескивали седые волоса. – Я слишком стар для той девицы, – думал он. – Неужели она согласится на этот брак?

Но великая княжна довольно тепло встретила своего жениха. Несмотря на большую разницу в возрасте, ей понравился рослый, мужественный волынец! – Он сильный мужчина, – вспомнила она наставления боярынь и мамок, – и будет хорош на супружеском ложе! Старый конь борозды не портит! Зато опытен и искусен в делах любви!

Сама великая княжна не отличалась красотой, несмотря на то, что ее отец, Иван Иванович, был просто красавец! Московские княжны почему-то наследовали мужские черты лиц своих предков – большой, с горбинкой, нос, мужественное, если не суровое, лицо, толстые чувственные губы. Но то, что украшало мужчин, не всегда подходило женщине. Однако у великих московских княжон имелось и большое достоинство – они были сильными, рослыми, «богатыми телом». Князь Дмитрий Михайлович был уже в таком возрасте, когда молодость женщины вполне заменяет красоту, и, обнаружив ее «телесные прелести», с трепетом почувствовал в своем теле ненасытное желание к ней. – Какие у нее большие груди, широкий зад и припухлые губки! – радовался он про себя. – Вот бы поскорей познать ее!

Свадьба состоялась буквально через несколько дней после сватовства. И тепло принятый в Москве князь Дмитрий Боброк-Волынский, став великокняжеским зятем, чувствовал себя очень многим обязанным не только Дмитрию Московскому, но и его боярам.

Князь Роман Брянский был на свадьбе в числе почетных гостей и вручил молодым, как это было принято, богатые подарки. На этот раз он не стал обижать завистливых бояр исключительностью своих даров и передал молодым по золотому браслету. Эти драгоценности достались ему когда-то от богатых московских купцов, преподнесших их князю и княгине в дар в день венчания на брянское княжение. – Еще одна такая свадьба, – думал с грустью за свадебным столом князь Роман, – и в моей казне совсем не останется золота-серебра…

Когда же Дмитрий Михайлович Волынский был назначен старшим над ним в брянский поход, князь Роман обиделся. – Дмитрий Иваныч совсем не доверяет мне! – подумал он, как только узнал об этом, и вспомнил свадьбу своего сына, какую нельзя было сравнить по пышности и богатству со свадьбой волынского князя. – У великого князя не нашлось даже добрых слов для моего сына…А какого-то там Дмитрия Волынского принял с любовью и лаской…Не посмотрел, что он тоже пришел из Литвы…И нищим, жалким нахлебником! Вот какая несправедливость!

Однако как только они встретились со «старшим воеводой» накануне похода и последний заговорил, князь Роман почувствовал к нему «великую приязнь». – Какой у него приятный голос! – подумал он тогда про себя. – Значит, этот человек – честный и справедливый!

Несмотря на равенство в возрасте, князь Роман, бывший близким к придворным кругам великого литовского князя, раньше не встречался с Дмитрием Волынским. И когда последний сказал, что видел его в великокняжеском дворце, бывший брянский князь, ради приличия, ответил, что тоже помнит собеседника, как уважаемого человека.

Так они проехали половину пути, обсуждая прежнюю жизнь, но совсем не касались цели настоящего похода. – Сам Господь решит судьбу нашего набега! – говорил о предстоявшем князь Дмитрий Михайлович. – Я надеюсь на скорую удачу!

В самом деле, московская рать, ведомая двумя князьями, без труда, как на прогулке, овладела литовскими городами Калугой и Мценском: местные горожане, прогнав немногочисленные литовские гарнизоны, приветливо открыли городские ворота перед московскими полками.

Вот почему князь Дмитрий Волынский был весел, когда войска пошли на Брянск: счастье не изменило ему и на этот раз! Он так и сыпал веселыми шутками-прибаутками, рассказывал об интересных, известных ему, явлениях и даже пытался пророчить.

– Я верю, – сказал он, как только их полки вступили, в самом начале летней жары, на брянскую землю, – что нам не придется воевать с твоим славным Брянском! Брянцы сразу же перейдут на нашу сторону!

Но князь Роман не мог в это поверить. – Литовцы так просто не отдадут Брянск! – усмехнулся он в ответ. – А если такое случится, то ты не просто знатный человек – но сущий пророк, любимец Господа!

Так они беседовали, медленно продвигаясь вперед, пока вдруг не заметили возвращавшийся из разведки отряд, быстро скакавший навстречу князьям и войску.

– Вот что, славные князья, – сказал своим густым сочным басом подъехавший к военачальникам старший разведки брянский боярин Ждан Воиславович. – К вам навстречу едут брянские бояре со своим нагубником! Их ведут сюда наши воины! Вы будете с ними говорить?

– Пусть идут к нам! – улыбнулся, глядя с хитрецой на князя Романа, Дмитрий Волынский. – Вот тебе, Роман, и правота моих слов!

На это бывший брянский князь смог только молча покачать головой. – Остановитесь, воины! – крикнул князь Дмитрий. – Готовьтесь к привалу! А мы будем принимать брянских посланников в своем шатре, прямо здесь, в чистом поле!

Воины и слуги едва ли не в мгновение разбросали по всему полю палатки и шатры, разложили костры, на которых готовилась неприхотливая, но сытная воинская пища. Князья же воссели на небольшую скамью в шатре «старшего воеводы» и, попивая из принесенных слугами серебряных кубков душистый мед, ждали.

Наконец, мальчик-слуга Дмитрия Волынского резво вбежал в шатер и доложил, что к ним идут «какие-то бояре».

После взмаха руки князя Дмитрия в шатер вошли знатные брянцы. Их было семь человек. Впереди был незнакомый князю Роману рослый, краснолицый, с небольшой стриженой русой бородой и пышными усами на литовский манер, боярин. Все они низко поклонились сидевшим князьям, а те приветливо кивнули им головами.

– Здравствуйте, славные московские князья! – сказал глава брянских посланников, прижимая руку к сердцу. – Мы решили пойти к вам навстречу, как только узнали о вашем походе! Мы не хотим воевать с московскими людьми и, особенно, с нашим праведным князем Романом!

– Кто ты такой? – усмехнулся Роман Михайлович. – Я вижу здесь знакомые лица – моего бывшего огнищанина Улича, седовласого Сбыслава Михалыча, Шумака Борилича, Юрко Кручинича, Олега Коротича и тебя, моего славного беглеца, Белюту Сотковича! Но тебя – не знаю!

– Слава тебе, наш любимый князь! – выкрикнули едва ли не в один голос брянские бояре, довольные тем, что князь Роман помнил их даже по именам.

– Я – Василий, мой господин! – поклонился глава брянских людей. – Князь Дмитрий Ольгердыч назначил меня нагубником! И я пока веду все его дела…Наш князь Дмитрий сейчас пребывает на войне с немцами, а свой удел он оставил на волю Господа…Вот мы, брянские люди и бояре, посоветовались и решили перейти со всем уделом на сторону Москвы! Мы готовы ежегодно выплачивать Москве столько серебра, сколько отсылали в Орду! Кроме того, мы зовем к себе князем Романа Михалыча и просим его согласия. Нам не нужна война со славной Москвой! Мы с радостью откроем ворота перед князем Романом! Здесь с нами целый воз серебра! Это весь ордынский «выход»! Теперь мы будет отсылать серебро не в Орду, а в Москву!

– Хорошо, славный Василий! – сказал, вставая, князь Дмитрий Михайлович. – Тогда мы не будем разорять вашу брянскую землю! А сейчас мы пошлем письмо к великому князю Дмитрию Иванычу и попросим его решения. Пусть наши люди отвезут в Москву и вашу телегу с серебром. А вы пока отдохните в шатре, который вам поставят, примите пищу и ждите. Ответ от великого князя придет не сразу! Думаю, что через день – два…А теперь – идите!

– Благодарим! – склонился в поясном поклоне нагубник Василий. Также поступили и брянские бояре.

Как и предсказал мудрый князь Боброк-Волынский, великокняжеский ответ пришел с молодым гонцом лишь к вечеру следующего дня.

Запыхавшийся от скорой езды юноша, одетый в легкую одежду московского конного воина, низко поклонившись князьям, ожидавшим его в шатре «старшего воеводы», быстро сказал: – Здравствуйте, славные князья! Я привез вам словесный приказ нашего могучего Дмитрия Иваныча! Он не стал писать грамотку, чтобы быстрей решить дело! Великий князь сказал такие слова: – Мой верный Дмитрий Михалыч! Возьми у брянских людей грамотку, где бы они письменно изложили клятву верности Москве и обязательство – привозить нам каждый год, до осени, свой ордынский «выход»! А славный Роман Михалыч пусть возвращается в Москву! Мы повременим с его княжением! Обстоятельства сильно изменились!

 

ГЛАВА 14

БИТВА У РУДАВЫ

Брянский полк Дмитрия Ольгердовича стоял на левом крыле войска великого князя Ольгерда. Сам великий князь все еще пребывал в своем шатре и беседовал с братом Кейстутом. Воины были готовы идти в бой и только ждали приказа своего полководца. Князь Дмитрий Ольгердович, как и его воины, томился от бездействия и, сидя в седле своего боевого коня, размышлял про себя. – Вот какая славная зима на немецкой земле! Просто Божья благодать! – думал он, поглядывая время от времени на стоявших возле коней воинов. – Это тебе не Русь, не мой суровый брянский удел! Мы вот тут завязли, и нет времени, чтобы заняться делами удела!

Еще осенью, как раз накануне похода на немцев, к нему в стан прибыл посланник от брянских бояр, сообщивший, что Брянск подвергся угрозе нападения московских войск и даже заплатил Москве «непотребную дань» серебром! Он рассказал и о том, что брянские бояре вместе с нагубником Василием ходили «целой толпой» в стан московских воевод и «целовали крест», пообещав Москве ежегодную дань и признание великого московского князя «своим батюшкой». Посланник, правда, говорил, что действия нагубника Василия были вызваны необходимостью спасения удела от «московской грозы» и являлись временной мерой, но Дмитрий Ольгердович был встревожен. – Разве у вас было мало сил, – возмутился он в беседе с брянским гонцом, – и вы испугались московской осады?! Я же говорил своим боярам, как можно победить москалей! Ведь наш Брянск – неприступный город! Там предостаточно и воинов, и надежных горожан! Зачем отдали мое серебро и опозорились, целуя крест?

Но особенно разгневался, узнав о брянских событиях, великий князь Ольгерд. – Твой брянский нагубник Василий давал мне клятву верности перед христианским епископом! – сказал он своему сыну Дмитрию Брянскому. – А вот теперь целовал крест Дмитрию Москалю! Это – клятвопреступление! Надо прогнать этого Василия из Брянска и доставить его ко мне в Вильно на праведный суд! Пусть теперь трепещет от страха: как только мы разобьем злобных немцев, сразу же возьмемся за него!

Война с немцами сковывала руки великого литовского князя. Воспользовавшись этим, московские полки, ведомые князьями Дмитрием Волынским и Романом Молодым, совершили набег на Новосиль. Князь Иван Симеонович Новосильский тоже принимал участие в литовском походе на немцев и не мог защитить свой удел. Московские войска без труда, не встретив сопротивления, заняли Новосиль, пленили жену князя Ивана, дочь великого князя Ольгерда, и увезли ее в Москву. А новосильским князем был объявлен признавший верховенство Москвы Роман Симеонович Одоевский, младший брат неугодного Москве князя Ивана. Последний был так удручен вестями из своего удела, что едва сумел взять себя в руки для похода на немцев. – У меня очень мало воинов, чтобы отомстить коварной Москве! – сказал он перед походом Дмитрию Ольгердовичу.

В самом деле, пять сотен новосильских копейщиков было совсем недостаточно для того, чтобы вернуть ему Новосиль! Новосильских воинов включили в брянский полк Дмитрия Ольгердовича, а сам новосильский князь подчинился ему на правах младшего воеводы. Он тоже маялся от бездействия и, сидя на коне за спиной князя Дмитрия, шумно дышал. – Нам недолго осталось ждать, брат, – Дмитрий Ольгердович повернулся к нему лицом. – Наши люди проведали, что немцы собрались недалеко отсюда – у местечка Рудавы! Значит, скоро будет сражение! Вот только мои батюшка с дядькой выслушают важного смоленского гонца, и мы пойдем на врага!

В самом деле, великий князь Ольгерд с братом Кейстутом обсуждали полученные от великого князя Святослава Смоленского новости. Оказывается, Дмитрий Московский объявил войну Михаилу Тверскому и последний, не дожидаясь вторжения московских войск, устремился в Литву за помощью. – Он ждет тебя, великий государь, в твоей столице, – сообщил гонец.

Не радовали литовских князей и вести о победе князя Бориса Константиновича Городецкого, зятя Ольгерда, над «булгарскими татарами», когда он ходил в поход на «булгарского и казанского князя Асана» по приказу старшего брата, великого князя Дмитрия Константиновича Нижегородского, родственника и союзника Дмитрия Московского. Полки князя Бориса так напугали мурзу Асана, что тот отказался от сопротивления и прислал русским «богатые дары», надеясь этим откупиться. Князь Борис взял его подарки, но на «казанский стол» посадил некого «Мамат-Салтана, сына Бакова», ставленника Мамая.

По предположению великого литовского князя, случившееся лишь усилило Москву. – Наш враг, Дмитрий Москаль, теперь «почивает на лаврах», – говорил, качая головой, Ольгерд Гедиминович, – и если бы не затяжные дожди, залившие Москву, его войска уже пребывали бы в Твери! Эх, если бы не эти злобные немцы, мы бы без жалости потрепали войска москалей!

– Нечего унывать, брат! – ответил на это князь Кейстут. – Пусть не радуется этот Дмитрий: возмездие не за горами! Еще неизвестно, к славе или добру, «булгарская победа» его тестя…А вот Мамаю от этого – большая польза! Там увидим…Может и переманим на свою сторону этого Мамая! Наши русские земли уже давно не отсылали дань в Орду…Даже твои брянцы перестали платить «выход», но, к сожалению, поступили не лучшим образом! Лучше отсылать серебро Мамаю, чем нашему лютому врагу – Москве! Я слышал, что у Мамая – совсем немного сил! Вот он опять потерял свой жалкий Сарай! Ты же слышал, брат, что говорил смоленский киличей? Там, в Сарае, теперь засел новый царь – некий Тулунбек, прогнавший Мамаева ставленника! Надо бы поддержать Мамая и настроить его против Москвы!

– Ты прав, брат, – улыбнулся великий князь Ольгерд. – Я вижу, что не все для нас так уж плохо…Вот только одолеем немцев, а тогда – держись, Москва!

– Ладно, брат, – молвил князь Кейстут, – пора нам идти на битву! Мы и так сильно затянули время…И наши воины томятся без пользы.

По знаку великого князя Ольгерда литовские войска снялись со стоянки и быстро пошли на врага. У замка Рудавы, неподалеку от Кенигсберга, их ждало большое немецкое войско во главе с самим великим магистром. Крестоносцы знали о движении литовцев, но идти в наступление не хотели: они рассчитывали при возможном поражении укрыться за стенами своего королевского города. Литовские полки, обойдя небольшой холм и увидев правильный строй готовых к сражению немецких рыцарей, стальные доспехи которых поблескивали при движении воинов, решительно бросились на врага. Уже первый удар Большого полка, возглавляемого самим Ольгердом, по пешим шеренгам крестоносцев был страшен. Стук щитов и звон металла был так силен, что заглушил крики раненых и умиравших! Но пошатнувшиеся немцы не испугались и, отчаянно отбиваясь, устояли. Им на помощь подходили новые воины. А сзади стояла основная часть войска – тяжелая конница, пока еще не вступившая в битву. Если бы враг смог сосредоточить свой удар в одном месте, литовское войско долго бы не продержалось. Но одновременные удары литовской конницы с флангов помешали немцам. Особенно яростно сражались на правом фланге воины Кейстута. Они рубились с такой силой, что немцы несли серьезные потери и едва сохраняли строй. Слева же вел бой брянский полк Дмитрия Ольгердовича. Здесь не было перевеса ни с той, ни с другой стороны. Битва, казалось, приняла там затяжной характер, и жертв почти не было: и пешие немцы, и конные брянцы лишь отбивали взаимные удары. Видя такое положение дел, великий магистр, восседавший на коне сзади войска и умело посылавший через своего горниста приказы, дал знак одному из своих отрядов – перейти с левого края на правый – чтобы помочь рыцарям, изнемогавшим от потерь под ударами Кейстута. Это позволило несколько выровнять передние ряды сражавшихся и приостановить наступление литовцев.

Дмитрий Ольгердович, заметив маневр немцев на его фланге, некоторое время продолжал вести бой по-прежнему, чтобы усыпить бдительность врага, но как только он обнаружил, что уход значительных сил окончательно состоялся, его полк безжалостно врезался в ослабленных, утративших осторожность врагов!

Сам брянский князь, наблюдавший за сражением за спинами своих воинов, неожиданно привстал в седле и, подняв вверх свой большой меч, вскричал: – Слава великому Альгирдасу! Слава Литве! Смерть лютым врагам!

– Смерть врагам! Слава Альгирдасу! – подхватили его клич воины и с воодушевлением устремились вперед. В мгновение ока немецкие ряды опрокинулись под ударом брянского полка. – Рази! Громи! Слава Брянску! – кричали брянские дружинники, чувствуя, как подались назад неутомимые до этого удара пешие немецкие рыцари. Брянцев поддержали новосильцы и литовцы. А первый воевода, княжеский тиун Златан Сбыславович, подавая пример своим воинам, безжалостно рассек рослого немецкого военачальника, возвышавшегося на коне посредине своей пехоты и пытавшегося предотвратить отступление своих подопечных: тот зазевался как раз тогда, когда раздался дружный клич брянцев, и из рук его верного оруженосца, сраженного красной оперенной стрелой, выпало знамя. Тяжелый меч разрубил кожаные ремни панцыря немецкого воеводы и вонзился в его незащищенное тело. Горячая кровь старого воина густой струей взмыла в воздух, а потерявшая всадника лошадь, обезумев, взвилась на дыбы, безжалостно давя немецких рыцарей. Последние сумели зарубить в возникшей давке несчастное животное, но, отвлекшись на мгновение от сражения, попали в окружение. В беспощадной сече воины брянского полка буквально разорвали ряды вражеской пехоты. Еще немного, и воины Дмитрия Ольгердовича вышли в тыл немецкого войска. Спасая положение, великий магистр направил на них свою тяжелую конницу. Битва стала еще более ожесточенной. Конные немецкие рыцари, видя повсюду рассеченные тела своих товарищей-пехотинцев и чувствуя стоявший в воздухе запах свежей крови, словно обезумели! – А, русише тойфель! – вскричал, устремляясь на Златана Сбыславовича, немец-толстяк, конный военачальник. – Дас ист фюр дихь! – И он с силой обрушил свой меч на брянского воеводу. Последний едва сумел увернуться, но пошатнулся в седле: могучий немец разрубил его щит, ставший теперь бесполезным. Еще удар – и голова сорокалетнего боярина Златана, орошая кровью немецкого воеводу, пала на «сырую землю». Князь Дмитрий Ольгердович в это время сам врубился в ряды вражеской конницы. Его неутомимый меч, казалось, мелькал повсюду, беспощадно сбивая с коней упорно сражавшихся врагов, которые, будучи даже ранеными, вскакивали на ноги и продолжали биться уже пешими, нанося немалый урон противнику. Спешившиеся или сбитые с коней брянцы тоже не собирались отходить в тыл и сражались с неутомимой яростью. Но в этот день немцам везло. Даже малейшее их преимущество на каком-либо участке постепенно превращалось в успех. Отважные рыцари сумели затянуть сражение, что позволило им утомить увязших в яростном наступлении литовцев и высвободить готовый к неожиданной атаке «запасной» отряд!

Воинам брянского полка было особенно трудно! Теперь против них сосредоточились самые опытные немецкие воины. В центре же и на правом фланге крестоносцы только сдерживали литовских воинов и выжидали. Хитроумные рыцари, порой, даже не поднимали мечей, чтобы сберечь силы и старались закрываться щитами, создавая обманчивую видимость своей слабости.

– Выбивайте у них мечи, люди мои! – крикнул своим воинам встревоженный Кейстут. – Нечего бесплодно бить по щитам!

Однако его слова утонули в шуме битвы, которая, казалось, превратилась в сплошной стук и лязг металла.

Тем временем обстановка на левом крыле совершенно накалилась! Немецкий военачальник, окруженный лучшими воинами, сражался, не зная усталости. Его огромный меч безжалостно разил врагов, и, казалось, не было такой силы, которая могла бы его остановить. Видя, как гибнут его воины, князь Дмитрий Брянский скрипел зубами, но ничем не мог им помочь: для того, чтобы добраться до немецкого военачальника, нужно было преодолеть два ряда ожесточенно сражавшихся врагов. Особенно трудно было поразить немецкого рыцаря из-за прочных железных доспехов, закрывавших его тело. Меч ударялся в железо, отскакивал, оставляя отметины, выбивал немцев из седел. Но, если их сразу же не добивали занятые сражением брянцы, они, очнувшись, опять отчаянно бились! – Помоги мне, Господи, добраться до этого грозного немца! – взмолился вслух князь Дмитрий.

В этот момент немецкий воевода вдруг поднял вверх руки и, схватившись за голову, стал медленно сползать на землю. – Неужели Господь услышал мои слова? – подумал, отбивая удар очередного вражеского всадника, Дмитрий Ольгердович. – Тогда мы непобедимы! – И он поднял вверх свой меч для последнего, смертельного, удара. Вдруг резкий звук боевого литовского рога прорезал шум сражения, и княжеский меч лишь сбил шлем с немецкого рыцаря. Перед брянским князем предстало нежное юношеское лицо, измазанное кровью. – Сам Бог тебя спас! – буркнул Дмитрий Ольгердович, подавая знак молодому немцу, что дарует ему жизнь. Тот покорно склонил голову. И в этот миг над полем пронесся еще один, протяжный, сигнал литовского боевого рога. – Почему мы отступаем?! – вскричал Дмитрий Ольгердович, делая своим воинам знак поворачивать назад. – Мы же почти одолели!

Но приказ Ольгерда нужно было выполнять. Литовские войска поспешно отошли к лесу, пытаясь там закрепиться. Как потом узнал Дмитрий Брянский, крестоносцы под началом самого великого магистра Винриха Книпроде, послав в атаку последних, отсидевшихся в тылу воинов, сумел рассечь отряды Ольгерда и Кейстута, и те вынуждены были отступать под угрозой окружения. Однако и в лесу крестоносцы отчаянно сражались, преследуя остатки литовского войска. Дмитрий Ольгердович со своими бойцами прикрывали общий отход и медленно, с боем, пятились, обходя деревья. За ними довольно долго шел немецкий отряд, и, когда литовское войско вышло из лесу на большой заснеженный луг, брянский князь с зычным криком: – Слава Альгирдасу! – бросил свой полк на немцев. Завязалась жестокая битва. Брянские воины, не щадя себя, с яростью вгрызлись в строй своих преследователей. Сам князь Дмитрий, неутомимо размахивал своим тяжелым мечом, безжалостно поражая врагов. К его недоумению, немцы бились как-то вяло и довольно скоро утратили наступательный пыл. Вновь раздался призывный звук литовского рога, и сражение, едва начавшись, неожиданно прекратилось. Тут только Дмитрий Брянский, оглядевшись, обнаружил, что весь их участок битвы со всех сторон окружен воинами Ольгерда, державшими наперевес луки.

– Мы едва вас усмирили! – сказал, улыбаясь, подъехавший к сыну великий князь Ольгерд. – Вот уж брянские петухи! Нет удержу! Я не ожидал от тебя такой прыти! Сразу взял на себя всю битву! Радуйся, сынок: эти немцы оторвались от своих главных сил и угодили к нам в плен! Это ничего, что их главный магистр оставил за собой поле сражения…Зато мы перебили его лучших людей и нанесли врагу непоправимый урон! Они надолго запомнят такую победу! А мы тем временем отдохнем и подумаем о москале Дмитрии! И тебе нужно поехать в Брянск, чтобы поймать того бесстыжего нагубника Василия! Я не хочу потерять брянскую землю…А сейчас я благодарю вас за ратный подвиг и желаю тебе удачи во всех делах твоего брянского правления!

 

ГЛАВА 15

ВТОРОЕ ЛИТОВСКОЕ НАШЕСТВИЕ

Начало этой зимы принесло тяжелые испытания для москвичей. Несмотря на лютый холод, в город въезжали многочисленные повозки со скудным крестьянским скарбом, и только за белокаменной кремлевской стеной можно было отсидеться, избегнув «великих тягот от гнева Ольгерда». Князь Роман со своими людьми были вынуждены тщательно следить за порядком в городе и не допускать «смуты да крамолы». Большое скопление людей было опасно не только беспорядками. Возникла угроза тяжелых заразных болезней. Роман Молодой не один раз докладывал великому князю Дмитрию Ивановичу о необходимости ограничить прием беженцев и, наконец, добился своего: Кремль был закрыт. На воинов Запасного полка легла дополнительная «тягота»: разъяснять скопившимся у ворот несчастным крестьянам указ великого князя и давать советы беженцам, в какой монастырь или ближайший городок им следует уходить под защиту крепостных стен.

Ждали литовцев. Великий князь Дмитрий Московский уже получил известие о вторжении войска Ольгерда Гедиминовича в пределы его земель. Но и на этот раз москвичи не подготовились к отражению врага! Святейший митрополит в это время пребывал в Нижнем Новгороде, полки были распущены «на кормление» по городам, и лишь узнав о движении войск литовцев, Дмитрий Московский послал своего двоюродного брата Владимира Андреевича собирать войска «по всему великому княжению». На боярском совете великий князь распределил обязанности воевод и бояр на время осады. Он также назначил старшим воеводой князя Дмитрия Волынского, которому подчинил и Запасной полк с брянской дружиной Романа Молодого. Учитывая важность порученной ему работы по обеспечению порядка, князь Дмитрий Михайлович не привлекал Романа Брянского к наблюдению за стражей, охранявшей крепостные стены. Однако князь Роман часто сам подъезжал к крепостным башням, беседовал со стражниками, поднимался вверх на крепостные стены и озирал окрестности. Вот и на этот раз сегодня, 6 декабря, в день святого Николы, он, поговорив с князем Дмитрием Волынским, взобрался по большой, приставленной к крепостной стене лестнице, и уселся на удобный дубовый стул, предназначенный для воеводы.

Внизу было тихо и пустынно. Не сновали телеги, не суетились люди. Было ясно, что литовцы вот-вот появятся у кремлевских стен. Мелкий утренний снег замел все следы, несколько ослаб жестокий мороз, и в воздушной дымке едва виднелась недалекая скованная льдом река и густой, голубоватый лес. Глядя на снежную белизну и ощущая все величие зимней природной красоты, князь Роман чувствовал, как мелочны, как нелепы поступки властных людей, возомнивших себя «властелинами мира сего»… – Мы только нарушаем земной порядок и не чтим божьих знамений! – подумал он. – И зачем наш великий князь Дмитрий раздражал Ольгерда? Ведь Господь предупреждал! Разве мы не видели осенью кровавые столбы в небе? Зачем мы ходили на Тверь?

Дмитрий Московский не был суеверен. Он пренебрег и «кровавыми знаками», и советами бояр, и даже здравым смыслом. Расторгнув мирный договор с Тверью, он, движимый гневом, все-таки послал свои отряды в пределы тверской земли. На этот раз князь Роман не участвовал в набеге. Московские войска прошли «огнем и мечом» по тверским «селам и весям», взяли города Зубцев, Микулин, мелкие крепостцы, разграбили имущество тверичей и увели в плен «великое множество народа». Среди московского воинства пребывали и брянцы, которые по собственному желанию напросились в набег. Они вернулись не только с богатством, награбив «премного пожитков», но и с тверскими пленниками. Одни из них превратились в боярских холопов, а другие, женского пола, стали «зазнобами» или «верными супругами» тем воинам, которые не смогли подыскать себе жен в Москве. Для брянцев Запасного полка было непросто найти себе женщин! Москвичи, тяготясь уже давно сложившимся мнением о бунтарском духе брянцев, их якобы грубости и жестокости, просто боялись отдавать своих «красных девиц» за «крамольников». К тому же служба брянских воинов при дворе великого московского князя не всегда способствовала укреплению доверия к ним горожан: «охранительные деяния», хоть и вели «к тишине» в городе, понимались простонародьем, как насилие. Поэтому брянские добровольцы и пошли в тверской поход не столько за богатствами, сколько из необходимости, «по случаю телесного томления».

Но поход привел к тяжелым для Москвы последствиям.

Великий тверской князь Михаил Александрович узнал о разорении его земель московскими войсками, будучи в Литве. Он бежал туда сразу же после того как узнал о «размирении» с Дмитрием Московским, надеясь на помощь своего зятя – великого князя Ольгерда. Последний, однако, в это время громил крестоносных рыцарей и надежды на его скорое возвращение не было. Тогда князь Михаил решил искать помощи в другом месте и, собрав, сколько мог, серебра, выехал в степи к великому временщику Мамаю. Сараем он пренебрег по причине недоверия «молодому самозваному царю Тулунбеку». Тверское серебро и «доверие» обрадовали Мамая. Тот осудил поведение князя Дмитрия Московского и немедленно выдал Михаилу Тверскому ярлык на великое владимирское княжение. Великий тверской князь, мнивший теперь себя еще и владимирским, отправился на Русь вместе с татарским послом Сары-хаджой, надеясь, что Дмитрий Московский подчинится «царской воле». Но так не случилось. Великий князь Дмитрий, узнав об «успехе Михаила», послал на все дороги воинские отряды, «заставы», устроившие настоящую охоту за незадачливым великим тверским князем. Пришлось ему вновь бежать к своему покровителю – великому князю Ольгерду – в Литву. К тому времени литовское войско уже вернулось из похода на немцев «с великой славой». Михаил Тверской, поддержанный сестрой Ульяной, супругой великого князя литовского, был тепло принят Ольгердом Гедиминовичем и «обласкан»: уже 25 ноября, «в Филиппово заговенье», литовское войско, ведомое самим великим князем, его братом Кейстутом и их сыновьями, вторглось в московскую землю. Это была та самая победоносная рать, громившая немецких рыцарей, в составе которой пребывали и смоленские, и тверские полки. Смолян возглавлял сам великий смоленский князь Святослав Иванович, жаждавший отомстить Москве за недавнее нападение.

Первым вражеским городом на пути объединенного войска стал пограничный Волок, в котором размещался сильный московский отряд. Литовцы попытались с ходу овладеть городом, но его защитники оказали им достойное сопротивление. Три дня «топтались» враги у городских стен, теряли воинов, мерзли, но ничего поделать не могли. Московский воевода князь Василий Иванович Березуйский не только отбивал их отчаянные «приступы», но и сам устраивал успешные вылазки. Он совершенно не боялся врага и, чтобы показать литовцам свое пренебрежение к ним, часто выходил за крепостные ворота, смеясь и ругаясь. Это стоило ему жизни. Какой-то литовский воин спрятался перед рассветом за подмостьем, и как только князь Василий вышел на свою обычную утреннюю прогулку на мост, пронзил его насквозь своим копьем. Несчастный князь, принесенный верными воинами в опочивальню, едва успев принять «иноческий чин», скончался.

Однако и после его гибели Волок не сдавался. Пришлось Ольгерду Литовскому снимать осаду и поспешно идти на Москву. Но время уже было упущено. Дмитрий Московский узнал о вражеском нападении. Раздосадованным литовцам оставалось только жечь и грабить уцелевшие от их прежнего нашествия земли. А москвичи надеялись отсидеться за прочными белокаменными стенами.

– Неужели мой названный батюшка отважится на безумный приступ? – с горечью думал князь Роман, глядя с крепостной стены вниз. – Разве ему не жаль посылать на бессмысленную смерть своих воинов? И есть ли там брянцы? А вдруг нам придется скрестить мечи с ними?

Вдруг до князя Романа донеслись громкие крики сидевших неподалеку от него на стене воинов: – Смотрите! Вон идут литовцы! У них превеликое войско!

Он глянул вниз и увидел огромную черную массу, медленно наплывавшую на город. Издали казалось, что течет, извиваясь, большая река. – Они идут бестолковой толпой, не боясь нападения! – удивился про себя бывший брянский князь. – Их так много! Там будет, пожалуй, три десятка тысяч! Литва никогда не собирала такое большое войско!

Стоявшие по всем крепостным стенам московские воины со страхом и изумлением смотрели на несметные вражеские полчища. Однако по мере приближения врага их тревога стала рассеиваться. Сквозь белесую дымку стали отчетливо проявляться многочисленные телеги, гонимые перед войском пленники, стада скота.

– Вон, сколько награбили! – вздохнул, успокоившись, князь Роман. – Само войско идет в полном порядке, видно даже четкое разделение по полкам…Тогда воинов здесь, в лучшем случае, десять тысяч! А это – по зубам Москве и нашим бойцам!

И он, не слушая криков подходивших к крепости литовцев, встал и быстро спустился по лестнице вниз.

– Надо бы, брат, – громко сказал он, подойдя к стоявшему у крепостных ворот старшему воеводе, – подобрать людей для вылазки и быстро охладить пыл наглых литовцев! Можно отбить у них часть скота и пленников! Я бы сам непрочь возглавить наш отряд!

– Мы не можем сами решать такие дела, брат! – возразил Дмитрий Волынский. – Нужен приказ великого князя…Поеду к нему и доложу о твоем предложении!

И он поскакал к великокняжескому дворцу.

Тем временем Кремль окутал черный дым: горели подожженные врагом недалекие постройки. – Хорошо, что мы сами сожгли посад перед городом, – мелькнула у князя Романа мысль, – едва уговорив великого князя! Иначе бы мы задохнулись от удушливого дыма!

Московские воины спокойно сидели на стене: враги лишь только шумели и скакали вокруг Кремля, даже не выпуская стрел.

Послышался цокот копыт возвращавшегося князя Дмитрия Михайловича.

– Государь не разрешил нам сделать вылазку! – сказал, спешившись, главный воевода. – Он приказал спокойно сидеть за белокаменными стенами и следить за вражескими действиями…

Восемь дней простоял Ольгерд под стенами Москвы. Он несколько раз присылал своих людей к великому князю Дмитрию с требованием сдаться, но тот с насмешками отправлял их обратно. В последний раз великий князь сказал Ольгердовым посланникам, что не только не собирается сдаваться, но ждет своего брата Владимира с огромным войском, чтобы разгромить «нечестивых литовцев»!

Князь Роман, ожидавший большого сражения и томившийся от бездействия, долго думал, как помочь делу. Наконец, он вспомнил свою прежнюю уловку и, как только последний литовский посланник покинул Кремль, отправился на прием к великому князю. – Может, пошлем моих людей к Ольгерду, – обратился он к Дмитрию Московскому, согласившемуся принять его в своей теремной светлице, – и напугаем его близящимся возмездием? Я боюсь, что злобный Ольгерд начисто разорит московскую землю и сожжет все наши села! Ведь в прошлый раз это хорошо помогло…Почему бы не попробовать снова?

Дмитрий Иванович долго думал, потирая свою небольшую русую бороду.

– Ладно, Роман, – сказал он, наконец, – попробуй обмануть их! Посылай своих верных людей к Ольгерду или к прочим князям…Ты сам знаешь, как лучше поступить…Пусть знают всю правду! – Он пристально вгляделся в лицо бывшего брянского князя. – Нам, в самом деле, нет смысла сейчас лгать: мой брат Владимир уже подошел к Перемышлю со своими «железными полками. К нему присоединилось войско князя Владимира Пронского, присланное нам на помощь великим рязанским князем Олегом! Они готовы покарать наглую Литву! Теперь нам хватит воинов!

Вечером, как только стемнело, брянские люди, одетые в коричневые, похожие на литовские, полушубки и кафтаны, выскочили за стены Кремля и растворились во мгле.

На следующий день в Кремль прибыл для переговоров важный литовский боярин. Князь Роман в это время пребывал у кремлевских ворот и с любопытством смотрел, как одетый в кунью шубу литовец проследовал, сопровождаемый стражниками, в великокняжеский терем.

Вскоре к городским воротам прискакал молодой слуга Дмитрия Московского.

– Князь Роман Михалыч Брянский! – громко крикнул он. – Тебя зовет государь! Поспеши в думную палату!

Князь, недолго думая, вскочил на коня и стремительно помчался вслед за гонцом.

Сбросив на руки слугам свою теплую медвежью шубу и войдя в думную светлицу, он увидел собравшихся там бояр, великого князя, сидевшего перед ними в своем большом золоченом кресле и стоявшего перед ним в роскошном, расшитом золотыми галунами кафтане, литовского посланца. – Это же – Гинвил Данутыч! – подумал он. – Как же я не узнал его у городских ворот?

– Садись, Роман, сюда – кивнул ему головой великий московский князь, не дожидаясь привычных поклона и приветствия, – на переднюю скамью!

Князь присел и вслушался в разговор.

– Великий князь Альгирдас, предлагает тебе перемирие, славный Дмитрий Иванович, – вкрадчиво сказал литовский боярин, – и надеется на твое доброе согласие! Он считает, что мы можем быть не только хорошими соседями, но и друзьями. А при желании – даже родственниками! У нашего государя есть на выданье красавица-дочь. А твой славный брат, молодой князь Владимир Андреевич – еще не женат! Почему бы ему не посвататься к знатной невесте? Тогда вы будете родственниками с могучим Альгирдасом, и на наших землях настанет вечный мир!

Посланник замолчал, а московские бояре зашумели, заспорили.

– Тихо, люди мои! – поднял руку великий князь. – Нам следует прислушаться к совету этого знатного человека! Это хорошо, что великий князь Ольгерд предложил нам заключить перемирие…У меня нет возражений! Пусть литовцы спокойно возвращаются домой и присылают к нам в Москву знатную молодую невесту! Мы готовы породниться с литовским государем!

 

ГЛАВА 16

БИТВА ПРИ СКОРНИЩОВЕ

Декабрь 1371 года был суровым. Еще в ноябре ударили морозы, а снега выпало немного. Воспользовавшись тем, что дороги были удобны для прохода войск, великий князь Дмитрий Иванович Московский послал своих воевод в поход на великого рязанского князя Олега Ивановича. Вражда между Московским и Рязанским княжествами тянулась давно. Еще в тяжелые для Рязани времена, когда часто менялись великие князья, рязанские земли едва успевали залечивать раны от бесчисленных набегов татар, а Москва только становилась, московские князья постепенно, пользуясь слабостью своего соседа, беспощадно захватывали рязанские городки и веси. Самым крупным приобретением Москвы был город Коломна, отнятый у Рязани в 1301 году князем Даниилом Александровичем. Затем последовали другие захваты. Правда, нынешний великий московский князь Дмитрий не угрожал Рязани, зато Олег Рязанский поднял голову! Рязанские бояре постоянно напоминали ему о понесенных потерях и о «неправедных» делах прежних московских князей по отношению к Рязани. В конце концов, они добились того, что Олег Иванович, собрав войско, занял пограничный московский городок Лопасню, ранее принадлежавший Рязанскому княжеству.

Некоторое время Дмитрий Московский, из-за трудного положения его удела, угроз со стороны Литвы и Твери, не мог дать отпор Олегу Рязанскому. Но вот теперь его дела несколько улучшились. Великий тверской князь Михаил Александрович не сумел добиться своей цели – великого владимирского княжения – и потерпел серьезное поражение без войны. Как известно, он просил ярлык на Владимир у ордынского временщика Мамая и добился его поддержки, но Дмитрий Московский не признал «татарскую волю». Тогда Михаил Александрович вновь пошел в далекие степи и, задобрив Мамая тверским серебром, опять получил ярлык на великое владимирское княжение. И на этот раз с ним пошел татарский посол Сары-хаджа с большим конным отрядом. Побывав в Твери, татары, вместе с великим тверским князем, направились к Владимиру. Но Дмитрий Московский перекрыл им путь: большое московское войско, возглавляемое самим Дмитрием Ивановичем и его воеводой Дмитрием Волынским, стало у Переяславля, готовясь к сражению. Но тверичи не решились воевать. Татарский посол попытался помочь Михаилу Тверскому и отправил из Мологи своих людей с тверским боярином, требуя, чтобы Дмитрий Московский подчинился воле татарского хана Мухаммеда-Булака, ставленника Мамая. На это Дмитрий Иванович ответил: – Я не признаю царскую грамоту и не пущу Михаила Тверского во Владимир! Для тебя же, посла, нет никаких преград!

Сары-хаджа правильно понял слова великого московского князя и поехал в Москву, куда вскоре вернулся и Дмитрий Иванович. – Айда, Мыхаыл, до Тферы, – сказал он тверскому князю на прощание, – а я сам попробую напугать этого коназа Дэмитрэ!

Михаилу Александровичу не оставалось ничего другого как последовать его совету: пройдя «с огнем и мечом» в направлении Бежецкого Верха, он вернулся 23 мая со своим войском в Тверь.

Татарский посол был встречен в Москве с почетом! Дмитрий Московский преподнес ему щедрые подарки, усадил рядом с собой за пиршественный стол, словом, «обласкал». И Сары-хаджа, довольный приемом, немедленно перешел на сторону великого московского князя! Он легко отказался от обещаний, данных Михаилу Тверскому, и даже посоветовал Дмитрию Московскому «поехать к царю и могучему Мамаю за ярлыком на Уладэ-бузург»!

Великий московский князь последовал совету татарского мурзы и 15 июля выехал в сопровождении ростовского князя Андрея Федоровича и митрополита Алексия, проводившего их до Оки, «в Мамаеву Орду».

Тем временем в Москву к князю Владимиру Андреевичу, оставшемуся «местоблюстителем», прибыли послы великого литовского князя Ольгерда, продлившие перемирие и обручившие его, князя Владимира, с Еленой Ольгердовной, как обещали раньше.

Дмитрий же Московский, явившись в ставку Мамая, щедро одарил последнего, хана Мухаммеда-Булака и их жен дорогими подарками и вновь получил ярлык на великое владимирское княжение. Чтобы создать видимость честности, Мамай отправил в Тверь к великому князю Михаилу посланника со словами: – Ты не сумел, Мыхаыл, завоевать Уладэ-бузург, поэтому оставайся с тем, что заслуживаешь, а нам не досаждай!

Разгневанный Михаил Тверской сумел лишь вновь пройтись «разорением» по северной части великого владимирского княжества, захватить Кострому, Мологу, Углич, Бежецкий Верх и посадить там своих наместников.

Но не успел он уйти назад, как на Кострому напали новгородские разбойники-«ушкуйники», захватили город и перебили тверских воинов.

Великий князь Дмитрий Иванович вернулся осенью в Москву, радуясь унижению Михаила Тверского и лелея мечту окончательно разгромить его.

Однако сначала он решил покарать Олега Рязанского, и, после недолгих сборов, большое московское войско во главе с Дмитрием Боброком-Волынским пошло на Переяславль-Рязанский. Узнав об этом, великий князь Олег Иванович не испугался и двинулся со своими воинами навстречу.

В московском войске пребывал и князь Роман Молодой, мрачно ехавший рядом со «старшим воеводой». – Великий князь опять пренебрег Божьим знамением! – думал он, покачиваясь в седле. – Разве он не видел черные пятна на солнце, напоминавшие гвозди? А какое было страшное затмение! Ведь средь бела дня так потемнело, что люди сталкивались лбами, небесные птицы падали на землю, а лютые звери забредали в города и села! А какая случилась засуха? Пересохли реки, озера и болота! Едкий дым от лесных пожаров просто задушил Москву! Весь народ пребывает в голоде и страхе!

– Что грустишь, брат? – весело сказал Дмитрий Волынский. – Неужели тебе не хочется сразиться с рязанцами?

– Нет, Дмитрий, – покачал головой бывший брянский князь, очнувшись от раздумий, – я не против нашего похода. Но меня беспокоят Божьи знамения! Известно, что победы достигаются только волей Господа…И мы знаем, что Олег Рязанский совсем недавно приходил на помощь к нашему великому князю во время литовского нашествия! Разве не грех – воевать с недавним союзником? Я не хотел бы терять своих людей без Божьей воли!

– Не потеряешь, брат, – бодро молвил князь Дмитрий Михайлович, – а только завоюешь боевую славу! Олег Рязанский – нам не соперник! Как, впрочем, и не союзник! Разве ты не знаешь, что он хитростью захватил нашу Лопасню? Поверь – Господь будет с нами! У нас же есть благословение самого святителя!

Неожиданно из-за леса выскочил всадник и быстро поскакал к московскому войску. – А вот и наш разведчик! – воскликнул Дмитрий Волынский. – Видно, дело уже близко, если он так спешит!

– Славный воевода! – закричал, доскакав до военачальника, молоденький, с едва пробившейся бородкой, дружинник, одетый в легкий, но теплый, заячий тулуп. – Здесь неподалеку, на Скорнищове, стоят рязанские полки! Несметная сила!

– Неужели? – усмехнулся Дмитрий Волынский.

– Они собрались на горке и закрыли собой всю видимость! – пробормотал озадаченный веселым спокойствием воеводы разведчик. – Люди говорят, что те рязанцы – суровые, свирепые и самоуверенные. Они заявили, что пришли сюда без оружия, но с одними веревками якобы для того, чтобы вязать наших московских воинов!

– Значит, у них нет оружия? – засмеялся Дмитрий Михайлович. – Ну, что ж, тогда мы возьмем этих глупых рязанцев голыми руками!

И он подал знак воинам строиться в боевой порядок. Прозвучал звук рожка. Войско разделилось на четыре части: Передовой полк, в состав которого вошел брянский отряд с Романом Молодым, Большой полк, шедший за ним, полки Правой и Левой Руки.

– Вперед, славные воины! – закричал приподнявшийся в седле князь Дмитрий Волынский, сидевший, как и прежде, рядом с Романом Брянским впереди Передового полка. – За Москву! За могучего Дмитрия Иваныча!

И он, быстро развернувшись, поскакал, огибая Передовой полк, к своему Большому полку. Так князь Роман оказался впереди всего войска. – За мной, за Москву! – крикнул он, погоняя коня.

Воины Передового полка яростно рванулись вперед, желая сокрушить неведомого доселе врага, и стремительно обогнули холм.

Рязанские полки спокойно стояли, ожидая неприятеля. Их воины были одеты так же, как и москвичи, в овчинные тулупы, только, в отличие от москвичей, лишь немногие имели поверх тулупов железные кольчуги: рязанцы были победней. Великий князь Олег, увидев скачущих навстречу москвичей, что-то громко крикнул и, подняв вверх руку с мечом, поскакал в тыл своего войска – руководить сражением сзади.

Князь Роман так неожиданно выскочил на исполчившихся рязанцев, буквально выросших перед ним, что не успел даже подумать о своих действиях. Увлекшись боевым кличем московских воинов, он сразу же угодил в самую середину переднего строя врагов.

– А, да здесь сам князь! – дружно закричали рязанцы, пешие ряды которых сразу же ощетинился длинными копьями. – Разите его, братцы!

Роман Михайлович взмахнул мечом и с треском отсек несколько древков устремленных на него копий. Следующий удар он обрушил на самого рослого пехотинца, который с диким криком рухнул на землю. – Братцы, он убил Ярему! – заорали столпившиеся вокруг него рязанцы, и князь Роман почувствовал острую боль в правой голени. – Эх, зацепили! – подумал он, пошатнувшись в седле, но не остановив свой беспощадный меч. В короткий срок перед ним образовалась целая куча окровавленных трупов. В этот время подоспели воины Передового полка. Их удар был спасительным для Романа Брянского. Отвлеченные от князя рязанцы кинулись защищать пошатнувшуюся середину. Битва стала ожесточенной. Вой, визг, вопли сражавшихся и умиравших заглушили стук щитов и звон железа. Время от времени лишь слышались звуки боевых рожков: то рязанского, то московского. Но бойцы Передового полка ничего не хотели слышать: увлеченные местным сражением, они видели перед собой лишь отчаянно сопротивлявшихся, озверевших врагов и сами только убивали. Вот упал с коня славный брянский воин, убеленный сединами Ждан Воиславович, но, будучи тяжело раненым, он продолжал биться, схватив за горло рослого рязанца, выбившего его своим копьем из седла и тоже упавшего. Роман Брянский лишь увидел, как остекленели и вылезли из орбит глаза рязанского копейщика, падавшего в кровавое месиво вместе с умиравшим Жданом. Вот перед князем Романом выросли сразу двое рязанцев, теперь уже конных. Они, еще не уставшие от сражения, как коршуны, набросились на него, пытаясь выбить из княжеских рук щит. Это им уже почти удалось, но вдруг один из рязанцев взвизгнул и откинулся назад: ему прямо в глаз попала красная оперенная стрела.

Рязанская конница железной лавиной обрушилась на Передовой полк и едва его не опрокинула. – Помоги нам, Господи! – вскричал Роман Молодой, взмахивая своим большим черным мечом и пытаясь отбиться от врага. – Неужели мы перебили всех вражеских пехотинцев?!

Брянские воины, все как один, кинулись на выручку своего князя, почти окруженного рязанскими конниками, прикрыли его с тыла и постепенно начали оттеснять разъяренных врагов. Ряды сражавшихся стали выравниваться. Свежие рязанские конные полки, отсидевшись за спинами своих погибших и израненных пехотинцев, ничего не могли поделать с московской конницей. Из-за отчаянного сопротивления москвичей, огромного числа убитых и раненых, скопившихся повсюду, они никак не могли использовать свое преимущество и, размахивая мечами, громко кричали, усиливая ярость и злобу с обеих сторон. Лучшие брянские воины не раз пытались переломить ход битвы на их участке, сражаясь из последних сил и убивая самых рослых рязанских всадников. Вот Избор Жирятович, брянский боярин, помчался вперед, сбив с седла сильного рязанца, осыпавшего их грубой бранью: голова врага, отсеченная мечом, отлетела в сторону сражавшихся рязанцев, а кровь тугой струей ударила в лицо победителя. – Ах, Господи! – только и успел сказать потерявший в этот момент зрение несчастный Избор: вражеское копье с силой вонзилась ему в живот, исторгнув брянского боярина из седла.

– Получайте же, злыдни! – взвизгнул другой брянский боярин, Будимир Супоневич, увидевший гибель товарища. – Я отомщу вам лютой смертью!

И он с бешеной яростью устремился на рязанского копьеносца. Последний, не сумев вырвать копье из живота своей жертвы, заметался, выхватывая из ножен меч.

– Крак! – тяжелый меч Будимира рассек кожаный панцирь врага и выбил его из седла. С воплем ярости и отчаяния рухнул рязанец на скользкую от крови землю. Но и Будимир, увлекшийся местью, попал под прицел опытного рязанского лучника. Просвистела стрела, оперение которой было выкрашено в зеленый цвет, и брянский боярин, пораженный в шею, зашатался, хватая воздух и медленно оседая на землю. – Так я потеряю моих лучших людей! – заплакал князь Роман, нанося очередному врагу мощный удар мечом. – Никогда не прощу проклятых рязанцев!

В этот самый миг рязанская стрела ударила в его железный шлем. – Ох, напасть! – пробормотал Роман Молодой, стараясь удержаться в седле. Брянцы обступили его, готовые защитить от врага, но рязанцы неожиданно остановились и подались назад. Еще совсем немного, и они, показав московскому воинству спины, быстро поскакали куда-то в сгущавшуюся тьму. Пошел снег, и князь Роман только теперь понял, что начинает смеркаться. – Выходит, мы бились до самого вечера! – мелькнула мысль, и он, чувствуя усталость, едва сумев повернуться в седле, глянул на своих соратников. Те тоже сидели на своих лошадях, измученные, залитые кровью и потом, недоуменно переглядываясь и не веря установившейся тишине.

– Благодарю тебя, брат! – раздался вдруг откуда-то рядом знакомый веселый голос, и перед бывшим брянским князем возник, как из тумана, неутомимый всадник – главный воевода Дмитрий Волынский. – Ты видишь, как нам помог Господь? – сказал он с усмешкой. – Мы порубили почти половину рязанского войска! Жаль вот только, что тот хитрый Олег сумел вовремя скрыться! Ну, да ладно! Поехали теперь к Переяславлю-Рязанскому! Посадим на рязанский «стол» нашего союзника – Владимира Пронского!

– Нечего радоваться! – буркнул усталый, раздраженный князь Роман. – Если бы этот злобный Олег не ускакал, еще неизвестно, кто бы праздновал победу! Эти рязанцы – не воины, а сущие бесы! Я потерял сегодня своих лучших людей! Царствие небесное душам моих верных Ждана, Избора и Будимира, а их телам – вечный покой!

 

ГЛАВА 17

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ «ЛИТОВЩИНЫ»

Литовские войска, возглавляемые самим великим князем Ольгердом Гедиминовичем, опять шли на восток, на Москву. Начало лета 1372 года было теплым и сухим. На время «затихли» и тевтонские рыцари, «замиренные» Литвой. Поэтому литовцы решили использовать благоприятное время для вторжения.

А ведь совсем недавно казалось, что рождается дружба между Москвой и Литвой, поговаривали даже о союзе между двумя сильными государствами! И вот, что на деле получилось! Еще зимой, сразу же после того как у Дмитрия Московского родился сын Василий, состоялась свадьба князя Владимира Андреевича с дочерью Ольгерда Литовского. Великий князь Дмитрий Московский ничего не пожалел для своего двоюродного брата! Столы ломились от невиданных яств. Подавались даже запеченные в сметане медвежьи губы, копченые лосиные языки, соленые брянские грибы-рыжики (так называемые «княжие губы») и многое другое. А сколько было хмельных напитков! Перед гостями выставили больше двух десятков сортов только одних заморских вин! На свадьбе присутствовали почти все московские бояре, союзные Дмитрию Московскому князья и знатные литовцы, приехавшие с невестой. Сколько было высказано «красных слов» во славу великого князя и новобрачных! Особенно говорливыми были гости из Литвы. С умилением глядя на одетую в белоснежную греческую тунику невесту, окрещенную в русском православном храме Еленой, литовские гости без конца выкрикивали здравицы в адрес великого московского князя Дмитрия, своего повелителя Ольгерда, провозглашали пожелания «вечных мира и дружбы» между ними.

Однако сразу же после свадьбы такое, казавшееся прочным перемирие, дало трещину, стоило только Москве проявить малейшую слабость!

Первым нанес удар по Москве великий рязанский князь Олег Иванович. Еще во время зимней московской свадьбы он нагрянул в свой стольный город Переяславль-Рязанский, занял его, а князя Владимира Пронского «задержал и заставил подчиниться своей власти». Таким образом, москвичи напрасно потеряли многих своих воинов в жестоком сражении «на Скорнищове»: Владимир Пронский, «покаявшись», вновь стал зависимым союзником Олега Рязанского!

Вскоре великий тверской князь Михаил Александрович, пылавший гневом к Дмитрию Московскому за «ордынский позор», послал в набег на земли Великого Новгорода, союзного Москве, своего племянника, князя Дмитрия Еремеевича. Последний добрался, сжигая на своем пути сельские волости, до Кистмы, разграбил городок, а его воевод, «детей Ивана Тишанорова» – Андрея, Давида и Бориса – захватил в плен и привез в Тверь.

Москва вяло восприняла это. Великий князь Дмитрий лишь с распростертыми объятиями принял в Москве людей кашинского князя Михаила Васильевича, расторгшего дружбу со своим «стрыем» – великим князем Михаилом Тверским. Тот же, воспользовавшись видимой слабости своего врага, решил совершить нападение уже на московские земли и вскоре подошел с большим войском к Дмитрову. Но горожане оказались готовыми к осаде и не позволили тверичам ворваться в город. Тогда Михаил Тверской сжег городской посад, окрестные села и, захватив в плен множество зазевавшихся горожан, крестьян и даже бояр, потребовал от дмитровцев выкуп. В противном случае он угрожал им осадой и «лютой смертью». Горожане были вынуждены «отдать последнее серебро». Отягощенные богатствами, «добрыми пожитками» и множеством пленников, тверичи ушли назад и надолго запомнили вкус легкой добычи! Вскоре великий тверской князь, пригласив с собой в поход многих знатных литовцев – князей Кейстута с сыном Витовтом, братьев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей – подошел с объединенным войском к Переяславлю, крупнейшему городу московской Руси. Здесь им вновь удалось ограбить горожан, добившись крупного денежного выкупа и уведя в плен попавшихся им на пути местных жителей. По дороге домой Михаил Тверской со своими литовскими друзьями не преминули напасть на Кашин, взяли выкуп и с этого города, ограбив и уведя в плен жителей окрестных сел. Пришлось Михаилу Кашинскому идти в Тверь, к великому князю Михаилу, с поклоном и извинениями. Последний, заставив униженного князя вновь «целовать крест» на верность Твери, «великодушно» простил его и отпустил в Кашин.

Через некоторое время Михаил Тверской с литовским князем Кейстутом пошли на новгородский город Торжок. Захватив город, ограбив жителей, пленив «множество черного люда» и посадив там своих наместников, тверско-литовские войска ушли назад. Но тут же в Торжок прибыло новгородское ополчение, вновь восстановившее прежние порядки в городе, изгнавшее тверских наместников и подготовившееся к возможной осаде.

Великий тверской князь, узнав от возвратившихся к нему наместников о случившемся, немедленно двинулся на Торжок. Подойдя 31 мая к городу, он послал к новгородцам своих людей с требованием признать его власть и принять изгнанных наместников назад. Но уверовавшие в свои силы новгородские ополченцы и «ушкуйники» отказались выполнить тверские требования и, более того, решили дать бой тверскому войску «в чистом поле». В жестокой сече Михаил Тверской одолел врагов, а отчаянные новгородцы были беспощадно перебиты. Погибли «лучшие новгородские люди» и воеводы: посадник Александр Абакумович, Иван Тимофеевич, Иван Шахович, Григорий Щебелкович, Тимофей Данилович, Михайло Грозный, Денисей Вислов и многие другие. Воспользовавшись отсутствием сопротивления, тверичи подожгли городской посад, а ввиду того, что в это время дул сильный, направленный на город ветер, в Торжке начался страшный пожар. Пламя никого не щадило, и множество торжан сгорели живьем…Спасавшиеся от огня люди встречались тверскими воинами с особой жестокостью. На глазах у всех тверичи догола раздевали «и черниц, и жен, и девиц», насилуя их, «словно поганые бусурманы», и убивая! После этой расправы уцелевшие от гибели тверичи выкопали целых пять братских могил, чтобы захоронить «несметное множество» несчастных!

Великий московский и владимирский князь Дмитрий Иванович, узнав о случившемся у Торжка злодеянии, пришел в сильный гнев. До этого он колебался и не мог решиться покарать Михаила Тверского, дорожа перемирием с Литвой. Но вот наступила пора действовать. Московские гонцы поскакали по всему княжеству, призывая собирать войска для похода на Тверь. Узнав об этом, великий тверской князь послал своих людей в Вильно за помощью. Великий литовский князь Ольгерд уже был готов к походу. Он совсем недавно отправил в Константинополь «грамоту» патриарху Филофею с жалобой на митрополита московского и «всея Руси» Алексия за якобы «нехристианские» поступки последнего. Так, в свое время, митрополит прилюдно во время церковной службы отлучил от церкви великого смоленского князя Святослава Ивановича, за то, что тот принял участие в литовском походе против Москвы. И, хотя константинопольский патриарх не поддержал его и отменил анафему, литовцы поняли, что митрополит служит «не Богу, а кесарю»! Также разгневала Ольгерда и позиция митрополита Алексия во время похода москвичей на Новосиль: он открыто благословил смещение князя Ивана Симеоновича Новосильского с удельного «стола» и назначение его брата Романа Симеоновича, дружественного Москве, новосильским князем. Но поскольку отставленный Иван Новосильский был женат на дочери Ольгерда, великий литовский князь считал его зависимым от себя и расценивал действия москвичей, как незаконные.

Но особенно рассердился Ольгерд на святителя Алексия за поддержку действий, совершенных брянским наместником Василием, который впоследствии бежал в Москву.

– Нагубник Василий, – писал Ольгерд патриарху, – целовал крест при епископе, и епископ был за него поручителем, а он выдал епископа в поруке и бежал, но митрополит снял с него крестное целование. И многие другие бежали, и он всех их освободил от крестной клятвы…

Таким образом, посланники Михаила Тверского встретили в Вильно понимание. Не дожидаясь сбора всех войск, Ольгерд Гедиминович, имея давнюю привычку совершать внезапные походы, немедленно повел своих лучших воинов на Москву. По дороге к нему присоединялись все новые и новые князья и союзники. Литовская рать, растущая как снежный ком, словно огромная извивающаяся змея, быстро ползла к московским пределам.

Дмитрий Ольгердович Брянский, получив извещение от своего отца о начавшемся походе, был сильно раздосадован. Он помнил о последнем неудачном походе на Москву и не хотел ссориться с соседом. Все его «лучшие бояре» вместе с нагубником Василием, прослышав о гневе великого князя Ольгерда, бежали в Москву. Оставшиеся же в Брянске «верные люди» рассказали своему князю, как все произошло, что они проявили хитрость, «откупившись» от Москвы серебром, а «целовали крест» только для видимости, чтобы спасти от разорения город и удел! Такое объяснение вполне устраивало Дмитрия Ольгердовича, и он не стал искать «виноватых», благо, главный «злодей» Василий сбежал. Обстановка в Брянске была спокойной, но князь едва успел однажды сходить на охоту и «попариться» в бане со своими «добрыми женками», как пришел вызов отца – идти к нему на соединение.

Вот и ехал Дмитрий Брянский по смоленской дороге впереди своего, в тысячу копий, полка. Ярко светило приветливое июньское солнце, от земли шел дивный аромат луговых трав, и, казалось, нужно было радоваться, а не хмурится. Но Дмитрий Ольгердович не видел всех красот природы и смотрел вниз, думая грустную думу.

– Зачем эта бессмысленная война и гибель лучших воинов? – рассуждал он про себя, покачиваясь в седле. – Мои люди совсем не хотят сражаться против москалей! Это же не немцы, а русские люди! Я только вижу, что мой батюшка совсем не жалеет моих людей и всегда готов бросить их в жар самой яростной битвы! Но как бы ни так!

– Славный князь! – вдруг громко сказал ехавший за спиной князя его воевода Пригода Уличевич. – Там, невдалеке, видно большое войско!

– Это – мой батюшка, братья! – громко крикнул, привстав в седле и подняв вверх свою правую руку, князь Дмитрий Брянский. – Вперед же, навстречу!

И брянская конница помчалась вслед за своим князем.

Присоединение к литовскому войску прошло спокойно. Дмитрия Ольгердовича сразу же узнали. Ближайшие к нему военачальники помахали руками и показали, где следует встать и как дальше двигаться.

Великий литовский князь Ольгерд с улыбкой принял известие от одного из своих дозорных о прибытии сына и, продолжая путь, весело сказал: – Ну, что же, теперь нам осталось дождаться только Михаила Тверского!

12 июня литовское войско подошло к Любутску, куда вскоре прибыл и великий тверской князь со своей дружиной. Уставшие от стремительного перехода литовцы разбили лагерь, а великий князь Ольгерд собрал в своем шатре военный совет.

– Надо поговорить о предстоящем сражении, люди мои, – решительно сказал он, восседая в своем большом кресле напротив рассевшихся по скамьям князей и воевод. – и о том, как нам неожиданно добраться до Москвы, чтобы москали не успели подготовиться к обороне…

– Это нам сделать не удастся! – перебил его Михаил Тверской. – Моя разведка обнаружила московские полки недалеко отсюда! Значит, они проведали о твоем походе! Поэтому нужно готовиться к скорой битве и посылать опытных людей для того, чтобы узнать их примерную численность!

– Если москали обо всем узнали, – молвил раздраженный Ольгерд, – тогда дело плохо! Надо старательно подготовиться к столкновению, хорошо обдумать каждый шаг, чтобы не губить понапрасну людей…Нельзя допустить больших потерь и ослабления войска. Впереди нас ждут сражения с крестоносцами…

– Я думаю, государь, что нам будет лучше, – вкрадчиво сказал великий князь тверской, – сразу же напасть на москалей и ударить по ним всеми силами! Они не выдержат и побегут! А затем мы разорим всю московскую землю!

– Не надо быть мудрецом, чтобы нестись на врага, очертя голову! – возмутился князь Андрей Полоцкий. – Если москали узнали о нашем походе и собрали большое войско со всей земли, нет никакого смысла терять людей в смертельной битве! Лучше предложить Дмитрию Москалю мир и спокойно уйти восвояси!

Знатные литовцы не поддержали это мнение, зашумели, заспорили. Тогда встал его брат, брянский князь Дмитрий Ольгердович. Он, покачав головой, смело сказал: – Наш батюшка прав! Сначала нужно хорошо подумать, прощупать силы москалей и послать на них Сторожевой полк. Если «сторожевики» сумеют разогнать москалей, тогда будет удача в сражении. А если москали помнут нас, тогда отойдем за овраг и увидим, что надо делать!

С этим все молчаливо согласились.

– Ну, что ж! – молвил, повеселев, великий князь Ольгерд, – тогда пусть мой Дмитрий со своими брянскими людьми войдут в Сторожевой полк и первыми сразятся с врагами! На том и порешим!

Рассвело. Литовские воины хорошо отдохнули и успели принять пищу, но неприятеля все еще не было видно. Сторожевой полк по указанию великого князя развернулся и пошел вперед. Воины остальных полков ждали его стычки с врагом и следовали за «сторожевиками» в некотором отдалении, надеясь быстро узнать численность московского войска. Дмитрий Ольгердович ехал вместе с главным воеводой полка Андреем Ольгердовичем впереди своих воинов. Они рассчитывали обогнуть небольшой холм и уже потом принять решение, как атаковать неприятеля. Но москвичи не дали им на это времени. Как только литовское войско вышло из-за холма, на него стремительно обрушилась тяжелая московская конница. – Ура! Слава Москве! Слава князю Димитрию! – вскричали широкоплечие окольчуженные москвичи, надеясь запугать своими воплями литовцев. Их оскаленные, густо заросшие огромными бородами лица с выпученными глазами, зависли над противником. Но опытные литовские воины, большинство из которых были одеты в легкие камышовые, татарские панцири, не раз смотревшие смерти в глаза, не испугались. – Слава Литве! – закричал что есть мочи князь Андрей Ольгердович, поднимая меч. – Слава могучему Альгирдасу! Смерть Москве!

– Слава Альгирдасу! Смерть Москве! – подхватили его воины и с яростью сшиблись в жестокой, смертельной схватке. Всем показалось, что «сгустилась тьма» от воплей бойцов, звона железа и густого запаха крови. Еще немного, и, казалось, битва превратится в беспощадное кровопролитие, но вдруг, откуда-то из середины московского войска раздался громкий клич, перебивший на время шум битвы. – Слава Брянску! Смерть лютым врагам! – пронеслось над сражавшимися. – Слава Брянску! – неожиданно подхватили этот боевой призыв остальные москвичи, с бешенством врубаясь в ряды литовцев.

– Слава Брянску! – прокричал вдруг кто-то из литовских рядов! – Зачем нам убивать своих?! – и воины брянского отряда резко остановились, повернулись к москвичам спинами и, несмотря на попытки охрипшего от крика Дмитрия Ольгердовича остановить их, дружно поскакали за холм. Видя, что стычка проиграна, и остальные бойцы Сторожевого полка, теряя сраженных московскими мечами товарищей, ринулись за брянцами. Вместе с ними умчались и разгневанные князья.

Московские же воины не стали преследовать отступавших и остановились, как вкопанные. – Почему вы не гоните врагов?! – вскричал разгневанный, подскакавший к своему отряду князь Роман Молодой. Это он крикнул славословие Брянску, увлекшись сражением и забыв о том, что он уже давно не брянский князь. – Неужели вы не видите вражеские спины?

– Не ругай своих людей, брат! – весело сказал подъехавший к князю Роману «набольший воевода» Дмитрий Волынский. Он никогда не унывал. – Пусть наша победа достанется малой кровью! Это – позор для литовцев, испугавшихся одного только вида твоих брянцев и их грозного клича! Слава тебе и твоим людям! И какой смысл гнаться за ними, если они спрятались за оврагом?

В самом деле, узнав о неудаче своего Сторожевого полка, Ольгерд Литовский завел свое войско за овраг и остановился там, ожидая дальнейших действий москвичей. Те же, в свою очередь, выставив дозоры, издали наблюдали за литовцами.

Так два войска простояли несколько дней, пока литовцам первым это не надоело.

– Пусть будет мир! – объявил на военном совете Ольгерд. – У меня нет желания потерять лучших воинов в равном сражении! Хватит с нас двух десятков, погибших в яростной стычке!

И он с гневом посмотрел на сына Дмитрия.

Ответом ему было мрачное молчание.

– Вот что натворили мои брянцы! – думал, едва сдерживая смех, Дмитрий Ольгердович. – Не было счастья, да несчастье помогло! Пусть они убежали, зато остановили бессмысленную бойню…Моих брянцев следует скорей похвалить, чем осуждать!

– Что ж, если нет иного мнения, – буркнул великий князь, – тогда я пошлю людей в стан этих упрямых москалей…

На другой после этого совета день между сторонами было, наконец, достигнуто соглашение о прекращении «ненужной брани». Помимо великих князей – Ольгерда Литовского и Дмитрия Московского – «перемирную грамоту» подписали еще несколько известных военачальников, среди которых были «могучий князь Роман», один из героев стычки двух полков, и князь Дмитрий Ольгердович Брянский, тоже внесший со своими людьми лепту в скорейшее прекращение литовского похода. Так закончилась третья «литовщина».

 

ГЛАВА 18

ВСТРЕЧА СО СТАРЫМ МУРЗОЙ

Князь Роман Молодой скакал со своими людьми навстречу татарам. От московских застав пришло известие, что «сюда идет татарский отряд в сто копий» во главе «с царевичем Серкизом». Великий князь хотел послать навстречу знатному татарину одного из своих воевод. Но князь Роман Брянский, бывший на совете, попросил разрешить ему поехать к гостям. – Я не раз встречался со славным Серкиз-беем не только в Сарае, но даже в царском дворце! – сказал он великому князю. – Он, правда, не царевич, а знатный человек, однако цари его уважали и часто приглашали на советы, где он сидел неподалеку от царского трона! Если этот славный татарский мурза решил приехать в Москву, значит, он верит в твою силу, государь! Когда-то мне говорил мой, покойный ныне, боярин Кручина, что этот мурза хочет перейти к тебе на службу! Да и сам Кручина советовал ему это! В то время к тебе приехал бывший царский советник Тютчи, не пожелавший служить неправедным бусурманам…

– Хорошо, Роман, – молвил на это великий князь Дмитрий Иванович. – Я помню твоего боярина Кручину и встречу с тобой в Сарае! Я тогда был слишком молод…Мы были у тебя в гостях с нашим святителем и говорили о том Черкизе. Я передал ему приглашение на службу…Но он что-то не приехал…Что ж, тогда поезжай к нему навстречу и с любовью прими всех его людей!

Вот и спешил Роман Михайлович в погожий декабрьский день 1372 года, чтобы увидеть некогда могучего ханского сановника и узнать последние ордынские новости. Рядом с ним ехал на стройном татарском скакуне тридцатидвухлетний Захария Тютчев, «посольский человек» великого князя, который прижился при дворе и пользовался уважением московских бояр. Молодой татарин, младший сын влиятельного татарского вельможи Тютчи, единственный из его детей уцелевший во время «лютого поветрия», принял православную веру и женился по христианскому обряду на дочери богатого московского купца, отказавшись от своего прежнего имени. Князь Роман взял его с собой потому, что знал о сарайской дружбе Тютчи, отца Захарии, с Серкиз-беем. Дмитрий Московский не привлекал к службе самого Тютчи, седовласого, но еще крепкого старика, который, в отличие от сына, не изменил своей вере и остался «закоренелым бусурманином». Он получал из московской казны солидное «кормление» и жил «припеваючи» по «бусурманскому закону» с двумя молодыми женами, купленными им у татарских купцов. Многоженство в Москве считалось преступлением, но, поскольку жизнь Тютчи проходила за высокими и недоступными глазу простого обывателя стенами и заборами, великий князь не обращал внимания на слухи, не желая обижать влиятельных татар, нашедших у него убежише.

Захария ехал по левую руку от князя Романа, а по правую руку следовал сын Романа Молодого, двадцатитрехлетний Дмитрий, худенький, ростом в отца, но лицом больше похожий на мать. После тяжелой болезни, пережитой им во время страшной эпидемии, наследник князя Романа оставался хилым и хрупким на вид, вызывая у отца беспокойство. Роман Михайлович постоянно брал с собой сына на охоту, выезды по великокняжеским делам, но вот в военные походы пока не брал его. – Пусть окрепнет и пополнеет, – думал князь, – иначе он не устоит в бою против сильного воина, потеряет жизнь и опозорит меня.

Впрочем, Дмитрий Романович вовсе не стремился «к жаркой брани». Он был вынужден посещать военные учения и вместе с брянскими дружинниками упражнялся с копьем, мечом, луком и стрелами, но делал все это лишь в угоду отцу, не осмеливаясь его ослушаться. На самом же деле молодой князь очень любил ходить на церковную службу, слушать пение христианских гимнов и псалмов, поучения священников, с интересом читал церковные книги. Если бы не отец, Дмитрий бы охотно посвятил себя церкви, отказавшись от «ратного дела»! Но отец заставил его свести знакомство с боярской дочерью и едва ли не силой сыграл свадьбу. Правда молодые, жившие на виду у всех «в дружбе и любви», не имели детей, и князь Роман некоторое время подозревал, что Дмитрий избегает близости с навязанной ему супругой. Но, благодаря сведениям верных слуг, усмотревших, что Дмитрий Романович «возлежал» с боярской дочерью «так, как надо», бывший брянский князь успокоился. – Значит, это угодно Господу! – решил он.

Так и ехали они впереди сотни своих копейщиков, глядя на окружавшие их белые просторы. Наконец, Захария Тютчев, привстав в седле и всмотревшись в снежную даль, что-то увидел. – Славный князь, – весело сказал он, – я вижу вдалеке татарских всадников! Думаю, что это – Серкиз-бей со своими людьми!

– Ну, и глаза у тебя! – покачал головой князь Роман, переходя на татарский язык. – Ты, видно, унаследовал достоинства своих предков! А я ничего не вижу!

И он буквально впился глазами в белесую дымку. Но только через пару сотен шагов, сделанных его могучим конем, он усмотрел впереди какое-то движение.

Татары наехали внезапно. Несмотря на то, что встречали друзей, князь Роман почувствовал какую-то жуть, когда конное воинство в рысьих шапках, с гиканьем и визгом подскакало к ним. Он скосил глаза на сына: тот сидел, судорожно вцепившись в холку своего коня, бледный как смерть…

Передовой татарский воин, в добротном бараньем тулупе и богатой, из черной куницы, шапке стремительно приблизился к князю Роману и внезапно остановился, как бы «врос» в заснеженную землю. – Салам, коназ-урус! – громко сказал он, подняв правую руку вверх, и вдруг, улыбнувшись, добавил: – Так это ты, Ромэнэ? Как давно мы не виделись! Вот ты уже не молод, но и не стар! Не верю своим глазам!

– Салам, славный Серкиз-бей! – ответил по-татарски Роман Молодой, приветливо улыбаясь. – Я сам очень рад тебя видеть! Твоя седина прибавила тебе мудрости и величия! Давно пора приехать к нам в Москву! Я вот сам пострадал от литовцев и теперь служу великому князю Дмитрию!

– Это плохо, что лэтвэ добрались до тебя! – молвил татарский мурза. – Однако не горюй: мы еще покажем этим злодеям! А я давно ушел из Сарая и обосновался на берегах великой реки. Но ордынские ханы не дали мне спокойно жить! Одни звали к себе на службу, другие пытались привлечь меня к междоусобным дракам! Нет порядка в Орде! А теперь там рвется к власти Мамай! Видно, захотел стать ордынским ханом…Он тоже звал меня к себе…Но тигр не служит мерзкому шакалу! Пусть Мамай хитер, а может, даже умен, но он – не ханского рода! Поэтому я решил приехать в Москву! Меня звал сюда славный Тютчи еще тогда, но я не поехал…Не знаю, жив ли он еще?

– Жив, жив, брат! – кивнул головой князь Роман. – А это – его сын! – Он указал рукой на своего спутника.

– Это ты, Ильдар? – Серкиз-бей вгляделся в лицо «посольского человека». – Какой ты стал суровый и гордый! А как похож на своего батюшку! Прошло столько лет…Я помню тебя еще юношей…

– Теперь меня зовут «Захария», славный Серкиз, – громко сказал «сын Тютчи», – ибо я принял христианскую веру и новое имя!

– Это хорошо! – одобрительно прищурился Серкиз-бей. – Надо бы и мне принять вашу веру! Особенно, если это сулит большую выгоду! Если Дэмитрэ, коназ Мосикэ, даст мне неплохое жалованье, я сразу же стану христианином!

– Так нельзя, дядя Серкиз! – возразил, нахмурившись, Захария. – Веру принимают только тогда, когда чувствуют душевную любовь к Господу!

– Эх, сынок, – усмехнулся Серкиз-бей, – это только тебе молодому приличествует шутить! Разве можно верить в то, чего не видишь?! Это же – ложь и обман! Конечно, если бы сам Бог пожаловал ко мне и показал свои чудеса, я бы сразу же поверил ему…А так, я думаю, люди верят больше для порядка или соблюдая обычаи, чтобы не раздражать других…А те, кто кичится своей набожностью – это либо больные душой, либо обманщики, дурачащие доверчивых людей! Любая вера хороша, чтобы держать в повиновении чернь! Знатные же люди должны создавать видимость признания веры, чтобы управлять бестолковой чернью!

– Будет об этом, славный Серкиз! – перебил мурзу князь Роман и с раздражением посмотрел на сына. Но тот, не зная татарского, лишь молчал и улыбался.

– Вот вам молодец! – сказал довольный Серкиз-бей, глядя на Дмитрия Романовича. – Он один понимает смысл моих правдивых слов! Такой веселый и улыбчивый!

– Это мой Дмитрий! – быстро сказал князь Роман, стараясь отойти от неприятного для него разговора.

– Дэмитрэ? – оживился Серкиз-бей. – Твой сын – славный батур! Мы скоро будем кунаками! Нет сомнения в его набожности!

– Ну, тогда поедем, брат, к твоему старому знакомцу – мудрому Тютчи! – молвил князь Роман. – Там вот мы и помянем старое славное время!

– И пощупаем красивых женок! – весело сказал Серкиз-бей. – Мы еще не настолько одряхлели, чтобы пребывать в старческой тишине и покое!

– Мы, конечно, закатим для тебя отменный пир! – усмехнулся Роман Молодой. – А вот женок не обещаю. Государь такое не позволяет. У нас, христиан, есть только одна супруга, а других женок мы не признаем! Значит, славный Тютчи не даст тебе этой радости!

– Выходит, и Тютчи принял вашу веру? – посерьезнел мурза Серкиз. – У него тоже только одна женка?

– Нет, мой батюшка остался мусульманином, – угрюмо буркнул Захария, – и недавно купил себе двух молодых девиц! Да вот и щупает их теперь, как алчный петух! Стыд и позор!

– Значит, твой батюшка – истинный праведник! – вновь развеселился Серкиз-бей. – У него еще есть мужская сила! Нет сомнения, что мы сегодня познаем с ним не одну красавицу! И я не стану принимать вашу веру так же, как и он! Зачем мне лишаться такой радости?

– Где же ты найдешь этих красавиц, дядя Серкиз? – усмехнулся Захария Тютчев. – Неужели будешь искать блядей в Мосикэ? Зачем тебе те непотребные общие женки?

– Мне не надо их искать! – развел руками Серкиз-бей. – Там, за спиной моих воинов, много этих женок! Они едва вместились в три больших арбы!

– Тогда хорошо! – повеселел князь Роман, вспомнив, что его сын не владеет татарским. – Поехали, славный мурза, в белокаменную Москву! Там мы вспомним нашу молодость!

– Эй, воины! – вскричал Серкиз-бей, подняв вверх правую руку и обернувшись к всадникам, стоявшим в полусотне шагов от него. – Айда в Мосикэ! Теперь мы послужим славному Дэмитрэ!

 

ГЛАВА 19

СПАСЕНИЕ ОЛЕГА РЯЗАНСКОГО

Великий рязанский князь Олег Иванович пребывал в смятении: его конные дозоры только что вернулись с вестью, что совсем неподалеку остановилось большое татарское войско! – Чьи же это татары? – думал князь, напряженно морща лоб. – Неужели Мамаевы? Если так, то наше дело плохо! Значит, их натравил Дмитрий Московский! Как же, он теперь в дружбе с Мамаем! И еще крепко прижал Михаила Тверского!

Великий тверской князь, занятый кознями против Москвы, все еще лелеял надежду на изменение настроения Мамая, поэтому он послал в его кочевье своего сына Ивана. Последний, преподнеся подарки татарскому временщику, начал вновь борьбу за интересы своего отца. Но Мамай проявил свое обычное коварство: он охотно взял тверское серебро, но сразу же послал своих людей в Москву к великому князю Дмитрию и сообщил ему об интригах сына великого тверского князя. Дмитрий Московский немедленно отправил в Мамаево кочевье своих киличеев, которые не поскупились на подарки знатным татарам и купили «за тысящу рублев» злополучного княжича Ивана Михайловича. Привезенный в оковах в Москву наследник великого тверского князя был помещен на «подворье митрополита», где пребывал «в великой нужде». Теперь, когда у Дмитрия Московского оказался в заложниках его сын, Михаил Тверской вынужден был прекратить свои набеги на московские земли и затаиться. Тем временем, воспользовавшись его затруднительным положением, поднял голову совсем недавно усмиренный Тверью Михаил Васильевич Кашинский: он «сложил крестное целование» Твери, уехал в Москву, а затем, по совету Дмитрия Московского, отправился в Мамаеву Орду – задабривать, с помощью московского серебра, великого временщика! Зимой же неожиданно скончался в Пронске местный удельный князь, зависимый от Рязани – Владимир Ярославович-Дмитриевич. Как известно, он открыто выражал «свою превеликую любовь» Москве, не раз участвовал в военных походах московской рати, порой, без согласия Олега Рязанского. А после битвы «на Скорнищове», он даже временно был посажен на великое рязанское княжение! Однако великий князь Олег довольно скоро проучил непокорного вассала и вновь заставил его повиноваться своей воле. И вот Владимир Пронский умер, не будучи еще глубоким стариком! Многие тогда считали, что его смерть была связана с потрясением, вызванным «Олеговым пленением». Гордый князь Владимир, считавший себя независимым правителем, был так «поставлен на свое место», что уехал в Пронск совершенно подавленным. Великий князь Олег полагал, что его смерть разгневает Дмитрия Московского. Но он со своим наставником, митрополитом Алексием, были больше «приземлены», чем великий рязанский князь, и учитывали сложившиеся обстоятельства. Все знали, что зима была очень тяжелой, и смерть «косила» люд, не считаясь ни с возрастом, ни с положением! Тогда же умерли князь Еремей Тверской, епископ Твери Василий и множество простонародья по всей Руси. Поэтому великий князь Дмитрий Иванович, несмотря на то, что не питал любви к своему рязанскому соседу, никакого отношения к татарскому вторжению не имел. Причины этого крылись в другом. К лету 1373 года в Орде вновь случилась «великая замятня». Многие влиятельные татарские мурзы, недовольные тем, что в Сарае воссел ставленник Мамая Мухаммед-Булак и действительным правителем являлся неродовитый Мамай, взбунтовались. Две группировки – противников и сторонников Мамая – устроили такую резню, что в короткий срок почти полностью перебили друг друга! Горстка уцелевших врагов Мамая бежала на Нижнюю Волгу к правителю Хаджи-Тархана Черкесу с просьбой о помощи. Последний немедленно отправил свое войско в поход и легко захватил Сарай.

Мамай вновь ушел со своими сторонниками в отдаленное кочевье, но смириться со сложившимся положением дел не хотел. Однако для ведения борьбы за Сарай нужны были воины и, что особенно важно, деньги. Мамаю лихорадочно не хватало серебра! А тут совсем недавно только за тверского князя Ивана Михайловича Дмитрий Московский отвалил, не задумываясь, целую кучу драгоценного металла! Да и кашинский князь Михаил Васильевич приехал к Мамаю за получением ярлыка на Кашин, хлопоча о независимости своего удела от Твери, не с пустыми руками, а с московским серебром. Он не скрывал от Мамая, что ему щедро помог великий князь Дмитрий Иванович. Значит, Москва богата – так поняли случившееся в ставке великого временщика. А ведь совсем недавно, обязуясь выплачивать мамаевскому хану дань, Дмитрий Московский сетовал «на бедность и оскудение земли»! После недолгих переговоров Мамай согласился намного уменьшить ежегодный «выход», относительно того, что Москва платила последнему законному хану Бердибеку! И вот теперь Мамай вспомнил слова Михаила Тверского, обвинявшего перед ним своего врага Дмитрия Московского в «утаивании серебра»! – Вот если бы Мосикэ платила прежний «выход», – думал Мамай, – да и прочие земли урусов не скупились, мне бы хватило не только на борьбу за Сарай, но и на долгую безбедную жизнь!

Однако добыть серебро можно было только силой. А силы были невелики…Особенно после «ордынской замятни», когда погибли многие лучшие татарские воины и мурзы. Слава Ак-Орды серьезно пошатнулась. Необходимо было показать русским свою силу именно теперь! Но воевать с Москвой после недавней поездки великого московского князя Дмитрия в Мамаеву Орду, его щедрых подарков и лестных слов, было не совсем удобно: Мамай не хотел проявлять такое коварство, не желая потерять в дальнейшем возможных союзников. С другой же стороны, он опасался силы «Дэмитрэ Мосикэ», о войсках которого очень хорошо отзывались его частые посланники. И поэтому Мамай решил обрушиться своей ратью на Рязанское княжество, разгром которого должен был, по его мнению, показать «превеликую силу татар», и напугать как Дмитрия Московского, так и других князей. Кроме того, поход мог принести богатую добычу и как-то поправить тяжелое денежное положение.

Вот почему в один из погожих летних дней двадцатитысячное войско Мамая вторглось в Рязанские пределы!

Пока несчастный Олег Рязанский думал да гадал о причинах пребывания в его земле воинственных степных воинов и мысленно надеялся, что угроза его столице невелика, татары, отдохнув после нескольких дней пробега, вновь пошли вперед.

– Великий князь! – в светлицу Олега Рязанского вбежал очередной воин из его заставы. – Это – татары Мамая! Наши люди взяли в плен «языка», оторвавшегося от своих во время грабежа! Ты хочешь его видеть?

– Веди его! – буркнул Олег Иванович, чувствуя, как у него немеет язык и трепещет сердце.

В светлицу вошел, сопровождаемый двумя стражниками, рослый худой татарин, одетый во все серое: легкий бараний тулуп, кожаные штаны и высокие, с загнутыми носками сапоги. Бритая голова татарина блестела от капелек пота, а один из стражников держал в руке головной убор простого татарского воина – рысий треух.

– На колени, собака! – дружно крикнули рязанские воины и швырнули татарина на пол. Пленник с завязанными за спиной руками неуклюже повернулся и грохнулся на пол перед сидевшим в кресле великим князем Олегом. – Шайтан-урус! – выкрикнул он, ударившись головой об некрашеный деревянный пол. – Аман твоей башке!

– Пока «аман» близок тебе! – заговорил по-татарски Олег Иванович. – Говори всю правду, если хочешь жить! Кто ты такой, и чьи вы? Почему вы напали на нас без всякого на то повода?

Услышав хорошую татарскую речь, пленник успокоился и, с трудом встав на колени, сказал: – Мое имя – Махмут! Я – воин славного темника Темира-мурзы, любимца самого Мамая! Я залез в кусты по нужде, а твои злобные люди на меня напали! Хорошо, хоть успел оправиться! – И он с шумом выпустил ветры.

– Тьфу, ты! – плюнул великий князь. В былое время он бы только рассмеялся, но, услышав о Мамае, встревожился.

– Ах, ты, пес! – вскричал один из рязанских стражников. – Ты еще смеешь пердеть перед великим князем! Да я тебя!.. – Он ухватился за рукоятку висевшей на поясе плети.

– Не трогай его! – рассердился Олег Иванович. – Вы сами только что вмочили этому глупцу дебри, а теперь злитесь…Пусть себе пердит, лишь бы только сказал всю правду!

Татарин тихо стоял на коленях, не понимая русской речи.

– Говори же, непутевый Махмут, – вновь перешел на татарский язык князь Олег, – сколько у вас воинов? И с вами ли Мамай?

– Мамая с нами нет, – пробормотал пленник, глядя в пол. – Там только мой темник Темир-бей, главный полководец. С ним еще другой темник – престарелый Бегич!

– Значит, Бегич – не главный темник? – удивился князь Олег. – Неужели твой Мамай поставил во главе войска молодого Темир-мурзу?! Это же – обида старому воину?

– Не мне судить поступки Мамая, – грустно усмехнулся татарин, – но я слышал, что мудрый Бегич не только не в обиде, но даже сам посоветовал Мамаю назначить военачальником Темирбея! Так что в огромном войске нет разлада!

– Эй, Добрята! – крикнул Олег Рязанский, хлопнув в ладоши. В светлицу вбежал молодой, краснощекий слуга. – Беги же, Добрята, в мой терем и скажи тиуну, чтобы он собрал отряд, подготовил княгиню и моих сыновей, Федора и Родслава, к отъезду на лесную засеку! Да побыстрей! Скоро здесь будут татары самого Мамая! Они могут захватить наш город.

– Слушаюсь, великий князь! – вскричал слуга и повернулся к двери, но вдруг остановился. – А как же ты, великий князь? Неужели останешься в городе?

– Беги же, Добрята! – рассердился князь. – У нас нет времени на пустую болтовню! Может и останусь! Беги же!

Как только слуга выскочил в простенок, великий князь Олег встал со своего кресла.

– Зачем вы разоряете мою землю? – сурово спросил он, глядя прямо в лицо поднявшего голову татарина. – Разве я не платил твоему злобному Мамаю правильную дань? За что мне такая обида?!

– Я не знаю, – опустил свои карие раскосые глаза пленник. – Говорили, что Мамай рассердился на коназа Мосикэ и решил сначала покарать тебя, его кунака!

– Ты слышал звон да не знаешь, где он! – зло усмехнулся Олег Иванович. – Я – не кунак Дмитрия Московского, а враг! Однако же, если ты упомянул Москву, значит, этот набег состоялся по воле Дмитрия! Это он натравил на меня Мамая! Тогда нам нет спасения! Надо бы залезть на стену и осмотреть окрестности…

Он уже хотел уйти, но один из стражников вдруг тихо спросил: – А что делать с этим злодеем?

– Со злодеем? – князь презрительно глянул под ноги и усмехнулся. – Выведите его на воздух и казните, как положено! Отрубите ему голову! Зачем нам держать в городе лютого врага? Он сделал свое дело и рассказал все, что знает…Теперь он не нужен!

– Слушаемся, великий князь! – радостно вскричали стражники, хватая пленного татарина. – Пошли-ка, сыроядец, в последний путь!

Великий князь, рослый и статный, медленно, величаво, несмотря на грозившую ему опасность, вышел на крыльцо своего терема. Он спустился вниз, подошел к своему боевому коню, которого держал за узду старый слуга, и вслушался, наслаждаясь, как кричал от боли упиравшийся татарин, волочимый стражниками по ступенькам. Еще немного – раздался дикий взвизг, и довольный князь быстро вскочил на коня. – Так бы вас всех перебить! – буркнул он.

У городской стены столпились княжеские дружинники. Увидев своего князя, они поснимали шапки и склонились в поясном поклоне. – Как вы, мои воины, – весело, стараясь приободрить людей, молвил Олег Иванович, – готовы сразиться с лютыми врагами? Сумеете дать Мамаю по башке? Отстоим родной город?

– Дадим, батюшка! Побьем Мамая! – вяло ответили рязанские воины.

– Они совсем не готовы к сражению с таким войском! – отметил про себя князь Олег и полез по лестнице наверх. То, что он увидел, привело его в уныние: в дымке горевшего у Оки леса двигалось бесчисленное татарское воинство. – Злобные сыроядцы пожгли все окрестные села! – думал он. – Тот пленный татарин меня просто обманул! Значит, за дело потерял свою башку! Сюда идут едва не четыре тумена!

И князь полез вниз. – Где же мой огнищанин?! – крикнул он, достигнув земли и оглядываясь по сторонам.

– Он здесь! – хором молвили столпившиеся вокруг князя дружинники. – Иди же сюда, Ясько Добрынич!

Огнищанин, распоряжавшийся расстановкой вдоль стен городского ополчения в отсутствие тиуна, уехавшего из города вместе с семьей великого князя, вскоре прибежал на зов. – Здравствуй, великий князь! – весело сказал он. – Я готов защищать наш город!

Князь сделал знак огнищанину, и тот приблизился. – Вот что, Ясько, – тихо сказал князь Олег так, чтобы его не услышали ближайшие воины, – оставляй за старшего славного Гордыню, главу городского ополчения! Пусть он защищает город! А я со своими верными людьми поеду к задним воротам! И поспеши, еще час – и мы не сможем уйти!

– Слушаюсь! – тихо молвил потрясенный Ясько Добрыневич, опустив руки.

Князь покинул город через московские ворота. С ним вместе выехали два десятка его лучших преданных воинов. Но не успели они проехать и двух верст по лесной дороге, как до них донесся сильный отдаленный шум, треск, визг и запах гари, настолько сильный, что князь вздрогнул. – Неужели этот дым идет от нашего города? – сказал он с грустью. – Значит, татары подожгли стены! Как быстро! Хорошо, что успели уйти! Поехали же, люди мои, в московские леса!

Великий рязанский князь еще не понял, что совершил ошибку. Допрос пленного татарина, задержка на крепостной стене едва не стоили ему жизни. Проскакав со своими людьми еще пять-шесть верст, Олег Иванович вдруг услышал за спиной конский топот и визг татарских всадников. – Это же сущие бесы! – вскричал он, ускоряя бег своего коня. – Вперед, чада мои, спасайтесь!

Но татары отставать не собирались. Они уже давно выследили княжеский отряд и готовились к торжеству. – Мы пленим самого коназа! – весело кричал мурза Ахчи, извлекая из-под седла аркан. – Еще немного труда – и у нас будет целая куча серебра!

Слыша татарские вопли, приближавшиеся к нему, князь Олег холодел от ужаса. – Не дай Бог, попасть в плен! – думал он. – Уж лучше смерть, чем такой позор!

– Ах, мой господин! – вдруг вскричал скакавший рядом с великим князем старший дружинник Хорь, падая на землю: из его спины торчала татарская стрела. – Прощай, княже! – буркнул другой воин, верный Радята, оседая вниз и обливаясь кровью: стрела попала ему в шею!

– Господи, помоги! – взмолился про себя покрывшийся потом, прижавшийся к холке коня князь Олег, продолжая бешеную скачку.

Татары между тем догоняли маленький поредевший рязанский отряд, и мурза Ахчи метнул свой аркан. Однако веревка скользнула по плечу князя и обхватила скакавшего позади него дружинника Ярему. – Ох! – вскричал тот, падая с коня и хватаясь обеими руками за аркан, сдавивший ему шею…

– Шайтан! – завопил разгневанный Ахчи-бей. – Эй, мои люди, ловите же коназа!

Но в этот самый миг, когда татарские воины, повинуясь приказу своего мурзы, выхватили арканы, из лесу вдруг неожиданно выскочили спрятавшиеся в засаде конные русские воины. – Вжик! Вжик! – просвистели стрелы с красным оперением, и малочисленный татарский отряд был буквально растерзан. Мурза Ахчи рухнул на землю первый, пораженный русской стрелой в глаз. Попадали и все ближайшие преследователи рязанцев. Еще десяток татар повернулись спиной к врагу и попытались ускакать, но было поздно: здоровенные русобородые московские воины были тут как тут! Еще немного, и все было кончено. – Так, а теперь ловите коней! – распорядился рослый дружинник, как видно, старший военачальник. Тем временем рязанский отряд остановился, и князь Олег со своими людьми с изумлением следили за происходившим.

– Как ловко! – восхищался Олег Рязанский. – Они положили всех врагов, не сделав ни одного лишнего шага!

В это время московский военачальник развернул своего коня и подъехал к Олегу Ивановичу. – Здравствуй, великий князь! – весело сказал он. – Неужели ты меня не признал?

Князь Олег смотрел во все глаза, но ничего не понимал. – Я где-то видел тебя, – пробормотал он, – но вот где, не помню…

– Неужели ты забыл про жаркую битву под Шишевским лесом, славный князь?! – вскричал румяный воин. – И не помнишь мое имя? Ведь я – Иван Будимирыч! Ты тогда так хвалил мою лучную стрельбу!

– Помню, помню, Иван! – обрадовался Олег Рязанский. – Ты же – боярский сын великого князя Романа Брянского! Разве не так?

– Так, великий князь, но я теперь уже боярин! – с горечью сказал Иван Будимирович. – А мой славный батюшка, Будимир Супонич, сложил голову в сражении с тобой у Скорнищова!

– Скорблю об этом! – опустил голову князь Олег. – Но не я был причиной той жестокой битвы, а злая воля Дмитрия Московского! Я же защищал свою землю! Тогда я сам потерял много славных воинов и любимых бояр!

– Не будем вспоминать то горе, великий князь, – промолвил брянский боярин. – Гибель на поле брани – завидная судьба! Жаль батюшку, но такова Господня воля!

– Как ты здесь оказался? – поднял голову князь Олег. – Неужели по воле самого Господа?

– Все бывает по воле Господа! – кивнул головой Иван Будимирович. – Наш великий князь Дмитрий узнал о набеге Мамая и подумал, что враг идет на Москву через твою землю! Вот он и послал московские войска на Оку, чтобы встретить татар. Его люди были отправлены и в Великий Новгород за князем Владимиром Андреичем. А сейчас все ближайшие дороги заняты нашими разъездами. Я же нагрянул сюда по приказу моего славного князя Романа Михалыча. И видишь, как нам повезло: мы вовремя подоспели к тебе на помощь! Значит, так было угодно нашему Господу!

 

ГЛАВА 20

ХИТРОСТИ МИХАИЛА ТВЕРСКОГО

Великий тверской князь Михаил затаился. Его руки были скованы пребыванием сына Ивана в московском плену. Он уже не раз присылал людей к Дмитрию Московскому с просьбой отпустить сына в Тверь, но последний ставил ему неприемлемые условия: отказ от притязаний на великое владимирское княжение, признание Великого Новгорода «вечным союзником Москвы» и совместную борьбу с татарами. После вторжения татар в рязанскую землю великий московский князь совершенно утратил доверие к Мамаю. В Москве прекрасно понимали, что, несмотря на разгром земель Олега Рязанского, Мамай метил дальше: не зря московские войска простояли все лето на берегах Оки, прикрывая свои земли от захватчиков. Слава Богу, что Мамаевы темники не рискнули пойти дальше! Тем не менее, расходы на содержание большого войска были достаточно велики, чтобы радоваться спасению от татарской угрозы.

Михаил Тверской очень надеялся на разгром московских земель татарами и был разочарован, что они не пошли дальше рязанской земли. Он также, как и великий князь Дмитрий Московский, не доверял теперь Мамаю. Особенно после выдачи его сына москвичам! Однако набег Мамаевых войск на южную Русь подал ему надежду на ухудшение отношений Мамая с Москвой. Поэтому, когда он услышал от своих московских посланников требования великого князя Дмитрия Ивановича, он передал ответ: – Я хорошо обдумаю твои условия и тогда приму нужное решение.

Было ясно: великий тверской князь затягивал время! Он создавал видимость «смирения» и «тихо сиживал» в своей Твери. В то время из тверской темницы сбежали захваченные в плен в Торжке новгородцы. Они совершили подкоп и выбрались на свободу. Великий князь Михаил посмотрел на это сквозь пальцы. – Пусть себе уходят! Не надо тратить на них и без того скудный хлеб! – сказал он своим боярам, когда те предложили послать за беглецами погоню. А поскольку среди тверичей были «московские послухи», об этом вскоре узнали в Москве, и слова Михаила Тверского были расценены как, по крайней мере, невраждебные.

Когда же московское войско было отвлечено татарами, великий князь Михаил Александрович стал потихоньку готовиться к войне: по его распоряжению со всех концов тверской земли были согнаны «смерды и прочий черный люд» для строительства оборонительной полосы: от Волги до речушки Тмаки был прорыт глубокий, широкий ров и насыпан высокий вал. Своим же боярам он говорил, что «боится, как бы Дмитрий Московский не повел свои войска с Оки на Тверь». Такое объяснение пока устраивало Москву. – Пусть себе тихо сидит и копает превеликие ямы! – смеялся Дмитрий Московский. – Если нам будет надо, мы пойдем другой дорогой!

Неожиданно умер еще не старый князь Михаил Васильевич Кашинский. Удел унаследовал его сын Василий. Великий тверской князь решил не терять времени, и сам поехал хоронить мятежного родственника. На поминках он лицемерно расхваливал умершего, говорил о его вражде с Тверью, как об интригах Москвы, якобы запугавшей несчастного, доброго князя. – Это московская дружба сократила ему жизнь! – сказал он Василию Кашинскому при личной встрече. – Еще и к тебе протянули свои жестокие руки! А нынче Москва сама несчастлива! С одной стороны, ей грозит могучий Ольгерд, с другой – татары, которые особенно усилились после разгрома рязанского удела! Я бы уже давно пошел на Москву, но боюсь за своего сына Ивана, плененного обманом! Так что у тебя перед глазами московское коварство, и ты не должен попасть в их лживые сети! Лучше приезжай в родную Тверь и возобнови наш военный союз!

Василий Михайлович Кашинский так и поступил. Сразу же после сорокадневных поминок по отцу он вместе с женой Еленой и своими боярами прибыл в Тверь, где «целовал крест великому князю Михаилу и отдался его воле».

Между тем сын Михаила Тверского Иван, сидевший в митрополичьем подворье под охраной, так «изнемог от долгого безделья», что обратился через стражу к великому московскому князю с просьбой выпустить его на свободу. Дмитрий Московский не хотел терять заложника, но нездоровья и, тем более смерти, ему не желал. При московском дворе ходили слухи о неком «проклятье рода», постигшем якобы великого князя Юрия Данииловича (за убийство в московской темнице Константина Рязанского) и его брата Ивана Данииловича Калиту «с потомками» (за гибель тверских князей, подстроенную им в Орде). Как известно, Юрий Даниилович был убит и остался без наследников, а Иван Даниилович и его сыновья – Симеон и Иван – умерли, не достигнув старости. Испытывать судьбу и «гневить Господа» Дмитрий Московский не хотел, поэтому в Тверь отправился московский посланник со смягченными требованиями.

Ответ из Твери не заставил себя долго ждать.

В самый разгар зимы великий князь Дмитрий Иванович собрал боярский совет для обсуждения сложившегося положения дел. Московского князя беспокоило возможное осложнение отношений с Мамаем. На совете, помимо бояр, присутствовали и служилые московские князья, включая Романа Брянского, занимавшего место на передней скамье, напротив сидевшего в кресле рядом с великим князем митрополита Алексия.

Когда великий князь Дмитрий высказал свои опасения насчет угрозы Мамая, не все бояре с этим согласились. Одни считали, что Мамай совершил набег на Рязань, «чтобы покарать злобного Олега», другие даже утверждали, что татары разорили Рязань, «чтобы угодить Москве»! – Тот Олег – более опасный враг, чем татары! – молвил Михаил Иванович Морозов, потирая свою густую окладистую бороду. – Поэтому нам нечего боятся Мамая! А Рязань теперь подожмет хвост! У них нет нынче ни сил, ни желания разорять наши московские земли!

– Это правда, что Олег не раз вторгался в наши пределы! – кивнул головой седобородый тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов. – Однако он сам – добрый и ласковый человек! Во всем виноваты рязанские бояре! Я сам, пребывая в Рязани, не раз слышал, как они подстрекали гордого Олега напасть на Лопасню и Коломну! Вы же знаете, что те города когда-то принадлежали Рязани?

– Это было давно! – покачал головой Дмитрий Московский. – Пусть эти города были рязанскими, а теперь они – наши! Москва никому не отдает своих земель! А я унаследовал их от своего батюшки…

– Но Рязань с этим не смирится! – буркнул Федор Андреевич Свибл. – Вот только оправится от татарского погрома и опять возьмется за старое! И, кроме того, нечего было выручать этого Олега Иваныча! Наши люди не раз спасали его жизнь и честь!

– Кто же? – усмехнулся великий князь Дмитрий.

– Да наш князь Роман Молодой со своими брянцами! – ответил, насупив брови, Федор Андреевич. – Разве не они защитили этого коварного Олега от татар во время Мамаевого нашествия? Мы также знаем, как они помогли рязанцам в битве у Шишевского леса против могучего Тагая! Почему они воюют без твоей воли, великий князь? Им осталось только послужить самому Мамаю! Кроме того, князь Роман отпустил в литовский Брянск тех бояр, которые бежали к нам в Москву вместе с нагубником Василием!..

– Мои люди добровольно ходили на Тагая! Они хотели воевать с татарами и захватить добычу! – возмутился, вскакивая со скамьи, князь Роман. – Зачем было им препятствовать? Моим воинам не хватало денег и женок! Все это они завоевали! И причем здесь Мамай? Мои воины сражались не в рядах Мамая, а против него! За что такой подлый поклеп?! А там, на Оке, мои люди случайно спасли Олега Рязанского! Моя застава нечаянно нарвалась на татар и всех перебила! А что, они должны были равнодушно смотреть, как бусурмане предают смерти православного князя и христианский люд?! Это – не по-Божески, а только на славу лукавому! Что же касается тех бояр, – он насупился, – то здесь тоже нет ничего плохого! Пусть живут в своем Брянске! Мы еще не знаем, может этот Брянск вскоре станет московским городом, а те бояре будут нашими верными людьми! Зачем им тут сидеть без дела и есть дармовый хлеб?

– Нехорошо, братья, – встал Иван Родионович Квашня, – обижать славного Романа Михалыча! Он честно и добросовестно служит Москве и нашему великому князю! К нему до сих пор не было серьезных претензий! Разве вы забыли, как сражались брянцы против того же Олега на Скорнищове?! Его лучшие бояре сложили там свои головы, а сам наш славный Роман был ранен и до сих пор хромает! И все это сделано на славу Москве! Стыдитесь!

– Ты прав, Иван Родионыч, – кивнул головой великий князь Дмитрий. – Нам не за что осуждать князя Романа, наоборот, он достоин похвалы! (Успокоенный князь Роман вновь уселся на скамью.) Пусть князь Олег и совершил против нас преступления, но он все-таки – православный христианин и грех упрекать его спасителей…И я думаю, наш отец, славный святитель, будет согласен со мной, – он посмотрел на кивнувшего ему головой митрополита, – в том, что Рязань в этот раз прикрыла нас собой и пролила кровь за всю русскую землю. Поэтому мы должны как-то поддержать Олега и, если надо, оказать ему помощь…Пора нам, русским князьям, держаться вместе против полчищ Мамая! Я чувствую, что нам предстоит жестокая война!

В это время в думную светлицу вбежал молоденький слуга. – Государь! – крикнул он. – К тебе пожаловали тверские послы! Впускать их?

– Зови их сюда, Остик! – распорядился великий князь. – Это хорошо, что ты сразу же доложил о них!

В думную светлицу вошли два важных седобородых боярина, одетых в богатые, обшитые серебряными галунами литовские кафтаны: верхнюю одежду и шапки они оставили слугам в простенке. Они приблизились к креслам великого князя и митрополита, склонившись в поясных поклонах. – Да благословит вас Господь, тверичи! – сказал, привстав и крестя головы послов, митрополит.

– Здравствуйте, великий князь Дмитрий Иваныч, наш отец святитель и мудрые бояре! – громко молвил стоявший справа, видимо старший, тверской боярин.

– Здравствуйте и вы, Иван Семеныч и Александр Иваныч! – ответил, узнав тверичей, великий князь Дмитрий. – Как мой брат, Михаил Александрыч? Жив ли-здоров?

– Жив, великий князь! – пробасил Иван Симеонович. – Он шлет тебе теплые слова и предлагает мир! Он согласен с твоими требованиями и готов выкупить своего сына! Мы привезли с собой тысячу рублей серебра и просим мира!

– Ну, пусть будет тысяча, – нахмурился Дмитрий Московский, – однако это – только возврат моих ордынских денег…А как же мои условия?

– Наш великий князь Михаил согласился, – прогудел другой посланник, Александр Иванович, – отозвать всех своих наместников из новгородских городов. Он больше не держит зла на славную Москву и теперь питает к вам только чувство дружбы.

– Ну, что ж! – вздохнул Дмитрий Московский. – Ладно, хоть с этим согласился! Сдавайте же в казну ваше серебро и увозите домой княжича Ивана! Но смотрите: чтобы не было никаких тверских наместников в союзных мне землях! Клянитесь и целуйте крест за своего великого князя!

 

ГЛАВА 21

ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРЯНСК

Князь Дмитрий Ольгердович возвращался из дальнего похода. Лето 1374 года было исключительно жарким, и почти не выпадало дождей. Степная трава выгорела под палящим солнцем, а земля окаменела и растрескалась. Если бы не запасы сена, добытые у низовьев Дона, литовская конница не пережила бы тяжелого изнурительного похода. Предусмотрительные татары постоянно кочевали, зная, где есть пастбища с сочной травой, и были неуловимы. Поход литовского войска под водительством князя Кейстута ничего, кроме плененных «татарских женок» и корма для лошадей, не дал. Дмитрий Ольгердович, мрачный и подавленный, ехал рядом с братом Андреем и кузеном Витовтом за спиной дяди Кейстута. – Зачем отзывал меня батюшка на тот татарский поход? – думал он. – Мы только потеряли время и погубили многих воинов, а славы и богатств не добыли!

В самом деле, поступки и замыслы великого литовского князя Ольгерда были непостижимы. Он оторвал от дел многих литовских князей всего-навсего для удара по кочевью Мамая! В том числе и своего сына Дмитрия Брянского…Последний, из-за постоянных походов, довольно редко бывал в Брянске и опасался, что некогда мятежный город выйдет из повиновения. В памяти оставались события 1370 года, когда брянские бояре с нагубником Василием даже выплатили Москве дань и едва не «поддались под руку Дмитрия Иваныча»! Правда, вскоре беглые бояре, прощенные Дмитрием Ольгердовичем, вернулись в Брянск и ничем не проявляли своей «нелюбви», где-то в глубине души брянского князя осталось недоверие к ним. А нагубник Василий так и остался жить в Москве, получив при дворе великого московского князя какую-то малозначительную должность. А если Дмитрий Иванович держал при себе «изменщика», значит, нуждался в его услугах! Стало быть, угроза со стороны Москвы не исчезла! А тут еще нелепый поход!

Литовские войска вышли к кочевью Мамая как раз тогда, когда орда ушла далеко на восток. Лишь большой отряд татарского темника Темир-мурзы еще не успел откочевать и принял тяжелый бой. Эта битва для татар, несмотря на некоторое их превосходство в численности, была непривычная, оборонительная. Они никак не ожидали вторжения литовской рати в самое сердце своих земель. Первоначально Кейстут обрушил свои силы на конных татар, скопившихся у Дона: они привели лошадей на водопой. Это была ошибка. Татары, несмотря на неожиданность нападения, понесли незначительные потери и, рассыпавшись по берегу реки, скрылись в степи. Кейстут с прочими князьями возглавили преследование и вскоре натолкнулись на основные силы во главе с самим Темир-мурзой. Татары выстроились полумесяцем и пытались охватить литовское войско со всех сторон, чтобы выйти врагу в тыл. Но у них это не получилось. Литовцы так отчаянно сражались, столкнувшись с татарами «в лоб», что помешали им осуществить свой замысел. Сеча была настолько злая, что уже в самом начале и те и другие потеряли множество воинов. Однако численное превосходство татар давало себя знать. Разъяренные степные наездники, покой которых нагло потревожили воинственные литовцы, предпочитали скорее умереть, чем уйти с позором из родных степей.

Брянские воины во главе с Дмитрием Ольгердовичем долгое время стояли за спинами сражавшихся литовцев: перед ними стояла задача прикрывать войска на случай их обхода татарами с флангов. Поэтому они, одетые в железные доспехи, истекали потом от ужасающей жары и задыхались от клубившейся над полем битвы пыли, поднятой сражавшимися.

– Дядя Кейстут, – сказал своему военачальнику, стоявшему с ним рядом, Дмитрий Ольгердович, – нам следует ударить по татарам с тыла, поразив их в спины калеными стрелами! Значит, надо их обхитрить и тихо обойти сзади! Иначе эта битва будет продолжаться до темноты, и мы потеряем, без надобности, многих людей!

Сражение к тому времени приобрело настолько ожесточенный характер, что от криков сражавшихся и умиравших, стука щитов и лязга мечей едва было слышно собеседника! Дмитрий Брянский не понял, что ответил ему князь Кейстут и лишь только догадался, что полководец не возражает против его предложения, но советует не спешить.

И, тем не менее, Дмитрий Ольгердович подал знак своим воинам разворачивать лошадей и уходить в дальнюю степь. Недоумевавшие брянцы повиновались. Каково же было их удивление, когда они вдруг неожиданно, проехав всего лишь с версту, натолкнулись на довольно большой татарский отряд, мчавшийся им навстречу! Оказывается, татары пытались совершить то же самое, что и брянцы. – Нам бы настал конец, если бы мы опоздали! – подумал Дмитрий Ольгердович, поднимая вверх свой тяжелый меч. – Вперед, мои славные люди! – вскричал он, устремляясь на врага. – Слава Брянску!

– Слава Брянску! Слава Дмитрию! – заорали воины, с яростью набрасываясь на татар. Последние оказались неготовыми к отражению такого неожиданного нападения и, несмотря на умение и желание сражаться, заметались, пытаясь устоять и оценить вражеские силы. Однако брянцы не дали им времени на раздумье, беспощадно рубя и сбивая с лошадей первых попавшихся под руку врагов. – Аллах! – кричали татары. – На нас напал сам шайтан! Спасайтесь!

Князь Дмитрий подскакал к рослому, одетому в белую чалму, видимо, знатному татарину и с силой обрушил на него свой меч. – А-а-а! – завопил несчастный военачальник, не удосужившийся надеть перед сражением железный шлем, и рухнул на обагренную собственной кровью землю, увлекая за собой застрявший в плотной ткани чалмы княжеский меч. Пока князь возился, извлекая меч из кровавой тряпицы, его воины уже покончили с врагами: около полутора сотен окровавленных тел осталось лежать на выжженной солнцем земле. – Каковы наши потери? – спросил Дмитрий Ольгердович подъехавшего к нему воеводу Пригоду Уличевича, стряхивая с лезвия меча мозги убитого им татарина.

– Десятка два убитых! – ответил, вытирая со лба пот, воевода. – Это много! Жаль наших людей!

– Жаль, брат, – кивнул головой Дмитрий Ольгердович, – но там, – он показал рукой в сторону клубившейся пыли, – наши воины ждут помощи, и нам нужно спешить!

– Тогда поехали, княже! – вздохнул Пригода Уличевич. – Надо успеть!

Тем временем татары продолжали отчаянно сражаться с главными силами Кейстута. Им даже удалось потеснить врагов «в самой середине» и вгрызться в глубину боевого строя литовцев. В этот важный, решающий миг тысячный конный отряд брянцев, выпустив тучу стрел, ударил им в спину. Потери татар были ужасными. – Аман! Аман! – закричали они, пытаясь повернуться лицом к новому врагу и оказавшись под ударами с двух сторон. Однако, наступая, брянцы растянули строй, уменьшив боевую мощь внезапного наскока. В создавшейся сумятице татары прорвали окружение и стремительно выскочили в образовавшуюся брешь. Особенно отличился их могучий военачальник, Темир-бей, здоровенный детина «зверского вида» с багровым от ярости лицом. – Аман, аман вам, урусы! – кричал он, размахивая своим огромным кривым мечом и прорубая себе путь на свободу.

– Ах, ты, сыроядец! – буквально взвыл Дмитрий Брянский, видя, как падают на землю его лучшие воины, и устремился на татарского военачальника. Но тот не стал ожидать неизвестного исхода и, подняв вверх свою могучую, обагренную кровью правую руку с мечом, быстро исчез за степными холмами. Вслед за ним умчались остатки его воинства, размахивая руками и проклиная «урусов и нечестивых лэтвэ».

Литовское войско потеряло в этом сражении почти столько же, сколько и татары: до восьми сотен убитыми и тяжело ранеными. Из них брянцев погибло больше пятидесяти человек! А раненых было просто не счесть! Даже сам князь Дмитрий Ольгердович пострадал: татарская стрела, скользнув по его щеке, очертила, пусть неглубокую, но кровоточившую рану!

Татары оставили победителям весь свой стан с женами, детьми, многочисленными слугами. Но литовцам не нужны были все пленники. Забрав большие запасы сена, воды и сушеного мяса, они стали собираться в обратный путь. Бывшие татарские рабы – мужчины, старики и старухи, дети – обрели свободу и потянулись берегом Дона к родным землям. Женщины же были с жадностью захвачены истосковавшимися по любви литовскими воинами, которые, не обращая внимания на стоявших рядом товарищей, срывали с несчастных одежды и, как дикие звери, совокуплялись с ними под вопли напуганных жертв и смех распоясавшихся вояк. Брянцы, уставшие и раненные, с отвращением смотрели на эти оргии. – Это – лютые язычники! – сказал, плюнув в землю, Дмитрий Ольгердович, уводя своих людей за ближайший холм.

Вечером же они, несмотря на то, что осудили поведение своих товарищей-литовцев, не отказались от дележа захваченных женщин, и до самого утра из их телег доносились стоны и крики познаваемых ими пленниц.

В телегах князя Дмитрия Ольгердовича сидели три красивые девушки. Он выбрал их, нетронутых, из общей добычи литовских князей. Сам Кейстут предложил ему, внесшему наибольший вклад в исход битвы, первому взять тех, какие понравятся. Брянский князь сначала не хотел участвовать в дележе женщин, но, приглядевшись, обнаружил, что «женки красивы и богаты телами». – Будут моими банными девицами! – решил он. – Давно пора обновить моих женок: одни из них уже состарились, а прелестная Шумка – «на сносях»!

Воспоминание о Шумке вызвало у него привычное волнение. – Неплохо бы познать одну из девиц сегодня вечером! – подумал он, приходя в хорошее настроение. – И то ладно, что добыли хотя бы красивых женок!

Объединенное литовское войско разделилось на отряды, только достигнув Киева. Брянский полк, не оставаясь в городе на отдых, проследовал к Десне, на берегу которой воины устроили привал. Дмитрий Ольгердович опасался новых потерь: Киев, плохо укрепленный невысокой деревянной стеной, мог подвергнуться нападению степных хищников. На следующий день, отдохнув, брянские воины добрались до Чернигова, где также пробыли недолго: некогда величественный город, как и Киев, влачил жалкое существование.

К Брянску подходили спокойно, не спеша, встречаемые колокольным звоном.

– В городе тихо, значит, не было смуты! – весело сказал Дмитрий Ольгердович своим старшим дружинникам, подъезжая к крепостным воротам, у которых столпились сбежавшиеся со все концов горожане. – Слава князю! Слава могучему Дмитрию! – кричали со всех сторон.

Брянский князь махал левой рукой и весело улыбался. Так и въехал он по спущенному мосту в детинец под вопли восторженной толпы.

У входа в крепость его ждали склонившиеся в поясном поклоне стражники во главе с княжеским огнищанином, седовласым Уличем Брежковичем. – Здравствуй, славный князь! – весело сказал он, глядя с улыбкой на своего рослого розовощекого сына-воеводу, ехавшего вслед за князем. – Со славой или со мздой?

– Со славой! – буркнул Дмитрий Ольгердович. Он был доволен, что его не встречали с хлебом-солью. Этот обычай князь отменил. – Отведи в баню моих девиц, сидящих в телегах, и прикажи моим прочим девицам, чтобы они подготовили их к моему приходу! Хочу познать их сегодня же…

– Слушаюсь, княже! – усмехнулся старый боярин.

– Да, вот еще, почтенный Улич, – тихо сказал князь. – Как там моя прелестная Шумка? Еще не разрешилась?

– Разрешилась, княже, – кивнул головой огнищанин, – и принесла тебе доброго сына!

– Тихо, Улич! – поднес руку ко рту брянский князь. – Не сына, а пасынка! Я усыновлю мое славное дитя, поскольку нет наследников от законной супруги! И надо бы окрестить его Андреем, в честь моего брата!

– Так и сделаем, княже! – поклонился Улич Брежкович.

Князь, едва переодевшись с дороги, отправился в терем, где его ждала супруга. Он запретил ей в свое время выходить на встречу к воротам крепости, и она покорно сидела в своей светлице. Когда же князь переступил порог, и княгиня увидела его, она порывисто вскочила и буквально бросилась ему на шею.

Дмитрий Ольгердович крепко обнял и троекратно поцеловал супругу. – Вот тебе, душа моя, – сказал он, вручая ей тяжелый золотой браслет, унизанный рубинами, – степной дар с кровавыми самоцветами! Это – моя боевая добыча и знак любви к тебе!

После недолгой беседы князь, отобедав с женой, отправился в свой «охотничий терем», «в думную светлицу», где его ждали бояре и епископ Парфений.

– Да благословит тебя Господь, сын мой, – владыка перекрестил склоненную голову князя, как только тот приблизился к передней скамье, – и да будут у тебя здоровье и удача!

Князь занял свое кресло и медленно, с достоинством, рассказал собранию о своем очередном походе. Бояре молча слушали его и качали головами. Лишь только когда он назвал число убитых, они со скорбью, тряся бородами, что-то пробормотали.

– Что поделать? – молвил на это брянский князь. – Такова судьба воина! И если бы только жестокая битва! Стояла ужасная жара! Вот почему такие потери! Умерли почти все тяжело раненные! Так и похоронили их в чужой земле по дороге!

– Царствие им небесное! – громко сказал брянский епископ. – Сегодня же совершу по ним погребальный обряд!

– Ну, а теперь рассказывайте ваши новости, – попросил князь, откинувшись на спинку кресла.

– Что тут рассказывать, сын мой? – ответствовал епископ. – Жара была не только в степи, но и у нас! Совсем не было дождей! Теперь у нас – небывалый неурожай! Следует ожидать голода! Еще хорошо, что пока нет болезней. А вот говорят, что в Московской земле начался падеж скота, а потом стали болеть и умирать люди! Есть и другая неприятная новость: великий московский князь Дмитрий поссорился с татарином Мамаем! Все боятся жестокого татарского нашествия! Кроме того, святейший митрополит поставил новых владык: в Тверь – Евфимия, а в Суздаль – печерского архимандрита Дионисия…И еще говорили, что в Нижнем Новгороде случился мятеж против Мамаевых татар, и люди великого князя Дмитрия Константиныча перебили полторы тысячи сыроядцев, а их посла Сарайку с дружиной взяли в плен! А вот и совсем неслыханные вести! Злобные ушкуйники из Великого Новгорода ходили в поход на Вятку, а перед этим совершили набег на Казань, где взяли с тамошних татар выкуп в триста рублей! У них было почти девять десятков новгородских стругов или ушкуев! Отойдя от Казани, они разделились. Первый отряд, в четыре десятка ушкуев, отправился на Верхнюю Волгу. Разбойники разорили там все земли и даже добрались до Обухова! Они опустошили все Засурье и Маривать! А потом, спалив свои и купеческие суда, сели на коней и поехали на Вятку, ограбив все земли по Ветлуге! Второй же отряд, в полсотни ушкуев, поплыл вниз по Волге и, добравшись до Сарая и прочих городков, учинил там невиданный погром!

– Неужели татарский царь не мог справиться со злодеями?! – изумился Дмитрий Ольгердович.

– Я не знаю подробностей, – тихо сказал епископ Парфений. – Одни говорят, что те ушкуйники сложили свои головы в битвах с татарами, другие – что они вернулись в свой Великий Новгород со славой и богатой добычей!

– Вот вам и наш поход! – громко молвил раздраженный Дмитрий Ольгердович. – Отборные войска, жестоко сражаясь и обильно поливая кровью землю, ничего не добыли, а жалкие воры, новгородские ушкуйники, вернулись домой со славой и богатством! Неисповедимы твои пути, Господи!

 

ГЛАВА 22

МОСКОВСКИЕ ДЕЛА

Князь Роман Михайлович Брянский проснулся в это морозное декабрьское утро в плохом настроении: болела голова, щемило сердце, и на душе было тоскливо, тревожно. – Не надо было ходить в гости к славному Тютчи, – думал он, – и пить столько вин да хмельных медов! У меня так много дел, а я нашел время, чтобы бражничать! Однако же, как было не пойти: обидел бы таких важных людей! Служилые татары теперь в силе при дворе Дмитрия!

В самом деле, мурза Серкиз или, как его называли в Москве, «царевич Черкиз», был тепло принят великим московским князем и «обласкан». Ему положили приличное жалование, едва ли не большее, чем у Романа Брянского, выделили предостаточно денег на строительство своего подворья, рядом с усадьбой Тютчи, неподалеку от Кремля, но не в самом Кремле. Это как-то успокаивало бывшего брянского князя. – Пусть у Серкиза и большое жалованье, но у него много людей! Зато его терем заложили не в крепости…Значит, мне нечего обижаться на великого князя!

Совсем недавно Дмитрий Московский посылал князя Романа с людьми сопровождать игумена Троицкого монастыря в Радонеже, отца Сергия, благочестивого и мудрого человека, в Серпухов, чтобы основать там по просьбе князя Владимира Андреевича монастырь. Князь Роман был наслышан о набожности отца Сергия, его мудрости, «книжности», влиянии на великого князя и бояр, ибо еще в ноябре он крестил родившегося у великого князя сына Юрия, и с удовольствием выехал вместе с сыном Дмитрием в Радонеж. Князей сопровождали полсотни лучших брянских дружинников с боярами Вадимом Ждановичем и Иваном Будимировичем. Последний взял с собой сыновей – пятнадцатилетнего Пересвета и тринадцатилетнего Ослябю – чтобы они могли «увидеть святого человека и порадоваться благодати Господней»! В самом деле, первая встреча брянцев с отцом Сергием произвела на них самое благоприятное впечатление. Рослый, седой не по годам, игумен ничем бы не выделялся среди прочей монастырской братии, если бы не большие, синие, как чистые озера, глаза, притягивавшие к себе любого, с кем бы он ни заговорил! Благословив князя Романа и его людей, игумен ласково сказал: – Стоило ли вам ехать в такой дальний путь? Зачем было беспокоить без надобности воинов? Разве я сам не дойду до нового городка Серпухова?

– Сейчас много на дорогах злых разбойников, которые могут принести нам беду! – возразил Роман Михайлович, чувствуя, как от слов святого человека и его взгляда разливается в душе тепло, становится спокойно и радостно, уходят прочь тревоги и волнения.

– У меня нет врагов ни среди людей, ни среди зверей, – улыбнулся старец и как бы осветил своей улыбкой столпившихся вокруг брянских воинов. – Есть только один враг – лукавый!

Он оглядел брянцев и вдруг остановил свой взгляд на двух юношах, стоявших в отдалении. – Подойдите ко мне! – поманил он их перстом правой руки. Сыновья Ивана Будимировича покорно, с робостью приблизились к святому старцу.

– Я вижу вас, славные отроки, великими воинами, защитниками русской земли! – сказал он, смахнув ладонью набежавшую скупую слезу. – Вам суждено стать боярами еще в молодости! И завоевать огромную славу! А поэтому – вот вам мое особое благословение! – И он перекрестил склонившиеся перед ним белокурые мальчишеские головы.

Брянские воины переглянулись. – Ему же ничего не говорили о моих сыновьях! – буркнул с изумлением стоявший за спиной князя Иван Будимирович. – Откуда же он о них знает?!

– И предсказывает им раннее боярство! – прошептал в ответ Вадим Жданович. – Неужели он вещает тебе неминуемую смерть? Может опять случится жестокое поветрие?

– Вам не угрожает поветрие! – сказал вдруг отец Сергий, подняв вверх руки. – Ваша опасность исходит от кривого меча, но не так скоро! У вас еще есть время поднять своих сыновей! А то поветрие будет недолгим…

– Он как будто услышал мой шепот! – покачал головой Вадим Жданович. – Вот что значит – истинный Божий человек!

Брянские воины поужинали и позавтракали в святой обители. Они также отстояли вечерню и заутреню в местной церкви: службы вел сам игумен. И уже после этого отдохнувшие, веселые брянцы отправились вместе с отцом Сергием в Серпухов, совсем недавно заложенный князем Владимиром.

В городке стучали топоры, возводились бревенчатые, дубовые крепостные стены. Одновременно многочисленные «мастеровые» рубили избы: город рождался прямо на глазах. Окольничий князя Владимира, Яков Юрьевич Новосилец, приветливо встретил отца Сергия и брянское воинство. – Сам наш князь Владимир Андреич еще не приехал, – сказал он, приняв благословение радонежского игумена, – однако у нас уже все готово для святого дела!

Но отец Сергий недолго пребывал в Серпухове: 6 декабря, выбрав, благословив место будущего монастыря святой Богородицы и оставив своего ученика Афанасия в качестве игумена, он ушел назад, сопровождаемый брянским отрядом, в свою обитель.

– Какая же это была благодать! – потянулся князь Роман, вспоминая ту встречу и закрывая глаза: перед ним как бы встал сам святой старец. – Вот какой я совершил грех после знакомства со святым старцем: побывал в гостях у тех служилых татар!

Теперь он вспомнил подробности своего вчерашнего пребывания у Тютчи и перекрестился. – Прости меня, всемогущий Господь!

Ладно бы «пображничали», так ведь и «девиц красных перещупали»!

По татарскому обычаю пришлось съесть и плов, и баранину, и многие другие излюбленные татарами яства, от которых князь Роман уже давно отвык. Но деваться было некуда! Два друга, Тютчи и Серкиз-бей, который временно проживал у своего сарайского приятеля, нещадно потчевали бывшего брянского князя до тех пор, пока тот трижды не рыгнул. Только после этого они успокоились и, временно забыв о князе, прибегли к хмельным напиткам. Придя же в веселое распоряжение духа, знатные татары потребовали привести «ладных девиц», что их слуги и сделали. Сын Тютчи Захария, не желая присутствовать «при непотребном деле», потихоньку покинул застолье. Оставшись наедине с плясавшими перед ними тремя восточными красавицами, седовласые татары совершенно распоясались.

– Снимай штаны! – крикнул Тютчи пышнобедрой смуглой девушке, тело которой было едва прикрыто тонкой индийской тканью. Та повиновалась, и на пол упали ее шелковые шаровары, обнажив красивые стройные ноги, плоский нежный животик и темный треугольник внизу.

– Все снимайте штаны! – приказал Серкиз-бей, приходя в волнение. – И обнажайте груди! – пробормотал он, наслаждаясь зрелищем: теперь перед ними танцевали полностью нагие девушки!

Князь Роман оцепенел. Хмель, ударивший ему в голову после принятия многих «медов и грецких вин», не так пьянил, как созерцание прекрасных, зрелых и стройных девичьих тел! Он сидел и смотрел, видя перед собой лишь длинные ноги, пышные груди и прочие женские прелести.

– Ну, как, Ромэнэ?! – усмехнулся Серкиз-бей. – Неужели тебе не по душе та кызым? – Он указал рукой на пышнобедрую, круглолицую красавицу с густыми черными волосами. – Или эта, красноволосая? – Он махнул рукой в сторону другой танцовщицы, волосы которой были выкрашены в рыжий цвет. – А может, эта, златокудрая? – мурза вытянул палец в направлении самой рослой, худощавой девушки с короткими, вьющимися волосами.

– Эта, славный Серкиз-бей! – пробормотал задыхавшийся от волнения князь Роман. – Нет сил смотреть на такую красоту!

– Тогда радуйся, коназ Ромэнэ! – Тютчи приподнялся на шелковых подушках над блюдами с мочеными яблоками и сухими фруктами. – Пора тебе пощупать эту девицу! Эй, слуги! – крикнул он. Тут же прибежали два молодых татарина. – Убирайте-ка яства, люди мои! – приказал Тютчи. – И быстрей!

Слуги засуетились, подбежали к ковру, на котором стояли блюда и сосуды с напитками, и быстро вынесли все это из пиршественной светлицы.

– А теперь – к делу! – распорядился Серкиз-бей, подав знак девушкам. – Смотри на свою кызым, коназ Ромэнэ: ты должен ее сейчас же познать!

Девушки подбежали к мужчинам и, без стеснения, встав перед ними на колени, начали снимать с них одежду. – Ох, как приятно! – простонал князь Роман, почувствовав себя в златовласой прелестнице. – Как хорошо у мудрого и славного Тютчи! Какой чудесный вечер!

В дверь княжеской опочивальни постучали, и князь очнулся от своих грез. Лежавшая с ним рядом супруга вздрогнула, прикрывая одеялом свою красивую, пышную грудь. – Что надо? – крикнул князь, слегка приподнимаясь. – Входи же!

– Здравствуйте, славный князь и прекрасная княгиня! – пробормотал, краснея, молодой княжеский слуга, остановившись у порога.

– Говори же, Пучко, – буркнул князь, – нечего бурчать! Что там случилось?

– К тебе прибыл знатный человек, княже, – ответил мальчик, – Иван Василич! Говорит, что он – сын покойного тысяцкого Василия…

– Василия, – пробормотал князь. – Значит это сын самого Вельяминова! Тогда отведи его в мою гостевую светлицу, а сюда пришли постельничего: я буду одеваться! И передай дворецкому, чтобы он подал нам к столу доброго вина и подобающих закусок!

Когда князь спустился вниз, в его гостевой светлице был уже накрыт небольшой стол для двух человек, и перед ним, на красивом резном стуле, сидел старший сын недавно умершего московского тысяцкого – Иван Вельяминов. Увидев вошедшего князя, боярский сын встал и поясно поклонился. – Здравствуй, славный князь! – сказал он прерывистым, взволнованным голосом. – Здравствуй! – кивнул головой, улыбаясь, князь Роман. – Садись и отведай моих вин да закусок! А если хочешь, я скоро приглашу тебя на мою трапезу!

– У меня нет времени на долгую трапезу, княже, – тихо молвил, садясь и опуская вниз свою густую, но короткую бородку, Иван Васильевич.

– Ну, тогда выпей вина, закуси и рассказывай! – сказал князь, поднимая серебряную чашу, наполненную слугой до краев. – За здоровье великого князя и твое!

– За здоровье, но только твое! – загадочно сказал боярский сын, поднимая свою чашу и выпивая ее содержимое до дна. Затем, прожевав пару кусков копченой кабаньей ветчины, он, подняв голову, устремил свои пронзительные голубые глаза на князя.

– Почему он так смотрит? – подумал князь Роман. – Неужели есть какая-то тайна?

– Я знаю о тебе, славный князь, – начал, вновь опустив голову, Иван Васильевич, – как о человеке слова, умеющем хранить тайны…Поэтому я хочу тебе довериться…

– Доверяйся, я не желаю тебе зла, – буркнул князь Роман. – Что еще за тайна?

– Как ты знаешь, княже, когда мой батюшка умер…, – пробормотал княжеский гость, не решаясь говорить, – великий князь неожиданно упразднил его должность московского тысяцкого…И наш род оказался не у дел…

– Да, я знаю, – тихо сказал князь Роман. – Это дело обсуждалось на боярском совете. Великий князь возложил обязанности тысяцкого на своего городского наместника! Тогда бояре говорили, что Москве совсем не нужны тысяцкие, от которых якобы исходят беспорядки и безвластие! Зачем нам две власти? Пора, мол, установить в Москве единую волю, чтобы правили только великий князь и его люди! Это, дескать, нужно из-за Мамаевой угрозы!

– Все это не так, княже, – покачал головой Иван Васильевич. – Это – происки врагов моей семьи! Они захотели расправиться с нами! Поэтому я решил уехать в Тверь, к великому князю Михаилу за защитой и поддержкой! И попрошу, чтобы он замолвил за меня нужное слово…А также пережду там Мамаев гнев! Я верю, что Мамай очень скоро нагрянет на Москву и жестоко покарает злобного Дмитрия Иваныча! А может и назначит нового великого князя – Владимира Андреича или кого-нибудь еще – а тот восстановит должность московского тысяцкого и пожалует нас, Вельяминовых!

– Это же крамола, Иван! – подскочил из-за стола князь Роман. – Ты собираешься идти против великого князя? Неужели ты, молодой человек, совсем потерял голову?! Или ты не понимаешь, что я обязан задержать тебя и немедленно выдать Дмитрию Иванычу?!

– Выдавай, княже, – молвил Иван Васильевич, понурив голову. – Тогда о чем нам говорить?

– Ладно, Иван, – буркнул, успокоившись, князь Роман. – Ты обижен, а потому и разгорячился! Однако одумайся! И зачем ты пришел ко мне, верному человеку Дмитрия? Неужели ты посчитал меня его недругом?

– Да, посчитал, княже! – сказал боярский сын. – Разве я не вижу, как тебя притесняют при дворе великого князя? Ты же – самый лучший и храбрый полководец! А кому достаются награды и слава? Дмитрию Волынскому! Воеводам! Знатным татарам! Почему великий князь не даст тебе, как положено, в кормление богатый городок? Он держит тебя в бедности, забвении и даже больше считается со своими боярами, чем с тобой! Если же ты поедешь со мной к Михаилу Тверскому и приведешь с собой своих людей, то станешь удельным князем в тверской земле и восстановишь свое высокое положение! Вне всякого сомнения, Михаил пожалует тебе городок! Может даже богатый Кашин! А кашинского князя с треском прогонит!

Он еще долго говорил, но князь Роман его не слушал. – Нет в моей душе места для лжи и предательства! – думал он. – Может, и прав этот Иван, но я не хочу изменять клятве и крестному целованию!

Наконец, Иван Вельяминов выговорился и замолчал, ожидая от князя ответа. Но последний налил себе еще вина и, протянув серебряный кувшин собеседнику, выпил, поморщась, крепкий напиток. Боярский сын взял в руку кувшин и тоже плеснул в свою чашу вино. – За твое здоровье и тверскую службу! – решительно сказал он, опрокидывая чашу.

– Вот что я скажу тебе! – молвил князь Роман, проведя рукой по пышным пшеничным усам, и вставая. – Иди-ка, Иван Василич, к себе домой и забудь все эти, сказанные тобой, глупости! Я никогда не соглашусь изменить присяге! У меня нет никакого другого господина, кроме великого князя Дмитрия! Я целовал ему крест, а значит, мне придется так жить до самой смерти, своей или Дмитриевой! Потому, Иван Василич, не обессудь! Как говорится: на небе Бог, а перед тобой – порог! Иди же с Господом!

 

ГЛАВА 23

ТВЕРСКИЕ СТРАСТИ

Князь Михаил Александрович Тверской сидел в теплый августовский день 1375 года на большой дубовой колоде, приставленной его стражниками к зубцам крепостной стены, и с тревогой смотрел вниз. Московские войска стояли в некотором отдалении от стен Твери, недосягаемые для вражеских стрел, и, казалось, выжидали. – Вот уж влип, – думал великий тверской князь, пытаясь понять замысел москвичей, – как муха в вязкий мед! Какое большое войско! Да, чувствую, что нам не дождаться литовцев! Хитрый Ольгерд оставил меня на произвол судьбы!

Такого Михаил Александрович никак не ожидал: под знаменами великого князя Дмитрия Московского собрались против Твери почти все русские князья! Этого не могли предвидеть все противники Москвы!

Ведь сложившаяся обстановка, казалось, благоприятствовала великому тверскому князю! Дмитрий Московский серьезно «поссорился» с ордынским временщиком Мамаем. Когда его посланник прибыл в Москву с требованием – «восстановить прежнюю дань, как во времена Джанибека» – Дмитрий Иванович сказал: – Мы платим «выход», согласно договору, а больше у меня нет серебра! А если этого мало, прошу не обессудить! Тогда совсем не буду платить!

Мамай посчитал такой ответ оскорбительным и начал готовиться к войне. Он попытался привлечь на свою сторону тестя Дмитрия Московского – великого суздальского и нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Но большой ордынский отряд во главе с его посланником Сары-акой был принят Дмитрием Константиновичем за вражеский, поскольку татары вели себя как грабители, «обижая» мирное население. Нижегородцы, выставив большое войско, разбили татар, а Сары-аку с отрядом верных людей взяли в плен. Будучи приведенными в город, татары «буйствовали да ругались», и князь Дмитрий решил их «развести»: самого Сары-аку поселить в отдалении от его воинов, чтобы «усмирить бусурманский дух». Но во время этого «развода» Сары-ака неожиданно вырвался вместе с частью своих воинов из рук великокняжеской стражи и прибежал на «владычий двор», захватив в заложники епископа Дионисия. Напрасно Дмитрий Нижегородский пытался убедить взбунтовавшихся татар, чтобы они прекратили бессмысленное сопротивление и сдались, в ответ Сары-ака поджог усадьбу епископа и, окруженный со всех сторон, приказал стрелять по нижегородским воинам из луков. Тогда русские воины бросились «на яростный приступ» и нещадно перебили всех татар, почти тысячу человек. Во время этого сражения едва не погиб епископ Дионисий, в мантию которого попала стрела: но коварное железо увязло в плотной ткани и лишь напугало окружавших владыку слуг!

Когда Мамай узнал о гибели его людей, он пришел в ярость и немедленно послал на нижегородские земли летучие карательные отряды, которые взяли несколько мелких поселений, пожгли Запьянье, перебили многих сельских жителей и с богатым полоном ушли в степь. А поскольку великий князь Дмитрий Константинович был союзником Дмитрия Московского, действия Мамая означали объявление беспощадной войны.

Весной в Тверь «прибежал» мятежный сын покойного московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова – Иван. Михаил Тверской принял его с радостью и сразу же отправил в сопровождении знавшего татарский язык «сурожского купца» Некомата в Мамаеву Орду в качестве своего посланника. Иван Васильевич Вельяминов сумел войти в доверие Мамая, обличая Дмитрия Московского «в превеликом зле и нарушении дедовских обычаев». «Злом» он считал упразднение должности тысяцкого и, что вполне устраивало Мамая, отказ Москвы выплачивать Орде дань, «как в древние времена». Кроме того, выполняя заказ великого тверского князя, Иван Вельяминов просил для него «грамотку» на великое владимирское княжение. Мамай не возражал против этого, и 14 июля в Тверь прибыл вместе с купцом Некоматом татарский посланник Ачиходжа, провозгласивший Михаила Тверского великим владимирским князем и вручивший ему ярлык «славного царя Мухаммеда», ставленника Мамая. Обрадованный этим, великий тверской князь послал к Дмитрию Московскому людей с объявлением войны: «сложил крестное целование»! Тверские наместники вновь «сели» в Торжке и Угличе.

Такое поведение Михаила Тверского возмутило князей, бояр и духовенство «по всей Руси»! Сочувствие к нему некоторых удельных князей, недовольных поступками великого князя Дмитрия Московского, растаяло, как дым! А когда Дмитрий Иванович объявил о сборе войска и с первыми отрядами прибыл в Волок, к нему стали стекаться добровольцы «со всех сторон». К московскому войску присоединились со своими дружинами великий князь Дмитрий Константинович Нижегородский с сыном Симеоном, его брат Борис Городецкий, князья Владимир Андреевич Серпуховский, Андрей Федорович Ростовский, Василий Константинович Ростовский с братом Александром, Василий Васильевич Ярославский, его брат Роман Васильевич, Федор Романович Белозерский, Василий Михайлович Кашинский, Федор Михайлович Моложский, Андрей Федорович Стародубский, Роман Симеонович Новосильский, Симеон Константинович Оболенский с братом Иваном Тарусским. Пришел даже представитель великого смоленского князя Святослава – его племянник Иван Васильевич, сын покойного брянского князя Василия Ивановича! Это говорило об отказе Смоленска сотрудничать с Литвой, а ведь еще весной сын великого смоленского князя участвовал в походе литовцев на Ливонию!

Князь Роман Михайлович Брянский со своей дружиной входил в состав Запасного полка объединенного войска и следовал в хвосте, не рассчитывая на участие в боях.

В тот самый день, 29 июля, когда Дмитрий Московский повел войско с Волока на Тверь, случилось солнечное затмение. Оно было расценено, «как Божье благословение».

1 августа союзное войско вошло в тверской городок Микулин, а 5 августа приблизилось к самой Твери. Вскоре на помощь Дмитрию Московскому пришли и новгородцы – отборные, рослые ополченцы, одетые, все как один, в дорогие железные кольчуги. В целях полного окружения Твери они навели два моста через Волгу.

8 августа начался жестокий приступ. Москвичи подвели к дубовым стенам Твери огромные деревянные башни – «туры» – из которых воины метали горшки «с грецким зельем», стремясь поджечь стены и деревянные строения. Им удалось зажечь мост и стрельницу у Тматских ворот, но тверичи не собирались сдаваться, отчаянно и жестоко сражаясь! Сам великий князь Михаил не один раз выводил за стены свои «железные полки» и наносил врагам значительный урон. Во время одной из битв тверичи, отразив наступление Передового московского полка, сами, в свою очередь, совершили нападение на «московских осадных людей», перебили их, а «все туры нещадно порубили». Погиб и московский боярин Симеон Иванович Добрынский, тщетно пытавшийся защитить осадные орудия. Но и сами тверичи понесли тяжелые потери, ибо Дмитрий Московский, увидев неудачу своих «осадных людей», перебросил им на помощь довольно значительные силы: в битву был вовлечен и Запасной полк с брянскими дружинниками…Смелые тверичи, оставляя на поле сражения убитых и раненых, спешно отошли под защиту стен в город. Тем временем, московские войска разоряли «городки и волости» тверского удела, взяли Зубцев и Белгородок. Дым от пожарищ и смрад от разлагавшихся под солнцем трупов стояли в воздухе. Тщетно Михаил Тверской ждал своих литовских союзников: те, узнав об огромном войске москвичей, не решились идти к Твери.

Тогда князь Михаил Александрович решил дать последний бой. На другой день после сражения за осадные орудия он сам вновь вывел все свое войско под стены города. Союзники приняли вызов. Но при первом же столкновении стало ясно, что тверичам, сильно уступавшим в численности врагу, не устоять! Но они, тем не менее, отчаянно бились. Стук железа, дикие крики сражавшихся и умиравших были слышны за десять верст! Большой полк Дмитрия Московского, вгрызаясь в тверскую рать, нес большие потери. Обозленные, ненавидевшие москвичей тверичи не знали усталости! Даже умирая, они продолжали биться, цепляясь руками и зубами за ноги наступавших москвичей и мешая им сражаться. Князь Михаил Александрович видел, как схватились недалеко от него два пеших богатыря – стародубский и тверской дружинники. Вот стародубец, союзник москвичей, нанес мечом удар такой силы, что рассек щит тверича, но тот, не испугавшись грозившей ему смерти, отбросил бесполезный деревянный круг в сторону и изо всех сил обрушил на врага свой боевой топор. – Ох! – вздохнул так шумно стародубский богатырь, опускаясь на землю, что его услышали товарищи и кинулись на помощь. – Вперед, мои воины! – взревел Михаил Тверской, подстегивая коня и выскакивая из-за спин своих пехотинцев. За ним устремилась тверская конница. В мгновение ока стародубский полк был подвергнут жестокому избиению. То тут, то там падали на землю обезглавленные трупы московских союзников. Великий тверской князь устремился на очнувшегося во время жестокой схватки и вставшего на ноги высоченного богатыря, пытавшегося поразить тверского всадника. – Крак! – великокняжеский меч, скользнув по железному шлему воина, вонзился в предплечье. Богатырь-стародубец завертелся и, взвыв от ужасной боли, повалился на бок, обагрив всех сражавшихся с ним рядом – и друзей и врагов – горячей темно-красной кровью. Кровь попала и в лицо Михаилу Тверскому, который потерял равновесие и на мгновение утратил способность сражаться. В это время на тверичей напал Запасной полк. – Слава Дмитрию! Слава Москве! – кричали москвичи. Засвистели стрелы, и многие тверичи, пораженные меткими лучниками, рухнули наземь. Красная оперенная стрела ударила в шлем великого тверского князя и он, еще не придя в себя, скорее из чувства самозащиты, нежели сознательно, поднял меч, закрывая им себя. Страшный удар потряс его и выбил из седла: прямо над ним, как ангел смерти, навис рослый брянский воин. – Спасайте князя! – закричали тверские дружинники. – Ему грозит смерть!

Брянский богатырь, озадаченный прытью бросившихся на него тверских копейщиков, выставил перед собой щит и едва успел им прикрыться. В одно мгновение щит так потяжелел от вонзившихся в него копий, что стал бесполезен. – Назад, Иван! – крикнул подскакавший к богатырю князь Роман Брянский. – Я сам помогу тебе!

Если бы не он, не сбылись бы пророческие слова старца Сергия Радонежского, и брянский боярин Иван Будимирович сложил бы свою буйную голову под Тверью, но бывший брянский князь, верно оценив обстановку, одним взмахом своего могучего меча остановил тверского всадника, который вывалился из седла так, что попал под копыта коней своих же ратников. Тем временем остальные брянские воины, вытянув вперед копья, сильно потеснили наступавшую дружину тверичей, прорвавшихся довольно далеко. Благодаря действиям своих воинов великий князь Михаил Тверской спасся. Отнесенный тверичами за спины сражавшихся, он вскоре пришел в себя и подал знак горнисту к немедленному отступлению. Резкий звук пронесся над полем брани, и тверская рать, повинуясь воле великого князя, дружно, отражая натиск воодушевленных их отступлением союзников, попятилась к городским стенам. Уже смеркалось, когда захлопнулись городские ворота и последние остатки непобежденного тверского войска скрылись за стенами. Союзникам, потрясенным силой вражеского сопротивления, оставалось только смотреть им вслед.

Обеспокоенный большими потерями, великий князь Дмитрий несколько дней не предпринимал никаких попыток к возобновлению сражения. Он сидел у своего шатра и беседовал с воеводами. – Надо было взять с собой Дмитрия Михалыча Волынского! – сказал он, как бы сам себе. – Он всегда находит нужный выход! И зачем мы отправили его на дальнюю заставу?

Княжеские воеводы промолчали: князь Боброк-Волынский был послан по совету бояр на Оку – «сторожить татар»…

Союзные же воеводы, между тем, проводили на глазах у тверичей частые перемещения «могучих полков», пытаясь таким образом устрашить своих врагов.

– Пусть наша грозная сила попугает злобных тверичей! – говорил великий князь Дмитрий Московский. – А там, если Михаил не образумится, начнем приступ!

Вот и сидел на крепостной стене Михаил Тверской, думая, как ему поступить. Если бы он только знал, что москвичи сами, простояв почти месяц у Твери, так устали от «тяжкой брани», что были готовы заключить мир! Тогда бы великий тверской князь поступил иначе…А теперь, наглядевшись на перемещения союзного войска, вспомнив жестокость недавних битв и, поняв, что надежда на помощь Литвы напрасна, он, покачав головой, полез вниз по ступенькам большой крепостной лестницы.

– Коня мне, верные люди! – крикнул, спустившись, великий князь. – Поеду к нашему владыке!

Епископ Евфимий был удивлен, когда в его келью вошел Михаил Тверской. Благословив склонившего голову князя, он спросил: – Неужели ты, сын мой, захотел обратиться за помощью к Господу? Или вновь собрался на жестокую брань и пришел за моим благословением? Я не могу поддержать тебя в войне против русских людей!

– Я прибыл не за этим, святой отец, – пробормотал великий тверской князь. – Мне нужен мир, а не жестокая брань! Я хочу, чтобы ты пошел в стан Дмитрия Московского и предложил ему вечный мир! Прошу передать этому Дмитрию, что я готов подчиниться его воле, но он должен прекратить разорение моих земель! И возьми с собой лучших бояр, чтобы они поддержали мои слезные слова…

– Это – другое дело! – улыбнулся отец Евфимий. – Я сегодня же вечером пойду в московский стан и передам твои слова великому московскому князю!

На следующий день состоялось подписание мирного «докончания». Москва выгодно использовала сложившееся положение дел. По этому договору Михаил Тверской навсегда отказывался от притязаний на великое владимирское княжение, признавал Великий Новгород «вотчиной» Москвы, согласился с независимостью Кашинского удела от Твери. Стороны договорились также о небывалом: союзе против татар и Литвы! Что касается тверских условий, то великий московский князь принял только одно из них – в случае спора Москвы с Тверью их общим судьей будет великий рязанский князь Олег Иванович. Но от этого общий смысл соглашения не изменился. Московское войско с победой уходило на восток. Сила некогда великого тверского княжества была существенно подорвана.

 

ГЛАВА 24

ЛИТОВЦЫ ПОД СМОЛЕНСКОМ

Дмитрий Ольгердович погонял коня, мчавшись во весь опор. За ним стремительно скакали его брянские дружинники: нужно было успеть на соединение с войском князя Кейстута. Зима 1375 года была холодной, но снега выпало совсем немного. Черная скользкая земля, покрытая тонким слоем снега, грозила опасностью: разогнавшиеся кони могли в любой момент упасть! Однако на этот раз беда обошла брянскую рать стороной. Еще немного, и вдали показались литовские воины. Они медленно двигались в сторону Смоленска. – Теперь не спешите! – сказал Дмитрий Брянский своему воеводе Пригоде Уличевичу. – Подай знак дружине!

Княжеский воевода поднял руку, и горнист, приложив ко рту рог, зычно прогудел, оживив черно-белую пустыню. Брянские воины, повинуясь своему князю, резко осадили коней, и те, склонив головы, перешли на шаг.

Литовцы, услышав знакомый звук, продолжали свое движение вперед, словно не замечая шедшую за ними брянскую тысячу.

– Слава Господу! – подумал Дмитрий Ольгердович. – Наконец-то мы догнали своих!

Он беспокоился за брянскую дружину. По слухам, неподалеку стояло большое войско великого смоленского князя Святослава, столкновения с которым до соединения с основными силами князь Дмитрий не хотел. Он прекрасно знал силу смоленской рати и понимал, что преждевременное сражение его отряда с превосходящим по численности врагом может быть гибельным для его воинов.

А это означало потерять не только дружину, но и власть над Брянским уделом! Что такое князь без войска?

Этот год был очень тяжелым. Опять случился неурожай. И если бы не запасы хлеба, накопленные брянцами в предыдущие годы, уделу бы грозил голод. Весьма недобычлив был и пушной промысел. За прошлую зиму брянские охотники заготовили всего треть от обычного количества мехов. Спасало лишь то, что не надо было платить в Орду «выход», и серебро расходовалось очень обдуманно. Великий литовский князь Ольгерд Гедиминович, зная о недороде и плохой зимней охоте в брянском уделе, согласился уменьшить в два раза установленную Литве выплату. Однако потепление в отношениях Литвы с Мамаем не сулило брянцам больших благ. Великий князь Ольгерд не раз говорил своему сыну Дмитрию Брянскому во время совместных походов на врагов о том, что дружба с татарами может привести к восстановлению прежнего тяжелого «выхода». С другой же стороны, татары довольно серьезно беспокоили Московское княжество и его союзников, отвлекая Москву от литовских дел. Совсем недавно полчища Мамая вторглись в нижегородскую землю и нанесли тяжелый урон тестю великого московского князя. – Зачем вы ходили на Тверь? – возмущались татарские послы, представ перед великим князем Дмитрием Константиновичем Нижегородским. – За это вам – месть от нашего великого хана и могучего Мамая!

После этого татары Мамая вторглись в Новосильский удел, стерев с лица земли Новосиль и заставив союзника Москвы князя Романа Симеоновича уйти в Одоев.

Еще один удар по Москве нанесли и новгородские разбойники, ведомые некими «воеводами» Прокопием и Смолянином, которые на своих семидесяти судах-ушкуях, напали на Кострому и, имея всего две тысячи ватажников, разгромили пятитысячное войско воеводы Плещеева, позорно бежавшего с поля битвы. Разграбив Кострому, они пошли на Нижний Новгород, не готовый к отражению неведомых врагов. Здесь новгородские «тати» выжгли окрестности, осадили город, но взять его не смогли. Тогда они, ограничившись поджогом бревенчатых крепостных стен и захватом «множества пленников», отправились дальше – «на Булгар и Казань – где выгодно их продали. Не зная жалости, эти разбойники прошли вниз по Волге, грабя купеческие караваны, убивая всех, кто пытался сопротивляться, и захватывая пленников. Так они дошли до Астрахани, продали на невольничьем рынке свою добычу и, чувствуя полную безнаказанность, устроили всеобщую пирушку, на которую пригласили местную татарскую знать. Когда же жестокие разбойники захмелели и утратили свою былую воинственность, местный мурза Салчей, собрав воинов, беспощадно перебил их всех.

Так закатилась слава знаменитых новгородских ватажников. Хоть и отказывались от них «знатные новгородские люди», заявляя, что «Великий Новгород не повинен в набегах злобных ушкуйников», тем не менее «вся Русь» знала о происхождении «пьяной вольницы». Бытовало мнение, что если новгородские ватажники так храбры и сильны, то войско «славного города» и вовсе непобедимо! Новгородское ополчение, в составе которого пребывали «многие вольные люди», неплохо проявило себя под Тверью, нанеся тверичам немалый урон…А вот теперь такая неудача! В довершение ко всему, новгородцы погрязли в собственных дрязгах и спорах. Там едва не случился церковный раскол! Но, сплотившись, новгородская знать и церковные иерархи, сумели подавить движение «стригольников», выступивших против устоявшихся православных канонов. Несчастных еретиков – проповедника Карпа, дьякона Никиту и многих их сторонников – утопили в Волхове. После этого очередной союзник Москвы и богатый данник надолго утратил значение «славной землицы»…

В Москве же, несмотря на неудачи союзников, не унывали. Имя великого князя Дмитрия Ивановича произносилось повсеместно с глубоким уважением. Это подтвердил и состоявшийся в Переяславле-Залесском общерусский съезд князей, закрепивший сложившееся положение дел, перераспределивший «столы» удельных князей и обязавший «всех русских князей объединиться против татар». Это не могло не встревожить великого литовского князя Ольгерда! Уже само объединение русских князей под главенством Москвы означало конец литовским притязаниям на земли северо-восточной Руси. Если бы этот союз удалось сохранить, на границах Литвы возник бы еще более сильный, чем прежде, соперник!

И поэтому великий князь Ольгерд решил предпринять попытку разрушить «русское единство». Прежде всего, он прислал к великому тверскому князю Михаилу своих людей с предложением вновь возобновить союз против Москвы. Однако Михаил Александрович, только что заключивший мир с Москвой и помнивший о том, как его литовский друг совсем недавно оставил Тверь на произвол судьбы, ссориться с Москвой не пожелал. Тогда хитрый Ольгерд предложил в жены его сыну Ивану свою племянницу – дочь князя Кейстута. Против этого Михаил Тверской не возражал, и стороны стали готовиться к свадьбе.

После этого Ольгерд Гедиминович решил нанести удар по Смоленску. Его особенно разгневало участие смоленского войска в осаде Твери. Пусть не сам великий князь Святослав Смоленский пришел под московские знамена, но его племянник Иван Васильевич, в свое время побывавший в литовском плену и поклявшийся Ольгерду никогда с Литвой не воевать! Возмущение от измены «союзника и бывшего друга» не давало покоя великому литовскому князю. И вот он разослал людей по всем литовским городам с призывом – «идти на Святослава-предателя»!

Ольгердов посланник прибыл и в Брянск, призывая Дмитрия Ольгердовича с его воинами срочно присоединиться к литовской рати. Пришлось брянцам исполнять приказ своего сюзерена.

К тому времени литовское войско уже прошло с огнем и мечом часть смоленской земли, и за последними пехотными частями катили многочисленные повозки с награбленным дорогой имуществом несчастных жителей сел и пленницами с детьми. Захваченных же мужчин, связанных прочными пеньковыми веревками, вели на татарский манер – вереницей. Женщины и дети плакали, кричали, проклиная захватчиков, а пленные мужики шли, склонив от унижения и собственного бессилия головы. Литовские стражники, сопровождавшие пленных, внимательно следили за их поведением и при малейшем подозрении, покалывали пленников остриями своих длинных копий. Так и продвигался вперед брянский отряд в самом хвосте литовского войска, сотрясавшегося от шума и криков. Не желая терять время на перестройку своих рядов, князь Кейстут, ехавший впереди войска и уже узнавший о прибытии брянского полка, передал князю Дмитрию Ольгердовичу через вестового, что включит его отряд в Большой конный полк только после подхода к Смоленску. Идти же до города оставалось совсем немного. Как только завечерело, и ударил мороз, прискакавшие к Кейстуту разведчики сообщили о приближении к Смоленску. Вскоре запахло гарью: литовские войска сожгли городской посад и окрестные деревни. – Становитесь на привал! – распорядился князь Кейстут. – А все князья и воеводы собирайтесь на совет!

Шатер литовского военачальника был скорее похож на татарскую юрту, нежели на большую палатку: в собранном поспешно слугами полукруглом войлочном здании было тепло и уютно. Сухие осиновые дрова, горевшие в очаге, установленном в самой середине шатра, распространяли приятный запах, напоминавший о доме. Дым уходил вверх через отверстие в потолке. – Я чую запах жаркой баньки! – подумал усевшийся на переднюю скамью, напротив военачальника, князь Дмитрий Брянский и закрыл глаза. Перед ним, как во сне, предстали его «банные девицы» в своей прекрасной наготе. – Эх, сейчас бы мне этих девиц! – мелькнула у него мысль.

– Надо подумать о жестокой осаде, мои воины! – молвил Кейстут Гедиминович, сидевший напротив князей в большом походном кресле. – Хотелось бы взять этот город! Что вы об этом думаете? По зубам нам Смоленск?

– У нас нет таких сил! – мрачно бросил князь Андрей Ольгердович, толкнув локтем Дмитрия Брянского. – Мы можем его взять только хитростью, предательством русских или волей самого неверного Святослава! В ином случае, совсем нет смысла лезть на стены и губить наших людей! Мы – не русские, чтобы не считаться с потерями! Город стоит на большой высоте, среди холмов. К нему не подступишься с осадными орудиями! Хотя, если окружить город, можно попытаться взять его измором! Но на это надо очень много времени, и сейчас довольно холодно! В конце концов, наше войско утратит боевой дух, а там вдруг нагрянет и Дмитрий Москаль!

– Надо попугать Святослава и разграбить окрестности! – буркнул Дмитрий Ольгердович. – А если осмелится устроить вылазку, нанести ему непоправимый урон! Осада ничего не даст!

– Почему же не даст?! – привстал сидевший сзади на второй длинной скамье круглолицый розовощекий князь Корибут Ольгердович. – Надо подтащить к городским стенам тараны и жестоко покарать этих смолян! Я сам готов пойти на решительный приступ!

Горячность молодого литовского князя, владевшего Черниговом, подогрела страсти. Знатные литовцы зашумели, заспорили. Вглядываясь в их лица, князь Кейстут только качал головой. – Ладно! – сказал он, наконец, подняв вверх свою правую руку. – Так мы будем спорить и болтать до самого утра! А сейчас нам пора отдохнуть и принять пищу. Поэтому я приказываю – поставить перед войском надежные заставы, а после ужина ложиться спать! И чтобы враги не совершили неожиданную ночную вылазку, нужно разжечь по всему лагерю костры. Утром я пошлю к Святославу гонца и предложу ему либо сразиться с нами в открытом поле, либо заплатить нам большой выкуп, примерно в сотню серебряных гривен! Кроме того, он должен прекратить свою дружбу с Москвой и заключить союз с великим князем Альгирдасом!

Наутро конный литовский посланец на глазах у всего воинства выехал из лагеря и был впущен через распахнувшиеся ворота в Смоленск. Взошедшее в это время солнце ярко осветило большой, стоявший на горе город, засверкали золоченые купола церквей, чищенные медные крыши теремов князя и бояр. – Какой дивный город! – пробормотал Дмитрий Ольгердович, глядя вместе со всеми вперед. – И он совершенно неприступен!

Вместе с ним ахали и охали прочие знатные литовцы, которые уже не первый раз побывали у стен древнего города. Все они понимали, что взять город «слету» им не удастся! Пока «судили и рядили», вновь распахнулись городские ворота, и литовский гонец быстро проскакал к шатру своего военачальника. Со стен Смоленска неслись свист, вопли, хохот.

– Его провожают с позором! – усмехнулся князь Андрей Ольгердович, скорчивши гримасу презрения.

– Ну, что, Вицентас, – мрачно молвил князь Кейстут, стоявший у шатра, когда гонец предстал перед ним и, не слезая с коня, заморгал, не выдержав пристального взгляда своего военачальника, – значит, тебя прогнали с бесчестием? Неужели неверный Святослав предпочел сразиться с нами?!

– Славный князь! – ответил посланец. – Тот Святослав, сказал, что готов защищать свой город, но за стены не выйдет! И это не из-за трусости или нежелания потерь, но по причине его неохоты воевать против великого князя Альгирдаса! Он также добавил, что не нарушал союзных отношений с Литвой, а только воевал с Тверью, потому что Михаил Тверской стал дружить с погаными татарами, врагами христианства и даже Литвы! Это значит, по его словам, мы сами не соблюдаем договоренность о союзе со Смоленском! И князь Святослав отказался даже говорить о выплате нам выкупа! Это Литва, молвил он, должна Смоленску немало серебра, чтобы покрыть нанесенный уделу ущерб! Поэтому он ждет справедливого решения от нашего славного Альгирдаса!

– Так! – мрачно усмехнулся князь Кейстут. – Зачем же мы сюда приходили? Ох, и хитер этот князь Святослав! Еще мы и виноваты! Значит, придется уходить, «несолоно хлебавши«…Если этот Святослав не против нашего прежнего союза, то какой смысл воевать с ним? Придется ограничиться доходами от продажи пленников. Мы их поделим между собой и отправимся назад. Согласны, мои воины?

– Согласны! – весело прокричали стоявшие рядом с ним знатные литовцы, не желавшие воевать за неприступный город.

– Пойду-ка посмотрю на пленников! – подумал про себя Дмитрий Ольгердович. – Надо бы выбрать кого получше…Я заметил еще в походе, что там есть неплохие женки: светлы лицами и богаты телами! Возьму их для своей бани и вскорости покрою!

И он, натянув поводья, резво поскакал к обозу.

 

ГЛАВА 25

ПОХОД НА БУЛГАР

– Как весело, брат! – говорил, смеясь, князь Роман Михайлович Молодой, обнимая сидевшую у него на коленях красавицу-татарку и глядя на покрасневшего от выпитого вина князя Дмитрия Михайловича Волынского, «набольшего воеводу», в шатре которого проходил пир.

– Ты любишь, брат, красных девиц! – молвил довольный воевода. – Однако хорошо, что с нами нет других воевод! Ведь нам прислуживают прелестные девицы! Если бы в Москве узнали об этом, князь Дмитрий Иваныч сильно бы разгневался!

Князь Роман знал о строгости московских порядков. – Это правда! – кивнул он головой. – Девиц можно познавать только в своем тереме, чтобы посторонние люди не знали об этом и не оговорили. Садись, Самур, на тот топчан, – он махнул рукой, – и выпей сладкого меда!

Девушка соскочила с колен князя и уселась со своими подружками в углу.

– Вот так, брат! – усмехнулся князь Дмитрий. – Если сюда ненароком нагрянут князья Василий и Иван, сыновья Дмитрия Костантиныча, и увидят нас, распоясавшихся, с девицами, нам будет не до смеха! Известно, как нудны и набожны нижегородские князья! Зачем искать себе беду? Вот когда вернешься домой, тогда и заберешь к себе этих красавиц! И если твоя супруга смотрит на это сквозь пальцы, пусть живут у тебя в услужении! А я лучше выпью доброго вина!

И они предались «застольному веселью», поглощая крепкие вина и закусывая их «предобрыми яствами».

Князья отдыхали после очередного перехода. Зимой 1376 года они были посланы великим князем Дмитрием Московским на Казань, в месть Мамаю за набег на нижегородские земли: в Казани сидел его ставленник. По дороге к ним присоединились большие конные отряды сыновей великого князя Дмитрия Константиновича Нижегородского – князей Василия и Ивана Дмитриевичей. Московско-нижегородское войско подвергло разгрому союзные Мамаю земли, захватило много пленников и, медленно двигаясь по грязным, скользким от мокрого снега и дождя дорогам, с трудом приближалось к Казани. Вот почему, устав от тяжелой дороги, «набольший воевода» задумал сделать привал накануне решающей битвы. Доселе татары не оказывали серьезного сопротивления русским и, сосредоточившись в Казани, ждали их прихода, рассчитывая дать достойный отпор.

Русские же, утомившись от изнурительного перехода, не спешили вступать в схватку со свежими вражескими силами.

– Постоим здесь еще пару дней, – сказал во время пира князь Дмитрий Волынский, – чтобы достойно встретить лютого врага. Отдохнувшие воины в десять раз сильней! Татары не устоят против них и со срамом побегут при первом же столкновении!

16 марта русские войска перешли речку Казанку и устремились к Казани. Впереди шли три полка: Большой, Левой Руки и Правой Руки. За ними следовал Запасной полк во главе с Романом Брянским. Большой полк пребывал под началом самого князя Дмитрия Волынского, полк Левой руки, в котором оказалась нижегородская дружина с молодыми князьями, и полк Правой Руки возглавляли «меньшие» московские воеводы.

Князь Роман, следуя в хвосте войска, едва мог видеть из-за вставшего тумана отдаленный город, но слышал ржание коней, рев каких-то неизвестных зверей и вопли татар, такие привычные и знакомые. Лишь только тогда, когда московско-нижегородское войско остановилось, и рассеялся туман, воины увидели перед собой довольно многочисленное татарское войско. – Так это же ревут верблюды! – воскликнул князь Роман, натянув узду и взобравшись со своим конем на небольшой холмик. – Это казанская хитрость! Известно, что лошади боятся этих зверей! Ну, что ж, посмотрим!

В это мгновение со стороны города, лежавшего в версте от русского войска, блеснуло яркое пламя, и раздался страшный грохот. – Откуда эти «громы»?! – удивился князь Роман. – Неужели от татар?

«Громы» раздавались несколько раз, но объединенное войско стояло недвижимо.

– Шум велик, но проку нет! – усмехнулся Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский. – А вот от стрел укрывайтесь!

Татары, стоявшие неподалеку, выпустили целую тучу стрел. – Ах! Ох! – послышалось со всех сторон, и несколько зазевавшихся московских воинов рухнули наземь. До Запасного полка татарские стрелы едва долетали. Правда, одна из них попала в шлем княжескому горнисту Радяте, но, скользнув по прочному железу, упала вниз.

– Вперед, славные воины! – вскричал князь Дмитрий Михайлович, подняв вверх свой меч и устремляясь на врагов. – Слава Москве! Слава Дмитрию Иванычу!

– Слава! Слава! – подхватили воины, следуя за своим главным воеводой.

Обе стороны сшиблись с такой страшной силой, что у передовых московских воинов раскололись щиты. Тут же набежали новые волны татарской конницы и подмяли под себя всех, кто не сумел укрыться от вражеского железа. Татары сражались молча и отчаянно, погибая, но не отступая. На смену сбитым с лошадей воинам приходили все новые и новые. – Этим врагам нет конца! – подумал «набольший воевода», размахивая направо и налево мечом и не видя просвета во вражеских рядах. Татары, увидев русского князя, попытались окружить его со всех сторон. Но московская конница отбила их попытки. К счастью, московские кони, никогда не видевшие верблюдов, совсем их не испугались. Они не вздрагивали и от пушечных выстрелов, доносившихся со стороны городской крепости. Постепенно сражение выровнялось: татарам удалось устоять перед ответной жестокой атакой русских, которые стали нести все большие потери. К полудню, после двухчасового сражения, войска смешались так, что было трудно со стороны отличить своих от чужих. – Надо бы помочь нашим славным полкам! – решил, наконец, князь Роман Михайлович, чувствуя усиливающийся запах крови. – Видно, битва разгорелась не на шутку! – И он подал знак своим воинам следовать за ним.

Тем временем татары обрушились на полк Левой Руки и смяли его. Но своевременный подход Запасного полка исправил положение. – Рази! Секи! – вскричал Роман Молодой, поднимая свой большой меч и обрушивая его на голову татарского мурзы, выскочившего вперед. – О, шайтан! – только и успел вскричать отважный татарин, падая с коня и обагряя своей кровью землю. – Слава Роману, брянскому князю! – закричали вдруг так громко брянские воины, соскучившиеся по сражениям, что, казалось, остановилась битва. Они буквально изрубили прорвавшийся татарский отряд и, обогнув сражавшихся, устремились к самой середине – на помощь Дмитрию Волынскому.

Так они оказались в тылу татарского войска и, несмотря на свою малочисленность, нанесли неисчислимый урон ошеломленным татарам, которые, пытаясь развернуться и отразить неведомого врага, нарушили свой боевой строй и стали медленно откатываться назад. – Слава Москве! – вскричал Дмитрий Волынский. – Смерть нечестивым татарам!

Однако казанцы, попавшие в затруднительное положение, проявили завидное мужество, продолжая сопротивляться. – Аман! Аман вам, урусы! – кричали они. – Айда к вашему Богу!

– Сами вы идите к Аллаху! – вскричал Роман Молодой, сокрушив своим могучим мечом едва ли не полдесятка низкорослых татарских воинов и ворвавшись в их плотные ряды. – Пора вам показать свои спины!

Так он завяз в кровавой гуще, размахивая мечом и тщетно пытаясь продвинуться вперед. – За князя, братцы! – заорал, увидев тяжелое положение окруженного едва ли не со всех сторон Романа Брянского, его воевода Иван Будимирович. – Они могут убить нашего князя! Слава Брянску!

– Слава Брянску! – подхватили брянские воины, сминая на своем пути вражеский отряд и приближаясь к своему князю.

– Благодарю, мои боевые сыновья и братья! – только и успел сказать Роман Брянский, вытирая левой рукой слезы, обильно полившиеся из глаз. Он сразу же почувствовал, как его конь высвободился из давящей кровавой жижи, и попятился назад.

– Слава Москве! – вскричал где-то неподалеку «набольший воевода», и князь Роман глянул в сторону знакомого голоса: пробив татарские ряды, конница князя Дмитрия Волынского вышла на соединение с Запасным полком. В это же время перешел в наступление полк Правой Руки. Татары, огрызаясь, все еще пытались нанести русским возможно больший урон и остановить их продвижение. Сражавшиеся уже приблизились шагов на сто к Казани, со стороны которой летели стрелы и гремели надоевшие всем, но не наносившие никакого урона московскому войску, пушки.

– Аллах! Аллах! – закричал вдруг кто-то со стены да так громко и протяжно, что татарские воины остановились. – Аман! Аман, батуры! – Ворота казанской крепости распахнулись, и уцелевшие татарские воины, повернувшись к врагу спинами, забыв об опасности, стремительно поскакали в город.

– Эх, забыли пустить им вслед стрелы! – сокрушался князь Роман, качая головой. – Они так быстро умчались! Как птицы!

– Ладно, брат, – весело сказал Дмитрий Волынский, подъехав к нему, – пусть себе спасаются! А мы сейчас отдохнем, учиним правильную осаду и выгоним в скором времени с позором Мамаева царя Мамат-Салтана!

Но татары удивили русских. На следующий день, когда «набольший воевода» выстроил свое войско на виду городских жителей, облепивших зубцы крепостных стен, городские ворота вдруг с шумом распахнулись, и из Казани, навстречу русским, выехал, одетый в белую одежду, с белой чалмой на голове и на белом коне всадник.

– Неужели это посланник? – пробормотал, недоумевая, Дмитрий Волынский.

– Именно так, брат! – кивнул головой Роман Брянский. – Он несет мир и свои условия!

Татарский всадник между тем приблизился к русским военачальникам и, не слезая с коня, поклонился. Русские кивнули в ответ головами.

– Говори же, знатный татарин! – сказал по-татарски князь Роман. – Неужели ваш царевич Мамат-Салтан смирил свою гордыню? Зачем он прислал тебя?

Выслушав хорошую татарскую речь, вражеский посланник улыбнулся. – Салам тебе, коназ-урус Ромэнэ! – сказал он. – Я помню тебя еще в Сарае, когда ты разговаривал со славным мурзой Бегичем! Тогда я был молод и несмышлен, а теперь вот я – слуга Аллаха! Наш царевич Мухаммед-Султан прислал меня, городского муллу, чтобы заключить с вами мир! Царевич просит мира и пощады! Не прогоняйте его с казанского престола!

– Салам тебе, Божий человек! – молвил в ответ князь Роман и, повернувшись к воеводе Дмитрию Волынскому, сказал по-русски о просьбе татарского посланца.

– Ладно, славный татарин, – улыбнулся «набольший воевода», – если твой царевич просит мира, мы согласны пойти ему навстречу! Однако чтобы наш великий князь не разгневался, ваш царевич должен заплатить ему хороший выкуп! Не меньше тысячи рублей серебра. И еще тысячу – князю Дмитрию Константинычу Нижегородскому, да три тысячи – на раздачу нашим воинам! Снимите со стен и отдайте также нам ваши «громы» или бесполезные тюфяки! Наш великий князь любит всякие громкие штучки и тогда порадуется вашему миру! И возьмите к себе в город нашего таможника, чтобы он собирал серебро в московскую казну…Вот мои условия царевичу!

Князь Роман перевел слова главного воеводы на татарский язык и с интересом всмотрелся в лицо посланника. Но тот невозмутимо выслушал тяжелые требования. – Рахмат! – сказал он, поклонившись. – Тогда я поеду к царевичу и передам ему ваши слова! Я верю, что он хочет мира и согласится заплатить нужный выкуп!

И он, повернув своего коня к городу, быстро поскакал к крепостным воротам.

На следующее утро, как только муэдзин пропел с минарета утреннюю молитву, ворота Казани вновь распахнулись, и из города выехал на белом коне тот самый, одетый во все белое, посланник, за которым тянулась целая вереница вороных коней, на каждом из которых были наброшены по два тюка с чем-то тяжелым. Замыкали шествие пять пар волов, тащивших за собой неуклюжие татарские пушки.

– Салам вам, славные урусы! – сказал, приблизившись к русским князьям, татарин-мулла. – Царевич принял все ваши условия и погрузил на этих коней нужное серебро! – он махнул рукой в сторону тяжелых тюков. – Он также передал вам эти никчемные «громы»! Они – на верблюдах! И можете присылать к нам, хоть сейчас, своего таможенного человека!

– Вот это чудо! – покачал головой князь Василий Дмитриевич Нижегородский, пожирая жадным взором татарский караван.

– Мы на это даже не надеялись! – буркнул его брат, князь Иван Дмитриевич, стоявший рядом. – Неплохой выкуп за татарские пакости! Надо бы тщательно пересчитать все серебро! А если нет обмана, тогда можно заключить мир!

– Пусть же ваш царевич спокойно сидит на своем троне! – молвил, не пришедший еще в себя от такой удачи, князь Дмитрий Михайлович. – Я вижу, что он – щедрый человек, с которым можно договориться! Значит, между Москвой и Казанью вновь будет мир! Дружба – намного лучше, чем бессмысленное кровопролитие!

 

ГЛАВА 26

В БРЯНСК ЗА НЕВЕСТАМИ

– Ну, девицы, берегитесь! – кричали юноши, приближаясь к реке и размахивая смоляными факелами.

– Нам нечего бояться! – весело отвечали им столпившиеся на песчаном берегу Десны обнаженные девушки, тоже державшие в руках факелы, освещавшие их прекрасные тела. – Сами бойтесь нас!

– Ну, тогда…,– пробормотал молоденький боярский сын Давило, – зачем сомневаться? Хватайте же девиц и тащите их в кусты!

И парни, воткнув ярко горевшие палки в речной песок, сбросив с себя все одежды и забыв обо всем на свете, ринулись на девушек, которые пронзительно завизжали, побросали свои факелы и с головой окунулись в теплую речную воду.

– Вот тебе незадача! – подумал рослый, семнадцатилетний Пересвет, вглядываясь в воду. Он только что насмотрел стройную белокурую девушку, скромно стоявшую в отдалении от всех, а теперь и она исчезла в реке. – Как же я найду ее? Помоги мне, славный Купала!

Он подбежал к Десне и полез в воду, кипевшую от множества молодых тел. Вот он погрузился по пояс, а вот и по плечи. Вдруг что-то мягкое, нежное слегка коснулось его живота. Пересвет протянул руку и – о, чудо! Из воды выглянула прелестная белокурая головка с большими, блестевшими от лунного света глазами, в которых угадывалась бездонная голубизна. – Вот и помог мне наш древний Купала! – весело вскричал боярский сын Пересвет, обнимая и целуя красавицу. – Нет другой веры, кроме веры наших предков! Как тебя зовут, милая девица?

– Любуша, – ответила, улыбаясь и обнажая свои прекрасные, ослепительно белые зубки девушка. – Я – любимая дочь боярина Юрко Кручинича…Он так не хотел отпускать меня сюда! Но нет такой силы, которая смогла бы удержать девицу в эту ночь!

– Я знаю твоего батюшку, славного боярина! – весело сказал Пересвет, прижимаясь к нежному, пахнущему рекой телу девушки, и обхватывая ладонями ее полные, твердые груди. – Он был у нас в Москве и не раз пировал в тереме моего батюшки…

– И я тебя знаю! – сказала прелестница, смутив на мгновение юношу. – Ты – могучий молодец Пересвет! А твой батюшка – Иван Будимирыч! Вы родом от самого древнего князя Романа Михалыча! Вот почему вы такие рослые и кажетесь нам, девицам, великанами! Я чувствую твою силу и содрогаюсь! – она опустила руку к низу живота юноши, погладив его сокровенное место. – Однако же хочу тебя, несмотря на это!

– Тогда пошли, милая Любуша, – пробормотал, едва сдерживая горячее желание, Пересвет, – и полежим, на песчаном берегу!

Когда приветливое июньское утро осветило разбросанные то тут, то там по берегу Десны влюбленные пары, парни и девушки стали вставать и потянулись к воде. Обмываясь от налипшего к их телам песка и не стесняясь своей наготы, они весело и счастливо улыбались. Любуша и Пересвет, выкупавшись в реке, подошли к кустам, где лежали их скромные летние одежды, и стали одеваться.

– Как же ты хороша, моя дивная лада! – промолвил дрожавшим голосом Пересвет, чувствуя вновь возникшее желание. – Ты пойдешь за меня, красная девица?

– Но мы же не возлежали возле костра и не бросали в воду венки из цветов? – тихо сказала, опустив ресницы, белокурая красавица. – Разве нас ждут счастье и удача? Может, мы дождемся следующего года и тогда сыграем свадьбу?

– Нет, моя сладкая лада! – решительно возразил Пересвет, хватая девушку за руку и прижимая ее к своему сердцу. – Не для этого я приехал в неблизкий Брянск! Мне нужна настоящая супруга, а не московская боярыня! Разве сравнятся важные московские боярыни с прелестными брянскими женками? Они – сущие коровы! Горбатые носами, кривые губами – так и пышут едкой злобой!

– Фу, что же ты говоришь?! – обхватила свою прелестную головку Любуша. – Неужели правда, что московские девицы так непригожи?

– Непригожи, Любуша! – вдруг громко сказал неожиданно вышедший из зарослей кустарника брат Пересвета Ослябя, ведший за руку невысокую, но красивую круглолицую девушку. Последняя счастливо улыбалась и приветливо помахала рукой Любуше, стоявшей в объятиях Пересвета. – Это – Всемила, – пояснила Любуша своим нежным грудным голосом, – дочь боярина Олега Коротича, княжеского огнищанина! Мы – подруги и ровесники! Она вот только не вышла ростом, зато хороша лицом и станом!

– Ты еще молод, брат, чтобы умыкать красных девиц! – насупился Пересвет. – Тебе надо прожить еще пару лет, чтобы решаться на такое…

– А ты, Пересвет, перерос и едва не опоздал! – рассмеялся Ослябя. – Все искал себе зазнобу среди московских девок! Хорошо еще, что вспомнил совет мудрого боярина Белюты Соткича! Иначе так бы и захирел без доброй женки! А теперь мы пойдем в святую церковь и обвенчаемся с нашими ладами!

– А нужен ли нам это венец, брат? – покачал головой Пересвет. – Зачем поднимать шум и смущать народ? Мы ведь поженились на Десне по древнему обычаю! Что еще надо?

– Как же без христианского благословения? – буркнул Ослябя. – Одно дело – обычай, а другое – христианская вера! Она сильней всех обычаев! Никак нельзя обойтись без церкви! Неужели ты забыл святого отца Сергия? Он ведь был к нам так добр и сказал много теплых слов! К тому же, он – настоящий чудотворец…

– Ладно, брат, – усмехнулся Пересвет, – воспользуемся советом нашего батюшки. Если он скажет венчаться, так тому и быть! Согласна, Любуша?

– Согласна, Пересвет, – вздохнула, блеснув своими ясными очами, девушка, – но я знаю волю моего батюшки! Он потребует венчаться! Нынче наш князь строго следит, чтобы бояре соблюдали православную веру! А светлейшего князя нельзя обижать! Пусть простолюдины или чужеземцы живут без церкви, а бояре и богатые люди всегда должны жить, как истинные христиане!

– Слышишь, брат? – весело сказал Ослябя. – Только простолюдины и небогатые купцы имеют право умыкать женок по древнему обычаю! Поэтому нам не нужен такой позор! Зачем нам бесчестить своих будущих супруг?

– Ладно, брат, – кивнул головой Пересвет, – так и поступим! Сегодня же пошлем сватов к славным боярам и сделаем все, как надо! А сейчас мы должны сходить к брянскому князю Дмитрию. Еще вчера княжеские люди сказали мне, что князь примет нас сегодня после полудня в своей думной светлице! Видимо, он хочет передать через нас свои слова в Москву…

– Тогда пойдем пораньше, чтобы не опоздать и не разгневать его! – буркнул Ослябя. – А пока, давай, проводим наших девиц домой и встретимся с ними вечером!

– Пошли, моя лада, – молвил Пересвет, взяв девушку за руку, – и жди меня у себя дома сегодня же вечером! И скажи своему батюшке, чтобы никуда не уходил! Ведь у нас такое важное дело!

Тем временем князь Дмитрий Ольгердович сидел один в своей думной светлице и размышлял про себя. Не прошло и месяца как неожиданно скончался брянский и черниговский епископ Парфений, не оставив ни приемника, ни совета, как после его смерти поступить. По сложившемуся правилу, Дмитрий Ольгердович послал своего человека в Москву к святейшему митрополиту с просьбой об утверждении «на брянское владычество» архимандрита Петропавловского монастыря отца Григория. В Москве ответили согласием, но будущему епископу пришлось выезжать «в белокаменную» и предстать перед митрополитом и святейшим синклитом из самых видных деятелей православной церкви, пребывавших тогда в Москве. А пока отец Григорий отсутствовал, в Брянск прибыл посланец великого князя Ольгерда с требованием не спешить с утверждением нового епископа. В это время в Литве объявился новый митрополит – Киприан – назначенный константинопольским патриархом Филофеем и признанный Литвой «единственным митрополитом Литвы и всея Руси». Было ясно, что Ольгерд хотел иметь в Брянске своего епископа, а не ставленника Москвы. Это вызвало у брянского князя беспокойство. – Мой батюшка не исповедует христианства, но пытается вмешиваться в церковные дела! – возмущался он. – А это – великий грех! Я не знаю того Киприана, а вот святейшего Алексия глубоко чту! Надо бы сказать батюшке, чтобы он не слушал врага человеческого рода!

И брянский князь сказал литовскому посланнику, что его отец опоздал с советом: брянский епископ уже в Москве и наверняка утвержден. – А также передай моему батюшке, – смело и решительно добавил князь Дмитрий, – чтобы он не обсуждал дела православной церкви, но оставил это самому Господу! Пока еще нет на свете более святого митрополита, чем мудрый Алексий!

На это великий князь Ольгерд ничего не ответил, но его молчание смущало князя Дмитрия больше, чем отцовское осуждение. Князя несколько отвлекла от беспокойных мыслей смерть его огнищанина Улича Брежковича. По совету бояр на его место был назначен сорокашестилетний Олег Коротевич. Пышные похороны верного княжеского слуги пришлись как раз на день, когда вернулся из Москвы утвержденный на епископство отец Григорий, которому сохранили при «рукоположении» прежнее имя. Новый епископ лично принял участие в похоронах и придал им больше величия и значимости. Казалось, жизнь вновь входила в привычную колею, но брянский князь все еще тяготился тревожными мыслями и ждал посланца из Вильно.

Так он сидел, потирая от беспокойных дум лоб и вспоминая минувшее, когда в светлицу вошел мальчик-слуга и сообщил о том, что к нему пришли «московские отроки» Пересвет и Ослябя.

– Впусти их! – сказал Дмитрий Ольгердович, с любопытством глядя на входную дверь. Он уже знал от бояр о приезде «боярских детей» Романа Младого» и сам хотел их увидеть.

Пересвет и Ослябя вошли, едва не ударившись головами о притолоку. Они были одеты в белые летние рубахи, расшитые алыми нитями, изображавшими цветы, но с длинными рукавами, закрывавшими ладони. Их длинные, голубого цвета, штаны свешивались на коричневые, с загнутыми вверх носками, полусапожки. Рубахи были перевязаны алыми поясами, выделявшими тонкие, «осиновые» талии молодцев. Большие головы «боярских детей» были непокрыты, и светлые льняные волосы струились по их плечам. У Пересвета уже пробились небольшая бородка и усы, а у Осляби только появлялся на скулах нежный пух – свидетельство близкой зрелости.

Подойдя поближе к княжескому креслу, молодцы поясно поклонились. – Здравствуй, славный князь и Господь тебе – в помощь! – сказал звонким, с басистыми нотками, голосом Пересвет.

Князь в ответ с улыбкой кивнул им головой: – Здравствуйте! Садитесь на эту скамью!

Молодые гости уселись напротив князя и завели неторопливый разговор. Князь расспрашивал их о жизни, о князе Романе, о брянских боярах, уехавших с ним в Москву, о великом князе Дмитрии Московском. Умный брянский князь понимал, что бесхитростные отроки могут сообщить ему больше, чем его бояре, опытные «в человеческих премудростях и кознях».

– Зачем вы сюда приехали? Неужели соскучились по земле своих предков? – спросил он между делом.

– Мы прибыли, чтобы найти себе невест! – ответил прямодушный Пересвет. – Для нас нет нужных девиц в Москве, а московские бояре слишком надменны!

– Значит, не сладко брянским людям в Москве! – сделал вывод брянский князь. – Я вижу, что московские бояре не уважают знатных людей из других земель! Неужели они стыдятся породниться с вами?

– Стыдятся, славный князь! – кивнул головой Пересвет. – Те бояре почитают только нашего князя Романа Михалыча, как равного себе! Даже его сына с трудом женили на московской боярыне! Да и сам наш князь честно исполняет свои служебные дела, но за это не имеет ни почета, ни наград! Великий князь до сих пор даже не посулил ему ни одного города «в кормление»! Мы слышали, что Дмитрий Иваныч подарил богатую землю на севере удела каким-то фрязинам, непутевым немцам! А мы с нашим князем ютимся в Кремле, пусть на почетном месте, но небогатом! Даже служилые московские татары имеют более богатые терема! А любимцы Дмитрия Иваныча, незнатные Михаил Бренок и Семен Мелик, окружены еще большим почетом!

– Ну, так вы нашли себе невест? – улыбнулся, качая головой, князь Дмитрий. – Вчера же была Купалова ночь!

– Нашли, княже! Из боярских дочерей! – сказал, осмелев, молчавший доселе Ослябя. – Вот мы и думаем, может в церкви обвенчаться или оставить все так, на волю предков…

– Обязательно обвенчаться, молодцы! – поднял правую руку князь. – Без церкви – никуда! Я сам вам помогу! Вы же – из славного княжеского рода! И наделены огромной силой! Оставайтесь в моем городе и служите у меня в дружине! Я сразу же положу вам приличное жалованье и воздвигну для вас богатые хоромы! Мне нужны добрые молодцы, а брянцев я всегда возьму, сколько бы их не было! Я бы с удовольствием принял к себе на службу и самого князя Романа! Передайте же мои добрые слова брянским боярам, чтобы они знали о моей готовности взять их к себе в любое время! Здесь их ждет хлебная и почетная служба!

– Благодарим, славный князь! – молвил, прижав руку к сердцу, Пересвет. – Мы бы с удовольствием тебе послужили, но наш батюшка присягал на верность князю Роману Михайловичу! А мы сами не можем принимать решения без воли нашего батюшки…

– Ну, что ж, – вздохнул брянский князь, – тогда я похлопочу о вашей свадьбе! Пусть же этот день станет памятным для всего Брянска! Эй, Ходота! – он хлопнул в ладоши. В светлицу вбежал мальчик-слуга. – Сходи-ка, Ходота, – приказал князь, – к моему огнищанину Олегу и приведи его сюда! Да побыстрей!

– Слушаюсь, княже! – склонил свою голову слуга.

– Тогда идите по своим делам, молодцы, – улыбнулся Дмитрий Ольгердович, – и сегодня же засылайте сватов к моим боярам! Нечего тянуть со свадьбой! Я сам помогу вам, чтобы свадьба продолжалась не меньше трех дней!

Через три дня две молодые пары были обвенчаны в церкви Горнего Николы при большом стечении народа. Во время брачного обряда настоятель церкви отец Петр объявил новые, христианские, имена венчавшимся. Пересвета и Любушу он назвал Александром и Еленой, а Ослябю с Всемилой – Андреем и Евдокией.

Но особую честь молодым оказал сам брянский князь Дмитрий Ольгердович. Он лично явился в первый день свадьбы на богатый пир, проходивший в его «охотничьем тереме», первым отпил за здоровье молодых из общей серебряной братины и преподнес им на память богатые подарки. – Я питаю надежду, – сказал тогда князь, принимая из рук слуги два небольших ларца с золотыми серьгами и передавая их невестам, – что эти подарки будут во благо молодым супругам и укрепят их любовь к славному Брянску! А это, – он взял из рук своего огнищанина Олега Коротича два тяжелых, изготовленных в далеком Великом Новгороде меча в серебряных ножнах, и протянул их женихам, – я дарю славным молодцам! Пусть же они иногда вспоминают наш Брянск и, если будет надо, возвращаются сюда, как в свой родной дом! Я всегда готов принять этих молодцев в свою дружину! Слава молодым! Счастья им и согласия!

– Слава молодым! Слава нашему могущему князю! – закричали во весь голос обрадованные княжеским вниманием брянские бояре и дружинники.

 

ГЛАВА 1

СМЕРТЬ ОЛЬГЕРДА ЛИТОВСКОГО

Зима 1377 года была суровой. Снег шел еще с ноября, но оттепели случались редко. Жестокие морозы держались до самой весны. В это время неожиданно заболел великий литовский князь Ольгерд Гедиминович. Как это часто бывает с сильными и здоровыми людьми, их, возможно единственная за всю жизнь болезнь, становится роковой. Придворные великого князя не придали значения тому, что однажды, вернувшись с охоты, князь Ольгерд едва слез с коня и только с помощью слуг добрался до своей постели. Они думали, что это просто недомогание. Но Ольгерд Гедиминович наутро уже не встал и, чувствуя приближение смерти, послал за своим братом Кейстутом и сыновьями. Кейстут, озабоченный состоянием здоровья любимого брата, немедленно, не взирая на холод и едва проходимые дороги, прибыл в Вильно. Там же находился и последний, двадцатисемилетний сын великого князя – Ягайло. Всего же у Ольгерда было двенадцать сыновей. От первой жены – литовки – пять: Андрей, Дмитрий, Константин, Владимир и Федор. От второй – тверской княжны Ульяны – семь: Корибут, Скиригайло, Ягайло, Свидригайло, Коригайло, Минигайло и Лугвений. Имелись еще и дочери, но все они были в свое время отданы замуж за литовских и русских князей и в расчет не принимались.

Великий князь Ольгерд понимал, что его многочисленное потомство может стать причиной многих бед после его смерти, поэтому он решил поговорить об этом с Кейстутом и выяснить, можно ли предотвратить беспорядки и распад созданной им и их отцом великой Литвы.

Когда Кейстут Гедиминович вошел в спальню брата, он понял, что дни великого князя сочтены. На большой постели, покрытой дорогим византийским бельем и теплым персидским одеялом, лежал дряхлый, измученный старик, потерявший желание жить.

Кейстут, еще крепкий и бодрый, совсем не узнал своего брата! – Альгирдас! – сказал он, склонившись к смертному одру и едва сдерживая рыдания. – Почему ты слег, как древний старик? Зачем ты поддался этой вовсе неопасной болезни? Неужели ты не знаешь, что у нас так много дел? Вставай же, возьми себя в руки и возроди свою прежнюю силу духа! Нечего думать о болезнях!

– Благодарю тебя, брат, за твою любовь и совет! – попытался улыбнуться Ольгерд, сморщившись и оскалив свои крепкие, но пожелтевшие от времени и страдания зубы. – Мы всегда были вместе с тобой и вершили многие дела…Но сейчас нет времени на лишние слова…Я чувствую приближение неминуемой смерти и хочу передать тебе на словах мою волю…Хорошо, что ты успел к моему одру…Мое завещание давно написано, там есть почти все…Я назначаю великим князем любимого сына Ягайлу, а другим сыновьям оставляю богатые уделы!

С трудом выдохнув эти слова, Ольгерд откинулся на подушки и затих. Кейстут, потрясенный услышанным, сидел перед братом на скамье, выпучив глаза и тяжело дыша.

– Брат, – сказал он, наконец, вытирая тряпицей пот, – но Ягайла – совсем молод! Он – восьмой по старшинству! И почему ты не предпочел сына от литовской супруги? Получается, что ты любишь детей от той Ульяны, а свою кровь не признаешь? Неужели ты забыл несчастного Евнутаса? Зачем тебе обижать старших сыновей?

– Я думал об этом, брат, – поднял худую потную руку Ольгерд Гедиминович, – и вот что скажу тебе. Ульяна была моей верной супругой! И хоть она – русская – ее дети намного лучше! Ее сыновья уважают наши обычаи! А та, моя первая жена, литовка, ничего не оставила сыновьям, кроме христианских имен, рано уйдя из жизни! Сам посмотри, кого из них я могу сравнить с моим Ягайлой?! Послушай же! Вот мой старший, Андрей – отменный воин, но глупец! Он вечно мрачен или зол…Всегда бычится, никогда не скажет ласкового слова…Я дал ему Полоцк…Пусть радуется: и этого для него много! А Дмитрий получил богатый Брянск…Он – христианин, покорный воле московского митрополита! Не послушался моей воли и посадил в Брянске московского епископа! Он, правда, славный воин…Но князь и должен быть таким! Здесь нет ничего особенного! Я же понял одно: мой Дмитрий не хочет враждовать с Москвой, а наоборот ищет с ней дружбу! Значит, не бывать ему великим князем в славной Литве! Пусть он добрей душой, чем суровый Андрей, но я вижу в нем не литовца а христианина-москаля! Константин – совсем никакой! Ему бы только стоять в церкви и слушать молитвенные песнопения! Какой правитель с этого святоши? Владимир же сидит в Киеве и рад тому…Этот бедный город, сохранивший лишь славное имя, подходит ему по уму…А Федор – совсем не удел…Безвольный и слабый человек…Видишь, какие из них наследники? А вот сыновья от Ульяны неглупы и даже если почитают христианскую веру, уважительны к нашим обычаям! Ты же видишь, что православная вера здесь, в Литве, не мешает нам управлять страной! Там же, в Москве, церковь заправляет всеми делами князя Дмитрия Иваныча и сует свой нос в любые дела! Зачем нам, в родной Литве, две власти? Попробуй, покажи московской церкви только пальчик, так она и всю руку отхватит! А народ учится у этой церкви только одним глупостям: придуманным мошенниками чудесам и бесчисленным слезам на иконах! Как-то мне рассказали об одном чуде, якобы случившемся в Москве у гроба какого-то святого-москаля…Там исцелился один странник, страдавший уродством – у него была приросшая к телу рука…И вот он прикоснулся к гробу чудотворца, и рука сразу же отделилась! Неужели можно верить подобной ерунде? Нет сомнения, что тот калека был совершенно здоров и лишь обманывал простолюдинов! Кроме того, они преклоняются костям покойников, веря в их целительные способности! Почему же тогда те святые сами себя не исцелили и ушли в землю, как прочий люд? Оно, конечно, любому правителю, добывшему власть неправдой, выгодно держать простой народ в глупости и темноте! С дурачками проще! В этом церковь москалей преуспела! Ты думаешь, я против митрополита Алексия? Вовсе нет! Я против стремления православных попов к безграничной власти, их вмешательства в светские дела…Я вижу, что на самом деле, попам-москалям не до Бога! Им нужны только деньги и власть! Вот почему я не хочу благословлять тех моих сыновей, которые почитают церковь москалей! Пусть будут благодарны за то, что имеют! В свое время я хотел направить православную церковь по пути служения Богу! Я вот поддержал тогда митрополита Романа, настоящего святителя, и тайно принял от него святое крещение…Мое христианское имя – «Александр«…А нынче поощрил в православные митрополиты Киприана…Бог один для всех! И вот намедни я постригся в Божьи чернецы, приняв имя «Алексий«…Может и простит мне Господь хулу о церкви москалей…

– Ты очень умен, брат, и говоришь правильные слова! – пробормотал, смахнув слезу, Кейстут. – Однако от этого нам не легче! Неужели твои сыновья признают такое завещание? Я опять вспоминаю Евнутаса! Мы же сами прогнали его!

– Вот потому я и прошу тебя, брат – великий князь приподнялся, опершись на локти, – чтобы ты защитил моего Ягайлу! Этот сын рос у меня на глазах и перенял все мои советы…У него нет горячности Корибута и медлительности Скиригайлы…Кроме того, я подозреваю, что Корибут – тайный сторонник Москвы! Он не зря получил имя «Дмитрий», в крещении! Только один Ягайло – вне подозрений! Поклянись мне, брат, что ты поддержишь Ягайлу и будешь ему верным другом! Я хотел передать престол тебе или твоему сыну, но боюсь причинить вам зло! Я не желаю, чтобы все мои сыновья объединились против тебя!

– Это не надо, брат! – поднял правую руку князь Кейстут. – Я готов поклясться тебе хоть сейчас, чтобы твоя душа успокоилась…Пусть же Ягайла будет великим князем, согласно твоей воле! Однако ты еще должен пожить и порадоваться!

– Тогда зови сюда Ягайлу и моих верных людей! Пусть они дадут мне клятву на верность моему наследнику! – пробормотал умиравший.

Кейстут встал и, открыв дверь, сделал слугам распоряжение. В короткий срок у постели больного Ольгерда собралось почти два десятка человек. Из сыновей пришли лишь Ягайло и Дмитрий Брянский, только что прибывший в Вильно.

– Итак, мой славный брат Кейстутас, племянник Витовтас, сыновья Ягайло и Дмитрий, мои лучшие люди! – сказал великий князь хриплым, но громким голосом. – Наступила пора объявить вам мою последнюю волю! Мы с вами не один раз бывали в жарких сражениях и сидели за пиршественными столами! Вы должны внимательно выслушать мою волю и дать клятву верности ей…Мои слова я уже не изменю! А теперь слушайте! После моей смерти и по моему завещанию, написанному в здравом уме и трезвом рассудке, мой трон унаследует любимый и славный Ягайло! Ему быть великим литовским князем и русским королем! Клянитесь же в верности ему! – Он откинулся на подушки.

– Клянусь, брат! – громко сказал Кейстут, оглядывая пристальным взором всех собравшихся. – Клянусь! – повторил его сын Витовт, блеснув очами. – Клянусь! Клянусь – поспешно забормотали «литовские лучшие люди», глядя с тревогой на багровое, искаженное гневом лицо Дмитрия Ольгердовича.

– Клянись же, мой сын Ягайло, что будешь справедливо править славной Литвой, уважать своих братьев и родных и умножать силу вверенной тебе державы! – с трудом проговорил, лежа на подушках и не в силах больше встать, чтобы вглядеться в лица своих подданных, великий князь Ольгерд.

– Клянусь, батюшка! – сказал, волнуясь, стоявший у изголовья отца, бледный, но гордый сознанием своего величия Ягайло. Его красивое округлое лицо с орлиным носом и серыми отцовскими глазами выражало торжество. – Я всегда буду думать о нашей Литве и умножать славу твоих подвигов! Я буду беречь и почитать своих братьев, но никому не позволю ослабить нашу Литву: ни лютому врагу, ни кровному родственнику!

– А ты, Дмитрий, почему молчишь?! – воскликнул князь Витовт, глядя на поникшего, не скрывавшего своего раздражения, Дмитрия Брянского. – Неужели ты не чтишь воли своего батюшки? Ну-ка же, клянись!

– Клянусь! – буркнул в сердцах Дмитрий Ольгердович, опустив голову, но про себя подумал: – Нет силы у этой клятвы без крестного целования! Надо встретиться с братом Андреем и обсудить это дело! А там увидим…

– Ну, тогда все в порядке, – тихо сказал Ольгерд Гедиминович. – А потом ты, брат, сообщишь моим остальным сыновьям суть этого завещания и поддержишь, когда надо, Ягайлу…

– Все так и будет, брат! – молвил Кейстут, прижав ладонь правой руки к сердцу.

Великий князь Ольгерд Литовский тяжело вздохнул, его руки, сжимавшие края одеяла, упали, а по лицу пробежала судорога.

– Прощай же, мой любимый брат! – прорыдал князь Кейстут, из глаз которого неудержимым потоком хлынули слезы. – Слава великому князю и королю Ягайле!

– Слава великому князю…Ягайле! – как эхо прокричали княжеские слуги.

Дмитрий Ольгердович стоял, опустив голову, и молчал, но никто не заметил этого в общем хоре рыданий и славословий.

 

ГЛАВА 2

СЛОВО РОМАНА МОЛОДОГО

– Ты принес печальные вести! – с гневом сказал великий князь Дмитрий Иванович, качая головой и глядя на князя Романа Брянского. – Почему вы не поставили нужные заставы? Разве я тебя оставил в Нижнем не для этого? Как ты мог понадеяться на Дмитрия Константиныча?!

– Так получилось, – пробормотал расстроенный князь Роман, стоя перед креслом великого князя, – что Дмитрий Константиныч не пустил меня в поход и не прислушался к моим словам о татарской угрозе! Я просил его проявить бдительность и отправить меня к войску, но он был неумолим…

– Ладно, садись на свое место! – буркнул раздраженный Дмитрий Иванович. – Все ваша беспечность! Стоило мне только отъехать, и никому ничего не стало нужно! Давайте же, мои славные бояре, думать, как нам поправить случившуюся беду!

В думной светлице стояла мертвая тишина. Бояре, ошеломленные полученными известиями, просто онемели. Молчал и вспоминавший случившееся князь Роман, усевшийся на переднюю скамью.

Весной 1377 года в Нижний Новгород пришли вести о нашествии некого «царевича Арапши», прибывшего из Синей Орды к Мамаю и посланного им на русские земли. Приехавшие из Сарая купцы говорили о бесстрашии «татарского царевича», его «свирепости» и былых воинских подвигах. Это встревожило великого князя Дмитрия Константиновича Нижегородского и он послал к Дмитрию Московскому людей с просьбой о помощи. Последний, обеспокоенный активностью татар в Верхнем Поволжье, решил не просто послать войско на помощь своему тестю, но сам отправился в поход. Он чувствовал, что именно в нижегородской земле татары попытаются нанести тяжелый удар по русским. И не ошибся! Однако ни он, ни его тесть, уверенные в решительных действиях татар, не предполагали, что враг проявит коварство и хитрость.

Судя по всему, татары узнали о большом войске русских, прибывших защищать нижегородскую землю и, укрывшись в мордовских землях, затаились. Русские войска, долгое время не встречая врагов, не имея никаких вестей об Араб-шахе, утратили бдительность. Сам великий московский князь, простоявший с войсками без дела в жестокую летнюю жару, посчитал слухи о татарской угрозе ложными и вернулся с частью своего войска в Москву, оставив под Нижним лишь «малых воевод» с отрядами из Владимира, Переяславля, Юрьева, Мурома и Ярославля. Когда же вновь прошел слух о «царевиче Арапше», великий князь Дмитрий Константинович не посчитал даже нужным самолично принять участие в походе, а послал со своим и московским войском сына Ивана и служилого князя Симеона Михайловича. Последние не столько управляли войском, сколько мешали это делать московским воеводам. В конечном счете, нарушился «нужный порядок» и объединенная рать оказалась неуправляемой. Когда же войска перешли реку Пьяну, и пришел ложный слух, что «царевич далеко отсюда, на Волчьих Водах», русские откровенно обрадовались. Они «распоясались», стали пьянствовать, грабить местное население и приставать к женщинам. Когда же разведка, отправленная еще раньше из Нижнего, получив сведения от населения о действительном пребывании большого татарского войска неподалеку, доложила об этом воеводам, те не поверили.

– Никто не осмелится воевать с нами! – уверенно говорили они. Тогда воины из «заставы» поскакали в Нижний сообщить об угрозе своему воеводе, князю Роману Молодому. Тот обратился к великому князю Дмитрию Константиновичу с просьбой отпустить его к войску. Но нижегородский князь, которому надоели противоречивые слухи, не принял к сведению слова разведки и запретил какие бы то ни было выезды «ратных людей» из города.

Тем временем в объединенном войске, одуревшем от бездействия и жары, началось полное разложение. Дурной пример подали воеводы с князьями и боярами, которые, устроили пирушку и, распив «превеликое множество» хмельных напитков, занялись охотой. Прочие воины «поснимали ратные доспехи, сложили их на телеги, не подготовили копья и рогатины, многие из которых были даже без древков, а шлемы и щиты совсем убрали». Большинство воинов разделись до пояса, а некоторые даже «до полной наготы» и так ходили «конно и пеше». Наконец, не чувствуя за собой «воеводского ока», они достали «хмельные напитки», «набрались до положения риз» и стали, пьяные, разъезжать по окрестностям, похваляясь своей силой и осмеивая «поганых».

Татары Мамая немедленно воспользовались этим. Проведенные мордовскими вождями по «неизведанным тропам», они, разделившись на пять полков, неожиданно появились 2 августа в тылу у русских и стали нещадно убивать не способных к сопротивлению безоружных воинов. Последние, не думая даже о собственной защите, в смятении устремились к реке Пьяне. Татары гнались за ними, стреляя в неприкрытые доспехами спины. Так они перебили большую часть русского войска, многих бояр и воевод. Во время бегства погиб и князь Симеон Михайлович, а сын великого князя Дмитрия Константиновича Иван утонул в давке в реке Пьяне. Слух о разгроме объединенного войска дошел до Нижнего Новгорода в тот же день. Великий князь Дмитрий Константинович был так напуган, что даже не попытался обеспечить оборону города. Он поспешно собрал «свои людей», имущество и, не слушая воевод, умчался с позором в Суздаль. Вместе с ним уехали и воины Запасного полка во главе с князем Романом Молодым. Из города сбежали и богатые горожане: одни уплыли по Волге на север, другие ушли в Городец. Лишь одна беднота осталась защищать свой город.

5 августа татары подошли к Нижнему Новгороду и, воспользовавшись малочисленностью его защитников, сожгли город, разорили церкви и окрестные монастыри, захватив в плен уцелевших от погрома горожан. Но не успели уйти отягченные награбленным добром «мамаевы татары», как им на смену явились степные хищники «царевича» Араб-шаха, которые выжгли остальные, непострадавшие доселе, земли Нижегородчины, включая Засурье. Об этом великий князь Дмитрий Константинович узнал уже в Суздале. Он стал готовить новое войско и послал в Москву с вестями о случившейся беде и просьбой о помощи князя Романа Брянского.

Великий князь Дмитрий Иванович уже знал о поражении русских. Но когда он получил подробное разъяснение из уст князя Романа, его гневу не было границ! Однако проявлять свое возмущение он, по своему правилу, не стал, ожидая боярских советов.

Наконец, те после долгой паузы заговорили. Первым нарушил тишину Федор Андреевич Свибл. Он встал и, откашлявшись, молвил: – Что теперь плакать о том горе? Налицо глупость и беспечность наших людей! Конечно, жаль несчастных владимирцев, переяславцев, юрьевцев и других! Они сами себя погубили! Надо же, пьянствовали во время похода! Их покарал сам Господь! Очень плохо поступил и брянский князь Роман! Неужели он не знал об опасности? И почему сам не проверил заставы? Он ведь выполнял приказ не Дмитрия Константиныча, но нашего великого князя Дмитрия Иваныча! Надо было не пьянствовать в Нижнем, а ехать с войском на Пьяну! Если бы меня туда послали, я бы без труда одолел тех бестолковых татар! А за бессовестное пьянство я бы оторвал нашим людям их дурацкие головы!

Он сел на свою скамью, а бояре одобрительно загудели.

– Будет тебе, Федор, обличать князя Романа! – встал рассерженный Иван Родионович Квашня. – Если бы ты сам там побывал, тогда бы и говорил! А так бы мы все одолели татар, сидя здесь на скамьях!

Бояре дружно рассмеялись.

– Роман Брянский совершенно не виноват! – продолжал между тем Иван Родионович. – Будто вы не знаете Дмитрия Константиныча?! Да если он что задумает, вам ни за что его не переубедить! Я бы посмотрел, как бы ты, Федор, поучил славного Дмитрия Константиныча! Он полностью виноват в случившемся! Зачем он разделил войско и запутал воевод? Почему он послал туда князей, не умеющих управлять людьми? Что, он сам не мог выйти в «чистое поле»? А наш князь Роман – сторона в том деле! Если бы наш великий князь Дмитрий Иваныч поставил его во главе войска, тогда бы говорили…Впрочем, хватит об этом! Вот только внесу свое предложение. Если наш премудрый Федор захотел проучить поганых татар, то почему бы не послать его к Нижнему Новгороду с войском? Вот пусть он там и покажет свои военные достоинства и силу московской рати! А здесь в думной палате мы все – славные воеводы!

Бояре одобрительно загудели.

– Это правильно! – молвил, прищурившись, великий князь. – Пошлем-ка мы тогда к Дмитрию Константинычу нашего мудрого Федора Андреича! Он сам и напросился!

– С радостью! – буркнул из середины собрания Федор Свибл.

– А сейчас я хочу еще раз послушать Романа Михалыча, но по другому поводу! – продолжал Дмитрий Иванович. – Я слышал, что его люди часто ездят в Брянск и устраивают там свои дела! (Бояре возбужденно загудели. А князь Роман привстал со своей скамьи.) Они даже умыкают там себе женок по древнему нехристианскому обычаю! А это – срам и позор! Ладно, хоть потом венчаются в святой церкви…И еще говорили, что брянский князь Дмитрий, сын покойного Ольгерда, принимает участие в свадьбах Романовых людей и преподносит им богатые подарки! А теперь поведай нам, Роман, неужели наши купцы рассказали правду?

– Что ж, великий князь, – громко сказал, вставая, Роман Молодой, – я могу подтвердить, что мои молодые люди в самом деле ездили в Брянск и добывали себе невест по древнему обычаю! Они еще неопытные воины. Их зовут Пересвет и Ослябя! Они – сыновья моего славного воеводы Ивана Будимирыча, который добросовестно служит на благо московской земли! Я не препятствовал названным мной дружинникам, потому как не увидел в их поступке ничего опасного! Почему я должен мешать молодым в делах любви? Они уже давно созрели для супружеской жизни! А если здесь, в Москве, у них нет возможности найти невест, почему бы им не поехать в землю своих предков? Я также слышал, что князь Дмитрий Ольгердыч преподнес им богатые свадебные подарки…Я думаю, что это – его дело! Он, правда, уговаривал моих молодых дружинников остаться в Брянске и перейти к нему на службу! Но Пересвет и Ослябя не приняли его предложения, ибо никто не отменял крестную клятву их батюшки!

– Ладно, Роман! – поднял руку Дмитрий Иванович, улыбнувшись. – Я вижу, что в этом деле нет ни вреда, ни лжи! Пусть твои люди добывают себе невест, где им заблагорассудится, если ты не против! Главное – чтобы добросовестно несли свою службу! Тут другое дело! После смерти Ольгерда в Литве начались беспорядки! Многие князья не признали Ягайлу великим князем! Они объединяются против него! И во главе мятежников стоят князь Дмитрий Ольгердыч и его старший брат Андрей! И у того Андрея больше прав, чем у Ягайлы! Однако пока он не побеждает…Мало того, знатные литовцы отняли у него Полоцк! Теперь князь Андрей засел в Пскове…Говорят, что он собирается приехать к нам в Москву! Почему бы нам не оказать ему и его брату Дмитрию военную помощь? Сейчас Дмитрий Ольгердыч пребывает в Любутске, где собирает войска. А если мы пошлем туда твоих воинов? И, в первую очередь, знаменитых брянских лучников? А наших известных москвичей я послать не могу: еще неизвестно, как обернутся дела в безбожной Литве! А вот твои брянцы как раз подойдут! Что ты об этом думаешь, Роман?

Князь Роман покачал головой, усмехнулся и, поглядев на суровые лица московских бояр, сказал: – Как прикажешь, великий князь! Тогда я поговорю со своими людьми! Пусть идут на войну, если от этого будет польза русской земле! Я и сам охотно поведу свою дружину, если будет твоя воля!

 

ГЛАВА 3

СБОР В ЛЮБУТСКЕ

Ранняя весна 1378 года была морозной. Зима опоздала и вот теперь уходить не собиралась. Накопившийся снег местами превращался в твердый, покрытый ледовой коркой наст. Дороги, утоптанные во время бесснежия, леденели и становились труднопроходимыми. Однако люди шли и ехали в город Любутск, окраину литовской земли, не взирая на дорожные неудобства. Кто только не откликнулся на клич брянского князя Дмитрия Ольгердовича, устроившего там сборный пункт для всех «охочих людей», готовых сражаться против молодого великого литовского князя Ягайло! Были здесь и литовские бояре со своими дружинниками, и смоленские воины, присланные великим князем Святославом Ивановичем, и рязанские дружинники великого князя Олега Ивановича, и многие добровольцы со всех земель Северо-Восточной Руси.

Князь Дмитрий Ольгердович такого не ожидал! Он надеялся только отсидеться в Любутске до прибытия псковских дружин брата Андрея Ольгердовича, а затем пойти со всем войском на Вильно. Он, правда, послал своих людей в соседние уделы русских князей и, в первую очередь, в Москву с просьбой о военной помощи против брата, но надеялся, в лучшем случае, на невмешательство соседей в разгоравшуюся распрю. Оказалось, что ему посочувствовали! Правда, сами князья открыто не решились поддержать литовского мятежника, но, чувствуя, что он, или его брат Андрей вполне могут добиться великокняжеского «стола», не хотели терять возможного ценного союзника! После того как князь Кейстут поддержал волю своего брата Ольгерда и выступил в защиту великого князя Ягайло, одним из главных претендентов на великокняжеский «стол» теперь стал князь Андрей Ольгердович, как старший сын покойного великого литовского князя. Кейстут, зная о настроениях Андрея Ольгердовича, отказавшегося присягнуть на верность Ягайло, решил опередить события. Он не стал ждать вооруженного столкновения и сразу же после смерти Ольгерда направил свое войско к Полоцку. Андрею Ольгердовичу, не поддержанному местной знатью, ничего не оставалось, как только бежать. И он ушел на русский север, в Псков, бояре которого не один раз приглашали его на княжение и постоянное проживание. Но на этот раз псковская знать встретила князя Андрея не совсем радушно. Возможное участие в войне за литовский престол никак не устраивало псковских бояр, хотя сильный князь им был очень нужен. Псковичи помнили, каким славным защитником был для них беглый литовский князь Довмонт и чтили его, как святого! Поэтому они колебались. Вот если бы их поддержал Великий Новгород или Москва, они бы немедленно венчали Андрея Ольгердовича на княжение. Вот почему, получив совет от псковской знати, князь Андрей отправился на поклон к Дмитрию Московскому. Дела же последнего тоже были непростыми. Совсем недавно московско-нижегородское войско потерпело жестокое, нелепое поражение в битве у реки Пьяны, и тогда, осенью, великий князь Дмитрий Иванович готовился нанести ответный удар по врагу, собирая полки и назначив воеводой Федора Андреевича Свибла. С другой же стороны, он опасался очередной татарской хитрости и не мог послать в нижегородскую землю все свое войско, чтобы не оголить свои южные границы.

В это нелегкое время он вовсе не хотел войны с Литвой, поскольку не знал еще силы молодого великого князя Ягайло, а рисковать не желал. Дмитрий Московский был очень осмотрительным человеком, к тому же у него был прекрасный наставник – выдающийся мыслитель и государственный деятель того времени митрополит Алексий. Именно он воспитал и научил мудрости «управления государством» великого московского князя. Теперь же он тяжело болел, и его воспитанник остался один на один с появлявшимися «неведомо откуда» бесчисленными трудностями. Однако он не спасовал и действовал уверенно: «утвердил» Андрея Ольгердовича на псковское княжение и обещал псковичам свою защиту на случай вторжения на Псковщину «лютых врагов». Так, ничего существенного, кроме добрых слов, великий князь Дмитрий Иванович им не дал, потому как Псковская земля его владением не являлась, однако приобрел себе верного союзника в лице князя Андрея Ольгердовича и положил начало делу присоединения Пскова к Московской Руси. Андрей же Ольгердович, получив Псков, не добился от псковичей поддержки его вражды с Ягайло. Но, зная о том, что его ждет брат Дмитрий в Любутске, он все еще уговаривал псковскую знать на сбор ополчения, надеясь отвоевать для себя «стол» великого литовского князя.

Тем временем, зимой, объединенное московско-нижегородское войско совершило карательный поход на мордовские земли, отомстив местному населению за грабежи и поддержку татарского набега, нанесшего огромный урон Руси. Татар к тому времени «и след простыл», а беззащитное население осталось на произвол озлобленных русских воинов. Последние сожгли и разграбили мордовские поселения, захватили множество пленников, а мордовских вождей беспощадно и прилюдно казнили у Нижнего Новгорода, потравив псами и волоча по льду. Но этой победы Дмитрию Московскому показалось недостаточно, чтобы чувствовать себя уверенней перед лицом готовившихся к вторжению в его землю татар. Кроме того, 12 февраля, скончался митрополит Алексий, а сидевшего в Литве утвержденного константинопольским патриархом митрополита Киприана великий московский князь, боявшийся влияния Литвы, признавать не хотел. Он стал лихорадочно искать выход из создавшегося положения, и поэтому, когда в Москву приехали люди князя Дмитрия Ольгердовича с очередной просьбой о поддержке, они получили лишь словесные обещания.

Брянский князь уже не надеялся на московскую помощь, когда вдруг неожиданно в Любутск прибыли две сотни конных воинов князя Романа Молодого. В это время Дмитрий Ольгердович находился в тереме литовского наместника, покинувшего город, и обсуждал со своими приближенными предстоявшие дела. Сначала он выслушал воеводу Пригоду Уличевича, который сообщил, что под знаменами брянского князя собралось почти две тысячи воинов, а потом княжеский огнищанин Олег Коротевич поведал о собранных им запасах продовольствия.

Беседа с «лучшими людьми» проходила спокойно, и князь уже собирался подводить итоги совету, как вдруг его боярин, седобородый Тихомир Борилевич, неожиданно встал и, откашлявшись, задал тревоживший всех вопрос: – Когда же мы выступим в поход? Зачем томить людей бездельем и долгим ожиданием? От этого наши воины утратят боевой дух!

– Осталось недолго ждать, славный боярин! – ответил на это Дмитрий Ольгердович. – Как только прибудет мой старший брат, мы сразу же пойдем на Вильно! А может, и Москва пришлет небольшое войско…

– Какое там – Москва! – усмехнулся другой боярин, Плоскиня Ясеневич. – Они сами увязли в войне с татарами! Где им взять войско для помощи нам?!

Сидевшие в светлице брянские и любутские бояре заворчали, загудели.

В это время хлопнула дверь, и в думную светлицу вбежал мальчик-слуга.

– Батюшка князь! – крикнул он своим чистым звонком голосом. – Пришло войско из Москвы! Сюда идут их воеводы, боярские сыновья! Впустить?

– Впусти же, Ходота! – весело молвил князь, оглядывая бояр. – Вот вам, бояре, и нужная помощь!

Вновь открылась дверь, и порог пересекли двое рослых, широкоплечих, одетых в длинные бараньи тулупы, юношей, державших в руках богатые бобровые шапки. У самого статного из них едва пробивались русые бородка и усы, второй же – ниже ростом – совсем был безбород и безус. У него на лице лишь пробивался пушок.

– Совсем юноши! – выкрикнул кто-то из бояр. – Какие же они воеводы?!

Собравшиеся дружно рассмеялись.

Князь нахмурился, но, вглядевшись в лица молодых воинов, повеселел. – Это – ты, Пересвет! Старый знакомец! А ты – Ослябя! Тоже не чужак! – молвил он. – Я рад вас видеть в нашем Любутске! Неужели вы приняли мое предложение и пришли ко мне на службу?

– Мы прибыли к тебе на помощь, славный князь! – сказал с серьезным видом, покрасневший из-за боярского смеха Пересвет. – Нас прислал сюда пресветлый князь Роман Михалыч по приказу великого князя Дмитрия Иваныча! Мы пришли воевать на твоей стороне против Ягайлы! И привели с собой две сотни отборных лучников и копейщиков!

– Хорошо, – кивнул головой Дмитрий Ольгердович. – Но кто возглавляет ваш отряд? Неужели вы сами – воеводы?

– Да, княже! – буркнул, насупившись, Ослябя. – Мы сами – воеводы, а наш отряд состоит из сыновей и внуков княжеских дружинников! Среди нас совсем немного стариков, но дружина не слабая! Мы всегда готовы поразить твоего врага!

– Грозилась птаха море сжечь! – рассмеялся Тихомир Борилевич, вытягивая перед собой свой толстый, украшенный резьбой дубовый посох. – Мы все, когда были молоды, были готовы победить любого врага! Однако же батюшки не пускали нас на войну! Вот тебе, Пересвет, эта дубинка! Так покажи нам хотя бы свою силушку! Сломай ее! Тогда мы увидим, какой из тебя воин!

Бояре вновь дружно рассмеялись.

– Ну, что ж, смотри, почтенный! – вскричал, рассердившись, Пересвет и с яростью вырвал из рук брянского боярина дубовый посох. – Крак! – затрещала толстая деревяшка, и к ногам онемевших от изумления бояр упали две искореженные изломом деревянные части некогда красивого изделия.

– Эх, жаль моего посоха! – буркнул растерянный Тихомир Борилевич, разведя руки. – И зачем я так пошутил?

– Молодец, Пересвет! – сказал, улыбаясь, Дмитрий Ольгердович. – Мы видим, что ты наделен превеликой силой! Во всем городе нет такого молодца! Вот вам и юноши!

Бояре все еще растерянно смотрели на раскрасневшихся московских дружинников.

– Так! – сказал, качая головой, воевода Пригода. – Вот каков этот московский ратник! Он наших, брянских кровей, сынок Ивана Будимирыча!

– А если выйдем на воздух, – сказал, нарушая сложившуюся тишину, Ослябя, – мы покажем вам наш боевой строй и лучную выучку! Пошли же!

– Пошли! – сказал, вставая со своего кресла, князь. – Пусть славные бояре увидят силу молодой Романовой дружины!

Выскочившие во двор брянские и любутские бояре с интересом смотрели, как перемещаются по команде молодых воевод их такие же молодые бойцы. Среди них они обнаружили совсем немного седовласых воинов: десятка три! Но особое удивление вызвала меткая стрельба прибывшей молодежи по установленным у крепостной стены целям. Стрелы со свистом вонзались в середину даже самых отдаленных дощечек!

Только теперь князь Дмитрий и его знать поняли, что из Москвы прибыл отряд из прекрасных, обученных всем приемам боя, воинов.

– Да, – сказал он вслух, вздохнув, – каковы же тогда опытные воины Романа? Вот если бы он прислал сюда тысячу таких бойцов, мы бы, без сомнения, одолели Ягайлу!

– Все это – одна показуха! – пробурчал боярин Тихомир Борилевич. – Увидим их на поле брани!

– Увидите! – усмехнулся раскрасневшийся на морозе Пересвет, вкладывая собранные слугами стрелы в колчан. – Нет ничего легче настоящей битвы! А теперь сами постреляйте!

Через три дня слова боярского сына Пересвета получили свое подтверждение.

Как раз во время очередного осмотра воинства, в середине дня, князь и его люди вдруг услышали громкие крики со стороны сторожевой башни. – Княже, сюда идет большое войско! – вопил, размахивая руками, подбежавший к Дмитрию Брянскому стражник. – Целая тьма! Черная туча!

Князь вскочил в седло подведенного к нему коня и, несмотря на недальнее расстояние до стены, поскакал вперед. Приблизившись к крепостной стене, он спрыгнул на землю и полез по приставной лестнице вверх. Немного постояв там у бойниц и внимательно всмотревшись вдаль, он кивнул головой и быстро спустился на землю.

– Около двух тысяч! – сказал он, вернувшись, обступившим его боярам. – Думаю, что это возвращается любутский наместник с людьми Ягайлы! А у нас будет почти две с половиной тысячи! Что вы скажете? Сможем мы достойно встретить их?

– Встретим! – весело крикнул боярский сын Пересвет. – Нам и часа не потребуется, чтобы одолеть их! А далеко они?

– Верстах в двух, только что перешли Оку! – сказал Дмитрий Ольгердович. – Тогда ты, Пересвет, пойдешь со своими людьми в хвосте моего войска, а когда будет нелегко, поддашь врагам жару!

– Поддам, княже! – кивнул головой Пересвет и пошел к своему отряду. – Давай же, Ослябя! – крикнул он. – Выводи наших людей!

Без долгих слов войско Дмитрия Брянского вышло за стены города и выстроилось в двухстах шагах от крепостной стены. Предусмотрительный князь подумал и о возможном поражении: город был хорошо укреплен на такой случай.

Почти двухтысячный отряд Дмитрия Ольгердовича разделился на три части. Впереди выстроились пехотинцы-копейщики, за ними – конница с короткими копьями-сулицами, а замыкал строй стоявший в полусотне шагов от основных войск брянский отряд.

Литовцы к тому времени заметили брянское войско, и, быстро построившись в три полка, пошли навстречу врагу. Когда их лица стали отчетливо видны, Дмитрий Брянский убедился, что был прав: впереди шествовал любутский воевода Ердвил с каким-то знатным литовцем. – А! – вскричал Дмитрий Ольгердович. – Старый знакомец! Это воевода моего дядьки Кейстутаса, Гимбутас! Мы сейчас покажем ему райские кущи!

Тем временем литовцы остановились в ста шагах от врага. От них отделился всадник в железном, с орлиным пером шлеме. Он, единственный, носил немецкий крестоносный доспех. Приблизившись к войску князя Дмитрия, он поднял забрало и громко сказал по-литовски: – Сдавайся, Дмитрий, сын Ольгерда, со своими воинами! Зачем тебе биться с нашим сильным войском? Разве ты не видишь наших отборных воинов? Никто не устоит против них!

– Да, я вижу ваших людей, старый воин! – ответил Дмитрий Ольгердович, сидевший в седле своего боевого коня перед войском, рядом с воеводой Пригодой. – И тебя я помню как славного воина князя Кейстутаса! Мы вместе сражались против немцев! А теперь ты пошел против меня! Иди же к войску и скажи Ердвиласу и Гимбутасу, чтобы они сдались на почетных условиях и перешли на мою сторону! Мы вместе пойдем на бесстыжего Ягайлу и посадим на великокняжеский «стол» старшего брата Андрея!

Старый литовский воин молча поклонился и повернул коня в сторону своего войска. Еще совсем немного и литовская рать решительно и спокойно, как на учении, пошла вперед. – За Литву! За великого князя Ягайлу! За могучего Кейстутаса! – крикнул литовский воевода. И войска встретились в мощном едином ударе! Некоторое время раздавался только стук копий о щиты, лязг железа и проклятия сражавшихся. Но ни одна из сторон не подалась назад. Неожиданно в шлем литовского полководца ударила красная оперенная стрела, и он рухнул, оглушенный, на землю под радостные крики союзных пехотинцев. Литовские ратники попытались помочь своему воеводе и поставить его на ноги, но воины Дмитрия Ольгердовича, воодушевленные успехом, набросились на них, повалив самых рослых вояк на землю. Началась давка. С обеих сторон падали убитые и раненые, а из-за спин брянских воинов со свистом вылетали стрелы, нанося врагу серьезный ущерб. – Позови сюда лучников! – выкрикнул возглавлявший литовское войско любутский наместник Ердвил. Его услышал трубач. По полю понесся резкий звук боевого рога. Из-за спин литовцев полетели черные стрелы. Но меткость литовских стрелков была невелика. Лишь один рязанский ополченец отошел в тыл: стрела вонзилась ему в ладонь. Остальные успешно закрылись щитами и, сделав удачный выпад, поразили с десяток литовцев. От этого те подались слегка назад, но отступать не собирались. В этот напряженный момент князь Дмитрий Ольгердович, отошедший сразу же перед сражением за спины своих пехотинцев, поднял вверх руку. – Слава Брянску! – зычно крикнул он. – Смерть лютым врагам!

– Слава Брянску! Слава Дмитрию! – дружно закричали все его воины. Передняя шеренга брянских пехотинцев резко отступила назад, конница князя Дмитрия расступилась, выпустив в образовавшийся проем пехоту, и ошеломленные пешие литовцы, не успев понять, что происходит, оказались под ударами брянской конницы, рванувшейся вперед.

– Увы, горе нам! – кричали безоружные перед пиками конников литовские пехотинцы. В короткий срок брянские воины повалили на землю всех тех, кто не успел выставить перед собой щиты. Однако до победы еще было далеко. Ердвил, увидев совершенную его воинами ошибку, попытался предпринять ответное наступление, пустив на врагов свою конницу. Удар последней был так силен, что на землю попадали даже собственные литовские пехотинцы, не успевшие скрыться за спинами своих конников. Выпали, обливаясь кровью, из седел и передние брянские воины. Сам князь Дмитрий Ольгердович отчаянно отражал этот жестокий выпад литовцев. Его тяжелый меч беспощадно выбивал из вражеских рядов все новых и новых воинов, но на смену им приходили свежие силы… – Сколько же их? – подумал, чувствуя усталость, брянский князь. – Неужели я просчитался?

Но в этот миг неожиданно вся масса литовских всадников остановилась и, подавшись назад, медленно попятилась: прямо в левый фланг, понесший наибольшие потери, ударили молодые московские всадники. – Руби! Секи! – кричал скакавший впереди своих воинов Пересвет, размахивая своим тяжелым мечом. – Слава Москве! Слава Брянску! – вопил охваченный азартом битвы Ослябя. В одно мгновение они повалили на землю остатки левого полка литовского войска и устремились врагу в тыл. Вот тут литовские конники, почувствовав угрозу полного окружения, стали поспешно разворачиваться и, неся большие потери, показали врагу спину. Они так резво скакали, оглашая своими воплями окрестности, что их преследователи остановились. Над полем битвы прогудел рог брянского горниста. – Пусть бегут! – весело сказал Дмитрий Ольгердович, вытирая тряпицей со лба кровь и пот. – Будет только лучше, если они узнают о нашей силе! Зауважают!

К вечеру уже были известны потери. Брянцы вместе с ополченцами утратили убитыми около сотни человек, но литовцев полегло в три раза больше. Оказав помощь раненым врагам, брянцы увели их за городские стены. Около трех сотен литовцев, в их числе раненый воевода Гимбут и любутский наместник Ердвил, попали в плен. Остальные враги разбежались.

Вечером, празднуя победу, Дмитрий Ольгердович восхвалил «московскую рать».

– Молоды, но отважны! – весело сказал он, поднимая бокал с густым греческим вином. – Пью же за здоровье боярских сыновей Пересвета и Осляби! Счастья им и ратных подвигов!

– Не боярских сыновей, – вскричал, вставая, любутский боярин Симеон Резанович, – а любутских бояр! Мы постановили дать им любутское боярство! А если они останутся у нас, мы наделим их землями и построим для них достойные терема!

– Слава! Слава любутским боярам Пересвету и Ослябе! – вскричали обрадованные сказанным московские воины.

На следующее утро князь Дмитрий Ольгердович с боярами и лучшими воинами подвергли допросу пленных литовских военачальников. Те чувствовали себя неловко: они были уверены в легкой победе, а тут – такой разгром!

– Мы не ждали такого позора! – сказал, качая головой, багровый мрачный Гимбут, сидевший на передней скамье напротив княжеского кресла. – Хоть мы и знали о твоих силах, Дмитрий, но на это совсем не рассчитывали!

– Да, хороши твои брянские воины, славный Дмитрий, – пробормотал, не чувствуя страха, Ердвил, – особенно молодые дружинники! Те самые, широкоплечие и безбородые! Если бы не их молодость, мы бы приняли этих богатырей за литовцев!

– Что ж вы полезли на рожон?! – возмутился Дмитрий Ольгердович. – Зачем было губить столько людей? Я же предлагал вам перейти на мою сторону!

– Мы не можем так поступить, княже, – покачал головой Гимбут. – Сейчас у Ягайлы очень много сил! С ним и сам Кейстутас! Тебе не устоять против них! Ты погубишь и себя, и своих людей! Поэтому я советую тебе помириться с братом и дядькой!

– Подожди, вот только подойдет ко мне мой старший брат Андрей с большим войском, – усмехнулся князь Дмитрий, – и тогда мы справимся и с Ягайлой, и с Кейстутасом!

– Твой старший брат не придет, княже, – мрачно молвил Ердвил. – Он заключил «вечный мир» с Кейстутасом и обещал не выходить из своего Пскова! Я недавно узнал об этом и готов подтвердить свои слова сердечной клятвой от имени всех наших богов и даже Христа! Клянусь!

– Что же тогда уготовил мне жестокий дядька Кейстутас?! – буркнул Дмитрий Ольгердович, поверив сердечной клятве пленника. – Неужели он хочет бросить меня в сырую темницу? А может, желает моей смерти?

– Нет! – горько усмехнулся Гимбут. – Он послал меня не лишать тебя жизни, не брать в плен, а лишь примерно наказать. Твой дядька Кейстутас и великий князь Ягайла хотят, чтобы ты отказался от своих пагубных замыслов и уехал со своими людьми в городок Трубчевск. Великий князь отнимает у тебя твой непутевый Брянск и временно передает его князю Корибутасу. А пока, княже, уезжай с миром в свой Трубчевск и сиди там тихо до лучших времен!

 

ГЛАВА 4

БИТВА НА ВОЖЕ

Князь Роман, сидевший в седле своего вороного коня, пристально смотрел в сторону речного кустарника, облепившего противоположный берег Вожи. Густой туман стелился по реке, поднимался вверх и скрывал от его взора стоявших неподалеку татар. Но ржание коней и звуки татарской речи доносились до его слуха.

Татары проявляли поразительную беспечность. Обычно они вели себя тихо и появлялись внезапно, а уже тогда, врезавшись во вражеские ряды или начиная надежную атаку, позволяли себе крики и прочий устрашающий шум. Но чем объяснялось их нынешнее поведение?

– Может, возгордились разгромом нижегородцев, – подумал князь, – и надеются взять нас на испуг?

В самом деле, войско татарского временщика Мамая совсем недавно, в июле 1378 года, побывало у стен Нижнего Новгорода. Великого князя Дмитрия Константиновича не было в городе, а его воеводы и горожане оказались неспособными обеспечить надежную оборону городских стен. Татары же не стали сразу осаждать город, а разорили весь удел и захватили большое число пленников. Тем временем из Городца прибыл Дмитрий Константинович, пославший в татарский стан киличея с предложением – принять выкуп и не губить его стольный город. Но татары ответили отказом. – Зачем мне твое серебро? – надменно сказал мурза Бегич. – Мне нужна лишь башка непокорного Дэмитрэ Мосикэ и твоя никчемная жизнь!

После этого татары сожгли дотла Нижний Новгород, не пощадив даже церквей! Такого злодеяния от них давно не ждали!

Великий князь Дмитрий Иванович, рассказывая на боярском совете «о татарском зле», показал принесенные из сокровищницы покойного митрополита ярлыки татарских ханов, освобождавших церковь от поборов и насилий со стороны самих татар. Только при покойном святителе Алексии ордынскими ханами было выдано два ярлыка. В них ханы решительно запрещали всем своим подданным покушаться на церковную собственность! Татарам не разрешалось становиться на постой в церковных домах, вторгаться в церкви и, тем более, разрушать святые храмы. Согласно ярлыкам, все, отнятое татарами у церкви, подлежало безусловному возвращению, а виновники грабежа должны были понести суровую кару. Эти ярлыки никто не отменял, их сроки действия не истекли! И вот Мамаевы полчища попрали собственные законы!

После сожжения Нижнего Новгорода мурза Бегич повел свое воинство к городку Березову, разграбил его и двинулся в сторону московских земель.

Великий князь Дмитрий понимал, что врага надо во что бы то ни стало остановить, не пустить в пределы княжества, а если удастся и разгромить, преподав «нужный урок» Мамаю. Но он не хотел продолжительной войны с многочисленным степным воинством, зная о силе единой Орды. Он понимал, что каждый год мирной жизни усиливает Московскую Русь и ослабляет татар, которые в мирной обстановке впадают в «тяжкие смуты» и устраивают междоусобицы в борьбе за ханский трон. А вот постоянные набеги, войны способствуют объединению татарской знати и, в свою очередь, усилению ордынской боевой мощи.

– Господь – судья, что я не хотел ссориться с татарами! – оправдывался великий князь Дмитрий Иванович перед своими боярами на совете. – Я даже отчеканил деньгу по татарскому образцу! – Он вытащил из кармана серебряную монетку, напоминавшую чешуйку крупной рыбы, и подбросил ее вверх. Монетка пролетела через два ряда боярских скамей и упала на кого-то из московских думцев. – Видите! Там даже есть татарская надпись! Здравица с именем татарского царя! Ее написал сам покойный Тютчи! Где же здесь вражда или непочтение?!

Князь Роман, сидевший на передней скамье на том же совете, достал из своей калиты серебряную монетку и внимательно ее рассмотрел. Действительно, на одной стороне он увидел арабские буквы, обозначавшие имя татарского хана, а на другой – уже русские слова – «печать великого князя Дмитрия» и поясное изображение воина, держащего в одной руке меч, а в другой – секиру. – Жаль мудрого Тютчи! – подумал он. – Умер совсем не старым! Какой нелегкий год!

– Мы должны, мои славные люди, – продолжал свою речь великий князь, – дать врагу достойный отпор! Поэтому, готовьтесь!

Дмитрий Московский в спешном порядке послал своих гонцов по городам удела и к соседям. В короткий срок было собрано довольно большое войско – около двадцати тысяч ратников – и послано к границам московской земли. На призыв Москвы откликнулись князья Андрей Ольгердович Псковский, приведший свою дружину издалека, и Даниил Пронский, младший брат удельного пронского князя Ивана Владимировича, который сам не пришел, опасаясь мести Мамая.

Все московское войско было разделено на три полка. Полк Левой Руки возглавил князь Даниил Пронский, полк Правой Руки, в состав которого входили дружины князей Андрея Ольгердовича и Романа Брянского – воевода Тимофей Васильевич Вельяминов, Большой полк – воевода, выходец из Смоленска, Дмитрий Александрович Монастырев. Сам великий князь Дмитрий Иванович пребывал в Большом полку и руководил всем войском.

Московская рать, опережая события, вторглась в Рязанский удел, перешла Оку и сосредоточилась в начале августа на берегу ее правого притока – речушки Вожи, как раз на привычном пути степных хищников.

Вскоре нагрянули татары. Они рассчитывали на беспечность русских, но, натолкнувшись на московское войско, были так огорошены, что несколько дней стояли в бездействии, не решаясь первыми начать сражение. Они понимали, что русские знали об их набеге и подготовились к битве, которая не будет легкой. Их также беспокоила решимость московского войска, не испугавшегося многочисленной татарской конницы. Обычно русские избегали столкновений с большим татарским войском и предпочитали отсиживаться за стенами своих городов, позволяя степным завоевателям безнаказанно грабить села и веси. Но на этот раз все было по-другому: московские полки стояли железной стеной и ждали.

– Что же задумали эти хитроумные татары? – размышлял про себя в это утро 11 августа князь Роман Брянский, вслушиваясь в татарскую речь. – И даже не пытаются скрыть своего присутствия! А может они хотят выманить наши полки на себя? Похоже на то! Но мы должны проявить терпение! Значительно легче встречать войско во время переправы, чем самим переходить реку перед глазами врагов! Я все понял! – И он поскакал к Андрею Ольгердовичу.

Последний в это время отдавал очередное распоряжение своим воинам и, увлекшись, не заметил в тумане подъехавшего к нему князя Романа.

– Слушай меня, брат, – громко сказал бывший брянский князь, подступая к Андрею Ольгердовичу, – я кое-что понял из поведения татар…

– А, татар, – рассеянно пробормотал князь Андрей, всматриваясь в туман. – Так что ты понял?

– Да вот, брат, – усмехнулся Роман Михайлович. – Татары хотят, чтобы мы первыми вступили в схватку! В этом случае они рассчитывают разбить нас во время переправы через реку! Вот почему они шумят и громко разговаривают! Им нужно выманить нас…

– Ты прав! – вскинул голову Андрей Псковский. – Я полностью с тобой согласен!

– А если мы сами выманим татар на себя? – молвил князь Роман. – Покажем им, что якобы испугались их шума и поспешно отходим! Тогда татары не выдержат и перейдут реку! Вот и будет встречное сражение! Они не сумеют все сразу перемахнуть реку, и мы нанесем по ним мощный удар! Тогда у них начнется общая свалка, и мы добьемся победы!

– Это – хорошая мысль! – весело сказал князь Андрей. – Надо бы доложить самому великому князю, а потом – воеводе! – И он, подстегнув коня, помчался в сторону Большого полка.

Прошло совсем немного времени, и вот неожиданно московские полки зашумели, зашевелились и стали медленно отходить. Князь Андрей уже вернулся в свой полк Правой Руки и вместе с воеводой Тимофеем Вельяминовым обсуждал создавшееся положение. Князь Роман сидел в седле своего коня рядом с конными военачальниками и молча слушал. – А нашему полку не надо отходить! – вдруг сказал князь Андрей, показывая рукой в сторону удалявшегося Большого полка. – Без того достаточно шума! Лучше тихо постоять и подождать татар! А когда они бросятся на Большой полк, мы разом ударим по ним и сбросим в реку!

– Твой замысел неплох! – кивнул головой московский воевода. – Ну, а вдруг великий князь разгневается? Он же приказал всем отходить!

– Не разгневается, славный воевода, – вмешался в разговор Роман Брянский. – Мысль Андрея Ольгердыча очень удачна! Если мы обманем татар, то спасем от гибели множество воинов! А это будет на радость нашему великому князю!

– Тогда подождем! – вздохнул Вельяминов. – Надо победить!

В это самое мгновение раздался сильный шум от топота многих сотен копыт татарских лошадей, плеск воды и, наконец, завизжали, засвистели татарские стрелы, а потом разом над всем полем битвы навис дикий протяжный вопль вскочивших на ближайшие холмы татарских всадников. – Аман вам, урусы! Аман тебе, Дэмитрэ! Аман Мосикэ! – кричали татары. И как только их полчища стремительно поползли с холмов вниз, князь Роман и стоявшие рядом с ним воины услышали лязг железа, глухие удары копий и вопли сражавшихся. – Значит, татары втянулись в кровавую битву! – весело сказал князь Андрей. – Ну, а теперь пора бы и нам наддать!

– Идите к своим людям, славные князья! – распорядился Тимофей Вельяминов. – Мы сейчас же начинаем!

И воины полка Правой руки, получив распоряжение своих воевод, быстро поскакали на помощь сражавшимся товарищам. И как раз вовремя. Татарская конница едва не смяла Большой полк, обрушившись на него всей своей мощью. В жестокой сече полегли многие лучшие воины, включая и самого воеводу Дмитрия Монастырева. Однако татарам не удалось с первого удара пробить весь строй русских: неожиданно на них напали воины, ведомые Тимофеем Вельяминовым.

– Слава Москве! Слава князю Дмитрию! – кричали псковские и московские дружинники, поражая своими сулицами не ожидавших их атаки татар.

– Слава Брянску! Слава князю Роману! – кричали брянские дружинники, размахивавшие направо и налево мечами: их «лучная стрельба» была бесполезна в густом тумане. Татары, оказавшись в трудном положении, отчаянно защищались. Вот один из них развернулся и с визгом набросился на князя Романа. – А, коназ-урус! – вскричал он, взмахнув мечом. – Аман тебе! Получай!

Князь Роман едва отбил его сильный удар, но вдруг почувствовал, как что-то острое прошло вдоль его ноги, и боль пронзила пятку. – Ох, ты, Господи! – простонал он, едва сохранив равновесие. – Неужели отсекли ногу?!

Татары между тем окружили его. Еще немного, и они бы выбили несчастного князя из седла. Но тут подоспели его верные дружинники. – Спасайте князя! Секите поганых! – кричали они, прорывая окружение. Сам князь Роман, забыв об ужасной боли, с силой размахивал мечом, не давая татарам добраться до незащищенных мест тела. Уже не один раз кривой татарский меч ударялся об его кольчугу, причиняя князю сильную боль, но он все еще сражался! Под дикие крики татар к нему подскочил воевода Иван Будимирович и прикрыл своего князя с тыла. – Держись, княже! – крикнул он. – Мы перебьем проклятых сыроядцев!

Но в этот миг татарская стрела попала ему прямо в глаз. – Ох, ты! – вскрикнул брянский воевода, умирая и падая на кровавую землю.

– Братья! Они убили нашего Ивана! – вскричал верный друг и спутник погибшего, славный Вадим Жданович. – Отомстим же за него!

Он, как птица, выскочил из-за спин своих воинов и беспощадно зарубил первого же бросившегося к нему татарского всадника. Но на смену убитому прискакали новые татары. – Аман, урус! – кричали они. – Аман тебе, злой батур!

Но Вадим Жданович не обращал внимания на численное превосходство татар и занес свой клинок, залитый вражеской кровью, над следующей жертвой, как вдруг зашатался и, выпустив изо рта струю густой темной крови, рухнул наземь: татарское копье, скользнув по его щиту, вонзилось ему прямо в горло!

– Смерть вам за батюшку! – заревел, выскакивая из кровавого тумана, молодой Пересвет, услышавший о гибели своего отца. Он, как смерч, ворвался в ряды татар и выбил из седел всех окруживших князя Романа врагов. Каждый удар его большого черного меча стоил врагам жизни. Неутомимый юноша успевал везде! Слышались только звон металла и хруст перерубаемых его мечом костей. – Вот какой удалец! – говорил, отбивая последнюю атаку врагов, Роман Молодой, видевший подвиги Пересвета.

Сражение, несмотря на жестокость и отчаянность, продолжалось недолго. Как только остальные молодые воины брянской дружины втянулись в битву, татары повернули своих коней и ударились в бегство. – Слава Москве! Смерть сыроядцам! – понеслось со всех сторон, и князь Роман понял, что московские полки перешли в наступление по всему полю. – А теперь, мои воины, – вскричал он, привстав в седле, – в погоню! Бейте всех, не зная пощады!

Он, забыв о своих ранах, устремился вперед, проскочил неглубокую речушку и, охлажденный водой, выскочил на другой берег. – Куда ты, княже?! – донеслись до него отдаленные крики брянских воинов, и только, проскакав еще немного, князь Роман понял, что слишком поспешил. – Ох, какая беда! – пробормотал он, увидев, как из тумана, прямо к нему навстречу выскочил татарский отряд. – Я один не отобьюсь!

Татары быстро окружили князя и хотели набросить на него аркан, но их военачальник помешал сделать это и, взмахнув мечом, выбил из его рук беспощадное оружие. – Айда, воины! – крикнул он хриплым голосом. – У нас нет времени! Надо отходить! Я сам зарублю этого коназа-уруса! – И он поднял свой кровавый кривой меч. Татарские воины попятились и поскакали вперед. А князь Роман закрыл глаза и молча ожидал страшного удара. Но его не последовало. – Коназ Ромэнэ? Это ты, славный урус? – спросил вдруг знакомый татарский голос. – Неужели ты теперь сражаешься за Дэмитрэ? Князь Роман открыл глаза и увидел перед собой раскачивавшегося в седле мурзу Бегича. – А это ты, могучий мурза?! – пробормотал он в ответ по-татарски. – Вот уж не думал, что доведется скрестить с тобой меч! Какая незадача! Что ж, руби мою голову, славный воин!

– Нет, коназ Ромэнэ, – тихо молвил мурза Бегич. – Я не буду убивать своего кунака! Живи себе и помни меня, старого Бегича! Прощай же!

И славный суровый воин, развернув коня, помчался в сторону дикой степи. Но не проскакал он и сотни шагов, как на него вдруг набросился огромный, дикого вида воин. – Аман тебе, безумный Бегич! – крикнул тот, взмахнув мечом. – Я сам видел, как ты отпустил того уруса! Получай же!

– Будь ты проклят, Темир-бей! – только и успел сказать падавший на землю татарский полководец.

Тем временем брянские дружинники выскочили на другой берег реки и обступили своего князя. – Слава Богу, что ты жив! – молвил заплаканный, залитый кровью и потом Пересвет. – А мы не знали, что делать! Чего только не передумали!

– Ах, княже, княже, – бормотали рыдавшие воины. – И зачем ты так рванулся через реку? А мы уже выплакали все слезы, думая, что ты погиб! И даже не надеялись тебя увидеть!

– Я жив только по воле Господа! – тихо сказал князь и тронул коня за холку. Покорное животное медленно двинулось вперед. Остановившись у трупа Бегича, Роман Михайлович покачал головой и сказал своим людям: – Это, братья, тело великого и мудрого полководца Бегича! Я встречался с ним еще в татарском Сарае и считал его своим другом! Если бы не он, вы бы не встретили меня живым! Но Господь спас меня его руками! Неведомы твои пути, Господи, если жестокий татарин, разбитый в сражении, дорожит своей честью и не жалеет жизни за данное когда-то слово!

 

ГЛАВА 5

ТВЕРСКИЕ ЗАБОТЫ

Великий тверской князь Михаил Александрович обсуждал со своими боярами последние события. Его очень беспокоило дальнейшее усиление Москвы. К осени 1379 года великий московский и владимирский князь Дмитрий Иванович, несмотря на молодость, пользовался заслуженной славой сильного хозяина и непобедимого полководца. Уже больше года по всей Руси обсуждали его замечательную победу в битве на реке Воже. Татары не только потерпели тяжелое поражение (погибли лучшие мурзы Мамая: Бегич, Хазибей, Ковергуй, Карабулак и Кострюк), но потеряли все свое имущество, жен и даже скот! Как только рассеялся туман, русские войска перешли Вожу и обнаружили брошенный татарами стан. Каких только богатств не захватили московские воины! Убежавшие в панике враги оставили «на произвол судьбы» даже свои телеги с разборными юртами и кибитками, а также все имуществом и награбленное раньше добро!

Тогда же в руки москвичей попал некий поп, пребывавший в татарском лагере, шедший из Орды от беглого Ивана Васильевича Вельяминова, и у него нашли мешок «злых лютых зелий», с помощью которых он якобы собирался «извести» великого князя Дмитрия. Когда слух об этом пришел в Тверь, великий князь Михаил особенно встревожился: ведь он, несмотря на мирный договор с Москвой, продолжал вести тайные переговоры с Мамаем и Иваном Вельяминовым! Вот если бы пойманный москвичами священник об этом рассказал, Тверь бы оказалась в непростом положении! Однако пленный поп после «извопрашания» и жестоких пыток лишь раскаялся в своей поддержке Ивана Вельяминова, но о тайных делах не рассказал ничего. Его, как духовное лицо, казнить не решились, а послали «в заточение на Лаче-озеро», где раньше пребывал знаменитый православный «златоуст» Даниил Заточник.

Почти через год в московскую темницу попал и сам Иван Васильевич Вельяминов, ушедший из Орды. Он со слугами направлялся в Тверь к своему покровителю, великому князю Михаилу, но по пути, в Серпухове, был схвачен московскими приставами и предстал «пред очами» самого великого князя Дмитрия Московского. И опять пришлось тверичам поволноваться: Иван Вельяминов знал так много о делах великого тверского князя, что если бы он заговорил, о мире с Москвой не могло быть и речи!

Но несчастный Иван Васильевич не выдал великого тверского князя. Он, конечно, «искренне раскаялся в своих злодеяниях», ибо после таких ужасных пыток, которым его подвергли, заговорили бы и камни, однако ни одной из тайн он своим палачам не открыл. 30 августа на Кучковом поле при большом стечении народа Иван Вельяминов был обезглавлен. Но мужество и «гордыня», проявленные казненным сыном покойного тысяцкого у плахи, вызвали лишь сочувствие к нему и «великую печаль» в народе. Тверские осведомители докладывали на боярском совете, что «московские простолюдины проливали горючие слезы из-за смерти Ивана».

Не радовали тверичей и действия ордынского временщика Мамая. Пытаясь напугать Москву и показать, что битва при Воже – досадная случайность – Мамай собрал осенью новое войско и вторгся в Рязанский удел. Нападение многочисленного врага было столь неожиданно, что великий князь Олег Иванович не успел обеспечить необходимую оборону и едва сумел сам спастись бегством на другую сторону Оки. Татары заняли столицу княжества – Переяславль-Рязанский – сожгли все то, что недавно успели рязанцы отстроить, подвергли разгрому также город Дубок, села и волости и с «богатой добычей», отягощенные вереницами пленников, вернулись назад в Орду.

Эта «победа» Мамая над Рязанью, враждебной Москве, лишь усилила положение Дмитрия Московского и убедила его в необходимости готовиться «к решительной битве с Мамаем». Одновременно татары потеряли возможного союзника – Олега Рязанского – который теперь ненавидел Мамая больше, чем Москву!

К тому же сам Мамай, погрязший в интригах, готовился объявить себя великим ханом. Слухи об этом не раз доходили до Твери, а тут еще внезапно умер ставленник Мамая, хан Тулунбек. – Скоро Мамай станет настоящим царем! – говорили тверские бояре на совете.

Неутешительные вести приходили и из Литвы. Там не поладили между собой виленская и трокская группировки знати. Ходили слухи, что великий литовский князь Ягайло поссорился со своим недавним покровителем и дядькой Кейстутом. Об этом много говорили тверские бояре. Великий князь Михаил долгое время размышлял об услышанном и, задумавшись, отрешился от боярских споров. Вывел его из этого состояния звонкий голос боярина Константина Михайловича. – Вот что, великий князь, – сказал он. – Ягайла Литовский – сомнительный союзник! Он далек не только от великого Ольгерда, но и от славного Кейстута! Молодой великий князь – ленив и празден! Кроме того, мы узнали, что он совсем потерял лицо, выдав свою сестру замуж за придворного холопа, некого Войтылу!

– За холопа?! – вскричал, очнувшись, Михаил Александрович. – А где же была моя сестра Ульяна, вдова Ольгерда? Как она могла позволить такое? Почему не посоветовалась со мной?

– Славной Ульяне это не под силу, – покачал головой боярин Константин. – Там все решает сам Ягайла! А он погряз в пьянстве и распутстве! Говорят, – пробормотал боярин, краснея, – что тот Ягайла замешан в содомском грехе! Да с холопом Войтылой!

– В таком страшном грехе?! – подскочил в своем кресле великий князь Михаил. – И еще отдал мою племянницу тому злодею! Какой ужас! Нам мало других бед…Теперь мы потеряли некогда надежного союзника!

– Не печалься, великий князь! – встал со своей скамьи другой боярин, седобородый Симеон Иванович. – Нет сомнения, что могучий Кейстут одолеет этого непутевого Ягайлу! Ходят слухи, что он сильно поссорился с Ягайлой из-за той нелепой женитьбы!

– Но ведь Кейстут еще недавно сражался за Ягайлу! – возразил Михаил Тверской. – Именно он перевел славного Дмитрия Ольгердыча в жалкий Трубчевск! А его Брянск передал бестолковому Корибуту, который по сей день там не объявился…Он обидел и старшего сына Ольгерда, Андрея! Зачем он отдал его Полоцк своему сыну? Несчастному Андрею пришлось не только уйти в Псков, но, что особенно плохо, явиться на поклон к Дмитрию Московскому! Тако что у этого Дмитрия появился еще один союзник – славный воин – Андрей Ольгердыч! Именно он побил татар на реке Вожже! Все отдают победу Дмитрию Московскому, а о подвигах Андрея забыли…А он – прекрасный полководец! Это – наша большая потеря! Молчат и о Романе Брянском! Он служит верой-правдой тому Дмитрию, но славы не видит! Все знают, как он сражался на Воже, плечом к плечу с Андреем Ольгердычем! Поговаривают, что это князь Роман поразил самого знаменитого темника Бегича! Однако его имя в Москве предано молчанию!

– Вот бы переманить этого Романа в нашу славную Тверь! – пробормотал кто-то из бояр. – А также Андрея Ольгердыча и Дмитрия Брянского…

– Кейстут сам оттолкнул этого Андрея! – покачал головой Михаил Александрович. – А вот с Романом Михалычем, скажу вам, ничего не получилось! Когда ныне покойный Иван Вельяминов уехал из Москвы и перешел ко мне на службу, он рассказал, что звал с собой Романа Брянского. Но славный князь не захотел нарушать свою крестную клятву! Он верен своему слову и служит «по чести, по совести». Однако надменная Москва не питает к нему достойного уважения!

– Но ведь говорят, что Дмитрий Московский хочет вернуть Брянск Роману Молодому! – вновь встал со скамьи Константин Михайлович. – И готовит нынче войско!

– Неужели? – встрепенулся Михаил Тверской. – Тогда Дмитрий Московский поссорится с братьями-Ольгердовичами! Разве обрадуется Дмитрий Брянский, если его город и удел перейдут к Роману Молодому? Будет недоволен и его старший брат Андрей…Да и другие…

В это время открылась дверь, и в думную светлицу вбежал юный слуга. – Великий князь! – крикнул он. – К тебе просится наш купец, Путило Силич. Он принес важную весть из Москвы!

– Зови же его, Богдан! – махнул рукой великий князь. – Любопытно, что он нам поведает? К нам сейчас редко приходят добрые вестники!

Бояре встревоженно загудели.

В светлицу вошел одетый в коричневый купеческий кафтан, с непокрытой седой головой, длиннобородый купец. Пройдя по проходу между боярских скамей к княжескому креслу, он, остановившись, низко поклонился самому великому князю, а затем, повернувшись к боярам и показав спину князю, поклонился им. – Здравствуй, великий князь! Славы тебе и великих побед! – сказал он, вновь повернувшись к Михаилу Тверскому. – Здоровья и всех благ также нашим знатным боярам! Я только что побывал в Москве, продал там свои товары и кое-что привез сюда…

– Не надо говорить о своих товарах! – буркнул Михаил Александрович. – Рассказывай мне лучше все серьезные новости! Нам некогда разбирать твои торговые дела!

– Что ж, великий князь, тогда слушай! – еще раз поклонился купец. – Я узнал, что московский князь Дмитрий послал рать на Литву! Об этом говорят на торгу, как о хорошо известном деле…Великий князь Дмитрий собрал очень большое войско и вывел его вчера за Москву…А воеводой в эту рать назначен его любимец – служилый князь Дмитрий Михалыч Волынский, по прозвищу «Боброк»! А если этот воевода посылается на войну, значит, дело серьезное! Берегись, Литва!

– Вот вам, бояре! – вскричал Михаил Тверской. – Ваши слова получили подтверждение! Значит, Дмитрий Московский решил вернуть Брянск Роману Молодому! Сейчас для этого самое удобное время! Ведь в Литве – смута и неурядицы! Небось, не стал посылать туда Андрея Ольгердыча! Это может привести к ссоре!

– Вовсе не так, великий князь! – замахал руками тверской купец. – Этот славный князь Андрей охотно отправился с войском! С ними и князь Роман Молодой! Они оба пребывают под началом того Боброка!

– Вот так чудо! – привстал в кресле Михаил Александрович. – Неужели Дмитрий Иваныч придумал какую-то хитрость? Оказывается, Дмитрий добился успехов не только советами премудрого святителя Алексия! Он и сам не промах! Значит, нас ждут новые беды от этой проклятой Москвы!

 

ГЛАВА 6

ВСТРЕЧА БРЯНСКИХ КНЯЗЕЙ

– Я готов служить тебе, великий князь, своей честью и жизнью! – сказал Дмитрий Ольгердович, склонив голову перед сидевшим в кресле Дмитрием Московским.

– Отрадно слышать твои искренние слова и дружеские заверения! – ответил великий князь, улыбаясь. – Мы всегда рады принять на службу славного князя! Возьми, к примеру, князя Романа Молодого, который владел до тебя Брянском! Он пребывает у нас в Москве во славе и благополучии! Я думаю, что мы не обидим и тебя! А пока садись с ним рядом на ту скамью! Надеюсь, что вы подружитесь! Мы сейчас с боярами обсудим последние новости и примем решение о тебе!

– Ты прав, великий князь! Я ничего не имею против дружбы со славным Романом Михалычем! Я знал его еще с детских лет и всегда уважал! – молвил на это Дмитрий Ольгердович, направляясь к передней скамье и усаживаясь рядом с князем Романом Брянским. Последний улыбнулся и тихо сказал князю Дмитрию: – Вот и тебя, брат, лишили славного Брянска! Значит, у нас общая судьба!

– Да, брат, – кивнул головой Дмитрий Ольгердович, – нам недоступны Божьи замыслы!

И он, слушая беседу Дмитрия Московского с боярами, задумался.

Этой зимой 1379 года произошло немало событий. В Литве разгоралась ссора между великим князем Ягайло и его дядей Кейстутом Гедиминовичем. Последний, будучи самым влиятельным литовским князем, имея большое войско, изначально вызывал серьезное беспокойство у Ягайло, который, несмотря на отсутствие воинских заслуг, какими обладал могучий Кейстут, не хотел делить власть ни с кем. Но бороться с дядей, не имея достаточных сил и поддержки большинства литовской знати, он боялся. Тогда, желая получить себе союзника, Ягайло пошел на прямое предательство государственных интересов, вступив в переговоры с Тевтонским Орденом, магистр которого пообещал ему помощь против родного дяди!

В свою очередь, Кейстут, получивший сведения о связях его племянника, великого литовского князя Ягайло, с немцами, стал готовиться к решительной борьбе. Однако, не имея доказательств предательских действий Ягайло, поскольку его переговоры с извечным врагом Литвы были тайными, он обратился ко многим литовским князьям и знати с предложением объединиться под его знаменами «во имя могучей Литвы». Этот призыв князя Кейстута был поддержан очень многими знатными литовцами. Посланец Кейстута прибыл и в Трубчевск, к Дмитрию Ольгердовичу. Но последний, помня об участии его дяди Кейстута в карательном походе против него на Любутск и еще раньше против его брата Андрея на Псков, решил не вмешиваться в литовскую «замятню». Он не мог простить отнятия Брянска ни Ягайло, ни Кейстуту! Вот уже второй год сидел он в Трубчевске, но все никак не мог привыкнуть к жизни в маленьком бедном городишке. Даже Стародуб, данный ему впридачу великим князем, не уравновесил потерю! Брянские бояре, приехавшие с князем Дмитрием в Трубчевск, успокаивали его, говорили, что «наступит время, и ты вернешься в Брянск»! Даже Корибут, получивший во владение Брянск, не поверил своей удаче и сам туда не поехал, ограничившись посылкой своего наместника, взимавшего весьма скромные налоги и отсылавшего серебро в Чернигов, наследный удел Корибута.

Тем временем великий князь Дмитрий Иванович Московский, прослышав о неурядицах в Литве, решил ослабить своего давнего врага и снарядил войско для похода на восточные окраины великого княжества Литовского. В начале зимы после недолгой подготовки эта рать, возглавляемая князем Владимиром Андреевичем Серпуховским, направилась в сторону Трубчевска. В составе московского войска пребывали князья Андрей Ольгердович Полоцкий и Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский со своими полками. Литовцы совершенно не готовились к отражению вражеского удара, и москвичи беспрепятственно прошли по северской земле, «пограбив села и волости». Вскоре они подошли к Трубчевску и осадили этот древний город. Дмитрий Ольгердович первоначально хотел обороняться и надеялся «отсидеться», но когда к нему пришел в качестве посланника от московского войска собственный брат Андрей и посоветовал перейти на службу Москве, он сразу же согласился. Однако брянские бояре колебались. Они знали, как живется их бывшему князю Роману Михайловичу, положение которого было скорей боярским, чем княжеским!

– Зачем тебе, княже, московское боярство? – сказал тогда княжеский воевода Пригода Уличевич. – Всем известно, что москвичи не любят брянцев!

– Дмитрий Московский не даст тебе ни клочка земли! – вторил ему огнищанин Олег Коротевич. – Ты будешь сидеть в этой Москве и пугать народ, как Роман Молодой! А мы, бояре, станем не княжескими людьми, а боярскими холопами!

– Это вовсе не так! – возразил пришедший на боярский совет князь Андрей Ольгердович. – Великий князь Дмитрий Иваныч не обидит моего брата! Я верю, что он получит в Москве достойный удел или богатый город!

Московские войска недолго стояли под Трубчевском. Пока братья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи советовались, пал Стародуб. Стародубцы не захотели терпеть осаду и разорение окрестных сел и открыли городские ворота перед многочисленной ратью. Получив известие об этом, Дмитрий Ольгердович объявил своим боярам о переходе на сторону Москвы. Пришлось им последовать за своим князем и ехать вместе с московским войском в Белокаменную.

Сам Дмитрий Брянский прибыл в стан московских воевод со всей семьей – женой Ольгой, двумя дочерьми и пасынком Андреем – это означало, что он «полностью отдался на волю великого московского князя».

В Москве «знатные литовцы» были хорошо приняты великим московским князем и были размещены в просторных хоромах одного из великокняжеских теремов. И вот теперь, на боярском совете, принималось решение об их дальнейшей судьбе.

Князь Роман Михайлович слушал выступления московских бояр и не верил своим ушам. – Вот как они встречают Дмитрия Ольгердыча! – думал он, качая головой. – Как верного друга! Видно, пожалуют ему богатый удел!

– Надо даровать славному князю Дмитрию добрую землицу «в кормление»! – сказал, как бы вторя мыслям князя Романа, боярин Симеон Васильевич. – Зачем держать в «черном теле» такого достойного человека?

– Это так! – кивнул головой великий князь Дмитрий. – Ты прав, мой славный боярин!

– Может, дадим ему Коломну? – встал со своей скамьи Федор Андреевич Свибл. – Город достаточно богат и стоит недалеко от Рязани! Дмитрий Ольгердыч будет его надежно защищать!

– За что же такая милость?! – возмутился седобородый Иван Родионович Квашня. – Какие великие заслуги перед Москвой у этого Дмитрия Ольгердыча? Он пока только перешел к тебе на службу, великий князь! Пусть принесет московской земле благо и покроет себя боевой славой! У нас есть более достойные князья, которые не выходили дальше своего скромного терема! На них не обращают внимания, хотя их кровь обильно пропитала не одно поле битвы!

Все посмотрели на сидевшего впереди Романа Михайловича, а великий князь покраснел от досады. – Я понимаю твои слова, хитроумный Иван! – молвил он, глядя перед собой. – Ты переживаешь за своего родственника! И напрасно видишь обиду в моих поступках! Я вовсе не хочу умалять значения славного Романа Михалыча и поясняю, что не даю ему города только потому, что хочу видеть его здесь, в Москве, рядом со мной! Я знаю о его заслугах и всегда готов вручить ему награду! Но во всем свете нет богатств, достойных его подвигов! Я благодарю тебя, Роман, за верную службу и еще раз повторяю: нет такой награды, которой бы я пожалел для тебя! Только скажи, что бы ты хотел?

Князь Роман почувствовал, как заболела у него пораненная кривым татарским мечом пятка. – Мне не надо ничего, великий князь, – громко сказал он, вставая, – кроме твоей доброты и милости! Ты всегда был заботлив и внимателен к нам, брянским людям! Этого достаточно! А сам я и мои люди никогда не были тебе обузой! И мы не раз возвращались после сражений с богатой добычей! Мы живем не в бедности, а в достатке и почете!

И он сел, опустив голову.

– Благодарю тебе за теплые слова! – улыбнулся великий князь, успокоившись. – Я всегда верил тебе, славный Роман, и знаю, что на поле битвы нет лучше воина! Ты один побеждаешь целое войска и устрашаешь наших врагов! Да вот еще вспомнил! Недавно наш святой старец Сергий, из Радонежа, просил дать ему надежную охрану обители из лучших воинов! На дорогах появились разбойники, и возникла угроза святым местам…В связи с этим, пошли-ка в Радонеж десяток или больше своих людей. Пусть защищают святую Троицу. И лучше бы послать тех славных молодцев, которые тогда послужили Дмитрию Ольгердычу и отважно сражались на Воже… Ну, ты их помнишь…

– Помню, великий князь! – сказал, не вставая, Роман Молодой. – Это – молодые бояре Пересвет и Ослябя с дружиной! Тогда я пошлю их к славному отцу Сергию. Пусть они хранят покой в святой обители!

– А теперь, мои бояре, – великий князь посмотрел вперед, – я сам внесу предложение о пожаловании Дмитрию Ольгердычу! Я принимаю ваши советы. В самом деле, ему следует дать богатый городок! Я вот подумал и решил, что Коломна не совсем в этом случае подойдет! Мы лучше дадим ему наш богатый Переяславль!

Бояре, подняв голову, загудели.

– Вот так милость! – подумал Роман Молодой, краснея от обиды. – Пожаловать едва ли не самый богатый город только за одни слова, а не за заслуги! Это же второй город после Москвы! Вот какова цена литовского князя!

– Пусть же князь Дмитрий Ольгердыч заключает со мной договор и целует крест, – продолжал между тем великий князь, – а потом я передам ему Переяславль со всеми волостями и доходами!

 

ГЛАВА 7

СПОР СМОЛЕНСКИХ КНЯЗЕЙ

Великий князь Святослав Иванович Смоленский возвращался с охоты. Это лето 1380 года было теплым и дождливым. Но солнечных дней было также достаточно, и смоленские князья выбрали удачное время для поездки в лес. Им удалось очень успешно поохотиться: княжеские загонщики выгнали на поляну, где расположились князья, целое стадо кабанов. Дела хватило всем! Сам великий князь уложил рогатинами, поданными вовремя слугами, трех здоровенных вепрей! Его сыновья Юрий, Глеб и Василий сумели поразить каждый по два кабана, а вот племянник великого князя – Иван Васильевич добыл только одного! Последнему не везло не только на охоте. Как известно, в свое время он потерял богатый Брянск, доставшийся после смерти его отца Роману Молодому. Получив от великого князя богатое поместье в местечке Смядынь, бывшее когда-то постоянным местопребыванием великих смоленских князей, он едва ли не ежегодно был вынужден отстраивать все дома и постройки заново. Что не год, на Смоленщину вторгались литовцы! Они мстили смолянам за дружбу с Москвой. Сам Смоленск был литовцам не по зубам, но окрестности, села и небольшие крепостцы, вроде Смядыни, страдали! В довершение ко всему, у Ивана Васильевича скоропостижно умерла супруга. Теперь он пребывал еще и во вдовстве!

Святослав Иванович любил своего покорного, доброго в душе племянника и с жалостью смотрел на него, грустного и молчаливого, ехавшего с ним рядом.

Сыновья же великого князя, следовавшие за ними, были разговорчивы. Их голоса не умолкали ни на мгновение. Они радостно обсуждали охоту. Великий князь не мешал своим детям свободно разговаривать при нем. Все они уже были людьми солидными и имели право на собственные суждения. Сам же престарелый Святослав Иванович предпочитал слушать их разговоры. Каждый раз он с удивлением замечал, насколько отличаются его дети друг от друга «свойствами души». Вот, Юрий, почти пятидесятилетний широкоплечий мужчина, настоящий воин, особенно горяч! Он не терпит возражений, всегда готов резко ответить. А средний сын, Глеб, едва ли не на десяток лет моложе его, куда как спокойнее! Он не скажет лишнего! Сначала подумает, взвесит, а уже потом вымолвит слово…Василий же, самый младший, совсем лишен тщеславия, нежен, как девушка, и скромен. – Вот тебе и Божья воля! – думал, вслушиваясь в речь сыновей, великий князь. – Все – от одного батюшки – а как непохожи!

Разговор его сыновей между тем превратился в спор. Как только они добрались до «суетных дел» – обсуждения последних вестей и слухов о событиях на Руси – оживились все собеседники. До этого больше говорил князь Юрий Святославович. Пользуясь своим старшинством, он требовал общего внимания. Но младшие братья недолго терпели его крайне резкие высказывания, и когда князь Юрий осудил действия Москвы против Мамая, стали дружно возражать.

– Если бы мы имели теплые отношения с Литвой, а Москву не признавали, – пробормотал недовольный их суждениями князь Юрий, – тогда литовцы перестали бы разорять наши земли!

– Ну, тогда бы нас беспокоили набегами москвичи! – весело молвил Глеб Святославович. – Неужели вы забыли, как они разгромили наше войско, ведомое славным Иваном?

– Нашему Ивану не следовало тогда убегать! – бросил князь Юрий. – Лучше бы дождался сумерек! Еще неизвестно, устояли бы москвичи при больших потерях!

– Тебе легко говорить! – вмешался в спор Василий Святославович. – Там, как рассказали очевидцы, собралась такая сила, что никто бы не устоял! Даже Роман Брянский со своим железным полком бился против нас!

– Надо было порешить хоть бы того Романа! – буркнул Юрий Святославович, рассерженный вмешательством в спор самого младшего брата. – Он всегда влезает в наши дела! Хорошо бы его отучить от этого! Вон, отнял даже Брянск у нашего Ивана в былые годы! Эх, мне бы сразиться с ним! Тогда никакие железные полки не спасли бы злобного Романа!

– Зачем ты ругаешь этого Романа, брат? – повернулся к спорившим Иван Васильевич. – Его судьба и без того не сладкая! Разве он – не правнук Романа Старого? Почему бы ему не владеть Брянском? Но и ему литовцы не дали жить! А теперь он на службе у Дмитрия Московского и далеко не процветает! За столько лет не заработал себе ни городка, ни удела! Мы слышали, что даже Дмитрий Ольгердыч, который также потерял свой Брянск, не имея заслуг перед Москвой, сразу же получил во владение богатый Переяславль! Вот тебе цена Романовой службы! Есть ли смысл завидовать ему?

– Это ты у нас такой добрый, Иван! – с горячностью возразил князь Юрий. – Готов хвалить даже своего врага! А я бы…, – он сжал обеими руками конскую узду, – задушил его своими руками! Ладно, все еще впереди! Мне бы только столкнуться где-нибудь с этим Романом! А тебе, Иван, лучше быть благочестивым монахом, чем князем! Вот и прощал бы всех! Почему бы тебе не посвататься к тому Роману? Говорят, что у него есть дочери на выданье, но никто не зовет их замуж!

– Хорошая мысль! – молвил, улыбаясь, великий князь. – Я знаю о дочерях Романа. Они уже в годах! Его старшая, Авдотья, будет моложе нашего Ивана лет на десять…Алена же моложе, но тоже уже старая дева…Ей где-то около трех десятков…Подумай, племянник, может, и выберешь себе по душе? Кроме того, я не согласен со словами Юрия, что никто к ним не сватался! Говорят, что многие московские бояре просили руки каждой из них для своих сыновей! Но этот гордый Роман не хочет выдавать своих дочерей за людей низкого рода! Вот и увядают несчастные девки, которым светит только монашество!

– А как они обликом? Хороши ли? – заинтересовался Иван Васильевич. – И неужели еще девицы?

– Я не видел их! – пробормотал Святослав Иванович. – Однако говорят, что они некрасивы и лицами больше похожи на грубых мужиков…Но словами девиц не описать! Может, они хороши телами, имеют большие груди, зады и приятны на супружеском ложе! Пока сам их не увидишь, ничего не поймешь! Ты лучше съезди в Москву и посмотри на Романовых дочек! Сейчас у нас хорошие отношения с Москвой…Но союза пока не заключали…Зачем раздражать злобную Литву? Пусть у них сейчас «замятня», но когда помирятся, мы можем пострадать!

– Досадно мне вас слушать! – желчно буркнул Юрий Святославович. – Неужели ты забыл о судьбе своего брата Василия, батюшка? Его же, еще молодого, погубил тот Роман?

– Это неправда, сын мой! – обернулся великий князь. – Ты же знаешь, что мой любимый брат имел больное сердце! И он умер не в чистом поле, как изгнанник, а на своем «столе»! Если бы все обстояло иначе, мы бы никогда не простили Романа Молодого! А что теперь ворошить старое?

– Кто старое помянет, тому – глаз вон! – засмеялся Глеб Святославович. – Разве вы об этом не знаете?

– Знаем, Глеб! – сказал в сердцах князь Юрий. – Однако я не хочу родства с этим Романом! И тебе, Иван, не советую! Видно, этот Роман мало тебе надрал зад! Надо еще больше опозориться!

– За что такие обидные слова? – пробормотал, краснея, Иван Васильевич. – Неужели вы не знаете, что та битва не была проиграна, и мы с честью отошли, сохранив жизни многих воинов! Мы немало пролили крови! Но ведь противник превосходил нас в численности! Мы ничем не опозорились! Это скорей москвичи потерпели поражение! Ну-ка, не сумели одолеть наше маленькое войско!

– А может, не захотели? – усмехнулся, довольный раздражением двоюродного брата, князь Юрий. – Просто пожалели вас и без того разбитых! Ведь ты сам говоришь, что не было вашего бегства…

– Перестань, сынок! – резко возразил, вновь обернувшись и глядя прямо в глаза старшему сыну, великий князь Святослав. – Зачем говорить чепуху и обижать славного родственника? Я хорошо знаю, как прошла та битва, и доволен нашим Иваном! Там не было ни позорного бегства, ни чьей-либо милости! Наша дружина отошла с потерями, но и врагу нанесла немалый урон! Пошли-ка в город! Нечего бесплодно спорить!

И они быстро въехали в открытые городские ворота.

Явившись же в свой терем, князь узнал от слуг о прибытии московского гонца. Но не поспешил с приемом. – Надо сначала пообедать! – сказал он сыновьям. – Я не жду ничего хорошего от Дмитрия Московского! Пусть его киличей немного потерпит!

Московский посол вошел в думную светлицу великого смоленского князя лишь к вечеру. Святослав Иванович еще долго отдыхал после сытного обеда. Он привык, также как и его отец-долгожитель, погружаться в послеобеденный сон и не собирался отменять этот порядок ни по какой причине.

Одетый в легкую летнюю рубаху и татарские штаны, с непокрытой головой, сын московского боярина Никита, поясно поклонившись князю, сидевшему в большом черном кресле, сказал: – Здравствуйте, великий князь и смоленские бояре! Я приехал, чтобы передать слова моего великого князя Дмитрия Иваныча!

– Здравствуй, московский посланник! – кивнул седой головой Святослав Иванович. – Ну, говори же, что передал тебе твой господин!

– Дмитрий Иваныч, великий князь московский и владимирский, государь многих богатых земель, попросил у тебя военной помощи! До него дошли слухи, что на Москву идет Мамай с огромным войском! И к нему присоединилась всякая нечисть! Если все русские князья не помогут Москве, татары расправятся и с ними! И опять набросят на всю Русь беспощадную петлю! В случае же нашей общей победы, мы навсегда избавимся от унизительного «выхода»! Словом, великий князь, нам нужна помощь…И быстрей решай: у нас совсем не осталось времени!

– Это все, славный киличей? – вопросил, сдвинув брови, великий князь. – Или, может, еще что-нибудь?

– Все, великий князь! – вновь поклонился московский посланник. – Жду твоего решения!

– Ладно, московский человек, – кивнул головой великий князь Святослав. – Иди пока в простенок и посиди там, а мы будем думать!

Как только москвич удалился, бояре, доселе сидевшие в молчании и, казалось, не внимавшие словам московского посланца, зашумели, заспорили. Одни предлагали помочь Москве и послать туда большое войско, другие – возражали, считая, что лучше «тихо отсидеться». Еще одна небольшая «кучка знатных смолян» требовала пригласить на совет епископа. – Дело слишком важное, княже, – говорили они. – Нельзя без владыки!

Но князь не внял их словам. – Зачем его беспокоить? – неожиданно спросил он собрание. – Разве вы не знаете его мнение? Владыка всегда стоит на стороне Москвы и не будет возражать против нашего участия в общей битве! Однако я не хочу проливать смоленскую кровь и раздражать могучего Мамая! А если даже Дмитрий Московский одержит победу, что очень сомнительно, он потеряет столько воинов, что Москва ослабеет на долгие годы! Я не пошлю своих воинов в Москву против татар! У кого есть возражения?

– У меня, мой славный господин! – сказал, вставая с передней скамьи, князь Иван Васильевич. – Я сам поеду в Москву и буду до последней капли крови сражаться с татарами! Пусть испытает судьбу и моя славная дружина! Но если мы одержим общую победу, тогда нам будет что вспомнить! Мы прославимся на века!

 

ГЛАВА 8

НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

Князь Роман сидел на поваленном его воинами стволе большой березы рядом с князьями Владимиром Андреевичем Серпуховским, расположившимся справа от него, и Василием Михайловичем Кашинским, устроившимся слева. Вокруг стояли воины Засадного полка, собранные из лучших дружинников. Неподалеку, в десяти шагах от князей, возвышался большой ветвистый дуб, в кроне которого затаился князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский. Он зорко всматривался в даль, туда, откуда доносился шум жестокой битвы. А под дубом прохаживался, с нетерпением вглядываясь вверх, князь Роман Симеонович Новосильский.

Князья молчали: в ушах стояли крики сражавшихся, слившиеся в бесконечный, тягучий вопль, глухой стук щитов и звон железа. – Вот уж незадача! – думал Роман Брянский, сжимая в кулаки свои большие жилистые ладони. – Там отчаянно сражаются наши славные люди, а мы тут сидим, как неприкаянные! И зачем я сказал тогда те ненадобные слова? Я бы сражался вместе со всеми, а не сидел здесь в засаде! Вот уж мой бестолковый язык!

Князь Роман, подавая воеводе Дмитрию Волынскому совет о необходимости устроить татарам засаду, и не предполагал, что ему самому придется в самое тяжкое для русских воинов время отсиживаться там без дела. Тогда на военном совете Дмитрий Волынский прямо сказал великому князю о предложении Романа Брянского, и тот охотно его принял. – Какой смысл держать в засаде лучших воинов? – рассуждал про себя Роман Михайлович. – Враг и без того дрогнет, получив удар в тыл! Значит, великий князь совсем не считается со мной, если отправил сюда, в глухой лес!

Однако, хорошо подумав, он пришел к другому выводу. – Пусть великий князь не любит меня, но его брат Владимир Андреич и Дмитрий Волынский – пребывают при дворе в славе и почете! Значит, в самом деле, Дмитрий Иваныч прислал сюда лучших воинов! Поэтому мое дело не так уж плохо!

И он успокоился.

Великий московский и владимирский князь Дмитрий Иванович уже в начале лета этого, 1380 года, знал о готовившемся нашествии Мамаевых татар. О сборе татарского войска говорили и многочисленные странники, которые, несмотря на закрытие Мамаем дорог, все-таки сумели пробраться в Москву, и чужеземные купцы, да и собственные бояре: слухами земля полнилась. Когда же в Москву прибыли посланцы Мамая с требованием дани, или «выхода», «как во времена Джанибека», стало ясно, что татары прислали их лишь для отвода глаз. Тем не менее, великий князь Дмитрий принял татарское посольство «ласково и учтиво», одарил всех знатных татар, но платить дань в большем размере вежливо отказался. – Я вскоре пришлю царю богатые подарки, но «выход» буду платить так, как мы раньше договорились со славным Мамаем! – сказал он им.

Затем в Орду, к Мамаю, был послан Захария Тютчев с двумя помощниками, знавшими татарский язык, и целым возом «золота и серебра». В ставке Мамая его приняли довольно любезно, там у Тютчи обнаружились старые знакомцы, бывшие друзья детства, которые рассказали ему о неизбежности похода разгневанного на Москву Мамая, о переговорах и возможном союзе татар с великим литовским князем Ягайло и…даже с великим рязанским князем Олегом! Кроме того, Захария и его спутники видели скопление татарских войск и смогли примерно подсчитать возможную их численность. Чувствуя свою силу и не сомневаясь в победе, Мамай проявил беспечность: Захария Тютчев сумел беспрепятственно отправить в Москву своего человека со всеми добытыми сведениями.

Великий князь Дмитрий Московский узнал о сложившемся положении дел, будучи на пиру у боярина Микулы Вельяминова. Он немедленно отдал распоряжение послать «сторожу» на реку Тихая Сосна из опытных разведчиков – Родиона Ржевского, Андрея Волосатого и Василия Тупика. Затем, несколько позднее, он, собрав боярский совет, объявил о необходимости послать «во все концы Руси» киличеев с призывом собираться с войсками у Коломны к 31 июля.

После этого Дмитрий Московский послал вторую «сторожу» – Климента Поленина, Ивана Святославова, Григория Судока «и иных с ними». По пути им встретился Василий Тупик с захваченным татарским пленником-«языком», сообщивший, что «царь непременно придет на Русь, но осенью, после соединения с Литвой». А вскоре прибыл и посланец Олега Рязанского с предупреждением о походе Мамая. Тогда великий князь Дмитрий принял решение идти к Коломне на сбор войск уже к 15 августа.

На призыв Москвы откликнулись многие князья. Со своими дружинами пришли белозерские князья Федор Романович с сыном Иваном, Василий Васильевич Ярославский с братом Романом, Федор Михайлович Моложский, Роман Симеонович Новосильский с сыном Степаном, престарелый Андрей Федорович Ростовский, Симеон Константинович Оболенский с братом Иваном, Андрей Федорович Стародубский, Василий Михайлович Кашинский, Федор и Мстислав Ивановичи Тарусские, с небольшими отрядами прибыли князья Иван Васильевич Смоленский и Иван Всеволодович Холмский. Оба последних явились на свой страх и риск, не получив поддержки от великих князей смоленского и тверского. Были на сборе и другие мелкие князья с дружинами. Великий князь также поснимал все «заставы» с монастырей, а воинов, прибывших оттуда, включил в общее войско. Когда же сбор закончился, 20 августа в Кремле состоялось торжественное богослужение. Сам великий князь с семьей молился в Архангельском соборе, а его воины – во всех остальных кремлевских церквах. Но церкви не могли вместить разом все воинство и тогда, по завершении служб, священники принимали тех, кто не смог побывать на молебне, давали воинам целовать крест и благославляли их на ратный подвиг. После этого воины выходили из Кремля через Никольские, Фроловские и Тимофеевские ворота тремя потоками. Перед выступлением великий князь Дмитрий Иванович поручил охрану Москвы и Кремля боярину Федору Андреевичу Свиблу. Войско отправилось в поход по трем дорогам. Один из отрядов, возглавляемый князем Владимиром Андреевичем Серпуховским, пошел по Брашевой дороге, другой, ведомый белозерскими князьями – по Болвановской, а сам великий князь повел главные силы дорогой на Котел. С собой в обозе он вез десять «сурожских купцов», надеясь использовать их как переводчиков для общения с возможными пленниками-наемниками Мамая, «фрязинами» из Кафы.

28 августа великий князь прибыл в Коломну, где был встречен епископом Герасимом, обеспечившим торжественную церковную службу. На следующее утро Дмитрий Московский, собрав всех бывших с ним князей и воевод, объявил: «всем выехать в поле в течение недели». Выйдя из Коломны, великий князь с войском устремились к Оке и остановились в месте впадения в нее реки Лопасни. Сюда подошел и московский воевода Тимофей Васильевич Вельяминов с большим отрядом воинов. Великий князь, посетовав на «нехватку пехоты», оставил его прикрывать войску тыл, а сам вместе с ратью перешел Оку. Переход длился весь день и вечер. За «два десятка поприщ», у местечка Березуй, к великокняжескому войску присоединились князья-литовцы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Они пришли из Брянска, поспешно возвращенного брату Дмитрию великим литовским князем Ягайло. Последний испугался перехода его подданных на сторону Дмитрия Московского и таким способом решил с ними помириться, отняв брянский удел у другого брата – Корибута. Но верные крестоцелованию и благодарные Москве за поддержку в трудные для них годы, братья-литовцы решили принять участие в походе русских на Мамая. С присоединением их дружин, а потом и отряда князя Федора Елецкого, общее русское войско достигло сорока тысяч человек. Тогда великий московский князь послал в степь еще одну «сторожу» – Игнатия Креня, Фому Тынина, Петра Горского, Карпа Александровича и Петра Чирикова. Вскоре вернулись два «стража» – Петр Горский и Карп Александрович с пойманным «языком» «из царского двора». Последний поведал, что «царь стоит на Кузьминской гати и через три дня пойдет к Дону с бесчисленной ратью»! Тогда Дмитрий Иванович собрал военный совет, на котором задал вопрос: – Нужно ли нам переходить Дон?

В полной тишине раздался голос Дмитрия Ольгердовича Брянского. – Если мы останемся здесь, – сказал он, – наше войско будет слабым! Но если мы перейдем на ту сторону Дона, мы будем непобедимы: воины поймут, что их спасение будет только в победе!

– В этом случае все будут отчаянно сражаться, – поддержал брата Андрей Ольгердович, – и мы одолеем поганых татар, покрыв себя великой славой! А если враги одолеют нас, тогда мы примем общую смерть! И нечего бояться их большого войска: Господь с теми, кто прав! И если Он захочет, то явит нам свою милость!

Великий князь, выслушав их слова, помолился и молвил: – Что ж, братья, тогда будем переходить эту реку и готовиться отдать свои жизни, если будет угодно Господу, за нашу святую веру!

В это время в расположение русских войск прибыли брянские братья-бояре Пересвет и Ослябя с небольшим отрядом, охранявшим Троицкий монастырь в Радонеже. Они привезли с собой письмо-благословение от настоятеля монастыря старца Сергия.

Великий князь Дмитрий Иванович с благоговением принял и прочитал перед своими воеводами послание чтимого им святого человека, а воинов Пересвета и Ослябю включил в свой Большой полк.

После этого русские перешли Дон и расположились на большом поле, называемом Куликовом. Здесь великий князь, посоветовавшись со своими военачальниками, решил построить полки.

Впереди войска поставили Сторожевой полк, сведя в него все сторожевые отряды. Его командование великий князь поручил своему любимцу Симеону Мелику. В этот полк прибыли: тарусские князья, Симеон Оболенский, крещеный татарин Андрей, сын Серкиз-бея, воевода Михаил Акинфович и ряд мелких князей. За ними расположили Передовой полк во главе с воеводой Микулой Васильевичем и друцкими князьями. Замыкали же общее построение основные силы – полк Левой Руки, Большой полк и полк Правой руки.

Полк Левой Руки возглавили белозерские князья, в нем также пребывали князь Василий Ярославский и князь Федор Моложский. Командование полком Правой руки было поручено воеводе Федору Грунку, князьям Андрею Ростовскому и Андрею Стародубскому. Руководство всем войском и Большим полком сосредоточилось в руках самого великого князя Дмитрия Московского, помощниками же себе он назначил воевод Михаила Бренка, Ивана Квашню и князя Ивана Смоленского. К Большому полку примыкал и «ратный запас», в котором пребывали князья Андрей Ольгердович Полоцкий и Дмитрий Ольгердович Брянский.

Засадный же полк, возглавляемый князем Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским, ушел во время густого тумана, под утро 8 сентября, в зеленую рощу из дубов и берез.

Накануне сражения великий князь передал через слуг свои золоченые доспехи, алый плащ, шлем со стальным переносьем и наушниками Михаилу Бренку, своему незнатному приближенному и постоянному спутнику на охоте. Перед ним поставили конного слугу с великокняжеским стягом. Сам же князь облачился в железные доспехи и кольчугу простого дружинника. Затем он обскакал все свои полки и дал необходимые распоряжения, ободряя воинов.

Тем временем татары приближались, и как только рассеялся туман, перед взорами русских воинов предстала огромная серая масса, медленно двигавшаяся им навстречу. Еще немного – и последовал глухой удар! Тут же зазвенело железо, и раздались отчаянные крики сражавшихся – началась жестокая битва! Передовой отряд татар, возглавляемый рослым могучим богатырем Темир-беем, с яростью вонзился в Сторожевой полк русских и, безжалостно пройдя через плохо защищенных ополченцев «сермяжной рати», рассек его надвое. За татарской конницей следовали пешие копьеносцы, добивавшие уцелевших после удара конников русских пехотинцев и раненых. Но, несмотря на первоначальную быстроту наступления, татары несли большие потери: русские отчаянно сопротивлялись, дорого отдавая свои жизни! Уже после первого часа сражения, сокрушив превосходящими силами Передовой полк, татары заметно ослабили напор и, оставив на поле боя множество тел своих воинов, вгрызлись в Большой полк. Наибольший урон русским наносил сам Темир-бей, который, как ангел смерти, метался на своем коне по полю, поражая всех встречавшихся на его пути. Этого, «зверского вида» могучего любимца Мамая, казалось, никто не мог остановить. Выскочив перед своими воинами, Темир-бей, залитый вражеской кровью, приподнялся в седле и, выпучив глаза, дико захохотал, устрашая врагов. – Я вижу, брат, что моему сыну Якову придется придти на мою могилу сюда, на Куликово поле, и полежать на зеленой траве у речки Непрядвы! – сказал стоявший в первом ряду молодой брянский боярин Ослябя, скорчив на лице гримасу при виде татарского богатыря. – А теперь пойдем, брат, на этого лютого зверя и вместе расправимся с ним!

Сквозь шум битвы – часть татар столкнулись с левым краем Большого полка – Пересвет услышал голос своего брата и, повернувшись к нему, ответил: – Это позор, когда два брянских воина нападают на одного! Лучше броситься на собственный меч, чем так осрамиться!

И он, натянув узду, направил своего коня в сторону грозного татарского всадника. Тот же, увидев Пересвета и как бы почуяв приближавшуюся смерть, опустил голову.

– Аман тебе, урус-батур! – крикнул он, отделяя от седла доселе неиспользованное копье. – Айда же!

Всадники столкнулись, и, казалось, битва на мгновение остановилась. Но, к ужасу и тех и других, оба богатыря вместе с конями рухнули замертво, обрызгав окружавших их воинов горячими струями черно-красной крови.

– Брат! – вскричал, не помня себя Ослябя. – Я отомщу за тебя! – И он с яростью бросился в скопление врагов! За ним устремились другие конные воины Большого полка. Завязалась беспощадная сеча. Татары, ошеломленные ожесточенным отпором, на какое-то время остановились и, неожиданно стали отходить в сторону полка Левой Руки. Здесь они имели больший успех и значительно потеснили русских. Увидев заминку в бою, Мамай прислал на помощь своим воинам дополнительные силы. Выпустив тучу стрел, те помчались вперед и стали теснить Большой полк. Наконец им удалось ворваться в самую его середину, рассекая главные силы русских. В беспощадном сражении пал Михаил Бренок, и рухнуло великокняжеское знамя. В то же самое время другой отряд татар разгромил полк Левой Руки и вышел на соединение с основными силами. Но в одно мгновение на врагов выскочили воины братьев-литовцев Дмитрия Брянского и Андрея Полоцкого. Им удалось выбить татар из образовавшейся бреши и заставить их отступить на левый фланг. Но, будучи опытными, смелыми и достаточно хитроумными, татары придумали новую уловку. Они всей массой ударили по левому краю Большого полка и, буквально срезая всех, кто попал им под руки, стали выходить в тыл русским. – Умру, но не потеряю лица! – вскричал, размахивая своим мечом и поражая врагов, князь Андрей Полоцкий. Едва слыша из-за шума сражения голос брата, Дмитрий Брянский, залитый до самых колен вражеской кровью, громко засмеялся, напугав подскакавшего к нему вплотную рослого татарина и, сделав выпад мечом, отсек тому голову. – Вот так, брат! – весело ответил он, не зная, слышит тот его или нет. – Мы перебьем немало врагов!

Татары, между тем, несмотря на стойкое сопротивление русского воинства, медленно продвигались вперед и уже открыто угрожали русским сзади. Весь резервный отряд братьев-литовцев да и остатки Большого полка вынуждены были разворачиваться навстречу врагу. Возникла угроза лобового вражеского удара. Но Мамай все медлил. Он рассчитывал расправиться с русскими теми силами, которые уже сражались. Остальной «ратный запас» он хотел бросить на добивание окруженных.

Отчаянные крики сражавшихся, среди которых преобладали татарские голоса, были хорошо слышны в зеленой роще, где расположился Засадный полк.

Князь Роман уже давно бродил взад-вперед по небольшой поляне, обхватив обеими руками голову. Рядом с ним стонал молодой князь Василий Кашинский. – Там гибнут наши братья! – бормотал он. – А мы тут сидим, как проклятые! Лучше погибнуть в бою, чем слушать смертные крики своих товарищей и радостные вопли татар! Что мы ждем?!

– Мы так просидим здесь до самой смерти! – вторил ему вышедший из кустов Роман Новосильский.

– Пора, братья! – крикнул, наконец, князь Владимир Андреевич, глядя на засевшего в кроне дуба Дмитрия Михайловича Волынского. – Сколько ты можешь там сидеть?! Ты разве не слышишь крики наших несчастных воинов, зовущих на помощь!

В этот миг раздался такой громкий истошный вопль убиваемых, что все русские воины вскочили, хватаясь за рукояти мечей.

– Вот теперь пора! – возопил быстро слезавший с дерева воевода Дмитрий Волынский. – Ветер переменился! Мы безжалостно порубим врагов, как капусту! По коням! Но пока не кричите! Заорете, когда мы набросимся на них!

Князья, а вслед за ними и простые воины стремительно вскочили на спрятанных в лесных зарослях коней, и весь Запасной полк, как беспощадная лавина, выскочил на поле битвы и в короткое время преодолел отделявшее от врагов расстояние. Князь Роман Михайлович скакал сразу же за «набольшим воеводой» Дмитрием Волынским. Увидев, как тот взмахнул мечом, он с яростью обрушил свое безжалостное оружие на первого же конного татарина, едва успевшего повернуться к нему лицом. – Аман! – только и успел прокричать выбитый из седла враг, а в это время взмахнул мечом и князь Владимир Андреевич. – Слава! – дружно закричали набросившиеся на татар воины. – Слава Дмитрию Иванычу! Слава Брянску! Слава князю Владимиру!

Неготовые к атаке сзади, татары понесли тяжелый урон уже в первое мгновение жестокой стычки. Но, несмотря на это, они все еще пытались развернуться и остановить русских воинов. Однако им это все никак не удавалось. Князь Роман увидел, что татарский мурза, отчаянно сражавшийся неподалеку, подавал знаки своим воинам, как устоять. – Ах, злыдень! – вскипел брянский князь, бросаясь на вражеского военачальника и выбивая из седел окружавших его конных татар. – Аман твоей башке!

Татары, услышав его слова, кинулись на защиту своего полководца. – Аман! Аман, коназ-урус! – отчаянно вопили они. – Айда, коназ! – крикнул спокойно смотревший в глаза смерти знатный татарин и вдруг неожиданно выхватил из-за спины свой беспощадный лук.

– Господи, помоги! – пробормотал князь Роман, пряча голову за конскую шею. Но татарский мурза не успел выстрелить. – Вжик! – просвистела, рассекая воздух, стрела с красным опереньем и вонзилась прямо в шею отважного степного воина. Он успел лишь вздохнуть и рухнул, раскинув руки, на обагренную кровью землю.

– Это ты, Пригода! – сказал, улыбаясь, Роман Михайлович, видя, как его воевода налаживает новую стрелу. – Вот что такое брянский лучник!

В самом деле, это был день славы брянских лучников. Воспользовавшись замешательством татар, они применили их же излюбленное оружие в свою пользу! В это же время окончательно преодолели сопротивление врагов остальные князья Засадного полка. А брянские воины, не останавливаясь, продолжали посылать убийственные стрелы во всех попадавшихся им на пути татар. И враги, потеряв силы и уверенность в победе, поражаемые копьями, стрелами и мечами, наконец, повернулись к наступавшим русским спиной. – Аман вам, нехристи! – кричал, ликуя, князь Роман Молодой. – Вот это победа и великая слава!

Отступление татар превратилось в беспощадное избиение. Для многих из них бегство напоминало попытку убежать от сильного дождя, но только дождя смертельного и кровавого.

– Вот бы порешить самого Мамая! – думал князь Роман Молодой, взлетая на холм, где по его предположению находилась ставка татарского главаря. Его седеющая борода развевалась, глаза сияли грозной яростью. Однако на холме одиноко стоял только богатый, обитый зеленым шелком шатер, а вокруг валялись какие-то тряпицы, брошенные воинами боевые доспехи, прочий мусор. – Удрал! – крикнул, глядя вниз, князь Роман, видевший, как скачут вперед преследующие татар воины князя Владимира Андреевича. – Погнали же туда, мои верные люди! – он махнул рукой, управляя спускавшимся вниз конем. – Будем добивать этих сыроядцев! Надо бы успеть до сумерек и довершить нашу славную победу!

И весь брянский отряд, повинуясь своему князю, бодро поскакал вперед, догоняя остальных воинов.

 

ГЛАВА 9

ТВЕРСКИЕ СТРАХИ

Великий тверской князь Михаил Александрович молча слушал своих бояр. Они наперебой, спеша и волнуясь, рассказывали о Куликовской битве. Прошло больше полугода, но страсти по «Мамаеву разгрому» не утихали. Еще осенью, вскоре после этого знаменитого сражения, в Тверь прибыл князь Иван Всеволодович Холмский. Но он как-то неохотно рассказывал о битве, сообщил лишь о победе «да великих потерях», скромно упомянул о своем участии в сражении и вскоре отъехал в свой Холм. Однако и тех его слов было вполне достаточно, чтобы изумить тверичей! Никто не ожидал, что Дмитрий Московский одолеет самого Мамая! Теперь же, когда тверичи собрали все подробные сведения о случившемся, пришедшие как от их родственников, друзей и знакомых бояр-москвичей, участников битвы, так и от купцов, монахов, «калик перехожих», они выплеснули их на очередном боярском совете.

– Нам следовало тогда помочь Дмитрию всеми своими силами! – думал великий тверской князь. – Мы бы разделили его славу! А так вот остались в стороне…

Ошеломляли потери объединенного войска. Одни говорили, что на Куликовом поле погибло до тридцати тысяч человек русских, и от всей рати осталось лишь десять тысяч воинов! Другие – что полегло тридцать тысяч татар, а русских лишь десять тысяч…Но особенно потрясало упоминание имен убитых князей и бояр, хорошо известных тверичам. В сражении погибли: князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, братья-князья Федор и Мстислав Тарусские, много прочих мелких князей, видные люди и московские бояре Семен Михайлович, Микула Васильевич, Михаил и Иван Акинфовичи, Иван Александрович, Андрей Шуба, Андрей Серкизович, Тимофей Васильевич Волуй, Михаил Бренок, Лев Морозов, Тарас Шатнев, Семен Мелик, Дмитрий Минин и многие многие другие. Едва не погиб и сам великий князь Дмитрий Иванович. Его с трудом отыскали после битвы лежавшим без сознания под дубом. Когда же заговорили о подвиге брянского боярина Пересвета, поразившего татарского богатыря-полководца Темир-бея, Михаил Тверской, приподнявшись в своем кресле, оживился. – Я знал того Челибея! – громко сказал он. В светлице установилась полная тишина. – Я не раз встречал его в стане Мамая! И пил с ним кумыс! Он был настоящим, грозным на вид богатырем! В беседе со мной этот Челибей обещал расправиться с Дмитрием Московским! Но вот нашла коса на камень, и славный богатырь не устоял перед брянским молодцем! Правда, и могучий Пересвет отдал свою жизнь за такую великую славу! Брянцы – хорошие воины! Однако я не знаю, сражался ли там славный брянский князь Роман? О нем ничего не рассказывают!

– Еще как сражался! – встал со скамьи боярин Михаил Борисович. – Князь Роман Михалыч пребывал в Засадном полку, решившим исход битвы! Под его ударом татары побежали, как зайцы! Но в Москве об этом молчат! Значит, князь Роман – не в любимчиках у Дмитрия Московского! Но мы давно об этом знаем…Говорят, что Романа Брянского обделили и при раздаче военной добычи! Татары побросали там все свое имущество и несметные богатства! И почти все их добро досталось людям Дмитрия Иваныча! А брянцы получили лишь самую малость…

– Откуда же ты это знаешь? – удивился великий князь. – Может, сам придумал?

– Нет! – буркнул тверской боярин. – Разве ты не знаешь, великий князь, что моя дочь Алена замужем за сыном московского боярина Ивана Родионыча, родственника Романа Брянского?! Почему бы мне не знать все новости? Мне так и сказали, что у Романа Молодого нет там ни чести, ни славы, ни доброй земли! И даже не посчитались с заслугами его людей! Правда, Пересвета, боярина князя Романа, похоронили в Симоновом монастыре, с огромным почетом! Сам великий князь Дмитрий распорядился об этом! А всех остальных убитых – и бояр, и простых воинов – похоронили в одной братской могиле! Видишь, как почтили брянского богатыря! А вот князя Романа, который вырастил такого воина, совсем забыли! Но все мы знаем московские порядки! Когда москвичи хотят унизить кого-либо, они замалчивают все его дела и даже имя…А сам обиженный ими человек долго не может понять, почему все знатные люди сторонятся его и как будто не видят…Это в Москве – дело привычное!

– Ты прав, Михаил! – кивнул головой великий князь. – Славный Роман так до сих пор и не знает о кознях Дмитрия Московского! Вот почему он не захотел уйти ко мне на службу! Он был бы нам неплохим подспорьем! Тогда бы наше войско было совсем непобедимо…Но что теперь говорить? Надо только помнить, что для Романа Брянского всегда открыта дорога к нам в Тверь!

Дальше бояре рассказали великому князю, что разбитый Мамай бежал в свой степной стан и стал поспешно готовить войско для повторного похода на Москву. Он не смирился с поражением и жаждал мщения. Однако к тому времени у него возник сильный соперник – потомок самого Чингиз-хана, царевич Синей Орды Тохтамыш. Последний занял все города Нижнего и Среднего Поволжья, овладел столицей Белой Орды, Сараем-Берке, и объявил себя новым ханом. Воспользовавшись поражением Мамая в Куликовской битве, Тохтамыш двинул свое войско на его стан, обвиняя соперника в незаконном захвате ханского трона и требуя подчинения его власти. Мамай понимал, что принятие Тохтамышевых условий означало для него смерть. Поэтому он решил дать молодому хану решительный бой. Войска двух великих татар встретились на реке Калке, но, к ужасу Мамая, его мурзы отказались сражаться с воинами Тохтамыша и перешли на сторону законного, как они посчитали, хана. Схваченный Тохтамышем Мамай был немедленно казнен, а все богатства, принадлежавшие великому временщику, и его многочисленные жены достались новому повелителю Орды.

– Но есть люди, которые говорят, что не царь Тохтамыш казнил того глупого Мамая, – молвил в заключение боярин Иван Теребунович, – но якобы он бежал в какой-то фряжский город на Русском море, и там был убит коварными фрязинами, позарившимися на его богатство! Но это – досужая выдумка самих татар, которые захотели обелить царя Тохтамыша…

– Не стоит продолжать этот разговор! – кивнул головой великий тверской князь. – Будем считать, что это – неудачная выдумка пустых болтунов, но не татар! Разве вы не знаете, что татары считают справедливое убийство славным и почетным делом? Так что рассказывайте лучше другие новости!

Теперь выступил сам тверской епископ, сидевший до этого в скорбном молчании.

– Я узнал, что царь Тохтамыш уже прислал своих людей в Москву, чтобы уведомить великого князя Дмитрия о своем воцарении! В свою очередь, Дмитрий Иваныч отправил в Сарай своих киличеев с богатыми подарками и поздравлениями. И царь пожаловал ему грамотку на великое княжение, как это было в прежние времена! А еще раньше, в последний месяц осени, Дмитрий Иваныч собрал у себя всех русских князей и предложил им тесную дружбу…

– Я знаю об этом, – буркнул Михаил Тверской. – Меня тоже туда приглашали, но я был болен. Ясно, что после такой победы русские князья будут искать у него «любовь и дружбу»! Но стоит ему пошатнуться…Впрочем, только один Господь знает, что будет…

– Кроме того, в Москву приехал митрополит Киприан! – продолжал владыка. – Мы знаем, что когда-то Дмитрий Иваныч жестоко обидел его…Но славный Киприан – настоящий, набожный и праведный святитель, который служит не только Москве, но и всей православной Руси! Это – торжество православной церкви!

– Дал бы Господь! – улыбнулся Михаил Александрович. – Тогда никто не осмелиться несправедливо обижать нашу Тверь! Святитель сможет остановить Дмитрия Московского, если он нарушит христианский мир. Давно пора считаться с христианами не только в одной Москве! А ведь и в Литве немало православных! Даже сам Ольгерд задолго до своей смерти тайно принял христианство! Да и прочие литовские князья… Значит, нужно поддержать всех людей нашей веры!

– Так и будет! – кивнул головой тверской владыка. – Все знают, что тот Ольгерд поддерживал славного Киприана! Поэтому наш святитель относится с уважением к литовским князьям! Однако из Литвы приходят недобрые вести…Еще тогда говорили, что Ягайла готовился оказать помощь Мамаю против Москвы, но опоздал, а после битвы испугался…А нынче в Литве полный беспорядок, и князь Кейстут захватил великокняжеский «стол»! Он узнал от своих немецких людей, что Ягайла заключил против него тайный союз с немцами и посулил им богатые литовские земли! Старый Кейстут не стерпел такой подлости и, объединившись с другими литовскими князьями, повел войска на Вильно. Он без труда занял литовскую столицу, взял в плен Ягайлу и объявил себя великим князем…А схваченный им холоп Войтыла, любимец и зять Ягайлы, был немедленно повешен! Все думали, что Кейстут вскоре расправится со своим племянником, но тот пожалел его молодость…Ягайла получил во владение города Крево и Витебск с землями его покойного батюшки! Но думаю, как бы Кейстуту не пришлось раскаиваться в своей доброте! Правда, Ягайла пока еще соблюдает навязанную ему клятву…Но кто знает, что будет дальше? Кейстут уже стар, и его власть непрочна! Кроме того, многие князья его не поддерживают…К примеру, Дмитрий Ольгердыч Брянский! Он отказался признать Кейстута великим князем! И его брат Андрей, сидящий во Пскове, тоже не в ладах с Кейстутом. Видно, скоро там разгорится междоусобная война! И Кейстуту вряд ли удастся удержать великокняжеский «стол»!

– Да, горько это слышать! – молвил, нахмурившись, великий князь Михаил. – У Твери теперь нет надежного союзника! Некуда обратиться за защитой! Надо хотя бы задобрить нового ордынского царя Тохтамыша и побыстрей собрать для него серебро! Не дай Бог, разгневается, и тогда мы совсем пропадем…

 

ГЛАВА 10

ГОСТЬ РОМАНА МОЛОДОГО

– Салам тебе, славный мурза! – весело сказал князь Роман, встречая своего старого приятеля Серкиз-бея, пришедшего к нему в терем. – А почему ты без слуг и холопов? Неужели один?

– Салам тебе, Ромэнэ! – ответил седовласый татарин, улыбаясь. – Я, в самом деле, один! Мне стало скучно сидеть в своем тереме и горевать по любимому сыну! У меня, правда, есть и другие дети, но я не могу забыть моего Темира!

– У тебя был славный сын, брат мой! – кивнул головой Роман Михайлович, подавая знак гостю идти с ним наверх. – Я видел его силу и мужество! Славный Андрей отважно сражался в самом пекле! Царствие ему небесное! Теперь он обрел бессмертие и попал к самому Господу! Это благо, что он успел принять христианство!

– Но я решил не менять свою веру! – тихо молвил Серкиз-бей. – Я не хочу терять свое имя, данное батюшкой! Разве принесла эта вера счастье моему сыну? Вот назвали его Андреем…Но это имя не спасло его от жестокой смерти! Пусть он погиб на поле битвы, а не на теплом топчане, но все-таки очень рано…

– А я слышал, что ты крестился, – вскинул голову князь Роман, – и принял имя «Иван»! Неужели это неправда?

– Конечно, неправда! – усмехнулся Серкиз-бей. – Так меня называет только один Дэмитрэ, наш главный коназ! А что мне с того? Пусть себе называет, как ему нравится…

Так, разговаривая по-татарски, они поднялись по лестнице и подошли к первой двери освещенного настенными свечами простенка. За князем и его гостем шли «княжие люди», готовые в одно мгновение исполнить приказание своего господина.

Открыв дверь в просторную гостевую светлицу, где на крашеном полу не было ковров, а на стенах – никаких украшений, князь пригласил своего гостя сесть в большое черное кресло, стоявшее у окна, а сам повернулся лицом к слугам. – Вот что, Бобко, – обратился он к своему дворецкому, – сходи-ка к Живко, моему банному человеку, и передай ему срочный приказ. Пусть он подготовит баньку и жарко ее истопит! Надо привести туда и всех моих банных девиц, чтобы они доставили радость мне и моему знатному гостю! И принесите туда доброго пива, кваса и прочих напитков, чтобы мы могли утолить жажду! Понял?

– Слушаюсь, батюшка князь! – вскричал, сверкая очами, слуга. – Я все понял!

– А сейчас распорядись, чтобы сюда принесли стол, доброго греческого вина и хороших закусок! – прибавил, немного подумав, князь. – А когда банька будет готова, ты сразу же доложи, чтобы мы со славным князем могли достойно отдохнуть душой и телом! И пусть сюда придет наша прелестная татарочка Дарья. Но чтобы она была легко одета: в одном сарафане! И пригони сюда девок с татарскими гуслями, чтобы развлекали нашего гостя!

Слуга убежал. Князь подошел к своему гостю и уселся рядом с ним в такое же черное кресло. Довольно скоро в светлицу вошли двое слуг, несших небольшой, сделанный из дуба, стол. Поставив стол перед князем и Серкиз-беем, они низко поклонились и, повернувшись к двери, выбежали вон. Вслед за ними явился слуга с большим плотным свертком. Он также низко поклонился «преважным людям» и развернул перед ними большую белоснежную скатерть, вытканную из льна. Стоило ему только застелить ею стол, как в светлицу один за другим вбежали прочие слуги, несшие подносы с едой. Их было так много, что Серкиз-бей зажмурил глаза. – Вон сколько у тебя рабов, Ромэнэ! – сказал он, чувствуя аромат принесенных блюд и причмокивая от удовольствия губами. – Аж в глазах замелькало! Вот тебе, что значит скорая старость!

– Рановато тебе, славный Серкиз-бей, говорить о старости! – усмехнулся Роман Михайлович. – Ты же ровесник мне…Тебе ведь пять десятков или немного больше…Не так ли?

– Так, Ромэнэ, – кивнул головой Серкиз-бей, – однако и этого достаточно…Разве ты не чувствуешь по утрам тяжесть в ногах и какой-то комок в груди?

– Мы сейчас сходим в мою брянскую баньку, – махнул рукой князь Роман, – и ты увидишь, как с твоих плеч спадет великая тяжесть!

– Я ни разу не был в твоей банькэ, Ромэнэ! – развел руки знатный гость. – Неужели она может дать мне лекарство от старости? Любопытно…

– Еще как даст! – уверенно сказал князь. – Вот мы отведаем с тобой доброго винца, посидим немного в баньке, а потом хорошо пообедаем. И тогда ты увидишь пользу от этого! Что может быть лучше зимой кроме баньки и задушевных разговоров за хмельной чаркой?

Неожиданно из простенка донеслись звуки замысловатой восточной музыки, и в светлицу вошли три девушки восточной внешности. Все прочие слуги, выученные княжескими людьми, немедленно покинули помещение, захлопнув дверь. Одна из девушек, невысокая, с немного раскосыми глазами и густыми, длинными, едва ли не до пояса, волосами, сбросив с себя обыденный домотканый сарафан и теплые мягкие тапочки, оказалась в прозрачном коротком платьице, сквозь которое были видны ее небольшие, но твердые, округлые груди с ярко-алыми сосками, темный треугольник между ног и сами стройные, смуглые, маленькие босые ножки. – Кто эта кызым? – спросил часто задышавший Серкиз-бей. – Неужели татарка?

– Татарка, славный мурза! – кивнул головой Роман Михайлович. – Мои воины добыли ее в татарском обозе! Еще после битвы на Воже! Мы тогда взяли много красивых девиц! Есть и захваченные в обозе Мамая! Пока их не за что хвалить! Совсем не умеют правильно ублажать мужей и до сих пор не научились работать в баньке! Но ничего! Со временем все наладится!

– А ты познал эту девицу? – указал пальцем на стоявшую перед ними татарку Серкиз-бей. – Она такая красивая!

– Познал, славный мурза! – молвил князь Роман. – И не раз! Она – хорошая женка и любит сильного мужа! Она будет твоей, если пожелаешь!

– Ты всегда был хорошим кунаком, Ромэнэ! – радостно воскликнул Серкиз-бей. – Я с великим удовольствием возьму эту девицу! Благодарю тебя! Рахмат!

– Давай-ка, Дарья, танцуй! – приказал, бросив сердитый взгляд на девушку, бывший брянский князь. – Мы уже давно слышим звуки татарских гуслей, а ты стоишь, как будто познанная толпой всех моих воинов! Давай же!

Девушка, выслушав татарскую речь, бросила на князя гневный взгляд и, раздувая от возмущения ноздри, начала грациозно танцевать, прыгая, поднимая руки и кружась перед столом, уставленным богатыми яствами и кувшинами с винами.

– А теперь давай-ка, мой старый друг, выпьем винца за наше здоровье! – сказал, поднимая большой серебряный кубок с греческим вином, князь Роман. – Пусть же мы проживем долгие годы в покое и здоровье!

– За здоровье и благо наших детей! – поднял золоченый кубок знатный татарин. – Пусть же дети добьются ратной славы и несметных богатств!

Они опрокинули бокалы и принялись за еду.

– У тебя отменная баранина, Ромэнэ! От нее идет такой дивный дух! – молвил пожилой татарин, искоса поглядывая на танцующую девушку, стараясь увидеть самые сокровенные ее места. – И девица очень хороша!

– Она теперь – твоя, славный Серкиз! – пробормотал Роман Михайлович, поглощая копченую лебединую грудку. – Отведай же, славный мурза, печеной медвежатины! Это – лучшее брянское яство!

– Отведаю, Ромэнэ! – весело ответил Серкиз-бей, хватая ладонью правой руки хорошо прожаренный кусок мяса. – Как вкусно!

– Так, брат, всегда готовили медвежатину в моем Брянске! – гордо поднял голову князь Роман. – Мой сын Дмитрий очень любит это блюдо!

– Я знаю твоего сына! – улыбнулся Серкиз-бей. – Я не раз встречался с ним здесь, в Москве! Он хорошо держится в седле! Видна твоя наука! А почему твой Дэмитрэ не ходил на Куликэ? Он мог бы испытать свою силу в той жестокой битве?

– Великий князь назначил моего сына помощником боярина Федора Андреича, отвечавшего за порядок в Москве, – сказал Роман Михайлович, грустно улыбаясь. – Там ведь остался только один Запасной полк! Кому-то же надо было хранить столицу? Отряд моего Дмитрия состоял из одних безусых отроков…Время было суровое…Ведь все лучшие дружинники ушли на Мамая!

– А почему бы не позвать сюда твоего сына? – буркнул слегка захмелевший Серкиз-бей. – Пусть бы выпил с нами сладкого винца и пощупал красивых девиц!

– Нечего ему здесь делать, брат! – резко возразил Роман Молодой. – Такое вольное дело подходит только умудренным жизнью старцам, но не юношам! Разве ты водил своего сына Темира, или Андрея, в терем славного Тютчи? Я не хочу никакого стеснения, ибо молодым людям всегда скучно с почтенными людьми…Ну, а теперь пусть все девицы идут в свою светлицу, а мы пригубим еще винца и пойдем в баньку! Эй, девицы! – распорядился он, привстав в кресле. – Можете идти! А ты, Дарья, собирайся в баньку!

Как только девушки ушли, в гостевую светлицу вошел княжеский дворецкий. Низко поклонившись с самого порога, он произнес: – Славный князь! Банька ждет тебя! Мы приготовили все так, как ты приказал! Банька жарко натоплена, а все банные девицы готовы к работе!

– Ну, тогда с Господом! – весело сказал князь Роман, вставая. – Пошли же, славный Серкиз, ты, наконец, увидишь мою баньку! Тулупы нам не нужны: отсюда есть проход прямо в натопленное помещение!

Они прошли по простенку, спустились по ступенькам вниз, а потом двинулись через длинный темный коридор в сторону бани.

Впереди шел дворецкий Бобко, державший в руке толстую свечу. Подойдя к небольшой дубовой двери, он остановился и пропустил вперед князя с гостем. – Иди же, мой господин! – услужливо сказал он, толкая рукой дверь. – А я подожду тебя здесь!

Как только дверь распахнулась, в ноздри вошедших ударил густой терпкий запах березового и дубового листа. – Хорошо! – засмеялся князь, слыша, как слуга закрыл за ними дверь. – Ну, а теперь пошли раздеваться!

В этот миг из соседней, смежной с раздевалкой комнаты, откуда шел горячий пар, выбежали четыре раскрасневшихся обнаженных девушки. – Какая радость! – вскричал знатный татарин, жадно осматривая красивых рослых девиц. – Вот это зады! А груди у них небольшие! Это как раз по моему вкусу! Вот уж угодил ты мне, коназ Ромэнэ!

Девушки между тем, приблизившись к князю и его гостю, осторожно, стараясь не причинить им неудобств, сняли с них всю одежду. – Ох! Ах! – кряхтел Серкиз-бей, когда они касались своими жаркими телами его вспотевшего от волнения тела. – А теперь – идите же! – сказала светлая стройная девица. – Вам надо немного попариться!

– Ладно, Юлка, – усмехнулся князь, – еще успеем! А где же красавица Дарья?

– Там, в парилке! – буркнула белокурая Юлка. – Она пришла злая и все еще не отойдет!

– Нечего мне тут проявлять свой нрав! – громко сказал в сердцах князь. – Иди же и поговори с ней! Пусть немедленно ляжет под моего знатного гостя! – он указал рукой на Серкиз-бея. – А если покажет своеволие, тогда отведает моего длинника! Поняла?

– Поняла, батюшка князь! – вздохнула Юлка. – Не сердись, мы сейчас же уломаем строптивицу! Эй, Милка, Тайна и Чарка! – крикнула она, повернувшись к девушкам. – Пошли-ка ублажать наших дорогих и любимых людей! – И они устремились в другую комнату. Князь со своим гостем пошли за ними.

В следующем помещении они увидели стоявшие у бревенчатых стен бочки с водой и две длинные скамьи, на одной из которых сидела обнаженная татарка Дарья. Юлка, видимо старшая банщица, что-то ей сказала и та встала, разглядывая голых мужчин.

– Ох, Ромэнэ! – вскричал Серкиз-бей, глядя на черный треугольник внизу живота девушки. – Нет сил терпеть это! Вот так банька! Я хочу эту кызым, славный коназ, и ничего не могу поделать!

Светловолосые девушки, стоявшие напротив знатного татарина, весело засмеялись.

– Нечего упрямиться, Дарья! – буркнула Юлка, глядя на заветное место пожилого гостя. – Неужели тебе не нравится его дрын? Он достаточно большой! Это могучий муж! Иди же! Он ваших, татарских, кровей!

Дарья нехотя приблизилась к старому татарину, но увидев его желание и страстную готовность, смирилась. – Айда же, батур! – сказала она, прижимаясь к Серкиз-бею. – А теперь люби меня всей своей могучей силой!

– Рахмат тебе, славная кызым! – тяжело задышал татарский князь, хватая девушку и укладывая ее на скамью. – Ах, как приятно!

Глядя на это, не выдержал и князь Роман. – Ну-ка, Юлка, иди же ко мне! – крикнул он хриплым от возбуждения голосом, ложась на скамью. – Мне так хочется сегодня познать тебя!

После парилки и мытья князь с Серкиз-беем вернулись в гостевую светлицу и продолжили пир.

– Ну, как тебе, славный мурза, моя брянская банька? – спросил, отпивая из кубка, князь Роман, как только они уселись в свои кресла. – Ты чувствуешь легкость?

– Да, во всем моем теле – превеликая легкость! – ответил довольный Серкиз-бей. – Особенно в моих чреслах! Я еще никогда так не радовался! Твои люди хорошо знают свое дело! Значит, Брэнэ – славный город, если там живут такие достойные люди!

– Это правда, Серкиз, – грустно молвил князь Роман. – Но нас здесь не ценят ни московские бояре, ни сам великий князь Дмитрий. Обделяют во всем: и в подарках, и в жалованье, и даже в похвале! Если бы не наши боевые походы, у меня бы не было ни такой славной баньки, ни красных девиц, ни добрых яств…

– Эх, брат, на всей земле нет справедливости! – сочувственно пробормотал Серкиз-бей. – И повсюду шастают доносчики! Я хочу поведать тебе одну тайну. Как-то я побывал в тереме самого главного коназа Дэмитрэ и выпил с его людьми несколько чарок вина! А потому как я плохо говорю на языке урусов, они подумали, что я совсем не понимаю их речь и свободно обсуждали свои тайны. Так вот. Они сказали, что Дэмитрэ не должен тебе верить! Кто-то якобы видел, что Иванэ, сын покойного тысяцкэ, казненный за измену, приходил в твою юрту за советом. Потом он взбунтовался и убежал к Мамаю…Но Дэмитрэ, как показалось, не проявил к этим словам интереса и промолчал! Это, конечно хорошо, что он не разгневался на тебя, но ведь не было и добрых слов…Поэтому, Ромэнэ, будь осторожен и не привечай у себя беспокойных людей! И будь готов ответить на любой вопрос Дэмитрэ о твоих отношениях с Иванэ!

– Благодарю тебя, Серкиз! – кивнул головой князь Роман, чувствуя, как его грудь наливается тяжестью. – В самом деле, Москва переполнена доносчиками! Я вижу, что зря не стал сражаться за свою брянскую землю и легко примирился со своей злой участью! Лучше бы я сложил свою голову в жестокой битве, чем обрел бы на старости лет позор и бесчестье!

 

ГЛАВА 11

ЗАБОТЫ ДМИТРИЯ ОЛЬГЕРДОВИЧА

Князь Дмитрий Брянский только что вернулся с охоты. Несмотря на то, что брянцы не очень любили охотиться в конце весны, князь, желая как-то отвлечься от тягостных дум, приказал своим людям подготовиться и выехать в заповедный лес. За последние годы он редко ходил на охоту, не в пример прежним брянским князьям. Дмитрий Ольгердович настолько часто выезжал из Брянска, ходил в дальние военные походы, что уже позабыл, когда «когда бивал дикого зверя». Его супруга, княгиня Ольга, окруженная боярскими женами, тихо скучала в своем тереме, ожидая супруга из очередного похода. Однако она не роптала, воспитанная в уверенности, что «все ратные мужи ходят на сторону». В самом деле, Дмитрий Ольгердович имел немало возлюбленных и почти не уделял внимания своей супруге. В последние годы они встречались только за обеденным столом. Утром князь принимал пищу в обществе своей ключницы Шумки, родившей ему сына и двух дочерей, или очередной «банной девицы».

«Банными девицами» называли за глаза всех княжеских любовниц, обитавших в его «охотничьем тереме». Они достались князю как военная добыча во время походов или сами добровольно, по приглашению княжеских слуг, поселились у него.

Однако брянский князь любил больше всех немного располневшую, но все еще не утратившую привлекательность сорокапятилетнюю Шумку. В отличие от его супруги, оказавшейся бездетной, Шумка, доставшаяся ему от своего предшественника, неожиданно, уже в зрелом возрасте, первый раз забеременела и, наконец, родила рослого здорового мальчика. Княжеского сына назвали Андреем, но поскольку он родился вне брака, князь не мог назвать его своим законным сыном, однако, пренебрегая «наставительными словами» бояр и владыки, усыновил его, «как жалкого сиротку». Это очень уязвило тогда княгиню, она горько плакала в своем уединении, но ни слугам, ни боярыням своих чувств не открыла. Когда же Шумка последовательно родила и дочерей, обиженная женщина пожаловалась на супруга епископу Григорию. Последний был вынужден побеседовать с князем с глазу на глаз и посоветовал ему «не обижать свою добрую супругу и не привечать греховных девиц». Князь Дмитрий согласился со словами владыки и, к радости своей жены, пожил с ней вместе, «как в молодые годы». Но это продолжалось недолго. Вернувшись домой после битвы на Куликовом поле, брянский князь провел первую ночь в объятиях своей любимой Шумки, а княгиню посетил только через несколько дней. Опять последовала жалоба его супруги брянскому и черниговскому епископу, который вновь поучил князя «праведной жизни». Жалобы княгини и нравоучения владыки рассердили Дмитрия Ольгердовича, и он, создавая лишь видимость супружеского мира, тайно продолжал свою прежнюю связь с любовницами, однако пребывал в состоянии беспокойства. Его мучили совесть и чувство вины перед женой и церковью. В довершение ко всему, брянский князь поссорился со своим дядей Кейстутом, ставшим к тому времени великим литовским князем, из-за того, что не захотел участвовать в его военных походах. Еще изначально, когда Кейстут Гедиминович готовился к свержению племянника Ягайло и захвату Вильно, Дмитрий Брянский не поддержал его. Когда к нему в Брянск приехал посланец Кейстута с требованием присоединиться к его войску, Дмитрий Ольгердович решительно и твердо отказался. Он помнил сражение под Любутском, а потом – вынужденное «трубчевское сидение» – и не хотел новых неприятностей. – Там мой славный дядя помирится с Ягайлой, а я окажусь виноватым во всем! Нет, я на такое не пойду! – сказал он гонцу. Разгневанный Кейстут решил наказать своего племянника и объявил о подготовке похода на Брянск. Но Дмитрий Ольгердович не испугался. – Пусть только сунется! – сказал он на очередном боярском совете. – Тогда узнает, что такое осаждать неприступный город! Это ему не жалкий Любутск, а грозный, «бранный» город, названный так мудрыми людьми! И я – не Роман Молодой, страдающий совестью и набожностью, чтобы отдать свой город и удел без всякой борьбы! Если бы он тогда стал защищаться, никто бы его не одолел! Я недавно осмотрел городские стены, глубокие овраги, дремучие леса с болотами и с радостью подумал, что врагу к Брянску не подступиться!

Однако, несмотря на смелые слова и внешнюю беззаботность, князь Дмитрий все же опасался прихода большого литовского войска и не хотел урона своей земле.

Вот почему он отправился на охоту в такое неудобное время, не желая оставаться наедине со своими любопытными и болтливыми боярами, постоянно поднимавшими на обсуждение возможную литовскую угрозу. Охота, как и предполагали, оказалась не особенно добычливой: забили лишь одного лося. И хотя в заповедном лесу очень редко появлялись «злоумышленники» (княжеские лесники внимательно следили за порядком), зверя в это время было мало. Зайцы, правда, иногда перебегали через поляны и пролески, но их не трогали. Безуспешно проблуждав от одной опустевшей медвежьей берлоги до многих других, князь со своими охотниками уже собирался в обратный путь, как вдруг неожиданно прямо на него выскочил огромный лось. – Вот удача! – пробормотал князь и, выхватив из рук престарелого Безсона Коржевича рогатину, бросился вперед.

– Крак! – треснуло древко вонзившегося в тело зверя оружия, и лось, получив смертельный удар, рухнул набок. Еще мгновение – и один из охотников, подбежав к бившемуся в судорогах смерти сохатому, перерезал ему горло. Все было проделано так быстро и ловко, почти бесшумно, что «знатный охотник» Безсон Коржевич не мог не высказать своего восхищения. – Теперь я вижу, что ты, княже, не только великий воин, но и славный охотник! Значит, ратное дело приносит пользу и на охоте!

Польщенный таким славословием от скупого на похвалы, сурового старика, брянский князь весело выходил на лесную дорогу, где стояли охраняемые слугами кони и телеги и, улыбаясь, давал советы своим людям, протащившим через кустарник тушу убитого лося, как погружать добычу на телегу.

В крепость он въехал как победитель и сразу же спросил попавшегося ему на пути начальника стражи Белько Шульговича, «нет ли людей из далекой Литвы».

– Есть! Есть, князь батюшка! – весело ответил тот. – Там, в охотничьем тереме, засел литовский посланец! Он ждет тебя!

– Давно он тут пребывает? – спросил взволнованный князь выскочившего ему навстречу огнищанина Олега Коротевича. – Вы покормили его?

– Покормили, батюшка князь, – ответил огнищанин. – И он уже давно здесь. Не успел ты отъехать на охоту, как он тут же объявился! Ты лучше пообедай, а потом уже встретишься с ним.

– Ты прав, Олег, – пробормотал князь. – Пойду-ка я в терем княгини, где и приму пищу…Нечего спешить! Вести не будут радостными! Думаю, что надо ждать вражеское войско! Есть ли сведения от наших дозоров?

– Нет, княже! – громко сказал Олег Коротевич. – Поэтому не волнуйся и думай только о здоровье! Не обращай внимания на гнев литовского князя! Наши люди никого не боятся! Мы дадим отпор любому врагу!

Княгиня Ольга, сильно постаревшая за последние годы, очень обрадовалась, когда ее муж прибыл к их семейному столу как раз, когда она собиралась обедать.

– Садись, мой славный Дмитрий! – весело сказала она. – Я тебя совсем не ждала! Сейчас отдам нужные распоряжения!

Князь молча жевал, искоса поглядывая на улыбавшуюся супругу, и видел в ее глазах тревогу. Такое близкое некогда лицо княгини, нежные морщинки у глаз и седина в висках вызвали у него жалость. – Я мучаю супругу, и сам мучаюсь! – подумал он. – И нет конца этому!

– Только что приехал посланец от Кейстута, – пробормотал он, чувствуя неловкостью. – Видно, будет война!

– Я слышала о нем, мой милый супруг, – сказала своим нежным грудным голосом княгиня, и князь почувствовал, что он все-таки любит ее!

– Тогда я пошел к этому нежданному гостю, – пробормотал он, краснея и морщась.

– Иди же, мой любимый! – кивнула головой княгиня, и в уголках ее прекрасных голубых глаз показались слезы. – Мне ждать тебя к вечеру?

– Жди, матушка! – вздохнул князь Дмитрий. – Сегодня мы будем спать вместе!

Литовский гонец тем временем сидел на скамье в думной светлице «охотничьего» терема рядом с епископом Григорием и беседовал с ним. Они так увлеклись, что не заметили тихо вошедшего князя. Тот приблизился к владыке и подставил голову ему под благословение. – Да благословит тебя Господь! – невозмутимо сказал владыка, увидев князя, и перекрестил его. Молодой литовец, одетый в легкий, польского покроя, кафтан темно-серого цвета, резко подскочил и низко поклонился князю. – Здравствуй, славный князь! – сказал он на хорошем русском языке. – Великий князь Ягайло передает тебе привет и добрые пожелания!

– Это ты, Данутас! – буркнул, встревожась, Дмитрий Ольгердович. – Ты превратился в зрелого мужа! И почему от Ягайлы, как от великого князя? Неужели мой дядька Кейстутас возвратил ему «стол»?

– Больше нет великого князя Кейстутаса, княже! – тихо сказал молодой литовец. – Твой дядька убит!

– Где?! Как?! – вскричал брянский князь, подбегая к своему креслу и усаживаясь в него. – Говори же мне всю правду! Не скрывай ничего! Мы же с тобой старые знакомцы! Пусть ты еще молод, но все же честь у тебя есть!

– Я все расскажу, как на духу! – перекрестился литовский гонец. – Пусть мой господин Ягайло не гневается, но я ничего не буду утаивать!

И он подробно рассказал обо всем, что знал.

Оказывается, великий князь Кейстут собрал большое войско для похода на Дмитрия Ольгердовича, но Ягайло на его вызов не пришел. Вместо этого он, подстрекаемый вдовой покойного Ольгерда Ульяной и ее дочерью, потерявшей мужа Войтылу, повешенного Кейстутом, воспользовавшись отсутствием последнего в столице, занял своими войсками Вильно. Получив помощь от немцев, Ягайло пошел дальше и захватил Троки. Кейстут, узнав о действиях своего непостоянного племянника, выступил вместе с сыном Витовтом в поход и, окружив Троки, потребовал от местного воеводы сдачи или «жестокой брани». Вскоре Ягайло подошел со своими немецкими союзниками к городу, но воевать не решился. Он послал в стан Витовта брата-союзника Скиригайло, и тот предложил заключить мир на выгодных для Кейстута условиях, поклявшись от имени Ягайло, что если Кейстут с сыном явятся в его лагерь, им будет обеспечена полная безопасность. Те поверили словам своих родственников и доверчиво прибыли в стан Ягайло. Но тот, не долго думая, схватил их и объявил своими пленниками. Кейстута отвезли во враждебный ему городок Крево, поместили в темницу и через несколько дней удавили. А Витовта, пытавшегося сопротивляться, так избили, что он заболел и слег. Его также отвезли в Крево, но поместили в одном из домов под охраной. Выздоровев, Витовт продолжал притворяться больным, с трудом ходил и вынашивал план побега. В конечном счете, ему это удалось и, бросив во враждебном городе свою несчастную жену Анну, он, переодетый в платье служанки, бежал в Мазовию, а оттуда направился к немцам – просить военной помощи против Ягайло. – Надо же! До чего докатился Витовт! Он предает родную Литву! – сказал в заключение Данутас. – А Ягайло прислал меня сюда, чтобы уведомить тебя о гибели нашего общего врага Кейстутаса. Он также просил передать, чтобы ты не вмешивался в эти мятежные дела и спокойно проживал в своем законном уделе! Теперь у нас один господин – великий князь Ягайло! Ты должен подчиняться его воле и честно соблюдать отцовское завещание!

– Вот как, Данутас, – пробормотал потрясенный услышанным Дмитрий Ольгердович, – получается, как говорят мои брянцы, «с жару да в полымя»! Не успел ты сообщить мне, что исчезла угроза от Кейстутаса, как тут же говоришь «о воле» молодого Ягайлы! Нет нам покоя, да и не будет!

 

ГЛАВА 12

СОЖЖЕНИЕ МОСКВЫ

Князь Роман Михайлович с сыном Дмитрием молча объезжали страшные руины. В воздухе стоял едкий запах гари и гниющих трупов. От этого смрада кружилась голова, и даже не помогал свежий сентябрьский ветер. – Господи, помоги нам, твоим несчастным рабам, пережить такое горе! – думал князь Роман, искоса поглядывая на плакавшего сына. За спинами князей рыдали их дружинники. – Это что же происходит?! – бормотал, обхватив руками голову, княжеский воевода Светолик Владович. – За что нам такая жестокая кара?!

– Это случилось не по воле Господа! – повернулся к воинам князь Роман. – Господь так не наказывает! Все это идет от лукавого! Разве вы не знаете, как набожны и великий князь, и все москвичи? Наш Господь – добр и справедлив! Нет, нам не понять этого!

– Вот лютые звери! – простонал боярин Ослябя Иванович, глядя на изуродованные трупы москвичей, разбросанные по всему городу. – Не сумели показать свое мужество и правду в честном сражении, так отыгрались на беззащитных женках и детях!

Они подъехали к груде окровавленных, посиневших женских тел с разрубленными животами, отсеченными грудями, изодранными и изрезанными телами. Ужасное зрелище поразило даже воинов, видавших кровь и жестокость сражений. Многие закрывали глаза, отворачивались, прижимали к лицам извлеченные из-за пазухи тряпицы. Вот неподалеку лежал, раскинув ноги, распухший труп пятилетнего ребенка со вспоротым животом и выпученными от боли и ужаса глазами. Рядом с ним была обезглавленная, превращенная в кровавое месиво, по-видимому, его несчастная мать.

– Вот какие ироды, проклятые нелюди! – бормотал Роман Михайлович, оглядывая страшное пепелище. От Кремля остались только черные, закопченные стены из некогда белого камня, с обугленными местами бревнами да две-три почерневших от сажи и пепла церкви. Ни терема великого князя, некогда царственно возвышавшегося над городом, ни теремов прочих князей и бояр не было. Как будто они растаяли, как снежные глыбы!

Князья с дружиной подъехали к тому месту, где стояли дома их усадьбы, и увидели лишь кучи золы и пепла. – Ладно, хоть успел вывезти семью и челядь! – подумал вслух князь Роман. – Пусть пока сидят в Костроме! Нечего им видеть такую страшную беду!

– Что теперь делать, батюшка? – спросил князь Дмитрий, вытирая ладонью слезы. – Надо же собрать всю чернь, чтобы похоронить несчастных! И почему этого не сделали до сих пор? Не дай Бог, начнется поветрие из-за такого тления!

– Некому, сынок, погребать убитых, – грустно молвил князь Роман. – Здесь неподалеку стояли татары, и все, кто мог, разбежались…Теперь надо искать уцелевших москвичей и наводить порядок на этих руинах! Ты же видишь, нашей славной Москвы больше нет! Да, нелегка наша служба у славного Дмитрия! Видишь, какие у нас молодые бояре! Мои лучшие воины сложили головы в жестоких битвах во славу Москвы! Нет ни славного Ивана Будимирыча, ни Вадима Жданыча, ни молодого Пересвета! Сбылись слова святого и мудрого старца Сергия! Мы теряем и брата богатыря Пересвета, могучего Ослябю. Он уцелел в той жестокой битве, но так опечалился, что решил уйти в монахи! Я пока уговорил его остаться в дружине, но разве удержишь молодца? Тает моя дружина, погибают верные бояре…Скоро мы совсем осиротеем без лучших людей…Потребуется немало времени, чтобы наши молодые люди стали добрыми воинами и меткими лучниками…Однако будет! К чему эти горькие слова? Пора заниматься делами и возрождать мертвый город! Поехали же к славному Владимиру Андреичу! Будем что-то решать!

Князь Владимир Серпуховский сидел в это время на скамье в своем шатре, установленном его ловкими слугами прямо возле сожженных татарами кремлевских ворот, от которых остались только одни обгоревшие петли, и молча слушал стоявшего перед ним монаха в изорванной грязной рясе, который подробно рассказывал ему, как очевидец, о случившейся беде. Несчастный «Божий слуга» спасся только чудом. Когда татары ворвались в город, он упал, оглушенный ударом кривого татарского меча, но вражеский клинок скользнул по его черепу, и, содрав кожу со лба, застрял в рясе. Татарин вырвал из одежды монаха свое оружие и поскакал дальше, неся смерть. Так и пролежал почти без сознания старец Василий, а утром, когда увидел, что татар в городе нет, выполз из города и с трудом добрался до ближайшего леса.

Князь Роман с сыном вошли в шатер как раз в то время, когда монах, волнуясь и плача, рассказывал о начале жестокой осады. Князь Владимир, увидев их, сделал знак рукой, чтобы они молчали, и указал на свою скамью. Те, кивнув головами, тихо уселись рядом с ним и стали внимательно слушать.

Вряд ли кто мог представить, что татары после жестокого поражения в битве на Куликовом поле сумеют так легко оправиться и вновь разорить русскую землю! Да и сами они не очень-то верили в успех. Еще год тому назад хан Тохтамыш послал в Москву своих верных людей во главе с мурзой Акходжой. Но их отряд из семисот человек дошел лишь до Нижнего Новгорода и повернул назад, отправив в сторону Москвы нескольких посланцев. Но и они, пройдя немного, вернулись домой, «устрашившись гнева великого князя». Хан Тохтамыш, видя, что его воины боятся даже слова «Москва» и, понимая, что теряет «вечного данника», послал своих гонцов во все концы бескрайней степи, собирая огромное войско. Он знал, что только большое численное превосходство может привести к успеху и развеять страх у его воинов перед «непобедимым Дэмитрэ».

Однако великий князь Дмитрий Московский изначально проявил «добрую волю» по отношению к хану Тохтамышу, получил от него ярлык, выплатив «выход» в размере, установленном по договоренности еще с Мамаем, прислал в Сарай богатые дары и ничем не провинился перед ним. Начинать в это время военные действия с Москвой означало проявить вероломство! Но, как известно, в отношениях с русскими никто не выбирает средств! И Тохтамыш отдал приказ перебить русских купцов в ближайших городах. Особенно жестоко татары расправились с ними в Казани, перерезав поголовно всех и захватив купеческие товары.

В конце лета 1382 года полчища Тохтамыша тайно перешли Волгу и, стремительно двигаясь вперед, убивая на своем пути всех, кто мог бы сообщить об их набеге, ворвались в пределы рязанского удела. Здесь в стан Тохтамыша явились сыновья великого нижегородского князя Дмитрия Константиновича, Василий и Симеон, изъявившие свою преданность хану и готовность «служить ему до самой смерти». Вскоре туда прибыл и великий рязанский князь Олег Иванович с богатыми дарами, уверениями в своей преданности и просьбой «не разорять рязанскую землю». Тохтамыш ничего ему не пообещал, но лишь воспользовался его помощью: перейдя Оку через броды, показанные рязанцами, он вторгся в пределы Московской Руси.

Великий князь Дмитрий Иванович поздно узнал о вражеском нашествии. Первоначально он хотел собрать все имевшиеся под рукой силы и пойти навстречу татарам. Однако московские бояре и служилые князья отговорили его на совете от поспешных действий. – У нас нет сил и времени на достойное сопротивление! – выразил тогда общее мнение Иван Родионович Квашня. – Пока мы соберем даже небольшое войско, татары уже будут здесь, как «алчные волки»! А тогда ты, великий князь, потеряешь не только город и своих лучших людей, но и собственную жизнь! А это – гибель нашей земли! Что мы без тебя, великий князь? А простолюдинов всегда хватит! Нам надо уходить! И немедленно!

Великий князь, прислушавшись к боярским советам, немедленно выехал на север, оставив в городе и семью, и «богатую казну». Сначала он прибыл в Переяславль, а потом уехал в Кострому, откуда послал своих людей «по всем городам» – «собирать превеликое воинство». Вслед за ним из Москвы потянулись и «лучшие люди».

Между тем татары, сжигая на своем пути деревни и села, захватили и разорили Серпухов. Они были уже совсем близко от Москвы, когда там начались беспорядки. Горожане были возмущены уходом великого князя и бояр, считая, что те бросили свою столицу на произвол судьбы. Одни горожане хотели бежать из города, другие – защищаться. В конце концов, победили последние и, ограбив дома бежавшей знати, захватив оружие из складов великого князя, они решили «отсидеться за белокаменными стенами и отбить вражеский приступ». Решительные москвичи запретили всем выезжать из города, «чтобы встретить общую судьбу»! С «превеликим трудом» удалось покинуть город лишь митрополиту Киприану, жене великого князя Евдокии с детьми и некоторым боярам. В ответ на их уход разъяренные москвичи осыпали бранью митрополичий поезд и разграбили «церковный причт». Мятеж затих лишь тогда, когда в город прибыл служилый московский князь-литовец Остей, сын одного из давно умерших сыновей Ольгерда Литовского, поспешно присланный Дмитрием Ивановичем. Он, не обладавший ни собственным уделом, ни богатым имуществом, добровольно вызвался защищать брошенный на произвол судьбы город. С его приездом москвичи успокоились, почувствовали уверенность в своих силах и стали готовиться к обороне.

Тохтамыш появился под городом 23 августа. Его люди подскакали к кремлевским стенам и спросили: – Здесь ли коназ Дэмитрэ?

– Его нет! – выкрикнули со стен горожане. – Он ушел за большим войском и скоро вернется!

Озадаченные татары объехали переполненный горожанами Кремль, обстреляли со всех сторон стены, и, понадеявшись, что они достаточно устрашили москвичей, отошли, став лагерем. Многие горожане, в самом деле, сильно испугались татар. Они весь день и ночь слезно молились, прося Бога отвести от несчастного города угрозу и спасти их жизни. Но были и такие москвичи, которые, привыкнув к тяжелой жизни еще до вражеского нашествия, нашли радость в своем нынешнем положении. Они разграбили боярские терема, добыли из погребов знати бочонки с хмельными напитками и, напившись, стали «творить непотребство», выкрикивая с крепостных стен непристойные слова и громко распевая песни. Один из них так выразил свое отношение к происходившему: – Мы не боимся поганых татар, потому как наш город велик и крепок! У него – каменные стены и железные ворота! А враги долго не выдержат стоять под городом! Они знают, что внутри города – настоящие бойцы, а за его пределами – князья с большим войском!

Были и такие смельчаки, которые влезали на стены, выкрикивали в адрес татар оскорбительные слова, показывали им «свои срамные уды» и кидались во врагов нечистотами с криками: – Берите все это и несите своему царю!

Наутро враги попытались начать «жестокий приступ». Первоначально они осыпали крепость тучей стрел, а затем приблизились к стенам с длинными лестницами. Их лучники стреляли довольно метко, сбивая засевших на стенах защитников, но те отчаянно отбивались, и на смену погибавшим москвичам приходили новые люди, сражавшиеся все лучше и лучше. Защитники Москвы лили на головы врагов кипяток и расплавленную смолу, сбрасывали камни, стреляли из пушек, распугивая вражескую конницу. А некий суконщик Адам так метко выстрелил из лука со стороны Фроловских ворот, что поразил любимого ханского мурзу, по которому Тохтамыш потом долго сокрушался.

Три дня татары безуспешно метались у стен московского Кремля и уже отчаялись взять крепость, как вдруг ханскому мурзе Акходже, презиравшему русских, пришла в голову неожиданная мысль, которой он поделился с ханом. – Разве ты не знаешь, государь, – сказал он, – о глупости русских? Ты же видел, как они прилюдно обнажали свой срам и выкрикивали дурацкие слова? Эти люди – настоящие дурачки! И почему бы не обмануть их? Ты пообещай им жизнь и свободу за малый выкуп и скажи, что мы, получив их мзду, сразу же уйдем в Орду! Эти глупцы, конечно же, поверят твоим словам и отворят ворота! А дальше – дело нехитрое! Мы перебьем их всех без жалости!

Тохтамыш внял совету своего любимца. Утром 26 августа он собрал своих приближенных и приказал им послать людей к стенам Кремля «с предложением мира». Татарские мурзы вместе с русскими князьями Василием и Симеоном Дмитриевичами подъехали к кремлевским воротам и, приветливо махая руками, остановились у стен. Мурза Акходжа говорил по-татарски, а князья Василий и Симеон попеременно громко переводили его слова на русский язык. – Слушайте, мудрые русские люди! – кричали они. – Наш государь добр и щедр! Он знает, что вы, люди его улуса, невиновны перед ним! Он хочет наказать только одного князя Дмитрия! Вас же ожидает его милость! Если вы с вашим князем встретите царя с честью, подадите ему небольшие подарки, он полюбуется вашим городом, осмотрит его и отъедет домой! Это я, знатный мурза Акходжа, дал такой совет государю, чтобы он пожалел вас и не наказывал!

После перевода слов влиятельного татарина нижегородские князья поклялись от своего имени, что хан не причинит москвичам никакого зла.

Эти слова вызвали у горожан ликование. – Видите, как забздели поганые! – кричали одни. – Нынче в наших руках – сила! – радовались другие. – Нечего слушать этих сыроядцев и давать им подарки! Пусть возьмут себе дары силой!

Но большинство москвичей, обнадеженных «льстивыми татарскими словами», хотели побыстрей избавиться от страха тяжелой осады. – А почему бы не отделаться от царя «легкими подарками»? Разве нам жаль боярского серебра? Чай, не свое отдадим!

Это мнение возобладало, его поддержали «старцы градские» и сам князь Остей.

Вороты московского Кремля отворились, и к татарам вышла, возглавляемая самим князем, толпа знатных людей, несших богатые подарки. Враги пропустили в ханский стан московских посланников и неожиданно, прямо на глазах у ошеломленных москвичей, ворвались через распахнутые ворота в крепость. Пока они расправлялись с горожанами, стражники Тохтамыша, по его приказу, перебили всех пришедших к нему знатных москвичей, обезглавив, в первую очередь, князя Остея.

– Так они перебили великое множество людей, а немногих увели в свой бусурманский плен! – подвел итог своему рассказу монах Василий. – Они также без жалости погубили всех «церковных людей», разграбили церкви, княжескую казну и прочее имущество, после чего подожгли город и предали жадному огню бесценные книги!

– Мы видели следы их жестокости! – сказал, смахнув слезу, князь Владимир Андреевич. – Нет сомнения, что после этого Москва не скоро оправится! А теперь надо скорей похоронить несчастных горожан, ибо над городом витает тяжелый дух! К сожалению, мы пока не можем найти рабочих!

– Надо бы пообещать народу хотя бы скромную мзду, – покачал головой князь Роман, – и объявить об этом в окрестностях города!

– Правильно, княже, – пробормотал старец Василий, поглаживая свою седую длинную бороду. Его лучистые синие глаза осветились внутренним огнем. – Если вы не пожалеете серебра, я сам приведу сюда рабочих, и мы захороним тела несчастных!

– А сколько надо? – вопросил Владимир Андреевич. – У нас совсем немного серебра, ведь вся казна попала в руки поганых!

– Ну, хотя бы по рублю за восемь десятков покойников, – тихо сказал монах. – Но надо их пересчитать!

– Хорошо, – сказал, потупив взгляд, князь Владимир. – Собирай людей, святой старец! Эта цена нас устраивает! И пусть идут сюда как можно быстрей! Ничего не пожалею! Иди же за ними!

– Если бы не мы, Роман, – сказал князь Владимир, как только монах вышел, – татары бы стояли здесь до сих пор! Мы неплохо проучили их под Волоком!

– Разве это была битва, брат? – покачал головой князь Роман. – Мы не успели ударить по татарам, как они разбежались, словно зайцы! Нам следовало дать им бой здесь, у кремлевских стен! Тогда бы Москва уцелела!

– Иная малая победа стоит великой! – грустно усмехнулся князь Владимир. – Когда злобный Тохтамыш узнал о той скромной стычке, он сразу же бежал в свою мерзкую Орду! Я согласен, что мы должны были оставаться здесь и защищать город! Известно, что простонародье без мудрого князя и бояр неспособно ни к чему! Разве бы мы открыли врагу ворота? Для этого нужно быть глумными дурачками!

– Что теперь говорить? – пробормотал князь Роман и поглядел на сына. – Если наш народ слаб на голову…Впрочем, хорошо, что мой Дмитрий, наконец, испытал себя в той стычке с татарами под Волоком!

– Да, батюшка, я сам порешил двух здоровенных бусурман! – молвил покрасневший от волнения Дмитрий Романович. – Что поделаешь, если ты не пускаешь меня в войско? Это – мое первое сражение!

– Слушайся своего батюшку, Дмитрий! – наставительно сказал Владимир Андреевич. – Славный Роман не даст тебе плохой совет! Твоя служба – важна и почетна! Разве нам не нужны мир и порядок? Поэтому покорно исполняй волю великого князя и не ропщи на своего батюшку…

В это время в шатер вбежал рослый бородатый мужик, одетый в легкий кафтан княжеского слуги.

– Славный князь! – вскричал он, поднимая вверх руки. – Неужели это правда, что ты заплатишь целый рубль за каждые восемь десятков покойников?! Разве ты не знаешь, что их слишком много?!

– Сколько же их, Будан? – поднял голову князь Владимир, вперив взгляд в своего дворецкого. – Неужели посчитали?

– Посчитали, и тот Божий человек попросил три сотни рублей! – нахмурился Будан, взяв в кулак свою пышную окладистую бороду. – Значит, их – три сотни по восемь десятков…

– Это…два тумена и еще четыре сотни! – вскричал, хватаясь за голову, князь Роман. – Больше двух десятков тысяч! Да это же вся Москва! Страх Господень!

 

ГЛАВА 13

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

– Я очень рад видеть вас в моем Брянске! – сказал, едва сдерживая тревогу, князь Дмитрий Ольгердович. – Как поживает ваш великий князь Дмитрий Иванович? Я слышал о вашей беде и скорблю вместе с вами!

– Да, славный князь, ему и не хорошо, и не плохо! – грустно молвил молодой московский боярин Федор Андреевич Старко, внук татарского мурзы Серкиз-бея. – Мы все никак не оправимся от царского погрома! Видишь, я привез с собой татарского посла Абдул-мурзу! Нам не до веселых слов!

Татарский мурза, сидевший рядом с московским боярином, небрежно кивнул головой и прищурился, вглядываясь своими маленькими хищными глазками в лицо брянского князя. Посол хана Тохтамыша объезжал русские уделы с небольшим татарским отрядом, требуя от князей, отвыкших за прежние годы смут в Орде от татарского «выхода», восстановления прежних даннических отношений. Татар сопровождали надежные люди великого московского князя во главе с боярином Федором. Последний сохранил татарские черты лица, унаследованные от отца, погибшего за Москву на Куликовом поле, прекрасно владел татарским языком и вполне годился для помощи «царским людям». После сожжения Москвы и возникновения угрозы нового татарского набега, великий князь Дмитрий Иванович не хотел раздражать ордынского хана и вынужден был повиноваться его требованиям. Татарские посланники и московские люди побывали в Твери, Смоленске и вот теперь, в конце мая 1383 года, прибыли в Брянск. Их появление было для Дмитрия Ольгердовича неприятной неожиданностью. Удел только что оправился от тяжелых расходов, связанных со снаряжением князя в поход еще против Мамая, выплатами великому литовскому князю Ягайло, и князю Дмитрию было жаль теперь отдавать последнее серебро татарам. Однако он, напуганный вестями о сожжении Москвы и гибели почти всех ее жителей, очень не хотел увидеть татарские полчища на своей земле. Поэтому брянский князь распорядился, чтобы его люди «с лаской и заботой» приняли татарский отряд из двух десятков воинов, разместили их по богатым избам, накормили, напоили и «не чинили им никаких обид».

Сам же князь Дмитрий Ольгердович принял татарина и московского боярина в своей думной светлице, где нежданных гостей усадили на отдельную скамью, поставленную напротив княжеского кресла и перед скамьями собравшихся, как на пожар, брянских бояр, с любопытством слушавших разговор их князя с посланниками.

Мурза Абдулла, одетый в подбитый мехом лисицы шелковый китайский халат, кожаные штаны степного всадника, с рысьей шапкой, напоминавшей треух, на голове, выставив перед собой легкие кожаные сапоги, московской работы с загнутыми вверх носками, надутый от важности своей посольской работы, вызывал злорадные улыбки брянских бояр. Они тихонько показывали на него руками и крутили указательными пальцами по вискам: им было невдомек, почему «царский посол» был так тепло одет и носил меховую шапку, не снимая ее даже перед князем! Боярин же Федор Андреевич, напротив, был одет в легкий московский кафтан, такие же, как и у брянских бояр, штаны и сидел с непокрытой головой. Говорили в основном брянский князь и московский боярин. Татарский мурза молча слушал их разговор на русском языке, и лишь когда Федор Андреевич переводил слова, важные для посланника, на татарский, слегка кивал головой, создавая видимость глубокого раздумья.

Дмитрий Ольгердович уже давно догадался о цели приезда татар, но не спешил с главным разговором и затягивал его, расспрашивая московского боярина о последних событиях. Тот охотно отвечал на все вопросы, и брянцы узнали во всех подробностях о нашествии Тохтамыша, который захватил и сжег не только Москву, но Владимир, Переяславль, Юрьев, Звенигород, Можайск, Коломну, разграбил все села и волости, а потом вторгся в Рязанскую землю и подверг ее жестокому погрому.

Великий тверской князь Михаил Александрович одним из немногих сумел уберечь свою землю от татарского набега, откупившись богатыми подарками и выплатив хану досрочный «выход».

Сразу же после погребения жертв «царского нашествия» Дмитрий Московский произвел тщательное расследование всех обстоятельств внезапного вторжения врагов, обсудил с боярами все сделанные ошибки, связанные с плохой разведкой и неподготовленностью к отражению татар, и предложил пересмотреть порядок охраны границ Московского удела. Он особенно был разгневан поведением великого рязанского князя Олега Ивановича, помогавшего татарам перейти Оку. За это москвичи жестоко наказали Рязань: с огнем и мечом прошлись по всей многострадальной рязанской земле, вынудив Олега Рязанского вновь покинуть свою столицу и скрываться в глухих лесах. Не оставил он без внимания и действия митрополита Киприана, бежавшего во время набега Тохтамыша в Тверь. Великий князь не любил нынешнего святителя, считая его, и не без оснований, ставленником Ольгерда. Среди московских бояр ходили слухи, что именно святейший Киприан помогал Ольгерду Литовскому писать в свое время письмо-жалобу на великого московского князя константинопольскому патриарху Филофею. Кроме того, отец Киприан был утвержден в Константинополе на московскую и «всея Руси» митрополию еще при жизни законного митрополита Алексия! Дмитрий Московский долго не признавал Киприана митрополитом, а однажды даже изгнал его, самовольно прибывшего в Москву, назад в Киев! Но обстоятельства сложились так, что Спасский архимандрит Михаил, посланный великим московским князем в Константинополь для утверждения на пост митрополита, скончался в дороге, и патриарх «с князьями греческой церкви» назначили на высшую церковную должность на Руси одного из сопровождавших покойного – епископа Пимена. Однако Дмитрий Московский посчитал нового митрополита, якобы самовольно вписавшего свое имя в «грамоту» – ходатайство Москвы перед патриархом – недостойным столь высокого поста и отправил его в «заточение» на окраину Московского удела. Пришлось признать митрополитом Киприана, который торжественно въехал в Москву за год с небольшим до нашествия Тохтамыша.

И вот митрополит, по мнению великого князя Дмитрия Ивановича, проявил во время суровых испытаний трусость, позорно покинув свою паству! Посоветовавшись с боярами, Дмитрий Московский послал за ним в Тверь бояр Симеона Тимофеевича Вельяминова и Михаила Ивановича Морозова. Митрополит прибыл в Москву в начале октября, предстал перед великим князем и в ответ на его обвинения сказал: – Когда вас гонят из города, вы переходите в другой…Это не грех, если ты убегаешь от бед и опасностей. А грех – в неискренней вере!

Эти слова не только не убедили, но еще больше рассердили великого московского князя, и он объявил об изгнании Киприана из Москвы. Пришлось святителю уезжать в Киев. А московские бояре посоветовали своему великому князю вернуть из заточения митрополита Пимена, что тот и сделал. Торжественно встреченный Дмитрием Московским и знатью, Пимен воссел в митрополичье кресло и за короткий срок «поставил» на епископство преданных ему людей: Савву – в Сарай, Даниила – в Переяславль, Матфея Гречина – в Ростов, Михаила – в Смоленск и Степана Храпа – в Пермь.

Весной же великий князь послал своего сына, одиннадцатитилетнего Василия, с боярами в Орду к хану Тохтамышу – тягаться за великокняжеский «стол» с Михаилом Тверским, который вновь поднял голову. Княжич с боярами поплыли в Сарай на судах: Клязьмой – в Оку, из Оки – в Волгу, а затем – на юг.

– Они отвезли татарскому царю очень большую дань! – завершил свое повествование боярин Федор Андреевич. – Говорят, что с каждой деревни собрали по полтине серебра! А были случаи, когда рассчитались даже золотом!

– Вот какая беда! – покачал головой Дмитрий Ольгердович, выслушав гостя. – А теперь пришли сюда, за моим серебром!

Московский боярин молча глянул на татарина и, видя, что тот не понял русских слов, сказал: – Не сердись, княже, но и тебе придется расплачиваться! Ни Дмитрий Иваныч, ни московские бояре в этом не виноваты! Такова воля самого царя! Хочешь мира – плати, а не хочешь – воюй! Но мой тебе совет – лучше уплати! Татарский царь пока силен, и нам нужно ждать лучших времен! Разве тебе не наука – московское горе? Наш великий князь – твой верный друг! Если он признал такую тяжелую дань, значит, так надо! – Я ничего не имею против твоих советов, славный боярин! – сказал, грустно улыбаясь, брянский князь. – Так и скажи этому важному татарину! Теперь мы будем каждый год отвозить «выход» в татарскую Орду так, как это было в прежнее время! А посланник получит от меня подарки!

Федор Андреевич, повернувшись лицом к татарскому мурзе, быстро перевел сказанное. Тот покачал головой, улыбнулся и, обнажив ослепительно белые зубы, выдавил из себя только одно слово: – Якши!

– Ну, тогда ладно, Федор Андреич, – громко сказал Дмитрий Брянский, – а теперь расскажи о себе. Я помню твое лицо! Неужели ты был в той битве на Куликовом поле?

– Нет, княже, – улыбнулся московский боярин, – я там не был! Там сражался мой батюшка, Андрей Серкизыч! Он тогда погиб во славу Москве!

– Так ты – сын Андрея Серкизыча?! – весело молвил князь Дмитрий. – А как там твой дедушка Серкиз? Я хорошо его помню! Мы тогда с Романом Молодым ходили в его терем, выпили немало доброго вина и перещупали там красивых девиц! Я был бы рад, если бы сам Серкиз навестил меня в Брянске и поглядел мою добрую баньку! У меня тоже немало девиц!

– Нет уже моего славного дедушки Серкиза! – опустил голову боярин Федор. – Он скончался нынешней зимой! Мы тяжело переживали!

– Соболезную! – покачал головой Дмитрий Ольгердович. – Жаль, что он так и не побывал в моем городе…

– Ничего, княже! – буркнул Федор Андреевич. – Мой дедушка увидел брянскую баньку, побывав в гостях у Романа Молодого! Он вдосталь пощупал добрых девиц и даже получил одну из них в подарок! А теперь эта девица служит мне и приносит немалую радость!

– А как там поживает Роман Молодой? – горько усмехнулся Дмитрий Брянский. – Как он пережил ту беду? Неужели и его терема погорели?

– Погорели, княже, – кивнул головой московский боярин. – Но сам князь совсем не пострадал. Спаслись и его домочадцы. Князь вовремя вывез из Москвы семью, слуг и «красных девиц»! Плохо только, что князю пришлось самому, за свое серебро, отстраивать хоромы и баньку…Великий князь не дал ему ни деньги! Так и сказал: – В казне ничего нет!

– Да, боярин, – поморщился брянский князь, – я сам видел, что Дмитрий Иваныч не жалует Романа Молодого, но помалкивал! Зачем терзать человеку сердце горькими словами? Дело ясное: нет удела, и ты никому не нужен!

– Это не так, княже, – замялся боярин Федор. – Наш великий князь очень ценит Романа…

– Будет об этом, внук славного воина! – громко сказал брянский князь, вставая. – А теперь пошли с моими боярами и вашими людьми за пиршественный стол! И зови с собой татар! Сейчас вы отведаете наших брянских яств и доброго вина!

 

ГЛАВА 14

КАЗНЬ В МОСКВЕ

Толпы москвичей собрались на Кучковом поле. Со всех сторон доносились радостные крики и веселые разговоры: горожане ждали казни пойманного недавно купца-сурожанина Некомата, или, как переводили его имя с греческого, Бреха, склонившего Ивана Вельяминова, по мнению московских бояр, к измене. Как известно, сам несчастный Иван был казнен задолго до этого. Его, молодого и красивого, несмотря на искреннее раскаяние, великий князь не пощадил. Какая же казнь ожидала неродовитого Некомата, главного подстрекателя изменника? Москвичи надеялись, что расправа «над лютым злодеем» будет крайне жестокая и рассчитывали на забавное зрелище. Казни в ту пору были излюбленным развлечением черни.

Да и сам великий князь Дмитрий Иванович хотел порадовать свой народ, еще не оправившийся от татарского набега. Несмотря на то, что плотники и мастеровые, прибывшие в Москву со всех концов Руси, уже успели за год отстроить великокняжеский терем и часть боярских домов, повсюду слышался стук молотков, топоров. Редели окрестные леса. Столица возрождалась на глазах, и уже к осени город вновь стал многолюден.

– Поистине наши черные люди неистребимы! – думал князь Роман Брянский, глядя со своего кресла вниз. – Сколько их гибнет от вражеских рук, от жестоких поветрий и смут, однако не проходит и года после очередного истребительного бедствия, а они вновь толпятся в городе и окрестностях! И плодятся, как тараканы!

Знатные москвичи сидели на небольшом холме, видимые всем горожанам, на трех длинных скамьях. На первой скамье, ближе к великому князю, по его правую руку, расположились Дмитрий Михайлович Волынский, Роман Михайлович Брянский, его сын, Дмитрий Романович, самые родовитые бояре. За ними сидели более молодые и менее знатные княжеские сановники. Все три скамьи как бы вытянулись в одну линию. По левую руку от великого князя, в кресле, сидел митрополит Пимен, а на двух скамьях, примыкавших друг к другу, слева от святителя, пребывали представители московского духовенства. За спиной великого князя стояли рынды с секирами в руках, одетые в богатые, красного цвета, кафтаны, в красные же штаны и сапоги из византийского сафьяна. Их головы с алыми легкими шапочками, изукрашенными причудливыми узорами, гордо возвышались над знатными москвичами. Площадь, где стоял деревянный помост, была оцеплена окольчуженными воинами Запасного полка, возглавляемыми воеводой князя Романа Светоликом Владевичем. На помосте возвышалась большая дубовая колода, в ней же торчал сверкавший начищенным железом топор. Там же стоял и засучивал рукава здоровенный мужик «зверского вида», одетый в длинную красную рубаху, подпоясанную черной кожаной полосой, со всклокоченными волосами и кудрявой густой бородой. Все ждали решения великого князя, который тихо разговаривал о чем-то с митрополитом. Дмитрий Иванович Московский не спешил. Ему было о чем побеседовать со святителем. В ордынском Сарае оставался, как пленник, его сын Василий, прибывший с данью. Ему удалось добиться от хана Тохтамыша ярлыка на великое московское и владимирское княжение, но сам он был задержан, и великий князь очень тревожился за жизнь сына. Уже давно возвратился домой главный «возмутитель спокойствия» – великий тверской князь Михаил Александрович, добывший «грамотку» только на собственную Тверь…Хан Тохтамыш, получив значительно больше серебра от Москвы, чем от Твери, сказал Михаилу Тверскому: – Я сам знаю, как идут дела в моих улусах! Каждый князь живет в своем отечестве, как в старину, и я этому не препятствую! Конечно, Дэмитрэ из Мосикэ очень провинился передо мной, но я его примерно наказал, и все стало на свое место! Поэтому я вновь пожаловал ему самый большой удел! А ты возвращайся к себе в Тферы и верно служи мне! Я и тебя жалую! Вскоре в Москву прибыл ханский посланник Корач с «государевой грамоткой». Его встретили с распростертыми объятиями и богатыми подарками. Этот знатный татарин был окружен невиданным почетом! Его восхваляли, кормили лучшими яствами за столом самого великого князя, водили на охоту и пиры. «Погостив всласть», довольный посол уехал в Сарай и, в свою очередь, «восславил» Дмитрия Московского перед своим ханом. В это же время заболел великий нижегородский князь Дмитрий Константинович. В последние годы он несколько отошел от Москвы и проводил самостоятельную политику, пытаясь избежать любых ссор с татарами. После многократных разорений от Мамаевых полчищ его удел так обезлюдел, что воевать с Тохтамышем он был не в силах. Пришлось посылать к ордынскому хану сыновей с богатыми дарами, чтобы обезопасить свою многострадальную землю. Сам же он так одряхлел от бед и потрясений, что уже не мог выезжать в Орду. И на этот раз он послал в Сарай с «выходом» и подарками своего сына Симеона. Ордынский хан Тохтамыш был очень доволен поведением Дмитрия Константиновича, и когда тот 5 июля скончался, «сильно скорбел по нему», передав великое суздальское и нижегородское княжение его брату Борису Константиновичу, который в это время пребывал с сыном Иваном в Орде.

Дмитрия Ивановича Московского беспокоили и церковные дела. Нынешний митрополит Пимен был человеком преклонных лет и не отличался крепким здоровьем. В то же время в Киеве сидел другой митрополит – Киприан – которого великий князь «не возлюбил». В случае смерти Пимена, его наследником на митрополию вновь становился Киприан. Этого не хотели допустить и церковные иерархи. 30 июня в Константинополь выехал суздальский архиепископ Дионисий, сопровождаемый духовником великого князя, игуменом Федором Симоновским. Он должен был «испросить совета у славного патриарха».

Слава Богу, что Литва, охваченная «смутой», пока не угрожала Москве. Там продолжалась ожесточенная война между Витовтом Кейстутовичем, мстившим за отца, и великим литовским князем Ягайло. Разгневанный Витовт заключил союз с великим магистром Тевтонского ордена Цольнером фон Ротенштайном, крестился в католичество и принял имя Виганд. Пребывая в Пруссии, он поддерживал связь со знатью литовской Жмуди. Это напугало Ягайло, и он решил искать путей примирения с Витовтом, предварительно отослав к нему супругу, его бывшую пленницу. Но Витовту было этого недостаточно. Теперь он хотел великого княжения! Его войска с немецкими союзниками, медленно, но решительно, продвигаясь по литовской земле, взяли Троки, оставив там большой немецкий отряд. С огромным трудом, стянув все войска, Ягайло с братом Скиргайло сумели вновь овладеть Троками и заставить немцев уйти. Но Витовт получил от своих союзников-немцев Мариенбург и объявил о сборе нового войска. Со всех концов Литвы стекались туда сторонники «сына Кейстутова». В конце концов, огромное войско Витовта с союзниками-немцами, которым была обещана Жмудь, вновь двинулось на Литву. На этот раз Ягайло оказался побежденным и, понимая свое тяжелое положение, стал посылать к Витовту одного гонца за другим, умоляя его помириться.

В то же время сам Витовт, оказавшись в зависимости от своих союзников, не хотел продолжения кровопролитной войны, не суливший ни ему, ни его двоюродному брату ничего, кроме подчинения немцам…

Эти события давали Москве передышку для восстановления сил и подготовки к обороне своих границ на случай примирения соперников и усиления Литвы.

– Мы ни за что не будем лезть в литовские дела, святой отец! – сказал великий князь Дмитрий, подводя итог беседе с митрополитом. – Литовцы не раз угрожали нашей земле после междоусобиц. Поэтому пусть сами разбираются в своих неурядицах!

– Ты прав, сын мой! – тихо молвил митрополит Пимен, крестя великого князя. – Да благословит тебя Господь!

Дмитрий Иванович поднял руку. – Тихо, горожане! – прокричали великокняжеские воины. – Наступило время для справедливой казни!

Толпа замерла. И тут же до всеобщего слуха донеслись сначала негромкие, но по мере приближения к помосту все более слышимые душераздирающие вопли: два здоровенных стражника тащили по земле рослого черномазого мужика, громко кричавшего и отбивавшегося от своих мучителей. – Я невиновен! – орал он. – Это Ивашка затащил меня, несчастного, в опасное дело! За что мне такие муки?! Это же тяжкий грех?!

Великий князь сделал знак рукой своим воинам, и один из них, как раз когда стражники проводили преступника перед скамьями знати, быстро подбежал к ним и с размаху ударил кричавшего Некомата кулаком по лицу. – Хрясь! – кулак с силой разбил несчастному губы и буквально вынес все передние зубы!

– А-а-а!!! – завопил преступник, теряя возможность говорить из-за прикушенного языка и исторгая из разбитого рта целую лужу крови.

– Вот так! – засмеялся довольный великий князь. – Славно ты его, добрый молодец!

– Вот так! Славно! – весело закричали радостные москвичи.

Князь Роман Брянский молча переглянулся с сыном. – Видишь, сынок, московские нравы? – тихо сказал он. – Им мало одной казни!

– Разве только московские, батюшка? – прошептал в ответ Дмитрий Романович. – Такие нравы – по всей Руси! Все бы только радовались, если бы и нас повели на мучительную казнь!

– Спаси, Господи! – перекрестился Роман Михайлович. – Только теперь я понимаю, что напрасно заключил договор на службу Дмитрию Донскому! Лучше бы поборолся за свой Брянск! Вот в какое болото я влез!

– Тише, батюшка! – буркнул, оглядываясь по сторонам, князь Дмитрий. – Не дай, Господь, услышат!

Тем временем стражники подтащили мычавшего, упиравшегося Некомата к помосту. Еще рывок – и они подняли по ступенькам, как тяжелый куль, бьющееся от смертельного страха тело. Несчастный уже не кричал, а только хрипел, выбрасывая изо рта потоки кровавой пены. Палач цепко схватил его своими огромными руками и поставил на ноги.

– Ишь, теперь запел по-другому! – крикнул кто-то из толпы. – Вот она, утренняя пташечка!

Толпа дико, исступленно захохотала. Заулыбались великий князь и бояре.

Вот Дмитрий Иванович опять поднял руку, и вновь установилась тишина.

Один из стражников, сопровождавших преступника, вышел вперед, оставив за спиной палача и жертву, вытащил из-за пазухи желтоватую бумагу, уставился в нее и громко произнес: – Великий и славный князь, мудрый святитель, знатные бояре, прочие князья и добрые горожане! Слушайте решение великого князя Дмитрия Иваныча и московских бояр! Все вы знаете, как пострадал наш славный город от нашествия диких бусурман! Нечестивые сыроядцы разорили нашу землю, сожгли наши дома и осквернили святыни! Они беспощадно разрушили наши православные храмы, убили множество люда, в том числе женщин, стариков, детей и служителей самого Господа! Нет слов, чтобы выразить нашу ненависть к этим злодеям! Но особенно виноваты перед нашей землей и народом предатели и подстрекатели, приведшие сюда поганых татар! Одним из них является недавно пойманный нами бусурманский холоп Некомат, или по-русски – подлый Брех! Это он виноват в гибели ваших детей, отцов и матерей! Это он – один из тех, кто помог татарам захватить и сжечь Москву! Теперь его ждет заслуженная лютая смерть! Поэтому мы, действуя по воле наших людей и опираясь на справедливую православную веру, постановили – рассечь на части тело этого Бреха здесь на Кучковом поле и бросить его мерзкие останки на съедение бродячим псам! Слава Господу! Во веки веков, аминь!

– А-а-а! – вновь заорал казнимый, пытаясь вырваться из рук палача. Но тот крепко держал свою жертву, сжимая ей руки и ноги. В это время великий князь поднял руку. Тогда палач оживился, быстро сорвал с несчастного армяк и, придушив его, бросил, казалось, онемевшее тело на дубовую колоду. Однако преступник неожиданно очнулся и резко подскочил, но в этот миг палач с силой взмахнул топором. – Хлоп! – беспощадное железо, скользнув по плечу Некомата, буквально оторвало ему руку по локоть. Поток черной крови залил помост, а казнимый упал и задергался от мучительной боли.

– Любо! Славно! – кричали из толпы. – А теперь отсеки ему ноженьку!

Тем временем, преступник, испытывая ужасные страдания, дико завыл.

Ответом ему были радостные крики и смех толпы.

Палач же не стал прикасаться к окровавленному телу, и вдруг, взмахнув топором, отсек несчастному правую ногу. Вновь хлынула кровь, и преступник, дернувшись всем телом, замолчал. Палач еще немного подождал, покачал головой и, видя, что его жертва не приходит в себя, последовательно отрубил ему ловкими взмахами руки еще одну руку, а затем – ногу.

В это время великий князь махнул рукой.

– Кончай же, Пятрович! – буркнул стоявший за спиной палача стражник. – Ты что не видишь знаки великого князя?!

– Щаса! Смойся! – крикнул к всеобщей радости палач и, схватив валявшийся неподалеку армяк казнимого, окутал им окровавленный обрубок, бывший раньше Некоматом, поднося его головой к дубовой колоде. В это мгновение изуродованное тело вдруг задергалось, забилось и вырвалось из его рук, упав в кровавую лужу.

– Ах, ты, скот! – взревел разгневанный палач и, схватив кровавое месиво, так ударил им по колоде, что изуродованное тело преступника окаменело, а опущенная голова оказалась прямо на плахе.

Ловкий взмах руки, хруст, и голова преступника с выпученными от ужаса и страданий глазами, высунутым окровавленным языком и беззубой ямой оскаленного рта упала на помост.

– Слава! Слава великому князю! Слава Дмитрию Донскому! – кричали москвичи, ликуя и наслаждаясь ужасным зрелищем.

Палач схватил отрубленную голову за волосы и быстро воткнул ее в протянутый одним из стражников толстый, длинный дубовый кол.

Еще мгновение и кол, прочно вставленный в отверстие помоста, предстал перед толпой. Установилась мертвая тишина, а потом вдруг все дико, протяжно закричали.

– Слава Москве! Смерть лютым врагам! Слава Господу! – неслось над полем, заглушая благовестный звон колоколов, приветствовавших казнь «нечестивого бусурманина».

Князь Роман с отвращением глянул на страшную, торчавшую на колу голову.

– Господи, прости! – перекрестился он. – Дай мне силы поскорей отсюда выбраться!

 

ГЛАВА 15

ВОЛЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЯГАЙЛО

– Надо немного подождать, брат: звери скоро объявятся! – молвил великий литовский князь Ягайло, опершись на развесистую березу и глядя вперед. В лесу стояла тишина и, казалось, все его охотники ушли в неведомую глушь, туда, где, среди топких болот и густых зарослей, гасли любые звуки.

– Я знаю, брат, – кивнул головой стоявший рядом с ним князь Скиргайло, – что нужно набраться терпения! Загонная охота – долгая, но добычливая…Не зря русские князья переняли ее у хитроумных татар! Однако помолчим, мы можем спугнуть зверей! Тогда они уйдут в другую сторону…

И братья, замолчав, погрузились в раздумья.

Осень 1384 года была теплой. Казалось, что вернулось лето и витающий в воздухе запах хорошо просохшего сена, аромат спелых яблок призывают к радости, бодрости и беззаботной жизни. Но так только казалось. В душе Ягайло Ольгердовича царили беспокойство и тревога. Он думал о своем двоюродном брате Витовте, с которым совсем недавно помирился. – Неужели Витаутас будет соблюдать наш договор? – размышлял про себя Ягайло. – Или снова возмутится и приведет на Литву крестоносцев?

Ягайло забыл, как сам совсем недавно, при жизни воинственного дяди Кейстута Гедиминовича, искал дружбы с немцами и предавал родную Литву! Имея достойный пример, Витовт тоже обращался за помощью к ним и добился-таки своей цели: напугал Ягайлу и победил! Тогда великий литовский князь решил с ним помириться и тайно, через посланников, предложил Витовту богатые уделы Литвы с городами Брестом, Дрогичином, Мельником, Бельском, Суражом, Каменцем, Волковыском и Гродно. Это был щедрый дар! Несмотря на то, что наследственная вотчина Витовта Троки оставалась пока в руках верного союзника великого литовского князя, его брата Скиргайло, непокорный сын Кейстута был доволен и обязался «почитать Ягайлу, как отца».

Немцы же, союзники Витовта, ничего об этом не знали и продолжали считать его своим другом. Чтобы разорвать опостылевший ему союз с ними, Витовт проявил невероятное коварство! В июле он собрал все свое войско, состоявшее из верных ему русских и литовцев, и подвел его к немецкой крепости Юргенбург, где устроил богатый пир, на котором присутствовали все военачальники местного гарнизона во главе с комтуром фон Крусте. В самый разгар попойки в пиршественную залу ворвались литовские воины, ведомые родственником Витовта воеводой Судемундом, и беспощадно перебили всех немцев. После этого литовцы сожгли крепость и устремились дальше. Им удалось обманом овладеть еще рядом крепостей – Мариенбургом, Мариенвердером, Нейгаузом и другими – и сжечь их дотла.

Так Витовт выполнил условия тайного соглашения с Ягайло и разорвал отношения с рыцарями Тевтонского Ордена. За это Ягайло щедрой рукой вернул ему Троки. Вдохновленный милостью двоюродного брата, Витовт немедленно отрекся от католической веры, отказался от католического имени и перешел в православие, приняв имя «Александр». Именно так он назвал себя 23 августа в жалованной грамоте городу Троки, в которой «даровал горожанам свободы и великие права».

Все было бы хорошо для Ягайло, если бы он не узнал о попытках магистра ливонского Ордена Цольнера фон Ротенштайна вновь завязать дружеские отношения с Витовтом. Немецкие посланники не один раз приезжали в Троки, однако содержание переговоров лазутчики Ягайло не знали.

– И зачем я отдал ему Троки? – размышлял Ягайло. – А не захочет ли он и великого княжения?

Недавно в Вильно приезжали посланники польской знати с предложением Ягайло польской короны. Для этого он должен был выехать в древнюю столицу Польши Краков и принять там католичество. Только в этом случае поляки обещали ему руку законной наследницы польской короны красавицы Ядвиги. Последняя первоначально не горела желанием выходить замуж за «литовского варвара». У нее был жених – австрийский герцог Вильгельм – с которым она воспитывалась, однако польская знать не видела государственной выгоды в том браке. Кандидатура же Ягайло, великого князя богатейшей земли, как считали поляки, их вполне устраивала. Поэтому «ясновельможные паны», предложив Ягайло целый год на размышление, занялись убеждением будущей невесты.

– Может принять польскую корону? – думал, забыв об охоте, Ягайло. – Тогда придется оставить «стол» великого литовского князя! И кому его оставить? Неужели Витаутасу? – Он вздрогнул. – Но Витаутас – непокорный князь, как и его батюшка! Тогда в Литве опять начнется междоусобица! А если он снова заключит союз с тевтонами? Тогда я не найду покоя и у ляхов!

В это время до его ушей донесся отдаленный шум, и на поляну, прямо на Скиргайло, выскочил крупный, увенчанный пышной рогатой короной олень. – Давай же, брат! – приглушенно крикнул Ягайло, хватаясь за рогатину. Но Скиргайло не нуждался в поучении: ловко выскочив вперед, он вонзил свою рогатину прямо в грудь прекрасного животного. Олень зашатался и упал на передние ноги. В этот миг из кустов выскочили двое великокняжеских слуг. Один из них прыгнул на спину умиравшего животного, а другой, вытащив из-за пояса длинный нож, быстро перерезал оленю горло.

– Все, мой господин! – радостно доложил он, подбегая к Ягайло и вытирая вырванным из земли мхом окровавленный клинок. – Мы завалили отменного оленя!

– Хорошо! – весело сказал Ягайло, хлопнув своего охотника по плечу. – Я доволен тобой, Курдас, но где другие звери? Разве их больше нет в наших лесах? Неужели оскудели?

В это мгновение из-под огромной ели, возвышавшейся в десяти шагах от великого князя, раздался ужасный дикий рев и прямо на него выскочил здоровенный косматый медведь. Зверь, напуганный преследователями, был так разъярен, что бежал, не разбирая дороги и, натолкнувшись на ель, пришел в полное неистовство. Увидев стоявшего неподалеку человека, он посчитал его главным виновникам своих страхов и сразу же ринулся вперед.

– Какой ужас! Помогите мне, наши древние боги! – вскричал Ягайло, выставив перед собой рогатину и пытаясь отбиться от огромного зверя. Но тот, выпучив багровые глазки и брызжа слюной, буквально влез своим мохнатым животом на железное острие и, взревев от боли, замахав лапами, прыгнул на великого князя. Рогатина с треском сломалась, и Ягайло, потеряв равновесие, рухнул наземь. Если бы не подбежавший вовремя Скиргайло, дело было бы кончено, и медведь просто растоптал бы великого князя. Но тот не растерялся и, выхватив из рук бежавшего к нему охотника рогатину, с силой ударил ею медведя по голове. Этим он зверя не убил, но отвлек его внимание от лежавшего на земле венценосного брата. Медведь, взревев от новой боли, повернулся к Скиргайло. Встав на задние лапы, он медленно пошел на другого врага. Зрелище было престрашное. Дикий зверь, морда которого была залита кровью, а из брюха торчало обломанное древко рогатины, жаждал расправиться со своими мучителями. Но было видно, как тяжело ему давался каждый шаг. – Еще немного, – подумал невозмутимый, слегка подвыпивший, Скиргайло, – и медведь потеряет силу! Надобно выманить его на себя…

И он стал медленно отступать назад. Видя движения ненавистного ему человека, медведь ускорил ход, но в это мгновение к Скиргайло подбежали очнувшиеся от внезапного оцепенения охотники. Они, вытянув перед собой длинные рогатины, встали рядом с князем и ждали разъяренного зверя. Последний же, остановившись перед отчаянными литовцами, казалось, заколебался, но вдруг, резко дернулся и прыгнул. Рогатины с силой вонзились в его бока, но под тяжестью огромной туши, их древки обломались и зверь, словно бессмертный демон, полез на четвереньках на потрясенных людей, изрыгая из огромной пасти потоки густой черной крови. Было видно, что он издыхает, но даже случайный, косой удар могучей лапы мог убить любого попавшегося ему на пути.

– Хватайте бревно! – вскричал Скиргайло, наклоняясь и пытаясь поднять толстый ствол лежавшей под ногами березы. Слуги-охотники бросились к нему, и все они вместе с трудом оторвали от земли тяжелую деревяшку. И как раз вовремя: медведь, ткнувшись мордой в березу и схватив обеими лапами полусухие ветви, стал жадно их ломать, вгрызаясь зубами в мягкую кору. Еще мгновение и он, отшвырнув березовый ствол вместе с прилипшими к нему охотниками, как пушинку, встал на задние лапы и, простирая к небу страшную окровавленную голову, заревел. Его дикий протяжный вой, казалось, оживил окрестности. И тут до ушей лежавших на земле Ягайло, Скиргайло и их слуг-охотников донесся лай собак. – Только бы наши люди вовремя подоспели, – подумал Скиргайло, вскакивая на ноги и вытаскивая из ножен свой славный боевой меч. – Этого зверя мечом не одолеешь!

Однако медведь, ослабев после вопля, в который вложил свои последние силы, неожиданно, повернувшись изумленной мордой к охотникам, рухнул на землю, как куль.

– Кажется, этот зверюга издох, батюшка, – пробормотал один из охотников, лежавший на земле. – Я чувствую, что он уже не встанет!

– Иди же, Трабус, – кивнул головой Скиргайло, – и осмотри это чудовище!

В это время на поляну выскочили остальные охотники с целой сворой собак. Увидев лежавшего окровавленного медведя, псы яростно залаяли, пытаясь вырваться из ошейников, но охотники крепко держали их за поводки.

– А где же великий князь?! – крикнул самый старший охотник, седоволосый Довнар. – Куда он делся?

Скиргайло указал рукой в сторону березы, под которой молча сидел его венценосный брат.

– Поехали домой! – крикнул тот, как бы очнувшись от потрясения. – Наши люди сами разберутся с добычей!

– Да, брат, вот так охота! – сказал ему Скиргайло, когда они выехали на большую дорогу. – Мы сами чуть не стали пищей лютому зверю!

– Благодарю тебя, брат! – ответил Ягайло, покачиваясь в седле и морщась от боли: во время падения он ударился головой о березовый ствол и набил себе шишку. – Если бы не ты, я бы погиб! Ты – великий храбрец!

– Пустяки, брат! – усмехнулся Скиргайло. – Это крепкое вино помогло мне! Если бы не оно, придавшее мне смелости, нам бы не миновать беды! А ты попрекаешь меня пьянством! Разве можно жить без доброго вина?

– Теперь я это вижу, брат, – покачал головой Ягайло. – Но у меня сейчас много забот! Я до сих пор не знаю, кому передать великое княжение, если я стану польским королем! Витаутасу – боюсь! Он может опять сойтись с немцами! А старшего брата Андрея я не люблю…И Дмитрия – тоже! Почему он не пришел мне на помощь со своими брянскими людьми, когда я воевал с Кейстутасом и Витаутасом? Лучше бы мы оставили Брянск Роману Молодому! Он – прекрасный воин и человек слова! Я слышал, что он влачит жалкое существование и совсем забыт Дмитрием Москалем! Было бы неплохо заманить этого славного воина в нашу Литву и привлечь на ратную службу! Я подумаю об этом, когда мы разберемся с поляками! Как ты думаешь, стоит мне жениться на польской красавице Ядвиге?

– Может и стоит, – пробормотал Скиргайло, – но ведь всем известно, что она уже давно не девица! Говорят, что ее познают многие знатные люди едва ли не во все дыры! Я бы не связывался с такой непотребной девкой! Она станет гулять и будучи замужем! Ей, видимо, нужен дрын по самое колено!

– С дрыном у нас все в порядке! – усмехнулся Ягайло. – Слава богам, что мы не обделены телесной силой! Никакой австриец с нами не сравнится! Однако будет об этом! Надо думать о великокняжеском «столе»! Я вот считаю, что венец литовского государя больше всего подходит тебе! Пусть ты любишь крепкие вина и хмельные меды, зато отважен и храбр в сражении! Поэтому я предлагаю тебе, мой славный брат, свое место! Ты должен стать великим литовским князем!

 

ГЛАВА 16

НОВГОРОДСКИЕ ОБИДЫ

Князь Роман Михайлович Молодой скакал впереди Запасного полка рядом с сыном Дмитрием. – Нет покоя на старости лет! – думал он, покачиваясь в седле. – Из-за каких-то пустяков приходится ездить в такой холод!

Зима 1384 года была, в самом деле, суровой. Сразу же после обильных снегов, выпавших в конце ноября, ударили сильные морозы. По ночам было слышно, как трескался лед на Москве-реке, а розовые рассветы в белесой дымке обещали долгие холода…

В это суровое время великий князь Дмитрий Иванович послал своих людей – Федора Андреевича Свибла, Александра Белеута и Ивана Федоровича Уда – в Великий Новгород за «черным бором». Великому московскому князю не хватало серебра для выплаты ордынского «выхода». После ужасного разорения, которое нанесли татары Тохтамыша, московская земля не могла обеспечить достаточного поступления денег. Помощи ждать было неоткуда, и поэтому Москва опять прибегла к последнему средству – ограблению Великого Новгорода. Поскольку новгородцы уже выплатили свою часть ордынского «выхода» и «жалование» Москве, эти дополнительные, непредусмотренные договорными отношениями поборы, считались даже самими москвичами «неправедными», «черными» делами. Известно, что новгородская знать, как это искони было принято на Руси, стремилась переложить все тяготы и налоговое бремя на плечи простонародья. В свою очередь, «черный люд» воспринимал это как насилие и частенько бунтовал. Поэтому московские бояре очень неохотно отправлялись в поход: никто не хотел рисковать своей жизнью! На последнем боярском совете московская знать долго обсуждала возможные источники доходов, но ничего существенного предложить не смогла. Когда же кто-то посоветовал «пощупать богатых новгородцев», большинство бояр выступили против этого. – Новгородцы полностью расплатились с нами! – возмутился Иван Родионович Квашня. – Зачем нам тормошить беспокойный город и вызывать беспорядки?!

Тогда великий князь Дмитрий вспомнил о многочисленных походах новгородцев на юг, «по Волге», о «славном воине Прокопии», воеводе новгородских ватажников, которые не только грабили земли Нижегородчины, Булгарии, но даже волжские города ордынских ханов и окраины московского удела! – Разве не новгородцы разорили нашу Кострому?! – вопросил Дмитрий Иванович. – Неужели вы забыли о позоре воеводы Плещеева? Это же было совсем недавно! У новгородцев всегда есть серебро! Пусть не прячут свои богатства в тяжелые для нас годы! Они должны помочь русской земле! Разве они были на Куликовом поле и проливавли свою кровь в борьбе с бусурманами? Отсиживались и ждали, со всем своим бесстыдством, кто кого одолеет! За это нужно заплатить выкуп!

– Это правильно, великий князь! – вскочил со своей скамьи Федор Андреевич Свибл. Он всегда вставал и поддерживал любое мнение Дмитрия Московского. – Надо посылать наших людей в Новгород и требовать от новгородских бояр изрядную мзду!

Бояре с улыбками слушали его шепелявую речь и переглядывались. Они не сомневались, что косноязычный льстец будет послан за новгородской данью. Так и случилось. – Если наш мудрый Федор Андреич одобрил это дело, – подвел итог тогдашнему разговору великий московский князь, – тогда пусть сам с моими служилыми людьми едет в тот богатый город и взыщет в нашу казну «черный бор»!

Так московский боярин оказался в эту холодную зиму в Великом Новгороде и «наделал» там «превеликий шум»! Ни новгородская знать, ни тем более «черный люд» и слышать не хотели о дополнительной дани. Лишь только самые богатые купцы поддержали москвичей и выдали четверть необходимой суммы. Когда же Федор Свибл потребовал от новгородских бояр «собрать остальную мзду со всех горожан», те поехали «в Городище, чтобы тягаться с московскими людьми за правду».

Во время споров с боярами Федор Андреевич Свибл грубо оскорблял новгородцев, называл их «бесстыжими татями и ушкуйниками», вспоминал набег новгородской вольницы на Кострому и угрожал «московской карой». Те же в ответ обещали «превеликую смуту и безжалостную войну». Напуганный угрозами новгородцев, Федор Андреевич прервал переговоры и бежал «со своей челядью» в Москву. Но остальные москвичи проявили мужество и остались «добирать черный бор».

Для их поддержки великий князь Дмитрий Иванович и послал Запасной полк во главе с князем Романом Молодым. Последний, получив приказ, не взирая на лютые холода, выехал вместе с сыном на север. Он спешил, хотел поскорей добраться до великого города и защитить в случае бунта московских людей. Но из-за мороза приходилось часто останавливаться на постой в ближайших городках. Так они прошли Волок, Торжок, Вышний Волочек, Яжелбицы, задерживаясь в каждом из городков на день-два и, наконец, выехали на дорогу в сторону Сытино. Новгородцы довольно приветливо встречали москвичей, хорошо кормили и поили князя и его воинов, содержали в тепле и чистоте боевых коней, и князь Роман не чувствовал себя во враждебной земле. Тем не менее, он не воспользовался советом новгородцев – ехать в сторону Старой Русы.

– Уже недалеко до Сытино, – решил Роман Михайлович, – а там – рукой подать до Новгорода!

Однако этот путь оказался особенно трудным. Неожиданно, когда до Сытино оставалось всего десяток верст, подул сильный ветер, пошел крупный снег и московский отряд с огромным трудом, увязая в снегу, продвигался вперед. Мороз несколько ослаб, однако северный ветер только усугубил положение москвичей: снежная пурга окутала окрестности, сбивала с пути, а ледяные снежинки ударяли в лица, проникали за воротники, слепили глаза. – Слава Богу, что пока еще светло, и наши кони не устали, – думал князь Роман, – а то бы мы совсем пропали!

– Батюшка! – крикнул его сын Дмитрий. – Снег завалил все дороги! Как же нам найти правильный путь?

– Ничего, сынок, – успокоил его Роман Молодой, – мы пока идем по дороге. Разве ты не слышишь стук копыт наших коней? Значит, мы пока не сбились с дороги…

Однако спустя час стало ясно, что это не так. По предположению князя Романа они уже должны были подходить к Сытино. Кони брели, с трудом передвигая ноги, увязая в снежных сугробах, но городок, как сквозь землю провалился.

– Что же делать, батюшка, – пробормотал, оглядываясь на встревоженных воинов, Дмитрий Романович, – ведь уже не слышно стука копыт?

– Не волнуйся, сынок, – сказал с видимым спокойствием старый князь, чувствуя нараставшее в груди беспокойство, – ничего опасного нет! Городок уже недалеко, и мы вскоре до него доберемся! – Он обернулся к воинам. – У меня нет сомнения, люди мои, – крикнул князь, приподнимаясь на стременах, – что мы идем правильно! Нам просто мешают снег и буран! С такой дорогой придется повозиться…Однако потерпите: опасности нет, но нам предстоит нелегкий путь! Поэтому продолжайте идти вперед, не отходя в другую сторону! Сам Господь укажет нам верный путь!

Княжеские дружинники, выслушав речь своего военачальника, успокоились, и полк, кучно, но без крика и суеты, продолжал идти дальше.

Снегопад между тем прекратился, но стало темнеть. Князь чувствовал, что начинает замерзать и усиленно шевелил ногами, пытаясь предотвратить их онемение. – Не спи, сынок, – пробормотал он, поднимая вверх руку, – еще немного – и мы увидим город!

Но Дмитрий Романович не слышал слов отца: прижавшись к конской гриве, он дремал, сладко посапывая. Вдруг откуда-то издалека послышался слабый лай собак и до князя донесся легкий запах гари. – Вы чуете дым, люди мои?! – крикнул он, разбудив сына и оживив полусонное войско. – Вот и городок! Слава Богу, что добрались до него до темноты!

Но измученным людям и коням пришлось еще довольно долго пробираться по густому снегу, пока, наконец, они не выехали на прямую дорогу и не увидели неподалеку темную стену долгожданного городка.

В Сытино уже давно их ждали: новгородские купцы, отъехавшие из Яжелбиц еще вчера, сообщили местным жителям о московском войске. Горожане не особенно радовались возможности увидеть прожорливых вояк, поскольку были не так богаты, чтобы прокормить их без ущерба для себя. И когда до самых сумерек нежеланные гости не прибыли, они откровенно обрадовались. – Значит пошли на Старую Русу! – решили новгородцы – Слава тебе, Господи!

Но оказалось, что радость их была напрасной. В лютый холод и мрак в крепостные ворота постучали, и маленький городок в мгновение пришел в движение: москвичи явились, как снег на голову!

Князю Роману пришлось недолго ждать у стены: после небольшой суеты заскрипели петли городских ворот, и навстречу москвичам вышел сам наместник Савва Твердилович с блюдом, на котором стояли хлеб и соль. За ним толпились священники и напуганные горожане.

– Здравствуйте, славный князь и московские воины! Мы очень рады вас видеть! – сказал, низко кланяясь, новгородский наместник. – И всегда готовы помочь тебе и твоим людям!

– Благослови вас Господь! – перекрестил князя и войско местный священник.

– Здравствуй, славный новгородский воевода! – молвил, слезая с коня, князь Роман. – Отрадно слышать твои добрые слова! Мы заблудились на снежной дороге и сильно перемерзли! Нам надо посидеть в теплых избах, согреться и принять пищу!

Он взял с блюда хлебный каравай, отломил кусок, посыпал его солью и с жадностью проглотил. Затем, перекрестившись, князь поднял серебряную чарку, протянутую одним из слуг наместника, и быстро ее опрокинул.

– Входите же с Господом, – пробормотал Савва Твердилович, глядя с беспокойством на серую толпу воинов, стоявших за князем.

– Возьми, добрый воевода, – сказал князь, вытаскивая из-за пазухи серебряный брусок, – вот эту новгородскую гривну! Это тебе – плата за харчи и постой!

– Благодарю, могучий князь! – повеселел наместник, принимая двумя руками серебро. – Ты так добр и щедр! Мы ничего не пожалеем для тебя! Хочешь, мы подготовим для тебя и твоих людей жаркую баньку? Да приведем «красных девиц» для пущего веселья?

– На всех моих людей не хватит девиц, воевода! – усмехнулся князь Роман. – А вот баньку нам устройте! И разместите воинов по избам!

Наутро князь проснулся, ощущая на своей груди теплые ласковые женские руки.

– Как сладко я спал! – подумал он, вспоминая жаркие обьятия молоденькой девушки, прислуживавшей ему за столом в тереме новгородского наместника. – Эта девица так согрела мое старое тело! А как там мой сын, неужели мается один на постели?

В это время из-за ширмы донеслись стоны и приглушенные голоса. – Значит, мой сын не остался без внимания! – усмехнулся он, узнав голос князя Дмитрия. – Молодцы, новгородцы! Вот какие они гостеприимные! И зачем мы враждуем?

Тем временем пробудилась и «девица красная», почувствовав, как зашевелился седовласый князь. – Если ты меня хочешь, славный князь, – пробормотала она, – тогда взлезай без всяких сомнений! И давай сюда свой дивный дрын!

– Ах, как хорошо! – простонал князь, обхватывая девушку обеими руками. – Я давно уже не имел такой силы! Как тебя зовут?

– Я – Хмеляна, могучий князь! – простонала девица, почувствовав в себе мужчину. – Ох, какая превеликая сила! Я едва тебя выдерживаю и радуюсь твоей плоти!

К обеду в Сытино прибыли посланцы от московских сборщиков «черного бора».

Князь Роман хотел на следующий день выехать в Великий Новгород, но из-за них был вынужден оставаться на месте. – Посиди пока здесь, княже, и подожди наших знатных людей! – сказал один из посланников после здравицы и поясного поклона, войдя прямо в обеденную комнату, где сидели за столом князь Роман с сыном. – Когда в Новгороде узнали о твоем походе, упрямые бояре сразу же смягчились. Мы верим, что скоро соберем нужную мзду.

Через неделю в Сытино прибыли и великокняжеские слуги – Иван Уд и Александр Белеут. – Ты не зря добирался сюда в такой холод и снег, княже! – весело молвил за прощальным пиршественным столом, накрытым наместником Саввой, Иван Уд. – Новгородцы знают тебя и не хотят с тобой ссориться! Они тут же доставили все серебро!

– И не было никакой смуты! – усмехнулся Александр Белеут. – Все вспоминали великого князя Дмитрия и тебя только добрыми словами!

– А разве можно говорить без добрых слов об этот могучем князе? – привстал, располагавшийся на самом краю скамьи, сытинский наместник. – Мы очень рады, что такой мудрый и непобедимый полководец посетил наш скромный городок! Я хотел бы преподнести тебе, пресветлый князь, мой скромный подарок, но не знаю, что бы ты хотел! Может, серебра или чего-нибудь еще?

– Мне не надо, добрый человек, ни твоего серебра, ни каких-либо подарков! – улыбнулся возглавлявший стол князь Роман, глядя на сидевшего с ним рядом сына. – Ты лучше отпусти со мной в Москву «красную девицу» Хмеляну! Вот уж не думал, что здесь, в небольшом городе, я встречу, на старости лет, сердечную отраду!

– Я не имею ничего против этого, мудрый князь! – громко сказал, поднимая чашу с вином, наместник Савва. – Если эта девица не против, то пусть она едет с тобой в Москву! Отрадно, что наши девицы достойно встречают знатных господ и радуют их сердца горячей любовью! Я пью за твое здоровье, славный князь, и за благо великого князя Дмитрия Донского! Слава Москве и московским людям!

 

ГЛАВА 17

ТВЕРСКИЕ ДЕЛА

– Слава молодым! Долгих им лет! Слава великому князю Михаилу Александрычу! – кричали многочисленные гости, собравшиеся на свадебный пир. Михаил Тверской, сидевший рядом со своей супругой, с достоинством кивал головой, глядя на молодых – своего сына Василия и дочь великого киевского князя Владимира Ольгердовича, Елену.

Великокняжеский стол располагался перед прочими столами. За ним сидели только великий тверской князь с женой. К их столу примыкали два, стоявших напротив друг друга, длинных стола, образуя огромную букву «П», между которыми имелось широкое свободное пространство. В былые времена в этом месте размещались скоморохи – музыканты, певцы и танцоры – развлекавшие гостей. Но теперь, когда тверские князья стали проявлять набожность и «христианскую скромность», от увеселений отказались, ограничившись лишь «пребогатыми яствами и щедрыми возлияниями». За первым столом, по левую руку от великой княгини, сидели жених и невеста, одетые в белоснежные одежды, вышитые красными нитями. Княжич Василий, стройный голубоглазый юноша с белокурой непокрытой головой, едва пробивавшимися белесыми бородкой и усиками, румяный от смущения и волнения, буквально врос в скамью. Он едва прикасался к пище и пил только сладкий медовый отвар. Его невеста, прелестная сероглазая девушка с длинными светлыми волосами, струившимися по плечам, в белоснежной, сверкавшей мелкими алмазами шапочке, сидела, опустив свои пушистые, накрашенные тертым углем ресницы, вниз и глядела в стол. Шум свадебного пира, казалось, утомлял ее. За невестой, вдоль скамьи, располагались литовские гости – бояре великого князя Владимира. Сам Владимир Ольгердович восседал напротив молодых за тем же столом, возглавляя скамью; за ним разместились его лучшие воины, старшие дружинники.

За другим столом, по правую руку от великого князя Михаила, пребывали смоленские гости – князь Юрий Святославович, сын великого смоленского князя, его брат Глеб Святославович и за ними – смоленские бояре. Напротив них сидели тверские бояре и священники.

Но, несмотря на веселые речи, множество тостов, славословий и обильный прием бесчисленных хмельных напитков, великому тверскому князю Михаилу было невесело.

– Ладно, хоть эта девица миловидна личиком! – думал он, поглядывая на литовскую княжну. – Мой сын не засидится в скуке и телесном томлении! Однако, родство, увы, не знатное! Этот князь Владимир Ольгердыч небогат, а его Киев – полуразрушенный городок! И ходят слухи, что этот Владимир не в почете у Ягайлы, да и Витовт его не жалует! Однако посмотрим…

И он задумался.

Это уже была вторая свадьба в великокняжеской семье за последние три месяца: осенью он женил своего сына Бориса на дочери великого смоленского князя Святослава Ивановича. Тогда свадьба была намного веселей! Михаилу Тверскому была нужна дружба со Смоленском, как воздух! После победы Дмитрия Московского над полчищами Мамая на стороне Москвы оказались все удельные князья. Да и сам великий тверской князь был вынужден выказывать по отношению к Москве видимость дружбы. Один Святослав Смоленский сохранял гордую независимость и даже, воспользовавшись неурядицами в Литве, отошел от союза с ней. Его земли не пострадали от нашествия Тохтамыша, казна, несмотря на вынужденные выплаты ордынскому хану «выхода», не оскудела, да и смоленское воинство не утратило своей боевой мощи! Попробуй, сунься лютый враг на Смоленск: «железные полки Святослава» всегда готовы дать достойный отпор»!

А теперь Святослав Иванович не просто друг, но еще и родственник Михаила Тверского! Можно уже не бояться Москвы и смело просить у ордынского хана «грамотку» на великое владимирское княжение!

Великий тверской князь, проведав о поборах, которыми Дмитрий Московский обложил Великий Новгород, попытался осторожно вмешаться в их дела и послал к новгородским боярам своих людей с предложением «перейти под тверскую руку», но последние категорически отказались что-то менять. – Мы не хотим ссориться со славным Дмитрием! – ответили тогда новгородцы. – Конечно, мы с превеликим трудом собрали «черный бор«…Время покажет…Московские дела не так уж плохи, а наши собственные – никуда не годятся!

В это время в Новгороде начались беспорядки. Обозленные «черным бором» горожане обвиняли своих бояр в «нелюбви к великому городу» и нежелании «соблюдать новгородские свободы». Чтобы предотвратить смуту, новгородские посадники, посоветовавшись с богачами и знатью, собрали вече и постановили, что не признают прежних договоренностей с Москвой о праве московского митрополита судить новгородских «лучших людей». Теперь, по их постановлению, это будет делать новгородский архиепископ, «как было в старину». Эта смелость новгородской знати несколько успокоила толпу. Однако было ясно, что Москве такое их решение не понравится. – А если Дмитрий разгневается и пошлет войско на Новгород, тогда все может измениться, – решили в Твери, – и новгородцы поставят под сомнение свою дружбу с Москвой!

– Слава великому князю Михаилу! – раздался вдруг громкий звонкий голос Владимира Киевского, и Михаил Тверской очнулся от раздумий. Владимир Ольгердович встал, держа в ладони правой руки серебряный кубок с вином и, глядя на него, сказал: – Я давно хотел породниться с тобой, мой брат Михаил, и сейчас радуюсь от всей души! Теперь мы будем с тобой в союзе против Москвы! Пусть только Дмитрий Москаль осмелится напасть на тебя – он сразу же получит беспощадный отпор! У нас есть еще один верный и надежный друг – славный Олег Иваныч Рязанский, тесть моего могучего брата Корибута! Он тоже враждует с Москвой! Нам надо заключить с ним союз! А сейчас я пью это доброе вино за славу тверской земли и желаю тебе, брат, великой силы! Крепи дружбу с другими князьями и могучей Литвой, аминь!

Михаил Тверской нехотя встал из-за стола и отпил из своего бокала. – Слава тебе, мой добрый сват! – буркнул он. – Желаю тебе здоровья и всех благ!

После того как молодые удалились, а вслед за ними и великая княгиня, великий тверской князь объявил о завершении первого пиршественного дня. В светлице остались только князья и епископ, а все остальные гости ушли на покой. – Садитесь поближе! – распорядился Михаил Александрович. – Мы потолкуем в тишине о нашей жизни.

Великий князь Владимир Ольгердович перешел на другую скамью и уселся напротив смоленских князей, рядом с владыкой.

– Недавно ко мне приезжали рязанские люди, – начал Михаил Тверской, – и призывали к союзу против Москвы…Славный Олег Иваныч хочет начать войну с москвичами. Но у него мало сил! Однако он очень обижен на тогдашнее московское вторжение в его земли! Вы же помните, что сразу же после сожжения Москвы нынешним царем Дмитрий Московский пошел на Рязань! Это был несправедливый поход! Ну, и что из того, что рязанцы показали царю броды на Оке? Татары бы и без них перешли ту реку! Олег Рязанский вовсе не хотел зла Москве, а лишь пытался уберечь свои земли! А за это такая плата! Между прочим, Тохтамыш, отойдя от Москвы, безжалостно разорил рязанские земли! Это – доказательство того, что Олег Иваныч не заключал с ним союза! Поэтому действия Дмитрия Московского неоправданы! Я вот думаю, а может помочь славному Олегу?

– Помоги, брат! – кивнул головой Владимир Киевский. – И я подумаю об этом…Почему бы не поддержать отважного Олега?

– И мы бы помогли! – буркнул Юрий Смоленский. – Надо поговорить об этом с батюшкой…Вот только жаль, что у нас нет дружбы со славной Литвой! Ведь Литва заняла часть наших земель с городами и селами…Вот пойдем мы на войну с Москвой, помогая Рязани, а в спину нам ударит великий князь Скиригайла! Ведь именно он сейчас правит Литвой? Мы узнали, что могучий Ягайла отправился в Польшу за короной, не так ли?

– Так, – сказал, опустив глаза, Владимир Ольгердович. – Теперь вся власть в Литве в руках Скиригайлы! Однако я не верю, что он угрожает вашему Смоленску! Поэтому не стоит бояться войны с Москвой! Литва не будет мешать вашему союзу с Рязанью!

– Это не так! – тихо сказал тверской епископ. – Я не верю Скиригайле! Говорят, что он решил отречься от православной веры и перейти в католичество! Как можно верить язычнику и изменнику?! Ты же сам, князь Владимир, держишь в плену нашего святого человека Дионисия? Поговаривают, что он болен, а может уже и мертв!

– Тот Дионисий, получивший в Царьграде сан митрополита, сам прибыл в Киев, – пробормотал, покраснев, Владимир Ольгердович. – Но, как вы знаете, там уже давно сидит законный митрополит Киприан…Я тогда спросил этого Дионисия, зачем он ездил в Царьград к патриарху без согласия святителя Киприана? Да еще с такой целью! У нас есть один митрополит для всей Руси! Но Дионисий не захотел дать нам вразумительный ответ! Вот и пришлось оставить его в Киеве! А насилия над ним не было…Что же касается его болезни, то в этом – воля Господа!

– Если бы ты, великий князь не задержал его, – укоризненно покачал головой владыка, – славный Дионисий был бы здоров! В связи с этим я должен тебе сказать: перестань мучить человека православной церкви! Я напишу и самому святителю Киприану. Он не смог ужиться с Дмитрием Московским и бежал во время татарского нашествия! Это – великий грех! Вот почему в Москве теперь сидит митрополит Пимен! Он тоже был «поставлен» на митрополию царьградским патриархом! Но не наше дело судить людей Господа, на это Его воля! Значит, так надо! А вот что касается войны с Москвой, то я могу посоветовать и смолянам, и тебе, сын мой Михаил, ни в коем случае не идти против своих единоверцев! Рядом с нами – более опасный враг! А Москва – русская земля! С ней всегда можно миром договориться…Зачем идти на брата? А враги, воспользовавшись нашими междоусобицами, будут приходить со всех сторон на русскую землю и побеждать нас! Влезть в войну легко, но как из нее выйти? Разве вы забыли, как Дмитрий Московский с другими князьями осаждали нашу Тверь? Где же тогда были наши друзья и союзники? То же самое будет и сейчас! Берите пример с Романа Брянского! Разве ты не звал его сюда, в Тверь, накануне этой свадьбы? Почему же Роман не приехал? Он же знатный человек, имеющий большие права! А все потому, что он – служилый князь и связан крестным целованием…А может, не захотел обижать своего великого князя…Значит, Роман Молодой – верный своим словам и клятве человек! А если бы он прибыл сюда, как свободный князь, ему бы пришлось перейти на твою службу! Вот, смотри на его пример, сын мой, и строго соблюдай мирный договор с Москвой!

– Зачем ты ставишь в пример этого Романа?! – возмутился, привстав со скамьи, князь Юрий Святославович. – Он – не свободный князь, а холоп Дмитрия! Поэтому нечего показывать на него нам, благородным князьям! Этот Роман и так принес нам много зла! Разве не он тогда отнял богатый Брянск у моего дядьки Василия? Он был замечен и в битве против смоленского войска! Так вот, я клянусь, о чем говорил даже у гроба деда, что если мне удастся встретиться с этим Романом, я без всякой пощады отрублю его злую голову! Что касается Литвы, то я согласен с твоими словами, святой отец. Мы должны быть готовы всегда получить в свою спину удар оттуда! Зачем же литовцы удерживают наши земли? Им наплевать на наши обиды! От таких дел недалеко до войны! Какой смысл говорить о дружбе и союзе, если нет взаимного согласия!

– Видишь, брат, – покачал головой хмурый Владимир Ольгердович, глядя прямо в глаза Михаилу Тверскому, – как мы далеки от союза против Москвы и не можем поладить даже между собой? Зачем же тогда говорить о поддержке Олега Рязанского?!

 

ГЛАВА 18

РЯЗАНСКИЙ ПОХОД

Осенью 1385 года, когда деревья сбрасывали обильные разноцветные листья и опустели сжатые крестьянами нивы, московские полки вышли в поход на давнего недруга Москвы – великого князя Олега Рязанского. Войско возглавлял еще молодой, но славный князь Владимир Андреевич Серпуховский. Рядом с ним ехал на своем боевом, уже постаревшем коне, князь Роман Брянский. Князь Владимир сидел, покачиваясь в седле, мрачный, молчаливый. Он едва перемолвился словом с Романом Молодым, спросив перед походом: – Зачем ты, брат, взял старого коня? Разве он сможет вынести тебя с поля битвы? Неужели ты думаешь о «вечной славе»?

– Думаю, брат, – ответил тогда князь Роман. – Я еще ни разу не опозорился в сражении! И мне не нужна прыть молодого коня! Мне некуда убегать и даже смешно это представить! Если враг одолеет, так пусть безжалостно рубит мою голову!

На это князь Владимир ответил лишь покачиванием головы. Больше ни слова не услышал от него Роман Михайлович за весь путь до поля битвы. Как ему не хватало в дороге веселого, разговорчивого князя Дмитрия Михайловича Волынского! Великий московский князь хотел послать на брань во главе своей рати именно его, но тут случилось непредвиденное несчастье: бессмысленно, нелепо погиб пятнадцатилетний сын Дмитрия Михайловича, Василий! Поехал объезжать молодого жеребца и нечаянно, во время скачки, выпал из седла, сломав шею! Эта «жестокая беда» потрясла москвичей. Узнав о таком горе, князь Роман немедленно выехал на подворье Дмитрия Волынского, где стояли стоны и плач. Прибыл туда и сам великий князь Дмитрий Иванович, который, несмотря на свою мужественность и суровость, не мог скрыть обильных слез. Рыдала, держась обеими руками за голову, и мать погибшего, сестра великого князя Анна Ивановна. С огромным трудом собравшиеся со всех концов Москвы священники уговорили ее держаться «принародно» с достоинством. Сам же Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский с мрачным багровым лицом сидел у изголовья сыновнего гроба и, казалось, ничего не видел и не слышал. И в церкви при отпевании дорогого покойника он стоял с отрешенным видом, следуя за гробом в немом оцепенении. Лишь сразу же после погребения, входя в трапезную на поминальный обед в сопровождении князя Романа, он тихо сказал ему: – В моей душе что-то оборвалось, и я больше ничего хорошего не жду! Видно, пора подумать о другой жизни и уйти в монахи…Нет никакого смысла тянуть тяжелую лямку…Что такое земная слава? Господь дал, Господь и взял!

Видя подавленность и тоску своего зятя, великий князь Дмитрий Московский не решился отпускать его на «славную брань». Поход рассматривался как карательный, все были уверены в неминуемой победе, и поэтому Дмитрий Волынский был оставлен в Москве залечивать тяжелую душевную рану.

Набег на рязанские земли был вынужденной мерой великого московского князя Дмитрия. Это был ответ на действия великого рязанского князя Олега. Последний долго готовился к войне с Москвой, собирал по всей Руси силы, сумел объединить под «своей рукой» всех князей рязанского княжества – пронского и муромского. Его посланники побывали в Твери и Смоленске, добрались даже до литовских князей. Но помощи извне не получили. В Литве сложилась довольно непростая обстановка. Бывший великий литовский князь Ягайло, «по закону» еще сохранявший власть над Литвой, готовился к женитьбе на польской принцессе Ядвиге, перешел в католичество, и был близок к тому, чтобы стать польским королем. Его брат Скиргайло, тоже перешедший в новую веру, был провозглашен великим литовским князем, а Витовт, помирившийся с ними и тоже принявший католичество, получив лишь несколько городов «в кормление», остался не у дел. Зная о влиянии Витовта Кейстутовича на литовскую знать, воинской славе его отца, наследники великого Ольгерда ожидали «грозы»: никто не сомневался, что Витовта надолго не хватит, и он вступит в борьбу со своими братьями за великокняжеский «стол». Поэтому посланники Олега Рязанского получили лишь словесные одобрения его действий против Москвы, но существенной помощи не последовало. Также поступили и в Твери. А великий смоленский князь Святослав категорически отказался помогать Рязани, ссылаясь «на великую дружбу с Москвой и вражду с бесстыжей Литвой». Мало того, вскоре после отъезда рязанского «киличея» из Смоленска, в Москву отправился посланец Святослава Ивановича с просьбой о помощи против «злобной Литвы» и сведениями о враждебных Москве действиях Олега Рязанского. Но в Москве отнеслись к этому равнодушно. – У нас пока нет ни сил, ни серебра на войну с Литвой, – ответил смоленскому гонцу великий московский князь, – и мы не видим серьезного врага в бестолковом князе Олеге Рязанском! Пусть себе грозит нам и ездит по всему свету с жалобами! От этого мы только узнаем, кто нам друг, а кто – враг! А если тот Олег сунется на нашу землю, тогда мы беспощадно покараем его!

Как оказалось, великий князь Олег, не получив нужной ему помощи от соседей, решил все-таки «сунуться» в московские пределы. По весне он совершил внезапный набег на Коломну, взял и разграбил город, пленив московского воеводу Александра Андреевича.

Узнав об этом, Дмитрий Московский был сильно разгневан. Он хотел сразу же послать войско на Рязань, но обстановка в это время сложилась неблагоприятная. Бунтовал Великий Новгород, не желая покоряться суду московского митрополита, в «сарайском сидении» пребывал, как заложник, сын великого московского князя Василий, и было неясно, как воспримет ордынский хан карательный поход на Рязань. Когда же страсти немного улеглись и, казалось, поступки Олега Рязанского забылись, Москва решилась, наконец, на военные действия.

– У нас было так много временя, чтобы подготовиться к походу, – грустно размышлял, трясясь в седле, князь Роман, – однако сборы войск были суетливыми и поспешными…Неужели хитроумный Олег не сумел использовать это время для усиления своего войска? В этом я сомневаюсь! Я видел рязанцев в бою и знаю, что они очень сильны!

Он оглянулся: сзади ехали лучшие московские воеводы-бояре, среди которых выделялся сын князя Андрея Ольгердовича Псковского, молодой Михаил Полоцкий. Последний был «в чести» у Дмитрия Московского, часто сопровождал великого князя в походах, выездах на охоту и увеселениях, и ему прочили большое будущее. Вот и теперь он весело скакал, рассчитывая на «великие подвиги и бранную славу».

– Князь Андрей не пожалел своего сына, – подумал Роман Молодой. – Он совсем не верит в силу Олега! А я не взял с собой своего Дмитрия…Пусть сидит дома и наводит порядок в городе со своим Запасным полком! Еще неизвестно, какая у нас будет битва…Мое сердце чует беду…

В это время к князю Владимиру подскакал недавно посланный на разведку «заставный человек». «Набольший» воевода поднял руку и остановил войско.

– Славный князь! – громко сказал разведчик, едва сдерживая скакавшую до этого во всю прыть лошадь. – К нам приближаются враги! У них огромное войско! Я думаю, что его ведет сам злобный Олег!

– Ладно, Вольга, – кивнул головой Владимир Андреевич. – Значит, князь Олег не захотел, чтобы мы свободно дошли до его Переяславля! Что ж, – вздохнул он, – тогда мы встретим его здесь, в чистом поле, на границе нашей земли! Нечего жалеть этих беспортошных рязанцев! – Он повернулся лицом к московским боярам и воеводам. – Становитесь в боевой строй! А ты, Михаил, – он махнул рукой в сторону сына Андрея Ольгердовича, – иди в Большой полк и заправляй его делами! Напомни нам своего батюшку и завоюй добрую славу!

– Так и будет, славный князь! – весело крикнул Михаил Андреевич, устремляясь к войску. – За меня не беспокойся: я беспощадно разобью этих глупцов!

Тем временем из-за ближайшего холма навстречу московскому войску вышли рязанцы. Впереди их многочисленной рати шел конный полк во главе с самим великим князем Олегом. Князь Роман в это время стоял на левом краю построившегося в боевой порядок войска, возглавляя полк Левой Руки. Полк Правой руки, под водительством Романа Новосильского, вместе с дружинами тарусских князей, несколько выдвинулся вперед, чтобы первым принять удар рязанского воинства.

Роман Брянский видел, как конница рязанцев, не останавливаясь ни на мгновение, вгрызлась в их ряды. – Слава Москве! Слава Дмитрию! – вскричали москвичи, отбиваясь от врага, но их крики быстро утонули в воплях сражавшихся. Великий князь Олег в последнее мгновение развернулся и, обогнув наступавших, зашел к ним в тыл, руководя боем сзади. Неожиданно полк Правой Руки подался назад, не выдержав напора рязанцев, и стал отходить.

– Куда вы?! Почему отступаете?! – истошно закричал Михаил Полоцкий, выхватывая меч и устремляясь на подмогу. За ним ринулся в битву Большой полк, пытаясь выровнять положение и спасти соседей от разгрома. Но Олег Рязанский неожиданно выдвинул вперед пехоту, воины которой, выставив перед собой длинные копья, буквально нанизали на них московских всадников. Раздался дикий вопль, от которого у москвичей, невольно наблюдавших со стороны за сражавшимися, дрогнули сердца. – Эх, зря наш Михаил полез на их пехоту! – простонал Роман Брянский. – Какая нелепая ошибка! – Он поднял вверх свой тяжелый меч и повернулся лицом к своим воинам. – В бой, мои славные люди! – зычно крикнул он, прорезав на мгновение вопли битвы и стук оружия. – За славного Михаила! Смерть Рязани! Лютая месть!

Полк Левой Руки, следуя за своим военачальником, с силой обрушился на рязанскую пехоту. Последние, израсходовав длинные копья, встречали московских воинов сулицами, но не всегда успешно. Князь Роман Молодой не стал прятаться за спины своих воинов и первым напал на рослого седобородого рязанца, одетого в длинную кольчужную рубаху. Тот вытянул перед собой сулицу, но выхваченное из седла длинное копье князя Романа с силой ударило ему в живот. – Ох, Господи! – только и успел пробормотать, падая на окровавленную землю, несчастный старик. Потеряв копье, завязшее во внутренностях врага, Роман Брянский взялся за меч, быстро перебросив его из левой руки в правую. – Удар! – и еще один рязанский воин, захлебнувшись кровью, рухнул в кровавую грязь. – Ах, так! – закричали рязанцы. – Вперед же, на этого жестокого князя! Смерть ему!

– Не дождетесь! – поднял меч брянский князь. – Я покажу вам, как надо сражаться! – И он, забыв обо всем и даже о своем воинстве, бросился, очертя голову, на рязанских пехотинцев. – Крак! Хлоп! – его меч беспощадно разил врагов, пробивая в их рядах широкий проход, в который устремлялись его воины. Еще совсем немного и пехотный вражеский полк будет рассечен надвое. – Надо немного потерпеть, – думал про себя Роман Михайлович, чувствуя сильную усталость, задыхаясь от терпкого, сладковатого запаха крови, но продолжая махать своим тяжелым оружием. Вдруг он почувствовал, что рязанцы разом, быстро отошли от него, и он оказался в большом круге, окруженный со всех сторон врагами.

– Куда же делись мои люди? – удивился, останавливаясь в самой середине круга, князь Роман. – Неужели погибли?!

В это время неожиданно прозвучал незнакомый князю Роману сигнал боевого рога, и на поле битвы установилась тишина. – Что случилось? Почему остановилась битва? – лихорадочно думал он, глядя на вновь ощетинившихся копьями, окруживших его со всех сторон рязанцев. Вдруг стоявшие перед ним пехотинцы расступились, и в круг въехал на красивом вороном коне стройный, весело улыбавшийся, седовласый всадник. – Олег Рязанский! – подумал онемевший от изумления князь. – Неужели наши войска разбежались?!

Великий рязанский князь между тем приблизился к Роману Молодому, кивнул головой, глядя на его окровавленные доспехи, и приветливо сказал: – Здравствуй, Роман, вот мы и встретили! Так получилось, что ты стал моим пленником!

– Неужели ты одолел нас, Олег? – вздохнул князь Роман, опуская меч. – Я уже второй раз сражаюсь с тобой! Тогда мы победили! Но сегодня – не дал Господь!

– Это правда, брат, – кивнул головой Олег Иванович. – Господь нынче на моей стороне, потому как дела Дмитрия несправедливы! Неужели московский князь думает, что наша Рязань, постоянно истекающая кровью, потерпит его злодеяния? В давние времена москвичи отняли нашу Коломну, а теперь пришли карать меня за попытку возвращения моих земель! Вот Господь и наказал! Пусть еще благодарит меня, что я не стал добивать остатки его жалкой рати и позволил им уйти! Я не преследовал и твой полк! Это – моя благодарность тебе, Роман, и твоим людям за спасение моей жизни во время набега Мамаевых татар! А теперь ты, оказавшись в плену, будешь не жалким узником, а моим гостем! Поехали ко мне в Переяславль. Там ты достойно отдохнешь и если захочешь, сможешь перейти ко мне на службу! А потом перевезешь и свою семью! А если не пожелаешь – скатертью дорога, но не сразу! Мне нужно готовить большое и сильное войско для войны с Москвой! Я хочу к зиме добить этого Дмитрия!

– А если не справишься? – возразил Роман Михайлович, хмурясь. – У Дмитрия Иваныча – несметная сила! И Москва – большой, богатый город! Если бы не глупость и предательство, татары бы ни за что ее не взяли!

– Ладно, Роман, – усмехнулся Олег Рязанский, – там увидим! Дмитрий и сегодня прислал большое войско, но не вовремя! Я перебил его лучших людей! И взял в плен больше полутора сотен воинов Большого полка! Погиб даже молодой князь Михаил, внук самого Ольгерда…А убитых московских бояр и воевод – не счесть! Однако не буду хвастаться…Пора ехать в мой добрый город и вкусить моего рязанского хлеба!

На следующий день рязанское войско вступило под ликующие крики горожан в обгоревший, почерневший Переяславль. Ехавший рядом с победителем князь Роман с горечью смотрел на обугленные стены рязанской крепости, на многочисленные руины некогда каменных церквей и боярских теремов. – Вот так, брат, бедствует наша славная Рязань! – с горечью сказал Олег Иванович. – А тут еще и Москва поддает немало жара! За что мне любить этого Дмитрия Московского?

Через несколько дней в Рязань приехали московские послы. Роман Молодой в это время пребывал в тереме рязанского боярина Славуты Кривовича и узнавал все новости именно от него. Встречаться с москвичами он не хотел: ему было стыдно рязанского плена. Как-то вечером великий князь Олег, доселе своего пленника не беспокоивший и готовивший поход на Москву, пригласил его к себе в терем. Князь Роман вошел в великокняжеские хоромы и был немедленно проведен в гостевую светлицу. Рослый слуга, стоявший в простенке, увидев его, поясно поклонился и широко распахнул перед ним двери.

В просторной светлице стоял большой стол, за которым сидел в кресле великий князь Олег, напротив него, ближе к двери, с другой стороны стола стояло пустое кресло. На стенах висели многочисленные восковые свечи, вставленные в серебряные подсвечники, свечи стояли и на столе, ярко его освещая. В светлице было жарко и пахло, вероятно, от горевшего воска, как в церкви. – Садись, брат! – молвил, устало покачав седой головой, Олег Иванович, указывая рукой на пустое кресло. – Здравствуй!

– Здравствуй! – тихо ответил, усаживаясь, князь Роман.

– Я позвал тебя, брат, – пробормотал, глядя прямо в глаза своего гостя, великий князь Олег, – чтобы рассказать о моей службе! Я говорил тебе об этом еще на поле брани…Я слышал, что тебе плохо живется у Дмитрия Донского, который не дает тебе ни достойного жалованья, ни почета! Поэтому я зову тебя с семьей на мою службу, где ты получишь все, что заслуживаешь! Приму, без всякого сомнения, и всех твоих бояр! Конечно, наша рязанская жизнь нелегка, зато ты сможешь обрести здесь еще большую боевую славу! Моя земля не скудна, наши люди добры, а женки – красивы! Если хочешь, я сегодня же ночью пришлю тебе добрую женку или «красну девицу»!

– Хочу, брат! – искренне признался Роман Брянский. – Я так соскучился по любви!

– Хорошо! – улыбнулся Олег Иванович. – А как насчет моей службы?

– На это я не пойду! – покачал головой князь Роман. – Не хочу тебе лгать! Ведь я поклялся в верности великому князю Дмитрию и целовал ему крест…Пусть он не любит меня и не жалует, но я не хочу нарушать клятву! Только сам Дмитрий Иваныч может отрешить меня от моего долга! А там увидим…На все надо время…А сейчас я не готов к переменам!

– Что ж, брат, твои слова обидны, но правдивы! – нахмурился Олег Рязанский. – Тогда давай отведаем с тобой доброго вина и моих яств! А дня через три я поведу свои войска на Москву! Здесь были московские посланники и просили мира, но я не стал их слушать и отослал прочь! Зачем мне с ними мириться, если они всегда нарушают крестные клятвы? Эй, Годун! – Он хлопнул в ладоши, и в светлицу вбежал молоденький слуга. – Подай-ка нам, Годун, – приказал великий князь, – доброго вина и лучших яств!

– Слушаюсь, великий князь! – бодро ответил юноша и выбежал в простенок.

Наутро князь Роман очнулся в объятиях прелестной рязанской девицы. Он совершенно не помнил, что происходило за столом у великого рязанского князя, что они ели и пили, и даже девушка, лежавшая рядом с ним, ни о чем ему не напоминала.

– Так я любил тебя, дивная красавица? – тихо, недоуменно, спросил он ее. – Я совсем ничего не помню…

– Этого не было! – засмеялась белокурая прелестница, обнажая свои острые белоснежные зубки. – Вы с нашим могучим господином просидели до глубокой ночи и отведали премного вина да хмельных медов…Вот почему наш славный Олег Иваныч оставил тебя в своем тереме и позвал меня, чтобы я приласкала и приголубила тебя… А ты так устал от застолья, что сразу же уснул сладким сном… Иди же ко мне, могучий князь!

– С радостью! – пробормотал, загоревшись желанием, Роман Брянский, приподнимаясь и буквально набрасываясь на девушку.

– Ох, не спеши! – простонала рязанка, принимая в себя сильного, дрожавшего от возбуждения мужчину. – Ты меня совсем разорвешь, славный князь!

Прошло еще три дня. Как ни удивительно, но полки великого рязанского князя так и не вышли в поход на Москву. Роман Брянский все это время пребывал в тереме боярина Славуты и томился скукой. Рязанский боярин рассказал ему, что у великого князя пребывал в гостях знаменитый старец Сергий из Радонежа, пытавшийся убедить его помириться с Дмитрием Московским. Но Олег Иванович был неумолим. – Так, – подумал князь Роман, услышав про славного старца, – значит, войны не будет!

Прошло еще несколько дней, князь Роман был серьезно обеспокоен тем, что Олег Рязанский совсем забыл о нем. Он, правда, увлекся красивыми рязанскими девушками и был очень рад, что великий князь каждую ночь присылал к нему новую прелестницу, но скучал по дому. Олег Иванович ни разу не звал его с собой на охоту или на какие прочие развлечения, потому как сам занимался делами удела, «не зная отдыха». В конце концов, князь Роман совершенно «истомился» от безделья и впал в тоску. Он уже стал подумывать о возможном бегстве из гостеприимной Рязани, с раздражением глядя на покорных, исполнительных слуг, следовавших за ним «по пятам». И вот вдруг неожиданно, когда он совсем потерял надежду на избавление от надоевшего плена, к нему явился слуга великого князя и позвал с собой.

Когда Роман Брянский с волнением переступил порог уже знакомой ему светлицы, он увидел там старца Сергия, который скромно располагался на небольшой деревянной скамье напротив великого князя, рядом с пустовавшим креслом.

– Здравствуйте, великий князь и святой отец! – сказал князь Роман, склонив перед седобородым стариком голову.

– Благослови тебя Господь, сын мой! – ответил отец Сергий, вставая и крестя голову князя. – Я рад и счастлив видеть тебя живым и здоровым! Но я знаю, что тебе не грозит смерть на поле брани и на московской службе…

– Садись! – великий рязанский князь указал Роману Брянскому на кресло. – Вот мы обсудили со святым человеком вражду с Москвой, и он посоветовал мне отказаться от похода…Что ты на это скажешь, Роман? У тебя есть какое-нибудь предложение?

– Я ничего не могу сказать против слов святого старца! – горячо молвил князь Роман. – Я советую тебе прислушаться к его совету и помириться с Москвой…Слово этого человека – это Божье слово!

– Так нельзя говорить, сын мой! – возразил отец Сергий. – Ни один человек не имеет права говорить от имени Господа! Мы узнаем истину только через молитвы и горячую веру по милости Бога!

– Что ж! – привстал в своем кресле Олег Иванович, краснея от волнения. – Тогда я согласен с твоими словами, святой отец и готов заключить вечный мир с Дмитрием Иванычем! А если он хочет породниться со мной и упрочить наш будущий мир, то пусть выдаст свою дочь за моего сына Федора!

– Значит, ты готов принять московских послов и послать своих сватов в Москву? – спросил, словно улыбаясь своими большими голубыми глазами, Сергий Радонежский. – Ты не передумаешь, сын мой?

– Не передумаю, святой отец! – весело ответил Олег Рязанский. – Если сам святой человек пришел ко мне с просьбой о мире, то зачем мне противиться?

– Ну, тогда я пойду в Москву, сын мой, – сказал Сергий Радонежский, вставая и благословляя великого рязанского князя. – Господь вознаградит тебя! И пусть этот славный князь, Роман Михалыч, отправится со мной! Отпусти же и всех московских пленников!

– Хорошо, отец Сергий! Так и будет! – Олег Рязанский поднял правую руку, прижимая ее к сердцу. – Я знаю о силе и весомости твоих святых слов! Иди же с миром в Москву и передай великому князю Дмитрию мои теплые слова!

 

ГЛАВА 19

КАРАЗА «СМОЛЕНСКОЕ ЗЛО»

Литовские полки стремительно двигались к Мстиславлю. Шел апрель 1386 года. Было солнечно, но еще местами лежал снег. Зима долго не хотела в этот год сдавать свои суровые права. Но свежий здоровый воздух не препятствовал разгневанным литовцам: еще бы, смоляне, некогда друзья и союзники, напали на их земли! Правда, «коварные литовцы» забывали главное: земли, на которые пришли смоленские войска, были еще недавно в составе Смоленского княжества и достались Литве «обманом» в трудные для Руси времена. Теперь великий князь Святослав Иванович решил восстановить справедливость и отнять у литовцев «исконно смоленскую вотчину». На решимость смолян оказала влияние победа великого рязанского князя Олега над московской ратью. – Рязанцам не понадобилась сторонняя помощь, – решил великий князь Святослав, – и они сами одолели могучего врага! Почему бы и нам с нашими «железными» полками не отнять у литовцев город Мстислав и волости? Сейчас удобное время: в Литве царят беспорядки!

И смоленская рать, ведомая великим князем Святославом, с сыновьями Юрием и Глебом, а также с племянником Иваном Васильевичем, без объявления войны вторглась в пределы Литвы. По пути к Мстиславлю смоляне «учинили много зла», сжигая деревни и села и безжалостно расправляясь с мирными жителями. Их жестокость поразила современников. Смоленские воины врывались в деревни, захватывали в плен несчастных крестьян и чудовищными пытками добивались от них сведений о спрятанных ценностях, а потом, после всех мучений, убивали. Особенно свирепствовали они там, где проживали бедняки: не удовольствовавшись их скудными «пожитками», они загоняли несчастных крестьян в собственные избы, запирали их там, а потом – сжигали живьем, наслаждаясь дикими воплями несчастных. Иногда, поощряемые своими князьями, воины привязывали свои жертвы к стенам изб, а затем поджигали эти избы и со смехом наблюдали, как несчастные пленники мучаются, корчась в огненном мареве. В качестве развлечения смоленские «освободители» подвергали ужасным издевательствам женщин и детей. Они беспощадно, прилюдно, насиловали всех приглянувшихся им «литовских блудниц», а затем их зверски убивали. На глазах у матерей они протыкали младенцев копьями, сажали их на кол, бросали в горящие избы. Слухи об этих ужасах достигли Литвы, и великий князь Скиргайло, собрав войско, немедленно двинулся в поход. По дороге к нему примкнули полки Корибута Ольгердовича, Лугвения Ольгердовича и Витовта Кейстутовича. Тем временем смоленская рать дошла 18 апреля до Мстиславля, в котором «сидел» литовский князь Коригайло Ольгердович и попыталась сходу взять город. Однако литовцы и русские, прослышавшие о зверствах смолян по отношению к мирному населению, не желали испытывать на себе «смоленского зла» и отчаянно сражались. Им удалось отбить первый вражеский приступ, а затем и последующие. Одиннадцать дней простояли у городских стен, теряя людей, смоленские полки, но добиться успеха не могли.

Литовцы же быстро шли вперед, гонимые не только яростью, но и любопытством: они никак не могли поверить слухам, что «добрые смоляне» так жестоко расправлялись со своими соотечественниками, русскими! Однако страшная действительность предстала перед их глазами. Как только Скиргайло со своим полком подошел к некогда большой деревне, где литовцы не раз останавливались во время похода на Москву, литовские воины сразу же почувствовали запах смерти. – Зачем заходить туда, великий князь? – сказал подскакавший к Скиргайло конный разведчик. – Ты увидишь такой ужас! Лучше поедем мимо этой деревни прямо к Мстиславлю и снимем вражескую осаду! Если они узнают о нашем войске, то сразу же убегут!

– Подожди, Менгайло, – возразил великий князь, – мы и так слишком спешим. Надо чтобы мои воины посмотрели на дела смолян и наполнились яростью к этим негодяям! Пусть входят в деревню и увидят все собственными глазами!

И полк Скиргайло двинулся в сторону опустошенной деревни. Сам великий князь брезгливо смотрел на обугленные избы, деревья и быстро скакал вперед. Он только краем глаза видел страшное зрелище. Вот у одной пепельной кучи, оставшейся от жилища, лежал скорчившийся от страданий женский труп с распоротым животом, а рядом с убитой, на колу, торчал окровавленный младенец, воздевший свои обугленные пухлые ручонки к небу, как бы умоляя Бога скорей прекратить его ужасные муки. Неподалеку же в луже крови валялся обезглавленный изуродованный труп крестьянина, облепленный зелеными мухами. Задохнувшись от трупного смрада, Скиргайло схватился рукой за рот и, натянув удила, резко проскочил страшное пепелище. Но тут же он наткнулся на распятый на обгоревшей рябине труп совсем юной девушки, обнаженной и изрезанной так, что из ее живота свисали до земли синие кишки. Лицо несчастной было настолько искажено смертной мукой, что видавший виды литовский полководец перекрестился. – Какой кошмар! – буркнул он, едва сдерживая рвоту. – Зря я не послушал своего разведчика и явился в это адское место!

В это мгновение он, почувствовав еще более сильный смрад, глянул в сторону дороги и оцепенел: на длинной толстой жерди, прибитой к врытым в землю столбам, висели обнаженные тела едва ли не десятка крестьян, среди которых были женщины и…даже дети! Глядя на их избитые, посиневшие тела, на исколотые до крови руки, ноги и лица, на вылезшие от немыслимой боли из орбит глаза и искаженные мученическими оскалами рты, великий князь покрылся обильным потом и, лишившись языка, судорожно махнул рукой, выводя свое войско из деревни. Ехавшие за ним воины рыдали навзрыд. Многие из них молча, вытирая скупые слезы, качали головами. Но были и такие, которые терпеливо, мужественно выносили увиденное и лишь с ненавистью сжимали пальцы в кулак. Особенно возмущались поляки, большой отряд которых примкнул к полку великого князя. – Пся крев! – говорили они о смолянах и плевались. – Такого зла не творили даже немецкие крестоносцы!

– Этим лютым врагам не будет пощады! – думал, едва пришедший в себя после объезда сожженной деревни, великий князь. – Значит, не напрасно я привел моих воинов туда! Теперь они будут безжалостно сражаться против этих нелюдей!

Литовцы больше не решались входить на страшные пепелища, встречавшиеся едва ли не через каждую версту. Они продолжили свое быстрое движение и в короткий срок приблизились к Мстиславлю. Разведка уже не была нужна: темные, словно тучи, смоленские войска были хорошо видны на большом расстоянии.

– Вот только бы не сбежали! – пробормотал подскакавший к Скиргайло его брат Корибут. – Пока мы на холме и почти невидимы, надо поспешить! Наши люди пребывают в страшной ярости! Они изрубят врагов! Пошли же!

– Если же враги убьют меня, брат, – буркнул багровый от гнева Скиргайло, – тогда ты сам возглавишь наше войско! И не щади врагов! Конечно, князей лучше бы взять в плен, но если не выйдет – убивайте и их! Будьте особенно безжалостны к злобному князю Ивану! Он побывал в плену нашего славного батюшки Альгирдаса и клятвенно обещал никогда не воевать против Литвы! Наш батюшка тогда говорил, отпуская того Ивана в Смоленск, что ему грозит лютая смерть от нашего меча…Вот и наступило это время!

– Ну, что ж, – улыбнулся Корибут. – Я готов к жестокой битве! А теперь поеду к славному Витаутасу и нашему доброму Лугвению, чтобы передать им твои слова!

– Хорошо, брат, – кивнул головой Скиргайло, подавая знак своим воинам спускаться с холма. – А я пошел на врага!

И литовское войско решительно двинулось на ощетинившихся копьями смолян. Последние уже знали о приближении врага, но об их численности имели противоречивые сведения. – Похоже, что идет один Скиригайла! – весело сказал великий смоленский князь Святослав Иванович сыновьям. – Мы знаем, что у них сейчас смуты и неурядицы. Значит, Скиригайла захотел умереть! Пусть же получит желаемое!

– Мы посадим его на кол срамным местом! – рассмеялся князь Юрий Святославович. – А остальных его людей предадим жестоким пыткам!

Но литовские войска бесконечной лавиной спускались с холма, и смоленским князьям стало не до смеха. – Неужели здесь собралась вся Литва? – пробормотал князь Глеб Святославович, видя приближавшихся врагов. – Как бы нам самим не попасть на литовский кол!

– Молчи, сынок! – буркнул Святослав Иванович, понимая правоту его слов. – Нечего сеять смуту! Теперь уже поздно перестраиваться и отходить! Но запомните мой приказ! Если горожане Мстиславля ударят нам в спину, сразу же скачите к той дубовой роще! – он махнул правой рукой в левую сторону. – А оттуда мы быстро уйдем через лес в свой Смоленск!

Литовское войско быстро приближалось. Слышался лишь цокот копыт и звон оружия. Воины молчали. Непривычная для начала боя тишина угнетала смоленских воинов, и великий князь Святослав, подняв вверх свой длинный меч, крикнул зычным голосом: – Слава Смоленску! Смерть лютым врагам!

– Слава Смоленску! Слава великому князю Святославу! – взревели его воины, поднимая свое грозное оружие.

Впереди смоленского войска стояли вооруженные длинными копьями пехотинцы. Видя, что на них идет литовская конница, они рассчитывали остановить ее и, смешав вражеский строй, пропустить для решительного удара через свои ряды главные, конные, смоленские силы. Однако литовцы, казалось, разгадали их замысел. Остановив свою конницу в сотне шагах от смолян, Скиргайло что-то крикнул и быстро поскакал, огибая войско, в тыл, чтобы управлять воинами сзади. Внезапно литовцы, пристально смотревшие на смолян, выхватили из-за спин луки и выпустили в сторону врагов целую тучу стрел. Так они обычно не сражались и поступили по-татарски. Передовые смоляне не успели опустить свои тяжелые копья и с криками заметались. Одни из них попадали, раненные, на землю, другие, уклонившись от стрел, опустили вниз копья, закрываясь щитами. Шум и крики заглушили голос великого князя Святослава, пытавшегося пресечь сумятицу. Видя беспорядок в рядах врагов, литовцы не стали ожидать приказа своего полководца и железной лавиной обрушились на них. – Слава Скиргайле! Слава Литве! – кричали они, беспощадно поражая смолян. Но те, отчаявшись, потеряв несколько рядов пехотинцев, сражались до конца. Скиргайло видел, как падали, сраженные смоленскими мечами литовцы и, скрипя зубами, проклинал врагов. – Так они перебьют моих лучших воинов! – бормотал он, вздевая руки к небу. – Я вижу, что злодеи не собираются сдаваться!

Битва тем временем становилась все более ожесточенной. С обеих сторон падали на обагренную кровью землю убитые и раненые. Последние, даже лишившись боевого оружия, продолжали неистово сражаться, сцепляясь с врагами руками и ногами. Неожиданно произошел перелом: здоровенный литовский воин, подскакав к рослому смолянину, стоявшему посредине пехотного строя и укрывшегося щитом, так ударил его своей тяжелой секирой, что несчастный рухнул на землю, рассеченный вместе со щитом, как тяжелый, жалкий куль. Кровь убитого ударила густой струей в лица смоленских воинов и они, потрясенные случившимся, обмякли. Тут уже литовцы не дали им спуска! Вслед за конницей вступила в бой тяжелая литовская пехота, одетая в железную немецкую броню, и довершила разгром. Все смоленские пехотинцы были беспощадно изрублены. В это же время со стороны Мстиславля вышел большой конный отряд, возглавляемый князем Коригайло. – Слава Литве! Смерть Смоленску! – кричали его воины, приближаясь к смоленской коннице.

– Спасайтесь, сыны мои! – возопил, поднимаясь в седле, великий князь Святослав Иванович. – У нас нет сил сражаться с таким врагом! Бегите в дубовую рощу!

Но этих слов, которые были едва слышны в создавшейся толчее, не потребовалось. Смоляне, забыв о прежней славе и «превеликой гордыне», кучно поскакали в сторону речки Вехри, пытаясь найти спасение в недалеком лиственном лесу.

Но литовский военачальник это предвидел. На такой случай у него был готов конный отряд польских рейтаров, который немедленно помчался вслед за врагами. Немногие смоленские воины все же успели добраться до рощи и скрылись в ней, а вот сам великий князь и его сыновья, застрявшие в общей давке, с трудом продвигались вперед. Они едва успели перейти речку, как на них набросились, размахивая узкими, легкими мечами, польские всадники. – Эй, пся крев! – вскричал их военачальник Владзимеж, увидевший великого князя. – Готовься к смерти!

Он бросился на отступавших смолян и с размаху обрушил свой меч на спину великого смоленского князя. Но кольчуга выдержала жестокий удар, а сам Святослав, ощутив сильную боль в позвоночнике, зашатался и попытался развернуться. – Хрясь! – меч польского военачальника, скользнув по кольчужной сетке, попал в незащищенное место на шее. – Вот и пришла моя кончина! – пробормотал, теряя сознание и падая на сырую землю, Святослав Иванович. – Нет, лютый враг! – вскричал, видя гибель великого князя, его племянник, Иван Васильевич, поворачивая коня и пытаясь сразиться с преследователями. Но в этот миг на него посыпались удары едва ли не десятка вражеских мечей, и разрубленное тело несчастного князя медленно выползло из залитого кровью седла. Еще немного, и польские рейтары с торжествующими криками окружили остатки смоленского войска, не успевшего отойти. – Нет им пощады, разите! – кричал, ликуя, воевода Владзимеж. – Отомстим же этим врагам за несчастных замученных крестьян! Смерть им!

Но в это время над полем битвы раздался трубный звук литовского горна.

– Вот досада! – буркнул Владзимеж, подавая знак своим воинам прекратить избиение. – Значит, Скиргайла решил пощадить их! Не будем спорить: иначе потеряем свои злотые за упрямство!

Вечером Скиргайло в своем походном шатре в окружении братьев-князей и воевод обсуждал будущую судьбу плененных смоленских князей Юрия и Глеба Святославовичей.

– Их всех нужно предать лютой казни! – предложил Корибут Ольгердович. – Зачем нам такие злодеи в Смоленске? Мы пока не сможем присоединить к нашей земле Смоленск, а вот было бы неплохо посадить туда дружественного нам русского князя, как наместника!

– Где же мы найдем такого верного нам князя? – усмехнулся Скиргайло. – Неужели вы не помните предательства смоленских князей? Для чего же мы теперь сражались? Мы не найдем среди русских князей достойного правителя!

– Это правда! – кивнул головой Витовт Кейстутович, сидевший на передней скамье между Корибутом и Лугвением, напротив кресла великого князя. – Трудно найти такого русского князя, которому можно было бы доверить богатый город или удел…Однако я помню князя Романа Молодого, который верно служил нашей Литве, но поддался на обман москалей! А теперь он, славный воин, живет в Москве в бедности и унижении. Я думаю, что неплохо бы позвать его к нам и назначить нашим смоленским наместником. А там, со временем, и совсем приберем Смоленск! Я слышал, что Роман – верен своему слову и никогда не нарушит данной им клятвы…

– Неужели ты забыл, брат мой, как тот Роман изменил клятве, данной моему батюшке? – усмехнулся Скиргайло, качая головой. – Вот он и пребывает в Москве в таком положении из-за своей вины! Забудь о нем! Я вот только что разговаривал с Юрием, сыном убитого нами злодея Святослава, и он обещал мне со слезами, что будет верно служить Литве! Пусть пока владеет Смоленском, как законный князь! Зачем обижать смолян без надобности? А если этот Юрий не оправдает наше доверие, тогда мы легко прогоним его и заберем себе город!

– Это неправильно, брат! – возразил Лугвений Ольгердович. – Разве мы не видели страшных злодейств, совершенных смоленскими князьями? Или не проливали горючих слез, глядя на изуродованные трупы невинных людей? Зачем оставлять в живых этого убийцу и лютого мучителя? Ему нужен не Смоленск, а острый меч в шею!

– Ты не понял всей моей хитрости, брат! – сказал, глядя в лица своих братьев, великий князь Скиргайло. – Мы же поставим в Смоленске этого злодея Юрия для нашей же пользы! Всем известны его жестокости и непотребства! Кроме того, он – страшный трус…Разве станет храбрый человек издеваться над беззащитными смердами и убивать безвинных детей? Нет сомнения, что этот Юрий – негодный правитель!

Знатные литовцы с недоумением переглянулись.

– А когда смоляне обнаружат, какой их князь негодяй, – весело продолжал Скиргайло, – и натерпятся от него горя, тогда они сами перейдут под нашу руку, как это сделал Брянск во времена нашего батюшки! Зачем нам какой-то верный русский князь, если Юрий сделает все, что нам нужно!

– Ты, брат, хитер, как старый лис! – сказал, поморщившись, Корибут, привстав в волнении со скамьи. – Я бы до этого не додумался! Как мудро!

Остальные же молчали.

– Пусть сюда приведут этого злодея Юрия! – распорядился Скиргайло, потирая руки. – Эй, мои верные слуги!

Князь Юрий Святославович вошел в шатер великого литовского князя в сопровождении двух могучих рослых литовских воинов. Обойдя скамьи знатных литовцев, он приблизился к креслу Скиргайло и рухнул перед ним на колени. – Прости меня, великий князь! – завопил он, рыдая. – Пощади мою непутевую жизнь! Я не хотел вторгаться в твои священные земли, но был вынужден послушаться своего престарелого батюшку! Наш отец совсем обезумел на старости лет и вынудил нас совершить великое зло! Прости нас, могучий князь!

– А если я, в самом деле, прощу тебя, Юрий, – расплылся в широкой улыбке Скиргайло, – и даже верну тебе отцовскую вотчину, ты будешь любить нашу славную Литву и верно служить ей?

– Буду! Буду, великий государь! Если надо, я отдам свою жизнь за тебя и славную Литву! – хрипло прокричал Юрий Святославович, катаясь на земле у ног Скиргайло и пытаясь поцеловать его сапоги. Наконец, он ухватился за сапог и с шумом его чмокнул.

Знатные литовцы с презрением переглянулись.

– Тогда слушай меня, Юрий, – наставительно молвил Скиргайло. – Если ты обманешь меня или придумаешь какую-нибудь злую хитрость, то тебе не видеть ни твоего города, ни белого света! Ты потеряешь свой удел, а мы передадим его славному москалю, Роману Молодому! Понял?

– Понял, – пробормотал, не веря своим ушам, князь Юрий.

– Тогда ты сегодня же войдешь в Смоленск с моими людьми, – сказал в заключении Скиргайло, подняв вверх правую руку, – и выплатишь нам большой выкуп за свой княжеский «стол»! Но не смей утаивать ни золото, ни серебро! Ты должен надолго запомнить, как опасно идти против нашей славной Литвы и нарушать наши священные границы! Смотри же и не забывай!

 

ГЛАВА 20

СОВЕТ МОСКОВСКИХ БОЯР

Поздней осенью 1386 года великий князь Дмитрий Московский собрал всех своих бояр, воевод и служилых князей на совет. Он хотел в это трудное для Руси время обсудить сложившуюся обстановку и принять надлежащие решения. Дмитрий Иванович, несмотря на грозный вид, был человеком осторожным и действовал только тогда, когда получал поддержку «премудрых людей». Обычно он сидел на советах и внимательно слушал споривших бояр, а когда находил верное решение, объявлял его боярам, но еще не раз выслушивал их доводы «за» или «против». В этот раз бояре спорили о сыне великого князя Василии, «застрявшем в Литве». Почти три года он пробыл в Сарае как заложник хана Тохтамыша, и все эти годы Москва была вынуждена выплачивать Орде огромный «выход». Помимо установленных еще во времена ханов Узбека и Джанибека платежей, приходилось присылать «царю и татарским князьям» богатые подарки, обеспечивать «щедрое кормление» бесчисленным ханским посланникам и частенько, по требованию хана, привозить дополнительную мзду на нужды ханского войска и прочие бесконечные ордынские расходы. К тому времени у великого князя Дмитрия Ивановича было пятеро сыновей: Василий, Юрий, Иван, Андрей и Петр. Старший сын Даниил давно умер, скончался и четвертый по счету мальчик – Симеон, и Василий Дмитриевич являлся законным наследником. Дмитрий Московский очень любил княжича Василия и, несмотря на то, что отправил его за себя к татарам, тяжело переживал сыновний плен, считая себя виновником случившегося. В конце концов, видя, что ордынский хан не собирается отпускать князя Василия домой, великий князь послал своих людей в Сарай, чтобы создать возможность для его побега. В Сарае в то время проживал и князь Василий Дмитриевич Суздальский. Он совершил неудачный побег и был пойман по дороге домой неким татарским посланником. Беглец был возвращен в Сарай, подвергнут «превеликим мукам» – побоям, словесным оскорблениям и унижениям – а затем брошен в ханскую темницу. Пример несчастного князя Василия Суздальского был достаточно нагляден, чтобы действовать таким же образом. Поэтому московские бояре, сопровождавшие Василия Московского, тщательно подготовили побег и, усыпив бдительность ханских надзирателей щедрыми подачками, выбрав благоприятный день, ушли поздней осенью 1385 года в литовскую Подолию. Тамошний воевода Петр радушно принял беглецов, но посоветовал им не возвращаться домой степью. Наследнику великого московского князя пришлось отправиться со своими боярами «в дальние и неведомые земли». Узнав об удачном побеге сына и его «сидении» в Валахии, Дмитрий Московский послал к нему «старейших бояр» с деньгами, которые помогли Василию Дмитриевичу благополучно добраться до Полоцкой земли. В конце концов, наследник великого московского князя оказался «гостем» Витовта Кейстутьевича, вынашивавшего тогда планы захвата великокняжеского литовского «стола», и последний предложил ему руку своей дочери Софьи. Красивая четырнадцатилетняя девочка понравилась княжичу, но для заключения брака нужно было получить согласие его отца. Поэтому князь Витовт послал в Москву своих людей, которые и рассказали великому князю о положении дел и о брачном предложении.

Вот об этом, в первую очередь, и говорили на боярском совете. Мнения были очень разные. – Я думаю, нам не следовало бы женить молодого Василия на той литовке! – сказал после глубокого раздумья Дмитрий Михайлович Волынский, вставая с передней скамьи, где он сидел рядом с Романом Брянским. – Но другого выхода нет! Наш любимый княжич, на деле, пребывает в литовском плену, и мы не знаем о его доброй воле…Пусть привозит невесту сюда, в Москву! А тогда мы сможем сказать, как следует поступить…Неизвестно, по сердцу ли молодому Василию та Софья? Мы также не знаем, здорова ли она, хороша ли станом и лицом!

– И я против этой женитьбы! – молвил, покраснев от волнения, вставший из середины залы Федор Андреевич Кошка. – Разве мы не знаем, что Витовт принял римскую веру? Он же отрекся от православия! Надо ли нам его дочь-язычница?!

– Однако в этой женитьбе есть и выгода! – сказал, вставая, Иван Родионович Квашня. – У Витовта – и сила, и власть! Ягайла ведь стал польским королем! Теперь Витовт – первый человек в Литве! Он может стать великим князем! Тогда нам будет выгодна дружба с ним! И та девица, без сомнения, перейдет в нашу веру! Главное, чтобы наш княжич полюбил ее! А если нет любви, тогда дело плохо! С постылой женкой нет жизни…Ее не захочет даже дрын!

– Зачем говорить такую чушь?! – возмутился Симеон Васильевич. – Наш княжич слишком молод, чтобы беспокоиться за его дрын! Все заладится, если наш великий князь прикажит! Как говорится: стерпится – слюбится! И нечего об этом говорить! Даже мы, глубокие старики, поглядываем на красивых женок! Вон вам, князь Роман Молодой! У него уже седая борода, а он, что не день, с охотой щупает «красных девиц»!

– Зачем говорить такую срамоту?! – возмутился князь Роман, вставая. – Неужели ты, боярин Семен, видел меня за непотребными делами?! Почему ты позволяешь себе прилюдно нести напраслину?!

– Ладно, Роман! – махнул рукой великий князь. – Все мы знаем о твоей супружеской верности, а другие дела нас не касаются! А вот что ты скажешь о возможной женитьбе моего сына?

– Я думаю, что его нужно женить! – кивнул головой Роман Михайлович. – Особенно если сам Василий не против этого. Надо узнать его волю…Я вот не препятствовал выбору своего сына и получил в невестки прекрасную девицу! Они так и живут в любви да согласии…

– Какое там согласие? – усмехнулся Иван Федорович. – Разве твоя невестка родила хоть одного ребенка? Так ты и остался без внуков…Даешь нам советы, а сам не научил своего сына, как нужно делать детей! Лучше бы сам ублажил невестку!

Бояре дружно рассмеялись.

– Зачем ты обижаешь нас, Иван?! – подскочил со скамьи Иван Родионович. – Разве ты не знаешь о воле нашего Господа?! Только Господь дает нам детей! И как ты смеешь унижать самого князя! Или ты ровня ему? Совсем потерял стыд и совесть!

– Говорите о деле, мои лучшие люди! – молвил, нахмурив брови, великий князь. – И больше ни слова о князе Романе! Это вам не боярин! Знайте меру! Если кто-либо из вас еще раз осмелится говорить непотребство о любом моем князе, я выдам нечестивца на расправу обиженному!

Бояре замолчали.

– Конечно, эта женитьба выгодна! – нарушил тишину Федор Андреевич Свибл. – Я верю в большое будущее Витовта! Скиригайло не удержит свой «стол», если того не захочет Витовт! И нам надо вступиться за нашего союзника – Андрея Ольгердыча! Скиригайло убил его сына во время нападения на Полоцк, а самого Андрея взял в плен! Мы же советовали Андрею не ходить на Полоцк и не воевать с Литвой! Он потерял уже второго сына! Если наш добрый Василий женится на той девице, тогда мы попросим Витовта за несчастного князя Андрея!

– Хорошо, – усмехнулся великий князь. – Я знаю, что девица Витовта по душе моему Василию! Значит, надо посылать в Литву сватов. Но не сейчас. Мы дадим согласие Витовту, но со свадьбой пока повременим! Надо хорошо изучить литовские дела и дождаться, когда Витовт станет великим князем. А ты пока подумай, Иван Родионыч, кого мы пошлем туда для встречи молодого Василия и его бояр. Пусть возвращаются домой через Псков и Великий Новгород! Там тихо и спокойно!

– Подумаю, батюшка, – бросил, не вставая, Иван Родионович, – но проезд через Новгород не одобряю! Там опять беспорядки и смута против твоей воли!

– Это так! – привстал в своем кресле великий князь. – Надо принять решение о Новгороде! Это – серьезное дело! Стоит нам пойти на уступки, и случится беда! Сегодня они против митрополичьего суда и хотят «древних свобод», а завтра – откажутся выплачивать договорное серебро! Пошлем-ка туда войско! Тогда готовься, брат Владимир, поведешь наших славных воинов на Новгород!

– Готовлюсь, брат! – громко сказал сидевший на самом краю передней скамьи, ближе к князю Роману, Владимир Андреевич. – Мне не впервой успокаивать этот беспокойный город! Я прихвачу с собой и Романа Молодого! Новгородцы уважают его и боятся!

– Добро! – кивнул головой великий князь. – Бери с собой славного Романа и поезжай к этим смутьянам! А после обеспечишь встречу моего сына. Пусть наш Роман будет защитой Василию и его боярам! Так, Роман?

– Так, великий князь! – радостно отозвался Роман Михайлович. – Я всегда готов сопровождать твоего сына! И благодарю тебя, государь, за добрые слова!

 

ГЛАВА 21

«ОБИДА» БРЯНСКОГО КУПЦА

– Тащите же невод, молодцы! – кричал в нетерпении Дмитрий Брянский, глядя, как его охотники хватаются за края большой рыболовной сети и пытаются ее расшевелить. – Сейчас, батюшка! – ответил седовласый глава охотников Безсон Коржевич. – Еще рано спешить! Так мы разорвем невод и упустим всю рыбу! Надо немного подождать!

В этот теплый майский день брянские охотники, вкупе с опытными рыболовами, отправились в Соловьиный лес на берег Десны, чтобы половить для княжеского стола рыбы. На реке были только княжеские люди: горожан, «черный люд», в заповедные места не пускали. Здесь, неподалеку от бобровых гонов, располагались удобные для ловли рыбы места. Почти целый год рыбаки не тревожили побережье Десны в этих местах и теперь рассчитывали на богатый улов. Сам князь Дмитрий Ольгердович обычно не принимал участие в рыбной ловле. Он очень любил охоту, «лучную стрельбу» по птицам, посещал бобровые гоны, но на рыбалку прибыл впервые. Как-то князь, беседуя со своим огнищанином Олегом Коротевичем, посетовал на скуку и «скудную охоту», и последний посоветовал ему сходить «с умелыми людьми» на рыбалку. – Ты развеешься, славный князь, и отведешь душу от своих забот! – сказал тогда огнищанин.

«Забот» у князя было предостаточно. И, в первую очередь, его беспокоили значительные расходы, связанные с уплатой дани Орде. В свое время в Брянск приезжал посланник татарского хана Тохтамыша и требовал возобновить прежние выплаты. Дмитрий Ольгердович связался с великим литовским князем Ягайло и получил наказ: платить Орде «выход»! В Литве в это время было неспокойно, татары, совершив разорительный набег на Москву, показали свою силу, и Ягайло не хотел с ними ссориться.

Пришлось брянскому князю расходовать запасы своей казны, накопившиеся за последние годы, на уплату и «литовского долга», и «ордынского выхода». Серебро пока имелось, но, ввиду оскудения пушных богатств удела, рассчитывать на постоянные доходы было трудно. К тому же в Орде требовали все больше и больше серебра. В прошлом году ордынский хан выразил свое недовольство брянскому посланнику боярину Поздняку Кручиновичу за «малый «выход» да скудные поминки» и пришлось увеличить сумму дани почти на одну треть. Была и другая беда. Брянские бояре наотрез отказывались ездить в Орду, угрожая князю «расторгнуть крестное целование и уйти к другому князю»! Под «другим князем» Дмитрий Брянский понимал Романа Молодого, на которого, как на пример добродетели, часто ссылались бояре. Приходилось уговаривать строптивцев. Но лишь только сын некогда именитого брянского боярина и посланника Кручины Мирковича Поздняк, знавший от отца татарский язык, скрепя сердце, согласился ездить с отрядом брянских воинов в Сарай. Совсем недавно, на боярском совете, он рассказывал о «царском гневе» и своем «превеликом страхе». Вот уже три года он возил брянский «выход» татарам, и никаких нареканий со стороны татарской знати и хана не было. Поздняк отправлялся к ханскому «денежнику», сдавал ему серебро, получал соответствующую бирку, подтверждавшую уплату дани, и, не спрашивая ханского разрешения, уезжал домой. Но в последний, четвертый раз, когда брянский боярин пришел к «денежнику», тот заявил, что сам ордынский хан «хочет тебя видеть, чтобы высказать слова мудрости». Не получив бирку-подтверждение, озадаченный Поздняк пошел в ханскую приемную залу и, помня советы своего покойного отца, осторожно перешел порог, упал на пушистый персидский ковер и подполз к трону Тохтамыша. К его удивлению, ордынский хан сидел в большом резном, вероятно слоновой кости, кресле и с важностью смотрел на него. – А где же золотой престол и драгоценные ступеньки? – подумал брянский боярин. – Неужели даже государев «стол» украли в смутное время?

Он не решился целовать ножки кресла и, опустив голову на ковер, терпеливо ждал.

– Салам галяйкюм! – сказал, наконец, нарушив тишину, хан Тохтамыш. – Становись на колени и подними свою башку!

– Вагаляйкюм ассалям, славный государь! – ответил дрожавшим голосом Поздняк, выполняя ханский приказ и со страхом глядя прямо в лицо хана. На него уставились пронзительные черные глаза красивого, с виду немного старше тридцати лет, рослого татарина с тонкими чертами лица, небольшой рыжеватой, довольно густой, бородкой, тонкими рыжими бровями и усами. Когда хан говорил, он обнажал безупречные белоснежные зубы, и брянскому боярину казалось, что перед ним «злой и хитрый человек», затаивший гнев. Ордынский хан был одет во все желтое: блестящий длинный китайский халат, подпоясанный расшитым золотом и драгоценными камнями ремешком, легкие штаны, низ которых едва выбивался из-под халата, сверкавшие драгоценными камнями туфли с загнутыми носками. На голове у него была одета летняя шапочка, напоминавшая тюбетейку «бусурманских купцов», отливавшая золотом. Во дворце было тепло, и хан не позаботился одеть что-либо под халат: Поздняк видел край обнаженной смуглой груди с выпиравшими мышцами. – Этот бусурманский царь обладает великой силой! – подумал боярин, с тревогой ожидая «царских слов».

– А почему сюда не приезжает сам коназ? – вдруг спросил озадаченный хорошей татарской речью, переглянувшись со своим вельможей, знавшим русский язык, Тохтамыш. – Неужели возгордился и не чтит своего повелителя?!

– Мой князь на войне, государь! – соврал, едва нашедший, что сказать, боярин. – Он каждый год отправляется в литовские походы и видит только горе!

– Разве война – горе для славного воина? – усмехнулся хан, приподнявшись в кресле. – И если он часто ходит на войну, то почему ваш «выход» так мал? А потому как он сам сюда не приезжает, пусть выплачивает и за это выкуп! Война всегда приносит большие доходы! Где же его ратная добыча? Хоть бы пленников прислал!

– Наши люди не добывают пленников, мудрый государь! – вновь соврал брянский боярин. – Зачем они нам? Их никто не покупает, а мы сами, проживая в бедности, не можем прокормить лишние рты! И война не приносит больших доходов: немцы – не богаты – и добыча состоит только из доспехов да оружия…

– Вы все воюете со своими нэмцэ! – покачал головой хан. – Значит, ваша война – лишь пустые слова! Зачем сражаться, если нет добычи? Это не ответ, а лишь глупость! Иди же, бестолковый урус, но знай: в следующем году твой «выход» должен быть больше! Пока хотя бы на треть…И не забывайте поминки! Я хочу видеть товары тех нэмцэ! Нечего забивать мне башку никчемными словами! Если идет война, одна из сторон всегда имеет добычу! Понял?

– Понял, могучий государь – пробормотал, вставая и пятясь к выходу, Поздняк Кручинович. – Я так и передам твои мудрые слова своему князю!

На другой день, получив от ханского «денежника» бронзовую бирку, знак уплаты «выхода», и, впервые за эти годы, ярлык Тохтамыша на право владения Брянским уделом, расстроенный боярин отправился с отрядом из двухсот конных воинов домой.

По возвращении он на первом же совете подробно рассказал князю и брянской знати о своей неудачной поездке, еще больше напугав и расстроив бояр.

Вот и думал брянский князь, глядя на мечущихся в воде у рыболовной сети слуг, о том, какие подарки отправить со своим боярином ордынскому хану. – Может, золоченый немецкий панцирь или серебряный самострел? – рассуждал он про себя. – Однако, это все-таки оружие! А может, серебряные немецкие чаши? Или золотые бусы с янтарными камнями? Зачем эта вещица пылится в моей казне? Хорошо, что не подарил ее супруге! Это же богатый подарок! Возможно, царь еще никогда не видел таких морских самоцветов и будет им рад! Тогда хорошо…

– Господи, помоги нам! – вдруг дружно закричали княжеские люди и вывели его из раздумья. Они с силой потянули, раскачав, сеть и медленно стали приближаться к берегу.

– У нас отменный улов, батюшка! – кричал пасынок князя Андрей, тринадцатилетний отрок, подбежавший к рыбакам. – Я вовек не видел такой рыбы!

Князь Дмитрий, стоявший неподалеку от своего вороного коня, привязанного слугами к небольшому дубу, с улыбкой посмотрел на мальчика. – Он даже лицом похож на свою матушку, прелестную Шумку! – подумал он, спускаясь к реке. – А ростом и силой пошел в меня! Надо бы сделать его моим наследником! Пусть это не принято у русских, но все в наших силах…Вот только женю его…Еще лето-другое…

Он приблизился к рыбакам, вытащившим сеть, и с интересом заглянул в сверкавшую живым серебром глубину. – Немало и белорыбицы! – весело сказал он, прицокивая по-татарски языком. – Есть и княжеские рыбы – осетры! Значит, в глубине сидела целая стая!

– Это – стерлядки, батюшка князь! – улыбнулся Безсон Коржевич. – А княжеская рыба у нас пока лишь одна! Зато – вон какая огромная! Она изрядно украсит твой пиршественный стол! У нас есть еще одна сеть неподалеку отсюда…Там мы ждем еще лучше улов! А теперь пошли дальше!

– Ладно, мои добрые люди! – весело молвил князь. – Тогда сами разбирайтесь с этой рыбой, а я поеду в город по делам! Пусть мой славный сын Андрей побудет с вами и посмотрит на остальной улов…

И князь, вскочив на своего верного коня, поскакал к стоявшим неподалеку дружинникам. Оставив с десяток воинов на охрану своих людей, он, в сопровождении другого десятка, устремился к Брянску.

В это время в охотничьем тереме бояре проводили очередной совет, связанный с подготовкой выезда брянского отряда в Орду. Они долго обсуждали все детали поездки, подсчитывали дорожные расходы, давали советы Поздняку Кручиновичу. Князь вошел в думную светлицу как раз в тот момент, когда они добрались до «царских поминок». Кивнув боярам головой и буркнув «здравицу», Дмитрий Ольгердович занял свое кресло и прислушался.

– Надо добавить серебра этому бусурманскому царю! – говорил, хмурясь, самый старший боярин, пятидесятипятилетний Тихомир Борилович. – Пять или шесть новгородских гривен. И может прибавить какой-нибудь кубок, работы хитроумных немцев…Или золотой перстень с бусурманскими жемчугами…

– Мы подарим ему немецкие бусы! – весело сказал Дмитрий Ольгердович. – Они оправлены в золото и тяжелы на вес! Зачем держать это добро в казне? А серебро лучше не возить «на поминки»! Этого достаточно к «выходу»!

– Жаль, батюшка, отдавать царю такое добро! – пробормотал княжеский огнищанин Олег Коротевич. – Те огненные камни так хороши! Лучше подари их своей супруге!

– Разве вы не знаете, мои славные бояре, – молвил, оглядывая светлицу, князь Дмитрий, – что тот янтарь – колдовской и проклятый камень! Он таится в недрах водяного царя среди нечистой силы! Вот почему этот камень излучает пламя! Это – адский огонь! Разве можно такое дарить супруге?! Пусть тот поганый царь смотрит на адские камни и ублажает своих бесчисленных женок! Может тогда наш Господь избавит нас от такого злодея! А если в Орде вновь начнется сумятица, мы заживем прежней жизнью! Нам не надо это колдовское сокровище!

– Правильно, славный князь! – громко сказал, не вставая с передней скамьи, княжеский воевода Пригода Уличевич. – Зачем нам держать адские камни в нашем славном городе?! Пусть сам царь пользуется «добром» от врага человеческого рода!

– Зачем вспоминать лукавого?! – возмутился возглавлявший переднюю скамью епископ Григорий. – Нечего словоблудить, когда наш князь уже принял правильное решение!

– Ты прав, святой отец, – кивнул головой князь. – Незачем говорить чепуху!

В это время хлопнула дверь, и в думную светлицу вбежал мальчик-слуга. – Батюшка князь! – крикнул он, волнуясь. – Тут к тебе просится наш знатный купец, Добр Олданич! И обливается горючими слезами! Примешь его?

– Добр Олданич? – поднял голову брянский князь. – Это – уважаемый, седовласый человек! Он – глава всего купеческого совета! Видно, важное дело! Надо выслушать его!

Купец, одетый в светлую льняную рубаху, вышитую красными нитями и подпоясанную алым, с серебряными галунами, пояском, синие штаны, втянутые в серые, козловой кожи сапожки, с непокрытой головой, буквально вбежал в светлицу и бросился перед князем на колени, с силой ударяясь головой об пол и горько плача. – Здравствуйте, славный князь и бояре! – пробормотал он сквозь слезы. – Я пришел к вам за защитой и правдой!

– Встань и расскажи о своем деле! – нахмурился Дмитрий Ольгердович, глядя на лохматую, непокрытую голову отчаявшегося старика. – Что там у тебя приключилось?!

Купец приподнялся и встал на колени. – Плохо дело, батюшка-князь! – с трудом прохрипел он. – Нас ограбили в Москве лихие люди и забрали все наши товары, серебро и золото, добытые честной торговлей!

И он сбивчиво, волнуясь и плача, рассказал, что брянские купцы выезжали, как обычно за последние годы, в Москву на торг. Им удалось успешно продать всю пушнину, выручить немало серебра «в московской деньге», но вот мед и воск продавался плохо. Тогда они решили прекратить торговлю и поехать на север, но как раз накануне отъезда на их обоз напали вооруженные люди и все отняли.

– Они нас жестоко избили, и мы вернулись в Брянск в синяках и кровавых ранах! Мы потеряли три десятка серебряных гривен! Эти лютые злодеи довели нас до бедности! – завершил он свое горькое повествование.

– Погоди, Олданич, – поднял правую руку Дмитрий Ольгердович, – а почему вы не обратились к великому князю и не потребовали справедливого расследования?!

– Мы ходили, батюшка, – пробормотал охрипший от плача купец, взяв в кулак свою седую окладистую бороду, – к людям великого князя с челобитной, но нам не хватило серебра на подарки всем его слугам…До великого князя нет доступа, если не заплатишь изрядную мзду! Там у них сейчас немало важных дел. Вернулся из плена старший сын великого князя Василий! Оказывается, он сосватал в Литве дочь какого-то знатного литовца Витовта! Но свадьбу пока не играют! Из-за этого во дворце одни хлопоты и суета! Куда им до нас? Нам удалось добраться только до очень важного книжного человека, Захарии Тютчева, а он послал нас к славному князю Роману Молодому…К тому самому, который когда-то был нашим, брянским, князем…Он принял нас без всякой мзды и выслушал нашу слезную жалобу. Однако от этого не было пользы. Тех злодеев так и не нашли, а мы вынуждены были вернуться в Брянск, чтобы не умереть от голода. Вот мы и решили пойти к тебе за помощью и добрыми словами. Потому я и стою теперь перед тобой!

– Слышите, мои славные бояре, о вашем хваленом Романе? – усмехнулся Дмитрий Ольгердович, оглядывая бояр. – Он даже не смог провести нужное расследование по жалобе моих людей! А может, не захотел? Что ты об этом думаешь, несчастный Добр?

– Именно так, могучий князь! – вновь заплакал купец. – Видно, нас ограбили важные московские люди! У нас есть на это подозрение, но что толку? Мы больше не поедем в Москву! Нас всегда там не любили и обижали! Навеки зарекаемся!

– Ладно, Олданич, – сказал брянский князь, раздумывая и поглаживая свою густую, короткую бородку. – Значит, у вас украли три десятка гривен?

– Да, славный князь! – кивнул головой Добр Олданович. – Именно столько!

– А если я тебе помогу и дам серебра? – спросил князь, пристально глядя прямо в мутные, покрасневшие от слез глаза расстроенного купца. – Три десятка гривен! А ты закупишь нужный товар, продашь его в других городах, и в следующем году вернешь мне долг с наваром! Согласен?

– Согласен, пресветлый князь! – ответил взбодрившийся, сразу же успокоившийся купец. – Я верну тебе в будущем году все три десятка гривен и добавлю еще пять! Ты не против, княже?

– Не против, жалкий купчина, – засмеялся Дмитрий Ольгердович. – Но теперь не езди в Москву! Не хватало еще, чтобы и мое серебро накрылось дебрей! Тогда уже не плачь: придется возвращать мои деньги! Эй, Олег Коротич! – он поднял голову, ища глазами огнищанина. Тот быстро встал из середины светлицы и прислушался. – Тогда выдай, мой добрый боярин, этому несчастному, – повелел князь, – нужное серебро и составь об этом договор! Но смотри, чтобы не было обмана, и наша казна не оскудела!

– Слушаюсь, славный князь! – склонил голову огнищанин.

 

ГЛАВА 22

НИЖЕГОДСКОЕ «СТОЯНИЕ»

Вот уже восьмой день стояли полки князей Василия Дмитриевича Городецкого и его брата Симеона Дмитриевича Суздальского у стен Нижнего Новгорода. Вместе с ними томились ожиданием и московские воины Звенигородского и Волоцкого полков, приведенных на помощь братьям-князьям Романом Брянским поздним летом 1387 года. Стояла удушающая жара, и воины изнемогали. Князь Роман восседал со всеми воеводами в шатре князя Василия рядом с ним и князем Симеоном на одной скамье за столом, уставленном всевозможными напитками и яствами.

Время тянулось в скучной беседе. Сначала говорил Василий Дмитриевич Городецкий, вдохновитель похода на Нижний Новгород. Он поведал сидевшим с ним сотрапезникам о своем плену у хана Тохтамыша, о неудачном побеге и «жестокой царской каре». – Так я сидел в холодной темнице и горевал! – подвел он итог своим злоключениям. – Вдруг меня вызвал царь и отпустил домой! Да впридачу дал мне Городец!

– За что же он тебя пожалел? – удивился Роман Михайлович. – Ведь все знают о его жестокости! Неужели подобрел?

– Царь не хотел убивать меня! – кивнул головой князь Василий. – Он просто решил меня напугать…Он любил нашего покойного батюшку Дмитрия Константиныча, который всегда был покорен его воле и был врагом Мамая, царского соперника!

– Неужели тебе так помогла его любовь к твоему батюшке? – усмехнулся Роман Брянский. – А я слышал, что за тебя собрали огромную мзду, и царь тому обрадовался!

– Было и так! – буркнул недовольный осведомленностью собеседника князь Василий. – Мой брат Семен собрал немало серебра…Он попросил помощи у самого Дмитрия Иваныча…А жадный дядька Борис не дал ни деньги! Так бы я и сидел по сей день в сырой темнице, если бы не мой брат и славный Дмитрий Иваныч! – И он продолжил «жалобиться» на «татарское зло».

Роман Михайлович, слушая городецкого князя, задумался. Этот год был для него очень разорительным. Еще осенью прошлого года князю пришлось истратить немалые суммы на свадебные подарки дочери великого князя Софье и ее жениху, княжичу Федору Рязанскому. Князь Роман подарил невесте жемчужное ожерелье, купленное у чужеземных купцов, а жениху – богатое оружие – меч с золоченой рукоятью и в золоченых ножнах. Для предстоящей свадьбы наследника великого князя нужны были еще более богатые подарки. К счастью, она не состоялась и была отложена на неопределенный срок. Ходили слухи, что польский король Ягайло не одобрил этого брака и не разрешил князю Витовту послать свою дочь в Москву, однако великий московский князь все еще надеялся на самостоятельность Витовта и не спешил с женитьбой сына Василия, который прибыл со своими боярами в январе в Псков.

По воле великого князя, навстречу наследнику вышел большой отряд московских воинов, возглавляемый боярами-воеводами и Романом Молодым. Последний, несмотря на более высокое происхождение, чем бояре, не был объявлен «набольшим воеводой» и ехал не столько для защиты «знатных людей», сколько «для почета». Уже из Пскова княжич Василий с боярами выехали, сопровождаемые целым войском, сначала в Великий Новгород, а потом уже в Москву.

Князь Роман помнил свою первую встречу с княжичем Василием. Это случилось по прибытии московской «славной рати» в Псков. Княжич в это время проживал в богатом тереме псковского посадника, а его бояре – в домах богатых купцов или псковских бояр. Москвичей никто не встречал. Они прибыли злые, усталые. Накануне своего отъезда в Псков москвичи с «превеликим трудом» добились от новгородцев «нужной покорности»: обязательств выплатить очередную мзду, сверх установленной, для отсылки ордынскому хану, и отказа от своих судебных вольностей. Все готовились к битве, рассчитывали жестоко покарать непокорных новгородцев и хорошо при этом поживиться, а тут вот приключился мир! И князь Роман, рассчитывавший поправить свои дела за счет грабежа новгородцев, был недоволен их сговорчивостью.

Вместо добычливой битвы ему предстоял тяжелый утомительный поход по снежным просторам Новгородчины и Псковщины.

Московские воины едва ли не целый час простояли у ворот псковской крепости, ожидая прибытия самого посадника, без разрешения которого стражники не хотели впускать их в город. Наконец, когда воины совершенно замерзли, ворота «гостеприимного» города распахнулись, и сам посадник, окруженный боярской свитой, вышел им навстречу. После недолгого разговора он отдал распоряжение своим людям о размещении воинов в теплых избах, об обеспечении их «нужным прокормом», и сам повел спешившегося князя Романа, передавшего своего коня слугам посадника, в гостевой терем, некогда принадлежавший князю Андрею Ольгердовичу, но пустовавший по причине его пребывания в плену у князя Скиргайло в Полоцке.

Лишь только на другой день князь Роман встретился с княжичем Василием. Это случилось в обеденное время. Роман Михайлович встал рано утром, как обычно, принял пищу и послал своих людей в терем посадника, чтобы узнать, когда просыпается княжич.

– Еще рано, – передал ему домоуправ спавшего посадника. – Княжич встанет после полудня и сразу же примет московских людей…Тогда мы пришлем за вами человека.

Роману Михайловичу ничего не оставалось, как сидеть в ожидании. Правда, его томление не было мучительным: предусмотрительный посадник еще вечером прислал князю «для телесной радости» красивых девушек, которые убирали княжеский терем, но в спальню уставшего князя тогда не входили. Теперь же князь сразу заметил, как красивые псковичанки украдкой прошли вглубь его покоев, и был удивлен их девичьей скромностью. Вместо того, чтобы быть поближе к князю, как это обычно делали горничные девушки в других местах, они старались ускользнуть от княжеского взора, стать незаметными. – Видно, я старо выгляжу, – подумал князь, – и уже не привлекаю красивых женок! А может добыть себе девицу добрыми словами и серебряными деньгами?

Он встал с кресла, прошел через светлицу, простенок и приблизился к своей спальне. Оттуда доносился какой-то легкий шум. Князь открыл дверь и увидел двух убиравших его постель девушек. Обе были невысокого роста, белокуры, но одна из них поразила его своей красотой. – Какой прекрасный зад! Какие тугие груди! – подумал князь, испытывая острое желание. – Вот бы познать эту девицу! Однако мне кажется, что она большая скромница!

Он вбежал в спальню и схватил понравившуюся ему девушку за плечи. К его удивлению и радости, красавица не сопротивлялась. Обе девушки восприняли княжеское вторжение, как само собою разумеющееся: не визжали, не пытались отбиваться, как это обычно делали «прелестницы» в Брянске или Москве. – Ты хочешь полежать со мной, славный князь? – спросила приятным грудным голосом удерживаемая им красавица. – Или тебе больше нравится Березка?

– Пусть пока эта Березка идет по своим делам! – пробормотал князь, прижимая к себе девушку, обнимая и целуя ее нежную шею. – А как твое имя?

Упомянутая Березка тем временем покинула спальню. – Я – Ирица, – ответила белокурая прелестница, освобождаясь от княжеских объятий и сбрасывая прямо на пол свое белоснежное льняное платье. – Иди же в постель, славный князь!

Князь не заставил себя долго ждать и через мгновения окунулся в аромат густых длинных волос очаровательной псковичанки. Он так увлекся девушкой, что не заметил, как пролетело время.

Неожиданно, в тот момент, когда князь прилег отдохнуть после жарких объятий, раздался громкий стук в дверь. – Что там случилось?! – крикнул он, накрывая свою возлюбленную одеялом. – Входи же, Пучко!

Верный, тридцатипятилетний слуга князя вошел в спальню и низко поклонился.

– Батюшка князь! – сказал он. – Там пришли псковские люди и зовут тебя на обед к славному княжичу Василию. – Надо побыстрей собираться, чтобы не обидеть знатного человека!

Пришлось князю подчиниться. Наспех одевшись, он вскоре уже скакал в сопровождении Пучко Шульговича к терему посадника.

Когда князь вошел в трапезную, за столом уже сидели псковские и московские бояре. Княжич Василий возглавлял стол, как хозяин. Увидев вошедшего князя Романа, он небрежно кивнул ему головой и подал знак рукой – садиться напротив него на пустовавшее место. Псковский посадник, занимавший правую скамью, ближе к княжичу, подскочив, резво подбежал к князю Роману и, улыбаясь, выдвинул перед ним кресло. – Ты будешь прямо напротив сына великого князя, славный полководец! – сказал он, улыбаясь. – Это самое почетное место!

Роман Михайлович сделал вид, что доволен «великой честью», но в душе понимал, что отдаление от главного лица – вовсе не почет…

Он спокойно жевал свою пищу, не чувствуя ее вкуса, опрокидывал каждый раз во время очередной здравицы серебряную чарку с вином и молча, украдкой, поглядывал на княжича. Молодому Василию Дмитриевичу было немногим больше шестнадцати лет. Но выглядел он года на два-три старше. У него уже виднелись довольно отчетливые пшеничные усы, небольшая бородка, а его взгляд был серьезен не по годам и, можно сказать, тяжел. Он мало говорил и лишь один раз произнес тост за здоровье отца. Голос княжича, несмотря на юношескую звонкость, был строг и несколько басовит. Он один сидел за трапезой с одетой на голове княжеской шапкой. Даже седовласый князь Роман отдал свою шапку вместе с медвежьей шубой слугам в простенке. Когда же трапеза закончилась, и бояре, низко кланяясь великокняжескому наследнику, стали расходиться, княжич поднял руку, дав знак Роману Молодому подождать. – Так вот, Роман, – сказал он, как только трапезная опустела, – я вижу, что ты не уважаешь меня, старшего сына великого князя! Ты даже опоздал на трапезу! Ты считаешь, что я не достоин твоего внимания?! – Он привстал из-за стола, покраснел и надулся от важности. От этого его большое продолговатое лицо вытянулось, густые брови, казалось, нависли над темными, с некоторой синевой, глазами.

– Не правда, славный княжич! – возразил, вставая, не чувствуя никакого страха, Роман Брянский. – Я просто задремал! Мне пришлось долго ждать человека от посадника, вот я и притомился! Но как только за мной пришли, я сразу же поспешил сюда!

– Я вижу, что ты совсем не боишься меня и вольно разговариваешь! – буркнул княжич. – Это плохо, славный князь!

– Я – служилый князь у твоего батюшки, княжич! – смело сказал, не садясь, Роман Михайлович. – И не вижу причины, чтобы боятся тебя! В этом ты прав! Но ничего плохого в этом не вижу! Великий князь приказал мне встретить тебя, и вот я здесь…Если будет нужно защищать тебя, я всегда готов! А остальное меня не касается!

– Ладно, Роман, – пробормотал княжич Василий, – видно ты в большом почете у моего батюшки, если так возгордился! Но запомни: я – наследник! Время все идет, а батюшка не вечен!

– А я не боюсь! – молвил, глядя прямо в глаза княжичу, Роман Брянский. – У меня крестный договор с твоим батюшкой! Если я стану в тягость, уйду в другое место! Я достаточно прожил на белом свете и не потерплю, чтобы «красны молодцы» унижали меня! Стыдись своих непочтительных слов, княжич, перед самим Господом! – И он склонил свою седую голову.

– Ладно, иди, Роман! – буркнул озадаченный княжич Василий, получив достойный отпор. – И готовь наших людей к завтрашнему дню. Мы отправимся в поход! Сначала – в Новгород, а потом – домой, в Москву!

Так и остался у князя Романа неприятный осадок от этого разговора. – Княжич молод, но крут! – подумал он тогда. – Хорошо, если бы Дмитрий Иваныч пережил меня! Я не буду гнуть колени перед этим Василием!

Вскоре после прибытия княжича Василия в Москву был созван богатый пир. Московская знать весело отмечала спасение великокняжеского наследника, бояре и служилые князья не жалели денег на подарки молодому Василию Дмитриевичу. Князь Роман к тому времени добыл достаточно денег, чтобы купить по этому случаю дорогие вещи и вручить их на пиру. Но его подарки мало чем отличались от прочих: пожилой князь не хотел искать для княжича Василия что-либо особенное.

Он помнил тот пир, радостные крики и здравицы бояр, сам произнес несколько скупых, но вежливых поздравительных слов, и ничем не обратил на себя высочайшего внимания. А как только пир завершился, князь Роман продолжил свою службу в Запасном полку, охраняя покой многолюдной Москвы. Когда же князья Василий и Симеон, сыновья покойного Дмитрия Константиновича, поссорились со своим дядькой Борисом Нижегородским, великий князь Дмитрий поручил Роману Михайловичу созвать Звенигородский и Волоцкий полки и выехать им на помощь. Причин возникшей вражды князь Роман не знал. Говорили, что Василий Дмитриевич Городецкий, вернувшись из Орды, сговорившись с братом, позарился на обширные земли своего дядьки, требуя раздела. Теперь же, когда князь Василий высказал мысль, что Борис Константинович не помог ему в выплате серебра Тохтамышу, князь Роман был удивлен. Он бы не вмешался в разговор братьев, если бы они часто не говорили о жадности своего дядьки. Когда же Симеон Дмитриевич, прихлебнув вина, заявил, что «в этой брани повинен жадный дядька Борис», князь Роман очнулся он раздумий и сказал: – А почему? Неужели он, в самом деле, не дал серебра?! Но люди говорят другое! Накануне твоего освобождения из царской темницы в Орду приехал сын Бориса Константиновича, Иван! Именно после его приезда царь «подобрел» и пожаловал тебя! Зачем обманывать меня? Неужели я – такой глупец или безусый отрок?!

Василий Городецкий, услышав эти слова, даже подскочил со своей скамьи от возмущения. – Так ты не веришь мне, Роман?! – вскричал он в гневе. – Зачем ты тогда привел сюда московские полки, если не хочешь сражаться?!

– Это не моя воля, Василий, – усмехнулся князь Роман, – а приказ великого князя! Если бы дело зависело от меня, я бы не помощь вам оказал, но жестоко вас бы покарал! Как можно идти на войну против своего родного дяди?! Бесстыжие! Лучше бы послали к нему своих людей и со слезами умоляли его о прощении! А своих людей я не поведу на смерть за ваше неправедное дело! И все расскажу великому князю!

В шатре установилась мертвая тишина, но вдруг открылся полог, и в мрачное присутствие вошел седовласый слуга Василия Городецкого. – Славный князь! – сказал он, удивляясь мертвой тишине. – К вам приехал важный боярин от великого князя Бориса! Впускать его?

– Впускай же, Еван, – буркнул багровый от злобы князь Василий, – и немедленно!

Боярин великого нижегородского князя вошел, одетый в легкий польский кафтан, снял правой рукой с головы обшитую куньим мехом шапку и низко поклонился всем присутствующим.

– Здравствуйте, добрые князья Василий, Дмитрий и ты, славный Роман! Здравствуйте и вы, знатные бояре и воеводы! – громко сказал он и, не ожидая ответных слов, добавил. – Наш великий князь Борис прислал меня к вам за миром и согласием! Он готов признать ваши просьбы и поделиться с вами, его племянниками, землей! Он не хочет бессмысленно проливать кровь русских людей! А ты, князь Василий, зря обижаешься на своего дядю! Борис Константиныч готов отдать тебе свой Нижний Новгород! И пусть вам будет судьей сам господь Бог!

– Вот вам и правда! – молвил князь Роман, вставая. – Хоть один из вас оказался мудрецом! Что такое уделы, земля и богатства, если льется кровь неповинных людей?! Да здравствует Борис Константиныч! Долгих ему лет и славы! А вам, братья – стыд и позор!

 

ГЛАВА 23

ПРИЕЗД СВЯТИТЕЛЯ

В Брянске звонили все колокола. Жители города собрались на торжественную встречу самого святителя – митрополита «московского и всея Руси» Пимена. Вдоль Большой Княжей дороги в жаркий июльский день 1388 года стояли толпы горожан, жаждавших увидеть главного человека православной церкви.

Наконец, откуда-то издалека донеслись радостные крики: – Вот он наш батюшка, славный святитель!

Крики нарастали, заглушая цокот копыт митрополичьих коней и небольшого отряда московской конницы, из двух десятков человек, сопровождавших знатного священника. Сам митрополит величественно стоял в большом открытом возке, одетый в черную монашескую рясу с белым клобуком на голове, расшитым золотыми нитями, изображавшими Богородицу, держал в руке большой золотой крест и осенял им возбужденную толпу. Рядом с ним стояли, одетые в черные рясы, служки, готовые в любой миг поддержать святителя. Митрополичий возок ехал очень медленно, и отец Пимен с доброй, покровительственной улыбкой смотрел на приветствовавших его брянцев. За ним следовал возок с архимандритом Федором Симоновским и епископом Михаилом Смоленским. Замыкали митрополичий поезд одетые в легкие летние кафтаны, совсем без доспехов, московские воины.

Вот святитель подъехал к многочисленным купеческим лавкам и дал знак вознице остановиться. – Добрые брянцы! – громко сказал он во внезапно установившейся мертвой тишине. – Я сам приехал в ваш город, чтобы поставить вам нового владыку! Вот и ушел к Господу ваш набожный и честный епископ Григорий, человек с горячим и преданным сердцем! А теперь пора украсить вашу осиротевшую церковь праведным главой и утвердить такого владыку, который бы проникся любовью и заботой ко всему вашему народу! И чтобы был набожен и строг, как истинный православный пастырь! Поэтому я обращаюсь к вам, мои брянские сыновья и дочери с призывом любить и почитать вашего будущего наставника! Я желаю всем вам добра, мира, смирения перед властью и любви к нашему Господу Вседержителю! Аминь!

– Слава! Слава мудрому святителю! Долгих тебе лет и здоровья! – закричали брянцы в ответ на речь митрополита.

Под крики мирной радостной толпы митрополит Пимен медленно въехал на крутой подъем, перекрестил проплывавший перед ним храм Горнего Николы и, наконец, приблизился к широко распахнутым крепостным воротам, возле которых его ждал князь Дмитрий Ольгердович с боярами и городскими священниками.

Митрополит спустился с помощью служек на землю, немного постоял, с улыбкой глядя перед собой, и пошел, не спеша, в сторону князя Дмитрия.

– Слава святителю! Слава князю Дмитрию! – кричали со всех сторон брянцы, радуясь необычному зрелищу.

Митрополит приблизился к встречавшим, перекрестил брянского князя и бояр, протянул руку к золоченому блюду с хлебом-солью и серебряным кувшином с золотой чаркой, которое держал княжеский огнищанин, перекрестил блюдо, отломил кусочек хлеба, обмакнул его в соль и прожевал. Затем он поднял правой рукой чарку с вином и быстро выпил ее содержимое.

– Здравствуй, славный святитель! – громко сказал князь Дмитрий. – Долгих тебе лет, наш дорогой пастырь! – прокричали бояре. – Да благословит тебя Господь! – пробасили священники. Митрополит что-то сказал брянскому князю, широко улыбнулся и пошел в его сопровождении внутрь крепости в княжеский гостевой терем, где принимались самые знатные гости. Высокие священники, прибывшие с митрополитом, пошли вместе с брянскими священниками в подготовленные для них помещения. Княжеский огнищанин Олег Коротевич со слугами тем временем занимались размещением московских воинов, прибывших с митрополитом. В княжеском «охотничьем» тереме были накрыты богатые столы со всеми яствами, которыми славился хлебосольный брянский князь. Князь и бояре надеялись, что святитель переменит дорожную одежду, а после этого примет пищу. К этому пиру тщательно готовились. Чего только не было за пиршественным столом! И мясные, и рыбные, и растительные блюда. На золоченых блюдцах лежали копченые, жареные и вареные отборные куски медвежатины, кабанины, оленины, зайчатины. Огромные блюда ломились под тяжестью отварных осетров, украшенных ломтиками всевозможных овощей – моркови, свеклы, репы. На середине стола красовались зажаренные целиком цапли и лебеди, жирные гуси и утки. Рядом в глиняных горшочках стояли бесчисленные соусы – от острых до сладких и соленых – подаваемые к мясным и рыбным блюдам. Возле каждого блюда стояли серебряные чаши с отборными грибами – жареными боровиками, солеными рыжиками и груздями. Оба противоположных стола были также уставлены серебряными и золочеными кубками для вин, медовухи и пива. На княжеском же столе, соединявшем столы знати, был виден только большой золотой кубок с вином, но еды на нем совсем не было. Княжеская пища готовилась отдельно от всех и подавалась слугами лишь только тогда, когда сам князь садился за стол. Слуги подносили гостям вина, наполняя их кубки, и стояли за их спинами, ожидая, когда очередной сосуд будет опустошен, чтобы вновь налить туда ароматный хмельной напиток.

Вот уже вся трапезная наполнилась людьми, а святителя все не было. Бояре и священники, усевшиеся за длинные столы, терпеливо ждали, глотая слюну. Наконец, появился и сам князь, занявший свое большое черное кресло. Тут же к нему подбежали слуги с дымившимися свежими блюдами, устанавливая их на небольшой княжеский стол. Дмитрий Ольгердович встал и оглядел собравшихся гостей. Он видел гримасы изголодавшихся бояр, которые, дожидаясь «княжего пира», ничего с утра не ели, надеясь вместить в себя больше изысканных яств.

– Сейчас будет и славный святитель! – весело сказал Дмитрий Ольгердович. – Он не хотел садиться за наш пиршественный стол, поскольку устал с дороги, но наш добрый местоблюститель Исакий уговорил его! Недолго осталось ждать!

Тут же отворилась дверь, и мальчик-слуга, выбежав вперед, громко крикнул: – Знатные люди! Сюда идет наш мудрый святитель!

Вслед за ним два рослых княжеских слуги, богато одетых в лучшие наряды – литовские кафтаны, обшитые серебряными галунами – схватившись каждый за створку двери, распахнули ее настежь и остановились у входа, держа в руках небольшие серебряные топорики, в подражание московским порядкам.

Митрополит, одетый в новые рясу и белоснежный клобук, вошел своей величественной спокойной походкой в пиршественную залу в сопровождении епископа Михаила Смоленского, архимандрита Федора Симоновского и двух служек, благословил сидевших за столами знатных людей и, обойдя столы, занял место на передней скамье, ближе к князю. К нему подсели знатные московские священники. Служки святителя помогли ему перешагнуть через скамью, поддержав старца и приподняв слегка полы его рясы. После этого они заняли последние места на той же скамье. Пир прошел без княжеских скоморохов-музыкантов, ибо принимали в гости высокого священника, однако все остались довольны. Было много тостов, здравиц, славословий в честь гостей-священников, брянского князя и великого князя Дмитрия Донского.

После трапезы все перешли в думную светлицу, где князь, в присутствии своих бояр, побеседовал с митрополитом. Прежде всего, он с интересом выслушал повествование митрополита о поездке в далекий Царьград, а затем узнал, что прибывший из Москвы святитель не собирается ничего изменять и готов утвердить на епископство архимандрита Петропавловского монастыря Исакия, который был назначен местоблюстителем по воле умиравшего епископа Григория. Ответ митрополита успокоил Дмитрия Ольгердовича, и он перешел к другому вопросу.

– Мы озабочены, святой отец, одним неприятным делом! – сказал брянский князь, восседая в своем большом кресле напротив передней скамьи, которую занимали митрополит, смоленский епископ и московский архимандрит. – В прошлом году в Москве ограбили наших купцов! А когда они обратились к властям, им не оказали никакой помощи. Так, Роман Молодой, который ведает порядком и сыском в Москве, ничего не сделал и не выявил преступников! Разве можно так обижать гостей из других уделов?

– Я слышал об этом, сын мой, – кивнул головой митрополит, – однако сам в это время пребывал в Царьграде, а потом уже было поздно принимать меры…Но я думаю, что если тот Роман Михалыч, набожный и честный человек, не сумел найти татей, значит, на то не было Божьей воли…

– Святой отец! Говорят, что в том постыдном деле были замешаны знатные московские люди! – буркнул недовольный брянский князь. – Они поделили всю добычу и вовлекли в преступный сговор того Романа Молодого!

– Этого не могло быть, сын мой! – перекрестился митрополит. – Роман Михалыч никогда не войдет в преступный сговор! Он не раз страдал за свою честность и правдивость! Злые люди всегда ищут пути, как оболгать порядочного и набожного человека! Даже сам великий князь Дмитрий таит в сердце недовольство славным Романом…Почему? – Не знаю! И сын великого князя, Василий, тоже не жалует Романа Молодого…Возможно, за его гордость…Князь Роман не хочет гнуть свою шею ни перед кем, кроме Господа!

– Да, если у тебя нет удела, нужно забыть о гордости! – кивнул головой брянский князь. – Этот князь Роман попал в Москву, как кур в ощип! А я уже думал, что он подружился с московской знатью и забыл свой Брянск!

– Тяжела жизнь у Романа Михалыча! Нет его душе покоя, – тихо сказал митрополит. – И с детьми у него не все ладно! У его сына, женатого на московской боярыне, до сих пор нет детей! А дочери Романа остались старыми девами…Гордый Роман не захотел выдавать их за боярских сыновей, а теперь уже поздно…Кому нужны старухи? К тому же они не были красавицами да и богатым приданым не могли похвастать! От дел праведных не нажить хором каменных!

– Расскажи нам, скромным брянцам, святой отец, как ты будешь утверждать нашего владыку, – улыбнулся князь Дмитрий.

– А что тут говорить, сын мой, – молвил митрополит, опустив свою длинную седую бороду. – Конечно, лучше бы устроить торжественное «поставление» в Спасском соборе. Но он мал и не вместит в себя простолюдинов!

– А зачем нам эта чернь, святой отец?! – вдруг выкрикнул боярин Тихомир Борилович, вскакивая с соседней с митрополитом скамьи и грозно возвышаясь над боярами своим тучным рослым телом. – Наши простолюдины не раз позорили город своими мятежами и крамолой! Когда-то брянские вечники убили даже несчастного князя Глеба! Зачем нам это надо?

– Я не заметил у брянцев мятежных намерений, – пробормотал, глядя на брянского князя, святитель. – Но о прежних смутах в вашем городе я слышал…Но это было давно!

– Кто их знает, святой отец! Наш народ не поймешь! Они до сих пор вершат свои дела в темных лесах и умыкают себе женок на реке! А некоторые даже молятся языческим богам! – поднялся со своей скамьи Поздняк Кручинович. – Зачем нам повторять старые ошибки? Уж если ты не против утверждения нашего Исакия, так сделай это в крепости, в Покровской церкви! А мы объявим об этом народу! Кроме того, на священный обряд будут приглашены все наши купцы и лучшие умельцы из простолюдинов, и они быстро разнесут по городу нужные нам сведения! А в остальных церквах пусть пройдет благодарственный молебен по случаю утверждения нового владыки!

– Ну, если так, – вздохнул митрополит, – тогда я не против этого! Пусть так и будет! Мы совершим нужное таинство в Покровской церкви и предотвратим возможные беспорядки! Слава Господу!

 

ГЛАВА 24

«ОБИДЫ» РОМАНА МОЛОДОГО

Зимним вечером князь Роман Брянский сидел в своей «книжной светлице», читая принесенный ему монахами Симонова монастыря летописный свиток. Он любил «книжное чтение» и в свободное от дел время частенько доставал из многочисленных коробок, расставленных по полкам, старинные пергаменты.

Вот он прочитал строки московской летописи и удивился полному отсутствию сведений о Брянском княжестве и Романе Старом, основавшем его.

– Здесь совсем ничего нет! Вот только несколько слов о походе с татарами на Литву и «смоленской ссоре! – удивился он. – Как будто и не было великих подвигов моего славного предка! Вот тебе, какая московская правда!

Он внимательно приглянулся к тексту рукописи и заметил выцарапанные, вымаранные куски. – Надо бы просмотреть мою черниговскую книжицу! – подумал князь и потянулся к верхней полке, где хранилась берестяная коробка со списком черниговской летописи, переписанной по его просьбе монахами еще в Брянске. При сличении с московским списком желтая рукопись показала, что вымаранные места летописи как раз повествуют о событиях, связанных с замечательными подвигами брянцев, с именем Романа Михайловича Старого. – Вот так чудеса! – воскликнул князь Роман, с удивлением разглядывая рукописи и хмурясь. – Зачем же московские князья совершали такие неправедные дела?! Я не верю, чтобы святые монахи стали бы уродовать рукописи без княжеской воли! – Он открыл еще одну летопись – Московский свод – и был поражен. При перечислении княжеских родословных было записано: – …князь великий Роман Черниговский бездетен и не родословился…

– Вот это да! – покачал он головой. – Значит, не было на свете ни моего батюшки, ни славного деда, ни других детей Романа Старого? Вот тебе и московская летопись! На что же мне тогда надеяться? Зачем рассчитывать на справедливость и любовь Дмитрия Иваныча? Неужели я, седовласый старик, не сумел раньше понять этих лживых москвичей? Стоило ли проливать кровь за эту неблагодарную Москву и целовать ей крест?! Не в добрый час я связался с Дмитрием и стал его служилым холопом!

В это время стукнула дверь, и княжеское уединение нарушил взволнованный, трясущийся от страха слуга. – Князь-батюшка! – пробормотал он, остановившись у порога. – Сюда пришел человек от великого князя! Он зовет тебя в государев терем!

– Почему ты дрожишь, мой славный Пучко! – усмехнулся Роман Михайлович. – Разве это первый зов от великого князя?

– Не первый, батюшка, – пробормотал княжеский слуга, переходя на шепот, – но сейчас ходят слухи, что даже славный князь Владимир Андреич пребывает в опале! И еще говорят, что великий князь задержал даже его бояр и разослал их с грозной стражей по разным городам!

– Очень странно это слышать! – задумался князь Роман. – Ведь Дмитрий Иваныч был очень привязан к своему двоюродному брату! Они даже сражались едва ли не в одном ряду! Вот каков великий князь! Обижает даже такого близкого человека! Ладно, пойду к нему и узнаю, зачем я понадобился!

И Роман Михайлович, одевшись в подобающий по такому случаю богатый кафтан, быстро спустился вниз и, сопровождаемый ожидавшим его великокняжеским посланцем, направился пешком к терему великого князя.

Дмитрий Иванович Донской с сыном Василием сидели в небольшой горнице и беседовали о последних событиях.

– Ты должен, сынок, знать все дела нашего славного княжества и быть готовым занять мое место! – сказал в ходе поучений великий князь. – Запомни, что у московского государя нет ни родных, ни друзей! Все люди только завидуют нам и желают зла! Вот тебе, к примеру, твой двоюродный дядька, Владимир Андреич! Он так зазнался, что ничего не видит дальше своего носа! Ему, видите ли, «не указ» слова великого князя! Пусть теперь побудет в суровой опале! И его бояре, бесстыжие советчики, тоже возгордились! Обнаглели и остальные князья! Может, их настраивает вездесущий бес? Поди, разберись!

– Неужели и Дмитрий Михалыч возгордился? – удивился княжич. – Он всегда встречал тебя с любовью и радостью! Да и другие…

– Нет, Дмитрий Волынец пока верен мне и живет тихо…Я имею ввиду Романа Брянского…Недавно наши верные люди поймали в Москве литовского посланца, который хотел тайно добраться до этого Романа! Они применили нужные пытки, и литовец проговорился, что его прислал сам Витовт, который хотел позвать нашего Романа к себе на службу! Вроде бы в этом нет ничего страшного, но я подозреваю, что Роман уже не раз принимал у себя литовцев! А это – измена Москве и мне, великому князю!

– Ах, этот Роман Молодой! – усмехнулся княжич Василий. – У меня нет к нему добрых слов! Он слишком горд, и давно пора называть его не «Молодым», а «Старым»! Посмотри, как он машет своей седой бородой! Ну, сущий козел! Он показал свою гордыню еще когда встречал меня в Пскове! У него совсем нет уважения ни к великому князю, ни ко мне, его наследнику! Стоило мне слегка пожурить его, так он сразу же высказал прямо мне в лицо свое порицание! Нет сомнения, что он связан с хитроумными литовцами! Хотя я не могу сказать ничего плохого о славном князе Витовте и его милой дочери…Я готов жениться на ней хоть сейчас!

– Разве ты не знаешь, что польский король Ягайло не утвердил твою помолвку с дочерью Витовта? – буркнул Дмитрий Иванович. – Но пусть особенно не радуется: зачем нам этот литовский брак? Неужели мы не найдем тебе достойную невесту? Если твой дрын желает познать красавицу, так выбери себе любую боярыню! Мы готовы хоть сейчас устроить смотрины!

– Не нужна мне никакая боярыня, – простонал, взявшись рукой за сердце, княжич Василий. – Мне люба только белокурая Софьюшка!

– Ладно, сынок, потерпи, – улыбнулся великий князь, – может мы и договоримся с ними…Не все еще потеряно…

В это время открылась дверь, и в горницу вошел мальчик-слуга. – Великий князь! – крикнул он своим звонким голосом. – К тебе пришел старый князь Роман! Пускать его?

– Пускай, Есько, – махнул рукой великий князь. – Мы сами за ним посылали!

Князь Роман вошел в горницу, низко, поясно поклонившись. – Здравствуйте, великий князь и славный княжич! – сказал он своим спокойным уверенным голосом. – Долгих вам лет и всяческого благополучия!

– Здравствуй, Роман! – тихо ответил Дмитрий Иванович, указывая рукой на скамью напротив него и сына. Княжич Василий промолчал.

– Я хочу поговорить с тобой, Роман и узнать всю правду, – осторожно начал великий князь. – Ты слышал об опале Владимира?

– Слышал, великий князь! – кивнул головой Роман Михайлович. – Об этом говорит вся Москва!

– Я обвинил своего брата в гордыне и неумении сдерживать свой язык, – продолжал Дмитрий Иванович. – Он возомнил себя великим князем и не захотел меня слушать! Мы знаем, что его супруга – литовка! Неужели он решил завязать дружбу с Литвой, не спросив на то моего согласия?

– Я ничего об этом не знаю! – покачал головой Роман Михайлович. – Могу только сказать, что князь Владимир верен тебе до конца жизни, и у меня нет ничего против него! Он отважно сражался со всеми твоими врагами и бусурманами! Его не зря называют «Храбрым»! Поэтому, я считаю, что его оклеветали!

– Да и сам ты, Роман, – повысил голос великий князь, – у меня в подозрении! Зачем ты встречаешься с литовцами? Это так ты несешь мою службу?! Было бы понятно, если бы ты был удельным князем. А теперь с какой стати?!

– Великий князь! – громко сказал Роман Михайлович, и его глаза заблестели. – Я не принимал у себя никаких литовцев с того времени, как прибыл в Москву! Это ложь!

– Неужели ты не привечал в своем тереме других моих врагов?! – почти закричал великий князь. – Или будешь и с этим спорить?!

– Буду! – горячо возразил бывший брянский князь. – Никаких твоих врагов не было в моем тереме! Могу поклясться, если надо!

– Не клянись, Роман, не бери тяжкий грех на душу! – усмехнулся Дмитрий Донской. – Неужели ты забыл об Иване Вельяминове? Ты принимал его у себя?

– Вот что я скажу об Иване! – встал со скамьи Роман Молодой. – Он, в самом деле, приходил ко мне в гости! Но не как твой враг! Он изменил тебе в другое время! А зачем он пришел, так это было его дело! Как пришел, так и ушел! Мы только выпили с ним греческого вина…И я не слышал от него ни одного непочтительного слова о наших знатных людях! Он тогда был уважаемым человеком, как сын твоего тысяцкого…Вот почему я принял его, почитая твое имя…

– Неужели там не было непочтительных слов? – насупился великий князь. – И этот смутьян пришел к тебе только для того, чтобы выпить с тобой вина?

– Именно так, великий князь! – кивнул головой Роман Михайлович. – Я сразу же сказал тому несчастному Ивану, что верен тебе, и он, видимо, побоялся говорить крамольные слова…

– Значит, у тебя были какие-то подозрения? – вмешался своим звонким юношеским голосом княжич Василий. – Почему же ты не доложил об этом государю?

– Сомнения были, княжич, – кивнул головой князь Роман, – потому как по всей Москве ходили слухи, что тот Иван недоволен решением великого князя об упразднении должности тысяцкого…Поэтому я и упредил его…А что я мог доложить? Свои подозрения?

– А ты хитер, Роман! – буркнул Дмитрий Иванович. – У тебя на все есть ответ! Однако недавно мы поймали здесь, в Москве, литовца, который приехал к тебе от Витовта с предложением – перейти к нему на службу! Что ты на это скажешь?

– Я целовал тебе крест, великий князь! – покраснел от возмущения Роман Брянский. – Зачем же я буду нарушать свою клятву? Я же обязался служить тебе до самой смерти и знаю, что такое слова чести!

– «Слова чести»! – засмеялся княжич Василий. – Почему же ты тогда такой гордый? Неужели мнишь себя великим князем?!

– Я уже стар, княжич! – сказал в сердцах князь Роман. – И поседел на службе у твоего батюшки! Поэтому считаю, что ты не имеешь права позорить мою княжескую честь! Я не княжеский холоп, а служилый человек! И целовал крест не тебе, а твоему батюшке! Я не приемлю ложь и грубость! Не тебе судить мою гордыню! Моя родословная не хуже твоей ни на каплю!

– Так ты намекаешь на мою бабушку-боярыню?! – вскричал, выпучив от гнева глаза, княжич Василий. – И смеешь оскорблять наш славный род?!

– Успокойся, сынок, – поднял руку Дмитрий Иванович. – В словах князя Романа нет оскорблений! Да, в самом деле, его предки – славные люди. Он ведь – потомок святого Михаила Черниговского! Его род, в самом деле, не хуже нашего…Впрочем, ладно! Я выслушал тебя, Роман, и не увидел твоей вины передо мной! Ты правдив, честен и не зря целовал святой крест! Иди к себе спокойно и по-прежнему добросовестно неси свою полезную нам службу! Да поможет тебе Господь!

 

ГЛАВА 25

ДЕЛА ЮРИЯ СМОЛЕНСКОГО

Апрель 1389 года был холодным. Снег долго лежал в полях, иногда возвращалась по-настоящему зимняя погода с ледяными ветрами и морозами. Смоленск едва пережил «тяжкое поветрие», охватившее город и его окрестности еще три года тому назад. Вымерла едва ли не половина города. Такова была «кара Господня» за злодеяния, учиненные смоленским войском над своими же соотечественниками во время похода на Мстиславль. Как известно, литовцы поставили тогда на великое смоленское княжение старшего сына убитого под Мстиславлем Святослава Смоленского, Юрия. При этом последний выплатил победителям огромную сумму выкупа за «отеческий стол». Такой его приход к власти не радовал горожан. И сразу же, как только литовское войско удалилось, в городе вспыхнул мятеж. Но князь Юрий беспощадно расправился с зачинщиками, а тут еще случилось и «лихое поветрие», унесшее жизни тысяч горожан. Сам Юрий Святославович засел в своем тереме и скрывался от общения даже со своими боярами, боясь заразиться от них. Порядок в городе был предоставлен «самому Господу», и если бы не смоленский епископ Михаил, обеспечивший силами церкви своевременное погребение умерших, страшная эпидемия погубила бы еще многих людей. Но вот эта напасть миновала, и великий князь Юрий начал устанавливать в городе собственные правила, основанные не на «Правде Ярослава», но его личной воле.

Горожане знали о жестокости, «крутости нрава» нового великого князя. Еще с детства он оставил о себе тяжелые воспоминания: сурово обращался со слугами и даже со своими одногодками-дружинниками, любил жестокие потехи. Бывало, когда он самолично резал скот и наслаждался мучениями животных. Однажды он, будучи еще отроком, услышал, как во дворе слуги забивали свинью. Жирное животное, обладавшее силой дикого вепря, долго сопротивлялось, и княжеские слуги никак не могли его заколоть. Услышав крики несчастной твари и раздраженных слуг, княжич Юрий выбежал во двор и, выхватив у здоровенного забойщика большой длинный нож, устремился к связанной пеньковыми веревками свинье. Он с размаху вонзил железное острие в пространство между передними лапами, уже окровавленное неудачными попытками, но свинья, дико взревев, неожиданно вырвалась и, разорвав путы, побежала по двору, истекая кровью. – Хватайте! Бейте эту бесовку! – орал возбужденный княжич, отняв у одного из слуг медвежью рогатину.

Слуги вновь повалили животное на землю и обвязали ее со всех сторон веревками. А разъяренный княжич с силой вонзал в бока непокорной свиньи тяжелое орудие, каждый раз вызывая сильное истечение крови, и смеялся. Наконец, измученное потерей крови животное затихло и прекратило сопротивляться. Однако когда княжеские слуги стали опаливать свиную тушу, изуродованная скотина, не имевшая уже сил на движения, но все еще живая, неожиданно тихо, но слышимо для окружавших, захрюкала! Даже видавшие виды княжеские слуги прикрыли руками лица: мучить живое существо расценивалось как грех! Но княжич Юрий безудержно хохотал, радуясь случившемуся и пугая их своей безжалостностью.

И в том, бесславном мстиславльском походе, князь Юрий был вдохновителем расправы над мирными сельскими людьми и, несмотря на это, литовцы, знавшие о его жестоком нраве, сохранили за ним наследственный великокняжеский «стол».

Были у него и другие пороки. Он любил «доброе вино» и «красных женок». Ходили слухи, что едва ли не все княжеские «дворовые девки» побывали в его объятиях. Юрий Святославович не гнушался ни ключниц, ни скотниц, ни «холопьих супружниц». И было совершенно невозможно избежать его «любви». Если какая-либо девица приглянулась князю, он сразу же посылал к ней своего верного холопа Силу с требованием «прийти на сеновал, к своему господину». Отказа обычно не было, потому как однажды княжич, совсем еще молоденький, зверски расправился с птичницей Радавой, попытавшейся «сохранить свое девичество» и не придти на известный сеновал.

Прождав несостоявшуюся возлюбленную, разгневавшись, взяв длинный кнут, княжич Юрий помчался прямо в жалкую хижину строптивой девушки и, не взирая на собравшуюся в это время за столом семью, прилюдно иссек кнутом несчастную столь нещадно, что она, до конца жизни изуродованная жестокими шрамами, стала совершенно непривлекательна, и ее, доселе красивую и нежную, не захотел «в супруги» ни один княжеский холоп.

Этот поступок раздосадовал самого великого князя Святослава, и он вскоре, поспешно, женил своего незадачливого наследника, рассчитывая, что брак образумит вспыльчивого юношу и «укротит телесные страсти».

Но и после свадьбы князь Юрий не утратил вкуса к «ладным женкам». Правда, постепенно он потерял интерес к простолюдинкам, покорность которых его уже не «зажигала», и обратился «к боярским женкам», где также преуспел. Здесь, однако, его поле деятельности было несколько сужено: бояре редко выпускали своих жен «на люди» и увидеть боярских красавиц можно было лишь на рынке, в рядах богатых купцов, продававших заморские ткани и самые разнообразные «диковинные вещицы».

Именно там молодой князь Юрий стал устраивать свои засады, договариваясь с купцами, не желавшими ссориться с наследником великого князя, и прячась со своим холопом Силой за тюками товаров, высматривая очередную жертву. Обычно красивая замужняя женщина входила в лавку или останавливалась у прилавка с товарами, внимательно осматривая приглянувшуюся ей вещь. Князь, в том случае, если красотка была ему по душе, делал знак рукой Силе, чтобы тот действовал, а сам тихонько выбирался наружу и вскакивал на коня, отправляясь на заветный сеновал.

Рослый княжеский холоп, обладавший каким-то магическим даром воздействия на женщин, подходил к избранной красавице, что-то ей говорил и она, оставляя служанок «дожидаться свою госпожу» у той же лавки или у входа на рынок, удалялась к крытому возку, стоявшему неподалеку, куда садилась и уезжала к молодому князю. Проведя определенное время на сеновале, она возвращалась в том же возке назад, на рынок, и уже со своими служанками шла домой. Так продолжалось довольно долго, и никто в городе ничего не знал. Ходили лишь слухи о невероятной мужской силе князя Юрия и, видимо по этой причине, приглашения холопа Силы имели такой магический успех: отказа от сближения с любвеобильным князем у боярынь, возможно, не было. Что говорили слугам приглянувшиеся князю Юрию и побывавшие в его объятиях боярыни, оставалось тайной, но вот однажды о похождениях наследника смоленского «стола» проведал владыка и, возмутившись его поведением, сообщил обо всем великому князю. Последний установил наблюдение за сыном, получил подтверждение «людских слов», и, забив до смерти палками на конюшне холопа Силу, обвиненного «в премерзких злодеяниях», добился того, что расстроенный Юрий Святославович на время затаился, ограничившись общением «с жалкими холопками».

После гибели отца и позорного поражения под Мстиславлем великий князь Юрий некоторое время старался не проявлять своих слабостей. К тому же у него теперь было мало времени на развлечения и утехи: при всей его безответственности пост великого князя требовал повседневных хлопот. Приходилось принимать посланников от соседних, русских князей, Литвы и даже немцев Тевтонского Ордена. Литовцы же с ним не церемонились. После того как в феврале 1387 года польский король Ягайло издал «привилей», по которому католикам был запрещен брак с православными, и началось принудительное «окатоличивание» Литвы, к русским стали относиться с пренебрежением. В следующем году, пытаясь наладить отношения с братом Ягайло, даже брянский князь Дмитрий Ольгердович был вынужден принять присягу на верность польской короне, порвав все связи с Москвой. А когда в том же году литовцы вторглись в Пруссию, не только Дмитрий Ольгердович, но и Юрий Святославович были вынуждены отправить своих воинов в далекий поход. Домой вернулись очень немногие. Это не прибавляло князьям, принявшим участия в походе, «любви» горожан. Князя Юрия очень тяготила зависимость от Литвы. Он, властный и самолюбивый, ненавидел любую власть над собой! Однако противовесом Литве могла быть только Москва и православная церковь. Поэтому Юрий Святославович был вынужден выжидать ослабления Литвы и Польши, надеясь на их недолгое объединение, и ждал, когда завяжется очередная борьба за великокняжеский «стол» Литвы. Не мог он не считаться и с мнением епископа Михаила, тесно связанного с высшим московским духовенством. Пока владыка пребывал в Смоленске, Юрий Святославович, был «тих и кроток», зная, что любое отклонение от требований сурового владыки может ослабить его власть и репутацию.

Но вот неожиданно из Москвы от митрополита Пимена пришел гонец, призывавший смоленского епископа выехать с ним и «со многими старцами да диаконами» в Константинополь к патриарху. Епископ Михаил немедленно собрался в дальний путь и, оставив вместо себя «местоблюстителя Василия», покинул Смоленск.

Теперь у Юрия Святославовича были развязаны руки. Никто не мог бы укорить его в «сердечных делах». И он опять решил развлечься на рынке. Князь устремился в лавку своего самого покорного купца Глушко Белояровича, договорившись о «любовной засаде». Вместо убитого когда-то холопа Силы обязанности сводника должен был выполнять другой «бестолковый раб» – Будило. Народу в лавке было немного, в связи с тем, что торговали дорогой «грецкой поволокой», и сидевший за мешком с тканями князь задремал. Ему снились далекие края, синие небеса и он, великий и могучий, скакавший впереди своих воинов на «сам Цареград». – Я превзойду славного Олега, – думал во сне Юрий Святославович, – и вновь прибью щит на царьградские ворота!

В самом деле, перед ним предстали тяжелые, мощные стены Константинополя, которые он доселе никогда не видел, и могучие «железные смоленские рати». – Ты будешь великим греческим царем, Юрий! – раздался вдруг громкий голос, и князь проснулся. – Господи! – сказал он про себя. – Вот если бы это была правда!

Он потер правой рукой потный лоб и неожиданно услышал приятную женскую речь. – Вот эта ткань подойдет! – молвила женщина купеческому приказчику, показывая рукой на прилавок. – Покажи-ка мне ее!

Князь бросил взгляд в сторону говорившей и был потрясен: у прилавка стояла женщина необычайной красоты! Он подумал, что это какая-то очередная смоленская боярыня и радостно вздохнул: теперь ему будет чем заняться на сеновале!

Он сделал привычный знак рукой своему холопу, тот кивнул головой: дело сладится! И довольный собой князь, сгорая от нетерпения, выбежал через запасной ход наружу. Вскочив на коня, он помчался в заветный сарай, предвкушая встречу с прекрасной незнакомкой. Но время шло, а красавицы все не было. – Так всегда бывает с красотками, – рассуждал про себя великий князь. – Надо набраться терпения и подождать…

Вдруг в разгар его рассуждений стукнула дверь, и на сеновал прибыл верный Будило, весь побитый и злой. – Прости меня, великий князь! – сказал он с горечью. – Там случилась неудача!

– Что ты сказал, бесстыжий холоп?! – крикнул, багровея от ярости, Юрий Святославович. – Неужели захотел на конюшню?!

– Я не хочу на конюшню, великий князь, но ничего не могу поделать! – буркнул слуга. – Там была боярыня служилого московского князя Романа Михалыча с огромной свитой! Она ехала в Литву к Витовту, которого ты уважаешь. Мы, твои верные холопы, не осмелились применить к ним силу! Правда, сначала мы попытались и видишь, теперь наши рожи в синяках и крови! Пощади меня, великий князь!

– Опять этот Роман оказался на моем пути! – молвил со злобой князь Юрий. – Не следовало жалеть ту боярыню! Но поздно! Они уже ушли! Эх, досада! Вот и просидел здесь полдня без толку! Ладно, Будило, что теперь поделать? Тогда тащи сюда ту телку, мою ключницу!

– Слава тебе, мудрый князь! – вскричал довольный таким исходом Будило. – Да я тебе, если надо, сейчас же приведу и свою супругу! А коли пожелаешь, так и дочь свою молодую отдам, лишь бы порадовался!

– Иди же, Будило, – усмехнулся успокоившийся великий князь, – я хорошо знаю, что вы, простые русские люди, всегда готовы вылизать зад своему господину! На этом стояла, стоит и стоять будет земля русская!

 

ГЛАВА 26

СМЕРТЬ ДМИТРИЯ ДОНСКОГО

Май 1389 года, сменивший холодный апрель, обещал хорошее, теплое лето. Сочная трава, пышная изумрудно-зеленая молодая листва деревьев, бездонная голубизна небес, синь рек и озер радовали глаз. Москвичи толпами бродили по лесам и полям, наслаждаясь теплом и ароматами поздней весны. Все надеялись, что с приходом благодатной поры растает, как дым, пришедшая неведомо откуда зараза. Правда, тяжелая болезнь на этот раз была не столь жестокой, она поразила лишь самых старых и хилых, но князь Роман Брянский со своими людьми были вынуждены нести напряженную службу, чтобы предотвратить беспорядки. «Поветрие» растянулось на три года и изо дня в день уносило жизни, в основном, полуголодного люда. Так, во время распространения неведомой болезни в Смоленске вымерло множество народа, но не пострадали ни члены великокняжеской семьи, ни бояре. Московская знать, имея перед собой такие примеры, не особенно горевала. – Эта болезнь пришла на головы простонародья за их грехи! – говорили московские бояре. Но вот неожиданно заболел князь Владимир Андреевич Серпуховский, и они прикусили языки. Благо, этот князь, участник славной Куликовской битвы, выжил! Это было воспринято, как чудо! Потом захворал и великий князь Дмитрий Иванович, но никто не придал его недугу серьезного значения: могучий вояка, кашляя и чихая, едва ли ни ежедневно выезжал за город со своими боярами и дружинниками либо на охоту, либо на проверку воинской выправки своих лучших воинов, либо просто «на свежий воздух».

Однако мужественный воитель чувствовал себя вовсе не так, как показывал ближайшему окружению. В последние дни его охватила тоска, мучительная скука и желание ничего не делать, просто лежать. Но он смирял такое свое состояние духа и заставлял себя двигаться, действовать. Дмитрий Московский очень не хотел отпускать митрополита Пимена в Константинополь: чувствовал вечное расставание. Однако святитель, несмотря на протесты великого князя, все-таки выехал 13 апреля в дальний путь с целой свитой. Со всей Руси съехались епископы, чтобы проводить его: Федор Ростовский, Ефросиний Суздальский, Еремей Рязанский, Исаакий Брянский, Даниил Звенигородский, архимандриты многих монастырей, игумены и простые монахи. На шестой день пути митрополита, уже в степи, его поезд был встречен князем Юрием Елецким с большим отрядом дружинников, присланным великим князем Олегом Рязанским. Это говорило о большом влиянии митрополита Пимена на дела Руси и торжестве московского «государева дела».

Князь Роман Михайлович присутствовал на прощании великого князя Дмитрия с митрополитом. Он видел слезы на щеках великого князя и его сердитое, посеревшее от недовольства лицо. – Он выглядит тяжело больным! – подумал тогда бывший брянский князь. – Его лицо такое болезненное и жалкое, как будто перед смертью! Неужели его дела так плохи?

Роман Молодой не раз видел смерть и, бросая взгляд на лицо Дмитрия Московского, гнал от себя страшные мысли. – А что, если он умрет? Разве я выдержу издевательства злобного Василия? Неужели надо уходить? – проносились в его мозгу, как огненные молнии, тревожные слова.

Вернувшись в тот же день в свой терем, он позвал к себе верных бояр и рассказал им о своем страшном предположении. Но те не поверили. – Дмитрий Иваныч еще силен и могуч! – молвил тогда Влад Изборович. – Он еще долго проживет на славу Москве!

– Все зависит от воли Господа, княже, – поддержал старшего товарища Буян Даркович. – Как Господь решит, так и будет! Зачем обсуждать Божьи дела? Все узнаем, когда будет надо!

– Тогда уже будет поздно, мои славные бояре! – возразил Роман Михайлович, качая своей седой головой. – Никто из нас не увидит добра, если придет к власти Василий Дмитрич! Я верю этому и хочу предупредить беду! Я хочу дать тебе поручение, мой славный Ослябя. Надо съездить в Литву к славному князю Витовту и спросить его от моего имени, возьмет ли он меня к себе на службу с боярами и дружиной? И даст ли мне земли, не в пример жадному Дмитрию Иванычу? Я знаю, Ослябя, о твоем желании послужить святой церкви…Тогда напоследок выполни мою просьбу, а там – поступишь так, как пожелаешь…Захочешь – останешься моим боярином, а нет – твоя воля!

Ослябя Иванович недолго думал и, низко поклонившись князю, сказал: – Твои слова, княже, для меня закон! Ты для меня – господин после самого Бога! Я повинуюсь твоему приказу! Но хочу поехать туда с дружиной, чтобы не позорить твоего имени. И возьму с собой супругу, Всемилу Олеговну, с сыном Яковом! Неизвестно, как оценит великий князь Дмитрий мою поездку к самому Витовту, поэтому я хочу уберечь свою семью от гонений. А назад я вернусь один с ответом Витовта!

– Можешь прислать сюда своего верного человека! А сам оставайся пока там! – улыбнулся князь Роман. – Я так благодарен Господу за моих верных людей! Они ни разу не подвели меня! Были мне надежной защитой и на поле брани, и на московской службе! Эти слова князь Роман вспомнил, когда выехал в самом начале мая на охоту в свите великого князя. Последний, весь пожелтевший и мрачный, за всю дорогу до заповедного леса не произнес ни одного слова, охотился «без страсти»: лишь наблюдал, как его люди забивали лося и поразили небольшого кабана. – Не зря я послал Ослябю к Витовту! – сказал тогда себе Роман Михайлович. – Надо с «великим нетерпением» ждать от него ответа: славный Дмитрий Иваныч уже не жилец!

Днем 18 мая в терем к князю Роману пришел его престарелый родственник – московский боярин Иван Родионович Квашня. – Плохо дело, Роман! – сказал он. – Наш великий князь слег и повелел срочно составить «духовную грамоту»!

– Но он уже не первый раз пишет завещание! Это – дело привычное! – возразил Роман Михайлович, усадив грузного, сопевшего от напряжения старика, в соседнее кресло.

– Тогда было другое время, – пробормотал боярин. – А теперь – все иначе! Как бы наш великий князь не помер! Вот он наказал передать великое княжение старшему сыну, Василию, а второму, Юрию – Звенигород со всеми доходами и Галич. Кроме того, он не обделил и остальных. Третьему сыну, Андрею, он завещал Можайск с доходами и Белоозеро с волостями и слободками…Четырехлетний сын Петр получил Дмитров с доходами и Углич с окрестностями. Дмитрий Иваныч позаботился и о великой княгине, обязав сыновей выделять на ее содержание часть своих доходов от полученных уделов. А в самом конце «духовной» он приказал «слушаться во всем» Василия и мать Евдокию…

– А что он выделил сыну Ивану? Ты же ничего о нем не сказал! Иван ведь не самый младший! Ему, пожалуй, лет двенадцать…Неужели он остался без удела? – воскликнул в изумлении Роман Брянский. – Ты забыл о нем, Иван Родионыч?

– Его сын Иван нынче болен! – кивнул головой седовласый боярин. – И князь решил не вносить его в «духовную». Он предложил своему старшему сыну самому выбрать для него удел, а потом, в случае его смерти, передать землю другим братьям или самой княгине, если она переживет Ивана!

– Кто же подписал эту «духовную»? – поднял голову князь Роман. – Кто теперь в его приближенных?

– Все самые знатные бояре принимали участие в обсуждении завещания! – кивнул головой Иван Родионович. – Там была и великая княгиня…Ей весьма тяжело! Она только что родила сына Константина, а тут – умирает ее супруг!

– Да, я слышал об этом, – нахмурился князь Роман. – Говорят, что не прошло и двух дней после родов, как занемог великий князь…Какое жестокое наказание! Пришлось поспешно крестить младенца…Так кто же из бояр, кроме тебя, принял участие в «духовной»?

– Первым подписался князь Дмитрий Михалыч Волынский, за ним – Тимофей Василич Вельяминов, а я уже был третьим…Дальше подошли Федор Андреич Кобыла, молодые братья – Федор Андреич Свибл, Иван Хромой и Александр Остей – а последним был, по-моему, молодой Иван Федорыч Собака!

– Только ты и князь Дмитрий Волынский – мои доброжелатели! – с горечью сказал Роман Михайлович. – Мне не будет жизни при этом Василии! Значит, надо отсюда уходить!

– Зачем, сват? – встревожился Иван Родионович. – Нечего беспокоиться из-за Василия! Он – неплохой молодец, и все наладится! Пусть он властен и вспыльчив…Еще исправится: жизнь заставит! И успокойся! Я не дам тебя в обиду! А сейчас я побегу в терем великого князя: нам предстоит тяжелая ночь! Может, сжалится Господь, и наш славный Дмитрий Иваныч выздоровит…

Всю ночь пролежал князь Роман без сна. Он не захотел даже «красну девицу»! В его голове проносились, одна за другой, невеселые мысли. Измученный тяжелыми переживаниями князь сомкнул веки только к утру. Но едва он погрузился в тяжелый беспокойный сон, как в простенке раздались крики, с улицы донесся шум многих голосов и топот тысяч ног. Наконец, в дверь княжеской спальни постучали, и у порога появился лохматый, плачущий слуга.

Вскочивший с постели князь Роман понял все.

– Не говори ничего, Пучко! – буркнул он. – Я знаю, что умер великий князь!

– Именно так! – прохрипел слуга. – Совсем недавно, в два часа ночи…

Роман Михайлович быстро встал, оделся с помощью слуг, и, не умываясь, не принимая пищи, побежал в великокняжеский терем, располагавшийся неподалеку от его небольшой усадьбы.

В Кремле царила невероятная сумятица. Взад-вперед бегали слуги великого князя, дружинники, вооруженные длинными топорами, суетились попы и монахи. Одни спешили во дворец, другие – из дворца. Князь Роман подбежал к терему великого князя и у его ступенек увидел стоявшего с обнаженным мечом сына Дмитрия. Он нес в этот день охрану Кремля. Худющий, с багровым лицом и текущими по щекам слезами, Дмитрий Романович стоял, как потерянный. Напротив него, у другого края лестницы расположился с бердышом на плече боярин Буян Даркович. Он хранил полное спокойствие, и его лицо совсем не выражало скорби.

– Возьми себя в руки! – крикнул сыну рассерженный князь Роман. – И лучше следи за порядком! Немедленно закройте кремлевские ворота, чтобы сюда не проникли враги! Здесь нечего делать злобной черни! Быстро собери сюда всех моих брянцев! А у входа в терем оставь пока Светолика!

И он побежал вверх по лестнице. В тереме царила относительная тишина. Самые знатные бояре толпились в простенке возле великокняжеской спальни и тихо между собой разговаривали. Неподалеку от них стояли вооруженные стражники, среди которых были брянцы. Они низко поклонились своему князю. Роман Михайлович кивнул им головой и устремился к боярам. Увидев Ивана Родионовича, стоявшего рядом с Дмитрием Волынским, он подозвал его к себе мановением руки. – Здравствуй, сват, – прошептал приблизившийся к князю боярин. – Вот тебе и сбылись мои слова! Нечего горевать! Умирая, великий князь сказал напоследок Василию: – Позаботься, сынок, о Романе Брянском! Дай ему земли…Не жалей! Этот Роман был верен мне до конца, но я его не отблагодарил…Вот Господь и напомнил мне этот грех…Клянись, сынок, что не обидишь славного Романа!

– И он поклялся?! – вскричал, сверкая очами, князь Роман. – Неужели я заслужил такую милость?!

– Не успел, Роман, – кивнул головой боярин Иван Родионович. – Дмитрий Иваныч уже почил…А зачем его клятва, если все слышали слова великого князя?

 

ГЛАВА 1

ВОЗВРАЩЕНИЕ КИПРИАНА

Зимой 1390 года, перед Великим Заговением, в Москву вернулся митрополит Киприан. Великий князь Василий «с боярами и лучшими воинами» на конях встречали большой поезд святителя на окраине Москвы. Среди встречавших был и князь Роман Михайлович, пристроившийся в самом конце великокняжеской свиты со своими конными брянцами.

Толпы москвичей стояли вдоль киевской дороги. Несмотря на лютый холод, они, кутаясь в бараньи тулупы, упорно ждали торжественной встречи. «Черные люди» с интересом поглядывали на великого князя и его знать, тихо между собой разговаривая, однако эти негромкие «толки» собравшихся со всего удела людей превращались в нудное, неприятное жужжание. Князь Роман Михайлович, одетый в кунью шубу, и его бояре, носившие медвежьи полушубки, смотрелись на общем фоне великокняжеской свиты, как белые вороны. Сам великий князь Василий Дмитриевич был одет в изящный овчинный тулуп, выкрашенный темно-коричневой краской, с золочеными пуговицами, темно-синие штаны и в ярко-красные длинные «козловые» сапоги. Его голову увенчивала теплая, красного цвета, шапка, обшитая по краю мехом черной куницы. На его боярах и дружинниках были такого же цвета тулупы, штаны, но сапоги имели темно-коричневый цвет. Шапки у бояр были высокие, «новгородские», сшитые из бобровых шкур. Воины, окружавшие великого князя и его бояр – их было всего два десятка – носили поверх теплых тулупов железные доспехи – кольчуги, панцири из цельного железного листа или из многих пластин, а на их головах возвышались высокие железные шлемы – «шишаки».

– Василию всего восемнадцать лет, – думал про себя Роман Брянский, – но он выглядит как взрослый! У него уже густая, клинышком, борода и усы «доброго мужа»!

Великий князь спокойно восседал в седле своего вороного коня и молча всматривался в даль. Прискакавшие дозорные только что доложили ему, что поезд митрополита уже в двух верстах от них.

– Скоро уже будет год его власти, – говорил сам себе князь Роман, – а я до сих пор не дал клятву с крестным целованием! И никто не принуждал к этому! Подожду еще немного, и если Васильевы люди не придут с напоминанием, я не буду спешить!

Великий князь Василий, вступивший на отцовский «стол», совершенно не вмешивался в дела бояр и служилых князей. Он, правда, сильно повздорил со своим дядькой, князем Владимиром Андреевичем и тот, опасаясь опалы, каковую совсем недавно пережил от его покойного отца, сначала ушел из Москвы в свой Серпухов, а затем, «обиды тая», забрав с собой всю семью, бояр и челядь, отправился в Торжок и долгое время пребывал в укрепленном селе Теребеньском, неподалеку от Торжка и литовской границы, выжидая.

Но обстановка не позволяла долго ссориться. Еще летом великий нижегородский князь Борис Константинович ходил в Орду к хану Тохтамышу. Золотоордынский повелитель в это время ввязался в войну с неким «царем Темир-Аксаком». Пришлось Борису Константиновичу сопровождать некоторое время хана в его походе. В конечном счете, Тохтамыш отослал нижегородского князя в Сарай, а сам, не найдя соперника и «разорив его далекий город», вернулся домой. Здесь он долго еще держал в неведении Бориса Константиновича насчет своей «воли», однако, наконец, после получения богатых даров вручил ему ярлык…на его прежние земли. Сказали свое слово московские «киличеи», привезшие в Сарай весь огромный «выход» и «поминки», в связи со сменой великого князя в Москве. Хан Тохтамыш был обрадован вестью о кончине Дмитрия Донского, имени которого боялись даже его лучшие воины. Поэтому он охотно принял московское серебро и дары и отослал в Москву своего посланника Шиахмата с ярлыком Василию Дмитриевичу на великое московское и владимирское княжение. Пришлось московской казне вновь проявлять щедрость и ублажать подарками ханского посла, который приехал в Москву чуть ли не на пепелище: Москва опять горела, пламя, распространившись от церкви святого Афанасия, едва не выжгло весь Кремль. Знатный татарин с насмешкой смотрел на обуглившиеся терема, однако очень удивлялся быстроте восстановительных работ: буквально на его глазах московские плотники возводили новые боярские хоромы и купеческие терема по всему городу.

Неспокойно было и в Великом Новгороде: там совсем недавно случился «превеликий мор» и знати едва удалось удержать чернь от очередного бунта. Летом же в город приехал литовский князь Лугвений Ольгердович, поссорившийся со своими братьями и искавший убежища. Новгородцы приняли его и отдали ему «в кормление» городки покойного князя Нариманта.

К концу осени пришла печальная весть из Константинополя: там 11 сентября, тяжело заболев, скончался митрополит Пимен. Другой же митрополит, Киприан, пребывавший в это время в Киеве, немедленно собрался в дальний путь и ушел в Константинополь к местному патриарху. Там он получил благословение на всю митрополию: и Литву, и Русь. В Константинополе к нему примкнули высшие церковные сановники, сопровождавшие покойного Пимена, и они вместе отправились сначала в Киев, а затем – в Москву. Накануне приезда святителя, великий князь Василий отправил своих бояр под Торжок к князю Владимиру Серпуховскому со словами примирения, и тот, «умилившись слезами радости», вернулся в свой Серпухов.

В самой же Москве было тихо и спокойно. Князь Роман и воеводы Запасного полка исправно несли службу по поддержанию порядка в городе и его окрестностях, а великий князь, не в пример своему отцу, не выезжал «проверять сторожу».

Лишь однажды Роману Брянскому удалось столкнуться лицом к лицу с молодым великим князем: на осенней охоте. Тогда московские охотники привели великого князя и бояр к большому торфяному болоту, где стреляли из луков в пролетавших птиц. Сам великий князь держал на руке, одетой в толстую кожаную рукавицу, крупного сокола. Соколиная охота была его любимым делом. Однако птиц, летавших над болотом, было так много, что княжеский сокол, взлетая над ними, исчезал, порой, из виду и в туманной дымке было плохо видно, сбивает ли он птиц или нет. Если бы не стаи охотничьих собак, ведомые великокняжескими псарями, охота была бы недобычлива. Однако собаки, выскакивая из болотных зарослей, периодически приносили то жирного, откормившегося за лето, гуся, то утку, а то и саму цаплю, особенно ценимую знатоками птичьего мяса. Но вот вернулся назад утомившийся охотой сокол великого князя. Он уселся на его руку и был немедленно передан слуге-сокольнику. Теперь наступила очередь стрелкам из луков. Засвистели стрелы – и птичьи стаи, разбуженные и напуганные великокняжеским соколом, значительно поредели. Особенно метко, как это обычно бывало, стреляли брянские воины.

Видя, как на его глазах падают пораженные красными стрелами крупные птицы, великий князь подозвал к себе через слуг Романа Брянского. Тот, не медля, забросив лук за спину, а стрелу – в колчан, подскакал к нему. – Я рад видеть тебя и твоих людей на нашей охоте! – сказал седовласому князю раскрасневшийся от охотничьего азарта Василий Дмитриевич. – Такая меткость нужна и на бранном поле! Тебя не зря называют «Молодым»! Я еще не видел такой искусной стрельбы, но о вас наслышан! Ну, а теперь покажи свое умение! Видишь там, в синем небе, крупного лебедя?

– Вижу, великий князь! – тихо ответил Роман Михайлович. – Я сейчас же его подстрелю!

– Не хвались, едучи на рать, – усмехнулся великий князь, – но хвались, едучи срать!

Поняв насмешку, князь Роман выхватил лук, быстро наладил стрелу, натянул тетиву и выпустил смертоносный снаряд в небо. Стрела, казалось, медленно летела и не успевала за стремительно мчавшейся птицей, однако несчастный лебедь вдруг развернулся и как бы сам насадил себя на княжеский снаряд. В полной тишине грузная птица свалилась, теряя перья, в самую середину болота. Не было слышно даже всплеска.

– На этот раз тебе помогла удача, Роман! – буркнул, разворачивая коня, Василий Дмитриевич. – Глупый лебедь сам себя погубил! А здесь не надо большого умения!

И он ускакал, увлекая за собой бояр и оставляя своих слуг подбирать добытую дичь.

– Да, этому Василию не угодишь! – подумал князь Роман, сидя в седле своего любимого коня и ежась от холодного ветра. – Он даже не похвалил меня, не в пример своему батюшке! Ладно, хоть не беспокоит пока! Жаль, что до сих пор нет весточки от моего славного Осляби! Неужели могучий Витовт задержал его или даже лишил жизни?! Но этого не может быть! Однако что-то долго нет его…

– Святитель! Святитель едет!!! – донеслись до него радостные крики толпы, и князь поднял голову. Прямо на них двигался митрополичий поезд. Впереди в большом, окрашенном в черный цвет возке, ехал сам святитель: рослый седобородый старик с живыми карими глазами. Он сидел сразу же за возницей, и его черная ряса, наброшенная на тяжелую волчью шубу, развевалась на ветру. На голове святителя возвышался белый клобук с вышитым на нем изображением Божьей Матери, а в руках он держал большой серебряный крест-распятие, отрывая время от времени от него правую ладонь и крестя толпу. За ним сидели служки – рослые сильные монахи, одетые в длинные утепленные рясы и черные клобуки. Весь поезд святителя не отличался яркостью красок: преобладали лишь черный, серый и белый цвета. – Я вижу много владык, сын мой! – вдруг сказал своим скрипучим, но довольно громким голосом симоновский архимандрит. – Вон Федор, ростовский епископ, Ефросин Суздальский, Еремей Рязанский, Исакий Брянский или Черниговский, Михаил Смоленский, Даниил Звенигородский…и еще два незнакомых мне митрополита, с виду – греки!

Князь Роман с интересом глядел во все глаза. – Вот и вернулся славный Киприан! – подумал он, улыбаясь. – А Москва получила патриаршее благословение!

Неожиданно он заметил какое-то знакомое лицо в конце священного поезда и, покачав головой, пристально в него вгляделся. – Господи, да это же мой славный Ослябя! – едва не вскричал он. – Да! И он едет вместе со своей супругой, челядью и сыном Яковом Волосатым! И одеты они как монахи или церковные люди: в рясы и черные хламиды! Слава тебе, Господи! Помоги же мне, твоему рабу!

Он не слышал ни приветственных слов великого князя, ни ответных слов митрополита. Перед глазами Романа Михайловича стояло лицо его верного боярина Осляби!

Вечером, когда князь Роман восседал в своем большом черном кресле и попивал со своим сыном Дмитрием, сидевшим напротив него через стол, греческое вино, в его думную светлицу постучали, и вошел слуга. – Пресветлый князь! – весело сказал он. – К тебе пожаловал твой могучий боярин, Ослябя Иваныч! Ты примешь его?

– Что ты спрашиваешь, мой верный Пучко? – буркнул в нетерпении Роман Михайлович. – Зови же скорей моего верного Ослябю!

В светлицу вошел, одетый во все черное, но не в церковное, долгожданный княжеский посланник. Сняв с головы бархатную, обшитую мехом хорька, шапку, Ослябя низко поклонился князю и его сыну. – Здравствуйте, мой любимый князь и славный Дмитрий! – сказал он, остановившись у порога. – Я ухитрился побывать в такой дали, аж в самом Царьграде! Вот хочу рассказать тебе обо всем!

– Садись-ка сюда, мой добрый посланник, на эту скамью, рядом с моим сыном, и поведай нам о своих приключениях! – молвил, роняя слезы, Роман Брянский. – Я уже не надеялся тебя увидеть, хотя ежечасно молил об этом Господа! Испей с нами доброго вина и рассказывай.

Растроганный словами своего князя, Ослябя, удобно усевшись рядом с княжеским сыном и отхлебнув из большой серебряной чаши добрый глоток вина, приступил к подробному повествованию.

Он не упустил и смешного приключения в Смоленске, когда к его жене пристал какой-то здоровенный мужик, представившийся великокняжеским слугой, с предложением посетить хоромы великого князя. Тогда дружинники Осляби сильно поколотили болтуна и сопровождавших его «разбойных людей», но после этого немедленно, опасаясь последствий драки, покинули город. Они долго скитались по окраинам литовской земли в поисках Витовта и едва не попали в руки его противников. Но «Господь помог», и они в конце 1389 года нашли Витовта, провозгласившего себя великим князем и королем, в Витебске. Известный полководец восстал против польского короля Ягайло и потребовал независимости Литвы от Польши. Сначала он хотел, под прикрытием свадьбы одной из княжон, занять Вильно, но об этом узнал от некого Судимонта князь Корибут Ольгердович и помешал осуществлению замысла. Тогда Витовт объявил центром восстания Витебск и призвал под его стены всех союзных ему князей с войсками. – Ему тогда было совсем не до нас, – сказал, вновь отхлебнув из чаши вина, Ослябя, – но он принял меня, выслушал и, улыбнувшись, кивнув головой, сказал: – Пусть славный Роман хоть сейчас приезжает ко мне, и я с радостью заключу с ним договор! Он получит от меня богатый город и доброе жалованье! Я не пожалею ему ни земли, ни золота, ни серебра! Жду его в Литве! – После этих слов он подержал меня в Витебске несколько дней, а потом отправил в Киев, чтобы я вернулся сюда привычной дорогой!

Но в Киеве Ослябя встретился с митрополитом Киприаном, с которым познакомился раньше в Москве, и тот предложил ему службу в качестве «митрополичьего боярина». Однако Ослябя, имея «пожизненный договор» с князем Романом, не мог дать согласия на это, отложив решение вопроса до возвращения в Москву. Но поехать в Константинополь со святителем не отказался. И они проследовали туда «с превеликой быстротой».

Ослябя с восторгом описал далекое путешествие, свое пребывание «в патриарших хоромах», восславил красоты «славного Цареграда» и тамошнюю жизнь. Потом он подробно поведал о своем обратном пути, прибытии в Киев и, наконец, возвращении в Москву.

– А теперь, славный князь, у меня к тебе есть одна сердечная просьба, – сказал он в заключение. – Освободи меня от моей «пожизненной клятвы и отпусти на службу митрополиту!

Он склонил голову и заплакал.

– Не плачь, мой славный Ослябя! – весело сказал князь Роман. – В этом нет никаких преград! Благодарю тебя за службу и верность! А если хочешь послужить мудрому Киприану – вот тебе мое благословение!

 

ГЛАВА 2

В ЛАГЕРЕ ВИТОВТА

Витовт Кейстутович, провозглашенный на сборе литовской знати великим литовским князем и «русским королем», восседал осенью 1390 года в шатре на военном совете со своими видными воеводами и немецкими полководцами. Он был доволен: наконец его войска осадили Вильно! Теперь ему хотелось побыстрей взять виленский замок и добиться добровольного подчинения горожан остального города. Для этого Витовт установил жестокие ограничения своим и немецким воинам: «не грабить и не обижать горожан»! Но его требование вызвало недовольство немецких рыцарей и воевод. На совете завязался ожесточенный спор. Витовт некоторое время внимательно слушал выступавших, но потом, видя однообразие взаимных противоречий, решил не мешать им спорить, а сам погрузился в раздумья.

Новоявленный великий князь давно жаждал войны со своим двоюродным братом, польским королем Ягайло. Последний, вместе со Скиргайло, своим родным братом, когда-то погубил отца Витовта Кейстута, неоднократно обманывал Витовта после многих мирных договоров и перемирий, не соблюдая их. Ягайло и его супруга Ядвига не раз пытались примирить ненавидевших друг друга Витовта и Скиргайло, но Витовт никогда не забывал о подлой роли Скиргайло в деле пленения его отца, а потом и убийства. Тем не менее, Витовт не мог не считаться с силой Ягайло, имевшего большую польскую армию и союзников-братьев, в числе которых был и объявленный великим литовским князем Скиргайло. Поэтому он временно «мирился» со Скиргайло и даже ходил с ним в военные походы, в том числе в 1386 году на Смоленск. Но самоуправство Ягайло, его вмешательство даже в личные дела Витовта, рано или поздно должны были привести к столкновению. Так, Ягайло многократно, несмотря на то, что сам же признал Скиргайло великим князем, передавал литовские города и земли, кому хотел, не считаясь с его «волей». Еще в 1385 году он отдал князю Федору, сыну умершего Любарта, Владимир-Волынский, в то время как имелось немало других желавших заполучить богатый город, включая Витовта и Скиргайло. Правда, впоследствии, в 1387 году, он же, пытаясь умиротворить обиженного его действиями Витовта, «подарил» ему часть Волыни с Луцком. Но этим «обидел» Скиргайло. Наконец, Ягайло, как «наместник отца перед Господом», отказался утвердить помолвку дочери Витовта Софьи с Василием Московским!

Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы добиться поддержки против Ягайло литовской знати, которой было наплевать на «обиды» братьев-князей. Но сам польский король совершил роковую ошибку, вмешавшись «в дела святой церкви». Желая укрепить свое положение в католической Польше и показать себя человеком «просвещенного» Запада, Ягайло объявил об обязательном крещении Литвы по «римской вере». Для этого он издал соответствующий «привилей», в котором устанавливал серьезные льготы католикам, и, лишая едва ли не всех прав православных христиан, даже запретил браки между католиками и «неверными»! Такие его действия получили одобрение в Риме, и папа Урбан VI в своей булле от 19 апреля 1389 года признал Литву католической страной. Но насильственное навязывание католичества встретило противодействие многих знатных литовцев, не желавших менять веру из-за самодурства польского короля и прихотей «вельможных ляхов». К тому же, Ягайло Ольгердовича не поддержал Тевтонский Орден, руководство которого не признало католического крещения Литвы, считая это, опять же из-за устоявшихся за длительное время жестокой вражды убеждений, лицемерием: в этом случае немцы теряли возможность оправдания и обоснования своих походов на Восток, ибо они шли с огнем и мечом на язычников, боролись за славу католического христианства!

Витовт воспользовался оплошностью короля Ягайло и немедленно объявил об отделении Литвы от Польши с отменой действия всех его указов. Он попытался занять хитростью Вильно, но ему помешал верный польскому королю брат Корибут. Тогда Витовт сделал Витебск «крамольной столицей», но и здесь ему помешали братья Корибут и Скиргайло, поспешно двинувшиеся туда со своими войсками.

При Витовте проживали, как почетные пленники, «знатные воины» – комтур крестоносцев Марквард Зальцбах и смоленский князь Глеб Святославович. Они подружились и частенько сидели вместе на пирах, распивая хмельные напитки. Когда же возникла угроза Витебску со стороны братьев Витовта, немецкий комтур посоветовал обратиться за помощью к рыцарям Тевтонского Ордена. Витовт долго колебался из-за того, что в свое время предавал своих немецких союзников, но Марквард Зальцбах, ссылаясь на собственные родственные и дружеские связи с немецкими полководцами, предложил личное посредничество. 19 января 1390 года, благодаря его помощи, Витовт заключил договор с Тевтонским Орденом о военном союзе и пообещал, как и в прежние времена, щедро расплатиться частью литовской земли.

В феврале объединенное войско поддержавшей Витовта литовской знати и Тевтонского Ордена вторглось в Литву. Однако первые бои показали, что сопротивление Скиргайло и Корибута, усиленных польскими воинами, не позволит добиться значительных успехов без хорошей подготовки. Пограбив литовские земли, князья которых не поддерживали Витовта, союзники отошли, готовясь к новому вторжению. На этот раз великий магистр объявил о сборе всех, способных носить оружие, а немецкие посланники отправились в Западную Европу, призывая «истинных рыцарей под Христово знамя». На их зов откликнулись многие желавшие не столько выступить под священными «хоругвями», сколько награбить языческого «добра». Под знаменами объединенного войска собрались рыцари со всего света, прибыл даже со своими тремя сотнями воинов английский граф Дерби, будущий король Генрих IV. В конце лета они выступили в поход. Большое войско, двигаясь вперед, постоянно пополнялось прибывавшими со всех сторон знатными литовцами, одобрявшими действия Витовта. В союзный стан прибыл и брянский князь Дмитрий Ольгердович со своими пятьюстами всадниками.

Им навстречу поспешно вышло большое войско под командованием Скиргайло, считавшего себя «законным» великим князем. Последний рассчитывал на стремительность действий и напал на врага во время переправы через речку Нярис. Еще перед сражением между немецкими и английскими рыцарями вспыхнул спор, кому же из них нести перед собой славное знамя христианской веры, но всех опередил Витовт, который не стал дожидаться окончания спора и со своим большим отрядом устремился к приближавшемуся к реке войску Скиргайло. Их столкновение было шумным, но ни одной из сторон успеха не принесло. Воины, завязнув в воде, беспощадно убивали друг друга, обагрив кровью погибавших и раненых воды небольшой реки. Но вот и крестоносцы, увидев серьезное положение их союзника, прекратив, наконец, пустые споры, стремительной, железной лавиной обрушились на врага. Слыша сзади крики немцев, Витовт подал знак горнисту, и тот, поднеся ко рту трубу, исторг звонкий, пронзительный звук. Воины Витовта расступились, и тяжелая рыцарская конница с силой врезалась в ряды воинов Скиргайло. В то же самое время по знаку князя Дмитрия Ольгердовича брянские воины, стоявшие на правом краю войска, выпустили целую тучу стрел во врага, воспрепятствовав конникам Скиргайло отразить натиск рыцарей. Разгром был полный! Лишь сам Скиргайло с небольшим отрядом сумел спастись бегством. На поле битвы полегло несколько сотен его сторонников. Многие попали в плен. Среди пленных оказался двоюродный брат польского короля Ягайло, Симеон, сын Евнутия, и племянник Глеб Константинович. Победителям досталась богатая добыча. Граф Дерби был рад, что совершил столь дальний поход: все его воины везли с собой тугие сумки, полные литовского серебра, а сам будущий король вез в обозе целый сундук, набитый серебряными и золотыми монетами.

Но, обогатившись и обнаружив, что сопротивление врагов, запершихся в городках с сильными гарнизонами, не ослабевает, да и выжженные литовские села уже ничего не дают, рыцари вскоре утратили желание к продолжению похода и решили уйти.

Великий князь Витовт, тем не менее, настаивал на войне и, получив в поддержку несколько отрядов из рыцарей Тевтонского Ордена, двинулся на Вильно. Он не стал сразу брать город и расположился лагерем у Виленского замка, рассчитывая, что князь Коригайло, засевший в нем с большим войском, сдастся ему на милость. Однако «знатные воеводы» немецких рыцарей не соглашались с таким положением дел. Они понимали, что, в случае мирной сдачи, богатой добычи не будет. Им хотелось разграбить неспособный к сопротивлению город. А великий князь Витовт это запрещал.

И вот они спорили, а Витовт дремал. Наконец, когда воеводы так раскричались, что уже не было возможности создавать видимость спокойного безразличия, Витовт открыл глаза и поднял руку, установив таким образом тишину. – Успокойтесь! – громко сказал он. – Будет так, как угодно Богу! Мы сегодня же выйдем со всем войском под стены замка и бросим клич! Коригайла пока не хочет братского мира! А если он решится на сражение, тогда пусть будет по-вашему: мы разорим город! А если согласится на мирную сдачу, тогда придется отказаться от грабежа…Но вы, славные рыцари, в любом случае получите обещанные вам деньги! Я награжу вас так же, как после битвы у Нярис! К чему сомнения?

Немецкие полководцы заулыбались.

– А теперь, мои славные воины и воеводы, я хочу посоветоваться с вами о другом деле! – продолжил великий князь. – Вы видели бояр-москалей, приехавших сватать мою дочь? Как их имена, Ейкшис?

– Их зовут, великий князь, – сказал выскочивший из-за кресла Витовта слуга, державший в руках пергамент, – Александр Поле, Александр Белеут и Селиван…

– Ладно, Ейкшис, иди на свое место! – кивнул головой великий князь и оглядел собрание. – Надо породниться с великим князем Василием! Для этого следует послать мою дочь Софью в Москву! Вот только не знаю, какой путь безопасней! Нас окружает множество врагов! Что вы можете посоветовать?

– Нет ничего легче! – усмехнулся, подскочив со скамьи, сидевший напротив великого князя его бывший пленник, а теперь верный союзник, комтур Зальцбах. – Пусть она едет с моими людьми в сторону Данцига, а потом, через Ливонию – на Псков и Новгород. Это, конечно, обходной путь, однако совсем безопасный…Лучшего не надо!

– Это правда, – задумчиво пробормотал Витовт, – но очень далеко! Хотя, на самом деле, довольно удобно…Они смогут благополучно добраться до места…

– Пусть так и едут! – бросил, улыбаясь, Дмитрий Ольгердович. – Зато твоя душа будет спокойна! Эта дорога совершенно безопасна…

– Надо поговорить и о судьбе моих братьев, Дмитрий, – вздохнул великий князь Витовт. – После победы мы отберем у них земли и распределим их среди своих людей. И переманим у моего будущего московского зятя его лучших служилых князей! У Корибута я заберу всю Северщину и, если поможет Господь, посажу там своего верного человека…

– Кого же? – улыбнулся Дмитрий Ольгердович, ненавидевший Корибута.

– А может, нашего брата Андрея…Вот только вызволю его из плена Ягайлы, – пробормотал Витовт. – А если хочешь, подарю тебе…

– Ни мне, ни брату Андрею не нужны земли Корибута! – покачал головой Дмитрий Брянский. – Я в свое время отказался от твоего предложения занять Трубчевск. Пусть там сидит сын Корибута Михаил! Он не опасен. А Северщину я, тем более, не возьму! Лучше отдай ее своему верному князю, если такой имеется!

– Да, имеется! – весело молвил Витовт. – Это – князь Роман Молодой, который служил покойному Дмитрию Донскому! Он надежный человек, верный своему слову! Ко мне недавно приезжали его люди и просили взять на службу как самого князя, так и их…Он нынче не в почете у Василия Москаля…

В это время в шатер вбежал рослый, багровый от волнения стражник. – Великий князь! – вскричал он. – Там открылись ворота замка, и на нас идет вся конница Коригайлы! Поспеши!

– Вот вам, братья, и нужный ответ! – вскричал, вскакивая с кресла, великий князь Витовт. – Значит, нам нечего ждать мира от Коригайлы! Вперед! Мы дадим ему достойное сражение! Слава Литве!

– Зиг хайль! – заорали обрадованные немцы, выбегая из лагеря. – Форвертс!

Коригайло сделал серьезную ошибку, совершив нелепую вылазку. Он, получив сведения от своих разведчиков, что Витовт с воеводами проводит военный совет, решил совершить внезапное нападение как раз тогда, когда они ожидали его ответа: мириться или воевать. Но войско осаждавших, несмотря на мирный со стороны крепостных стен вид, было готово к такому повороту событий. И летучий отряд Коригайло разбился о железные ряды выстроившейся пехоты. Князь Дмитрий Брянский со своим отрядом подскочил к сражавшимся, когда враги едва ли не в полном составе попали в окружение. – Эй, мои славные брянцы! – вскричал он, глядя, как окруженные отчаянно отбиваются от наседавших со всех сторон врагов. – Пускайте же в них свои каленые стрелы!

Его воины, остановившись на скаку, извлекли свои луки, и их меткие стрелы со свистом устремились в скопление бойцов Коригайло, поражая их, одетых в коричневые плащи. Еще немного, и все было кончено. Только маленький конный отряд, воевода которого не решился влезать в гущу Витовтова войска, уцелел и ускакал за стены виленского замка. Все остальные конники Коригайло сложили свои буйные головы или, раненные, попали в плен.

Слуги Витовта обходили поле боя. – Ищите этого мерзкого Коригайлу, живым или мертвым! – приказал им Витовт, сидевший на своем красивом белом коне. – Не хотелось бы, чтобы он сбежал!

– Ему не удалось уйти, славный князь! – вдруг громко крикнул его слуга Милишис, стоявший неподалеку. – Я сам видел, как он упал, пораженный красной стрелой!

– Несите же сюда тело этого лютого врага! – распорядился Витовт, гневно раздувая ноздри. – Злодей не послушал моего доброго совета, – он вгляделся в залитое кровью лицо двоюродного брата, лежавшего на окровавленных носилках, – и теперь лежит в прахе! Он даже мертвый не отринул свою гордыню! А как этот негодяй радовался смерти моего батюшки, какую сам и подстроил! Эй, мои верные слуги! – Витовт поднял вверх правую руку. Со всех сторон сбежались преданные ему люди. – Отрубите-ка эту непокорную голову Коригайлы и водрузите ее на острый кол! Пусть же наглые виленцы полюбуются на позор своего подлого воеводы и наполнятся страхом! Ни один мой враг больше не получит пощады!

 

ГЛАВА 3

СВАДЬБА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ

9 января 1391 года в пиршественной светлице великокняжеского терема собралась вся московская знать – служилые князья, бояре, высшее духовенство. Они с шумом праздновали свадьбу своего великого князя Василия Дмитриевича Московского. Сам великий князь, рослый девятнадцатилетний красавец, одетый в белоснежную льняную одежду – рубаху с длинными рукавами, штаны, обтягивавшие ноги и выделявшие его стройную фигуру, легкие красные сапожки и обычную красную княжескую шапку, обшитую по краю мехом черной куницы – сидел за небольшим дубовым столом по правую руку от невесты – белокурой красавицы Софьи Витовтовны. Последняя, несмотря на совсем юный вид, держалась с серьезностью, гордостью и достоинством. Она была одета в длинное, до самого пола, белоснежное платье и маленькие, по ножке, белые же туфли, блиставшие, мелкими алмазами, когда невеста шла к свадебному столу. На голове литовской княжны возвышалась небольшая, серебристого цвета, шапочка, в ушах сверкали крупными бриллиантами золотые серьги работы венецианских ювелиров. Шею прелестной девушки украшало ожерелье из больших жемчужин, подаренное великому князю к свадьбе московскими купцами.

К столу новобрачных примыкали вплотную два длинных, стоявших напротив друг друга, стола, с обеих сторон которого восседали гости. Между этими большими столами оставалось свободное пространство, по которому сновали взад-вперед великокняжеские слуги, вносившие и выносившие блюда с яствами и напитки. За первым длинным столом, ближе к великому князю, с одной стороны сидели митрополит Киприан, несколько епископов и архимандритов ближайших монастырей, князь Дмитрий Михайлович Волынский, сгорбившийся и поседевший, Владимир Андреевич Серпуховский со своими боярами; с другой стороны – знатные московские бояре и, в самом конце, князь Роман Михайлович Брянский. За вторым столом, близ самой Софьи Витовтовны, расположились с одной стороны, первой, сама княгиня-мать Евдокия Дмитриевна, за ней – литовский князь Иван Ольгимантович, прибывший в Москву с невестой, и литовская знать; напротив, на другой стороне стола, сидели прочие московские бояре и воеводы.

Князь Роман, помещенный в отдалении от великого князя, ниже его самых родовитых бояр, несомненно, был этим унижен, но вида не подавал: почти напротив него сидели, тоже на достаточном от жениха расстоянии, князья Дмитрий и Владимир, которые были явно недовольны занимаемыми местами. Тем не менее, они располагались за духовенством, всегда чтимым в Москве, и это было не так позорно, как положение князя Романа.

– Вот тебе и новый великий князь! – думал Роман Михайлович, искоса поглядывая на жениха и невесту. – Покруче своего батюшки! Гневен, своенравен да еще и зол на меня! Вижу, что мне не будет здесь жизни!

Бывший брянский князь опустил голову и задумался. Прошлый год был для него временем долгих размышлений. С одной стороны, он был доволен ответом великого литовского князя Витовта его посланнику Ослябе, потому как имел теперь на худой конец убежище. С другой же стороны, укоренившиеся привычки, сложившийся уклад жизни и старость требовали покоя. Весной скончался его верный друг и родственник – боярин Иван Родионович Квашня, лишь на год переживший великого князя Дмитрия. Проживший долгую и славную жизнь – около девяти десятков лет – влиятельный боярин не один раз защищал Романа Брянского от великокняжеского гнева, связанного с боярскими оговорами. Даже перед самой смертью он вступился за бывшего брянского князя, когда Василий Московский, узнав о пребывании боярина Осляби в Литве, хотел устроить «надобный сыск». Но дело ограничилось лишь спором на боярском совете, где Иван Родионович заявил, что «брянский боярин Ослябя Иваныч ездил к славному святителю Киприану, которого давно знал, чтобы попроситься к нему на службу!» Когда же там, на совете, сам митрополит Киприан подтвердил эту мысль и хорошо отозвался о «набожном человеке Андрее Ослябе», как о своем верном слуге, подозрение у великого князя прошло, но доброжелательства по отношению к Роману Брянскому не прибавилось. Удручало и то, что великий московский князь перестал приглашать его и брянскую дружину на свою охоту. Все это говорило о приближавшейся опале. – Зачем я теперь этому молодому князю? – думал расстроенный Роман Михайлович, выпивая чашу за чашей крепкое заморское вино и не пьянея. – Я уже стар, и мои руки дрожат…Кому нужен слабый старик? Может, уйти в какой-нибудь дальний монастырь? Не сложилась у меня жизнь! По глупости, из-за дружбы с Москвой, я потерял свой законный удел! И вот теперь маюсь, как сирота или жалкий шпынь…

– Вставай же, Роман! – вдруг громко сказал, взмахнув рукой, князь Владимир Андреевич. И князь Роман, подняв голову, увидел, что все, сидевшие за его столом, пристально на него смотрят. – Ох, ты, Господи, – спохватился он и вскочил со скамьи, – надо же преподнести свои подарки!

– Видно ты захмелел, Роман Молодой! – сказал, улыбаясь, великий князь Василий. – Однако здесь нет ничего плохого: значит, тебе по душе моя свадьба!

– Именно так, великий князь! – кивнул головой Роман Михайлович, наклонившись к столу и извлекая из-под него две небольшие берестяные коробки. – Желаю тебе здоровья, великий князь и славный жених! Это – тебе! Золотой наручник с заморскими лалами! – Он передал свой дар боярам, а те, в свою очередь, через соседей, доставили его великому князю. – А это – жемчужные серьги из самой Индии – красавице невесте! Будьте счастливы, живите в любви, наплодите много здоровых и красивых детей, чтобы ваш славный род процветал на века и радовал русских людей!

Князь Роман сел и вновь опустил свою седовласую голову.

– Значит, ты хочешь, Роман, чтобы только русские радовались благополучию моего рода! – вдруг громко сказал князь Василий. – Однако у меня есть бояре не русского происхождения! Кроме того, при моем дворе бывают и чужеземцы…А вон за теми столами, – он махнул рукой, – собрались славные литовцы! Ты считаешь, что они не должны радоваться?

Бояре шумно загудели, выражая свою радость мудростью великого князя и унижению Романа Брянского. Однако последний не долго сидел, храня молчание.

– Я потому упомянул русских людей, – сказал он, вставая, – что твоя земля только на них и держится! Они нас и кормят, и защищают! А если ты хочешь, чтобы чужеземцы или язычники любили тебя как сына или родного отца, тогда я желаю тебе и этого от всей души!

Он вновь сел на свое место, и в пиршественной зале установилась мертвая тишина.

– Что ж, – пробурчал великий князь, заскрипев зубами так, что стало слышно даже тем, кто занимал самые отдаленные от жениха места, – ты, Роман, всегда любил правду, не взирая на время и место! – Он привстал из-за стола, но в этот миг красавица-невеста потянула его за рукав и что-то тихо сказала. Великий князь сразу же успокоился и, взяв себя в руки, улыбнулся. – Ладно, Роман, – сказал он, усаживаясь в свое кресло, – ты сказал, конечно, теплые слова, но неразумные…Может, такова твоя мудрость, и нам не постичь ее глубину…Однако пируй себе спокойно, а за твои скромные подарки – моя благодарность! Как говорят: от бесплодной ярки – хоть мяса кусок!

Бояре с хрипом, громко и яростно, захохотали.

Князь Роман вновь поднял голову, его лицо покраснело, глаза потемнели, он уже хотел встать и резко ответить великому князю, но, увидев, как митрополит Киприан сделал ему знак успокоиться, вынужденно улыбнулся и, протянув руку к серебряной чаше, только что вновь наполненной услужливым великокняжеским холопом, громко сказал: – Здоровья молодым! Долгих им лет!

– Здоровья! – подхватили его слова веселые от только что произошедшей сцены бояре. – Слава великому князю и его красавице невесте!

К вечеру, после того как молодые удалились в опочивальню, а гости стали расходиться по своим теремам, предвкушаю завтрашний пир, к брянскому князю Роману, вставшему из-за стола, подошел седовласый знатный литовец. – Здравствуй, Роман, – сказал он, улыбаясь. – Неужели ты не узнал меня, друга своей юности?

– Это ты, Ердвил? – вздрогнул от неожиданности Роман Брянский. – Клянусь честью, не узнал! Мы с тобой так состарились!

– Ты не забыл, Роман, как мы с тобой затащили на сеновал молодую девку и сыграли с ней смешную шутку?! – усмехнулся Ердвил. – Тогда мой батюшка так разукрасил мне зад, а твой – нещадно тебя обругал!

– Помню, славный Ердвил, друг моего детства, – пробормотал Роман Михайлович, роняя слезу. – Мне так не хватало здесь в Москве твоей дружбы и добрых слов…Я раскаиваюсь, что не пошел по пути своего отца и не остался в славной Литве…Здесь у меня нет ни душевного утешения, ни княжеской славы!

– Я слышал сегодня слова великого князя и хочу поговорить с тобой! – тихо сказал литовский боярин. – Однако нам нужно отсюда уйти, чтобы злые уши не слышали моих слов!

– Ладно, тогда пошли ко мне в терем, и мы побеседуем за чашей доброго вина! – сказал Роман Михайлович, оглядываясь. Но в пиршественной зале никому до него не было дела: одни бояре, наевшись и упившись, шли, поддерживаемые с двух сторон слугами, к выходу; другие сидели за столом и славословили по поводу свадьбы. На бывшего брянского князя никто не смотрел.

Они вышли в простенок, охраняемый великокняжескими стражниками, добрались до лестницы и спустились вниз. Там, в темном мраке, князя Романа ждали его верные слуги. – Пошли домой, княже, – сказал его любимец, Пучко Шульгович. – Мы уже за тебя беспокоимся. Здешние слуги говорили про тебя опасные слова!

Князь кивнул головой и пошел рядом с боярином Ердвилом.

Романов терем был неподалеку от великокняжеских хором, и вскоре они уже сидели в теплой светлице, попивая старое греческое вино.

Друзья детства долго говорили на литовском языке о своей прежней жизни, вспоминали многие смешные и, порой, нелепые вещи, пока, наконец, боярин Ердвил не перешел к делу.

– Послушай, Роман, – сказал он после очередной выпитой ими чаши. – Мне сегодня очень не понравились злые слова Василия Московита…Я вспомнил своего господина, славного Витаутаса. Он разговаривал со мной перед отъездом и просил, чтобы я пригласил тебя к нему на службу. Зачем тебе этот неблагодарный и самоуверенный Василий? У тебя ведь всегда есть место под сенью славного Витаутаса! Уходи отсюда, как можно скорей! Забирай свою семью, дружину, верных слуг и приезжай в Любутск! Ты получишь богатую землю или добрый удел! Витаутас очень нуждается в честных и знатных людях, чтобы защищать нашу Литву!

– Я рад твоим словам, мой детский друг, – улыбнулся захмелевший князь Роман, – но пока у меня нет удобного времени для отъезда. Повод, конечно, есть: я до сих пор не присягал на верность Василию! Поэтому я подожду, когда появится возможность для тихого и безболезненного ухода! Я обязательно приеду в Литву! Мне только жаль, что я напрасно потратил свои лучшие годы на службе неблагодарной Москве! Здесь нет и никогда не будет правды!

 

ГЛАВА 4

СОМНЕНИЯ МИХАИЛА ТВЕРСКОГО

Великий тверской князь Михаил Александрович заседал в жаркий летний день 1391 года со своими боярами на совете. Обсуждали набег татарских орд хана Тохтамыша на Вятку. Эти вести принесли тверские купцы, возвратившиеся из Москвы. Они же сообщили, что великий московский князь Василий Дмитриевич, потрясенный «ордынским разорением», срочно выехал в Сарай. – Неужели царь опять начал великую вражду с Москвой? – задал вопрос Михаил Александрович. – Может, он передаст нам грамотку на великое владимирское княжение?

– Вряд ли, великий князь! И трудно сказать, что Москва как-то пострадала! – возразил боярин Михаил Иванович. – Ведь Вятка – новгородская земля! А Василий Московский отправился в Орду, чтобы заступиться за Новгород! Москве же никто не угрожает. Василий Дмитрич нынче в дружбе с царем: платит ему большой «выход» и каждый год отсылает в Сарай богатые подарки! Он не жалеет серебра ни самому царю, ни его приближенным! Поэтому не следует искать вражды к Москве из-за какого-то набега на Вятку! Впрочем, и нам не нужна эта вражда!

– Не нужна! Не нужна! – закричали прочие бояре. – Нам нужен только мир! У нас своих бед предостаточно!

– В самом деле, – подумал великий князь Михаил, – бед у нас хватает!

И он, поглощенный тяжелыми думами о происходящем, не обращая внимания на возникшие между боярами ссоры, мысленно вернулся к последним событиям тверской жизни. Из Твери только что уехал митрополит Киприан, приглашенный самим великим князем, чтобы «судить владыку Евфимия».

Отношения великого князя Михаила Тверского с епископом Евфимием не сложились с первых дней его «поставления». Последний считал себя вправе свободно высказывать свои суждения на действия Михаила Александровича, часто порицал его «за превеликие ошибки» и, порой, унижал в присутствии тверских бояр «наставлениями и поучениями». Такое поведение епископа было неприемлемым для великих тверских князей, которые в былые времена сами назначали владык и лишь утверждали свое решение московским митрополитом. Но в недалекие времена тверские князья были значительно сильней, обладали большим влиянием на удельных князей Руси и, порой, владели ханским ярлыком на великое владимирское княжение. Однако после известной осады, которой подверглась Тверь при Дмитрии Ивановиче Московском, сумевшем привлечь к борьбе с Михаилом Александровичем почти всех удельных князей Руси, могущество Тверской земли пошатнулось, и это сказалось даже на церковных делах. Имея в своем уделе непокорного епископа, Михаил Тверской не мог в полной мере проявлять свою власть и решил любой ценой от него избавиться. Сделать это было не так трудно потому, что епископ Евфимий изначально проявил чрезмерную строгость и даже суровость по отношению к местным священникам и церковным служкам, обижая их мелочными придирками и «жестокой хулой». Разгневанный на свой клир, епископ частенько отпускал затрещины и оплеухи подчиненным ему попам и дьяконам, назначал им всякие церковные наказания и не терпел ничьих советов или возражений. Он довольно строго вел церковный суд, вмешивался в семейные дела паствы и многократно выносил «суровые решения о супружеской измене», запрещал «женатым людям посещать веселые дома», следил за нравственностью своей паствы, соблюдением постов, не терпел мздоимства, словом, вел себя так, как и следовало поступать «по законам православной церкви». Даже советы, даваемые им великому князю, преследовали благую цель. Но «закон» – одно дело, а жизнь – другое. Великий князь Михаил умело использовал противоречие между добрыми намерениями епископа и возможностями их осуществления. Ему удалось натравить на «сурового» владыку своих преданных бояр, церковный клир и даже паству. Он охотно принимал в своей думной палате всех жалобщиков на самоуправство отца Евфимия, собирал на него по крупицам любые, порочившие епископа сведения, оглашал эти сведения перед боярами, даже не считая нужным проверить их достоверность, и готовил основу для свержения ненавистного владыки.

Наконец, когда, по мнению Михаила Александровича и его бояр, было собрано достаточно сведений для низложения несчастного епископа, на боярском совете было принято единодушное решение: обратиться к митрополиту Киприану в Москву «со слезным прошением, чтобы святитель отстранил его от епископии».

Митрополит московский и «всея Руси» достаточно серьезно отнесся к тверскому посланию и лично с огромной свитой церковных иерархов выехал в Тверь. Его сопровождали: два митрополита-грека, гостивших в Москве (Матфей Адрианопольский, Никандр Ганский), епископы Михаил Смоленский, Стефан Пермский и Исакий Брянский, прибывший немного позднее. Митрополичий поезд был торжественно встречен. За тридцать верст от Твери его ожидал внук великого князя Александр «со многими боярами». На другой день, «за двенадцать верст», к митрополиту на благословение прибыл старший сын великого князя Михаила, Иван, и, наконец, «в субботу по вечерне» «за пять верст от города» к святителю приехал сам великий князь. – И славный митрополит вышел к нашему великому князю из своего шатра, и благословил Михаила Александровича, и поцеловал его, и они долго сидели, душевно беседуя об общей пользе! – провозгласил на Красной площади Твери при массовом стечении народа великокняжеский глашатай.

Наутро же великий князь Михаил с боярами, слугами и «градскими старцами» встречали митрополита у городских ворот. Войдя в Тверь, святитель Киприан облачился в праздничные одеяния и сам отслужил литургию в церкви Спаса при большом стечении народа. После проведения службы великий князь, окруженный детьми и племянниками, упросил святителя, «чтобы он принимал пищу в его тереме» и вручил ему богатые подарки. На четвертый день его пребывания в Твери великий князь Михаил Александрович, собрав у себя «людей православной церкви», бояр и «градских старцев», отправил их с жалобами на суд митрополита.

Чего только не наговорили жалобщики на ненавистного им отца Евфимия! Каких только «клевет» не обрушилось на него!

Сам же великий князь Михаил просил у святителя и прочих иерархов отстранить владыку Евфимия от епископства «всем священным собором» и назначить на его место тверского протодьякона Арсения, «умного и добродетельного человека». Митрополит Киприан, выслушав великого князя, предложил пригласить «на очи» епископа Евфимия и выслушать его самого. Когда же несчастный владыка, одетый в скромную монашескую рясу, явился перед священным синклитом и спокойно, убедительно рассказал о своей позиции, отведя от себя бездоказательную клевету, многие высокие священники, видя нелепость обвинений, попытались примирить его с великим князем. Но что тут тогда началось! Жалобщики, которые, казалось, притихли после ответов владыки Евфимия, совершенно обезумели. Они так раскричались, вновь повторяя все свои прежние обвинения, что «была жестокая ругань и злая вражда». Митрополит Киприан так растерялся, что потерял дар речи! Тем временем разделились и мнения высших священников, приехавших с митрополитом. Одни считали, что Евфимий обвинен несправедливо. Их убеждение выразил брянский и черниговский епископ Исакий, сказавший, что «в делах славного Евфимия не было ничего преступного, он только строго соблюдал христианские законы, и его просто оклеветали»!

Иноземные же иерархи, не сказав ничего «худого» против Евфимия, предложили отстранить его не за «хулительные дела», а просто за неумение управлять паствой. – Евфимий не совершил никаких церковных преступлений, – сказал митрополит Матфей Адрианопольский, – но по его вине возникли беспорядки и раздор во всей епархии! Этот пастырь не сумел утешить добрым словом раздраженных людей и добиться порядка…Он только разжег страсти! Поэтому я считаю, что он должен быть отправлен в Москву и подвергнут церковному покаянию!

Святитель Киприан поддержал последнюю точку зрения. – Нам не нужны ссоры и беспорядки! – решил он. – Пусть тогда Евфимий едет с нами в Москву, а на владычное место мы поставим славного Арсения!

Однако протодьякон Арсений не захотел столь высокого назначения: наслушавшись «превеликой хулы», он просто испугался!

Пришлось святителю увозить с собой в Москву и отца Евфимия, который был помещен в Чудов монастырь, и отца Арсения, чтобы он поразмыслил в другой обстановке о возможности занятия епископской кафедры.

Вот почему великий тверской князь Михаил оказался в полной зависимости от Москвы: с одной стороны, митрополит Киприан удовлетворил его просьбу об отстранении отца Евфимия, с другой же стороны, было неизвестно, захочет ли он «уговорить почтенного Арсения». Это понимали и бояре. – Вот возьмет наш мудрый святитель и назначит какого-нибудь злобного пастыря! – громко сказал боярин Симеон Теребунович. – А мы тут еще мечтаем о великом владимирском княжении! И тем только вызываем на свои головы вражду с Москвой! Ты бы лучше, великий князь, женил своего сына на москвичке!

Великий князь очнулся от раздумий. – Так ведь молодой Василий еще не обзавелся дочерьми! – возмутился он, привстав в своем тяжелом черном кресле. – Зачем говорить ерунду?! За кого моему сыну свататься?

– Да хотя бы за родовитую московскую боярыню! – встал с передней скамьи Михаил Иванович. – Нынче московские бояре повыше служилых князей! И многие из них ведут свои корни от княжеских родов! Вон, смотри, князь Роман Брянский состарился на московской службе, а чести и славы не добился! Его теперь даже не приглашают на боярские советы…А княжеские дочери так и состарились в девках, потому как Роман Молодой погнушался породниться с боярами! А что тебе еще надо, великий князь, кроме здорового и крепкого потомства? А добрая боярыня может все это дать! Главное – чтобы на нее стоял дрын! А может, породнишься с Романом Молодым? Но тогда не видать тебе внуков: какие дети от старух?!

Бояре дружно засмеялись. Усмехнулся и сам великий князь.

– Ладно вам, люди мои, – сказал он, улыбаясь. – У кого же из московских бояр есть красивые дочери?

– Да хотя бы у моего родича, Федора Кошки, сына Андрея Кобылы! У него такая красивая дочь! – подскочил со своей скамьи Позвизд Симеонович. – А какой зад, какие большие груди! Почему бы не посвататься?

– Так-то оно так, – пробормотал великий князь, – но надо бы самим посмотреть на эту девицу: а вдруг сынку не приглянется…

В это время стукнула дверь, и в думную светлицу вбежал рослый молодой слуга.

– Великий князь! – вскричал он. – Тут к тебе прибыл московский боярин! Примешь его?

– Пусть входит! – кивнул головой великий князь. – Мы как раз говорили о московском боярине!

В думную светлицу быстро вошел полный седовласый мужчина, одетый в богатый, литовского покроя, кафтан. Сняв с головы легкую, обшитую мехом хорька шапочку, он низко поклонился Михаилу Тверскому, а затем, повернувшись к нему задом, и боярам.

– Здравствуйте, великий князь и бояре! – сказал он. – Я еду из Москвы от моего князя Романа Михалыча Брянского! Он скоро будет у вас в Твери со всеми своими людьми и домочадцами! Наш славный князь ушел со службы Василия Дмитрича и решил найти себе другое место!

– Роман Брянский? – пробормотал, растерявшись, Михаил Тверской. – Неужели он покинул Василия? Вот тебе незадача? Как же твое имя, боярин?

– Я – Влад, сын славного брянского боярина Избора! – громко, басовито, ответил рослый боярин. – Наш древний род всегда служил брянским князьям!

– А почему вы решили приехать в Тверь? – сказал дрожавшим, неуверенным голосом Михаил Александрович. – Неужели князь Роман не заключил «ряд» с молодым Василием? Разве он не целовал ему крест? И почему он не уехал раньше, до отъезда Василия в Орду?

Тверские бояре заворчали, зашумели.

– Мы только что говорили о дружбе с Москвой! – крикнул престарелый Окатий Теребунович. – А если примем здесь Романа Брянского, тогда поссоримся с великим князем Василием!

– У нашего князя нет ни договора, ни крестоцелования с Василием Дмитричем! – молвил, не обращая внимания на крики знатных тверичей, брянский боярин. – До этого так и не додумались после смерти Дмитрия Донского! И мы потому не уехали раньше, что боялись гнева великого князя…Разве поймешь этого Василия? Сам наш князь, конечно, его не боится, но он не хочет подвергать опасности своих людей и семью…Кроме того, он не хочет отдавать москвичам свое имущество, добытое за долгие годы тяжелой унизительной службы. Вот почему мы ушли сразу же после того, как Василий Дмитрич отправился на поклон к татарскому царю, чтобы больше не терпеть обид и горестей…А здесь мы проездом. Мы недолго у вас будем. Так что никакие неприятности в отношениях с Москвой вам не грозят! Мы оказались не нужны московскому князю, вот и уходим на службу к другому, более достойному господину! Все сделано по закону! Так ты примешь нас, великий князь?

– Ну, если все по закону, – кивнул головой успокоившийся Михаил Тверской, – тогда пусть въезжает в наш город и получает временное пристанище! Я сам хочу увидеть славного Романа и посидеть с ним за чаркой доброго вина. Так что спокойно иди за своим князем!

 

ГЛАВА 5

БИТВА У ДОКУДОВА

Князь Роман Михайлович стоял во главе своего отряда из двухсот конников и молча ждал приказа великого князя Витовта. Неподалеку от него, с левой стороны, расположилось полутысячное конное войско брянского князя Дмитрия Ольгердовича. А дальше стояли полки самого Витовта Кейстутовича и немецких рыцарей Тевтонского Ордена. – Вот какая сила собралась! – думал князь Роман, глядя в сторону одетых в сверкавшую на февральском солнце броню немцев. – Никому не одолеть эту рать!

Князь Роман недолго пробыл у гостеприимного Михаила Тверского. Как только в Тверь пришли вести о возвращении великого князя Василия Дмитриевича в Москву, бывший брянский князь, собрав бояр и челядь, объявил о своем решении «податься в славную Литву». Он не неволил своих людей и предложил им выбор: или оставаться в Твери, или продолжать службу своему князю.

– Если вам надо, мои верные люди, – сказал он тогда, – я готов сейчас же «сложить ваше крестоцелование» и предоставить вам полную свободу! Я недавно отпустил моего верного Ослябю на службу митрополиту Киприану и не хочу никого принуждать!

Однако ни один из княжеских бояр не захотел уходить от него. – Мы были с тобой в самые трудные годы, княже – и в жестоких боях, и на тяжелой московской службе – и, если будет надо, умрем вместе с тобой! – выразил общее мнение самый старый его боярин Влад Изборович.

Лишь несколько человек княжеских слуг, воспользовавшись «отпущением» князя, не поехали с ним в Литву и остались в Твери. Все княжеские дружинники присоединились к боярам, и его небольшое конное войско в полном составе выступило в поход. Впереди ехали князь Роман с сыном Дмитрием, за ними – две повозки, в которых сидели княгиня Мария Титовна, супруга князя Дмитрия Евдокия, дочери князя Авдотья и Елена. Дальше двигался конный отряд, и замыкали шествие многочисленные телеги, охраняемые слугами, с княжеским и боярским добром. На телегах сидели дети и жены бояр, воинов, слуг. Сами же слуги, вооруженные копьями, с луками за плечами, шли возле телег пешком. Поэтому княжеский поезд не спешил: было опасно оставлять имущество без воинского прикрытия.

В дорогу собрались довольно быстро, ибо помнили о московском отъезде. Тогда нужно было спешить. Неожиданно скончался главный московский воевода князь Дмитрий Михайлович Волынский, и Роман Михайлович со своими боярами опасались препятствий к их отъезду со стороны московских бояр. Но все обошлось. Бояре Василия Московского, отученные за последние годы от самостоятельных действий, да еще занятые похоронами Дмитрия Волынского, не придали значения отъезду служилого князя, а когда спохватились, уже было поздно.

Вернувшийся из Орды Василий Дмитриевич, погруженный в нелегкие повседневные дела, не обратил внимания на отъезд Романа Молодого, и вспомнил о нем лишь в разговоре с митрополитом Киприаном. Но святитель не только не осудил отъезд уважаемого им князя Романа, но даже наоборот сказал, что «нет большого греха в отъезде знатного человека, не имеющего «ряда» со своим господином! Он – вольная птица, а значит, так было угодно самому Господу»!

Усадьбу князя Романа с постройками и теремами великий князь передал своим боярам, проживавшим за пределами Кремля, а их строения, в свою очередь, достались перешедшим на его службу трем знатным татарам, бывшим «царевым постельникам» – Бахты-ходже, Кыдыр-ходже и Мамат-ходже – принявшим крещение и христианские имена: Анания, Азария и Мисаил.

Великий же тверской князь Михаил Александрович с облегчением вздохнул, когда князь Роман Молодой покинул пределы его земли и, узнав, что Василий Московский не питает к нему недобрых чувств, отправил своего сына в Москву – знакомиться с будущей невестой-боярыней – и, после его возвращения, стал готовиться к свадьбе.

Князь Роман долго добирался до великого князя Витовта, который в это время вел жестокую войну с польским королем Ягайло и двоюродными братьями Ольгердовичами. Лишь один Ольгердович – Дмитрий Брянский – поддержал его и сражался в объединенном литовско-немецком войске. Литва оказалась разделенной на сторонников и врагов Витовта. Князю Роману приходилось проводить тщательную разведку, прежде чем продолжать путь после очередного ночлега. Было опасно натолкнуться не только на противников Витовта, но и его союзников – немцев – которые могли неожиданно оказаться в любой части Литвы и, не разобравшись, расправиться с маленьким отрядом бывшего брянского князя. Если бы не хорошее знание литовского языка и местных обычаев, князь Роман и его бояре не раз могли оказаться в трудном положении.

Так, в самом конце лета местные жители, бежавшие из-под Каунаса, предупредили русских, что неподалеку стоит войско самого великого магистра Конрада Валленрода, и князь Роман изменил маршрут. А уже осенью литовские крестьяне рассказали, что великий князь Витовт взял Мяркине и движется на восток. Благодаря их сведениям, Роман Молодой нашел-таки стоянку Витовта и встретился с самим великим князем. Это случилось поздним ноябрьским вечером. Было сыро и холодно, валил мокрый густой снег.

Роман Михайлович, не надеявшийся на теплый ночлег и обеспокоенный за здоровье жены и дочерей, был тепло принят великим литовским князем, который немедленно распорядился разбить для своих новых союзников палатки и шатры, напоминавшие татарские юрты и кибитки, способные обеспечить отдых и уют в дороге.

– Я так рад, Роман, что ты приехал ко мне по своей доброй воле и привез с собой, пусть небольшое, но превосходное войско! – сказал Витовт Кейстутович при первой их встрече. – Сейчас для меня каждый воин на вес золота! Придется тебе повоевать за меня на старости лет!

– Это – дело привычное! – ответил Роман Михайлович. – Меня еще не покинули силы, и моя рука твердо держит меч! Я не боюсь опасности! Мне вот только нужно на время поместить куда-нибудь сына Дмитрия, семью и наших слуг…А там, когда ты дашь мне землю, я сам сумею обустроиться…

– Я дам тебе землю, Роман, а твою семью пока размещу в хорошо укрепленном немецком замке, – улыбнулся великий литовский князь. – Только немного подожди. Мне очень нужны хорошие воины и правители. Я передам тебе один богатый город сразу же, как только покараю своих братьев, сыновей Альгирдаса! Я отниму у них уделы, а их самих прогоню из Литвы!

Тогда же князь Роман встретился и с Дмитрием Ольгердовичем Брянским. Последний узнал его не сразу. Приглашенный в шатер Витовта, он долго всматривался в лицо князя Романа, прежде чем с сомнением произнес: – Неужели это ты, Роман?

– Это я, брат, – ответствовал огорченный Роман Михайлович. – Видно я так изменился, что ты даже не помнишь, как мы с тобой громили Мамаевых татар!

– Я все помню, брат! – кивнул головой Дмитрий Ольгердович. – Просто ты так постарел, похудел и даже почернел лицом на неблагодарной московской службе! А я, как только увидел в первый раз Дмитрия Москаля, сразу же решил не идти к нему на службу! У того князя, великого воина, не было ни души, ни сердца! Только одна корысть! А какие у него были бояре? Некого даже похвалить! Тот славный покойник слепо верил их злобным словам! Благо, что у меня есть свой удел и не надо преклонять колени перед лицемерной Москвой! Я очень сочувствую тебе за напрасно растраченные долгие годы честной службы неблагодарным! Если хочешь, можешь приехать ко мне в Брянск и жить там, как почетный гость…А если мы победим наших врагов, ты сможешь получить любой богатый удел…И даже вернуть себе Брянск! Твое имя до сих пор не забыто брянцами! Мои бояре часто говорят о тебе, когда приводят добрые примеры!

– Что теперь говорить о Брянске, брат? – грустно улыбнулся Роман Михайлович. – Я отдал тебе в свое время и город и удел без сопротивления! Мне не хотелось проливать братскую кровь! Я всегда почитал своими братьями многих знатных литовцев! Мы ведь вместе росли! Я очень переживаю и за твоего брата Андрея, который томится в темнице злобного Ягайлы!

– Славный Витаутас сейчас хлопочет о нем! – тихо сказал Дмитрий Ольгердович. – И я надеюсь на его скорое освобождение!

Так в разговорах за чашей вина прошла встреча князя Романа с великим литовским князем и его воеводами. С немецкими рыцарями, сидевшими там же, в шатре Витовта, он не разговаривал. Да и они, мрачные, усталые от бесконечных переходов, не стремились к общению и лишь кивали своими белокурыми головами, поглощая выставленную перед ними в мисках еду и наливаемое слугами, стоявшими за их спинами, в оловянные чаши крепкое вино.

Свой очередной поход Витовт начал зимой. Как только спали жестокие январские морозы, и пошел снег, его войска, соединившись с крестоносцами, отправились к некогда столичному литовскому городу – Новогродку. Как известно, Витовт так и не сумел в свое время взять нынешнюю столицу Вильно, несмотря на то, что жестоко расправился с защищавшим виленский замок князем Коригайло. Возможно, эта жестокая расправа так ожесточила сердца его противников, что они, увидев выставленную на колу голову Коригайло, не только отказались сдавать крепость, но сопротивлялись, как перед концом света, стреляя по осаждавшим врагам из пушек и арбалетов и нанося им невосполнимый урон.

И вот теперь Витовт хотел отыграться за ту неудачу под Вильно и занять крупный Новогродок. В этом случае он добился бы стратегического преимущества перед врагами и перерезал бы их связи, торговые и военные дороги. Наконец, взятие Новогродка добавило бы ему военной славы и ослабило бы враждебную ему коалицию знати, большинство из которой выжидали, к кому выгоднее перебежать.

Зная о значении Новогродка, ему навстречу вышел с большим войском князь Корибут Ольгердович, славный своими многими победами над немецкими рыцарями и даже над самим Витовтом. Войско, ведомое Витовтом, подошло к старинному местечку Докудово, где и остановилось, ожидая врага.

– Так мы простоим до самой ночи, – думал, глядя по сторонам, седовласый Роман Михайлович, – но врага не дождемся! Неужели хитроумный Корибут захотел утомить нас холодом, а потом нанести свой коварный удар? Однако я не думаю, что ему удастся перехитрить Витаутаса! Значит, скоро будет битва!

Неожиданно, откуда-то из-за оврага до ушей русского князя донесся звук боевого рога, и весь снежный простор перед его глазами как бы зашевелился: на них надвигалось большое конное войско, вооруженное длинными копьями. – Так, – прошептал князь Роман, – а за ними идет тяжелая пехота! Это большая ошибка Корибута! Ему грозит полный разгром! – Он поднял свой тяжелый меч и громко сказал: – Готовьтесь к брани, мои славные люди! Мы все вместе пойдем на врага! Сначала выпустим тучу стрел, а потом – пойдем вперед!

В это время прозвучал сигнал Витовтова горниста, и союзная конница с дикими криками устремилась на приближавшихся врагов. За пару сотен шагов до столкновения воины князя Романа и Дмитрия Ольгедовича выпустили во врагов по стреле, после чего, не останавливаясь ни на мгновение, выставив перед собой копья, обрушились на конницу Корибута, заметно поредевшую после обстрела и совсем не ожидавшую стремительной встречной атаки. Удар! Треск копий и вопли убиваемых заглушили все прочие звуки. Князь Роман успел проскочить между двумя вражескими копейщиками и нанести одному из них мощный удар мечом по голове. Литовский воин рухнул, но ему на смену пришел еще один рослый разъяренный всадник. – Ах, ты, русский князь! – крикнул он по-литовски. – Ну, теперь берегись!

Однако и его копье счастливо миновало князя Романа. Мало того, нападавший был буквально надет на копья подскакавших к своему князю воинов. – Не спеши, славный князь! – кричал воевода Влад Изборович, отбрасывая завязшее в теле врага копье и выхватывая меч. – Это тебе не татары, а тяжелые воины! Им некуда отступать!

Князь Роман, услышав своего боярина, сбавил скорость и стал отчаянно отбиваться от наседавших со всех сторон врагов. А тут как раз подоспел и князь Дмитрий Ольгердович. Два русских отряда, поддержав друг друга, остановили продвижение вражеской конницы. Сражение становилось все более яростным. С обеих сторон падали убитые и раненые, которые, даже упав на землю, хватали друг друга и отчаянно пытались своими телами остановить продвижение лошадей. В этом месиве сцепившихся в смертельной схватке врагов было трудно нанести прицельный удар и приходилось, порой, напрасно махать руками: меч либо скользил по железной броне, либо застревал в дереве и коже щитов, либо вовсе отскакивал от надежно защищенных воинов, как от каменного изваяния. От этого махания тяжелым мечом князь Роман начал уставать. Он понял, что еще час, и его рука не выдержит напряжения боя. А это значило одно: он не сможет не только нападать, но даже защищаться. Враги почувствовали его усталость и стали все сильнее напирать. Однако, князь Роман, закусив до боли губы, продолжал упорно сражаться, беспощадно выбивая из седел вражеских воинов. Неожиданно раздался страшный грохот, и передние ряды вражеской конницы рассеялись, словно сметенные кровавым ураганом. Князь Роман оглянулся и не поверил своим глазам. Прямо на него надвигалась тяжелая немецкая конница. – Расступитесь! – крикнул он своим воинам так громко, что они услышали и быстро разъехались в разные стороны. Немецкие рыцари железным клином вошли в образовавшийся проход и буквально вонзились в остатки Корибутовой конницы. – А где же сам Корибутас? – подумал князь Роман, вглядываясь в сражавшихся и делая знак своим воинам доставать луки. Как только немецкие рыцари завязали сражение, воины Романа Молодого и Дмитрия Ольгердовича соединились и, поняв, что хотел от них князь Роман, выхватили луки. Их беспощадные стрелы помешали врагам защититься от нападавших немецких рыцарей. Треск немецких копий и стук тяжелых мечей сопровождались такими дикими воплями умиравших и рассеченных врагов, что вся долина, казалось, загудела.

Наконец, железные рыцари довершили разгром и опрокинули конницу врага, которая, неуклюже разворачиваясь, столкнулась с собственной пехотой. А тут подошли основные силы, ведомые самим Витовтом.

Видя окровавленного князя Романа, медленно скачущего за отступавшими врагами, великий князь Витовт подал ему знак остановиться.

– Хватит тебе, князь Роман, махать своим могучим мечом! – сказал он, подъехав к нему, раскрасневшемуся от боевого возбуждения. – Разве ты не видишь, что мы одержали полную победу? Я уже послал в Новогродок свою летучую конницу! Думаю, что вскоре мы войдем в нашу старую столицу! Это не Вильно, я не пойду на уступки! А ты отдохни и побереги свою жизнь. Я тебе не князь-московит, чтобы не жалеть своих лучших людей! Пусть простые воины добивают врага! Подождем немного!

Они недолго стояли, глядя, как их воины преследуют отступавших врагов.

– А что там за шум случился, такой громкий и необычный?! – спросил князь Роман великого литовского князя. – Тогда весь вражеский ряд, как косой скосило! И мы получили такую нужную помощь! Вот здорово!

– А, это пушки немецких рыцарей! – усмехнулся Витовт. – Я не хотел, чтобы немцы тащили за войском эти тяжелые тюфяки! Они сильно замедляли ход! Но рыцари на этом настояли! И вижу, не зря! Только один их залп принес такую пользу!

В это время к великому князю подскакал один из воинов умчавшейся к Новогродку конницы. Судя по веселому лицу, он возвратился с радостной вестью.

– Город уже в твоих руках, великий князь! – громко сказал он, и все поняли по установившейся тишине, что битва успешно завершилась. – Славные горожане не захотели сопротивляться и, открыв ворота, впустили твою конницу в город! Так что тебя ждут их знатные люди с хлебом-солью!

– Ну, что ж, Алгимантас, – улыбнулся Витовт Кейстутович, – благодарю тебе за добрую весть! А вас, мои верные люди, – он глянул на князя Романа, – ждут слава и достойная награда!

 

ГЛАВА 6

СОВЕТ МИТРОПОЛИТА КИПРИАНА

– Настали тяжелые времена, святой отец, – молвил великий князь Василий Дмитриевич, усаживаясь на скамью напротив святителя. – Нам грозит большая ссора с Литвой…Я надеялся на дружбу с моим славным тестем Витовтом, но он набирает силу и захватывает русские земли…Посоветуй, стоит ли мне начинать с ним войну? Или закрыть глаза на его смоленские дела?

– Пока мы не видим никаких враждебных действий Литвы против тебя, сын мой, – ответил, улыбаясь, митрополит Киприан, глядя на суровые лики святых, взиравших на собеседников из ярко освещенного серебряной лампадой угла святительской кельи, – наоборот, Витовт дружен с тобой! Я же недавно ездил туда, в Полоцк, где поставил на владычество славного Феодосия…Все знатные вельможи Витовта принимали меня с должным почтением и даже любовью…Никто не сказал ни одного недоброго слова о нашей могучей Москве! Поэтому нет причины для беспокойства…А смоленские дела надо обсудить…От спешки никогда не бывает пользы! Вон мы тогда поспешили с тверским владыкой Евфимием и помогли Михаилу Тверскому…А нужно ли это было? Тот несчастный Евфимий вскоре заболел и умер в Чудовом монастыре! Его сердце не выдержало такой горькой обиды! А если бы я не отставил его, тогда в Твери начались бы беспорядки, и на наши головы пали бы стыд и позор за паству…Все знают о набожности тверичей, но вот попутал их лукавый! А также покарал Господь, лишив их разума! Тут еще в этот год скончалась великая праведница – славная Ульяна, вдова Ольгерда и сестра Михаила Тверского. Она приняла смерть в монашестве с именем Марина и погребена в Киеве, в святой Печерской обители. Кроме того, умерли коломенский владыка Павел, греческий митрополит Матфей и наш святой старец Сергий Радонежский…Это были великие люди, гордость православной церкви!

И святитель стал подробно рассказывать о добрых делах скончавшихся церковных пастырей. Великий князь Василий, слушая его, постепенно успокаивался и даже не заметил, как углубился в собственные размышления.

В самом деле, нынешний, 1392 год, был очень тяжелым для великого московского князя. Совершенно неожиданно он проведал от одного из нижегородских бояр о высказываниях великого князя Бориса Константиновича, допущенных им на боярском совете, по поводу молодости Василия Московского. – Надо бы нам подумать о царской грамотке на великое владимирское княжение, – якобы сказал тогда великий нижегородский князь Борис, – и поехать к царю в Орду! У Василия нет ни жизненного опыта, ни ума, чтобы быть главным князем!

Великий московский князь, услышав об этом, пришел в страшный гнев и немедленно выехал в Сарай, стараясь опередить Бориса Нижегородского. Он прибыл в Орду в тяжелое для хана Тохтамыша время: совсем недавно ордынского хана разбил неведомый доселе полководец – Тимур-Аксак. Тохтамыша спасло лишь чудо: то ли произошло восстание в тылу его врага, то ли победитель получил какую-то неожиданную весть, но он внезапно остановился, а потом ушел восвояси. Усидев на сарайском троне, хан Тохтамыш остро нуждался в деньгах. А тут как раз Василий Московский привез ему и «выход», и богатые подарки! Обрадованный хан немедленно удовлетворил все просьбы великого московского князя и не только выдал ему ярлык на великое владимирское княжение, но также отдал ему во владение Нижний Новгород, однако посоветовал прежде добиться покорности от великого князя Бориса Константиновича.

Выехав из Орды вместе с татарским посланником, великий князь добрался до Коломны и отбыл в Москву, знатный же татарин, по его просьбе, проследовал с небольшим конным отрядом в Нижний Новгород, где уведомил великого князя Бориса Константиновича о воле своего хана. Последний так растерялся, узнав о случившемся, что «залился слезами» на боярском совете. Тогда его старейший боярин Василий Румянец сказал: – Не печалься, мой господин, мы все за тебя и готовы умереть, защищая твою власть!

Его поддержали на словах и другие бояре, но на деле они постоянно связывались с Москвой и предлагали через своих посланников великому князю Василию ввести в Нижний Новгород московские войска. Когда же тот прислушался к их советам и прислал под Нижний большой отряд из москвичей и татар, бояре уговорили своего великого князя впустить «дружественную рать» в город, чтобы «не сердить великого князя Василия и не вызывать его на военные действия». Но как только московские бояре ввели в Нижний войска, Василий Румянец, выражая мнение нижегородских бояр, сказал своему князю: – Вот теперь мы уже не твои люди!

Выданный своей знатью Москве великий князь Борис был схвачен и помещен под надежную охрану. Вскоре в Нижний Новгород прибыл встреченный колокольным звоном великий князь Василий Дмитриевич Московский, посадил там своего наместника, а князя Бориса с женой, детьми и всеми его сторонниками приказал «развести» по разным городам, надеть на них «железные оковы и вериги» и поместить «под суровую стражу». После этого Василий Московский вновь отправился в Орду, где, преподнеся богатые подарки хану, добился ярлыка на Городец «со всеми селами», Тарусу, Мещеру и получил подтверждение на владение Нижним Новгородом.

Он надеялся по возвращении в Москву добиться покорности от мелких удельных князей и перевода их в разряд служилых «княжат», но далеко не все из них с этим согласились. Многие князья предпочли судьбе «бедных родственников» службу Литве. К Витовту отъехали сыновья старшего в роду тарусского князя Всеволода Андреевича – Андрей и Дмитрий. Великий литовский князь принял их с радостью, щедро раздав им городки бывших корачево-козельских и белевских земель, захваченных недавно Литвой: Дубровку, Жабынь, Котер, Лабодин, Мезецк, Немерзку, Огдырев, Орень и другие.

Такое поведение тестя-литовца возмутило Василия Московского.

В это же время встревоженный победами Витовта и крестоносцев Ягайло стал искать пути примирения со своим двоюродным братом. После победы объединенного войска над князем Корибутом у Докудова к Витовту прибыл эмиссар Ягайло – епископ Генрих – с предложением заключить мир. Витовту при этом обещалось Тракайское княжество и наместничество во всей Литве. Однако Витовт, выразив свое согласие на эти условия, продолжал военные действия. После целого ряда успешных для Витовта сражений Ягайло был вынужден заключить 5 августа 1392 года Островский договор, в котором письменно закрепил свои обещания.

Тем временем взбунтовался недовольный Островским договором князь Свидригайло Ольгердович, человек вспыльчивый и властный. Он повел свое войско к Витебску, самовольно занял город и казнил наместника Ягайло – Федора Весну. Разгневанный Ягайло направил к Витовту гонца с требованием послать войско на Витебск и «сурово наказать» Свидригайло.

Витовт не хотел выполнять волю польского короля, считая себя законным великим литовским князем, но пока решил с ним не ссориться, ограничившись получением договорного титула наместника Литвы, и, с целью проверить лояльность недавно разбитого им Корибута Ольгердовича, приказал ему выступить с войском на Витебск. Однако тот отказался подчиняться Витовту и остался в своем Новгороде-Северском. Пришлось отправлять на Витебск небольшое войско, в состав которого входили отряды князей Романа Молодого и Дмитрия Ольгердовича. Кроме того, великий князь Витовт послал «верного человека» к Юрию Смоленскому с требованием выступить против Свидригайло. Большое смоленское войско вышло в поход и, пользуясь внезапностью, вошло в Витебск, вынудив князя Свидригайло сдаться в плен. Когда же туда прибыли литовские полки, все уже было кончено. Казалось, Витовт должен был благодарить Юрия Смоленского, отославшего к нему плененного строптивца Свидригайло, за проявленную покорность и воинскую доблесть, однако все получилось иначе. Узнав о заносчивом, грубом поведении великого смоленского князя, оскорбившего Свидригайло и ограбившего витебскую казну, великий литовский князь принял решение передать великое смоленское княжение брату Юрия Святославовича князю Глебу. Пришлось Юрию Смоленскому бежать с жалобами сначала в Москву, к великому князю Василию, а потом – в Рязань, к своему тестю, великому князю Олегу Ивановичу. Хозяйничанье Витовта в Смоленске, смена великого смоленского князя вызвали серьезную озабоченность в Москве. Великий князь Василий Дмитриевич хотел объявить о сборе войск и восстановить на «столе» Юрия Смоленского. Но на совете его бояре, в большинстве своем, высказались против этого. – Не надо воевать со всеми! – сказал тогда Федор Андреевич Свибл. – Нам бы пока успокоить нижегородских князей! У Бориса Константиныча много наследников!

– Мы еще не знаем, к чему приведет война с Литвой! – молвил Иван Федорович Воронцов. – А если туда вмешаются ляхи и немецкие крестоносцы? Они иногда воюют между собой, но против русских всегда объединятся!

Вот почему великий князь устремился к святителю и теперь слушал его наставления. Наконец, мудрый Киприан, увидев, что его речи успокоили и едва не усыпили слушателя, перешел к сути дела. – Твои бояре правы, сын мой, – сказал он, глядя, как зевает, покачиваясь на скамье, великий князь, – что не хотят воевать против Витовта! Разве ты не знаешь о жестокостях бесстыжих смоленских князей? Сам Господь наказал их за злодеяния под Мстиславлем! Зачем защищать этого бессердечного Юрия? Пусть теперь там сидит его брат Глеб! Может, он будет лучше править Смоленском? А о делах Юрия я хорошо наслышан! От этого злодея не было проходу городским женкам! Мне говорили, что он умыкал даже замужних боярынь! Что же касается Глеба, то таких слухов о нем не было. Конечно, нельзя забывать о его участии в пагубном походе на Литву…И не стоит его защищать! Вот если бы на смоленский «стол» посадили доброго князя Романа Михалыча, ушедшего от нас в Литву! Вот это было бы дело! Он был бы верным другом Москве, как когда-то твоему батюшке! Этот человек набожен и благочестив!

– Как же! – усмехнулся Василий Дмитриевич. – Тот Роман Молодой очень любит «красных девиц»! Не зря его так прозвали! Он увез с собой в Литву целый воз красивых женок! Ни одной не оставил в Москве! Бояре просили его, чтобы не увозил хотя бы своих банных девок, но нет, не согласился! Вот тебе и праведник! А теперь служит в литовском войске! Говорят, что именно этот хитроумный Роман лишил Юрия Смоленска! А в давние годы он отнял у его брата Ивана Брянск! Мы еще не знаем, как он поступил бы в случае войны с нами! Я думаю, был бы лютым врагом!

– Это неправда, сын мой! – покачал головой митрополит. – Славный Роман не будет врагом Москве! И ничего он не отнимал у Юрия! То была воля самого Витовта! А сейчас он служит Литве, как его батюшка или он сам в юные годы…Здесь нет ни измены, ни злого умысла! Он не пришелся тебе ко двору, так и отправился искать лучшей жизни! А что касается любвеобилия этого Романа, так ведь он – не монах и не святой! У каждого своя судьба! Кому – кесарева шапка, а кому – рабское ярмо! Надо было удержать у себя верного человека, а не гнать его взашей! Ты лучше поучись жизни, сын мой, и сумей отделять верных людей от злых клеветников! И не стоит враждовать с Литвой! Могучий Витовт – не только великий государь, а твой тесть! Он как бы тебе за отца! А потому – смирись!

 

ГЛАВА 7

В СОЮЗЕ С НОВГОРОДЦАМИ

Литовские полки вместе с новгородским ополчением, возглавляемые Романом Михайловичем Молодым, шли на юг – на московские земли. Лето 1393 года было сухое и жаркое, и воины были одеты по-летнему: железные доспехи и кольчуги натягивались на легкие льняные рубахи. Некоторые воины вовсе были одеты в кожаные доспехи. Тем не менее, все тяжело мучились от зноя. Конница литовцев не спешила: подстраивалась под пешее новгородское ополчение. Сам князь Роман ехал верхом рядом с сыном Дмитрием и князем Константином Васильевичем Белозерским впереди войска и зорко всматривался в даль: не видно ли отправленного уже почти полдня тому назад конного дозора.

Литовский поход был связан с договором, который заключил великий князь Витовт с Великим Новгородом против Москвы. Все дело было в том, что Василий Московский, остро нуждавшийся в новгородском серебре для уплаты ордынского «выхода» и покупке новых земель, вновь установил внеочередные «тяготы» – так называемый «черный бор». Новгородцы посчитали требования Москвы непомерными и взбунтовались. В самом деле, дань, которую запросил великий московский князь, была так велика, что ложилась тяжелым бременем на плечи не только простых новгородцев, но даже боярства и купечества. Отдавать «исподнее» без борьбы новгородцы не захотели. Тогда великий князь Василий Дмитриевич послал на Торжок своих бояр, которые принялись взыскивать с местного населения непредусмотренные взаимными обязательствами налоги. В городе вспыхнул бунт, от которого пострадали многие москвичи, а любимец великого князя Василия боярин Максим был убит. Разгневанный Василий Московский послал в Торжок целое войско со своими мечниками, которые, проведя «праведный сыск с пристрастием», «поймали» семьдесят человек «крамольников» и, приведя их в Москву, жестоко казнили.

Такое поведение москвичей было расценено новгородцами как объявление войны. Они немедленно отправили в Литву к великому князю Витовту большую делегацию с дарами, уговаривая его заключить с ними союзный договор. Великий литовский князь был очень занят в это время: он только что вернулся из Кракова, где по инициативе королевы Ядвиги состоялось его очередное примирение с двоюродным братом Скиригайло Ольгердовичем. Под давлением царственной особы ненавидевшие друг друга соперники помирились, «скрепя сердце»! Скиригайло получил за свое согласие к примирению и отказ от поддержки князя Корибута несколько замков на Волыни, ему был также обещан Киев. Витовт же добавлял к своим владениям Северщину и Подолию, откуда ему разрешалось изгнать непокорных князей Корибута Ольгердовича и Федора Кориатовича. Вот он и размышлял, кого посадить в освободившихся от князей городках. В Новгород-Северский он решил поставить своим наместником князя Федора Любартовича, переместив его из Владимира-Волынского; Трубчевск, поскольку Дмитрий Ольгердович Брянский не захотел его брать, оставил за тихим и покорным сыном Корибута Михаилом, который, взяв в качестве отчества второе имя своего отца, прозывался Михаилом Дмитриевичем. Оставался Чернигов. Великий князь Витовт еще не успел принять по этому городу решения, когда к нему прибыли новгородцы. Их богатые дары и льстивые речи «пришлись ко двору». Ничего не оставалось, как отложить повседневные дела и заняться союзным договором. – Если великий князь Василий начнет войну с Великим Новгородом, вы должны оказать нам помощь! – просили новгородские бояре.

– Ладно, пусть будет так! – решил великий князь Витовт и подписал с новгородцами договор, по которому пообещал им военную помощь. – Иди же, славный Роман, – с новгородскими людьми, своей дружиной и полками моих воевод! – сказал он тогда проживавшему с ним в одном замке бывшему брянскому князю. – Ты возглавишь войско, возможно, в последний раз! У меня нет времени на ратные сборы, и поэтому я доверяю все новгородские дела тебе! Ты сам поедешь туда и пощиплешь московитов! А я только разберусь с северскими делами и сразу же приду к тебе на помощь!

Вот и выехал князь Роман Михайлович на север. В Великом Новгороде он был встречен как освободитель, «хлебом-солью», при большом стечении народа. К его войску хотел присоединиться и князь Лугвений Ольгердович, «кормившийся» в новгородских городах, но Роман Молодой не захотел оголять город. – Пусть же славный Лугвений с дружиной и новгородским ополчением обороняют великий город! – сказал он тогда. – Еще неизвестно, а вдруг москвичи хитростью подойдут к стенам города? У них есть отменный полководец – князь Владимир Андреич! Тот всегда может доставить врагу большую неприятность…Поэтому нам не нужна помощь Лугвения!

Объединенное войско из литовцев и новгородцев медленно, но решительно, прошло по северной окраине московских земель, заняв почти без боев городок Кличень. Здесь они, выбив из несчастного населения «серебро и пожитки», отправились дальше. Тем временем «добровольческая новгородская рать» из местной вольницы или, так называемые ушкуйники, придя из Заволочья, захватили Устюг, пожгли, выжимая целый месяц из населения все соки, не только дома простых горожан и терема знати, но даже церкви. Затем с «пленниками и скотом» они пошли на Белоозеро, заняв и разграбив этот город.

Князь Роман не позволил своему войску свирепствовать на захваченных землях так, как это делали ушкуйники. – Мы не ночные тати, – говорил воинам Роман Михайлович, – но славные ратники! Поэтому мы должны добывать серебро и прочие богатства добрым словом и прибегать к мечу только в крайности, если враги не сдаются!

Но поскольку шла война, крайность частенько вступала в свои права…

– Ладно, хоть не сожгли тот городок Кличень и не обесчестили тамошних женок, – думал князь Роман, покачиваясь в седле. – Но добычу получили неплохую и взяли много пленников! Вот захватим еще один город, и будем сильно отягощены обильным грузом…Жалко вот, что не добыли добрых девиц или молодых женок…Давно пора поменять моих банных красавиц…Беда с этими долгими скитаниями! Славный Витовт пообещал мне хороший удел…И говорил, что этот поход будет для меня последним…А вдруг обманет? Неужели все будет так, как в Москве?

В это время зацокали копыта приближавшегося всадника, и к князю Роману подскакал дозорный. – Славный князь! – сказал он, не слезая с лошади. – Городок Устюжна совсем не готов к осаде! А московских войск не видно! Мы послали на все дороги дозоры…Поэтому спокойно идите к городку. Пусть отворяют свои ворота…

– А вам не отворили? – усмехнулся князь Роман. – Неужели побоялись, мой верный Радята?

– Побоялись, славный князь! – кивнул головой разведчик. – Я думаю, что они хотят увидеть твою силу и уже тогда решить, сдаваться ли на твою милость или засесть в осаду! Они не верят, что с нами настоящее войско, и боятся новгородских ушкуйников!

– Вот хитрецы! – буркнул князь Роман, поднимая правую руку и делая знак войску следовать дальше.

Городок Устюжна представлял собой довольно большое поселение, построенное целиком из бревен, окруженное бревенчатыми же деревянными стенами. Лесов вокруг городка было предостаточно, чтобы строить дома и укрепления.

Когда объединенное войско подошло к его стенам, и княжеский воевода Влад Изборович, выехавший вперед, приблизился к городским воротам, горожане, засевшие на стенах и со страхом глядевшие вниз, не произнесли ни слова.

– Открывайте ворота, глупые горожане! – крикнул своим зычным голосом боярин Влад. – Если вы хотите спасти свои дома, то встречайте нас как друзей, а не врагов!

– Мы боимся вас, славный воин! – ответил ему хриплым криком седой старичок, стоявший прямо над воротами. – Вот белозерцы отворили ворога ушкуйникам и остались теперь в одном исподнем! А их лучшие люди уведены в плен! Нам этого не надо! Мы лучше умрем, но не сдадим свой город!

– Значит, они разграбили мой город Белоозеро! – буркнул услышавший слова старика князь Константин Белозерский. – Мне теперь некуда идти! Вот какие злодеи! Не успела Москва захватить мои земли, как тут же нагрянули жадные новгородцы! Правильно, что мы ушли на литовскую службу! Хоть что-то получили! А теперь будем брать добычу в этой проклятой московской земле!

– Значит, вы не откроете ворота?! – крикнул Влад Изборович еще громче прежнего. – Тогда не ждите пощады!

– А что вы нам сделаете?! – ответствовал уже успокоившийся «старец градский». – У вас нет ни пороков, ни длинных лестниц! Вы даже не сможете влезть на наши стены!

– Ах, так! – поднял руку Влад Изборович. – Тогда мы сожжем ваш город, а всех вас пустим по ветру! Берегитесь!

– Сами берегитесь! – закричали со стен осмелевшие горожане. – Вот тебе!

На русского боярина полетели камни, палки, а кто-то спустил тетиву и большая черная стрела, ударив в боярский шлем, едва не свалила его с коня.

– Назад, славный Влад! – крикнул Роман Михайлович. – Мы без труда накажем этих злодеев! Давайте-ка, люди мои, грецкий огонь!

Княжеские дружинники засуетились, дружно поскакали в самый конец обоза, откуда вскоре прикатили ведомую тремя крупными лошадьми большую телегу, набитую сухим хворостом, пропитанным черной, пахнущей дегтем, жидкостью.

– Вы пригоните этих коней ближе к воротам, – распорядился князь Роман, – и распрягите у самых стен! Незачем губить несчастную скотину! А потом сами дотащите этот тяжелый воз до ворот! А вы, мои верные дружинники! – обратился он к брянскому отряду. – Снаряжайте каленые стрелы и не давайте тем бесстыжим горожанам даже высунуть голову! А если высунут – стреляйте! Поняли?

– Поняли, славный князь! – весело ответили воины.

В короткий срок черная телега была доставлена к городским воротам, распряжена, подставлена вплотную к тяжелым бревнам, и по мановению руки князя Романа один из его воинов послал в телегу зажигательную стрелу. Повозка мгновенно вспыхнула, и огонь стремительно пополз по городским воротам. Несчастные защитники старались воспрепятствовать сожжению ворот, некоторые из них пытались выстрелить в подходивших к стенам врагов из луков или вылить воду на разгоравшееся пламя, но меткие лучники, брянцы и литовцы, не позволили им этого сделать: со свистом летели безжалостные стрелы, поражая неосторожных горожан в незащищенные места и препятствуя им даже наблюдать через бойницы за действиями врагов.

Тем временем ворота, охваченные ярким пламенем и черной дымной тучей, накренились и медленно, с треском, рухнули внутрь города.

– Мои славные воины! – вскричал князь Роман, подняв вверх свой тяжелый меч. – Вперед же, в этот злокозненный, город! И берите себе все, что попадется под руку!

И трехтысячное войско, включая княжескую дружину, литовские полки и новгородское ополчение, стремительно ворвалось в непокорный город.

Сам князь Роман в город не поехал, а остался наблюдать за происходившим, сидя на коне рядом с сыном Дмитрием и князем Константином. В городе действовали княжеские воеводы из знатных литовцев и брянских бояр.

Пока они брали город, княжеские слуги установили большой шатер, в котором накрыли стол, и князья уселись за трапезу, обсуждая последние события.

Из города тем временем доносились дикие крики преследуемых горожан, треск пламени, плач детей и женщин.

К вечеру в княжеский шатер вошел воевода, седобородый Влад Изборович. Крики и шум к тому времени утихли. – Наша добыча велика, славный князь! – весело сказал он. – Одного только серебра у нас теперь целая телега! И каждому ратнику досталось по две серебряных деньги! А скота пригнали – не меряно! Некуда девать! И что делать с пленниками? У нас и тех предостаточно!

– Тогда не жалейте самых жирных коров и хорошо накормите моих людей свежим мясом! Надо бы угостить их и добрым вином! – усмехнулся князь Роман. – Но поставлю только две бочки, чтобы не упились!

– Двух бочек будет мало, батюшка, – пробормотал князь Дмитрий Романович. – Им не хватит и десятка…Там же новгородцы: их не упоишь…

– Зачем ублажать новгородцев? – буркнул князь Константин. – Дайте только нашим воинам! По чарке…А напиваться нечего! Возможно, неподалеку московские рати Опасно затуманивать свои головы! А новгородцы пусть себе бражничают в городе и пользуют женок!

– Женок? – вздрогнул князь Роман. – Неужели там есть красивые женки?

– Есть, славный князь, – кивнул головой боярин Влад. – Мы пригнали к тебе два десятка самых видных! Они здесь, у шатра! Выбирай, которые тебе по нраву!

Князь Роман, тряхнув седой бородой, встал со своего кресла и, забыв обо всем, быстро вышел наружу. Его сын, белокурый Дмитрий, горько усмехнулся. – Мой батюшка совсем потерял голову от этих женок, – пробормотал он, – и забыл мою матушку! В этом нет ничего хорошего!

– Но нет и плохого, Дмитрий! – успокоил его князь Константин. – Без этих женок у славного князя застоится кровь, и тогда подойдет нежданная смерть! Ты сам, пока молод, лучше бы щупал «красных» девиц, чем судить о грехах достойных людей! Пойду-ка я и тоже подыщу себе на ночь красотку!

И Константин Белозерский вышел из шатра.

Тем временем князь Роман осматривал взятых в плен женщин, столпившихся у его шатра, и улыбался. – Вот тебе, Влад, какая пышная девка! У нее такой большой зад, добрые груди и пронзительные глаза! Как тебе зовут, славная девица? – Он наклонился к невысокой, голубоглазой, хорошо сложенной девушке.

– Омела, – тихо ответила девушка.

Очарованный ее голосом князь поднял голову. – Ладно, Омелушка, – сказал он ласково, – я сегодня же с радостью познаю тебя в моем шатре!

Девушка заплакала, запричитала. – Что здесь такого!? – возмутился князь Роман. – Отчего нелепый плач? Неужели тебе обидно возлечь на княжеское ложе?!

– Нет, славный князь! – сказала нежным, но смелым голосом, стоявшая рядом с Омелой рослая чернобровая и черноволосая красавица. – Сегодня твои воины убили ее жениха! До свадьбы оставался один день!

– Значит, она еще девица! – усмехнулся князь Роман. – Тогда оставлю ее на потом! А нынче познаю тебя, смелая женка! Как твое имя? Ты не боишься меня?

– Я – Уна, славный князь! – весело молвила черноглазая прелестница. – Я была замужем за городским кузнецом! Однако твои воины порешили его на радость мне: это был мучитель и злодей! А тебя я не боюсь! Мне сыздетства хотелось полежать под славным князем!

– Похвально! – кивнул головой князь Роман и устремил взгляд на другую девушку. В это время к нему вдруг подскакал весь засыпанный дорожной пылью литовский воин. – Отведите пока этих девиц в мой обоз! – приказал слугам Роман Михайлович и повернулся лицом к гонцу.

– Здоровья тебе и славы, могучий Роман! – сказал по-литовски суровый воин, отряхивая пыль. – Мы скакали сюда без отдыха, чтобы передать тебе приказ нашего славного господина Витаутаса! Он только что заключил мир с Москвой и отзывает тебя домой! И теперь твоим домом будет Чернигов! Вот туда и уходи со своими воинами! А твою семью и домочадцев наш великий князь пришлет к тебе в Чернигов. Литовских же воинов оставь с князем Константином, чтобы он отвел их в славный Новгород…Пусть они добиваются от новгородцев заслуженной платы за этот славный поход.

– А как же быть с пленниками и имуществом? – рассеянно спросил подошедший к беседовавшим князь Константин, слышавший слова литовского посланника. – Неужели придется возвращать?

– Не придется! – махнул рукой князь Роман. – Все это добыто в жестоком бою еще до слов киличея…Правда, можно отпустить часть пленников…Но красных девиц я не отдам!

– Поделись со мной, брат, – пробормотал князь Константин. – Я тоже люблю женок! Дай мне пару девиц…

– Да хоть всех забирай, – засмеялся Роман Михайлович. – Я вот только отберу себе красоток для банных дел, а остальные достанутся тебе! Нынче мне не до красивых девиц: надо подумать о дальнем пути и о своем Чернигове! Я возвращаюсь на землю своих предков. Слава тебе, Господи! Да будет же здоров, могуч и славен наш великий князь и мудрый король Витаутас! Он сдержал свое слово! Я до сих пор не имел такого господина и готов служить ему, не щадя себя, до самой смерти!

 

ГЛАВА 8

ГОРЕ ДМИТРИЯ БРЯНСКОГО

Дмитрий Ольгердович только что вернулся в Брянск в невеселом расположении духа. Он ездил со своей дружиной в Подолию на помощь великому князю Витовту, изгнавшему оттуда князя Федора Кориатовича. В холодный декабрь 1393 года литовские войска шли по заснеженным степям лишь только для того, чтобы «напугать» непокорного князя. Никаких битв не случилось, и Федор Кориатович сбежал со своим двором в Венгрию, только прослышав об идущих на него войсках. Пришлось брянцам возвращаться домой в эту суровую зиму без добычи. Благо, хватило съестных припасов для воинов и сена для лошадей до самого Киева.

В Киеве же брянский полк Дмитрия Ольгердовича был встречен довольно приветливо его братом, местным князем Владимиром Ольгердовичем. Последний целых три дня устраивал богатые пиры, угощая изголодавшихся, намерзшихся брянцев.

– Меня пугает дружба Витаутаса со Скиргайлой! – жаловался за пиршественным столом князь Владимир. – Они оба – великие князья – и несмотря на то, что Скиргайла отказался от престола, еще неизвестно, смирится ли он со своим унижением? Говорят, что Скиргайла хочет быть великим киевским князем! И это не за горами! А куда деваться мне? Воевать со своим братом?

– Я ничего об этом не слышал, брат, – покачал головой Дмитрий Брянский. – И Витаутас не говорил о тебе недобрых слов! Зачем ему угождать Скиргайле? Он же – его соперник!

– Однако же Витаутас остался с ляхами в Подолии и сюда не пожаловал! – буркнул князь Владимир. – Значит, он не хочет видеть меня на этом «столе»!

– Витаутас не ездил в Подолию, – усмехнулся Дмитрий Ольгердович. – Он только заставил меня присоединиться к его польским и литовским воеводам! С каждым годом становится все трудней! Я почти не бываю у себя в Брянске…И знаю только битвы и походы…Ладно, если бы ходили на крестоносцев! А то, порой, мы избиваем своих литовцев в союзе с немцами!

– А я никуда не хожу, – пробормотал Владимир Ольгердович. – У меня нет ни войска, ни денег. Город совсем обеднел. Мы по сей день выплачиваем дань татарам и кое-что отсылаем Витаутасу. Не успели мы немного вздохнуть во время ордынской смуты, как пришел нынешний царь Тохтамыш и возобновил прежнюю дань, что поддержал и сам Ягайла…А теперь и Витаутас задабривает этого Тохтамыша…И приходится платить туда да сюда! За что же мне снаряжать войска?

– Может, славный Витаутас недоволен тобой из-за этого? – молвил с мрачным лицом Дмитрий Ольгердович. – Ты же не сражаешься за него! Не думай, что татарская дань обошла меня стороной! Я тоже каждый год плачу «выход»! И Витаутаса не обижаю, отправляя ему немало брянского серебра! Сейчас трудное время…Наши леса оскудели пушным зверем, а земля неплодородна…Доходы невелики…Однако Брянск, конечно, богаче твоего Киева, брат! И домов у нас намного больше! Мои горожане – хорошие хозяева! Не истощились ремесла и промыслы…И хоромы моих бояр, купцов богаче и красивей киевских. Приезжай ко мне в Брянск! Посмотришь на мои владения, побываешь на моей охоте и узнаешь, какая славная у нас банька…А там и сам подумаешь да построишь у себя добрую крепость! Что сидеть за одним забором? Так любой враг сумеет тебя одолеть и прогнать из города!

– Эх, брат! – с горечью ответил Владимир Ольгердович. – У меня нет ни людей, ни серебра, чтобы воздвигнуть достойную Киева крепость! Разве я боялся бы гнева Витаутаса, если бы имел надежную защиту? За крепкими стенами всегда можно отсидеться!

Так и выехал из Киева Дмитрий Брянский, расстроенный бедами своего набожного брата, который с превеликим трудом собрал ему на дорогу двухдневный запас пищи и сена. Но когда он прибыл в Чернигов, где уже обосновался князь Роман Молодой, он не узнал некогда разрушенного города. Вместо длинного забора, ограждавшего город от вторжения зверья из окрестных лесов, он увидел небольшую, срубленную из добротных дубовых городен крепость, большой княжеский терем с пиршественной залой и думной светлицей, просторные, широкие избы бояр. – Ты неплохо обустроил свой город за столь короткое время! – сказал Дмитрий Брянский князю Роману при встрече. – Когда же ты все это успел? Вот бы поучиться у тебя моему брату Владимиру! Я вижу возрождающийся город!

– Здесь нет моей заслуги, – улыбнулся седовласый Роман Михайлович. – Я просто пристроил к делу своих людей и, не жалея собственных запасов серебра, хорошо заплатил наемным рабочим…И все зашевелились! У нас всегда хватало умельцев. Стоило мне только поднять клич и посулить рабочим людям хорошее жалованье – за каждых пять дней работы серебряную деньгу – и сразу же нашлись многие желающие заработать! Чего им не стараться? А если бы я владел славным Киевом, как твой брат Владимир, я бы возродил его прежнюю красоту и величие даже без серебра! Мои люди всегда готовы честно трудиться, и мы бы справились без чужой помощи, но у меня нет времени, чтобы помогать другим…Я вот хочу окружить мой город каменной стеной. Здесь поблизости есть дикий камень…Но на это надо много времени и терпения, а я уже стар и смотрю в могилу! Успеть бы возвести добротные терема моим боярам, а их просторные избы отдать дружине…Пора бы моим людям пожить в мире, покое и благополучии. Они столько пережили, слоняясь со мной по белому свету, но так и не испытали настоящей радости…

В Чернигове пробыли еще четыре дня. Дмитрий Ольгердович и его люди хорошо отдохнули в тепле и сытости под гостеприимным кровом Романа Молодого. Побывали они однажды и на охоте: повалили крупного медведя. А честь заколоть свирепого косолапого досталась брянскому гостю: пока охотники князя Романа удерживали разъяренного зверя рогатинами, князь Дмитрий одним ударом поразил хищника в самое сердце. Побывал Дмитрий Ольгердович и в большой, совсем недавно срубленной бане князя Романа. Он долго не мог успокоиться, вспоминая с благодарностью за пиршественным столом прекрасных «банных девиц», ублажавших князей во время мытья.

– У меня самого есть красные девицы, – говорил он, качая головой, – но им далеко до твоих! Здесь собрались такие молодые красавицы, богатые телами! У тебя есть чему поучиться, Роман! Надо чтобы к тебе приехал мой брат Владимир и посмотрел, как надо управлять своим уделом! Я думаю, что следовало бы отдать Киев тебе, а брату Владимиру – Чернигов! Может, поговорить со славным Витаутасом?

– Не надо, брат! – махнул рукой князь Роман. – Я – не кровный родственник могучему Витаутасу, а служилый князь! И здесь я всего-навсего – наместник великого князя! Если бы он поручил мне восстанавливать Киев, я бы просто потерял свое здоровье…А тут, пусть я наместник, но на земле моих предков! Это не позорно, брат…

Дмитрия Брянского и его воинов вышли провожать князь Роман с сыном Дмитрием, двумя уже преклонного возраста незамужними дочерьми и супругой Марией.

Они долго стояли у ворот еще пахнущей древесной щепой крепости, глядя вслед отъезжавшим.

– Вот так получилось – думал, покачиваясь в седле, Дмитрий Ольгердович, – что прославленный могучий воин остался без своего удела…Если бы он был молод, я бы оставил ему свой Брянск, но кто знает, когда наступит его смертный час?

Он вспомнил детей князя Романа и помрачнел. – Вот и дочери Романа, пусть не молоды, но приятны видом, – сказал он себе, – однако остались в девичестве…Плохо женке жить без милого супруга! Их участь незавидна, хоть они добры и улыбчивы…Они внешне веселы, пока их батюшка жив! А что их ждет? Мрачные монастырские кельи? Да и сын Романа, Дмитрий, не выглядит счастливым…Он худ, морщинист, а его голова поблескивает седыми волосами…Может, посулить ему Брянск? Мне не верится, что мой пасынок Андрей сможет получить брянский удел…Витаутас этого не одобрит!

В Брянске князь был встречен торжественным колокольным звоном и сразу же окунулся в повседневные дела. Не забыл он и про охоту: на следующий же день выехал в заповедный лес с пасынком Андреем, остававшимся в городе наместником на время его отсутствия. Однако косолапого добыть не удалось и пришлось довольствоваться лишь крупными кабанами.

После охоты князь принял баньку и, довольный своими «банными девицами», отправился в спальню, где почивал до вечера, а затем собрал боярский совет, на который пригласил епископа Исакия.

Он рассказал на совете о своем походе в Подолию, о посещении Киева и Чернигова, похвалив князя Романа Молодого. Его повествование вызвало много разговоров. – Теперь князь Роман Молодой обосновался в земле своих предков, – сказал боярин Юрко Кручинович, – и это справедливо! Он ничего не добился в этой жадной Москве! Только одни обиды за свои раны и подвиги! Да и нам эта Москва не нужна! Даже купцы перестали туда ездить…И хорошо…А вот и славный Роман ушел оттуда! Это сам Господь сподобил его к правильному решению!

– Трудно сказать о Москве что-то хорошее! – поддержал его Шумак Борилович. – Вот опять повели войска на Великий Новгород! Все надеялись, что Василий Московский будет соблюдать договор, заключенный с Витовтом! Но нет!

– Это не так! – возразил епископ Исакий. – Нечего ругать Москву! Там сидит наш славный святитель! Он бы не допустил несправедливости! Новгородцы сами во всем виноваты! Разве не они убили московского боярина Максима и натравили на земли великого князя Василия Романа Литовского?! У Василия Дмитрича не было договора с Витовтом о новгородских делах! Витовт лишь обязался прекратить войну с Москвой и вывести войско Романа в Литву…Так и было. А уже потом великий князь Василий Дмитрич послал на Новгород своих воевод Федора Андреича, по прозвищу «Кошка», Ивана Уда и Селивана. Они заняли некоторые новгородские города и собрали весь «черный бор«…А где было взять денег на ордынский «выход»?!

– Надо бы поговорить о нашем «выходе» и сначала выслушать славного боярина Поздняка, – сказал, поморщившись, князь Дмитрий. Ему, как и его боярам, не понравилось, что епископ назвал князя Романа «Литовским» и оправдывал дела великого московского князя. – Поведай нам, Поздняк Кручинич, как ты съездил в Орду!

– Да так, славный князь, – молвил своим громким басистым голосом вставший с передней скамьи, где он сидел рядом с брянским владыкой, Поздняк Кручинович. Он подробно рассказал о том, как приехал в Сарай, сдал ханскому денежнику все привезенное из Брянска серебро и подарки, как принял его хан Тохтамыш и, выдав тут же ярлык для брянского князя, отпустил домой. – В тот раз царь был совсем невесел. Куда подевалась его былая надменность! – сказал в завершение боярин Поздняк. – Его уже не раз громил славный Темир-Аксак! И до сих пор над ним висит великая угроза! Возможно, тот грозный царь вновь нагрянет на Волгу и отберет его Сарай! Имя того царя – «Темир» – что по-монгольски значит – «железо»! Вот он и есть железный воин!

– Да, тогда нас ждет беда, если этот могучий полководец приберет к своим рукам Орду! – вздохнул Дмитрий Брянский. – Однако же мы исправно платим и «выход» и бакшиш…Чего нам бояться? Ты вот, Поздняк, лучше расскажи нам о других делах. Что ты слышал об удельных князьях?

– Особых вестей не было, – вздохнул Поздняк Кручинович. – Правда, я видел в Сарае престарелого князя Святослава Титыча Карачевского…Он недавно похоронил своего сына Мстислава…Тому было всего пять десятков с небольшим…И умер Федор Козельский…

– Да, – покачал головой брянский князь. – Незавидна судьба этого Святослава! Тяжело хоронить своего сына! Витовт вот-вот заберет Карачев, как только дождется смерти Святослава! К Литве уже отошли почти все козельские земли…Не устоит и Козельск! Иван Титыч вряд ли удержит свой город!

– Удержит! – кивнул головой боярин Поздняк. – Он же – зять самого Олега Рязанского! А Олег Иваныч сейчас очень силен! Он ведь – родственник Василия Московского! Его сын Федор женат на дочери покойного Дмитрия Донского! Если кто сунется на Козельск – сразу же столкнется со многими сильными врагами! Пойдет Витовт – тогда Ивану помогут Олег и Москва, а полезет Москва – вмешается Витовт! Вот так и сидят сейчас мелкие удельные князья, как между молотом и наковальней!

Хлопнула дверь, и в думную светлицу вбежал княжеский слуга, остановившись у порога.

– Что за шум?! – возмутился Дмитрий Ольгердович, привстав в кресле. – Неужели приключилась беда?! Отвечай же, дерзкий Лычко!

– У нас великое горе, батюшка князь! – заплакал мальчик-слуга. – Только что скончалась наша матушка, пресветлая княгиня!

– Как?! – подскочил с кресла князь. – Ольгушка моя?! Она же только что, утром, была жива и здорова?!

– Да вот вышла, батюшка, на теремное крылечко, – всхлипнул слуга, – и разом замертво повалилась! Что мы только не делали! Даже посылали за Божьим человеком Павлом! Но он сказал, что нашу матушку забрал Господь!

 

ГЛАВА 9

ЧЕРНИГОВСКИЕ ДЕЛА

Май 1394 года был теплым и солнечным. Благодатная черниговская земля, вспаханная местными крестьянами, уже покрылась зеленым ковром восходящей ржи. Сразу же за крепостной стеной раскинулись житные поля и огороды. Некогда великий город, лежавший уже почти сто шестьдесят лет в руинах, начал возрождаться. Со всех концов Руси шли в Чернигов «работные люди» и землепашцы. Князь Роман посылал во многие уделы своих людей с призывом «идти на древнюю русскую землю» и обещанием «не взимать тяжелые налоги». Он самолично выехал в Сарай к ордынскому хану Тохтамышу со «знатным выходом» и добился ярлыка на черниговское княжение. Несмотря на то, что Чернигов уже давно принадлежал Литве, ордынские ханы считали его своей собственностью. Одно время там пребывали татарские воины, и разоренный город не выплачивал хану дань. Но затем в Орде началась «замятня», и татары, вовлеченные в борьбу за власть между различными группировками знати, покинули город. Долгое время в Чернигове не было князя, и там сидел сначала киевский наместник, а когда после смерти великого литовского князя Ольгерда его сын Корибут получил в наследство Северщину, Чернигов был присоединен к его уделу, и туда был направлен наместник Корибута. Сам же удельный князь лишь периодически появлялся в Чернигове, считая город «бедным захолустьем» и ничего не делал для того, чтобы хотя бы поднять его из руин. В результате Чернигов почти не приносил доходов и уплачивал ордынский «выход» чисто символически. «Нагубник» Корибута отвозил в Орду скромную дань с того времени, как в Сарае воцарился хан Тохтамыш. С приходом в Чернигов Романа Молодого, имевшего солидный запас серебра, добытого им во время военных походов на службе великого московского князя и при разграблении московских городков по заданию Витовта Литовского, жизнь в городе заметно оживилась. Князь Роман умело использовал свои деньги. Часть из них ушла на выплаты «работным людям» за строительство небольшой, но надежной крепости, домов бояр и дружинников, на жалование «верным людям», но большее количество серебра князь передал местным купцам для «прибыльной торговли и доходного сбережения». Оставив себе некоторый запас драгоценного металла «на черный день», Роман Михайлович, выяснив сумму прежнего «выхода», утроил ее, и лично, с сотней своих преданных дружинников, выехал в Орду. Он не забыл татарского языка, ибо частенько общался с татарами, перешедшими на московскую службу, и приятно удивил Тохтамыша, когда вдруг в ответ на ханское приветствие произнес татарские слова.

– Я смотрю на тебя, седовласого коназа, – пробормотал тогда в изумлении ордынский хан, – и не верю своим глазам! Я никогда не видел такого толкового человека! Да еще уруса! А почему ты не приезжал сюда раньше и не радовал мои глаза? В последнее время коназы-урусы совсем не приезжают в Сарай, а присылают своих доверенных людей…Это очень плохо! Надо поправить это дело или увеличить им дань!

– Я был на службе у московского князя, государь, – ответил князь Роман, – да вот состарился и стал негоден молодому Василию…Пришлось уезжать к славному Витовту, а он послал меня в Чернигов…Но я не хочу такого наместничества без твоего разрешения, государь! Вот поэтому я привез тебе полновесный «выход» за все нынешние черниговские доходы, чтобы не обидеть тебя. Я прошу у тебя грамотку на Чернигов и одобрение моего правления!

– Волей Аллаха даже старый конь не покинет своего друга в сражении и всегда подаст достойный пример молодым! – насупил брови хан Тохтамыш. – Значит, у того Вэсилэ из Мосикэ нет разума…А это неплохо! Вот его батюшка, Дэмитрэ, был умен и хитер: держал вокруг себя могучих и достойных людей! Вижу, что теперь все по-другому…А Витэвэ, коназ Лэтвэ, теперь мой друг…Поэтому я доволен! Владей же своим Черныгы и вовремя плати хороший «выход»! Эй, Бурахай! – вдруг крикнул он, хлопнув в ладоши. Из темного дворцового угла вышел ханский денежник. – Скажи мне, Бурахай, сколько серебра привез нам этот коназ Ромэнэ? – буркнул хан.

– Много, государь! – весело сказал ханский придворный. – В несколько раз больше, чем во время того презренного Корэбутэ! И даже больше, чем присылает жалкий Кыев! А ведь тот Кыев больше Черныгы раз в пять! Значит, этот Ромэнэ – хороший коназ! Если бы каждый город твоего улуса приносил такой доход, мы бы не знали горя и уже давно смогли бы разгромить того Хромого Тимура!

– Якши! – улыбнулся ордынский хан, и стоявший перед ним на коленях князь Роман только сейчас огляделся, обнаружив, как обеднел ханский дворец. Сам Тохтамыш сидел в стоявшем на прежнем возвышении кресле белого цвета, по-видимому, из слоновой кости, но ни золотого трона, ни золотых ступенек к его царственному возвышению уже не было. На стенах не сверкали золотом и серебром массивные подсвечники, а толстые свечи были просто вставлены в медные кольца, прибитые к стенам. Обветшали и потускнели некогда богатые и толстые персидские ковры. В приемной ханской зале сидели на корточках немногочисленные приближенные – не больше десятка человек. Среди них выделялся одетый в белоснежные одежды духовный глава сарайских мусульман – имам. Все они располагались в некотором отдалении от хана и приближались к трону лишь по мановению руки своего повелителя. Подле же самого трона стоял, по левую руку хана, советник, имени которого князь Роман не знал, но его живые глаза, седые волосы и доброжелательная, гордая улыбка говорили об остром уме и большом жизненном опыте; по правую же руку повелителя стоял, словно статуя, великий визирь, взгляд которого выражал лишь тупое недоумение, которое так и не исчезло с его лица до самого ухода русского князя из дворца. Ордынский хан выглядел болезненным то ли от забот, то ли от внутреннего недомогания. Его лицо, слегка округлое, пожелтевшее, увенчанное желтой шелковой монгольской шапочкой, обшитой снизу мехом рыси, периодически подергивалось, а жидкие длинные усы, свисавшие до подбородка, небольшая рыжеватая бородка слегка тряслись. Ордынский повелитель держал правую руку, торчавшую из желтого шелкового халата, на золоченом поясе и, казалось, был готов в одно мгновение выхватить из сверкавших драгоценными камнями ножен длинный кинжал. Левая же его рука покоилась на подлокотнике кресла. Ханские ноги, одетые в белые, судя по всему, льняные штаны, и золоченые, усыпанные драгоценными камнями туфли с загнутыми вверх носками, были вытянуты вперед и свободно покоились на толстой мягкой подушке.

– Можешь идти, Ромэнэ, в свою юрту и ждать там мой ярлык! – продолжал между тем Тохтамыш, сверкая своими умными черными глазами. – Я не буду тебя долго задерживать, чтобы не мешать твоему толковому правлению! Главное – своевременно доставляй нам свой «выход» и в не меньшем числе!

Князь Роман вернулся в свою гостевую юрту и, приняв пищу, улегся на уютный татарский диван, рассчитывая отдохнуть. – Вот как изменилась Орда! – думал он, предвкушая крепкий сон. – И обеднела, и ослабела…Но царское войско еще очень велико! – Он вспомнил многочисленных татарских конников, встречавшихся ему на пути, и большие отряды татар, проезжавших по улицам Сарая. – Да, если бы не царские враги, наше дело было бы совсем плохо!

Неожиданно в дверь его опочивальни постучали, и тихонько, стараясь не волновать князя, вошел его дворецкий Бобко Ярович, который добровольно поехал сопровождать своего князя в Сарай. – Славный князь! – сказал он своим спокойным, уверенным голосом. – Там тебя ждет красивая девица, татарочка! Она ни слова не знает по-русски! Я не хотел тебя тревожить, но подумал, что ты вряд ли откажешься познать ее…Тебе нужно как-то успокоиться после встречи с грозным царем и достойно провести время…

– Веди сюда эту девицу, славный Бобко! – улыбнулся князь. – Если она хороша собой, я, несомненно, ее пощупаю!

– Салам тебе, коназ-урус! – сказала вошедшая в княжескую спальню девушка, одетая в длинный, до пола, зеленый халат. – Я пришла к тебе, чтобы принести радость!

– Салам, татарская девица! – оживился князь Роман, впиваясь глазами в ее красивое, цвета спелого персика, лицо со слегка раскосыми глазами. – Кто же твой хозяин? Кто тебя прислал?

– Мой господин – Абдуррахман! – улыбнулась девушка. – Он – врачеватель самого государя! Вот и прислал меня для твоего блага…

– Сколько же ты берешь серебра за добрую ночь? – спросил, качая своей седой головой, Роман Михайлович. – Или, может, тебе достаточно одной любви?

– Мне хватит и любви! – весело сказала девушка. – А вот моему господину нужны деньги! Такова его воля…Хватит и десяти государевых денег!

– Десяти денег?! – нахмурился старый князь, приподнимаясь с дивана. Но в этот миг девушка сбросила с себя халат и предстала перед его взором во всем великолепии молодой красавицы. Оглядев ее невысокую, но стройную фигуру с небольшими округлыми грудями и вишневыми, торчавшими в напряжении сосками, плоским загорелым животом, под которым темнел небольшой серый треугольник курчавых волос, князь, забыв обо всем на свете, промолвил дрожавшим голосом: – Иди же ко мне, дивная лада и утешение моей души! Я очень рад твоей любви и не пожалею тебе серебряных денег!

Наутро в гостевую юрту Романа Молодого прибыл ханский посланец с заветным ярлыком. Князь к тому времени уже встал, оделся с помощью своего дворецкого и готовился принять пищу.

Татарский воин вошел, низко поклонился князю и, кратко его поприветствовав, протянул ханскую грамоту. – Мой государь жалует тебе Черныгы с окрестными землями, – сказал он, – и разрешает возвратиться домой! Собирайся!

Поездка князя Романа в Орду имела одно важное последствие: он приобрел уважение татар, кочевавших в недалеких степях, и обезопасил свой город от их набегов и наездов, которые раньше были делом обычным и отпугивали от Чернигова люд окрестных земель. Теперь же «татарская беда» миновала Чернигов, и князь Роман с радостью смотрел на идущих из разных концов Руси с котомками за плечами странников, находивших приют в его городе.

Вот и сегодня, в ласковый майский день, он вышел из своего терема и направился к крепостной стене, надеясь полюбоваться на бескрайние зеленые поля и недалекие густые леса. Однако не успел он подойти к лестнице, ведущей на стену, как заиграл сторожевой рожок, и воины, стоявшие на стене, забегали, засуетились.

– Славный князь! – крикнул спускавшийся по лестнице воевода. – Сюда идет огромное войско! Возможно, это лютые враги!

– Готовьтесь к обороне, Влад Изборович! – ответил своим зычным голосом князь Роман. – А я сейчас залезу на стену и сам посмотрю на врагов!

Он недолго вглядывался в даль: примерно в двух верстах, со стороны Киева, по берегу Десны, скакали вооруженные всадники. – Так это – литовцы! – прищурился Роман Молодой. – Я вижу литовские доспехи и…Неужели мои глаза затуманились и помутнели? Да там сам Витовт, наш славный господин! Эй, мои люди! – крикнул он, улыбаясь. – У нас великая радость! Сам могучий Витовт…с каким-то князем приближаются к нашей крепости! Трубите во все трубы и пошире открывайте ворота! И бегите скорей, мои верные люди, к Бобко Яричу, чтобы он как можно быстрей накрыл пиршественные столы! Да выкатывайте бочонки с добрым вином, пивом и медовухой! Слава могучему Витовту!

Великий литовский князь Витовт медленно ехал, гордо держа свою красивую голову, увенчанную богатой, подбитой черной куницей шапкой. Рядом с ним скакал другой литовский князь: рослый, мрачный и совершенно седой. Витовт, со своими седоватыми волосами, казался намного моложе его. Встречавший неожиданных гостей князь Роман не удержался от возгласа изумления. – Это ты, Андрей Ольгердыч! – крикнул он, ликуя. – Слава тебе, Господи, что ты жив и свободен!

Витовт слез с коня и отдал его поводья слуге. – Прими же хлеб-соль, наш славный господин! – весело сказал по-литовски князь Роман, подталкивая перед собой бояр, державших два подноса, на одном из которых стоял хлебный каравай с солонкой, а на другом – серебряные графин и чаша с вином.

Отведав хлеба-соли и отпив из чаши немного вина, Витовт передал сосуд с крепким напитком князю Андрею, а сам подошел к своему черниговскому наместнику, обнял его и, по русскому обычаю, трижды поцеловал.

– Я вижу, Роман, – весело сказал он, – полный порядок в твоей земле и хорошее правление! Я знаю и о твоей поездке к мудрому царю Тохтамышу! Ты правильно поступил! А я еще зимой вызволил из плена нашего славного Андреаса. Я не один год уговаривал Ягайлу, чтобы он выпустил нашего общего друга. Но польский король согласился с моими просьбами только после того как меня поддержали другие князья! Потом я пожаловал Андреасу грамоту на владение Псковом. Но он там долго не задержался, потому как псковичи слезно упросили оставить у них князем его сына Ивана…И вот наш Андреус у тебя в гостях…

– Мы только что прогнали из Киева моего брата Владимира! – буркнул недовольный князь Андрей. – И объявили великим киевским князем Скиргайлу!

– Это надо было сделать, брат! – кивнул головой Витовт. – Сам Ягайла принял решение насчет Киева…И мне не хотелось с ним ссориться. Тогда ты просидел бы в его плену до конца жизни…Но нам не пришлось прогонять Владимира из Киева. Как только мы взяли Овруч и Житомир, он бежал, словно заяц! А к чему было бежать? Разве я не дал бы ему какой-нибудь удел?

– А как там Подолия? – спросил князь Роман. – Там еще стоят польские полки Ягайлы?

– Они ушли оттуда совсем недавно, весной, – улыбнулся великий литовский князь, – но оставилм там своих наместников, чтобы не вернулся Федор Кориатыч. Пусть теперь он сам едет к Ягайле и просит его милости!

– А теперь, славные господа, прошу в мой терем! – сказал, разведя руки, Роман Михайлович. – У меня уже накрыты для вас пиршественные столы!

Два дня прожили в Чернигове великий князь Витовт с Андреем Ольгердовичем. Они и их полутысячный конный отряд хорошо отдохнули от дальней дороги. Князь Роман пригласил своих высоких гостей на медвежью охоту, которой славился древний город, и Витовт с радостью лично поразил рогатиной крупного зверя.

– Хорошо у тебя, Роман, – сказал великий литовский князь на прощание, – но мне пора в Вильно. Нам предстоит жестокая война с немецкими крестоносцами! А вот Андреас поедет в Брянск, чтобы встретиться с братом Дмитрием и поговорить о предстоящей войне!

– А как же я, мой господин? – молвил князь Роман. – Неужели тебе не нужны мои воины?

– Тебе надо заниматься городскими делами, Роман, – улыбнулся великий князь, – и я обещал, что больше не вызову твоих людей на войну! Ты уже немолод, чтобы сражаться с жестокими врагами! Для этого у меня есть молодые князья и воины! А ты и здесь приносишь огромную пользу! Да хранит тебя Господь!

 

ГЛАВА 10

ГНЕВ ВАСИЛИЯ МОСКОВСКОГО

– Вот какие полезные ваши советы! – молвил рассерженный Василий Дмитриевич Московский, открывая очередной боярский совет. – Еще тогда следовало задержать всех недобрых братьев! Зачем мы пожалели этих лютых врагов?

– Разве кто знал, что так получится? – пробормотал, вставая, боярин Симеон Васильевич. – Хотелось все решить без насилия…

Бояре загудели, заволновались, заспорили.

Великий князь, багровый от ярости, сидел в своем большом кресле и, опустив голову, слушал их речи.

6 мая 1394 года скончался бывший великий нижегородский и суздальский князь Борис Константинович, находившийся, на самом деле, в заключении. Его скромно похоронили в Суздале, и великий князь Василий Московский рассчитывал на покорность сыновей покойного, Василия и Симеона. Однако те, выждав удобное время, неожиданно сбежали в Орду к хану Тохтамышу – просить для себя «вотчин», захваченных Москвой.

Василий Московский был возмущен, узнав об их бегстве, снарядил погоню, но было уже поздно. Теперь он лихорадочно думал о том, как поступит ордынский хан.

– Неужели эти непокорные злодеи сумеют уговорить хитроумного царя? – рассуждал он про себя. – Тогда опять придется растрачивать серебро…Совсем меня разорят! Только что понесли такие расходы на свадьбу, а теперь новая беда…

Совсем недавно, 14 июня, великий князь отдал свою сестру Марию за вдового литовского князя Лугвения. Последний прибыл из Новгорода с весьма скромными дарами, упрашивая великого князя Василия разрешить этот брак. Посоветовавшись с боярами, поговорив с сестрой, Василий Дмитриевич согласился. – Зачем отказывать этому Лугвению? – рассудили бояре. – Он – достаточно родовитый князь, сын самого покойного Ольгерда и, к тому же, православный христианин! Нам неизвестна воля Господа, а может он станет великим князем или каким-нибудь важным вельможей? И вы будете родственниками!

Свадьба игралась пышно, богато. Великий князь не хотел «ударить лицом в грязь» и ничего не пожалел для своей сестры, которая с радостью выходила замуж за красивого стройного литовца. Сама же она сидела, одетая в белоснежную льняную тунику, обшитую жемчугами, счастливая, раскрасневшаяся. Великий князь глядел на нее, полноватую, некрасивую, светившуюся радостью, и улыбался. – Теперь моя добрая Мария не засидится в девках! – думал он. – Зачем лишать ее нужного счастья? Пусть жених – не юноша, а зрелый муж, зато всю свою страстную любовь отдаст моей сестрице!

Когда же он, по завершении свадьбы, узнал о случившихся расходах, веселое настроение надолго покинуло его. Накануне свадьбы в Москве побывал епископ Михаил, посланник самого константинопольского патриарха Антония, привезший две «грамоты» с «наставлениями о вере» для Великого Новгорода, чтобы «смирить новгородскую гордыню». За это тоже пришлось заплатить полновесным серебром!

– Где же мне найти серебра для кремлевских работ? – размышлял, держась обеими руками за голову, великий князь Василий. – Вот и Михаил Тверской начал менять ветхие стены города! К добру ли? Неужели готовится к новой вражде? А мне совсем не хватает серебра!

– Нам нет причины горевать, великий князь! – вдруг громко сказал боярин Иван Федорович Воронцов, выводя Василия Дмитриевича из глубоких раздумий. – Из Литвы и Орды приходят добрые вести! Твой могучий тесть, славный Витовт, увяз в войне с крестоносцами! Немцы разбили войско Витовта под Рудаминой и пошли со всеми силами на Вильно! И там полегло великое множество воинов! Говорят, что Витовт потерял половину войска! Но немцы – не меньше! Осенью они с позором ушли в свою Неметчину, потеряв лучших воевод!

– Однако же это не помешало литовцам лезть в новгородские дела! – привстал в своем кресле великий князь Василий. – Зачем они ходили на Псков? Кто знает об этом?

– Я наслышан о случившемся! – поднялся со скамьи Иван Андреевич Хромой. – В тот раз псковичи поссорились с новгородцами! Это было при новгородском посаднике Осифе Захарыче. Новгородцы хотели жестоко покарать Псков, но сил у них было недостаточно. Тогда они послали своих людей к Витовту с просьбой о помощи! И вот Витовт оказался в весьма трудном положении. С одной стороны, в Пскове сидел литовский князь, Иван Андреич, а его батюшка, Андрей Ольгердыч, воевал за Литву против немцев. С другой – у Витовта был договор с Новгородом о военной помощи! Как тут быть? Отказать Новгороду – значит, потерять немалые деньги, а пойти на Псков – поссориться с литовскими князьями…

– Я об этом и говорил! – перебил своего боярина великий князь. – Мой тесть, несмотря на войну с немцами, успевает протянуть руки к Новгороду! Это тревожит меня! Я не знаю, что будет делать Витовт, когда помирится с немцами! Но, думаю, он пойдет на наши, русские земли!

– А в том случае Витовт поступил как иудейский царь Соломон! – продолжал, выслушав великого князя, боярин Иван. – Он послал в Новгород своего человека, Романа Литовского! А тот объединился с князем Константином Белозерским, и они пошли на Псков…

– Это случилось опять по вашей вине, бояре! – великий князь вновь перебил рассказчика. – Зачем вы выжили отсюда Романа? Вы прожужжали мне все уши о его негодности к ратной службе и ненадобности! Однако же этот Роман Молодой доствил нам немало хлопот! Однажды он пожег и разграбил наши северные земли, а теперь добывает себе славу в Новгороде! Вот какой он старый и немощный! Говорят, что этот Роман – и отменный правитель! Он заново возродил несчастный Чернигов и приносит немалые доходы в литовскую казну! Что же вы не послали его в свое время в какой-нибудь разоренный город нашей земли, как завещал мой покойный батюшка? Пожалели ему земли? И вот мы теперь пожинаем плоды ваших бестолковых советов! Продолжай, Иван! Я слышал, что новгородцы не особенно преуспели у псковских стен…Так ли это?

– Так, батюшка, – кивнул головой Иван Андреевич. – Войско Романа и Константина подошло к Пскову, чтобы принудить псковичей к миру…Литовцы не хотели сражаться с псковичами, но злобные новгородские ополченцы не послушались князей и устроили у самых стен Пскова целое побоище! В той битве сложили головы князья Иван Копорский и Василий Федорыч, а также многие знатные новгородцы…А псковичи закрылись в городе и решили обороняться…Пришлось новгородцам со своими именитыми князьями с позором возвращаться домой! Вскоре в Новгороде начались беспорядки, и народ прогнал посадника Осифа. Вместо него сел Богдан Аввакумович! Псковичи попытались помириться с новыми новгородскими властями и послали в Новгород самого Андрея Ольгердыча. Но новгородцы так разгневались, потеряв столько «лучших людей», что даже не захотели разговаривать с князем Андреем и прогнали его прочь!

– Ты зря, великий князь, попрекаешь нас Романом Молодым! – встал седовласый Федор Андреевич Свибл. – Этот Роман ничего не добился от Пскова! Так и ушел в свой Чернигов, «не солоно хлебавши»! Откуда у него будут почет и слава? Он больше не нужен новгородцам, как полководец! Если бы он умело сражался, то не потерпел бы позорного поражения у Пскова! Значит, мы давали тебе правильные советы против этого Романа!

– Я не ожидал от тебя таких слов, почтенный Федор! – возмутился великий князь Василий. – Зачем ты морочишь мне голову? Тебе мало ошибок с нижегородскими князьями?! Или ты не слушал слова Ивана Андреича?! Если бы тот хитроумный Роман захотел сражаться с псковичами, он бы, без сомнения, победил! Ведь сами новгородские ополченцы, не взирая на волю Романа, полезли в бой и понесли жестокие потери! Лучше бы этот мудрый Роман сидел у меня на совете и приносил весомую пользу! У нас бы не было нижегородской беды! Может послать наших людей в Чернигов и позвать Романа Молодого назад, в Москву? Или слезно попросить его? И дать ему достойное жалованье? От одного Романа больше пользы, чем от таких говорливых бояр, как ты, косоязычный Свибл!

Бояре возмущенно загудели, а Федор Свибл едва не упал на скамью, побагровев и закрыв лицо руками.

– Твои слова правдивы, великий князь, – сказал, вставая, вкрадчивым голосом Илья Иванович, сын покойного боярина Квашни, – и твой суд, насчет наших советов, справедлив! Однако же не надо посылать людей к Романа Михалычу! Я это говорю, несмотря на то, что мой батюшка был сватом князя Романа… Пусть он хороший воин и правитель, но сейчас он на службе у Витовта! И старается там по настоящему, а не так, как здесь! И он – глубокий старик, хотя зовется «Молодым»! Удивительно еще, как у него хватает сил на ратные походы?

– Ты не прав, Илейка! – возразил Василий Дмитриевич. – Ходят слухи о том, что этот Роман – сильный любовник! Он познает множество женок и ни одной не пропускает! И еще говорят, что сами женки охотно идут к нему в объятия и даже просятся на его греховное ложе! Разве это не доказывает, что Роман еще силен? Неужели дряхлый старик может проделывать такие вещи?!

– Может, и еще как! – подскочил со скамьи Константин Дмитриевич Шея. – Разве мы не знаем наших славных бояр? Они тоже не пропускают мимо себя красных девиц! Вспомните покойного Ивана Родионыча! Он не раз ходил в баньку к тому Роману Молодому и так хвалил его «банных девиц»!

– Зачем очернять память моего батюшки?! – возмутился, подпрыгнув со скамьи, Илья Иванович. – Он был скромным и набожным! Стыд и позор тебе, Константин, за такие бесстыдные слова! Еще ладно, что здесь нет святителя, а то не знал бы, куда девать глаза от такого позора!

– Не сердись, добрый Илья! – возразил, вставая, Константин Дмитриевич. – Что же позорного в мужской силе? Зачем обижаться?

– Будет об этом! – махнул рукой великий князь. – Я сам не хочу возвращения Романа Молодого и только пошутил! А вы уже разворчались! Можете только спорить и пердеть! Где ваши советы о нижегородских князьях? Где найти серебро для царя?

– Так мы ведь уже отправили царю и «выход» и «поминки» за этот год! – решительно сказал Иван Андреевич. – И я не верю, что царь Тохтамыш поддержит жадных нижегородцев! Этого не случится! А «выход» за будущий год мы постепенно соберем.

– А если поддержит? – прищурился Василий Дмитриевич. – Где же нам искать серебро? Пойти по миру?

– Тогда вновь придется взяться за новгородцев! – молвил Иван Андреевич. – Куда же еще идти? Новгородцы – народ богатый! Если мы подкрепим свои слова большим войском, тогда они не пожалеют серебра! Нам нечего бояться! Великий Новгород всегда был нашей житницей!

 

ГЛАВА 11

ВСТРЕЧА С ВЕЛИКИМ ТИМУРОМ

Князь Роман с двумя сотнями всадников скакал вперед, вглядываясь в даль. Было тепло и туманно. Неожиданно прошел дождь и степь, пожелтевшая под лучами августовского солнца, как-то посвежела, наполнилась ароматами плодородной земли и ожила криками бесчисленных птиц. Но на душе у черниговского наместника было невесело. Еще зимой этого, 1395 года, пришли тревожные вести из Орды: там вновь объявился «неведомый царь Темир-Аксак», угрожавший власти ордынского хана Тохтамыша. Сведения о нашествии загадочного полководца принесли купцы, ехавшие из далеких восточных стран в Великий Новгород. В Чернигов они не приезжали, но побывали в Киеве и рассказали о «погроме Тохтамышевом». Первые сведения, пришедшие в Чернигов от третьих лиц, странствующих монахов, не вызвали у князя Романа и его бояр серьезных опасений, все посчитали, что победу одержал «ордынский царь» и приняли это как должное, но когда пришли известия, что все обстояло совсем наоборот, приуныли. Оказывается, «царь» Тимур наголову разгромил многочисленное войско ордынского хана в Закавказье, нещадно преследовал бежавших от него врагов, устилая их трупами, «за двести верст», степи, а затем, невзирая на лютую стужу, взял, перейдя Волгу, хорошо укрепленный, подготовленный к осаде ордынский город Хаджи-Тархан, которому не помогли даже покрытые ледяной коркой стены. Поговаривали, что непобедимый Тимур занял Сарай, перебил всех ордынских мурз и даже пленил самого хана Тохтамыша! Затем новые странники принесли другие сведения, что Тимур в самом деле разграбил «кыпчакскую или Белую Орду», но хан Тохтамыш отошел в степи, где кочует и поныне. Постепенно противоречивые сведения настолько надоели, что к ним перестали прислушиваться. – У нас уже не раз рассказывали о том страшном царе Темир-Аксаке, – говорили бояре князя Романа на очередном совете, – однако царь Тохтамыш как сидел, так и сидит в своем Сарае! Эти слухи по сто раз передумывают и разносят по всему свету! Нечего верить глупым словам и предаваться страху! Пока мы своими глазами не увидим ордынский погром, ничего правдивого до нас не дойдет…

Однако вскоре в Чернигов прибыл посланник от Витовта с предупреждением о возможном нашествии загадочного «Темира-Аксака» и советом «как можно надежней укрепить город». А потом пришли известия, что великий князь Витовт готовит большое войско для похода в степь на Тимура. Но прошли зима, весна, приближалась осень, а из далеких степей не было больше никаких известий. Наконец, в первых числах августа князь Роман, собрав боярский совет, принял решение выехать в Орду. – Мы еще не отвезли нынешний ордынский «выход»! – сказал он тогда. – И можем вызвать на себя царский гнев! Пусть там царь Тохтамыш хоть до скончания веков воюет с неведомым Темиром, но нам от этого ни тепло, ни холодно…Как говорится: милые бранятся – только тешатся! Надо выезжать в Сарай с нашим серебром!

Бояре долго не соглашались со своим князем, спорили. – В каждом слухе есть доля истины! – выразил их общее мнение поседевший на княжеской службе Влад Изборович. – Еще нарвемся на великую белу! Зачем тебе самому, не жалея себя, ехать в тот поганый Сарай? Разве у тебя нет верных людей и надежных бояр? Давай-ка я сам с небольшой дружиной отправлюсь туда и доставлю царю наше серебро! И скажу ему, что ты стар и болен. А царю ничего от нас больше не нужно, кроме дани!

Но князь Роман, внутренне соглашавшийся со своими боярами, испытывал чувство острого любопытства. Он был очень смелым человеком, не боялся смерти и хотел сам посмотреть на Сарай, вернее на то, что от него осталось. Несмотря на неверие в победу Тимура над Тохтамышем, у него все же оставалось какое-то сомнение. Иногда он даже думал о том, что в Сарае «восседает Темир-Аксак», и, порой, мысленно представлял себе величественный образ великого восточного воина.

Особенно была недовольна отъездом князя его супруга Мария Титовна. – Зачем ты, Роман, подставляешь свою седую голову под острый меч лютого врага?! – говорила она со слезами. – Ты уже не молод, чтобы ходить в дальние и опасные походы!

– Лучше отпусти меня к царю, батюшка! – молвил перед самым отъездом отца худощавый, болезненный сын Дмитрий. – Я еще ни разу не был в Сарае! Я испытываю превеликое любопытство…Мы сами управимся: твои бояре и верные слуги хорошо знают дорогу туда!

– Нет, сынок! – возразил Роман Михайлович. – Пусть я стар, но чувствую себя в силе! Я сам отправлюсь в Орду и проведаю старого или нового царя! Нам нельзя питаться лживыми слухами, но следует самим добывать правду! А ты останешься здесь за меня наместником Витовта и покажешь все свои умения. Вот я вернусь и увижу, какой из тебя правитель! А это поважней моего ордынского похода!

И князь Роман выехал со своими людьми в Орду. – Вот послал бы я своего сына в Сарай, – рассуждал он, покачиваясь в седле, – а там бы оказался Темир-Аксак! Он бы не стал жалеть молодого князя…Зачем губить моего Дмитрия? А если я погибну, Дмитрию будет нелегко! Он захирел под моей властью и не научился самостоятельно действовать…И детей у него нет…Может найти ему новую супругу, которая могла бы народить добрых наследников? Но ведь он не хочет! Я же не раз ему об этом говорил! Отказывается даже от любовниц! Тогда бы узнал, кто виноват в бесплодии! Дмитрий так прилепился к своей супруге-боярыне! Всем сердцем! Насилием тут ничего не добьешься! Ох, дела твои, Господи! – князь Роман вздохнул и глянул перед собой. Откуда-то издалека на них надвигался летучий татарский отряд. – Надо было послать вперед заставу и предупредить опасность! – сказал он себе, но тут же успокоился. – Это – обычный татарский разъезд на подступах к Сараю!

Это, в самом деле, был татарский разъезд, но не хана Тохтамыша!

– Стойте! – вдруг раздался вместо привычного «салям» окрик рослого чернобрового воина, лицом татарина, подъехавшего со своим отрядом к русским и говорившего на едва понятном, ломаном татарском языке. – Куда и зачем вы едете? Говорите!

Князь Роман поднял руку, изобразив на лице недоумение от необычного татарского говора, и остановил свою дружину. Выехав вперед, он приблизился к незнакомому татарскому военачальнику. – Салям галяйкюм! – сказал он, вглядываясь в мрачное смуглое лицо татарского воина. – Я – черниговский князь Роман! Мы везем ордынскому государю обычную дань! Пропусти нас, славный воин! Мы не враги, а друзья!

– Вагаляйкюм ассалям! – небрежно кивнул головой суровый военачальник. – Судя по говору, ты неплохо знаешь язык татар Белой Орды! Так ты едешь к хану Тохтамышу?

– Да, к нему! – кивнул головой князь Роман. – Мне надо доставить ему «выход» за нынешний год! Я едва не опоздал…Государь будет недоволен!

– Это хорошо, что ты везешь свою дань! – улыбнулся, наконец, знатный татарин. – Это добро пригодится моему повелителю Тимуру, величайшему полководцу и хану над всеми ханами! Что там у тебя за товар? Серебро ли? Золото?

– Серебро и мягкая рухлядь! – сказал, с трудом сдерживая волнение, князь Роман.

– Тогда собирайся и скажи своим людям, что мы поедем к нашему славному государю Тимуру! – молвил татарский военачальник, подняв перед собой ладонь правой руки. – Теперь вы – мои пленники! И не вздумайте сопротивляться! Вы не справитесь с нашими могучими воинами, а только зря потеряете жизни!

– Я и не думал сражаться с вами, могучий воин! – сказал, чувствуя в груди какой-то холод, князь Роман. – Я сам не один раз хотел увидеть славного царя Темир-Аксака!

– Темир-Аксака? – усмехнулся знатный татарин. – Это так вы называете нашего повелителя? Что ж, имя неплохое, почетное…Тогда пошли, если ты такой смелый! Скоро ты увидишь повелителя!

Роман Михайлович поднял руку и подал знак своим людям следовать за татарами.

– Чьи же эти татары, княже? – спросил подъехавший к нему воевода-боярин Влад Изборович. – Я почуял неладное в его речи…Ты заметил, что он говорит как-то по-другому?

– Заметил, Влад, – кивнул головой князь Роман. – Это не Тохтамышевы татары, а другие – самого Темира-Аксака! Теперь я вижу, что слухи подтверждаются! Нет сомнения, что теперь наш «выход» достанется новому царю – Темиру…Пошли же!

Целых два дня, без отдыха и пищи, черниговцы, окруженные со всех сторон степными воинами, ехали на восток. Иногда они меняли курс и следовали немного северней.

– Орда же теперь в другой стороне? – думал измученный долгой тряской князь Роман. – Неужели мы идем на рязанскую землю?!

Он уже не смотрел по сторонам и не слушал разговоры своих бояр, ехавших рядом. Перед его глазами проплывали бесчисленные воинские отряды легкой и тяжелой конницы, сновавшей взад-вперед по пути, в ушах стояли бесконечные выкрики «салям», которыми обменивался с другими военачальниками пленивший его чернобровый татарин.

Даже когда в ноздри усталого, обессилевшего и постаревшего князя ударил острый запах гари, он даже не пошевелился.

– Смотрите, это горит рязанский Елец! – вскричал, оживив дремавших дружинников, Влад Изборович. – Вот и добрался могучий царь до рязанской земли! Горе несчастному Олегу Иванычу!

В самом деле, вскоре перед глазами князя Романа и его дружины предстал пылавший со всех сторон, источавший густой черный дым, небольшой русский город. Удивительно было, что треск пламени слышался почти за версту, но к этому шуму не примешивались крики несчастных горожан… – Значит, царские воины перебили всех русских людей, – с горечью подумал Роман Михайлович, качая седой головой.

В этот миг татарский военачальник остановился и, развернувшись, подскакал к русскому князю. – Я вижу, потешный урус, – весело сказал он, – что ты уже не в силах сегодня идти к моему повелителю! Вы – слабые, урусы! Совсем исхудали без отдыха…Ладно, я пошлю вас в юрты моих людей, чтобы вы покормились и отоспались. Но завтра – берегись – пойдешь к самому государю! И если тебе дорога жизнь, тогда встань перед ним на колени и соблюдай должное почтение! И еще скажу тебе, коназ-урус, – татарин улыбнулся, – что я совсем не хочу тебе зла! Я вижу, что ты – добрый человек! Поэтому я дам тебе дружеский совет: говори государю только правду! Пусть лучше это будет грубость или неприятная правда, но только не ложь! Повелитель не прощает лжи, но правду всегда терпит! Понял?

– Понял! – пробормотал не веривший своим ушам Роман Михайлович. – Я так хочу увидеть славного государя, что ничего не боюсь! Я уже стар, чтобы дрожать за свою жизнь…Мне жаль только моих верных людей…Среди них есть и молодые. Но скажи мне свое имя, славный воин.

– Я – Ахмат, нукер государя! – весело сказал татарский военачальник. – А зачем тебе мое имя?

– Вот почему, славный Ахмат, – тихо сказал князь Роман. – Я хотел попросить у тебя разрешения, чтобы мои люди могли поставить наши походные палатки и приготовить еду из наших скудных припасов! И незачем беспокоить ваших людей, отнимая их еду, если у нас есть все необходимое? А завтра, после отдыха, я приду, как ты сказал, в шатер вашего повелителя…

– Но смотри, чтобы не пытались бежать! – задумчиво промолвил Ахмат-мурза. – Я поставлю возле вас охрану. Также не прячьте никуда серебро и мягкую рухлядь! И никому ничего не давайте! Теперь это – имущество нашего государя! Понял?

– Понял, могучий Ахмат, – сказал, посветлев лицом, князь – Я очень благодарен тебе! – Он оглянулся и поднял руку, подзывая к себе воеводу, а когда тот подъехал, тихо сказал: – Сходи-ка, Влад, к Бобко Яричу и пусть он быстро принесет мою красную калиту!

– Что ты приказал своему слуге? – буркнул Ахмат-мурза, глядя с подозрением на русского князя.

– Сейчас ты все увидишь! – ответил Роман Михайлович. – А вот и мой человек! – Он оглянулся, видя, как Бобко Ярович нахлестывает своего коня, приближаясь к нему. – Давай-ка, мой верный Бобко! – князь широко зевнул, протягивая руку за небольшой сумкой, которую держал в руке его дворецкий. – Вот тебе, славный мурза, этот подарок! – князь достал из калиты тяжелый золотой браслет византийской работы. – Я хотел подарить эту вещь своему верному другу, но вижу, что только ты достоин этой красоты за свою доброту! Носи этот золотой наручник и вспоминай меня! Он сохранит твое здоровье на долгие годы и отведет от тебя злобу твоих врагов!

– Рахмат тебе за такой чудесный дар! – вскричал, блеснув очами, довольный татарин. – Я вижу, что не зря полюбил тебя по дороге! Ты добр и щедр, коназ-урус! И не горюй за потерянное золото! Теперь у тебя есть надежный друг! Отныне ты мне не враг, а славный кунак!

Князь Роман очнулся в своем шатре лишь утром, не помня, что с ним происходило в предшествующий вечер. В его сознании лишь смутно остались образы его верных слуг, стянувших князя с коня, занесших его в шатер и, уложив на мягкий дорожный топчан, напоивших его сытным мясным отваром.

– Хочется есть, – подумал он и хлопнул в ладоши. В шатер немедленно вбежал мальчик-слуга. – Так, Румянко, – распорядился посвежевший и отдохнувший князь, – тащи-ка сюда воду для умывания и будем одеваться!

Не успел Роман Михайлович привести себя в порядок и усесться на освобожденный от мягкого льняного белья топчан, как в шатер прибежал Бобко Ярович, держа перед собой блюдо с копченой олениной и кувшином греческого вина. – Поешь, княже, – сказал он, ставя блюдо на небольшой столик и доставая из-за пазухи серебряный кубок. – Сегодня тебя ждут непростые дела! Надо быть сытым и спокойным!

Князь, кивнув в знак благодарности головой, быстро взял с серебряного блюда большой кусок ароматного мяса и с жадностью стал его поглощать.

Едва он только покончил с пищей и запил ее сладким греческим вином, как в шатер вбежал его юный слуга и, выпучив глаза, закричал: – Славный князь! К тебе пришел здоровенный воин! Знатный татарин! Он зовет тебя к самому царю!

– Ладно, Румянко, – усмехнулся князь. – Ты лучше снаряди моего доброго коня, и я сразу же поеду!

– Твой конь уже готов, княже! – сказал, плача, побагровевший от страха мальчик. – И все ждут тебя!

Князь Роман вышел из шатра и едва не столкнулся нос к носу с огромным татарином, толстым и неуклюжим, стоявшим у самого входа. – Салям тебе, урус! – буркнул он, одетый в железную броню и увенчанный тяжелым остроконечным шлемом, напоминавшим русский. – Скорей иди к государю!

– Салям тебе, славный воин! – улыбнулся Роман Михайлович, услышав хорошую татарскую речь. – Уже бегу!

Он подал знак своим людям садиться на коней, сам вскочил в седло и быстро помчался вслед за посланцем Тимура. За ним поскакали два десятка его бояр и дружинников, а замыкали шествие две телеги с мешками, полными серебряных слитков, мехов и подарков, предназначенных ордынскому хану.

Ехали они недолго. Приходилось постоянно объезжать стоявшие то тут, то там кибитки и шатры бесчисленных воинов, раскинувшиеся далеко, куда только хватало глаз, по всему большому полю. Запах гари все еще стоял в воздухе, но дыма уже не было. Подъезжая к огромному, обшитому блестящим зеленым шелком шатру, князь Роман скосил глаза в сторону Ельца и вздрогнул: на месте города был виден лишь серый от пепла холм. – Господи! – перекрестился князь. – Какое несчастье! Спаси меня и помилуй!

– Слезай же, коназ-урус! – буркнул, нахмурив брови, посланник великого полководца, внезапно остановившийся у зеленого шатра. – И заходи туда один, без слуг и оружия!

Князь спрыгнул на землю, вытащил из ножен меч и кинжал и протянул их своему верному Бобко Яровичу. – Да хранит тебя Господь и простит! – громко сказал тот, принимая оружие и кланяясь князю.

– Простите же меня, мои славные люди, – молвил, склонив голову перед своими боярами и слугами, князь Роман, – и не поминайте недобрым словом!

– У нас нет времени, коназ-урус! – бросил раздраженный татарин-толстяк, привезший русских. – Наш государь и без тебя занят! Входи же!

У входа в шатер стояли два рослых воина, одетых в роскошные зеленые халаты из китайского шелка и конусовидные монгольские шапочки, на золоченых поясах которых висели тяжелые кривые мечи. Они низко поклонились толстому татарину и с интересом посмотрели на русского князя. – Идите же! – сказал один из них, седовласый и, видимо, старший. – Государь давно вас ждет!

Князь Роман наклонил голову и вошел вслед за толстяком внутрь большого, устланного тяжелыми персидскими коврами шатра. – Повелитель, я привел к тебе того самого коназа-уруса, который был пойман славным Ахматом! – доложил кому-то толстый татарин и, низко поклонившись, отошел в сторону. Тут русский князь увидел перед собой, шагах в десяти, сидевшего на небольшом возвышении, напоминавшем белоснежное кресло, крепкого старика, и рухнул, звучно ударившись головой о пол.

– Встань же и подойди ко мне! – громко, басисто, сказал Тимур на хорошем татарском, вытягивая вперед правую руку и подав знак толстому татарину покинуть помещение. – Нечего валяться в пыли! Я не презренный Тохтамыш и не люблю бесстыжее раболепие! Если ты храбрый воин, то не надо позорить свою седую голову! Иди же!

Князь Роман встал и медленно, слегка хромая, подошел к креслу Тимура. Сначала он видел только черные, казалось, заполнившие все пространство, глаза великого полководца. – Горят, как свечи, – подумал русский князь, – однако без молодого блеска!

– Значит, ты вез дань и подарки моему глупому врагу Тохтамышу? – усмехнулся, разглядывая неожиданного гостя, Тимур. – Почему ты почитаешь того дурачка, а меня не жалуешь?

– Я слышал о тебе, государь, одни только слухи, – смело сказал князь Роман, – но самого тебя никогда не видел! Говорили, что ты не раз побеждал царя Тохтамыша, но власть у него не отнимал! И в этот раз я подумал, что ты разбил его и скоро уйдешь в свои далекие владения! А дань, или «выход», мы платим давно, и установился определенный порядок. Вот я его и соблюдаю! Если надо платить царю, мы с готовностью платим! Ведь в этом нет ничего преступного? Что ж, поскольку ты победил того царя Тохтамыша и стал великим государем, мы будем платить нашу дань тебе!

– Твои слова искренни, – покачал головой Тимур, – и это – хорошо! Ты так смешно называешь хана – «царем»! Где же твои подарки и серебро?

– Они у входа в твой шатер, государь! – молвил Роман Михайлович. – Мои слуги прикатили две арбы!

– Эй, Абдулла! – вдруг крикнул Тимур. Его громкий властный голос раскатился по всему шатру. Князь Роман вздрогнул. Из темного угла выскочил рослый чернокожий раб. – Беги же, Абдулла, туда, – Тимур вытянул перед собой руку, – и принеси подарки этого уруса!

В молчании стоял князь Роман перед известным на Руси, как Темир-Аксак, полководцем, с любопытством, без тени страха, рассматривая его. Это был рослый, лишь немногим ниже самого князя, но намного выше русских воинов, широкоплечий, с большой величественной головой человек. У него были густые коричневато-рыжие брови, большая, такого же цвета борода и длинные усы, рыжеватые волоски которых западали на изящные красивые губы. Полководец был одет в синий гладкий шелковый халат без всяких рисунков и драгоценностей. Длину его волос, густых, темно-рыжеватых и, судя по пробивавшейся на высокий лоб пряди, совсем без проседи, нельзя было разглядеть из-за высокой белой шапки, увенчивавшей голову, на верхней части которой сверкал крупный рубин, окруженный жемчугом и другими драгоценными камнями. Русский князь, увидев блеск драгоценностей, только теперь обратил внимание на то, что свет в шатре падал из большого отверстия в потолке, открытого и для освещения и для доступа свежего воздуха. – Вот какой мудрый этот славный человек! – подумал он, уставившись на длинные, вытянутые вперед из-под халата ноги Тимура, одетые в легкие, тоже синего шелка, штаны и черные матерчатые китайские туфли, усыпанные драгоценными камнями.

Тем временем чернокожий раб сновал взад вперед, складывая перед своим повелителем многочисленные мешки и тюки. Наконец, он, тяжело вздохнув, остановился рядом с русским князем и сказал: – Все, государь, я принес подарки этого белого человека! Больше ничего нет!

– Ладно, Абдулла, – кивнул головой Тимур, – иди на свое место!

Он встал, прищурился, и, пройдя мимо русского князя, приблизился, хромая, к сложенной неподалеку куче. – Вот теперь я узнаю великого воина! – подумал Роман Михайлович, увидев изуродованную шрамами ладонь полководца, его вытянутую, не сгибавшуюся правую руку и тяжелую поступь. – Он получил немало ран в жестоких битвах! Я теперь ни за что не поверю в ту ложь, которую о нем распускают! Он – благородный человек!

Между тем Тимур пощупал тяжелые мешки, достал из одного большой серебряный слиток, извлек из тюка шкурку черной куницы, осмотрел все это, поцокал языком и, повернувшись лицом к князю Роману сказал: – Ладно, коназ-урус, твоя дань хоть и не обильна, но добротна! Твое серебро – полновесное, а меха – дорогие! Но я слышал, что другие коназы-урусы привозили Тохтамышу очень большую дань! Больше твоей! Разве не так?

– Так, государь! – ответил Роман Михайлович. – Но я же доставляю дань только от одного города, Чернигова! А у них – богатые уделы и множество городов!

– Неужели? – улыбнулся Тимур, и маска жестокости на его лице сразу же сменилась доброжелательной улыбкой. – Тогда у меня нет к тебе других слов, кроме похвалы! Послушай же, коназ-урус, Ромэнэ! Я правильно назвал твое имя?

– Правильно, государь! – громко сказал русский князь.

– Тогда продолжай каждый год отвозить свою дань или «выход» в Сарай! – на лице Тимура вновь отобразилась суровость. – Пока я не знаю кому, но, видимо, другому царю, моему ставленнику! А там не за горами то время, когда я покорю своим острым мечом всю землю, и мы снова увидимся! А сейчас я отпускаю тебя домой с миром и добрыми словами! Иди же, коназ Ромэнэ, и вспоминай меня, своего господина, повелителя всей земли! Я хотел лишить тебя жизни, а твоих людей обратить в рабство, но, поговорив с тобой, передумал! Это было бы несправедливо, ибо ты сказал только правду и не виноват ни в чем передо мной! Ступай же!

 

ГЛАВА 12

МОСКОВСКИЙ ПОСЛАННИК

Дмитрий Ольгердович восседал в своем большом черном кресле на совете бояр в хорошем настроении. Он только что вернулся с добычливой охоты по первому снегу. Шел декабрь, однако после снегопада сильно потеплело. Княжеские охотники подали совет – выехать в лес, чтобы пройти по первым звериным следам. Брянский князь так и сделал. В результате они выследили и добыли целый выводок кабанов, крупного лося и застрелили из луков нескольких зайцев. – На этот раз мы добыли немало дичины! – думал князь, глядя на споривших по местным делам бояр. – Значит, скоро отведаем вкусного мяса!

Он не слушал своих бояр, увлекшихся обсуждением строительства нового моста за Козьим болотом. Прежний обветшал, и уже не было смысла обновлять его. Учитывая многочисленные просьбы брянских горожан, князь предложил изыскать средства на возведение нового. Сам он не хотел тратить серебро из своей казны, но рассчитывал на помощь бояр и богатых купцов. Однако брянская знать тоже не хотела тратить свои деньги. Поэтому разгорелся спор. У князя Дмитрия уже созрело собственное решение вопроса, но он ждал, давая боярам возможность полностью высказаться.

Дмитрий Ольгердович недавно вернулся из Литвы, где пребывал по воле великого литовского князя Витовта. Последний призвал своего брянского подданного еще в августе, объявив о подготовке к походу на «превеликого царя Темир-Аксака». Витовт уже давно знал о поражении ордынского хана Тохтамыша от войск восточного полководца, о бегстве последнего в Крым и занятии Тимуром столицы Белой Орды – Сарая-Берке.

Гонец Витовта, прибывший в Брянск, потребовал, чтобы князь Дмитрий со своими воинами срочно выехали в Смоленск, где должен был состояться сбор всех литовских сил.

– А оттуда мы пойдем на страшного врага, чтобы вернуть на сарайский трон царя Тохтамыша! – сказал он, передавая слова великого князя Витовта.

– А зачем возвращать ему трон? – думал тогда недовольный Дмитрий Брянский. – Он ведь – наш лютый враг и злодей! Разве не он взял обманом Москву и перебил невинных людей?

Однако приказ Витовта был обязателен для исполнения особенно теперь, когда польский король Ягайло стал называть его во всех «грамотах» великим литовским князем. Ссориться с Витовтом означало потерять Брянск, а этого Дмитрий Ольгердович не хотел.

Поэтому он вскоре, собрав почти тысячное войско, выехал к Смоленску.

Здесь, в самом деле, собрался весь цвет литовского войска: князья со своими дружинами, воеводы и бояре, многочисленные ополченцы. Прибыли даже польские ратники от короля Ягайло. Не хватало только смоленских полков. Однако, стоя у стен Смоленска, Витовт вовсе не собирался приглашать русских в совместный поход. Это было весьма странно, потому как смоленские воины очень часто сражались под знаменем Витовта против немецких рыцарей. Вместе с тем, литовцы довольно долго «готовились» к походу на Тимура, наступил сентябрь, а они все еще устраивали смотры войск и бесконечные пирушки. Вот уже пришли известия о разгроме Тимуром южных окраин Рязанского княжества и его неожиданном уходе в степи. – Москву спасла святая икона! – говорили многочисленные странники, приходившие в Смоленск. Оказывается, великий князь Василий Московский держал большое войско во главе с воеводой, князем Владимиром Андреевичем Серпуховским, на Оке, ожидая вторжения Тимура. Тем временем митрополит Киприан отправил своих людей во Владимир за чудотворной иконой Божьей Матери, а по возвращении их в Москву устроил торжественный крестный ход с этой иконой. Примерно в это же время Тимур, получив известие о беспорядках в захваченных им землях и обнаружив, что осада и захват русских городов большой добычи не дают, но приносят ощутимые потери, отдал приказ уходить назад. В Москве это было воспринято как чудо, а день 26 августа великий князь Василий Дмитриевич объявил праздником «во славу Господа Бога и Его пречистой Матери Богородицы».

– Зачем же мы стоим здесь без дела? – думал тогда, глядя на недалекие стены Смоленска, князь Дмитрий Ольгердович. – Вот уж какая у Витовта досадная прихоть!

Однако вскоре все стало ясно. В Смоленске к тому времени случилась ссора между братьями князьями. Бывший великий князь Юрий Святославович, изгнанный Витовтом, пребывал в Рязани у своего тестя, великого князя Олега Ивановича. Новый же великий князь Глеб Святославович и его брат Василий с прочими родственниками, которые действовали под влиянием обиженного Юрия Святославовича, «не поделили между собой смоленские вотчины». Они продолжали ссориться, и слухи об этом дошли до великого князя Витовта. Он, видимо, рассчитывавший взять Смоленск силой, понял, что это можно сделать хитростью. К враждовавшим смоленским князьям прибыл его посланник, пригласивший в стан Витовта великого князя Глеба Святославовича, якобы для совета о разделе их наследственной собственности. Последний прибыл «с боярами и небольшой дружиной» в шатер великого литовского князя, был тепло им принят «со многими дарами» и получил предложение – пригласить к нему из города всех знатных смоленских людей, чтобы прилюдно разобраться в междукняжеском споре.

Смоленская знать, обрадованная обещанием посредничества со стороны Витовта, вышла за стены города. Кого здесь только не было! И князья, и бояре, и священники, и даже богатые купцы! Горожане беспечно открыли настежь городские ворота и «предались великому веселью». Между тем Витовт задержал великого князя Глеба Святославовича и, окружив его заранее подготовленными воинами, отправил в Литву, выделив ему в удел местечко Полонное. После этого, приняв подарки смоленской знати, он объявил о своем желании «посетить славный город» и отдал приказ войску войти в Смоленск. Литовцы «славно» похозяйничали в Смоленске: «сожгли посад, разграбили имущество горожан и многих из них увели в плен». Объявив перед городской знатью о низложении смоленских князей, Витовт прожил еще несколько месяцев в Смоленске, назначил своим наместником в городе князя Ямонта, а ему в помощники – чиновника Василия Борейкова – и, добившись от местных бояр клятвы верности ему, оставив там гарнизон из польских воинов, ушел в Литву.

Дмитрий Ольгердович был вынужден следовать с литовским войском до Вильно.

Лишь только поздней осенью, после переговоров Витовта с крестоносцами, он сумел вернуться в свой удельный Брянск. Здесь все было тихо и спокойно. Бояре и княжеские слуги ничем не нарушали сложившегося порядка. В княжескую казну по-прежнему поступали доходы, бояре, под председательством княжеского мечника, седовласого Белюты Сотковича, «праведно» выносили судебные решения, но вот ордынский «выход» в этом году не отвозили, узнав о поражении Тохтамыша от Тимура.

Город встречал своего князя торжественным колокольным звоном, но без «хлеба-соли»: приехал не гость, а хозяин. У ворот стояли бояре и священники. С грустью вспоминал Дмитрий Ольгердович покойную супругу, которая всегда ожидала его в своей светлице. Теперь же он встретился «не на людях» со своей любовницей, ключницей Шумкой. Постаревшая, пополневшая, но все еще сохранявшая часть прежней красоты женщина сразу же бросилась обнимать смущенного поседевшего князя.

– Здравствуй, милая Шумка! – только и сказал ей князь, целуя ключницу в обе щеки.

Он с радостью обнял и троекратно, по-русски, поцеловал своего пасынка, сына Шумки Андрея, которому уже исполнился двадцать один год. Князь горячо любил его и часто, когда уходил в очередной поход, оставлял вместо себя «брянским нагубником».

Любуясь вышедшим к нему навстречу рослым пасынком, Дмитрий не мог не замечать его довольно сильного с них сходства, которое, по мере взросления Андрея Дмитриевича, становилось все более очевидным.

Первую свою ночь брянский князь провел в объятиях своей новой возлюбленной – смоленской девушки Огняны, отнятой им у польских вояк под Смоленском. Красивая смолянка сразу же полюбила брянского князя и в полной мере оправдывала на ложе свое имя: была страстной и щедрой на ласки.

Не забыл Дмитрий Ольгердович и свою знаменитую баню, в которой появились новые «банные девицы», и сразу же по прибытии «славно с радостью попарился», похвалив за «порядок» своего огнищанина Олега Коротевича.

– Так бы и прожил до самой смерти в Брянске, без этих боевых походов! – думал, зевая и глядя на бояр, князь Дмитрий. – Значит, подошла старость! Мне же уже шестьдесят шесть, «число зверя»!

– Мы можем дать только по полугривне, славный князь! – вдруг громко сказал, подводя к концу боярские споры, седовласый Тихомир Борилович, вставая с передней скамьи, где он сидел рядом с епископом Исакием. – У нас больше нет денег! Только богатые купцы дали много серебра! Помилуй нас и поищи серебро в другом месте!

– Ладно, мои добрые бояре, – кивнул головой вышедший из раздумий князь. Он не ожидал от них и такой «жертвы», – тогда я покрою недостачу, без лишних слов, из собственных средств! Радуйтесь!

Довольные бояре заулыбались. – Слава нашему доброму князю! – закричал воевода Пригода Уличевич. – Слава Дмитрию Ольгердычу! – поддержали его стройным гулом голосов остальные бояре.

В это время вдруг открылась входная дверь, и в светлицу вбежал княжеский слуга. Остановившись у порога, он низко, поясно, поклонился князю. – Чего тебе, Ходота? – громко сказал князь Дмитрий. – Что там случилось?!

– Там, могучий князь, – пробормотал, тряся своей жидкой бородой, княжеский слуга, – объявился московский посланник с отрядом воинов! Просится к тебе, в думную светлицу!

– Зови его, Ходота, – махнул рукой брянский князь. – К нам не часто приезжают московские посланники! Очень любопытно…

В светлицу вошел одетый в теплый, зеленоватого цвета кафтан и такие же штаны, вправленные в дорогие черные сапоги, высокий седобородый боярин. Судя по всему, он оставил верхнюю одежду и головной убор у княжеских слуг в простенке. Подойдя поближе к князю он, сделав поясный поклон, сказал своим неровным, заикающимся голосом: – Здравствуйте, славный князь Дмитрий и бояре! Вам привет от Василия Дмитрича, великого московского и владимирского князя!

– Здравствуй, почтенный Федор Андреич! – с удивлением молвил брянский князь, щурясь от блеска серебряных и золотых нитей, которыми был расшит кафтан гостя, отражавших мерцание многих свечей, развешанных по стенам и под потолком. – Вот уж не ожидал к нам такого именитого человека! Садись же на переднюю скамью, рядом с самим владыкой, и поведай нам о своем деле! Передай и мой привет Василию Дмитричу с благодарностью за теплые слова!

– Благодарю, княже! – ответил Федор Свибл, приближаясь к брянскому епископу и подставляя ему голову под благословение.

– Да благословит тебя Господь! – сказал, перекрестив московского боярина, владыка Исакий. – Пусть же будет здоровье и мир тебе и твоим детям!

– Меня прислал к вам наш господин Василий Дмитрич по довольно непростому дело, пресветлый князь! – молвил, усевшись на скамью, боярин Федор. – И так срочно, что мы даже не успели найти еще нескольких бояр! Пришлось ограничиться скромной свитой из добрых воинов и ехать сюда, несмотря на мою старость. Так спешили…Нынче в Москве великая тревога! Великий князь Витовт занял Смоленск и теперь угрожает нам! Есть все основания ждать его вторжения в наши земли! Из-за этого многие удельные князья – Олег Рязанский, его зять Юрий Смоленский, Иван Титыч Козельский, Иван Владимирыч Пронский и другие – решили объединиться и объявить войну жестокому Витовту! Они пригласили в свой союз и нашего великого князя Василия! Однако он не хочет нарушать добрый мир и воевать со своим тестем…Но, несмотря на свое миролюбие, Василий Дмитрич, ищет оборонительного союза с другими князьями, на случай нападения Витовта! Как известно, великий литовский князь отнял у твоих братьев многие земли: Киев, Подолию, Витебск, Волынь, Полоцк…А вот теперь добрался до Смоленска… Не исключено, что он скоро пойдет на Брянск и уничтожит твой удел! А там придет очередь и нашей Москве! А если заранее предупредить такую беду и заключить с нами союз? Тогда Витовт смирит свою гордыню и откажется от своих притязаний! Разве не так?

Брянские бояре возмущенно загудели, а Дмитрий Ольгердович, оцепенев на мгновение, с удивлением посмотрел на московского гостя.

– Удивительно, Федор Андреич, – рассеянно сказал он. – Выходит, великий князь Василий хочет, чтобы я поссорился со славным Витовтом?

– Нет, мой господин не ставит такой цели! – подскочил со скамьи Федор Свибл, покраснев от волнения и заикаясь. – Он хочет только оборонительного союза! Если могучий Витовт нападет на твой Брянск и удел, Василий Дмитрич всегда сможет вам помочь…

– Помочь нам? – усмехнулся пришедший в себя брянский князь. – Мы уже об этом слышали! Неужели ты не помнишь, как еще покойный Дмитрий Иваныч Донской помог Роману Молодому во время моего похода?! Роман Михалыч подробно мне рассказывал об этом! Помимо этого, ваш великий князь обманом заманил его в Москву, поставив, на позор и унижение, городским мечником! И держал его при дворе ниже боярина, подвергая насмешкам! Мне такая судьба не нужна! Я знаю Романа Молодого, как верного и набожного человека, поэтому считаю, что те испытания, которые он претерпел – великий грех бессовестной Москвы! Я не хочу таких страданий!

– Но все не так, княже! – возмутился, багровый как вареный рак, боярин Федор. – Роман наговорил тебе одну клевету! Никто тогда не обещал Роману военной помощи! Это сплошной вымысел!

– Ладно, Федор Андреич! – весело сказал Дмитрий Ольгердович. – Мне нет смысла говорить тебе непотребные слова! Разве ты не знаешь, что я состою на службе у великого князя Витовта? Я согласен, что Смоленск не стоило занимать, вызывая тревогу в Москве…Однако это – не моя воля! И у меня нет никакого желания враждовать со славным Витовтом и прикрывать своим уделом вашу Москву! Витовт не угрожает Брянску! Более того, мы с ним пребываем в дружбе! Поэтому пойдем-ка мы, славный боярин, к пиршественному столу и достойно отметим добрым вином твой неожиданный, но радостный приезд! Но твои советы о союзе против Витовта забудем! Я уважаю и люблю вашего великого князя Василия, но хорошо помню судьбу Романа Молодого и не хочу повторять чужих ошибок! На этом – аминь!

 

ГЛАВА 13

ВЕСТЬ ОТ ТОХТАМЫША

Князь Роман обедал в кругу своей семьи. Он сидел рядом с женой Марией Титовной во главе небольшого стола, по бокам которого расположились, по правую руку князя – его сын Дмитрий с женой, по левую руку княгини – их две дочери, Авдотья, сорока пяти лет, и Елена, на два года моложе ее. Ели молча, глядя только на еду, лежавшую перед ними в мисках. За их спинами стояли трое слуг, по одному с каждой стороны стола. Они внимательно следили, как члены княжеской семьи поглощали пищу и, как только миска пустела, добавляли, если едок не возражал, кусок из большого блюда, или, в противном случае, подавали знак стоявшему у порога трапезной другому слуге приносить новое блюдо с другим лакомством. Князь Роман, не в пример прочим князьям, был очень бережлив и скромен. Только на пирах, куда приглашались бояре или приезжие гости, столы ломились от яств. В семейном же кругу на стол подавались лишь только те блюда, которые члены семьи могли съесть. На столе перед каждым стояли серебряный кувшин с вином, глиняный кувшин с пивом или медовухой и серебряная чаша со сладкой водой. В дело поглощения хмельных напитков слуги не вмешивались. Кто хотел пить вино или другой напиток, наливал его себе сам в пустую чашу, стоявшую возле миски с едой.

Роман Михайлович, пережевывая пищу, задумчиво смотрел на своих детей. – Мой сын уже не молод, – думал он, чувствуя, как щемит сердце, – а внуков мне не подарил! Да и сам не имеет ни удела, ни городка! У него уже засеребрились волосы, а все бегает у меня на побегушках! Вот отдал Москве всю жизнь, а детей обездолил…И управитель из него не получился! Ладно еще, что я вернулся живым от того жестокого царя Темира-Аксака! А так бы наш Чернигов опять пришел в упадок! Мои мастеровые ничего не сделали из того, что я поручил им до отъезда: не расширили стены крепостцы и не воздвигли новую башню! Мой Дмитрий прохлопал это дело! Но я сам во всем виноват! Мало учил своего сына и больше уделял времени службе у московского князя…А дядьки-мамки – ничего не сумели. – Князь глянул на своего худого болезненного сына и незаметно смахнул набежавшую слезу. – Да и дочери не устроены! – сказал он себе, глянув на другую сторону стола. – Так и остались старыми девами! Однако же вот не ропщут…А ведь моя ласковая Авдотья приятна голосом! Пусть не красавица, но могла бы выйти замуж за боярина…Да сама не захотела, а я не настоял! А Еленушка, приятней лицом, но строже речью…Тоже не захотела иметь мужа…Слишком набожна! Так и просидела всю жизнь среди святошь, боясь плотского греха! А я не сумел ее уломать! Теперь на моей душе тяжелый грех! Я не выполнил свой долг перед детьми! Что поделаешь, если сам начинал свою жизнь в сиротстве? А теперь, в старости, ничего не нужно! А может, не хватило ума, и не было добрых советчиков? Вон, Дмитрий Ольгердыч, сумел-таки удержать Брянск!

Он вспомнил о недавнем приезде в Чернигов посланника от брянского князя – боярина Поздняка Кручиновича. Последний рассказал ему о том, как великий московский князь Василий предлагал Дмитрию Ольгердовичу через своего боярина союз против Литвы, но брянский князь решительно, нисколько не колеблясь, отказался. – Мы тогда вспомнили тебя, княже, – сказал ему брянский боярин, – и наш славный Дмитрий Ольгердыч попрекнул тобой Василия Московского! – И он поведал ему суть состоявшегося в то время разговора.

– Да, все это не говорит о моем уме! – горько усмехнулся, наливая себе в чашу вино, князь Роман, и пристально посмотрел на сытую, ожидавшую его знака, жену. Княгиня Мария молча сидела, устремив взгляд куда-то в середину стола. По твердо заведенному порядку члены княжеской семьи не могли выйти из-за стола без воли своего главы. – Пора завершать трапезу! – решил про себя князь, однако, не успел он проглотить и глотка вина, как слуга, стоявший у открытой двери, отскочил в сторону, и в трапезную вбежал дворовый мальчик Румянко. – Славный князь! – вскричал он. – Меня прислал дозорный! Сюда идут татары!

– Татары? – поднял голову князь Роман. – Любопытно! И много их?

– Сотня или немного больше! – громко сказал Румянко.

– Ну, это ничего! – успокоился Роман Михайлович, и морщинистые складки его лба сгладились. – Придется самому принимать гостей-бусурман! Значит, конец нашему обеду!

– Это враги, батюшка? – пробормотала напуганная княгиня. – Неужели будет осада?!

– Успокойся, матушка, – улыбнулся князь Роман, вставая из-за стола. Слуга, подскочив к нему, протянул серебряный тазик с водой и полотенце. – Разве ты не видела татар? Нет тут никакой беды. Что нужно татарам? Серебро, пожитки и, на худой конец, мягкая рухлядь! А этого у нас достаточно! Я почти не трогал серебро, добытое в московском походе…Есть и меха! Неужели ты не знаешь о лесных богатствах Чернигова? За годы запустения здесь расплодилось множество зверя! И куниц у нас больше, чем в брянских лесах…Благо, что мои люди – отменные охотники!

В самом деле, прибывшим татарам нужны были деньги. Когда князь Роман встретил у широко раскрытых крепостных ворот татарского мурзу Бурахая, он все понял.

– Салям тебе, коназ-урус! – сказал денежник хана Тохтамыша. – Я приехал сюда по поручению нашего повелителя. Он хочет взять у тебя положенное ему серебро!

– Айда в мой терем, славный мурза, – молвил князь Роман, – и поговорим о делах в светлице. Будет тебе и серебро, и нужные дары! А может, отдохнешь с дороги?

– Это потом! – кивнул головой Бурахай. – А нынче надо заниматься делами! Нелегка ханская служба! Айда!

Роман Михайлович отдал распоряжение своему огнищанину Бобко Яровичу – разместить и накормить сотню татарских воинов – а сам отправился с татарским мурзой в свою думную светлицу. Не успели они усесться в мягкие кресла за небольшой столик, как княжеские слуги быстро, без суеты, внесли два серебряных кувшина с вином, серебряные чаши и блюдо с копченым мясом. – Отведай медвежатины, славный Бурахай! – сказал, улыбаясь, князь. – Я сам уложил этого лютого зверя! И выпей заморского вина! У меня отменное вино!

– Рахмат тебе, Ромэнэ! – повеселел ханский денежник, опрокинув чашу с густым греческим вином. – С радостью попробую медвежатины! Тогда ко мне перейдет великая сила хозяина тайги!

– Как поживает наш государь? – спросил как бы между прочим, пережевывая кусок розового окорока, Роман Михайлович. – Мы слышали о великой беде и сочувствуем славному царю! Неужели тот злой царь, Темир-Аксак, осмелился напасть на него?!

– Никакой беды нет, Ромэнэ! – покачал головой мурза Бурахай. – В самом деле, была жестокая битва! Однако наш могучий хан победил, и лютый враг, или как ты его называешь, «Темир-Аксак», ушел восвояси, разорив наши города по реке Итиль. И оставил немало врагов в степи! Тот Темир – никакой не царь и не хан, а просто ночной разбойник! Он собрал вокруг себя целую толпу преступников, разоряющих города! Они нанесли огромный ущерб нашей славной Орде! Многие города сожжены, разрушены наши дома! А наш славный хан Тохтамыш засел теперь в Крыму и отдыхает после тяжелых боев. Но не хватает средств на содержание войска. Тот злобный Хромец хитростью увел все наши стада…Воины голодают…Нам нужно серебро! Дай нам в этот раз двухгодичный «выход»! Тогда государю будет полегче…

– Я бы с радостью! – молвил, сохраняя на лице приветливую улыбку, Роман Михайлович. – Однако у меня совсем нет серебра! Тот Темир ограбил и меня без жалости! В прошлом году я поехал в Сарай с серебром и подарками, но люди того Темира поймали меня по дороге и увели в его стан! Они отняли всю мою казну без стыда, без совести! А тот злодей, ночной разбойник, затащил меня к себе в юрту и, сверкая своими грозными очами, угрожал жестокой казнью! Пришлось мне молчать и слушать эти страхи…Потом тот Темир, высказав свое недовольство нашим государем, приказал мне повиноваться только ему и каждый год отвозить в Сарай прежнюю дань…Он говорил, что поставит царем в Сарае своего человека и, как только завоюет всю землю, вернется назад!

– Это чепуха! – вскричал, выслушав князя, татарский мурза. – Тебе не следовало слушать его лживые речи! Этот злодей ушел в ночной мрак и больше сюда не вернется! Его следы давно простыли! Наш славный хан Тохтамыш никогда не отдаст свой престол!

– А что мне было делать? – развел руки Роман Михайлович. – Я бы просто потерял там свою голову и погубил людей! Зачем это нашему государю? Мы вот своевременно собрали весь наш «выход» за этот год! А за прошлый – тут мы бессильны! Все серебро ушло «в ночной мрак»!

– Это плохо, Ромэнэ, – нахмурился Бурахай, – мне нужно больше серебра! – Он налил еще вина в чашу и потряс опустевший кувшин. – Вот тебе серебро, славный коназ! Ты бы подарил нашему хану этот кумган! И эту чашу!

– Что это даст государю?! – буркнул возмущенный Роман Михайлович. – Здесь немного серебра! Однако же бери эти сосуды себе! Пусть это будет мой дар! Ты будешь пить из них вино и кумыс, вспоминая меня добрыми словами!

– Рахмат тебе, Ромэнэ! – улыбнулся татарский посланник, хватая цепкими руками серебряный кувшин и засовывая его себе за пазуху. – Я вижу, что ты – щедрый коназ! Я об этом расскажу нашему повелителю и похвалю твою верность! Тогда давай мне «выход» за один год! Что поделать, если злобный Темир отнял ханское добро? Это не твоя вина, а кара от Аллаха!

– А как же быть с «выходом» в следующем году? – спросил, с трудом скрывая радость, князь Роман. – Ты сам за ним приедешь, или мне отправляться в Сарай?

– Если ничего не случится, и я не приеду сюда весной, как нынче, – ответил захмелевший татарский посланник, – тогда сам поезжай в Сарай со всем «выходом»! Но я думаю, что государь скоро вернется в свою столицу. В этом нет сомнения!

 

ГЛАВА 14

ВСТРЕЧА ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ

В теплый, но ветреный октябрь 1396 года войско великого литовского князя Витовта медленно продвигалось к Коломне. Брянский князь Дмитрий Ольгердович покачивался в седле своего могучего серого коня рядом с братом Андреем Полоцким, следуя за самим Витовтом, возглавлявшим войско. Они шли к Коломне после опустошительного похода на Рязань. Великий князь Витовт послал своих гонцов в Москву, чтобы уведомить о своем походе зятя, Василия Московского, и пригласить его на встречу. Великим князьям было о чем поговорить!

После захвата Смоленска многие русские князья, питавшие доселе дружеские чувства к Литве, испугались. Теперь, как они полагали, настал их черед! Пока Витовт вел переговоры с крестоносцами Тевтонского Ордена, против него объединились многие удельные русские князья, во главе которых встал великий рязанский князь Олег Иванович. Последний, подстрекаемый своим зятем, изгнанным из Смоленска князем Юрием Святославовичем, собрал большое войско, привлек в его ряды своего другого зятя, Ивана Козельского, Ивана Владимировича Пронского и муромского князя. Олег Рязанский вел переговоры и с Москвой, но великий князь Василий Дмитриевич ограничился лишь словесной поддержкой. – Если начнешь войну против Витовта, – сказал он рязанским посланникам, – тогда не бойся моего неодобрения! А я сам не хочу первым нарушить мир с Литвой, ведь Витовт – мой тесть! Кроме того, Дмитрий Брянский и другие князья отказались заключить со мной союз! А вот если литовцы сунутся в мою землю, тогда я с радостью пойду вместе с вами! Я не против в этом случае вступить в союз с Рязанью!

Сочувствие рязанцам высказал и великий тверской князь Михаил, однако он занял выжидательную позицию и послал своих людей в Москву, где они заключили, также как и великий рязанский князь Олег, оборонительный союз против Литвы. Но вести наступательную войну с Литвой ни Тверь, ни Москва не собирались.

Тогда Олег Рязанский не стал уговаривать их и прошлой зимой вторгся с союзными удельными князьями в литовские пределы. Великий князь Витовт, занятый переговорами с немецкими рыцарями, поздно узнал о нападении и не сумел предотвратить жестокого грабежа и «превеликого погрома» окраин Литвы. Он лишь обратился за помощью к литовскому князю Лугвению Ольгердовичу, который в то время «кормился» в ряде городов Великого Новгорода. Последний, желая примириться с великим литовским князем, собрав большое войско, в состав которого вошли новгородские ополченцы, отправился в поход на рязанские земли и тоже жестоко их «повоевал». Василий Московский имел возможность защитить рязанский удел, но сражаться против своего зятя Лугвения, женатого на его сестре, не пожелал. Пришлось Олегу Рязанскому идти назад, чтобы защищать собственный удел.

Тем временем Витовт после нескольких сражений, последним из которых была его успешная битва против недавнего пленника, а затем союзника и, наконец, врага, комтура Рогайне Маквальда Зальцбаха, добился перемирия с немцами. Таким образом он получил передышку и удачно этим воспользовался. Сначала он заключил союз с ордынским ханом Тохтамышем, который попытался вернуть себе Сарай, но был изгнан оттуда «свирепым царем Темирь-Кутлуем» и кочевал со своим войском на границе Литвы. Витовт пообещал Тохтамышу военную помощь сразу же, как только завершит «тяжкие дела», а потом решил провести переговоры со своим зятем Василием Московским, направив своих посланников в Москву к великому князю и митрополиту Киприану. Святитель одобрил предложение Витовта, и весной, «на Велик день» в Смоленске состоялась его встреча с зятем. Великий литовский князь ничего не пожалел для Василия Московского и его бояр, устраивал богатые пиры, дарил «драгоценные вещи», но дальше улыбок и устных обещаний дело не пошло. В ответ на требование – признать за Литвой Смоленск – великий князь Василий Дмитриевич объявил Великий Новгород «московским городом и уделом». Великие князья разъехались, тем не менее, в хорошем настроении. Витовт пообещал своему зятю «не тревожить московских земель», а тот, в свою очередь, заверил тестя в своем миролюбии. Когда же Олег Рязанский вновь пошел с войском на Литву и осадил Любутск, Василий Московский послал к нему «киличея» с требованием «уйти от литовского города».

Это развязало руки литовцам, и «той же осенью на Покров», большое войско Витовта пошло на рязанскую землю.

– Никого не щадите в этой вражеской земле, – говорил великий литовский князь своим воеводам, – чтобы навеки отучить их нападать на нашу славную Литву!

И литовцы, в самом деле, жестоко опустошили рязанский удел, выжгли все встретившиеся им по пути села и веси, беспощадно убивая несчастных мирных жителей «целыми улицами». Они совершенно разорили своего врага, однако, не желая иметь больших потерь, не осаждали крупные города и, ограничившись, как это было принято в те времена, расправой «над чернью», удалились.

Дмитрий Ольгердович с отвращением вспоминал, как литовские воины свирепствовали в рязанских деревнях. Сам же он со своим брянским войском оказался как бы в стороне. – Если к нам выйдут вражеские войска, – сказал он Витовту, – тогда мы пойдем в бой и будем достойно сражаться! Но я не буду убивать простолюдинов! На это есть палачи!

Витовту не понравились эти слова его двоюродного брата, но он сделал вид, что ничего не произошло. – Тогда готовься к битве с Олегом! – только и молвил он в ответ.

Брянский князь и его дружина отказались и от грабежа. За литовским войском следовали телеги, управляемые слугами, на которых целыми кучами громоздились жалкие пожитки убитых рязанцев. Телеги же брянского князя были наполнены лишь съестными припасами, запасным оружием и одеждой. Только на одной его телеге сидели три красивые девушки, отбитые князем Дмитрием у распоясавшейся солдатни. Поскольку по приказу Витовта пленников не брали, вольность Дмитрия Брянского вызывала раздражение как у самого великого князя, так и у его воевод.

Однако спасение белокурых красавиц произошло случайно. Брянский полк Дмитрия Ольгердовича шел мимо деревни Лесное, располагавшейся неподалеку от Переяславля-Рязанского среди лесов и топких болот. Отовсюду неслись вопли убиваемых крестьян, визг насилуемых женщин, в воздухе стоял едкий запах гари от пылавших изб. Дмитрий Ольгердович отвел своих воинов за деревню, где и остановился на большой лесной поляне, приказав дружине отдыхать и принимать пищу. Он уселся на сосновый пень и стал ждать, когда слуги приготовят ему обед. Неожиданно из-за ближайших кустов до княжеского слуха донеслись протяжные, визгливые стоны. Князь напряженно вслушался в эти звуки и вздрогнул. – Пожалейте хотя бы моих дочерей, ратные люди! – услышал он голос причитавшей, плакавшей женщины. – Они же еще нецелованные девицы! За что губить несчастных детей?!

В ответ на это последовало то ли рычание, то ли хрюканье.

– Что за шум?! – подумал брянский князь, вскакивая с пня. – Неужели возле моего полка собрались какие-то злодеи?

Он подал знак своим дружинникам последовать за ним, и с десятком воинов ринулся к кустарнику.

Продравшись через неглубокие заросли, брянцы выскочили на другую, но небольшую поляну, и были потрясены представшим перед ними зрелищем.

Под раскидистым дубом стояли три рослых литовских воина и спокойно, без слов, ожидали, когда насытится их товарищ, согнувшийся со спущенными штанами над совершенно раздетой, несмотря на осеннюю прохладу, женщиной. Один из них, толстый и уродливый, уже приготовился сменять насильника и стащил с себя штаны, обнажив свое возбужденное естество, другие же улыбались. Стоны, переходившие в вопли, исходили от насилуемой, и брянский князь понял, что это были именно те звуки, которые он услышал, сидя на пне. Урчал же от удовольствия насильник, медленно покачивавшийся над своей жертвой. Неподалеку от этой кучки воинов стояли, привязанные к толстой березе, три белокурые девушки, закрывавшие руками лица. Вся поляна была буквально завалена трупами убитых женщин, у многих из которых были отсечены головы, распороты животы, отрублены руки и ноги.

Глядя на эти окровавленные обрубки, князь Дмитрий пришел в страшную ярость.

– Это вы так бережете честь нашего славного Витовта, лютые злодеи?! – громко крикнул он, выхватив из ножен свой тяжелый черный меч. – Нашли себе утешение в этих несчастных женках?! Вот, получайте!

И брянский князь кинулся вперед.

– Славный князь! – услышал он за спиной крик своего воеводы Пригоды Уличевича. – Господом молю, остановись! И опусти свой могучий меч!

Князь опустил меч, но остановиться уже не смог. Он растолкал оцепеневших от страха насильников и, подбежав к лежавшему на женщине воину, с силой пнул его в бок носком тяжелого сапога. – А-а-а!!! – заорал, чувствуя острую боль, злодей, пытавшийся оторваться от своей жертвы. Однако несчастная так вцепилась в насильника, что он все никак не мог освободиться и заметался.

– Зачем вы творите такие мерзости?! – сказал, сверкая гневными очами, брянский князь по-литовски. – Неужели вы превратились в диких зверей?! Вы же носите православные кресты?!

– Мы их не носим, княже! – сказал, приходя в себя после испуга, тот самый, готовый сменить насильника, толстяк. Он уже натянул свои штаны и с тревогой смотрел на князя Дмитрия. – И по сей день молимся дедовским богам! Здесь нет никакого зла! Великий князь приказал, чтобы мы не брали пленников…Вот мы и убиваем всех рязанцев без жалости!

– Если наш славный господин Витаутас приказал не брать пленников, – возразил раздраженный брянский князь, – это не значит, что вы должны мучить несчастных женок! Убивайте мужей, а слабых женок не трогайте! Да что вам говорить, если вы – поганые язычники и нехристи! Убирайтесь! Вон отсюда!

Тем временем насильник, подняв вдруг с земли свой кинжал, с силой вонзил его в тело женщины. Та пронзительно закричала, дернулась и обмякла, раскинув руки. Убийца быстро подскочил и схватил обеими руками, выронив кинжал, лежавшие под деревом кожаные штаны.

Девушки, привязанные к березе, увидев, как литовский воин убил женщину, громко, надрывно заплакали. – Матушка, матушка родимая! – вопили они. – За что тебе такие страдания?!

– Убирайтесь же, лютые звери! – вновь вскричал князь Дмитрий.

– Уберемся, княже! – буркнул убийца, успевший надеть свои штаны и натянуть сапоги. Он пристально посмотрел в глаза князю, а его рыжее, покрытое веснушками лицо, осклабилось злобной улыбкой. – Мы вот только заберем этих красоток! – он указал рукой на рыдавших девушек. – И познаем их там всем скопом, вдали от твоих людей! Это наша законная добыча!

– Так ты еще будешь спорить с нашим князем?! – вскричал выскочивший из-за спины Дмитрия Ольгердовича его боярин Дарко Златанович. – Ты решил оставить здесь свою голову?! Вон отсюда, глумные безумцы!

– Эти девки, – молвил громким голосом Пригода Уличевич, стоявший рядом с князем, – теперь принадлежат князю! Посмотрим…Может мы сами с радостью познаем их вечером! Убирайтесь!

– Тебе мало моих слов, подлый тать?! – крикнул брянский князь, пришедший в себя от услышанной им наглости литовского воина. Он поднял свой меч и занес его над головой. В это мгновение из-за туч выглянуло солнце, и острое железо клинка отразило его яркий свет. – Прости же нас, княже, – пробормотали, подняв вверх руки, остальные испуганные насильники. – Он совсем потерял разум и не знал, что говорил! Эти девки нам совсем не нужны! Нам и без них хватает женок!

И они, вымученно кланяясь и пятясь, схватив за руку своего строптивого товарища, медленно прошли через поляну, скрываясь в кустах.

Князь огляделся и подал знак своим людям развязать несчастных пленниц. Боярин Буян Белютович быстро подошел к березе и одним ударом меча перерубил веревки, связывавшие девушек. – Идите к нашему князю и благодарите его за милость! – громко сказал он. – И молитесь, чтобы наш господин взял вас на службу!

– Отнимите руки от лиц! Я хочу на вас посмотреть! – приказал князь Дмитрий. – Если будете некрасивы, я оставлю вас здесь! Мне не нужны уродины, ну-ка!

Девушки опустили руки и подняли головы. На князя уставились три пары ярко-голубых, почти небесного цвета, глаз. – Хороши! – весело сказал Дмитрий Ольгердович. – Хоть и светлы волосом, но приятны лицами! Видно и груди у них есть – вон как выпирают! И зады неплохие! Сколько вам лет, красные девицы?

– Мне – пятнадцать, батюшка! – сказала самая рослая, видимо, старшая девушка. – А те – мои родные сестры! Они моложе меня на два или три года!

– Ладно, – усмехнулся князь. – Но смешно, что ты не знаешь точного возраста родных сестер! Видимо, ты – дочь смерда! Однако какая мне разница: женка все же! Я сегодня же познаю тебя в телеге! А если понравишься мне, возьму себе в ключницы…А других девиц…Немного подрастут – и отправлю в баньку…Пригодятся для банных услуг. Собирайтесь! Поедете со мной!

Однако девушки не хотели уходить. – Нам надо похоронить матушку! – решительно сказала самая старшая из них. – И мы никуда не пойдем, княже, хоть убейте!

– Ах, ты, песья кровь! – вскричал воевода Пригода Уличевич. – Разве можно так дерзить князю?!

Но Дмитрий Ольгердович, улыбнувшись, поднял руку. – Нечего кричать на мою ключницу! – тихо сказал он. – Пришли-ка сюда, мой славный Пригода, наших работных людей! Пусть они выроют могилу этой несчастной женке!

История с пленными девушками стала «притчей во языцех» в литовском лагере. Однако сам великий князь, узнав об этом, пока никаких мер не принял.

Его молчание беспокоило брянского князя. – Видно, мой знатный брат затаил обиду! – думал он, покачиваясь в седле, и глядя на широкую спину великого князя.

Неожиданно Витовт поднял руку, подавая знак своим воеводам остановиться. Откуда-то из-за холма к нему стремительно скакал бородатый всадник, одетый в коричневый литовский кафтан с шапочкой-литовкой на голове.

– Надо бы послать вперед стражу! – буркнул из-за спины Витовта Андрей Ольгердович. – А может это какой-нибудь разбойник?

Великий князь повернулся в седле и с усмешкой посмотрел на братьев-князей. – Разве я – не воин? – громко сказал он. – Зачем мне прятаться от одного человека? Я могу сам защищаться!

Всадник между тем приблизился к великому князю и хотел спрыгнуть на землю. Но Витовт жестом руки подал ему знак, что этого не требуется. Тогда незнакомец, выпрямившись в седле и уставившись своими большими голубыми глазами на великого князя, сказал на хорошем литовском: – Здоровья тебе и вечной славы, великий, могучий и непобедимый князь! Мой господин, славный Роман Михалыч, шлет тебе недобрую весть!

– Что еще за весть? – нахмурился Витовт. – Говори же скорей!

– Я – служилый человек, Пучко Шульгич…На днях в Чернигов приехал гонец из Киева и принес плохую новость…

– Говори же! Говори! – буркнул в нетерпении Витовт. – Что там приключилось?!

– Там, государь, – поднял голову и перекрестился черниговский посланец, – убили великого князя Скиргайлу!

– Неужели убили? – спокойно вопросил Витовт. – А может сам умер?

– Одни именно так говорят, – пробормотал гонец, – но весь Киев – иначе! Ходят слухи, что архимандрит Печерской обители пригласил к себе в гости Скиргайлу и отравил его своим вином! Так считают многие горожане! Что еще надо?

– Все это – только слухи, Пучко! – усмехнулся великий князь. – Наш брат Скиргайла болел, вот и умер. А случай с печерским вином – просто совпадение! Так и скажешь Роману Молодому. И нечего болтать лишнее! Иди в мой обоз и следуй пока за войском. Тебе надо отдохнуть и принять пищу! А может, подать ему девицу? – Великий князь повернулся к Дмитрию Ольгердовичу. – Как ты на этот счет, Дмитрий?

– Эти девицы, государь, – пробормотал покрасневший брянский князь, – нужны мне для баньки, как добрые слуги! Их познаю я сам или мои гости, другие князья! Но служилым людям нечего цапать моих женок!

– Ладно, Дмитрий, я ничего здесь плохого не вижу! – весело сказал Витовт, не придавая значения трагической вести. – Ублажай, на здоровье, свою плоть! Ты слышал о смерти нашего брата Скиргайлы?

– Слышал, – кивнул головой мрачный Дмитрий Ольгердович, – и скорблю об этом!

– Что поделаешь? – пожал плечами Витовт. – Надо теперь уничтожить киевский удел и послать туда своего наместника…Пусть это будет…князь Иван Ольшанский…Там нужен порядок! – Он повернулся к черниговскому посланнику. – Иди же, Пучко, в обоз и отдохни! – Витовт поднял вверх руку и громко сказал: – А теперь, мои люди, пошли в Коломну! Отсюда уже недалеко! Там и встретим моего зятя, Василия Москаля.

И литовское войско вновь медленно двинулось вперед.

Но только к вечеру уставшие от долгого пути литовцы подошли к Коломне. У ворот большой, срубленной из дубовых тесин, крепости стояли великий князь Василий Дмитриевич с боярами. Торжественно звонили все городские колокола. Дав знак своим воеводам разбивать палаточный лагерь, Витовт в сопровождении Андрея и Дмитрия Ольгердовичей подъехал к своему зятю. Все дружно спрыгнули на землю, отдав уздечки подбежавшим к ним московским слугам.

– Здравствуй, сын мой! – сказал Витовт, обнимая и троекратно целуя в щеки Василия Московского. – Я рад видеть тебя, такого молодого и красивого!

– Здравствуй, батюшка! – ответил Василий Дмитриевич. – Прими мои хлеб-соль и доброе вино! – Он подал знак боярам, и двое из них поднесли по большому серебряному блюду, на одном из которых стоял хлебный каравай с золотой солонкой, а на другом – золотой кувшин с заморским вином и большая золотая чарка.

Витовт отломил кусок хлеба, обмакнул его в соль, прожевал, а потом отпил из чарки вина, причмокнув губами от удовольствия. – Доброе винцо! – весело сказал он. – Благодарю за торжественную встречу, сынок!

– А теперь пойдем в мой терем! – сказал весь светившийся радостью Василий Дмитриевич. – Там ты хорошо отдохнешь, и мы славно побеседуем! И увидишь свою прелестную дочь, мою милую супругу!

И великие князья, сопровождаемые московскими боярами, вошли в городские ворота.

Витовт недолго пожил в гостях у своего зятя. Три дня они пировали в большой теремной трапезной. Но за пиршественным столом сидели от литовской стороны, помимо великого князя, только братья Ольгердовичи – Андрей и Дмитрий. Недоверчивый Витовт оставил всех своих прочих воевод за стенами города. Там у них было достаточно и еды, и напитков. Вино же не разрешалось употреблять во время боевых походов.

Великие князья, умеренно потреблявшие хмельные напитки, уходили в конце пира в отдельную светлицу, где подолгу беседовали о текущих делах.

Наконец, они о чем-то договорились, и, достаточно отдохнув, литовское войско вскоре отправилось в обратный путь.

Сам же Витовт, довольный богатыми подарками, полученными от зятя, ехал, как обычно, впереди своих воинов. Он долго молчал дорогой, о чем-то про себя размышляя.

– Все молчит о своей встрече с Василием! – буркнул как-то при подходе к Любутску князь Андрей. – Мы проделали такой путь, а для чего – не знаем!

То ли Витовт услышал, то ли догадался о сказанном, но он вдруг повернулся к братьям Ольгердовичам и, подняв вверх ладонь правой руки, молвил: – Нет ничего тайного в нашей важной встрече! Мы обсудили трудности и военные дела…Надо было предупредить возможную ссору и установить прочный мир! Негоже тестю враждовать с зятем! Мы договорились, чтобы Смоленск со всей землей навеки отошел к Литве, а Василий заберет себе Великий Новгород, если, конечно, справится с местной вольницей! И мы больше не полезем в новгородские дела! А там – как знать! – И он загадочно улыбнулся.

 

ГЛАВА 15

НОВГОРОДСКИЕ СТРАСТИ

– Нам мало бед! – сказал Василий Дмитриевич Московский, гневно сверкая очами и приподнимаясь в своем тяжелом кресле. – Только ведь недавно говорили с Витовтом о мире, а вот теперь – новая угроза! Что нам еще ждать?

В думной светлице стояла полная тишина. Бояре, хмурые и злые, молча слушали своего великого князя, качая головами.

– Вот она, правда Витовта о мире! И как он понимает нашу договоренность! – продолжал между тем великий князь Василий. – Литовцы опять заняли русские земли! Войска Витовта вошли в Карачев! И я слышал, что все карачевские уделы присягнули ему на верность! Разве не так?

– Так, государь! – встал со своей скамьи Иван Федорович Воронцов. – Литовцы, в самом деле, взяли Карачев! Это случилось еще в прошлом году, когда умер Святослав Титыч Карачевский! Конечно, если бы был жив его внук, Иван Мстиславич, тогда бы они не осмелились так поступить…Но тот Иван скончался за два года до смерти своего деда…

– Но ведь наследник все равно есть! – возмутился великий князь. – Михаил Иваныч! Пусть ему всего семнадцать – но нет никакого препятствия для занятия карачевского «стола»! И без него есть много других наследников!

– Значит, литовцы воспользовались молодостью Михаила, – пробормотал Иван Федорович, – и отняли его землю! А потом и остальные уделы попросились в Литву – Мценский, Козельский, Серпейский, Мосальский и прочие!

Бояре возбужденно загудели.

– Особенно плохо, что под руку Витовта перешел Иван Козельский, зять Олега Рязанского! – молвил в раздражении великий князь. – Так Литва и до нас доберется! Слова Витовта были сладкими, но его дела, увы, прегорькие!

– Надо было не зевать, – прищурился седовласый Иван Федорович, – и присоединить ту карачевскую землю к Москве! Литовцы не церемонились! Сначала, потихоньку, заняли все земли вокруг Карачева, а потом и овладели столицей удела! Но все удельные карачевские князья только на словах признали власть Витовта! Я не верю клятве Ивана Козельского! Говорят, что стоит только Олегу Рязанскому поднять голову, и его зять выступит против Литвы! Хорошо бы переманить тех удельных князей на нашу службу! Пусть бы стали нашими воеводами или сидели в наших городках!

– Те князья не пойдут к нам на службу! – буркнул, вставая, Александр Андреевич Остей. – Сейчас ходят недобрые слухи о Романе Молодом! Будто бы мы, твои верные бояре, и ты сам, великий князь, притесняли того Романа, и он был сильно обижен при твоем дворе! Очевидно, что Роман Михалыч разъезжает по всей святой Руси и оговаривает наши московские порядки!

– Тот Роман не один раз водил новгородские войска в боевые походы! – подскочил другой боярин, брат Александра Андреевича, Иван Хромой. – И не надо доказательств, что он мстил нам за наши московские хлеб и соль! Мы знаем этого Романа, как опытного вояку, но не болтуна! Он нанес непоправимый ущерб нашей земле! Есть известная русская поговорка: не твори добра, тогда не наживешь врага!

– Это неправда, Иван, – покачал головой великий князь. – Надо уметь признавать свои ошибки! Мы плохо поступили с тем Романом и не сумели оценить его боевые подвиги! И без препятствий отпустили его на службу в Литву…Разве не вы, мои славные бояре, прохлопали Романа Молодого?

Бояре дружно недовольно загудели.

– Конечно, нет радости вспоминать свои глупые дела и признавать ошибки! – продолжал Василий Дмитриевич. – А надо! Не только добрыми словами нужно встречать приезжающих к нам знатных людей, но одарять их землей и окружать должным вниманием…Иначе у нас не будет ни нужных союзников, ни сильных друзей! Поэтому лучше подумайте, как нам привлечь к Москве тех карачевских князей. Вы же видите, как плохо развиваются наши отношения с Витовтом! Казалось, он признал за нами Великий Новгород, но, как я недавно узнал, продолжает тайные переговоры с новгородцами! Тогда в Коломне Витовт говорил, что он непротив, чтобы мы владели Новгородом, но только если мы справимся с их вольницей! Я тогда не придал значения этим его словам, но теперь понимаю, что он хочет втянуть нас в войну с Новгородом! Мне также сообщили, что новгородцы узнали о моей встрече с Витовтом и тайной договоренности! Кто же их об этом уведомил? Думаю, что это сделали люди Витовта по его желанию! Вспомните недавний новгородский мятеж из-за нашего Заволоцкого похода! Раньше бы они не придали этому значения…А нынче вот собрали вече и проклинали нашу Москву! Может не надо было воевать?

Бояре зашумели, заспорили, а великий князь, слушая их противоречивые разговоры, задумался.

Три года Великий Новгород выплачивал Москве положенные по договору деньги и даже давал «черный бор». Все, казалось, шло тихо и спокойно. Но вот после переговоров Василия Московского с Витовтом в Коломне, отношения с новгородцами ухудшились. По просьбе Витовта великий князь Василий Дмитриевич направил в Новгород своих людей вместе с литовскими посланниками, чтобы предложить новгородцам расторгнуть мир с немцами. Но те неожиданно отказались от «воли Васильевой» и передали его посланникам такие слова: – Нам, господин, с тобой одни дела, а с Витовтом и немцами – другие!

Разгневанный великий князь Василий решил покарать «злых ослушников» и послал в Заволочье или Двинскую землю своих бояр с предложением местной знати присоединиться к Москве. Этот шаг был хорошо продуман. Двинские земли приносили Великому Новгороду большие доходы, прежде всего, мехами. На случай, если бы новгородская земля «отпала» от Москвы (перешла бы во власть Литвы или добилась бы полной самостоятельности, отказавшись от «услуг» великого московского князя) богатейшие земли остались бы за Москвой, и великокняжеская казна потеряла бы немного. Московские бояре обещали двинянам «защиту от злых новгородцев» и те, обиженные Новгородом за ежегодные поборы, поверили москвичам, что их жизнь станет лучше. Ведомые местной знатью, они присягнули на верность Москве – «целовали крест». Но Василий Московский не ограничился только присоединением Заволочья, вскоре он послал свои войска на старинные новгородские земли и захватил Волок Ламский, Торжок, Бежецкий Верх, Вологду. Одновременно с этим он объявил о расторжении мира с Великим Новгородом: «сложил крестное целование и порвал договорную грамоту»! Новгородцы поступили таким же образом, но воевать не хотели. Тем не менее, война была объявлена, и стороны выжидали: кто же первый не выдержит и сделает роковой шаг.

– Нам нужна беспощадная война! – вдруг громко сказал, вставая и выводя великого князя из размышлений, Иван Федорович Кошкин. – Новгородцы всегда бунтовали! Нет сомнения, что они неспособны самостоятельно управлять городом и такой обширной землей! Давно пора уничтожить этот удел и присоединить его к Москве! Чего нам бояться? Война, так война! Зачем нам ждать, когда этот мерзкий чирей созреет и обернется для нас еще большим злом?

– Правильно! – вскричал вскочивший со скамьи Иван Иванович Квашнин. – Не надо мириться с новгородцами! И нечего возвращать им занятые нами города! Пора устранить этот удел! Нечего бояться! Разве побоялся Витовт сделать из Киева наместничество или занять Карачев? Да и в Чернигове, если вспомнить, тот Роман Молодой сидит не как удельный князь, а наместник! Мы должны сделать то же самое с Новгородом! Хватит терпеть от него каждый год беды и мятежи!

В это время открылась дверь, и в думную светлицу вошел мальчик-слуга.

– Что тебе надо, Будан? – буркнул великий князь, уставившись на него.

– К тебе новгородцы, мой господин! – сказал чистым звонким голосом мальчик. – И сам владыка с большущим крестом! Просить их?

– Проси, проси! – усмехнулся Василий Дмитриевич, глядя на бояр. – Хотя мы сами уже все решили о Новгороде, но послушаем этих посланников! Может, услышим что-нибудь новое? Или они предложат нам выгодный мир? Посмотрим!

Новгородцы вошли в светлицу без тени робости или смирения. Только архиепископ Иоанн являл собой скромность, но и он высоко держал голову. Трое же бояр, шедших следом за ним, буквально раздувались от гордости и собственного величия: они, одетые, несмотря на теплую осень, в богатые, черной куницы, шубы едва ли не до пят и высокие бобровые «горловые» шапки, даже не посчитали нужным снять верхнюю одежду в простенке и теперь стояли, истекая потом. Новгородский же владыка, одетый в длинную темную рясу, подбитую заячьим мехом, и черный же клобук, чувствовал себя намного лучше. – Да благословит тебя Господь, сын мой! – сказал он, приближаясь к великокняжескому креслу и крестя Василия Московского. – Желаю здоровья тебе и твоим боярам! Мы пришли сюда с добрыми намерениями!

– Здравствуй, новгородский владыка! – пробормотал Василий Дмитриевич, не вставая для благословения. – Мы с боярами рады вас выслушать! Говорите!

– Чтобы получить мое благословение и добрые слова новгородцев, сын мой и великий князь, – молвил архиепископ Иоанн, – вам надо отказаться от вражды с Новгородом и нашими вольными людьми! Нельзя, сын мой, допустить, чтобы христиане проливали свою кровь в междоусобной войне! Нам всем нужны мир и покой! Верни же нам отнятые города Торжок, Волок, Вологду, Бежецкий Верх и новгородское Заволочье! Отступись от этих неправедных дел, возроди прежнее крестное целование! Пусть будет так, как в старину, и без общего суда на границе…

– Такие слова не приведут к доброму миру! – перебил его великий князь. – Я не хочу их слышать! Вам больше не о чем говорить? Может вы решили выплатить нам приличную мзду? И загладить тем самым свои проступки? Где же ваши смирение и покорность?!

Новгородцы молчали.

– Значит, вы приехали сюда не мирится! – привстал в своем кресле великий князь. – Зачем мне видеть ваши гордость и высокомерие? А теперь слушайте! Возвращайтесь назад в ваш жадный город и передайте своему посаднику, что между нами не будет мира и разгорится жестокая война! Я не прощу вам дружбу со лживыми литовцами и отказ от войны с крестоносными немцами! Убирайтесь!

Новгородцы выходили из думной светлицы мрачные, подавленные, под одобрительный гул московских бояр. Но не успели они обсудить произошедшее, как дверь собрания вновь открылась, и в светлицу вбежал молоденький Будан. – А теперь, великий князь, – сказал он, улыбаясь, – к нам пожаловал из Твери князь Иван Всеволодыч! Он просится сюда!

– Пусть войдет, Будан! – кивнул головой Василий Дмитриевич, улыбаясь. – Это хорошо, что к нам приехал племянник Михаила! А вы, мои славные бояре, – он поднял голову, – учитесь на прошлых ошибках! Чтобы не повторилась та беда, как с Романом Молодым! Нам нужны служилые князья и их земли! Поэтому приласкайте князя Ивана и окружите нужной заботой! А если захочет перейти к нам на службу – не жалейте ему земли и дайте богатый город!

 

ГЛАВА 16

ПОХОД НА ТАТАР

Князь Дмитрий Романович трясся в седле своего молодого норовистого коня и с досадой смотрел вперед. – Почему я не послушал тогда батюшку, – рассуждал он про себя, – и взял себе невыезженного коня? Когда еще Орлик привыкнет ко мне?

Поступил же он, однако, вопреки совету отца, из упрямства. Князю уже было сорок восемь лет, и он считал себя вправе принимать собственное решение, как теперь оказалось, ошибочное. Роман Михайлович тогда не настаивал и, покачав головой, отпустил сына в далекий поход. Это случилось осенью 1397 года. В Чернигов к князю Роману прибыл посланник великого князя Витовта с требованием – отправить в его войско две сотни отборных воинов. – Сам же ты, пресветлый князь, – сказал тогда посланник, – сиди себе в Чернигове! Пусть идут на войну молодые и горячие!

Но послать дружину без князя Роману Михайловичу не хотелось. Тогда Дмитрий Романович попросил отца отпустить его в Киев, где собиралось литовское войско, с черниговской дружиной. Князь Роман долго колебался, он даже первоначально решил пойти в поход сам, но его уже немолодой сын настоял на поездке. – Зачем мне, батюшка, сидеть здесь, как глупому отроку, и наживать на свою голову позор? Пора бы добыть боевую славу и стать опорой тебе! – молвил он тогда и, наконец, убедил отца.

– Что ж, поезжай, сынок, – сказал, понимая правоту князя Дмитрия, Роман Михайлович. – В самом деле, тебе надо стать настоящим князем, прославляя наш древний род! Однако не горячись в сражении и не теряй голову! Знай, что мы здесь в Чернигове будем думать о тебе и жестоко горевать, если ты погибнешь!

Навзрыд рыдала жена князя Дмитрия, провожая его на войну. – Возвращайся скорей назад, мой любимый супруг! – причитала она. – Нет мне жизни без тебя, мой ясный сокол!

Мать, княгиня Мария, несмотря на внешнее спокойствие, очень страдала душевно. Она понимала, что ее сын имел право на этот поход, и на словах смирилась с судьбой, но про себя думала иначе. – Возвращайся домой со славой и почетом, сынок! – сказала она отъезжавшему князю Дмитрию. – Мужи нашего рода всегда были славными воинами!

Только войдя в свою светлицу, она дала волю слезам и от всей души разрыдалась. Ее сын этого не видел и, гордый за свою мужественную мать, отправился в поход. В Киев он приехал как раз в тот день, когда там объявился сам великий князь Витовт.

Князь Дмитрий уже бывал в Киеве – отец однажды посылал его туда еще при князе Владимире Ольгердовиче – и был приятно удивлен произошедшими там переменами. Киевский наместник Витовта, князь Иван Ольгимантович, довольно быстро обновил городскую крепость, расширил ее, поставил бревенчатые дубовые стены вокруг небольшого городка, который буквально на глазах наполнился избами приходивших со всех сторон Руси и Литвы людей, желавших обосноваться в «матери русских городов».

Князь Иван приветливо встретил Дмитрия Романовича, приютил его в собственном тереме, согрел добрым словом. – Я помню твоего батюшку, – сказал он при встрече князю Дмитрию, – еще по юности! Его уважал, как славного воина, сам великий Альгирдас! А ты, Дмитрий, очень похож на своего батюшку. Значит, и в деле от него не отстанешь! Надо бы тебе пощупать наших добрых девок и познать их как можно больше! Сегодня же вечером…

Князь Дмитрий не был гулякой, но когда к нему в постель влезла молодая красивая девица, он словно обезумел: набросился на нее, как голодный на изысканные яства! А на следующий день к нему явилась уже другая красотка, и снова пришлось ее ублажать! Так продолжалось все пять дней пребывания Дмитрия Романовича в Киеве.

Великий князь Витовт тоже тепло его встретил. – Это хорошо, Дмитрий, что ты сам привел сюда ваш отряд! Ты как бы заменил своего батюшку! – сказал он во время смотра войск. – Нам надо разбить тех злобных татар и вернуть в Сарай законного царя Тохтамыша! Пора бы, наконец, Литве завоевать великую славу и затмить победами Дмитрия Донского!

Большое войско – почти двенадцать тысяч одетых в железные кольчуги или латы конников – двинулось из Киева в тот самый день, когда к нему подошло на соединение татарское войско, возглавляемое мурзой Корачем. Понимая, что киевскому наместнику не прокормить еще и татарский тумен, великий князь немедленно выступил в поход. Шли не спеша и каждую ночь устраивали ночлег, не обращая внимания на недовольных такой изнеженностью татар. Дважды в день останавливались на привал для отдыха и приема пищи.

Наконец, войско достигло низовьев Дона и перешло великую реку. Это была единственная дорожная трудность. Но татары, искони там кочевавшие, хорошо знали донские броды. Они первые вошли в реку и провели за собой непривычных к таким переходам литовских воинов.

Брянские воины, впереди которых ехал Дмитрий Романович, располагались в самом хвосте Витовтова войска. Они ничего не видели, кроме спин медленно двигавшихся литовцев, и недовольно бурчали, вдыхая поднимавшуюся вверх пыль.

– Мы идем не на жестокую войну, а на противную прогулку! – думал князь Дмитрий, слушая голоса своих раздраженных воинов. – Как же сам великий князь переносит такие трудности? Почему он не послал в поход своих воевод? Неужели самому захотелось добыть великую славу?

Неожиданно откуда-то спереди донесся сильный шум. Черниговским воинам показалось, что там низвергается мощный водный поток. – Готовься! – закричали как будто со всех сторон литовские воины. Один из них, в красном княжеском плаще, обернувшись к брянскому отряду, помахал рукой. – Это – Дмитрий Ольгердыч! – крикнул подъехавший к князю Дмитрию Романовичу его воевода Влад, стараясь преодолеть своим голосом возникший шум. – Он подает нам нужные знаки! Надо идти за ним!

– Я это понял, – сказал Дмитрий Романович. – А шум возник от копыт татарских коней! Значит, на нас идет несметная сила!

Однако воины не услышали его слов: одновременно раздался многоголосый вопль литовского войска: – Слава! Слава могучему Витовту!

– Слава! – закричали черниговцы по-литовски. Почти все они хорошо понимали литовский язык, многие умели по-литовски разговаривать и вот теперь ими был поддержан решительный общий боевой клич.

– Вперед, мои славные воины! – вскричал Дмитрий Романович, вставая в седле и поднимая вверх свой тяжелый черный меч. – Не посрамим славы моего храброго батюшки и черниговского войска! За мной, непобедимые воины!

Его резкий пронзительный голос был услышан и две сотни черниговских всадников стремительно поскакали за брянским полком князя Дмитрия Ольгердовича. Однако брянские воины почему-то скакали куда-то в сторону от битвы. – Неужели убегают?! – думал расстроенный Дмитрий Романович, пригнувшийся во время скачки к лошадиной холке. – Это же позор! Что скажет нам батюшка?

И он представил себе рассерженное лицо отца.

Брянский отряд неожиданно остановился, и черниговцы быстро приблизились к воинам Дмитрия Ольгердовича.

– Почему вы ускакали в степь?! – спросил, подъехав к брянскому князю, Дмитрий Романович. – Неужели испугались?!

Он заметил, что шум сражения, мешавший раньше говорить, едва доносился откуда-то издалека.

– Вовсе нет! – усмехнулся Дмитрий Ольгердович. – Это – наша засада! Мы здесь немного подождем, а потом – ударим по татарам с другой стороны! Есть такая военная хитрость!

Они стояли и спокойно разговаривали. Дмитрий Романович удивлялся мужеству седовласого брянского князя, который, весело, непринужденно шутил, подбадривая своих воинов. – Ничего, молодцы! – говорил он, улыбаясь. – Сейчас мы погоняем этих злобных татар, а вечером пощупаем их красных девиц! Всем хватит!

– Зачем нам эти татарки? – махнул рукой его воевода Пригода Уличевич. – Они же бусурманки! И лицами некрасивы! Кому они надо? На них и дрын-то не встанет!

– Не говори так, Пригода! – покачал головой Дмитрий Ольгердович. – Татарочки очень хороши собой! Пусть они худощавы и зады у них невелики, но дебря-то есть у каждой! А если будут некрасивы лицами, так их можно и мешками прикрыть!

Воины дружно рассмеялись. В это время вернулся посланный в разведку брянский воин. Подскакав к своему князю, он что-то тихо сказал.

– Ну, с Господом! – вскричал Дмитрий Ольгердович, поднимаясь в седле и вытаскивая из ножен меч. – Погнали же, мои славные люди! Вперед, Дмитрий! А луки пока не доставайте! Мы порубим сыроядцев мечом и копьем!

И тысячный полк брянского князя, словно птица, взлетел над пожелтевшей степью.

Шум битвы приближался, но, несмотря на большую скорость, воины скакали довольно долго.

– Вот тебе, как далеко мы отошли! – возмущался, едва поспевая за брянцами, Дмитрий Романович. – Мы так опоздаем к сражению и упустим боевую славу! Позор, да и только!

Но не успел он сказать себе последних слов, как перед ними, после того, как конница преодолела невысокий, но довольно широкий холм, предстали спины конных вражеских татар, стоявших в ожидании и готовых вот-вот вступить в бой. Невдалеке, с переменным успехом, шла битва, но крики воинов были настолько громкими, что не было слышно звона оружия. То тут, то там падали с лошадей окровавленные жертвы, однако уступать никто не собирался. – Слава Витову! Витовт с нами! – кричали литовские воины.

– Господи, помоги! – вопили, отчаянно рубясь, русские!

– Аллах! Аллах! – орали и визжали сражавшиеся и даже стоявшие в тылу «запасные» татары.

И в эту кричавшую, истекавшую потом массу с треском вломился спустившийся с холма брянский полк, в мгновение ока опрокинувший ошеломленных внезапностью татар. Сам Дмитрий Ольгердович первым занес меч над рослым сильным татарином, и тот с визгом, разбрызгивая во все стороны потоки крови, рухнул на окровавленную степную землю. – Получай и ты! – взревел брянский князь, обрушивая свой меч теперь уже на татарского мурзу, который пытался развернуться в жестокой давке и ускользнуть от безжалостного оружия. – Крак! – княжеский меч, скользнув по железному шлему знатного татарина, разрубив кожаные ремни нагрудного панциря, с силой вонзился в его шею.

– Алла! – прохрипел рыжебородый мурза, выпадая из седла.

Удача сопутствовала и остальным брянским воинам. Каждый из них, воспользовавшись неожиданностью, сбил с лошади не одного всадника. Но татары, оказавшись в окружении, отчаянно заметались, стараясь отбиться. Дмитрий Романович со своими воинами попали как раз под удар обезумевших от ярости врагов. Первый успех, когда татары сыпались на землю как горох, прошел. Теперь они сражались не на жизнь, а на смерть! Дмитрий Романович бился в окружении своих самых опытных дружинников, которые, получив особое указание его отца, старались защитить своего князя. Но тот, казалось, забыл осторожность и рвался вперед! Он успел зарубить едва ли не десяток вражеских воинов, когда вдруг на него стремительно налетел еще один, убеленный сединами, мурза. – Аман тебе, урус! – вскричал татарский военачальник, пытаясь достать его клинком своего кривого меча. – Аман твоей башке, коназ!

– Не пущу, тать! – заорал бросившийся на него Влад Изборович. – Я не выдам своего князя!

Но мурза смело принял вызов черниговского воеводы и, резко развернув коня, кинулся на него. Кони столкнулись с визгом и неистовым ржанием, а воевода Влад пошатнулся в седле, потеряв врага из виду. – Аллах! – вскричал обрадованный татарин, нанося ему беспощадный и коварный удар.

– Эх, Влад! – взвыл от ярости Дмитрий Романович, видя, как падает его воевода. – Ну, погоди, злобный татарин! – И он, размахивая своим огромным мечом направо и налево, зарубив на пути двух татарских наездников, повторяя маневр мурзы, на всем скаку столкнулся с его конем. Тут он только понял, как был прав, что сел именно на этого коня! Могучий молодой жеребец не только смял на своем пути татарского коня, но с каким-то диким визгом неистовой злобы вцепился зубами в его холку! Вражеский конь неожиданно упал на передние ноги, сбрасывая с себя наездника. – Получай же, злодей! – выдохнул Дмитрий Романович, опуская свой меч на падавшего врага. Багровый клинок его меча, казалось, почернел от крови злополучного мурзы, отсекая ему голову.

– Слава Дмитрию! – дружно заорали черниговские воины, видя успех своего князя и устремляясь к нему на выручку. Еще немного, и все было кончено. Лишь небольшой татарский отряд сумел вырваться из окружения. Остальные татары, уцелевшие от жестокой резни, в которую постепенно перешла битва, побросали оружие и, сбившись на своих лошадях в кучу, остановились, окруженные со всех сторон врагами, подняв вверх руки. В этот миг над полем прозвучал сигнал боевого рога, и наступила тишина.

Дмитрий Романович не видел, как бились брянские воины и все остальное литовское войско. Поглощенный сражением на своем участке, он замечал лишь своих дружинников и ближайших врагов. Князь очнулся лишь после вторичного зычного сигнала великокняжеского горниста.

– Все, одолели! – сказал он себе и похлопал по холке взволнованного от шума и запаха крови жеребца. – Ты спас меня, славный Орлик! – прошептал он ему на ухо. – Нынче я сам дам тебе самого лучшего овса!

– Ты жив, мой славный князь?! – услышал он вдруг знакомый голос и, не веря своим ушам, резко повернулся: к нему шел, пошатываясь, залитый кровью…воевода Влад!

– Слава тебе, Господи! – вскричал радостный Дмитрий Романович. – Значит, ты не погиб, Влад Изборыч?!

– Я жив, княже! – засмеялся тот. – Тот бусурман только оглушил меня, а вот мой конь убежал! Хорошо, что ты спасся! Я бы себе никогда не простил твоей гибели! Я кинулся к тебе на помощь, а оказалось, что ты меня спас! Благодарю тебя, княже! Я вижу, что ты стал могучим и удачливым воином!

– Это правда, брат! – вдруг громко сказал подскакавший к ним Дмитрий Ольгердович! – Надо же: ты сумел укротить ярость самых лютых татар! И один, с небольшим отрядом, задержал их бегство!

Вечером великий литовский князь Витовт принимал в своем богатом шатре всех участвовавших в битве князей и воевод, был здесь же и мурза Тохтамыша Корач.

– А где же сам Тохтамыш? – сказал татарскому воеводе недовольный Витовт. – Выходит, мы зря его ждали? Неужели этот премудрый царь думает, что мы сами преподнесем ему сарайский трон? Мы уже потеряли множество людей! А до Сарая еще далеко!

Знатный татарин промолчал.

– Тогда мы уйдем назад! – буркнул раздраженный Витовт. – Так мы потеряем своих лучших людей! И без того не хватает тысячи воинов! А этих пленных татар я отвезу в Вильно! Пусть послужат в моем войске против немцев! Я заселю ими целую улицу! Хочу также похвалить сына моего верного Романа – славного Дмитрия! Я обязательно расскажу твоему батюшке о том, как ты славно сражался! Он может гордиться таким сыном! Благодарю тебя за службу!

 

ГЛАВА 17

СОВЕТ МОСКОВСКИХ БОЯР

– Зря мы начали войну с Новгородом и не согласились с мирными предложениями новгородцев! – угрюмо молвил великий князь Василий Дмитриевич, глядя на своих бояр. – От этого у нас только одни беды. Надо нынче связаться с новгородскими боярами или с их владыкой и заключить долгожданный мир! Хватит воевать! Такие убытки! Новгород всегда найдет людей для войны, а у нас – тяжелые потери! Ладно, хоть мой славный тесть Витовт связался с татарами и не беспокоит русские земли…А когда Литва образумится, у нас снова будет опасный враг! Зачем растрачивать силы на новгородцев? Нам сейчас, как никогда, нужно серебро! Разве вы не знаете о цареградских бедах? Надо помочь греческому царю и патриарху против турок-бусурман!

– Уже помогли, сын мой, – сказал, не вставая с передней скамьи, митрополит Киприан. – Я недавно послал своего боярина Родиона или Ослябю, как его звали в прежней жизни, в Царьград с богатыми подарками. Благодарю тебя, сын мой, за добрую половину серебра, а остальное я добавил из своей казны! Так вот управились…

– Не следовало разорять свою казну, святой отец, – задумчиво пробормотал Василий Московский. – Мне жаль и моего серебра…Но чего не сделаешь для блага святой церкви…Вот неплохо бы взыскать наш ущерб с неблагодарных новгородцев…Но пока идет время, а вражда не прекращается…Значит, нужен мир! Что вы на это скажете, бояре?

– Ты прав, великий князь, но очень не хочется прощать новгородцев! – встал сидевший рядом с митрополитом князь Владимир Андреевич Серпуховский. – Я думаю, что нам следует послать большое войско на сам Новгород! Не стоит косится на Литву: у них хватает своих бед! Только недавно пришли вести, что царя Тохтамыша вновь прогнали из Сарая! Не успел он вернуться в свою столицу после победы Витовта над неким Бек-Булатом, как тут же нагрянул другой царь, Темир-Кутлуй, и снова побил его! И Тохтамыш бежал в Киев со всем своим двором, казной, царицами и детьми, надеясь на помощь Витовта! А сам Витовт, возомнив себя великим полководцем, решил уничтожить Орду и стать вторым Адександром из Македонии! Говорят, что он собирает войска и готовится к вторжению в Крым, чтобы посадить там беглеца Тохтамыша! К тому же, у него не так много средств, чтобы прокормить всех татар, осевших в Киеве! А пока Витовт занят татарами, мы можем окончательно покорить Новгород!

– Что ты думаешь по этому поводу, Иван Федорыч? – поднял голову великий князь. – Согласен?

– Не согласен, батюшка великий князь! – пробасил, вставая со средней скамьи, Иван Федорович Кошкин. – Зачем нам угрожать православному городу и набожным горожанам? Конечно, новгородцы наделами немало ошибок! Однако Новгород – это курица, несущая серебряные яйца! Зачем нам останавливать серебряный поток? Пусть новгородцы платят нам положенное серебро, как это было с древних пор, и живут себе в мире! Ты справедливо сказал, великий князь, что у новгородцев всегда хватит людей на долгую войну! А вот с воеводами у них всегда были затруднения…Но вот теперь там пребывают знатные полководцы – литовский князь Патрикей Наримантыч и Василий Смоленский! Зачем они там? Ясно, что для войны с нами! Не хватало там и других князей! Например, Романа Молодого и его сына Дмитрия…Говорят, что этот Дмитрий отважно сражался с татарами в прошлом году на Дону! Вот и его мы не заметили в свое время! Так и просидел славный полководец в нашей Москве без дела!

– Ты неправ, Иван! – вскочил сидевший неподалеку Александр Андреевич Остей. – Нам не следует бояться войны с новгородцами! Даже если среди них будет тот Роман Михалыч! Однако он уже не ходит в походы! Видно, совсем одряхлел! Зато вот привел в порядок город Чернигов! Наши купцы недавно побывали в Киеве и Чернигове и очень хвалили этого Романа! Еще год-другой, и Чернигов возродится, станет великим городом! А до того он совсем захирел! Нечего боятся и его сына Дмитрия! Слава Господу, что наши воеводы – самые лучшие на Руси! А новгородцев не надо прощать! Они совершили столько злых поступков! И с каждым днем становятся все наглей! Пора их обуздать!

Бояре зашумели, заспорили.

– Конечно, новгородцы достойны самой суровой кары! – нерешительно молвил великий князь. – Однако скоро наступит время их платежа по старинному обычаю…И если мы будем с ними воевать – нам не видать серебра!

Он задумался.

Новгородцы, получив в прошлом году отказ Москвы от мирных отношений, стали самым серьезным образом готовиться к войне. Они посчитали занятие московскими войсками их южных городов и Двинской земли грубым нарушением «ряда». В Новгороде вспыхнул очередной бунт, и горожане потребовали на вече от своих господ – защищать «новгородские вотчины и дедины». Чтобы избежать тяжелых последствий, верхушка новгородской знати приняла решение – начать вооруженную борьбу с Москвой. Для этого бояре назначили трех воевод, которые, благословленные самим архиепископом Иоанном, отправились в поход за Волок, на Двину, к городку Орлецу. По дороге они встречали бредущих в Новгород странников, которые рассказывали о жестоком поведении московских воевод и наместников в захваченных городках и Задвинье, о взимании ими несправедливых налогов, словом, об ограблении новгородских подданных. Особенно усердствовали против местных жителей бывшие новгородские наместники, перешедшие на сторону Москвы. Наслушавшись таких известий, новгородские воеводы пришли в ярость и двинули свои полки на окраины московской земли. Сначала они «взяли на щит» Белоозеро, нещадно пожгли «старый город», приступили и к «новому городу», но белозерские князья с воеводами «со слезами» вышли на поклон к новгородцам и выплатили им «выкуп» в шестьдесят рублей серебром. После этого новгородские войска прошли «огнем и мечом» около Вологды, сожгли Устюг, где пробыли две недели, нещадно грабя население, а затем, не встречая достойного отпора, отправились на Двинскую землю, осадили город Орлец, простояли у его стен две недели, требуя от горожан немедленной сдачи, а когда те отказались, подогнали к городу стенобитные машины, готовясь к решительному приступу. Только когда новгородские «пороки» ударили по обветшалым стенам и стали ломать подгнившие бревна, простые двиняне вышли из города, умоляя новгородских воевод пощадить их. Воеводы проявили милосердие. Заняв город, они пленили всех «заволоцких воевод». Часть из них казнили, других заковали в цепи и повезли в Великий Новгород. Князя Федора Ростовского, «сидевшего» в городе не удельным князем, а московским воеводой, «с товарищами», новгородцы пощадили, ограничившись лишь изъятием казны – «присуда и пошлин». Московские купцы, пребывавшие в городе, выплатили новгородцам за себя выкуп в сумме триста рублей. Что же касается самих горожан, сотрудничавших с московскими властями, то у них было изъято две тысячи рублей и три тысячи лошадей.

«Новгородская рать» вернулась в Новгород «с великой славой». За воинами тянулся огромный обоз из телег, наполненных «пожитками, мягкой рухлядью, серебром и узорочьем», шли толпы пленников, не сумевших своевременно внести за себя выкуп. Особенно радовались горожане, что из трехтысячного войска был потерян только один ополченец! После успешного похода новгородцы устроили «праведный суд» над «злыми изменниками». Главный «предатель», заволоцкий воевода Иван Никитин, после пыток, допросов и издевательств, был публично сброшен с моста в Волхов. Его братья, Герасим и Родион, «слезно упросили», искренне раскаявшись в содеянном, новгородскую знать сохранить им жизнь, при условии пострижения в монахи.

– Новгородцы нанесли нам несмываемое оскорбление! – раздался вдруг резкий, пронзительный голос Ивана Андреевича Хромого, выведший великого князя из раздумий. – И сам владыка благословил этих злодеев! Зачем нам мириться, если их враждебный нам дух проник даже в духовные дела?! Такое зло можно искоренить только силой! Посылай, мой господин, войско! Мы не должны забыть «заволоцкую обиду»!

– Что касается владыки Ивана, то пока не спешите с выводами! – молвил, сдвинув брови, митрополит. – Пока это только слухи, и мы не знаем истину! Подождем до победы над Новгородом. Тогда я вызову этого Ивана и узнаю всю правду. А если он сам приедет сюда на мирные переговоры, то все прояснится еще быстрей…

– Сегодня мы простим им Заволочье, – буркнул, вставая, седовласый Иван Федорович Воронцов, – а завтра потеряем и московскую землю!

В это время открылась дверь, и в думную светлицу тихо вошел мальчик-слуга.

– Что там случилось, Будан? – поднял голову раздраженный князь. Ему не хотелось продолжать войну с новгородцами, но доводы бояр были убедительными. – Неужели к нам пришли посланники с недобрыми вестями?

– Никаких посланников нет, государь-батюшка, – тихо сказал мальчик, вытирая рукавом своей льняной рубахи текущие по щекам слезы. – Ты же сам говорил мне, чтобы я сообщал тебе любые новости…

– Говори же! – вскричал встревоженный князь. – Что там такое? Неужели кто-нибудь умер?

– Да, государь, – кивнул своей кудрявой головой слуга. – В твой терем прибежала боярыня Мария и рассказала о беде…Там только что умер…Полиевкт Василич Вельяминов! Он случайно погиб!

– Как случайно?! Что там стряслось?! – закричали встревоженные бояре. – Неужели от руки подлого холопа?!

– Нет, славные бояре! – заплакал мальчик. – Он упал со святой церкви и разбился!

– Какое горе! – молвил, качая головой, великий князь. Ему стало не по себе: Полиевкт Вельяминов был добрым человеком, уважаемым всеми. Как он ухитрился упасть с церковной колокольни?

– Видно, род Вельяминовых совсем захиреет! – пробормотал, качая головой, Илья Иванович Квашнин. – Это – недобрый знак! Мы еще не знаем, сам ли он упал?

– Говори, Будан! – мрачно молвил великий князь. – Там были другие люди? Может его столкнули какие-то тати?!

– Надо послать туда приставов, – сказал Иван Андреевич Хромой, – и повести тайное расследование, чтобы чернь ничего не знала!

– Так и сделаем! – кивнул головой великий князь. – А теперь я принимаю решение о новгородцах. Будем продолжать войну! Согласны?

– Согласны! – дружно прокричали московские бояре. Им не терпелось поскорей пойти на подворье Вельяминовых и все подробно узнать о произошедшем.

– Ну, тогда идите, мои верные люди! – громко сказал великий князь, глядя на бояр. – А я еще поговорю со святителем. Надо будет вечером сходить в терем Вельяминова и почтить память несчастного покойника!

 

ГЛАВА 18

СРАЖЕНИЕ ЗА КРЫМ

Литовское войско медленно шло по сухим, пожелтевшим от осеннего солнца степям. Во главе одетой в железо конницы ехал сам великий князь Витовт. Рядом с ним, но за его спиной, следовали князья Андрей, Дмитрий, Лугвений Ольгердовичи и Дмитрий Романович, сын черниговского наместника. Последний, покачиваясь в седле, дремал. Он вспоминал, как в прошлом году был радостно встречен родными в Чернигове после своего первого похода на татар. Сам великий литовский князь Витовт прислал из Киева, где временно пребывал, своего посланника в Чернигов с благодарностью его отцу. Князь Роман Михайлович получил в подарок за подвиги сына тяжелый золотой перстень с указательного пальца Витовта и с гордостью любовался им, радуясь за князя Дмитрия. В этом же, 1398 году, князь Роман охотно отпустил сына в поход, веря в его ратные способности и удачу. На этот раз к литовскому войску примкнул сам изгнанный вновь из Сарая хан Тохтамыш, ведший почти полтора тумена воинов: все, что осталось от его рати после очередного разгрома. Тохтамыш некоторое время пребывал в Киеве, а его войско скиталось неподалеку: киевский воевода Иван Ольгимантович объявил о неспособности прокормить степных воинов и посоветовал им кочевать со своими табунами на зеленых просторах бескрайней степи. Сам же Витовт, узнав о желании хана Тохтамыша принять участие в походе, охотно прибыл в Киев, но долго там не задерживался. Князь Дмитрий Романович едва успел явиться в «матерь русских городов» и еще не вкусил гостеприимства местного воеводы, как поступил приказ выходить в степь.

На сей раз великий князь Витовт включил две черниговские сотни в конный полк Дмитрия Ольгердовича. Он помнил, как они совместно удачно сражались у Дона и решил объединить силы русских. Литовцы на этот раз вели значительно большее войско: под знаменами славного Витовта собрались жемайты. Их пехота, вооруженная длинными копьями, двигалась не спеша за конницей. Пешие воины, порой, подсаживались на телеги, где отдыхали. А телег, составлявших военный обоз, было «великое множество»! Татарская конница надолго опередила литовцев и русских. Татары не любили привалы, продвигались стремительно, и следовавшему за ними войску Витовта встречались лишь следы костров и конский навоз. Почти двадцатитысячное войско направлялось к югу. Там, между устьями Дона и Днепра, кочевали татары, признававшие власть захватившего Сарай Тимур-Кутлука, и Витовт надеялся, разгромив их, разместить татарского хана Тохтамыша с воинством в Крыму. Несмотря на значительные силы, великий литовский князь все же не надеялся окончательно победить засевшего в Сарае соперника Тохтамыша и решил действовать постепенно, чтобы в следующем году, накопив большие силы и опыт, окончательно разрешить ордынский вопрос, восстановив на сарайском престоле своего союзника. Погода нынче была не такая сухая, как в прошлом году, и кратковременные дожди позволяли хотя бы избавляться от удушливой пыли. Тем не менее, войско с трудом преодолевало изрытую конскими копытами степь, и воины, злые за прошлогодний, «пребедный» поход, роптали. Но князья и воеводы, зная своих людей, не обращали на них никакого внимания. Как правило, самые злые и недовольные хорошо сражались и на их болтовню закрывали глаза. – До ближайшего городка еще много верст! – думал про себя князь Дмитрий Романович, ехавший уже больше трех недель по бескрайней степи. – Хорошо бы устроить ночлег! На душе так тоскливо! Может выпить воды?

Он потянулся к медной фляге, притороченной к седлу, однако не успел приложить ее к губам, как вдруг, неожиданно, раздался зычный сигнал боевого литовского рога, и вокруг него все словно бы зашевелилось. – У-лю-лю!!! – завыли, завизжали возникшие, как из кошмарного сна, многотысячные полчища конных татар.

Черная тяжелая стрела, выскочив из этой мрачной тьмы, ударилась своим железным наконечником в фляжку князя Дмитрия, вырвав ее из рук и швырнув на землю. Дмитрий Романович быстро поднял свой щит и, укрывшись за ним, глянул под копыта коня. Там валялась с пробитым в боку отверстием фляжка, из которой сочилась на землю драгоценная влага. – Эй, Дмитрий! – крикнул подскакавший к тезке князь Дмитрий Ольгердович. – Что ты там возишься?! Разве ты не видишь татар?! Я сам вынужден поворачивать всех наших людей! Очнись!

Зычный голос брянского князя прорезал шум сражения, и Дмитрий Романович опустил утыканный множеством тяжелых стрел щит. – Так я растеряю все свои силы! – подумал он, извлекая из ножен острый меч. – Надо скакать на врага! Иначе будет еще хуже!

Он, развернув коня, забыв о потерянной фляжке, резво поскакал к сражавшимся воинам. Сам великий князь Витовт, как только увидел угрожавшую его войску опасность, сделал знак горнисту подать сигнал и устремился в тыл, чтобы руководить битвой сзади. Он знал, что его воеводы сумеют оказать должное сопротивление врагу на месте и теперь, стоя за их спинами, размышлял, как найти лучший путь к победе.

Князь Дмитрий Романович тем временем врезался в массу своих, сражавшихся с татарами воинов, и довольно быстро сумел потеснить врагов. Как ни странно, местные татары не искали счастья в сражении с русским князем и постоянно уклонялись от стычки. Их это не спасало от ударов мечей черниговских и брянских воинов. – Что за досада! – ругался сам с собой Дмитрий Романович, нанося очередной удар и вновь промахиваясь. – Неужели бусурмане придумали какую-то хитрость?!

Он опять занес над головой свой меч и, наконец, почувствовал откуда-то сбоку тяжелый удар кривого татарского клинка, скользнувшего по лезвию его меча. – Слава Господу! – вскричал он, разворачиваясь и сталкиваясь с чернобородым, зверского вида, татарином, смуглое лицо которого источало ярость. – Аман тебе, коназ-урус! – крикнул тот. – Аман твоей жалкой башке!

– Ах, ты, бусурман! – буркнул Дмитрий Романович, вновь поднимая меч, но татарин, легко уклонившись от его удара, неожиданно выхватил из-под седла железную рукавицу и швырнул ее в лицо русского князя. – Э-э-эх! – вздохнул несчастный князь, теряя сознание и падая на землю. Его конь со звонким ржание поскакал в степь. – Аллах, аллах! – радостно взвизгнул татарин, занося над ним меч, но в этот миг сам неожиданно зашатался, затрясся и дико завыл, хватаясь за голову: красная оперенная стрела попала ему прямо в глаз.

– Получай же, сыроядец! – крикнул выскочивший из-за спины черниговского лучника боярин Буян Даркович. Он с силой вонзил острие своей тяжелой сулицы в шею умиравшего татарского мурзы, исторгнув его из седла и обрушив на окровавленную землю. Сражение тем временем удалялось все дальше. Но Буян, проехав две сотни шагов и сделав знак рукой своим воинам идти за воеводой Владом, быстро соскочил с коня на землю и, передав его узду молодому дружиннику, на ходу остановленному им, устремился назад, к лежавшему на земле князю. – Княже, княже! – кричал он, махая руками и отчаянно плача. – Как же ты наскочил на такого могучего сыроядца?! Разве мы не берегли тебя, отбивая всех лютых врагов?! За что такая Божья немилость?!

Шум битвы все удалялся, и горькие слова черниговского боярина, казалось, эхом отражались в огромной степи.

– Так это вы ограждали меня от врагов?! – буркнул вдруг открывший глаза Дмитрий Романович. – Вот почему я не мог поразить ни одного татарина! Оказывается, вы гарцевали вокруг и отваживали от меня всех врагов?! Выходит, моя неудача случилась по вашей милости!

Он попытался встать, но закряхтел и опять опустился на землю, простонав: – Неужели я сломал хребет или что еще? У меня такая дикая боль!

Буян Даркович с ужасом выпучил глаза, и начал отчаянно щупать княжеское тело.

– Нет, княже, – вздохнул он, наконец, с облегчением. – Хребет твой цел! Я не нащупал ни одного перелома! А это – отрадно! Дай-ка я подниму тебя кверху, а там увидим…

Он схватил князя за плечи и стал тянуть его вверх. – Ох! – Дмитрий Романович, кряхтя и выпучивая глаза, встал на обе ноги и попробовал сделать шаг. – Я могу ходить, мой славный Буян, – пробормотал он, улыбаясь. – Значит, мне удалось пережить того злобного татарина! Отчего же у меня такая боль?

Только теперь Буян Даркович, вглядевшись в лицо своего князя, снявшего железный шлем, ужаснулся: княжеский нос был так разбит, что напоминал кровавое месиво, под обоими его глазами черно-синим цветом отливали здоровенные кровоподтеки, а губы, сочившиеся кровью, были покрыты множеством резаных ран.

– Еще хорошо, что не выбил глаза! – пробормотал Буян, качая головой. – Чем же он тебя так обидел, славный князь?

– Железной рукавицей, Буян! – пробормотал князь Дмитрий. – И слава Богу, что целы зубы! Но спина совсем не разгибается и ужасно болит!

– Сними-ка штаны княже, я посмотрю, что тебя беспокоит! – покачал головой боярин, с тревогой глядя на князя.

– На, смотри! – бросил Дмитрий Романович, морщась от боли, и спуская свои кожаные, залитые кровью штаны, на землю.

– Теперь мне все ясно, княже! – весело сказал, осматривая спину князя, боярин. – У тебя на заду – большущий синяк! Это след от конского копыта! Хорошо, что не насквозь! Теперь ты нескоро сядешь в седло!

– Стыд и позор! – бормотал, натягивая штаны с гримасой боли на разбитом лице, Дмитрий Романович. – Вот какой он был злодей, этот могучий татарин!

– А вот и его железная рукавица! – воскликнул, с трудом поднимая тяжелый предмет, боярин Буян. – Вот какая штука! Твое счастье, что так обошлось! Он мог тебя убить! Ты же видел этого богатыря! Настоящий великан! Ему в глаз попала стрела нашего лучшего воина Бовки, но сразу не убила злодея! Пришлось добивать его сулицей! Какая у него здоровенная башка! Ну, прямо-таки целая башня! – Он прицокнул по-татарски языком. – Никто бы не одолел этого молодца в поединке!

– Мой батюшка победил бы его без труда! – раздраженно буркнул князь. – Однако, что у этого батура за пузырь на могучей груди? Неужели тяжелая броня?!

Буян наклонился к безжизненному телу врага, потянул его простую конопляную рубаху, надетую на легкий камышовый панцирь, содрал этот доспех и перед их глазами предстал довольно плотный кожаный мешочек. – Что там в этой калите? – молвил распухшими губами князь Дмитрий. – Неужели серебро?

– Сейчас узнаем, – усмехнулся Буян Даркович, потянув мешочную тесьму и развязывая таким образом кошель татарского мурзы. – Господи! – вскричал он. – Да тут много золота и серебра!

– Вот так да! – покачал головой князь Дмитрий, глядя на груду золотых монет, блестящих разноцветных камешков, слитков золота и серебра. – Здесь и дорогие каменья: яхонты, измарагды и адаманты! И целая россыпь лалов! Это большое богатство! Вот и подал Господь моему батюшке такое счастье!

Он поднял голову, огляделся по сторонам и сказал: – Надо спрятать все это, Буян! Хорошо, что нас никто не видит! На эти богатства можно безбедно прожить не одну жизнь! Отвезем наше сокровище в Чернигов!

– Да, княже, – ответил на это преданный боярин, – давай-ка завернем эту находку в плащ! Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал о таком богатстве!

– Ладно, Буян, – кивнул головой Дмитрий Романович, снимая свой красный, залитый кровью плащ, – на-ка вот тебе эту тряпицу и скорей спрячь сокровище! А дома мы разберемся!

Буян Даркович завязал тесемки на татарском мешочке, окутал его княжеским плащом и взвалил драгоценную ношу на спину. – Тяжелая штука, княже! – весело сказал он. – Вот как наградил тебя Господь: и жизнь твою спас, и богатством одарил! Радуйся, княже!

Как раз в это время к ним подскакал брянский князь Дмитрий Ольгердович. – Мы победили, брат, – весело молвил он, – и сокрушили самого Ахмата! Теперь будем ждать нашего царя Тохтамыша! Надо бы…, – он осекся, глянув на лицо своего тезки и, схватившись за бока, громко, хрипло захохотал. – Вот это красота! – бормотал он, покачиваясь от смеха. – Какой желанный молодец для наших пленных татарочек!

На его смех сбежались все прочие князья и воеводы. Они дружно, не обращая внимания на разгневанных Дмитрия Романовича и его боярина, затряслись от безудержного хохота. Услышав веселый шум, к ним подскакал и великий князь Витовт. Но смеяться он не стал. – Чего регочете? Стыдно вам, могучие воины, осмеивать боевые раны! – с укоризной сказал он. – Зачем вы обижаете нашего славного Дмитрия?! Вам бы так…Тогда было бы не до смеха! Я сочувствую твоим ранам, Дмитрий! Молодец, что одолел такого страшного великана! – Он внимательно оглядел огромный труп. – Если бы не ты и твои славные воины, этот могучий воин перебил бы многих людей! Значит, твои раны были не напрасны! Благодарю тебя, Дмитрий, за верную службу!

Смех быстро прекратился, и знатные воины с уважением и любовью посмотрели на согнувшегося, багрового от стыда, русского князя.

– Пошли же, Буян, к нашему обозу! – сказал, сгорбившись и уныло качая головой, Дмитрий Романович. – Там мы выпьем доброго вина, а этим насмешникам не дадим и собачьего дрына!

И они медленно поплелись туда, где виднелся разбитый воинами лагерь.

Наутро в стан литовцев прискакали посланники хана Тохтамыша. Войдя в шатер великого князя Витовта, они долго о чем-то говорили. Но об этих разговорах Витовт ничего войску не сообщил.

– Ходят слухи, княже, что завтра мы уйдем восвояси, – сказал вечером Дмитрию Романовичу, лежавшему на мягкой камышовой кровати, боярин-воевода Влад Изборович. – Татары сами заняли Крым и разместили там свое войско и семьи. Еще говорят, что царь Тохтамыш разгромил своего соперника и вернул себе все поволжские города! Он якобы передал благодарность Витовту и уговорил его на новый поход, в следующем году!

Вскоре эти слухи подтвердились.

Еще три дня простояло в степи литовско-русское войско, празднуя победу над татарами «Синей Орды», а князь Дмитрий безвыходно пролежал под присмотром своих дружинников, испытывая жажду и горя от лихорадки.

– Хотелось бы скорей вернуться домой, – бормотал он как-то вечером, томясь от тоски и жара, – и, дай Бог, пережить эти муки!

– Зачем вспоминать Господа без надобности?! – раздался вдруг звонкий веселый голос князя Дмитрия Ольгердовича, нависшего над своим страдавшим тезкой. – Чего ты печалишься? Уж не по супруге ли скучаешь?

– Сейчас мне не до супруги, брат! – буркнул Дмитрий Романович. – Слава Господу, что не повредил хотя бы дрын! Тогда бы мне не понадобилась ни супруга, ни какая другая девица! Хотелось бы скорей домой, чтобы лекари моего батюшки поправили мое изуродованное лицо! Стыдно выходить на люди!

– Это – не горе, брат! – кивнул головой Дмитрий Брянский. – Твое лицо само по себе поправится…И все раны затянутся…За это не бойся! Знай, что от этого тебе только прибавилось почета и уважения! Сам великий князь не успевает тебя нахваливать! А насчет дома не переживай: мы завтра же отправляемся назад! Такова воля Витаутаса! Пора, скоро начнутся дожди!

– Вот беда-то! – простонал Дмитрий Романович. – Придется ехать в телеге! Видишь, во что я превратился, брат? В бессильную женку!

 

ГЛАВА 19

ПРИМИРЕНИЕ С НОВГОРОДЦАМИ

Очередной боярский совет, созванный великим московским князем Василием в жаркий день июля 1399 года, был шумным и беспокойным. Опять бояре не хотели мириться с новгородцами и требовали, большинством, продолжения войны. Однако, поскольку «новгородская брань» была убыточна для московской казны, Василий Дмитриевич предлагал заключить мир. Но бояре долго не соглашались с этим. Конечно, великий князь мог приказать и потребовать исполнения своей воли, однако ему хотелось, чтобы бремя ответственности за государственные решения лежало на всех…Поэтому он не мешал боярам спорить и ждал удобного случая для своевременного вмешательства в разговор, чтобы направить его в нужное ему русло.

Как раз в это время великий литовский князь Витовт готовился пойти «войной» на засевшего в Сарае хана Тимур-Кутлука, и московские бояре рассчитывали использовать благоприятный момент, чтобы совершенно разгромить Великий Новгород. Но Василий Московский опасался увязнуть в войне с богатым Новгородом, который обладал и значительным населением. Кроме того, он еще не знал, каким будет исход войны Витовта с Сараем. Все помнили два последних успешных похода литовского войска против татар. Было также известно, что великий князь стремился вернуть на ханский трон Тохтамыша, которого хорошо помнили и смертельно ненавидели пострадавшие от него семнадцать лет назад москвичи. Москва уже давно, со времени изгнания Тохтамыша великим Тимуром, не платила ордынский «выход». Возвращение Тохтамыша означало возобновление тяжелой дани. А этого великий князь Василий не хотел.

– Лучше посылать скромный «выход» и подарки царю Темир-Кутлую, чем терпеть тяжелые поборы Тохтамыша! – говорили московские бояре.

Василий Дмитриевич помнил те годы, когда он проживал, как заложник, в Сарае, не мог выкинуть из памяти и встречи с ордынским ханом, когда тот был, порой, зол на молодого княжича, если ему не угождали подарками из Москвы или, по мнению хана, не вовремя их присылали. Унижения, насмешки, которым подвергался в Орде будущий наследник великого московского князя, оставили в его душе «превеликую нелюбовь к царю Тохтамышу». Вот почему он не поехал в Смоленск по приглашению Витовта «с железными полками» и, прямо не отказываясь, уклонился от совместного похода в далекие степи. Василий Дмитриевич прислал вместо себя свою жену Софью с боярами и богатыми дарами. вский стремился вернуть на ханский трон Тохтамыша, которого хорошо помнили и смертельно ненавиУспокоенный московскими боярами, что великий князь Василий увяз в войне с новгородцами и не имеет возможности помочь ему войском, Витовт, уверенный в своей будущей победе, «обласкал» свою дочь Софью, подарил ей множество икон, на которых были отображены «страсти Господни», и отпустил назад в Москву.

Смоленск стал местом сбора войск для похода на татар. Как раз, когда в Москве заседал боярский совет, Витовт уже вел свою объединенную рать в степь, с нетерпением ожидая «великой победы».

Между тем новгородцы продолжали свои набеги на московские окраины. Их воевода Яков Прокофьев разгромил большой отряд сторонников Москвы на реке Сухоне, недалеко от Устюга. Но основные силы новгородцев к решительным действиям не приступали. Они боялись столкновения с сильным московским войском, несмотря на то, что Великий Новгород очень сильно страдал от блокады, созданной великим московским князем. Прекратился подвоз зерна с юга, прервались купеческие пути через московские земли, и новгородцам приходилось устанавливать более тесные связи с Литвой и Западом, хотя среди их бояр были люди, не желавшие зависеть от Запада и предпочитавшие мир с Москвой. Конечно, если бы новгородцы наладили прочные отношения с Западом и предпочли союзу с Москвой дружбу с соседними Литвой и Тевтонским Орденом, если бы в среде их знати не было разногласий по способам защиты своей, пускай боярской, но республики, их потомков, возможно, не постигла бы впоследствии печальная судьба, и Великий Новгород, не поглощенный безжалостной Москвой, смог бы явить Руси пример иной, более человечной, государственности…

Но вот на этот раз одолела «знатная кучка» из сторонников Москвы, и к великому князю Василию Дмитриевичу была послана «превеликая толпа лучших людей».

В нее входили: архимандрит одного из новгородских монастырей Парфений, посадник Иосиф Захарьевич, тысяцкий Ананья Константинович, «житейские люди» Григорий и Давыд.

Великий князь Василий Дмитриевич вместе с митрополитом Киприаном сразу же приняли новгородцев, прибывших в Москву, но своих бояр на встречу не пригласили. Они «порешили» тогда вынести вопрос о мире с Новгородом на обсуждение боярского совета, и новгородцы оставались в Москве, ожидая, когда великий князь созовет свою знать.

– Нам следовало бы послушать тех новгородцев! – сказал, прерывая мысли великого князя, Иван Федорович Воронцов. – Ты уже поговорил с ними, великий князь, но нам ничего не сообщаешь! Позови сюда новгородских посланников!

– Ты прав! – кивнул головой великий князь. – Пусть сюда придет их славный архимандрит Парфений, который уполномочен вести переговоры! Эй, Будан! – великий князь хлопнул в ладоши. В светлицу вбежал мальчик-слуга. – Беги, Будан, – распорядился Василий Дмитриевич, – к отцу Парфению, который сидит в простенке со всеми новгородцами. Зови его сюда!

Отец Парфений, одетый в черные монашескую рясу и клобук вошел в думную светлицу, перекрестил великого князя с боярами и сказал: – Да благословит вас Господь, великий князь и славные бояре! Мы пришли сюда с миром и подарками, чтобы добиться прекращения бессмысленной войны! Мы все ждем мира с Москвой, как «манны небесной»!

Он остановился возле великокняжеского кресла и, несмотря на жест Василия Дмитриевича сесть на переднюю скамью, на место отсутствовавшего митрополита, остался стоять по правую руку от великого князя, лицом к боярам.

– Мы не хотели мириться с Новгородом, святой отец! – встал со своей скамьи Иван Федорович Кошкин, – потому что это вы начали войну против Москвы! Не получится ли так, что мы заключим с вами мир, а вы опять начнете свои грязные игры? Что ты на это скажешь?

– Нет, славный боярин, – с грустью сказал новгородский архимандрит. – Знатные новгородцы не хотели ссориться с Москвой! Но в дела нашего правления часто вмешивается чернь, мелкие купцы и работный люд! Они хотят иметь большие права! И вот из-за них у нас часто происходят беспорядки! Благодарите нас, славные бояре, что мы, новгородские власти и люди святой церкви, пока еще держим в узде весь этот разношерстный сброд! Но нам не всегда удается вовремя наводить порядок!

– Так зачем тогда вам такое правление, – усмехнулся вставший со своего места Александр Андреевич Остей, – если вы не можете успокоить свою чернь? Почему бы вам не присоединиться к нашей славной Москве и не оставить решение ваших задач на суд нашего великого князя и мудрого святителя? Разве мы не справились бы с вашей чернью?!

Отец Парфений, понимая, что неудачно высказался, постарался, наморщив лоб, исправить свою ошибку. – Никто не сомневается, – вкрадчиво сказал он, погладив висевший на толстой серебряной цепи большой серебряный крест и устремив взгляд своих пронзительно голубых глаз на бояр, – что правление великого и славного князя Василия Дмитрича – благо – однако наша жизнь основана, по воле Господа, на старинных, дедовских, порядках! В Новгороде всегда была вольница, которую укрощали привычными мерами…Так продолжается по сей день. Стоило всем нам – посаднику, тысяцкому, владыке – строго пригрозить простолюдинам, чтобы они успокоились, и беспорядок прекратился. Все устали от взаимной вражды! Нам хочется мира!

– А как же тогда ваша дружба с коварной Литвой? – подскочил Константин Даниилович. – Говорят, что вы послали ополчение в литовское войско, чтобы поддержать злобного царя Тохтамыша и вернуть ему Сарай? Вы забыли, сколько он принес горя московской земле? И не вы ли приглашали к себе на княжение литовского князя Романа и его сына Дмитрия? Как же все это сочетается с вашими мирными предложениями? Да и себя вы не жалеете! Неужели непонятно, что если царь Тохтамыш вернется, вам опять придется раскошеливаться и давать очередной «черный бор»?!

– Мы не посылали своих людей в литовское войско, славный боярин! – резко возразил отец Парфений. – Мы обсуждали этот вопрос на боярском совете и единодушно решили: новгородцы не пойдут против нового ордынского царя! Нам не нужен этот злобный царь Тохтамыш и «черный бор»! Зачем говорить неправду? И о князе Романе Михалыче ты передал только слухи! Никто не звал его в Новгород, как, впрочем, и его сына! Об этом высказался на нашем совете только один боярин, но остальные не только не поддержали это предложение, но даже не захотели его слушать! Мы знаем князя Романа, как прекрасного воина, умелого правителя и набожного христианина! Но он слишком стар! А его сын Дмитрий так был изранен в прошлогодней битве с татарами, что до сих пор не годен к боевой службе…Говорят, что Витовт даже не взял его в свой нынешний поход! А нам зачем жалкий калека? Кроме того, мы не верим в силу самого Витовта и считаем, что новый царь разобьет его! Литовцы сильно возгордились своими прежними победами над татарами! А господь всегда наказывает за гордыню! Вот почему мы стоим в стороне от этого нелепого похода и не поддерживаем Литву!

– Что ж, все ясно! – встал Илья Иванович Квашнин. – С Литвой мы разобрались! Похвально, что вы решили не связываться с Витовтом и признаете нашу московскую справедливость! Но как быть с казной? Вы будете вовремя выплачивать Москве серебро, определенное старыми договорами? А за прошлые годы? Это очень важно!

– В этом не сомневайтесь! – кивнул головой отец Парфений. – Мы доставим вам все договорное серебро и за прошлый, и за нынешний год! И приложим богатые подарки великому князю! Только восстановите прежний мир!

– Какой прежний? «По правде» или «по старине»? – буркнул, поднявшись со скамьи, Иван Федорович Кошкин.

– Лучше бы «по старине»! – сказал, почувствовав надежду, новгородский посланник. – И дали бы нам и Пскову князей! Мы потеряли веру в беглых литовских князей! Не успеют приехать в Новгород и получить жалованье, как тут же мирятся со своим Витовтом и возвращаются в свою Литву, оставляя нас «с носом»!

– Ладно, разберемся – поднял правую руку великий князь. – Если мои бояре готовы заключить мир с Новгородом, я не против! И я не возражаю на ваше желание «жить по старине», если вы снова не начнете ссоры! И мы поищем для вас нужных князей! Я могу послать к вам моего брата, князя Андрея. Пусть ему еще семнадцать, но, я думаю, он справится…Вы сами дадите ему нужный совет, когда это потребуется!

– Андрея Дмитрича?! – вскричал в радости отец Парфений. – Так это же для нас – радость и счастье! Благодарю, сын мой!

– Погоди еще и не перебивай! – поморщился великий князь. – А в далекий Псков я пошлю моего зятя, Ивана Всеволодича! Пусть он там проживает и защищает псковскую землю на славу нашей великой Москве! А теперь, святой отец, зови своих людей для крестоцелования! Надо заключить мир как положено: по совести и Господней воле!

 

ГЛАВА 20

БИТВА У ВОРСКЛЫ

Летом 1399 года большое войско великого литовского князя Витовта вышло в приволжские степи. На этот раз в его составе пребывали почти пятьдесят русских, литовских и польских князей. Сам римский папа Бонифатий IX благословил этот поход на «нечестивых агарян», объявив его крестовым. Польский король Ягайло прислал своих лучших воевод с отборными воинами: Спитка Краковского, Сандивогия Острожского, Доброгостия Самотульского, Иоанна Мазовецкого, известного рыцаря и острослова пана Щуковского и многих других. Был здесь и целый полк в 1600 закованных в железные латы немецких рыцарей Тевтонского Ордена, ведомых Марквальдом Зальцбахом, и орда хана Тохтамыша с сыновьями. Русские и литовцы были представлены князьями Глебом Святославовичем Смоленским, Иваном Бельским, Иваном Киевским, Сигизмундом, младшим братом Витовта, братьями Ольгердовичами – Дмитрием Брянским, Андреем Полоцким, Свидригайло – и другими.

Это разношерстное воинство, имевшее огромный боевой опыт, сплоченное в сражениях, шло на войну как на праздник. Утром огромный лагерь просыпался под звуки труб, барабанов и литавров: польские ратники везли за собой несколько телег с музыкантами, рассчитывая устроить пышное веселье после одержанной победы. Войско имело большой обоз с многочисленными слугами, обильными съестными припасами, пустыми телегами, подготовленными для вывоза будущей богатой добычи.

Впереди на могучем сером коне скакал сам великий князь Витовт, а за его спиной следовали прочие князья и воеводы. Немецкие рыцари располагались между русско-литовско-польским войском и татарами, которые, вопреки их издавно сложившемуся порядку, медленно продвигались в хвосте. Замыкал шествие растянувшийся на несколько верст обоз, охраняемый конными воинами. Войско не спешило из-за пехоты, составлявшей почти третью его часть. Казалось, что союзная армия шла на легкую прогулку: волей великого князя Витовта, воины дважды в день останавливались на привал, отдыхая и принимая пищу, а каждую ночь – спокойно спали в теплой сухой степи.

К счастью, наступило время, когда почти не было дождей, но трава еще не настолько засохла и пожухла, чтобы воины страдали от клубов удушливой пыли, хотя, после прохода войска, за ними оставалась серая земля, истоптанная конскими копытами и следами ног множества людей. Особенно были подвижны польские воеводы. Они гарцевали за спиной великого князя Витовта и совершали объезды войска, перебрасываясь веселыми словами с прочими воеводами и простыми воинами. А пан Щуковский успевал на ходу выкрикивать свои знаменитые шутки, анекдоты, распевал смешные песни.

Дмитрий Ольгердович, глядя на известного шутника, удивлялся: как он ухитрялся так быстро проскакивать между рядами движущихся воинов, проезжать вокруг них и вновь возвращаться на свое прежнее место, размахивая руками и смеясь?

Как-то, когда по общим подсчетам, до границ Белой Орды оставался лишь один день перехода, пан Щуковский подскакал к Дмитрию Брянскому и, улыбаясь, весело сказал: – Мы быстро к Орде подходим и большое богатство находим! Смело на битву пойдем и славных красавиц найдем!

На это Дмитрий Ольгердович с грустью ответил: – Рано, брат, ты говоришь о богатстве и красавицах! У царя Темир-Кутлуя – бесчисленное войско! Неужели ты забыл, как он разгромил полчища самого царя Тохтамыша? Кроме того, как ты знаешь, мой ясновельможный пан, королева Ядвига предсказала нам позорное поражение!

Пан Щуковский нахмурился: в самом деле, польская королева, погадав, посоветовала своему супругу, королю Ягайло, не посылать польских воевод в поход, поскольку предсказание было неблагоприятное. Однако он быстро нашелся и, улыбнувшись, молвил: – Это было неправильное гадание, пресветлый князь! С нами подлинное благословение самого римского папы! Что против него гадание? И сам рассуди: разве можно устоять против нашей силы? Мы не успеем дойти до того Сарая, или лучше Засрая, как увидим только одни сверкающие татарские дупы! Они побоятся вступить с нами в бой! Нас невозможно одолеть!

И он опять помчался едва ли не в самый конец войска, корча рожи, выкрикивая грубые шутки и вызывая тем всеобщий смех.

Дмитрий Ольгердович перекинулся взглядом с братом Андреем, ехавшим справа от него. – А я не испытываю радости! – сказал он ему. – Ты знаешь, что наш лютый враг Темир недавно присылал послов к великому князю?

– Не знаю, брат! – как всегда мрачно ответил, без тени любопытства на лице, Андрей Ольгердович.

– А что они говорили? – с интересом спросил ехавший слева от брянского князя его другой брат, Свидригайло Ольгердович. – Ты помнишь их слова?

– Помню, брат, – кивнул головой Дмитрий Ольгердович. – Люди Темир-Кутлуя сказали так: – Выдай мне моего врага Тохтамыша, некогда великого хана, а нынче – презренного беглеца! Наша судьба непостоянна!

– Значит, этот царь Темир чует свою силу! – поморщился Свидригайло, покусывая свой длинный пшеничный ус, и его серые глаза потускнели. – Он не зря сказал о судьбе…Видимо, этот воин не хочет хвастаться своей силой и показывать гордыню!

– Это так, брат, – нахмурился без того суровый Андрей Ольгердович. – Надо бы остановить эту громкую музыку и прекратить скоморошьи шутки! Нас ждет жестокая битва! Как бы мы не «полегли костьми»!

– Типун тебе на язык, брат! – сплюнул под конские копыта Свидригайло. – Надо помолиться Господу и попросить небесной помощи!

И он склонился, соединив обе ладони, в горячей, искренней молитве.

Неожиданно Витовт остановил своего коня и, обернувшись к князьям и воеводам, сказал, подняв руку: – Возвращается наш дозор! Постоим и подождем нужных сведений!

Войско остановилось. Трое легко одетых, без доспехов, всадников подскакали к Витовту. Ехавший впереди, самый старший дозорный, резко остановился и, не слезая с седла, склонив свою седую голову, сказал: – Славный князь и великий король! Неподалеку, на речном берегу, стоят несметные полчища татар! Эта река, называемая Ворсклой, пролегла между нами, как граница! Надо подойти к воде, но не терять бдительности!

– Что будем делать, братья? – Витовт вновь обернулся к князьям и воеводам. – Перед нами – враги!

– Пусть себе стоят! – молвил Андрей Ольгердович. – А мы спокойно подойдем к Ворскле и дадим врагам знать, чтобы они отказались от битвы и признали законным царем славного Тохтамыша!

– А может быстро перестроить наши ряды и подготовиться к битве? – спросил Дмитрий Ольгердович. – Или перейти реку вброд? Татары Тохтамыша знают все броды! Мы сразу же ударим по врагам, как это делали раньше, не давая им времени на раздумье! Если к ним подойдет подмога, наше дело усложнится!

– Зачем переходить реку?! – испуганно вскричал Свидригайло Ольгердович. – Мы же не знаем их численности! Может у них двести тысяч?! Надо подойти к реке и посмотреть на них!

– Ладно, братья! – кивнул головой Витовт, весело глядя на князя Сигизмунда, сидевшего в седле рядом с князем Свидригайло. – Нет смысла перестраивать войско. Мы уже это обсуждали. Если татары перейдут реку, тогда я подам знак горнисту, и мы развернем все наши полки в боевой порядок…А теперь – пошли!

Они миновали небольшую возвышенность, приблизились к неширокой реке, и перед их глазами предстали черные татарские полчища, стоявшие стеной на другом берегу Ворсклы. Татары спокойно смотрели на выползавшее из-за холма вражеское войско и, сидя на своих низкорослых лошадях, молчали. Стояла полная тишина. Вдруг от татар отделился небольшой отряд, быстро вошел в реку и едва ли не в мгновение ее пересек.

– Они скачут к тебе, великий князь! – громко сказал Свидригайло Ольгердович так, что его услышали даже в передних полках. – Надо выслушать этих сыроядцев!

Из польского полка быстро выскочили рослые конные копейщики. Они, вытянув перед собой длинные копья, подскакали к великому князю и, вытянувшись в линию, закрыли его от татар. Вражеский отряд из пяти человек приблизился к Витовту и по знаку рыжебородого мурзы резко остановился у самых сверкавших на солнце, остро отточенных наконечников литовских копий.

– Не бойся, коназ лэтвэ! – сказал, мешая русские и татарские слова, старший татарин. – У нас нет ни ни мечей, ни копий! Нас прислал к тебе великий хан и могучий воин, славный Тимур-Кутлук!

– Говори же! – буркнул, выглядывая из-за спин своих копейщиков, Витовт. – Вы пришли за миром? Тогда вас следует похвалить за проявленную мудрость!

– Пока о войне не идет речь! – молвил, сверкая гневными очами, татарин. – Но наш премудрый хан сказал так: – Зачем ты идешь на меня, славный лэтвэ? Я же не нападал на твою землю!

Витовт усмехнулся и, покачав головой, ответил: – Сам Господь готовит мое владычество над всей землей! Поэтому передай своему хану такие слова: – Будь же моим сыном и данником, иначе станешь рабом!

Знатный татарин нахмурился и вновь, зыркнув очами, промолвил: – Я передам твои слова, коназ лэтвэ, великому хану! Однако скажу тебе одну истину! Есть в степи один ничтожный, но опасный зверь, называемый шакалом. Он часто питается объедками, остающимися от серого волка! Но мнит себя государем бескрайней степи! Мир тебе!

И старший татарский посланец, взмахнув рукой, быстро развернул своего коня, увлекая остальных воинов за собой, в татарский стан.

– Что будем делать, государь?! – пробормотал, приближаясь к Витовту, князь Свидригайло. – Нам не надо переходить реку!

– Ничего, брат, – весело сказал Витовт, поворачивая коня к своим воеводам, – если первая встреча с татарами обернулась болтовней, будем ждать общих переговоров. Нам нет смысла переходить реку и рисковать людьми! Надо проявить терпение! А пока разобьем укрепленный лагерь! И если татары на нас нападут, мы дадим достойный отпор!

Началось нудное, раздражавшее всех, «стояние». Посланники Тимур-Кутлука ездили взад-вперед к шатру Витовта и вели безуспешные переговоры.

– Я чувствую, что татары затягивают время! – сказал, наконец, на очередном военном совете польский рыцарь Спитко из Мельштына. – Видно, они ждут подкрепления! Это – татарская хитрость! Давайте же ночью перейдем реку вслед за татарами Тохтамыша и всей силой ударим по коварному врагу!

– Правильно! – поддержал его Дмитрий Брянский. – Мы сразу же опрокинем этих татар и пойдем на Сарай! Но если к этому Темиру подойдут новые воины, мы не устоим!

– Куда нам спешить? – усмехнулся Витовт. – Не стоит переходить реку! Скоро вы увидите, как татары признают мою силу! Сегодня посланцы Темира обещали, что готовятся стать моими вечными данниками и даже чеканить монету в Сарае с моим именем и печатью! Они просили три дня на раздумье!

– Три дня?! – вскричал, покраснев, Андрей Ольгердович. – За это время они хорошо подготовятся к битве! Мы будем обречены! Опомнись, государь!

– Не будь так дерзок, Андреас! – громко сказал, рассердившись, Витовт. – Нечего со мной спорить! Если я решил ждать от татар ответа, значит, так и будет! Уже ничего не изменить! Я дал им твердое обещание!

– Это обещание несет нам гибель! – пробормотал расстроенный воевода Спитко. Однако вскочившие со своих мест князья и воеводы заглушили его слова, так и не дошедшие до великого князя.

– Что вы так переживаете, пресветлые князья? – сказал со смехом пан Щуковский, подходя к вышедшим из шатра Дмитрию Брянскому и Спитко Краковскому. – За эти три дня мы выпьем немало доброго вина и пощупаем моих ласковых паненок! Пошли же в мой шатер, добрые друзья!

Прошло три дня. Но посланника от татар все не было. Лишь наутро, 12 августа, на берегу Ворсклы, противоположном литовскому лагерю, показалась группа всадников. Впереди сидел на огромном, черном, как воронье перо, скакуне рослый седоватый татарин. – Эй! – крикнул он через реку по-татарски. – Кто знает наш язык?! Есть предложение вашему коназу!

Витовту быстро об этом сообщили, и он прислал к берегу реки татарского переводчика. – Говори! – крикнул тот по-татарски. – Я переведу твои слова!

– Тогда слушай! – знатный татарин приставил ко рту ладони. – Я, Идигу, бекляребек великого хана, пришел сюда со многими людьми! Вот что я скажу тебе, чужеземец. Мой государь, мудрый хан, хотел признать тебя своим отцом, потому как ты старше его! Однако я – старше тебя! Поэтому ты должен покориться моей воле, заплатить мне дань и в дальнейшем чеканить монету в Лэтвэ с моим именем и печатью!

Сказав это, ханский военачальник взмахнул плетью и также быстро исчез, как и появился.

Услышав слова переводчика, великий князь Витовт пришел в бешенство. Он созвал в своем шатре воевод и объявил им о немедленном начале битвы. – Мы переходим реку! – вскричал он.

Однако Спитко Краковский снова попытался переубедить великого князя. – Сейчас у врага собрались очень многие воины, могучий князь! – сказал он. – Нам надо искать мира, а не сражаться!

– И опасно переходить на тот берег! – вторил ему Дмитрий Брянский. – Пусть они сами нападут на наш укрепленный стан! Тогда мы отобьемся и перейдем в наступление!

Но молодые литовские воеводы, рвавшиеся из горячности в бой, закричали: – Пошли же на неверных! Мы легко их одолеем!

Пан Щуковский с ехидством посмотрел на Спитко и сказал: – Если ты боишься смерти из-за любви к роскоши и наслаждениям, тогда не отбивай у других охоту завоевать боевую славу!

Спитко кивнул головой, горько усмехнулся, предчувствуя беду, и, прижав правую руку к сердцу, промолвил: – Что ты говоришь, несчастный? Я чувствую, что погибну в этой битве, а ты – бесстыдно спасешься бегством!

Воины объединенной рати, услышав призывный сигнал великокняжеского рога и клич своих военачальников, решительно бросились к реке и, войдя в воду, медленно, спокойно двинулись через брод к другому, татарскому берегу.

Князь Дмитрий Ольгердович шел в первых рядах со своим, в тысячу человек, полком. Он быстро выскочил, погоняя коня, на другой берег и, махнув рукой своим брянским воинам, повел их вперед. Вдруг раздался резкий свист множества летящих стрел, а затем – и визг, вопли огромного татарского войска. Полчища Едигея, оскорбившего великого князя Витовта, тяжелой лавиной обрушились на брянцев.

Дмитрий Ольгердович схватился с первым же рослым татарином и, взмахнул мечом. Но широкоплечий мурза увернулся, и на брянского князя посыпался целый град стрел. Первые татарские стрелы не задели брянцев, они полетели на другие полки. Но теперь на сырую землю упали впереди идущие брянские воины. – Идите вплотную, люди мои! – вскричал Дмитрий Ольгердович, пытаясь перекричать дикие татарские вопли. – И закрывайтесь самими татарами!

Наконец, ему удалось достать концом своего меча шлем татарского мурзы. Тот закачался в седле, откинулся назад, но был беспощадно сражен сулицей подступившего к нему воеводы Пригоды Уличевича. Татары, увидев, что пал их мурза, не только не испугались, но пришли в большую ярость, бросаясь на убийцу. – Сюда, нечестивые! – крикнул боярин Пригода, пытаясь отбить нападение сразу нескольких наездников.

– Жди меня, брат! – крикнул ему Дмитрий Ольгердович, стремясь пробиться через столпившихся татарских конников. Но те уступать не собирались. Брянский князь сбил с коней уже трех здоровенных татар, и ему оставалось совсем немного, чтобы добраться до своего воеводы, но в это время он ощутил страшный удар сзади, и в его глазах вспыхнуло ослепительное пламя. – Значит, окружили! – мелькнула у него последняя мысль. – Теперь уже поздно…

И он рухнул, умирая, на обагренную кровью землю.

– Батюшка! – закричал его пасынок Андрей, увидев страшное зрелище. – Как же это?! Почему ты не увернулся?!

Он, подстегнув своего коня, с яростью устремился к месту, где еще мгновение тому назад сражался его отец. За ним помчались все остальные бойцы, пока еще не принявшие участие в сражении. Но все было напрасно. Татары не только не собирались отступать, даже теряя своих лучших воинов, но продолжали давить на потрясенных русских. К ним прибывали все новые и новые подкрепления. Тем временем основная масса объединенного войска продолжала наступать, пытаясь придти на помощь окруженному брянскому полку. – Брат! – кричал Андрей Ольгердович, размахивая мечом и поражая многих врагов. – Я помогу тебе! Подожди немного!

Однако в это время на его полк налетел сам татарский хан Тимур-Кутлук. Он как грозная птица мчался на литовского князя, выпучив глаза и дико крича: – Аман, Аман тебе, лживый лэтвэ!

Князь Андрей, перебросив меч из правой руки в левую, достал прикрепленное к седлу копье и, не задумываясь, с силой метнул его в незадачливого хана, которого он никогда доселе не видел и просто принял за важного мурзу. Будучи уверенным в метком попадании, он, даже не глянув в сторону врага, вновь взял в правую руку меч и устремился вперед.

– Аллах! Аллах! – закричали татары, видя угрозу своему хану. Копье князя Андрея попало в обитый железом ханский щит и едва не выбило хана из седла. Пока он пытался сохранить равновесие, Андрей Ольгердович подскакал ближе и изо всех сил нанес хану страшный удар мечом. – Трах! – меч опытного воина пришелся в правое плечо Тимур-Кутлука, тот вздрогнул, выпустил из рук свой длинный кривой меч и рухнул, потеряв дар речи, на степную землю.

– Аман, аман славному хану! – в ужасе завопили остановившиеся татары.

Услышав слово «хан», князь Андрей замер, утратив на мгновение боевое чувство.

В это время Тимур-Кутлук, получивший тяжелую рану, вдруг зашевелился и попытался встать на ноги.

– Аллах! Всемогущий Аллах! – вновь заорали ободренные увиденным татары, устремляясь на князя Андрея и его воинов. – Наш славный государь жив! Аман вам, коварные лэтвэ!

Еще долго продолжалась ожесточенная битва. Но утомленные, не имеющие поддержки русские и литовские воины погибали буквально на глазах. Они сражались с превосходящими силами противника почти в темноте: их лица были залиты потом и кровью, застилавшими глаза. В воздухе стоял нестерпимый смрад от льющихся крови, мочи, испарений, исходивших из рассеченных животов! В месиве битвы воины не заметили как пал славный князь Андрей Ольгердович.

Другие литовские воины, видя, что им не удастся прорваться на помощь окруженным брянцам, прекратили попытки наступать и только отбивались. Брянский полк был теперь обречен. Не помогли сражению и тяжелые немецкие пушки, выпустившие несколько залпов в сторону скопления татарских всадников. Но те разъезжались почти без урона, после чего вновь с яростью нападали на противника. Стрелять же в общую кучу не было никакого смысла: можно было перебить и своих воинов…Постепенно сражение перешло в избиение и в тот самый решающий миг, когда еще можно было что-то спасти, неожиданно раздался звучный сигнал литовского рога. Это означало одно: общее отступление! Великий князь Витовт с остатками своего отряда, князья Свидригайло Ольгердович и Сигизмунд Кейстутович, стали быстро выходить из опасного, достигаемого стрелами, пространства. За ними в строгом, уставном порядке отступали немецкие рыцари, которых татары не преследовали из-за суеверного страха перед железными доспехами немцев, напоминавших им языческих идолов. Но впереди, обгоняя всех, мчался, спасая свою жизнь, пан Щуковский, воспользовавшийся тем, что основная масса татар увязла в сражении с отчаянно сопротивлявшимися окруженными воинами. Его едва догонял бывший хан Тохтамыш со своими двумя сыновьями. Они намного опередили великого князя Витовта и немецкий отряд.

Только к концу дня татары Тимур-Кутлука сломили последнее сопротивление окруженных и добили оставшихся на поле боя раненых врагов.

– Мы разгромили этих наглых лэтвэ! – сказал седовласый Едигей, медленно объезжая поле битвы и разглядывая трупы своих и вражеских воинов. – Однако и наши потери чрезвычайно велики…

– И тяжело ранен мой батюшка! – сказал старший сын Тимур-Кутлука Шадибек. – Он едва жив! Долго не протянет…Как нам быть, славный Идигу?

– Что поделаешь? – пробормотал, мрачно улыбаясь, Едигей. – Такова судьба воина…А теперь нужно дать отдых нашим людям…Завтра пойдем на Лэтвэ! Пора нам пощипать их тучные земли и добыть себе богатых данников! А пока обойдем поле битвы…Пусть наши люди обдерут покойных воинов и сложат в общую кучу боевые доспехи, серебро и пожитки! Я сам потом разделю нашу добычу между всеми!

 

ГЛАВА 21

СМОЛЕНСКИЙ НАМЕСТНИК

Князь Роман Михайлович объезжал окрестности Брянска. Май 1400 года был благодатным временем: цвели луга, зеленели, наливаясь соком, посевы в огородах брянских горожан. Пахло близкой Десной, только недавно вошедшей в свои берега.

Князь и бояре, окружавшие его, с наслаждением вдыхали воздух их родного города и с видимой радостью оглядывали знакомые места.

– Там была кузня одного доброго человека, княже. Он ковал предивные доспехи! – сказал сидевший в седле своего серого коня боярин Влад Изборович. – Но вот завистливые враги выжили его отсюда! И он ушел неведомо куда! Ведь известно, княже, что одаренному человеку нет места на Руси: все его травят! Только ты один привечаешь славных людей!

– Благодарю, мой верный Влад! – улыбнулся Роман Михайлович, приветливо кивая склонившимся перед ним в поклонах местным кузнецам, выбежавшим поглядеть на князя. – Что теперь говорить обо мне? Так уже сложилась моя жизнь, что ни одного моего доброго начинания не удалось завершить! Взять хотя бы Чернигов…Мне так хотелось возродить его былое величие! Однако наш господин, великий князь Витовт, этого не позволил! Ох, незримы твои замыслы, Господи!

– Тебе хватит дел и в Брянске, батюшка! – сказал Тихомир Борилович. – Надо навести порядок и в городе, и в уделе! Это хорошо, что ты сразу же начал объезды всей земли! Ведь в каждый дом брянского горожанина пришло горе! Поехали в сторону Козьего болота, надо осмотреть одну бедную избу!

Князь и его свита повернули коней и медленно поскакали по Большой Княжей Дороге, обходя возвышавшуюся на холме крепость.

Путь был короток, но князь, погрузившись в свои мысли, ушел в недалекое прошлое.

Как он был благодарен Богу за то, что его сын Дмитрий, несмотря на свое горячее желание, не был взят Витовтом в прошлогодний поход на Орду!

Дмитрий Романович уже собирался ехать с воинами в Смоленск, но Витовт прислал в Чернигов гонца с приказом: – Раненому Дмитрию оставаться в Чернигове и ждать особого распоряжения!

После тяжелого ранения, сильно изуродовавшего лицо Дмитрия Романовича, Витовт посчитал, что тому еще нужно восстановить свои силы.

– Однако мое лицо уже не такое страшное! – возмущался, слушая разъяснения великокняжеского гонца, князь Дмитрий. – А глаза совсем не пострадали!

В самом деле, глаза Дмитрия Романовича сохранили зоркость, однако татарская железная рукавица сильно повредила ему нос, рассекла нижнюю губу и разорвала левое ухо. Когда князь Дмитрий вернулся домой, весь опухший и иссеченный, его жена долго рыдала, глядя на такое чужое, одутловатое лицо. Не скрывала слез и мать, княгиня Мария. – В твоем теле едва теплится жизнь, сынок! – говорила она, глотая, слезы. – Я больше не пущу тебя на войну!

Отец, же, князь Роман, только покачал своей седой головой, но остался доволен: – Твои раны, сынок – высокая награда славному воину! – сказал он, едва не повторив слова великого князя Витовта.

Когда же сын, махнув рукой, призвал боярина Буяна Дарковича, притащившего с собой заветную калиту убитого в сражении татарина, который так жестоко изуродовал лицо князю Дмитрию, и боярин, войдя в княжескую светлицу, высыпал перед князем Романом на его небольшой дубовый стол добытые сокровища, черниговский наместник не скрывал своей радости.

– За такие богатства, Дмитрий, – весело сказал он, перебирая золотые и серебряные монеты, слитки серебра, драгоценные камни, – можно поцарапать рожу! Здесь целое состояние! Очевидно, тот татарин славно поохотился! Теперь у тебя, твоих сестриц и матушки всегда будет серебро! После такой добычи нам не нужны чужие милости! Здесь будет сокровищ…на тысячу новгородских гривен, если не больше! Этого нам хватит до конца жизни!

И он спрятал привезенное сокровище в свой особый сундук, ключ от которого хранился только у него.

Они не сказали ни слова о драгоценностях ни княгине, ни дочерям, ни тем более боярам, взяв клятву у Буяна Дарковича хранить об этом молчание.

Роман Михайлович очень не хотел, чтобы его сын Дмитрий вновь отправился в далекий поход на татар.

– Теперь у нас такое богатство, – сказал он тогда сыну, – что нет смысла подставлять свою голову под кривой татарский меч!

Когда же приехал гонец от Витовта с известным приказом, князь Роман лукаво улыбнулся, покручивая свой седой ус, а его сын сказал потом отцу: – Видно, ты сам послал человека к Витовту и задобрил великого князя богатыми подарками! Вот он и не взял меня в поход! Стыд и позор!

Однако когда пришли известия о разгроме Витовтова войска на Ворскле, Дмитрий Романович перестал обижаться на отца. – Старший всегда мудрей! – сказал он себе.

Потери объединенного войска были более чем ужасные. Погибли князья: Андрей Ольгердович Полоцкий, Дмитрий Ольгердович Брянский с пасынком Андреем, Глеб Святославович Смоленский, Михаил Евнутьевич, Иван Киевский, Ямонт Тулунович Смоленский, Лев Кориатович, Михаил Подберезский с братом Александром, Михаил и Семен Васильевичи, Михаил и Дмитрий Данииловичи, Федор Патрикеевич Волынский, Иван Юрьевич Бельский, Спитко Краковский. Пало десять видных рыцарей-тевтонов, в том числе знаменитый Фома Сурвила.

Полегло почти две трети считавшейся непобедимой рати, не уцелел ни один воин из всего тысячного брянского полка. Именно мужественное сопротивление окруженных брянцев позволило спастись бегством великому князю Витовту и жалкой трети его войска. Но татары тоже понесли значительный потери, не меньшие, чем их враги. В битве был смертельно ранен хан Тимур-Кутлук, который вскоре скончался на руках своего сына Шадибека.

Ханский воевода (беклярибек) Едигей на следующий день после битвы возглавил вторжение в литовские пределы. Его войска дошли до Киева и лишь огромный выкуп в три тысячи рублей спас киевлян от гибели. Даже монахи Печерской Лавры выплатили татарам значительную по тем временам сумму в тридцать рублей, чтобы спасти свою обитель.

Татары, как неудержимый водный поток, прошли по Литве, сжигая и разрушая деревни и села, захватывая в плен многие тысячи несчастных, не ожидавших нашествия, крестьян. Один довольно большой татарский отряд подошел и к Чернигову.

Князь Роман уже знал о разгроме Витовта и был готов к жестокой осаде. Но татары, не имея осадных орудий, видя высокие прочные стены Чернигова и особенно крепости, лишь совершили стремительный объезд и послали в Чернигов гонца, требуя дани. Но хитрый князь Роман ограничился только подарками посланнику (преподнес ему слиток серебра) и десятком серебряных гривен для главы татарского отряда, посетовав на свою бедность и поборы, которые ему пришлось якобы претерпеть от «жестокого Витовта и злобного царя Тохтамыша».

Не ожидая и этого, татарский мурза сделал вид, что удовлетворился «малой данью» и отдал приказ уходить в степь.

В октябре в Чернигов прибыл посланник Витовта с «грамотой», в которой Роман Михайлович освобождался от черниговского наместничества и назначался «воеводой и полномочным наместником» в Брянск.

– А позднее, после недолгого наместничества, – добавил уже устно посланец великого литовского князя, – ты получишь Брянск в свой удел!

– Где там! – подумал тогда князь Роман. – Теперь и Киев, и Чернигов и даже Смоленск – не уделы! А после гибели славного Дмитрия Ольгердыча и Брянск стал частью владений великого князя! Ясно, что Витовт назначил меня брянским наместником только для того, чтобы «приручить» брянцев!

Но он охотно выехал с семьей в Брянск. Это было как бы его возвращение в город своих предков. Да и брянцы приняли князя Романа доброжелательно. Город в это время переживал «претяжкое» горе: очень многие семьи бояр, дружинников, знатных горожан лишились родных, погибших в далеких степях. Без кормильцев остались тысячи детей и почти тысяча вдов: едва ли не все убитые татарами дружинники имели семьи.

Романа Михайловича встречали без «малинового» колокольного звона, как когда-то, в далекой молодости, лишь немногочисленные, не ходившие на татар бояре, и епископ Исакий, перекрестивший князя. – С Господом, сын мой! – сказал он. – Благословляю твое возвращение в свой удел! Долгих тебе лет и доброго княжения!

– Не княжения, а наместничества! – пробормотал тогда князь Роман, но владыка на это ответил однозначно: – Название нам ни о чем не говорит! Это одни слова! Что княжение, что наместничество – все равно высшая власть в уделе! Нет никакой существенной разницы!

С приездом князя начались обычные будни: советы бояр, беседы с владыкой, поездки по городу и редкие выезды на охоту. Покойный князь Дмитрий Ольгердович оставил довольно значительную казну: несмотря на регулярные выплаты, которые он производил как великому князю Витовту, так и его союзнику, хану Тохтамышу, доходы с купцов и ремесленников, пушного промысла, превышали расходы.

Князю оставалось только обеспечить сытую жизнь вдовам и детям погибших брянских дружинников, для чего он и собрал в первый же день своего приезда боярский совет, на котором объединил оставшихся немногочисленных брянских бояр со своими черниговскими, которые тоже имели брянское происхождение и были с радостью встречены местной знатью.

Роман Михайлович не хотел ссориться с брянским боярством. Он оставил на своем посту прежнего огнищанина, Олега Коротевича, а своего дворецкого, Бобко Яровича, назначил мечником на место погибшего у Ворсклы Буяна Белютовича.

Поскольку там же был убит и брянский воевода Пригода Уличевич, его пост занял Влад Изборович.

Только в одном князь Роман проявил решительность и строгость: он удалил из бани всех «банных девиц» князя Дмитрия Ольгердовича. Самых видных красоток выдал замуж за дружинников, прочих же поручил «славному огнищанину», чтобы тот обеспечил им «постоянный кусок хлеба».

В бане «воцарились» его собственные, привычные «красные девицы», привезенные из Чернигова.

На боярском совете было сразу же решено «обеспечить нужную помощь вдовам и детям, как в серебре, так и пищевых припасах», имевшихся в княжеских кладовых. Такое «жалование» полагалось выдавать «по древнему закону» до достижения старшим сыном вдовы возраста «княжего дружинника», получавшего княжеское «довольствие» за службу. Если же не было сыновей, князь был обязан выдать замуж дочерей погибшего дружинника и вдову, если та пожелает вновь обрести мужа. В противном случае обычай вынуждал его «кормить несчастных женок и девиц до самой смерти».

К важным княжеским делам относились и судебные «тяготы». Несмотря на то, что во время отсутствия брянского князя немногочисленные бояре сами решали судебные дела, к князю, «пред очи», стремились попасть многочисленные жалобщики, недовольные боярскими постановлениями.

Князю приходилось заниматься и этим. Одновременно он рассматривал просьбы горожан о выделении им денег из казны или рабочих рук для «починки» жилых домов, рубки и доставки леса, прочих нужд. Конечно, князь не всегда вникал в такие дела, на это у него был огнищанин, но в первые месяцы своего пребывания в Брянске Роман Михайлович сам выезжал на места. Вот и на этот раз, осмотрев кузнечный ряд, который, по жалобе горожан, совершено не убирался, и, не обнаружив грязи, князь поскакал к «Белому колодцу», где располагалась покосившаяся изба бывшего княжеского слуги-вдовца, больного старика, нуждавшегося в помощи.

Князь как раз вышел из раздумий, когда его конь приблизился к упомянутой в челобитной избе.

– Вот здесь, княже, проживает престарелый Белько Шульгич! – буркнул боярин Тихомир Борилович, ткнув острием своего меча в ветхие бревна.

Князь окинул взглядом избу и покачал головой.

– Это плохо, что верные княжеские слуги имеют такую старость! – сердито сказал он. – Надо войти внутрь и посмотреть на жалкого старика!

Княжеский воевода Влад Изборович, соскочив с коня и отдав поводья своему сыну Светолику, который тоже спешился, вошел в бревенчатую «развалюху».

Вскоре он вышел оттуда с лохматым, одетым в длинную, сотканную из конопли, рубаху и такие же, сероватого цвета штаны, стариком, босые ноги которого, выглядывавшие из штанов, были покрыты багровыми язвами.

– Так это ты – Белько Шульгич? – спросил, нахмурившись, князь Роман. – Ты писал челобитную?

– Не я, славный князь! – пробормотал напуганный мужик, падая на колени прямо перед копытами княжеского коня. – Это написала или моя сестрица или ее супруг, известный купец! Они мне раньше грозились этим! А я бы не осмелился…Прости меня, княже!

– За что же прощать? – усмехнулся князь. – Я вижу, что твоя изба, в самом деле, никуда не годится! А теперь скажи мне, это правда, что ты – бывший княжеский человек?

– Правда, батюшка, – пробормотал мужик. – Я был постельничим у славного князя Василия Иваныча! А когда тот князь умер, будучи еще молодым, меня сразу же прогнали со двора…Пока я был молод, я еще кое-как перебивался. Но вот умерла супруга, а я состарился…И ничего у меня не осталось на жизнь…Летом я ходил в лесок…Собирал грибы и добывал дичину…А вот теперь заболел и совсем потерял силы. Прошу смерти у Господа, но ее все нет!

– Видно, ты давно был на княжеской службе, – покачал головой князь Роман Михайлович, – потому как я ничего о тебе не слышал! А как ты служил? Верой и правдой?

– Верой и правдой, славный князь, – тихо сказал больной старик, – и никогда не имел от князя нареканий, а только добрые слова…

– А если я возьму тебя в дружинный терем, почтенный Белько? – молвил, зевая, Роман Молодой. – Там мои люди приютят тебя и отмоют в баньке…Может ты еще мне послужишь?

– Я был бы рад! – поднял голову, вставая на ноги, старик.

– А что это у тебя за такие страшные язвы? – князь показал рукой на ноги несчастного.

– А это, славный князь, укусы блох! – пробормотал старик, качая головой.

– Ну, что ж! – усмехнулся князь Роман. – Сегодня же я пришлю за тобой телегу и заберу тебя в детинец! Я не оставлю тебя, верного княжеского слугу, на лютую смерть от голода и укусов мерзких тварей! Слышали, люди мои? – князь повернулся лицом к боярам.

– Слышали, княже! – хором ответили те.

Неожиданно раздался цокот копыт, и из-за поворота выскочил княжеский дружинник.

Подскакав к князю, он спешился и низко поклонился.

– Что тебе, Туча? – спросил с удивлением князь – Неужели опять что-нибудь случилось?

– Меня прислал сюда твой сын, княже, – молвил раскрасневшийся от быстрой езды воин, – чтобы передать срочную весть.

– Говори! – бросил резко князь. – Что за весть?

– К нам приехал посланец самого великого князя Витовта с какой-то важной грамотой!

– С грамотой? – вскинул голову Роман Михайлович. – Ну, что ж…Тогда надо ехать. – Он посмотрел на своего огнищанина. – А этого дедка ты сам отвезешь в детинец! Понял, мой славный Олег?

– Понял, княже! – ответил Олег Коротевич.

Князь быстро развернул коня и, не слушая горячих благодарностей лохматого мужика, как птица, помчался вперед – к крепости.

В думной светлице в это время пребывали князь Дмитрий Романович и литовский посланник, которые сидели на передней скамье и тихо беседовали.

Роман Михайлович быстро вошел и, не говоря ни слова, уселся в свое черное кресло.

– Здравствуй, пресветлый князь! – сказал по-литовски гонец, вставая и низко кланяясь.

– Здравствуй, Радивил! – улыбнулся князь Роман. – Как давно я тебя не видел! Ну, сначала покажи мне грамотку от нашего славного государя!

– Вот она, княже, – Радивил достал из-за пазухи свернутый в рулон свиток. – Прочитай и подумай!

Роман Михайлович сорвал свинцовую печать, развернул грамоту и быстро пробежал ее глазами. – Так, – сказал он, покраснев и сверкнув очами. – Наш славный господин Витаутас назначает меня наместником…самого Смоленска! И пока не отнимает Брянск…Он также пишет, что если я смогу усмирить смолян и подчинить власти Витаутаса, он отдаст мне в удел Брянск или Смоленск! Вот тебе незадача! Я еще не успел закрепиться здесь, в Брянске, а тут – надо ехать в беспокойный Смоленск! Мне следует подумать…

– А что тут думать? – бросил Витовтов посланник. – Это приказ! Ему надо повиноваться!

– Ладно, Радивил, – кивнул головой князь Роман. – А сейчас ты пойдешь с моим дворецким…Я его вызову! – Он хлопнул в ладоши. В светлицу вбежал мальчик-слуга. – Беги же, Хлопко, за Олегом Коротичем! И побыстрей!

Как только княжеский огнищанин переступил порог думной светлицы, Роман Михайлович резко сказал: – Бери, мой славный Олег, этого знатного человека, литовского посланника, хорошо накорми его, дай ему достойный отдых и пришли к нему на ложе миловидную девицу…

– Слушаюсь, княже!

Как только они удалились, Роман Михайлович сказал, пристально глядя на сына: – Ты слышал приказ Витовта? Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, батюшка, что это – высокое назначение! – весело сказал князь Дмитрий. – Значит, славный Витовт очень уважает тебя!

– Уважать-то уважает, сынок! – усмехнулся князь Роман. – Но не забывает и своей выгоды! Он очень хитер! Ведь литовцы взяли Смоленск не силой, а хитростью, и теперь не могут его удержать! Это нелегко! Еще живы законные смоленские князья! Вот он и хочет, чтобы я приручил смолян и привел под ярмо Литвы. Однако я не вижу в этом ничего хорошего для себя! Я окажусь как бы между молотом и наковальней! И останусь ли жив? Я знаю, что смоляне – жестокие и коварные люди! Мое сердце чует беду!

– Это не так, батюшка! – рассмеялся Дмитрий Романович. – Тебе оказали такую честь!

– Ладно, сынок, – нахмурился Роман Михайлович, – пусть так и будет. Но мне кажется, я не дождусь удела ни в Брянске, ни в Смоленске! Конечно, я обязан исполнить приказ Витовта, но надо подумать и о тебе! Я считаю, что ты должен уехать в Тверь к великому князю Михаилу! С собой возьмешь с полсотни отборных дружинников! Я дам тебе достаточно серебра из моей казны.

– Зачем, батюшка? – сдвинул брови Дмитрий Романович. – Я не хочу уезжать в Тверь и встречаться с князем Михаилом! Да еще с казной! Что ты придумал?

– Не встречаться, сынок, а служить! – громко сказал князь Роман. – Этот славный Михаил давно звал меня к себе! А я, по своей глупости, не послушал…А ты теперь исправишь мою ошибку и будешь служить Твери! Я не хочу тебе такой жизни, которую сулил мне Витовт! Неужели ты не понимаешь, что он подставляет меня на гибель?

– А ты не ошибаешься, батюшка? – покачал головой князь Дмитрий. – Может, будет лучше, если я останусь здесь, в Брянске?

– Не надо, сынок! – решительно молвил Роман Михайлович. – Бери с собой супругу и богатую казну! Я дам тебе достаточно серебра и драгоценных камней! Пусть твоя казна хранится в Твери. А я сам поеду с боярами в Смоленск и если продержусь там три года, тогда увидим. Но если мне там будет плохо, тогда я приеду к тебе в Тверь! Понял?

– Понял, батюшка, – сказал, едва не плача, Дмитрий Романович. – Но лучше бы ты ошибался!

 

ГЛАВА 22

СМЕРТЬ МИХАИЛА ТВЕРСКОГО

Великий князь Михаил Александрович занемог. Он был рослым, сильным, довольно полным человеком, достаточно жизнерадостным и веселым. Несмотря на житейские неудачи, политическое и военное поражение от великого московского князя Дмитрия Донского, Михаил Александрович не терял присутствия духа и сохранял веру в былую славу своего великого княжества. Однако, из-за многочисленного потомства, которое оставил его отец, бесчисленных отпрысков его дядей, братьев, племянников, жаждавших земельных уделов, великое Тверское княжество медленно приходило в упадок. Михаилу Александровичу удалось на короткое время обуздать своих многочисленных родичей, которые затихли сразу после смерти Дмитрия Донского, поощрявшего раздоры в тверском семействе, и выжидали, присматриваясь к великому московскому князю Василию Дмитриевичу. Но вот первым не выдержал Иван Всеволодович Холмский, племянник великого тверского князя. Он, несмотря на «ласку» и «любовь», которые проявлял по отношению к нему Михаил Александрович, неожиданно покинул свой удел и «отъехал» на службу в Москву, стремясь показать свою «волю» и независимость.

Великий князь Василий Дмитриевич, который, казалось, совершенно не вмешивался в дела Твери, «с превеликой радостью» встретил мятежного тверича и оказал ему «немалую честь»: женил на своей сестре Анастасии, дал в наместничество Торжок, а затем и послал в Псков, на твердое псковское жалованье.

Михаил Александрович Тверской неоднократно посылал своих людей к племяннику, призывая его вернуться в свой удельный Холм, обещал дополнительные земельные пожалования, но все было бесполезно.

Как-то великий князь Михаил встал поутру и почувствовал сильную слабость. Он с трудом, с помощью слуг оделся, добрался до трапезной, но, к ужасу княгини и родичей, совершенно не притронулся к пище, потеряв к ней вкус.

Вернувшись назад в опочивальню и ощутив сильную головную боль, тошноту и раздражение, великий князь понял, что его дни сочтены.

Имея шестьдесят шесть лет отроду, он стал «таять» буквально на глазах окружавших его лекарей и родственников пока, наконец, не превратился в желтый, обтянутый сухой кожей скелет. Тверской епископ, призванный на совет к умиравшему великому князю, написал под его диктовку «духовную» – завещание Михаила Александровича.

В этой «грамоте» великий князь отдавал старшему сыну Ивану Тверь, Вертязин, Вобрын, Зубцов, Новый Городок, Опоки, Радилов, Ржев и многие села. Другому сыну, Василию, он «записал» Кашин и Коснятин, а младшему, Федору, оставил Микулин с прилегавшими землями. Не обделил он и внука, Ивана Борисовича. В этом же завещании великий князь обязывал младших сыновей «во всем повиноваться» воле его старшего сына Ивана, который должен был стать для них «вместо отца».

Как раз после того как владыка покинул великокняжескую опочивальню, в Тверь прибыли послы из Константинополя, отвозившие туда «милостыню» великого князя Михаила. В ответ константинопольский патриарх прислал бесценный дар – икону Страшного суда. Услышав об этом, великий князь, забыв о болях и слабостях, встал со своего ложа, оделся и, надеясь получить исцеление «от святого писания», устремился во двор, где стояли с иконой его посланники – тверской протопоп Даниил со священниками. Увидев исхудавшего, измученного болезнью князя, они со слезами на глазах перекрестили его. Великий князь «с усердием» целовал священную икону, истово молился, но «небесная помощь» не пришла.

Тогда Михаил Александрович объявил о назначении «прощального пира», на который пригласил через своих слуг всех священников, тверских бояр и даже нищих, «кого не встретят у двора».

На пиру он сам обносил гостей «прощальной чашей» вина и просил их, чтобы они молились за него. Но и опять не случилось чуда.

Несмотря на обилие слез, тяжкие рыдания и молитвы, которые произносили гости на пиру, великому князю легче не стало.

Теперь он понял, что пора готовиться к смерти. Но, имея еще силы, великий князь, поцеловав детей, бояр, слуг, самолично пошел в соборную церковь, где, при скоплении множества людей, поклонился гробам отца и деда, указал священникам на место своей будущей могилы и горестно, горячо помолился.

Глядя на кроткого, исхудавшего и бледного старика, некогда величественного и гордого красавца, простые тверичи молчали и лишь роняли слезы.

Когда же великий князь, покидая церковь, поклонился «всему народу», прося его благословения, церковь затряслась от горьких рыданий.

– Прощай, батюшка-князь! – вопили, страдая душой, тверичи. – Да благословит тебя Господь, наш добрый господин!

Великий князь вышел во двор и, отказавшись следовать во дворец, приказал отвезти его в лавру святого Афанасия.

– Зачем, батюшка?! – вскричал его старший сын Иван. – Неужели ты захотел постричься в монахи?! Не рано ли? Ты же сам можешь ходить без чьей-либо помощи? Еще отлежишься, батюшка родной! Не спеши умирать! У тебя еще много земных дел!

– Нет, сынок, – покачал головой великий князь. – Я чую конец своему здоровью и неминуемую смерть! У меня отнимаются руки и ноги, а в голове стоит густой туман!

– Как же теперь быть, могучий князь? – простонал, держась обеими руками за голову, Дмитрий Романович Брянский. – У меня была надежда только на тебя! Ведь мой батюшка прислал меня сюда на службу! А теперь такое горе! Не уходи от нас, великий князь!

– Не обессудь, славный Дмитрий! – тихо сказал Михаил Александрович. – Теперь ты послужишь моему сыну Ивану! Какая разница? Я любил твоего батюшку, Романа Михалыча, и не раз звал к себе на службу! Однако не получилось. Прощай, Дмитрий, отважный воин! Теперь встретимся на том свете!

И великий князь, поддерживаемый сыновьями, уселся на подогнанную к нему телегу, а возница-монах, сидевший на облучке, медленно повез его к святой обители.

Сам епископ Арсений следовал за телегой, произнося слова молитвы и крестя великого князя. Когда же они вошли в лавру, он, остановив сопровождавших, сказал: – Пострижение – великое таинство! На это могут смотреть только монахи и священники! Остальные должны ждать у входа!

Обряд пострижения не занял много времени, по истечении которого владыка вышел к великокняжеским сыновьям, боярам и прочей городской знати со словами: – Теперь у нас нет великого князя Михаила Александрыча, но вместо него есть славный инок Матфей! Благослови же Господь этого великомученика и дай ему нужное облегчение!

После этого епископ, перекрестив толпу, вновь вернулся к новоиспеченному монаху.

Толпа, стоявшая у ворот лавры, не собиралась уходить, напротив, туда прибывали все новые и новые люди.

Гул их голосов обеспокоил епископа Арсения, и он вновь вышел из кельи, направлялась к рыдавшим, взволнованным людям.

– Люди добрые! – сказал он, вновь осеняя толпу крестом. – Пора идти домой! Нашему славному старцу нужны тишина и покой. После пострижения ему стало легче. Может, еще немного поживет! Уходите же!

Только после этих слов расстроенные тверичи, знать и родственники великого князя стали расходиться.

– Наш великий князь был прославлен своими добрыми делами! – говорили друг другу простые люди. – Он не потакал своим боярам, был справедливым судьей, покончил с разбоями и пресек доносительство!

– Кроме того, он отменил тяжелые торговые налоги, – бормотали, истекая слезами, дородные тверские купцы, – укрепил города и успокоил села! На нашей земле царили мир и тишина!

На седьмой день своего пребывания в лавре, больной неожиданно почувствовал себя совсем плохо и, обратившись к настоятелю, попросил призвать к нему старшего сына Ивана.

Тот довольно быстро прискакал и предстал перед умиравшим отцом.

– Слушай меня, сынок, – сказал инок Матфей. – Напоследок я хочу дать тебе добрые советы…Не ищи ссоры с Василием Московским! От этого нет ничего, кроме горя! Но и не спеши проявлять к нему свою дружбу! Тогда злобная Москва поглотит нашу Тверь! Старайся не обижать своих братьев и племянников! Если внутри нашей Твери начнутся неурядицы, тогда настанет конец нашему славному и великому уделу! И привлекай к себе других могучих, известных своими доблестями князей! Следи за Москвой и учись хитростям у Василия Дмитрича!

– Я понял батюшка, – склонил голову заплаканный Иван Михайлович, – и всегда буду следовать твоим наставлениям!

– И еще, сынок, – бывший великий князь слегка приподнялся на подушке. – Люби и жалуй князя Дмитрия Романыча! А если удастся, перемани его батюшку из Смоленска к нам в Тверь! Я предвижу печальную участь этого Романа Михалыча…Но не вздумай воевать с Витовтом!

Это были его последние слова. Измученный страданиями старик упал на свое ложе, вытянулся и, закрыв глаза, затих. – Лежит, как святой! – зарыдал Иван Михайлович. – А на родном лице – лишь ангельская улыбка! Спи спокойно, любимый батюшка, да будет мир твоей душе и покой у Господа, в райских кущах!

 

ГЛАВА 23

ЗАМЫСЕЛ ЮРИЯ СМОЛЕНСКОГО

– Мы неплохо наказали этих татар, сынок! – весело сказал на совете бояр великий рязанский князь Олег Иванович своему зятю Юрию Смоленскому, сидевшему на передней скамье, напротив его кресла, рядом с рязанским епископом. – Теперь они надолго запомнят наш урок и оставят в покое мои земли!

– Ты, батюшка, лучше бы послушал моих людей! – пробормотал багровый от волнения Юрий Святославович. – Они только что прибыли из Смоленска со слезной просьбой!

Олег Рязанский задумался. Последние годы его правления осложнились войной с Литвой, потому как великий литовский князь Витовт хитростью захватил Смоленск, изгнав оттуда его законных князей. Теперь Юрий Святославович Смоленский, нашедший убежище в Переяславле-Рязанском, постоянно досаждал своему тестю, уговаривая его совершать набеги на Литву и готовиться к походу на Смоленск. Особенно он усилил свои просьбы после разгрома войск Витовта у Ворсклы.

– Теперь у литовцев нет сил, – говорил тогда князь Юрий, – и он не сможет удержать Смоленск! Надо решительно собрать войско и пойти туда!

Однако великий князь Олег не внял тогдашней просьбе зятя. – Ты сам виноват в потере Смоленска, Юрий! – сказал он. – Ты плохо управлял своей землей, обижал и знать и простонародье! Ты не жаловал любовью свою супругу и мою милую дочь, а лишь щупал непотребных девок и совращал чужих жен! Из-за этого возникли недобрые слухи, и ты нажил себе в городе множество врагов! Нет надежды, что смоленские бояре возвратят тебе славный город…А приступом его не взять! Пока подожди. Вот накопим достаточно сил, а смоляне забудут о твоем печальном правлении и намучаются под литовским ярмом, тогда посмотрим…

Тем временем в рязанские пределы вновь вторглись татарские полчища. На сей раз их вел некий «царевич Мамат-Салтан». Благо, что хорошо «сработали» рязанские «заставы», и великий князь Олег своевременно узнал о набеге врагов. Те же, убаюканные победами над литовцами, не спешили: вопреки своим обычным воровским набегам, делали ежедневные привалы, ночевали после дневных переходов, словом, надеялись на легкую добычу и страх, который они посеяли в литовской земле. Однако великий рязанский князь не был трусом! Он немало натерпелся от татарских погромов и имел огромный опыт сражений со степными хищниками.

Татары этого не учли.

Великий князь Олег Иванович сразу же, как только узнал о татарах, послал своих срочных гонцов к князьям Ивану Козельскому, Ивану Пронскому и Федору Муромскому, призывая их в свое войско. Те немедленно явились и как раз вовремя. Татарское войско в это время засело у Черленого Яра, урочища неподалеку от Переяславля-Рязанского.

Объединенное войско русских князей, воспользовавшись беспечностью татар, быстро двинулось в их сторону и с ходу вступило в бой. Сам великий князь Олег Иванович, рискуя жизнью, в первых рядах врубился в дозорный татарский отряд и, разгромив его, не давая врагу опомниться, ринулся на основные вражеские силы.

Мамат-Салтан едва успел построить свое войско, но достойно встретить врага не смог. Отступавшие дозорные воины выскочили на его передний край, создав «великую смуту». Когда же татарский военачальник попытался успокоить своих воинов и отразить нападение рязанского войска, к нему в тыл вышли козельский и пронский князья. Однако и теперь, оказавшись в отчаянном положении, татары не собирались сдаваться. Сам Мамет-Салтан, увидев седовласого, раскрасневшегося от боевого пыла великого князя Олега, мчавшегося на его воинство, выскочил вперед, надеясь остановить разъяренного старика. Но Олег Иванович довольно легко одолел татарского полководца. Взмахнув для видимости мечом и увидев, как знатный татарин накрылся щитом, он неожиданно поднял кистень, висевший на его левой руке, ударил им татарина по щиту и с силой выбил его из седла. – Берите в плен этого глупого мурзу! – крикнул он своим зычным голосом. И его воины, спешившись, подхватили под руки упавшего, одуревшего от удара об землю «царевича» и, быстро скрутив ему руки за спиной, связали его веревкой. Тем временем сражение шло к концу, хотя татары все еще отчаянно отбивались. Потеря полководца привело его войско к полному разгрому. Прочие татарские мурзы могли управлять лишь своими небольшими отрядами, но действовать совокупно не могли. В конце концов, татары, потеряв почти половину своих воинов убитыми и ранеными, отчаянно, скопом, ударили в полк Ивана Пронского, пробили его ряды и выскочили в степь. Они мчались, сломя голову, к Дону, опасаясь преследования, но великий князь Олег еще до сражения послал в степь довольно большой «караул», который и встретил отступавших татар возле Хопоря на Дону. Случилось настоящее избиение. В руки рязанских воинов попали все вражеские мурзы «с богатыми пожитками», а в Орду сумели убежать лишь немногие. Вот почему Олег Иванович Рязанский часто вспоминал недавнюю битву и смаковал решительную, беспощадную победу. Он сам задумывался о возвращении зятю Смоленска, но все никак не мог решиться на поход.

– Значит, ты опять не слушаешь меня, батюшка?! – громко сказал Юрий Святославович, стремясь увлечь своего тестя новым замыслом.

– Погоди, сынок! – покачал головой очнувшийся от размышлений Олег Иванович. – Надо еще обсудить все полученные известия!

– А когда ты примешь смоленских людей? – настаивал Юрий Святославович. – Мои бояре устали ждать…

– Потом! – недовольно буркнул великий князь рязанский. – Рассказывайте же, бояре мои, что там нового на русской земле!

– Есть вести из Твери, батюшка, – встал из середины светлицы боярин Иван Симеонович. – Там родичи заключили между собой мир! Из Пскова приехали Иван Всеволодыч со своим сыном. Они целовали крест Ивану Михалычу и признали волю покойного Михаила Александрыча. А осенью Иван Тверской послал в Сарай, к царю Темир-Кутлую, своих киличеев, Федора Гусленя и Константина, однако царь уже скончался от литовских ран. Теперь там сидит его сын Шадибек. Вот он, получив подарки от тверских посланников, и выдал им грамотку на Тверь для великого князя Ивана. А потом в Тверь, вместе с тверскими киличеями, отправился и ордынский посланец Сафряк…

– Надо бы и нам послать в Сарай своих людей, чтобы задобрить этого Шадибека! – пробормотал Олег Иванович. – Пусть мы победили Мамат-Салтана, а вдруг он – приближенный нового царя? Зачем нам вызывать на свои головы гнев всей Орды? И что нам делать с этим Маматкой? Он пока сидит на подворье Михаила. Может, казнить его?

– Не надо, великий князь! – вскочил со своего места тот самый боярин Михаил Александрович, у которого проживал охраняемый знатный пленник. – Он – кровный родич этого царя Шадибека. Сам мне сегодня сказал! А я не знал, что есть такой царь Шадибек! А когда услышал сейчас на совете его имя от Ивана Семеныча, так сразу же смекнул: наш пленник сказал правду! Было бы лучше, батюшка, не предавать его и прочих татар смерти, а послать с подарками к царю Шадибеку! Может, будет от этого какая-то польза, а ты получишь царскую грамоту-оберег!

– Это правильно! – кивнул головой великий князь. – Так и поступим! Есть еще новости, Иван?

– Я хотел бы рассказать еще немного о Твери, – продолжал Иван Симеонович. – Там могут начаться беспорядки. Дело в том, что многие бояре удельных князей стали перебегать на службу к великому князю Ивану. А это не нравится мелким князьям! Они приезжали в Тверь и просили Ивана Михалыча не принимать беглецов, но тот с ними не согласился! Рассказывают также, что Витовт Литовский ездил осенью к польскому королю Ягайле и клятвенно подтвердил ему свою верность. Кроме того, этот Витовт заключил «вечный мир» с Великим Новгородом, Псковом, Москвой и Тверью!

– Значит, Витовт теперь усилится, если сумел помириться с сильными уделами! – громко сказал Олег Иванович, глядя на своего зятя. – А ты просишь отвоевать у него Смоленск! Пусть татары разбили Витовта в своих степях, и он понес жестокий урон…А разве татары не потеряли многих людей? Им тоже досталось от Витовта! Рано его хоронить! Там – несметная сила!

– Ты хотя бы выслушай смоленских бояр, батюшка! – простонал Юрий Святославович. – Они скажут много полезных слов! Может ты тогда примешь другое решение…

– Ладно, Юрий! – кивнул головой великий князь Олег. – Сейчас, я дослушаю боярина…Говори же, Иван, что там еще на Руси приключилось!

– Скажу теперь о Смоленске, если этого хочет князь Юрий, – сказал Иван Симеонович. – Недавно Витовт прислал туда нового наместника – Романа Молодого! Того самого, батюшка, который сидел здесь, в Переяславле, в твоем плену! Это известный на Руси человек!

– Неужели?! – встрепенулся Олег Рязанский. – Это не выдумка?

– Это правда, батюшка! – вскричал багровый от ярости Юрий Святославович. – Об этом мне рассказали приехавшие сюда бояре! Я до сих пор не могу успокоиться от гнева! Нет мне спасения от того бесстыжего Романа! Он в свое время отнял Брянск у моего брата и не раз покушался на Смоленск! И литовцы часто грозили мне этим Романом! О, как бы я хотел отомстить злодею и вернуть мой Смоленск!

– Ладно, Юрий, – кивнул головой Олег Иванович. – Веди сюда кого-нибудь одного из смоленских бояр! Мне не нужна пустая болтовня или разнобой!

В думную светлицу вошел седовласый, рослый, широкоплечий боярин, одетый в богатый, расшитый золотыми и серебряными галунами литовского покроя кафтан. Его синие, блестевшие шелком штаны были вправлены в серые козловые сапожки. Пояс боярина, расшитый золотыми и серебряными нитями, искрился драгоценными камнями.

Низко склонившись в поясном поклоне перед великим князем Олегом, смоленский боярин сказал, тряся своей окладистой седой бородой: – Здравствуй, великий князь! Мы, трое смоленских бояр, пришли к тебе за помощью против литовцев! У нас совсем нет жизни от них! Они совершенно нас ограбили! Теперь мы платим огромный «выход» не в Орду, а Литве! Они установили неведомые и тяжелые налоги! А недавно хитрый Витовт прислал к нам своего человека – Романа Молодого! Он совсем не молод, несмотря на прозвище, хитер и коварен! И многие наши бояре поддались на «лесть» нового наместника: стали хвалить его и подчиняться указаниям литовцев! Если этот Роман проживет у нас хотя бы год-два, он сумеет приручить весь смоленский люд к литовской власти! А мы хотим возвращения нашего законного князя Юрия Святославича! Помоги нам, великий князь! Мы все слезно просим тебя!!

И смоленский боярин, упав на колени, громко, хрипло зарыдал.

– Ты слышишь, батюшка?! – возопил, прерывая горестные стенания смоленского боярина, Юрий Святославович. – Неужели ты не сжалишься над нами и не поможешь?!

– Конечно, сынок, – молвил, глядя на своих бояр, великий князь Олег, – я приму меры! Но у меня пока нет столько сил, чтобы осаждать этот неприступный город!

– Этого не понадобится, батюшка! – буркнул Юрий Смоленский. – Нам бы только дойти до Смоленска с войском, а там мои бояре откроют ночью ворота, и мы вступим в город!

– Так будет, боярин? Как твое имя? – нахмурил брови Олег Иванович.

– Мое имя – Михаил Глебыч, – вновь заплакал затихший на время смоленский посланник. – Помоги нам, великий князь! Мы сами отворим тебе нужные ворота! А вы потом покараете врагов-литовцев и Романа Молодого!

– Именно так, великий князь! – молвил, горя очами, Юрий Святославович. – Мы подведем наше войско к городским воротам, а я свяжусь со своими людьми…Нашим врагам не устоять! И я сам беспощадно зарублю этого Романа Молодого! А бояр, которые переметнулись к Витовту, мы вместе покараем! И пусть злобный Витовт попробует вернуть себе Смоленск! Ничего у него не выйдет!

– Хорошо, сын мой, тогда мы пойдем на Смоленск летом, когда станет тепло и сухо! – кивнул головой Олег Рязанский. – Пока еще холодно, а весной – сыро! Летом удобней! Но запомни, сынок! Ты потерял свой удел из-за собственных неправедных поступков! Поэтому нечего угрожать расправой своим боярам! А Роману Молодому ты вовсе не судья! Обещай же проявить должную скромность, милосердие и что ни один волос не упадет с головы князя Романа!

– Обещаю! – сказал, скрепя сердце, Юрий Святославович. – Мне бы только вернуть славный Смоленск!

 

ГЛАВА 24

ГИБЕЛЬ РОМАНА МОЛОДОГО

– Зачем ты к нам приехал, княже?! – крикнул, вставая со своей скамьи, смоленский боярин Михаил Глебович. – Исполнять волю Витовта, но не служить русскому городу?! Разве ты не знаешь, что еще жив наш законный князь Юрий Святославич?!

– Я знаю об этом, славный боярин, – кивнул головой Роман Михайлович. – Но Витовт прислал меня, чтобы я навел порядок в городе и улучшил вашу жизнь! Не скрываю: я, в самом деле, исполняю его волю! Я сказал вам всю правду еще в прошлом году, сразу же по прибытии в Смоленск! У меня не было замысла овладеть вашим городом и отнять законные права у славного князя Юрия! Но он ведь сам покинул город и сбежал в Рязань! Что же теперь болтать? Неужели вы стали хуже жить после моего прибытия? Разве я кого-нибудь обидел? Может я опозорил чью-нибудь супругу или убил простолюдина? Вы живете, как свободные люди, имея право высказывать любое мнение! Хотя бы здесь, на совете! Разве не так?

– Так, так, княже! – прогудели многие бояре.

– Однако же, княже, – встал со своей скамьи другой боярин, Иван Симеонович, – почему ты в свое время бросил Москву и ушел к Витовту? Ты считаешь, что лучше служить поганому литовцу, чем великому русскому князю?!

– Лучше, Иван, – грустно улыбнулся князь Роман. – Служба у Витовта не так тяжела, хотя бы потому, что он – справедлив! Конечно, великие князья стоят выше по своему положению, чем служилые, но они – не господь Бог! Ты можешь сказать Витовту любую правду, и он тебя только похвалит! А если будет недоволен твоими словами, ограничится только устным порицанием, а потом забудет обиду! В Москве же все по-другому! Там вы – не друзья, а государевы холопы! И не имеете права говорить великому князю ничего, кроме похвалы или грубой лести! Но сказать правду, особенно, если она нелицеприятна – не смей! Лишь один святитель может что-то подсказать великому князю! А остальные должны лишь молчать, хвалить его или поддакивать!

– Как у нас было при Юрии Святославиче! – буркнул кто-то из смоленских бояр.

– И ты никогда не добьешься в Москве справедливой награды, хоть бейся головой или совершай великие подвиги! – продолжал Роман Михайлович. – Особенно если ты небогат и приехал издалека! Там самые знатные бояре так «обкрутили» великого князя, что он признает, как правду, только их слова…Бывает, что они сговорятся против кого-либо и тогда совместно безжалостно оговаривают невинного человека! Я не раз терпел их подлые выходки! Вот придешь по вызову великого князя, пусть хоть покойного Дмитрия Иваныча или его сына Василия, и никак не поймешь, отчего он сердит на тебя! Знаешь только одно: снова оговорили! А если какой-нибудь боярин попадет в опалу великому князю, ему никто, даже прежний друг, не подаст руку помощи! Они – друзья только тогда, когда надо кого-нибудь скопом затравить, как это делают злые волки, а в одиночку – беспомощны!

– А как же тогда Дмитрий Волынский? Он ведь жил во славе и почете? И тоже был «пришлый» князь?! – вновь подскочил со своего места Михаил Глебович. – И его любили московские бояре!

– Тому славному Дмитрию просто повезло! – ответил Роман Михайлович. – Он сразу же женился на сестрице Дмитрия Донского и стал его родичем! Тогда бояре стали принимать его, как своего! Других примеров я не знаю…Может вы их назовете?

– Что вы напустились на нашего князя Романа Михалыча, славные бояре?! – возмутился, вставая, Влад Изборович, приехавший с князем из Брянска. – Неужели вам было лучше при злобном Юрии?! Я слышал о нем столько недобрых слов! Он обижал даже вас, своих именитых бояр! И даже щупал ваших супруг! Стыдитесь!

– Почему ты оскорбляешь имя нашего законного князя?! – закричал, чувствуя, что нашел повод для общего возмущения, главный недоброжелатель смоленского наместника Михаил Глебович. – Мы сюда не звали вашего князя! Сами можем во всем разобраться без Витовта!

Его сторонники загудели, забурчали.

– Вы бы так покричали на своего Юрия! – возмутился, вставая, брянский боярин Поздняк Кручинович. – Это вам не наш кроткий князь Роман, который всегда уважал бояр и сейчас терпит ваши злые слова! Что вам неймется? Зачем вы толкаете городскую чернь на беспорядки?

– Тогда, если вы хотите Юрия, а я вам опостылел, – привстал в своем кресле Роман Михайлович, – выносите на этот счет свое общее решение, и я с радостью уеду в свой славный Брянск! Я не хочу сидеть в вашем беспокойном городе и слушать несправедливые слова! Я уже старик, а не юноша! Решайте же!

Смоленские бояре в возбуждении загудели. Одни, услышав слова князя Романа, согласились с ними и поддержали его, другие же, ведомые Михаилом Глебовичем, требовали возвращения Юрия Святославовича.

Роман Михайлович с грустным лицом смотрел на разгоравшийся спор и думал о минувшем. Его приезд в Смоленск не был торжественным. Как только конный брянский отряд с сотней дружинников подошел к городским воротам, они с визгом и шумом распахнулись, и князь Роман со своими людьми въехал в город. Неподалеку, в ста шагах от ворот, стояли польские и литовские воины. Они с любопытством смотрели на Романа Михайловича и его людей, и, казалось, не знали о его назначении наместником. Лишь только открытие городских ворот свидетельствовало о том, что князя Романа ждали.

– А почему здесь нет смолян и русской дружины? – спросил князь Роман одетого в добротный овчинный тулуп знатного литовца, на голове которого возвышалась подбитая куницей шапка-литовка, свидетельствовавшая о знатности происхождения.

– Здравствуй, князь Роман! – усмехнулся тот. – Я – Василий Борейков, городской казначей! Мы управляли городом вместе с князем Ямонтасом Тулунычем! Но этот славный воин, к несчастью, погиб в жестокой битве! Мы с нетерпением ждали тебя, но видим, что твоя дружина невелика! Всего сотня воинов или даже меньше! Этим ты не усмиришь мятежных смолян!

– А зачем их усмирять, почтенный Василий? – вскинул брови Роман Михайлович. – Неужели в городе беспорядки?

– Именно так, княже, – кивнул головой литовский чиновник. – Смоляне не хотят платить налоги в казну Витаутаса! Вначале они думали, что наша власть – это только благо! Но когда дело коснулось платежей – началась смута! Мы еще при славном Ямонтасе только силой выбивали из них серебро и товары! А смоленскую дружину, стоявшую на стороне горожан, мы были вынуждены распустить…Одни из них ушли из города и подались на службу другим князьям…Когда же смоляне узнали о победе татар над войском Витаутаса, они сразу же осмелели и стали требовать возвращения города князю Юрию! До сих пор никто не платит налогов, и славный Витаутас разгневался на нас! Ты должен, княже, принять самые жестокие меры и превзойти хитроумного Ямонтаса! Здесь есть бояре, которые устраивают беспорядки и толкают городскую чернь на мятеж! Надо бы задержать этих подстрекателей и без жалости казнить! Они боялись славного Ямонтаса, а вот теперь подняли свои мерзкие головы!

– А может привлечь к нам тех бояр добрыми словами? – молвил Роман Михайлович. – Не хотелось бы марать свои руки боярской кровью! Великий грех – казнить человека за его ошибочные суждения! Надо сначала убедить его добрым словом! Тебе нужна грамота Витаутаса о моем назначении?

– Не нужна! – махнул рукой Василий Борейков. – Великий князь прислал мне приказ еще раньше! Я вижу, что ты добрый и справедливый человек…Такому человеку нелегко управлять мятежным городом! Но я дал свой совет. Однако тебе самому придется принимать непростые решения. На то ты и наместник!

И началась у Романа Михайловича непростая «смоленская служба». Вопреки советам литовского казначея, он собрал в думной светлице смоленских бояр, посадил там же прибывших с ним брянских и черниговских бояр и провел беседу, в которой попытался «переманить смолян на свою сторону». Некоторое время смоленские бояре молча сидели, глядя с мрачным видом перед собой. Но, слушая Романа Михайловича, они постепенно успокаивались, и, казалось, с ним соглашались. Споров первоначально не было. Никто не возражал против очередного сбора налогов. Однако когда слова перешли в дело, горожане отказались платить в казну установленные суммы. Пришлось самому смоленскому наместнику ходить на купеческие подворья и уговаривать местных толстосумов «нести в казну серебро, как это было в старину». Доброжелательность князя Романа, уважительное отношение к купечеству с первых дней его правления принесли благодатные плоды и, к изумлению литовского казначея, смоляне собрали к концу года необходимое серебро. Прошло однако совсем немного времени, великому князю Витовту вновь понадобились деньги для воссоздания большого войска, и в Смоленск прибыл его посланник с требованием «нового серебра».

Действительно, налоги в городе собирали к осени, однако обстановка была не та, чтобы легко восстановить прежние порядки. Вновь появились недовольные, и смоленские бояре стали открыто выступать на советах при князе с осуждением его пролитовских действий. Под воздействием бояр зашевелилась всегда готовая к беспорядкам чернь, озлобились купцы и ремесленники.

Как раз в это время в Смоленск прибыл из Твери Дмитрий Романович. Там у него неожиданно заболела и скоропостижно скончалась любимая супруга, и он решил найти утешение в кругу отцовской семьи, поселившись в бывшем тереме великих смоленских князей рядом со своими матерью и сестрами.

Князь Роман был очень раздосадован приездом сына. Он, конечно, сочувствовал его горю, но покойную невестку не любил. – Вот и оставила тебя Евдокия без детей и семьи! – сказал князь Роман сыну при первой же встрече в Смоленске. – Это, конечно, великое горе, но тебе надо смириться с волей Господа и найти себе новую супругу! А может, у тебя еще будут дети, мои внуки? Тогда наш род не угаснет! Не теряй же времени! А если сам не сможешь найти себе знатную жену, тогда я помогу тебе! Только скажи! Я найду тебе не только боярыню, но именитую княжну! И зачем ты покинул тверскую службу? Не хочешь выполнять мой наказ? Здесь в Смоленске совсем нет жизни! Одни беспорядки! А если начнется мятеж, можно потерять даже голову! Неужели ты обидел своим отъездом славного князя Ивана Михалыча?!

Услышав эти слова, уже немолодой отпрыск князя Романа, неожиданно возмутился. – Не надо мне, батюшка, никакой другой супруги, кроме милой Дуни! – вскричал он. – И откуда у меня быть детям?! Теперь я старик, потерявший мужскую силу! Мне совсем ни к чему брачные хлопоты! А сюда я приехал только для утешения души! И покинул великого князя Ивана Михалыча лишь на недолгое время. Я скоро вернусь! За что же ему обижаться? Кроме того, я не вижу никакого мятежа в Смоленске. Здесь тихо и спокойно!

– Вот бы ему побывать в боярской думе, – сказал себе, глядя на разбушевавшихся бояр, Роман Михайлович, – но мне не хочется позора! Он вернется в Тверь и расскажет там о моих унижениях! Тихо в городе – и ладно! Буря разгорается в боярском совете…Эх, предотвратить бы мятеж!

Он привстал в своем кресле и поднял руку. В думной светлице установилась мертвая тишина.

– Вот что я вам скажу, славные бояре! – громко заявил, вглядываясь в раскрасневшиеся, возбужденные боярские лица, князь Роман. – Мы должны исполнить волю Витовта и собрать серебро к началу осени! Вот уже подошел август, а я все еще не хотел вас тревожить…А теперь настало время! Хватит нам вести несерьезные споры! Нам надо собрать не так уже много серебра! Зачем ссылаться на ордынский «выход»? Витовт требует в три раза меньше!

– Надо хранить в нашем городе тишину и покой, быть истинными христианами! – молвил сидевший рядом с Романом Михайловичем в своем, таком же как и княжеское, кресле смоленский епископ. – Кто принесет нам мир, если не вы – лучшие люди города? Неужели вы не видите, как добр и справедлив наш набожный Роман Михалыч? Зачем вы спорите с ним, если ничего нельзя изменить? Идите лучше по домам и призывайте к покорности простолюдинов!

Смоленские бояре, бурча и негодуя, медленно выходили из думной светлицы.

– Скоро, может уже сегодня, – прошептал сквозь зубы своему товарищу боярин Михаил Глебович, – устроятся наши дела! Пошли же! Будем ждать нашего законного князя!

Как только бояре удалились, смоленский владыка, мрачно качая головой, сказал князю Роману: – Плохо дело, сын мой! Говорят, что к Смоленску подходит рязанское войско во главе с великим князем Олегом Иванычем и его зятем Юрием! Я думаю, что наш город будет непросто оборонять! Особенно против законного князя! Горожане могут открыть им городские ворота! Тогда не миновать беды!

– Благодарю тебе, святой отец! – грустно улыбнулся князь Роман. – Но это – только слухи! Я не верю, что великий князь Олег Рязанский поведет свое войско на Смоленск! А если такое случится, тогда отдадимся на волю Господа! Ничего не бывает без Божьей воли! А городские ворота надежно защищены поляками и литовцами…Они не пустят к нам Юрия!

– Это не совсем так, сын мой, – пробормотал епископ, – есть еще ворота, охраняемые горожанами! Они могут послушать мятежных бояр…

– Доверимся Господу! – решительно молвил Роман Михайлович! – Я верю в силу Господа и уже не раз был спасен Его волей! Сейчас позднее время, и я только зря просидел на боярском совете! Завтра снова придется уговаривать этих строптивцев! Утро вечера мудреней!

– Благослови тебя Господь, сын мой! – владыка перекрестил смоленского наместника. – Желаю тебе доброго здоровья и скорейшего решения этого вопроса!

Но князь Роман не дожил до следующего утра. Вернувшись поздно вечером в свой терем, он даже не успел присесть на последнюю трапезу, как вдруг откуда-то, сначала издалека, раздался шум и отчаянные крики, а потом княжеский терем затрясся от ужасного, необъяснимого шума.

– Что случилось?! – крикнул князь Роман, спускаясь вниз по лестнице. Там уже стояли все его слуги. – Неужели вспыхнул мятеж?

Дверь княжеского терема между тем буквально закачалась под мощными, жестокими ударами.

– Что там, батюшка?! Неужели крамола?! – выскочил из простенка Дмитрий Романович.

– Спасайтесь, сынок! – приказал князь Роман, чувствуя беду. – Бери-ка свою матушку, сестриц и бегите в простенок, к тайному проходу! Может, мятежники еще не перекрыли этот путь!

– А как же ты, батюшка? – заплакал Дмитрий Романович. – Неужели ты будешь встречать злодеев?!

– Беги же, сынок и спасай наших родных! – махнул рукой князь Роман. – Я скоро догоню вас!

– Слушаюсь, батюшка! – решительно сказал Дмитрий Романович. – Тогда прощай! До скорой встречи!

И он скрылся в темноте теремного простенка. Прошло еще немного времени, и ужасный стук, не прекращавшийся ни на мгновение, перешел в треск.

– Все, княже! Они сломали дверь! – буркнул боярин Влад Изборович, случайно не успевший уйти на свое подворье. – Беги же в простенок, а я задержу злобных мятежников! – Он выхватил из ножен свой славный боевой клинок. – Уходи, княже!

– Нет, Влад, – горько усмехнулся Роман Михайлович. – Мне некуда бежать! Я даже не буду защищаться…Пусть сам Господь спасет меня!

– Господи, помоги! Господи, защити! – стонали стоявшие рядом на коленях сбежавшиеся со всего терема слуги.

В это мгновение с грохотом и тучей пыли упала на пол тяжелая дубовая дверь, оглушив стоявшего неподалеку Бобко Яровича, который с воплем ужаса отлетел в угол.

В терем ворвались вооруженные, окольчуженные воины, впереди которых, улыбаясь во весь свой огромный рот, шел законный смоленский князь Юрий Святославович.

– Вот и свиделись мы с тобой, наконец, Роман! – весело сказал он, горя очами. – Значит, наш справедливый Господь сейчас не с тобой! Он отворил перед нами городские ворота и выдал тебя на расправу, мерзкий Роман!

– Нечего ссылаться на волю Господа, Юрий! – сказал, не шелохнувшись, князь Роман. – Это, скорей, воля лукавого!

– Ах, так! – вскипел багровый от ярости Юрий Святославович. – Ну, тогда получай, мой лютый враг! – И он, выхватив из ножен свой боевой меч, изо всех сил обрушил его на литовского наместника.

Тело несчастного Романа Михайловича, лишившись отлетевшей в угол окровавленной головы, еще продолжало стоять на ногах, когда верный боярин Влад Изборович бросился с обнаженным мечом на жестокого убийцу. Но его удар пришелся по кольчуге злодея и все стоявшие за спиной князя Юрия воины, как хищные птицы, навалились на отчаянного Влада, не оставив на его теле ни одного живого места.

– Умираю, но не выдаю своего князя! – прошептал, обливаясь кровью и падая на тело князя Романа, славный боярин Влад.

– А теперь, мои воины! – возопил, ликуя, Юрий Святославович. – Хватайте всех бояр и людей этого Романа! И задержите всю его семью! А слуг и домочадцев рубите без жалости! Не щадите и наглых литовцев! И поспешите, пока не пришел Олег Иванович! Он может помешать справедливой расправе! Убивайте всех, кто бы ни встретился на вашем пути! Нет спасения моим лютым врагам!

 

ЭПИЛОГ

Великий князь Юрий Святославович Смоленский, вернув себе свой удел, не был удовлетворен местью. Ему хотелось уничтожить всю семью Романа Молодого и перебить всех его бояр. Но этому воспрепятствовал великий рязанский князь Олег Иванович. Осудив своего зятя за убийство Романа Михайловича и нескольких бояр, он потребовал немедленно отпустить «восвояси» невинных людей, а убитых достойно похоронить. Но как только Олег Рязанский ушел из Смоленска, не желая разделять радость обретения удела со своим лживым зятем, Юрий Святославович приказал похоронить останки князя Романа, его несчастных бояр и знатных литовцев в безымянной братской могиле.

Князь Дмитрий Романович с матерью, сестрами и уцелевшими во время резни боярами уехал в Тверь для продолжения службы у великого князя Ивана Михайловича. Но вскоре он заболел и, внеся солидный денежный вклад в местный мужской Отрочев монастырь, постригся там в монахи. Проведя остаток жизни в святой обители под именем Прокопия, он скончался 12 октября 1414 года. Его мать и сестры сразу же после пострижения князя Дмитрия уехали в Суздаль, в местный женский монастырь, где приняли монашество и прожили до самой смерти.

Олега Ивановича Рязанского вскоре постигло великое горе. Его сын Родослав, посланный в 1401 году на Брянск, был разбит литовцами под Любутском и попал к ним в плен. Литовцы потребовали от Олега Рязанского такую баснословную сумму выкупа, что тот не смог ее сразу выплатить, и его сын долго сидел на «хлебе и воде» в сырой литовской темнице. Великий князь Олег так и умер в 1402 году, не дождавшись возвращения любимого сына, а когда его наследник Федор Олегович накопил достаточно денег и выкупил брата, последний, утратив рассудок, вернулся домой, чтобы умереть в страданиях!

Не остался без «Божьей кары» и Юрий Святославович Смоленский. Он сумел усидеть еще некоторое время на великокняжеском «столе» в Смоленске и даже не без успеха отбил первую осаду Витовтова войска. Но его злой нрав и жестокость отвратили от него даже тех бояр, которые помогли ему вернуть Смоленск. Бояре на его счет говорили: – Иноплеменник Витовт мирно правил у нас, а русский князь вернулся, чтобы проливать нашу кровь!

В 1404 году великий литовский князь Витовт вновь подступился к Смоленску с большим войском, но взять город не смог и отошел. А когда Юрий Смоленский выехал в Москву, чтобы просить помощи у Василия Московского, смоленские бояре дружно решили «позвать Витовта и передать ему славный город». Так Литва на долгие годы стала обладать одним из самых сильных русских княжеств.

Скрипя зубами, уходил на службу в Великий Новгород Юрий Святославович. С ним вместе отправились его сын Федор и верный ему служилый князь Симеон Мстиславович Вяземский. Здесь бывший великий смоленский князь «целовал крест новгородцам» и обязался «оборонять город от врагов», получив «в кормление» тринадцать городов. Но и там Юрий Святославович, проявив свою «лютую злобу», долго не усидел. Зимой 1407 года он «отъехал» в Москву, где упросил великого князя Василия Дмитриевича дать ему «в кормление богатый городок». Тогда Василий Московский послал его своим наместником в Торжок. Здесь и совершил свое наиболее жестокое злодеяние князь Юрий Смоленский.

Продолжая свою развратную жизнь, он, не довольствуясь простолюдинками, стал приставать к супруге своего служилого князя Симеона Вяземского, Ульяне, требуя от нее близости. Но верная своему мужу княгиня сказала ему: – О, княже, что ты говоришь? Как я могу бросить живого мужа и уйти к тебе?

Тогда жестокий развратник набросился на женщину, пытаясь насильственно овладеть ею. Отбиваясь, несчастная женщина выхватила нож и, ударив им князя, нанесла ему рану. Разъяренный Юрий Святославович приказал своим холопам связать княгиню Ульяну, а сам побежал искать ее мужа, а когда нашел, собственноручно зарубил его. После этого он, насладившись слезами и горем княгини Ульяны, приказал отрубить ей руки и ноги, а изуродованное, превращенное в кровавый обрубок тело, бросить в реку. Когда же злодей опомнился, было уже поздно. Опасаясь «грозного суда» со стороны великого князя Василия Московского, он бежал сначала в Орду, но, будучи изгнанным и оттуда, стал скитаться «по всему свету». В конечном счете он обосновался в рязанской земле, где и умер 14 сентября 1407 года «пребывая в пустыне у некого христолюбивого старца, игумена Петра…»

Смерть князя Романа Михайловича Молодого положила конец существованию некогда могущественного Брянского княжества. Великий литовский князь Витовт, назначая Романа Михайловича «брянским наместником», вовсе не собирался возвращать ему удел, хотя это обещал. А когда тот погиб, в Брянск был прислан «в кормление» литовский князь Свидригайло Ольгердович. Последний мечтал стать удельным князем и возродить под своим правлением былое величие Брянска. Однако Витовт не только не дал ему удельных прав, но вскоре прислал в Брянск литовских чиновников, обложивших местное население жестокими поборами. Обнаружив себя лишь «винтиком» в огромном государстве – Великом княжестве Литовском – князь Свидригайло принял решение уйти на службу в Москву. 26 июля 1408 года Свидригайло Ольгердович вместе с брянским епископом Исакием и целой группой удельных князей из чернигово-северских земель, захваченных Литвой, прибыл к великому князю Василию Дмитриевичу, был «обласкан» и получил «в кормление» «город Владимир со всеми волостями, пошлинами, селами и хлебными полями, а также Переяславль со всеми доходами…»

Волей Василия Московского в сентябре этого же года на Брянск были посланы конные отряды служилых московских татар, которые нанесли городу и бывшему уделу «превеликий урон». После этого Брянск утратил значение крупного центра и остался в составе Литвы лишь как один из пограничных городков, будучи еще почти столетие предметом спора между Литвой и Московской Русью.